Глава 17. Египетский шовинизм

          Другие пассажиры, громко переговариваясь, вошли на галеру. Две нарядные египтянки в сопровождении мужей и двух слуг, держащих по тяжёлой корзине и кувшину с водой, поднялись на палубу, осмотрелись и направились к нам, на нос.

Оба египтянина в дорогих схенти, в льняном переднике, этакая своеобразная юбочка с разрезом, думаю, в ней не жарко, хорошо продувает со всех сторон. На коротких шеях нагрудное ожерелье из нескольких рядов нефритовых бус с золотыми застежками в виде соколиных голов, на парчовом шнуре подвеска из сердолика.

Они, высокомерно, посмотрели на меня в экзотичном для них костюме, и Снофрет в иудейском платье до пят, и один, резко, предложил нам, удалиться на корму, к животным.

— Мы здесь находимся уже вторые сутки, — миролюбиво ответил я. — Присаживайтесь, места на всех хватит. В тесноте, да не в обиде.

— Ты, грязный иудей, как смеешь спорить?! Убирайся на корму! Там твоё место! — грозно рявкнул более рослый, явно, надеясь на свою силу и принадлежность к господствующей нации.

— Ты, господин хороший, давно не плавал в морской воде? Могу сбросить с галеры за твой грубый тон, но подниматься сам будешь, помогать не стану, — спокойно ответил я, не делая попытки встать с палубы.

Моя позиция предпочтительней: захват левой ступнёй и удар правой в колено, и он уже летит навзничь, а, при более сильном ударе, упадёт и за борт, который в непосредственной близости.

Египтянин яростно качнулся ко мне, словно намереваясь схватить в охапку и выбросить за борт, но жена, прикоснувшись ладонью, легко удержала его за руку, сказав:

— Халаф, дорогой, вспомни еврейские сказания о Самсоне, иудеи очень сильны.

— Не все, но некоторые — точно, — произнес я доброжелательно. — Я заметил, в море сейчас, почему-то, много медуз, опасно плавать. Одежда защитит тело, но как быть с руками, лицом? У них яд очень сильный. Ненароком, можешь умереть.

Халаф прошёл к кормчему и долго что-то доказывал, раздраженно посматривая в нашу сторону.

Кормчий разводил руками и, зачем-то, показал на лошадей, вероятно, объяснял, что я не из простых иудеев, хорошо заплатил не только за свой проезд.

Египтянин, обескураженно, вернулся, уже не столь грозно поглядывая на меня. Разместились рядом, слуги поодаль, у прохода. Я, бесцеремонно, рассматривал симпатичных египтянок с удлинёнными тушью глазами, пытался угадать характер, происхождение, — сами напросились на ответную наглость.

Особенно заметно выделялись неестественно ярко-оранжевые ладони и ступни ног, выкрашенные хной, и всё это с обилием золотых, позвякивающих браслетов на руках и ногах, диадемы с крупными необработанными рубинами.

У мужчин тоже подведены глаза, на шее и запястьях тяжёлые золотые обручи. На плечах вязаная льняная накидка с прошитыми золотыми нитями. Чего ни сделаешь ради того, чтобы убедить окружающих в своей знатности и богатстве.

«Почему ты на чужих жён столь пристально вглядываешься?» — заревновала Снофрет, всматриваясь в моё лицо.

«Доселе не видел египтянок, кроме тебя. Успокойся, ты намного красивее и желаннее. Если я смотрю на женщин, то это не значит, что хочу ими обладать. Обыкновенное любопытство. На вид, вроде бы, нормальные девчонки. Как ты думаешь, они из знатного рода, или из среднего сословия? Я ещё, не разбираюсь в вашей градации».

«Знатные выбирают более просторные галеры, у них слуг больше. Это обыкновенные середнячки, не по чину наглые. Не люблю богатых. Они такие противные, заносчивые, особенно, их мужья с округлыми животами, похожи на беременных женщин, и такие же, полные. Никогда не работают, постоянно и много жуют сладостей».

«Не обращай на них внимания, много чести. Как тебе эта мелодия? Поёт Барбра Стрейзанд. Она сама, в реальной жизни, некрасивая, большой нос с горбинкой, но голос поразителен по чистоте, силе и выразительности. Я часто её слушаю».

«Волшебная песня. Мне всё нравится. Музыка вызывает столько чувств, что мне, порой, кажется, будто я способна взлететь от восторга. Твой мир изумителен! Как же, я хочу в него попасть! Заглянуть, хоть одним глазком!»

«Да, музыка у нас чудесная. В отличие от людей. Она не предаёт, не грабит, не убивает, не лжёт».

«Но не все же люди плохие? Ты хороший».

«Ты думаешь?» — с сомнением произнёс я. — «Все мы считаем себя порядочными, но, часто, ошибаемся».

            Быстро стемнело. С причала убрали шаткий трап, по которому, в вечерней тишине, начали было взбираться портовые крысы-разведчики, и все на корабле приступили укладываться ко сну.

Мы легли под покрывало. Хоть и жарко, но неприятно, когда во сне свежие волны ветра порывами скользят по обнажённому телу, шевеля накожные волосы, — тогда снятся кошмары.

Некоторое время, я и Снофрет, мысленно обсуждали высокомерных соседей, их нравы, но незаметно уснули, не успев приступить к ласкам. Присутствие недоброжелателей смущало, словно в воздухе незримо повисла злая аура.

          Утром меня разбудил равномерный скрип уключин и рокот барабана, задающего ритм. Как же, быстро и бесшумно гребцы поднялись! Солнце, раскалённым шаром, висит над береговым горизонтом. Лёгкий бриз надул парус, помогая галере преодолевать течение. Многие пассажиры ещё спали, до конца пути далеко, спешить некуда.

Я напоил лошадей, задал корм, и, в очередной раз, отсидел на отполированной скамье гребцов, на этот раз, сорок пять минут, пока пот не начал заливать глаза и не почувствовал усталость.

 Позвал Тукана, и тот занял своё привычное место, а я нырнул с носа галеры в зеленоватые, мутные воды разливающегося Нила, предварительно оглядев ближайшую акваторию, чтобы не случилось заблудшего шального крокодила.

Сейчас эту воду пить нельзя, поэтому египтяне заранее заготавливали воду в ожидании окончания разлива, когда вода снова становится вкусной.

В античные времена нильскую воду будут вывозить в Грецию и Рим, где она считалась лакомством. Ею разбавляли вино, и пили просто так, добавляя различные специи. Цезарь был большим любителем нильской воды.

В Египте различают всего три сезона времён года: Половодье, Всходы и Жатва, или Засуха, когда начинается нехватка воды, и все с надеждой ожидают начала разлива, от которого зависит будущий урожай.

Над головой мерно, чуть устрашающе, поднимались и опускались длинные вёсла. У кормы схватился за свисающую с борта веревку и поднялся на галеру.

В плавках прошёл к египтянам и Снофрет, которая с лёгкой тревогой наблюдала за моими выходками, опасалась, что я не успею схватить канат, и галера уплывёт без меня. И такое, вполне, могло произойти, достаточно промахнуться на мгновение. Риск вызывает прилив адреналина, довольства собой при успешном завершении.

Попросил Снофрет загородить меня спиной от любопытных взглядов большей части пассажиров, и быстро побрился.

Египтяне с интересом наблюдали за этой процедурой, вероятно, прикидывали, сколько времени им бы, понадобилось на бритьё.

Плавки уже высохли на мне, и я надел брюки от костюма, накинул куртку, чтобы не сжечь тело, которое уже начало покрываться бронзовым загаром. На руках толстые функциональные браслеты, обнажённые ступни наслаждаются свободой от ботинок.

В ограниченном пространстве палубы галеры египтяне вынуждены держаться около нас. Услышав родной язык и узнав, что Снофрет египтянка, они расслабились, а их жёны принялись с ней шушукаться, секретничать — новый человек всегда интересен.

Мужья, высокомерно, предпочитали не замечать меня, что вызывало у меня улыбку, которую старался скрыть. Никто не любит насмешки.

Снофрет разложила на белом полотне наши съестные припасы. Я пригласил египтянок и их мужей составить нам компанию. Мужчины, с некоторым смущением и заметной задержкой, придвинулись — не ожидали моего радушия.

Слуга Аменат достал кувшин и, по указке хозяйки, налил в четыре медные чашки какую-то мутноватую жидкость. Одну чашку Аменат протянула мне. Я осторожно опробовал. Сладкое перебродившее мутноватое сусло с резким фруктовым запахом.

— Что это? — не понял я.

— Финиковое вино, — удивилась моему незнанию Аменат. — Ты, наверное, привык к виноградному из Мемфиса? У нас оно очень дорогое, считается священным. Не все могут позволить. А мы не столь богаты, чтобы покупать виноградное вино в дорогу. Приобретаем, лишь по большим праздникам.

Я сделал ещё один осторожный глоток, перекатывая во рту, и решая, можно ли такое вообще пить, и как много? Рыба ли рак на безрыбье? Нет, лучше не рисковать. Удовольствие минимальное, а последствия окажутся сомнительными. Это могут потреблять только привычные ко всему аборигены.

Протянул чашу Снофрет, и она с удовольствием допила, намеренно припав губами к тому месту, где недавно были мои губы.

Показательный знак любви, не перетерпевший изменения за три тысячелетия. Девчонка! Легко любить бога, а мне — тебя, потому что ты само совершенство. Мы не успеем друг в друге разочароваться из-за несоответствия характеров, менталитетов. И любовь не успеет пройти. Без нашего на то желания наступит прерванный цикл любовных отношений. Что весьма грустно.

По мере опорожнения кувшина и наших припасов египтяне разговорились, хвастливо рассказали о себе, положении в обществе. Андерари служил писцом при верховном жреце храма Амон-Ра.

Халаф — архитектор, скульптор, в ранге «санх» — «творящий жизнь». Если мумия покойного оказывалась попорченной, что не устраивало родственников, заказывали статую санху. Ведь, душа умершего может вселиться в тело, если оно будет воспроизведено полностью. За подобную возможность золота не жалеют.

Они ездили в устье Нила к местному богачу на заключение контракта по проектированию и строительства двухэтажного дома с прилегающими хозяйственными постройками.

Их жёны Аменат и Наами в лёгких виссоновых платьях с открытыми рукавами, отменным макияжем с золотой пыльцой на веках и насурьмленными глазами, выглядели ярче моей возлюбленной с чистым лицом и в тёмном, невыразительном платье иудейского покроя.

Снофрет это понимала и ревниво косилась на меня, когда я с женщинами обменивался короткими репликами, с улыбкой отвечал на кокетливые распросы.

Я старался не усиливать её ревность, чаще общался с их мужьями, которые свысока, но уже с большим уважением говорили со мной.

— Кто ты, Артём? — спросил Халаф. — Мы никак не можем понять. По обличью и одежде — чужеземец, а по выговору — наш.

— Путешественник. Люблю бывать в разных доселе невиданных царствах. Сын состоятельных родителей, они потакают моим прихотям, ни в чём не отказывают. В Иерусалиме случайно встретился с египтянкой Снофрет. Она любезно согласилась показать мне Египет. К сожалению, все её платья украли пустынные разбойники, поэтому вынуждена ходить в иудейском одеянии. На первой же остановке мы приобретём для Снофрет соответствующее для неё египетское одеяние.

— Ах, эти ужасные разбойники! — затараторила Наами. — Суссаким ничего не может с ними поделать! Выстроил форты с колодцами, выставил караульные пикеты на всём протяжении караванного пути, и, всё равно, они продолжают нападать. Убивают даже знатных. Только из-за них мы и отправились по Нилу, хотя по суши намного дешевле. Аменат, ты помнишь Салам, жену Пентаура, её, ведь, тоже грабили. Да не в дороге, а дома. Залезли через окно, вынесли все драгоценности, мебель из чёрного и красного дерева, кожаными ремнями связали Пентаура, а его красавицу жену у него на виду, скопом, насиловали до самого рассвета. Как она, бедная, не умерла? И не нашли, кто мог бы это сделать. Она, после этой ужасной ночи, родила чудесного мальчика, необычайной красоты, сама видела. Мать же, обещала после инициации отдать сына в храм Анубиса. В ужасное время мы живём. Мне так страшно иногда бывает. Артём, ты такой сильный, как же, не защитил Снофрет?

— Мы тогда ещё не были знакомы. Встретились после ограбления.

— Бедняжка. Как ты попала в Иерусалим? — спросила Аменат.

Снофрет, в смущении, закрыла лицо ладонями, не зная, что ответить. Моя первоначальная ложь сбивала с толка. Пришлось выручить.

— Ей неприятно вспоминать. Разбойники убили её мужа, с которым она приехала в Иерусалим, в составе тайного посольства к царю Соломону. Чур, об этом никому не рассказывать, чтобы не испортить отношения между царями. Вы же, понимаете, как это сложно, наладить добрососедские отношения. Не так сказанное слово может привести к обидам, а там, недалеко и до войны.

Мужья и жёны согласно закивали и, сочувствующе, посмотрели на погрустневшую Снофрет.

Наами о чём-то зашептала на ухо мужу. Тот выслушал и, разрешающе, кивнул. После чего она полезла в короб и достала отбеленное льняное платье, расшитое парчовыми и цветными нитями, протянула Снофрет, которая радостно вспыхнула и вопрошающе посмотрела на меня.

«Бери. Нам есть чем ответить». Полез в мешок, на ощупь выбрал золотой кулон с янтарем, в виде знака «анх» — «жизнь», и протянул Наами.

Та не нашла в себе сил, отказаться, с удовольствием примерила. После чего, укрыл Снофрет своим халатом, и она переоделась в египетское платье. Когда халат убрал, у всех зрачки расширились.

— Да ты красавица, Снофрет! — заметила Аменат. — Как же, уродуют женщину эти иудейские платья! Неужели они этого не понимают? Я слышала от подруги, которая замужем за военачальником Ипувером, вернувшегося из нашей заставы в Кадеше, что еврейские женщины постоянно ходят в таких же платьях, что носили их бабушки! Я имею в виду, тот же самый покрой.

— Ты обязательно должна быть представлена ко двору Суссакима! Фараон возьмёт тебя в свою свиту, — сказала Наами. — Ты такая милашка!

— Меня больше интересует верховный жрец Иманотеп, — заметил я.

— Это друг моего отца, — сказал Андерари. — А я у него младшим писцом состою вот уже пятый год.

— Я буду тебе признателен, если познакомишь меня с ним. Подарю ему лошадь и жеребца за определённую услугу.

— Надеюсь, посильную для Иманотепа? — насторожился Андерари.

— Вполне. Хочу, всего лишь, прочитать тексты папирусов, которые накопились в ваших священных храмах.

— Да. Это только Иманотеп сможет решить, допустить тебя в сокровищницу, или нет. Но я вас сведу — твой подарок того стоит. Как только приедем в Фивы.

— Увы. Мы сейчас отправляемся в Файюм, навестим родителей Снофрет. А уж потом приплывем, или прискачем в Фивы. Как найти тебя?

— Спросишь любого прохожего, где живёт Андерари, младший писец при храме Амон-Ра. Любой скажет.

— Прекрасно. Так и сделаем.

Аменат негромко что-то сказала своему слуге, и тот с готовностью полез рукой в продуктовый мешок, привычно достал нечто завёрнутое в пальмовые листья, с усилием разломил на несколько частей и подал госпоже, больший комок вернул на место.

Аменат  быстро сунула  что-то в рот и медленно зажевала, остальное раздала мужчинам, Нами и Снофрет, которая поделилась со мной.

— Что это? — спросил я, с сомнением глядя на тёмные комочки, не вызывающие аппетита и желания взять в рот.

— Смола тамариска  — лакомство господ. — Я сама пробую в первый раз, лишь видела, как жена номарха постоянно жевала эту смолу, и ни с кем не делилась. Служанки сказали, что её привозят из Аравии. Ценят наравне с миррой. Попробуй.

С сомнением понюхал, осмотрел липкий комочек с тонким пряным ароматом. Если все жуют, мне хуже не будет, наники спасут. К зубам не прилипает, как это было с вишнёвой смолой, которую мы собирали в детстве и пробовали ради любопытства.

Рот быстро наполнился сладкой, терпковатой слюной. Этому вкусу аналога не нашёл. Ничего острого и возбуждающего, типа лёгких наркотиков, вполне приемлемо для заменителя жевательной резины, мода на которую у наших подростков вспыхивает время от времени. Не удивлюсь, если график потребления совпадёт с графиком солнечной активности. Всё взаимосвязано.

— Эту смолу мальчишки собирали у нас, в зарослях тамариска, что растут на пороге с пустыней, — сказала Аменат. — Аравийская смола желтее, и вкус чуть иной. Нашей смолы не хватает на всех желающих, поэтому и цена высокая. Тебе понравилось?

— Как сказать? К этой смоле нужно привыкнуть с детства. У нас есть нечто похожее. Но вкус совершенно иной. У вас, насыщеннее, и, пожалуй, вкуснее.

Галера, приняв троих пассажиров и несколько корзин с финиками, тюков шерсти, отплыла от причала восточного берега. Гребцы с усилием противоборствовали течению, стараясь разминуться с тридцативёсельной галерой, идущей к причалу по течению. Разошлись с большим запасом. Ценят свой и чужой труд.

Это у нас капитаны, в морском просторе, при наличии электронной техники, умудрялись свести и столкнуть два корабля. Это мне вспомнилась стремительная гибель шестипалубного теплохода «Адмирал Нахимов», бывший «Берлин», от удара сухогруза в акватории Новороссийска. Перед этим капитаны равнодушно посмотрели на приближающиеся корабли, и спокойно ушли в каюты, допивать коньяк.

Пяти минут мне хватило, чтобы расправиться со сладкой смолой. На любителя, которым я не стану. Впрочем, возможно, она выполняет очистительные функции, отбивает запахи изо рта, нечто вроде мастичной смолы. Надо будет проверить.

Обратил внимание, как Аменат и Наами, время от времени, ласково поглаживают золотые перстни на пальцах, касаются золотой цепочки на груди, прикрытой расписной накидкой, — всё это, своего рода, безмолвные приглашение собеседникам, полюбоваться любимыми украшениями, которые составляют гордость владелицы.

Надо бы, и шею Снофрет украсить, она достойна того. Полез рукой в мешок и выбрал большую нитку крупного жемчуга, которой хватило, чтобы три раза, свободно, с походом, обвернуть шею девушки. Извлек четыре разнообразных перстня с драгоценными камнями, надел ей по одному на обе руки. Два других протянул женам египтян, которые, уже с уважением, начали смотреть на меня. Богатых везде любят.

Я поднялся на ноги, потянулся как сытый кот, и пригласил египтян, кивая на уже вспотевших гребцов:

— Пойдём, разомнемся?
— Нам нельзя, — холодно ответил Андерари.
— Почему? Оттого, что не сможете удержать весло?

— Это работа низших. Нам не пристало. Их за это кормят. Мы заплатили кормчему за места на галере. Нет смысла напрасно утруждать себя.

— Смысл всегда есть, даже искать не надо. Без труда тело становится дряблым, бессильным.

Хотел сказать: ложку не удержишь. Но спохватился. Ни ложек, ни вилок у них, пока нет, и не скоро будет. Ещё 25 веков ждать. Но черпаки есть.

Я снова снял костюм, положив на продуктовые сумки, другого места, просто, не было. Отметил любопытный, рефлекторный взгляд всех женщин на моей светло-волосатой груди и выпирающей нижней части плавок.

Они смущённо отвернулись, заметив, что я не оставил это без внимания; спустился к лошадям, убрал за ними высохшие лепёшки, навесил на морды мешки с кормом. Напоил. Несколько раз окатил нильской водой. Жаль, нет скребка, чтобы почистить шкуру.

И только после этого сменил Тукана, который, похоже, уже привык к моим заменам, встретил с улыбкой, приподнял весло, чтобы я успел его перехватить.

Миаш, по-прежнему, игнорировал меня, не мог забыть перенесенного унижения. Делал вид, что не замечает моего пристального взгляда, — я хотел ему подмигнуть, показать, что не придаю произошедшему случаю большого значения — мало ли, что может произойти между хорошими людьми. Тукан проговорил:

— Верзила притих. Уже не орёт на всех, как до этого привык, глоткой брать. Купание в морской воде пошло на пользу.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/09/467