Альманах Победа 5-й выпуск

Альманах
ПОБЕДА
5-й выпуск.

Вам, выжившие и победившие!

Посвящается 67-летию Великой Победы нашего народа в Великой Отечественной войне.
Альманах «Победа" - частный гуманитарный проект в рамках Сайтов ПрозаРу и СтихиРу.

Произведения, включенные в наш Альманах, отобраны не в результате конкурсов, а своим появлением здесь обязаны лишь доброй воле Авторов.

Наши авторы:

Акварелли Ирен http://www.stihi.ru/avtor/akvaren
Алекс Бриз http://www.stihi.ru/avtor/alexbriz
Александр Абрамов 1 http://www.stihi.ru/avtor/zelenograd
Александра Огаркова http://www.stihi.ru/avtor/ogarkova
Алексей Филиппов http://www.proza.ru/avtor/pike1
Анатолий Бешенцев http://www.stihi.ru/avtor/berezka1938
Анатолий Цвик http://www.proza.ru/avtor/njkzhjpf
Андрей Тесленко 2 http://www.proza.ru/avtor/andreydantes
Антоныч 3 http://www.stihi.ru/avtor/anton58
Арисса Росс http://www.stihi.ru/avtor/arissa2
Вадим Константинов 2 http://www.stihi.ru/avtor/silver61
Валентина Одинец http://www.stihi.ru/avtor/vio05
Валериус http://www.stihi.ru/avtor/harizma2
Вячеслав Исаев http://www.stihi.ru/avtor/slavais
Галина Небараковская http://www.stihi.ru/avtor/0510
Евгений Ворожейкин
Елена Амосова http://www.stihi.ru/avtor/amosovalena
Иван Михайлов Рп http://www.stihi.ru/avtor/internetmtsru
Игорь Иванов 7 http://www.proza.ru/avtor/goschaiv
Ирина Арапова http://www.proza.ru/avtor/ina55
Кнарик Саркисовна Хартавакян http://www.stihi.ru/avtor/liraknarhartav
Любовь Ушакова http://www.stihi.ru/avtor/afan1950
Людмила Легчило http://www.stihi.ru/avtor/legcyilo
Людмила Позняк http://www.proza.ru/avtor/pla49
Михаил Михайлович Рожин http://www.proza.ru/avtor/916339
Наталья Карпова-Хабарова http://www.stihi.ru/avtor/natali000
Наталья Меркушова 2 http://www.stihi.ru/avtor/merkushova1
Наталья Смирнова 5 http://www.stihi.ru/avtor/beatricedior
Нина Морозова 2 http://www.stihi.ru/avtor/max93
Ольга Головенкина http://www.stihi.ru/avtor/fonmiakk
Ольга Кореневская http://www.stihi.ru/avtor/oiynichka18
Полонина Ирина http://www.stihi.ru/avtor/boeing777
Репин В. http://www.stihi.ru/avtor/mor
Светлана Бублик Краснодон http://www.stihi.ru/avtor/svetlana93
Семен Басов http://www.proza.ru/avtor/sebasov
Сергей Эсте http://www.proza.ru/avtor/sstatsenko
Фаина Соколова http://stihi.ru/avtor/sokol35
Фёдор Городов http://www.stihi.ru/avtor/krasnyikut
Хельга Ястреб http://www.stihi.ru/avtor/averbuh
Шеховцов Геннадий Иванович http://www.stihi.ru/avtor/merkushova1

Содержание:

Вступительное слово.

Наши Авторы.

Арифметика войны...
Светлана Бублик Краснодон

В поле найдет свой покой
Хельга Ястреб

Посвящение труженицам тыла
Кнарик Саркисовна Хартавакян

Кому в Отчизне нужен фронтовик?
Арисса Росс

Памяти В. В. Предеина. Ветерана ВОВ
Ольга Головенкина

Как празднуют Победу
Александр Абрамов 1

Нам, наверно, не выжить...
Вячеслав Исаев

День Победы
Вячеслав Исаев

40 лет Победы
Наталья Смирнова 5

Звон блокадного трамвая
Наталья Смирнова 5

Праздник - День Победы
Наталья Карпова-Хабарова

Они с Победою вернулись
Наталья Меркушова 2

Стихи Геннадия Шеховцова «Кусочек хлеба»
Наталья Меркушова 2

Ангел победы и ангел войны
Полонина Ирина

Спасибо деду за победу!
Полонина Ирина

Вам память вечная в веках...
Акварелли Ирен


Ваш подвиг жив - Акростих
Александра Огаркова

Конкурс Ваш подвиг жив - акростих
Антоныч 3

Скорбная память
Нина Морозова 2

Город Коростень
Валериус

Алекс Бриз
Скатка

Комбат и финская пехота. 1944. Рассказ разведчика
Репин В.

Без вести пропавший
Наталья Меркушова 2

Ветераны великой войны
Фёдор Городов

День Победы
Михаил Михайлович Рожин

Федька
Алексей Филиппов

Бабка-трубка
Фаина Соколова

Супец от Ляпина
Антоныч3

Память отцу
Сергей Эсте

Киевская оборона
Семен Басов

Песчаный лог - беззащитные жертвы войны
Ирина Арапова

Фронтовой медицинской сестре
Ольга Головенкина

К Дню Победы
Вадим Константинов 2

Морщинки наших ветеранов...
Ольга Кореневская

Стихи Геннадия Шеховцова «До синевы искусанные губы»
Наталья Меркушова 2

Простой Солдатский треугольник
Елена Амосова

Этот день Победы
Игорь Иванов 7

Абрикосовый год в Керчи
Андрей Тесленко 2

Керчь
Анатолий Бешенцев

Фотография, где ты смеешься... к Победе!
Любовь Ушакова

День Победы. Все помнят голод и невзгоды
Валентина Одинец
ГОЛОД

День Победы. Русь моя!
Валентина Одинец
РУСЬ

День Победы. Первый бой. Осень 41года
Валентина Одинец

Дети войны. Абрикосовый цвет
Анатолий Цвик

Ко Дню Победы посвящаю
Людмила Позняк

Минута тишины
Людмила Легчило

Штрафная рота
Людмила Легчило

Из дневника
Евгений Ворожейкин

На Самбекских высотах
Кнарик Саркисовна Хартавакян

Ужас войны
Иван Михайлов Рп

Давай, мой друг...
Галина Небараковская

За помощь в оформлении Альманаха «Победа», 5-й выпуск, наша сердечная благодарность Автору ПрозыРу и СтихиРу - Антонычу3(Смирнову Евгению Антоновичу). Члену Союза журналистов РФ. Художнику-графику, карикатуристу, иллюстратору.

Арифметика войны...
Светлана Бублик Краснодон

Повестки нам вручили прямо в клубе...
Упала онемевшая гармонь...
А через день кричали наши губы:
"За Родину! Прицельными! Огонь!"
Мы шли стеной на чёрные "пантеры"...
Какие там воЯки...Новички...
Но в ужасе дрожали изуверы,
стреляя в комсомольские значки...
За мир, за ЖИЗНЬ расплачиваясь кровью,
мы верили, планету заслоня,
что даже смерть не властна над Любовью!
У стен Рейхстага ты спасла меня...
"Победа, братцы!!!" - всхлипнул репродуктор.
И боль, и стон,  крик, и - тишина...
"Я выживу, товарищ санинструктор?"
"Мы выжили, товарищ старшина!!!"

ПРИПЕВ: Из тысяч остаются - единицы...
        Такая арифметика войны,
        но то, что нам уже полвека снится,
        пусть вас минует, внуки и сыны!


Заштопанные раны кровотОчат...
Стоит в углу скрипучая "нога"...
А мы бежим в атаку среди ночи-
опять приснилась Курская дуга!
Нас меньше с каждым годом на параде...
Пусть мучает одышка при ходьбе,
пойдём к друзьям в заслуженном наряде:
В просоленном простреленном "хэбэ"!
На площади ликует репродуктор
и варится похлёбка из пшена...
"Подай протез, товарищ саниструктор!"
"Подай костыль, товарищ старшина!"
Вот наша рота... Кучка небольшая...
Пополним строй и выпьем по одной
чтоб стала ты, Вторая Мировая,
на всей Земле - последнею войной!!!

ПРИПЕВ: ТОТ ЖЕ


© Copyright: Светлана Бублик Краснодон, 2010
Свидетельство о публикации №11012105727


В поле найдет свой покой
Хельга Ястреб

Тусклые солнце - над городом тучи .
Молча иду: за оградой погост,
Что-то сковал меня страх неминучий.
Березы вокруг стоят в "полный" рост .

Замедлила шаг ... Что, так больно -
Мысли, мысли бегут вразброд,
Видно, по жизни одной, лишь, солью
Был вскормлен  весь женский род.

Божья кара его не постигнет.
Может, на Родине воздвигнут
Памятник славным солдатам,
Не пришедшим до дому - до хаты,

Тем кто остался в полях ночевать.
Разве мог солдат, тогда знать!?
Что не вернется с войны роковой,
В дом свой родимый - родной,
В не скошенном  поле найдет свой покой.


© Copyright: Хельга Ястреб, 2011
Свидетельство о публикации №11112151410

Посвящение труженицам тыла
Кнарик Саркисовна Хартавакян

Всем неутомимым труженицам тыла, близившим
великую Победу и возрождавшим страну, посвящаю


Родимой матери моей ровесницы,
Вы родились, росли в нелёгкий год…
Хоть расцвели вы в лихолетье, сверстницы,
Смогли пройти достойно путь невзгод.

Трудом наполнив детство не беспечное,
Со школьной распрощались вы скамьёй,
Несли не ранцы лёгкие заплечные –
Заботы бремя с бедною семьёй…

Покрывши тонкий стан с лебяжьей шеею
Суровым одеянием, платком,
В войну окопы рыли и траншеи вы,
Голодные, глотая слёзный ком.

Расстались многие с отцами, братьями,
И женихи вернуться не смогли…
Но распахнули в майский день объятья вы
Освободителям родной земли!

Её руками нежными лелеяли,
Все силы и любовь отдав сполна:
Пахали, хлеб для мирной жизни сеяли,
Чтоб возродилась из руин страна.

Вы управляли трактором грохочущим,
Прицепщицами стали  с юных лет…
Каким же мне стихом, в груди клокочущим,
Воспеть вас, чтоб в душе оставить след?!

Трудились вы на поле и медсёстрами,
Заводы, фермы поднимали вы,
Прошли тернистыми земными вёрстами,
Но доброй удостоились молвы.

Трудами отличились вы великими –
И засияла на груди медаль…
Награды ваши солнце красит бликами,
Но, вспыхнув, слёзы застилают даль.

Ведь судьбы ваши были и трагичными,
Они – как свиток радостей и бед;
Мечтаньями несбывшимися личными
Устлали вы державный путь побед!

Вы, дочери России и Армении,
Свершили скромный подвиг трудовой,
Но, девушки суровейшего времени,
Не насладились жизнью вы с лихвой.

Бывали годы-времена столь трудными,
Не розами усыпан был ваш путь.
Сердечными словами неоскудными
Смогу ль долги и юность вам вернуть?..

Ровесницы, подруги милой матери,
Все труженицы тыла, вам – поклон!
Победы общей вы завоеватели, –
Так пусть гордятся вами Русь и Дон!

6 - 7 марта 2006 года, 7 – 8  мая 2010 года


© Copyright: Кнарик Саркисовна Хартавакян, 2010
Свидетельство о публикации №11005088456


Кому в Отчизне нужен фронтовик?
Арисса Росс

газета жёлтая, зачитана до дыр. не знаем от какого года. от какой-то рожи.
мужик в портянках на кушеточке сидит. седой.  нечесаный. орёт.  ревёт.
он Ветеран, мне удалось узнать. без сил. всё время хочет спать. уроды-
дети не бывают здесь. зачем ? им негде сесть. живут спокойно без отцов.

плодит Землица подлецов. куда не глянь. минует осень и настанет срок
лишений горьких, как всегда зимой бывает. старик болеет. тихо погибает.
небесный цвет линяет. осенние цветы завяли. я плачу. речка и мосток
в далёкие года. мы Родину любили. отцов ценили. не продавали. тает. тает

снежинка. превращается в слезу. небесный цвет, немного в бирюзу. старик,
войну прошедший – умер. попискивает зуммер. народ России обезумел
от нищеты, вранья и обещаний, горчайших разочарований. срываемся на крик-
кому в Отчизне, нужен фронтовик? задумайтесь, на миг. История зашла в тупик.


© Copyright: Арисса Росс, 2011
Свидетельство о публикации №11112130166

Памяти В. В. Предеина. Ветерана ВОВ
Ольга Головенкина

Пролетают года-журавли.
Затянуло окопы травой.
А тогда здесь мальчишки вели
за Отчизну отчаянный бой.
Берега, словно зубы оскалив,
Волхов желтую воду катил,
что победа за нами - мы знали.
хотя полк наш опять отступил.
Были страшные, черные дни.
Над болотами дым волокло.
Враг давил. Только мы перед ним
не склонили своих голов.
Пуля-дура пропела скворцом.
Кто-то вскрикнул - "мама" и ...залп!
 Я увидел, как в землю лицом
мой товарищ, Володька упал...
Здесь на каждой пяди земли
чей-то сын или брат убит...
Пролетающий клин журавлей
ширь небесную бороздит.
На полях лежит тишина,
в небе плавает круг Луны.
А во мне дрожит, как струна
неостывшая боль войны.


© Copyright: Ольга Головенкина, 2010
Свидетельство о публикации №11004154852

Как празднуют Победу
Александр Абрамов 1

Как празднуют Победу

Победу празднуют живые.
Им всё: парады и салют,
сто грамм традиционные
живым на празднике нальют.
А кто упал на поле бранном,
из тех, не выживших солдат,
те с фотоснимочков старинных
со стен на выживших глядят.

12 августа 2010 г.

На фотографии, взятой из интернета, мать девятерых солдат, погибших на войне.

В 41 году на 41 километре

Зима сорок первого года.
Позвала нас Родина – мать,
Чтоб вместе с морозной погодой
От немцев Москву защищать.

Не властно над памятью время –
Как может забыть человек:
Земля от разрывов горела,
И красен от крови был снег.

Устроил здесь штаб Рокоссовский,
И танки привёл Катуков,
И был на защиту московской
Земли каждый воин готов.

Погибшим уж нет воскресенья.
Стоит на шоссе монумент,
Где траурных переплетенье
И праздничных свадебных лент.

 15 августа 2009г.

*  *  *
О боях писать не буду – я не воевал.
Вспомню тех, кто шёл в атаку и в бою упал.

Кто с штыком кидался в драку, помня про устав.
Закрывал на фронте дыры, от живых отстав.

Вспомню я про фронт Карельский – вспомню про отца,
И про Тёркина, про Васю в книге про бойца.

Тех, кто с немцами на рельсах вёл свою войну,
Кто в котлах тогда остался и пробыл в плену.

Санитаркам нашим славным - долг как не отдать,
Кто вытаскивал из боя раненых солдат.

Кто в могилах безымянных до сих пор лежит,
На земле кто нам позволил ещё жить и жить.

2 мая 2010 г.



© Copyright: Александр Абрамов 1, 2010
Свидетельство о публикации №11008126262
http://www.stihi.ru/2010/08/12/6262
(Иллюстрация по ссылке)


Нам, наверно, не выжить...
Вячеслав Исаев

Нам, наверно, не выжить...
Утром бой будет снова.
Чёрной галочкой крыжик
Ляжет в список старшого.

Две гранаты, винтовка,
Пять патронов на брата.
После артподготовки,
В бой пойдем за комбатом.

Нам, наверно, не выжить.
Драться будем как волки!
Дома ждут, смотрят с крыши,
Три сынишки в посёлке.

И плетень обнимая,
Ждёт жена дни и ночи.
Штык к стволу примыкаю.
Чуть светает над рощей.

Мне, наверно, не выжить.
Не терплю этих гадов.
Их дотла надо выжечь!
Только так с ними надо.

Небо красною краской
Зацвело предвещая.
Огляделся с опаской:
- Жди меня, дорогая.

Вот и всё... И впервые
Так не радует солнце.
И фигуры застыли
На прицелах-оконцах.

Напряжение спало,
И земля загудела!
Куда страх и усталость,
Каска набок слетела!

Две гранаты скосили
В рост поднявшихся фрицев.
Навалились другие,
Ближе, ближе их лица.

Надо, надо мне выжить!
Штык сверкает вонзаясь
В сердце нАсквозь фашисту:
- Ах, удача, какая!

Вскользь влепили прикладом,
Я ж зубами вгрызаюсь
В горло - теплая гадость
Потекла обливая.

Надо, надо мне выжить!
Морды мну кулаками.
Врешь, крестатый, не выйдет -
Мы вас били веками!

Обожгло под лопаткой,
Ноги враз подкосились...
И на спину упал я:
- Неужели убили?!

Небо... синее-синее...
Облака... словно дышат.
Ты дождись меня милая,
Надо, надо мне...

Посвящаю моему деду, Исаеву Петру Яковлевичу, погибшему в июле 42 года.Светлая память всем кто пережил ужас той войны.


© Copyright: Вячеслав Исаев, 2011
Свидетельство о публикации №11105088885

День Победы
Вячеслав Исаев

Отчего твои руки дрожат?
Надевая с наградами китель.
Ты сегодня идешь на парад.
Ты сегодня, народ-победитель!

В день святой мы помянем солдат,
И всех тех, кто погибли страдая.
Выходи, одевайся, комбат,
День Победы - Девятое Мая!

Моё сердце, ты снова в огне!
Жизнь подводит к обрыву всё ближе.
Вот салют, он гремит о весне,
Сорок пятого - как же я выжил?!

Треплет ветер остатки волос.
Слезы сдерживать нет больше силы.
Я шепчу, задавая вопрос:
Ты о нас не забыла, Россия?


© Copyright: Вячеслав Исаев, 2011
Свидетельство о публикации №11105088903

40 лет Победы
Наталья Смирнова 5

Стихотворение написано в совсем юном возрасте. Не судите строго. Не стала менять ни строчки.
 
Я этот день запомню по минутам:
От утренней зари до темноты.
Парад оркестра и огни салюта.
И самые красивые цветы.

Взмывали в небо красные ракеты
И, падая, светились в орденах.
Мы праздновали сорок лет Победы!
Вся наша необъятная страна.

Мы - это МЫ, от мала до велика
Заполнившие улицы страны.
И те, кто помнит ужасы войны,
И те, кто это знает лишь по книгам.

В одном строю, в одной большой семье,
Крича "Ура!", и радуясь, и плача,
Мы шли с восторгом по Родной Земле!
Не знаю, как еще сказать иначе.

Забыв на время хлопоты и беды,
Заботы и тревоги отложив,
Мы праздновали сорок лет Победы!
И, всех любя, хотелось просто ЖИТЬ!

9 мая 1985г.


© Copyright: Наталья Смирнова 5, 2012
Свидетельство о публикации №11204274932

Звон блокадного трамвая
Наталья Смирнова 5
Ровно 70 лет назад, 15 апреля 1942 года после страшной, чудовищной зимы на улицы блокадного Ленинграда вновь вышли трамваи. Ленинградцы, находившиеся в кольце блокады, назвали тогда трамвайный звон "Колоколом Надежды".
Памятному событию в истории родного Ленинграда посвящается:

Ты знаешь звон блокадного трамвая,
Который семь десятков лет назад,
Как радостная весточка живая,
Прошел сквозь осажденный Ленинград.

И этот звон, как «Колокол Надежды»,
Зажег огонь в измученных глазах
И веру в то, что будет все как прежде.
Мы выстоим. Дороги нет назад.

А где-то там, в районе Петроградки,
У набережной Карповки-реки,
Его услышав,  девочка украдкой
Смахнула слезы с худенькой щеки.

И, оглянувшись на обломки крыши,
Туда, где раньше дом стоял большой,
Она шепнула: «Слышишь, мама, слышишь?
Вот снова наш Двенадцатый пошел…»


© Copyright: Наталья Смирнова 5, 2012
Свидетельство о публикации №11204150542


Праздник-День Победы
Наталья Карпова-Хабарова

Весенний праздник – День Победы.
Повсюду слышится салют.
Пускай уйдут из жизни беды
И в рощах соловьи поют.

Поклон вам низкий, ветераны,
Живым поклон и кто ушёл.
Ещё болят былые раны,
Хотя тот страшный миг прошёл.

Сегодня все цветы для вас,
Вы заслужили это право.
За этот тихий, мирный час
Вам от души мы скажем: «Браво!»


© Copyright: Наталья Карпова-Хабарова, 2012
Свидетельство о публикации №11204256641

Они с Победою вернулись
Наталья Меркушова 2

Они с Победою вернулись,
С душой, израненной войной.
Увидели,  и ужаснулись –
Нет жизни там, где ад земной.

Была деревня здесь когда-то,
В ней в «лапу» рублены дома.
И что увидели солдаты? -
Землянки - норы, душ тюрьма.

Где тяжелей – подумай было?
Под пулями иль взглядом глаз?
А в нём отчаянье застыло
То, что бывает в смертный час.

Толь старики, а то ли дети,
Не определишь, сколько лет.
… Война – сплав горя и побед,
Страшней всех ужасов на свете.


© Copyright: Наталья Меркушова 2, 2012
Свидетельство о публикации №11201024217


Стихи Геннадия Шеховцова «Кусочек хлеба»
Наталья Меркушова 2

Враги вошли тихонько, воровато,
Когда ещё в саду дремал июль,
Подперли двери, подпалили хаты,
Кто спасся из огня - погиб от пуль.

Сожгли жену, дочурку, кроху сына...
Он лез под пули - смерть свою искал,
Стал, словно лунь, и часто под рябиной
Странички полустёртые читал.

Храня у сердца карточки родные,
Европу невредимым прошагал,
Лишь на груди медали боевые
Рассказывали, как он воевал.

И вот Берлин. Война истёрла ноги.
Горящий танк, недобрые глаза,
И вдруг мальчишка, прямо у дороги,
И тоненькие ручки, как лоза.

Измученный, стоял он у забора
В обносках, что оставил старший брат,
И лишь глаза - пугливые озёра -
Смотрели на висевший автомат.

И этот взгляд - клочок чужого неба -
В груди огромный айсберг растопил.
Раскрыл рюкзак, достал кусочек хлеба,
В озябшую ладошку положил.

И задрожала детская ручонка,
И то ли вздох раздался, то ли стон,
И слёзы потекли из глаз ребёнка,
И робко прошептал он: «Данке шон».


© Copyright: Наталья Меркушова 2, 2012
Свидетельство о публикации №11204232639


Ангел победы и ангел войны
Полонина Ирина

Ангел победы и ангел войны
Белый и черный, как птицы,
Возле огня в память вечно живых
Кружат и будут кружиться.
Чёрный порой застилает весь свет
Тенью от крыльев вороньих,
Белый, летящий за чёрным вослед,
Оберегает и помнит…

Радость победы и горечь утрат -
Сколько на сердце отметин!   
В братских могилах солдаты лежат -
Не долюбил  каждый третий,
Дом не построил, не вырастил сад,
Сына не выпустил в люди.
Ангелы - чёрный и белый кружат
Было так вечно и будет…

Горе и радость – всё то, чем живем -
Бог нам дает полной мерой,
Вот и кружатся над вечным огнем
Ангелы – черный и белый.
И сколько б ни было памятных дат,
Но в окруженье незримом
Вечно живым будет русский солдат,
Ангелом белым хранимый…


http://polonina.ru/


© Copyright: Полонина Ирина, 2010
Свидетельство о публикации №11004300417

Спасибо деду за победу!
Полонина Ирина

Ранним утром девятого мая
Также пели в садах соловьи,
И, огонь на себя принимая,
На краю обожжённой земли
Шли в атаку бойцы за победу,
За отчизну – за родину-мать,
Свято веря, что этим рассветом
Не придётся уже умирать.

Им казалось, не хватит патронов
На последнем для них рубеже,
Но взмывали над рейхом знамёна
В ярко-красном своём кураже.
Из орудий летели снаряды,
Сотрясая Берлин и рейхстаг,
И готовился маршал к параду,
И чеканили воины шаг.

День Победы и год сорок пятый,
Тех солдат вспоминаем опять,
И выводят под руки ребята
Стариков у Огня постоять.
Столько лет с той поры миновало,
Но я замер вчера у стены…
Там на доме в начале квартала
Написали углём пацаны:

СПАСИБО ДЕДУ ЗА ПОБЕДУ,
ВСЕМ СОЛДАТАМ - ПОКЛОН ДО ЗЕМЛИ.
СПАСИБО ДЕДУ ЗА ПОБЕДУ,
ЗА ТУ ПАМЯТЬ, ЧТО В СЕРДЦЕ ХРАНИМ.
СПАСИБО ДЕДУ ЗА ПОБЕДУ,
ЗА ТОТ МАЙ В СОРОК ПЯТОМ ГОДУ.
СПАСИБО ДЕДУ ЗА ПОБЕДУ
И ЗА ТО, ЧТО С НИМ РЯДОМ ИДУ…


Послушать песню на эти стихи можно на моем сайте http://polonina.ru/
или в плейкасте
© Copyright: Полонина Ирина, 2010
Свидетельство о публикации №11005034641

Вам память вечная в веках...
Акварелли Ирен

Тебе, мой город дорогой!
Пою сегодня Оду Славы!
Победе Духа над войной,
В твоей борьбе духовно-правой!

Пою я Оду Славы Им,
Что под бомбёжками, в блокадном,
Где голод был неумолим,
А вместе с холодом стал адом!

Пою в честь Тех, кто в том аду
Дорогу жизни под обстрелом,
Создав, держал в горячем льду,
Рискуя жизнью под прицелом.   

Вы были лучшими в сердцах
Людей, в кольце неодолимом!
Вам Память Вечная в веках!
Поклон наш - Совести незримой!

http://stihi.ru/2011/01/24/9800

Фото блокадного Ленинграда из инета.


© Copyright: Акварелли Ирен, 2011
Свидетельство о публикации №11101249800

Ваш подвиг жив - Акростих
Александра Огаркова

на «Конкурс - Ваш подвиг жив - Акростих» (Интерактивный Конкурс-Форум)
http://www.stihi.ru/2012/04/01/26

Война. Ты был на ней простым солдатом...
А, может, генералом путь прошёл...
Шагал в пехоте или с медсанбатом...
Подростком, может быть, на фронт ушёл...
От Волги наступал твой полк на запад,
До самых западных границ страны.
В жару и холод фриц побитый драпал,
И мир настал! Победе нет цены!
Гордятся вашим подвигом народы,
Живёт страна - враг взят на абордаж!
И лик бойцов пусть сохранят нам годы!
В веках да будет жив тот подвиг ваш!


© Copyright: Александра Огаркова, 2012
Свидетельство о публикации №11204155052

Конкурс Ваш подвиг жив - акростих
Антоныч 3

Война глядит в мальчишек лица,
А смерть - как белая полынь.
Шинели, вещмешки и каски
Покрыла артобстрелов пыль.

Отчаянное нетерпенье -
Для смелого и чёрт не брат...
"В атаку!"- простучало сердце -
И из окопа встал солдат.

Горячий шквал стеной нахлынул:
Жизнь - словно миг, но страх неведом...
И превратился он в Огонь
Великой и святой Победы.

Рисунок автора


© Copyright: Антоныч 3, 2012
Свидетельство о публикации №11204166942
http://www.stihi.ru/2012/04/16/6942
(Иллюстрация по ссылке)

Скорбная память
Нина Морозова 2
                Триптих
                1.
Души  саднящей  стигма  не  видна  -
следы  укола  вражеского  жала.
Годами  тяжесть  в  сердце  обнажала
те  раны,  что  оставила  война.
Тоска  сиротства  выпита  до  дна,
ушедшей  жизни  не  начать  сначала.
Как  Реквием  печальный  прозвучала,
натянутая  памяти  струна.
Прожекторы  крестили  своды  неба,
в  убежище  спешил  с  кусочком  хлеба,
прижав  к  груди  зачитанные  сказки,
трёхлетний  маленький  родной  братишка.
Под  дикий  вой  сирен  шептал  мальчишка:
"Скорее,  мама,  завяжи  мне  глазки".

                2.
Она  молилась  на  коленях  ночь,
всё  гладила  футляр  аккордеона.
Недетскими  глазами  из  вагона,
вдруг  повзрослевшая,  глядела  дочь.
Гнала  тревогу  расставанья  прочь.
Война  аккордом  горестного  стона
стояла  у  вокзального  перрона.
Как  матери  разлуку  превозмочь?
Но  верила,  что  доченька  вернётся
и  клавиш  тонкою  рукой  коснётся...
Победы  звуки  радостны,  легки,
и  не  было  счастливее  момента!
Сняла  чехол  с  красавца - инструмента.
Она  вернулась!!!...  Только  без  руки...

                3.
Я  не  знакома  со  смертельным  боем,
но  гул  войны  в  стихах  моих  стоит,
и  потому  я  с  детства  инвалид,
и  сердце  бьётся  рваным  перебоем.
Война  весь  род  мой  унесла  с  собою,
оставив  множество  надгробных  плит.
Она  из  прошлого  палит,  палит
и  расправляется  с моей  судьбою.
Не  бомбой,  не  гранатой,  не  зениткой,
а  болевой  пожизненою  пыткой,
огнём  незаживающей  беды.
Слезами  мамы,  брата  и  сестёр
мне  скорбных  мук  не  погасить  костёр,
не  смыть  войны  кровавые  следы.

  Фото из альбома автора

                * * *

© Copyright: Нина Морозова 2, 2010
Свидетельство о публикации №11004074253

Город Коростень
Валериус

Город Коростень. Скалы царицы.
Из далёкого детства часы.
Под ногами дорога пылится,
и коровы выводят басы.

Чистота и воздушность перины -
испугала её глубина!
Дядя Мотл у швейной машины,
тёти Леи волос седина.

И глядят с фотографии трое
сыновей, что ушли воевать...
И с пластинки, охрипшей от сбоя,-
“Буду ждать, буду ждать,
буду ждать...“

2011


© Copyright: Валериус, 2011
Свидетельство о публикации №11106206807

Алекс Бриз
Скатка

Скатка, вечная солдатка
Стертый ворс совсем седой
Дыма запах да заплатка
Да пропитана водой

вдовьих слез и грез туманов
Что пропали без вестей
Неба, злого от таранов,
Раскрестившего гостей...

Что в карманах? - пыль да осень
Желтый скомканный листок
Ты - живой, а дома - косят
Да не травку и не в срок...

Земляничные поляны -
В красну крапинку земля
Ганс и Ваня - оба Яны
Оба - в лЁжку от огня...

Семафорят сверху громом
Поднимайтесь - вам пора
Сдать шинелишку знакомым
И шагнуть в такой-то рай...

Нет - не время и не шило
Не намылились в покой
И комбата все тащили
Да - на скатке - на родной...

Жаль, не выдюжил батяня
растрясли за день и час
Но в шинели капитана
был положен в мерзлый наст
 
Жжет костерчик кров солдата
Фляжка-кружка-котелок
Ложка... Память - рвана вата
пОлна красно-белых строк...


© Copyright: Алекс Бриз, 2011
Свидетельство о публикации №11105080805

Комбат и финская пехота. 1944. Рассказ разведчика
Репин В.

«Наш полк гвардейских минометов
К Вуоксе вышел в этот день.
На гребне – занятые доты,
Под ними финская пехота
Накапливалась, прячась в тень.

До темноты дрались в низине.
А ночью вызвал нас комбат:
- Нет батальона и в помине.
Как разберутся в этом финны –
Сметут и нас, и вас подряд.

Там не осталось и полроты…
Да! Знаю, что мои бойцы.
Но не ударят минометы –
Прорвётся финская пехота.
Так – шанс, а этак им концы.

- Бери расписку у комбата! –
Начальство крыло в телефон, –
Конечно, сделаем как надо,
Но… знаешь наш разлет снарядов.
Пусть за своих ответит – он!

Взревело, грохнуло добротно,
И стихло. Новый день настал.
Дымилась финская пехота.
Комбат стоял и ждал кого-то…
И я расписку брать не стал».


Фланкин Владимир Михайлович, в тот момент – начальник разведки дивизиона «катюш». 70-й гвардейский минометный полк.


© Copyright: Репин В., 2007
Свидетельство о публикации №1711152409

Без вести пропавший
Наталья Меркушова 2

              Памяти солдата
              Комбарова И. К.,
              найденного поисковым
              отрядом через 69 лет

В семью пришла не похоронка,
А извещение о том,
Что он нигде не похоронен,
Не знают ничего о нём.

Быть может, в плен его забрали,
Иль он не найденный лежит.
А дома ждали. Долго ждали —
Всю неустроенную жизнь!

Ждала жена с сынком Алёшей,
Когда все сроки вышли ждать,
Вставала по ночам тревожно,
Чтоб у окна опять стоять.

Не вышла замуж, не пропала,
Растила сына, берегла.
А фотография стояла
Без скорбной рамки —
                Не смогла!

Ушла из жизни, не дождавшись.
И сын ушёл. И вдруг — как гром!
Пришло известье — в битве павший
Кормилец их в сорок втором,

Нашёлся! Может, это чудо?
Прошло так много разных лет…
… И правнуки солдата будут
Вбирать души далёкой свет.


© Copyright: Наталья Меркушова 2, 2011
Свидетельство о публикации №11111227316

Ветераны великой войны
Фёдор Городов

Никто не забыт и ничто не забыто!
ВЫ пятились к Волге, ВЫ гибли в лесах.
Нет даже крестов, только шито и крыто...
А души ГЕРОЕВ скорбят в небесах.

От Волги к Берлину с салютом ГЕРОИ
Ложились навек под фанерной звездой,
В садах, у дорог, у ручья под горою.
Теперь там ковыль и скрипит козодой.

А после войны, уже в возрасте старшем,
ВЫ гасли от ран. И не Ваша вина,
Что лишь коммунистов, с оркестром и с маршем,
Несли на погост. И несли ОРДЕНА.

Шикует теперь ветеран по-арбатски:
Квартира и деньги, налаженный быт.
Трёт пастой свои ЮБИЛЕЙНЫЕ ЦАЦКИ*:
НИЧТО НЕ ЗАБЫТО, НИКТО НЕ ЗАБЫТ!!!

02.04.2012.           Перелесье.

*цацки - игрушки.


© Copyright: Фёдор Городов, 2012
Свидетельство о публикации №11204024670

День Победы
Михаил Михайлович Рожин
               
               
       За победу сражались, на победу работали, в победу верили все люди великой страны. И стар и млад не сомневались, что событие это вот-вот произойдёт, с волнением пытались представить, кто о нём объявит, как это слово, заветное, прозвучит.
   
       9 мая 1945 года. Среда. Раннее, ласковое, весеннее утро. Мы, десяти-тринадцатилетние девчонки и мальчишки из соседних деревень, идём в сельскую семилетнюю школу. Прошли уже половину из пяти положенных километров.
   
       «Победа»! – как мне показалось буднично, сообщил первый и единственный встреченный нами пешеход. Поравнявшись с нами, он выразительно потряс над головой культёй своей правой руки. Его левый рукав был пуст.
   
       Перед моими глазами, как в калейдоскопе, замелькали проводы на войну отцов и братьев, приход похоронок, редкие возвращения с фронта калек, впряжённые в плуги и бороны мамы и коровы, травяной хлеб, похлёбка, газеты вместо школьных тетрадей. Война заняла у кого половину, у кого треть всей нашей жизни. Неужели всему этому пришёл конец?! Потрясла вдруг наступившая тишина. Она воцарилась не только между нами, но и в природе. Весна! Птицы обязаны петь! Невероятно, но мы их не слышим. Так, молча, с громоподобными раскатами в душе и в сердце, шли до самой школы. Молча сели за парты. Молча, затаив дыхание, встали, когда учительница предложила:
      
       – Вспомним, ребята, тех, кто не дожил до сегодняшнего дня.

       Никто из нас тогда ещё не знал, что при этих словах полагается встать, но сработала интуиция – как один, с полным единодушием, встали все.
   
       Вот и привёл я главные слова и главное своё свидетельство о том, теперь уже далёком, дне и времени – духовное единодушие народа. Оно произросло из всенародной и смертельной опасности, из всенародной гордости за страну, из причастности каждого гражданина, большого и маленького, к всенародной победе.
   
       Прошло 67 лет. Нет школы, в которую мы тогда шли. Нет моей деревни. Нет победившей страны. Россия у других стран покупает военные вертолёты и корабли. Сносятся памятники русскому солдату, освободителю всей Европы. В некоторых местах постсоветского пространства маршируют последователи бывших фашистов. Выбиваются в «герои», воевавшие на стороне гитлеровцев, предатели. Граждане России, как на войне, убывают по миллиону в год. Как яблоко раздора нам подбрасываются для обсуждения «актуальные» темы: «а нашей ли вообще была победа», «а адекватной ли была «цена победы», «а кто был главной скрипкой в оркестре победителей»?
   
       Всё перечисленное – промежуточные итоги качественно иной войны, которая теперь полыхает на иных полях, на иных театрах брани – на духовно-нравственных просторах России. У этой войны нет тыла, нет фронта, нет разницы между нашей и оккупированной территорией. Оккупация, тыл и фронт – везде, они причудливо переплелись в чувствах каждого из нас, в наших отношениях друг к другу, к другим странам и государствам. Поражены метастазами наши воля, потребности, интересы, честь, совесть, элементарная человеческая порядочность.
   
       Россию не раз принуждали к победе. Но раз за разом именно духовно-нравственное состояние, именно духовно-нравственное сопротивление народа оказывалось основой победы.
   
       Так будет и сейчас!
   
       Как хочется дожить до этого Дня Победы!
   
       Не пожалеем себя и своих сил, чтобы приблизить это событие!
   
      «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой»!               

       <18.04.11. - 23.04.12>
   


© Copyright: Михаил Михайлович Рожин, 2010
Свидетельство о публикации №21003200517

Федька
Алексей Филиппов
   
      Федька всегда  любил лес. Сколько себя помнил - столько и любил.  Лес у них начинался сразу за деревенской околицей, но это был еще не настоящий лес, а так…. Настоящий лес был дальше.  Он часто  ходил в тот лес  с бабушкой Аленой.  По ягоды. За земляникой, к примеру. Бабушка Алена собирала землянику только в своих заветных местах, которых у неё было превеликое множество. Она никогда не собирала ягод при народе: на опушках лесных, возле дорог. Никогда.
       - Чего здесь сбирать? – махала бабушка сухонькой ручкой. – Маета одна    да смех. Это разве ягоды? Вот в заветном местечке моем….
И действительно, в месте заветном, куда они подолгу  пробирались еле заметными лесными тропками, ягод было прямо-таки полнейшее изобилие. Стоит только за первой нагнуться, а другие уж со всех сторон сияют алыми каплями, разбросанными  вперемежку с бело-желтыми цветами и блестками росы на изумрудном ковре лесного разнотравья. Красота! И никому, кроме внука,  бабушка этих мест заветных не открывала – только ему одному. Однажды Федя просил взять по ягоды дружка своего закадычного – Петьку Полбина, но бабушка наотрез отказала да еще так строго пригрозила пальцем, что Федька о подобной просьбе потом и заикнуться боялся.  А сегодня они опять с бабушкой в тот настоящий лес пришли. Опять на место заветное.
Когда они добрались до нужной полянки, солнышко уж прошло почти треть пути от сосновых макушек до самой середины неба, и лесная прохлада стала проворно прятаться в болотистых низинках да под густой сенью плотных еловых лап. Еще немного и в лесу станет жарко.  Вместе с жарой явятся  злые слепни с надоедливыми мухами, но это будет потом. И усталость потом придет, а пока душа Феди прямо-таки пела от предвкушения встречи с душистым лесным волшебством. Вот она – полянка на берегу игривого ручейка с водой удивительной прозрачности в прекрасном обрамлении сочной зелени.  Вот она красавица! Федя осмотрелся вокруг, радуясь лесному великолепию, глубоко вздохнул, и уж, было, нагнулся за первой ягодой, но тут кто-то больно толкнул его в бок.
Федька растерялся, часто завертел головой по сторонам, словно испуганный филин и от второго ощутимого тычка под ребра - проснулся. Всё вокруг него было в каком-то смрадном грязно-желтом тумане и всё шевелилось. Кругом кашляли, сопели, сморкались, бубнили себе под нос проклятья и поднимались люди. А кто-то, словно заведенный, громко кричал одно и то же:
     - Подъем! Давай, давай, давай! Подъем! Давай….
Федя резко мотнул головой, стряхивая остатки счастливого сна, и стал торопливо обуваться. Он плотно намотал на ноги портянки, надел ботинки, и стал крутить обмотки. В строй Федька прибежал последним.  Феде очень не повезло с ботинками. Когда они прибыли в лагерь формирования и стали одеваться в военное, то ботинки Федьке достались чуть-чуть тесноватые. Ему бы сразу об этом командиру сказать, но он чего-то постеснялся, уж, больно, тот командир строгим был. Вот и пришлось из-за строгости командирской страдать Феде ногами. Думал – разносятся ботинки. Дней десять в лагере терпел, и вчера, пока они час от станции к полку пешим строем шли. Особенно тяжко вчера было. Как вышли они из теплого вагона на декабрьский мороз (а с вчерашнего дня мороз,  даже для декабря, на редкость крепким случился), так ноги у Федьки сразу и «задубели». Последние километры по ночной дороге он, вообще, стиснув зубы да постоянно морщась от боли шел. Морщился и мать вспоминал.
В тот день, когда его отправляли на войну, ударил первый ноябрьский морозец. Не особо крепко ударил, но лужи на улице льдом затянуло. Мать, как лужи ледяные увидела, так сразу стала заставлять Федю валенки  надеть. Да только он ей не поддался. Не маленький уже, чтоб при  первом морозце ноги в валенки совать.  В солдаты ведь он шел. Наотрез отказывался Федор, а мать никак униматься не хотела.
        - Возьми валенки, Феденька, возьми, - шептала она. – Потеплее тебе в них будет. Потеплее.
И даже на станции, где призывников ждали вагоны-теплушки, мать опять с этими валенками лезла. Сперва Федька терпел, а как услышал за спиной голос известного деревенского насмешника Витьки  Пушка, так даже немного на мать рассердился.
       - Смотрите, - ржал сзади Пушок, - Федька-то, хочет валенками фашистов бить.  Он так и командирам скажет: не нужен мне ваш пулемет, меня маманя валенками обеспечила. Маманя лучше вас понимает, чем  немцев лупить надо. Ха-ха-ха!
И оттолкнул Федя после таких обидных слов мать. Пусть легонько, но оттолкнул. Мать отступила назад, запнулась обо что-то ногой, взмахнула руками и выронила валенки на мерзлую землю. Пока она их поднимала, на перроне посадочная суматоха началась, какой-то сердитый военный ухватил Федьку за рукав и потащил к поезду. Федя и опомниться не успел, как оказался в дальнем углу вагона. Он попробовал к двери пробраться, да где там…. Не пустили его. И лишь когда вагон резко тронулся, когда тряхнуло их всех весьма ощутимо, получилось в той суматохе у Федьки к двери пробраться. Выглянул он, и увидел среди орущей толпы свою мать, крепко прижимающую к груди его черные подшитые валенки.
- Вот бы их сейчас на ноги, - тяжко вздохнув, подумал Федя, занимая свое место в строю.
На улице было совсем темно, да еще легкая метель чуть занялась. И пока на деревенской площади не разожгли костер, то вообще ничего разобрать было нельзя. При свете же костра стали бегать вдоль строя встревоженные командиры, и один из них вдруг подбежал к Федьке. Подбежал, глянул на Федины ботинки и заорал во всё свое луженое горло.
    - Старшина!!!
Подошел старшина, и очень строго осмотрев Федора с головы до ног, нахмурил густые сивые брови да сердито взыграл желваками, шевеля седую щетину на впалых щеках.
        - Дай ему валенки, - кратко приказал командир, указывая пальцем на Федины ботинки.
       - Дык, - недоуменно развел руками старшина, - где ж я….
       - Ты, чего, не понял меня?! – неожиданно резко рявкнул на старшину командир. – Он же через час ноги отморозит! А на хрена он мне без ног нужен?! На хрена?! Мать твою…!
Старшина от командирского крика как-то сразу сник, потом схватил Федьку за рукав и потащил саням, стоявшим возле крыльца соседней избы. Из соломы, которой было выстлано дно саней, старшина достал пару новых валенок, вытащил из валенок горячие камни-голыши, потом  молча сунул теплую обувку Феде. Переобулся Федька здесь же - на санях. Ботинки он хотел положить в свой «сидор», но старшина ботинки с обмотками отобрал да еще выписал за что-то молодому бойцу крепкую затрещину пониже  спины.
Идти в теплых валенках было сплошным удовольствием. Вдоволь натерпевшись за последние дни от тесной обувки, Федя шел и радовался. И ничего его теперь не страшило. Как стрелять из винтовки ему в лагере военном показали, а уж пешком в таких валенках он пройдет хоть тысячу километров, хоть две. Приучила его бабушка подолгу по лесным тропинкам без устали ходить. Спасибо ей душевное за это. Как же хорошо всё тогда было…. Кругом была тьма, холод да смутная серость, а Федька шел и будто видел, как идут они с бабушкой по светлому ярко-зеленому летнему лесу к трем кривым соснам - за черникой. В место заветное шагают. Долго идут, и вот бабушка велит сесть ему на поваленное дерево. Сели. Бабушка тут же достает из холщовой сумы большой кусок ржаного пирога с капустой да бутылку молока. Пирог был еще теплым и мягким, а молоко чуточку прохладным. Что это было за молоко! У молока в лесу всегда вкус особенный. Смешанный со сладостными лесными ароматами вкус. Такого вкусного молока, как в лесу, нигде не попробуешь. Обильная слюна заполонила рот Федора, а справа бредущий боец, словно прочитав Федины мысли, прохрипел.
    - А чего нам сегодня пайку утреннюю не дали? На голодное брюхо и ноги идти особо не хотят.
   - Сказали,  на позициях дадут, - поддержал разговор кто-то из заднего ряда.
   - Да пока мы до позиций дойдем, так околеем от голода, - протяжно вздохнул Федин сосед. –  Хлебушка бы сейчас с сольцой навернуть! Надо попросить старшину….
   - Да не даст он ничего, - зло бросил через плечо, шагавший перед Федором боец. – Сука он! Вон, чего он не мог сразу мальчишке валенки дать?  Чего он обувки его не видел? А? Другим-то сразу дал, а этот безответный, по лицу видно, так фигу ему! Если б не батальонный комиссар, при таком морозе точно бы парень обезножил. Ну, не сука ли он после этого? Были ведь у него валенки! Сука!
      - Много ты понимаешь! – выкрикнул кто-то из-за Фединой спины. – Я старшину нашего, Николаича,  еще с Дальнего Востока знаю. Он за солдата всю душу без остатка выложит. Не было у него  лишних валенок! Не было. А мальчишке он валенки ротного нашего отдал. Тот сегодня обещался из санбата вернуться. Вот ему Николаич валенки и берег! Комиссару чего, сказал и пошел, а ротному теперь после воспаления легких в сапогах ноги морозить?
  - Сам ты ничего не понимаешь! Прихвостень старшинский!
   - Да я тебя сейчас….
Показалось Феде, что еще миг, и разгорится из этой перебранки жаркое пламя злой мужицкой драки, но командирский окрик мигом все разговоры с намереньями в строю пресек, как говорится, на корню. Дальше строй шагал молча. После перепалки товарищей по строю, вся радость Федина куда-то улетучилась. Выходило, что он в чужих валенках радовался, а кто-то теперь из-за него страдать должен. Нехорошо получалось. Так нехорошо, что сердце испуганным воробьем о ребра забилось. Стыд-то, какой! Уж лучше было бы в ботинках мерзнуть, чем вот так. Вот ведь попался как. Да, ведь, кабы знать-то заранее…. А колонна всё шла и шла по мерзлой ночной дороге. Больше часа шла, но, вдруг, впереди что-то случилось, и солдаты затоптались на месте. Когда шли плотным строем, холод не так пронимал, а как остановились, так сразу же полезла коварная зимняя стужа поближе к телу. Перед рассветом холод всегда зол и дерзок, будто бездомный голодный пес в стае.  Вот и топтались бойцы на месте, поругивая себе под нос: и фашистов, и зиму с морозной ночью, и младших начальников нерасторопных. По-разному ругали. То попросту, а то такой выкрутас завернут, что хоть стой, хоть падай. Федя топтался вместе со всеми, но ругаться - не ругался. Не любил он этого. Никогда не любил. Дружки его деревенские нередко смеялись над этой его нелюбовью к ругани и всячески подначивали, но Федька все рано ругаться не любил.
     - Пусть другие ругаются, - думал он, быстро шевеля плечами, - а я как-нибудь и так проживу. Без ругани.
А на дороге между тем занялась обычная суета военного похода. Командирская суета. Сперва все командиры побежали в голову колонны, побыли там минут десять, а потом прибежавший обратно взводный повел Федю и товарищей его боевых с дороги в заросли голых кустов. По кустам шли напролом, а куда шли, то только командиру и ведомо было. Однако он тайны никому раскрыть не хотел, и лишь постоянно сипел:
    - Давай, давай. Да, тише вы, тише. Давай, давай. Тише. Что же вы, как стадо прете. Немец же рядом. Давай….
Но какое там «тише», ежели в темноте не разберешь ничего. Здесь тихо никак не получалось, вот и шли все, как могли, а командир на них бестолковость сердился до потери голоса. Федька поначалу пошел на кусты смело и, можно сказать, отважно. И до тех пор так шел, пока сухой острый сучок не уколол его до крови в щеку. Больной укол получился, и сразу отваги от него как-то здорово поубавилось, а осторожность в движениях появилась. Теперь Федя шел вперед тихонько, выставив перед лицом правую ладонь с широко растопыренными пальцами. Сейчас не он уже страдал от зловредных сучьев, а больше они от него. Когда кусты стали пореже, поступила команда окапываться. Федор  такой команде чуточку удивился и, проворно раскидав снег, попробовал  рубить лопатой смерзшую землю, но глянув на соседей своих, от затеи такой решил отказаться. Федины товарищи по оружию тоже разгребли снег, но земли лопатой терзать не стали, а пошли вглубь кустов ломать ветки. Последовал их примеру и Федор. Он выстлал очищенное от снега место ветками и, плотно приминая снег, сделал из него бруствер.
Светало. И скоро из мглистой предрассветной мути появилось укатанное шоссе, а за ним смутные очертания какого-то населенного пункта. До крайних домов которого было метров триста. Не меньше. Ходить в полный рост бойцам запретили, а передвигаться по позиции можно было только ползком, да и то не всем.  Старшина скоро приполз из кустов с подручными своими. Приполз и стал паек утренний выдавать. Федя тоже свое первое фронтовое питание получил. Досталось ему на двоих с соседом по окопу:  буханка темного  хлеба и банка тушенки. Сосед попробовал возмутиться, что, мол, маловато такого питания для боевой обстановки будет, и что горячего положено при этаком деле, но старшина мигом показал начинающему смутьяну внушительный кулак. На этом вся смута и завершилась. Умело разобравшись с недовольным, старшина хотел ползти дальше, но, вдруг, остановился, хлопнул Федю по спине, и, указав пальцем на какой-то серый, чуть припорошенный  снегом бугорок тихо сказал:
     - Валенки
     - Чего? – не понял Федька.
      - Вон, говорю, валенки хорошие у бойца даром пропадают, - еще раз ткнул пальцем в сторону кучи младший командир. – Сползай за ними, пока не рассвело совсем. Их себе возьмешь, а мне мои отдашь.
Разглядывая серый бугорок, Федя понял, что это лежит убитый боец. Понял и сразу же осознал, что от него хочет старшина. Ползти надо было метров тридцать. Вроде недалеко, но как можно с покойника валенки снять?
     - Давай живее, - повторил приказ старшина, вынул из вещевого мешка маскировочный халат и сунул его Федьке. – Надень и ползи.
Халат Федор взял, но надеть его никак не решался.
   - Ты чего, щенок? – прохрипел из-за спины старшины круглолицый красноармеец. – Приказа не понимаешь? Под трибунал захотел? Думаешь всю жизнь в чужих валенках проходить!
Слова «чужие валенки» так резко кольнули Федину душу, как не всякая заноза тело человеческое потревожит. Крепче трибунала задели. Он забылся вроде чуть-чуть, а тут опять за больное в душе чувствительно цапнули. Федор быстро накинул на плечи маскировочную накидку и торопливо пополз. Полз Федька и трусил до дрожи в коленях. И не пули вражеской боялся он, не гранаты фашисткой, не бомбы осколочной – ничего этого не страшился сейчас Федя. Всё это было сущей ерундой по сравнению с его главным страхом. Больше всего на свете Федька боялся покойников. Не был он никогда трусом особенным, ни зверя лесного не пугался, ни огня. Один раз Федя в горящую избу вбежал, когда надо было помочь пожарникам сундук с добром вытащить. Не побоялся. Без раздумья в дымные сени бросился.  В мыслях не подумал  испугаться. А вот с покойниками – другое дело. Даже когда в прошлом году бабушка умерла, не смог он подойти к ней и поцеловать бумажную ленту на лбу её. Все подошли, а он не смог. И ругали его шепотом, и стыдили, а он не сумел переломить трусость свою. Убежал с кладбища в сенной сарай и ревел там до глубокой ночи.
Когда до убитого солдата осталось метров пять, Федька решил сделать небольшой крюк, чтоб сразу к ногам подползти. Как решил, так и получилось у него. Подполз к ноге, взялся осторожно за валенок, закрыл глаза и дернул. Валенок сошел с ноги убитого на удивление легко, да и второй без натуги особой поддался. Федя их тут же под мышку и восвояси заспешил. К окопу своему. И радости у него было, хоть песню разудалую во весь голос ори. Выполнил он приказ. Не струсил! Покойника не побоялся! И через минуту доложит он браво старшине, что, дескать, выполнен Ваш приказ, товарищ командир. Чего еще сделать надо?
Только вот доложить по всей форме у парня не получилось.  Подполз лишь Федя с валенками к окопу, а ему тут же взводный командир кулаком в ухо «съездил». Сперва «съездил», а потом, тыча в Федькину скулу дулом револьвера, зашипел:
   - Что ж ты, тварь, демаскируешь нас? Я ж тебя сейчас без суда и следствия…. Фашистам продался?
  - Товарищ лейтенант, - осторожно дергал взводного за  полу телогрейки старшина, - оставь его. Глупый он еще. Думал, видно, что немец там лежит, вот за трофеем и пополз. Успокойтесь.  Дурак он безрассудный, деревенщина, одним словом, а никакой не дезертир.
    - Я ему сейчас покажу «трофей», - никак не хотел упокоиться лейтенант. – Он же меня перед всем командованием батальона опозорил. Все люди, как люди лежат, а этот пополз. Мы же поначалу думали, что он дезертировать решил. К немцам переметнуться. Так командир батальона аж …. Всё, гнида. Меня ж из-за тебя чуть было…. Пристрелю сейчас.
   - Да, как же стрелять-то здесь? – продолжал оттаскивать разъяренного взводного от Федьки старшина. – Немец рядом. Потом с ним разберетесь, товарищ лейтенант. Вечером.
Лейтенант еще раз больно ткнул пистолетом в Федину шею, выругался грязно и уполз вместе со старшиной к командному пункту. А растерянный и испуганный Федор остался в своем окопе один и без добытых в столь трудных и, можно сказать, в геройских условиях валенок. Забрал валенки старшина. Забрал и спасибо не сказал. Горько заплакать хотелось ему от обиды, но сделать этого никак нельзя было. Он же солдат!
  - Не бзди, браток, - подмигнул Федьке его сосед по окопу, разламывая буханку хлеба. – Привыкай. Наш старшина тебя еще и не так подставит. Сука он. С ним ухо надо всегда востро держать. Я уж под его рукой подлой третий год хожу, как призвали на срочную в тридцать девятом, так и терплю этого гада. Тебя как звать-то?
  - Федей.
    - А я - Серега, - улыбнулся боец, жестом приглашая Федьку брать ножом тушенку из жестяной банки. – Ешь, пока тихо.  А то, ведь, не иначе поднимут нас скоро деревню штурмовать.
   - А чего ж мы ночью на деревню не пошли? – поинтересовался у Сереги Колька Стешин, лежащий по левую руку от Феди. Тоже новобранец, пришедший вчера поздним вечером вместе с Федором в полк. – В темноте нас немец, глядишь, и не разглядел бы, а по светлому  перестреляет, ведь, всех.
     - Думаешь немец – дурак? - прожевывая хлеб, отвечал новобранцу уже не раз бывавший в боевых переделках опытный остроносый Серега. – Он все подходы к деревне заминировал. Здесь мин у дороги, как блох у лисицы в хвосте.  Подорвались бы мы ночью. Точно бы подорвались. Не раз поначалу случалось с нами такое, а теперь умные стали. Теперь, пока саперы проходов в минных полях не подготовят - никакой атаки. Вот так вот. Я уж здесь третий месяц воюю. Всякого повидал. Мы и сейчас, видно, саперов ждем.
    -  Так чего ж они ночью мины не сняли? – никак не хотел униматься любопытный Колька. – Ночью-то им сподручней было бы.
     - Не знаю, - пожал плечами Серега – Начальству виднее – где, чего и как, а наше дело солдатское.
Дальше бойцы ели молча. А кругом становилось всё светлее и светлее. В деревне, что стояла по ту сторону дороги, было несколько сожженных домов, но домов двадцать стояли целыми и из печных труб некоторых из них поднимался к серому небу темно-сизый дым. Узрев дым, Федька почуял, что в глазах его здорово потеплело.
     - Мамка тоже сейчас печку, поди, топит, - подумал он и опять вспомнил мать, стоящую на перроне с прижатыми к груди валенкам.  Вспомнил, махнул как бы ненароком рукавицей по глазам и твердо решил, что никогда больше в своей жизни мамки не ослушается. – Скажет она, чтоб в самую летнюю жару шапку меховую одел – без слов одену. На пот изойду, но одену. А Пушку, вякнет ежели чего против, обязательно морду набью.
И верил Федька, что набьет лучшему деревенскому драчуну морду, хотя драться-то он никогда не умел и не любил. Но сегодня всё по-другому было, и уж  метит мысленно Федор кулаком в ухо подлому насмешнику, но тут вспомнилось, как они с Витькой возле заброшенной конюшни корзиной щурят ловили. Штук двадцать поймали они тогда, не меньше. И крупные, такие, рыбины были. Увесистые. Вспомнил Федя тот удачный улов, и решил, что с Пушком драться, пожалуй,  не будет, но и шапки с головы не снимет, несмотря ни на какие насмешки. И опять представилась Феде родная деревня его: ивы вдоль речки, июньский луг, как-то разом побелевший от ромашкового цветения и важно плавающие в озерке, средь ярко-желтых кувшинок, серые утки….
Внезапно по правую сторону от бойцов что-то завыло и загрохотало.
   - Соседи в атаку пошли, - встрепенулся Серега, - значит, сейчас и нас поднимут. Дождались.
    - А как же мины? – захлопал заиндевевшими ресницами Стешин. – Саперов-то не было. Подорвемся.
    - Начальству видней, - прохрипел Серега, внимательно разглядывая затвор своей винтовки. – На то оно и начальство. Наше дело….
Тут же загрохотало и слева. Загрохотало, заколотило пулеметным боем, и понеслась по ряду лежащих в снегу солдат боевая команда.
    -Вперед! Давай, давай! – послышалось то справа, то слева.
Федька немного замешкался, но  подскочивший сзади взводный больно ударив его ноге, мигом поднял в боевой строй.
   - Ты, вот что, Федька, - хрипел бежавший рядом Серега, - как стрелять немцы начнут – сразу падай. А потом по десять шагов - и в снег.
  - Как «по десять»?! - переспросил Федор, но пояснить Серега ничего не успел. Из деревни по ним ударил немецкий пулемет.
Первая очередь просвистела значительно выше, и Федя не то чтобы испугался, а как-то заметался на месте, не зная, чего же теперь делать-то надо.
   - Ложись! – орал ему, уже упавший в снег Серега. – Ложись!
Федька мигом опомнился от этого истошного крика, и послушно ткнулся лицом в снег, а вот Колька упасть, как следует, не успел. Три раскаленные пули разорвали сперва его шинель с гимнастеркой, а потом и грудь с сердцем. В один миг разорвали. У Кольки даже вскрикнуть в последний раз не получилось.
  - В атаку! – вопил где-то с боку лейтенант. – Встать! В атаку! Давай!
Федор, не зная, что делать дальше, смотрел только на лежащего рядом Серегу. А тот резко поднялся, пробежал немного согнувшись и упал опять в снег.  Федька тоже поднялся, торопливо отсчитал десять шагов  и в снег – плюх! Живой! Кругом грохот – хуже некуда . С немецкой стороны стал методично швыряться в атакующих своими злыми «подарками» миномет. Отовсюду - треск пулеметно-ружейной стрельбы, стоны, проклятья, но Федя ничего этого будто не слышал. Он поднимался, бежал, считая до десяти, и подал. Потом опять поднимался, десять быстрых шагов  и еще раз носом в снег. И ни о чем, кроме десяти шагов, теперь не думал Федька. Только о них, только об этих десяти. Так получилось, что из-за частых падений бежал он в наступающей цепи одним из последних. Первыми шли к дороге, неизвестно откуда взявшиеся лыжники в белых маскхалатах и с автоматами на груди. Когда Федор в очередной раз поднимался, чтоб свои десять шагов сделать, его обогнал крепкий лыжник.
Мощный лыжник мчал по снежной целине, словно молодой лось. При других обстоятельствах вполне можно было бы залюбоваться его силой и статью.  Хотя Феде любоваться чем-то сейчас было совсем не с руки, но он всё же проводил смелую поступь лыжника торопливым, но восторженным взглядом, и особенно при своем восторге отметил, что лыжник не только бежал красиво вперед, он еще при этом из автомата в сторону врагов палил без остановки.
   - А я и не стрельнул сегодня ни разу, -  подумал Федор, в очередной раз падая в снег. – А этот вон как…. Ничего не  боится….
И стоило только Федьке позавидовать герою, как того, швырнуло вверх красно-черное пламя, хищно вырвавшееся из-под седого снега.
   - Мины! – услышал Федя крик Сереги, опять оказавшегося рядом. – Давай
  в ту воронку.  И они рванулись к тому самому месту, где только что погиб отважный лыжник.
Воронка была тесной и лежали в ней Серега с Федькой, плотно прижавшись друг к другу. До дороги оставалось метров пять, не больше. И уже некоторые бойцы дорогу перебежали, но двое из них сразу же за дорогой подорвались на минах.
  - Вперед, - шепотом скомандовал Серега, и они рванули к еще дымящимся местам взрывов.
На этот раз оказались они в разных воронках, и Федя в суматохе боя потерял Серегу из виду. Но теперь Федор считал себя бойцом уже почти опытным, и как только упал на развороченную миной мерзлую землю, стал высматривать другую воронку, что скорее бежать в неё. Воронки впереди не было, а вот откуда-то сзади объявился взводный командир. Он смотрел сверху на Федьку неимоверно выпученными глазами, и что-то орал, широко раскрывая ярко-красный рот. Да, вот только беда, нельзя было в грохоте боя разобрать командирских слов. А взводный, продолжая орать, ухватил Федю за шиворот и стал вытаскивать из воронки. Федор понял, что надо бежать вперед. И побежал, но споткнувшись, больно ударился обо что-то твердое носом. Пока Федька утирал рукавицей кровоточащий нос. Лейтенант пробежал вперед еще шагов семь и тоже подорвался. И слышал Федя свист осколков той мины над своей головой.  Он переждал несколько секунд, прошептал чуть слышно:
   - У, сука, -  и метнулся к новой яме на поле боевом.
«Рыбкой» прыгнул в неё Федор, и сразу почувствовал, как врезалось его лицо во что-то горячее, слякотное и противное. Федька мигом поднял голову, торопливо утерся рукавом, сплюнул  и увидел перед собой развороченные внутренности человеческого живота. Стошнило его сразу, и будто какой-то пружиной выбросило из этой страшной воронки. Федя побежал вперед, подальше от этого слякотного ужаса, и на девятом шагу задел ногой тонкую проволоку.
    - Дзинь! – услышал (а, может, почувствовал) Федор средь зловещего грохота  тоненький пронзительный звон рвущейся проволочки, и в тот же миг огромное огненное чудовище вгрызлось в него снизу. Боли он не почувствовал, но в какую-то долю последнего мгновения своего увидел солдат цветущую черемуху, мокрые листья ивы и яркое-яркое солнце над земляничной поляной. И всё….

Деревню взяли менее чем за час. Командир батальона еще затемно отправил лесом в обход деревни отделение саперов и сводный взвод стрелков. Этот отряд стороной обошел минные поля, вышел к деревне с тыла, затаился там, а потом, дождавшись, когда враги по-настоящему втянутся в бой, ударил сзади гранатами. Удачно ударил: и фашистов уничтожил, и средь бойцов отряда только два легко раненных оказалось.
На окраине села, саперы сложили вместе три немецких мины, взорвали их, а потом лопатами подготовили воронку для братской могилы.  Бойцы похоронной команды стали носить тела погибших к могиле. Командовал похоронной командой старшина. Он шел по полю недавней битвы, поторапливая своих подчиненных. Шел пока не увидел того самого мальчишку, которому утром отдал валенки ротного. Мальчишка подорвался на мине. Все тело его представляло одно какое-то серо-кровавое месиво, а лицо вот каким-то чудом осталось практически невредимо. И широко открытые глаза мальчишки, пристально смотрели на молоденькие, изрядно иссеченные осколками, березки.  Во всяком случае, так показалось старшине. Он тяжело вздохнул, закрыл мальчишке глаза и сказал в полголоса:
  - Быстро же ты навоевался, сынок.


© Copyright: Алексей Филиппов, 2010
Свидетельство о публикации №21012050884

Бабка-трубка
Фаина Соколова

     Ксюша закончила медфак с отличием, её оставили работать в городской больнице под руководством опытного хирурга Валерия Аркадьевича. Она ассистировала ему при операциях, а вот приобретать опыт работы хирурга ей пришлось не в больнице, а на фронте – началась война. Валерия Аркадьевича с Ксюшей, отправили на передовую. Первым раненым оказался молодой парень, лет двадцати пяти, которому пришлось ампутировать ногу. "Ксения Павловна, придерживайте его ногу вот здесь выше колена, а я буду её пилить, иначе нельзя, кость раздроблена на мелкие кусочки", - сказал Валерий Аркадьевич. Ксюша смотрела на него широко распахнутыми глазами. "Надо, девочка, надо, иначе нельзя, может начаться гангрена", – как можно спокойнее сказал он, увидев ужас в её глазах. Пока длилась операция, Ксюша плакала.. Она смотрела на бледное лицо парня, представляла, как он проснется после наркоза с короткой культей вместо ноги, и старалась не смотреть на врача, руки и клеенчатый фартук которого были залиты кровью, от которой её тошнило. Она была близка к обмороку.

После операции с ней случилась истерика. "Привыкай, девочка, это война и может быть ещё не такое, а мы врачи, и никто кроме нас не сможет оказать квалифицированной помощи раненым, такая вот жестокая практика у тебя получилась, но что поделаешь, будь мужественной", - успокаивал он её, гладя по голове, как маленькую девочку. Он налил ей в стопочку спирта, развёл его водой и предложил выпить, чтобы успокоиться. Ксюша глотнула, поперхнулась и закашлялась, расплескав содержимое стопки. В отсутствие Валерия Аркадьевича, она иногда украдкой пробовала курить его трубку, сначала шутя, а затем привыкла курить, да так, что пришлось приобрести свою трубку, и теперь они на пару с Валерием Аркадьевичем после операций сидели на крылечке и "дымили", курево успокаивало нервы.

После долгих, тяжёлых операций она старалась уединиться и, закрыв глаза, отдыхала, вспоминая свою родную карельскую заонежскую деревеньку, где прошло детство. С улыбкой вспоминала, как над её диалектом подтрунивали сокурсники. Вспомнила, как перед войной ездила домой в деревню. Мать ей сказала, что ждёт её, караулит каждый пароход. "Раз, пока ка'лабашки ка'ландала, ка'ландала, чаю фу'рандала, фу'рандала, па'рохода при'шла, сви'стка да'ла и у'шла, как глянула в окно, а он уж гу'бой чешет", - рассказывала она Ксюше, о том, как однажды прокараулила теплоход. А какой вкусный душистый чай заваривала ее мама. Бывало, через распахнутое окно зовет соседку: "Пой, Марья, чаю пить". А соседка ей отвечала: "Пой! По'годи во'ду сня'су, во'зьму на пайку чаю и при'йду". А после она пила чай из блюдечка, держа его на растопыренных пальцах, приговаривая: "Ой, Надя, а чай – то у тя, что во'рвань". Мама, улыбаясь, поучала ее: "Чай клай коброй – будет чай добрый". Или в баню приглашает Марью: "Ой, Марья, в баню – то по'йдешь?" А Марья отвечала ей: "Если веник – то у тя *ло'нский, то в баню не по'йду" "Веник – то у меня не ло'нский, а ся'годный – *Ивановский, он ля'жит в *при'передки",- отвечала ей в окно Надя.
"Милый родной язык – как хочется в деревню, чтобы услышать песенный говор земляков. Как они там сейчас?" – беспокоилась она.
      
       Валерий Аркадьевич гордился своей способной ученицей, она уже не боялась операций и часто делала их сама. Ксюша привыкла к этому немногословному седовласому доктору. Порой ей даже казалось, что полюбила его. Иногда она ловила на себе его какой – то необычный взгляд, он смотрел на неё, как ей казалось, с кроткой нежностью. "Наверное, как отец на дочку смотрит, ведь на двадцать лет старше меня, к тому же женатый. А какой умница и руки у него золотые. Когда он читал лекции на их факультете, все девчонки вздыхали о нем. Но не по мне такая знаменитость, - как сказала бы мама – не нашего роду человек", - думала она.

Однажды они поехали за лекарствами. Удобно устроившись на заднем сиденье "Эмки", она не заметила, как прислонилась к плечу Валерия Аркадьевича. Дорога была ухабистая и он бережно, поддерживал её. Они тихо переговаривались. Вдруг на одном из ухабов машину тряхнуло так, что Ксюша стукнулась головой о дверцу. Валерий Аркадьевич, испугавшись, потер рукой её ушибленный висок и поцеловал в лоб. Ксюша вскинула на него удивленный взгляд, как будто плеснула синими брызгами, от которого он стушевался и не нашёл сказать ей ничего, кроме, как извиниться за свою неловкость.

       Сердце Ксюши бешено забилось где-то не в груди, а в горле и казалось ей, что оно вот–вот выскочит. Она посмотрела на него долгим испытующим взглядом, а он смотрел на дорогу, и казалось, не замечал его. "Валерий Аркадьевич – тихонько, почти прошептала Ксюша, - я хочу вам что–то сказать. Я вас люблю - очень, очень". Она испугалась своего признания в любви, не ожидала, что когда нибудь решиться на такое. Но он не реагировал, по-прежнему глядя на дорогу, о чем–то задумавшись. "Хорошо, что он не услышал меня, иначе сгорела бы со стыда. Какая я дура..., чмокнул в лоб, а я уже возомнила себе невесть что", - подумала она.

       Однажды, зайдя в кабинет, Ксюша увидела Валерия Аркадьевича, который, скорчившись, лежал на кушетке. Она подбежала к нему и, тронув за плечо, спросила: "Что с вами, где болит?" Он, стиснув от боли зубы, застонал: "Аппендицит н-н-аверное, весь живот болит. Придётся вам, Ксения Павловна оперировать меня. Помните, мы с вами с десяток таких операций сделали, так что не трусьте, я вам помогу, все у нас получится". Он опять застонал, прижав к животу руки.

       Оперировала Ксюша его под местным наркозом. Валерий Аркадьевич, лёжа на операционном столе, руководил, подбадривая Ксюшу и медсестру. После операции, по настоянию Ксюши, его вместе с другими больными отправили в больницу. Он не хотел ехать. Говорил что его болезнь – пустяки по сравнению с ранеными, но Ксюша сумела убедить его, что ехать надо. Прошёл месяц, другой, а он не возвращался. Ксюша сделала запрос в больницу, ей ответили, что через десять дней его выписали а где он сейчас, не знают. Знают только то, что он получил известие о гибели семьи.

Раненых поступало очень много. Ксюша работала днём и ночью, порой без отдыха. Она похудела, стала нервной. Их госпиталь чудом, оставался, цел, каждый день бомбили, но однажды, на госпиталь рухнул подбитый самолет. Много раненых и медицинского персонала погибло. В этот день Ксюша потеряла правую руку. Лечилась она в той же больнице где и Валерий Аркадьевич. Там она узнала, что его после болезни отправили под Сталинград.
О дальнейшей её работе хирургом с одной, притом левой рукой, не могло быть и речи. Искалеченная Ксюша вернулась в родную деревню. Много было пролито слёз о своей исковерканной судьбе. Много пришлось потрудиться, чтобы научиться писать и выполнять работу по дому левой рукой.

После войны Ксюша получила письмо от Валерия Аркадьевича. Он писал ей, что жив, здоров и собирается приехать к ней. Написал, что любит её, и просил прощения за то, что не посмел ответить ей взаимностью на признание в любви, когда они ехали в машине, хоть тоже давно любил её. "Значит, он все – таки слышал, а вида даже не подал. Ну что ж и правильно сделал, неизвестно что из того получилось бы", - подумала она. После всего пережитого, она повзрослела и к своему удивлению, охладела к нему. Ксюша хотела написать ему, что не надо приезжать, что она его уже не любит, а то - её признание, это была лишь блажь молодой девчонки, но обратного адреса на конверте не было.

Валерий Аркадьевич приехал с намерением увезти Ксюшу в город. Увидев её без руки, от неожиданности он потерял дар речи. Опустившись перед ней на колени, и прижавшись губами к ладони уцелевшей руки, он заплакал. "Простите меня, Ксения Павловна, простите, я не знал об этом", – он показал глазами на пустой рукав её блузки. Мать, стоя в сторонке, утирала фартуком слёзы. "Что ж, Валерий Аркадьевич, теперь вы узнали об этом, - Ксюша высвободила свою руку из его ладоней, - и можете ехать к себе домой", - жёстко сказала она. Перед ним была другая Ксюша - зрелая независимая, немного грубоватая женщина, а не та стеснительная девочка, которую он так любил. Он вновь взял её руку и прижал к своей груди: "Ксюша, любимая моя, я всю войну мечтал о встрече с тобой. То, что ты потеряла руку – конечно, это трагедия, но для меня ты любая всегда будешь лучше всех. Умоляю, поедем со мной, клянусь, ты не пожалеешь об этом, я очень люблю тебя, – плача, полу-шёпотом уговаривал он её. Заметив в её глазах слёзы, продолжил - а помнишь, как ты спасла мне жизнь?". Ксюша оборвала его, не дав договорить: "Вы мне ничем не обязаны, Валерий Аркадьевич, я просто сделала то, что должна была сделать, - голос её предательски дрожал - и уезжайте поскорей, пока я вам не наговорила гадостей, которых вы не заслуживаете, я уже давно стала другой".

Я с вами всё равно никуда не поеду, потому что не люблю вас больше". "Дочка, послушай доброго человека, нельзя же так", - попыталась остановить её мать. Ксюша, не взглянув на них, пряча глаза в слезах, резко повернулась и скрылась в соседней комнате. Из своей комнаты ей было слышно, что они о чем-то долго беседовали. Валерий Аркадьевич несколько раз подходил к двери, просил выслушать его, но она ему не открыла, сказав, что все, что хотела, уже сказала ему. Потом сквозь прозрачную занавеску она наблюдала за тем, как Валерий Аркадьевич, медленно удаляясь, много раз оглядывался на их дом, как будто прощался, навсегда исчезая из её жизни. «Прощай, прощай на веки, моя единственная и несбывшаяся любовь. И будь ты проклята, война!", – громко прошептала она, а по лицу её катились крупные слезы. Она упала на кровать и уткнулась лицом в подушку, чтобы мать не слышала рыданий.

Став калекой, она понимала, что всегда будет чувствовать свою ущербность и никто, и никогда её уже не полюбит, также как и она никого, кроме Валерия Аркадьевича, полюбить не сможет. А чтобы жалели - не хотела. В её душе, была пустота и безнадега на будущее. Она знала, что единственным человеком, искренне любившим своё чадо, была мать.

Много прошло времени с тех пор. Живёт в деревне в своём стареньком домишке одинокая, однорукая, худая восьмидесятилетняя старуха, которая не расстаётся со своей любимой старой трубкой. Детишки, завидев её, кричат: "Смотрите, смотрите, бабка – трубка идёт", им и невдомёк, что перед ними бывший военный врач, спасший в войну сотни жизней и там же потерявший руку. А она, обернувшись, улыбается им и грозит трубкой.
Часто Ксения Павловна ходит на деревенское кладбище и подолгу сидит у могил матери и её любимого Валерьяна, так она называла Валерия Аркадьевича, с которым прожила долгую и счастливую жизнь.
      
* Калабашки каландала - много болтала.
       Фу'рандала – пила.
       Ло'нский – прошлогодний.
       Веник Ивановский – заготовлен в праздник - в Иванов день.
       Клай коброй – клади горстью.
       При'передки – предбанник.
       Во'рвань - ворон.


© Copyright: Фаина Соколова, 2010
Свидетельство о публикации №11004028974
http://stihi.ru/2010/04/02/8974
(Иллюстрация по ссылке)


Супец от Ляпина
Антоныч3

       Дед Ляпин — большой хохмач, что ни слово в курилке — то  смех. Недавно ему, как ветерану войны, с большой скидкой зубы вставили — аж целых две челюсти. Хорошие челюсти, белые, ровненькие, как  у американских актеров, — а дед Ляпин приуныл чего-то. Ходит грустным-грустным день, другой, молчит, слова не молвит. Уж и ребята в бригаде забеспокоились: чего это с дедом нашим? Сейчас ведь на заводе без шутки еще хуже, чем без зарплаты. А на четвертый день опять Ляпин повеселел, опять первый заводила в курилке, только смотрим — а он без зубов своих голливудских.
      — Дед, зубы где-то потерял? — ребята спрашивают.
      — Да хрен с ними, — дед отвечает. — Вещь к жизни нашей неприспособленная оказалась: как водку пьешь —  так нижняя  челюсть и всплывает. Непорядок.
      Конечно, непорядок. А всем весело. Посмеялись от души — да и за работу легче приниматься. А у деда Ляпина и на другой перекур  история есть: то он Днепр по дну пешком форсировал, то железякой какой-то орехи колол — а железяка та гранатой немецкой оказалась... Фронтовые байки вроде бы. А то рассказал, будто медаль у него  есть — «За оборону Берлина».
      - От кого ж ты, дед, Берлин-то оборонял? От Черчиля, что ли?
      Тут серьезным стал дед Ляпин, строго так ответил:
      - От кого надо, от того и оборонял. Дело свое знали, не то, что теперь.
      Верю, что знал тогда дед Ляпин свое дело. Знал, как знает его и сейчас: руки у него хоть и старые, заскорузлые, узловатые, а все ж еще золотые — тут уж насмешкам не место.
      А перед праздником как-то, перед Днем Победы, опять учудил: на спецовку медали свои нацепил. Негусто медалей — все больше юбилейные, а главная — «За Победу над фашистской Германией». И ветеранов на весь цех больше и нету — на полторы сотни работяг один дед Лапин и остался, оказывается. В раздевалке все к нему со стаканами. А Вовка-электрик возьми да скажи:
      - Чего же ты, дед, наград мало отхватил? Немца-то живого хоть видел?
      - Чего же не видеть? — удивился Ляпин. — Всю Германию прошёл - сплошь одна немчура.
      - Ну а стрелять-то пришлось? — не угомонится никак Вовка. — Немцев-то хоть убивал?
      - И это было, — спокойно так дед ответил.
      Тихо стало в предпраздничной раздевалке: шутки шутками, а тут дело смертельное, хоть и давнее.
      - И много убил?
      - Да как сказать... Одного и убил.
      Весна тогда была последняя уже. До Победы — два шажочка. Я-то, как призвали меня в сорок третьем, так три года, до сорок шестого, при лошадях и прослужил. Куда ж мне еще: сам я деревенский, и дед Матвей, и батя — всю жизнь на конюшне, и я с ними с детства самого. Коней десять поменял я за три военных этих годка, артиллерию возил, снаряды, по хозяйству — да на всяком деле послужить пришлось. Это разговор один — техника, а без лошадки на войне настоящей никак нельзя: ни бензина ей не надо, ни запчатей. Ох уж хорош конь у меня был, вороной, горячий, Цыганом я его звал. Откуда он ко мне попал — не знаю, но порода в нем была: то ли из кавалерийского начальства состарился, то ли из ипподромных... Снаряды мы с ним везли да под обстрел попали. Меня с козел смело, очнулся — один на дороге, кругом воронки. До батареи добрался: оказалось, довез-таки Цыган мой снаряды до места. Один, без ездового. Довез — и упал: кишки за ним из разорванного брюха всю дорогу волочились. Ребята с батареи его и пристрелили, меня от этого дела избавили...
      Да, я же про весну сорок пятого. В хозвзводе я тогда оказали Трофейной техники кругом — завались, а без лошадки опять никак нельзя. Кобылка у меня тогда была немецких кровей, беленькая, спокойная, нордического характера: снаряд разорвется неподалеку - и ухом не поведет. Рота наша вперед ушла, к переправе, а мы с поваром да начхозом Красько в деревне задержались — пекарня хлеб никак выдать не могла. Красько и говорит:
      — Давай, Ляпин, догоняй роту, пусть ребята на переправе горяченького похлебают, а тут и мы с хлебом свежим да с кашей поспеем
      Я и погнал. На дороге пыль, танки газуют, самоходки, грузовики - совсем не лошадиная компания. Ну, я и свернул в проселок: тут дорога покороче, думаю, да и поспокойнее. Не сообразил, что в одиночку ехать вовсе не резон... Заехал в лесок. Батюшки! Лесок тот войной совсем и не тронутый оказался — березняк: березы белые, толстые, листочки первые распускаются, трава молодая. И птички чирикают — ну как под Калугой нашей. Вроде войны никакой нет. Короче, совсем бдительность утерял. Вдруг стала моя Фрау (это я лошадку свою прозвал так — Фрау — немка все же). Глянул перед собой на дорогу - немец стоит. Ну, видел я немцев до хрена, убитых, пленных, гражданских, а вот так, живого, с автоматом на пузе, впервые. Подошел он, лошадку мою за уздечку взял. А винтовочка-то моя, родная, у меня за спиной, да и не заряжена — попробуй, оборонись. Смотрю, из-за березы второй фриц выходит, третий... Обступили кухню мою — человек пятнадцать, целый взвод. Худые, небритые, но при полной амуниции, при оружии все, котелки да саперные лопатки на поясах — дисциплинированный народ. Да больше пацаны все (мне и самому тогда едва двадцать стукнуло), хотя двое-трое и вовсе папаши были, один даже с белыми усами и в пенсне, словно какой профессор. Последний резерв фюрерский, видать. А один, унтер-офицер, так мне и вовсе не понравился: рыжий, глаза аж белые, а ручищи - рукава до локтей подвернуты — в рыжих веснушках. Ну, думаю, ездовой Ляпин, вот тебе и конец пришел: среди белых березок, под пение птичек... А немчура-то на меня вроде бы и не смотрит — все больше на мои термоса. Да оно и ясно: немцы эти, считай,  уже дня три-четыре как у нас в тылу гуляют, из леска этого распрекрасного и высунуться не мыслят.
      - Чего, фрицы? — спрашиваю. — Жрать, небось, охота?
      Глаза у них у всех голодные, что у волков зимой.
      - Давай котелки, — говорю.
      Отвинтил болты на одном из термосов, открыл крышку... Ох, знатным супец был, с перловкой, на трофейной тушенке, — немцев этих от одного духа закачало. Но встали в очередь. Я им аккуратно налил, по половничку. У одного котелка не было, так я ему свой дал.
      - Хлеба нет — не обессудьте.
      Страху у меня особого и не было: люди как люди, едят себе суп — только ложки по котелкам стучат. Кто стоит, кто на травку молодую присел: на меня-то и не смотрят, наворачивают — видать, несколько дней не жравши.
      — Ну, фрицы, кому добавки?
      Только я над термосом склонился, и тут — бабах! Прямо возле уха у меня свистнуло. Это гад унтер в меня из пистолета стрельнул, да и в другой раз целится; этот, с седыми усами, «профессор», на руке у него повис, кричит:
      — Нихт шиссен! Нихт шиссен!
      Не стреляй, мол. Да «профессора» этого и соплей перешибить можно — куда ему против рыжего! Винтовка-то у меня так за спиной и висит: пока снимешь, пока зарядишь... Что делать? И дал я тут тому унтеру по башке тем, что под рукой оказалось, а в руке у меня поварешка была, здоровая такая, ручка с метр, да и ковшик с каску в размер. Пилоточка у унтера моего враз в блин превратилась. Упал он, даже не вскрикнул. Немчура моя так и застыла с котелками в руках. Тишина — только вдалеке машины гудят на шоссе, да птички на деревьях чирикают. «Профессор» упал на коленки возле унтера, грудь у него послушал...
      — Тот, — говорит. Помер, значит.
      А у меня и мысль о смерти улетела куда-то, наоборот — уверенность такая, что победил я их. Помню, сказал:
      — Ну, все, ребята, сдавайтесь. Гитлер капут.
      «Профессор» поднялся — и сует мне свой карабин:
      — Я, я. Капут. Капитулирен.
      Тут и остальные фрицы ожили, котелки отставили, несут мне оружие. Дисциплинированные ребята, что и говорить.
      Унтера они похоронили — человек все же, не собака какая. Взял я Фрау мою под уздечку и повел, арсенал немецкий у меня на козлах; немцы построились по два — да и пошли за моей кухней...
      Вот так фрица своего я убил. И ведь бугаем каким особенным никогда не был — откуда же сила такая у меня тогда взялась? Зла у меня не было, больше обида: хлеб-соль с ним, гадом, поделил, и он же в меня из пистолета стреляет! Дорого унтеру тому обошелся наш супчик.
      Да и помирать очень уж не хотелось: до Победы-то всего ничего оставалось.

_______________________
Иллюстрация автора
 


© Copyright: Антоныч3, 2011
Свидетельство о публикации №21104011974
http://www.proza.ru/2011/04/01/1974
(Иллюстрация по ссылке)

Память отцу
Сергей Эсте

Отгремели оркестры,
свернули знамёна,
прошагали парадом полки…
Мы с тобою одни –
на мундире награды,
поредели виски...
Взгляд спокойный, надёжный, упрямый
с фотографии старой плохой,
но глядишь на меня ты
пытливо и прямо.
Ну, давай по одной.
За Гангут и блокаду,
за зениток пронзительный вой,
за Курземе и Пярну,
Мемель и Эзель
и за тот неслучившийся бой.
Ну, давай по одной
за красивые ночи,
что прошли без любви по войне.
за девичии очи,
за синий платочек,
огонёк, не погасший в окне.
А теперь по второй
за любовь и за маму,
и за Богом забытый народ,
за Отчизну,
которой гордились по праву,
но которой пришёл свой черёд.
Ты меня не кори,
ничего не забыто,
дверь навесил, поправил очаг,
в школу внука вожу
и душа не закрыта –
ничего не идёт просто так.
Хоть дурачусь порой
и влюбляюсь некстати,
всё же верен.
Чему? Не пойму.
Может тем,
что шагаю по жизни упрямо
я кому-то беду отведу.

Вот и всё.
Отгремели оркестры,
отшагал горделиво парад.
А теперь потихонечку песню,
как когда-то,
столетье назад:

“  Артиллеристы, точный дан приказ!
    Артиллеристы, зовет Отчизна нас!
    Из сотен тысяч батарей
    За слезы наших матерей,
    За нашу Родину — огонь! Огонь!”

9 – 12 мая 2010 года      Таллинн
Использована цитата из Марша Артеллеристов, слова В. М. Гусева, музыка Т. Н. Хренникова

© Copyright: Сергей Эсте, 2010
Свидетельство о публикации №21005120997


Киевская оборона
Семен Басов

     Ведя ожесточенные бои в начале войны Киев, неприступной крепостью, первым остановил продвижение немецких войск вглубь страны. Отражая атаки, в течение 70 суток он сорвал планы немецкого командования молниеносной войны.
     70 дней и ночей длилось непрерывное сражение, Киев своей грудью принял на себя главный удар 41 года от танковой армады, группы танковых армий Гудериана, нацеленных на Москву. Он так и оставался непокоренным, не взявшим немцами в открытом бою. Мы оставляли Киев по приказу командования: 20 сентября 1941 года. Мы уходили. Мы шли осенним, теплым солнечным днем по улицам Киева, стоящим в золотистом убранстве каштановых листьев. Мы шли по Крещатику, и желтые листья каштанов падали нам под ноги, устилая дорогу ковром. Мы покидали город! Не слышно было выстрелов, не слышно разрывов.
     Очевидно, немцы не ожидали, что мы уходим из города. Провожая нас в дальнюю дорогу, Киев молчал, как бы желая нам на прощание легкого пути.  Наш путь оказался тяжким, а дорога длинной. Очень длинной! Когда мы переправились по Днепровским мостам, то Киев попрощался с нами салютом – грохотом взорванных мостов.
     Мы уходили из Киева! Мы не прощались с ним. Мы не говорили «Прощай, Киев», мы говорили: «До свидания, Киев, мы вернемся!». Покидая Днепр, мы не говорили «Прощай, Днепр», мы говорили: «До свидания, Днепр, мы вернемся». Вернулись через 2 года и 16 дней. Вернулись не все. Мы задержались. Мы долго шли, прости ты нас за это, Киев! Мы шли к тебе с первого дня расставания с тобой! Мы вели бои во вражеском кольце Киевского окружения, пытаясь разорвать это кольцо. Юго-Западный фронт – твой защитник в жесточайших, непрерывных сражениях, еще долго после ухода от тебя отражал атаки за такой, испытывая атаки за атакой, испытывая сильнейший натиск.
     Гибли защитники, умирали, погибали. Хоронили их в братских могилах и одинокими под белой березой, зеленой сосной, плакучей ивой. Хоронили их на опушках леса, в лесопосадках дорог, хоронили там, где застала их смерть от немецких пуль и снарядов. Не могли мы сообщить их родным о героической гибели их сыновей. Не было полевой почты, некуда было посылать похоронки. Да и некому, т.к. хоронили и тех, кто хоронил недавно павших героев. И лежат эти герои по местам сражений Киевского окружения неизвестными, безымянными, пропавшими без вести! На войну они пошли известными сержантами, известными лейтенантами, а вернулись с войны на Киевский Курган Славы «неизвестным солдатом».
     Погибал Юго-Западный фронт! Далеко откатилось под Харьков внешнее кольцо окружения, но оставалось железным внутреннее. Погиб командующий фронтом генерал Кирпонос и весь его штат. Погиб член военного Совета фронта – 2-й секретарь ЦК Компартии Украины Бурмистенко. Бойцы вновь и вновь, отражая натиск противника, вновь и вновь предпринимали яростные атаки одна за другой, но прорвать кольцо не могли, кончались боеприпасы. Безоружными, обессиленными, изможденными, их брали в плен. В плену они погибали в немецких лагерях, их сжигали в топках, умирали в горных выработках, в подземных рудниках! Умирали неизвестными, пропавшими без вести! Родина! Прости их, что не умерли они смертью героя в жарких и смертельных боях! Они остались пропавшими без вести. Навсегда пропавшими! «И стихов о них не напишут, и песен про них не споют!».
      Трагедия Юго-Западного фронта! Оттянув на себя огромное количество войск, около 2-х миллионов, принял на себя страшной силы удар, фронт погибал и никто не оказал ему помощь. 70 суток стоял Киев неприступной крепостью. Еще более полутора месяцев, отражая непрерывные атаки превосходящих сил противника, фронт стоял, сдерживая его значительные силы. В смертельной схватке, в ежедневных сражениях, нанеся немецким войскам большие потери в живой силе и технике. перемолов немало их частей, которые должны были идти на Москву, Юго-Западный фронт погиб. По сводкам Совинформбюро, в начальный период войны немецкие войска потеряли на советских фронтах свыше миллиона солдат и офицеров убитыми.
     В книге военного писателя Владимира Карпова «Маршал Жуков» есть такие строки: «Стойкость и мужество частей Юго-Западного фронта, можно сказать, спали страну» (стр. 317 книги). За этот подвиг Киев стал городом Героем. Есть песня: «Тогда лишь становится город героем, когда стал героем солдат». Героем Киевской обороны солдат не стал, он стал «Неизвестным солдатом», он стал «Пропавшим без вести». Трагедия Юго-Западного фронта! Немногим удалось вырваться из этого Киевского котла. Никто из генералов не принял на себя ответственность за гибель фронта. «Генералы берут города, а солдаты их сдают». «У победы сотни отцов, а поражение – сирота».
     И некому эту трагедию описать. Не осталось в живых писателей, бывших на этом фронте. Писатель Аркадий Гайдар погиб в Киевском окружении. Это вторая трагедия Юго-Западного фронта. Первая отражена в книге Солженицына «Август 14-го». Думаю, найдется писатель, который полностью опишет Киевское окружение и назовет свою книгу «Август-сентябрь 41-го».
     Оставшиеся в живых из погибшего фронта вместе с другими, новыми частями, продолжали идти к тебе, Киев! Два года и 16 дней. 747 дней мы шли к тебе. Нам пришлось преодолевать невероятной тяжести путь. Мы прошли по черным воронкам белоснежных полей Подмосковья! Мы прошли через Сталинградскую битву, через ожесточенную битву под огненной Курской дугой! Мы шли по сожженным селам и разрушенным городам. Убивали нас, а мы шли! Топили нас в реках, а мы шли! И вот, подошли к Днепру. Мы переправлялись через Днепр к тебе, Киев. Стонал могучий Днепр от вражеских ударов артиллерии, от бомбовых ударов авиации, а мы плыли! Многие из нас на переправах «теплыми, живыми шли на дно, на дно, на дно». Пулеметные и автоматные очереди, разноцветными огненными струями косили нас, а мы плыли, шли! Много крови пролили мы в Днепре, и вода становилась красной. Но эта кровь спасла тебя, Киев, от коричневой чумы!

     И вот мы пришли! Пришли живые и мертвые, пришли «пропавшие без вести» - ни живые, ни мертвые, а уходили живыми. Пришли живые – на Крещатик, мертвые на Курган Славы под вечный огонь, пропавшие без вести – в штрафные батальоны. Пришли и содрогнулись! Главная твоя улица Крещатик, по которой мы проходили 20 сентября 41 года, была в золотистом убранстве каштановых листьев, теперь лежала истерзанной, разрушенной, вся в развалинах. Одинокие стены разрушенных домов мертвыми глазницами вместо окон смотрели на нас. Спилены и сожжены каштаны! И мы сказали: «Мы восстановим тебя, Крещатик». Но это будет после того, как пройдем по развалинам главной улицы Берлина – УнтерДенлинден, после того, когда будет разрушен Рейхстаг, из которого вышла война и куда она возвратится, где ее и добьем.
     Родина-Мать на Мамаевом Кургане в Сталинграде вручила нашему солдату поднятый меч, чтобы он огнем и мечом покарал противника. Солдат пронес этот меч от Волги до Эльбы и опустил его в поверженном Берлине, в Трептов-Парке, рассекая фашистскую свастику. И вот Победа! Как долго мы ее ждали!
     9 мая 1945 года в теплый весенний день, в разноцветных огнях фейерверка, из всех видов оружия в честь Победы, Победители дали вверх последний залп войны!
     Москва салютовала в честь Победителей тридцатью залпами из тысячи орудий. Эти залпы в честь дошедших до Берлина, в честь тех, кто остался лежать на огромных просторах страны, по которым прокатилась война, в том числе и в Киевском окружении в горестном 41-м году!
     Я оборонял Киев, сдавая Киев, брал Киев, участвуя в битве за Днепр. Я полностью испил горькую чашу героического и трагического пути Юго-Западного фронта, от самого его начала, до самого его конца!
     20 лет спустя я был в Киеве. Я прошелся по главной улице – Крещатику. Восстановленный, заново отстроенный, более красивый Крещатик весело смотрел на меня новыми, блестящими домами. Благоухали и цвели вновь посаженные каштаны, люстрами свечей украшая главную улицу. Снова цветут каштаны!
     40 лет спустя я был приглашен в Киев на торжественное собрание, посвященное 40-летию битвы за Днепр и освобождения Киева, которое состоялось 6 ноября 1983 года. Я еще раз прошелся по Крещатику. Крещатик сиял и весело играл разноцветными огнями гирлянд, снова блестели золотом не опавшие листья каштанов, как в далеком 41-м, созревшие плоды их падали мне под ноги, раскалывались, и красноватый их цвет, напоминающий пролитую кровь за Киев, еще долго держался в моей памяти.

                Семен Басов. Майор в отставке. Участник обороны
                г.Киева, участник Курской битвы, битвы за Днепр,
                участник освобождения Варшавы и взятия Берлина.
                Харьков, 20 апреля 2001 года.   


© Copyright: Семен Басов, 2009
Свидетельство о публикации №2906170362
http://www.proza.ru/2009/06/17/362
(Иллюстрация по ссылке)

Песчаный лог - беззащитные жертвы войны
Ирина Арапова

В семье моей тёти Галины хранилась пожелтевшая старая газета «Коммуна» от 15 октября 1943 года, на первой странице её было написано:  «Проклятие и смерть немецким палачам!», а дальше раскрывалась  жуткая история воронежцев, по тем или иным причинам не успевшим покинуть город до того, как в него вошли немцы летом 1942 года.

Как эта газета попала в дом моей тёти и почему бережно хранилась много лет?
В 1941 году на улице Рабочий городок, что расположена между берегом реки Воронеж и улицей Сакко и Ванцетти в доме номер 107 жила семья.
Глава семьи - Василий Васильвич был призван в ряды Красной Армии в первые дни 1941 года.

Дома, на Рабочем городке, в Воронеже у него осталась семья: мать Аксинья Антоновна, жена Ольга и трое детей. Две девочки — Нина и Валя, и мальчик Борис.
Когда в 1942 году стало понятно, что город не удержат и немцы скорее всего войдут в Воронеж, горожане стали покидать его. Было это за три дня до того, как в город вошли немцы.

Эвакуация заводов и учреждений проходила и раньше, ещё  осенью 1941 были эвакуированы многие заводы города, вместе с сотрудниками и членами их семей.
Горожане, у которых отцы, мужья и сыновья были на фронте, оказались в самом невыгодном положении, об их эвакуации подумали слишком поздно. Уходить приходилось пешком, с детьми и вещами.

Аксинья Антоновна почувствовала себя неважно. Было ей 60 лет, она поняла, что уйти пешком из города ей будет тяжело, она лишь создаст дополнительные трудности в пути.
- Идите без меня. Кто меня тронет? Кому нужна старая больная женщина?, - сказала она на прощание невестке и внукам:
И Аксинья Антоновна осталась в Воронеже.

Ольга с тремя детьми добралась до села Макарье, где провела все месяцы оккупации города. Там  в семье случилось первое несчастье. Маленькая девочка Валюша, которой было полтора года заболела и умерла. Девочку похоронили на сельском кладбище.

212 дней через город проходила линия фронта. 25 января 1943 года Воронеж был освобождён от немецких оккупантов. Ольга с двумя детьми — Ниной и Борей, вернулась в город. Воронеж лежал в руинах, припорошенных снегом, не осталось ни одного целого дома, город бомбили и обстреливали из артиллерийских орудий и немцы, и наши. На улицах трупы солдат и наших, и немецких, искорёженная боевая техника. Да и улиц нет, перекрыты завалами.

Дом на Рабочем городке, 107 разрушен,  Аксиньи Антоновны в доме не  было.
Кое-как устроились в уцелевшем полуподвале. Стали искать, спрашивать о судьбе бабушки, но никого из соседей, кто оставался в Воронеже в оккупации, найти не смогли. Их просто не было...

В июле 1942 года немецкое оккупационное командование вывесило приказ - все жители города должны покинуть его в течении нескольких дней, за неповиновение - расстрел. Немцам не нужно было мирное население в оккупированном Воронеже. Горожане стали покидать Воронеж. В основном это были женщины, дети, старики. Мужчины находились на фронте. Не все знали о страшном приказе. Радио не работало. Люди боялись покидать свои дома и выходить на центральные улицы.

Ранним утром, когда солнце только вставало, а горожане спали, по улицам прошли немецкие зондеркоманды. В состав зондеркоманд входили и венгры. Автоматчики с овчарками методично обходили дом за домом и вышвыривали людей, не давая возможности собрать вещи и одеться. Люди одевались и обувались на ходу.

- Шнель! Шнель! - слышались грубые окрики. То и дело раздавались автоматные очереди. Людей гнали из родного города, как скот...

Ничего этого Ольга тогда не знала. Как-то возвращаясь домой Ольга увидела, что у доски объявлений, где уличный комитет обычно вывешивал различную информацию, стояли люди и внимательно просматривали какую-то газету. Лица людей были сосредоточены.

Ольга подошла и стала читать. «Проклятие и смерть немецким палачам!» гласил заголовок.
А дальше шли списки граждан города Воронежа, зверски замученных и расстрелянных гитлеровскими бандитами в Песчаном логу. Почти в самом начале списка она наткнулась на свою фамилию:
Петренко Аксинья Антоновна, Рабочий городок, 107.

Ольга вскрикнула и заплакала.
- Это же мать моего мужа! Он на фронте. Как я смогу сказать ему об этом!
Люди, стоящие рядом и не нашедшие в страшном списке никого из родных и знакомых стали утешать Ольгу. Кто-то сказал:
- Возьмите газету. У Вас будет хоть какой-то документ.

В страшном волнении Ольга стала снимать газетный листок с доски объявлений. Прижимая газету к груди, она побрела домой сообщить скорбную новость детям Ниночке и Борису.
Дома ещё раз перечитали газету. Ещё раз вглядывались в страшные строчки списка, надеясь на какую-то ошибку. Но ошибки не было. У Аксиньи Антоновны оказался паспорт в кармане пальто. Из 452 расстрелянных, только немногим более ста были опознаны. Среди взрослых было обнаружено тридцать два детских тела.

Когда стало известно, что можно пойти в Песчаный лог, то 16-летняя Ниночка пошла искать среди расстрелянных бабушку. От Рабочего городка до Песчаного Лога идти было довольно далеко. Одета девочка была легко. Было холодно и очень ветрено.
Ниночка шла мимо лежащих рядами и группами замученных людей и силилась узнать среди изуродованных тел свою бабушку. Опознать можно было только по истлевшей одежде.
Ниночка вернулась домой едва живая, она ничком легла на кровать и больше не встала. Девочка умерла через три дня. Её похоронили на Коминтерновском кладбище.

Когда в 1945 году Василий вернулся домой, то узнал: дом разрушен, мать расстреляна, две дочки умерли. Он прошёл всю войну артиллеристом от Воронежа до Вены. Его гимнастёрку украшали боевые награды, а матери и двух дочек больше не было. Пережить такое было почти невозможно.

Но жизнь продолжалась, надо было  строить дом, участок выделили. А когда дом был почти готов, то родился в семье у Ольги и Василия мальчик Александр. Было это в 1946 году. Мальчик лежал в опилках завернутый в одеяльце, там ему было мягко и удобно.

Прошло много лет, Александр стал взрослым человеком. Женился на моей родной тёте Галине, у них взрослая дочь и внучка. Но, когда приходит 9 Мая,  мы собираемся все вместе и едем на юго-западную окраину Воронежа. Идём страшной дорогой, которая оказалась последней для 452 воронежцев, подходим к плите с надписью Петренко Аксинья Антоновна и дата смерти — 1942 год, кладём скромный букетик цветов из сада на Рабочем городке на плиту. Стоим, молчим.

Мысленно пытаемся представить тот ужас, который творился здесь в августе 1942: немцы привозили людей в грузовиках - это были больные, находившиеся в больнице для гражданского населения, их заставляли ложиться вниз лицом в неглубокий лог и стреляли в затылок, следующий грузовик привозил новую партию, и те уже ложились лицом вниз на ещё не остывшие трупы...

И обязательно каждый год заезжаем на Коминтерновское кладбище, где рядом с аллеей мраморных и гранитных помпезных памятников почётным гражданам Воронежа, находится скромная могилка. С фотографии смотрит на нас девчонка с косичками, которой всегда будет 16 лет, которая не смогла пережить ужасы Песчаного лога.

Александр не видел свою бабушку и сестёр, он родился в 1946 году, после их гибели. Но память о них, о беззащитных жертвам фашизма, наших родных, наших Воронежцах не  доживших до Победы, живет в наших сердцах все эти послевоенные годы.
Пока мы помним их. Они живы. Светлая им память!


© Copyright: Ирина Арапова, 2011
Свидетельство о публикации №21110171393

Фронтовой медицинской сестре
Ольга Головенкина

Зинченко Валентине Ивановне, медицинской сестре,
выводившей из окружения полевой госпиталь,
с благодарностью посвящаю.

Синий сумрак, что вечер дарит
и немолчная песня ручья,
и разлив золотой зари,
 и весь мир - это ты и я.
Изумрудной травы ковер,
трели звонкого соловья
и рябин осенний костер -
- это все только ты и я...

взрыв снаряда вспорол тишину,
содрогнулись поля окрест.
Первым грудью встретил войну
легендарный, геройский Брест.

Первой радости не допев,
распростившись с детством вчера,
цвета горя шинель надев,
ты теперь - фронтовая сестра.

Посвист пуль, словно звон синиц,
кровь и боль и последний стон,
злые слезы из-под ресниц.
Что все это? Кошмарный сон?

Под рукой, как ручей - бинты.
" Что ты, миленький, помогу!",
жизнь солдатам спасала ты
подо Мгой, на кровавом снегу.

Сталинград, Севастополь, Ржев...
Откатилась война назад.
Фронтовая сестра, поседев,
все глядит на вчерашних ребят.
Снова чудится ей рассвет,
голубые во ржи цветы.
Через пламя военных лет:-
-"...этот мир. только я и ты..."
Этот мир, это памяти свет,
В этом мире никто не забыт.
Через грозы военных лет-
-"...Этот мир только я и ты"!


© Copyright: Ольга Головенкина, 2010
Свидетельство о публикации №11004134470

К Дню Победы
Вадим Константинов 2

                Как ни скажешь, всё как будто
                И обыденно, и пошло...
                Ведь словам, что пустоцветны,
                Настоящей нет цены!?.
                Но, как бабочки в альбоме,
                На своём распяты прошлом,
                Мы войной  давно прошедшей
                До Души обожжены!
                03.05.2011.
               
© Copyright: Вадим Константинов 2, 2012
Свидетельство о публикации №11205041871

Морщинки наших ветеранов...
Ольга Кореневская

Морщинки наших ветеранов... -
как, отголоски тех времён,
они прочерчены, как раны -
боёв неизгладимый сон.

В войне той дальней, страшной самой,
теряли близких, стар и млад.
Спасала жизни вера мамы,
её запечатлённый взгляд.

В окопах - с истовой молитвой -
и - из окопов - в страшный бой
шли пленники кровавой битвы
на амбразуру, на огонь!

Кто чудом выжил в той, Великой... ,
кто дожил до текущих дней,
донёс до нас в победном лике
морщинки памяти своей.

9 мая 2011,  5 мая 2012
Сочи

© Copyright: Ольга Кореневская, 2011
Свидетельство о публикации №11105103490


Стихи Геннадия Шеховцова «До синевы искусанные губы»
Наталья Меркушова 2

До синевы искусанные губы
И кровь по подбородку ручейком,
Он матерился яростно и грубо
И бил по койке сжатым кулаком...

Подбитый танк — прямое попаданье –
И темнота, и в памяти провал,
И тихий голос, горькое рыданье.
Ну вот и всё, герой, отвоевал.

Очнулся. Свет. Больничная палата.
Врачи вокруг кровати, суета,
А вместо ног красивого комбата -
Два жгучих окровавленных бинта.

Вот и прощайте, девочки-подружки,
Семейной жизни сладкие мечты.
Он сунул руку ночью под подушку
И ощутил прохладу пустоты.

Он вспомнил всех друзей погибших лица -
И слёзы на подушку. Не до сна.
Теперь вот он не может застрелиться,
И жизнь - не жизнь, кому она нужна?

А за окном уж март, и солнце светит,
И первый луч на стеклах заиграл.
А где-то там, под Ельней, в лазарете
Солдат советский тихо умирал.


© Copyright: Наталья Меркушова 2, 2012
Свидетельство о публикации №11205045846


Простой Солдатский треугольник
Елена Амосова

Солдат - парнишка молодой
С любовью к матери, сестре
Писал письмо с передовой…
Варилась каша на костре…
Дул зимний легкий ветерок,
Как будто не было войны,
(Затишье было на часок…
С войной теперь обручены…
Все-все: кто был и стар, и млад)
Но позабыл о ней солдат
На миг…он думал о весне,
О дальней милой стороне,
О доброй матери своей,
О красоте больших полей…
О первой пламенной любви,
О том, как пели соловьи…
Но там чума и здесь война…
И на висках уж седина
Не по годам… «Ну как вы там?
Читать ли Дашка начала?
Все буквы выучить смогла?
И починил ли деда крышу,
И что невеста в письмах пишет?
Надеюсь, не болеешь, мама,
Все так же ты в делах упряма?
…фашистам не даем покоя…
Вы просто ждите нас, героев,
Люблю, целую, обнимаю.
Себя беречь вас заклинаю…»
Сложив конвертик треуголкой,
Вновь улыбнулся... втихомолку
Он посмотрел по сторонам…
Писали письма по углам
Солдаты все…и по врагам
Бил их Солдатский треугольник,
ЧерпАя из советских хроник,
Победы... и врагов потери…
Им письма помогали Верить,
Всех эти письма согревали
От дум ужасных, от печали…
Роднили их…с родней сближали,
Чтоб духом парни не упали…
Но были в письмах похоронки…
«Погиб он на чужой сторонке
Во имя Родины, победы…»
А у войны одни лишь беды.
Без смерти не бывает войн, -
Не выпишешь ей, смерти, бронь.
Не выписать и не вписать!
Она умеет лютовать…
Она умеет убивать…
Война на то и есть война,
На всех она беда одна…
Простой Солдатский треугольник
В себе хранит так много хроник,
Таит историю святую
В годину люто-роковую
О всех героях той войны.
Так склоним головы, сыны
И дочери святой Державы,
Во имя подвига и славы.
 
2 05 12


© Copyright: Елена Амосова, 2012
Свидетельство о публикации №112050110753

Этот день Победы
Игорь Иванов 7

ЭТОТ ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Витька, качаясь от голода, шел по базару в надежде что-нибудь стырить с прилавка зазевавшегося продавца. Но продавцы были бдительны.
 
    Витька с тоской смотрел на булочку, которую продавала старуха и просила за нее три рубля. Но у Витьки сегодня не было трех рублей – ночью в милицейскую облаву попали все пацаны, которые жили в развалках разбомбленного «Дома пограничников»». И все общие деньги были у их атамана – Петьки. А булочки такие выдавали бесплатно в школе всем ученикам. А Витька в школу не ходил. Но читать и писать умел – отец перед войной научил, к школе готовил. Научил, а больше ничего не успел «три танкиста, три веселых друга», не сумели защитить город, и осенью город заняли немцы и отца расстреляли.

   Во время бомбежки, перед самым освобождением города в апреле 1944 года, погибла Витькина мать, Мать погибла, когда город был еще у  немцев, а хоронили  уже в освобожденном городе. Да и хоронить-то было некому: соседи сколотили гроб и на дрожках увезли маму, и закопали ее на старом кладбище. С тех пор Витька жил в развалке с несколькими такими же горемыками. И вот сегодня ночью «горемык» повязали, а Витьке удалось сбежать.

   Витька, чуть пошатываясь  уже несколько раз обошел рынок и наконец, ему повезло: он увидел  на обрывке газеты, раздавленные чьим-то каблуком, головки от хамсы*. Головок было много, они серебром переливались на солнце. Витька схватил добычу двумя руками и жадно съел эти растоптанные чьим-то грязным сапогом головки. Съел вместе с газетой.  Закусил веточкой пахучей сирени. Стало легче.
 Сегодня бы сказали: «ЖИЗНЬ УДАЛАСЬ».

    Он вспомнил, как перед войной, он плевался пенкой, если она попадалась в молоке, которым каждое утро его поила мама. И приставала с вопросами будет ли он, Витинька, яичко всмятку, или в мешочек? И закормила его мать до того, что Витька однажды, когда родителей дома не было, пригласил в дом всех дворовых детей и скормил им все запасы еды, что были в доме. Мать его поколотила, но пичкать продолжала.

   Воспоминания Витьки были прерваны радостными воплями сбежавших из милиции друзей по развалке. Здесь были все: и Зеза, и Чабур, и Гридас, и Мока, и атаман Петька.
 
Вечером, в развалке, развели костер и на нем напекли картошки, наварованой на военном продовольственном складе.

В том мае ночи были холодные. Беспризорная детвора улеглась спать в подвале, тесно прижавшись друг к другу.

Уже чуть рассвело, когда Витька проснулся от звуков стрельбы, раздающейся на улице.
- Наверное немцы вернулись, - подумал он.
Повскакивали остальные члены «шайки», все выскочили на улицу. Ликующие толпы людей заполнили её. Люди плакали, обнимались, смеялись, качали военных. Все, у кого было оружие, стреляли в воздух – салютовали ПОБЕДЕ!

В центре города целый день шел митинг.

Петька заметил, что Витька прислонился к стене и, слюнявя чернильный карандаш, что-то пишет на  обрывках газет. Но мешать не стал. И вдруг увидел на импровизированной трибуне Витьку. Тот стоял грязный, в лахмотьях,с развевающимися на весеннем ветру космами свалявшихся русых волос и, подняв руку с обрывками газеты, во весь голос читал:
Мать Родина, наша любимая,
Терпела ты много всегда.
В году восемнадцатом Юденич
С Деникиным били, терзали тебя.
Японцы на тебя нападали,
И Врангель бил с Крыма тебя.
Но эти невзгоды и бури наш
Выдержал русский народ.
У люди огромного мира
В тебе видят верный оплот.
Стихи потонули в буре аплодисментов.  Пацаны удивленно таращились на Витьку.

- Ты откуда…это про японцев …про Врангеля? – уже вечером в развалке «подельники» спрашивали Витьку.
- Отец рассказывал, да он и с Врангелем воевал.
- Ну, за ПОБЕДУ, - и Петька пустил по кругу бутылку водки, купленную за последние общие деньги.

Следующий ДЕНЬ ПОБЕДЫ, Виктор Александрович праздновал через двадцать лет      в 1965 году. Сталиным во все предыдущие годы этот праздник был отменен.
Бывший Витька, а ныне Виктор Александрович, работал начальником крупного цеха на оборонном заводе и вывез молодежь цеха в Севастополь.

Площадь Нахимова была заполнена народом. Парадом вышли корабли Черноморского флота. И когда на кораблях  при команде «В ПАМЯТЬ ПАВШИХ КОЛЕНА ПРЕКЛОНИТЬ!», экипажи кораблей опустились на одно колено, держа перед собой бескозырки, вся площадь Нахимова упала на колени.

В эту ночь Виктор Александрович написал вторые стихи в его жизни:
У МОГИЛЫ НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА
Факел сияет светом синим,
Спит Солдат Неизвестный здесь,
А к нему пришла вся страна
Вся Россия, чтоб отдать ему долг
Чтоб отдать ему честь.
Слушай, Солдат, где пал ты?
На каких фронтах воевал?
И быть может ты в Землю попал из-за парты
И любимой еще не знал? И быть может
Не так ты уж молод и быть может
Ты Зимний брал и в Гражданскую
Видел ты смерть и голод,
И Антанту с земли нашей гнал?
Сколько Вас Неизвестных  убито,
И сгорело в горниле войны!
Вас забыть? – Ничего не забыто –
В огне Вечном Вы вновь рождены!
Преклоняем пред Вами колени
И клянемся – на нашем пути
Пронесем через все поколенья
Мы частицу огня в груди.
Факел сияет светом синим,
Спит Солдат Неизвестный здесь,
Ну, проснись, дорогой – Россия
Отдает тебе долг, отдает тебе честь.

*Хамса - черноморская рыбка.
**"три танкиста, три веселых друга..."- слова из предвоенной песни.


© Copyright: Игорь Иванов 7, 2012
Свидетельство о публикации №21205030536


Абрикосовый год в Керчи
Андрей Тесленко 2

             В посёлке «Старый карантин», как его называют керчане, мало что изменилось после Великой Отечественной войны. Такие же тихие улочки, утопающие в зелени садов, белые домики, огороженные невысокими  каменными заборами. По старинке дома и заборы белят известью, от чего и  на душе становится светло и чисто. В синем небе летают  горлянки  и тревожно кричат: «Чекушку, чекушку!»
             На маленькой кухне, с небольшими окнами готовит обед моя бабушка – Бок Евгения Ивановна.
             – Бабушка Женя, а генерал-фельдмаршал Федор фон Бок, не наш ли родственник? – спросил я её, улыбнувшись. – Его в июле сорок второго года отстранили от командования группой армий «Юг», за  осуждение войны и Гитлера. Как не расстреляли – удивительно?..
             – Был бы родственник, не допустил бы такого горя нашей семье, – грустно ответила она и присела на табурет, глубоко вздохнув. – Немцы мы немцы, да не те!.. У меня папа Иоганн Генрихович был обыкновенным плотником, а не аристократом.
             – Так семья фон Бока вместе с ним погибла от  бомбёжки английского самолёта в самом конце войны, – сказал я, зная, о чём думает  бабушка. – Бог всё видит…
             – Расскажи  бабушка, что случилось, – попросили внуки.
              – Летом  сорок второго года, как и сейчас, был абрикосовый год. Деревья стояли зелёно-оранжевые, густо усеянные большими абрикосами. Фрукты изредка падали на землю, радуя  голопузых ребятишек и молоденьких солдат, – начала вспоминать про войну Евгения Ивановна.
             Время обеда. Жара. Воздух раскалился до невозможности. Только лёгкий, свежий ветерок с моря  давал возможность дышать полной грудью и наслаждаться наступившей тишиной.
              Младшая сестра Аня, выпускница школы, легла на койку, раскрыла книгу, распрямила согнутый листочек,  и начала читать прерванный бомбёжкой роман. Бабушка Маша укачивала внучку, заплаканную после холодного бомбоубежища. А я попросила солдат начистить картошки. Время к обеду. Соседи  возвращались домой из бомбоубежища в каменоломнях. Пронесло. У  нас на постое,  квартировалось семь юных   офицеров. Рядом находился штаб. А Рая, старшая сестра, вернувшись домой, забеспокоилась... Собрала детей и повела семью обратно в убежище.
           – Рая, ты что, с ума сошла? Налёт кончился,  а ты  обратно в каменоломни. Все тихо, что с тобой? – спросила я сестру. – Зоя, Жора домой, домой! – закричала  я.
          На улице  младшая сестрёнка Зоя, взяв в руки прутик, загоняла  напуганных  гулом сирен и самолётов кур во двор, которые, одуревшие от шума, разбегались в разные стороны.
           Братишка  сидел на каменном  белом заборе и смотрел в небо. Сорвав горсть сладкой шелковицы, он никуда не спешил. Измазав ягодой руки и лицо, пристально смотрел вверх.               
             – Всё, шабаш, кончился налёт, улетели черти! Нет, нет вон ещё один, да так низко идёт! – кричал он.
            Зоя загнала живность во двор и о чём-то спорила с офицером. Он психанул  и перед самым носом захлопнул дверь, оставив сестрёнку на крыльце.
          –Жора, слазь, – сказала она.
          – Да подожди ты, к нам летит!– огрызнулся мальчишка.
          Самолёт медленно, на низкой высоте, как воздушный змей, подлетал в нашу сторону. Сердце замерло, потом бешено забилось. Самолёт  закружил над нашим домом, опускаясь, всё ниже и ниже. На крыльях  отчётливо были видны красные звёзды.
          – Да наш это, наш! – прокричал Жора. – Вон и на хвосте звезда.
           Самолёт напоминал наш  кукурузник. Отлегло от сердца. Мы дружно замахали руками,   весело улыбаясь.  Он сделал ещё круг, махнул нам крыльями и пошёл на дом.
            В это время офицеры приводили себя в порядок. Дверь дома была закрыта. Слышалось, как бабушка укачивает маленькую внучку: «А-а-а, спи ласточка, спи, всё прошло!» И вдруг вспышка, хлопок, всё пропало. Я ничего не помню. Очнулась. Передо мной страшная картина. Зоя, засыпанная землёй и камнями: одна голова торчит, пошевелиться не может. Дома нет: один фундамент и печка. О ужас… Я где-то наверху…
           – Мама, доченька, сестра, – простонала я и опять потеряла сознание.
           – Рая, Рая ваш дом разбомбили! – дико кричали соседи.
           Рая бросила детей и стрелой побежала обратно к дому. Увиденное горе привело её в шок. Тишина. Стоны… Нарастающий шум  осыпающихся абрикосов. Дома нет, всё засыпано сплошным оранжевым ковром фруктов, так похожим на кровь. У неё помутилось в глазах, закружилось голова. Навстречу ей полз старлей: половины туловища не было. Кишки тащились по пыльной дороге, оставляя кровавый след. Он с трудом из последних сил, вцепившись пальцами в землю, поднял взгляд на поседевшую женщину. Пыль медленно рассеивалась после только что прогремевшего взрыва, превращая  всё яркое живое в серую мёртвую грязь.
             – Рая, Раечка добей меня, Рая! – хрипел офицер, глубоко вздохнул и уронил голову на дорогу.
              На каменном заборе сидел белый как извёстка от дома Жора и что-то бешено орал. Рая увидела  голову  Зои, подумала, что её оторвало. Девочка  застонала. Сестра с остервенением  голыми руками стала её откапывать. Прибежали соседи, военные.  «Жива, слава Богу, жива!» – шептала и  плакала Рая.
             Я кричала на самой вершине дерева, оставшись в одной комбинации, обезумевшая  от происшедшего  взрыва. Меня взрывной волной, закинуло на самый верх акации. Очнувшись, я с верху  смотрела на всё это безумие. В голове крутилось и шумело в ушах. «Живы  ли родные?» – звучал громом один и тот же чудовищный вопрос.  Слезть вниз не получалось. Я, обессилевшая, то и дело теряла сознание.
             – Доченька, мама, сестра! – снова и снова шептала  я, придя в сознание, пыталась слезть вниз к дому.
             Приехали пожарные, сняли  меня с акации.
             С ушей лилась кровь. Тело всё исцарапано, в ссадинах и кровоподтеках. Слава Богу, жива.
              Начали разбирать завалы. Всё увиденное заставляло дрогнуть даже мужественные сердца военных. Люди плакали, проклинали войну, немецкого  лётчика, его самолёт, Гитлера и  Сталина…
               – За что Господи, за что? – причитали оставшиеся в живых  родные.   – Как ты мог допустить это?..
               Все кто был в доме, погибли. Тела были целы. Погибла бабушка Мария, осколок попал прямо в сердце, в  руку,  которой  обнимала внученьку. Так  и осталась сидеть, склонившись над убитой внучкой. Погибла доченька Женя. Осколок попал в маленькую голову. Даже крови не было. Так и не успела бабушка её укачать. Смерть опередила её.  Погибла десятиклассница сестра Аня, так и не дочитавшая свой роман. Осколок прошёл сквозь книгу, разорвав сердце молоденькой девушки. Погибли все семь офицеров и тот старший лейтенант, который переодевался и, закрыв дверь, спас этим нас от гибели
              – Вот такая судьба! Вот такое горе! Как жить? – закончила свой рассказ бабушка  Женя.
              – А дальше, что дальше, расскажи, пожалуйста?! – тихо попросил  внук.   
              – Прямо в огороде, в нескольких шагах от  развалин нашего дома, выкопали две могилы. Одну, маме, доченьке и сестре, другую всем погибшим офицерам.  Наши военные вечером  ушли. Стремительно наступали фашисты. Бомбежка за бомбёжкой, да ещё не понятно,  откуда начали по нам стрелять немцы. Заходили уже в посёлок. Спрятались в могилы. Переждали. Выкопали, как могли женщины, неглубоко, где-то около метра. Завернули в ткань своих родных, а на офицеров не хватило, прямо так и положили. Штабные военные, не задерживаясь, ушли. Гробов не оставили. Даже не похоронили, – так спешили. Присшлось хоронить всех самим.  Вот такое горе.
              Офицеры предполагали, что разбомбил нас самолёт - разведчик. А попали в наш дом по ошибке, со штабом перепутали, который стоял рядом.  Осколочная бомба взорвалась, не долетев  несколько метров до земли, уничтожив всё на своём пути. Как мы остались живы, ума не приложу. Такая судьба! Фотографии с нашего семейного альбома находили за железной дорогой, в нескольких сотнях метров от нашего двора. Не стоял бы рядом штаб, остались бы мы  целы, невредимы.
            Керчь несколько раз переходила из рук в руки: то советским войскам, то фашистам.  И что интересно – немцы эвакуировали население перед боем, а русские никогда!
            Я не хотела жить, хотела убить себя, но маленький брат Жора и сестрёнка Зоя, не дали мне совершить этот грех. На кого бы я их оставила, ещё дети. А у старшей сестры своих ребятишек трое, младшая её доченька, ещё до войны умерла. Так и воспитала их, как своих детей.
Вернулся  с войны  муж. Построил новый дом. Я родила трёх девочек. Назвала двоих детей в честь погибшей  дочки и сестры. Исправила эту чудовищную несправедливость, которую принесла война. Бабушка, девушка, девочка, невинные создания, так жестоко вырванные из жизни, продолжают жить в лице моих трёх  прекрасных дочерей:  Жени, Ани и Гали.


Прошло шестьдесят лет, могилы так и остались на месте. Пойдет  бабушка Женя на огород, поработает, сядет на лавочку, вытрет рукавом набежавшую слезинку, поговорит с матерью, сестрой, убаюкает дочку…  Всегда чисто, всегда прибрано. Летом живые цветы растут прямо у могил.
            – Ни к кому каждый день не ходят, а я хожу, так и находимся по соседству. Поговорю с ними, мне легче, –  продолжила рассказывать, всплакнув от воспоминаний, бабушка. – Да и родные как в гости придут, обязательно подойдут помянуть. Да и им, безвинно убиенным, легче на том свете, когда помнят и  поминают. Пока жива я  и они как живые, рядом. Как мы будем относиться  к своим  умершим  родным, так и к нам  потом будут  относиться  дети  и  внуки.  А  памятника нет, где денег взять?  Пенсии  на еду  и  лекарства  не  хватает. А как зимой без угля сидеть? Хоть  Крым, а зимой ветра, дождь со снегом, сыро и холодно. Говорят у немцев такая пенсия, что потратить не могут. А у нас у победителей, только чтобы  не умереть с голода. Да и как погибших военных звать не знаю.  Похоронили вместе с документами. Фашисты пёрли со страшной силой. Бомбили каждый день, не до этого было.  Мы спешили, очень боялись, что придут фашисты. Что будет?
О могилах знали все соседи, вся улица. Услышала об этом одна самая умная, «правильная» женщина, как она себя считала. Написала куда следует. Пришли какие-то,  бесцеремонные люди. Налетели, как стервятники когда-то… Оттолкнули как врага  бабушку. Облаяли, нахамили, нагрубили бедной женщине. Выкопали  мощи  офицеров и перенесли в братскую могилу. Всё на глазах  у  потрясённой бабушки.
            – А своих родичей, вы за свой счёт хороните, если хотите! – с издевкой выдавил из себя гнилые слова, по-видимому, начальник, и с чувством хорошо выполненного долга, пинком, как фашист когда-то, распахнул калитку.
             Долго плакала бабушка, от обиды, от хамства, от людской подлости, от не - благодарности и непонимания тех, кто у власти. Как будто заново пережила весь ужас прошлой трагедии. Чуть не умерла, долго болела, поднялось давление, защемило сердце, сдавило голову. Пульс зашкаливал, молотком бил в виски, но небеса дали ей долгую жизнь. Господь всё понял и оценил. Он  дал хрупкой женщины сил, чтобы пережить все те страдания, которые выпали на её жизнь. Бабушку Женю любят и уважают родные и близкие, соседи и знакомые. Все кто знает Евгению Ивановну, считают её эталоном женщины во всех отношениях. Родные предлагали перезахоронить маму, сестру и дочку, но баба Женя  сказала:  «Похороните вместе со мной. Умру, что хотите, то делайте, а пока  Господь даёт жить: как никак девяносто лет уже… Пусть будет всё по-прежнему!»
             Тихо заплакав,  бабушка, встала, пошатываясь, с трудом  передвигая ноги,  пошла, собирать абрикосовую паданку. Весь двор был застлан красивым абрикосовым ковром. С деревьев  густо покрытыми ярко-оранжевыми плодами, падали и падали фрукты, напоминая  нам живым о том горе, которая перенесла наша семья в годы войны. Опять  абрикосовый год, он не часто бывает.
                2002
               
© Copyright: Андрей Тесленко 2, 2009
Свидетельство о публикации №2908200002


Керчь
Анатолий Бешенцев
                Керчь

Ночные раскаты июльского грома...
Канонада... всплыли рассказы отца:
Вдали от родного тамбовского дома
По Крыму шагал он в шинели бойца.

В те горькие, чёрные дни отступленья
Прижал их у пирса под Керчью фашист,
Грузились на транспорт - он был их спасеньем...
Разрывы снарядов и бомбовый свист...

Кипела вода от горячих осколков,
Лезли на узкие, скользкие сходни...
Тонули... всплывали, и было их сколько -
Верно, никто вам не скажет сегодня.

От страха безбожники Бога взалкали:
Средь стонов и криков, оторванных рук
Тут знаменьем крестным себя осеняли
Бойцы, нетрусливый в боях политрук.

Война... эти горькие, славные даты...
Я вспомнил язвительно-точное тут:
Врагу города уступают солдаты,
И лишь генералы их с ходу берут.

А "Юнкерсы" выли из адова круга,
Рвануло воронкою рядом с отцом:
И всё, что осталось от лучшего друга -
Сапог, кисть руки с обручальным кольцом...

Ах, ужалит змеёю родных злая весть -
И мать, и жену, и седого отца:
"Храбро муж Ваш и сын пал за Родины честь,
Свой выполнив воинский долг до конца".

...Сам стою на вершине горы Митридат,
Солнце не радует, Чёрное море -
С обелиска глядит тот убитый солдат,
Близких его неутешное горе.

Митридат! Ты видел десант Эльтигена
С той огненной, Малой, у моря земли:
Морского прибоя кровавая пена
С волной возвращалась в холодный пролив.

Увидел глазами Поэта я море
И берег, в дымке далёкой, Тамани,
Казалось: со мною,
                воскресший Печорин
Переживает мгновенья той брани.         

Железо и кровь у меня под ногами,
Вдали - лабиринты святых катакомб,
Где тысячи дрались в подземках с врагами
Под пулями, газом и взрывами бомб.

Вглядись, современник, ты в небо ночное:
Войны распроклятой, народным гонцом,
Там малой планетой блеснёт астероид  *
С аджимушкайским печальным лицом...

* В 1974-ом году была открыта планета-астероид,
   которой дали имя "Аджимушкай"

                22 июля 2000 года


© Copyright: Анатолий Бешенцев, 2010
Свидетельство о публикации №11004267736



Фотография, где ты смеешься... к Победе!
Любовь Ушакова

        На фото папа - 1937г.

          К 100-летнему Юбилею Солдата – моего отца
            Кутявина Афанасия Филипповича.

Фотография, где ты смеешься,
Стопка водки с краюхой хлеба.
-Здравствуй, папка! - Ты отзовешься
Белым облаком с синего неба.

Посидим мы вдвоем,-
                -Не грусти…
Я накрыла на стол два прибора.
Прикурю сигарету,-
                - Прости…
Не нашла я тебе «Беломора».

И, лаская твои ордена,
Вспоминаю родного героя…
Чтобы я, в этой жизни была,
Ты, домой возвратился из боя.

Чтоб смеялась, читал мне стихи,
И таскал иногда на закрошках.*
Защищал, отпуская грехи,
Когда я оступалась немножко.

На покос с тобой шли, далеко,
Там косили траву вперегонки,
А устав, пили мы молоко,
От кормилицы нашей, буренки.
……………………………..
……………………………..
-Подожди,- я поставлю свечу,
Помолюсь и поплачу, быть может…
Поседела Победа!
                Молчу…
Значит я, твоя доченька, тоже.

И во всем ты, примером мне был
И героем, по всей своей жизни…
В 43-м… на  землю пролил
Свою кровь, защищая Отчизну!

Две гвоздики  тебе подарю,
Солнце, небо, зарю,
                Не жалею.
-Хочешь? Песню о маме спою.
К Вековому, тебе, Юбилею!
                20.04.2010

*На закрошках, - (диалект) тоже, что на закорках.
               


© Copyright: Любовь Ушакова, 2010
Свидетельство о публикации №11004206958
http://www.stihi.ru/2010/04/20/6958
(Фотография по ссылке)

День Победы. Все помнят голод и невзгоды
Валентина Одинец
ГОЛОД

Все помнят голод и невзгоды.
Народ хлебнул в войну всего.
Порой в ненастные те годы
Почти не ели ничего.

"По - рытому" в поля ходили,
Где всё колхозник пропахал!
Чуток картошки находили,
Что он случайно оставлял.

За жмыхом мы под солнцем жарким
Стояли целый день с утра.
Он был для всех таким подарком!
Его вся грызла детвора.

Кусочек свёклы нам дарили
И был он слаще леденца!
Головку сахара купили
И счастью - не было конца!

Я помню праздник - День Победы!
К нам в гости тётушка пришла
И ложку солнечного мёда!
На блюдце к чаю налила.
09.05.08

© Copyright: Валентина Одинец, 2012
Свидетельство о публикации №11202113404
http://www.stihi.ru/2012/02/11/3404
(Иллюстрация по ссылке)

День Победы. Русь моя!
Валентина Одинец
РУСЬ

Волга - мать и батька - Дон
Да ростовский перезвон.
Новгородская ладья
Да татары, да князья.

И пожар родной Москвы!
Ополченцы роют рвы.
Ленинграда голод злой
Сталинграда страшный бой.

Над Рейхстагом - алый стяг!
И повержен лютый враг.
Возвращение домой
И салюты над Москвой!

И широкие долины
И бескрайние равнины,
И ракеты над страной,
И Гагарин - наш родной!

Русь моя! Ты вся во мне!
На сибирской стороне,
И на волжских берегах,
И на всех твоих морях!

Ты и в заводи Оки,
В Богородске у реки.
В дорогих нам образах
Со слезами на глазах!
09.05.07

© Copyright: Валентина Одинец, 2011
Свидетельство о публикации №11103274861
http://www.stihi.ru/2011/03/27/4861
(Иллюстрация по ссылке)


День Победы. Первый бой. Осень 41года
Валентина Одинец

по рассказу ветерана войны
Тарасова Н.М. осень 1941г.
Из книги " Дар судьбы"

ПЕРВЫЙ  БОЙ

Под Истрой много эшелонов.
Зенитки - бьют! Бомбёжек - вой!
Курсантов сразу из вагонов
Недалеко ждал первый бой.

В окопах - слякоть, грязь и холод
И трупы немцев прямо тут,
И плащ-палатка стала колом
И глаз нельзя всю ночь сомкнуть.

Под утро танки! Или снится?
Считали: восемь, девять их,
А за ребятами - столица!
И три снаряда на троих.

А танки ближе, лязг и грохот!
И, наконец, приказ - Огонь!
И мальчики под нервный хохот!
В упор стреляли пред собой.

Три танка сразу загорелись.
Другие - повернули вспять.
В свой первый бой - бойцы сумели
Москву от немцев отстоять!
14.02.11

© Copyright: Валентина Одинец, 2011
Свидетельство о публикации №11103248320
http://www.stihi.ru/2011/03/24/8320
(Иллюстрация по ссылке)


Дети войны. Абрикосовый цвет
Анатолий Цвик

        Шла первая мирная весна. В Украине все времена года хороши с её мягким климатом, но в конце апреля и май,  неповторимы. Лазурная чистота глубокого неба, прозрачный свежий воздух. Тишина.
        Утром, полусонный, в одних трусиках, я бежал к сараю по своим делам. Пригнувшись, я пробирался под кроной абрикосового дерева. Роса, выпавшая ночью, заставляла двигаться очень  аккуратно. Проявив неосторожность, я зацепил головой за ветку. Бросив беглый взгляд  вверх, я застыл завороженный. Всё дерево было в цветах! Миллионы цветов! Ровная, могучая розово-белоснежная шапка. Зрелище невероятное! После казахстанских степей, я впервой увидел цветущее дерево. Это был подарок природы. Настоящая сказка. Красота.
       Забыв, зачем я пришёл за сарай, не задумываясь, сломал самую красивую, сплошь усеянную цветами ветку и бросился в дом. Мне хотелось сделать маме приятный сюрприз, поздравить с Первомаем. Все последние годы я не видел на мамином лице улыбку. Радости. Вся в заботах, с нескончаемыми проблемами. Я радостный забежал в дом. Окликнул маму.
       Мама, с утра занятая хозяйственными делами, не спеша обернулась. Её лицо вытянулось. Взяв из моих рук ветку, посмотрела отчуждённым взглядом, что-то вспомнила  и вдруг заплакала. Заплакала горько, с болью. Я не помню, чтобы мама плакала, а тут такое. С первых дней войны как мы, четверо малышей остались только с ней, без отца, она была собранная, строгая, решительная, внимательная к нам, всегда в действии. Она не плакала, когда нам нечего было есть – находила, кормила. Она не плакала, когда в доме замерзала вода – жгла всё, книги, мебель, но нас согревала. Она не плакала, когда отстала от поезда, который нас увёз в неизвестность. Догнала, нашла нас. Но эти слёзы у себя на родине, дома, зачем? Это были слёзы окончательно измученного человека, уставшего от непосильной ноши. Это были слёзы, накопившиеся за долгие трудные годы войны. Мама плакала. Я стоял возле мамы в растерянности. Я стал понимать, что сломанная ветка абрикосы напомнила маме довоенные годы и принадлежала дереву, уцелевшему от вырубки немцами сада. Сада посаженного отцом. Мама плакала. Поплачь, мама. Накопившиеся, за долгие годы войны слёзы, как вешние воды рвут плотину, прорвались наружу. Воспоминания, горечь безвременных и безвозвратных потерь нахлынула на тебя лавиной. Поплачь, мама. Я понимаю, мы остались одни.   Горько и больно. Поплачь.
        Прошли годы. Мамы уже нет давно. Каждую весну, когда цветёт сад, я вспоминаю сломанную ветку абрикосы и горькие мамины слёзы.      
 
© Copyright: Анатолий Цвик, 2010
Свидетельство о публикации №21005170257

Ко Дню Победы посвящаю
Людмила Позняк

В бывшей  хате  нашей,
Устроен  лазарет.
Раненых  спасали,
Ночью и  чуть  свет.
  Моя   тетя  юная,
  Сестричкой    была,
  Как  могла  старалась ,
  Больных  берегла.
     Перевязки  делала, поила  водой,
     Добрым  словом,  ласковым ,
     Давала  настрой.
 Ты война  проклятая,
К  нам  зачем  пришла,
Белорусь  родимую,
Кровью   залила.
       Так  она  спасала,
       Раненых  солдат.
       Радовалась  выжившим,
       Плакала  что» спят».
Молодой  солдатик  у  окна  лежал,
Тяжело  был  ранен,
Бедненький, стонал.
И за ним  ходила  каждый  день  она,
Господа  просила,  сберегти бойца.
   Но  так  уж  угодно, было  Господу,
   Забрать  во  святыню,  не предать  аду.
   И с  предсмертной  просьбой,
   К  тёте   обратясь,  отослать  бумаги,
   Она  поклялась.
     -«Может   ты  подруга,
       Иль  жена  его,
       С  радостью  мы  примем,
       За  сынка  своего!»
  -«  Но   ему  никто  я:
      Был  такой  ответ.
     « Помогала  раненым,
      Я  несла  им  свет,
Очень  тяжко  ранен…
Рядом  я  была,
Только  уж  простите,
Что  не  сберегла!»
   Очень  добрый   славный,
   Ваш  сыночек  был.
   Вот  все  документы,
   Сохранить  просил.
Вот  я  и   послала,
Все  что  он  просил.
Память  его  светлую,
Еще  раз  почтим!
   А я  вам  желаю,
  Долгих  -  долгих  лет,
  Поклон  земной  защитнику .
  От  меня  привет.
    Сколько   славных  воинов,
    В  брани  полегло.
    Сколько  б  новых  жизней,
    Радовать могло!
     Мы  светлую  память,
     Будем  сохранять,
     И войны  не  дай  Бог,
     Никому   не  знать!


май  2012  года


© Copyright: Людмила Позняк, 2012
Свидетельство о публикации №21205010670

Минута тишины
Людмила Легчило

Минуту зыбкой тишины,
Что повисает перед боем,
Ждёт фотокарточка жены,
В кармане, сложенная вдвое,

Чтоб поместилась в партбилет,
И чтоб осталась не измятой…
На обороте: «20 лет,
Илье» и… памятная дата.

Сейчас команду отдадут,
Но память выхватить успела:
У дома сад, а в том саду
Сынишка с вишенкою спелой…

Ну, вот теперь не страшен бой!
И свиста пуль совсем не слышно.
Солдат встаёт закрыть собой
Жену и мальчика под вишней…
..............................................
Склоняясь к Вечному огню,
Дань отдаю не только деду…
 
Я фотокарточку храню –
Ту, что приблизила Победу!
2009г.

Мой дед Захаров Илья Иванович защищал ДОРОГУ ЖИЗНИ.


© Copyright: Людмила Легчило, 2009
Свидетельство о публикации №1904305168
http://www.stihi.ru/2009/04/30/5168
(Иллюстрация по ссылке)


Штрафная рота
Людмила Легчило

Штрафная рота – воины в кавычках –
Рванулась в бой,  и… в бога, душу, мать!
Теряя жизнь – вот, русская привычка –
Всегда, всердцах святое поминать…

И кровь у фрицев застывала в жилах,
И у своих, кто следом цепью шел,
И в рукопашной ощущенье жило,
Что нечисть стёрта будет в порошок.

В живых остаться зэку – шансов мало:
Не только дула в спину в бой вели…
За Ереван, за Киев, за Самару
Роняли жизни в снег и в ковыли.

Штрафная рота - сплошь «враги народа»-
Рванулась в бой... За землю враг держись!
На смерть идут бойцы иного рода.
Наград не будет, …если только жизнь…
2009г.


© Copyright: Людмила Легчило, 2009
Свидетельство о публикации №1905072466
http://www.stihi.ru/2009/05/07/2466
(Иллюстрация по ссылке)


На Самбекских высотах
Кнарик Саркисовна Хартавакян

                Светлой памяти дяди –
       Давида Вартевановича Хартавакяна*
        и всех земляков-дончан, погибших
     на Миус-фронте и Самбекских высотах

Под свет прожекторов, слепящих яро,
Как под прицельным вражеским огнём,
Взять высоту подмостков-крутояра
И праздничным, и поминальным днём…

Приветствовать вернувшихся с Победой,
Стихом в сраженьях павших помянуть,
Веленье Божье слыша «Боль поведай»,
С пути их истин вечных – не свернуть!

Не осквернить безверьем идеалы
И не отречься от чистейших душ,
Не рушить фальшью статуй пьедесталы
Под фейерверк, салют, бравурный туш…

Подставив сердце – ветру ли, шрапнели,
Возвысить голос в песнь, речитатив
И чуять: души павших в нём запели,
С ним слился трепет слёзы льющих ив.

Он, мелодично-звучный и упругий,
Как будто реет птицей над людьми,
Чьи деды, дяди или братья, други
На склонах этих полегли костьми.

Здесь, на кровавых рубежах Миусских,
Здесь, у Самбекских вздыбленных высот,
Сражалась рать парней – армян и русских,
Устлавши твердь земли за взводом взвод.

… Лавины поднимаемых в атаки
Шли под огонь – косил их пулемёт,
Сражали снайперы их, мяли танки, –
Но шли к высоткам, выкрикнув: «Вперёд!»

Коль застилали склоны и лощины –
Из ближних сёл армянских смена шла;
Юнцы прощались с жизнью, как мужчины, -
Боль матерям, невестам сердце жгла…

Хоть ждали в сёлах «без вести пропавших»,
Коль не сыскался в битвах медальон…
Десятки тысяч юных, жизнь отдавших,
Чья кровь стекла в Самбек, Миус и Дон!

Здесь, на Миусских рубежах кровавых,
Здесь, на холмах самбекских и полях,
Не молкнет гром боёв святых и правых,
Дождь слёз блестит на ивах, тополях...

Но, не расслабив голос горьким плачем,
Стою над кручей – жгут прожектора.
В моём ли гласе, что переиначен,
Тысячекратное звучит «Ура!»?

Бойцов ли души мощь свою придали,
Подняв над высотою на крыла?..
И, оглашая внемлющие дали,
Я доблести их нотки обрела.

Тугие силы влили в меня ветры,
Сердец отважных укрепила мощь…
Вещать бы правду их – на километры,
Бессмертья факел их неся сквозь дождь,

Плывя сквозь дали и летя на крыльях –
С обретшими бессмертье под крыла,
Умножив и соединив усилья, –
Чтоб вечной память о бойцах была!

Чтоб на извечных рубежах державных,
У покорённых выспренних высот,
Не молкла песня о героях славных,
Достойных гимнов, и баллад, и од.


30 августа 2007 г., 2 сентября 2007 г.
Самбекские высоты – с. Чалтырь.


© Copyright: Кнарик Саркисовна Хартавакян, 2010
Свидетельство о публикации №11004123310

Евгений Ворожейкин
Из дневника

Евгений Ворожейкин, почетный гражданин Обнинска, преподаватель Обнинского института атомной энергетики, мой учитель. Ушёл на фронт добровольцем в 1942 году, закончил войну в Берлине. Когда удавалось, вёл фронтовой дневник, хотя это было запрещено.
Вот некоторые записи из его дневника. Это абсолютная правда о страшной войне и человеке на ней.

18 апреля 1945 года.
По тревоге едем вперед по небольшой лесной дороге. Слышу - летит наш самолет, а потом - ломаются деревья и стало тихо. Оказывается, в воздухе был ранен в голову наш летчик - капитан, потерял сознание и приземлился в мелком лесу. Наша братва быстро осмотрела самолет и посмотрела, нельзя ли чего-нибудь стянуть. Самолет не жаль, а вот человека жаль.
В нашей бригаде танки большие - ИС ("Иосиф Сталин"), поэтому они ломают такие деревья, что дай боже. Вот за этими-то танками мы и едем теперь по густому лесу, по таким дорогам, которые немец не знает.
Мы направились в местечко Гросс-Луя. С левой стороны хорошо видно, как идет бой за переправы через речку Шпрее. Через мост тянутся один за одним наши тяжелые танки, которые идут в прорыв. На мосту шныряют немцы, но наши никаких мер не принимают, почему - не знаю. Около моста пришлось ждать три часа, пока пройдут танки. Вот уже третью ночь приходится мало спать - это потому, что стремительное наступление.         .
19 апреля 1945 года.
Еще не рассвело, а уже сыграли подъем по тревоге к выезду за ж/д мост. Мы едем к переправе через реку Шпрее. Немец находится в полутора километрах. Ночью он мосты обстреливал, но утром молчит. Как только переправились, я сейчас же из Шпрее набрал воды, хоть и мутной, в кухню. Это большое дело, что русские уже пьют воду из реки, которая течет через столицу Германии Берлин.
Только заехали в деревню Страдов, солдаты - по домам, наводить свои порядки. Мои хлопцы поймали уже свинью и барана. Танкисты, глядя на мою кухню, говорят, что теперь она уже не нужна. Пусть отдыхает. Теперь есть что кушать и без нее.
Я спросил у начразведки бригады капитана Жуковского, далеко ли еще нам сегодня ехать. Он мне ответил, что будем ехать, пока не встретимся с союзниками. Интересная встреча произошла у повара Буслаева со своим дядей, которого он не видел около шести лет. Остановились рядом машины, и он спросил у сидящих в кузове: "Знаете или нет лейтенанта Буслаева?" А он сидит в кабине машины.
Когда налетели самолеты противника на нашу колонну и стали обстреливать, мой шофер убежал. Остался я один. Все кричат: "Машину гони!" Я сел за руль, но у меня ничего не получилось. Хорошо, что прибежал гв. ст. сержант Азерин, который сел за руль и погнал машину.
В Притцене мы получили новое направление движения: не к союзникам, а строго на север, на западные окраины города Берлина. Около местечка Реддерм на нас налетело около двух десятков "мессеров", которые сильно бомбили дорогу впереди. От бомбежки я не знал, куда спрятаться, потому что кругом лес, да притом он горит у самого корня.
Поехали дальше, объезжая машины, на которых еще продолжают рваться боеприпасы. В этом лесу мы встретили караван мирных жителей, которые едут со своим барахлом домой. Хотели мы их подрастрясти, но нам не дал гв. лейтенант Голария, который сказал, что уезжаем.
Нашему дивизиону приказали занять огневые позиции на окраинах города Колау. В городе еще в кое-каких домах немцы. В этом городе четвертая танковая армия соединилась с третьей танковой армией генерал-полковника Рыбалко.
Некоторые наши хлопцы ходили к русским девушкам, которых сегодня освободили. Ни одна не отказала русскому солдату в первую ночь освобождения.
20 апреля 1945 г.
Через 15 минут после подъема покидаем город Колау и едем в Лукау. Дорогой на Лукау полковник Франченко приказал старшине Туркатову расстрелять фрица, переодетого в штатскую одежду. Он ехал на велосипеде по лесной дороге, по которой ехали мы. Туркатов его обыскал и из автомата выстрелил ему в живот. Он быстро с криком упал. Я взял свой карабин, наметился ему прямо в голову, выстрелил. Так я первый раз видел, как расстреливают людей и сам первый раз принимал в этом участие.
Мы должны сделать глубокий рейд в тыл врага, который противник не ожидает. Бригадой нашей командует гвардии полковник Герой Советского Союза Фомичев. Чтобы дорогой не напутать, наша бригада имеет свой дорожный знак Д-4-Ф. В деревнях нас особенно хорошо встречают французы, поляки, русские. Все стоят на дорогах и от радости кричат, и так хотят нас расцеловать, но мы едем без остановки. В лесу мы сделали на машине белые кресты - это условный знак с нашими союзниками.
Уже стало темнеть, когда мы поехали на Юниртдорф. Там было много немцев и они подожгли два наших танка фаустпатронами. Завязался бой. В этом месте большая ж/д станция, на ней оказался эшелон танков, но он успел уйти. Очень муторно было слушать тревожные гудки города Луккенвальде, в этих гудках слышно было голос немцев: час расплаты настал и русские идут до нас. В большом напряжении пришлось провести всю ночь. Гудки гудели до самого утра, пока их не заглушили наши войска.
21 апреля 1945 г.
Утром нашему дивизиону было приказано дать залп по станции и центру Яниндорфа.
Деревня почувствовала, что такое русские "катюши". На дороге ведут шесть пленных фрицев. Вдруг едет на "виллисе" командующий четвертой танковой армией генерал-полковник Лелюшенко. Он остановился около пленных, подозвал меня и сказал: "В расход", а сам поехал дальше. Мы их завели в лес и расстреляли. Я расстрелял молодого фрица с 1929 года. Он твердил, что он ничего не делал, но для нас приказ генерала есть приказ.
Утром видел первый самолет союзников, который бросил две светящихся ракеты. Комдив из города привез много варенья.
Едем туда за трофеями на "студебеккере", за старшего гв. ст. л-т Серебряный. В центре города всё разбито нашими снарядами, много валяется трупов мирного населения, но больше трупов немецких солдат. После погрузки пошли лазить по квартирам. В крайнем домике Александров и я обнаружили скопление немецких баб...  Машина политотдела бригады заехала в г. Мукау прямо к немцам. Немцы открыли огонь, в результате чего был убит Саша Беликов (мой бывший шофер на продскладе) и писарь политотдела гв. старшина Штурмо, который заполнял мой партбилет.
Вечером пришлось побегать от "мессеров" , которые так и кружились над нами, как комары.
  *
 Слава Героям!

  ** приведённые отрывки публиковались в СМИ
  *** фото из И-нета


© Copyright: Юрий Рощин, 2010
Свидетельство о публикации №11005081064
http://www.stihi.ru/2010/05/08/1064


Ужас войны
Иван Михайлов Рп

Ужас войны невозможно найти
Ни в кабинетах министров,
Смело решившихся мир изменить
Способом верным и быстрым.
Ни в генеральских секретных листах,
В числах где спрятаны люди.
Ужас знаком уцелевшим в боях.
Тем, кто трепаться не будет.


© Copyright: Иван Михайлов Рп, 2011
Свидетельство о публикации №11101144224

Давай, мой друг...
Галина Небараковская

Давно окопы поросли травой,
Запаханы воронки от снарядов,
Но остаются памятью живой
Те, что в атаки шли не за наградой –

За Родину, за жизнь, за нас с тобой
Шли, землю потом, кровью поливая.
И сотни писем с прерванной судьбой
В тыл уносила "почта полевая".

Пусть говорят, что память коротка.
Не верю я! О подвиге солдатском
Напоминает детская рука,
Несущая цветы к могилам братским!

Давай, мой друг, сто граммов фронтовых
Глотнём из кружки, как отцы и деды,
За всех ребят, оставшихся в живых,
За всех, отдавших жизни для Победы!


© Copyright: Галина Небараковская, 2011
Свидетельство о публикации №11105051314

Вечная память всем павшим в боях за нашу Родину!

Слава нашему великому народу!

Вечная слава Героям, выжившим и победившим!