Глава 44. Надо ли уступать соблазну?

           Нубнофрет вышла из комнаты, на мгновение оглянувшись. Наши взгляды встретились, и я чуть смутился, до того откровенным был её острый, проникающий в душу взор. В смятении снял ботинки, развязал схенти, отбросив в сторону, на сундук, и уже покойно, в одних плавках, с наслаждением растянулся на льняном покрывале твёрдого ложа, почти уже привычном за последние месяцы. Расслабился всем телом, снижая удары сердца. Нужно успокоиться, и ни о чём не думать.

          Приторно пахло вездесущей неистребимой пылью, кошачьей мочой, и слабее — кардамоном, мятой, рожковыми стручками. Ну и денёчек выдался! С утра неприятный разговор с Николаем и Лидой, их раздражённые угрозы, словно пугали пятнадцатилетнего мальчишку, полёт в Африку на институтском самолёте, перемещение во времени, парение в сияющем мареве над жаркой пустыней, утомительный и долгий вечер в поисках девушки.

Надо было искупаться в бассейне и перенести циновки на крышу, где более свежий воздух, но после сытного ужина подняться нет сил. Лень. Да и не стОит. Сон желаннее. Вечное несоответствие желаний с возможностями.

Перед глазами невыразительная серая пелена, по которой на мгновение уже начали вспыхивать фантастические образы грядущего сна. С запоздалым удивлением почувствовал, как рядом невесомо прилегло, и к груди прикоснулось соблазнительное чистое тело с шелковистой кожей, только что из бассейна. Разность потенциалов была огромной, и столь чувствительной для мужчины, что я вздрогнул как от удара током:

— Нуби, это ты?

— А ты кого ждал, Изиду или Снофрет? Сестрички давно уже здесь нет. Даже я по ней успела соскучиться, и тем более по тебе, — приглушенно засмеялась Нубнофрет, прижимаясь ко мне всем волнующим телом, отчего я чуть не задохнулся от перехватившего дыхания и внезапно участившегося сердцебиения. — Я пять лет ждала этой ночи. Если бы не эти противные Сусанна и Пинехас, ты бы не скоро вернулся, да?

Её губы страстно прильнули к моим. Наверняка подсмотрела у меня с Снофрет, и я в каком-то полуобморочном мороке не нашёл в себе силы оттолкнуть девушку, представляя, что она вынесла за два дня похищения, и жуткую ночь и два долгих жарких дня; нынешнее действие ей необходимо, как разрядка, снятие стресса. Слабое оправдание. Но другого у меня не было.

Организм всё воспринимал на автомате, без участи мозга. Я лежал на спине, стараясь не перевозбудиться, слишком всё неожиданно, стремительно и чувственно. Она коротко вскликнула, насаживаясь на стержень, и чувственно задвигала бёдрами. Её страсть была ненасытной и нежной, она наслаждалась мною, как ребёнок первой конфетой, продлевая удовольствие, и я не выдержал, подмял под себя и показал, как должен обращаться мужчина с женщиной.

Когда всё закончилось, и мы расслабленно лежали, наблюдая на потолке за последними лихорадочными всполохами угасающего светильника, я бросил в темноту созревший и болезненный вопрос:

— А как же Снофрет?

— Её здесь нет. О чём ты? Она меня поймёт. Мы с ней одно целое. — Помолчав, добавила: — Ты же сможешь содержать двух жён? Чем ты хуже фараона? У него шесть жён и семьдесят наложниц, которых часто меняет в зависимости от настроения. Я не стану возражать, если ты потом ещё какой-то девушкой увлечёшься и захочешь взять в жёны. Потом. Когда-нибудь.

Я улыбнулся её наивности. У нас многие мужчины и одну жену не желают содержать. Живут с приходящими чужими жёнами, их дочками, когда появляется желание, или, в необременительном гражданском браке, всеми правдами и неправдами открещиваясь от заключения законных формальностей, которые привносят в жизнь ненужную суету. Блажен неведующий. Сказал:

— Спи, Нуби. Утро вечера мудренее. Меня спасает, что у вас ночи длинные. Ещё можно выспаться. Отодвинься от меня и ляг поудобнее. Представь, что лежишь на солнечной зелёной поляне и наблюдаешь за облаками, которые плывут по синему небу.

— Я тебя буду представлять на синем небе, — хихикнула Нубнофрет, целуя меня в плечо. — Это намного интересней. Голеньким.

Я не успел ответить, соскользнул в сон.

Проснулись поздно. Сквозь дверной проём без полога виден яркий солнечный двор. Если бы не разделяющая стена между комнатами, наши обнаженные тела были бы выставлены на всеобщее обозрение. Смущенно надел плавки и вышел во двор, где возле печи хлопотала Сельма, уклоняясь от едкого дыма, идущего от плохо просушенного камыша.

Она лишь покосилась в мою сторону и сделала вид, что увлечена работой и не замечает моего нескромного одеяния. Впрочем, это я уже домысливаю. Египтяне привыкли к обнажённому телу, и знают толк в красоте.

С удовольствием поплавал в бассейне, жаль, не хватало длины для разгона и полноценной тренировки. Удар ногами о мраморную плиту, три мощных гребка, и снова утыкаешься в стену. Похоже на белку в водяном колесе. Вода бурлит, солнце слепит глаза.

Когда лежал на поверхности воды, отдыхая и наслаждаясь прохладой, на мраморную плиту бассейна ступила Нубнофрет в очаровательном домашнем платьице до колен, тонкие бретельки по плечам, — увидел сквозь чуть приоткрытые веки от яркого солнца.

Я прикрыл глаза, чтобы выглядеть спящим, забавно узнать, что она предпримет, скажет? В ресничном проёме увидел, что она сбросила платье, и, обнаженная прыгнула в бассейн рядом со мной — возмущённая вода плеснула в мои ноздри, и я захлебнулся на вдохе.

— Сумасшедшая! Ты решила ещё раз меня соблазнить?
— Это так легко?

— В таком виде — очень. Ты что делаешь? Отодвинься! А если родители увидят?
— Они тоже иногда это делают. Но не в купальне, здесь неудобно — утонуть можно. Вернемся на ложе.

Мы выбрались из бассейна и, рука об руку, поспешили в дом. С наслаждением заново узнавали друг друга. Ночью всё было в спешке неукротимой страсти. Сейчас же каждый нерв отзывался томительным звоном возрастающего желания. Очнулись лишь, когда Сельма застучала черпаком по медному котелку.

— Сони, обед проспите, — словно мы и не вставали.

Нубнофрет в последний раз поцеловала меня и решительно поднялась:

— Нас не поймут, если мы до вечера проваляемся на циновках. Ты, как мальчик, которому дали любимую игрушку, не можешь оторваться. Поднимайся.
— Ты очень красивая, — произнес я, глядя, как волнующее совершенное тело скрывается под почти прозрачным льняным платьем.
— Красивее Снофрет?

— Вы сёстры, — уклонился от прямого ответа, потому что его и не существовало.

Неуловимая разница была, но лишь на грани тактильных ощущений, чувств. Снофрет уже стала привычной, родной, а эта била током по обнажённым нервам, словно я был шестнадцатилетним парнем, и всё происходило впервые. Загадка психотипа. Она явно была моей половиной, как и её сестра, которая незримо присутствовала рядом, в виртуальном мире. Может быть, и я из того, нереального мира?

За столом, после завтрака, раскусывая сладкую мякоть крупного финика, я спросил Окрама:

— Нужна ли помощь в уборке урожая? Похоже, пшеница ваша созрела.

Он поколебался, смущённо взглянув на насторожившуюся Сельму. Я не понял причину заминки, взглянул на Нубнофрет. Она беззаботно уплетала медовую коврижку, обсыпанную орехами, и ласково, если не кокетливо, посматривала на меня, иногда на губах заметно подрагивала лукавая улыбка воспоминаний.

— Нет. Мы справимся. У нас всё из рук валилось, когда узнали о гибели Амира и Рамоза. Подозревали, что и Маху постигла та же участь. А тут ещё и Нубнофрет похитили. Все несчастья, словно неожиданный разлив Нила, обрушились на нас. Если бы не твоё появление, мы бы недолго протянули. Отчаяние помутило наш разум. Сейчас понимаем, боги милосердны, наши жертвы не были напрасны, ты услышал нас.

— Сельма, Окрам, вы должны понять, богов нет, их придумали жрецы, чтобы под их прикрытием сытно и благополучно жить, пользуясь жертвенными дарами и послушным народом. Но это я только вам говорю, чтобы понимали и хоть что-то знали. Другим людям это знать не нужно, преждевременно. Вы напрасно отдали золото жрецам, которые ничем не смогли вам помочь. Сегодня мы с Нубнофрет поможем с уборкой урожая, а завтра поедем в Фивы искать Маху. Надежды особой нет, но отчаиваться не стоит. Возможно, он где-нибудь отыскал себе зазнобу, и отлепиться не может.

— Он презирал девчонок, — заявила Нубнофрет. — Меня терпел лишь только потому, что я его сестра.
— Сёстры и родители всегда последними узнают о сердечных привязанностях.

— Он же знает, что мы его ждём! — воскликнула Сельма. — Невесту и здесь можно найти. Меня то и дело спрашивают, когда вернётся сын? Иначе для кого этот огромный дом? Мне и Окраму достаточно одной комнаты. Нам много не надо. Я надеялась увидеть внуков от Нубнофрет, Маху. И вот, снова остаемся одни.

— Мама, ты же видела Снофрет. Она не умерла, как ты часто нас уверяла. Ей там нравится. Я убеждена, и мне будет хорошо. Но прежде мы найдём Маху и уж потом отправимся в мир Артёма.

— Быстрее бы. Два года прошло, как он исчез. Моими пролитыми слезами можно Нил наполнить.
— Маху не больно ценит твои слёзы, — проворчала Нуби.
— Он мальчик. Ума ещё не нажил.
— Когда наживёт, будет поздно, потеряет вместе с головой.
— Ты к нему несправедлива.

         Костер ещё не затух, курился сизым дымком. Я вынес из дома свёрток параплана, обмотанный стропами, и положил на разворошённые раскалённые угли. Температуры не хватало, чтобы воспламенить весь тюк, и я добавил импульс бластера. Пламя взметнулось на двухметровую высоту, пахнув жаром в лицо. Я отшатнулся — на руках рыжевато обгорели кончики волос. Запахло палёной костью.

— Что ты сжёг? — поинтересовалась Нубнофрет, подходя ко мне и пытаясь рассмотреть очертания сгораемого. — Ткань? Красивая, и хорошо горит.

— Свои ненужные вещи.
— Напрасно. У нас в хозяйстве всё бы пригодилось. Любое полотно дорого ценится. Ты мог бы здесь выгодно продать, или матери подарить. Она для себя почти ничего не приобретает, привыкла экономить.
— Нельзя.

— Почему? Мне бы хоть одним глазком посмотреть. Любопытно, узреть вещи богов.
— Ещё увидишь. Надоесть рассматривать. Отворачиваться станешь.
— Скорей бы это случилось, — вздохнула девушка. — Надоело придумывать. Трудно представлять то, чего не знаешь.
— А что тебе подсказывает воображение?

— Ты постоянно ставишь меня в затруднительное положение своими непонятными словами. Ты бы хоть объяснял, что они означают. Какое-то воображение.
— Прости. Но ты должна привыкать к новым словам, если желаешь жить в новом мире.
— Я привыкну, если буду понимать.
— Воображение — это то, что ты можешь себе представить в самых смелых мечтах, без каких-либо ограничений.
— Я догадываюсь, что моё воображение будет слишком жалким.

         Пшеница уже давно созрела, некоторые колосья уже начала осыпаться. Потеря зерна неизбежна. Окрам чуть наклонился и показал, как сподручней срезать колосья. Довольно высоко над землёй забрал в горсть пучок колосьев и с силой повёл серпом, не обращая внимания на оставшуюся высокую ость, и тут же положил на землю.

Нубнофрет собирала и относила в общую кучу. Окрам вручил мне серп — деревянный держатель с кремниевым острым наконечником в связанном расщепе, который не столько резал, сколько рвал, мочалил стебли. Я с сомнением посмотрел на допотопное орудие и вернул Окраму.

Сюда бы элементарную косу, на худший случай, у нас в деревнях до сих пор ею пользуются при покосе травы на неудобьях. Но из чего сделать? Кованого железа во всём Египте не найти, стали, тем более. Железный век в истории Земли только начинается, но не с Египта, а с севера и Востока. Бластер не годится, можно случайно спалить всё поле. Ножом? За неделю не управишься. Спросил Окрама:

— Есть ли у вас палка вот такой высоты? Хотя бы копьё?
— Стоит в чулане. Маху в своё время часто метал копьё. Потом понял, что не удаётся бросить дальше Пахери, нашего силача, взял в руки бумеранг. Он хоть возвращается, за ним бегать не нужно. Лень прежде него родилась.

— Нубнофрет, принеси, пожалуйста, копьё и кусок тонкой верёвки длиной в локоть. Возможно, я смогу кое-что придумать более приемлемое, чем ваш серп.

Девушка сорвалась с места и стремительно помчалась к дому. Пока она бегала, я ножом попробовал резать колосья, пытаясь понять, как прикрепить нож к древку для лучшего угла атаки. Косы не получилось, лишь некое слабое подобие. Пришлось приноравливаться.

Несколько раз перевязывал сползающий с упора нож. Конечно, можно было на уборку пшеницы нанять сезонных рабочих, но, когда ещё в жизни представится такой случай: поработать косарём на зерновом поле в Позднем Египте? Оставить след, хотя бы в своей памяти.

Время от времени я останавливался, чтобы смахнуть со лба пот, переводил дыхание и вглядывался в знойное небо с пролетающими птицами, обводил взглядом зелёную окрестность оазиса с дальними песчаными холмами, пальмами, и пытался ощутить разницу времени в три тысячи лет. Внешне её, казалось, не было.

И в то же время, чувствовал, какая почти непреодолимая дистанция пролегает между мной нынешним, и будущим. Нечто, вроде незримого силового поля, к которому подошёл с голыми руками, с намерением пробиться. Жизни не хватит, чтобы преодолеть преграду. Разница была и очень значительная, заключающаяся в знаниях людей, информационном поле. Моё присутствие лишь усугубляло это различие. Я был здесь лишним, ненужным звеном.

Нубнофрет и Окрам едва успевали за мной собирать упавшие колосья. Не стал подсказывать, как можно связывать снопы жгутами, чтобы удобней было носить на край поля. Рационализация чревата роковыми последствиями. Для переноски срезанных колосьев они приспособили сеть, стянув края. Перерыв на обед не делали, чтобы не расхолаживаться, потом трудно набрать прежний темп, и времени не хватит закончить до наступления сумерек.

За час до заката всё поле было скошено. Высокая копна упруго стояла на колкой стерне, будто на картине Васнецова. Лишь финиковые пальмы, да отсутствие дуба портили пейзаж. Не хватало художника Гюстава Доре, чтобы запечатлеть меня с копьём вместо косы, и Нубнофрет с ворохом пшеницы в руках. Телекамеры передадут всё слишком реалистично. Никакой романтики. Жаль, что я не художник.

Я остановился, устало, разгибая спину и поводя плечами, разминая мышцы. Окрам подошел, восхищенно оглядывая мою работу.

— Нам бы пришлось неделю работать. Ты редкостный работник. И нож у тебя волшебный. Я не заметил ни одного переломленного стебля, все срезаны. Таким ножом можно бриться.

— Так я и делаю. Нож самозатачивающийся.

Не удержался от мелкого хвастовства. Слаб человек. Всё хочет хоть чем-то выделиться, показать, что он не такой, как все остальные, лучше. Нубнофрет поднесла кувшин с водой. Я немного отпил, чтобы не перегружать желудок, сполоснул разгорячённое лицо.

— С остальной работой сами справитесь? Можете нанять помощников, я дам золото.
— Не надо. Потихоньку управимся. Завтра пригоню быков Мериба, и они перемолотят, вытопчут собранные колосья. Самую тяжёлую работу ты уже сделал. Если бы у нас были такие ножи.

— Недолго бы ты ими попользовался, — откликнулась Нубнофрет. — Нофферех пришёл бы со своей свитой и отнял бы все твои ножи.
— Ты права. Всё лучшее должно быть у номарха. Вы ими убираете свою пшеницу? — спросил Окрам.

— Нет, — я не знал, как ответить, чтобы не вызвать недоумение и лавину вопросов про автоматические трактора, комбайны, роботизированные молотилки и первые экспериментальные репликаторы, воссоздающие любое вещество по заданному образцу, по записанной программе, но при этом потребляющие огромное количество энергии, что делало их работу нецелесообразной, экономически невыгодной. Всё упиралось в дешёвую энергию. Если научимся извлекать из окружающего пространства, то всё человечество будет сыто без трудоёмких затрат на обременительное сельское хозяйство, занимающего миллионы гектар плодородной земли. — Нет. При помощи волшебной магии.

— Я так и думал. Богам незачем проливать пот и хоть чем-то утруждать себя. Пойдём к дому. Сельма обещала приготовить хороший ужин. Приобрела мясо у охотников. Они в пустыне из лука подстрелили круторогую антилопу. Ориксов всё меньше становится. Слишком много охотников в оазисе. Мы все проголодались. А пока я приготовлю «невесту» из колосьев, которую надо подвесить над дверью дома и принести богу Рененутет подношения в знак хорошего урожая. Идите домой. Это уже мои заботы.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/10/387