Глава 2. Кто следующий?

       Часто представлялось, что с каждым годом стан врагов только увеличивается.
 Но не только в ближнем окружении надо искать потенциальных убийц. Они могут быть везде, как рыжие муравьи, невидимые сверху, но без устали снующие внизу, у самой земли, тихо выполняющие свою работу по поддержанию навек установленного порядка, смысла которого не сразу понять, разве что — жизнь ради самой жизни? Слишком банально и обидно для мужчины, которого равняют с насекомым.

Не таков ли и человек? Если забыть о Боге и Его суровых требованиях к людям, суть которых заключается в единственной максиме — верь, и ты спасешься, а все остальные погибнут в страшных мучениях. Они недостойны рая! Мы — избранные!

Это сознание так сладко греет душу! Словно медовые соты с мягким хрустом вяжущего в зубах воска, блаженно и ароматно расплываются во рту. И не одного честолюбца вводило в опасное состояние прелести, когда сам себя считаешь святым и непогрешимым во всем, а ближних — туповатыми недотепами, погрязшими в страшных грехах. И сколько их вокруг! И разве сам не такой?

Знание, что неразоблаченный убийца, возможно, находящийся в непосредственной близости, среди внимательно настороженных и льстивых придворных, в любое мгновение может поразить тебя, подобно воздуху, проникшему в кувшин с прекрасным вином, и делающим его уксусом, отравляло жизнь, которой не мог наслаждаться в полной и должной мере.

Жить, под взведенной на тебя стрелой неизвестного лучника, очень тяжело и неуютно. Невозможно уклониться, спрятаться, предупредить жалящий полет стрелы, разжим пальцев или хотя бы случайно изменить выбор цели, вот как сегодня. Почему так произошло? Какому богу понадобилось, чтобы он, Соломон, остался среди живых и продолжал мучиться над неразрешимыми вопросами бытия? Или же боги здесь ни при чем? Очередная случайность загадочного мира?

Таиль, за пиршественным столом, повинуясь мимолетному желанию, не смогла смирить в глазах алчный блеск чревоугодия. Что, впрочем, не вызывало удивления, если помнить, откуда он её выкупил: из бедного кочевого племени арабов, где провела всю сознательную жизнь в тесных шатрах и утомительных переходах в поисках новых пастбищ для овец. По-возможности, отары делили на сильных и слабых овец. Сильных отправляли на юг, а слабых на север, где трава сочнее из-за более частых дождей.

Старики сказывали, что в древности арабы ставили на свои кибитки паруса и те резво катили по пустыне, словно корабли по морю. Но в это верится с трудом. Почему же сейчас не применяют этот способ передвижения? Лишь два последних года Таиль успела пожить в роскоши дворца, окруженная заботой слуг и приторной лестью придворных прощелыг.

После обильного и хмельного обеда расслабленная Таиль пришла с подругами на любимое место к женской купальне, где в раскидистой тени сикимо;р можно сладко подремать на свежих тростниковых циновках, пока спадет полуденный зной, и уж тогда заняться своими неспешными, обыденными делами.

Не успела тень от сикимора с недозревшими плодами, переместиться на пядь, как Таили стало дурно. Она побледнела и учащенно задышала, на лбу выступили крупные капли пота, не могла понять, что с ней происходит. Беспечные и столь же юные подруги царицы успокаивали, они приняли недомогание за обычные женские проблемы: за два года пора бы и понести от царя.

За это время уже несколько жен и наложниц Соломона разрешились от бремени, а некоторые снова успели затяжелеть, чтобы увеличить население Израиля. Но Таиль вдруг страшно закричала и, схватившись руками за живот, покатилась по земле, словно боролась с невидимым зверем. У неё возникли столь сильные рези в желудке, что самой шустрой подруге пришлось побежать за придворным лекарем Бехером.

Пока слуги и рабы суматошно метались по многочисленным комнатам дворца, искали и расспрашивали, видевших неуловимого целителя, бедняжка Таиль изошла желчью и умерла в мучительных конвульсиях, в окружении потрясенных и напуганных наперсниц. Они впервые наблюдали наступление стремительной кончины подруги в столь непосредственной близости. Это очень страшно, когда не понимаешь и не видишь причины для смерти. Её просто не должно быть, как грома средь ясного неба, как текущего вспять водопада, как летающего по небу человека.

Рослый Завуф, как и царь, с утра тщательно выбритый до синевы щёк, похлопывая друга по плечу, рассудительно и доверительно утешал:

— Ради Всевышнего, Соломон, перестань, успокойся. Стоит ли столь отчаянно горевать и рвать на себе волосы, будто заказная плакальщица на чужих похоронах? Ты лучше всех знаешь, что жестокосердный ангел смерти Малхамовес не выбирает жертву наобум, не спускается к людям с завязанными глазами. Он всегда точно знает, за кем и когда являться. Таиль не единственная у тебя жена, чтобы горестно плакать и стенать о потере, словно боги отступили, и навек забыли о твоем существовании. Это далеко от истины, и ты сам хорошо это ведаешь. Мне даже неудобно об этом тебе напоминать. Таиль не первая, думаю, и не последняя из твоих обольстительных жен, которых ты ещё можешь лишиться по разным причинам. К каждой не приставишь охранника и не заключишь союз с Богом, чтобы Он не забирал к себе. Недавно в моё поместье Бахурим доставили партию рабынь из невольничьего рынка Яффы: хеттеянок, тирянок, сидонянок, и даже египтянок. Среди них есть очень привлекательные девицы. Стоит принарядить в китайские шелка или месопотамские ткани, как при всем желании не отличишь от высокородных красавиц, которые с детства росли в беззаботной неге, в окружении кормилиц и служанок. Впрочем, и полностью обнаженных тоже трудно различить, особенно, когда молчат. Я не смог. Прикажи привести в свой дворец. Хоть сегодня к вечеру. Будут отличными наложницами, с радостью выполнят все твои желания, и даже невысказанные. Если же пожелаешь свободнорожденную дщерь, то в городе пальм, далеко ехать не надо, в племени Вениаминовом, есть изумительная девушка с потрясающе изящным лицом. Стройная, как пиния, кожа — нежнейший шелк. До сих пор стоит перед глазами. Когда впервые увидел Мариам, подумал, что она ангел, спустившаяся с небес по мою душу. И я был не против пойти за ней. Мариам пока ещё юна и не созрела для замужества, но через год войдет в пору девичества. Я предупредил Силома, местного старейшину, её отца, чтобы никому другому не отдавал. Даже залог вручил, половину таланта золотом. Если она тебе почему-то не понравится, себе возьму. Редкостной красоты девочка — красная роза среди полевых цветов. Думал, на следующий год преподнести тебе неожиданную радость, но коли ты так сильно убиваешься… Таиль, конечно, жалко, не заслуживала мучительной участи, но она сама виновата, не надо было жадничать. Её маленький желудок не выдержал обилия царского стола, к нему нужно привыкнуть.

Соломон удивленно посмотрел на внешне безмятежное лицо друга, и спросил:

— Неужели ты не понимаешь, что малышка Таиль умерла не своей смертью?! Её отравили. Все признаки…

— Зачем?! — поразился Завуф, схватившись руками за пышную шевелюру кучерявых волос. — Какой в этом смысл? Кому она могла не угодить? Такая милая, веселая. Почти все твои жены охотно с нею общались. У неё не было врагов! Не произноси не подтвержденных слов. Без тебя есть, кому их проговорить.

— Увы мне и всем нам. Таиль, заметив на столе любимое яство, приготовленное Неффалимом для меня, с наивной непосредственностью пожелала его попробовать, а я разрешил. Неделей раньше я высказал повару желание — отведать тучных перепелов, отъевшихся на зерновых полях Иудеи. И он приготовил. Причем, весьма своеобразно. Хотелось бы узнать, кто надоумил его так поступить? Так, а не иначе. Разве я  когда-нибудь обижал Неффалима, обходил своими милостями? Выкупил из рабства самодура, царя Васанского. Дал достаточно золота на приобретение земли с виноградником и строительства каменного дома с глубоким погребом, подарил в жены юную красавицу-рабыню идумеянку. Ко всем праздникам не забывал делать подарки. Что ещё я не сделал для его блага? Почему ему понадобилось меня предавать?!

— Возможно, это не он. Вокруг много таких… — Завуф окинул внимательным взглядом людей, как бы соболезнующих, деловито толпящихся рядом с ними. — Подручные Неффалима тоже имеют доступ к приготовляемым блюдам. Любой из них мог тайно подложить отраву. Удивительно, почему Таиль не почувствовала горечь?

— Сейчас Неффалима приведут, и мы узнаем, что это за яд, кто и зачем подвигнул его на безрассудный поступок? Он сам не мог решиться на преступление. Кто-то его заставил. Знать бы — кто?

— А я-то, глупец, недоумевал. Подумал, зачем излишне балуешь Таиль? Другим женам в ревность, и в ненужные обиды. Пересадил от себя Ахисара, как бы тому в наказание, лучшие яства ей предлагаешь. Хотя ради любимой жены, чего не сделаешь, на какую жертву не пойдешь? Я иногда к своим женам тоже порой несправедлив. Всегда какая-то из них ходит в любимицах. Но когда и как ты узнал, что перепела отравлены? Кто успел предупредить? Какое счастье, что это сделали вовремя!

— Неужели ты думаешь, что я нарочно не остановил руку Таиль, спокойно смотрел, как она ест отравленных перепелов? Ради чего? Она мне нравилась. Я её любил и не знал о готовящемся преступлении, иначе приказал бы привести детей Неффалима, его жену, и при нем угостил их ядовитыми перепелами, а уже потом позволил рассказать о злоумышленниках, ради которых он пожертвовал своим благополучием, детьми и женой.

— Если станет упираться, самого бросим в раскаленного Молоха. Обо всем расскажет: кто и за сколько сиклей его купил? — подхватил Завуф и оглянулся на подошедшего сзади Фалтия, который, не решаясь перебивать разговор друзей, терпеливо смотрел на расстроенного Соломона, выжидая, когда тот его заметит.

— В каленой меди Молоха любой признается, даже в заведомо выдуманных преступлениях. Пытки — это наихудший и ошибочный способ достижения истины. Завуф, ты же знаешь, я стараюсь к ним не прибегать. — Соломон заметил стоящего рядом начальника стражников и быстро повернулся к нему всем корпусом. — Говори, Фалтий. Чем порадуешь? Нашел повара? Где он? Почему не вижу?

— Мой царь, я разослал всех телохранителей в разные стороны твоего двора, повара Неффалима нигде не могут найти. Из ворот дворца за это время никто не выходил. Стражники хорошо знают его в лицо. На кухне все подручные в один голос твердят: «Только что был здесь, разговаривали с ним, отдавал распоряжения насчет ужина». Мы послали скороходов к нему домой. Благо, недалеко. Но там тоже ничего о нем не знают, беспокоятся. Жена всполошилась от пристрастных расспросов. Уже расцарапала себе лицо, порвала одежду, предчувствуя горе.

— Неффалим не мог испариться, вознестись на небо — не святой. Продолжайте искать. Загляните во все потайные места, погреба, чуланы, крыши, колодцы. Быстро исчезнуть из города невозможно.

Соломон внимательно оглядел всех присутствующих в саду, словно запоминая расположение каждого, и кто с каким выражением лица на него смотрит, нет ли радости? и намеренно громко произнес:

— Я догадываюсь, кто подкупил Неффалима отравить мою любимую  жену Таиль! И этот злодей будет жестоко наказан! Пусть не надеется на моё прощение. Суд будет скорым и беспощадным.

Знал, кто-то из доброхотов донесет эти слова до заказчика убийства, всегда оказывавшегося в курсе всех мало-мальски событий во дворце.

Завуф, как бы в подтверждение его слов, резко положил ладонь на рукоятку кинжала в кожаных ножнах, показывая готовность в любой момент сразить врага, на которого укажет царь.

Угроза разоблачением могла подействовать на напряженные нервы преступника и, возможно, в какой-то мере способствовала бы его разоблачению. Он мог бы выдать себя нечаянным поступком, жестом, непроизвольными словами. Так было при всем известной легендарной проверке, которую однажды Моисей устроил своим соплеменникам, когда во время Великого Исхода из его шатра пропала торба с золотом, предназначенного для покупки пшеницы и ячменя у одного из оседлых племен, мимо которого они тогда проходили невдалеке.

Все с ужасом представляли печальные последствия грядущего голода, лишений, но неизвестный похититель не желал сознаваться в банальном воровстве, ставившим под угрозу благополучие все исходившие племена. Кто-то исступленно возмущался содеянным, предлагал немедленно обыскать все шатры, повозки, ямы и недавние захоронения.

Другие нерешительно подсказывали, что унести тяжелую торбу могли и сирийские торговцы, незадолго перед этим посетившие Моисея в его шатре, когда долго расспрашивали о непонятной цели исхода еврейских племен из сытого и благополучного Египта. Мол, они догадывались, что без золота никто не станет выходить в пустыню.

Кто-то грешил на соседние арабские племена, которые издавна промышляют ночным разбоем и грабежами. Нельзя исключать и многочисленных родственников пророка, которые беспрепятственно входили и выходили из шатра в любое время суток. Подозреваемых в избытке. А это означало неизбежную потерю золота, ибо все шатры и повозки невозможно быстро обыскать доверенными людьми — нужно время, не менее десяти суток. За этот срок золото можно несколько раз перепрятать и даже найти пособника среди местных жителей.

Моисей, с помощью красноречивого Аарона, пробовал усовестить безымянного вора, мол, с кем ни бывает, оступился, но будет прощен, если повинится в краже, ибо они — один избранный народ в океане иноверцев. Все мы в чем-то да виноваты перед Господом, который снисходителен к раскаявшимся грешникам, неоднократно прощал и более серьёзные проступки. Главное, вовремя осознать свою вину и сознаться в содеянном.

Но тщетно, тяжелое молчание толпы и беззаботный посвист птиц в небе было в ответ на косноязычный призыв пророка. Разгневавшись, Моисей принялся грозить нечестивцу всеми небесными и земными карами. Напрасно громыхали обидные слова — смельчак не вышел пред грозные очи предводителя. Все понимали, подозрение падает на каждого из них, заверения в личной невиновности не действовали.

Почерневший от горя, Моисей удалился в свой шатер и не выходил до восхода солнца. Утром он, посвежевший после сна, собрал всех подозреваемых на южном склоне холма, и дал в руку по два хрупких перепелиных яйца, уверенно сказав, что проявление воли Саваофа и Его желания, наказать преступившего закон, непременно укажет на вора.

После продолжительной и иступлённой коленопреклоненной молитвы Моисея на виду у всех, на вершине пологого складчатого холма, и томительно напряженного ожидания подозреваемых, когда солнце всё выше и жгуче взбиралось на небосвод, Всевышний проявил себя в виде вспыхнувшего тернового куста, который позже так и назовут — куст Моисея; эфирные масла, выделяемые листьями растения ясенец в жаркую, безветренную погоду, вдруг вспыхивают голубым, волшебным пламенем, не обжигающим ни куст, ни поднесенную руку.

Услышав восторженный: Ах! Моисей вскочил и бросился к подозреваемым, приказав раскрыть ладонь. И все увидели ужасное в морщинистой руке Елиеазара — раздавленные яйца с пёстрой скорлупой клейко, желтками стекали сквозь негнущиеся пальцы на песок — косвенное, а для всех, видевших это, прямое признание вины, с последующими отсюда выводами.

Золото, в виде пожертвованных колец, перстней, браслетов, разорванных цепочек, лома, песка и уродливых самородков, надежно запрятанное в шатре старейшины под ворохом разноцветных одежд, было благоговейно и с ликованием возвращено в шатер Моисея, пропахший ладаном.

Обескураженный Елиеазар с дрожащими от страха руками и трясущейся бородой, с всеобщего одобрения, был переодет в ветхое, расползающееся одеяние, которое сняли с одного из захудалых пророков, и живым закопали по шею в раскаленный песок пустыни — самый распространенный способ казни среди аравийских племен на многие тысячелетия — песка и солнца всегда в избытке, как и самих разного рода преступников.

Никто из двенадцати племен не пожелал заступиться за Елиеазара, эгоистично противопоставившего себя всем, решив выжить, во что бы то ни стало, наперекор судьбе, толкающей к гибели вместе с исходящими племенами, которые вынуждены годами бороздить пустыню, с всё угасающей надеждой, в конце концов, найти свободные, плодородные земли для пахоты и пастбища для овец, дать успокоение натруженным ногам и наступающей старости.

Соломон в последний раз взглянул на искаженное мукой лицо Таиль и, круто повернувшись, решительно пошел к дворцу, чтобы продолжить прерванный прием послов, посетителей, всех нуждающихся в нем и его советах. Он уже тихо досадовал на себя за проявленную слабость: негоже царю в нарядном, тяжелом одеянии поспешно бежать по тронному залу в сопровождении озабоченных и озадаченных телохранителей со щитами и длинными копьями.

Несведущие могли подумать, что он убегает от убийц, а объяснять, выкрикивать что-либо, не было времени и желания. Он-то надеялся успеть спасти Таиль. Всегда держал при себе в льняном узелке за широким поясом, кусочки красной мирры, ладана и несколько других противоядий, рвотных порошков, которые зачастую применялись интуитивно, без точного знания, что именно это средство способно усмирить примененный яд. Иногда страдальца удавалось избавить от мучительной смерти. Но чаще губительный исход предрешен. Трудно состязаться с замыслами Бога.

Солнце стояло в зените четвертого месяца таммуз и нещадно палило жаром тех, кто был вынужден проходить по открытым, незатененным листвой деревьев, местам. Соломона же бросило в озноб от пронзительной мысли, что не пригласи он на обед Таиль, и не будь её желания вкусить перепелов, лежать бы ему сейчас на мраморном полу тронного зала, то ли под сочувствующими, то ли торжествующими взглядами придворной челяди, родственников, гостей. Холодная струйка пота скользнула по спине вдоль позвоночника, затерявшись между ягодицами.

Спешно и гневно войдя в тронный зал под душные каменные своды и ожидающие взгляды толпы, Соломон постарался успокоиться, перевести дыхание и сознание на государственные дела, и людей, дожидающихся его. Что бы ни произошло, они все имеют право на его внимание, защиту от произвола жадных чиновников и участие, которое выражалось словами, а иногда небольшими подачками золота, не столь обременительными для казны, но значительными для просителя и престижа самого Соломона.

Как обычно зал дворца не вмещал всех желающих, которых с каждым месяцем становилось всё больше. Много празднолюбопытствующих, за малую мзду охранникам, проникших во дворец в надежде увидеть царя, услышать его добрый, чарующий голос, и тайно лелеявших веру, что он обратит своё внимание на них, сердобольных, и произойдет очередное событие, если не чудо, о котором заговорят во всех царствах, как было уже не однажды.

Соломон после воцарения довольно быстро стал харизматической личностью, вызывающей у большинства населения объединенного царства восторженное восхищение и ликование при случайной встрече.

Ежедневно сталкиваясь друг с другом у глубокого колодца, или просиживая долгие вечера у догорающего костра, люди взахлеб пересказывали дворцовые новости и судейства Соломона подчас довольно запутанных историй, которые невозможно справедливо решить, не обладая божественной мудростью.

Меньшинство недовольно прислушивалось к неумеренным восторгам и угрюмо молчало, гоняя по бородатым скулам желваки. Лишь отдельные смельчаки негромко вещали о его жестокости, лицемерии и цинизме.

Но и они, припертые неопровержимыми доводами приверженцев царя, сквозь зубы, признавали умение управлять царством, которое заметно процветало: прекратились нескончаемые войны с соседями, строились города, внушительные крепостные стены вокруг них, на пустынном месте возникали поселения — население увеличивалось, и это заметно даже без проведения переписи.

У каждого подданного, независимо от происхождения и принадлежности к знатному роду, была возможность разбогатеть. Все знали, что царь Соломон привечает в своём дворце совестливых и сметливых людей, отмеченных божьим дарованием, каковых в любом царстве наперечет, ибо большинство сынов Израилевых, к великому сожалению, заурядно, не блещет искрометным умом, подвержено корысти и злой зависти, разъедающей душу, словно ржа драгоценную железную статуэтку богини, закопанную в землю заботливым хозяином от разбойников и забытую им по какой-то причине, возможно, смерти.

В шерстяных шатрах, продуваемых летом приятным освежающим ветерком, в сумрачных саманных лачугах, и даже в каменных домах с земляным полом, любили по вечерам рассказывать детям о хромом Ханииле, сыне бедного пастуха кочевника, который после случайной встречи в пустыне с царем, и задушевного разговора с ним, был назначен на ответственную должность ключника.

Вскоре Ханиил, лишь только благодаря сообразительности и преданности царю, вознесся среди придворных служащих, стал могущественным казначеем Иерусалима. Соломон не боялся окружать себя умными и деятельными людьми, наоборот, искал и всячески их облагодетельствовал, одарял землёй и рабами.

Время приема затягивалось — знойное солнце уже заглянуло в припотолочные, решетчатые оконные проемы, и яркими, пыльными столбами ударило в мраморные плиты дворца, заставив людей, стоящих на восточной стороне зала, прищуриться и прикрыть глаза ладонью, козырьком, но никто и не подумал уйти во двор, в тень.

Некоторые, наиболее простодушные и впечатлительные горожане с раскрытыми ртами наблюдали за действиями обожаемого царя, старались не пропустить ни единого слова, чтобы потом, захлебываясь словами, рассказывать близким и знакомым подробности знаменательной встречи.

Да и было на что посмотреть: благородная осанка, плавные, величественные движения, полные власти и значения, бархатистый низкий голос, который хотелось бесконечно слушать, впитывать в себя, словно остро дурманящий запах конопли, случайно попавшей в костер вместе с хворостом. Всё казалось мало, как и обычно скудного ужина, после которого снова хотелось есть, а глаза, ищуще, рыскали по сторонам.

Аромат сжигаемой конопли усиливал это чувство до звериного голода, заставляя совершать неожиданные преступления. Завораживало блескучее, расшитое золотыми и парчовыми нитями льняное одеяние, внушительный цаниф, стоимостью в большое поместье с плодоносящим садом и виноградником в окрестностях Иерусалима, стремительно застраиваемые беженцами со всех окраин царства. Великолепное и пышное золотое убранство тронного зала возвышало не только царя, но и всех присутствующих.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/21/488