Летчик

ЛЕТЧИК

-------------------------------------------------
Этот рассказ занял первое место на конкурсе, проводимом в честь Дня Победы на портале "Изба-читальня" в номинации "проза". 
-------------------------------------------------


   Есть в нашем городе улица Иванова. Находится она как бы на полуострове, на стрелке меж двух оврагов, сходящихся к реке. Странно ее расположение – сначала идет как бы продолжение улицы, прыгнувшей через овраг, затем поворачивает она под прямым углом,  и метров через сто еще раз поворачивает опять-таки под прямым углом, но уже в противоположную сторону, сохраняя, однако, нумерацию домов по порядку, хотя он и получается теперь уже в обратную сторону. Может, и ничего удивительно не было бы, если бы не архитектурная особенность нашего города – он поделен на ровные квадратные кварталы, несмотря на обилие оврагов, сбегающих к реке. Улицы перепрыгивают через них, сохраняя правильность планировки и строгую нумерацию. Говорят, что только наш город и Санкт – Петербург имеют подобную строгую планировку, остальные города, во главе с  Москвой, имеют планировку радиальную, где улицы расходятся от центра к окраинам. А у нас словно некий геометр разделил город по линейке на квадраты. Наверное, так оно и было, да так и осталось.

   Тем удивительнее наличие подобной неправильной улицы. Впрочем, на ней интересна не только подобная извилистость и противоположная нумерация домов. Из-за особенности ее расположения живет она своей собственной жизнью, вроде отдельной деревеньки или слободы, хоть и располагается в центре города совсем не маленького.  Чужые сюда не заходят, разве зайдет случайный рыбак, ищущий удобного прохода к реке, или дачники, возвращающиеся с прогулки. Но идти к реке по этой улице долго и путано, и редки подобные посетители.

Домики стоят веселые и разноцветные - зеленые, синие, желтые. Почти на всех – резные наличники, рядом крашеные же ворота, гараж или сарайчик. Перед каждым домом – палисадник и непременная лавочка. Давно уже нет завалинок, а привычка к вечерним посиделкам  так и осталась, и любят жители это занятие больше даже, чем мексиканские сериалы – здесь хоть и меньше действия, зато все свои, знакомые. Вот и сидят, перемывают косточки друг другу, да обсуждают, кто куда пошел, и у кого чего случилось. Тем более, что остались жить на этой улице люди в большинстве своем пожилые, а то и старые. Давно вырастили они детей, те и разъехались, кто куда, или здесь же, в городе квартиры получили. Вот и вечная тема для разговора всегда имеется, у кого кто где, и чем занимается. И хвалятся друг другу успехами своих детей, показывают друг другу фотографии внуков и правнуков, и слушают, и радуются все вместе за себя и за других, так как большинство жителей незлобливы и доброжелательны.

   Тут и самое время объяснить, отчего так – ведь во многих местах скрытны люди, и удачи и промахи свои прячут от чужих глаз, а бывает, и откровенно чужому горю радуются. Но не такие люди на этой улице собрались. Думается мне, оттого, что почти все они – ветераны войны великой, всенародной. Спасали свои семьи и страну свою от чужих рук загребущих, в окопах мерзли, в танках и самолетах горели и в морях северных тонули. И как бы жизнь не повернула теперь, любой участник войны понимает, что в сегодняшней жизни и его маленькая доля есть. Понимает однорукий Петрович и контуженый Александр Кузьмич, за что здоровье свое отдали, за что Леня Одноглазый четыре раза в танке горел и глаз потерял. А другой и цел вроде, как Василий Семенов, а у него два тяжелых ранения,  всю войну  в пехоте прослужил, до Берлина своими ногами дошел, и до последнего дня  не верил, что жив останется. До сих пор говорит – если б мне кто сказал, что жив останусь – сразу бы в морду дал. Но судьба улыбнулась ему, и плюнул он, по его словам, прямо на Рейхстаг, и битым кирпичом на нем слова победные нацарапал.

   Вот потому и относятся  они друг к другу лучше, чем иной раз родственники – любая проблема житейская с точки зрения жизни и смерти – мелочь, не заслуживающая особого внимания. А тут не только мужья, в иных домах и жены воевали, кто в хозвзводе, а кто медиком. Вот так и живут, разных войск и разных званий, словно одна большая семья.  Одного только соседа не любят – не будем его и имени называть – ибо служил он в НКВД. Зовут его за глаза кто упырем, а то и еще похлеще. Дослужился он до майора в отставке, на парад Победы ходит, нацепив ордена и медали на гражданский, без погон, пиджак. Когда же проходит по улице, косясь злыми глазами исподлобья, замолкают разговоры и отворачиваются от него соседи, не хотят они его знать. А он хоть и стар, и в реанимации два раза его откачивали – а за жизнь держится изо всех сил, не может с нею расстаться, словно знает, что ничего его хорошего на том свете не ждет. Правда, успокоился немного, а лет десять еще назад, стоит кому привезти хоть машину песка для строительства – тут как тут участковый  - где взяли, кто привез, квитанцию об оплате покажите и прочее. Понятно, упырь позвонил, настучал. Да и жена у него такая же упыриха. Раньше еще боялись ее из-за мужа, а как вышел он в отставку – и потихоньку перестали с ней общаться. А она ходила ко всем и плаксиво жаловалась, как, бывало, придет САМ домой со службы, и плачет – невиновного, мол, приказали забрать. Так и ныла, пока как-то раз Василий Семенов, бывший рядовой пехотинец, в подвыпившем состоянии, и говорит ей: «мы четыре года в окопах вшей кормили, а твой, значит, дома плакал» - и отвадил. Но если к кому идет участковый с «жалобой от соседей» - все знают, что за сосед пожаловался. Ну, да Бог ему судья.

   Правду сказать, никаких разговоров о войне никто давным-давно не ведет. Спервоначалу, в 50-х, говорили еще, а потом потихоньку и перестали. Никто о себе не рассказывает – узнать можно, выспрашивая соседей, если хороший знакомый или родственник. Да и то, больше молчат или на другую тему разговор переводят. А уж чтобы кто сказал «вот я на войне» - сроду такого не было. Так что жизни этих людей долго узнавались, не спеша. Специально никто не таится, нечего скрывать им, но любой рассказ получается как хвалебная песнь себе. Вот и молчат. А уж если кто возьмется рассказывать – то какой-нибудь анекдот про себя, и выставит себя в таком свете, как будто он самый никудышный солдат на войне был.

   Вспоминаю историю, рассказанную другом о своем дедушке - партизане, как пришли к нему из районной газеты, в советское еще время, интервью брать. Выглядело это примерно так:
 - А какие у немцев были вещмешки! А какие кон-сэрвы! (наверное, не одного фашиста за вещмешки и консервы на тот свет переправил).
И тут подбегает к нему внук – тот, кто это и рассказал мне, и спрашивает:
 – Дедушка, а ты хороший партизан был?
 - Я то? Хрено-овенький!

  Комментарии, как говорится, излишни.


______________


   В одном из домов на улице Иванова жил Лев Андреевич Архипов. Дом его был средний, не большой и не маленький, крашеный синей краской. Наличники резные, белые, палисадник с зеленым заборчиком, с флоксами и какими-то кустами, ворота деревянные, гараж с заброшенным  мотоциклом, возле дома пристройка оштукатуренная с крылечком, перед домом асфальтовая площадка, и, конечно, лавочка. Жил он вдвоем с женой Татьяной Никифоровной, дети их выросли давно. Да уж и внуки выросли, правнуки в школе учатся. Лет нашему Льву Андреевичу было, как он говорил, восьмой десяток, а по правде, немного меньше восьмидесяти. Однако не курил он лет уже сорок, и выглядел потому неплохо, да и на здоровье лет тридцать, как не жаловался. Говорил, что у него что-то болит, только он не помнит, что. Шутил так. Роста он был среднего, сложения обыкновенного, держался прямо – не согнули его годы. До пенсии работал лесничим, ходил много, да все по сосновым лесам, вот и набрался силы от вековых сосен. Но как давно это было!

   Что уж про войну говорить. Он про нее и не вспоминал давно - больше пятидесяти лет прошло. Сколько всего случилось за эти годы! Говорят, любая любовь за двадцать лет разлуки умирает, не знаю – но тут и не любовь, и лет прошло насколько больше. Но мы вспомним службу его военную, потому что вдруг она напомнила о себе, и перестал спать по ночам Лев Андреевич, и загрустила его душа, заметалась. Но начнем по порядку.

   Воевал он с сорокового года по сорок пятый. То есть призвали его на службу до войны еще. Было ему около двадцати лет, и попал он в пулеметную роту на Дальний Восток. А потом…

______________


   Началась эта история, однако, не в далеком сороковом году, а со вполне современного  Парада, а точнее, все таки, митинга, в честь Дня Победы. Почему то местная власть решила, что на День Победы будет очень кстати городской вертолет. Сказано – сделано, и над головами марширующих милиционеров и школьников кадетских классов (других военных у нас в городе нет), над площадью Победы, несколько раз пролетел вертолет МИ-8, поздравив народ через громкоговоритель с праздником. Потом он улетел катать детей, а Лев Андреевич невольно задумался о нем.

   Конечно, он и раньше видел и самолеты, и вертолеты, но теперь что-то проснулось в его душе. Множество событий и разговоров сложились вместе, да еще и атмосфера праздника, гордость за себя и других, и печаль за погибших друзей и даже незнакомых, тех, кому не повезло, кто остался там…

   Вертолет прогрохотал и улетел, люди шли колоннами к монументу в честь Победы, несли венки и просто букеты, горел вечный огонь, вокруг в почетном карауле стояли школьники – кадеты в форме и с автоматами Калашникова. Тут обнаружился еще один сюрприз, приготовленный городской администрацией: неподалеку стоял взвод солдат с карабинами, и Лев Андреевич заметил их и расслышал только «Пли!» - и услышал залп воинского салюта, а затем еще и еще несколько раз. Его это просто потрясло, да и не его одного: обыкновенно проходили колонны демонстрантов с венками и цветами, да Вечный огонь зажигали, с почетным караулом из пионеров в синих пилотках – и все. А тут такое!

   Лев Андреевич стоял и не мог прийти в себя. День Победы выдался холодный и ветреный, но солнечный. У него мерзли руки, а от ветра слезились глаза, отчего веточки лиственниц на площади казались чересчур резкими, а цвета зелени и голубого неба – слишком яркими. Сумбур в голове его, вызванный вертолетом, и окончательно дополненный воинским салютом, не проходил. Никаких особых мыслей не было, только эмоции –  радость и благодарность. Так он и бродил с места на место, постепенно приходя в себя. Подошел к солдатам: совсем дети еще, но стоят гордые, подбородки задрали вверх, с боевыми карабинами. Пусть патроны холостые, это дело десятое. А уж кому, как не фронтовикам знать, что такое оружие!

   Так и ходил он один, в состоянии непонятной какой-то эйфории, отвечал на приветствия знакомых, но стараясь остаться в одиночестве. Перед глазами его словно картинки сменяли друг друга: вот памятник, вот толпа людей, вот лицо девчачье, вот грудь вся в орденах, машина, милиционер, венки, памятник, вечный огонь… Бродил, бродил, пока не закончился парад, и народ не начал потихоньку расходиться. Пошел и Лев Андреевич.

 - Лев! Андреич! Иди сюда! – кричали, и махали ему рукой из окна стоящего в стороне автобуса. Это был автобус Совета ветеранов, как его называли, ветеранский, который привозил деревенских и прочих далеко живущих ветеранов на праздник в город: после парада в самом Совете ветеранов еще должно было быть вручение каких-то грамот, подарков, а потом концерт и банкет. Многие не ходили туда, но были и любители подобных мероприятий. Правда, ни Лев Андреевич,  ни никто из его соседей по улице Иванова не ходили туда, собирались у себя по домам и друг к другу ходили в гости – уже такая традиция сложилась – но, конечно, всех почти среди ветеранского начальства знали. Да и как не знать, много ли их осталось.

   В автобусе сидели, оживленно обсуждая сегодняшний парад, человек двенадцать знакомых во главе с председателем Совета ветеранов – отставным капитаном 1 ранга Тихорецким, который по случаю торжеств надел свой парадный китель с наградами и выглядел очень внушительно – тем удивительнее, что на самом деле человек он был невысокий и худощавый.
 - Лев Андреевич! Ну, идешь мимо, и хоть бы поздорововаться зашел! – обратился к нему Тихорецкий – Поехали с нами, мэр подарки дарить будет, а потом концерт.
 - Да нет, я потом зайду, заберу, сейчас домой.
 - Понравился парад? – Тихорецкий сидел с видом артиста, чрезвычайно довольным своим выступлением – не ожидал?
 - Да-а. А солдаты-то откуда?
 - С Рязани. Военком постарался, помог.
 - Да это он сам! – подал голос один из сидевших, по фамилии Петров – через Совет ветеранов областной. Выпьешь, Андреич?
 - Ну и военком помог, без него не получилось бы – Тихорецкий засмущался.
 - Ага, военком – Петров махнул рукой – скажешь тоже. Будет он тебе чего делать сверх нормы – а сам тем временем налил в стакан на палец водки и протянул Архипову:
- Держи, Андреич. За праздник.

   Лев Андреевич пил два раза в год: на день Победы – водку (чуть-чуть), и на Новый год – шампанское. Выпил. А Петров продолжал тем временем прерванный приходом Архипова разговор:
 - Вот я говорю: зачем у нас на площади этих истуканов каменных поставили? (позади мемориала в честь погибших поставили несколько лет назад две огромные статуи, восьмиметровые стилизованные  фигуры – солдата и женщины, держащие на руках малюсенького каменного ребенка) – зачем они там нужны? Нет бы, хоть пушку, или танк!
 - Тебе бы все танк! – Это Тихорецкий – тут у нас не музей! (Петров был танкист).
 - Ну и лучше бы было! Скажи, Андреич?

   Архипов представил себе стоящий позади мемориала танк. Получался кошмар.
 - Нет, совсем не годится.
 - Почему?
 - Почему-почему – плохо будет. Для танка простор нужен, постамент, а здесь что? Нет, не пойдет.
 - Ну ладно – не сдавался Петров, пусть здесь не пойдет, что, у нас в городе танк негде поставить? Или пушку. Везде есть, только у нас ничего нет. В Муроме – пушки стоят и два паровоза, а в Клепиках –самолет. А в Горьком – вообще целый музей. Вот там молодежь приходит, смотрит, думает – вот на этом наши отцы воевали. А у нас только эти истуканы. Как детей воспитывать?

   Разговор разошелся. К тому времени собрался почти полный автобус. Разговаривали друг с другом и со всеми вместе. За пятнадцать минут пришли к выводу, что в городе надо поставить пушку на постамент, а лучше – две или еще какую военную технику. Не могли сойтись только, что лучше, каждый предлагал что-то свое, что у него более всего выражало военную технику. Один говорил – полуторку, другой непременно танк, третий – только пушка, а сосед Льва Андреевича Василий Семенов, который сам был пехотинцем, настаивал, что зенитку надо, и требовал, чтобы Архипов поддержал его:
 - Андреич, ты же сам зенитчик, чего молчишь?!

   Тем временем пришло время ехать. Архипова, Семенова и их соседей, собравшихся в автобус, подвезли до улицы Иванова, и уехали на торжественную встречу. А наши соседи пошли домой.

 - Андреич, а хорошо будет, если зенитку поставят. Ты чего же меня не поддержал? Ты ж сам ПВО!
 - Василий, так никто ничего и не ставит еще. Так, поговорили, и все.
 - Нет, не все – горячился Семенов - мы поговорили, теперь Тихорецкий думать будет. А ты молчишь!
 - Ну что молчишь! Поставят – хорошо. Ты мне лучше вот что скажи – какой это самолет в Клепиках ? (а это город соседний, полтора часа ехать).
 - А кто его знает. Правда, стоит какой-то. Когда в Рязань едешь, автобус мимо проезжает.
 - А какой?
 - Так… - Семенов пожал плечами – с крыльями, с хвостом. Не знаю.
 - Маленький – истребитель или штурмовик – подключился к разговору Александр Кузьмич – не бомбардировщик. Я тоже видел. Только он странный какой-то – наши самолеты зеленые были, а он блестящий, серебристый. По моему, реактивный, но точно не знаю, только издали видел.
 - У него табличка – «Истребитель Великой Отечественной Войны» - совершенно неожиданно вступила в разговор Глафира Константиновна, ветеран – медик – я там как-то гуляла, автобус ждала. Ехала из Москвы с пересадкой. А какой системы – не помню. Там написано было, а я забыла. Но самолет, верно, серебристый.
 - Реактивный?
 - Не знаю.
 - Ну… Что ты, не можешь реактивный самолет от обычного отличить? Пропеллер есть?
 - Да не помню я. Вроде есть… Или нету… Не знаю, отстань. Вот мне дело до самолетов.
 - Да я так, что ты сразу обижаться!
 - Не хватало мне на тебя обижаться – обиделась Глафира Константиновна.
 - А чего тебе самолет-то вдруг понадобился? – спросил вдруг Семенов
 - Ну как, интересно, самолет все таки. Там вроде никаких аэродромов сроду не было, во время войны частей не стояло. С чего там самолет?
 - Хм, да, интересно. Наверно, и есть – как памятник военный, значит, и самолет военный  – подвел черту Семенов.

   Так, в разговорах, дошли они до своей  извилистой улицы, разошлись по домам, а потом пошли ходить друг к другу в гости,  и так и ходили до самого вечера, обсуждая сегодняшний парад, местных властей, президентов, пенсии, словом, все, что обыкновенно обсуждают пенсионеры друг с другом. Только наш знакомый Лев Андреевич не мог отделаться от мыслей о летающем над головами вертолетом («А как пошел! А  как развернулся! А на бреющем! Ох! Ах!), да не оставляла его мысль о военном самолете в соседнем городе, куда и ехать-то полтора часа всего («Что за самолет? Откуда он там? Военный истребитель, а серебристого цвета? Что такое…») И представлялся ему рев мотора на форсаже, перегрузка и тяжелеющая до розового тумана голова,  и отдача от стреляющей пушки, небо, и Свобода, Свобода!


______________



   Наутро проснулся Лев Андреевич с чувством большого приобретения. Сначала и понять не мог, отчего так. Да и на другой и на третий день не мог понять. Время шло, а чувство это не оставляло его. Постепенно понял он, в чем была причина этой его неожиданной радости - в самолете, стоящем в соседнем городе, в каких-то ста километрах. Вам не кажется странным интерес зенитчика к самолету? Сначала мне тоже так казалось.

   Шло время, и радостное чувство приобретения  у Льва Андреевича потихоньку начало превращаться в настойчивое желание увидеть этот самолет. Жене своей так он ничего и не рассказал, как то к слову не пришлось. Но начал он выдумывать причину, чтобы съездить ему в Рязань, а лучше – так прямо в Клепики, где этот самолет и стоит. Чтобы не проездом, а основательно рассмотреть, руками, если можно, потрогать. Но как был он человек, лишенный напрочь лукавства, так и не получалось у него ни себя обмануть – ни для жены Татьяны причину убедительную выдумать. Где другой человек сел бы в автобус – и всех дел, Лев Андреевич все чего-то опасался, лишнюю копейку от пенсии на как будто ненужное и бесполезное дело истратить жалел – пенсии малюсенькие, перестроечные. К тому же всеми денежными делами жена его заведовала – за свет – за газ платить, продукты покупать, одежду и все такое. Как-то стеснялся он ей свою страсть поведать, без особой уважительной причины деньги тратить на поездку. Так и шло время – месяц, и другой, и третий. Желание Льва Андреевича не покидало его. Сначала он прямо решил, что завтра же и поедет, но откладывал все и откладывал, выдумывая причины оправдательные. Потом решил что блажь это, нечего делать там – но голова его не хотела забывать самолет, и желание из первоначального порыва превратилось в настойчивую потребность.

    Но была у него небольшая заначка. Обычно не держал при себе денег Лев Андреевич, но на годовщину Победы, в тот самый день, описанный выше, когда не поехал он на чествование ветеранов – выдали им подарки: какой-то графин и небольшую сумму денег. Он потом, дня через три сходил в Совет ветеранов и забрал их. Графин домой принес, а деньги и забыл сразу отдать, а уж потом, как вспомнил – прижал немного, и было у него немного денег, от жены в тайне сохраненной. Заначка то есть. Вот на нее и собрался в конце концов поехать он к самолету, столь будоражащему его воображение. Врать жене не стал: сознался, что хочет в Клепики съездить, правда, приплел туда знакомого, будто тот к родне едет, и его берет. С утра, мол, уедем, а вечером вернемся. Прокачусь мол, отдохну. Все разнообразие. Татьяна Никифоровна маленько побухтела – стар уж, сил-то мало, куда ехать, сидел бы дома, все несет его, но только для порядка.  А Лев Андреевич с вечера побрился, подготовил себе в дорогу парадные брюки, пиджак, рубашку и чемоданчик с какой-то ерундой – так, чтобы в руках что-то было, и улегся спать.

   С утра проснулся ни свет, ни заря, попил чаю, и отправился на автовокзал. Купил билет, сел на автобус и через полтора часа, еще восьми не было, приехал в Клепики. Вышел из автобуса, подошел к какой-то женщине, первой встречной из местных, и спросил, где у них тут самолет стоит. Она махнула рукой в сторону:
 - Да вон там, за углом, на площади.
 - Далеко?
 - Нет, только за угол зайдете, и там сразу и увидите. Там такой сквер, напротив администрации. Вот он там.
 - Спасибо.

   И пошел Лев Андреевич. Медленно пошел, не торопясь. Шел, и думал о стоящем за углом самолете, как о живом: «Ну вот, я тебя и нашел. Интересно, это ты или нет? Ну, сейчас и посмотрим» - и так, мысленно разговаривая, брел неторопливо. Дошел до угла – и увидал за деревьями стоящий на постаменте самолет, действительно серебристый. И тут же и понял, почему никто ему рассказать подробнее не мог: не разберешь за ветками, надо близко подойти. А близко только Глафира подходила, а что она, женщина, в самолетах понимает?

   С такими мыслями и подошел он к самолету. И чем ближе подходил, чем яснее выступали стремительные серебристые контуры со звездами на крыльях – тем яснее становилось Льву Андреевичу, что не тот это самолет, и вообще не тот, что это внук тех военных МИГов, Яков и ИЛов, что обманули его, потому что был это самолет реактивный. Никаких реактивных самолетов не было на  войне, они позднее появились. Подошел ближе, почитать, что же на табличке написано. Подошел, прочитал – и не поверил своим глазам, даже головой потряс и глазами поморгал, не наваждение ли. На табличке было написано: «Л-29, истребитель Великой Отечественной Войны»

   «Может, ИЛ-29, а не Л-29? – размышлял он, стоя и разглядывая стремительный, совершенно отличный от винтовых истребителей, силуэт. А тут точно ошиблись, не было таких в войну. Эх, жалко, потрогать нельзя, высоко» - самолет стоял на выпущенных шасси на кирпичных столбиках, но выглядел летящим, потому что сильно был задран нос его в небо – передние столбики были намного выше заднего. Не доберешься.

   Разочаровался сильно Лев Андреевич. Правда, успокаивало его то, что хоть и не тот – но все равно самолет настоящий, хоть и непонятно какой. Он ходил вокруг него, сидел на лавочках, то с одной стороны сквера, то с другой. Думал, где ему узнать подробнее, что это здесь за непорядок и обман народа. В конце концов спросил нескольких человек – никто ему ничего другого, кроме того, что было написано на табличке, не сказал. Или просто плечами пожимали – не знаем, мол. Подошел к двум милиционерам, подъехавшим на УАЗике. Разговорились. И тут неожиданно один из них вдруг кивнул:
 - Ну да, правильно. Никакой это не ИЛ, это Л-29 –  учебный самолет, чешский. У нас в Союзе реактивных учебных самолетов не делали.. Я в ВВС служил, хвосты самолетам заносил – засмеялся - у нас такие были – мы летную школу обслуживали. А чего он здесь стоит – я не знаю, для красоты, наверное.  Это надо в администрации узнавать. Но это завтра – сегодня выходной. А то, что он не военный – это точно. Их годах в 60-х только выпускать начали.
 - Ну вот, то-то я и смотрю – обрадовался Лев Андреевич – вроде не видел таких. Спасибо.
 - Да не за что. Счастливо доехать – козырнули ему милиционеры.

   Пошел Лев Андреевич на вокзал за билетом – не то расстроенный, не то успокоенный. Купил билет до дома, и еще три часа ходил по городу, от самолета до вокзала, это и был центр города, кроме него, в общем-то, ничего больше и не было. Городок ему понравился – свежестью, чистотой, яблоками, свисающими из-за заборов частных домов прямо на улицу.  Осмотрел все, что мог, сходил на реку Пру, постоял перед бюстом Есенина, и уехал домой. Приехал усталый,  довольный – набрался новых впечатлений – не путешествовал он давным-давно, самолет посмотрел, хоть он и не тот оказался. Все равно!

   А дома жена, Татьяна Никифоровна, беспокоится – как съездил, не устал ли, да интересуется, что и как: сама из дому уж сколько лет ни ногой, разве по магазинам пройтись, да на рынок съездить. Лев Андреевич ей и давай рассказывать – какой город, да парк, да река, люди приветливые, самолет стоит – хоть садись да улетай.
 - Ну, а эти-то как?
 - Кто? – удивился Лев Андреевич.
 - Ну, Голиковы родственники, к кому ты ездил – то!
 - А-а, Голиковы! Да нормально все  - он уж и забыл, как поездку свою оправдывал и выдумывал несуществующих знакомых  - я больше ехал город посмотреть. А к ним зашел только на минутку, поздоровывался, да пошел погулять, город посмотреть. Уговорились, когда подойти, обратно ехать. Вот и все.
 - Ну слава Богу, жив здоров вернулся, а я уж переживать начала. Так бы и сказал, что скучно стало на старости лет – заулыбалась Татьяна Никифоровна.


                ______________


   Наступила осень. За ней зима, вот и весна уже. Лев Андреевич свою поездку вспоминает, самолет, что ожиданий не оправдал. Не дают ему покою самолеты.  До того дошел, что ночами снятся ему они. Думает, уж не заболел ли. Да вроде не болит ничего. Разве душа? Да с чего бы? Из-за самолета? Почему?


                ______________


   А в апреле месяце, перед Пасхой, зашла к Архиповым соседка, жена Василия Семенова Мария Николаевна. Зашла, конечно, к  Татьяне Никифоровне – поговорить, узнать, будут ли они пасху делать, а окна красить, а потолок мыть или белить, а ты белье перестирала уже, а во дворе как же убираться, снег толком не сошел? – ну и все остальное, о чем положено добрым соседям разговаривать.
 - Да мой, видишь, чистит – махнула рукой Татьяна Никифоровна в сторону окна. На дворе Лев Андреевич в кирзовых сапогах и фуфайке сражался с остатками снега, понемногу перекидывая его в огород – чтобы к Пасхе двор был сухой и чистый.
- А мой в постели, спину прострелило. Как уж мне и быть, не знаю. Самой впору таскать.
 - Да куда тебе, девочка, что ли. Да и снег, поди, сам растает, тепло как. Благодать. А и не растает – Бог с ним. Вот уж, что за беда какая..
 - Да нехорошо, у всех во дворе порядок, а у меня – как в лесу, сугробы по пояс.
 - Ну уж и по пояс - (на самом деле снег уже почти весь стаял) - Что, остальное уже все переделала?
 - Да какой там. Вот сейчас белье стираю – Мария Николаевна никак не могла нарадоваться недавнему приобретению – автоматической стиральной машине. - Как хорошо, я тут сижу, а она там стирает за меня – и начала расхваливать своего внука, живущего в Нижнем Новгороде, какой он молодец, и на все руки мастер, и жена красавица, и дети прямо как ангелы:
 – Мне Алёша сам машину-то подключил. И к водопроводу, и к канализации. Прямо не разрешил никого вызывать, говорит, бабуль, я сам сделаю, а то из магазина с тебя денег много возьмут, а сделают плохо. Они, говорит, нарочно краны и шланги самые дешевые ставят, чтобы побыстрее прохудились, а как вода побежит, они потом опять за ремонт знай деньги дерут. Вот ведь как делают! А Алёша хорошо сделал, сам все купил лучшее и сам подключил. И ни одной капельки нигде не каплет! – и потихоньку от внука Алексея перешла к правнукам, двойняшкам Даниле и Верочке, какие они славные и благоразумные, хоть и маленькие еще.
 - Да я вот тебе сейчас фотографии принесу – подхватилась Марья Николаевна – да лепешек возьму, утром на жару напекла, чаю попьем – накинула фуфайку, обулась, и пошла к себе.

   Пока она ходила, Лев Андреевич закончил свою уборку, убрал лопату в сарай, вернулся домой, разделся и уселся за стол.  Тут и Мария Николаевна подоспела, с утрешними лепешками и фотографиями в большом конверте. Села вместе со всеми, вынула фотографии, и начала по одной передавать Татьяне Никифоровне, с объяснениями, кто это и где.
 - Вот это Алёша с женой, это ихние друзья, тот год приезжали с ними на рыбалку, а это вот Верочка с Данилкой, это вот Верочка одна, а это Данилка, вон куда забрался – и в таком роде продолжала объяснять, кто и где сфотографирован.
 - А где это они фотографировались? Танки какие-то. В Москву, что ли ездили?– спросила Татьяна Никифоровна, начиная в свою очередь передавать фотографии Льву Андреевичу.
- Да нет, это они у себя в Нижнем. Гулять ходили в Кремль, там у них много всего стоит, и танки и машины какие-то военные, и пушки. Говорят, даже целую подводную лодку привезли, уж не знаю, где ее поставили. Она, поди, здоровенная.

   Лев Андреевич тоже рассматривал фотографии. На них были в основном Семеновы правнуки, то на танке, то на крыше бронеавтомобиля, то возле «Катюши». В Нижегородском Кремле, как оказалось, был мемориал военной техники, на фоне которой, а то и забравшись на нее, фотографировались и взрослые и дети. Грозная боевая техника, скорее всего побившая немало немца, выглядела спокойной и умиротворенной, на каждой фотографии, кроме Данилки и Верочки, виднелось множество других детей, с удовольствием карабкающихся на башню танка,  или играющих возле пушки, и вся эта бронированная стальная армада словно с одобрением смотрела на копошащихся возле нее детишек, как бы говоря: да, было время, мы сделали то, что должны были сделать. А теперь отдыхаем. Но и тут для пользы стоим – напоминаем вам о войне, чтобы мир ценили.

   Или это так думал Лев Андреевич?

   И тут Татьяна Никифоровна передала ему очередную фотографию. Лев Андреевич взял ее в руки, посмотрел – и душа его вдруг замерла и куда-то опустилась, и побежали мурашки по спине и похолодели руки. И спустя еще мгновение пробил его холодный пот, и сам он побледнел. В этот момент глянула на него Мария Николаевна:

 - Э-эй, сосед, что это с тобой? Уж не сердце прихватило?

   Лев Андреевич закашлялся ненастоящим кашлем:

 - Ничего. Поперхнулся немного.

   На фото был тот самый истребитель ЛА-5, со стоящими на крыле, возле фонаря, детьми.


______________

    Наступила Пасха. Ходили наши соседи друг к другу, христосовались. Там Первомай – но это праздник огородный, землю копать, грядки готовить. Там и День Победы, в этом году никаких сюрпризов администрация не делала, прошел праздник на редкость  буднично и скучно, да к тому же день выдался дождливый.

   Зато приехали к Семеновым родственники из Нижнего – тот самый любимый внук его Алексей, с женой и детьми – двойняшками. Приехали по хозяйству помочь, огород перекопать, и картошку посадить. Ну, заодно и на шашлык на Оку сходить, в Нижнем хоть и Ока и Волга, но для отдыха в Касимов не намного сложнее приехать, чем в Нижнем до природы добраться. А тем более, родной дед и бабушка.

   А Лев Андреевич, как узнал о гостях соседских,  все пытается как будто случайно с Алексеем встретиться, поговорить. Ну и дождался, встретил его на улице, заговорили о том, о сем. Лев Андреевич его про детей да работу, а Алексей его о здоровье, да про пенсии, да про дорогу и водопровод, что на улице менять собираются. А Лев Андреевич и давай у него выспрашивать, как до Нижнего добраться, сколько время да сколько стоит, да можно ли одним днем обернуться. Потому что есть у него одно дело важное. Нашелся, мол, у него друг детства, пятьдесят лет не виделись, а тут сам письмо прислал.

 - Вот и хочу съездить. А сам понимаешь, столько лет не виделись. Он, конечно, приглашает, но я же не знаю, удобно ли у него остаться переночевать. Может, у него квартира маленькая.
 - Нет, одним днем не успеть. Автобус в пять часов вечера приходит, а «Ракета» – часов в восемь – девять. Знаешь что, дядь Лёв? Я тебе адрес свой и телефон запишу, как соберешься ехать, сразу и звони – я тебя встречу на вокзале, по адресу добраться помогу. А потом у меня  и переночуешь. Место есть, так что не проблема.
 - Да ты что! Буду я тебя от дела отрывать. Да и дети у тебя маленькие к тому же.
 - У детей своя комната, у нас своя, и еще свободная есть. Дядь Лёв, даже не думай. Да и Данила с Верой обрадуются, они гостей любят. Да и Ольге - (это жена его) -  повеселее будет, она дома с детьми сидит, не работает.

   Еще поговорили немного, записал Алексей свой адрес, и попрощались, пошли по домам.

   Через три дня Алексей со своей семьей уехал домой, а Лев Андреевич начал готовиться ехать в Нижний Новгород. Решил сначала огород посадить, все дела домашние переделать – а весной их много, и где-нибудь в июне поехать. И еще начал своей жене о выдуманном друге детства понемногу рассказывать, что так мол и так, вот нашелся у него в Горьком друг, пятьдесят лет не виделись, в гости зовет и все такое. Нашел он, мол,  Льва через ЗАГС и прочие органы. А ему, мол, на день Победы в Совете ветеранов официальное приглашение передали. Вот так, мол,  работают люди, не забывают о  нас.

    Это не совсем ложь была – в самом деле, был у него такой знакомый нижегородец. Воевали вместе. Только вот по правде – убило его на войне…
 
   А он его вроде и оживил своей выдумкой.



. ______________



      Как рассчитал Лев Андреевич свою поездку, так все и вышло. В конце июня собрался с вечера, а утром проводила его Татьяна Никифоровна до автовокзала, где уселся он в транзитный – с Рязани до Нижнего Новгорода – автобус, и поехал. Приехал он в Нижний в пять часов, и решил Алексею не звонить пока, а самому съездить в Кремль, посмотреть, что там и как. Выспросил, как доехать, забрался в троллейбус, и поехал.

   Нижний Новгород Льву Андреевичу понравился сразу. Он с удовольствием смотрел в окно, любуясь городскими пейзажами. А посмотреть было на что – знаменитая Нижегородская ярмарка, гигантский памятник Ленину, Канавинский мост – в самом устье Оки, за которым морем разливалась мать рек русских - Волга, и на стрелке между ними – красивейший собор Александра Невского. За мостом дорога сразу поднималась в гору, посреди горы – монастырь, круглая крыша планетария, но троллейбус свернул и поехал по набережной, а город нависал громадой сверху. Проехали Речной вокзал, повернули, и через двести метров увидел Лев Андреевич возвышающуюся над высоченным крутым склоном кирпичную крепостную стену. Он было захотел выйти, и пройтись пешком – но троллейбус не останавливался, к тому же начался очень крутой подъем, буквально пропиленный в горе. Склоны холма по сторонам от дороги были столь круты и высоки, что даже неба не было видно.

   Зато троллейбус поднялся, буквально вынырнул на гору - и сразу оказался на площади перед Кремлем. Лев Андреевич   вышел из троллейбуса, нерешительно потоптался немного – шум и гвалт большого города были ему непривычны, даже навевали некоторую робость. Кроме того, он  интуитивно, по привычке,  пытался разыскать среди сотен окружающих его людей знакомых, и вдобавок невольно разглядывал весьма своеобразно одетых парней и девушек, особенно его поразила отдельно стоящая группа панков, с зелеными и фиолетовыми ирокезами на лысых головах, все в татуировках, пирсинге и резиновыми шипами на одежде.

    Было понятно, что это бурлящая народом площадь и есть площадь Минина, главная площадь Нижнего Новгорода. Справа, и сзади, и спереди, сходились к ней дома и улицы, а слева возвышалась огромная крепостная стена, под которой, в тени деревьев, прятались несколько уличных кафе. Прямо посередине стены, через дорогу напротив остановки, стояла надвратная сторожевая башня, под которой был вход внутрь Кремля. В отличие от Красной площади и Московского Кремля, люди свободно заходили и выходили, никакой охраны не было и в помине. Лев Андреевич решил, что туда ему и надо. Постоял еще немного, и пошел ко входу в Кремль. Перешел дорогу вместе с другими пешеходами, и медленно, не торопясь, все тише и тише, начал заходить внутрь.

   Вот поравнялся Лев Андреевич со стеной, вот еще несколько шагов – он уже в середине сторожевой входной башни, вот еще несколько шагов, и кончается стена, еще два шага – и замер Лев Андреевич. Больше идти не может – потому что увидел он своими глазами стоящий самолет, тот самый самолет, тот самый ЛА-5, которого не видел он больше пятидесяти лет, о котором напомнил ему в прошлогодний День Победы летающий вертолет, из за которого потерял он покой и сон и который ездил искать прошлым летом.   

   Ничего не замечая вокруг, словно околдованный, пошел потихоньку к нему Лев Андреевич. Пройдет немного, постоит, пройдет еще пару шагов – опять постоит,  любуется им Лев Андреевич, не насмотрится. А по крыльям самолета дети бегают. Подошел еще ближе лев Андреевич. Теперь видно уже, что подготовили самолет к стоянке в качестве памятника – заварены элероны, чтобы не отломили, фонарь – чтобы не лазили внутрь, шасси выпущены – а ниши для них тоже заварены. Но остальное – настоящее. Интересно стало Льву Андреевичу – а двигатель на нем стоит, или сняли? Подошел еще ближе – дотянуться можно,  потрогать. Стоит Лев Андреевич, трогает крыло, и думает – вот бы самому к тем детям на крыло забраться, чтобы хоть возле фонаря постоять! Да куда там, скоро девятый десяток пойдет!. А ведь можно попробовать!. Вот только людей больно много, скажут, сошел дед с ума! Да-а…

   Несколько раз обошел вокруг самолета Лев Андреевич. Постоит, потрогает, отойдет, подойдет, перейдет немного, и все сначала. Ничего не замечает вокруг. Есть только он и самолет.

   Сколько время прошло – час ли, полтора.. И вдруг слышит Лев Андреевич за спиной голос:

 - Хороший самолет, да?

  Лев Андреевич повернулся. Перед ним стоял такой же, как и он сам, пенсионер, примерно его возраста. Ростом пониже, но покоренастее, лицо улыбчивое.

 - Я смотрю, ты тут словно заговоренный стоишь, поди больше часа. Летчиком, что ли,  воевал?

   Лев Андреевич продолжал молчать, больше от неожиданности. Незнакомец неловко закашлялся, потом прочистил горло, и проговорил:
 -  Гм-м… Хр-ры…Кхе-кхе. Ну ты извини, если помешал. Я пойду, пожалуй…
 - Да нет, ничего - Лев Андреевич оправился от неожиданности – вот самолет стоит…
 - Ну да , самолет. Что же тут удивительного – незнакомец протянул руку – Меня Николаем зовут.
 - Лев – Лев Андреевич пожал протянутую руку.
 - Ты не местный, что ли?
 - Да, с Касимова, с Рязанской области. В гости приехал.
 - Это где такое? За Муромом?
 - Да, еще девяносто верст.
 - А-а. То-то, я смотрю, как завороженный стоишь тут, смотришь. Воевал на таком?
- Ну да… Да нет… Да как сказать… 
- Это как – и да и нет? Пойдем, на лавочке посидим, отдохнем. Ты ведь тут больше часа стоишь. В ногах правды нет!

   Николай показал рукой на лавочку невдалеке. Лев Андреевич почувствовал вдруг, что действительно устал. Прямо ноги загудели.

- Да, пойдем, посидим – и он оглядел еще раз самолет с детьми, и пошли они к лавочке.

   
   Лев Андреевич никому никогда не рассказывал полностью историю своей военной жизни. Он ее стеснялся. Но сейчас, своему новому и случайному знакомому, ему захотелось рассказать все, как было. Собственно, в его истории не было ничего такого, чего стоило бы стесняться. Он не сдавался в плен, он не прятался от немецких снарядов и бомб, ни на кого не стучал и никого не подсиживал, словом, ничего не допускал такого, чего можно было бы утаивать и умалчивать. Но так случилось, что он был рядовым, потом стал лейтенантом, а потом опять рядовым, хотя к Победе дослужился до старшины. Была одна беда: болезнь. И вот сейчас Льву Андреевичу вдруг захотелось рассказать все этому Николаю. Поймет, так поймет, нет – ну и ладно.

   А Николай словно чувствовал это. Молча повел Льва Андреевича к видневшейся неподалеку лавочке. Когда они подошли и уселись, рядом оказалось какое-то странное сооружение, более всего похожее на часть военного корабля или подводной лодки. Но Лев Андреевич никогда не видел подводной лодки. Поэтому и спросил своего нового знакомого, что же это такое.

 - А это рубка подводной лодки – Николай широко улыбался – у нас таких много было в порту. А это рубка от лодки, на которой капитаном был сам Маринеску, тот самый, что «Вильгельм Густав» потопил». Сама лодка большая, здесь негде поставить. Вот и решили только рубку установить. – Они уселись на лавочку.- Когда ее сюда привезли, я сам, так же как и ты, целый день вокруг нее ходил и руками трогал. Поэтому увидел, как ты самолет разглядываешь и руками щупаешь – вот и решил познакомиться подойти.

  И тут они разговорились. Бывает так – человека первый раз видишь, а будто всю жизнь знаком.  Сначала просто о военной технике, да о полководцах, про Жукова вспомнили и про Сталина. А через полчаса Николай предложил Льву Андреевичу у него переночевать,  а завтра уж ехать к родне своей, которая, как выяснилось, живет на другом конце города. Николай объяснил, что он еще три дня один жить будет, жена уехала к внукам, а он работает, не может поехать. Вот один и живет, чуть не неделю.

 - Вот и поговорим. Что ты будешь ездить на ночь глядя! Я же здесь совсем недалеко живу!

Льву Андреевичу Николай понравился. Принять приглашение вроде не больно удобно – ну, так и сказал ему. Николай замахал руками:

- Да что ты! Все в порядке, никаких неудобств! Да я уж не могу больше один!

   На том и порешили. Только оказалось, что еще одно дело у Николая есть, на пару часов. Николай работал здесь же, в Кремле, в Концертном зале. Не то вахтером, не то сторожем, не то еще кем-то, Лев Андреевич так и не понял.  А сегодня должен быть концерт, и никак нельзя уйти. Впрочем, Николай сразу и предложил:

- А давай я тебя на концерт проведу? Хороший концерт, наверное, у вас-то не часто такие бывают.
- А что за концерт?
- Симфонический оркестр. Из Рязани, между прочим. По обмену. Наши – к вам, ваши – к нам. А еще с ними виолончелист известный, Тарасов. Будут Рахманинова играть. Третью симфонию. Никогда не слышал?
- Нет, не слышал.  А билет дорогой?
- Да какой билет! Я тебя так проведу. Имею право – и Николай засмеялся.
- А тебе ничего не будет? Неприятности какие?
- Нет, ничего. Пойдем.

  И они пошли. Льву Андреевичу вообще интересно стало – хоть и устал с дороги – но никогда настоящий симфонический оркестр не слышал. Только по телевизору, а там что за музыка.

  Кремлевский концертный зал оказался отдельно стоящим трехэтажным зданием. Как объяснил по дороге Николай, там, кроме концертного зала еще располагалась Нижегородская филармония и малый зал филармонии. В самом  концертном зале Николай провел его, и усадил в кресло, среди  отгороженных ленточкой мест. Кресла мягкие, вокруг красиво и торжественно. Сцена, как на ладони.

   Лев Андреевич успел основательно осмотреться и освоиться. К нему, на отделенные места,  прошли еще несколько человек, но свободные кресла все равно оставались. А вот зал был полон, похоже, ни одного свободного места не было.

  Тут зал начал аплодировать: на сцену начали выходить музыканты. Вышли, расселись, за ними вышел дирижер, прошел на свое место. Затем вышел  конферансье, который начал рассказывать, что Лев Андреевич уже знал – что это Рязанский симфонический оркестр, приехал в гости, с ними выступает лауреат таких-то и таких конкурсов Тарасов, виолончель. Что играть они будут Симфонию №3 Сергея Рахманинова. Что Рахманинов – композитор русский, до мозга костей, что он всегда был реалистом и писал музыку близкую и понятную простым слушателям, которые платили ему признательностью и любовью.

  Проговорив так еще минут с пять, конферансье ушел. Дирижер же поднял палочку, замер, и через мгновенье началась МУЗЫКА.

  Лев Андреевич никак не ожидал, что музыка может звучать вот так. Он вообще никогда не слушал больших музыкальных произведений.  И, тем не менее, с первых же нот, с первых тактов она так отдалась в голове у него, словно он сам был виолончель знаменитого виолончелиста, которого он сразу забыл, как звать. Гармоничность звучания была так сильна, что звуки представлялись ему буквально образами, стояли перед глазами, а из глаз текли слезы, не в силах выдержать силу этой музыки. Никогда раньше он бы не поверил, что музыка может обладать такой силой. Он вдруг заметил, что растворяется в этой музыке, распадается на части, все существование его заключено сейчас внутри этого чуда, что сотворили музыканты оркестра. 

   А музыка началась суровым напевом, кларнетом и виолончелью. И вдруг резкие аккорды всего оркестра, вихрь, за которым полилась протяжная напевная мелодия, словно поднялся занавес, открывая Родину, с её просторами, полями и цветущими лугами. Постепенно темп ускорился, полилась широкая и благородная мелодия виолончели. И тут  музыка помрачнела, сделалась тревожной, появилась мрачная неизбежность, которую провозгласили трубы и тромбоны. А еще даже не кончилась первая часть!

  Лев Андреевич сначала просто слушал, потрясенный. А потом он начал видеть уже совершенно реальные образы. Лес, деревня, небо, поле. Птицы поют. Люди работают. Эти картины жили, сменяли друг друга, перетекали из одной в другую. Все было легко и гармонично. И тут душа Льва Андреевича поднялась над цветущим лугом, и полетела, сначала неторопливо и низко, потом все выше и быстрее, быстрее.  Еще немного, и он вдруг сам полетел над полем, постепенно обретая вокруг себя знакомые образы стальной птицы, именуемой Ла-5.

  А музыка все продолжалась и продолжалась. То тише, то громче, от самого тихого и нежного пиано до полного крещендо, когда казалось, что даже стены дрожат. Музыка была то колючая как крыжовник, то нежная, как полевой колокольчик, то словно гроза, то тишайший летний полдень.  Вряд ли композитор имел в виду полет на самолете, но Льву Андреевичу виделось именно так. Однако и это чувство постепенно растворилось, остался мир музыки, какая-то нирвана, и Лев Андреевич уже не мог и не хотел выходить из него. И еще – он начал угадывать, что будет звучать за каждым последующим звуком. 

  Если бы Сергей Васильевич Рахманинов мог как-то узнать об этом – это была бы самая лучшая, самая непредвзятая  похвала композитору, от простого его земляка, русского человека, никогда музыкой особенно не интересующегося.



                __________________




   Попал в армию Лев Андреевич, как уже упоминалось, в сороковом году. Служил он на Дальнем востоке в пулеметной роте, и был, соответственно, пулеметчиком. Ни в каких военных действиях участия их рота не принимала, и все время они тратили на изучение пулеметов. Командование было хорошее – строгое и справедливое, дисциплина была на уровне, а стреляли они еще лучше, и потому рота их числилась одной из лучших в округе. Когда же началась война, их никто переводить на западный фронт не собирался. А они все писали и писали рапорты начальству, с просьбой о переводе. Судя по всему, даже командиров такая ситуация тяготила, но все оставалось без изменений. Так и продолжали они каждый день разбирать-собирать, да чистить и смазывать пулеметы, да таскать их по полигону. А потом прошел слух, что их дивизию расформировывают, а личный состав отправляют на фронт, для доукомплектования действующих частей. И  действительно, спустя некоторое время, их погрузили на поезд, и повезли на запад. Ехали больше десяти дней. Потом их поселили в какую-то школу, и на следующий день пришел к ним майор ВВС, всех построили, и перед строем объявили: так мол и так, Родине требуются летчики, не хочет ли кто-то из них учится на летчиков истребителей.  Нужно столько-то человек, со средним образованием, если есть желающие, два шага вперед. Самолету Льву Андреевичу нравились, и он чуть не самый первый выскочил вперед.  Их отвели в кабинет, где они написали заявления, потом забрали вещи, и пешком потопали в авиашколу, которая располагалось где-то за городом. Шли часа три, немного устали. Как пришли, их сразу же определили в казармы, отвели в баню, выдали новое обмундирование, познакомили с курсовым офицером, в общем, все формальности завершили в этот же день. И со следующего дня начали заниматься.

   Занимались с утра до вечера. Учились всему: устройство самолетов наших, немецких, характеристики, оружие, картографию, все что положено, и даже больше. Отзанимались полгода, научились летать, всем присвоили звание «младший лейтенант», и отправили на фронт.

   В авиаполк, куда их привезли служить, Лев Андреевич попал в эскадрилью, только что получившую на вооружение новейшие самолеты Ла-5.  Старики, уже успевшие повоевать на них, самолеты сильно хвалили. То есть, Лев Андреевич знал это – только вот реального опыта у него не было: не с чем было сравнивать. Не с учебными же самолетами.

   В их эскадрилье только что произвели изменение: три звена по три самолета поменяли на два звена по четыре самолета, плюс командир с ведомым. Новеньких некоторое время потренировали в учебных боях,  затем, согласно умениям, распределили по звеньям. Старики предупредили – первое время – не лезьте в бой, главная задача – удержаться за ведущим. Они же сказали потихоньку – ведомые долго не летают: их сбивают в первую очередь. Все Герои Советского Союза, все летчики, кто сбивает – ведущие. Ведущий воюет, ведомый его прикрывает. В воздушном бою у врага первоочередная задача – убрать ведомого, потому что он не дает зайти в хвост ведущему. На него все силы и бросают. То есть, пока бьют ведомого, у ведущего есть возможность сбить немца. Так что держитесь за ведущего, уповайте на удачу и на самолет.

   Зато самолет был хорош. Скорость выше, чем у «Фокке-Вульфа» Fw-190, и выше, чем у «Мессершмита» Bf-109- лучшего немецкого самолета. Всем известна оценка американского испытателя Альфорда Вильямса, прилетевшего в Германию, и получившего разрешение подняться в воздух на Bf-109D, который составил отчет, где называл это самолет лучшим в мире.  Но это было еще перед войной, а теперь у Ла-5 выше скорость,  скорость выполнения горизонтального маневра на высотах до четырех тысяч метров – выше, за несколько виражей самолет был способен зайти в хвост «Мессершмиту» на дистанцию прицельного огня. Скорость вертикально маневра – тоже выше. Правда, это преимущество переходило к немцу на больших высотах, но там бои велись редко. Зато Ла-5 имел большой звездообразный двигатель, прикрывающий летчика спереди – что позволяло смело идти в лобовую атаку. Хотя этот двигатель на форсаже перегревался. Зато двигатель был воздушного охлаждения, что повышало живучесть самолета. Правда, в кабине было очень жарко, как в бане. Зато самолет имел две 20- миллиметровых авиапушки ШВАК, стреляющие между лопастей пропеллера. Правда, 340 патронов вылетало за 12 секунд – при скорострельности 800 выстрелов в минуту. Но этого было вполне достаточно: горючего хватало на 40 минут, а на форсаже еще меньше. Но у «Мессершмитов» с горючим было так же.  Одним словом, самолет был лучше, чем у немца. Ну, а то, что жарко – да кто на это обращал внимание?

   Лев Андреевич не успел много налетать. И сбить ни одного самолета не сумел. Четыре раза он был в боевых вылетах. Все выполнял, как учили: держался за ведущим, капитаном Галухой, как приклеенный,  все делал по инструкции и по приказам командира. Они летали бомбили позиции врага на земле – кроме пушки, на самолет подвешивалось две 100-килограмовые бомбы. По ним стреляли с земли зенитки, стреляли из автоматов даже, но кто же может попасть в самолет, несущийся со скоростью более 500 километров в час? Это было практически безопасно. А вот с самолетами пока не встречались.

   Первая же встреча стала для Льва Андреевича и последней. Они летели вдвоем,  он был ведомым – когда на них неожиданно навалилось сразу шесть «Мессершмитов». Его отрезали сразу. Трое занялись его командиром, трое – им. Лев Андреевич видел, как уходил Галуха, слышал в наушниках его голос, вызывающий подмогу, слышал, как тот кричал ему уходить от боя. Собственно, он это и пытался сделать. Однако немцы были опытными, да и много их слишком было. Он пытался уйти от них виражами, используя возможности самолета, но никак не получалось. Он уходил от одного, сразу видел двоих, заходящих для атаки. Уходил от этих – третий тут как тут. Потом он услышал быстрое та-та-та-та-та где-то сзади себя, не услышал даже, а почувствовал, потом еще раз, и еще – понял, что это в него попадают. Самолет, однако, продолжал лететь, как ни в чем не бывало, Лев Андреевич сдаваться тоже не собирался. Он даже ухитрялся стрелять по немцам. Правда, сомневался, что попадает, ну, так и стрелял больше от злости, да хоть немного помешать. Однако все его 340 патронов закончились за четыре или пять очередей.
   
   Опять та-та-та-та-та. Две очереди попало в него.  Во второй раз его сильно дернуло за руку – он понял, что ранен – и что-то повредило в управлении, самолет перестал его слушаться, начал заваливаться вбок и вниз.  В наушниках кричал командир – «Архип, прыгай!», но он  пытался спасти самолет – во первых, потому, что, немцы отстали вдруг от него – потом оказалось, помощь подоспела, а во вторых, самолет вроде немного слушался. Вот он и боролся за него. Раненая рука пока слушалась, и он пытался выровнять самолет. Это удалось ему, почти над самой землей. Самолет летел тяжело, почти неуправляемый, над самыми верхушками деревьев. Льву Андреевичу казалось, что некоторые особо длинные сосны достают до фюзеляжа. А они мелькали быстро-быстро – раз-раз-раз-раз-раз! У Льва Андреевича темнело в глазах, ему было очень нехорошо. Собственно, он почти терял сознание, держась усилием воли – довести самолет до аэродрома. Спасти эту чудесную машину. До аэродрома было уже недалеко. Оставался лес и за лесом – поле. А верхушки деревьев все мелькали – раз-раз-раз-раз-раз! Время для Льва Андреевича почти остановилось. В наушниках раздавался голос, как в замедленном фильме – низкий неразборчивый гул: Ааааааа—ооо-----уууууу….  Э---ааааа—еееее….. Лес наконец кончился, начался цветущий луг. Самолет еще снизился, зато Лев Андреевич уже видел  аэродром, механиков, машущих руками. В голове загудело: «шааааа—ааа---ссс---си---иииии».  Он понял, что должен выпустить шасси. Как-то сумел это сделать, убрал кран-газ - сбавил скорость, и почти неуправляемый самолет тяжело бухнулся на землю и запрыгал по кочкам. Тут сознание немного прояснилось, он увидел бегущих к нему людей, открыл фонарь, и начал вылезать на крыло. Вылез, - и тут мир окончательно потерял краски, превратился в черно - белую фотографию, а затем в негатив, и пропал совсем. Лев Андреевич сделал, шатаясь, несколько шагов вдоль крыла и упал с передней его части на землю. Сам этого он уже не видел.


                __________________


   Из пустоты и небытия медленно выступал дощатый потолок. Сначала бесцветный и гадкий, как мокрая шкура с изнанки, только не синяя с прожилками, а серая с прожилками. Она выступала и пропадала, внушая отвращение. Постепенно, набирая цвет, возникала окружающая обстановка.
Свет.
Стена.
Кровать.
Дверь.
Лампа под потолком.
Одеяло.
Окно.

   Через какое-то время он перед собой увидел женщину в белом халате и белом колпаке.

Медсестра.
Улыбается.
Говорит.
Добрая.
Покой.
Мир.
Мир?
Мир?!
Война!
Война!!!

А он тут лежит!!!

Сил нет встать. Шевелиться сил нет. Вообще нет. Нисколько.


Беспамятство.


Свет.
Палата.
Уже лучше: можно попробовать встать.
Медсестра.
Рядом с ней врач.
Врач!!!

 - Доктор! Доктор! Мне надо идти!
 - Как вас зовут?
 - Архипов Лев Андреевич.
 - Очень хорошо. Что вы помните?
 - Все.
 - Отдыхайте.
 - Но ведь!...
 - Отдыхайте.


 - Доктор!
 - Вы знаете, что с вами было?
 - Да.
 - Что же?
 - Виноват, товарищ военврач. Точно не помню.
 - У вас был припадок. У вас раньше были припадки?
 - Никак нет. Никогда не было.
 - Отдыхайте.

 - Товарищ военврач!
 - Как вы себя чувствуете?
 - Хорошо!
 - Вы знаете, что с вами?
 - Никак нет.
 - У вас эпилепсия. Как вы попали в авиацию? Забудьте о самолетах.
 - Товарищ военврач!
 - Вы ранены в руку – не сильно, и еще вы вывихнули ногу, когда упали с крыла самолета.  Но после припадка вам надо восстановиться
 - Товарищ военврач!
 - Отдыхайте.


                _____________________




На следующий день после этого разговора Лев Андреевич наконец сумел адекватно мыслить. И он уже мог сесть на кровати. Он теперь думал: как же так, какая эпилепсия? Какой припадок? Никогда в жизни у него ничего подобного не было. Откуда взялось? Да на войне! На войне убивают, какая еще эпилепсия?   Так думал он с утра до обеда, после обеда заснул. А ближе к вечеру проснулся, и сумел встать – а сумев встать, пошел по коридору – очень хотелось выйти на улицу, вдохнуть свежего воздуха, а более – простора! Вышел, на трясущихся ногах. Никто его не видел. Дошел пять шагов до лавочки, упал буквально на нее. Он был очень слаб. Ему было очень стыдно за свою болезнь. Правда, у него была забинтована рука и нога – руку пробила немецкая пуля, а ногу он вывихнул, когда упал с крыла – но это казалось ему обманом других, настоящих бойцов, раненых в бою с фашистом. Ему казалось, что он занимает их место.

   Правда, этих самых бойцов было очень мало – госпиталь только переехал. Он располагался в пионерском лагере или санатории – просторное место, отдельно стоящие друг от друга корпуса, и один, главный, видимо, кирпичный, корпус, где он и находился. Лев Андреевич сидел на лавочке, и наблюдал за суматохой – санитарки, солдаты – что то делали, чего-то куда-то тащили, что-то красили. Он еще не мог столько много всего сразу осознать. Единственное, что его заинтересовала – грузовик с установленным в кузове зенитным пулеметом. Он только что приехал, за рулем сидела девушка – очень здоровая и некрасивая, а рядом с ней напарница – наоборот, небольшая и симпатичная. Они поставили свой грузовик, и начали доставать из кузова заранее подготовленные стволы небольших деревцев – березки, осинки. Этими деревцами они прикрывали свой грузовик. Льва Андреевича очень заинтересовал их установка – это были четыре пулемета «Максим», установленные на одной турели. Однако рассмотреть ему их не дали – вышла санитарка, и завела его обратно в корпус – на ужин и на отдых. Лев Андреевич не сопротивлялся – собственно, он ведь еле сидел. Упал в кровать, и, не ужиная, уснул.

   Утром, проснувшись, он – еще очень слабый, с забинтованной рукой и перетянутой ногой – сразу пошел на улицу, смотреть на зенитную установку. Его интересовали две вещи сразу – их зенитный пулемет, состоявший из до автоматизма знакомого и любимого пулемета «Максим», и, собственно, самих девушек – сколько времени он их не видел!  Проковыляв до ближайшей лавочки, он уселся, и, держась рукой, чтобы не упасть, сидел, разглядывая диковинную, никогда не виданную установку: четыре пулемета, соединенные в ряд, закрепленные на одной турели, со странными шлангами – видимо, эта конструкция имела принудительное охлаждение. Над вторым слева пулеметом был закреплен оптический прицел – очень похожий на прицел в его самолете. К пулеметам были прикреплены ящики с патронными лентами.

   Девушки-зенитчитцы, видимо, уже позавтракавшие – носили воду в ведрах из колодца. Лев Андреевич автоматически рассуждал: на один обычный пулемет «Максим» надо 24 литра воды. Сколько же здесь, на четыре «Максима»? Он еще не перестал умножать цифры в голове, когда услышал гул приближающихся самолетов. Далее все шло, как в кинохронике: гул самолетов. Сирена воздушной тревоги. Вдруг забегавшие солдаты, санитарки и медсестры. А сам Лев Андреевич вдруг так ослаб, что не мог пошевелиться – только наблюдал, отмечая в голове, что правильно делают, а что не правильно. Как будто эта воздушная тревога вообще его не касалась. Так и сидел, слушая приближающийся рев самолетных двигателей.

  И вот они прилетели. На госпиталь налетели два «Юнкерса» Ju-87. Как летчик, Архипов понимал, что это самолеты – дрянные, они способны на боевые действия лишь при полном превосходстве с воздуха. С другой стороны, как пулеметчик, хоть и бывший – он понимал – это - штурмовик, бомбардировщик, имеющий на борту до четырех 50-килограммовых бомб, иди даже два контейнера с 92 осколочными гранатами, до четырех пулеметов калибра 7,9 мм. Эти «Юнкерсы» могли уничтожить весь госпиталь! А Лев Андреевич так и сидел, не в силах пошевелиться.

  Немцы налетели, когда из главного корпуса санитарки выводили больных. Один за другим они словно вспахали пулеметными очередями  всю территорию вокруг главного корпуса, бросили каждый по бомбе – к счастью, никуда не попавшие, и ушли на разворот. Ко второму их заходу раненых уже куда-то увели – только Архипов сидел один, про него словно забыли, а сам он просто не мог уйти – сил не было. Он сидел и смотрел. Вот «Юнкерсы» развернулись, и пошли один за другим на госпиталь. Девчёнки на грузовике оказались готовы: «Юнкерсы» еще не вылетели из-за деревьев, а их пулемет вдруг резко ударил учетверенным звуком станкового пулемета. «Ну да, их же четыре» - отметил про себя Лев Андреевич. А дальше самолет выскочил из за леса, бросил бомбу, попавшую совсем рядом с грузовиком зенитчитс, и промелькнул, поливая пулеметным огнем территорию госпиталя. За ним второй «Юнкерс», видимо, решивший разобраться с зенитной установкой, развернулся, и пошел прямо на неё,  осыпаю все вокруг свинцовым дождем. Для Архипова время вдруг остановилось: он видел, как в замедленном сне, налетающий самолет, замедлившиеся вспышки на конце стволов пулеметов, и медленно приближавшуюся к грузовику дорожку – след от пулеметной очереди – воронки в пыли. Они приближались неотвратимо медленно к кузову грузовика, некрасивая зенитчица сжимала спусковые скобы пулемета, ее напарница что то пыталась подтащить ближе к установке Лев Андреевич про себя отметил – стреляет уже только один из четырех пулеметов. А тут пулеметная очередь «Юнкерса» прошила кузов. Маленькая и красивая девушка просто упала, вторая, которая стреляла, вдруг прекратила огонь, схватилась за шею, и шагнула вдоль небольшого кузова. Лев Андреевич встал, и насколько мог быстро, пошел к ней. Она же, сделав два шага, попыталась перелезть через борт. Не смогла, и, не отпуская рук от шеи, упала через борт, перекувырнувшись через голову. Архипов уже подошел почти к ней, она же встала, и глядя на него умоляющими глазами, сделала несколько шагов к нему, не убирая рук от своей шеи. Архипов вдруг увидел: из под ее ладошки сильно, как из крана, льет кровь. Он уже подошел к ней, схватил ее и, пытаясь удержать и отвести ее, тянул вверх. Но она уже падала – а держать ее не было сил у Архипова – упала. Глаза не закрывала, Лев Андреевич смотрел в ее глаза, полные боли и муки, а потом глаза ее начала заволакивать мутная пелена, и он понял: она умирает. Архипов не знал, что делать. Это была первая смерть у него на руках. А глаза девушки заволокла мутная пелена, взгляд остановился, лицо побелело, словно обсыпанное мелом. Кровь из под ладошки больше не бежала, видно, вся вытекла. Он обхватил её, прижал к себе её голову, словно это могло как-то помочь. А у неё начались судорги. Она дергала ногами, выгибалась, взмахивала руками – и этого Архипов не выдержал. Его вырвало прямо рядом ней, умирающей – но, еще не прекратились желудочные спазмы – он уже лез в кузов их грузовика.

  Напарница некрасивой и мертвой пулеметчицы лежала в кузове – спокойно, просто закрыв глаза. Словно она устала, и заснула.  Огромные ресницы прикрывали глаза.  Правда, нижние веки так и остались внизу – поэтому глаза казались не полностью закрытыми. Снизу выглядывали белки глаз. Крови видно не было. Только рваные дырки на форме, и странно подогнутые колени. Архипов глянул на нее, и отвернулся к пулеметам.


   Неизвестно откуда он взял силы – еще пять минут назад их не было – а теперь он, как автомат, проверял пулеметы.

   Пулемет «Максим» вообще – очень скорострельный – до шестисот выстрелов в минуту, но ненадежный.  У него было почти полсотни неисправностей, которые могли возникнуть – и остановить стрельбу в бою. Опытный пулеметчик в течении нескольких секунд определял неисправность, и в течении не более минуты устранял её.

   В двух пулеметах просто перекосило ленту, в третьем – заклинило затвор. Архипов быстро глянул в коробки с лентами – есть еще. До автоматизма наученный устранять неисправности «Максима», поправил ленты, вставил на место затвор. Развернув всё устройство в сторону леса, дал короткую очередь. Все четыре пулемета ответили ему дружным согласием, выплюнув свои триста патронов в секунду.   «Юнкерсы» тем временем опять разворачивались, заходили в атаку. А Лев Андреевич их уже ждал.

  Одно дело - стрелять с самолета. Другое дело – стрелять, когда у тебя есть возможность нормально прицелится. На самом деле Лев Андреевич просто не успел стать летчиком. А вот пулеметчиком был хорошим. К тому же навыки пулеметчика углубились знанием воздушного боя, знанием повадок самолетов – их механики, законов, по которым они движутся по небу. Он был готов – он ждал фашиста. Он все про него знал: «Юнкерс» летел на него со скоростью около 300 километров час – гораздо тише, чем «Мессер» или «Фокер». Скорость – для воздушного боя – ничтожная, такого врага он сбил бы, без всякого опыты, на раз – слишком велико превосходство – и именно поэтому немцы использовали «Юнкерсы» только при полном превосходстве в воздухе. Для обычных солдат это был страшный самолет – достаточно сказать, что на нем могло стоять до шести  пулеметов – кроме того, страшная внешность – у него были неубирающиеся шасси, закрытые обтекателем – словно когти, торчащая хищно вниз решетка радиатора и крыло формы «чайка» - с двойным изломом. Но их-то Архипов боялся меньше всего. Он стоял и ждал.

  Немец, видимо, думал, что разделался с зенитчицами. Архипов смотрел, как «Юнкерс» выходит на прицельное бомбометание – как раз по главному корпусу. А Архипов прикидывал – он ведь никогда не служил в зенитной авиации – сколько пролетит самолет, при скорости 300 км в час за секунду. Быстрая прикидка подсказала ему – около ста метров. То есть, «Юнкерс» налетит на него с такой скоростью. С другой стороны, его четыре «Максима» способны выдать с холодными стволами более двух тысяч выстрелов в минуту. То есть, около трехсот выстрелов в секунду. То есть, если фашист зайдет на него, он будет способен выпустить в него расстояния в полкилометра более полутора тысяч свинцовых смертей. За пять секунд. Отлично. Архипов ждал. 

  А «Юнкерс» удивительно спокойно – как будто на работе – заходил на цель. Архипов, у которого еле хватило сил залезть в кузов – откуда взялось! – спокойно развернул турель, прикинул, удобен ли зенитный прицел – он даже успел сравнить его с обычным прицелом, установленном на стволах – и – ждал. «Юнкерс» заходил на цель спокойно, не прячась, сверху вниз – все, как положено. А Архипов спокойно смотрел на него сквозь прицел. И когда осталось до него с полкилометра, рассчитав траекторию полета немца, Архипов сместил прицел немного в сторону и встретил «Юнкерс» длинной-длинной очередью.

  Как рассказать о подобном воздушном бое?  Разве подобное существует в наше время? Сейчас совсем другие самолеты, совсем другие средства их уничтожения. Что такое зенитный пулемет тех времен? Счетверенный пулемет «Максим»? А других не было – потому что с подходящей скорострельностью пулеметов еще не существовало. Знаменитый КПВТ изобрели уже в 50-х годах, «Шилку» - еще позднее.

   А «Максим» устарел для обычных боев: неудобен, высок, тяжел, летом необходимость воды – просто катастрофа: где взять ее, во время боя? Его уже заменили пулеметом Дегтярева – менее скорострельным, но более надежным. А в зенитных подразделениях «Максим» так и оставался до конца войны. На крышах зданий, на машинах, прицепах, крышах вагонов, на кораблях. Потому что при всех его недостатках у него был козырь: счетверенная установка выдавала до двух тысяч выстрелов в минуту.

   «Юнкерс» совершенно не ожидал такой встречи. Он резко перестал стрелять, клюнул носом, затем резко рванул вверх и в сторону, сделал «бочку» над лесом, затем зацепился за деревья, упал и взорвался.

  Архипов еще не закончил. После первой очереди – он знал примерно, сколько еще может стрелять. Он, правда,  не знал, что для зенитных пулеметов ленты склепывают по две, а то и три – или 500, или 750 патронов. Просто по виду лент знал, что есть еще патроны. Второй «Юнкерс», однако, не решился идти в атаку, он начал уходить в сторону – и Архипов выпустил ему вслед длиннющую очередь. Скорее всего, не попал. С другой стороны – улетел фашист. А Лев Андреевич тяжело опустился на пол грузовика. Рядом с убитой красивой зенитчицей. Она лежала – словно спала, прикрыв глаза. А Архипов опять потерял сознание.


                ________________



Пришел в себя на следующий день. Лежал в кровати, ослабевший до нельзя. Однако, это уже была не та слабость, что мучила его накануне. Просто – сил не было. Он хотел было встать – но тут пришла медсестра и велела ему лежать. Медсестра была совсем молоденькая девочка, и старалась строго говорить с ним. А он спросил:
  - Как звать, тебя, сестрица?
 - Оля.  – и вдруг она покраснела и сказала:
 - А вы нас вчера спасли. Всех.

    Лев Андреевич подумал немного – думать не получалось – и потому он просто сказал:

 - Да ладно. Любой бы так.
 - Нет, не любой! – Оля смотрела на него -  Плетенев сказал, что если бы не вы – не осталось бы ничего от госпиталя.
 - Плетенев?
 - Начальник госпиталя.
 - А-а. Понятно.
 - Отдыхайте, товарищ младший лейтенант.

                _______________


   На другой день к нему опять пришел военврач – уже упомянутый Плетенев, подполковник.

 - Что мне с вами делать?
 - Товарищ подполковник!
 - Не перебивайте. Я уже сказал вам – на авиации поставьте крест.
 - Товарищ военврач!
 - Я врач двадцать пять лет. Про авиацию забудьте.
 - Товарищ военврач….
 - Молчите. Набирайтесь сил.


                ________________


   На следующий день. Архипов уже ходил по коридору, держась за стенку. Он брел на улицу, когда к нему подошла Оля, и сказала, что командир, подполковник Плетенев. требует его к себе. Архипов кивнул, повернулся – и, отпустив стену, закачался. Оля подхватила его, он со стыдом оперся на ее плечи, и она повела его по коридору – в кабинет Плетенева.

 - Здравия желаю, товарищ подполковник! – Архипов приветствовал главврача.

   Тот кивнул, показал рукой на деревянное кресло у стены – садитесь, мол.

   Архипов сел. Военврач что-то писал в тетради. Оба молчали

   Дописав строчку, врач поднял, наконец, голову, и сказал:
 - Я уже сказал вам, что на авиации вы должны поставить крест?
 - Почему, товарищ по…
 - Замолчите, и не говорите глупостей.
 - Виноват, товарищ военврач! Отправьте меня бить фашиста! Куда угодно!
 - Архипов Лев Андреевич. Правильно?
 - Так точно!
 - Я доложил, что вы вчера сбили «Юнкерс».
 - Я сбил?
    Врач внимательно посмотрел на него. Лев Андреевич удивился цепкости его взгляда. И тут в глазах врача промелькнула смешинка:
 - Я бы мог сказать, что это Оля   - наша медсестра  - сбила его из рогатки – но она выводила раненых в убежище. Расчет зенитного пулемета – обе мертвы. Ко мне приходил командир этих девочек – и интересовался, что тут было. Они к нам приписаны, должны обеспечить защиту госпиталя с неба. Понимаете? Сейчас я не могу выписать вас из госпиталя – у вас легкое ранение, вывих – но у вас эпилепсия.  То есть, если вы согласитесь – вы останетесь под моим присмотром - а, как врач, я говорю, вы в нем нуждаетесь – а мы, если угодно, будем под вашим присмотром. Итак?

   Лев Андреевич долго не думал. Раз нельзя больше в авиацию – а он зато сможет бить немца с земли! Атака с воздуха – самая страшная и непредсказуемая, атакующие практически неуязвимы – но не для него!

 - Товарищ военврач! Товарищ подполковник! -  у Архипова перехватило голос – я согласен! Я не подведу! Вы не пожалеете!!

 - Свободны, товарищ младший лейтенант.


                ______________


Всю оставшуюся войну Лев Андреевич Архипов служил в зенитном взводе. Никогда больше у него не было припадков. Он сбил еще три самолета. Где только ему не довелось пострелять! На крышах госпиталей, просто на крышах, на крышах вагонов поездов, даже на ходу, просто из кузова машины. Его умение, даже, можно сказать, чутье к пулеметам – и знание, куда и как полетит фашист – делало его страшным врагом для немца, выходящего на прицельное бомбометание или прицельную стрельбу.

   А вот за годы войны – сменились все его знакомые. Кого убило, кого перевели куда-то. Уже в 44 году никого из старых знакомых не было вокруг него. И поэтому никто не знал историю Льва Андреевича – летчика, все знали только Льва Андреевича – зенитчика, который немца чуял нюхом. Сбил четырех, а сколько улетели с дымящимися моторами!


                _______________



Это все рассказывал Лев Андреевич Архипов своему новому знакомому  - нижегородцу  Николаю вечером после концерта. Разговорчивый Николай сидел, и молча слушал. Лев Архипович все рассказал – а дальше начали вспоминать, что да как было. Засиделись за полночь. Улеглись спать. На другой день Николай показывал город Льву Андреевичу, много рассказывал о музыке. Оказалось  - как он не заметил! – у Николая вместо руки – протез, с черной перчаткой. А был он раньше – музыкант, вот только во время войны не повезло, или, наоборот, повезло – руку потерял, а сам жив остался. Теперь ходит, слушает, как другие играют. Целый день водил его Николай по Нижнему Новгороду, впрочем, не отдаляясь далеко от дома: да, собственно, а чего отдаляться, если все здесь рядом? Вечером переночевал, еще один день, в гостях Лев Андреевич, а наутро проводил его Николай до автовокзала, помог купить билет, посадил его в автобус – отправил домой.



                ___________________




   Вернулся Лев Андреевич домой. Все, что он хотел – исполнилось, даже более того. Однако, у него вдруг проснулась любовь к музыке. Симфония Рахманинова слишком сильно потрясла его. Он начал всем встречным-поперечным рассказывать, какой хороший композитор Рахманинов, какую он музыку сочиняет, понятную простым людям. Еще, конечно, очень всем хвалил и рекомендовал симфоническую музыку. Даже у него появился такой пунктик – он начал ходить на концерты классической музыки, изредка проходящие в нашем городе.

    Осталось только сказать, что Лев Андреевич Архипов до сих пор жив и здоров. Поэтому мы изменили название улицы, где он живет.


   
   И в завершение осталось упомянуть, что совершенно случайно Лев Андреевич узнал, что Рахманинов писал музыку для церковных богослужений. Поговорив с соседями об этом пару месяцев, он пошел в церковь слушать. Сначала ему не повезло, он услышал какие-то старушечьи завывания – так он сам нам их определил. Однако во время службы его заметил священник, и как-то случилось, что когда служба окончилась, Лев Андреевич с ним разговорился. Священник не наседал на него с требованием покаяния и не просил денег (чего Лев Андреевич подспудно опасался), разговор пошел о музыке. Так Лев Андреевич узнал, что в церкви бывает два хора, так называемые левый клирос и правый клирос. Далее приведем его слова:
- Оказывается, для обычных дней – левый клирос, там простые бабки поют. А вот в праздники специальный хор приходит, ученые музыканты. Вот меня батюшка и пригласил на праздник прийти, послушать. Или, говорит, в воскресенье – там хоть и не весь правый клирос приходит, но многие. Вот теперь хожу на праздники, слушаю. А вы сами-то ходили в церковь?