Глава 27. На галере принца Мерерука

             Рано утром мы взошли по шаткому трапу на расписанную цветными красками галеру средних размеров на двадцать четыре весла, с единственным льняным навесом и палаткой от солнца для царевича, который с любопытством взглянул на Снофрет, потом перевёл взгляд на разукрашенные золотым порошком лица и торчащие упругие груди своих пяти юных соблазнительных наложниц, томно полулежащих на длинноворсовом ковре.

Они выглядели эффектнее, броско, эротичнее, взоры рассаживающихся гребцов то и дело нечаянно на них останавливались, затуманиваясь задумчивой поволокой, и Мерерук успокоился, перевёл внимание на мою персону.

— Не задержал отплытие? — спросил я, немного удивившись, что его кортеж опередил нас, хотя мы и поднялись перед рассветом. — Едва успели привести себя в порядок, взяли сумки с одеждой Снофрет и поспешили к причалу.

— Нет. Мы сами недавно поднялись на палубу. Ты вовремя пришёл. Я с детства люблю утренний Нил и восходящее солнце. Дворцовые няньки говорят, что меня мать родила на рассвете в пору жатвы. Располагайся, где тебе удобнее.

Для Снофрет ни слова, словно её нет рядом. Женщина — существо низшего порядка, всегда в зависимости от желания и воли мужчины, с ней можно делать всё что угодно, даже продавать в рабство. До эмансипации чуть меньше трёх тысяч лет. Матриархат успешно забыт.

Мерерук мало чем походил на отца. Тот коренаст и крутолоб, а сын на голову выше, в заезжего молодца. Лишь острый и внимательный взгляд карих глаз, разлёт чёрных сросшихся бровей, абрис губ выдавал смутное родство. Кормчий махнул рукой, и слуга поднял причальный канат с заострённого кола, забитого в илистый берег.

Галера медленно поплыла по Нилу, уже давно вошедшему в своё обычное русло. Брошенные в ил зёрна и утоптанные стадами свиней, которых специально прогнали по полю, успели прорасти и бархатистым зелёным ковром укрыть чёрную землю.

Стаи белых и серых всевозможных птиц с клекотом, тревожным криком, то и дело взмывали вверх с поверхности воды, заглушая разговор. По отмели, кланяясь, среди пеликанов ходили длинноклювые ибисы, журавли, взлетали и садились аисты. Выше парили орланы, коршуны, стервятники.

Борясь с течением, люди переправляли на тростниковых лодках мешки с товарами, ивовые клетки с утками, гусями, курами, дрова, нарезанный камыш, сено на западный берег, где прибрежная полоса была уже и круче, чем на противоположном берегу.

Рыбаки забрасывали тяжёлые сети, выволакивая на дно лодки серебристых, трепещущих рыбин — пищу бедняков. Знать почему-то считала рыбу недостойной для своего стола. Да и то, в их распоряжении тучные пастбища, стада коров, отары овец, поливные огороды, лучшие повара.

Беспредельной мощью веяло от этого грандиозного количества воды, постоянно, тысячелетиями втекающей в Средиземное море. Шестая река в мире по площади бассейна, и вторая по длине после Амазонки. Не без основания аборигены называли реку Океаном, а их самих соседние народы обзывали «людьми, пьющими воду из Нила».

Снофрет, чтобы не мешать мне общаться с Мереруком, сидела на носовой части палубы галеры, на этот раз в удобном тростниковом кресле, наслаждалась живописным видом речной окрестности и звучащей в ушной раковине музыкой.

Я изредка искоса посматривал на неё и удивлялся, с каким достоинством она внимает симфониям Чайковского, Бартока, Шумана, Листа, словно родилась именно для этого. Тяжёлую для восприятия и эмоций классику я разбавлял лёгкими мелодичными песнями. Джаз и рок старался исключать, пусть привыкнет к классике. Современная музыка излишне агрессивна, даже я не всегда готов её долго слушать, но молодежи нравится, у них нервы покрепче.

Хотя давно ли сам был таким, целыми днями слушал радио, мастеря в сарае какую-нибудь поделку. Мечтал сконструировать на мягких солнечных панелях махолёт, который помещался бы в ранце: существующие — не устраивали своей громоздкостью, размахом крыльев, из-за которых в городе трудно пользоваться, постоянно что-то мешало, задевал за кроны деревьев, столбы с устаревшими осветительными фонарями. Мой идеал — колибри. Но автожир давно уже придуман, как и ракетный ранец. Природу не переплюнешь. Остановка за компактным антигравитатором.

«Милая, тебе не надоело всё время слушать музыку? Может быть, прервать? Ты из-за неё не своя ходишь. В тишине тоже есть своя прелесть. О чём ты думаешь?»

«Лишь только о тебе. О чём я могу ещё думать? Ты стал основным смыслом моей жизни. Не знаю, что бы делала без тебя. Наверное, я родилась, чтобы встретиться с тобой. Музыка не мешает, она помогает узнать твой мир. Он бесконечно разнообразен и сложен, таинственен. До встречи с тобой я не представляла, что мир столь необъятен, до бесконечности. Я подозреваю, что не знаю и тысячной доли того, что ведаешь ты. И очень хочу всё узнать. Ты не поможешь?»

«У нас есть шуточная поговорка: Много знаешь — быстро состаришься. От большого знания морщины появляются».

«По тебе этого не скажешь, на твоём лице нет морщин».
«Видимо, знаю не так уж много, как следовало бы. Всё знать невозможно».
«Даже прожив всю жизнь? А сколько лет живут у вас?»

«Мы лишь сравнительно недавно получили бессмертие, и пока не знаем, сколько лет в состоянии прожить человек. Самому старому в нашей стране всего лишь 137 лет. В Японии — старшему 153 года. Никто не знает, сколько лет они захотят ещё прожить».
«Разве можно умирать по желанию? Хотеть — перестать жить».

«Почему же нельзя? Человек устаёт от жизни, от уже выполненных задач, возможно, и от своей мудрости и знаний, которые давят на психику. Человек сделал всё, что желал сотворить и испытать, в том числе и разочарования, и даже больше — страдания. Исчезает смысл долгой жизни. Он хочет заслуженного покоя, и понимает то, что нам пока неведомо. Было бы безжалостно заставлять или уговаривать его жить, когда он уже выполнил своё предначертание».

«Мне трудно всё это представить. Словно слепой с рождения — окружающий нас мир, великолепие красок. А какое предначертание у тебя?»

«Своё предназначение мало кто знает. Порой человек умирает, не успев по своей глупости ничего существенного совершить».
«А что он должен сделать?»

«У нас раньше говорили: Человек должен построить дом, посадить дерево и вырастить ребёнка. А всё остальное — сопутствующее, не столь важное. Но в нашем веке у многих людей поменялись ценности, появились другие предпочтения, и, прежде всего — удовлетворение всех своих желаний».

«Мне кажется, такие стремления были во все времена. Но не все могут это себе позволить».

«Ты права. В мои дни у нас возросли возможности всё это немедленно претворить в жизнь. Для осуществления своих желаний некоторые люди ни перед чем не останавливаются, а сейчас они ещё и бессмертие получили».

«Мне трудно представить правоту твоих слов. Я тебя не понимаю. Что плохого в том, что человек сразу может осуществить все свои желания?»

«Возможно, ничего плохого, если бы они не исполнялись за счёт других людей и всего общества, и даже будущих поколений. Возникает эффект волшебной заячьей лапки, исполняющей наши сокровенные желания. В мире ничего не даётся даром. Если ты что-то получила, то это лишь означает, у кого-то это “что-то” — отняли. И может быть, другому оно гораздо нужнее, чем тебе».

«Какой же выход?»
«Нужно затрачивать свои силы, самому строить свой дом, пусть, даже если и понадобиться больше сил и времени. И не надеяться на заячью лапку».

Последовало долгое недоуменное молчание. И я понимал Снофрет. Она не могла спорить со мной, доказывать свою правоту, своё понимание мира, событий. За это время слуги накрыли столики снедью, приготовленной на берегу, и нас позвали к завтраку. Царевич окинул довольным взглядом заставленный едой столы и с ноткой гордости спросил меня:

— Сильно ли мои столы отличается от тех, за которыми сидит правитель твоего племени?

— Очень. С богатством твоего отца никто не сравнится, — польстил я. Он на это напрашивался. А мне легко сказать правду, ничего не стоит. Всё относительно. У всех своя незамутнённая истина.
— Часто ли тебе приходилось сидеть за столом своего правителя?

Подловил. После некоторого замешательства ответил:

— Нет. Ни разу. Наш правитель почти недоступен. Все могут его видеть, а он — лишь немногих, избранных.

Царевич задумался: как такое возможно и зачем это нужно? Чтобы отвлечь его внимание указал на стаю пролетающих гусей. Он встрепенулся, бросился к луку и колчану со стрелами, которые лежали возле палатки. С усилием натянул и отпустил тетиву. Но гуси летели намного выше дальнобойности лука, стрела если и могла достать, то на излёте, потеряв силу удара. Гуси, гогоча, с презрением посмотрели на медленно подлетающую стрелу, и, чуть накренившись, повернули к восточному берегу, плотно заросшим высоким папирусом. 

Мерерук с досадой выпустил вдогонку несколько стрел, потом в лениво дрейфующего одинокого крокодила, — лишь выпуклые глаза торчали над поверхностью воды. Костяные наконечники не могли пробить живую броню, и стрела падала в мелкую рябь, кружась течением и мелкими водоворотами. Толчки стрел потревожили рептилию, и она, раздраженно махнув хвостом, ушла в глубину. 

— Не боишься гнева Себека? — удивился я его бесцеремонности. Обычно египтяне чтят своих богов.
— Он не может быть в каждом крокодиле, — раздражённо ответил он.

Логично. Но почему же они тогда так носятся с каждой тварью, подозревая в ней бога? Скорей всего, ересь в первую очередь начинается в среде жрецов и властителей, которые прекрасно знают всё о несуществующих и недееспособных богах.

— Бегемота достанешь? — спросил царевич, протягивая мне лук.

Проследив за его взглядом, увидел на западном берегу стайку бегемотов, к которым галера приближалась по течению.

— За сундуком ещё один колчан валяется. Не жалей стрел. В глаз попадёшь?
Душа не лежала беспокоить симпатичных животных. Не для того сюда прибыл, чтобы от безделья тревожить водяных коров.

— Для моего народа они священны. Нельзя в них даже целиться.

Царевич удивился, но настаивать не стал, уважая чужую религию. Одна из наложниц поднесла ему золотую чашу с медовым напитком, украшенным свежими лепестками роз. Он с удовольствием выпил и, присев в кресло, притянул наложницу себе на колени, залез руками под платье девушки и начал ласкать промежность, лукаво поглядывая на меня, как изменится моё лицо.

Я улыбнулся, мол, могу понять, что теперь ему не до меня, изо всех сил натянул тетиву и, не целясь, отправил стрелу в сторону восточного берег, проверяя дальность полёта и качество лука. Стрела вонзилась в тонкий ствол финиковой пальмы, росшей в пятидесяти метрах от реки, невдалеке встрепенулись носороги, у которых плохое зрение, но отличный слух.

Брови Мерерука приподнялись от удивления, сказал:

— Хорошо стреляешь. Далеко.
— Это лук у тебя хороший. Все звери будут твоими.

Я положил лук около палатки царевича, а сам отошёл на нос галеры, к Снофрет, которая сразу же среагировала на моё приближение, повернула голову, обнял её за плечи.

«Скучаешь?»

«Я забыла о скуке с тех пор, как ты появился в моей жизни. Твои песни и музыка разговаривают со мной. Без слов. Как ты говоришь, образами, картинками. У меня странное ощущение: смотрю на всё это — зелёный берег, бесчисленных зверей, птиц, голубое небо, и думаю, что возможно, в скором времени я навсегда покину этот мир. Как ты думаешь, я смогу жить вечно там, у вас?»

«Сможешь. Если захочешь».
«Захочу».

«Не зарекайся. Вечность может стать невыносимой. Ты только начала счёт годам. Ничего о жизни не знаешь, а она бывает очень тяжёлой».
«Ты был рабом?» Снофрет удивлённо посмотрела на меня.

«Нет, я не был рабом. Могу лишь предполагать, догадываться, каково это. Вероятно, ты права: страшнее этой участи не может быть. Нужно на своей шкуре испытать, чтобы точно знать и судить. Правда, всё зависит от хозяина, добрый он или злой, но всё равно — неволя есть неволя. Давай, для начала проживём лет триста, и тогда будем рассуждать о бессмертии. Благо это или наказание? Тяжело или легко?»

«Если я буду здорова телом, то почему мне должно быть трудно жить? Плохо существовать немощным, увечным старухам, старикам».

«На эту тему у нас умнейшими людьми исписаны миллионы больших папирусов. Пытаются понять, почему молодые люди, а порой и очень юные добровольно уходят из жизни различными способами. Вешаются, отравляются ядами, лекарствами, разбиваются с высоты. И у каждого своя причина».

«И к какому же выводу пришли ваши мудрецы?»

«Вся беда в перенаселённости нашего мира. Слишком много людей вокруг, которые создают стрессовые, напряжённые ситуации. Это закон природы. Когда становится тесно, человек начинает сражаться за неприкосновенность своей территории. Отсюда всеобщее беспокойство, бесконечные войны. Впрочем, об этом лучше не размышлять, можно сойти с ума. А это уже совсем плохо. Так что советую много раз поразмыслить, прежде чем решиться на весьма опрометчивый, в смысле неразумный поступок. Я имею ввиду, твоё решение отправиться вместе со мной в будущее. Если тебе там не понравиться — возврата не будет».

«Мне и раздумывать нечего. Уже давно решила. Я хочу быть рядом с тобой, чтобы делить все неприятности, которые выпадут на твою долю».

«У нас говорят: Быть вместе и в горе и в радости. Что ж, так тому и быть. Я честно пытался тебя отговорить. Пожалуй ты права, влюблённым безразличны внешние условия, но вся беда в том, что… Впрочем, не желаю превращаться в старого ворчуна. Будь, что будет. Я тоже хочу быть рядом с тобой. А всё остальное пусть горит синим пламенем. Посмотри, на этих бегемотов. У них сейчас брачные игры. Самцы дерутся за самок».

«Какие огромные у них пасти! Не меньше двух локтей. Клыками человека можно насквозь пропороть!»
«Их клыки тверже слоновых бивней».
«Я никогда не видела слонов. Это верно, что они самые крупные животные на земле?»
«На суше — да. А в океане — киты, которые очень давно, миллионы лет тому назад ходили по суше, потом им что-то не понравилось, и они снова вернулись в океан. В воде огромный вес не чувствуется. Кит в сорок раз больше слона. До них по Земле бродили такие же огромные динозавры, которые вымерли из-за нехватки пищи, похолодания».

Пришлось рассказать историю возникновения жизни на Земле, появления человека, коротко затронул матриархат.

«Не могу понять, как можно знать то, что происходило миллионы лет тому назад, если ты говоришь, что для вас, волшебников, предел проникновения в прошлое — три тысячи лет?»

«Не обязательно наблюдать своими глазами, чтобы рассказать о каком-то явлении. Увидев следы пепелища, ты можешь точно утверждать, что там был пожар. А по количеству оставшихся углей — предположить, каких размеров, и что именно сгорело. Так и в науке, без какого-либо волшебства и магии, по мельчайшим частицам определяют принадлежность к чему-то, или кому-то, и само событие, которое могло произойти на Земле и даже во Вселенной. Пока верь мне на слово. Позже сама всё поймёшь».

После затянувшегося ужина на галере, едва заметно скользящей в одиночестве по аспидно-чёрной реке вдоль берега с редкими кострами поселений, очагами, не стали зажигать факелы, чтобы не мешали любоваться звёздным небом и его величественным сияющим отражением в реке.

Выпитое вино клонило в сон, и скоро бодрствовать осталось только пятеро, в том числе и вперёдсмотрящий, изредка подающий команды рулевому. Наложницы Мерерука, укрывшись широким виссоновым полотном, с реки несло прохладой, улеглись спать в центре ковра, слуги по краям, гребцы возле банок накрылись овечьими шкурами. Равномерный плеск волн о борта галеры действовал усыпляюще.

Я вместе с Снофрет и царевичем прошли за палатку, откуда мы не были видны рулевому, и вывел стереоизображение перед нами: показал пятиминутный фрагмент дневной беседы Соломона с гостями в его дворце.

Принц поразился. Голос прорезался лишь, когда нас снова со всех сторон обступила тьма.

— Это чудо! Он живой! Я слышал иудейскую речь! О чём они говорили? Но как ты перенёс царя и его собеседников к нам на галеру?! — вскричал Мерерук. — А где Соломон сейчас обитает?
— В своём дворце. Спокойно спит.

— Он не знает, что ты его вызывал? О, Великий Осирис — это поразительное чудо! Я хочу ещё раз увидеть иудейского царя.
— Царевич, пожалей Соломона. Пусть отдыхает. Тебе понравится, если тебя за ночь два раза будут вызывать к неизвестным людям?
— Ты можешь точно так же и меня вызвать? — с испугом спросил Мерерук.
— Почему бы и нет? Чем ты лучше царя Соломона?

— Но ты же не будешь этого делать?
— Нет, конечно. Зачем? Ты мне зло не причинил. Ты хороший юноша.
— Да, я хороший. Не замышлял против тебя дурное. Ты мне нравишься, хотя от тебя веет нечто странным. Не могу объяснить словами. Ты не такой, как мы. Отец знает, что ты можешь вызывать духов Ка?
— Нет. Он бы испугался.

— Да. Отец бы решил, что ты своим волшебством можешь захватить его царство, и быстро обезглавил бы тебя. Или ты его? Ты легко мог бы стать фараоном, занять место верховного жреца при храме Амона, но почему-то уезжаешь.
— Его царство мне совершенно не нужно, как и любое другое. Царь себе не принадлежит. Его свобода ограничена многими обязанностями. Ты сам это хорошо знаешь.

— Но у него великая власть над людьми! И это привлекает всех.
— А у тебя есть свобода в выборе утех и развлечений. Ты захотел повидать Бубастис, поплыть в дельту на охоту, — сел на свою галеру и поехал и в любую местность, где тебя встретят с почётом, как сына Бога. А фараон не может этого себе позволить. Ему не разрешат жрецы, которые по звёздам исчислят, какими делами в этот день должен заниматься твой отец и какие слова произносить. Так что на твоём месте я бы хорошо подумал, прежде чем становиться правителем. Нужна ли тебе эта обуза? Зависть братьев и постоянный страх, что тебя могут отравить, убить, чтобы не стоял у них на пути к престолу.

Мерерук озадаченно задумался, проводив взглядом летящую по небу комету с внушительным ослепительным хвостом, отдалённо напоминающую ракету от грандиозного фейерверка. Словно по заказу появилась. Впечатляющее зрелище даже для меня.

— Ты вызвал комету? — с некоторым страхом произнес он.
— Ни одному человеку неподвластны небесные явления, которые происходят по своим законам.

— Непонятный ты человек, Артём, и странный. Загадочный. Другой на твоём месте стал бы горячо уверять, что он властитель звёзд и комет, может отнимать души у живых и воскрешать мёртвых. Потребовал бы золота, преклонения перед собой. Неужели ты не желаешь, чтобы тебя боялись, поклонялись как Богу?

— Когда кого-то опасаются, то стремятся от него избавиться. А каким путём это произойдёт, он никогда не узнает. Поэтому я не хочу быть человеком, которого кто-либо боится. Скажи, принц, ты от меня ожидаешь каких-либо неприятностей?
— Нет. Влюбленному человеку кроме возлюбленной никто не нужен, а ты глаз не отводишь от своей подруги.
— Неужели это так заметно? — сконфузился я. — Просто я несу за неё ответственность, проверяю, чтобы ничего плохого не случилось.

— Это потому, что она у тебя одна. Хочешь, я подарю тебе одну из своих наложниц? Выбери, какую? Тогда ты не станешь смотреть всё время на одну и ту же. Дорожат тем, чего мало, кого боятся потерять. Мои наложницы тебе приглянулись?
— Пожалуй. Красивые девочки. У тебя прекрасный вкус.

— Самые лучшие из полутора тысячи красавиц. Год назад мои представители объездили весь Та Кемет, от Дельты до порогов Нубии, отобрали красивейших девственниц и привезли в Фивы. И уже из них я выбрал 15 девушек. Нелёгкое это было занятие. Глаза разбегались от восхищения. Жалел, что я не фараон, иначе половину девиц оставил бы у себя. Но мой трёхэтажный гарем вмещает только жалкое количество девиц, и уже переполнен. Многие из них давно беременны, кое-кто и родил, остались на берегу. Здесь самые стойкие. Так кого же ты выберешь?

— Не озадачивайся, Мерерук. Мне кроме Снофрет никто не нужен. У нас взаимная любовь. Ты хотя бы имеешь представление, что это такое?

— Меня все наложницы любят.
— Не сомневаюсь. А ты их любишь?
— Наверное, — неуверенно произнес он, пытливо вглядываясь в моё лицо в почти полной темноте.

— Кого-то больше, кого-то меньше?
— Так и есть.
— А если я выберу ту, которую ты любишь больше всего на свете? Есть такая?
— Пожалуй, нет. Мне всё равно, кого ты выберешь. Они для меня все на одно лицо. Даже ростом не выделяются. Я и не помню их имён. Уже столько поменялось.
— Тогда тебе достаточно одной девушки. И у вас будет взаимная любовь. Поверь мне ¬ — это восхитительное чувство.

Мерерук, сожалеючи, взглянул на меня, держащего за руку Снофрет, и усмехнулся.

— Это рассуждение простого смертного. Мне жаль тебя. Ты многое упустил в своей жизни. Пользуйся моей добротой. Другой возможности у тебя может и не быть. Будешь с тоской глядеть из-под руки вслед уходящему каравану, который увозит надежду на лучшую жизнь.

— У нас говорят: Будешь локти грызть.
— А как их можно укусить?

— В том-то и дело, что невозможно, даже не пытайся. Бессмысленное и ненужное занятие. Как и в том, чтобы пытаться оплодотворить как можно больше девиц. У нас уже был такой, поэт Сологуб, который мечтал осчастливить собой всех женщин ойкумены. Цель оказалась неосуществимой, и он сошёл с ума.

— У меня подобной цели нет. Многие девицы весьма заурядны лицом, не прельщают. Но в этой поездке я непременно наберу новую партию красавиц.
— А куда денешь прежних, своих детей?
— Отдам в жёны друзьям. Они давно уже облизываются в предвкушении близости с моими наложницами.
— Но это твои дети!

— Ну и что? Не волнуйся, дети не останутся голодными и без пригляда. Все дети от наложниц поступают в опытные руки служанок. Мальчики воспитываются воинами. Девочек обучают нужным ремёслам, их охотно берут в гаремы наши чиновники, военачальники, и даже из соседних царств приезжают за ними, платят золотом. Неужели у тебя всё иначе? Всех рождённых детей признаешь своими?

— Иначе и не может быть. А если бы с тобой так поступили? Представь, что ты оказался бы незаконнорожденным?
— Это нереально. Я старший сын Суссакима. Его прямой наследник. Сын Бога.
Разговор с глухим и слепым одновременно. Чтобы сменить тему, спросил:
— Почему ты выбрал именно Бубастис для путешествия?

— Там самый большой выбор красивейших девственниц. Доставляют со всех ближайших царств. Перекресток караванных троп. Огромный рынок невольниц. Купцы привозят диковинные товары, благовония, животных, райских птиц.

— Желаю тебе удачи, принц. Жизнь, надеюсь, у тебя будет длинной, чего только ещё не насмотришься, устанешь удивляться. Ложись спать, и мы пойдём отдыхать, — сказал я, потянув Снофрет к правому борту галеры на наше облюбованное место.

— Артём, тебя, наверное, ничем поразить нельзя? — полувопросом откликнулся из темноты Мерерук, размещаясь среди наложниц.

— Ну что ты! Я каждый день изумляюсь увиденному.

Для того и прибыл в прошлое, чтобы и другие увидели это время, задумались и поняли кое-что о себе, о человечестве, цивилизации. Успеет ли она видоизмениться, приспособиться, прежде чем наступят глобальные, необратимые и губительные последствия? Философы говорят, что человек на заключительном этапе высокоразвитой цивилизации должен превратиться в электронного носителя, то есть эфирный дух, некую мыслящую спору, которая будет тысячелетиями носиться по Вселенной, пока не найдёт место приложения своим способностям, интеллекту.

Совсем как в Библии: «…и Дух…носился на водою». Где есть вода, там будет и жизнь. Мы живём в информационном поле. Осталось сделать следующий шаг — стать частицей этого поля.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/09/644


Рецензии