Глава 32. Снофретмания

         Разбудило сообщение Сергея:

         «Артём, просыпайся, довольно дрыхнуть. Весь мир переполнен сообщениями о твоей египетской принцессе. Почти все телеканалы мира передали. Отовсюду восторженные отклики. Упрекают учёных за то, что раньше не произвели изъятие человека из прошлых времён, мол, ничего страшного не произошло — мир со всеми его пороками и преступниками устоял. Хуже не стал. Некоторые договариваются до того, что, мол, давно пора этот мир изменить к лучшему: любая другая Реальность предпочтительней нынешней. Пора в наш мир вернуть Сталина! Это уже радикальные экстремисты заявляют. Мы дожали твоё начальство о разрешении серии передач в эфир материала, заснятого тобой в последней командировке. Многие заинтересовались абсолютно всеми твоими похождениями в хроновыбросах, желают узнать тебя со всеми потрохами и подробностями. Подпишем контракт о новых поставках видеоматериала. Заминка о сумме выплат. С твоего разрешения — выступаю в качестве твоего менеджера, у меня единственного эксклюзивный выход на тебя. Отстаиваю твои интересы. Но, в любом случае, можешь считать себя свежеиспеченным миллионером. Не ленись почаще перегонять информацию. Люди требуют всё новых сведений о вас. До встречи».

Я сладко потянулся на чистых простынях. Сон с бесконечными египетскими иероглифами на гробницах и стелах, как рукой сняло. За окном слабый зимний рассвет сквозь пепельную облачность. Ого! Заспались! Уже почти девять часов.

Ничего, в первую ночь простительно отсыпаться. Под боком тёплое, соблазнительно упругое тело. И я принялся чувственно оглаживать, ласкать, пока не разбудил. Снофрет развернулась, в неге и сладкой истоме принимая меня, пришлось спешно мысленно отключать телекамеры.

— Ты мой Осирис, — шептала она. — Ты чудо, как и твоя нежнейшая постель. Никогда ещё так блаженно и крепко не спала. Мне снился прекрасный сон, будто мы с тобой в красочном раю. Там всё перемешалось, магазины, стремительные автомобили, пальмы, ласковое море, и мы на галере. Фараон вместо кормчего за рулевым веслом. Явь не хуже. Даже твоя зима не страшна.

Совместный душ послужил новой прелюдией любовных переживаний, отнявших ещё полчаса. И я невольно подумал, что мне нужно соблюдать дистанцию, иначе мы до вечера не выберемся из номера. Но глаза не закроешь.

На завтрак я заказал овсяное мюсли, пирожное «Наполеон» и какао. На столе стояла ваза с фруктами, поверх груш и яблок лежала гроздь крупного розового винограда, которую мы съели вместе.

— Очень вкусно. Теперь я знаю, как живут и питаются боги. Мои родные и близкие тоже попадут сюда?
— Почему? — не понял я.

— Это разве не загробный мир? Пусть не такой, каким мы его представляли, но здесь множество чудес, изобилие вкусной еды. Никто не работает.

 — Работают многие. В офисах, магазинах, заводах, фабриках. Но тяжёлую и грязную работу делают роботы, бывает, и эмигранты из соседних стран, где рождаемость высокая, а природные ресурсы скупы, не то, что в России. К сожалению, и у нас есть бедные. И даже от голода умирают.

— Почему же вы не помогаете им, не делитесь? У вас всего вдоволь. И всё такое вкусное!

— У меня на это нет ответа. Долго объяснять. Может быть, потом сама поймёшь, без подсказок. Пойдём, спустимся на первый этаж. Нам нужно купить чемодан, сумку, чтобы сложить все твои вещи. Ленка расстаралась. Ты не против, если мы сегодня поедем к моим родителям? Давно их не видел. Заодно похвастаюсь тобой.

— Я согласна. Ты считаешь, что мною можно хвастаться? Я успела заметить, что ваши женщины очень красивы. За редким исключением. На мой вкус, конечно.

— Это обманка — макияж — разрисованное лицо. Намалевать всё можно. Любая дурнушка так разукрасится, что невольно обманешься. Вспомни наложниц Мерерука, как они себя разукрасили золотой краской, чтобы казаться привлекательней. Тебе это не грозит — ты естественная — живое воплощение Нефертити.

— Кто такая Нефертити? Я уже в который раз слышу это имя.

— Это жена фараона Эхнатона, правившего за четыреста сорок лет до твоего рождения. Славилась красотой. Прожила всего лишь 32 года. Умерла от удара копьём в грудь, после чего кто-то нанес удар ножом в лицо. Как видишь, быть женой фараона очень опасно. У неё было шесть дочерей. Две дочери стали жёнами своего отца, Эхнатона, ещё двоих выдала за сына от другой жены фараона, чтобы упрочить его положение на троне. Сплошной инцест — кровосмесительная связь. Кроме того, фараон содержал огромный гарем, несмотря на свои многочисленные болезни. У него имелся синдром Марфана: удлинённые пальцы рук, ног. Синдром Клайнфертела заставлял организм вырабатывать чрезмерное количество женского полового гормона, привёл к гинекомастии — большой женской груди. Синдром Фролиха спровоцировал отложения жира на ягодицах и бёдрах по женскому типу. Ну, а голова вытянута оттого, что в детстве рано срослись кости черепа. Все разом синдромы не встречаются. Мужчины, страдающие хотя бы одним, импотенты с малыми половыми органами, а у него был член огромных размеров. Что дало возможность некоторым нашим мудрецам предположить, будто он потомок людей, прилетевших с других планет и давших толчок в развитии нашей цивилизации. Это, конечно, полнейшая чушь, потому что никогда не надо выдумывать лишние предположения, если всё можно объяснить просто. У нас это называют бритвой Оккама. Был такой мудрец в четырнадцатом веке.

Через голограф я поочерёдно вывел изображение Эхнатона, потом показал известную статуэтку Нефертити. Снофрет протянула руку, чтобы потрогать, но пальцы лишь погрузились в марево. Испуганно отдёрнула.

— Что это? Мираж?
— Своего рода. Голография. Можно лишь увидеть, но не коснуться.
— Красивая. Неужели я на неё похожа?

— Не очень. Ты очаровательнее своей юной непосредственностью, живостью. Но что-то общее есть. Некий абрис. Принадлежность к одной расе. Тебе не хватает властного и загадочного взгляда. Видишь, как она смотрит? Она привыкла повелевать и обещать, и тут же забывать о своих словах.

— Да, мне далеко до неё. Я привыкла, повиноваться, — грустно заметила Снофрет.

— Между прочим, это самое лучшее качество у женщины. Увы, наши женщины лишены его. По малейшему пустяку спорят, доказывают своё равноправие, и даже превосходство во всём, и по уму тоже. И этому есть своё оправдание: у вас генетическая наследственность лучше, легче переносите боль, выносливее, живёте дольше мужчин. Но так было до середины этого века, пока массово во многих странах не начали вакцинировать население нанотерапевтами, которые свели на нет женское преимущество в живучести и сопротивляемости болезням. Потом поймёшь. Пока прими на веру и не стремись стать суфражисткой, — это сторонница равноправия с мужчинами, иначе быстро отправлю к Сельме. Я шучу. Назад тебе пути нет. Слишком дорого обойдётся твоё возвращение. У меня таких денег не водится. Но в каждой шутке есть доля истины, так у нас говорят. Все супружеские обиды и ссоры идут от неутолённого желания выяснить, кто же из них главный. У тех, кого мы любим, есть власть над нами.

— Но я не собираюсь становиться главной! У меня даже мысли такой не было. Понимаю, ты снова шутишь? — Снофрет робко улыбнулась.

— Я бы тоже хотел, чтобы это осталось шуткой. Давай, не будем зарекаться. В жизни чего только не случается. Через год ты прочно освоишься в этом мире и начнешь покрикивать на меня, высказывать недовольство моими поступками. Женщины, как и дети, поразительно быстро приспосабливаются к среде обитания.

Снофрет недоверчиво взглянула на меня, но ничего не сказала. Может быть, мне и не стоило этого ей говорить, — программировать на будущее состояние? Забавно, если всё так и произойдёт.

Мы спустились в фойе первого этажа гостиницы: в прилегающем магазине купили вместительный чемодан и большую сумку, и снова поднялись на свой этаж в номер.
Я приучал Снофрет к нашей жизни, обычаям, хотел, чтобы она перестала удивляться людям, их поступкам, экстравагантной одежде, которая порой даже меня поражала. Каждый индивид самовыражался в меру своей воспитанности и собственной буйной фантазии.

Новые материалы давали свободу такому проявлению: некоторые девицы даже зимой ходили в прозрачных одеждах на обнажённом теле. Не все обладали смелостью и соглашались лечь под нож пластического хирурга, исправляющего физиологические недостатки, но, выставлять на всеобщее обозрение далеко не безупречное тело — ума хватало. Меня всегда занимало, что ими движет? Эпатаж? Желание соблазнить хоть кого-нибудь?

Красные губы, как и красный зад у обезьян, символизирует готовность к спариванию. Все, даже дурнушки пытаются привлечь к себе внимание и мечтают выйти замуж за принца на белом коне или, в худшем случае, за миллионера. У мужчин тоже свои заскоки, предпочитают не красавиц, а женщин с отклонениями, с ущербной психикой.

Новая мода даёт шанс всем найти свой идеал. Но были и классические яппи в строгих чёрных костюмах, белых рубашках при галстуке фирменных расцветок. Почти все успешные работодатели не терпят расхристанности и изощренности в одежде, консервативный стиль не отвлекает от работы, прививает корпоративность, дисциплину, сдержанность в отношениях.

Потом мы долго упаковывали наряды Снофрет в чемодан и сумку. Мне пришлось учиться, и заодно, учить укладывать женские вещи. Впервые это проделывал с некоторым смущением и неловкостью. Мать и сестра свои вещи укладывали сами, я представления не имел, как они это делают, и не думал, что это мне когда-либо пригодится. Всё не поместилось. Оставшееся, чтобы не давить и мять, сложили в красочный фирменный пакет.

Мы оделись и вышли на улицу к заказанному такси — над дверцей горел зелёный огонёк, который погас когда мы сели. В салоне просторно. Руль утоплен в приборную панель. На случай надобности, можно вытянуть и воспользоваться. Но подобное случалось редко, автоматика надёжнее при столь интенсивном движении не только по шоссе, но и над ним.

Приехали на Казанский вокзал за четверть часа до отправления поезда на Сызрань. Всё без спешки, чтобы Снофрет успела осмотреться и задать вопросы, выслушать объяснения. Она уже почти привыкла к моим русским словам, повторяла их, легко запоминала. Да и то, память почти девственна, ничем не перегружена, любопытства, хоть отбавляй.

Показал закрытые окошки раритетных касс, которыми перестали пользоваться ещё шестьдесят лет тому назад, когда окончательно перешли на виртуальные покупки билетов, на глухой стене огромную карту России с разноцветными векторными линиями направлений сообщения от Москвы во все концы страны. Для неё это тёмный лес, долго нужно объяснять, что к чему, но зрительно запомнит и поймёт, когда память обогатят имплантатом чипа.

— Когда-то Россия была одной шестой частью мировой суши, сейчас к одной десятой подбирается. И это ещё не предел. Наши политологи предсказывают, что через 20 лет она ужмётся ещё в два-три раза. Слишком сильно давление соседних стран. И мы уступаем, чтобы не развязать большую войну, в которой русских почти не останется. Сейчас каждый народ сам за себя. Национализм процветает. Все разыскивают свои истоки в прошлом. Расплёвываются с русскими угнетателями, оккупантами. Но это не значит, что мы стали жить хуже, в отличие от автономий, которые стали государствами. Там уже несколько десятилетий не могут прийти в себя от счастья приобретённой независимости. Территория нужна государству, а не людям в ней живущим. Даже политики довольствуются титулом, а не принадлежностью к великой стране, предают и продают всё. Извини, наболело. Тебе это не нужно знать. Вернее, всему своё время.

Экспресс «Москва-Орск» из десяти вагонов салатового цвета с молочно-кофейной полосой посередине вдоль всего состава, отчего зрительно как бы разделён на две составные части; легко представить стремительный полёт по заснеженной равнине, сейчас же покойно стоявшего у третьей платформы.

Пассажиры по своему обыкновению нервно спешили занять свои места, проходили в вагон, приложив штрих-код билета к сканеру у входа. Проводники стали не нужны. Со всеми неожиданными проблемами обращаются по внутренней связи к дежурному.

Двухместное, вполне уютное, купе-люкс с широкими и вертикальными зеркалами, которые увеличивали зрительное пространство, разноцветные шторы на окне, живые цветы на столике, бутылка минералки с хрустальными стаканами, душевая кабинка и совмещённый туалет привели Снофрет в восторг:

— Я уже устала удивляться. Так всё продуманно, совершенно. И это всё передвигается без лошадей! Волшебной магией! Видел бы это Маху!

— Это всё называется комфортом, всеми удобствами для путешествующих. Человек шёл к нему три тысячи лет, если не больше.
— Ложе не очень широкое, — заметила она, стрельнув в меня лукавым взглядом. — Но нам не привыкать, умещались и на тростниковой циновке.
— Для тебя одной вполне достаточно. На пол не свалишься. А для меня есть верхняя полка.

 Я нажал блестящую кнопку, и широкое зеркало развернулось на 90 градусов, открыв скрытую до этого мягкую основу с уже заправленным одеялом и подушкой. — Но, боюсь, мы не успеем ею воспользоваться. До вечера приедем.
— Восхитительно! Как удобно! Я бы хотела на ней полежать. Так необычно!

— Заодно можно и в окно смотреть. Я в детстве любил так путешествовать. Хорошо мечтается. Тебя подсадить? Сейчас отправимся. Вообще-то, сзади есть небольшая лестница, можно и по ней забраться, спуститься, но мне приятней тебя поднять, чтобы лишний раз тебя на руках подержать. Ложись на живот, подушку под грудь и любуйся.

Экспресс мягко тронулся с заметным ускорением. Снофрет повернула голову к широкому окну, жадно рассматривая здания с разноцветно сияющими рекламами, улицы с автомобилями всех мастей и фирм, высотные дома, подпирающие низкие тёмные облака, жёлто подсвеченные снизу иллюминацией города, заснеженные поля с редкими рядами оголённых, прозрачных деревьев.

— Это ваша пустыня?

— У нас есть небольшая пустыня, но не в этой местности. Это чернозёмные земли под снегом. Не столь плодородные, как в Египте, от нанесённого ила, но тоже неплохие. Всё успевает вырасти за короткое лето. Даже районированный виноград созревает. Летом здесь дачи, огороды, зерновые поля. Всё расцветёт. Понимаю, сейчас это представить трудно, но через четыре месяца всё изменится.
— Будет зелено, как в Египте?
— Намного зеленей.

Недоверчивый взгляд. Понять можно. Когда не знаешь о смене времён года и видишь перед собой только унылую заснеженную равнину под тяжёлыми плотными облаками, трудно представить иную картину. Первое впечатление остаётся на всю жизнь. Жаль, что сейчас не весна. Но тем больше она будет желаннее.

Я сел на диван, предоставив Снофрет самой себе. Пусть побудет наедине со своими мыслями. Полезно привести их в порядок. Скорость экспресса до 300 километров в час, едва успеваешь ловить впереди ориентиры, как они стремительно пролетают назад. Остановки в городах коротки, не более пяти минут, чтобы пассажиры успели выйти и войти. И снова ускорение, вдавливающее в стенку купе.

В зеркале напротив вижу восхищённое лицо и бегающие расширенные зрачки от удивления и восторга. Она замечает мой взгляд и мило улыбается.

— Это как в волшебном сне. Я лежу и лечу над землёй. И она вся такая необычная, белая.
— Заснеженная.
— Какие у вас удивительные слова! За снег, заснеженная. За стол, за дверь, за окно.

— Есть ещё — замуж, в смысле, выйти замуж. Пить хочешь? Давай я тебя спущу. Лёжа пить неудобно. Успеешь ещё належаться. Ты проголодалась?
— Не очень. Я потерплю.
— Зачем же терпеть, когда можно просто пообедать.

— Но мы же с собой кроме одежды ничего не взяли. Или здесь еду тоже через стол подают? — она заглянула под низ, но подающего устройства не увидела. Стол был откидным, не мешал при уборке купе.
— Пойдём туда, где кормят. Ещё налить?
— Вкусная вода. Нет. Не надо. Оставим на вечер.
— Вечером нас здесь не будет. Пей вволю.

На обед я заказал столик в вагоне-ресторане, к которому шли через три чуть покачивающихся вагона. Редко кто из пассажиров стоял в проходе, чаще это были молодые, только что познакомившиеся пары, которые не обращали на нас внимания, прижимались телом к окну, или даже друг к другу, пропуская проходящих.

«Удивительный поезд. Едет вперёд, а мы идём назад. Ты уверен, что повара нас там ждут?»

«У них работа такая — ждать и обслуживать пассажиров, то есть меня с тобой, и всех здесь едущих».

В последнем тамбуре в сине-зелёном комбинированном костюме стоял довольно пожилой седовласый человек лет 80-ти, и с наслаждением курил толстенную сигару, задумчиво посматривая в окно. Снофрет, взглянув на его рот, выпускающий струю белого дыма, запнулась и, с удивлением оглядываясь на меня, поражённо воскликнула:

— Богиня Астарта! Бог Тот! Пожиратель огня! Бог письма и знаний!

Я с улыбкой переглянулся с любителем сигар.

— Это Снофрет? Первый раз видит курящего? — спросил он. — Не бойся, мы никого не обижаем. Нас все меньше и меньше остаётся. Никакой радости не остаётся в сермяжной жизни. Сплошные запреты. Из вагона выгоняют в тамбур. Куда мир катится? Скоро гедоников совсем не останется. Все вымрут от такого обращения.

Когда мы вошли в ярко освещённый вагон-ресторан, я пояснил девушке:

— Курильщик табачных листьев. Это такой лёгкий наркотик, подобный опиуму, конопле. От частого употребления вызывает почти непреодолимую зависимость. Раньше у нас многие курили. Но сейчас от этой привычки можно легко избавиться путём психической коррекции. Этот человек один из немногих, кто не желает избавляться от никотиновой подчиненности под тем предлогом, что, мол, нанотерапевты все вредные последствия сгладят. Так-то оно так, но он не понимает, или не желает понять, что никотин во время курения отрицательно сказывается на его самочувствии, — затуманивает мозги. Это напрасно затраченное время он бы мог использовать более плодотворно. Потакание собственным прихотям. Наше общество осуждает таких людей, поэтому они вынуждены уединяться, курить тайком, чтобы никто не видел, не осуждал.

По пристально внимательным взглядам обедающих в ресторане понял, что нас узнали, зашушукались, многозначительно переглядываясь. Оборотная сторона медали популярности. После возвращения с Марса я реже на себе видел пристальные взгляды, всё внимание любопытных обывателей приковали первые хронавты, и результаты их экспедиций.

Всем не терпелось узнать, насколько наша история переврана? Горячо обсуждали подробности жизни Ивана Грозного, Анны Иоанновны, Екатерины Великой, Александра Македонского, Наполеона, Сталина, с пеной у рта кляли подстрекателей, изменников, словно от этого что-то могло измениться.

Спорили, насколько сильно повлияет наблюдение хронавтов на деятельность политиков, которая отныне становится почти прозрачной и подсудной на все последующие века человечества. Но вся беда в том, что никогда не переведутся люди с установкой: после нас хоть потоп. Стыд не роса, глаза не выест. Чиновники становятся намного изобретательнее при получении взяток, борзых собак.

На первое золотистый суп-харчо, присыпанный свежим укропом и киндзой, чёрным перцем, на второе сациви из перепёлок, летний овощной салат, чёрные маслины, чёрная икра в розетке и бутылка крымского белого вина урожая 2008 года.

— Вкусно?
— Очень. Ты мог бы не спрашивать. Мне всё нравится. Я балдею, как восхищенно говорит Ленка.

— Это хорошо. Наши дамы чересчур привередливые. Посмотри, с каким недовольным, пресыщенным видом вкушает та дама, сбоку от нас. Всё ей не нравится, надоело. Такой трудно угодить. Скоро и ты такой станешь.
— Никогда!
— Не зарекайся. Потом я тебе припомню этот разговор.
— Если я стану такой, то разрешаю ударить меня плёткой.

— Где же я её возьму эту плётку?
— У вас нет лошадей?
— Есть. Но очень мало. На конезаводах, на ипподромах. Многие миллионеры катаются на лошадях лишь только потому, что это очень дорогое удовольствие, не всем по карману. В смысле, нужно много золота на их содержание и обслуживание.
— Конечно, зачем вам лошади, если у вас есть наземные и летающие автомобили. Ни одна лошадь не угонится.

Беззаботный трёп под лёгкими винными парами. Приятно сидеть в вагоне-ресторане, не спеша потягивать ароматное вино с хорошим букетом, и любоваться пейзажем. Лишь стремительно пролетающие мимо строения, деревья, мосты, давали представление о скорости нашего поезда, да едва заметное покачивание, перестук тяжёлых бокалов на столе при поворотах состава. Я разлил из бутылки остатки вина по стаканам.

— Как у нас говорят: не будем оставлять зло на дне стакана. Допьём. На Марсе я часто вспоминал недопитый в детстве стакан компота, какао, когда торопился на улицу к друзьям. Там у нас всё было рассчитано до десятка калорий, ничего лишнего. А это сильно напрягает психологически. Доходило до того, что изредка устраивали разгрузочные дни, чтобы потом пороскошествовать. Корабли с провиантом и частично замещающей сменой приходили три раза в год. Попробуй этот бутерброд с икрой. Даже для нас это деликатес. Дорого стоит. Заказывают по торжественным случаям. Таким как сейчас. Я рад, что мы вместе, и надеюсь, что нас начальство оставит в покое. Как тебе икра?

— Не могу понять, нравится мне или нет. Своеобразный вкус.
— Ну да, к чему привык с детства, то и нравится. Всё идёт из детства.
— Как там мама, Маху, Нубнофрет, отец? — вдруг взгрустнула девушка. — Надеюсь, им сейчас лучше живётся. Не надо никого продавать.
— Снофрет, ты забываешь, три тысячи лет прошло с тех пор как они жили, — осторожно напомнил я. — Их уже давно нет.

— Мы же вчера расстались.
— Вот именно — расстались, перенеслись. Они в прошлом, а ты в далёком будущем, то есть в настоящем.

— Для меня они и сейчас живут, — упрямо сказала девушка, отводя взгляд в сторону.

Можно и так воспринимать действительность. Философски. С другой стороны, они действительно живы, если вернуться к ним, в то время. Всё относительно.

— Ты уже жалеешь, что переместилась со мной? — осторожно спросил я, с лёгким опасением вспоминая детские капризы Иринки, которые часто выводили меня из терпения.

— Нет-нет. Ты меня неправильно понял. Я сокрушаюсь, что мои близкие не могут видеть и испытывать то, что я вижу. Для них это недоступно. Это очень несправедливо.

— Не только твои близкие, но и сто двадцать миллиардов человек, умерших за три тысячи лет в таком положении. Им бы тоже хотелось посмотреть на жизнь в будущем, хоть одним глазком.

— И вы не можете переместиться в будущее точно так же, как в прошлое?
— Оно для нас закрыто. Прошлое уже было, а будущего ещё нет. Оно творится вот сейчас, в это мгновение, становится настоящим и улетает в прошлое. От нас одних зависит, каким оно будет.

— Не понимаю, — проговорила она, невидяще глядя в окно, за которым по шоссейной дороге стремительно мчались тяжелогруженые фуры, автомобили в обоих направлениях.

— Ничего страшного. Не ты одна не можешь понять. Три тысячи лет об этом думали философы, лучшие умы человечества. Когда-нибудь поймёшь.

После долгого молчания, разглядывания мелькающих улиц пригорода, чужой и непонятной жизни, Снофрет спросила:

— Мы скоро приедем?
— Под вечер. А сумерки у нас наступают быстро, особенно в декабре. Пожалуй, нам пора возвращаться в купе. Освободим столик для других. Не все успевают вовремя заказать, среагировать. Это всё от характера зависит.

Поезд замедлил скорость, подъезжая к городу и старому вокзалу Сасово, залитому огнями диодных фонарей, забивающих сумрачный дневной свет, мягко остановился у крытого перрона с новыми пассажирами, встречающими.

Любопытные мельком заглядывали в незашторенные окна, спешили дальше. Два подростка в спортивных костюмах нас узнали и восторженно закричали, указывая пальцем на окно, и мы поднялись из-за стола с независимым видом, будто не нас касается.

Я видел, какими горящими взглядами окидывают Снофрет сидящие за столами мужчины, и сам, поглядывая на неё, вспоминая страстные минуты, незаметно воспламенился, чему способствовала её непосредственная близость, доступность, и выпитое вино.

Она тоже почувствовала перемену в моём голосе, догадалась о возникшем вожделении, и смущенно потупила взор, изредка посматривая на меня, пока возвращались в купе, где сразу же зашторил окно и стал её раздевать, досадуя на зиму и лишние преграды к желанному телу. Она не противилась, лишь ласково шептала:

«Я твоя рабыня. Ты мой бог».

Не эти ли слова хочет слышать каждый мужчина?

Полторы сотни километров промелькнули в обоюдном наслаждении, пока мы разомкнули объятия, и, остывая, нагими, лишь с наброшенными рубашками на плечах, уселись за стол, потягивая чуть тёплое пиво из бокала. Светлая пенка прилипла к верхней губе Снофрет.

«Я никогда ещё не пила столь вкусного пива. Да и дома пила пиво лишь один раз, когда рабыни украдкой увели кувшин пива у Ноффереха, угостили и меня — не понравилось. Норма говорила, что к нему нужно привыкнуть, пиво редко кому приходится по вкусу в первый раз. У тебя много женщин было до меня? Почему молчишь?»

«Были. Но ты о них не думай. Сейчас нас только двое. Ты и я».
«Я хочу знать, ты со всеми так обращался? Ты очень ласков. Наши мужчины не такие».
«Как ты можешь знать о мужчинах, если у тебя никого до меня не было?»

«Рассказывали подруги, рабыни. Для них эти отношения были насилием, надругательством, слишком грубо обходились с ними мужчины. А с тобой я каждый раз от наслаждения улетаю в небеса. Поэтому хочу знать, ты со всеми такой, или только со мной?»
«А ты как думаешь?»
«Не знаю. Думаю, иным ты не можешь быть. Поэтому…»

«Ревнуешь? Не нужно. Всё в прошлом. Надо лишь любить друг друга. Ты согласна?»

Снофрет молча кивнула, и крупная слезинка медленно скатилась из правого глаза.

— О чём ты? Вспомнила дом?
— Не только. Базарную площадь… Что, если бы ты тогда не остановился? Ужасный Харнам. Его руки, омерзительный запах грязного тела, вонючего рта!

— Нашла кого вспоминать. Он не стоит того. Забудь как неприятный сон. Я остановился возле тебя, и свершилась новая Реальность. Это была развилка в твоей и моей судьбе. Заурядная бифуркационная точка.

Состав с грохотом промчался по мосту небольшой реки. Я взглянул в окно и увидел знакомую окрестность города Барыш. Подскочил.

— О, чёрт! Снофрет, мы уже скоро подъедем! В темпе собирайся!

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/10/293