Записки бомжа. Из дневника бомжа Володи

Инициатором первого развода был я, оставив семье квартиру в Москве. Вместе мы прошли девятнадцать лет.
Вторая (жена, имеется в виду) ответила симметрично. Через шесть лет семейной жизни мне было объявлено, что меня больше не любят, и я должен освободить жилплощадь. Впрочем, похоже, супруга просто пожалела меня, поскольку лучше меня знала — что именно мне необходимо. Ведь мои жены — женщины отнюдь не тривиальные!
Погрузив, в очередной раз в бывалую сумку ноты и кое-какую одёжку, я отправился на Ленинградский вокзал.
- Один билет до Петербурга, пожалуйста.
Утром я уже в Питере. Спустя семнадцать лет. На улицах по-прежнему пахнет дохлыми крысами и канализацией. На зубах скрипит пыль.
Достопримечательности бывают разные. Бывают праздничные — Петергоф, Эрмитаж, Исаакий, мосты и прочее, а бывают повседневные... Когда есть деньги — ты видишь одни достопримечательности, когда нет — другие. С глянцево-туристическими красотами я, как и все, был знаком. С другими же, «повседневными» — невской корюшкой и самым глубоким метро в мире - тоже.
Но особой достопримечательностью для меня стал Невский район, где я ранее не бывал, тем не менее, обосновался именно здесь из экономических соображений. И тут же осознал, что неплохо было бы выучить узбекский…
Так, в очередной раз, я стал бомжем, зато уже в культурной столице. Первостепенный вопрос, который остро стоял передо мной — это полное отсутствие работы и, соответственно, денежных знаков. А в отсутствие денежных знаков человек стремительно превращается или в философа или в маргинала. ЧМО, по-нашему. То есть, в человека, мешающего обществу. Мешать обществу мне не хотелось.
На дворе был апрель, и опасность подстерегала на каждом шагу - и снизу, и сверху. В виде гололеда и увесистых сосулек, удивительно метко падающих на головы совершенно мирным гражданам. Те, кто успевал увернуться — вспоминал добрым словом женщину-губернатора. Те же, кто был менее мобилен — тихо попадали в больницу, а то и вовсе - в морг. То, что к чужой смерти в Питере относятся философски, я понял, когда на Владимирском Проспекте увидел на тротуаре труп, накрытый тряпкою, из-под которой торчала синяя рука, недавно, очевидно, абсолютно живого человека. Прохожие, ничуть не смущаясь, переступали через эту руку и спешили по своим важным питерским делам. Вот это нравы! Вот это стойкость! Нет, центр города — не для меня.
Оглядевшись, я обнаружил достаточное количество церквей, чтобы не помереть с голоду. (Как же часто меня спасала родная церковь!) Я решил немедленно навестить настоятеля ближайшего прихода под названием «Кулич и Пасха». То ли из жалости, то ли из любопытства, отец Виктор, после разговора велел регенту зачислить меня в хор. На хлебушек уже было. Но хотелось еще и масла! Тут я вспомнил о театре, где когда-то служил на заре туманной юности... Этот театр в своем названии гордо содержит имя города на Неве. Я не нашел ничего лучшего, как пойти туда и объявить о своем существовании. Спустя семнадцать лет!
Режиссер-заика, в свое время громогласно посланный мною (надо сказать, вполне заслуженно) в далекую прогулку пешим эротическим маршрутом, принял меня весьма сдержанно: ставок нет! Я понял, что совершил ошибку, надеясь на плохую память режиссера и непогрешимость собственного профессионализма. Нет такого режиссера, который не смог бы уничтожить актера! (Впрочем, это в полной мере относится и к дирижерам.) Но, с другой стороны, у опытного солиста – дирижёры и режиссёры летают одинаково!
К моему сожалению, память у режиссера была еще в полном порядке. Мне пришлось действовать альтернативно. Коллега-вокалист поведал мне о существовании в городе на Неве еще одного музыкального театра, куда я и отправился на прослушивание. Вообще, каждый театр — это отдельное государство со своими законами, традициями и обычаями. Служба в очередном театре — это своего рода эмиграция. И не обязательно удачная. Режиссер альтернативного театра выглядел как брат-близнец предыдущего, заикался чуть меньше, однако принял меня весьма радушно. Правда, сразу предупредил, что театр детский и зарплаты соответствующие. Тем не менее, будет рад сотрудничеству со мной. Я сказал, что подумаю и уехал на лето в Москву. В конце концов, какая разница — где бомжевать...
Лето пролетело, как всегда, в России быстро, приближался новый театральный сезон, а в моей жизни была полная катавасия! Прописан я у первой жены, зарегистрирован со второй, но с ней не живу; будучи приглашенным солистом Большого Театра, являюсь фактически, безработным. Полное несовпадение документации и фактов! То ли я спешу жить, то ли жизнь за мной не поспевает?..
В августе позвонили из Большого, предложили очередную роль, на этот раз, в «Воццеке» Берга. Я звоню питерскому радушному режиссеру, которому обещал подумать. Он стал убеждать меня отказаться от предложения Большого Театра и сосредоточиться на ролях, которые он приготовил специально для меня в неограниченном количестве. Говорил немного, но убедительно. И... убедил!
В общем, я принял решение с сентября включиться в работу в новом питерском театре. Одного я не учёл - жалование в этом театре оказалось чуть меньше самого минимального прожиточного минимума. Но об этом я узнал только в октябре, когда я пришел в бухгалтерию за зарплатой:
- А почему так мало?
- Так у нас же детский театр! Чего Вы хотите?
Я хотел зарплату, но не пособие по безработице! Тогда я четко уяснил, что даже если сделать в театре для сотрудников вход платным, часть из них все равно будет исправно ходить на службу. (Все-таки при приеме на работу надо внимательно слушать слова работодателя!)
Время в Питере, определенно, идет иначе, чем в других городах. Вернее сказать, время здесь менее заметно; оно какое-то призрачно-акварельное, как и сам город на рассвете, когда в серой Неве отражаются золотые купола и шпили. У каждого города свой нрав, своя атмосфера. Изменчивость погоды с одной стороны, и архитектурной незыблемости, с другой, придают мыслям историчности. Поребрики, по которым прыгал Чайковский с друзьями-правоведами, насвистывая «Чижика-Пыжика», парадные, обнимавшие силуэты Пушкина и Шаляпина, немым укором молчат тебе вслед. А ты бредешь вдоль канала Грибоедова к Спасу и понимаешь, что если существует дорога к Храму, то еще не все потеряно для тебя.
Так рассуждал я, гуляя по Питеру, вспоминая свой первый приезд в этот город почти два десятка лет назад. Что же тогда было?..
Я учился на очном в Новосибирской консерватории, а работал в Петербурге, в театре. Как это мне удавалось? Да просто, организовал себе индивидуальный график обучения, начиная с третьего курса. И, кажется, был единственным студентом в этом формате за все время существования нашей «консы». Поистине, наглость города берет! Помню, тогда, в 93-м, меня пригласили в Саппоро на фестиваль PMF, организованный Леонардом Бернштейном (которого в России называют Бернстайном). Там я и познакомился с Рашель, сопрано из Филиппин. И кажется, до сих пор никто не знает меня лучше, чем она. Рашель ждала меня 20 лет... Хорошо, что теперь она счастлива со своим мужем и детьми!
Бессменные худруки PMF-фестиваля — Христоф Эшенбах и Майкл Томас в тот год затеяли удивительный музыкальный эксперимент: Эшенбах пригласил из Америки духовую группу филармонии Хьюстона, в то время он возглавлял этот коллектив, а Майкл, будучи дирижером Лондонского Симфонического Оркестра - скрипичную. Это был поистине, лучший оркестр, который мне доводилось когда-либо слышать! В конце фестиваля маэстро Эшенбах предложил мне в числе прочего, исполнить с этим сводным оркестром «Opening Prayer»» Леонарда Бернстайна. Симфоническая миниатюра, где есть соло для баса на древнееврейском языке. Концерты предполагались в нескольких городах Японии, в том числе, в Токио. Фестиваль закончил свою работу, Рашель уехала к себе в Манилу, а я с оркестром под управлением Эшенбаха, отправился в гастрольный тур по Японии.
Вернулся я в Россию как раз к новому сезону, и, когда на первой же репетиции «Евгения Онегина», оркестр заиграл вступление — со мною случился удар. Привыкнув к идеально выстроенному звучанию в Японии, я совершенно отвык от «родного» оркестра! Месяц я пролежал в депрессии, заставляя себя не слышать фальши, однако, этого не происходило. Мои уши безнадежно испортились. Меня приводила в бешенство малейшая фальшь, и я решил уехать от нее. (Впрочем, как оказалось впоследствии, низкий уровень музыкальной культуры свойственен абсолютно всем режиссерским театрам.) Тем более что мне в очередной раз предложили место солиста в родном Новосибирском Академическом. Все-таки симфоническая культура и театральное дело в Новосибирске в то время были на самом высоком уровне, благодаря выдающемуся маэстро Арнольду Кацу, которого я обожал и старался не пропустить ни одного урока с ним:
- Зачем тебе, вокалисту, это нужно? - все время спрашивал он.
- Я учусь у Вас.
- Ну, сиди, мне не жалко.
К тому же, я все еще был женат, а мое питерское увлечение принимало опасный оборот:
Её звали Вика. Ей совершенно не шла должность бухгалтера, которую она занимала в театре. Нельзя сказать, чтобы она была красавицей. Нет. Но она была стопроцентным ребенком этого города. Море позитива, обаяния и жизнелюбия при какой-то внутренней надломленности. Впрочем, вполне русское сочетание. Она была таким же естественным продолжением Питера, как и его мосты и арки, как белые ночи, как эта загадочная невская акварель... Мне казалось, что в любом другом городе она просто не сможет существовать! Её нельзя было назвать образцовой матерью, хоть у неё и было два сына, замечательный муж. Однако в ней бушевал мятежный дух города революций, который удивительным образом уживался с Ахматовой и Заболоцким, Цветаевой и Бродским. В ней царила какая-то врожденная питерская интеллигентность в сочетании с полной безответственностью. Это был человек, сотканный из противоречий. Наверное, именно это и сблизило нас. Я понимал, что наши отношения начинают разрушать наши семьи, и это обстоятельство укрепило меня в мысли о возвращении в Сибирь. На прощанье она подарила мне маленький томик Фета. С тех пор мы не виделись.
А вот и Спас на Крови! Похоже, мало что изменилось за эти семнадцать лет. Кажется, здесь еще было какое-то кафе. Да, точно! Когда мы познакомились, Вика почему-то повела меня именно сюда. Будь она сейчас жива, я, наверное, пригласил бы ее в это самое кафе... А может быть, смерть — это кульминация жизни? Или часть её?
...Пора возвращаться домой. Завтра спектакль и — гастроли. Хорошо, что есть друзья, которые не забывают и приглашают в концертные туры, ведь вся театральная зарплата целиком уходит на оплату скромного жилья. И как только люди в России живут? Впрочем, пока мы недовольны жизнью - она проходит!
Я, вообще, считаю, что человек, лишенный чувства юмора — социально опасен. Да и как жить в стране без юмора, где успех определяется не профессионализмом, а исключительно, близостью к власти? Где социальные лифты не работают... Вернее, они работают, но только не вверх, а вниз! Страна, где образование, культура, здравоохранение уничтожаются сознательно, с удивительной педантичностью и последовательностью — мировая загадка.
Культуру заменили спортом, мораль - коррупцией, нравственность и Христианскую любовь - извращенной переделанной религией. Христа забыли. Вместо совести - успех. Вместо искусства - пиар!
Страна, где в 21 веке беспризорных детей больше, чем после второй мировой, в то время, когда нефти и газа — предостаточно для всех граждан! (И даже для бомжей.) Зато Москва лидирует по количеству в ней миллиардеров. А интересно, миллиард долларов — это сколько рублей? Нет. Прав был Тютчев - умом Россию не понять! В Россию можно только верить!
Шумно. Надо бы купить беруши. В новостях недавно говорили, что уровень шума в Питере превышен в 10 раз.
Следующая - «Пролетарская». В вагоне почти все спят, несмотря на жуткий грохот. Некоторые читают. Здесь вообще, всё время хочется спать. Все-таки, болото — не лучшее место для города. Эх, Петя, Петя!..
Скорее бы гастроли!
На гастроли худрук меня не отпустил. Это была месть за возобновление мною работы карманного доселе профсоюза театра. Масла в огонь добавило мое обращение к губернатору (уже - мужчины) с просьбой решения квартирного вопроса. Три года театр поддерживал во мне надежду на благополучное разрешение основной проблемы для нашего брата — отсутствия жилья. Однако, после того, как режиссёра вызвали к начальству и указали, что артист Володя посмел напрямую обратиться к самому губернаааатору (!)— худрук Сидоров заявил мне, что теперь система оплаты изменилась, и он вынужден снять с меня треть зарплаты. Затем он попытался уволить меня задним числом — не получилось. Были еще разные гнусности, но вспоминать их совсем не хочется. Ведь я люблю театр! И режиссера Сидорова! И Иванова. И Петрова... Я, вообще, люблю талантливых художников! Впрочем, талантливый художник — не обязательно в равной степени одаренный руководитель. К сожалению. Забавным был письменный ответ губернатора мне относительно жилья, суть которого впрочем, если коротко, сводилась к знаменателю: «Вы не имеете права ни на что».
Итак, кажется, я понял систему организации работы в Питере. Она, действительно, значительно отличалась от московской. В Москве платят за работу, в Питере же - пособие по безработице выдают, как зарплату. При этом гражданин не имеет права ни на что. Впрочем, это повсеместно в России. Этакая национальная забава — поглумиться над собственным народом и лишний раз указать его место в истории: ибо дело народа — безмолвствовать.
«Пролетарская». Поднимаюсь на эскалаторе, выхожу на улицу. Ветер. Надеваю шапку, топаю домой мимо «Кулича и Пасхи», вдоль трамвайных линий с надписью: «Трамваю 10 в кривой». Всё-таки странная терминология у железнодорожников - «в кривой»...
Я вот думаю, насколько же все люди разные! Одни увлечены музыкой, другие политикой, третьи - трамваями. Элтон Джон, например, их коллекционирует. Подумать только! Нет, когда коллекционируют марки, фантики, даже деньги - это понятно. Но собирать трамваи — это, как говорят испанцы - надо иметь яйца!
А, вообще, если откровенно,  каждый человек что-нибудь, да собирает! Даже тот, кто считает себя совершенно свободным и независимым от этой напасти.
Впрочем, если вы заглянете в свой шкаф на кухне, в то самое место, где притаились целлофановые пакеты — легко убедитесь, что таки — да! Вот уж, поистине - целлофановые пакеты нас переживут! И даже людей без определенного места жительства, которых в обществе презрительно называют — бомжи...