Последний старец
Или Хроники Железного века…
…И добавил Господь наш: «Сие сказал я вам, что небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут. Истину сказал вам непреложную», - и окончил Господь наш беседу ко мне, недостойному.
Видение Григория, ученика св. Василия Нового.
…И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.
Откровение Иоанна Богослова.
…Монах, монах, как труден твой путь!
Гейнц Гудериан. Воспоминания солдата.
…Люди всей Земли, к вам обращается Бог, как к обиженно больным. Учтите его просьбу – пожалейте свою душу, свое сердце. Приидите к нему, согласитесь со всеми людями. Он не хочет обманывать вас, чтобы человек желал и увеличивал свои потребности или заставлял вас отбросить то, что вредно…
…Человек убивает Природу техникой, искусно сделанным оружием, а Природа терпит. У ней хватит сил от нас терпеть, но когда она проберется, то уже человеку не жить…
Порфирий Корнеевич Иванов.«Детка».
Авторы: Виктор и Виктория Богдановы.
Сочи, 2006 год.
27.12.2004 г. Глава первая. Поле чести.
Командир 145-ого пехотного полка Лионской бригады не поверил своим глазам. На позиции пожаловал собственной персоной дивизионный генерал Шарль Огюсте, что уже являлось дурным предзнаменованием. Он собирается отдавать самоубийственный приказ о взятии предместья Сент Антуан, неожиданно подумал Седан. Эта страшная мысль почти ослепила его, заволокла тяжелым, обжигающим ядом все его внутренности. Хотелось вынуть револьвер, застрелить этого надутого индюка (без перьев) и застрелиться в конце-концов самому. Чтобы не стать свидетелем этого ада.
Этот выхолощенный старик настаивал на исполнении приказа, не подкрепляя его никакими ссылками на вышестоящее начальство из штаба Лионской бригады. «…Вы должны знать, полковник, как важен этот участок фронта, на котором дислоцируется ваш полк, - горячился заслуженный генерал; его выхоленная, аккуратно подстриженная бородка o-la Луи Наполеон была похожа при этом на атакующий таран, который грозил смести все и вся на своем пути. Шествуя по широкой, отрытой по полному профилю траншее, он приставал к толпящимся солдатам: « Отважные солдаты! Храбрые пуалю! Вы готовы умереть за идеалы Французской республики? Да или нет, ребята? – он обводил нелепые фигуры солдат своими выцветшими голубыми глазами. - По вашим лицам… вашим прекрасным, героическим глазам, преисполненным долга, я вижу: да, они готовы! И впрямь готовы…» Внезапно он положил руку на плечо мешковатому, тяжеловесному Голье из Тулона. Тот, чумазый и грязный (числился при артиллерийской разведки, этой ночью лазил по ничейной полосе) вытянулся, как приткнутый сабельный штык. «Молодец, парень! – гаркнул боевой, распетушившийся старикан. В небесно-голубой кепи с золотым позументом и щегольском плаще с прелиной он и впрямь походил на общипанного петуха. – Я вижу перед собой героя. Полковник, - с небрежной лаской обратился он к Седану. – Прошу вас подготовить списки представленных к награде. Занесите его… да, его… - он ткнул пальцем в браво выпяченную грудь Голье, - …фамилию в первую графу. И никаких оправданий! Я лично приколю к этой широкой, мужественной груди розетку ордена Почетного легиона…» Рядовой артиллерийской разведки, чье имя и так значилось в данных списках, повел себя достаточно странно. Он прикрыл лицо, широкое и грязное, под круглым исцарапанным шлемом огромной красной пятерней. Сквозь израненные о колючки и камни массивные пальцы донеслись хлюпающие звуки. Голье, никого не стесняясь, рыдал. Кажется, он уже почувствовал приближающуюся беду. «Странные у вас солдаты, мосье, - съязвил адъютант генерала Луи Этьен, прыщавый юнец с витыми аксельбантами – Неужели они и в бою плачут? Под пулями и осколками проклятых бошей…» Взглянув в лицо Седана, он воздержался впредь от подобных комментариев… …Огюсте был так добродушен, потому что боши обстреляли его штабной «Паккард» десятком шрапнелей. Старается показать, что у него поджилки не трясутся и рейтузы из лионского шелка не подмокли, со злорадством подумал Седан. На самом опасном участке Луазанской дороги, которая тянулась грязно-коричневой змеей вдоль деревушки с сожженными виноградниками, с грудами камней вместо домов и крышами, что были исклеваны снарядами и минами. В туманном горизонте с лилово-серыми тучами боши вывесили аэростат, с которого артиллерийский наблюдатель удачно корректировал огонь батарей. Шрапнелей оказалось вполне достаточно, чтобы красноречия у него прибавилось, а ума значительно убавилось. «Да, мой друг! Этот приказ.… - продолжал он, все больше распаляясь. - Да, вы ждете приказа, и я вас отлично понимаю. Однако со времен нашего успеха на Марне настали другие времена. Фронт утратил свою подвижность и превратился в сплошную линию окопов и проволочных заграждений. Противоборствующие стороны уничтожаются огнем артиллерии, бомбометов, огнеметов и отравляющими газами. Возможно также применение неких бронированных монстрах на огромных металлических катках, со стальными лентами вместо колес. Говорят, их металлический скрежет способен испугать самого дьявола! Впрочем, это только слухи, мой мальчик… - мосье генерал почесал пальцем кончик носа с седой волосиной. Довольный силой своего внутреннего убеждения, Шарль Огюсте продолжал, точно одержимый демоном либо ведомый святым духом. - Потери при этом только утроились, и вы это прекрасно давно знаете, мосье! Точно также, вы знаете другое: среди солдат и младших офицеров брожение, вызванное скрытой революционной пропагандой, за которой, несомненно, стоят германские агенты и мосье социал-предатели. Уверяю вас, что каждый лишний день и час бесплодного сидения в траншеях только усиливает антиправительственные и антивоенные настроения в армии. Если мы хотим воевать, мы должны драться, черт возьми! Да, драться! Атаковать и еще раз атаковать врага, как бы дорого нам это не обошлось, полковник Седан! В противном случае, нам вскоре придется поднимать людей в атаку зуботычинами, а то и огнем своих пулеметов или батарей. Как вам это понравиться, мосье? Никак!?! Что ж, превосходно! А то я, ваш добрый ангел-хранитель, уже начинал сомневаться в вашей истинной лояльности. Всякая затянувшаяся пауза есть подоплека лжи. Разумеется, к вам, мой друг, это ни в коей мере не относится…» Все это неизбежно приведет к бунту, сказал внутри человека внутренний голос Седана. «Кажется, я понимаю вас, мой генерал, - сказал полковник Анри Седан, заметно нахмурив черные брови под козырьком своего голубого кепи с золотым позументом. – Как нам быть с потерями в предстоящей операции? Ведь они предполагают быть огромными.… Не так ли, мой генерал? Видимо, что-то около шестидесяти или семидесяти процентов от всей численности полка. Позвольте вас спросить, мой генерал: не думаете ли вы, что колоссальные человеческие жертвы в ходе скоропалительной боевой операции.… Ну, словом, это может только подхлестнуть так называемые нелояльные настроения в тылу и на фронте…»
- Мой генерал! Мне думается, что боевой дух солдат можно поднять иными средствами, - шествуя по длинному, извилистому ходу сообщения, Седан был неутомим. – Вот сюда, пожалуйста. Осторожнее! Тут солдаты развесили свое белье…
- Черт знает что! – вспылил генерал. Перед глазами старого вояки оказались чьи-то розовые кальсоны с перламутровыми пуговичками. – Развесят свое белье там, где не следует. Кто командует данным сектором обороны? Командира роты… нет, взвода! Капрал, - уже спокойнее обратился он к группе солдат за бруствером. – Уберите эти чертовы тряпки с моего пути. Я приказываю…
Тут их беседа была прервана шелестом «чемодана», выпущенного из крупповской «малютки», что расположились по ту сторону холмов от Бульвиля. Ширкнув неподалеку в аппетитно чавкающую грязь, эта стальная колоссальная болванка замолкла навеки, в ожидании саперного взвода лейтенанта Де Ральмона. (Он, впоследствии, его и обезвредил, вывинтив из носовой части алюминиевую дистанционную трубку и взрыватель.) Следующие три «чемодана» разорвались неподалеку, взметнув над дощатыми брустверами высокие снопы черной, как смоль, земли. Кругом завыли бешено крутящиеся осколки рваного железа, в поисках живого человеческого тела. Бригадный генерал Огюсте (как будто осознав это) присел, оттопырив полы небесно-голубой накидки с прелиной. «…Как-то слишком театрально у него это вышло, - услышал из уст телефониста Пелена полковник. – Если б наш генерал был оперной примой из Ласкала или Гранд-Опера…» Не оборачиваясь, Седан показал шутнику со спины кулак, затянутый в коричневую замшу офицерской перчатки. Со спины хрюкнуло и булькнуло. Кажется, бригадный генерал так ничего и не расслышал, с облегчением подумал полковник. Сворачивая с Огюсте и Этьеном (адъютант отвернул кальсоны, чтобы угодить генералу) в извилистый ход сообщения, он услышал за собой раскаты неприкрытого, откровенного хохота…
- …Мой генерал, мои люди не готовы к исполнению таких подвигов во имя идеалов свободы Франции, - попытался умаслить его Седан. – Полк наполовину состоит из новобранцев, не обстрелянных даже во второй линии траншей. Их жены и матери, мосье… Мы за них в ответе перед Богом и Францией.
Однако «мой генерал» Шарль Огюсте был непреклонен. Это было совершенно явственно для его служебной карьеры, на туманном горизонте которой замаячил перевод в штаб армии. Со временем, его «ожидали» во 2-ом Бюро Генштаба. Он также намекал на повышение и возможную карьеру в качестве офицера Генштаба (возможно, и военной разведки) самому Анри Седану. В случае же неподчинения мосье полковнику угрожал военно-полевой трибунал. Как известно, тот был скор на расправу. Особенно с теми, кто выказывал открытое неповиновение воинской дисциплине. Хотя бы давал повод усомниться в своей лояльности. Впрочем, было ясно, что генерал не думает играть роль примитивного злого демона. В доверительной беседе за чашкой кофе с парижскими булочками круасан, угостив своего подчиненного сигарой, генерал воззвал не к патриотическим чувствам, но к интересам всего цивилизованного человеческого разума.
-…Подумай сам, Анри, - неожиданно ласково обратился он к полковнику, потрепав его для верности за плечо, стянутое портупейным ремнем. – Ты предлагаешь поступиться основными принципами военного времени, без которых мы потеряем всякую надежду на победу. Конечно, я ценю твое желание бороться за жизни твоих соотечественников. Гуманизм украшает тебя как истинного патриота. Однако ты заблуждаешься в своих оценках этого человеческого дара, который делает нас непохожими на других представителей органической жизни на этой планете. Задумайся над тем, кто гибнет в тех непрестанных войнах, которые за всю историю свою ведет человечество. Ведь это отбросы общества, Анри! Парижская голытьба с Монмартре! Сыны шлюх и воров… Войны затеваются во имя святого дела – очищения человечества от подобных недочеловеческие организмов, которые вредят ему изнутри, точно самые губительные болезни. И ты должен знать об этом, мой мальчик. Проникнись этим вечным знанием – ты поймешь, ради чего Великая Матери Природа порождает таких титанов духа, как ты…
- Вы мне льстите, мой генерал, улыбнулся полковник. – Титан духа – Анри Седан… Звучит заманчиво. Даже весьма. Но я не титан духа. Я обычный человек. Солдат французской республики.
- Я тоже, мой мальчик, - улыбнулся генерал. – Я должен выполнить приказ своего начальства и выполню его. Во что бы то ни стало, милый Седан. Как и ты…
- Воры и шлюхи… - Седан проводил взором группу солдат, переносивших тяжелый пулемет «Виккерс-Рено» и оцинкованные коробки с лентами. – Интересно, что бы сказали их матери…
Попрощавшись со своим дивизионным начальником, Анри Седан, отбыл из местечка Шаньо, где располагался штаб Лионской бригады. Был он, однако, человек молодой для золотых позументов и звездочек полковника французской армии. Начал службу с 1904 года по окончанию парижской военной школы, получив назначение в колониальную армию. Участвовал в боевых операциях в Марокко против местных воинствующих племен, не желавших принимать плоды цивилизации на штыках пуалю. За спасение командира полка Иностранного легиона, участие в пленении одного из мятежных шейхов и ряд других героических эпизодов был представлен к республиканскому кресту на пурпурной ленточке. К началу войны, будучи в звании майора, числился в должности помощника командира 145-ого пехотного полка, подчиненного к началу военных действий на Западном фронте командованию Лионской бригады. Полковник Анри Седан, как значилось в служебной карточке, был «…офицер, подающий надежды на рост по службе, так как обладает для этого всеми необходимыми качествами, в числе коих: целеустремленность, самоотверженность и исполнительность». В этом документе также было отмечено ярко выраженное аналитическое мышление, преданность воинскому долгу и идеалам Французской Республики, товарищам по службе и прочие положительные качества. Можно было представить образ ослепительного служаки-донжуана: напомаженные черные усики, лакированные штиблеты и тонкий мундир небесно-голубой саржи… Все это, вместе и порознь, сводило с ума юных дам. Очаровательных прелестниц: модисток, швей, красоток парижских кабаре, цветочниц и оперных див… (Обольстителем женских сердец Седан не был, но по причинам иного свойства, чем иные офицеры, томно подкрашивающие губы и наводящие на глаза тени.) Готового пронзить саблей в Булонском лесу любого обидчика. Или продырявить его средством поновее – пустить пулю в лоб… Либо бумажного червя, что мог часами сидеть за топографическими картами и прочими оперативными документами. Что недостойно в представлении каждого, мало-мальски чтящего законы древних мушкетеров Дюма, истого француза-офицера. Если, конечно, французский классик не врал, когда воспевал «свою» правду. О «глупом» и «кровожадном» кардинале Ришелье, что спас Францию от междоусобных войн на почве реформации и требующих своих прав представителей третьего сословия, попираемого ненасытными дворянами и прожорливым духовенством. И ухарях-мушкетерах, что выгораживали распутную королеву, Изабеллу Испанскую, втрескавшуюся по уши в британца Бекингема – типичную британскую шпионку, мосье и мадам…
Полковник Анри Седан действительно воплощал собой многие человеческие добродетели и проявлял должное усердие по службе. Хотя был не без греха. Говорил на эту тему фривольно: «…Когда Господь создавал мир, где в равной степени уживается Он и враг рода человеческого, козлоногий бородач и сатир, Наш великий Создателей знал, что творил…» В свободное от службы время Анри Седан любил выпить, поиграть в карты и биллиард. Само по себе, это не считалось преступлением, если бы… Полковник обожал замужних женщин. Будучи в Марокко застрелил майора Иностранного легиона, в обворожительную супругу которого откровенно «втюхался». (Своего соперника Седан уложил не в честном поединке, а при попытке того напасть с оружием в руках. Поэтому полевой трибунал совершенно оправдал его.) Будучи в тесном офицерском кругу, играл на пари, что та или иная обворожительная мадам станет его пассией в такой-то или такой-то срок. Частенько он оказывался в победителях. Тому были причины.
В далекой молодости, будучи кадетом парижской военной школы, Анри Седан страстно влюбился в молоденькую горничную. Она приехала в столицу мод из Шампани и нанялась в дом семейства Седан за тридцать пять франков в неделю. Сезанна Легустьен ответила ему взаимностью очень скоро. Очарованная перспективой вырваться в свет, она оставила далеко позади шумную и убогую провинцию. Близился торжественный выпуск из парижской военной школы. По окончании которой, на синем с красным мундире по мановению республики оказывалась золотые звезды лейтенанта французской армии. Честно говоря, он надеялся на родительское милосердие по истечению длительного срока службы в далеких, знойных доминионах. Однако судьба или сам Господь Бог распорядились по-своему с его планами. Прогуливаясь в полной форме, с галунами и эполетами, при сабле и шпорах на выходных сапогах по бульвару Мажонте, он заметил знакомую женскую фигуру в кокетливой шляпке с сиреневыми цветами. Красавица Сезанна, казалось, одиноко сидела за столиком одного из многочисленных уличных кафе под полосатым тентом. Однако что-то удержало Анри от безудержного порыва подойти к ней. Взять за плечо.… На столике перед ней лежал прямой в металлических ножнах кавалерийский палаш, лимонно-желтые нитяные перчатки и синий кепи с красным помпоном с перекрещенными на тулье клинками. Это был страшный удар! Причем, в начале самостоятельной, зрелой жизни. Нет, этого не заслужил наш состоятельный и благородный юноша, который и кошки не обидел в свои неполные восемнадцать лет. Он держал это страшное потрясение в сердце своем и душе своей по сей день. Несмотря на все пережитые им тяготы колониальной и европейской войны эта кровоточащая рана не давала ему покоя. Даже под огнем германской артиллерии, в ядовито-желтых клубах фосгена, который выжигал собой всю растительность на переднем крае, превращая его в безжизненную, почти лунную пустыню, изрытую кратерами воронок и марсианскими бороздами отрытых траншей с вьющейся щетиной проволочных заграждений. Все ужасы Дантовского ада казались ему ничем с потерей любимой и потерей любви…
…Изувеченная боями панорама предстала перед ним по возвращению из штаба Лионской бригады. Поле предстоящей битвы походило на его душу. Честно говоря, Анри Седан за несколько военных лет привык к разлагающемуся месиву трупов, к зловонным запахам мертвых и еще живых, давно не мытых, облепленных вшами тел под коростой грязи на приходящем в негодность обмундировании. Разглядывать в мощную стереотрубу нейтральную полосу с беспорядочно выброшенной наружу землей вперемешку с кольями и пустыми мешками, с блестевшей, как антрацит, грязью было ему не в диковину. Он поймал себя на мысли, что люди сами заслуживают такой судьбы. Они являются зачинщиками этой ужасной, братоубийственной бойни. Кто ее развязал, если не мы сами – представители разумной жизни на этой несчастной, но прекрасной планете? Да, только мы и никто больше.
…Шелест снаряда и лохмато-черный сноп взрыва, что взметнулся, казалось, перед самыми окулярами стереотрубы, заставили его вздрогнуть. Он на мгновение закрыл уставшие глаза. Ощущение, что привычный, здешний мир как-то вдруг перевернул его сознание и приобрел почти нереальные, призрачные очертания, никогда не покидало его. Лохматые черные всплески взрывов, пронизанные изнутри рыжими молниями, напоминали ему с недавних пор извержение адских вулканов. Скрытые до поры до времени в недрах земли, они нашли себе выход на поверхность через яростные, слепые потоки человеческого зла. Неистовое стрекотание пулеметов в тщательно оборудованных гнездах, что были выложены накатами из бревен и обложены мешками с землей, а то и с бетонным покрытием, казалось ему скрежетом зубовным. Или работой неких, изощренных дьявольских механизмов, способных своими леденящими душу звуками подчинить слабую человечью душу. Направить ее живительную, благородную силу в русло страшной истребительной возни. Говорившие вокруг люди (вернее, призраки или тени живых существ), облаченные поверх шинелей в грязные клеенчатые плащи с навьюченными одеялами, в шерстяных подшлемниках под железными шлемами, издавали порой неестественные, нечеловеческие звуки. Полные рычания и шипения, а то и металлического лязга, который ему хотелось назвать симфонией зла. Зловещая музыка съедала ему внутренности и сжигала его душу. Можно было и впрямь сойти с ума, если впустить в себя катафонию зловещих звуков. У многих из своих подчиненных, будь то солдаты, сержанты или младшие офицеры, он с некоторых пор видеть в глазах этот перевернутый мир. Нередко Седан думал о том, что будет с этими людьми, если они сохранят в себе это адово подобие жизни и привнесут его в обычный мир. Да, произнес про себя мосье полковник, разглядывая сквозь мощные окуляры изрытый снарядами и минами безжизненный ландшафт с одинокими, чахлыми деревцами, относительно этих потерянных людей генерал возможно прав. Бороться за жизни своих солдат нужно, не говоря уже о сохранности жизни человеческой - сухими веками…
В то же самое время очередь «чемоданов», пущенная со стороны глинистых неровных возвышенностей, где расположилось германское тыловое обеспечение, превратила на мгновение панораму переднего края в жерло кипящего вулкана. Языки неистового пламени и клубы грязного дыма вперемешку с камнями, землей и прочими бесформенными обломками выплескивались наружу, как чьи-то сатанинские проклятия. Боши явно вели пристрелочный огонь по ничейной полосе, отрабатывая возможное французское наступление на этом участке фронта. При этой мысли полковнику Седану стало страшно до холодного, липкого пота. До германского переднего края с четырьмя линиями проволочных заграждений, между которыми были установлены мины-фугасы натяжного действия, было около трех миль. По совершенно ровной, как плато, местности, лишенной каких бы то ни было возвышенностей или углублений. Кроме множества воронок от давних и недавних взрывов. Передвигаться по такой равнине под ураганным артиллерийским огнем, к которому на ближней к бошам дистанции прибавятся пулеметы, огнеметы и бомбометы, что в бетонных и земляных дотах, было равносильно добровольному самоистреблению. Итак, больше половины моих людей, что мирно рассредоточились сейчас по траншеям и блиндажам, должны погибнуть, подвел итог своим душевным мукам полковник. Тут он со всей явственностью ощутил, как невидимый хладнокровный убийца, что действовал изнутри как хищная кошка, незаметно овладел его человеческой сущностью. Ему было все равно, сколько завтра погибнет на этом изрытом воронками, отравленном фосгеном поле солдат в круглых голубых шлемах со значком рвущейся гранаты, голубоватых или синих (сохранившихся с до мобилизационных времен) шинелях. Правда, с этим подступившим к нему чувством необходимо было бороться. Это он, полковник и человек Анри Седан, тоже знал. Как и то, что борьба эта происходила на том невидимом участке фронта, который зовется душой человека.
Призвав на совещание о предстоящем наступлении на местечко Сент Антуан своих младших офицеров, полковник Седан был предельно краток. Он был похож на сурового судью, оглашавшего нелицеприятный, но неизбежный приговор. В своем слове, адресованном к присутствующим лейтенантам, капитанам и майорам 145-ого пехотного полка, он обратил внимание на важные обстоятельства.
- … Вчера вечером при встрече с командиром Лионской бригады генералом Огюсте мне было приказано завтра на рассвете силами вверенного мне полка перейти в наступление и отбить у бошей местечко Сент Антуан. По данным разведки, армейской и фронтовой, включая донесение нашего отдела разведки, у противника на данном направлении – мощный оборонительный узел. Оборона бошей представляет собой четыре ряда траншей полного профиля в первом эшелоне, удаленных друг от друга на сто метров. Четыре ряда проволочных заграждений с фугасными зарядами в промежуточных полосах, - рука полковника Анри Седана в коричневой лощеной перчатке водила стеком по карте, где черной тушью были нарисованы опорные пункты врага. – Присутствуют также четыре долговременные огневые точки, приспособленные под фланкирующий обстрел местности одновременно и поочередно из четырех амбразур. Два крайних дота бетонированы. Толщина наката полтора метра. Далее, друзья… - полковник Седан нахмурился и провел пальцем по переносице; его красное, шелушившееся от холода лицо с темно-карими, выразительными глазами приобрело измученное выражение. – По нашим последним данным, на этом участке фронта произошла перегруппировка сил противника. Саксонцы из состава 35-ого корпуса оставили занимаемые ими позиции. Перед нами стоит Веймарская гренадерская дивизия, которая хорошо знакома нам по Марне. Мы остановили их тогда, когда они были на подступах к Парижу, одолеем и теперь. Если, конечно, сильно постараемся.… - Седан засопел как паровоз. - Итак, диспозиция на завтрашний день: в шесть ноль-ноль – артиллерийская подготовка, которая проводится силами полковой и дивизионной артиллерии; в шесть двадцать пять – начало атаки, сигналом к которой послужат два затяжных свистка и один короткий. В течение часа мы должны будем пройти три мили. Около получаса нам отводится для того, чтобы преодолеть проволочные заграждения противника и уничтожить оставшиеся фугасы. Ровно столько же, друзья, на преодоление траншей первого эшелона обороны. Штурмовым группам, основным и вспомогательным, необходимо будет безо всякого промедления справиться с остатками очагов сопротивления в пулеметных и бомбометных гнездах… Вопросы, мосье?
- Полковник, прошу прощения, если я не понимаю в чем суть поставленной перед нами задачи, но… как нам выполнить этот приказ? – спросил одними губами пехотный капитан, Пьер Гишар. Это был бледный и рыжеватый человек с бородкой и усами, что делало его похожим на командира Лионской бригады. – Неужели в штабе полагают, что за двадцать минут артиллерийской подготовки можно подавить все огневые точки бошей? Мы потеряем больше половины от всего личного состава. Если атакуем оборону врага в лоб, по открытой местности, без проведения необходимых фортификационных работ…
- Капитан, если это произнесено вами – от сердца, исполненного любовью к солдатам, это делает вам честь, - прервал его полковник Анри Седан, отложив стек с сияющим медным набалдашником на круглый инкрустированный стол, что был найден в одном из разрушенных домов предместья. - Однако генерал отдал мне приказ, который мы обязаны выполнить. Последствия в случае нашего неподчинения могут быть самые ужасные. Не мне вам это объяснять, капитан. Вы хотите нам что-нибудь предложить, мосье? Если нет, то не отнимайте время. Итак, друзья, прошу вас проверить часы и разойтись по своим командным пунктам. Завтра нам всем предстоит нелегкий день.
- Полковник… - лейтенант Де Биенье спрятал глаза под стальной шлем с эмблемой рвущейся гранатой. – Если мои люди побегут или откажутся идти в бой, как это было у других – что мне тогда делать? Я не буду в них стрелять, мосье. Никакие приказы, никакой полевой трибунал не обяжут меня сделать это.
- Это только пол беды, мосье, - засопел в усы майор Дарни, командир роты связи. – Мои телефонисты и телеграфисты… к ним, как водится, в первую очередь приходят дурные вести из штаба бригады. Второму Бюро за ними не угнаться… Так вот, один из моих связистов утверждает, что слышал разговор по аппарату. Будто, звонили из штаба бригады. Предупреждали, что на второй линии произошла замена. Лионцев сменил полк сенегальских стрелков. Они готовы будут по первому приказу Огюсте расстреливать из пулеметов бегущих. Наших пуалю, наших ребят…
- Мои ребята не заставят себя ждать, - произнес кто-то невидимый. – От этих мавров и сопливого следа не останется, если я отдам приказ кинуть гранаты…
- Французы не воюют с французами, мосье. Пока не перебиты все боши, нам не стоит убивать друг-друга…
- Молчать! – тихо произнес Седан. Все видели, как его рука в лощеной перчатке метнулась к кобуре с револьвером. – Молчать, я приказываю… Всем немедленно спать, мосье. Я уже сказал: завтра нам предстоит нелегкий день. Даже русский полководец Кутузов, как пишет об этом Лев Толстой, накануне сражения под Аустерлиц приказал своим подчиненным выспаться. Он знал, что дело будет проиграна. Но мы ведь собираемся одолеть врага, мосье? Так-то…
Когда все офицеры, шаркая измазанными штиблетами, покинули командирский блиндаж, Седан остался совершенно один. Он задумчиво посмотрел фотокарточку Сезанны, которую всегда носил во внутреннем, обшитом замшей кармане френча с золотым галуном и звездами на стоячем воротнике. Она и сейчас казалась ему прекрасной, с распущенными каштановыми волосами и соломенной шляпке «канотье» с голубым необъятным бантом, похожим на диковинную бабочку или крылья Ангела. (Карточка была с красочной ретушью от фирмы «Salon Ms. Pedan, 1904, 11 aprel.) Она сама будто бы сошла с небес. Но почему она так поступила со мной, в который раз, с жесточайшей горестью подумал Седан? Как шлюха, как последняя девка с панели Монмартре. Это она сделала меня таким, бесчувственным и жалким. Я всего лишь уговариваю себя, свой ум, пожалеть всех, кто идет завтра в этот страшный, роковой бой. Я уже не чувствую и не вижу в них людей, в этих славных ребятах-пуалю. Какой вы мерзавец, право. Бесчестный мерзавец, дражайший мосье полковник! Будучи не в ладах с собой, чувствуя прилив знакомой ему по Марокко тяжести, подступившей к голове, он стремительно вышел наружу. Прохладный воздух объял его. Небо над траншеей, обшитой жердями и устланной досками и бревнами, под которыми хлюпала грязь, было покрыто миллиардами жемужно-золотых звезд. Они пульсировали разноцветными огнями, будто посылая свои сигналы зажравшемуся, возомнившему о себе человечеству. Ему показалось, что одной из этих звезд была Сезанна Легурье. Она как будто говорила с ним. «…Не забывай меня, милый Анри! - шептала девушка, закрывая прекрасные голубые глаза, намокшие от слез. – Я помню каждый твой шаг, каждый твой вздох. Как ты впервые робко обнял меня в домашней зале, у камина. Я люблю тебя, как и прежде, милый. Не верь тому, что видел…»
По траншее мимо него проследовали две англичанки, упакованные в твидовые полуспортивные костюмы. Это была прибывшая еще вчера корреспондент «Daily Telegraph» миссис Бригс, высокая и спортивная дама, а также «окопная туристка» и ее подруга мисс Беркли. Их сопровождал высокий, с закрученными, черными, как смоль усами, офицер с золотыми молниями на белой шелковой повязке – дежурный, капитан Д` Алькан. С ним Седану предстоял очень серьезный разговор, который все откладывался в долгий ящик. Англичанки до смерти надоели мосье полковнику. Они лазили и днем и ночью по ходам сообщений, делали фотоснимки позиций и солдат (за плату), постреливали из карабинов «Мас» в сторону бошей (за дополнительную плату), откуда неизменно раздавалась ответная, ружейно-пулеметная пальба. Нередко из-за них случались потери. Седану хотелось выгнать обоих дам за пределы части, но этому препятствовал генерал Огюсте. К тому же муж мисс Бригс служил в штабе английского экспедиционного корпуса. Ссориться с союзниками, понятное дело, не хотелось…
- Скучаете, мосье полковник? – улыбнулась желтоватыми, лошадиными зубами миссис Бригс. Она обдала его плотной завесой английских духов. Щелкнув крышкой портсигара, протянула рукой в замшевой перчатке длинную ароматическую папиросу. – Угощайтесь, мосье.
- Благодарю вас, миссис, - Седан осторожно, двумя пальцами принял папиросу. Спрятал ее в нагрудной карман небесно-голубого френча. – Дышите свежим воздухом? Любуетесь звездами?
- …Дорогая, мы здесь долго не задержимся – ведь верно? – мисс Беркли, окинув Седана злым взглядом, взяла подругу под локоть.
- Оставь свою ревность, Милли, - Бригс слегка отстранилась и подошла к Седану плотнее. – Идите с ней, капитан. Я вас догоню. Мосье полковник решил любезно составить мне компанию. Нам будет, о чем поговорить под звездами, - она окинула тревожно-завороженным взглядом небо, усыпанное разноцветными пульсирующими точками. Засмеялась слегка глуховатым, хриплым смешком.
Обозленная миссис Беркли, окинув убийственным взглядом Седана, его ладную, подтянутую фигуру с золотыми нашивками на левом рукаве, стремительно удалилась с дежурным. «Капитан, зайдите ко мне, когда закончите свои дела», - бросил ему вслед полковник. Д` Алькан остановился и вздрогнул, будто получил удар палкой по спине. О теме предстоявшей беседы, он, кажется, догадывался.
- Мне хочется предложить вам, полковник, стрельбу, - усмехнулась миссис Бригс. Она вложила ароматическую папиросу в инкрустированный серебром муншдук. Прикурила от зажигалки Седана. – Совместный огонь по окопам, где засели кровожадные гунны, готовые испепелить всю Европу. Думается, это вас развлечет. Кстати…
- Слушаю вас, мисс, - Седану вдруг подумалось, что англичанки живут меж собой как женщина с мужчиной. О подобной любви, называемой содомским грехом или лесбийской, ему приходилось слышать. Нередко отдел военной цензуры перехватывал письма солдат, где говорилось о подобных связях в тылу, в коих были уличены мужьями их женушки. Мужчин в тылу поубавилось. Вот и ищут дамы развлечений на своей стороне. Мужеложство тоже давало о себе знать и в тылу, и на фронте. – Мне понравился оборот «кстати» в вашем очаровательном исполнении.
- Благодарю вас, мосье, - миссис Бригс улыбнулась так, будто намеревалась проглотить его живьем. Зубы у нее были и впрямь лишены привлекательности. Зато глаза… Огромные, как озера, зеленые с искрой. Нос был прямой, как у Афины Паллады, чья мраморная статуя высилась на входе в Лувр. Пышные рыжеватые волосы были, согласно фронтовой инструкции о гигиене (дабы не подхватить паразитов) накоротко острижены, забраны под толстый шерстяной свитер, что имел воротник-капюшон. На бесформенной от коричневато-серого твидового костюма груди висел фотоаппарат и полевой бинокль в чехле. – Так вы согласны составить компанию милой амазонке? В пулеметном блиндаже нам обоим хватит места…
Они провели за станковым пулеметом больше получаса. Миссис Бригс выпустила пол ленты. Она стреляла не зло, но сосредоточенно. Так, будто выполняла несложную, но рутинную работу. (Ее подруга, мисс Беркли, злилась при мысли от того, что ее пули, возможно, не попали в цель. Свои мысли она, не стесняясь, выражала в слух с помощью французской и английской брани.) Оранжево-красное, треугольное пламя из расширяющегося воронкой ствола «Виккерс-Рено» озаряло пульсирующим, колдовским светом ее вытянутое, не лишенное миловидности лицо. Стреляла бы из пулемета на позициях своего муженька, недовольно подумал Седан. Обезумившая леди Винтер…
- Надеюсь, вы получили полное удовольствие от стрельбы? - Седан почти не чувствовал холода в распахнутом на груди френче.
- Я еще получу полное удовольствие… Теперь ваш черед, - она отступила от пулемета. Жестом показала Седану, что нужно делать. – Надеюсь, вы не откажите даме.
Седан не отказал. Приложившись к гашетке, он выдал короткую очередь в сторону темной, изломанной холмами и чужими траншеями равнине. Боши точно ожидали этого. Взметнулось с десяток осветительных ракет. Зажглись бело-голубые, туманные дорожки прожекторов. По позициям полка стегнуло до десятка станковых MG-08, а также ручных MG-13 (Dreize).
- Вы попали в цель! – восторженно объявила англичанка. Улыбнувшись, как на светском рауте, она лодочкой протянула ему свою руку для пожатия. Перчатку она стянула. Седан мог оценить, что кожа у нее нежная и белая (лицо на ветру и холоде покраснело, местами шелушилось), а пальцы длинные и тонкие.
- Мне жаль, - Седан пожал ее руку осторожно, как будто это было взрывчатое вещество.
- Почему же? – англичанка подняла в изумлении брови. – Вы убили врага. Это, во-первых, мосье. Во-вторых, вами был удовлетворен здоровый мужской инстинкт. Сэр Чарльз Дарвин, мой славный соотечественник считал, что страсть к размножению, то есть влечению самца к самке, сопутствовала борьбе самцов за существование. Вы, - миссис Бригс бесцеремонно потрепала его тонкими пальцами по щеке, - отличный самец. Вы должны быть счастливы, что горсть свинца, выпущенная вами в сторону позиций, занимаемых другими самцами, нашла свою цель. Это же отлично, сэр!
Какая ж ты дура, подумал Седан. Вслух он этого не сказал…
Шествуя вместе к блиндажу, по ходу сообщения, они пропустили мимо двух санитаров, согбенных под носилками с раненым. У того пол лица было замотано бинтом, сквозь который проступали красные, как мак, пятна крови. Раненый с нашивками унтер-офицера бессвязно мычал. Силился встать на локти.
- Не стоит фотографировать, - сдерживаясь, Седан сделал предостерегающее движение. - Это я вам говорю как самец…
На подходе к блиндажу руки миссис Бригс обвили его шею. Влажные губы коснулись его губ. На какое-то время они слились в поцелуе, который был одинаково мил и противен ему. Память о Сезанне будила в нем совсем иные мысли. Не пришлось бы стрелять в ее мужа, полковника его Величества короля Британии со всеми колониями.
- …В Южной Африке я охотилась на тигра, - стремясь заглянуть в его мысли, зашептала она сквозь затянувшийся поцелуй. – Вместе с мужем, тогда еще майором Йоркширского пехотного полка. Нас было всего двое и слуга-туземец. Я увидела зверя совсем близко, в десяти ярдах. У него была оранжевая атласная шерсть на гриве и желтые, точно застывшая смола, глаза. Они живут во мне, эти тигриные глаза. В них притаилась смерть. Нелепая и случайная. Мой карабин «Виккерс», к счастью, сработал без промаха. Оранжевая в полоску шкура висит в моем кабинете. Вы – этот тигр, мосье Седан! Вы и только… - чувствуя, что Седан колеблется, она зашептала быстрее. - Ах, милое животное! Жуткий и прекрасный зверь! Ты должен взять меня, бессовестно и нагло, прямо в этой грязной траншее. Я жду твоей силы…
Вернувшись в блиндаж, Седан чувствовал себя липким и грязным. Как та траншея, в которой произошло это. Наскоро обмывшись, он причесал волосы, зажег керосиновую плитку. Вскоре в кофейнике забулькало. В дверь блиндажа робко постучали. Это был Д` Алькан.
- …Из «двойки» бригады спущено письмо, - Седан, ходил по блиндажу. Карбидная лампа зеленоватым светом озаряла происходящее. – Так вот, капитан, согласно этой бумаге ваша матушка родом из Саарсбрюке. В девичестве она была Клара Бруне. Все верно?
- Стало быть, я наполовину Эльзасец, - усмехнулся Д` Алькан. – Кровожадный бош в полку… Мне скорбеть по этому поводу?
- Не знаю, мосье, - усмехнулся Седан. – Садитесь, мой друг. Я не военная разведка и контрразведка. Но у меня к вам есть вопросы. Как вы сказали – у меня, бош в полку? Я не ослышался? Стоит подойти ближе…
Так как капитан молчал, опустив голову, Седан подошел к нему. Медленно прицелясь, он залепил Д` Алькану пощечину. Одну, вторую. После первого удара тот отшатнулся. Затем рука его скользнула к кобуре.
- Я не буду с вами стреляться, мосье, - усмехнулся Седан. – Напрасно думаете… Садитесь за стол. Возьмите лист бумаги в кожаной папке, - он следил как Д Алькан, точно бездушный механизм, выполнял его указания. – Пишите: «Даю слово офицера и гражданина Франции, что…»
- Я не буду писать эту ложь, - сквозь зубы молвил Д` Алькан. Он расставил локти. Положил перо. – Да, мосье, я бош. Германская кровь течет в моих жилах. Что дальше?
- Мне не нужны предатели, - Седан, упрев руки, наклонился над столом. Его лицо приблизилось к капитану. – Мне нужны офицеры и патриоты Франции. Попробуйте опровергнуть меня. Впрочем, если попробуете – у вас два пути. Здесь, где вы пустите себе пулю в лоб, и там…- мосье полковник показал рукой в сторону предстоящей атаки. – Идите в сторону траншей бошей…
- Вы шутите, мосье? – Д` Алькан посмотрел ему в глаза, никого и ничего не таясь.
- Мне не хотелось бы сдавать вас «двойке»…
* * *
Из дневника Анри Седана:
«…Я вызвал к себе капитана Д` Алькана с тем, что бы тот заверил меня, что не является германским агентом или прогерманским субъектом. Я не добился от него ничего определенного. На мое предложение обозначить свои взгляды, он ответил решительным отказом. Если капитан Д` Алькан – германский шпион (по информации агентов «двойки» он замечен в Саарсбрюкене с соответствующими лицами, зафиксированы беседы на определенные темы, как-то: Франция и Россия проиграет войну Германии, ибо от них отступился Господь), то его наглость или мужество – как будет угодно! – заслуживают уважения. Не могу не написать о том, как вел себя Д` Алькан-Бруне в атака на позиции б… (зачеркнуто) врага. Его батальоном был захвачен Главный дот, «Муравейник». Думаю, что германскому шпиону было бы трудно так воевать против своих. По крайней мере…»
Там же, день спустя:
«…Они что, с ума сошли! Осатанели!?! Его взяли по решению военно-полевого трибунала за трусость и хотят расстрелять. Расстреливать нужно того, кто отдал приказ артиллерийскому дивизиону открыть огонь по своим. Я ничего не могу сделать для него. Я достоин презрения. Дерьмо, какое я дерьмо…»
* * *
…Утром ровно в шесть ноль-ноль, скучившиеся в траншеях солдаты и офицеры 145-ого полка в шлемах, при полном боекомплекте, ранцах и винтовках с сабельными штыками услышали звуки артиллерийского рожка. За этим последовал раскатистый залп полковой артиллерии, состоящей из восьми шестидюймовых пушек. Вскоре по позициям бошей принялись работать орудия бригады. Расположенная под Шаньо батарея десятидюймовых гаубиц и батарея ста двадцатидюймовых осадных мортир принялись методично обрабатывать линии вражеских траншей с чуть заметными кочками пулеметных дотов. Полковая артиллерия утюжила проволочные заграждения. В клубах земли и темного дыма взлетали мотки колючей железной паутины с обломками кольев и деревянных рогаток, на которых была закреплена спираль Бруно. Орудия более крупных калибров сеяли смерть и разрушения в оперативном тылу бошей. В первую очередь, эти стальные гиганты с колоссальными жерлами, что выбрасывали тонные стальные «чемоданы», были призваны уничтожать вражескую артиллерию, опорные и наблюдательные пункты, склады боеприпасов, долговременные огневые точки под земляным, дровяным и бетонным покрытием.
Взирая на смертоносную работу артиллерии, полковник Анри Седан почувствовал некоторое облегчение. У него уже не было той тягостной дремоты, которая овладевала им с утра после бессонной от страданий ночи. Трех накатный командный блиндаж, в котором расположился он сам и штаб полка, надежно укрывал его от утреннего холода. Впереди, кипела и кишела огненно-черными, титаническими вулканами прежде знакомая, а теперь не привычная на глаз местность. В штабе не было той обыденной толкотни, каковая наблюдалась повседневно. Его подчиненные выглядели сурово и молчаливо; кто-то с вечера, а то и с ночи гладко выбрился. Мишель Копье, молодой еще парень из Марселя, что сидел перед полевым телефонным аппаратом «Эриксон», благоухал тонкими парижскими духами. Полковник Седан время от времени использовал полевую связь, уточняя обстановку и настроение своих подчиненных. Командиры батальонов отвечали ему сквозь щелчки и шум взрывов, что готовы к атаке; сержантам штурмовых групп выданы фугасные и фосфорные гранаты.
- Мосье полковник! Вас просит к аппарату полковник Курочкин из состава русского экспедиционного корпуса. Его полк, помнится, держит оборону на нашем левом фланге, - необыкновенно сухо отрапортовал молодой телефонист Мишель Копье. Худое, с легким золотистым пушком лицо под голубой каской тоже было чужим. – Вы будете говорить с ним, мосье полковник?
- …Мосье Седан, вы намерены атаковать германские позиции? – спросил его полковник Курочкин на том конце провода. Там, где занимал позиции русский полк из экспедиционного корпуса, что был отправлен во Францию по приказу царя Николая II после битвы на Марне, было тихо и спокойно. – Это будет один из самых черных дней в истории французского оружия. Задумайтесь, Седан. Мы оба солдаты. Вы служите французской республике, я же русской монархии. Но, прежде всего наше призвание – быть людьми и заботиться о других людях, мосье. В данном случае, речь идет о наших солдатах, которых не редко шлют на убой. Смерть за Отечество – прекрасная смерть…
- Вы призываете меня приступить военную присягу, мосье Курочкин? – прохрипел Седан, зажмуриваясь; кровь горячими толчками била в голову, препятствуя думать и чувствовать то, что происходило сейчас в этом мире. - Вы понимаете, к каким последствиям приводят такие «невинные» разговоры? Вы зовете меня совершить преступление, мосье! Вы с ума сошли…
- Нет, с ума я не сошел, мосье, - Курочкин настаивал на своем. Этим все больше нравился Седану. – Мы готовы поддержать вас огнем. В случае если по вам будет стрелять воинствующее племя с полумесяцем, - он намекал на сенегальцев, на шлемах которых был белый полумесяц и звезда, - мы также готовы поддержать ваших ребят. Огнем из всех орудий и пулеметов. Только по другим целям, мосье, - нарочито громко, словно адресуя это кому-то другому, добавил он напоследок.
Полковник Седан опустил трубку на рычаг полевого телефона. По стихающему гулу взрывов он определил, что артподготовка подходила к концу. Теперь начиналось страшное: атака в лоб по ничем не защищенной местности. На проволочные заграждения, земляные и бетонные укрепления бошей. Больше половины его людей должны были испятнать эту бурую, изрытую воронками землю трупами в небесно-голубых или темно-синих шинелях. Это было непоправимо, и это должно было случиться. Как вдруг…
- Полковник, если мосье Курочкин будет звонить вам – как мне поступить? – глаза Мишеля под голубым шлемом (Adrian, 16) значительно оживились. – Иными словами, вам передавать трубку? Или…
- Да, конечно, - полковник почувствовал прилив вины к сердцу, так как посмотрел на ручные часы. «…Седан, от всех несчастий, коими изобилует этот мир, - еще раз пронеслось в его голове. - Храните этот святой образок вечно, и…» До атаки оставалось десять минут. – Давайте трубку, Мишель…
В дали пронзительно заиграл артиллерийский рожок. Ему мелодично вторили офицерские свистки. Они выдавали сигнальные трели, зовущие людей в атаку. Вот оно, начинается…
- Атака начинается? – прозвучал женский голос на плохом французском. Это была миссис Бригс. - Мы не помешали? – она выглядела посвежевшей, будто сошла с полотна фламандского живописца.
- Мадам, прошу вас удалиться, - стиснул зубы полковник.
- Это вы говорите мне? – с вызовом произнесла миссис Бригс. – Вы еще пожалеете об этом, Анри…
- Убирайтесь к дьяволу, мадам, - сурово сказал Седан. Его взгляд медленно обволакивал съежившуюся англичанку. – Если я вернусь, то вернусь очень злой. Я ненавижу оставшихся в живых, - он незаметно подмигнул Копье, у которого трубка чуть не вывалилась из рук. – Так что убирайтесь. Мой вам совет.
- Подлец… - лошадиные зубы англичанки заскрипели. – Поганый лягушатник…
Полковник Седан на мгновение чуть не лишился чувств. Так сильно обожгло ему грудь. Под шелковой сорочкой был спрятан золотой образок, который подарил ему полковник Курочкин. После того, как русские заняли позиции на левом фланге, сменив там сенегальских стрелков из колоний, они пили в этом добротном блиндаже вино «Бордо» выдержки 1871 года. Праздновали будущую победу над «кровавым кайзером» и «кровожадными бошами» (Курочкин называл их «тевтонами»), то и дело произнося тосты за царя Николая II и французского президента Клемансо. После того, как в который раз столкнулись бокалы из севрского, мелодичного хрусталя, полковник Курочкин расстегнул крючки своего стоячего зеленого воротника с красным кантом. Снял с шеи книжицу из чистого золота с образом Святого Сергия Радонежского. Со словами: « Этот подарок охранит вас, мосье сохранит вас навсегда!» - вручил его своему французскому союзнику, которого этот поступок русского друга тронул до глубины души. Сейчас этот святой символ ожил. Он поразил Седана в самое сердце какой-то невидимой, явно не человеческой, но Божественной Силой. Было ясно, что пришла пора окончательного решения. Смолкала артиллерийская подготовка. Памятуя о том, что в ходе этой «блестящей» операции суждено было сложить головы сотням своих соотечественников, полковник Седан медлил. В этом ужасном, перевернутом до неузнаваемости мире, имя которому «война» и «смерть», все потаенные чувства его обострились. Он ощутил, что этот простой звонок по телефонному аппарату «Эриксон» имел судьбоносное значение. Ему надлежало сделать выбор между жизнью и смертью. Все было ясно и пугало, как пугает всякого смертного осознание правды. Либо он пошлет на верную гибель, повинуясь приказу генерала Огюсте и его таинственной морали о «вечном знании» своих солдат, которые, вжавшись в окопные брустверы, ждали сейчас сигнала. Либо, нарушит злодейский приказ, повинуясь законам совести, Вечного Судии, что было смертеподобно для него, офицера французской армии. Он обретет свое бессмертие в этом конечном, безысходном для всего человечества, проклятом мире. Так, во всяком случае, представлялась ему картина всего мироздания в настоящую, полную трагичности минуту…
Видя, как небесно-голубые с синеватыми крапинками цепи, блестя на Солнце длинными сабельными штыками, устремились в атаку, он бросился из блиндажа. Неведомая сила бросила его наружу, на пропитанный тротилом, спертый, душный воздух. Мглистый от дыма пожарищ, взлохмаченный от недавших взрывов горизонт медленно оседал в себя. Его неровная, изломанная полоса выравнивалась в его сознании. На ходу, надевая шлем, Седан несся вперед. Полы его суконного плаща с клеенчатой подкладкой (от дождя) развивались как крылья Ангела Смерти. Он распустил кожаные тесемки на груди – плащ унесло ветром… Скользя по антрацито-черной и коричневой грязи, перескакивая через опорные сваи и поднятый из траншей лесенки, он стремительно бежал вперед. Извилистые углубления, обшитые дерном, в которых только что пили, ели, чесались от паразитов, замаливали грехи и надеялись его люди, не были для него зримым препятствием. Он просто не замечал их. Почти физически он ощущал позади себя рыльца пулеметов сенегальских стрелков, осязал их напряженные, намокшие от пота смугло-коричневые или оливково-желтые, как сама грязь, лица. Небо далеко впереди, над передним краем бошей покрылось в дыму и копоти шнурами сигнальных ракет. Донеслись первые раскатистые залпы крупповских пушек. Ого, девятидюймовки! Несладко придется нам всем. И ему, следовательно, тоже…
* * *
…Только от этого меня увольте, милейший! – устало махнул чекисту собеседник. – Я не из тех господ или по-нынешнему товарищей, что бросаются словами на ветер. Туда-сюда… У меня несколько иные взгляды. В том числе, на сотрудничество с вами. Власть есть власть. Аппарат насилия, то бишь правоохранительные органы, ей, как говорят хохлы, треба позарез. Без них любое государство сгинет на корню. Это будет почище, чем глад или мор! Семь чаш с язвами, что в Апокалипсисе, покажутся детским развлечением! Поэтому, когда вы, милейщий товарищ… - собеседник нахмурил тронутые сединой, русые брови, затопорщил ладонью такой же, стриженный по-аглицки ус, - …уполномоченный ВЧК по Замоскворецкому району, согласно вашему мандату, берётесь распропагандировать меня на сей счёт… Будто наступит время, когда все будут равны, в том смысле, что не будет ни бедных, ни богатых, а карательные органы будут отсутствовать за ненадобностью… Мягко говоря, это наводит на размышления не в пользу вашей конторы да и вас лично.
- Бросьте! – юный чекист в синей кожанке и таком же примятом картузе, перепоясанный туго офицерскими ремнями, с маузером в громоздкой деревянной кобуре был неумолим. – Паче чаяний, наши лозунги верны и понятны! Это мысли древних схоластов и агностиков. Таких как Платон, Сократ… Ну, и христианских философов, включая Нагорную проповедь и Новый завет Иисуса из Назарета! Там что-то говорится про богатого и про угольное ушко, через которое этому богатому трудно будет попасть в рай. Если правильно вчитаться в десять заповедей Сына Человеческого, вот он – коммунизм! Вот оно – совершенное общество! А вы, милейший, говорите – утопия-с…
- Я так не говорил! – усмехнулся «милейший». – Тем более так – утопия-с… Терпеть не могу это лакейское «с». А что до совершенного общества, то помните: в откровениях Иоанна Богослова говорится о внутреннем дворе храма, что на небесах, и что будет спущен на землю. В канун Страшного суда. Толпы людей заполонят его внешний двор, но лишь единицы обретут двор внутренний. И Новый Завет, где говорится: «Много званных да мало избранных». Это как у Бердяева, что взялся проповедовать, будто искусство – удел избранной расы. Словечко-то какое, избранной! Псевдопророк…
- Бердяев?.. Это тот, кого в поэтических и философских салонах называли чёртоискателем? – нахмурил свои карие, круглые глаза юноша из ЧК. – Ну, да ни в нём дело. Дело по-прежнему в вас, дорогой Валериан Арнольдович. И в нас, новой власти. Что представляет интересы трудового народа. Той самой сермяжной, серой массы, что взялась за винтовки в августе 14-го. А сейчас требует мира без аннексий и контрибуции. А вместе с ним – насущного: фабрик, заводов и земли. Надеюсь, он заслужил всего этого, Валериан Арнольдович? Или снова введём подушные платежи! А рабочих заставим гнуть спину на военные заказы. Чтобы шрапнели и гранаты с Сормовского и Путиловского калечили на фронтах германского пролетария и германского хлебопашца? А владельцы этих заводов бесились с жиру…
- Мне ваша мысль понятна, молодой человек, - Валериан Арнольдович перестал крутить ус. – Я вот что подумал: а не пора ли нам присесть? В ногах, как говорится, правды нет.
Он прошёлся по круглой гостиной. Стены были оббиты зелёными шёлковыми обоями стиля «модерн» с портретами в золотом багете. С холста, исписанного маслом, смотрели привычные для старого времени и дикие для нового пейзажи. Парад на Марсовом поле, государь Павел Петрович в облачении мальтийского рыцаря, боярыня Морозова с рукой, вытянутой в двуперстии… В то же время – «Девушка с персиками», «Таинственная незнакомка», «Штурм снежного города»… Вот такие вот вкусы! Изящная мебель с выгнутыми спинками орехового дерева была покрыта замшевыми чехлами от пыли. В правом, то бишь красном углу теплился огонёк над лампадкой, светились золотом золотые оклады икон, с коих сурово взирал лик Спасителя, Богоматери и Архистратига Михаила. Сам хозяин, бывший полковник охранного отделения, что разгуливал в плисовом халате с серебренными кистями, с украинской фамилией Тищенко, симпатизировал большевикам и левым эсерам. Среди последних у него был сильный покровитель. Поговаривали, будто сам товарищ помпред ВЧК. Поговаривали…
- Ну так вот, милейший уполномоченный ВЧК, - Тищенко прохаживался вдоль стены с камином (гора дров была навалена в прихожей). – Ваш с позволения сказать мандат подписан товарищем Петером, полномочным представителем коллегии Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с бандитизмом и контрреволюцией. Видным членом партии левых эсэров. В прошлом… Теперь возникшем в этаком качестве: ловца человеков! Уже здесь мне видится одно непримиримое противоречие. У власти – две партии. Российская социал-демократическая рабочая партия, они же большевики. И товарищи левые эсэры. Они же некогда просто – социалисты-революционеры. А… Так ещё – товарищи анархо-синдикалисты. С товарищем артистом, Мамоновым-Дальским, его опиумными делами. Это не двоевластие – трёхвластие получается на Святой Руси! Не находите, что для сыска, иметь у себя в начальниках и подчиненных представителей трёх независимых общественно-политических течений, это самоубийство?
- Это вопрос времени, - опустил глаза чекист. Его плечи в синей коже, туго стянутые коричневыми ремнями, с хрустом заходили ходуном. – Мы этот вопрос решим, Валериан Арнольдович.
- Ага! Как во времена парижской коммуны. Или Великой французской революции. Мосье Гильотен поможет. Вру или нет?
- Ну, ни без этого. Однако, товарищ Петер прав. Новой власти нужны специалисты такого уровня, как вы. Тем более, сочувствовавшим нашему движению. Боровшихся с царизмом. Меня уполномочили вам заявить, что вы истребованы в должности консультанта по становлению и формированию органов ВЧК.
- Вот как? Ни много, ни мало… Я польщён, разумеется. Отвечу сразу: в любое время ко мне можно обратиться за советом. Или как изволил сформулировать свою мысль товарищ Петер, за консультацией. Пусть направляет ко мне с мандатом любого из своих сотрудников. Любого… - спокойные серые, но с хитрицой глаза бывшего полковника охранки скользнули по молодому, округлому лицу кареглазого молодца в кожане. – Предпочтительнее вас, разумеется. Лихо рассуждаете и анализируете. Знаете дореволюционных персоналий и их связи. Бердяев-то, наш… наш-наш, из агентов под прикрытием. А салон его и не только его – прикрытие для оперативных комбинаций. Так что, первый совет: возьмите на учёт «Б» этих господ. Всех до единого, кто до февраля и октября сего года ругал деспотию. И ждал «с надеждой упоения» в виде гражданских свобод, Учредительного собрания и демократической республики. По английскому или французскому образцу. Это всё наш контингент. Они по мере развала системы политического сыска стали перехватывать наши связи. И подчинять их.
- Учёт «Б»? Что это?.. – с сомнением и любопытством протянул молодой человек из «чрезвычайки».
- Ну это вам товарищ Петер лучше меня расскажет. Просто запомните и передайте. Что до остального, то - при вашем ведомстве нужно как можно скорее открыть специальные курсы обучения. Для ваших же сотрудников. Чтобы они мало-мальски знали, что и как им делать. Оперативные навыки это не охота на перепелов и не рыбалка. Этому учатся годами. К этому, мой батенька, призвание надо иметь. Вы думаете, набрали рабочих от станка, одели в кожу самокатчиков, вручили им браунинги или.. гм.. гм… и получились сыскари от Бога? Вы скоро сам почувствуете в себе, кто вы: оперативник от Бога или его жалкое подобие. Следует хотя бы учить кадры! Здесь я готов заняться преподаванием азов оперативного мастерства, криминалистики и баллистики. Буду отдавать всего себя.
- Спасибо, товарищ Тищенко! Обязательно передам Роману Оттовичу.
- Вместе с нижайшим поклоном. И ещё: покорнейше прошу – передайте, чтобы ко мне ходили только подготовленные товарищи. В прошлый раз пришёл некто Топорников, тоже уполномоченный. Так он за наган стал хвататься – за контрреволюцию готов был меня расстрелять!
Из скромности Тищенко умолчал, что прежде, чем Топорников извлёк из кобуры, которой он и пользоваться не умел, свой револьвер, то рухнул на ковёр гостиной. Дабы остаться в живых и вразумить молодого болвана, экс-полковнику охранного пришлось оглушить его хуком правой. Так как уполномоченный прибыл «на моторе», то Тищенко пришлось выволочь его с помощью швейцара на крыльцо. Сдать в заботливые руки чекиста-шофёра. А конфликт, как повод для хватания за наган, был пустяковый: Топорникову по всей видимости не пришлось по душе обращение «милостивый государь». А может, где-то нюхнул кокаину. То-то зрачки у него были навыкат.
Пред уходом, вежливо отказавшись от чашки цейлонского чая, чекист выложил Тищенко с десяток имён и фамилий, записанных на бумажке химическим карандашом. Она была извлечена из-за борта кожанки, сложенная вчетверо. Тищенко, уговорив его присесть за овальный стол с подсвечниками, затребовал список себе во временное пользование. Молодой чекист нерешительно подвинул разглаженную бумажку. Но краем ладони решительно вдавил её в зелёную шёлковую скатерть с узором «решилье». Напротив отдельных фамилий Тищенко, подумав, поставил синие или красные кресты. Другие просто подчеркнул серым отточенным грифелем. Этот список, согласно которому, одних лиц требовалось взять на работу в ВЧК, а других – забраковать и взять под наблюдение, остался загадкой для юного чекиста на долгое время.
- Имейте ввиду, что все сомнительные бумаги в сыскных ведомствах либо берутся на особый учёт либо немедленно уничтожаются, - неожиданно нахмурился Тищенко, возвращая документ. – В данном конкретном случае, держите его так, чтобы чувствовать, что он всё время при вас. Как сейчас – за пазухой вашей кожанки. Если такого рода бумага выработала своё, немедленно уничтожьте её. Ни с ходя с места! Лучше всего, сожгите. Любой клочок с цифрами, фамилиями или словами, в коих есть служебная тайна, если ему суждено затеряться, может сослужить плохую службу. Попади он к вражеской агентуре или даже к вашим нерадивым товарищам. Это как ружьё по господину Чехову, что когда-нибудь да выстрелит, если повешено на стену. Вы меня понимаете, товарищ Крыжов?
- Кажется, да. Как военная тайна на фронте: какие части стоят на передовой, каковы места их постоянной дислокации, снабжение… Одним словом, любое просачивание информации о противнике заставляет его противника действовать в этом направлении.
- Что ж, решительно вы начинаете мне нравится! Из вас выйдет толк. Можете это передать товарищу Петеру. А можете и не передать. От этого ничего не изменится. От чая вы отказались на этот раз. Попотчую вас им в другой. А пока позвольте вам, товарищ сыскарь, пожать руку. Честь имею!
Крыжов, едва не споткнувшись о уложенные тщательно дрова, вышел вон. За спиной кракнув английским замком, затворилась массивная дубовая дверь. Сбежав по извилистой лестнице в стиле ампир, с лепным потолком с амурами и психеями, Крыжов оказался на первом этаже. По обе стороны от мраморной лестнице, где расположились дворницкая и дворецкая, высились скульптуры Титанов, что держали на своих мраморных спинах арку. Слабо горели электрические светильники в стеклянных плафонах. За стеклянными дверями на пневматическом запоре высился саженного роста швейцар в коричневой ливрее и расшитой золотом фуражке. На его груди сквозь седую бороду просвечивали чёрно-оранжевые ленточки четырёх «георгиев». Полный «егориевский кавалер», как сказали бы на фронте.
Выйдя на крыльцо парадного ( дверь была предусмотрительно распахнута), Крыжов непонятно почему отвесил полупоклон старцу-швейцару. Тот удивлённо насупил пуки седых бровей и также поклонился. Затем ещё более ошалело протянул руку для предложенного Крыжовым рукопожатия.
- Новая жизнь, отец, начинается! – сказал тот с глазами заговорщика. – Ни господ, ни хозяев. Только товарищи. Одним словом, сплошное равноправие. Так что двери передо мной открывать и закрывать больше не надо.
- Поглядим, какое оно время, - произнёс старый солдат. – Ноне одно, а завтра другое. Молодой ишо, барин. Жизни не знаете. А судить берётесь о ней.
- Ничего-то вы не смыслите в новой жизни, отец! Да, что уж там. Мне и самому не верится временами. Но зато, как подумаю, так дух захватывает! Всё у нас получится, отец. Счастье для всех! Ради этого стоит жить и даже умереть.
- Рановато о смерти помышляешь, соколик. Ну, да ладно. Христос с вами, ребята.
Плюхнувшись с разбегу в замшевое сидение «рено», Крыжов понёсся по Замоскворецкому району. Без кожаного, как у тарантаса, верха поддувало. Но испортился какой-то зажим на пружине откидывающегося верха. Пришлось довольствоваться тем, что натянуть кожаные фуражки по самые уши, поднять отвороты тужурок. Шофёр замотал лицо шерстяным шарфом. Оно кроме всего было покрыто дымчатыми автомобильными очками, что придавало ему фантастический почти марсианский вид. Уллы-уллы…
- Читали Уэллса, товарищ? – перекрикивая треск трёхцилиндрового двигателя, заорал Крыжов. – «Война миров», я вам скажу, мировая вещица! Советую…
- Просто Кузьмой меня зови! - заорал в свою очередь тот, нажимая на резиновую грушу клаксона: на мостовую высыпала из-за ветхого заборчика рабочая детвора. – О чём там? Вкратце наговори.
- Пришельцы с Марса атакуют Землю, - начал Крыжов. – На металлических цилиндрах врезаются в неё, а затем с помощью теплового луча и ядовитых газов… Во общем, пытаются стереть нас как пыль! Правда, ни черта у них не выходит. Но я дальше рассказывать не буду. Не интересно…
- Как знаешь, дорогой! Тебя ведь Павлом кличут?
- Агась! Как апостола, что шёл в Дамаск и которому Христос явился.
- Хе-хе! Апостол выискался. Хотя, резон есть. И тот, Христос, был за бедных, и мы. Линию держать надо. Линию… Тудыт их! Я ж задавлю и тебя, и дитя, дура стоеросовая! – внезапно заорал он на какую-то молодку, что несла посреди улицы укутанное в шали тельце. – Дура и есть. Оглашенная… А книжку прочту. Знатная она, как ты рассказал. Дюже войну напоминает.
* * *
…Севастопольский рейд был слабо освещен и, поэтому казался мертвым. Кругом накрапывал легкий дождик, да волны прибоя мерно плескались о склизкий бетон. В темноте гулко отдавались шаги французских часовых. Чавкая подкованными ботинками, они прогуливались по пирсу взад и вперед подле мертвенно-серых броненосцев и дредноутов под трехцветным вымпелом. Жирную, как вакса, темноту оглашали «ревуны». Вахтенные матросы на французских военных кораблях перекликались, таким образом, между собой. Оглашали, что происшествий, слава Святой Деве, никаких. Точно говорили между собой сами стальные громады, ощетиненные пушками, из серого, клепано бугристого металла. Город, что раскинулся вдоль высокого скалистого берега, лепившийся на возвышенностях и в низине десятками одноэтажных мазаных хибар, сиял многочисленными золотисто-красными огнями. Шумные кабачки, гостиницы и бордели, опиумные и карточные притоны были заполнены до отказа. Французские пуалю в небесно-голубых мундирах, солдаты-легионеры в лимонно-желтых кепи, зуавы в расшитых синих куртках и красных фесках, тьма-тьмущая белых офицеров из Корниловских, Кутеповских, Марковских и Дроздовских полков. В черных и грязно-серых, изорванных о колючую проволоку, пробитых пулями и штыками, посеченных осколками и саблями шинелях, бекешах и полушубках. Со страшными угловатыми шевронами из красных, синих и белых полос, сшитых воедино. Точно несли они на рукавах частицу знамени Великой Французской Республики, хотя эти же яркие цвета символизировали саму Россию. С адамовой головой, где были «пиратские», скрещенные кости… Пропахшие спиртовым угаром, запаршивевшие от грязи и пота, но сохранившие при этом внешний лоск и приятные манеры, они умудрялись играть и проигрывали целые состояния. Нередко оплачивали долги рублями еще николаевской чеканки или обмененными на них (по текущему курсу на «черной» бирже) ядовито-бледными, точно болотная водица долларами, запечатлевшими первого американского президента в белоснежном парике с буклями. Кромешной ночью на пирс вышел молоденький поручик-корниловец в черной гимнастерке с оранжевыми георгиевскими ленточками и белыми крестами на всю грудь. Осмотрелся по сторонам, послушал шум прибоя и крики сварливых чаек. Молвил: «Пропала Россия, господа! Трагикомедия под названием « белое движение» подошла к концу. Впереди одна тьма, туман и пролив Босфор, который примет наши мертвые души. Бесы-большевики и их черный гений, антихрист Ленин, одолели нас. И поделом... Пусть все и вся летит к чертям. В преисподнюю. Оревуар, господа. Занавес...» Безусый юнец с золотыми звездочками на черно-белых погонах поцеловал раскрытый медальон на серебряной цепочке. Истово перекрестившись на серебряную луну, достал из внутреннего кармана тупорылый браунинг и выстрелил себе в сердце. Обмякшее тело, взмахнув руками окрест, точно крыльями, полами черной Корниловской шинели, упало в веер соленых брызг. Навстречу холодной зеленой волне, которая приняла его в свои объятия...
Вот прекрасная смерть, вспомнилось Седану чьи-то слова. Все силился вспомнить и, наконец, вспомнил: они из романа русского писателя Льва Толстого «Война и мир». Запахнувшись в офицерский плащ с прелиной, он поднялся по Портовой улице. В спину дул промозглый морской ветер. По мощеной булыжником мостовой, которая наверняка помнила удары английских и французских ядер времен севастопольской осады, летели обрывки старых газет. Тарахтя, кувыркалась в потоках воздуха консервная банка. Прыгал по каменной, бугристой поверхности старый башмак с выпирающими на носке гвоздями. Новокрещенный переулок и Корниловская набережная (в честь адмирала Корнилова) были забиты врангелевскими войсками. Теснились снятые с передков пушки, обозные фуры и санитарные повозки. Между поставленными в козлы винтовками кто-то спал, завернувшись в шинели. У коновязи, где шумно жевали сено казачьи лошади, столпились и сами наездники. Угрюмые, бородатые казаки (потомки тех las kasaks, что вступили в Париж в 1813 году) в лихо заломленных папахах с алым верхом, в подбитых верблюжьей шерстью башлыках. По обрывкам чужих, топористых слов и смачной русской брани Седан понял, что красные, опрокинув последние заслоны добровольцев на Кубани, вышли к Черному морю.
...В штабе французского гарнизона Севастополя стало известно о каком-то таинственном приказе, полученном по телеграфу из Парижа. В нем говорилось, что «...недопустимо потворствовать преждевременному вводу войск белого движения Юга России в город и их эвакуации, так как верным следствием этого губительного свершения будет рост эпидемий и дезорганизации». Для того, чтобы не допустить белых в порт, адмирал Дюрок приказал открыть заградительный огонь главным калибрам на флагманском броненосце. Один из знакомых Седана, офицер 2-ого Бюро (военная разведка), проговорился, что стрельбу корректировали с берега какие-то странные русские. Они постоянно давали «неточные» ориентиры. Снаряды флагмана то и дело попадали не в цель – в самую гущу белых полков. «...Дело в том, что эти корректировщики были из местных пролетариев, - объяснил Мише, принимая очередную рюмку коньяка; сигарный дым ел ему глаза, которые постепенно наливались кровью. – Эти русские давно уже сотрудничают с нашим отделом. Поэтому мы их не особенно притесняем. Большевики-большевиками, а война-войной... Пусть белая Вандея воюет с красными якобинцами хоть до второго пришествия! Мы не должны препятствовать этому. Русские истребят в это бойне своих смутьянов и бунтарей до седьмого колена. Это же здорово, черт возьми! Франции такая селекция даже и не снилось...»
Это же бесчестно, тогда же подумал Седан. Стрелять по своим союзникам, с которыми мы мужественно сражались против бошей. В сырых, а то и залитых водой окопах. Под Марной, Верденом и Соммой. Разве полковнику Курочкину пришла бы в голову мысль открыть огонь из пулеметов и пушек по отступавшим французским частям? Хотя бы в том страшном бою. За предместье Сент Антуан, когда от полка осталось едва половина солдат и офицеров. Седан, по велению саднящего от боли сердца, возглавил эту губительную, бессмысленную атаку. Он видел кровавые ошметья, вылетавшие из тел его солдат, которых прошивали навылет пули и осколки бошей. Огненно-черная полоса разрывов поднималась то впереди, то позади наступающих. Мучительным был каждый шаг французской цепи. Седан вспоминал перекошенные от ужаса лица германцев под серыми, глубокими шлемами. Их тянущиеся к небу руки с дрожащими, посиневшими пальцами. «Kamrad! Nixt chosen!» - орали они, надеясь на пощаду. Все было тщетно...
«...Мосье! – крикнул он в лицо, точно бросил перчатку, генералу Огюсте. – Мне доложили, как вы справлялись о продвижении полка на позиции бошей. Когда они прижали нас к земле перед первой линей траншей, мой телефонист слышал, как вы поручили своему адъютанту связаться со штабом артиллерийского дивизиона. При этом – о, бесчестный человек! – вы сказали: «Подвергнуть обстрелу ориентир «В-2». Это же первая линия проволочных заграждений у бошей! Я бы с удовольствием застрелил вас перед штабом... нет, перед строем своего полка, предварительно сорвав галуны и выщипав вашу дерьмовую (merde!) бороденку. Но во мне еще осталась честь, и я не сделаю этого. Пусть вас покарает Всевышний Бог, наш Вечный Судья. Ведь его именем вы не раз прикрывали свою грязную душонку, когда посылали тысячи людей на смерть. Их кровь на этих руках, » - сказал он напоследок, вытянув перед побелевшим от страха генералом свои грязные, исцарапанные пальцы со сбитыми в кровь ногтями.
У разбитой снарядами часовни с каменным распятием, у которого осколком была отбита верхушка головы с терновым венцом, стояли офицеры штаба в щегольских прелинах и начищенных штиблетах. Никто из них не проронил ни слова. Всем было ясно, что без последствий этот выпад не останется. Судьба и карьера полковника Седана предрешена. Не сегодня завтра он предстанет перед военно-полевым трибуналом. Ему было все равно, чем закончится этот трагедийный фарс. Седан добрался на санитарном грузовике до позиций русского полка. Полковник Курочкин выглядел потерянным. Предложив рюмочку «Бордо» выдержки 1830 года (из трофеев, отбитых у бошей), он признался: генерал Огюсте связался с ним по телефонному аппарату. Предложил написать рапорт на имя председателя военно-полевого трибунала: дескать, полк Седана плохо шел в атаку. Смешав ряды, бросая оружие, пытался бежать с поля боя. Было это по времени как раз за пятнадцать минут до того, как Огюсте поручил своему прыщавому адъютанту Этьену связаться со штабом артиллерийского дивизиона...
«...Нет, мой друг, как вы понимаете, я ответил категорическим отказом, вымолвил со скорбью полковник Курочкин; его подстриженная, седеющая бородка мерцала в тусклых лучах керосиновой лампы «летучая мышь», что раскинулась жестяной тарелкой на бревенчатом потолке блиндажа. – Я скорее напишу председателю военно-полевого трибунала о том, что этот мерзавец велел мне состряпать гнусный донос на вас, Седан. Нет, какая сволочь... Сотни людей были убиты под ураганным огнем бошей, четыре линии траншей были взяты. Я был свидетелем, находясь на НП, что вы проявили величайшую доблесть – возглавили эту самоубийственную атаку. Нет, какой мерзавец... Поверьте мне, Седан, я всегда был всем сердцем с Францией. Никогда не приходило в голову, что вы «лягушатники» или пьете прокисшее вино. Вы пытались покорить Россию в 1812 году. Ну и что? Не злорадствовать же мне по этому поводу! А уж отыграться за поражение в Крымской компании…»
«Вы правы, Курочкин, - печально улыбнувшись, молвил Седан; он обмыл лицо водой из блестящего оцинкованованого ведра и выглядел бодрым и посвежевшим. – Порядочность или подлость никогда не принадлежали одному классу, одной религии и тем более одной стране. Как много я за свою жизнь слышал неприятного о представителях других народов: о турках, алжирцах, сенегелах, марокканцах. Когда я гонялся по знойной пустыне за мятежным шейхом, я всей душой возненавидел этого жестокого человека. Его войны-кочевники причиняли нам страшный урон: за месяц я потерял до сорока процентов своих солдат в кровавых стычках. Мятежники отравляли колодцы, и мы вынуждены были освежать полость рта… Нет, не поверите! Верблюжьей мочой! Но я оказался не прав в отношении ко всем бедуинам. Один из них подобрал раненого французского драгуна. Тайком лечил его. Хоронясь от своих соплеменников. Мои солдаты расстреляли из пулемета всю его семью в отместку за жестокость главаря-шейха! Помню другой случай. Когда шла битва на Марне, мы взяли в плен бравого боша-вахмистра. Разъезд германских улан попал в засаду нашего полевого пикета. Трое захватчиков были убиты, а двое сдались на милость победителям. Унтер-офицер (между прочим, легко раненый) не хотел нам отдавать свой палаш и маузер. Пришлось одному из моих солдат ударить его по спине прикладом. «Я не могу вручить свое оружие врагам – мне его вложил в ножны сам кайзер!» - были его слова. Этот бош плакал как ребенок, когда мы вынимали его палаш из ножен, а я сделал несколько выпадов его клинком. Зато тот вахмистр! Представьте себе, мой друг: он сам протянул нам свое оружие, отстегнув ремень портупеи у себя на груди. «Мне стыдно, что воля кайзера столкнула народы в этой кровавой бойне, - молвил он, потупись. В его глазах я заметил слезы. – Вы еще отомстите нам через наших детей…»
«Разве можно мстить врагам, калеча судьбы их детей? – удивился Курочкин; его тонкие, бледные пальцы обнимали хрустальную полусферу, в которой плескалось багрово-красное вино. – Это было бы чудовищным злодейством, мой друг. Германцы, которых вы называете бошами, не столь кровожадны, как нам кажется. Много премного мифов создало человечество о самом себе. Народы, живущие в нашем мире, смотрят друг на друга, словно через кривое зеркало благодаря этим историям. Друг-друга не узнают, мой друг! У меня складывается впечатление, что сам Диавол создал это зеркало зла. Использует его для нашего устрашения. Мы являемся друг другу в прессе и синематографе безжалостными захватчиками с хищными когтями. Разве это наш истинный облик, мой друг? Разве таковыми нас создал Всевышний Творец, сотворивший небо и землю, исполненные чудесной красотой и многообразием жизни? Разве таков Он сам, наш Великий Создатель? Ведь порождая потомство, ни зверь, ни человек, находясь в полном здравии, не желает гибели своей кровинушке …»
«Ну, Курочкин, куда вас занесло… - усмехнулся Седан, поднимая свой бокал на уровень лица; небритого, плохо отмытого от грязи и крови после страшного боя. – Сэр Чарльз Дарвин, согласно своим научным изысканиям, пришел к выводу, что мы являемся прямыми потомками обезьян. Равно как и все человечество. Как раз перед самой страшной войной. Иногда я думаю, что он прав, этот ученый муж. В человеке слишком много животного. Та же жестокость, выраженная в стремлении бороться за свое жизненное пространство. За кров, пищу и самку. Последнее ему нужно для порождения себе подобного зверя, что будет после кончины родителя оборонять территорию… - Седан почесал свой подбородок и многозначительно, сквозь сверкающие грани взглянул на лицо друга. – Если Бог сотворил такого человека-зверя… Простите, не Он ли поместил в его душу эту неуемную жажду уничтожать себе подобную тварь? Если это так, то я умываю руки, мой друг. Так, помнится, сказал Пилат, когда толпа иудеев взывала к нему, желая одного в своем жестокосердии: предать страшной казни Сына Единородного. Мне нелегко говорить об этом вслух, но еще труднее об этом молчать…»
- Ну что, кавалер? Пойдем гулять? Или боишься?.. – это произнесло юное создание в кокетливой шляпке с петушиными перьями. На плечах у ночной красавицы-кокотки было меховое манто из черно-бурой лисицы. Когда была отброшена тонкая, перистая вуаль, взору Седана представилось удлиненное, но изящное лицо с прозрачно-зелеными, не лишенными глубины, пронзительными глазами. – Франки, фунты, доллары!?! Я все беру, красавчик. Француз ты мой, ненаглядный. Бон Жур, мосье! Или как?..
Седан на мгновение задумался. Переулок был относительно безлюдным. Из окон низких, темных домов брезжил слабый, желтоватый свет. Горели преимущественно лучины. Или керосиновые лампы у тех, кто был побогаче. Там от взоров посторонних укрылась чужая, малознакомая и малопонятная Седану жизнь. Боясь грабежей, погромов, арестов и казней… Седан видел на днях, как двое рослых людей (один в светло-серой офицерской шинели, а другой в бекеше и папахе) тащили за пейсы старого еврея в длинном, черном пальто. Он причитал на языке своих предков. Если бы не вмешательство Седана (пришлось выстрелить в воздух), они бы убили его. Седан ехал в автомобиле белого военного коменданта. Он был очень удивлен, когда поручик, сопровождавший его, с некоторым колебанием достал бельгийский револьвер «наган» и присоединился к нему. «Евреев винят в большевистском перевороте, - сказал он, когда все осталось позади. – Если бы кто-нибудь из господ офицеров видел меня... Одним словом, меня бы назвали красным шпионом. Мне бы пришлось стреляться с обидчиком. Вы должны понимать, полковник: в России – смутное время…»
- …Так ты меня боишься, мосье? – не унималась юная проститутка, испытывающее смерив его влажными от слез глазами. Седан немного опешил, заметив, что она плачет, но виду не подал. Мало ли что скрывали эти слезы... На всякий случай он поправил, скрытую прелиной, кобуру пистолета. – Пойдем со мной, касатик. Я немного французский знаю, moon sheer. Меня в нумерах благородному обращению учили. В Париже, небось, девочки получше имеются? Ну, не будьте букой, мосье. Помогите бедной, невинной девушке заработать на хлеб, - хихикнула она сквозь слезы.
Ну, не тебе оплакивать свою невинность, подумалось Седану. Он на мгновение вспомнил Сезанну. Его первая любовь в Париже… Горничная, которой он обещал подарить весь мир. Высокая, голубоглазая девушка с бархатной родинкой на нежном, округлом подбородке, с пышной россыпью каштановых волос. Та самая Сезанна, которой Седан предложил обручиться после выпуска из парижской военной школы. И отправиться вместе с ним, новоиспеченным лейтенантом, в песчаный, знойный Алжир. Под пули и кривые сабли восставших кочевников, которые сеяли смерть среди французских оккупационных войск. Воспитанный своими родителями в духе высоких чувств, воспетых Флобером, Бальзаком и Гюго, он не ожидал подлой измены. И вот сейчас эта подлая девка пытается соблазнить его. Пойти с ней – совершить измену еще худшую. Седан помнил, как хотел убить Сезанну после того, что она сделала с ним. Но его боевой пыл немного поостыл. Вернувшись домой, он не обнаружил вещей своей любимой. Выяснилось, что этим днем Сезанна взяла расчет. Не поставив его в известность. Тогда он горько пожалел, что не отхлестал ее по лицу там же, под полосатым тентом. Дуэль с соперником ничуть не пугала его. Предстоящая перед ним юная проститутка вернула его в прошлое. Дайте мне подобающий рычаг, и я сдвину весь мир, изрек Архимед. Рычагом, сдвинувшим мир Седана, оказалась измена его любимой…
Седан, расстегнув клапан револьверной кобуры, решительно шагнул за «ночной феей» порока и греха. Узкий проход, освещаемый тускло смердящими керосинками, напоминал своды каменистого грота или лаз. На дощатых, с запахом клопов и плесени стенах были натянуты потрепанные шелковые гобелены. Она привела его в свою комнатушку. Стала не спеша, смакуя каждое мгновение раздеваться. Он молча смотрел на нее. Затем отвернулся, чтобы не осквернить свою память. В следующий момент его грубо схватили. Шею французского полковника сдавила чья-то потная, сальная пятерня. Почти не испугавшись, он врезал стоящему позади «датским дуплетом»: отклонив корпус, нанес удар локтем в солнечное сплетение, а ребром ладони в перчатке (опустившись ниже) попал в промежность. Бандюга глухо взвизгнул. Пятерня на мгновение разжалась. Тогда Анри, ослабив шнур плащ-накидки, сковывающей движения, свалил верзилу в жилетке точными боксерскими ударами. Тот завалился на гнилой дощатый пол. При падении то ли смачно хрюкнуло, то ли отрыгнуло… Проститутка, полуобнаженная и прекрасная, истерично завизжала. «Merde! Hershel la mi, mo due!» - Седан пригрозил ей бельгийским браунингом. Он тут же вспомнил последнюю беседу с капитаном Мишо из «двойки». Тот пообещал ему, что «будет присматривать». Стало быть, если выстрелить в дощатый потолок или издать трель офицерским свистком, сбегутся его агенты. Прибудет военная жандармерия – знаменитые «белые канты». (К концу 1916 года, по приказу президента Французской республики Клемансо, жандармы и колониальщики расстреливали каждого десятого в тех частях, что отказывались идти в бой.) В следующий момент он ощутил приставленный к виску холодный металлический предмет. Это был безо всякого сомнения – ствол…
- Не надо дергаться, мосье, - произнес ровный молодой голос по-французски. – Можно не ронять пистолет. Просто опустите его вниз. Правильно, вот так, - поощрил его стоящий позади. – Теперь сделайте несколько шагов вперед. Упритесь в стену. Вот так… Стойте и ждите моей команды.
Седан все сделал как было ему предписано. За спиной кто-то шикнул. Раздался звук комкающегося шелкового и крахмаленого белья. Сматывающая свои манатки юная камелия явно спешила. Верно, передразнил в уме своего пленителя Седан: кому же охота наблюдать, как разделывают под черепаху несостоявшегося клиента? От которого ничего не перепало. Как жаль, mo due. Совсем ничего… Хотя, если это одна шайка-лейка, то девочку не забудут. Стоп, мосье! Если на меня напали, то меня ожидали. Кто будет ссориться с французскими оккупационными властями? Здесь, в этой русской дыре, где все приготовились бежать через Босфор в страну янычаров и беев. Внезапная вспышка ослепила ему мозг. Колодкой тяжелого пистолета ему залепили в темечко, и он рухнул как подкошенный.
…Интуиция его не обманула. Блуждая по ослепительным спиралям в темном коридоре сознания, он вышел на более приземленные миры воспоминаний. Он лежал в неестественно-прямом положении на железной койке, с привязанными руками. Гудела как стальной котел голова. Будто по «стальному котлу» битый час лупили металлическим прутом. Над ним стояли трое. Желтоватый свет лампы-коптилки мутно освещал их лица. «Ничего, он уже очнулся, - от уха Седана, прямо в опухший мозг, устремился чей-то молодой, незнакомый ему голос по-французски. – Это пойдет ему на пользу, друзья. Не зря же мои люди вели полковника от пирса. Вы не находите, товарищ Быстрый?» «Лучше скажите: он будет сотрудничать, Мишель? – задал встречный вопрос тот, кто, судя по произношению, был русский. – Если он заартачится, придется…» «Ничего вам не придется, мосье большевик, - перебил его француз. – Уверяю вас, этот субъект после 16-ого стал весьма покладистым. Недаром я и мое руководство изучили его досье. Знаем шашни мосье Седана la amor. Это единственное, что способно его оживить. Недаром он повелся на нашу шлюшку. Объект будет сотрудничать…»
-…У вас нет выбора, мосье Седан, - внезапно раздался голос по-французски, который оглушил его. Седан инстинктивно вскочил и сел. Его руки были освобождены от пут. Он находился в каменистом гроте или штольне: сверху и с боков его обступал темно-коричневый, с блестками влаги камень. – Пришли в себя? Хорошо. Так вот, у вас нет выбора, полковник. Давайте сразу обрисуем нашу диспозицию. Уясните себе свое положение с самого начала…
Говорящий был молод. Он сидел за грубо сколоченным столом на пустом деревянном ящике из-под патронных жестянок. На говорящем была защитного цвета военная рубаха с металлическими пуговицами. На плечи была наброшена шинель солдатского сукна с мятыми, защитного же цвета русскими погонами с тремя звездочками и белой «М» (Марковская добровольческая дивизия), а также с трехцветным «ударным» шевроном на рукаве. Говорящий был хорош собой. Его румяное, круглое лицо и быстрые карие глаза излучали уверенность в себе.
- Это что за маскарад, поручик? – Седан потер себе виски, будучи уверенным, что инцидент будет исчерпан: вопрос лишь во времени. – Кто вам дал право задерживать представителя французских оккупационных властей? Вам жмут погоны, мосье? Или…
- Или… - усмехнулся «поручик»; что бы сбить его с толку, он посмотрел на открытый циферблат карманных часов, что заранее положил перед собой. – Стало быть вам не ясно у кого вы в гостях? Жаль. По моим наблюдениям вы – весьма практический, образованный, а главное неглупый человек. Че-ло-вечище, - протянул он с улыбкой. – Это из русской классики…
- Не помню такого в русской классике, - в меру сострил Седан. Он постепенно приходил в себя и начинал осознавать происходящее. – Я в белой контрразведке?
- Хотя бы так, - уклончиво ответил «поручик». – Чаю не желаете? Сигарету…
- Хотя бы? – усмехнулся Седан. Он попытался встать, но ноги его не слушались. – Мне нужны точные ответы.
- Я готов вам их дать, - с готовностью отреагировал собеседник. – В обмен на одно условие: вы будете благоразумны и будете спокойны, когда с вами будут говорить. А говорить с вами будут много. Вот, хотя бы…
* * *
…Перед лицом его стояла одна и та же картина: расстрел Д Алькана. После того, как был взят «Муравейник». Пехотный взвод. Целиком из новобранцев. Их лица были скрыты козырьками надвинутых шлемов с эмблемой рвущейся гранаты. В руках тряслись винтовки с приткнутыми длинными штыками. Вот-вот должна была прозвучать команда…
«… решением военного трибунала Лионской бригады от 31 октября 1916 года имени Французской Республики подвергнуть смертной казни лейтенанта Д Алькана за неподчинение приказам командования…»
Высокий, холеный офицер трибунала с трехцветной перевязью захлопнул папку. Отступил на шаг. Командир расстрельного взвода взмахнул палашом. Три команды: «Готовься… Целься… Огонь…» Залп из десяти винтовок разорвал промозглый осенний воздух. С черного дерева возле разбитой снарядами часовни (там, где Седан чуть не бросился на генерала Огюстена) взлетела стая ворон. Привязанное к столбу тело Д Алькана дернулось. Из раскрытой груди вылетели кровавые клочья. В какое-то мгновение она окрасилась вишнево-красным. Стала мокрой от крови. Кровь, подумал Седан. Он стоял, закрыв глаза. Как много льется крови в этом веке. Век взбесившейся обезьяны. Шимпанзе, напялили военную амуницию, взяли винтовки и пулеметы, присовокупив к ним более совершенные орудия смерти (бронеавтомобили, дредноуты, танки, аэропланы и смерть-газы). Хочется взять в руки необструганную дубину и загнать этих макак обратно в пещеры. Впрочем, нет… Макаки, кажется, не живут в пещерах. Они живут на пальмах. Я отстал от жизни. Безнадежно отстал…
«…Мосье полковник, прошу вас – тише… - раздался испуганный, проникающий шепот. – Вы рассуждаете вслух…»
Смерив говорящего взглядом (это был майор Дарни), Седан, пошатываясь, словно был пьян, пошёл вдоль высокой каменной ограды. За ней покоилось сельское кладбище. На нём было похоронено восемь поколений французов, живших в этом местечке со дня его основания. Итак, кости, начиная с XVIII века, покоились в этой сырой, чуть влажной земле. Что бы не происходило в Матушке- Европе, а смиренное кладбище вновь и вновь принимало в свои пушистые недра безжизненные тела. Футляры для душ… Высоко в небе, промозглом и сером, парили два аэроплана. Французский «Фарман» и германский корректировщик «Таубе». Последний имел чуть загнутые на концах крылья, что в сочетании с черно-белыми мальтийскими крестами придавало машине зловещий вид. Вскоре два самолета сцепились в небесной схватке. Они кружили вокруг воображаемой оси, поливая друг друга смертоносным дождём из пулемётов. На площади, где произошла казнь (могилу с расстрелянным спешно забрасывали землёй) собралась толпа зевак. Вскоре бой закончился: оба аэроплана, оставляя за собой дымные хвосты устремились к земле. «Фарман» летел следом, продолжая строчить из спаренного «Виккерса» по бошу. Дерьмовое геройство…
Ему вспомнился также штурм железобетонного дота «Муравейник». Когда первая линия атакующих, понеся огромные потери, прошла все четыре линии проволочных заграждений. В них, правда, зияли бреши, проделанные снарядами полковой артиллерии. Однако фугасы в промежуточных полосах остались неповреждёнными. Их пришлось разминировать под ураганным огнём бошей. Разрывные «дум-дум» хлопали по земле, раскалывали в щепы уцелевшие колья с натянутой колючкой, со звоном рвали саму проволоку. Поминутно раздавался короткий вскрик или протяжный вой: запрещённая ещё Гаагской конвенцией пуля находила человека. В бок полковнику толкнули чем-то жёстким. Это был неизвестно откуда взявшийся капрал-телефонист Копье. Осклабившись, он тянул в лицо Седану трубку «Эриксона». «…Полковник! Надо вызвать заградительный огонь! Без этого мы погибли…» В подтверждение его слов в боевых порядках залёгших пуалю стали рваться грушевидные бомбы, испускаемые бомбомётами. Они летели по дуге. Взрываясь на поверхности, осколками выкашивали целые отделения. Впереди, за изрытыми воронками линиями траншей с торчащими веером брёвнами брустверов и раскиданными мешками с песком, виднелась четырёхугольная бетонная глыба дота.
«…Эй, дружище Этьен! Свяжитесь со штабом артиллерийского дивизиона – пусть накроют огневым валом «В-2», - донеслось в трубке. Это говорил сквозь треск генерал Огюсте. – …Крепитесь, мой мальчик! – как ни в чём не бывало обратился он во весь голос к Седану. – Сейчас будет немножко жарко. Мы сломаем хребты этим залёгшим гуннам. Мы свернём этом кайзеру голову. Он будет жевать французскую землю отныне и во веки веком. Аминь!» Через минуту, когда связь с писком отключилась (впоследствии расследование, учинённое Седаном и Дарни, показало, что кабель остался нетронутым), ориентир «В-2», коим была четвёртая линия проволочных заграждений бошей или их передний край, потонула в дыму и пламени.
…К вечеру они вышли из глубокой штольни, составляющую сеть Аджимушкайских катакомб. Дунуло прохладой. Внизу плескались свинцово-серые волны Чёрного моря.
- Ну, мосье Седан, вас можно поздравить со вторым рождением? – усмехнулся тот, что был в форме поручика Марковской добровольческой дивизии.
- Пожалуй, - неопределённо ответил ему Седан. – Если вас интересуют более подробно все мои ощущения… Что ж, я готов говорить на эту тему.
Они спустились по каменной кручи, поросшей колючим кустарником, к берегу. Скрытая за камнями утёса, внизу на волнах покачивалась рыбачья шлюпка. В ней сушили вёсла двое: старик и почти ребёнок. Эдакий русский Гаврош лет 14-15. Если старик в старой бескозырке с выцветшим золотом и овчинном драном полушубке олицетворял нечто исконное, то мальчик был прямая тому противоположность. На его русой вихрастой головке была серо-голубая австрийская кепи с оловянной кокардой. Он был одет в относительно новый салато-зелёный френч с плеча греческого пехотинца. Дети и старики совершают кровавые революции, истребляют друг-друга в кровавых гражданских войнах, подумал Седан. Это та селекция, которая не снилась Франции? Об этом говорил Мишо. Он предал меня в руки «красным бандитам». Получается, что капитан 2-го Бюро имеет к ним прямое отношение. Но моя душа вовсе не скорбит о потерянной жизни. Значит не всё потеряно. Значит я вернусь…
Впрочем, у него не было выбора. Трезво прикинув своё положение, Седан понял: мосты сожжены. Сжёг их он сам. Когда передал красным данные о позициях на Юшуньском плацдарме, а также на Перекопе.
Часть вторая. Крест Судьбы.
История отца Зосимы была хорошо известна монахам (особливо, старожилам) Сергиево-Троицкой лавры, что своими белокаменными стенами и мощными крепостными башнями являет собой твердыню святости в России. Будучи отроком двадцати двух лет, ни минуты не колеблясь, ушел от мирской жизни. Оставил отчий да материн дом, нехитрое деревенское хозяйство и юную девушку, что была наречена ему в невесты. Мало, кто знал, какое из чудес Господних подвигло его на этот отважный шаг. Того простым смертным знать было неведомо. Только лишь святой старец, игумен Никодим, которому перевалило за седьмой десяток, знал более других. Но тайны души младого отрока держал в себе. Крепко-накрепко запечатал в сердце своем, что было твердо, как камень. Келейный старца, черноризец Андрей, услыхал ночью исповедь молодого послушника, что причитал по поводу всех мыслимых и немыслимых искушений. И слова отца Никодим, что были ответом на юные страдания и их утешением: « …Ты, дитятко, не плач! Диавол знает, что со слезами в душу войти можно. К Ангелу-Хранителю своему воззови, Небесному Наставнику. Все твой Ангел-Хранитель ведает: и то, что было, и то, что будет. Попроси совета у него, заступника твоего небесного. То поведает он, что не могу произнести я, окаянный грешник…»
- Да разве вы, отец Никодим, грешник? – потрясенно молвил молодой послушник, продолжая всхлипывать. – Ведь о вашей святости все братья говорят. Как вы заповеди Господни храните в себе, отче, так бы всем их хранить. Ведь грех и блуд даже в наших святых стенах укоренился…
- Ты про то мне, дитятко, не говори, - молвил святой наставник. – То, что во вражеское время живем, то ведомо мне. Не для того принял я святое пострижение. Чтобы глаза свои на мерзость и запустение закрыть, что приходят на нашу землю святую. На Русь-Матушку…
Узнав, что келейный Андрей про ту исповедь прочим братьям-монахам поведал, старец крепко осерчал. Прогнал его прочь с глаз своих. Наложил суровую епитимью, которую тот так и не исполнил. (Надлежало за это отправиться в дальний монастырь и трудиться там, на черных работах.) С тех пор келейным у него стал послушник Зосима.
Через год, по настоянию святого старца, юноша был наречен новым, духовным именем – брат Зосима…
Случилось у святого старца странное видение накануне вступления этого мира в век грядущий. Вышел он, сопровожденный келейным, за монастырскую стену. К одному из святых источников, который Святой Земли Русской Сергий Радонежский вызвал из недр землицы-матушки своим посохом. Узрел святой отче Никодим своим духовным оком невиданное и страшное: на деревьях, что произрастали у студеной водицы, сидели маленькие темные существа в остроконечных колпаках. Беспечно говорили между собой на неслыханном языке. Услыхав, как воззвал святой старец к Господу, осенив их крестным знамением, заверещали в исступлении. «Придет царствие антихриста, придет на эту землю! – вопили они, беснуясь. – Ничто ее не спасет от погибели. Воцарится на ней наш хозяин на тысячу лет. И будут слепы люди, и пойдут в бездну, весело смеясь и с именами святых на устах. Не дано им будет предвидеть свою погибель. Тех же, кто останется с Господом, отправят в печи железные. Нам на забаву. Мрак у них в очах и забвение на устах. Время наше, диавольское…» Келейник Зосима, правда, ничего не видал и не слыхал. Только успел заметить мертвенную бледность на лице своего духовного наставника. Пронзительно-синие глаза старца покрылись непроницаемой завесой, за которой не всякому суждено было оказаться. Лишь спустя несколько лет, когда великую империю Российскую потрясли кровавое воскресение и русско-японская война, отец Никодим, вышел по утру к святому источнику. Залился слезами и молвил:
- Как были мы, так и есть, окаянные! Все на своих местах, охальники. И не ведают, что творят, но к погибели мир ведут. Остановить их надобно, дитятко. Ведь стар я и слаб, что б там не говорила братия. Да и братьев-то истинных мало. Истину ты произнес, Зосима, когда о блуде и грехе сказал в монастырских стенах. Об этом будет явлено тебе со временем. Печатью святой затвори свои уста и очи. Не приспело тебе сокровенное созерцать…
Надо сказать, что настоятель монастыря, человек желчный и грубый, крайне не возлюбил молодого келейного Зосиму. Сам он в тайне душе своей желал приблизиться к святому старцу. Но отец Никодим хладнокровно отвергал все попытки: ум настоятеля был далек от духовного промысла. Был тот упитан и благообразен, носил сиреневую шелковую рясу с громадным золотым крестом. Его пухлые, нетрудовые руки были унизаны массивными золотыми перстнями. Это делало его похожим на купца, а не духовное лицо. Кое-кто из монастырских пытался представить жалобу о его непотребствах в Священный Синод. Но куда там! У отца-настоятеля и там все было схвачено: «зачинщиков смуты» взяли под стражу и сослали в Соловецкий монастырь на вечное покаяние. Это послужило суровым уроком для всей братии. «Особливо строптивым никто не возжелал быте…»
С тех пор настоятель монастыря укрепился в своем положении. Больно хлестал по щекам провинившихся, ставил их на ночь в кельях на колотый кирпич или толченое стекло. За малейшую провинность отправлял на тяжкие работы. При нем доносительство и лесть почти вытеснили благой чин. Монашеские службы проходили безрадостно. Смирение и послушание превратились в беспросветную кабалу. В ней оказывались молодые монахи относительно тех, кто был постарше и в милости у настоятеля. Посты утратили свое значение. Видя, что настоятель не гнушается «скоромники», остальная братия махнула рукой на остатки благочестия. Питие и сквернословие стало обыденным явлением, словно по пророчеству…
Зосима постигал духовный подвиг святых сподвижников. Стал смирять свой дух и свою плоть суровым постом. Питался порой одной лишь студеной водицей из святого источника да размоченными в ней корками хлеба. Он был осмеян прочими братьями. Им было невдомек, что молодой монах и впрямь решился стать святым сподвижником. Многие из них жестоко шутили с ним. То кипятком его из шайки обольют в монастырской бане. То каменья тяжкие с того ни с сего падут на его плечи… Зосима стойко переносил выпавшие на его долю тяжкие испытания. В его памяти жили откровения, что были явлены ему от Бога…
…Отправился он, по настоянию святого старца, в дальний монастырь, что был на острове. Но пришел к нему затемно. Повстречался ему одинокий старичок на подводе, что согласился его подвести до монастырских ворот. Весь путь говорил с Зосимом, как тяжка жизнь монашеская. Какие искушения насылает Диавол на чернецов. Так и подъехали они к воротам, окованным железом, под святым образом. Расстелил Зосима серый армячок на травушке-муравушке, что серебрилась в свете молодой луны по всему острову. Сотворил молитву с крестным знамением, готовясь отойти ко сну. Окинув взглядом спокойные, темные воды озера, он заметил светящуюся белую дорожку, что протянулась к берегу. По ней на подводе его подвез тот старичок. Утром же, когда рассвело, открывшие ворота монахи были удивлены, что юноша оказался на их стороне. Белая, светящаяся дорожка исчезла. Будто и не было ее никогда. Никто о ней знать не мог, так как было явлено чудо от Господа Всевышнего. По сему, после кратковременного послушания в здешнем монастыре Зосима был отправлен в Сергиево-Троицкую лавру…
После смерти старца Зосима пережил страшное испытание. Прибыл новый монах из Суздальской обители с письмом от тамошнего настоятеля. Был тот монах кряжист и широк в плечах, с большими, заскорузлыми руками. Черная, как смоль, борода его скрывала грубое лицо, на котором угадывались многочисленные рябины от перенесенной оспы. В кустистых бровях были затеряны необычайно подвижные, зеленоватые глаза. Вместе с изогнутым, ястребиным носом они придавали лицу потаенное, зловещее выражение. Монашеское одеяние сидело на нем неуверенно и мешковато. Было заметно, что в душе у Тихона (так звали вновь прибывшего) было не все в ладах со Всевышним. Перед настоятелем он лебезил, а остальных братьев бил за малейшую оплошность. Был наделен силой нечеловеческой: сгибал подковы, завязывал узлом ложки. Мог запросто вбить гвоздь ударом пальца. Один раз схватил быка за рога. Одним движением пригнул здоровенное животное к земле… Однако трудиться на монашеском подворье, в огородах и конюшне, не любил. Заставлял трудиться других, подгоняя нерадивых и непокорных ударами пудового кулака. Сам же любил дремать на солнышке, накрыв лицо каламией. Заставлял читать молитвослов, либо петь гнусавыми (точно у бесов) голосами литургию.
Ему все одно было, Диаволу. Только бы покорность да угождение настоятелю.
Пробовал как-то Тихон подступиться к Зосиме, да тот не робкого десятка оказался. Да и силой не обидел Бог. Стиснув за черенок лопату, отрок, сузив глаза, тихо прошептал:
- Ступай отсель, окаянный! Не искушай души христианские…
Никто этого не видал. Поэтому Тихон, уверенный в своей власти, сказал, щетиня бороду пудовой, заскорузлой пятерней:
- Ладно, паря. Трудись покудова. Но знай, придет и твой час, соколик. Туда удод не налетывал, куда брат Тихон захаживал. Бывал я в дальних местах. Знавал я многих непокорных. Ребрышки-то у всех хрустят одинаково. Сердечки у людишек ноне боязливые, соколик. Только ты, видать, ничего не боишься на этом свете, паря?
- Не паря я тебе, - побелевшими губами ответил ему Зосима. – Человек я Божий, да и ты тоже. Почто так говоришь со мной да братьям зло чинишь?
- Про то так говорю, что все вы здесь охальники да грешники, - ответил ему Тихон сумрачно. – Бога не чтите да Богом прикрываетесь. Пора вам узнать, что есть Суд Божий и Страх Божий. В этом мире одна правда: кто страх в себе переломит, тот и есть самый бог…
Зосиму словно ледяной водой окатило от этих слов. Богохульство, произнесенное Тихоном без утайки, потрясло его неокрепшую душу. Старец Никодим поведал ему на смертном одре о странном и страшном видении подле святого источника. Ведомо было святому старцу, душа которого ушла к Всевышнему, о великих бедах и смутах, что обрушатся на мир в новом ХХ веке. Самое страшное это – грядущее царство антихриста. Придет он в обличии божьем на землю. Будет вводить в искушение целые народы, которые по-прежнему не ведают, что творят. «…И будут речи его, сына погибели, сладки, как мед, и благодушны, как фимиам, - прошептал молодому келейнику отец Никодим. – И будет он прельщать теми речами царей земных. Все поклонятся ему. Отцы-сподвижники, что служат Господу, склонятся пред его очами. Красотою своею подобен он будет утренней заре. Поведут на судилище и на казнь тех, кто откажется признать число зверя. …Остальные, побивают их камнями. Терзают, как лютые звери. Превратятся храмы Божьи в мерзость и запустение. В монастырях будут устроены жилища для нечестивых. Таково великое искушение от Диавола! Таков промысел Божий! Все окажутся в грехе и предстанут перед лицом погибели. Лишь тот спасется, кто имя Отца нашего Небесного сохранит в душе своей…» Отходя к Всевышнему, отец Никодим просил Зосиму устоять пред натиском той стихии, которая приготовилась обрушиться на этот мир. «Натиск ее будет велик, - говорил святой старец на последнем издыхании. – Но ты будешь сильнее, дитятко. Просить буду Всевышнего о тебе. Выслать тебе помогу из Царствия Небесного. Что б оберегли твою душу неокрепшую от всякой нечисти Ангелы Небесные. Мало нынче на Руси Святой тех, кто истинно Богу молится и истинно Богу служит. Один ты, дитятко, остался в нашей обители. Церковь-то наша давно уже незримо под пятой антихриста. И того не ведают, окаянные… Быть тебе, брат Зосима, великим сподвижником … последним старцем на Святой Руси-Матушке! В лихую годину Всевышний призвал тебя. Так исполни Его Волю до конца дней своих…»
И вот сейчас антихрист предстал перед Зосимом вполне зримо. В образе Тихона, которого с тех пор юноша не признавал за брата-монаха. Прозорливым умом своим отметил, что и молитв-то толком произнести не может, ибо старославянскому, церковному языку едва учен. Хотя, согласно письму от настоятеля Суздальского монастыря значилось, что пробыл Тихон на послушании четыре года. В самой же обители монахом состоял до пяти лет. Все больше усиливалось в Зосиме подозрение, что это человек темный и пришлый неведомо откуда. В монаха наряженный, да и только. Однако, кому об этом скажешь? Настоятель был груб и не разговорчив, пока речь не заходила о мирских утехах, в числе коих блуд да вино. Остальные же братья боялись пришлого. Потихоньку доносили ему о том, что творилось в обители. Вознося молитвы к Всевышнему, в коих он просил о крепости духовной, Зосима знал, что час страшных испытаний близок. Он не ошибся, встретив его, этот страшный час, во всеоружии духовном.
* * *
…Взмахнув лопатой, Зосима, пошел на Тихона. У того чуть глаза из орбит не выпали… «Уйди отсель, темная человечья душа! Не искушай ни меня, ни Бога нашего!» - воскликнул молодой монах. Тихон, было, взмахнул своим пудовым кулаком. Внезапно темное застлало все вокруг. По-прежнему ярко светил на небе золотисто-оранжевый, огромный шар по имени Солнце и тени легких, перистых облаков скользили по белым монастырским стенам. Зосима видел, что они оказались в разных мирах. Он, молодой монах, почти юноша. И этот огромный, жестокий человек, возымевший власть с чужого слова над монастырской братией.
- Уйди отсель, огромна окаянный! Не то враз кончу тебя на месте, - вырвалось у Зосимы.
Тихон жутко скривился и закричал:
- О, братья, убивают! Бесом одержим, бесом… Этот наш вьюнок беспутный! Хватайте и вяжите ему руки! Не то он, бес во плоти, всех нас лопатою перебьет! Я покамест за отцом настоятелем поспешу…
Монахи стояли вконец остолбеневшие. Ибо свершилось чудо из чудес. Тот, кого все боялись, сам изволил испугаться. Но это была только сказка. Вся присказка была впереди.
По распоряжению отца настоятеля, что немедля (со слов Тихона) прознал о случившемся, Зосиму заточили в монастырское подземелье. За исправником отрядили тот час одного из братьев. (Как выяснилось позже, того, кто окатил Зосиму шайкой кипятка.) Исправник приехал на дрожках с бубенцами. Тут же произвел подробнейший опрос всей монастырской братии.
- Для протокола, святые отцы, - молвил господин исправник, запинаясь от смущения. Розовые, гладкие щеки покрылись потом. Полоска золотистых, лихо закрученных усов терялась под тенью козырька белоснежной фуражки. – Его же, напавшего… То бишь, брата вашего, которого вы повязали, тоже надобно будет подвергнуть опросу. Пока дознавателем буду я, господин исправник, - сказал он, поворачиваясь к отцу настоятелю, и почтительно улыбнулся. – Вы, конечно, можете дать делу законный ход. Так и… Ну, я думаю, что вы понимаете, какие нежелательные последствия может иметь суд да следствие для вашей святой обители. Попади этот юноша на съезжую или в острог…
Ну, разумеется: отец настоятель все прекрасно понимал. Ему давно уже не терпелось убрать Зосиму с глаз долой и подальше. Молодой монах снискал своим терпением и мужеством любовь у остальной братии. Не раз за усердие в посту и молитвах Зосиму отправляли выполнять напрасно-черную работу. Таскать с места на место камни. Или перекладывать из лохани в другую мусор… Но он держался. С приходом в обитель зловещего Тихона, который ввел порядки точно в острожной тюрьме, его жизнь стала и вовсе невыносимой. Но теперь… Дурная слава о нем, отце настоятеле, могла зайти совсем далеко. Того не хотелось этому толстому, холеному человеку. С нежными, большими руками, никогда не ведавшим трудов. Что б хоть как-то досадить молодому монаху отец настоятель предложил составить протокол со слов «претерпевшего от злодея», то есть «смиренного» брата Тихона. «Дабы бумага сия могла возыметь ход…»
Тихон долго отпирался. Но, по настоянию, отца настоятеля, ответил на все вопросы господина дознавателя-исправника. Ответы его были скрупулезно записаны в протокол дознания. В довершении следовало поставить собственноручную подпись. «Претерпевший» снова помедлил. Дрогнувшей рукой вывел корявый крест. Пририсовал к нему толстую нижнюю перекладину, изогнутую подковой.
-Только и есть что у меня на свете, братия да господин хороший, что Господь наш да его Сын, - угодливо перекрестился Тихон, удаляясь с поклоном. – Принявший, известное дело, за нас муку лютейшую на кресте…
Тут произошло и вовсе непонятное. Исправник, как будто очнувшись ото сна (с минуту изучал протокол), схватил брата Тихона за шиворот. Двинул ногой в живот и повалил на землю.
- А ну, вязать его, такие-растакие! Я вас всех в холодную запру, бестолочь черноризая! – заорал господин исправник. При этом лицо его налилось красным, как помидор на монастырской грядке. – Беглого каторжника, душегубца-«крестника», пригрели! У себя, в святой обители! Я вас, тишайших да смиреннейших, в солдаты отдам…
Выяснилось, что «брат Тихон» вовсе был не брат. Тихоном он тоже, как оказалось, никогда не был. Был это известный душегубец, беглый с Уральского острога каторжник Федька Кривой, загубивший на своем веку множество христианских (в особенности, православных) душ. Убив солдата конвойной стражи, он убежал прямо с этапа. Отсидевши в кустах, вышел к железной дороге. Прыгнул на проходящий состав до первопрестольной. Ночью, выбравшись в город на одной из станций, задушил проходившего на свою беду монаха-странника из Суздальской обители. При коем и находилась записка от тамошнего отца настоятеля. «Смиренного инока, брата Тихона, принять на должный срок, пока Господь даст благословение или знамение какое о переводе того инока в иную обитель…» Письмо это и сыграло злополучную роль в появлении беглого каторжанина в Сергиево-Троицкой лавре. Федька Кривой (оба глаза были в порядке, но левый щурился), как истинный душегубец, намерения свои тщательно скрывал. Скрыл он и свою воровскую грамотность до поры до времени. Была у него с собратьями-артельщиками договоренность: метить на крохотных листиках свои слова подписными крестами с толстой, изогнутой, как подкова, нижней перекладиной. За то и получили эти воры прозвище «крестники» у полицейских властей.
Когда бывшего Тихона увозили, сбежался смотреть весь монастырь. Федька Крестник-Кривой скалил зубы и грязно ругался. Исправник дважды ткнул в его сопливую пасть кулаком. Белоснежная перчатка тут же окрасилась кровью. Федька продолжал бессвязно ругаться. «Господи, прости его, - донесся за спиной помертвевшего от страха отца настоятеля чей-то знакомый голос. – Ибо не ведают, что творят. Так сказал Ты на Голгофе, когда страдал за нас на кресте. Прости, Всеблагой, и помоги нам, душам заблудшим…»
* * *
… Полковник Тищенко, начальник охранного отделения Сергиево-Троицкого посада, немало был удивлен таким успехам в розыске беглых каторжников. Попадись ему такой монах, каковым был Федька Крестник, тот час же сделал из него секретного сотрудника охранки. А то и агента по надзору за местом. Смотрящего, если говорить потаенным языком охранно-сыскного отделения. Подчиненного отдельному корпусу жандармов. При III-м отделении личной канцелярии государя императора… Таковым, по жандармским учетным ведомостям, у него числился сам отец настоятель. Согласно тем же документам, носил служебно-оперативный псевдоним «отецъ Павлин». Поэтому жил он, припеваючи, не зная ни тягот, ни забот жизни монашеской. Девок к себе ночами водил да баб замужних. В последнее время не гнушался и шлюхами из нумеров г-жи Фрикель. Тут усердия Федьке Крестнику было не занимать…
К слову, г-н полковник давно уже присматривался к этому жуткому малому. «Эка он, братец ты мой, быка за рога и к земле, - шутил в полном одиночестве Валерьян Арнольдович, подтачивая за делом и без него серебряной пилочкой свои полированные ногти. – Его бы к нам в информаторы. То бишь, в агенты тайные… Позже – отрядить на боевую операцию, в «Союз русского народа». Такому жидов и социалистов гвоздить все равно, что козла доить. Никакому быку его не одолеть…» Намеревался уже г-н полковник запросить охранное отделение по месту бывшего пребывания «смиреннейшего Тихона». Но опередил его сам Тихон (вернее Федька Кривой) и вставший на его пути Зосима. Так бы не случилось - совсем ничего! Сразу на два крючка угодил будущий секретный сотрудник. Не отвертелся бы у меня, каналья! О таком счастье даже самые маститые оперативные чиновники из охранки мечтают. И то раз в столетие происходит. И никому, кроме Господа нашего над всеми предстоящего, не ведомо грядущее. Что будет в новом и счастливом (как бы не стенали отцы церкви) 1914 году от Рождества Христова.
Пули сербского террориста из «Млада Босна» Гаврилы Принципа уже сразили претендента на австрийский престол эрцгерцога Франца Фердинанда с супругой на улицах Сараево. Случилось это явное политическое убийство при явном попустительстве сербских властей, которые как будто намеревались столкнуть Австро-Венгрию и Россию. Дураку было понятно, что за призраком мировой катастрофы стоит Туманный Альбион и Американские штаты. Полковник отдельного корпуса жандармов (в прошлом), в настоящем - начальник охранно-сыскного отделения Сергиево-Троицкого посада намечал съездить этим летом в Крым. Погостить с неделю-другую с женой и дочерью в Ялте. У дорогого его сердцу друга, которого звали Андрей Иванович Курочкин. Был он действительным полковником русской армии от инфантерии, то бишь пехоты-матушки. Так говаривал он сам, Курочкин. Посидеть вечерок-другой на тихой, выложенной галькой террасе. Перекинуться в картишки. Исполнить божественной силы романс под луной. «Я помню вас, и всё былое, в моей душе угасло не совсем…» Да-с с… Пока Анастасия Павловна с дочерью Елизаветой (Лизхен, как называл по-немецки ее отец) прохлаждаются на водах целебных да нежатся на пляжах. Принимают утомительные для своего здоровья солнечные ванны в тесных купальных костюмах…
Обещанного тайного агента к сентябрю сего года он не предоставит по начальству. Поэтому ожидаемого отпуска пока лучше не испрашивать. Тем более у г-на губернского жандармского начальника, генерала барона фон Вильнера. Тьфу, пропади оно все пропадом! Все карты, «оперативные пасьянсики», спутал этот братец монах. Разрази его гром в ясную погоду.
Да, увидеться с ним не мешало, подумал Тищенко. Разминаясь в гимнастической зале, он сделал выпад-другой. Боксерская груша точно стонала от его сильных, хорошо поставленных ударов. Еще один свинг, еще один хук… В бога, в душу, в мать, говоря по-русски. И говоря крепким русским языком. Ей богу, молодец, господин полковник. Может так статься, что быти вам (и очень скоро) в губернском жандармском управлении на начальствующих должностях. Лучше б именно на них, треклятых. Если Бог, конечно, сподобит, и свинья не съест. Совсем опротивела эта оперативная служба. Все равно, что по нужде в лютый мороз ходить – в открытый солдатский нужник. Поморозишься весь, пока дойдешь. Тьфу, бр-р-р… Ну и что же, где этот строптивый монах? Алеша Карамазов, как бишь его там? Сергиево-Посадским будет… Пока все удавалось переводить в шутку, но на душе у г-на полковника скреблось неспокойно. С утра он устроил образцово-показательный разнос младшим чинам охранки, филерам и сыскным агентам. Это не помогло избавиться от подступавшего беспокойства. Оно угрожало заполнить собой все и вся. Вытеснить собой весь прежний, уютный и прекрасный мир. Сузить его до пределов страшного, непонятного мирка, где все мутно и страшно. По-волчьи воют собаки и хрипло, скалясь, как черти на лубочных картинках, говорят между собой люди. Тени от истинных людей, созданных по образу и подобию Божьему.
Вот так-так, подумалось г-ну жандармскому полковнику Тищенко. Вы, милейший государь, уже осознаете свою грешную натуру и греховную суть. Скоро и каяться начнете, придя в храм. Запалив свечку пред святой иконой. Слухами наш департамент полнится, что ныне покойный (от пули в висок) г-н полковник З. тоже преуспел в монашеском смирении. Одного святого сподвижника в сане священника приобщил к тайному сыску. Основал этот «святой» рабочие школы, столовые да приюты. Даже до «православных профсоюзов» - прости, Господи! – чудь не дошло. Но миловал Ты нас, Спаситель, от срама сего позорного. Сохранил Россию-Матушку от социалистических англосакских нововведений. Ударился этот «раб божий» в бега после известных печально событий 1905 года. На площади дворцовой, по вине сего расстриги, немало полегло от пуль солдатских. Удавленным нашли, беса этого, в священнической рясе.
После некоторых раздумий г-н полковник вызвал к подъезду своего департамента небесно-голубой «Паккардъ», недавно выписанный из Франции. К продукции отечественного завода «Руссобалтъ» Тищенко относился крайне спокойно. Облачившись в английский suit из тонкой, красно-коричневой шерсти, он велел шоферу доставить его в монастырь «скит», что располагался внушительно от посада. Согласно легенде (для своих же соглядатаев-филеров) он, Тищенко Валериан Арнольдович, отправлялся изучать объект возможной вербовки секретного агента. Однако, прибыв на место, г-н жандармский полковник удачно «потерялся» в толпе богомольцев. Подсел в экипаж с мертвецки пьяным кучером. С приклеенной серой бородкой и черными очками-консервами, не узнанный никем, похожий на актера, бежавшего из провинциального театра, Тищенко благополучно доехал до Сергиево-Троицкой лавры. Дождавшись ночи в укромном месте за трапезной, он тайно (по известной ему галерее под стеной) проник в келью отца настоятеля. Пользуясь отсутствием своего тайного агента, г-н полковник охранного изучил все «неправедные приобретения». Именно - сбываемые меха, золотые и серебряные оклады, монеты, портсигары, цепочки, кольца и брошки сделали «отца Павлина» еще большим подлецом и невеждой. Во всяком случае, в глазах своего непосредственного куратора. «Я этой каналье, такой-рассякой, устрою за блуд, - проскрежетал зубами Тищенко. – Почище Варфоломеевской ночи…» Ужасаясь, он пролистал модные парижские журналы с фотографиями обнаженных красоток. Здоровенные, с плечами атлетов мосье (тоже в костюмах ветхозаветных человеков) совершали с ними немыслимое. Порядочного человека давно бы стошнило и вывернуло наружу… «Вот она, наша православная, великая Русь! Одно лишь название осталось. Ведь были же сто веков. Киевская Русь. Первопрестольный град Московский. Господи, воистину, пришли времена мерзости и запустения! Да-с с , в величественных храмах Господних. Что же делаем мы, царевы слуги? Опричники и сатрапы, перед лицом надвигающейся революционной бури? Господь Всевидящий, кончится ли эта чума…»
В помойном ведре, полном куриных костей (ими «отец Павлин» подкармливал цепных кобелей) Тищенко заметил золотую цепочку. К удивлению своему, он обнаружил на ней образок виде золотой книжицы с ликом Сергия Радонежского. Великого Святого Земли Русской среди мерзости… Кое-как отерев свою находку, г-н полковник спрятал ее в кармане дорогого английского suit. Это знамение Божье, когда-нибудь может пригодиться, мелькнуло у него в голове.
Чу! На пороге кельи, превращенной в преступный вертеп или подобие нумеров г-жи Фрикель, раздались знакомые, суетливые шаги. Лязгнул ключ в кованной скважине. После двух поворотов кованная железом дверь плавно (смазывает, каналья!) отворилась. В проем , как у блудливого кота, первым «зашло» мясистое лицо с оттопыренными губами. Борода раздалась во все стороны русым веником. Кланяясь и виляя толстым задом, «отец Павлин», секретный сотрудник охранки, он же настоятель Свято-Троицкой лавры, подошел к своему куратору.
- Ты как несешь службу сукин кот!? – рука г-на полковника, обтянутая кожей, врезалась в крупный, мясистый нос «отца Павлина». – Тебе кто, выбл…, позволил мздоимствовать да шлюх из нумеров пользовать! А, мерзавец!?! Отвечать, мразь! Живо, каналья! Ублюдок…
Тот отлетел на пару шагов. Звонко тюкнулся «пустой» башкой о помойное ведро. Тищенко сорвался с места. В следующий момент он схватил своего секретного сотрудника за патлы. Сунул мясистой рожей в чан с куриными костями, яичной скорлупой и прочими нечистотами…
- Помилуйте, ваше превосходительство… господин полковник... Валериан -свет-Арнодыч… Заступник мой, душа моя… - лепетал отец настоятель. – По неразумию своему! Грешен… ох, как грешен пред Господом нашим человече! Помилуй мя, Господи, срамника окаянного. Спасе мою душу, Пастырь Небесный…
Тищенко, навозив его вдоволь, отпустил из своих цепких «клешней».
- Попробуешь мне разводить плесень, как в помойном ведре – утоплю! – грозно бросил он. - Работать надо, святые отцы, работать! А не грешить на всю ивановскую! Бестия…
- Да я… Батюшка вы мой, свет…
- Молчать! – кулак г-на полковника тюкнул секретного сотрудника в темечко. Тот снова завалился к ведру.
Батюшки святы, не рассчитал свои силы, охнул про себя Валерьян Арнольдович. Эка приложился…
- Что твой отрок… как бишь его… Зосима?
- Зосима… - содрогнулся в ужасе отец настоятель. Окарач он ползал вокруг ног г-на полковника. Целовал навощенные туфли фабрики «Скороходъ». – Не припомню такого, батюшка… заступник ты наш…
- Короткая у вас, однако, память, батюшка, - съязвил в меру возможностей Тищенко. – Наикратчайшая, я бы так сказал! Все молитесь да молитесь. У Бога мудрости просите. На память еще не намолили?
- Помилуйте, ваше превосходительство…
- Молчать! Вот что, милый мой… Слушай, запоминай и исполняй – слово в слово! Контроль с него не снимать, но жесткие мероприятия нам не к чему. Пока не к чему…
- Слушаюсь, ваше превосходительство. Разрешите исполнять?
- Разрешаю. Ещё… Со временем ты нас сведешь. Здесь…- бросил ему «хозяин», теребя ус. – Время не терпит отлагательств, - смягчившись, он добавил. – Вот еще что, святой отец. На будущей неделе, в страстную пятницу, буду у вас в Трапезной инкогнито. На службе. Не вздумай подходить… сю-сю, мусю и тому подобное… Намерен исповедаться и причаститься. Грешник я великий, - молвил он, видя потрясение «отца Павлина». – Поболее, чем ты, сударь мой. Ты уж уважь… прими у меня исповедь. И сам заодно покайся в своих грехах пред Господом нашим. Уразумел?
- Как прикажите, ваше превосходительство, - пролепетал отец настоятель. – Осмелюсь спросить, исполненный смирением и глубочайшим раскаянием пред Всевышним…
- Ну, что еще? – нетерпеливо бросил Тищенко. Он уже сорвался с места, захватив канотье из египетской соломки и тяжелую трость с набалдашником. - Говори уже, раб Божий. Обшитый кожей.
- Правду глаголют, что война грядет смертоубийственная, и глад, и мор… - начал было «отецъ Павлин», но тут же осекся. Вовремя заметив две тревожные черточки, которые сошлись на лбу у г-на полковника…
Не скрывая своего омерзения, г-н полковник прошел через потайной вход наружу. Шествуя по извилистому каменному подземелью конца XVII века. Возможно, эти замшелые камни, по которым струилась влага, помнили робкий шепот и причитания, угрозы и мольбы сильных века того. Возможно, подумал Валерьян Арнольдович, выйдя на свежий воздух. Белокаменная стена, взметнувшаяся под небеса своими зубцами, круглые башни с деревянными шатрами в который раз поразили его воображение. Мощный столб невиданной силы, не сравнимой ни с какими мирскими (особливо, служебными!) радостями пронзил его с ног до головы. Какой же убогой показалась г–ну полковнику вся его прежняя жизнь. С ее мелочными страстишками, карточными долгами (в кругу своих единомышленников по корпусу жандармов, а затем охранному отделению). Всё! Оревуар тебе, прошлое, произнес Валериан Арнольдович. Низко надвинув шляпу-канотье, он проследовал через главные ворота с образом Преподобного Сергия Радонежского с горящей лампадой. На него, с колен, или отбивая земные поклоны, крестились четверо мужиков-богомольцев с нездешних краев. Колокола на звоннице, походящей на расписные луковицы с золотым оперением из крестов, мерно звонили к вечере. По белокаменным резным ступеням, мимо ворот, пробитых ядром от кулеврины времен осады Тушинского вора (Лжедмитрия второго), шли монахи.
Кто из них он, думал г-н полковник. Оглядывая лица, он угадывал в них уровень мирского и духовного. Отдельные (особливо, из молодёжи) не особенно прятали развратные наклонности. У иных похоть так и сочилась из глаз. «Род лукавый и прелюбодейный…» Хоть и обращены были эти слова Спасителя исключительно к иудеям, но монахи их ох как заслуживают. Недаром на одной из икон в Свято-Печерской лавре – «Страшный Суд» - изображены в ярких красках идущие в бездну, озеро огненное, отцы церкви в немалых ангельских чинах. А вот этот, поди, и есть наш Алеша Сергиево-Посадский. Ишь, какое суровое у него лицо. Прямо иконописное…
* * *
…На столе своего служебного кабинета орехового дерева полковник обнаружил синий конверт с золотым обрезом. Это было что-то новое. Никто из подчиненных не имел права входить в святая святых. Видно, смельчак нашелся, недовольно подумал Тищенко. С помощью ножа для резки бумаги он решительно распечатал конверт. Из него выпал лист линованной бумаги. На нем значилось: «Господинъ полковникь! Ожидаю Васъ по адресу: Старопромысловский переулокъ, 10-й домъ, ровно в полночь. Не бойтесь, все в руце Божией. Върный слуга царю и отечеству».
Тищенко даже не думал бояться. Правда, от мысли, что в подчиненном ему охранном отделении угнездился предатель, он не мог отделаться. Давно уже подозревал что-нибудь подобное. Среди агентов-наружников (они же филеры) усмотрел рыжего и бородатого Платона Смелкова, который своей услужливостью («…чего-с изволите, ваше превосходительство?..») навлек на себя подозрение со стороны господина полковника. К тому же из Московской охранки на Смелкова пришла бумага – «Освъдомительный запросъ», согласно коему требовалось предоставить подробнейшие данные по запрашиваемому агенту. Причину, понятное дело, кадровая часть, не представила. Но сам факт подобного запроса красноречиво свидетельствовал: «Прогнило что-то в датском королевстве…»
Выйдя через чёрный ход, он, пройдя задами, обнаружил на стене пару листовок московского комитета РСДРП (б) и одну просто от РСДРП. В них одинаково клеймились самодержавие и его «цепные псы»: чиновники охранки и «голубые мундиры», которые уже давно стали синими, жандармского корпуса. Последние обвинялись в порках розгами, избиениях и прочих пытках в отношении «политиков». Заразы… Зла на вас нету, подумал Тищенко. Вспомнив о своём обете, данном в лавре перед предстоящим таинством исповеди и святым причастием, он остановился. Оглядевши по сторонам, истово перекрестился. Молвил : «Господи, прости мя грешнаго, раба Твоего недостойного». Полегчало… Уже в спокойном состоянии духа он вспомнил, как два месяца назад, на 1-е Мая, его подкараулили у парадного подъезда конторы с десяток юных курсисток. С криками: «Палач! Сатрап! Грязная самодержавная крыса!» принялись забрасывать тухлыми яйцами. На экипаже, который так и не удалось сыскать, взметнулась вспышка фотокамеры на треноге. Стоящий всегда на площади городовой, на этот раз унтер-первогодок Спесивцев, лишь лениво потрусил за ним. Из здания охранки так никто и не вышел.
На Старопромысловский переулок Тищенко пришел за пол часа до указанного времени. Чтобы осмотреться на случай приятных сюрпризов. Да и неприятных тоже, понятное дело. Улица была сплошь не мощенная и состояла из деревянных домиков, с вычурной вязью наличников на окнах, кровлях, калитках и воротах. Редкие фонарные столбы с керосиновыми подсвечниками излучали желтовато-бледный, завораживающий свет. С вечера прошел мелкий веселый дождик. Пришлось ступать по доскам, что были настелены там, где в цивилизованном мире было принято строить тротуары. Возле трактира с огромной жестяной вывеской на цепочке (самовар с калачом, а на другой стороне двуглавый орел монарший со скипетром и державою) топтался незнакомый г-ну полковнику городовой. Судя по яркой белизне кителя, начищенной шашке, прозванной в народе «селедкою», и оранжевому револьверному шнуру, что не был засален, этот полицейский чин был из первопрестольной. Стало быть, г-н московский обер-полицмейстер решил проверить свои кадры – берут безбожно или все ж с оглядкой на Господа…
Из «Трактирь», цепляясь друг за друга, почти что на бровях выползли двое местных пролетариев. Первым был лудильщик Петров, по рождению и крещению сын Афанасьев, вторым же – типографский наборщик Абдилуйн, который «по басурманову крещенью» записан в пачпорте как Рамазан Абдулаев. Татарин, но пьет безбожно. Хотя ездит по воскресеньям в первопрестольную – в мечеть. Все порывается совершить намаз в Мекку. На заметке у полицейских властей. Шапиро Павлом Николаевым, коллегой г-на полковника, начальником сыскной комнаты уголовной полиции при Сергиево-Троицкой части, уличен как «мешочник»: вместе с православной девкой Марфой сбывает краденное. Иными словами, работничек по артели «товар-щи». У Марфы супружничек уже третий год как пошел по Восточно-Сибирскому тракту за душегубство.
- Абд-д-ди-л-луйка! Тьфу ты, черт! И не выговоришь, как там тебя по отцу, - ноги Петрова, как и его язык, заплетались. – Пойдем к твоей Посадской Марфе? Со штофчиком! Пойдем, говорю…
- Какой мой Марфа говоришь? – у татарина округлились узкие глаза. – Никакой мой Марфа моя не знай. Никакой твой мой Марфа нет. Дурак ты, Афанасий. Совсем дурной стал. Пьешь больше моего – башка совсем глупый стала…
- Морда ты, татарская! – в сердцах ругнулся Петров. Подкручивая свой ус, он не удержался-таки: слетел с третьей ступеньки прямо в грязь. – Тьфу, нечисть!
- А вот, сщас! Кобелей обоих да в часть, - лениво процедил сквозь бороду городовой. – Ежели далее шуметь будя…
- Фараонам от нас – низкое мерси и пардон-плезир! - гоготнул Петров. Он вытянул из-под полы сюртука небольшую гармонику. Заиграл «Камаринского». Он бы и сплясал по грязи в своих лакированных сапожках «гармошкой». Но бдительный Абдилуйка потащил его за плечи - от греха подалее…
Тищенко припомнил свою короткую службу в Сочи, что числился при Екатеринодарской губернии. Губернское жандармское управление в Екатеринодаре… Господа, как и он, облаченные в тёмно-синего сукна мундиры с красным галуном и белыми аксельбантами, нисколько не владели оперативной ситуацией в далеком 1905-ом. На военно-грузинской дороге пошаливали абреки. Будто на дворе был XX, но XVIII век, когда Александровский форт дважды вымирал от малярии, а помимо того – вырезался бородатыми душегубами в драных бешметах, коих «справно» финансировала Турция с подачи Великобритании. Грабили приезжих и дачников, присваивали выручку Торговых домов и банков, что доставлялась в Сочи и Екатеринодар. В 909-м было совершено нападение на почтовый дилижанс. Преступников было трое…
Злодеев было три. Когда повязали двух, жителей Эриванской губернии, они свою вину свалили на третьего. Дескать это он, стреляя из трёх револьверов (!), держа в третьей руке (!) саквояж с выручкой, совершил разбой. Третий вскоре сам заявился в полицию. И… взял всю вину на себя. Дабы выгородить своих неблагодарных подельщиков. Тищенко больших трудов стоило через товарища прокурора и председателя судебной палаты Екатеринодара (с обоими приятельствовал, играл в шашки и «винт» в Аглицком клубе) «отмазать» третьего. Того тут же окрестили на манер старых романов Ринальдо Ринальдино. Это тоже была заслуга Тищенко, тогда ещё г-на ротмистра. В бульварных газетах у него была пара секретных сотрудников-борзописцев. Они быстро смастрячили залихватские репортажики и судебные очерки. В них не обошли вниманием высокую стать главного обвиняемого, его «готический нос и бледно-русые волосы скандинавского берсекера». Дамы вздыхали и охали, смахивая кружевными платочками набежавшие слёзы. Это была удача!
- Валериан Арнольдович, - услышал он голос, который показался ему страшно знакомым. – Поди не признали, грешника окаянного?
- Поди не признал, - ахнул Тищенко. Такого поворота событий его душа никак не ожидала, а сердце не предвидело…
Перед них в «унихформе» унтер-офицера городовой полиции, с черно-оранжевыми нашивками за 30-летнюю выслугу, стоял… третий разбойник. Тот самый, о котором г-н полковник изволили задуматься с минуту назад. Кроме всего прочего на белоснежной груди с портупейными ремнями блистала серебряная медаль 300-летия дома Романовых на синей муаровой ленточке. Роман Петер… Тищенко мгновенно прокрутил в уме оперативное дело «А-1» от 21 октября 1900 года, проходящее по оперативному учёту «А». Родился в 1870 году. Уроженец Вильно, из семьи мещан. По учётам охранного отделения Вильнюсской губернии проходит с 1898 года. Конспиративные имена, они же клички или псевдонимы: «Ромуальд», «Остер», «товарищ Роман». Вступил по молодости и по дури в боевую организацию «Латвийские Братья», которые изволили называться «лесными». Для краткости и ясности, как лихие люди в старину. Целью сих господ являлось и является отделении Остзее от Российской империи. Средства борьбы у «братьев» не новы: террор, террор и еще раз он же – террор… Убийства русских солдат, русских полицейских, русских жандармов, русских чиновников. Впрочем, чу! – своих «отступников» они тоже не жалуют. Зафиксированы в протоколах случаи обнаружения в лесу обгорелых трупов. Изжаренных на медленном огне, если быть точным.
- Не стоит! - Роман и не думал теребить клапан кобуры с 45-мм «Смит энд Вессон». – Бесконечно вам благодарен за то добро, что вы оказали мне в 909-м.
- И на том спасибо, - Тищенко подавил в себе желание хряпнуть Романа Оттовича боксёрским свингом. – К вашим услугам.
- Не о том думаете, - усмехнулся террорист. – Вынужден разочаровать вас, господин полковник. Я здесь не по заданию боевой группы «Латвийские братья». И не выполняю поручение какой-либо другой партии. Наподобие социалистов-революционеров. Или социал-демократов. Не беспокойтесь, Валериан Арнольдович!
- И не думаю, душа моя, - Валериан Арнольдович уже успокоился. Начал входить в роль. – Что это за маскарад, милостивый государь? – окинул он бесцеремонным взглядом полицейскую форму. – Изволили кого-то раздеть?
- И не думал, - глаза Романа Оттовича весело искрились. – Сей маскарад, как говорят у вас, в России, к делу касательства не имеет. Никоим чёхом.
- Тогда ближе к делу, - Тищенко краем глаза следил за панорамой едва озарённоё керосиновым фонарём улочки. Не появится ли кто ещё. – Никоим чёхом? Гм-м-м…
- Один приличный господин из высшего общества весьма озабочен вашей судьбой, - начал Романа Оттовича как всегда, издалека. – Велел вам на словах передать свои искренние заверения в своих благих намерениях. Велел также кланяться вашей милости.
- Кто же сей сердобольный господин? – Тищенко так и подмывало, чтобы закатить наглецу оплеуху. Он даже переложил тяжёлую трость с медным набалдашником из руки в руку. – Самое время узнать о нём как можно больше.
- Вы правы, - Петер критически оценил свои перспективы, глядючи на «пригоутовления» г-на полковника. – Только боюсь, если вы свалите меня своим знаменитым ударом левой в подбородок, то ничего не узнаете.
- Не тяните время как резину, милостивый государь, - пепельно-русые усы полковника раздвинулись в усмешке.
- Кланяться вам велел господин по фамилии Рачковский, - докончил Якоб Романович. – Рачковский Евгений Борисович.
Тищенко было достаточно услышать фамилию, имя и отчество, чтобы понять – с ним не шутят. Рачковский был начальником зарубежного отдела Охранного отделения Департамента полиции Российской империи. Вместе с «книжником» Сувориным, владельцем одного из крупнейших издательств «Суворинъ и сыновья», он, по слухам, поддерживал партию большевиков во главе с Ульяновым-Лениным. Снабжал их деньгами, печатал на своих типографских станках прокламации и прочую нелегальщину. Был в тесных сношениях (финансово-деловых!) с такими фабрикантами-миллионщиками, как Савва Морозов и Александр Шмидт. Те, в свою очередь, также не скупились на средства в партийную кассу ВКП (б). Конкурентов что б поприжать, юношеские мечтания какие употребить. Все когда-то были либералами или народовольцами! Хотя бы в душе, чёрт их задери! Шмидт, в частности, организовал забастовку на своей фабрике, чтобы взвинтить цены на свои товары. Рабочим же платил исправно денежное содержание несмотря на простой. Савва Тимофеевич забастовок также не чурался. Но больше жертвовал денежку через актрису императорского театра Андрееву. Сия особа была некоторым образом связана с партией большевиков. Понятное дело, что Морозов был по уши влюблен в эту светскую львицу. Под обещание через N-ное время быть обвенчанной с ним в законном браке, миллионщик отваливал на дело пролетарской, а также мировой революции немалые средства.
- Могу предъявить карточку охранного отделения, - невинно улыбнулся Роман Оттович. – Ежели не верите…
- Отчего ж, голуба, - усмехнулся Тищенко, - душа моя, верю. Ещё как верю.
Возвращаясь домой тёмными проулками, освещаемых керосиновыми и газовыми (кое-где) фонарями, г-н полковник узрел неясную тень. Кто-то не спеша шёл за ним. Шёл или… топтался? Тищенко замедлил шаг. Вслушался. Так и есть. Донеслось торопливое чавканье попавшего в грязь ботинка. Затем всё стихло. Неизвестный (а может, хорошо известный?) ему топтун-михрютка схоронился в темноте. Где-то у лабазов купца Абросимова, обнесённых, точно в старину, при Иване Грозном или Алексее Михайловиче Тишайшем, высочайшим тыном.
У Тищенко не было оружия. Французский семи зарядный «Саважъ» он вместе с наплечной кобурой, которая считалась новинкой в сыскном ремесле, оставил в несгораемом шкафу. Зато под рукой была трость с массивным набалдашником и была пара самих рук. Как-никак, в позапрошлом году на спортивном турнире, проводимом Губернским охранным отделением, он занял одно из первых мест. Поэтому Валериан Арнольдович, постояв на месте, сошёл в грязь. Грузно потопал своими «Скороходами» по тёмно-коричневой жиже. Будто кто уходит. Для большей правдоподобности он вынул из плоского серебряного портсигара египетскую папироску «Месаксуди». Тайно зажёг её. Затем, в такт своих удаляющихся шагов, бросил далеко в сторону. Та алеющим огоньком погасла в луже. Прислушался. Ага, подействовало. В темноте, бледно освещаемой газовым «светилом», шевельнулось. Михрютка, потеряв бдительность, выступил из грязи на дощатый тротуар. Вот оно что! Так и есть – топтун был его собственный агент-наружник, шеф филёрской бригады Платон Смелков.
Убью заразу, подумал Тищенко. Мысли о Всевышнем Боге куда-то улетучились. Сжав в кулаке рукоять трости, он медленно ждал, когда Платон приблизится. Затем, не дав ему опомниться, нанёс быстрый, режущий удар по соломенной канотье. Охнув, филёр тут же завалился в грязь. Обхватил голову руками. Прижал колени в клетчатых камлотовых панталонах к животу. Сквозь пухлые пальцы с золотым перстнем с печаткой (разбогател поди?) текла багровая струйка.
- Встань, подлец! – негромко скомандовал Тищенко.
- Бить не будете, ваше превосходительство? – прогнусил тот.
- Да уж надо бы… - с сомнением протянул г-н полковник. – Только ежели дернешься, тогда уж не обессудь.
- Люди мы подневольные, - поднимаясь на ноги, продолжал хныкать Платон.
* * *
Воспоминания… Кому из нас они дают жить спокойно, если не все из них – в ладу с человеком? Тищенко Валерьян Арнольдович также был не в ладу с некоторыми из своих воспоминаний. Особенно из января 1905 года, когда толпы народа с петербургских окраин, ведомые попом Гапоном, пошли к Зимнему дворцу. Акция была спланирована как единение монарха с народом. Так, во всяком случае, считали в канцелярии Санкт-Петербургского Охранного отделения, что расположилась в солидном доме с колоннами, но без вывески на одной линии с Летним садом и Марсовым полем. У единственного в Северной Пальмире моста со Сфинксами, что был с деревянным настилом. Были вызваны усиления из губернских охранных отделений. В том числе московского, с коим в Санкт-Петербург прибыл и Тищенко.
Толпы, одетые в праздничное, расцвеченные хоругвями и иконами, с портретами царствующих особ и трёхцветными знаменами дома Романовых шли и шли. Они стекались с окраин, соединяясь на Фонтанке у Литейного и Цепного моста. Была удивительно ясная зимняя погода. На улицах и крышах домов белел свежий снег. А повсюду стояли войска, что прибыли загодя. Проходя по дежурству в наряде через Сенатскую площадь, Валериан Арнольдович с вечера успел заметить козлы из винтовок, часовых в тулупах у зарядных ящиков. Теперь солдаты серыми шпалерами виднелись по всему Невскому. У всех мостов. Они загораживали народу путь к цели. К царю. Но… Крик радости прошёл по толпам: «Пущают! Батюшка сам нам дозволяет!» Это кричал наверняка кто-то из «подставных»: внедрённых в толпу агентов охранки. И вот люди хлынули через арку с колесницей, оказавшись меж «крыльями» Генерального штаба, перед Александровским столбом, воспетым ещё Лермонтовым. «…Взметнулся выше он главою непокорной Александрийского столпа…» Сверху на чёрно-серое «возмущение» взирал крылатый Ангел с ликом Александра I. Загораживая путь к Зимнему, окрашенному в цвета «бычьей крови», стояли шеренги всё тех же истуканов в заиндевевших бескозырках и башлыках, с приткнутыми штыками. «…Вам, сволочам, японцев надобно бить! Пущай к царю! Живо, говорят!» Взгляд Тищенко нетерпеливо блуждал по окнам и портикам вычурных балконов. Вот-вот там должен был мелькнуть силуэт. Появиться блаженной памяти государев облик. Но время всё шло, а государь всё не возникал. Похоже он и не собирался выходить к народу. От этой мысли у Тищенко защемило от ужаса грудь. Ледяное волнение разлилось по членам. Стали ватными, почти не послушными ноги. Налилась прозрачной пустотой голова. Внезапно ужасная мысль подкатила к горлу. Наполнила его удушьем. Их заманили! В мышеловку. Ловушка… Провокация… Как он, служа в ведомстве империи, изначально предназначенном для того, чтобы взращивать провокаторов и сексотов, не смог сам дойти до этого? Видя такое скопление войск… Воистину, знание оглупляет и ослепляет. Если им не делиться с ближним. Сиволапым мужиком и рабочим, средь коего люда есть немало достойных представителей ВЕЛИКОГО РУССКОГО НАРОДА.
Его взгляд метнул в сторону тревожные искры. Он увидел своих сотрудников-филёров, в касторовых котелках, рабочих картузах, меховых шапках. Они также начинали догадываться, в какую западню попали. Но было поздно. Оставалось уповать лишь на Бога. И рука Тищенко произвольно поползла к груди. Расстегнув енотовую шубу, он залез под пиджачную пару. Вынул золотой нательный крестик. Приблизил его к губам. Поцеловал… Затем, перекрестив в давке свою грудь, начал мысленно крестить толпы народа. «…Тю, барин! Да вы никак от счастья одурели! – рассмеялся рабочий парень. – Царя повидаете! Эко счастье выпало!»
Пузатый полковник, придерживая шашку, сделал какие-то знакомые ему распоряжения. По губам Тищенко понял: всё, начинается! Так и есть. Офицеры забегали вдоль рядов, заняли места у своих рот, взводов и отделений. Вскоре первая шеренга опустилась на колено. По команде солдаты вскинули винтовки Мосина образца 1891 года с игольчатыми штыками. Сухо заклацали в морозном воздухе затворы. Заиграл военный рожок. Над площадью, поверх людского моря, валил пар. На минуту его не стало. «…Пощади, Господи! Царица Небесная, заступница-матушка…» - успел выдавить из себя кто-то, прежде чем небо разорвало, а земля под ногами качнулась. Залп…
С дикими криками бежало т о, что с портретами, знамёнами и иконами, организованно, под незримым оком охранного шло с рабочих окраин. Снег усеивали калоши, трости, шляпы, шапки. Бежали, спотыкаясь и падая. Топтали образа со святыми. А снег уже покрывали трупы и кровавые пятна. Тищенко бежал зигзагом, пригибаясь и падая. Он намеренно не поддался толпе, не позволил себя увлечь в бурный водоворот. Там теряли силы. Там могли раздавить прежде, чем настигла бы пуля. Он видел тела своих сотрудников, коим не повезло. А серые шеренги пришли в движение. Строй сделал по команде шаг. Ещё вперёд. С выставленными штыками колонны солдат, стреляя на ходу по бегущему народу, как на манёврах двигались вперёд. Один офицер с обнажённой шашкой, зайдя слишком далеко, шатался как пьяный. Увидев дёргающееся на снегу тело, он проткнул его блескучим лезвием.
А по Невскому, подсекая толпу с боков, занеся над ней изогнутые лезвия, мчалась кавалерия. То ли из потайных петербургских дворов, то ли из Летнего сада, то ли ещё откуда. Драгуны, молодцеватые и усатые российские парни, с белыми перевязями поверх серых шинелей, в белых заломленных бескозырках с жёлтым околышем. На танцующих, тонконогих золотисто-коричневых конях они опускали сабли на спины и головы бегущих, рубили крест на крест выставленные для защиты ладони. «Крестили» и женщин, и стариков…
Тищенко толкнул в спину Платона Смелкова, агента-наружника из московской охранной группы. Тот, с окровавленным лицом, с одной калошей, тащил волоком старика чёрном пальто с бобровым воротником. Сам Тищенко устремился к молодой женщине. Она лежала, согнувшись в три погибели, у каменной тумбы. Её топтали ногами пробегавшие. Схватив её под мышки, подполковник потащил раненую на Невский. Там тоже трещали залпы. Доносились истошные вопли. Лёд усеивали чёрные фигурки бегущих. Никаких извозчиков не было и в помине. Они выполняли инструкцию полицмейстера и градоначальника. Дворники, они же нижние чины городовой полиции, задраили ворота проходных. Туда мог ломонуться «преступный елемент», коего сейчас не было. Исчезли и сами городовые в чёрных шинелях, круглых барашковых шапочках, с «селёдками». Город как будто остался без власти.
Он дотащил раненую в ключицу даму до одной из конспиративных квартир. Отпер дверь. На диване осмотрел рану. Слава Богу, кость была не задета. Рука двигалась свободно. Дама была лет 25, не более. И пустили же её матушка с батюшкой, прости их Господи! Разорвав батистовую сорочку, он сделал двойную перевязку. Из сумочки с ридикюлем г-н подполковником был извлечён паспорт жительницы московской губернии Померанцевой Настасьи Филипповны.
* * *
Из свидетельства митрополита Вениамина (участника Московского церковного собора 1917-1918 гг.):
«…вторым весьма важным моментом деятельности Собора было установление взгляда и поведения Церкви по отношению к советской власти. При борьбе Советов против предшествующей власти Керенского Церковь не проявила ни малейшего движения в пользу последнего. И не было к тому оснований. Когда Советы взяли верх, Церковь совершенно легко признала их власть. Не был исключением и митрополит Антоний, который после так ожесточённо и долго боролся против неё вопреки своему же прежнему воззрению. Но ещё значительней другой факт. При появлении новой власти ставился вопрос о молитве за неё на общественных богослужениях. Так было принято при царях, так, по обычаю, перешло к правлению Керенского, когда Церковь вместо прежнего царя поминала «благоверное Временное правительство», так нужно было поминать и новую власть. По этому вопросу Собором была выработана специальная формула, кажется, в таком виде: «О стране нашей российской и о предержащих властях её».
* * *
… Контра он и есть, - раздался приглушенный голос за стеной кельи. Из замкнутого каменного пространства доносился лязг оружия и грохот тяжелых, кованых железом сапог и ботинок. – Будет какая команда, товарищ Быстрый? – в узкий, изогнутый каменной подковой проем кельи, украшенной каменными завитками, просунулась голова в кожаном картузе с пятиконечной, вырезанной из жести звездочкой. – Мы устали ждать. Этот старик отнимает у нас много сил. Шлепнуть его прямо здесь, товарищ Быстрый, и делу конец. А то церемонимся с таким! Наших ребят их головорезы шашками, того… Кожу с живых сдирают, сучье племя.
- Опомнитесь, грешные создания! – провозгласил Зосима. Глаза его оставались добрыми и лучистыми, хотя лицо потемнело. Кожа сделалась неживой, как воск со свечи церковной. – Хватит лить кровь. Ее на наш век будет довольно! Этот мир желает добра и света в образе Отца и Сына, и Святого Духа! Не будьте убийцами века сего, иначе проклянут вас навек дети ваши и дети ваших детей. Или, - мягко улыбнулся он помертвевшими от страшной тяжести губами. – Неужто нет с вами, окаянными, бесов прислужниками, Слова Божьего? Разве не дано оно было нам от сотворения мира? От начала всех начал? Прочь с глаз моих, охальники…
Товарищ Крыжов, уполномоченный ВЧК по изъятию церковных ценностей, почувствовал легкое поташнивание. У него, славного, доброго парня, преданного великой революции, начинали мертветь конечности. Пальцы судорожно зацарапали по деревянной крышке маузера. Как будто вновь, телом и душою, оказался он на передовой. За густыми рядами колючей проволоки. В ту страшную, зимнюю ночь 1917 года на Рижском фронте, где и был им добыт этот чудовищный германский десяти зарядный чудо-пистолет. С кобурой из дерева, могущей служить прикладом. Глядя в суровые, но полные истинного тепла и истинного добра, глаза православного старца, Крыжов открыл некую потаенную задвижку в своем сознании. Ему пришлось снова пережить тот декабрьский день под Ригой, когда германцы попробовали штурмовать позиции Серпуховского полка. После часового обстрела из орудий и бомбометов, стальноголовые цепи в землисто-зеленых, коротких шинелях пошли в атаку. Впереди, по кочковатому, заснеженному полю с червоточинами от воронок и спутанной паутиной рваной колючки, двигались две бронемашины. Тяжелые, сплюснутые с боков, железные черепахи, покрытые бугристой клепкой по серой, гладкой броне. С тщательно выписанными по трафарету черно-белыми крестами. Из пулеметных хоботков, что венчали круглые башни, вырывались язычки красного пламени. Пули дум-дум, подумал тогда он, Крыжов, крепче вжимаясь в заледеневший бруствер. Вольноопределяющийся русской армии, юный и безусый… В руках у него была простая трехлинейная винтовка Мосина с приткнутым штыком. К широкому ремню – пристегнуты две французские гранаты, которые использовались для подрыва проволочных заграждений. «…Павел, они нас не сомнут, - упрямо шептали его побелевшие от мороза губы. – Им нас не взять…» Полк был наполовину укомплектован новобранцами из Саратовской губернии. Следующая очередь из стальной круглой башни прошла совсем близко. Прапорщику Седельникову разорвало грудь… «Уйди!» - сказал он тогда кому-то в себе. В глубине своей неосвещенной души. Перебравшись через два мертвых тела, он подполз к мертвому Седельникову. Вытащив из еще теплой кобуры запотевший наган. Перемахнул через некогда белый и пушистый, но почерневший от гари бруствер. Пули дум-дум так и пели. Вспахивали перед ним мертвую землю. Но он все-таки достиг своей цели. Двумя тяжелыми французскими гранатами поразил стальное чудовище с мальтийскими крестами (panzer-wagen). Второй бронеавтомобиль оказался на гусеничном ходу. Прорвавшись через линии траншей, он оставил позади себя груду расплющенных бревен и человеческих тел. Это стальное чудовище было расстреляно полковой артиллерией. Спрятавшись под стальным, заглохнувшим от взрыва днищем, Крыжов переждал бой. После чего, никого не стыдясь – все же герой! – вернулся на позиции. Принес с собой германское чудо-оружие (Mauser-Verke), снятое с тела убитого тевтона-бронетехника в обгоревшей, пропитанной машинным маслом кожаной тужурке…
- Пусть останется здесь, - неуверенно молвил товарищ Крыжов. – Этот старик мне чем-то пришелся, товарищи. Что-то в нем не от контры есть. Революцию он нашу не принял? Ну, и шут с ним, со старым хреном. Товарищи, все свободны! Оставьте нас одних. Может, о чем с ним и договоримся…
Он сделал своим товарищам по ВЧК едва заметное движение. Хрустнул плечом, затянутым в тесную автомобильную кожанку. Проведя у себя пальцем по лбу, Крыжов дал понять, что задержек не потерпит. Через одно мгновение в узкой, но заполненной чистым духом келье, не осталось никого. Кроме тех, кому суждено было остаться. Крыжов неслышно попятился. Наткнувшись на камень стены, он вздрогнул. Медленно сполз по шершавой поверхности вниз. Оказавшись там, он положил деревянную кобуру маузера на колени.
- Что, поговорим, отец святой? – с усмешкой произнес он, избегая встречного взгляда. В нем явно ожил мятежный дух Артура из романа Войнич «Овод». Крыжов вздумал подражать этому бунтарю-атеисту всю свою сознательную жизнь. И вот подходящий случай представился. – Пусть тебя не смущает мое положение. Я неизмеримо выше тебя и твоего Бога. Коленопреклонений от меня не дождетесь, мракобесы вековые. Что, разве не так? Ты думаешь, что новой власти трудового народа нужен ваш хлам? – он негодующе обвел глазами каменное пространство со святыми иконами и тускло тлеющей лампадкой. – Что ты, святоша, знаешь о нас и нашей революции? Ты нас ненавидишь и презираешь, святой отец. Мы еще с тобой церемонимся… Эх ты, святоша! Ничего, кроме ладана да икон тебе не ведомо. Знаешь ты звук пролетающего снаряда? Или запах фосгена – германского смерть-газа? А?.. Ну, что вы молчите, милейший? Нет, ни того, ни другого твоя никчемная душа не знала. Знать она того никогда не желала. Вот что! Все это лишь нам известно, бойцам пролетарской революции. Нам, что в окопах гнили, да по лазаретам полевым стонали. На культяпках одних на вокзалах ковыляли и милостыню выпрашивали. Во имя того, чтобы не повторилось это, совершили мы нашу великую пролетарскую революцию…
- Так будьте честны пред собой и пред Богом, - ответствовал ему Зосима, держа перед собой старинного литья серебряный крест от почившего старца Никодима. – Не будет России, не будет и нашего мира. Если так, то творите добро для мира и для России. Пусть будет вам в помощь Господь Всевышний. Даже тем, кто в Него не верит и Его отвергает…
Крыжов с минуту посидел, прислоненный к шершавой стене. Наблюдал в эти мгновения лицо убитого под Ригой прапорщика Седельникова. Юное и безусое, как у большинства офицеров и солдат Серпуховского полка. Потом мысленный взгляд его незримо повернулся в сторону сгоревшего германского бронетехника. У того и у другого на губах в момент смерти застыла легкая улыбка. Глаза были широко раскрыты и немного испуганы в глубине своей. Что видел тот и другой в тот самый миг, когда смерть объяла его? Впустила в свои темные (как повествуют об этом классики) чертоги? Может быть, и тот, и другой не видели ничего, кроме Жизни Вечной? Имя, которой Господь Бог, Всевышний Создатель и Великий Судия. Вселенной, созданной по образу и подобию…
…Господи, с легкой надеждой подумал Крыжов, я же шел к этому торжественному и страшному мгновению через всю свою жестокую жизнь. Меня томило чувство, что я кем-то занят. Что меня кто-то ждет на краю света, где нет ничего, кроме любви и тепла. Где кругом тихая заводь… Но в ней есть и Великая Жизнь, о которой говорит этот печальный старец. Господи, а ведь минуту назад я считал его контрой… Нет, как я был не прав, глупый и несчастный юноша! Познавший страшную войну, но не познавший себя и жизнь. Разве с ожесточенным сердцем можно создать новую жизнь, к которой стремимся все мы? Господь Бог, если Тебя нет, то почему же Твоя Великая Сила пребывают в сердце моем? Почему же душа моя не осталась за вратами этой великой обители? Душа все же есть в сердце человеческом. В сердце всего нашего многострадального, великого человечества. Имя которому – Жизнь Вечная.
- Ну, хорошо, - молвил он, поднимаясь с вытертого им каменного пола. – Ты меня одолел. Нет, постой! Не одолел, нет. Ты убедил меня, святой человек. Не уходи из моего сердца, отче. Не такой я, как ты думаешь. Все мы не такие. Все мы другие, человек ты Божий. Вместе с тобой, выходит, и я тоже, - сказал и засмеялся, сознавая, что жизнь возвращается. – Так помоги же мне понять ее, эту Жизнь Вечную. Помоги нам всем, отче. Не держи на нас, неразумных, зла…
С этими словами чекист Крыжов, имевший внутренний оперативный (некогда конспиративно-подпольный) псевдоним «товарищ Быстрый», осторожно приблизился к православному старцу. Ноги его сами по себе обмякли. Неожиданно для себя он опустился на колени.
- Благослови, отче, на труд. Нет, на битву за то, о чем здесь говорилось, - вымолвил он едва слышно. – Что б душа моя осталась живой в этом аду и всегда была с тобой, отче. С детства я люблю лик Христа, Спасителя всего человечества. Но молиться не получается уже давно. Разуверился, что церковь наша – прибежище Духа Его. Ты вернул меня к этим мыслям, отче. К этой вере великой. Благослови меня, грешного. Будь со мной во веки вечные.
Зосима был ни жив, ни мертв, когда слышал эти бренные слова. Многое выпало на его долю в исповедальне. Люди приходили к нему с разными мыслями. Видели в нем разное существо. Одни думали, что святой (в их понимании) старец вольет в них новые силы жизненные. Другим виделось, что многоопытный духовник стерпит вся грязные подробности чужой жизни. Все тяжкие терзания по убитой совести, где был самый отъявленный блуд, неистовое питие и даже детоубийство. Весь мир пронесся перед его незримыми духовными очами, когда слышал он эти слова и видел он эти мысли. Но… В его внутреннем божественном мире, коим стало его просветленное сердце, появилась надежда. Этот молодой человек в кожанке, с большой деревянной кобурой на портупейном ремне, который несколько «веков» назад (прошедшие минуты казались вечностью) хотел убить его, сейчас беззащитно стоял перед ним на коленях. Как последний грешник. Как сам Зосима в свое время перед своим духовником, отцом Никодимом. От него передалось юноше древнее знание старчества, что восходило своими древними корнями к Святой Руси. Христианство пришло из Византийской империи, бывшей когда-то частью Великого Рима, распявшего Спасителя, Сына Божьего и Сына Человеческого. Зосима вспомнилась история сотника (центуриона) Лонгина из римских легионеров. Те, кто распинали, первыми уверовали… Как все просто, подумалось ему. Неслышно осенив стоящего перед ним на коленях крестным знамением, он вымолвил:
- Благословляю, сыне. Иди с миром. Да пребудет с тобой Великая Сила нашего Бога Иисуса Христа и Духа Святого…
Вечером, участвуя в оперативном заседании коллегии ВЧК в Москве, товарищ Крыжов выглядел необыкновенно спокойно. Веки его не горели, как обычно, той воспаленной краснотой, которая была признаком авральной работы. В городе было неспокойно. Вспыхивали перестрелки между шайками зарвавшихся бандитов, охотившихся за спекулянтами и скупщиками краденого. Оперативная группа ВЧК не раз выезжала на места подобных схваток. Расстреливала на месте пойманных бандюг. Отмечалось, что главарями «артелей» являются бывшие офицеры старой армии. Были ли это агенты белых разведок или просто «голубые князья», оказавшиеся, как щепки, в омуте истории… Это предстояло выяснить. Взять «на дополнительную проработку», как выразился помощник председателя коллегии ВЧК. Это был крупный, приземистый и широкоплечий латыш с голубыми глазами. Напоследок, когда итог заседания был подведен, он сделал едва заметное и знакомое движение рукой. Показал товарищу Крыжову, что нужно остаться. Так требовалось – по всем законам той важной смысловой жизни, которую вел товарищ Крыжов.
- Вы о чем так проникновенно думали все заседание? – спросил его помощник председателя коллегии ВЧК, когда они остались один на один в старинном кабинете с дорогой мебелью и панелями из редких пород дерева. – За всю мою жизнь мне всего только раз приходилось видеть столь глубокий, проникающий взгляд. Когда я был с товарищами по партии в Вене. Будучи на нелегальном положении, там скрывался один хороший, известный сейчас всему рабочему классу человек. Когда мы вошли к нему, в апартаменты одной дешевенькой гостиницы, этот «старик » был очень рад видеть товарищей из далекой России. Он долго пожимал нам руки и напоследок заявил, что любит нас. Как если бы мы были его детьми или братьями. У него был столь же проникающий, большевистский взгляд. Вы понимаете, о чем я говорю, товарищ Крыжов? По-моему, нам есть, что сказать в это мгновение. Накануне нашего разговора я истребовал из архива ВЧК ваше личное дело. У вас невероятно интересно протекала жизнь до того, как вы пришли в революцию. В нашу «святую обитель», дорогой товарищ. Расскажите-ка о себе подробнее, не опуская ни единой детали. Будьте столь любезны, только своими словами…
Пока товарищ Крыжов терпеливо рассказывал ему о себе, помощник председателя коллегии ВЧК терпеливо поглаживал свой мощный, волевой подбородок с выпуклой ямочкой. Кисть левой руки давала о себе знать. На одной из таких же маевок, в которых участвовал (будучи в студенчестве) этот «товарищ Быстрый», конный жандарм рассек ему руку ударом плети. Он не испытал тогда ненависти к русским. Он не испытывал ее никогда. Хотя старое царское самодержавие ненавидел и поныне. Так ненавидел, что, не задумываясь, попросился бы в расстрельную команду. Окажись он в Тобольске, где содержался бывший и последний русский император Николай II (Романов) со своей августейшей фамилией. По слухам там некоторые, из числа слишком сердобольных и классово неподкованных товарищей проявили сентиментальность. Даже на жалость их потянуло к бывшим самодержавцам. Таких гнать надо взашей из партии и ВЧК, а не гладить по головке. Ишь, выискались гуманисты – проявлять снисхождение к врагам революции! Когда разрушается целая эпоха: падают троны и слетают короны. Строится новая, истинно светлая, пролетарская жизнь. Не беда, что так обильно льется кровь. Революция, как повивальная бабка. Слова товарища Карла Маркса, который, как известно, слов на ветер не бросал. Не имел такой привычки. А имел, как известно, жену из дворянского сословия, солидный счет в банке и многое другое, что простым пролетариям и не снилось. Ну-ну, батенька… Впрочем, этот юный чекист Крыжов не из числа таких перевертышей. Он, конечно, не видел и малую толику того, что ему придется увидать. Что довелось испытать сидящему перед ним боевому товарищу и пролетарскому наставнику. Правда, всему свое время. И оно придет, дорогой товарищ. Скорее, чем вы думаете. На фронте, говоришь, ты был? Посмотрим на твой «фронт». Россия была и будет (так ему хотелось верить) ареной битвы за мировое господство. Мировой капитал всегда стремился прибрать ее к рукам. Захотелось России стать Европой – вступи в войну с Германией. Со своей недавней союзницей. Германия всегда благоволила к Латвии. Среди множества немцев, проживавших в Курляндии, всегда были те, кому выгоден был союз с империей.
- Так, товарищ Крыжов. Он же товарищ Быстрый, - мягко, в шутливой форме прервал его помощник председателя коллегии ВЧК. – Ваши суть да дело мне ясны. Вы на правильном пути. Мы не ошибемся, если доверим вам одну серьезную «платформу». Вы не ослышались. Как следует из ваших слов и из вашего дела, товарищ будущий революционер проработал с марта 1913 года по июль 1914 года помощником кочегара на Московской железной дороге. Кроме того, господин хороший… - товарищ помпред язвительно улыбнулся, поморщив правую щеку. Большие, голубые глаза его потемнели. Сделались окончательно непроницаемыми для посторонней публики. – Вы у нас, в старорежимном прошлом, в студентах успели пробыть. Целых два курса отучились в Санкт-Петербургском университете, на филологическом факультете. Неплохо владеете языком Робеспьера, Дантона и Марата. Не мне вам, надеюсь, объяснять, кто были эти славные товарищи… Гм-гм… Так вот, ближе к делу, как сказал Мопассан, которого вы изучали, будучи студиозусом. На юге России сейчас разворачиваются великие и страшные события. Нам нужна ваша помощь, дорогой товарищ…
* * *
Когда Седельников приехал на перекладных в неуютный и серый от дыма (сжигали кучи застарелого мусора и листвы) Севастополь, все, казалось, было кончено. Ничего хорошего не оставалось и в помине. В его молодой, неокрепшей еще от дыма и пожарищ душе. Земля РУССКАЯ полыхала ужасной бедой, имя которой было страшно, как ангел смерти. В гражданской войне, свидетелем которой становился молодой студент, совсем еще юный мальчик, не было слепящей поэтики, что в романе Войнич «Овод». Это было кровавое, грязное зрелище, в котором – как в плохом театре – горели и сокрушались самые неожиданные, нелепо скроенные декорации. Сиротливо жался к грязной, обшарпанной стене прохожий-обыватель. Пропускал мимо себя патруль. Будь это балтийские матросы в развевающихся клещах, в горящих золотом, лихо заломленных блинах-шапочках с ленточками. Либо суровых бородачей-солдат в мерлушковых папахах с красной ленточкой наискосок. Или с огромной пятиконечной (сатанинской, как говаривали священники) звездой на суконном шлеме-богатырке. Сталкиваясь вознесенными кверху, воронеными штыками, эти люди своей жесткой усталостью или мрачным задором наводили ужас на вчерашних и нынешних «бывших». Спекулянты и ворюги, проститутки и мокрушники страшно боялись этой мерной поступи. Кидались в распахнутые подворотни. Особенно, когда отчетливо запахло чрезвычайкой с ее крайне решительными мерами по пресечению беспорядков. Мародерства, уголовного элемента, шкурничества и всякой прочей контры.
…Из дула вороненого, синевато-белесого от холода нагана вылетел огонек. Бледная, почти желтая вспышка. Человека, стоявшего перед сомкнутым строем людей в темной коже, точно переломило пополам. Задыхаясь от подступившей к груди, жестокой боли (после страшного удара в грудь), он стал медленно падать. Второй, более сильный и страшный удар после второго выстрела, окончательно свалил это тело. Взмахнув руками, человек сполз на самое дно. Яма оказалась неглубокой. Мертвые и умирающие тела неуклюже валились друг на друга. Точно мешки с песком… Когда все закончилось, старший уполномоченный из наряда ВЧК, высокий и красивый парень с коричневой, бархатистой родинкой на левой щеке, смущенно буркнул: «Ну вот, товарищи. И мы внесли свой вклад в дело мировой революции. Убавилось на белом свете буржуев-то…» Ему вторили веселым, бесшабашным смехом. Многие из чекистов продрогли. С утра ребят нагнал губчекист Петухов-Ильинский. Слишком много накопилось контры в предварительных камерах. Тех, кто попался под скорую руку в коже, спешно допрашивали. Решили использовать по назначению, в качестве военспецов. Что ни говори, но бывшие, хоть и буржуи все, но образованнейший народец… Часть (человек сорок, из бывших золотопогонников), не оказавших содействие новой рабоче-крестьянской, приговорили «пустить в расход». Проще говоря, поставить к стенке, ликвидировать, расстрелять…
Седельников, подняв воротник коричневого драпового пальто, спрыгнул с подножки зеленого «третьеклассного» вагона с выбитыми стеклами и пулевыми отверстиями. Севастополь был его последним прибежищем и пристанищем. Все-таки он бывший студент Санкт-Петербургского университета, окончил полный курс филолога. Бывший вольноопределяющийся, дослужившийся до прапорщика на Юго-Западном фронте. Кавалер креста Святого Георгия (Победоносца) на черно-оранжевой ленточке не был уверен, что Севастополь-Крым примут его с распростертыми объятиями. Мало ли кто едет в последнее пристанище белых сил Юга России? Могут, конечно, после долгих подозрений и подробнейших расспросов взять на статскую должность. С окладом «пятнадцать рублёв» или продуктовым пайком. Если сильно повезет, разумеется… Если повезет еще сильней - после долгой, тщательной проверки (вроде той, что была устроена в контрразведывательном отделе станции) могут взять на службу в ударные добровольческие части. Впрочем, если дадут ему под ружье отмобилизованных в солдатики крестьян или конторских служащих, то он не побрезгует. Другое дело, что контрразведывательным отделом отмечен его переход из Совдепии в белый, все еще мятежный для большевистской России полуостров Крым. Усатый штабс-капитан с вытертым золотом погон, укутанный по самую фуражку в рыжий верблюжий башлык, тщательно изучил его подпись на «пачпорте». Столь же усердно сверил ее с остальными «офтографами». Особенно насторожила его совершенно натуральная подпись на объяснительном листке (со штампом контрразведки) и найденные у него письма и дневники. Да-с, почерк, батенька, почерк у вас…
- Красные, милостивый государь, давно внедряют к нам своих агентов. Но мы крепко засели в Крыму, - задумчиво молвил он, визируя пропуск на въезд. – Никому нас отсюда не выкурить, молодой человек. Да-с, милостивый государь. Так вот, о чем это, бишь, я говорил? Вы умный и интеллигентный юноша. Согласно старому, моему видению, сохранившемуся со времен III-го отделения, по нашему департаменту не числились. С чинами старой охранки, как я погляжу, знакомы лишь по книжкам. Да-с, по глупым книжкам. И листовкам, что разбрасывались по кустам из-за заборов на рабочих окраинах. Сатрапы, палачи… Да-с, сатрапы! Сатрапы мы и есть, милостивый государь! Но… Для кого мы были сатрапы? Для озверевшей солдатни, что сожгла в Бахчисарае мой дом и разграбила имущество моей семьи? Да-с… Все это печально, очень печально, молодой человек. Вскоре увидим, что из всего этого будет…
Ни слова ни говоря, он протянул, совершив некое, невероятно путаное движение, Седельникову все его документы. Любезно попросил проследовать на перрон. В довершении к своей любезности штабс-капитан проводил юношу до перрона сам. Зайдя в станционный буфет (для господ офицеров), вынес ему «на дорогу» круглый, хорошо пропеченный калач ржаного помола и шмат сала в тряпице. Все это он спешно сунул в карман окончательно оробевшего юноши.
- Угощайтесь, молодой человек. Будет о чем вспомнить в пути. И мне, и вам… - на прощание сказал он, подмигнув загадочно кому-то в пространство…
Через час Седельников сидел на грубо сколоченной скамье в купе вагона 3-его класса. Его окружало общество незнакомых ему беженцев. Разномастная и разношерстая публика. С мешками, узлами, баулами и чемоданами. Все это было набито первой же попавшейся утварью. Кто-то «тащил» в чемодане (затертом до дыр) связки крупных, шпатовых гвоздей, которые ежеминутно звенели об пол. У кого-то в бауле мяукала кошка с котятами. Глупая, толстая баба в богато расшитом рушнике, с монистами (не взяли-таки махновцы) везла в плетеной корзине тощего гуся с замотанными лапами. Гусь все жалобно причитал. Баба вскрикивала: «Не боись, не боись, Лицко! Я тебя не зарежкаю…»
Проехали Армяново, где была станция-перегон. Поезд, выпустив пышную струю белого пара, загремел сцепами и буферами по железному мосту через Сиваш. Тук-тук, тук-тук… На песчаных берегах происходило рытьё траншей. Строились доты. На больших палках разматывали мотки колючей проволоки, закрепляя гвоздями на расставленных кольях. Здесь готовились встречать красных. Смертным боем.
…Какие трогательные люди, в который раз думал чистенький и опрятный Седельников. Какое добро, какой вселенский гуманизм сохранили они в себе. Несмотря на этот жестокий и безжалостный. Воистину железный век. «Когда царей корона упадет…» Да, совершенно прав был Михаил Юрьевич Лермонтов. Великий русский поэт. Второе СОЛНЦЕ нашей Великой русской литературы… Даже в сроках он не ошибся. Однако не прислушались к его словам многие беспечные потомки. Возомнили себя умными, самыми прозорливыми. «Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа…» Вот она, правда! Вот она, праведная мысль! А мы все думали, а мы все ждали. Дождались-таки, на свою голову…
Он поймал извозчика на старом тарантасе с драным кожаным верхом (странно, что не порезали на подметки), который довез его за «николаевку» до комендатуры. По пути он не без удовлетворения отмечал безукоризненный порядок: патрули с приткнутыми штыками, проверявшие документы у всех подозрительных, минимум офицеров и юнкеров с дамами (и барышнями) на проспектах. Полное отсутствие во всех публичных (то бишь общественных) местах праздно шатающейся молодежи призывного возраста в шелковых косоворотках, костюмах тройках и сапогах с лакированными голенищами. Главнокомандующий белыми силами Юга России генерал барон Врангель предпринял весьма жесткие карательные акции. Порядок был наведен расстрелами и виселицей. (Один «столыпинский галстук» он заметил на Нахимовском переулке. Кто-то, с босыми, пожелтевшими ступнями в одном исподнем белье болтался туго стянутый петлей. С головой, что была покрыта мешковиной. На груди у висельника покачивалась дощечка с четкой надписью: «Воръ, казнокрадъ».) Публичные расстрелы солдат и офицеров, провинившихся в мародерстве, неподчинении приказам, пьянстве стали обыденным явлением для острова Крым. Пачками расстреливали уголовников, содержателей притонов и прочую сомнительную публику. В сети контрразведки, правда, попадала мелкая рыбешка. Крупные дельцы, как всегда, ускользали из сетей, так как изначально были задействованы как агенты или осведомители.
…Крыжов не помнил себя и своих ног, когда пулей вылетел от товарища помпреда коллегии ВЧК. Верно говорят опытные люди, прожившие (но не отжившие!) свой век: живи да крепись – твое время тебя найдет. Необходимо только искусственно не ускорять этот век. Дабы не обратить эту Жизнь ВЕЧНУЮ в ничто. Вместо ожидаемого тобой, долгожданного нечто. Будь сам с собой чист и откровенен. Это необходимо для достижения всех поставленных тобой жизненных задач и оперативных целей в чекистской работе…»
Сойдя на площади с архаическими пушками времен осады XIX века, перед дворцом с трехцветным флагом и часовыми, Крыжов уловил взглядом остановившуюся поодаль пролетку. Из нее соскочил неприметный юркий человек в железнодорожной шинели и фуражке с малиновым верхом. Для «молоточника» не будет ли жирно, подумал он. Неприятное чувство вновь посетило его. Крыжов припомнил штабс-капитана, который подмигнул в пространство. Как он раньше не допер… За ним от самого железнодорожного переезда установлена слежка. Плохо, батенька, отшень плехо, усмехнулся он, копируя одного пленного австрияка. Под Карпатами попался им один фельдфебель-мадьяр. Вот смеху-то было на позициях…
* * *
Выписка из служебного рапорта помощника коменданта французского гарнизона в Севастополе (Юг России, Остров Крым) во 2-ой отдел генерального штаба Французской Республики:
«…Из рапорта командира патруля военной жандармерии также следует, что агент наружного наблюдения «Кюре» сопровождал полковника Седана до Спасского переулка. Там его внимание привлекла одиноко стоявшая возле дома № 7 женщина, своим видом походившая на проститутку. Агент Кюре докладывал, что ясно видел, как полковник вошел в дом по ее предложению. Однако, согласно результатам наружного наблюдения двух сменивших его агентов (их псевдонимы и подлинные данные будут предоставлены) означенный полковник Седан так и не вышел из указанного здания. Произведенный утром по моему личному приказу осмотр всех помещений не дал никаких положительных результатов. Содержатели притона, его охрана и проститутки, будучи подвергнуты самому тщательному допросу, заявили, что данный господин (им была показана фотография мосье Седана) с нашивками 145-ого полка в форме полковника французской пехоты…»
Из докладной записки старшего оперуполномоченного ВЧК при коллегии ВЧК на Южном фронте:
«…В результате успешных оперативных мероприятий со стороны агента-нелегала (оперативный псевдоним «товарищ Быстрый») была проведена вербовка командира 145-ого пехотного полка французских оккупационных войск…»
* * *
«…Вы будете нелегально доставлены на остров Крым. Я имею в виду, дорогой товарищ, посуху и по рельсам. Я имею в виду вашу легенду. Для того чтобы наполнить ее приличествующим содержанием, необходимо на какое-то время привлечь вас в качестве помощника машиниста или кочегаром Московской железной дороги. Освойтесь на одной из «овечек», где вас примет наш опытный нелегал-курьер. Там вас введут в курс дела. Вы приступите к выполнению вашего ответственного задания…» - прозвучало у него в голове от удара об мостовую. Его едва не сшиб до смерти всадник на вороном жеребце, с кованой серебром уздечкой. На черном полушубке были мягкие полевые погоны с генеральским зигзагом. Лицо под фуражкой было разгоряченным, злым. Оно также не лишено было приятности. Сопровождавшая генерала полусотня казаков из Кубанского корпуса тревожно гарцевала, звеня подковами. Из мостовой, топтаной и перехоженной, летели искры.
- Милостивый государь, вы изволите так неосторожно ходить потому что пьяны? – усмехнулся молодцеватый генерал. Он потрепал пальцем в перчатке свой русый ус, подстриженный коротко, на «аглицкий манер». – Еропка! Живо помоги ему встать! И водки ему дай. Пусть отойдет… Да не так, бестия! Как телку матка – не давай, кому говорят! Лей насильно, чего уж там…
Его насильно подняли. Упомянутый Еропка (не к ночи будет!) раз встряхнул его. Вся хворь сразу же выветрилась. Как будто и не было ее вовсе. В глаза ему смотрела лошадиная морда, жующая желтыми зубами медный мундштук удилища. В лицо летели комья вонючей слюны. Голова кружилась от запахов конюшен и бивуаков. Эскадрон продолжал пританцовывать, готовясь дать шенкеля по первой же команде молодцеватого генерала. Когда… Появилась она. Настоящая амазонка средь скифских гор и равнин, неровных каменистых дорог и чахлой растительности Юга России – полуострова Крым.
- Mi General! – внезапно раздался очаровательный женский голос. – Кто тут обижает бедного несчастного юношу, Серж? Или требуется мое, женское вмешательство?
Оборотясь, Крыжов к своему удивлению узрел совершенного ангела. На серой в яблоках тонконогой кобыле с вьющейся (по-кавалергадски) гривой сидела в седле-амазонке молодая женщина удивительной красоты. Длинные, как воронье крыло, волосы ниспадали на красивые, полукруглые плечи. Черные стрельчатые брови покрывали глаза изумрудного отлива. Прямой, греческий нос оттеняли тонкого выреза ноздри, походившие на размах крыльев Жар-птицы. На ней была серебристого меха бекеша без знаков различия, кавалерийские рейтузы, подшитые кожей и высокие кавалерийские же сапоги со звонкими штаб-офицерскими шпорами.
Казаки переглянулись и зардели от смущения. Еропка отпустил ворот Крыжова. (Часть воротника при этом с треском повторила судьбу «заячьего тулупчика» в известном произведении А.С. Пушкина.) Выхватив из облупленных ножен блескучую шашку – эх, верно немало красных голов было ею срублено! – он, умело отсалютовав, положил ее на левое плечо. Косматая бородища раздвинулась в умилении:
- Свет наш, Настасья Филипповна! От ударного эскадрона 1-го Кубанского вам – гип-гип, ура!
- Гип-гип, ура! – вторила ему вся полусотня.
Вся узкая, мощеная в XVIII веке улочка наполнилась лязгом выхватываемых сабель и их зеркальным блеском.
- Браво, господа казаки! – засмеялся Серж. – Я… точнее, их высоко превосходительство генерал-лейтенант от кавалерии Слащен вами доволен. Жалую каждому по рублю из полковой казны. Да по чарке водки. Вахмистр!
- Я, ваше высокопревосходительство! – Еропкина грудь стала подобием колеса. Среди газырей на бешмете обозначились георгиевские ленточки и георгиевские кресты.
- Так и передать сотнику…
Серж Слащен, легендарный генерал Слащен, палач и вешатель «черного барона», загубивший сотни пролетариев, легко соскочил с седла. Будто не сидел на нем вовсе. Потрепав своего вороного жеребца, он подошел к Крыжову. Тот сжался. Это человек был объектом и целью его задания. Товарищ Петер ясно проинструктировал его: ярого врага Советской власти, изверга и губителя трудового народа – ликвидировать во что бы то ни стало. Любой ценой. Даже…
- Ну-с, милостивый государь-господарь! Я вам завидую, - усмехнулся «объект». – Про мою персону в Крыму больше молчат . Но ежели говорят… Утверждают, что мимо меня не проскользнешь. Как в одной большевистской песенке поется: «…Яблочко, куды ты котишьси? В губчека попадешь, не воротишьси…»
Казаки дружно рассмеялись.
- Но все это ложь, сударь мой. Генерал Слащен воевал с 14-го. Ходил в атаки. А виселицы в тылу… Что ж, на все Божья воля, - Слащен строго посмотрел в небо. – Ему, творцу небу и земли, виднее. Как вы считаете, сударь мой?
- Седельников Павел Алексеевич! – звонко отрапортовал Крыжову. Его каблуки сами собой сдвинулись. – Бывший прапорщик Казанского полка. Воевал в 14-ом, как и ваше высокопревосходительство на Юго-Западном фронте. В 1916-ом был ранен. После излечения переведен на Западный фронт…
Кто-то из казаков присвистнул. Еропка с вынутой саблей застыл как каменное изваяние.
- Вот как, сударь мой! Да мы с вами в одних краях воевали и одним лаптем щи хлебали, - Слащен буравил его из-под козырька фуражки ясно-синими, с расширенным зрачком глазами. - Как дальше? Припомните?
Крыжов ради приличия промолчал. Затянул паузу подольше.
- Все понятно… Еропка! Руби ему башку, б… сыну, долой.
- …одним пальцем вшей давили, в одном чугунке воду кипятили, одну картоху на двоих делили… - как ни в чем не бывало проговорил Крыжов. - Одну мамзель к генералу водили. Ибо…
- …честь моя верная, дщерь примерная, прибудь со мной отныне и во веки веков, - Слащен убрал леденящий душу холод из глаз. – Истинно верую в Тебя, Господи. Аминь…
- Прошу вас, прапорщик, - это была дама-амазонка с изумрудными глазами. Она, перенеся ногу через луку седла, легко соскочила на булыжник. Звякнули мелодично штаб-офицерские шпоры. – Моя Амазонка к вашим услугам.
Так Крыжов, он же «Седельников» (согласно чекистской легенде), обрёл свою покровительницу. Она не сразу открылась ему. Но когда это произошло, у него появилось смутное ощущение: Настасья Филипповна не такая, какая е с т ь. Она давно уже разочаровалась в белом движении и белой идее. Слащен по её протекции пристроил его помощником шифровальщика в штаб 1-го Кубанского корпуса. Понятное дело, что его проверял особый (контрразведывательный) отдел. До того, как к о н т р о л ь не пройден, нечего было даже заикаться о строевой службе. На Юшуньском плацдарме и Перекопе шли инженерные работы. Укреплялся турецкий вал, что казался надёжным барьером меж Совдепией и белым пока ещё Крымом.
Крыжову пару раз подсунули ложные шифрограммы, которые он должен был отправить по аппарату «Бодо». Намеренно ослабляли внимание – давали возможность скопировать их содержание. Но он ни разу не поддался на провокации. По городу за ним неотступно следовал «хвост». Либо миловидная барышня в шляпке и в жакете, либо оборвыш-пацан, гнусивший на папиросы или свои песни, либо заправской пролетарий в кепочке. Как-то раз михрюткой оказался благообразного вида господин «под Чехова». Но чекист и виду не подавал.
В конце-концов Слащен (через Еропку) вызвал его к себе в кабинет. В распахнутом на груди френче британского покроя, с огромными накладными карманами, с колодкой георгиевских крестов и рубиновой «клюквой» (Анной 3-й степени) на воротнике, он предложил ему опрокинуть чарку на брудершафт. Когда опрокинули, то Серж, глядя на прохожих, санитарные двуколки и обозные фуры на Севастопольской набережной, что вырисовывались в окне адвокатского особняка, отчётливо сказал:
- Товарищ чекист! Играете вы, конечно, здорово. Но от этого ваша игра, милостивый государь, только ясней. Она мне на руку. Одним словом, буду откровенен: мне обрыла эта дурацкая война со своим народом. Третий год! Конца и краю не видать, а туда же – дойдём до первопрестольной! Выстрелим прахом большевистских вождей из Царь-пушки! Merd!
Фантасмагория! Я не играю в дешёвом балагане, хотя игрок, признаюсь, отменный. Не верите?
- Отчего ж? – Крыжов сыграл в невинность, памятуя, как едва не проиграл генералу половину жалования намедни.
- Вот и славно! Совдепии, я слышал, требуются дельные генералы. Что б укрощать норов господ добровольцев, - криво усмехнулся сквозь зубы Слащен. – Согласен! Не надо никаких слов. Тем более – клятвенных заверений, - он сделал предостерегающее движение рукой с обручальным кольцом. Супруга генерала скончалась от тифа по пути бесславного отступления Добровольческой армии через Тамань. – Ибо сказано нашим Спасителем: не клянитесь ни небом, ни землёй, ни образом Бога нашего! Не сотворите себе кумира. Просто слушайте. Делайте выводы. И действуйте. Имейте ввиду, - на этот раз генерал говорил вполне серьезно, - «хвоста» за вами теперь нет. Я распорядился убрать. Ротмистр Чичигин, из жандармов. Он вам по-прежнему не верит. Но меня слушает и боится. Меня здесь все слушают. И все боятся, - он улыбнулся так, что Крыжову на мгновение стало жутко. – Так и скажите своим.
- Допустим… но только допустим, что я это я, - философски изрёк Крыжов. – Вам от этого какая выгода?
- Вы или плохо слушали, или просто издеваетесь, - с холодной любезностью отвечал Серж.
- Ни то, ни другое, - спокойно парировал чекист. Картонные планки погон (золотой басон кончился, а защитные мягкие «по-британски» офицеры не любили) показались ему неимоверно тяжки. – В толк не возьму, ваше превосходительство: потомственный дворянин, полный кавалер Георгиевского креста, выпускник академии генерального штаба его величества покойного государя-императора. И такой пассаж: служить верой и правдой Совдепии! Содом и Гоморра…
Слащен захохотал. Он дружески толкнул Крыжова в плечо.
- Содом и Гоморра, говорите? В этом что-то есть…Что-то библейское. Апокалипсическое… - он достал из дубового письменного стола бумажный пакет с белым порошком. Шумно потянул кокаин в нос. – Что-то есть…
- Не стоит губить себя! – неожиданно сказал Крыжов. Он сделал шаг вперёд. Выхватил из рук Слащена бумажку. Скомкал и выбросил в мусорное ведро с витыми бронзовыми ручками. - И там, и здесь есть немало любителей дурного зелья. И там, и здесь это помогает забыться. Творить чёрные дела с ощущением «отпущенной совести». Но это – лживое ощущение!
- Вот как! – Слащен подавил желание отхлестать его по щекам. – Что же там? Также расстреливают под э т о? Так же вешают? Так же пытают?
- Да и ещё раз да! Поэтому т а м вы нужнее, чем здесь. Со своим умом. Со своей честью офицера и патриота Отечества, - произнёс Крыжов, не слыша своих слов. - Я сам расстреливал. Но с тех пор произошло так много, что душа моя изменилась, - он, окрылённый образом старца Зосимы, начал свою духовную исповедь генералу: - Я встретил его. Я покаялся. Я встал на путь в е ч н о г о искупления. Не через идолопоклонство и коленопреклонение. Нет!
- О, да! – Слащен, мечтательно заведя глаза, что м ё р т в о расширились от дурман-зелья, прошёлся по персидскому ковру. - «Оставь надежду всяк сюда входящий!» Помните, Данте Ольгиери? Однако этот веронец прошёл круги ада. Вышел в чистилище, а затем… О, это несбыточное «затем»! Иногда, прапорщик, мне кажется: лучше бы Бог не открыл через Спасителя нам Благую Весть о спасении! О том, что «по делам вашим да воздастся вам»! О том, что «не думай сегодня о завтрашнем дне… итак, довольно с каждого дня своей заботы»! Прапорщик! Павел Алексеевич! – он неожиданно зарыдал. – Я знаю, что е с м ь ад! Каждый из нас о б р е ч ё н на спасение! На примирение с Богом! В этом – притча о заблудшем сыне! Это про нас! О, Боже… Как я устал, смертельно устал…
ГЛАВА ВТОРАЯ. Отступление.
«Золотой петушок», русский балет. Прекрасные танцы и народные песни. Песня о Волге.
Иозеф Геббельс. 14 сентября 1927 год.
Часть первая. Песня о Родине.
"…Я понимаю: осторожность осторожности – рознь. Многое, что на обыденном уровне зовется тайной мироздания, вселенскими загадками и прочими мудреными терминами, на деле оказалось «проще пареной репы». Так сказал мой русский коллега, старший оперуполномоченный иностранного отдела ОГПУ. Все, оказывается, происходит на старом, привычном уровне – уровне мыслительной или ментальной деятельности. (Черт! Ну и словечко, господа европейцы, вы завезли из Тибет – «как аукнется, так и откликнется», как говаривают в таких случаях те же русские-советские…) Мысль это – строительный материал всего Мироздания. Так это, теперь, следует понимать и воспринимать. На том же уровне, только в новой проекции. В новом преломлении уровня мысленно-ментальной деятельности. В спин-атоме, а также…
А что тут удивительного? Удивляться тут нечему и не к чему, судари мои…Вон, вчера как распоясались: вместе с наци проводили общий митинг на Александерплатц, а затем у Брандербургских ворот. Факелами (благо, что людей было предостаточно, факелов – тоже) чуть не подожгли вековые липы на, аллеях, что раскинулись по всей Унтер дер Линден. (Точно по Невскому гулял: в бледном свете белых ночей серебрится свинцовая вода, звенящая о гранит набережной. Варенька, такая красивая, такая молодая – принявшая «врага Отечества» и «революционного народа», пленного германца. Призванного в ряды рейхсвера в 1914-ом…) Тогда нам здорово досталось от полиции…"
…Шуцман здорово огрел его по спине «жезлом порядка», когда Эзерлинг попробовал сунуть ему под нос служебную карточку . Португалия считалась дружественной страной, так приютила многих национал-социалистов. Если в местном бюро НСДАП его принимали как друга, то полиция относилась к его аккредитации (газета «Либерасьон») с неподобающим подозрением. Его уже дважды задерживали и отправляли в Revir. По поводу или без повода. Во время массовых мероприятий, как правило, по обвинению в неподчинении слугам закона. «…Вы сбили шлем с головы полицейского, - закатывая глаза, разглагольствовал дознаватель берлинской полиции Иосиф Крешер. – Это уже факт беззакония, герр Де Багера. Вы же этнический германец! Стыдно…» Ему было тщетно объяснять, что в сваре, когда шеренга полицейских с того ни с сего обрушила дубинки на митингующих, было не разобрать кто кого и за что. Вызов адвоката был также не уместен. После вторичного требования его заперли на трое суток в одиночку. Когда он не сломался, подсадили к нему верзилу-альбиноса, который оказался не то умственно неполноценным, не то педерастом. Ночью Эзерлинг проснулся от характерного запаха и мокроты: подсаженный мочился на него. Пришлось вспомнить тренировки по боксу. С двух ударов (прямого хука и короткого свинга) он уложил мерзавца. Затем железная дверь с решетчатым окошком распахнулась. В камеру ворвался дежурный надзиратель со сворой помощников. У всех в руках были дубинки. Дальше Эзерлингу (он же Августо Де Багера) вспоминать не хотелось…
"… Мы все когда-то были строителями тончайших частиц, из которых потом сами же создавались грандиозные, плотные и осязаемые миры. Бог и ЕГО Замысел – вот, что вечно в нашей жизни. Вот, что вечно на многомильных просторах Вселенной. И главное что этот Бог – не слеп, если не слепы мы. Когда видишь мир и тобой содеянное через призму духовного зрения. Ты не удален от действительности. О, нет… Ты, напротив, стремительно приближаешься к ней. Жить в мире вещей – не значит, что ты проник в суть всех вещей. Или хотя бы в мир одной-единственной, пусть даже незначительной (с виду!), малой вещички! Не надо спешить думать о своем всезнании: его не было и никогда не будет. Из неуверенности своей можно сделать огромные выгоды, полагаясь на их законченное целое. Все равно, что на истину в последней инстанции. Точно также преступно думать, что «строительный материал», из которого создали Вселенную это – нечто неодушевленное. Иными словами, мертвое вещество. «…Лишенное тенденции внутреннего смысла и присущей ему тенденции саморазвития, которая, как самостоятельная единица состояния макроразвития, включает в себя самостоятельные единицы теперь уже микросостояний – тенденции строительства и саморазрушения…"
На Фридрихштрассе его чуть не окатил водицей пронесшийся мимо грузовик «Опель» с прицепом. В нем тесными рядами сидели молодцы в коричневом, с изображением символа солнцевращения на повязках. Они кричали «Хайль! Единый народ, единый фюрер, единая нация!» В стороны летели кипы листовок. Шуцман с болтающейся на ремешке дубинкой, в надвинутом на лоб «шако» (суконный шлем с двумя козырьками), воровато оглянувшись, поднял одну из них с тротуара.. Отер с нее землю, сунул за борт шинели. Мерзавец… Где-то я видел твою паскудную рожу. Не иначе как на Александерплатц. Когда сбили с ног Вебера, молодого коммуниста, и принялись топтать коваными сапожищами.
За углом он увидел массу битого стекла. Здесь была лавка Соломона Менцеля. Типичный еврей . К тому же ортодокс. Носит пейсы и черную шапочку. Была лавка, а теперь нет. Его заранее предупредили: будет «хрустальная ночь», наш милый еврей. Штурмовики намалевали ему масленой краской звезду Давида. Прямо на витрине. Когда Менцель не понял, ночью нанесли визит.
- Нам здесь делать нечего, - сказал длинный тощий человек в фетровой шляпе. Он стоял, прислонившись к капоту легковой DKV с номерами криппо. – Хозяин не будет писать заявление. Слышал, Ганц?
- Еще бы! – хохотнуло из кабины. Наружу выползло прыщавое широкое лицо с широко расставленными, голубыми «зенками», говоря по-русски. – Скоро переизберут полицай-президента. Уверен, что им будет Геббельс или … этот… солидный господин в кожаном пальто. Бывший военный летчик с прусской фамилией! Ты назвал его «дер Дике»…
- Ага! Жирный боров! - засмеялся старший из наряда криппо. – Боевой офицер, прошел всю Великую войну. Конечно, это будет он. Некому больше, дружище. Все захватили поганые евреи и иностранцы. Из Берлина скоро сделают проходной двор.
- Все-таки жаль, если Менцеля совсем прикроют, - посетовал Ганц. – У него всегда свежие овощи. И рахат-лукум. Его так хвалит мой сынишка…
Да, у Германа Геринга есть все основания стать полицай-президентом Берлина. Он как-то брал интервью у этого мужественного человека. Тот горячо и долго вещал о милой Германии. «…Наш народ, милый друг, угнетают и капиталисты, и коммунисты, - полное, красивое лицо пруссака с тонким носом аристократа наливалось кровью. – Последним я верю больше. Они хотя бы обещают германцам равенство. Буржуазии нельзя верить ни на йоту. Они обанкротились, когда мы сидели в окопах. Они предатели! Тысячи фронтовиков, нюхавших порох, вынуждены перебиваться с хлеба на кофе, пока эти ублюдки купаются в роскоши! Принимают золотые ванны, катаются на роскошных автомобилях, пользуют шикарных проституток. Они предали Великую Германию». О евреях герр Геринг выразился тоньше: «Да, не легко теперь будет жить евреям в Германии. Не легко…»
Эзерлинг завернул на Унтер дер Линден. Миновав липовую аллею, подошел к величественному зданию Берлинского университета. Здесь случится в 35-м факельное шествие. Выстроившись в форме гигантской свастики, штурмовики превратили ее центр в костер для сожжения писателей-неарийцев. Томас Ман, Лион Фейхтвангер, Стефан Цвейг…
- У вас можно занять пару пфеннигов? – обратился к нему неряшливый бродяга. Его шея была обмотана грязным полотенцем. – Мой добрый господин, пожалейте истинного германца. Я воевал, был контужен под Верденом. Под Соммой, когда на наши окопы перли английские «малышки» с металлическими лентами вместо колес, мне довелось видеться с ним, - бродяга кивнул на плакат, где был запечатлен Адольф Гитлер.
- Разве фюрер был под Соммой? – удивлению Эзерлинга не было предела.
- Ты что не веришь, ублюдок? - это сказал уже другой человек. Он вышел из-за колонны. Спрыгнул с портала, засучил рукава. – Тебе зубы пересчитать, бешенная сволочь?
- У меня слишком много зубов, - задумчиво молвил Эзерлинг. – Они тебе не по зубам…
…Меня этим не испугаешь. На войне и не такое видал. В руках у Эзерлинга –Де Багера оказался «Стеур», который он снял с предохранителя. Направил в живот неряшливому бродяге. Тот затрясся как в параличе. Ничего, подумал Эзерлинг. На войне и не такое видал. Этому сопляку и в гробу не приснится, что я видел на линии огня. (…Опять я что-то сдал. Выпускаю точно болото свои «вредные испарения». Те самые вредные эмоции, за которые цепляются те силы, в пространстве и во времени, которым выгодно меня поймать. «Ущучить», как говорят мои русские друзья. ) Я видел лица врагов под стальными шлемами, их яростно разинутые глаза и рты, набитые землей. Они грызли и глотали эту землю. Стремились хоть как-то утолить голод смерти. Видел трупы врагов и товарищей по братской бойне. Они висели как тюки на колючей проволоке, заросли которой окутали поля Европы.
Разделив народы на два непримиримых лагеря - «свой» и «чужой». Чего я только не видел…
Дождавшись, когда они убегут, он двинулся дальше. Внезапно ему пришла в голову неотвратная мысль. В сознании всплыл образ старшего следователя берлинской полиции Иосифа Крешера. Еврей… Штурмовики громят магазины и квартиры его соплеменников, а ему… «хоть бы хны». Так говорят те же русские.
…Да, трудно что-либо назвать неодушевленным в этом многообразном, созданном по образу и подобию Всевышнего мире. В нем все изначально одушевлено и упорядоченно. Все имеет свою душу. Индивидуально-общественную и общую. Единую для всех нас душу. Душу Вселенной. Душу Мироздания. Душу Единого Бога Живого. Так сказал этот русский старик. О, нет! Старец, в доверительной беседе со мной… Спин-атом или Синергия. Это человек и то, что принято называть земным человечеством. Одномоментность и одноментальность, разбросанная по различным фрагментам Единой Памяти. В пространствах-моментах жизни. По различным минутным и часовым отрезкам одномоментной действительности. В различных вариациях пространства и времени. В них никто из нас не в состоянии усомниться. Только спокойно рассуждать: что может быть с нами в тот момент, когда мы встретимся со всеми моментами нашей жизни. Воплотимся в ткань времен. Во все. Что же будет дальше?
Надо будет снова подвести Вебера к мысли о создании единого фронта сил. Коммунистов и национал-социалистов. Так думал он, так как приближался к конечной цели своего маршрута. Возле величественной арки Брандербургских ворот, воздвигнутой в честь воссоединения германских земель и победы над Францией в 1877-88 годах, расположилось уютное кафе «У Густава». Рядом с магазином под золотисто-коричневой вывеской (под цвет мундиров СА). «Дамы и господа! Цейсовская оптика для всех. Герр Линдерманн желает вам приятной и дешевой покупки». Там же, в полуподвальном помещении расположилось военно-спортивное общество НСДАП «Сила через радость». При нем, естественно, маленькая пивная. Вот она, кстати… Он поздоровался кивком головы с хозяином с закатанными рукавами, с усами o-la Вильгельм (потерял ногу под Шампанью, ковылял на деревянном обрубке, проклиная лягушатников), почесал за ухом, обходя двух плечистых молодцев в кожанках поверх коричневых рубах. В глаза ему бросился громкий лозунг на красно-белой ленте кайзеровского рейхсвера: «Германцы! Только в единстве идеи рейха мы обретем успешное продвижение всех наших начинаний!» Ох уж, эти идеи, ох уж, эти начинания…
Он дернул вычурную дверцу с остеклением. С замирающим сердцем спустился по ковровым ступенькам прямо в зал. Звучал Гогенцолерновский марш. На голых кирпичных стенах висели в золотом багете картины. Фридрих Великий, Бисмарк фон Шенхаус, Кайзер Вильгельм… Среди клубов удушливого табачного дыма (курили все, включая дешевые сигареты «Каро», от которых чесалось за ушами), застлавшим маленькие столики с высокими фарфоровыми кружками с жестяными бирками и замками на крышках, сидели знакомые и незнакомые ему лица. Сидел…
Он хлопнул «Эльзасца» по плечу. Присел рядом с ним. Главное было вовремя перехватить тяжелую, крахмаленную салфетку с вензелем старой прусской династии. Она лежала напротив. Рука сама потянулась к ней. И… Салфетка тут же улетучилась в его воображении. Исчезнув со стола, она обосновалась в боковом кармане костюма. «Эльзасец» улыбнулся. «…Мне кажется, что сегодняшнее мероприятие удается на славу. Вы не находите, дружище?» Эзерлинг находил. Ему приходилось бывать на собраниях еще более крупных, чем это. Поэтому было с чем сравнивать и из чего выбирать.
- Вот зараза этот Густав. Пиво как разбавлял так и разбавляет соленой водой. Что б ему горло эта соль проела…
- Не стоит так о Густаве. Крембель! Он прошел Великую войну. Потерял левую ногу.
- Плевать мне на его ногу! На левую и на правую. Германец, если он истинный, без жидовской и негритянской крови…
- Друзья! Дались вам эти евреи. Вот я состою в «Форейне». Для нас нет разницы чей магазин: еврейский или германский. Мы готовы уделать любой. Долой частный капитал! Долой монополии на фабрики, заводы и землю! Как в России! Все должно принадлежать простому народу. Простым работягам-германцам. Хох! Я слышу, как они рукоплещут нам…
- Пусть так, друзья. Но не следует забывать о Всевышнем Боге.
"…Впрочем, все это будет только при одном условии – если мы этого сами захотим. А если нет… Тогда мы будем горевать. Вместе с нами, отпущенные нами же пространственно-временные проявления. Мысленные образования. Мысленные «дети»… Выходит, что каждый из нас находит в себе и вне себя то, что зовется действительностью – действительным уровнем в проекции восприятия на всех пространственных уровнях этой действительности, которую мы пожелаем увидеть…"
Эзерлинг почувствовал прилив необъяснимого. Внутренне напрягся. Но зря. Это был тот случай, когда необъяснимое вписывалось в Контроль Ситуации. Немного подумав, он кивнул кельнеру. Встал из-за уютного столика орехового дерева. Скользнул по лестнице наверх. Через отделанные красным деревом просторные «сени» магазина с полукруглыми, квадратными и прочей формы стеклышками в витринах – в свежий мрак улицы…
Освещенные мощными прожекторами Брандербургские ворота смотрелись еще величавей в густо-фиолетовых сумерках. Возле тротуара, со стороны «У Густава» примостился полицейский броневик Sd. Kfz. 1. Со стальными прорезями-шторами на кабине, снабженный прожектором и сиреной. За ним пристроился шестиколесный, здоровенный, как вагон, грузовик «Хеншель». В кузове рядами сидели солдаты полицейского батальона в полной амуниции, с карабинами.
Подойдя к деревянной будке со стеклянными оконцами, он в нерешительности остановился. Затем шагнул вовнутрь. Взял с рычага трубку. Прислонил к уху. Набрал номер центрального коммутатора берлинской полиции.
- Алло! Полицай-ревир Берлина. Дежурный слушает. Говорите…
- Говорит… доброжелатель.
- Слушаю вас, мой господин.
- Герр дежурный! Запишите срочную информацию для криминалассистента Крешера. На углу Фридрихштрассе и Курфюсдесдам разгромлена лавка Менцеля. Ведущие расследование сотрудники криппо симпатизируют наци. Это все…
- Назовите свое имя, мой господин. Представьтесь…
Кинув трубку на рычаг, Эзерлинг тяжко вздохнул. Затем, осмотревшись через оконца, снова взялся за телефон. Набрав номер отеля «Пеликан», он сбивчиво сказал дежурному портье:
- Дружище! Мы оба германцы, собратья по несчастью. Да, нам выпала честь жить в столь тяжкое время. Что поделаешь… Завтра дежурит герр Вебер. Я вас очень прошу оставить ему записку. Пишите: «Очки для тетушки можете получить на Пикадилиштрассе, 9. Ровно в 20-00, каждый четверг этого месяца». Благодарю вас…
Он побывал на новом собрании. Теперь уже более крупном, чем те, на которых ему ранее приходилось присутствовать в качестве журналиста или стороннего наблюдателя – резидента Советского Центра, информирующего ИНО ОГПУ об оперативно-стратегической обстановке в рейхе. Рейх, собственно говоря, на рейх не был похож. Так, одни жалкие ошметки остались. Все здоровое и сильное съел пресловутый Компьенский мир. В уютной тиши «поганого вагона» первого класса представителями Антанты были навязаны соответствующие подписи под соответствующими документами. Согласно этой «писульке» Германия теряла права на хорошо оснащенную армию с артиллерией, танками и самолетами а также военно-морскими силами. (От всего некогда могущественного кайзеровского флота оставили «репарационный» крейсер «Шлезвиг-Гольштейн» со слабым ходом и вооружением.) При рейхсвере разрешалось содержать лишь «автомобильно-тракторные команды». Рейнская область в 20-х была дважды оккупирована лягушатниками. Ко всему прочему Верховный Совет Антанты навязал Веймарской республике свое резюме: признать земли Рейна… демилитаризованной зоной. Демилитаризованней некуда! Когда весь рейхсвер представлен из 22 дивизий. Влачит полужалкое, опереточное состояние…
Собрание (скорее, по-русски говоря, это был митинг) проходило все там же – под аркой Брандербургских ворот. С права и с лева соорудили дощатые помосты-трибуны для выступавших. (Слева проходил митинг коммунистов, а справа митинговали национал-социалисты.) Гудела, заходясь в криках ликования и возмущения, многотысячная толпа. Овации любимым ораторам сотрясали каменную арку. Со всех сторон митинг окружали многочисленные кордоны полиции. Лица шуцманов и солдат полицейских батальонов были суровы и насуплены. Козырьки суконных шлемов с орлами в веночках давили им на лбы. Руки в перчатках не находили себе места. Дубинки были в чехлах – герр Геринг, ставший к тому времени депутатом рейхстага, добился этого. Сновали типы в штатском, с липучими глазами и лицами, похожими на смятую туалетную бумагу.
- …Мы за 8-часовой рабочий день, друзья! Но мы против борьбы с частным капиталом, - кричал с трибуны «герр Дике» или «дер Дике», Геринг. Он был облачен в кожаное пальто-реглан. На голове у него красовался полевой шлем «филд грау» образца 1918 года. – Мы приветствуем в свих рядах честных промышленников и предпринимателей. Мы зовем их в свои ряды! Они с нами! Долой поганых социал-демократов…
Ему вторил Иозеф Геббельс:
- …Россия и Сталин – вот наш идеал! Когда речь идет о правах германских тружеников, мы призываем коммунистов в свои учителя. Социал-предатели – так называют в России социал-демократических выродков! Мы разделяем убеждения Сталина и большевиков! Это враги народа! Враги нации! Долой! Но классовая борьба должна не ущемлять достоинство нации. Нет, друзья! Наци считают… нет, мы убеждены: равенство трудящихся должно быть всеобщим только при одном условии – соблюдении национальных интересов! Истинный германец – вот наша опора…
- Друзья! Германцы! – на дощатый помост, задрапированный красным полотнищем с символом обращения Солнца, взошел новый оратор. Это был крупный плотный человек в коричневой шинели отрядов СА. В бордовых петлицах у него сияло золотое шитье. – Я, капитан старого рейхсвера Эрнст Рем. Я люблю вас всем сердцем! Моя душа жаждет мира на земле отцов и предков. Мое требование – все заводы и фабрики необходимо передать в руки наших рабочих. Никаких сделок с буржуазией! Долой частный капитал! Я призываю распустить армию и полицию, - в рядах «стражей закона» прошло нехорошее оживление. Головы в шлемах, увенчанных орлами, задвигались. – Все равно эти ребята – не слуги народа, но… - стоявший подле Геббельс заметно толкнул оратора. Тот скривился, но мгновенно продолжил. – Хох! Мы победим, друзья! Если надо, мы потребуем вооружить весь народ. Вооруженная нация! Тотальная война с врагами рейха! Я поведу вас на битву, как древних небилунгов! Хох! Победа близка…
Спускаясь с трибуны, Рем чмокнул в щеку одного из штурмовиков. Парень был кровь с молоком. Он зардел от смущения. Остальные члены СА (парни в кожаных куртках и коричневых шинелях окружали митинг) одобрительно засмеялись. Судя по всему, им это было не в новинку. Из митинга, что слева, вслед этому оратору понеслись одобрительный аплодисменты и выкрики:
- Вот так! Среди наци тоже есть умные люди!
- Как же! Они поддержали нас в 20-ом…
-Надо выступить единым фронтом против социал-предателей! Что скажите, коричневые?
Им отвечали голоса справа:
- У вас слишком много евреев. Они наши враги. Разберитесь с ними…
- Еврейский капитал – враг трудящихся. Это так! Но среди евреев тоже немало таких, которые давили вшей в окопах…
- Да есть и такие. Но они должны пройти проверку кровью. Доказать не на словах, а на деле: еврейский капитал такой же их враг, как и наш.
- Евреи бывают по духу и по крови. Так сказал герр Розенберг. Главный идеолог нашей партии. И наш фюрер тоже так сказал. Евреи по духу наши враги. Евреи по крови могут быть гражданами тысячелетнего рейха. Возрожденной империи…
Ему бросилась в глаза юная девушка. В котиковом пальто и кожаной шляпке с тетеревиным перышком. По ее красивому лицу текли слезы. Голубые глаза сияли. Надо будет ее запомнить, подумал он. Красивые глаза. Одухотворенное лицо. В наше-то время…
Слева выступали Вильгельм Пик и Эрнест Тельман. Оба в кожаных пальто. С нарукавными красными повязками «Роте Фане». Их речи были в чем-то схожи с наци. Они были близки по духу и Эзерлингу. Но он чувствовал, что должен прирасти костьми и мясом к партии национал-социалистов. В этом заключалось задание Центра. Об этом он был обязан доложить в шифрованном сообщении «У Густава». Эльзасец-связной примет его в следующий понедельник.
На его плечо легла тяжелая рука:
- Мой господин! Прошу вас отойти с нами…
Это были двое полицейских в форме. И один тип в штатском. Пальто-макинтош по последней моде (как и у него) стального цвета. Низко надвинутая фетровая шляпа. Они пробились к нему от кордона. Толпа мягко поддалась им, как масло ножу. Девушка, которая плакала, встрепенулась.
- Мы разыскиваем преступника. По приметам он схож с вами, - начал без обиняков штатский из криппо.
- Чем я могу вам помочь? – вежливо спросил Эзерлинг.
- Сущий пустяк, - усмехнулся криппо. – Разрешите заглянуть в ваши карманы…
Так и есть, пронеслось молнией в голове Эзерлинга. Те двое, у Берлинен-университет, были контрольным мероприятием одной из сторон. Ищут оружие, болваны. Ну, ищите…
* * *
Из шифрованного сообщения: Морий-Густаву.
22 ноября 1933 год.
«…В целях успешного выполнения задания Центра считаю целесообразным продолжать разработку и осуществление операции «Синтез». При этом настаиваю на дальнейшем объединении усилий НСДАП и КПГ. Прошу Центр дать добро на организацию и проведение следующих мероприятий: совместные митинги, пикеты, демонстрации обоих политических движений; подготовку через вверенную мне агентурную сеть широкомасштабной компании в партийной и бульварной прессе в целях популяризации единства идей НСДАП и КПГ. Особенно, это важно в перспективе будущих выборов в рейхстаг…»
Из шифрованного сообщения: Густав-Морию.
24 ноября 1933 год.
«…Центр одобряет ваши действия ввиду усиливающегося влияния национал-социалистической партии в Германии. Для успешного выполнения задания вам надлежит вступить в оперативный контакт с источником «Рамсес»…»
* * *
У него деловито обшарил карманы этот тип в штатском. Полицейские в форме (дубинки они держали в чехлах) молча присутствовали при сём. Старший из них, вахмистр, с усами как у живущего в Голландии изгнанного Вильгельма Гоггенцоллерна, виновато опустил глаза. Молодой с оттопыренными губами и блудливым взглядом нехорошо усмехался. По-видимому, «грек»…
- На этот раз вы свободны, - штатский был изысканно любезен. – Но только на этот…
- Спасибо, вы очень любезны, - произнёс Эзерлинг.
Он бросил взгляд перед собой. В пустоту, в пространство. Стоящая немного в стороне девушка с голубыми глазами улыбнулась ему. Глядя в удаляющиеся темно-синие полицейские спины и черно-красные шлемы, он ощутил тоску и одиночество. Там, в советском Центре ему верили. Но здесь… В рейхе, что был святая-святых для него, его исстрадавшегося сердца, он рад был ощутить хотя бы крупицу веры. Правда, в следующее мгновение он пришёл к иному выводу. Рассекая толпу надвое к нему спешили штурмовики СА в коричневых кепи и шинелях, с алыми нарукавными повязками со свастикой в белом круге. Их возглавлял высокий и бравый вояка Герман Геринг.
- Кто смеет нарушать закон о не прикосновении личности? – грозно округлив глаза, рявкнул он на опешивших слуг закона. – Или мы живём в ужасающем безвластии, инспектор? Буква закона для вас ничто?
- Кто вы такой? – криппо оробел, но позиций своих не сдавал. И это понятно: в спину ему незримо дышали его хозяева с Александерплатц, которым Эзерлинг, НСДАП и КПГ были во где… – Ваше удостоверение личности…
- Эта свинья ещё что-то хрюкает! – раздался зычный оклик из толпы. – Эй, коричневые ребята! Бейте эту мразь!
Штурмовики, мрачно засопев, сдвинулись ещё плотнее. Руки шуцманов поползли к кобурам. Уже было не до дубинок – нравы в те времена были, известное дело, какими… Из темно-сине-черных полицейских «шпалер» с шишаками шлемов донеслась пронзительная трель свистка. Строй изломался посередине. Группа шуцманов, раздвигая толпу плечами, тесно сцепляя меж собой локти, ползла к месту намечающейся потасовки.
Её ещё можно избежать , пронеслось у него в голове.
- Благодарю вас, герр депутат, - вежливо парировал Эзерлинг. – Ничего унизительного не произошло. Эти господа просто выполняли свой долг. Не так ли инспектор?
- Верно, - осклабился криппо. Он смерил Эзерлинга негодующим взором. – К этому господину у нас нет никаких претензий. Мы удаляемся… - он взмахнул рукой, давая понять, что в подкреплении не нуждается.
После того, как толпа рассеялась, а ряды темно-синих людей с карабинами, пистолетами и увесистыми дубинками на ремешках, построившись в четкие колонны, удалились по ревирам и казармам, он почувствовал её взгляд. Он вспомнил, как зачарованная, эта юная валькирия поднимала правую руку и её губы шептали заветные слова: «Хайль! Зиг хайль!» Это было в конце, когда молодой оратор и гауляйтер НСДПА по Германии (Gaue) обратился к митингу с получасовой речью. Звали его Адольф Гитлер. Своё обращение он закончил словами: «Германия, проснись!»
- …Какое свинство, мой друг, - рейхсредер Геринг, взяв его под руку, отвёл в сторону. – Не знать меня в лицо! Моими плакатами с огромными цветными фото был оклеен весь Берлин! Да что там Берлин – вся Германия! Свинство…
- Согласен, свинство, - удачливо поддакнул ему Эзерлинг.
- Я и говорю, что свинство, - Геринг одобрительно улыбнулся. Он заметно снизил тон. Потрепал Эзерлинга по плечу. – Герр Августо Де Багера? Друг Германии из далекой Португалии, если я не ошибаюсь? Ведь так?
- Да, вы не ошибаетесь, герр рейхсредер, - Эзерлингу второй раз в жизни пришлось сыграть искреннее смущение. Он залился румянцем, как чистая, непорочная девушка, испытавшая первый поцелуй. – Мы уже были представлены, герр Геринг?
- Ну зачем же скромничать, мой друг? – здоровенные лапищи Геринга легли на плечи. – Вы, помниться, брали у меня интервью о Пивном путче в Баварии. Свой очерк в прошлом номере газеты «Либерасьон» вы посвятили этой теме. Если мне не изменяет память он назывался…
- …он назывался «Кто вы, истинные друзья Германии?» - из коричневой толпы штурмовиков и людей, активистов НСДАП в нарукавных повязках со знаком солнцевращения, выступил низенький щуплый человек в потёртом кожаном реглане. У него был выступающий подбородок, чёрные взлохмаченные волосы и блестящие чёрные глаза. – У очерка был также подзаголовок: «Вы! Лживые «слуги народа», социал-демократы или социал-предатели! Час вашего разоблачения близок!».
Лес рук взметнулся по толпе стоящих нацистов. «Хайль нашему герою!» раздалось из скопления «коричневых ребят». – Мы сломим шею нашим врагам! Зиг хайль!»
- Это доктор Геббельс, - Геринг учтиво подвёл «Августо Де Багера» к своему другу и соратнику. – Это секретарь пресс-бюро нашей партии. И гауляйтер Берлина. Прошу вас по всем вопросам, связанным с информацией, обращаться непосредственно к нему. Итак, я доволен, что Матерь-Валгалла свела нас воедино, - улыбнулся он тонкими, аристократическими губами на прощание. – Мы ещё увидимся, мой друг!
…Часть толпы с обоих митингов, что не желала рассасываться, хлынула в пивную «У Густава». Эзерлинг и Геббельс пошли вместе. «…У нас намечается схватка с коммунистами, - горячо зашептал Иозеф, округляя и без того круглые, как спелые вишни, глаза. – Они собираются преподать нам урок! Им не терпится доказать примат классовой борьбы над интересами нации. Как вам это нравится, герр Де Багера?» «Просто Эрих, - отшучиваясь, проговорил Эзерлинг. – Августо Де Багера всего лишь… ум… гм… псевдоним. У журналистов, доктор, знаете ли… ум… гм… тоже есть привычка шифровать себя. Так что насчёт классовой борьбы?» «О, да! – воскликнул Геббельс. Его широкий, но скошенный лоб прорезала загадочная складка. – Они призывают не просто к борьбе между классами, но к её обострению! Вы представляете, мой друг! Так говорил Сталин, так говорят Пик с Тельманом. Кстати, кое-кто из ветеранов нашего движения сиживал с Тельманом в одних окопах. Во время Великой войны. Не всё так просто, Эрих…» «Не все так просто, - согласился Эзерлинг. – У многих ваших штурмовиков есть подружки-еврейки. Кое-кто из коричневых ребят даже охраняет еврейские магазины и банки. За приличествующую мзду, конечно. Всё не так просто…» «О, вы шутник, - засмеялся Геббельс, показывая жёлтые, лошадиные зубы. – Конечно, величайшей глупостью было бы отрицать, что у отдельных членов нашего великого движения нет своих интересов в еврейском мире. Особенно, когда речь идёт о финансах. Но, я подчёркиваю, что это до поры и до времени! Как только мы возьмём власть…» Тут он поперхнулся от возбуждения. Чуть поодаль (Эзерлинг «сфотографировал» её чуть раньше) шествовала та самая девица. Она, глупышка, не боялась потонуть в сизом табачном дыму. Интересы движения её привлекали куда больше женских шпилек, шёлковых чулок и других предметов интимного аксессуара.
На собрании в пивной присутствовал разнообразный люд. На простых рабочих спецовках и кожаных, потёртых и сравнительно новых куртках, у многих из заполнивших уютный зал людей были красные повязки с серпом и молотом или чёрные свастики в белой окружности. Шумно обсуждался еврейский вопрос (почему во время кризиса и оккупации «лягушатниками» Рейнской области выжили зачастую «обрезанные» фирмы, магазины и банки?), клеймили и громили (пока словесно!) проклятых иностранцев, которым следовало убраться за пределы милой Германии и не забирать работу у простых германцев. Более всех досталось оккупантам-пуалю, которые мутили чистые воды великого Рейна. Реквизировали (уже не в счёт репарациям!) всё что ни попадя, включая станки, кровельное железо с крыш и автомобильные покрышки. Бросали в тюрьмы, а то и расстреливали всякого, кто смел «гавкать» не по ихнему. По этому вопросу, который включал в себя требования пересмотреть условия Версальского мира, были единодушны все: коммунисты и национал-социалисты. По вопросу о расширении жизненного пространства (Адольф Гитлер говорил о том, что Германии катастрофически не хватает ресурсов и колоний), начались кривотолки. Вскоре они переросли в откровенную потасовку. Нацист схватил коммуниста за грудки. Коммунист с треском оторвал лацканы у нациста. Замелькали кулаки… В самый разгар драки (до ножей и вилок как всегда не дошло) в пивную вошли полицейские. Сияя лакированными, как чёрное зеркало, голенищами и козырьками своих шлемов они высказали пожелание остаться и следить за порядком. Как сказал старший из них, «…во избежании разного рода последствий, которые всегда могут возникнуть». Никто не возражал. Все были настолько уверены, что в зале находятся провокаторы и агенты в штатском, что и не думали противоречить представителям закона. Иные ораторы делали главный упор на всемерное развитие классовой борьбы. Она виделась им главным стержнем в общественной жизни. Они не подозревали, что этот меч, подымаемый ими пока только словесно, неизбежным образом готов был обратить своё отточенное лезвие против них. Подобно ножу гильотины, которому всё равно чьи головы рубить – а срубил он их, помнится, немало, подумал Эзерлинг…
Он чуть было не утонул в этом потоке взаимного словоблудия. Геббельс сжимал его за локоть всё крепче и крепче. Как спасатель в бурную погоду, помогая малоопытному пловцу. Это вселяло в сердце Эзерлинга незнакомое ему до сих пор (в окружении наци) чувство всесторонней поддержки. Такое испытываешь от незнакомого человека, не представляющего истинные цели того, кому он помогает. Геббельс, жестикулируя, выкрикивал свои ремарки. Поминутно он прикладывался к высокой фарфоровой кружке с пенистым пивом, что была изукрашена пейзажами. Скорее всего, «Колченогий», как окрестил его Эзерлинг, был тайным агентом одной из сторон. Обычно провокаторы такие и бывают: не в меру велеречивы или молчаливы, когда ситуация того не требует. Ишь, как схватился этот щуплый хромоножка за мой буй. Надо будет осторожно забросить ему другой.
- Вы слушайте, слушайте… - инструктировал он Эзерлинга. – Слушайте, но не старайтесь вникнуть в суть отдельно взятого, незнакомого вам явления. Боже упаси, как говорят эти русские, - Геббельс захохотал, - запоминать отдельные высказывания. Пытаться цитировать их по памяти как Библию. Молитву господа нашего. Сотворить хоть какую-нибудь, мало-мальски доступную гармонию из всего сказанного не получится! Ни самим ораторам, ни тем, кто добротно готовил их выступления. Тот, кто помогает им сейчас так бодро витийствовать на волнах речи, - улыбнулся Геббельс.
Эзерлингу показалось, что сделал он это нарочно, чтобы впустить незнакомца в свою прозрачную душу. Глаза у доктора Иозефа оказались в улыбке необыкновенно мягкие, даже бархатные. И ещё: Эзерлинг уловил потаённым внутренним зрением, что его собеседник часто общается с русскими или выходцами из России. Интонации и обороты речи выдавали этого маленького, колченогого человечка с головой. Догадка так и обожгла его душу. Что если… Но нет, не стоит ускорять события.
- …Чтобы понять смысл происходящего на подмостках этого хорошо отрепетированного представления, - продолжал Геббельс с нарастающим возбуждением, - вам необходимо будет заглянуть на самое что ни на есть дно. В самую подноготную их души, что организовала души каждого из сидящих здесь людей. Внимающим с видимым пониманием данной абракадабре.
- Вы не верите своим же ораторам? – у Эзерлинга нашло затмение на глаза. Весь мир после этого осветился по новому. – Своим собратьям? Единомышленникам…
- Не надо таких громких слов, дружище! – герр Геббельс потрепал его по плечу. – Выпейте-ка лучше пива. Отменное, признаюсь… Вот видите, этот наци, призывающий к новой «хрустальной ночи», искренне уверен, что делает благо. Как и тот, что призывает отвратить свой взор от простого еврейского обывателя. Заняться всерьёз крупным еврейским капиталом. Кстати, такого же мнения Адольф… - с необыкновенным жаром указал он на белобрысого малого в синей рабочей спецовке и потёртоё кожаной фуражке. – Он мнит себя богочеловеком… Эдаким Одином! Однако он глуп, - усмехнулся герр доктор своими лошадиными зубами. – Глуп как тетерев. Он, как и его оппонент, спорят о химерах под прицелом опытного охотника. Тот уже загнал обоих в силки. Искусно сплетённые, хорошо расставленные сети. В них можно жить. Растить детей и даже любить. Чувствовать себя в относительной безопасности. Но это лишь кажущийся обман. Душевный блеф…
- У силков, должно быть, есть имя, - через силу сказал Эзерлинг. Он чувствовал, как Геббельс забирается ему в душу. Проникает в её живительный источник, забирая из него всё живое.
- Конечно! Это сама жизнь…
Вот как, подумал Эзерлинг. Вернее, даже так, а не иначе. Это уже совсем по-русски, герр Геббельс.
- Вы, наверняка зачитываетесь русской классикой, - помог он доктору. – Достоевский, «Братья…» … Как звали этих братьев, не припомните?
- Ка-р-р-рамазоф-ф-ф! – отшутился Геббельс. Но глаза у него были серьёзные. – «Братья Карамазовы», так называется этот великий роман. Этого великого русского. … Теодора как есть… Фёдора Достоевского. Я был покорён его гением. С самого детства, в Рейдте, в нашем фамильном домике, я зачитывался его произведениями. «Преступление и наказание»! Какой порыв души! Какая глубина мысли! Каморка, в которой ютился этот… Раскольникоф-ф-ф… по своим размерам – гроб. Но на его перстне – глобус! С точки зрения добропорядочного германского буржуа, его бунт против общества достоин порицания. Но! Отбросим призрачные химеры. Присвоив богатства этой убогой старухи, этот русский нигилист не отдаёт их ни своей сестре, ни своей матери. Пожертвовал несчастной проститутке! Вот, - Геббельс почти вынул глаза из орбит, - вот это поступок, герр… о, простите, Эрих! «Тварь ли я дрожащая или имею какое право?» Безусловно, этот Раскольников не тварь. Совершивший преступление во имя такого блага не может быть тварью. Протянувший руку помощи ближнему своему не может быть тварью. Сказавший толпе иудейских фарисеев: «Кто без греха, пусть бросит в меня камень!» Этот поступок…
Ну, это ты загнул, подумал Эзерлинг. Про поступок…
- Естественный отбор! – Геббельс сунул свой продолговатый нос в пенистую кружку. – Он совершил естественный отбор! Как Наш Спаситель. Вы согласны, Эрих? Помните: «Кто не со мной, тот против нас»? Лишние должны уйти с нашей планеты. На этой тверди нет места человекообезьянам. Пришла эра Арийских Богов. Золотой век, мой друг! Нам с вами предстоит осчастливить нацию…
- У этой старухи, мне помнится, была работница, - Эзерлинг флегматично притронулся к своей кружке. – В пылу своего деяния Раскольников убил и её.
- Издержки, - улыбнулся Геббельс. – Какое великое начинание не обходится без них? Положа руку на сердце, вы тоже так думаете. Ведь так, мой друг?
Издержки… Положа руку на сердце… Опять он выдаёт мне своего «русского». У него есть куратор в ИНО ОГПУ? Или – в Европейской секции Коминтерна? Или… Неужели «Колченогий» является сотрудником секретариата ЦК ВКП (б)? У Сталина под этой вывеской замаскирована целая разведслужба, о которой знают лишь единицы.
- О, да! – Эзерлинг осторожно коснулся щепотью левой мочки уха. – Раскольников подобен египетскому фараону. Имя которому, если мне не изменяет память…
Геббельс звонко щёлкнул ногтём по фарфоровой кружке.
- Эрих! Я думаю, что мы поняли друг-друга, - он почесал кончик носа. Глаза его заметно потеплели. – Не стоит уточнять имя. Поступим так. Вы придёте в пятницу на будущей неделе в Спорт-Паллас. Ровно в 16-00. Там мы продолжим то, что начали здесь. Под этими романтичными сводами.
Когда Эрих покинул собрание вместе с присутствующими было далеко за полночь. Редкие прохожие отражались в лучах фонарных столбов, что протянулись чёткими рядами по Унтер дер Линден. Впереди шла та самая девушка в котиковом пальто. В кожаноё шляпке с тетеревиным пёрышком. Она звонко топала каблучками. В руках она сжимала сумочку из египетской соломки. Не бедная девушка, подумал Эзерлинг. Интересно, эта фройлен – подстава? Или имя её – моя судьба? Явно напрашивается на знакомство.
Они прошли мимо советского полпредства. За высокой вычурной оградой с тяжёлым красным знаменем с серпом и молотом (по обеим сторонам располагались полосатые будки с шуцманами) высилось здоровенное здание, отделанное белой, серой и синей плиткой. В некоторых окнах горел свет.
- Фройлен позволит проводить себя? – наконец обратился к ней Эзерлинг.
Девушка остановилась. Став в пол оборота на тротуаре, она стала дожидаться, когда к ней подойдут. В напряжённом воображении «Августо Де Багера» тут же возникла целая серия картинок: в тускло меблированном помещении на Александерплатц суровые господа из иностранного реферата показывают ей фото с его физиономией. Подробнейшим образом рассказывают, что он ест и пьёт, где предпочитает гулять и бывать по репортёрским делам. Инструктируют, как лучше завязать знакомство. Само собой, не обходят стороной вопрос о женских пристрастиях объекта. «…Предпочитает женщин стройных и высоких, как вы, милая фройлен. К тому же умных, не распущенных…»
- Да, мой господин, - сказал она как бы после лёгкого размышления. – Улицы Берлина не так пустынны.
- О, да! – подхватил ноту в разговоре Эзерлинг. – Может встретиться всякая шваль.
Он решительно взял её под локоть. Она ослабленно поддалась ему. Надо же, пронеслось в голове у Эзерлинга, они и это предусмотрели. Мерзавцы эдакие. Ему не составило труда разговорить девушку. Звали «юную валькирию» Лотта Айсбах. Была она родом из Саарсбрюка, что счастливо расположился на границе с Францией, соседствуя с Эльзасом и Лотарингией. В сентябре 33-го приехала в Берлин. Покинула отчий дом. Мать, почтенная и уважаемая женщина, владелица (после смерти супруга) мелочной лавки, была против. Недаром о испорченности нравов в больших городах ходят слухи. В домах у аристократов непорочных девушек-горничных обманным образом влюбляют в себя пропитанные кокаином юнцы. Обрюхатив, непременно бросают. С вещами, посреди мощёной улицы. Оттуда два пути – либо домой, либо на панель. Хорошо, если «такой милый» не заразен сифилисом. Тогда через кровь заразит и дитя.
- Я была служанкой в одном богатом доме, - запинаясь от смущения, рассказывала Лотта. Она прикусывала нижнюю коралловую губу. – Мне клялся в любви и верности сам хозяин. Но я не уступила ему, мой господин. Я хорошо помню завет матери: всегда и во всем согласовывать свои действия с разумом и верой в Бога.
- Фройлен католичка? – живо поинтересовался ушлый журналист. Он ожил и заворочался в сложной, многослойной душе Эзерлинга.
- О, да, - кивнула чудная головка в шляпке.
- А вы немногословны, дитя моё, - на этот раз в Эзерлинге ожил приходской священник. Он не давал ему покоя с самого детства. – Одним словом, не типичны для представителя среднего класса. Сейчас в моде «ультрамарин». Как в одежде, так и в отношениях. Словоохотливость нынче в цене. Особенно среди дам. Очаровательных, как вы, милая фройлен.
- Мне тоже самое говорил прежний хозяин, - улыбнулась Лотта. – Барон Людвиг фон… Впрочем, нет. Нет, мой господин! Вы не подумайте – никакая я не трусиха. Просто не хочу сплетничать. Это тяжкий грех. Пред Богом и пред людьми.
- Не сплетничайте, - улыбнулся в свою очередь Эзерлинг. Теперь смутные, глубинные образы выпустили его душу из своих цепких объятий. В нём говорил он сам. – Так чем же закончилась эта история с неудавшимся соблазнением? Надеюсь, я не слишком бесцеремонен, милая фройлен?
- О, нет! – с живостью замахала руками девушка. – Что вы, мой господин! Нисколько… Так вот, я рассказываю вам по порядку. Старый барон предложил мне руку и сердце. Сказал, что я похожа на его первую любовь. Но я осталась непреступна. Сослалась на обстоятельство, которое выручает: дескать дома, в Саарсбрюке, остался мой жених. Мы помолвлены и через год будем обвенчаны. Он оставил меня в покое. Но мои злоключения не кончились. Оказывается, - девушка расхохоталась, - старый барон посвятил мне тетрадь стихов, которые нашла в секретере жена…
Эзерлинг слушал её. Это надежда Германии? Поколение, которое будет жить в новом, тысячелетнем рейхе? Хочется верить. «…По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же её – как лица человеческие; и волосы у ней – как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов. На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев её – как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну; у ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах её были жала; власть же её была – вредить людям пять месяцев. Царём над собой она имела ангела бездны; имя ему по-еврейски Аваддон, а по гречески Аполлион».
- …сейчас я служу у господина Менцеля, в зеленной лавке, - сказала Лотта. – Продавщицей. Он хороший господин, хоть и еврей. Платит достаточно. Тридцать марок в неделю.
- Это не так много, - с видимым сожалением заметил Эзерлинг. – Евреи невероятно скупы. В скупости своей они опережают любого бюргера.
- Вы так думаете? – спросила девушка. – В Саарсбрюке евреи достаточно щедры…
Договорить она не успела. На углу Курфюсдесдам и Унтер ден Линден происходило ужасное и обыденное. У всё ещё битой витрины зеленной лавки шестеро штурмовиков ожесточенно пинали ногами в кованых ботинках живой, шевелящийся тюк. Широкополая чёрная шляпа лежала растоптанная и смятая, чуть поодаль. «Тюк », закрывши лицо окровавленными руками, глухо рыдал. «Коричневых ребят» это только веселило. Обмениваясь замечаниями, они принялись бить по нему с разбегу. Как по футбольному мячу. Напрягши спинной нерв в области копчика (так учили в разведшколе расслабляться в минуты опасности), Эзерлинг ослабил зрительные нервы. Теперь он видел перед собой лишь хрустальную пустоту. Она была заполнена миллиардами (или мириадами?) блесток. Они двигались как живые субстанции. Ничего не происходит, потому что Бог это контроль…
- Какой ужас, - прошептала девушка сквозь коралловые губки. - Надо вызвать полицию…
Она было рванулась из рук. Он удержал её. Больше силой воли, чем силой мышц.
- Не стоит, фройлен, - сказал он с известной долей сухости. – Это не наша забота. Каждому своё, как говорили древние. Такие же слова, я надеюсь, будут начертаны на арках ворот исправительных учреждений нашего рейха. Великой Германии, чёрт возьми! Хайль…
- Хайль! – ручка Лотты в кожаной перчатке «чулком» стремительно взметнулась. – Простите, мой господин. Я была не права…
* * *
На будущей неделе он побывал в Спорт Паллас. Будучи нацистом по убеждениям, его хозяин предоставил этот современный дворец спорта для проведения митинга. Выстроенное в современном, модерническом стиле, из стекла и бетона, облицованное кроваво-красной гранитной плиткой «бычья кровь», оно светилось снаружи и изнутри множеством огней. Напоминает плывущий среди айсбергов лайнер. «Титаник», ненароком взбрело в голову.
В больших, целиком остеклённых витражах колыхались тёмными сгустками большие человеческие массы. Над самым входом, украшенным синевато-золотистыми неоновыми трубками, развивались два партийных стяга из алого шёлка. Стояли фанерные щиты в человеческий рост. На них горели, составленные из лампочек, призывные лозунги: «Зайди к нам! Ты узнаешь о всемирном заговоре масон и евреев», «Думай о своём будущем и ты окажешься с нами – в рядах СА!», «Национал-социалистическая рабочая партия призывает тебя», «Откликнись! Нам нужны крепкие молодые люди – патриоты Великой Германии!» И, конечно: «Германия, проснись!» Молодые и совсем юные нацисты-подростки, в коричневых рубашках и нарукавных повязках сновали перед входом в гуще проходящих. Совали в руки листовки. Тут же стояли фанерные ящики «кассы взаимопомощи». У ступенек застыли люди в чёрной форме с руническими молниями в петлицах. Они осматривали всех входящих цепким, колючим взглядом. На противоположной стороне улицы с мерно движущимися лакированными авто, грузовичками и автобусами, сиял разноцветными огнями вечерний Берлин.
- Герр Де Багера! – к Эзерлингу устремился незнакомый человек. Он отстранил рукой «чёрного». Провёл журналиста вовнутрь. – Меня предупредил герр Доктор.
- Очень признателен, - улыбнулся Эзерлинг. – Куда я попал, мой господин? Мне необходимо написать репортаж. Телеграфировать его срочно – через час…
- Не беспокойтесь, герр Де Багера, - улыбнулся встречавший. Это был крепкий, но плотный человек. Глаза его были голубые, а волосы белокурые. С пшеничным отливом. Он был облачён в полуспортивный костюм песочного шевиота, клетчатые гольфы и альпийские башмаки с шипами. В лацкане его короткого пиджака красовался красно-золотой значок с крошечной свастикой. – Вы всё успеете. Вас отвезут машиной на телеграф. Это я вам гарантирую, мой друг. Позвольте представиться: активист бюро НСДАП из Мюнхена. Август Беннеке! Проклятые буржуазные традиции…
- Просто Августо, - пожал ему руку Эрих. – Кстати, обращаясь ко мне, вы можете не говорить «господин». Приставка «де» в Португалии и Латинской Америке означает именно это.
В самом зале было полно народа в униформе горчичного цвета. Она состояла из бридж, рубашки с нагрудными карманами и круглой кепи с пятиконечной почти большевистской звездой. Он в шутку назвал её «пентаграммой». У некоторых на отворотах были дубовые листья, что символизировало старую кайзеровскую власть. Эта эмблема указывала на командирские посты, занимаемые этими людьми в недавно разросшейся, прежде такой маленькой и незаметной партии. На кроваво-красных, облицованных гранитом стенах помимо современной живописи с кубами и треугольниками, «летающими глазами» и серыми, плоскими лицами, лишёнными какой бы то ни было индивидуальности, висели полотна национал-социалистических художников. Они изображали стройные коричневые колонны на митингах и собраниях. Облик запечатленных на них людей поражал смотрящего своей циклопичностью, отсутствием теней на лицах и на окружающей их обстановке, обилием солнечного света. Казалось, он изливался не только от неба, но и от земли.
- Полицию вы здесь не увидите, мой друг, - Беннеке предупредительно дёрнул его за рукав. – Старика Гинденбурга всё больше начинают интересовать наши бравые парни. Наш фюрер…
Ладно, подумал Эзерлинг. Посмотрим на что они способны, когда собираются вместе в этом остеклённом, цементно-арматурном кубе. Замкнутом пространстве. Чувство стадности пробуждает во всём человечестве и отдельных его представителях все самые скрытые пороки. Поднимает на поверхность человеческого восприятия все низменные и дурные качества человеческой души. Толпа вообще по природе своей катастрофично уязвима. Надо только уметь рассмотреть эти невидимые, до поры до времени скрытые язвы. «…И вышли из храма семь Ангелов, имеющие семь язв, облечённые в чистую и светлую льняную одежду и опоясанные по персям золотыми поясами. Одно из четырёх животных дало семи Ангелам семь золотых чаш, наполненных гневом Бога, живущего во веки веков…»
К Беннеке из толпы штурмовиков вышел незнакомый человек. На нём был глухо застёгнутый коричневый мундир с золотой оливковой ветвью в петлицах. Его фигура была плотной, но крепко сбитой. Ступал он косолапо, хотя неповоротливым назвать его было затруднительно.
- Охранные отряды были созданы недавно, - рассказывал тем временем Беннеке. – Тех, что видели у входа? Их функция – отвечать за безопасность проведения наших митингов и шествий. Это своего рода полиция партии. Пока что их число невелико, но мы продолжаем его увеличивать. Участившиеся нападения на нашего фюрера и гауляйтеров нас обязывают…
- Борман, - незнакомец протянул Эзерлингу свою плотную руку.
…Борман вложил в неё пухлую, но сильную руку. Он пожал её, аккуратно пробуя свою силу, а также силу своего возможного противника.
- Вы в первые на подобных мероприятиях, проводимых нашим движением? – спросил он.
- Да, это так – я здесь первый раз и надеюсь не в последний, - усмехнулся Эзерлинг. Тут же он почувствовал, как рука Бормана заметно ослабла. Это успокоило его. – Ваша наблюдательность, герр Борман, вас не подвела.
- Партайгенноссе Борман, - поправил его собеседник. Его крупное, плотное мясистое лицо на какое-то время покраснело, а глаза сделались необычайно живыми. – У нас так принято обращаться к единомышленникам, товарищам по борьбе. Наша партия – не Уайт холл и не Уолт стрит! Августо! Мы не воротилы финансового капитала, черпаемого иудейскими ростовщиками из касс Европы.
- Хайль! – это Беннеке выбросил свою левую руку в партийном приветствии.
Борман лениво отмахнулся своей – короткой, полной, но неимоверно сильной лапищей. Его тёмные, неопределённого рисунка глаза заметно посветлели. Эзерлинг с любопытством разглядывал его крохотный шрам над левой бровью. По одним данным, партайгенноссе получил его в уличных схватках с продажной Веймарской полицией, по другим – с коммунистами, которых та же полиция лупила на равных с нацистами. Всё это было в начале 20-х на мюнхенских площадях. Впрочем, в 1920-м герра Бормана ещё не доводилось видеть никому. В милом фатерлянде. Он застрял на фронтах Великой войны. А именно: в Прибалтике. Там, по сведениям ВЧК-ОГПУ-НКВД формировался добровольческий Железный корпус генерала фон дер Гольца. Понятное дело, чтобы воевать с красными латышами и эстонцами. Вся эта затея обернулась боком для германских волонтёров. Окрепнув, медлительные эстонские и латышские парни, не пожелавшие принять Советскую власть, быстренько разоружили корпус. Пушки, бронеавтомобили, пулемёты, запасы летнего и зимнего обмундирования – всё перешло в арсеналы формирующихся национальных сил. Германцы же, не получив обещанной земли и получив коленом под зад, убрались в свою разорённую контрибуциями Германию.
Бормана на минуту отвлекли. Улыбнувшись, он оставил их. В это короткое мгновение Беннеке успел шепнуть:
- Будьте с ним осторожнее, мой друг. Постарайтесь завоевать его безграничное доверие. Карьера для вас будет обеспечена…
- В самом деле? – Эзерлинг изобразил на лице неуверенное любопытство.
- Признаться, я шучу только по праздникам. И то – в большом подпитии.
- Признание облегчает участь, - невинно вытаращил глаза Эзерлинг.
Они оба рассмеялись. В это время Борман, стоявший под руку с молодым хлыщем с голубыми навыкат глазами, с зачёсанными назад волосами и красно-золотым партийным значком в лацкане модного костюма, сшитого по талии, подмигнул им обоим. Как будто, давая понять – я всё слышу. Хотя по мраморному холлу сновали взад-вперёд коричневые штурмовики, какие-то барышни в пёстрых тирольских платьях с кружевами и передниками, юнцы с барабанами, Эзерлинг ощутил прилив некой волны. Его левое ухо очистилось от шума. В него ворвался тугой, оглушающий свист.
Эзерлинг вошёл в зал. Эта полукруглая чаша с рядами дубовых стульев, сходившихся, как в амфитеатре, с дорожками-спусками, покрытыми мягким ковриком, была освещена юпитерами. Всюду маячили люди с фотоаппаратами и кинокамерами. Трибуна в центре из орехового дерева была задрапирована ярко-красным полотнищем с буддийской свастикой. Она была увенчана созвездием из микрофонов в стальных оболочках. Стены, облицованные коричнево-серой гранитной плиткой, с обоих сторон были покрыты старым кайзеровским штандартом из красно-чёрного шёлка, с чёрно-белым крестом, что был точной копией Железного креста, а также национал-социалистическим со свастикой.
Внезапно он увидел Вебера. Тот стоял у одной из глиняных, с длиннющим горлышком ваз с претензией на тибетский стиль. При этом беседовал с уже знакомым грузным человеком. Его звали Эрнст Рем. У него в бардовых петлицах была золотом вышита эмблема пальмовых листьев в окружении лаврового венка. Венок как у покойника, машинально подумал Эзерлинг. Он на мгновение подумал о том, почему здесь оказался Вебер. Значит у него есть свои знакомые в НСДАП? Не без отвращения Эрих наблюдал за попытками жирного «коричневого капитана» хватать за руку члена КПГ. Поглаживать одну из них. Голова Рэма ушла в толстые плечи. Лицо было рыхлое и серое, так как носило следы нездоровой ночной жизни. Водянисто-серые выпуклые глаза были скрыты дряблыми, припухшими веками. Было известно, что герой Великой войны, а также военный советник при президенте Боливии (во время мексикано-боливийского конфликта) отличался разборчивостью в связях с мальчиками. Особенно, спортивными и симпатичными юношами из хороших семей, что в последнее время захлестнули ряды штурмовых отрядов. Родители оных били тревогу. Многие из них писали жалобы в полицай-президиум, а также на имя гауляйтера ячейки НСДАП Берлина, коим был по совместительству Иозеф Геббельс, он же, как известно - ф а р а о н…
Уперев в коричневые бока жирные руки, он, не переставая морщиться, что-то доказывал Веберу. Время от времени щетина подстриженных усиков раздвигалась – капитан СА ослепительно блистал двумя искусственными зубами. Один из них был из золота, другой сверкал серебром.
Тут прогремели фанфары. Проходы между рядами уже заняли штурмовики с вымпелами районных отделений НСДАП Берлина, Гамбурга, Мюнхена, а также других городов. Громко топая начищенными сапогами, эти юноши замерли по стойке смирно с вознесёнными кверху знаменами и головами. Их выправке мог бы позавидовать любой военный кайзеровского рейхсвера. Идущие за ними подростки в форме НСДАП вскинули серебренные горны. Забили в плоские чёрно-белые барабаны.
Трибуна пустовала. По рядам наци пронёсся нездоровый ропот. А капитан СА Рэм продолжал мирно беседовать с членом КПГ. Стоя у прохода с лестницей, ведущей на сцену. Рядом с Эзерлингом застрекотала портативной двух кассетной камерой Lk дама средних лет. Она тщательно снимала проход штурмовиков с вымпелами, барабанами и горнами. В передних рядах недовольно щурились на Рэма знакомые Эзерлингу лица: Геринг, Борман, Геббельс. Кроме них – высокий, с покатыми плечами брюнет в форме SS. У него был невзрачный вид, а также старомодное пенсне на носу. Он постоянно, то ли смущённо, то ли снисходительно улыбался. Как будто делал всем одолжение. Улыбался он и в сторону Рэма. Но на того это не производило должного впечатления. Лица многих из сидящих в рядах и стоящих в проходе нетерпеливо поворачивались, будто на шарнирах, назад и вперёд. Все были как заколдованы и чего-то ждали.
Геринг, налившись кровью и едва сдерживаясь, поднял было своё крепкое, дородное тело с хрустнувшего стульчика (закачался весь ряд), когда Эзерлинг сказал: «Кх-кх!». Нарочно громко. Сделал он это совершенно случайно. Но до Рэма наконец что-то дошло. Он стал багровым до складки на бычьей шее до кончиков ушей. Хлопнув Вебера по плечу, необычайно легко взбежал на сцену. Занял место за трибуной.
- Хайль! Друзья мои! – он вскинул руку.
- Хайль! – ответила ему рёвом толпа коричневых и чёрных людей.
Вскинулся лес рук. Многие из сидящих встали. У многих по щекам текли слёзы. «Проснись, Германия!» - ревел недалеко от Эзерлинга старик с пушистыми усами, с ленточкой Железного креста 2-го класса в петлице. Кричали мужчины и женщины. Над залом, вынырнув из динамиков на стенах, поплыла музыка– «Полёт валькирий» из оперы Вагнера «Кольцо Небилунгов». Дама с портативным киноаппаратом стрекотала, как стрекоза под самым ухом Эзерлинга. Её закрученные чуть ли не в спираль золотые локоны, изящная шляпка-пирожок, голубоватый кашемировый шарф излучали запах парижских духов. «Простите, милая фрау! Не могли бы вы встать чуть левей?» - обратился он к ней стонущим шепотом. Она, загадочно улыбнувшись полными, красивыми губами, лишь застрекотала объективом в его сторону. Полная дура…
- Друзья! Германцы! Я вышел к вам – распахните ваши сердца! – Рэма явно несло не туда. – Вы знаете, кто сейчас выйдет к вам. Хайль Шикльгрубер! – усмехнулся он. - Поэтому, помните, что я вам говорил и не устану повторять, товарищи! Я, братья Штрассер, братья Стенесс, а также немногие другие, кто не подпал под чары капиталистических наймитов призывают вас – к социальной революции, германцы! Только натиск вперёд! Только свержение поганой, прогнившей буржуазии…
- Довольно! Уймитесь…
Это сказал вскинувшийся опять Геринг. Он сделал движение рукой. Микрофоны разом отключились. Рэм остался обеззвученным. Он напрасно шевелил губами. Но в полном гула замкнутом пространстве его толком никто не слышал. А ряды штурмовиков в центральном широком проходе раздались. По обе стороны. Меж ними энергично шёл уже знакомый Эзерлингу оратор из Мюнхена. Адольф Гитлер был облачён в коричневую форму СА без знаков различия. На боку – штурмовой нож с «рогатой рукоятью». На ногах вместо сапог были тирольские шерстяные чулки пестрой вязи, а также тяжёлые альпийские ботинки на толстой подмётке. Он уверенно шёл вперёд, излишне выпучив бледно-голубые, насмешливые глаза. Они постепенно зажигались огнём исступления. Под верхней губой прыгала щёточка смоляных усов. На лоб ниспадала непослушная чёлка. С непропорционально-коротким туловищем и длинными ногами фюрер не выглядел красавцем. Однако весь облик его излучал решимость и энергию, что охватывали толпу. Делали её послушной, как женщину в объятиях сильного мужчины.
Отстранив Рэма от трибуны (тот, бледнея и краснея, сошёл в низ к своим единомышленникам), он коснулся щёпотью пальцев ближайшего микрофона. Его тут же включили – над залом пронеслось гудливое эхо. Дама со стрекочущей камерой подошла почти вплотную. Геринг обменялся с ней торопливым взглядом. С этого момента она больше не двигалась. Объектив без устали смотрел на оратора.
- …Германцы! Близок час Страшного суда. Заиграет в трубу пятый Ангел. И мёртвые предки придут из объятий Валгаллы. Они восстанут из праха земного! Их великий дух войдёт в наши тела подобно живительному нектару, - орал Гитлер, потрясая кулаками. – Скоро, очень скоро закончится обман жидовской плутократии! Часы движутся! Они показывают время Страшного суда! Время разоблачения одного из самых подлых мифов мировой истории – миф о власти мирового еврейства над народами Европы! Вместе с вами я жду великого часа освобождения! Великие льды уже дают трещину! Они тают под огнём арийства! Эпоха льда сменяется эпохой космического огня! Мы несём его в своих сердцах! – он затрясся, как наэлектризованный. Толпа в зале притихла. Лишь герр Розенберг, автор «Мифа ХХ века», не терпеливо заёрзал на стуле. Не хотел, видно, терять пальму первенства борьбы с мировой плутократией. – Германия, Германия превыше всего!
Царапнув щёку, к руке Эзерлинга потянулась ручка дамы с портативной камерой. В изящных пальчиках с перламутрово-розовыми ноготками была визитная карточка белого атласа. «Лени Ронненшталь, студия хроникально-документальных фильмов. Кинокомпания «ЕФА». Он с интересом воззрился на эту визитку. Затем любезно принял её из рук дамы. Медленно, сохраняя напускное достоинство, вложил в верхний карман пиджака.
Потом было факельное шествие по всему Берлину. На улицы, обсаженные липовыми деревьями, уже легла тьма. Штурмовики в коричневой форме, с наплечными рыжими ранцами, высоко неся пылающие факела, маршировали нога в ногу. Мостовая скрежетала под кованной поступью их шагов. Колонны сопровождались усиленной полицией. Но она вела себя почтительно. Впереди ехала на крыше мини-автобуса «Опель» знакомая Эзерлинга. На этот раз, склонившись к стрекотавшей камере с двумя катушками, на треноге, что была установлена на огороженную площадку на крыше авто, Лени Ронненшталь снимала проход коричневых колонн. Фюрер и его соратники шествовали в первых рядах.
А через неделю после публикации репортажа с места событий в газете «Либерасьон», а также его перепечатке со ссылкой в ряде европейских изданий, в отель «Пеликан» на лакированном лимузине заехал уже знакомый Беннеке. Он пригласил Эзерлинга в фешенебельный отел «Кайзерхоф» для встречи с одним влиятельным лицом в партии национал-социалистов. Августо Де Багера, не колеблясь, согласился.
* * *
Из дневника Иозефа Геббельса:
«Думаю о социальных проблемах. Экспрессионизм… Споры о Боге вечером в моей каморке… Вечером нет денег на ужин. Оставил официанту часы. Фантастические планы женитьбы. Разбиваются о мещанство. Политика. Демократия и коммунизм… Девки в университете… Мистика. Поиски Бога. Я в отчаянии. Анка больше не может помогать. Куда деваться?.. Анка потеряла наши деньги. Тяжёлая сцена. Поиски покоя и ясности… Я должен найти себя».
«Пасха 1920… Лихорадочное чтение. Толстой. Достоевский. Революция во мне. Россия… Красная революция в Руре. Там она спозналась с террором. Я издали восхищён. Анка меня не понимает».
Часть вторая. Советская Россия. 1940-41…
Повестку она обнаружила в почтовом ящике. Меж двух газет: «Правды» и «Известий». Два свеженьких утренних номера, ещё пахнущие типографской краской, и сплюснутая меж ними серая, неприметная бумажка. На самой вершине у которой было крупными чёрными буквами – ПОВЕСТКА. Чуть пониже, прекращаясь у большой синеватой печати с пометкой УНКГБ по Краснодарскому краю, в отпечатанный по трафарету текст, от руки вписаны её фамилия, имя, отчество, адрес (вернее, прописка её родственников), установленные для её явки (слава Богу, не с повинной!) дата и время…
Зачем ей так срочно надо было явиться к занятым, серьезным людям по указанному адресу и в указанное время – указано, понятное дело, не было…
Аня дурочкой не была. Не от рождения, не по жизни. Как и многие другие, живущие в то неспокойное, великое время, она прекрасно знала про частые визиты «ночных гостей» в серых кепках и балоньевых плащах, про алевшие внизу огоньки «чёрных Марусь», работающих на холостом ходу. Посвёркивающие из кабин цигарки ждущих водителей. Вместе со всей страной она читала стенограммы процессов над вредителями, диверсантами, врагами народа, шпионами иностранных разведок. Их имена были на слуху. О них раньше говорили с восторженным придыханием. Товарищ… Товарищ Тухачевский – победитель Колчака! Товарищ Зиновьев – любимец Ленина! Товарищ Бухарин – любимец партии! И вот… Оказалось, что никакие они теперь ни товарищи, но – служат чёрному делу социал-фашиста Троцкого, что обосновался в Латинской Америке. Кое-кто, как и Родион Малиновский, близкий к Ленину, тоже бывший товарищ , работал на царскую охранку…
В 34-м отца Анны арестовали как врага народа. Служил до того при полпредстве в Париже, помощником торгового атташе. После ареста мать всячески принуждала дочь отказаться от него. Говорила на все лады, что так нужно. Что это, наконец, воля самого отца. Но Анна была ни в какую. Мать вскоре сделала это. Вышла замуж. Укатила в Германию. А дочь отправила на Кубань. В Краснодаре жила двоюродная сестра матери. Вместе с мужем она уехала на всё лето в Крым. Так что огромная квартира из трёх меблированных комнат, с обслугой, была в полном распоряжении.
Перед отъездом Аню вызвала к себе завуч по УВР школы для детей сотрудников Наркомата иностранных дел. Она, барабаня по столу карандашом, спросила:
- Ну что, Крыжова, как нам быть с твоим вопросом? Через год выпускные, будешь поступать. Я знаю, что будешь. Могут не принять документы. Сразу тебе говорю.
- Не стоит меня стращать, Октябрина Львовна, - достаточно уверенно сказала Аня. Она сидела на стуле, поджав коленки. – Я знаю о чём вы. Только отца своего всё равно не предам. Вы бы предали?
- Дурочка, - та сняла большие очки с золотой дужкой, на золотой же цепочке. Растёрла сухую, пергаментной свежести переносицу. – И ещё раз так скажу. Кто тебя просит предавать? Кто так ставит вопрос, Крыжова? Прояви политическую смекалку. Обдумай как следует, - её колкие, подслепые глаза смотрели пронизывающе. – Если органы госбезопасности…
- Знаю! – побледнела Аня. – Всё знаю. Что зря у нас никого не арестовывают. Только он мне отец. Понятно? Пока сам мне не признается, что враг, никогда этому не поверю. Слышите, никогда!
- Значит, не любишь ты Советскую власть, - сумрачно молвила завуч. – Не любишь, девочка.
Не помня себя, Анна хлопнула дверью. Однако вечером в квартире прогремел звонок. На пороге стояла Октябрина Львовна. «…Может впустишь меня, красавица сеньора?» – с усмешкой спросила она. Сев за устланный кружевной скатертью стол в гостиной, она, ни говоря ни слова, вынула из портфеля листик бумаги. Со словами: «…Ну как, про отца надумала?», листик оказался перед глазами смущённой Ани. На нём было написано: «Поступаешь правильно. Одобряю. Поезжай на лето в Краснодар к сестре матери. Остальное – при встрече. Сейчас никаких вопросов. Если согласна, кивни». Аня кивнула…
…Они собирались друг у друга. Излюбленными компаниями. На квартирах, при запертых дверях и отключённых телефонах (знаем про секреты «подслушки»!) шептались на разные темы. При уханье напольных часов в футляре из орехового дерева, с размеренным шорохом гуляющим маятником, которое заставляло вздрагивать и прекращать потайные разговоры. Ожидая, что вот-вот появится из самого тёмного, потаённого угла высокий военный человек. Покажет в развороте небольшую красную книжицу в коверкотовой красной обложке. И – «Кончилось, братцы, ваше веселье!»
Кто у кого арестован, как кому можно помочь. Кому можно доверять, а кому не стоит. Читали и перечитывали письма оттуда. В них говорилось о голоде на селе, где крестьяне во времена великого перелома и коллективизации съели всех мышей и крыс. В лагерях, где сидели родители многих ребят, организованного неведомо кем и неведомо зачем «Антисталинского союза молодежи», будто бы сидели миллионы узников. Только за то, что посмели перечить линии генсека. За украденный с поля колхозного колосок, за произнесённое в разрез политики партии слово, за анекдот против Сталина. «…К этому ли вёл страну Советов товарищ Троцкий и товарищ Ульянов-Ленин? – вскипел Толя. – Сталин и его компания похоронили заветы наших вождей. Сгубили дело Октября. Видели фильм «Ленин в Октябре»? Там только Сталин возле Ленина и никого более. Ни Рыкова, ни Бухарина, ни даже Пятакова с Томским. А уж о Троцком я вообще молчу. Из страны его выкинули! Создателя Красной армии… Какие были люди, ребята!» «…Поганая грузинская рожа! – вторил ему Лёша, что был заместителем председателя подпольной организации. – Убить такого мало. А ведь кидали же народовольцы бомбы в царских сатрапов! Нам также надо обдумать вопрос о проведении террористических актов. Они того заслуживают. Этот жид Молотов с Кагановичем. Этот Вышинский, который был агентом царской охранки. А при Временном правительстве разыскивал товарища Ленина с Зиновьевым. Гады они…»
Всё началось с визита соседки по квартире. Людка Пономарёва в шёлковом платье и белоснежном банте позвонила ей в дверь. «…Ой, вы, девушка, новенькая! Видимо, родственницей будете тети Вали и её мужу?» Получив утвердительный ответ, она смело впорхнула в открытую дверь. И не выпорхнула до сих пор. Вскоре Анна попала на «слёт». Проводился он в старом купеческом доме на улице Коммунаров, что вблизи от Управления НКГБ. Толя Очагов, председатель, как именовала его Людка, заперся с Аней в отдельной комнате. Поговорил обстоятельно. Во время беседы девушка ловила себя на ощущении: хоть и расспрашивает за что посажен отец, но о главном умалчивает. Так оно и было. Пожимая руку, приветствуя в ней «борца со сталинской тиранией», он, проведя мизинцем по верхней губе, прошептал: «Тебе привет от Октябрины Львовны».
А через пару недель случилось то самое. Аня сидела в Центральной библиотеке и штудировала ленинские работы о большевистской печати. Ощутила лёгонький толчок в плечо. Та самая Людка. Теперь уже в платье-матроске. С развевающимися по плечам русыми волосами и озорно поблёскивающими зелёными глазами. «…Анюта, давай пройдёмся. Хочу тебя кое с кем познакомить». У трамвайной остановки стоял невысокий сухопарый человек. В фетровой шляпе, в строгом сером костюме. В руках вертел тросточку. В лице его было что-то близкое и душевное. Но Аня сразу же смекнула, что незнакомец скорее всего не советский человек, но иностранный поданный. Так и случилось.
«…Эрнест Шпигель, - улыбнулся человек. У него были водянисто-серые глаза среди частых складок хорошо промытой кожи. Они лучились непонятным сиянием. – Приехал в ваш великий страна как турист. Жить на юг Франция. Правительств Виши! Там есть много русский писатель. Бунин, Мережковский… Германия нихт! Этот страна проклят, так как в ней этот Гитлер. Шельмец…»
Расхохотавшись, обе девушки протянули ему свои крепенькие розовые ладошки.
«…Куда мы есть идти? – Шпигель пожал руку Людке. Неожиданно поцеловал руку Анны. – Я недавно смотреть ваш славный город. О, столица казаков! Это есть колоссаль!»
Они прогулялись по набережной Кубани. Пили газировку из автомата ввиде стеклянных колб. Шпигель купил по три разноцветных шарика. Подарил каждой девушке. У фотографа с аппаратом ФЭД, что дежурил от ателье, Шпигель за двадцать рублей заказал три снимка на фоне железнодорожного моста. При этом время от времени поглядывал на часы. Как показалось Ане, тянул время. Вскоре, по его знаку, девушки заняли место у железных, крашенных в голубое перил ограждения. За спиной донёсся гул приближающегося по рельсам поезда. Судя по всему это был грузовой состав. Глядя в щёлкающий фотообъектив, Аня спиной чувстовала давление, исходящее позади. Вскоре, после того как фотографии были сделаны и плёнка (за полтинник доплаты!) отдана Шпигелю, Надю как бы ненароком толкнул локтём проходящий мимо молодой человек. В парусиновой толстовке и белой кепке. С коротко остриженным затылком. Она обернулась к уходящему серой змеёй товарняку. С зачехленными платформами, на которых, как показалось, стояли часовые с винтовками.
Вечером следующего дня Шпигель сводил их в кинотеатр «Октябрьский». Шёл фильм «Трактористы» с Николаем Крючковым в главной роли. Ну, Ладынина, с её белокурыми волосами и огромными, как озерищи, глазами, понятное дело - была не в счёт… Когда цыганского вида Крючков, измазанный в машинном масле, гаркнул: «Танк это машина!», Шпигель издал вздох восхищения. Хлопнул в ладоши. Так, что близ сидящие громко зашевелились и недовольно зашикали: «Понимать же надо, товарищ! Фильм идёт…» В белому полотну экрана понеслись знаменитые танки с обрешётчатыми башнями. Они перепрыгивали через холмы. Валили гусеницами деревья. Ныряли в озёра…
Выйдя из кинотеатра, Аня также ощутила спиной знакомое давление. Расставшись с «туристом», она устроила форменный допрос подруге. Та бормотала невнятное. Шла по городскому парку. Он шёл на встречу. Толкнул её. Помидоры рассыпались… Ага, подумала Аня. С каких это пор Людка за помидорами сама на рынок ходит. У неё та же домработница, что и у нас. Тётя Дуся. Каждый день убирает квартиру. Покупки делает. Темнит что-то… Тем же вечером она обратила внимание на поведение Шпигеля. Ей показалось, что во время сеанса в правом кармане его брюк что-то зашуршало. Затем немец заёрзал на сиденье. После сеанса он купил девушкам мороженное-пломбир в вафельных стаканчиках. Но на обратном пути, косясь на проходящий трамвай, быстренько с ними попрощался и прыгнул в него на ходу. Мимо девушек протопали ногами двое моряков с развевающимися на ветру чёрно-золотыми ленточками. Но звенящий на путях трамвай был уже далеко. Тогда один из них, подмигнув Ане и Людкой, поймал такси. Куда он так торопился, подумала девушка.
Утром её разбудил звонок в дверь. Открыв её, Аня обомлела. На пороге, застенчиво улыбаясь, собственной персоной стоял… турист.
«…О, простите меня, Анья! – начал он. – Мне так неловко есть… Мы договориться с ваш очаровательный подруг о встреча. Ви понимайт меня? – он отступил на два шага назад. Постучал тросточкой в дверь Людкиной квартиры. – Но её здесь нет! Как неловко, - сказал он, почти не коверкая русскую речь. – Как мне не ловко. Я могу её подождать?»
«Да, конечно…», - кивнула она. Запустила гостя в квартиру. Заварила чай на принесённых Дусей земляничных листьях. Шпигель сновал по гостиной. Рассматривал вывешенные на стене фотографии в деревянных рамках. Особенно его заинтересовали те, где был запечатлен дядя Гриша в танкистской форме. Покачав головой и поцокав языком, Шпигель уселся за орехового дерева стол. Принялся за чай с клубничным вареньем и овсяным печеньем.
«…В России много военных, - сказал он чисто по-русски. – Очень богатая и мощная страна. Вы любите Россию, Аня?»
«Почему вы меня спрашиваете? – стрельчатые брови девушки удивлённо взметнулись. – Я советский человек. Я не могу сказать нет. Не потому что боюсь так сказать. Нет! Я люблю свою страну всем сердцем. Всей душой, если она, душа, есть на этом свете».
«О, вы говорите как философ, - изрёк Шпигель. – Признаться честно, я восхищён не только вашей страной, но и лично вами. Да, Аня. Не удивляйтесь. Хотя, может быть, вам предстоит ещё многому удивиться. В ваши молодые годы».
«…Вы шпион?» – этот вопрос Аня задала наугад.
Шпигель опустил голову. Отложил надкушенное печенье в хрустальную вазочку. Аня обомлела, ожидая чего-то ужасного. Но… Плечи немца мелко затряслись. В горле и груди у Шпигеля забулькал оглушительный хохот. Смеётся, подумала Аня с облегчением. Весело ему…
«…Шпион? Ха-ха! Чрезвычайно остроумно, фройлен, - сквозь хохот выдавил он из себя. Когда поднял глаза, они были полны слёз. Немолодое, морщинистое лицо заметно раскраснелось. - Вы знаете, что, если не вынуть штекер из телефонной розетки, нас будет слышно на телефонной станции? – он кивнул надушенной, стриженной под бобрик головой, где блестела седина, в сторону чёрного аппарата на тумбочке. – Возможно, ваши товарищи из НКГБ тоже будут слышать нас. Специально для них я говорю: нет, я не враг России. Я друг вашей страны. Вас удовлетворил мой ответ?»
«Нет, - сурово качнула головой девушка. Её белокурые локоны разметались в стороны, будто дунуло из окна. – Я не такая дурочка как это может показаться».
«Что ж, - заметил турист. – Это несколько меняет дело. Впрочем, о самом деле. Приступим, как говорят у вас, в России, - он вынул из плоского, коричневой кожи портмоне фотографию. Осторожно придвинул её к Ане: – Взгляните, фройлен. Вам будет интересно».
Никакая я вам ни фройлен, хотела было произнести Аня. Но взгляд её будто сам по себе обратился на стол. И… Перед глазами поплыли знакомые лица. Отец и мать, одетые по европейской моде (он в длинном костюме и примятой посредине фетровой шляпе, она в шляпке-«пирожок», в открытом платье с кружевным ридикюлем) на фоне взметнувшейся до небес Эйфелевой башни. Шпигель повернул фото тыльной стороной. Рукой отца было написано: «Наша жизнь протекает бесконечно. Этот железный Сфинкс, что смотрит нам в затылок, всего лишь подтверждение тому». И подпись: «Кр» с характерной для отца завитушкой. Дата: 11 марта, 1935 год. Всемирная торговая выставка в Париже.
«Откуда она у вас? – хриплым, чужим голосом спросила девушка. - Немедленно отвечайте. Иначе…», - она метнула негодующий взор к чёрному телефонному аппарату.
«Вам не следует туда звонить, - с улыбкой посмотрел сквозь неё Шпигель. От этой улыбки у неё по спине пробежал холодок и затряслись мелкой дрожью коленки. – Вы понимаете, о чём я? Нет, не понимаете, милое дитя. Ваше присутствие на собраниях одной подпольной организации уже давно фиксируется органами НКГБ. С нашей подачи, разумеется. Вы там… - снова улыбнулся он, но уже помягче, - выполняете одно задание. Пока это так, вас никто не тронет. Если же вы станете делать глупости, Аня, никто, даже я, ваш покорный слуга, не сможет вам помочь. Статья УК РСФСР 58-10, если не ошибаюсь, за контрреволюционную деятельность, вам обеспечена».
Они некоторое время сидели друг против друга в тишине. Было слышно как за окном звенит трамвай, гремят железом ворота продсклада, откуда выезжала грузовая ВАЗ АА. Ходики на часах с кукушкой мерно качались из стороны в сторону. Раздавалось тиканье.
«С вашего позволения, Аня, я оставлю вас, - Шпигель неторопливо встал. Оправил ловким движением синего цвета шевиотовый костюм. – Надеюсь, это не последняя наша встреча. Всего вам доброго, милая девушка, - выйдя в прихожую, он со шляпой в руке и с неизменной тростью застыл на пороге, перед закрытой дверью. – Да, вот ещё что! Прошу прощения за некоторый резкий тон. Это были издержки. Это была моя ошибка. Иными словами, я был не прав», - произнёс он на последок.
Не помня себя, Аня щелкнула рычажком английского замка. Волна света и тепла окатила её, когда обшитая кожей дверь плавно закрылась за ним…
* * *
В приёмной НКГБ, выстояв очередь, она сунула серую, немного примятую повестку в открытое окошко. За ним серый обшлаг с начищенной медной пуговичкой помешивал крепкий чай в сияющем медном подстаканнике.
- Подождите там, - сказал ей дежурный, указав рукой в узкий, отделанный мраморной плиткой коридор.
Там оказалась прямоугольная комната с длинной деревянной скамьёй. На стене висели чёрные телефонные аппараты. Красно-золотая табличка «Не курить!»
На деревянной скамье сидел какой-то старичок. Белая окладистая бородка. Красные подслепые глазки непонятного свечения из-под насупленных седых бровей. За плечами котомка как в старину.В руках - сучковатая палка. На лацкане пиджака медаль Героя Соцтруда. Рядом на скамье – шапка-кубанка серебристого барашка с золотым перекрестьем на малиновом верху. Во, как…
- Непонятного много на этом свете, девонька, - протянул он, оправляя бороду сморщенной ладонью. Пожевав, словно нарочно, седые усы, продолжил. – Ты-то тут как? По неразумию своему иль чего похуже будя?
Аня, стиснув колени и губы, упрямо молчала. Тишина становилась гнетущим сном.
- Надоть тебе, красавица, помолиться, - продолжал старичок. – И Богу в церкви свечку поставить. Вон она, церковь-то – через дорогу будя. Как по Коммунарам пойдёшь, так в неё и попадёшь. В церковь Божию…
- Я в Бога не верую, - наконец молвила девушка.
- А кто теперича верует? – усмехнулся дед-столет. – Я, думаешь, тоже верую? На баб да девок незамужних всё больше поглядываю. Эхма, было времечко! Дед Тимофей своего не упустил. Пожил всласть. Да только суета всё это, - внезапно остепенился он. У неё на глазах. – Было времечко да прошло. Утекло, как речной песок чрез пальцов-то. Вот и я говорю…
Его словеса или их поток прервались цокотом каблуков. В приёмное отделение УНКГБ вошёл молодой бравый военный перекрещённый портупейными ремнями. На рукавах у него красовались три малиновых усечённых шеврона. В малиновых же петлицах – столько же треугольников. На ходу он помахивал серым листком, смахивающим на Анину повестку.
- …Вот что, Саблин, ты мне тут огород не городи, - весело бросил он старику. – Всё агитацию разводишь! Бес, понимаешь, ему в ребро. Ступай к себе домой, в станицу, и не вздумай там людей мутить. Архангелы ему, видешь ли, являются! Конец света пророчут… Я те дам, конец света! Такой конец, что дальше не заедешь…
- Воля ваша, - подымаясь, заметил старик. – Да только они являются. Всамделишно…
- На здоровье, - отмахнулся военный. – Пусть себе… И по многу раз! Только не вздумай мне в крайком ещё заявиться! Со своими проповедями… Нет, до чего додумался, - он развернулся в пол-оборота к Ане. Упёр руку с малиновыми шевронами в бок. – Записаться на приём к первому секретарю и у него - в присутствии передовиков производства…
- Бог с вами, - перекрестил его старик. – Живите с миром…
Шаркая стоптанными сапогами, он вышел.
- Крыжова? Анна Павловна? – приступил молодой военный. Проведя рукой по взъерошенной голове, он топнул начищенным сапогом. – Ну? Отвечай!
- Да, да…
- Двадцатого года рождения?
- Ну да…
- Вам следует подняться наверх. Второй этаж, кабинет номер тридцать три. И без ну…
Поднимаясь по широкой мраморной лестнице с ковровой дорожкой на металлических штырях (прямо с площадки с балясинами на неё смотрел гипсовый бюст товарища Сталина, который усмехаясь в усы, как бы говорил «Ух, я тебя, бесстыжая!»), она спиной чувствовала как на неё смотрят эти двое. Дежурный в фанерной будке за пультом коммутатора, с телефонами без наборных дисков и щеголеватый военный с шевронами. Вскоре хлопнула наружная тяжёлая дверь с вычурными бронзовыми ручками. Знакомый голос по-стариковски прошамкал: «Я вот что попрошу, господа-товарищи! Люди мы все Божии! Одной кожею обшиты. Так вот, справочку мне надобно, что я в милицию-то и в этот самый, диспансер-то, по неразумению попал. Не то худо будет! Председатель у нас казак суровый. Трудодни мне не зачтёт…»
Следуя по ворсистой ковровой дорожке, что устилала длинной змеёй прямой коридор, она нашла в ряду ладных дверей с дубовыми панелями ту, что имела зеркальный овал с номером «33». Мимо неё неслышно ходили люди в гражданском и форме: синие брюки-галифе, малиновые петлицы и шевроны. Кое-кто нёс картонные папки под мышкой и имел весьма растрёпанныё или чрезвычайно деловой вид. Раз проследовала девушка с насупленными, поджатыми губками.
Она постучала кулачком – тук-тук! – ожидая самого худшего.
-…Можна! – гаркнул из-за двери прокуренный голос.
Она, снуя коленками, протиснулась сквозь щель полуоткрытой двери. На удивление там было не страшно. Скорее даже обыденно. Ёлочка навощённого паркета. Тяжёлые, ниспадающие синие гардины, что заслоняли почти до пола батареи парового отопления. Мебель морёного дуба с тяжёлыми бронзовыми ручками. Огромный несгораемый шкаф в правом углу. Огромные напольные часы «кремлёвка» в левом углу с бесшумно скользящими ходиками. За столом перед бронзовой же чернильницей ввиде танка Т-28 (чернило заливалось в ёмкости , что были расположены в трёх открывающихся башенках), с парочкой телефонов, положив руки на зелёное сукно, покрытое стеклом, сидел человек в гимнастёрке, внешность которого больше всего не понравилась Ане. Она органически не переносила подобных людей. Физиономия грузчика или боксёра. Примятый нос, тяжёлая, точно вдавленная ударом челюсть. Невидные под глубоко запавшими веками глаза. Мощный, конической формы череп был подстрижен под бобрик. Судя по единственному кубику в петлицах, начальник был ещё тот.
- Что стоишь как бедная вдова? Садись! – словно уловив её неприязнь, фамильярно начал он. – Повестку давай! – протянул он мощную, с обозначившимися буграми мускул руку.
- Я забыла, - прикусила губу Аня, опускаясь на стул. – Там…
- Что забыла? Где это там? – выпятив нижнюю губу, нагло спросил «бобрик».
- Внизу, у дежурного, - промямлила Аня себе под нос. – Повестку…
- О, как! – хохотнул он, заставив её сжаться в комок. – Повестку она забыла! А голову свою не забыла? Голову свою, когда из дому шла… Повестку она…
Подкрепляя своё негодование, «бобрик» принялся шумно хвататься руками за трубки телефонных аппаратов, бросать их на рычаг. Затем, упрев руки в боки, шумно двинул стул. Так, что у Ани заходило сердце в подмышках. Но ничего. Обошлось. Военному просто вздумалось пройти взад и вперёд.
- Раз забыла, значит её у тебя не было, - произнёс он внезапно, затаившись за её спиной. – Значит ты у нас теперь кто?
- Кто? – с ужасом спросила Аня.
- Задержанная!
- Почему это? Я что…
- А кто ты ещё, красавица маркиза? Или сеньора? Парле де франсе? Шпрехен зи дойтче? Буна нуштры?.. На каком языке предпочитаете говорить, госпожа иностранная шпионка? Ви меня есть понимайт, фройлен?
Аня захолодела ещё больше. Он явно издевался. Не давая ей шанса на оправдание, стремился во что бы то ни стало припереть её к стенке психодавлением. Не давай себя подчинить, дочка, раздался словно из далека, знакомый голос. Говорил отец. Уму не постижимо…
- Не надо так со мной разговаривать, товарищ… - начала она было уверенно, но тут же сбилась. Ища поддержки, подняла голову на портреты. Сталин, Калинин и Молотов…Был также портрет нового наркома госбезопасности товарища Берия. Его умный взгляд под стёклами пенсне вселил в неё новую волну уверенности. - Представьтесь немедленно! Ваше звание в органах госбезопасности? Лейтенант госбезопасности?…
- Лейтенант…
Он явно растерялся. Явно не ожидал от неё такого. Остановив свой поток давления, принялся собираться с мыслями. Даже поскрёб неожиданно затылок. Аня машинально сделала то же. Тут же ощутила, как между ними прошла тёплая волна. Ага, попала…
- Девушка! – строго, как учитель в школе, обратился к ней «бобрик». – Здесь я решаю как и что должно происходить. Сидеть вам или стоять. Вы это понимаете?
- Фамилия и звание! – упрямо поджав губы, повторила Аня.
- Молчать! – возвысил он голос. – Прикрыла свой рот…
- Вот что, товарищ «Бобрик», - с убийственным спокойствием произнесла она, глядя прямо в глаза хаму. – Если вы намерены продолжать в таком же духе, я не произнесу и слова. Буду сидеть как пришитая.
Он округлил глаза, которые на поверку оказались стально-серые. Хмыкнув, обрушился своим тяжёлым телом на стул. Здоровой лапищей сграбастал трубку аппарата без наборного диска.
- Алло! Дежурный! Тут у меня это… одна девушка оказалась случайная, то есть с улицы, - сказал он как можно суше в микрофон. – Зашла и села. Никак выпроводить не могу. Вы там что, спите или как? А?.. Что?.. Не знаю… Ни! Документов никаких нет. Судя по всему, и не было никогда. Где живёт? – удивлённо поднял он брови. – Где проживаете, гражданочка? – обратился он к ней, не глядя в глаза.
- На Луне, - бросила она небрежно.
- Говорит, что на Луне. Да, шкодит или хамит – это кому как… Что? Ладно…
Он осторожно положил трубку на рычаг. Почесал у себя за ухом. Аня почесала кончик носа.
- Вот что, красотуля! – сказал он развязанно-весело. – Доигралась ты со своим весельем! Это надо же - на Луне она… Дочь врага народа, а туда же – на прынцып идёт!
- Ведите себя прилично…
- …И подхватят тебя под белы ручки, и повезут тебя туда, где небо в овчинку тебе покажется, - он встал и, усмехаясь как Кашей Бессмертный, стал потирать мослы. – Посидишь ночку в камере, успокоишься…
Как назло в открытую форточку ворвался рокот мотора, который оказался громче других.
- Если чего надо передать родственникам или близким, шепчи быстро, - снизив голос, внезапно сказал он. – Не сомневайся, я передам…
Вот-вот, подумала Аня. Вот так он меня хотел поймать.
- Я ещё раз убедительно прошу вас – вести себя прилично, - сказала она совсем уверенно. В добавок ко всему, достала из сумочки зеркальце и осмотрелась. – Если я, как вы изволите выражаться, задержана, то на каком основании? Кто вам дал право так со мной разговаривать, товарищ лейтенант? Я, как и вы – служу делу Ленина-Сталина. Я, как и вы, живу в советской стране. По советским законам. Какой из них я нарушила?
«Бобрик» открыл было свою челюсть, но говорить ему не пришлось. Дверь без стука отворилась. Вошёл низенький плотный человек в темно-серой чесучовой паре, с галстуком тёмного рисунка. У него были аккуратно подстриженные полуседые усы. В руке он держал злополучную повестку.
- Ваша? – он нетерпеливым движением указал лейтенанту на стул.
- Я не вижу, что там написано…- Аня пожала плечиками в синей блузке.
- Ага…- усмехнулся «бобрик». – Не видит она, бедненькая! Очки дорогой обронила…
- Прочитайте!
Она взяла несмелыми пальцами серый листок бумаги. Буквы типографского текста прыгали у неё перед глазами, стремясь попасть в мозг сквозь дырку в голове. Крыжова. Анна Павловна. Всё верно… 1920 года рождения. Явиться… Тут она подавила в себе гомерический хохот. Какая ж ты дура… Число проставлено сегодняшнее, а год – 1942, а не 41-й! Год грядущий…
- Всё понятно? – обратился к ней седоусый.
- Пока не очень, - призналась она.
- Что не понятно? Спрашивайте!
- Что я буду целый год делать? Ждать?
«Бобрик» шумно хмыкнул. Утопив голову в плечи, продолжать тянуть губу и относиться к ней как к забредшей с улицы. Аня на мгновение вспомнила деда-Саблина. Похвалила себя за память. Интересно, как к нему и таким, как он, тут относятся? Если только…
Крайним зрением она уловила, как на столе со стороны усатого появился небольшой предмет глянцевой бумаги. Это была фотокарточка размером три на четыре. Знакомое лицо начинающей стареть женщины в седых старомодных буклях о очках на цепочке, с изящной дужкой…
- Вам знакомо это лицо? – спросил «усы» с изменившейся, смягчённой интонацией.
- Может быть… - Аня всё больше и больше поражалась своей находчивости.
- Здесь отвечают только да или нет, - в голосе «усов» зазвучали дребезжащие нотки.
- Напоминает нашего завуча, - улыбнулась Аня. – Во всяком случае, похожа на неё.
- Имя, отчество, фамилия?
- Моё?
- Завуча!
- Октябрина Львовна Октябрьская.
- …Вам известно, что эта ваша Октябрьская – арестована по обвинению в шпионаже? – «Бобрик» наконец ожил и перешёл на вы. – Что на первом же допросе она дала письменные показания, уличающие группу преподавателей и учащихся школы НКИД в пособничестве шпионам и вредителям?
Так-так, пронеслось в Аниной головке, обрамлённой льняными локонами.
- Впервые слышу об этом от вас, - ответила она. – И никакая она не моя, эта ваша Октябрьская.
- Ещё бы! – хмыкнул в который раз «бобрик», пропуская мимо ушей другое прочее. – Вам положено знать только то, что полагается, - видя, что на Аню это произвело впечатление, как на слона укол булавкой, заторопился продолжить: – Вас не смущает, что в числе всех прочих Октябрьская показала на вас, как на активного помощника в шпионской деятельности?
- Не смущает, - у Ани снова пробежал лёгкий холод по коленкам. – Чужие фантазии меня не смущают.
- Странно, - «бобрик» забарабанил по столу указательными пальцами. – Очень странно… Советская девушка! Комсомолка, отличница… Может ты советскую власть не любишь, Крыжова?
- Это не вам судить, - отрезала девушка, успокаивая гнев, что было разлился горячим гноем по её груди.
- Ошибаешься! – он встал, правда, менее шумно, чем в прошлый раз. Подошёл к ней. Опёрся ручищей о спинку стула. – Этим ты выдала себя, Крыжова. С головой! Кому, как ни мне, сотруднику органов госбезопасности, судить о твоей политической принадлежности! Провал за провалом…
- Бобриков, сядьте…
Аня чуть вздрогнула. А «бобрик», он же Бобриков, и вовсе сжался. Он, побледнев, вернулся на место. Тут на столе спасительно грянул телефон без наборного диска. Уловив разрешительную интонацию усатого, Бобриков схватил трубку.
- …Как это в отказ идёт? – рявкнул он. – Что опять? Все прежние показания?.. Ну, я ему, поганцу…
- Лейтенант Бобриков, - усатый, не меняя положения, обратился к нему. – Спуститесь и разберитесь. Подробно доложите через час. Уговор не забыли?
- Так точно, - смутился лейтенант.
- Идите и не забывайте…
Когда сопящий от обиды Бобриков не замедлил выйти, одёрнув стоящую колоколом гимнастёрку, в кабинете наконец установилось мирное затишье. Усатый поправил фотокарточку, выложенную на стол его предшественником и подчинённым. На Аню он или не смотрел вовсе или наблюдал украдкой.
- Вы ещё здесь, Крыжова? – наконец заметил он. – Я же позволил вам уйти.
- Да, здесь, - упрямо сомкнув губы, ответила девушка. – Зачем эта комедия в Шекспировском жанре?
- Какая комедия? – подбитая сединою бровь усатого обозначилась ввиде подковы.
- Какая?!? С годом на повестке? С этим старичком, что поджидал меня в приёмной? С этим бобриком или бобиком…
Усатый хитро улыбнулся. Немного растерявшись, он указал пальцем на фотографию Октябрьской.
- Будем считать, что эту комедию, как вы изволили выразиться, затеяла эта особа, - улыбнулся он. – Ныне безвредная… Теперь идите.
- Куда? – округлив серые глаза, глупо спросила Аня. – Домой? Насовсем?
- Домой, насовсем…
Аня встала, на этот раз не раздумывая. Поправила на белокурой причёске белый же фланелевый беретик. Из глаза предательски выкатилась скупая слеза, которую она в тот же миг затёрла неуловимым движением. Неужели не спросит, неужели не знает…
- Крыжова! – раздался тихий голос. – Повестку возьми…
Она буквально вылетела из кабинета. Давя в груди запавший глубоко смех, пробежала по ворсистой дорожке. Остановилась… Дверь в кабинет № 33 так и осталась полуоткрытой. Оттуда раздался телефонный звонок. Вскоре сердитый голос усатого сказал: «Опять ты! Слушай меня внимательно! Ещё раз позвонишь…» Донёсся приглушённый смех, после чего усатый положил трубку на рычаг.
Не помня себя и потеряв чувство реальности происходящего, она сбежала по удивительно пустым лестничным пролётам в мраморный зал дежурной части. Сидящий в фанерной будке за коммутатором дежурный потребовал предъявить документы. Она сунула серый листик с росписью и была отпущена. Пройдя несколько шагов по мраморной плитке коридора, стеленной ковровой дорожкой, Аня взялась рукой за вычурную бронзовую ручку. Тяжёлая дверь послушно поддалась и… Девушка, пройдя три ступени, вышла из мрачного серого углового портала в лучи июньского солнца.
…Мимо пронёсся красно-жёлтый открытый трамвай с искрящимися «усами» на проводах. Сновали легковые ВАЗ-61 и «эмки» с кубиками на капотах. Одна авто притормозила рядом с ней. Голова весёлого шофёра в синей форменной фуражке спросила:
- Тебе куда, красавица? Сеньора или ещё сеньорита? Гражданочка, наконец! Постой же… За трёшку куда хошь довезу! Да ты не сомневайся, красавица. Я девушек не ворую.
- Спасибо, я очень рада.
- Обижаешь! Я ж тебе ни поп какой. К девушкам, к красотуля таким, само собой, не равнодушен. Как звать? Аня? Люда?.. Может тебя в церковь подбросить? Так тут рядом, на Коммунарах…
Аню понесло через трамвайные пути. Опять – к дверям Управлению НКВД по Краснодарскому краю и Краснодару. Будто там ступеньки были намагниченные. По пути едва не сломала каблук: трамвайные рельсы были постелены прямо на старорежимной брусчатке, которая, по всей видимости, ещё не забыла цокот конки, экипажей, а также копыт конной жандармерии и казачьих сотен. Ворота по пути следования, с торца НКГБ, со скрежетом распахнулись. Оттуда выехала грузовая ГАЗ с сине-серым кузовом «мясо». В кабине сидело двое водителей в кепках, но Аня твёрдо знала: так возят на допросы из предварительного заключения и обратно в тюрьму.
…Она не знала, что в этом автозаке, прозванном в народе «воронком», везли с допроса Толю Очагова. С ним работал в оперативной связи майор Бобриков, что не так давно, за не имением других, более подготовленных кадров, числился в должности зам начальника секретно- политического отдела.
Следуя какому-то неясному позыву души, девушка прошла мимо портала на углу Управления. Следуя вдоль мрачно-серой, отштукатуренной стены с рядами окон в белых рамах, задёрнутых, как правило, непроницаемыми шторами, она вышла с Коммунаров на улицу Советскую. Там, через другие трамвайные пути, действительно была уютная церквушка из красного кирпича, за кирпичной же оградой с золотоглавыми куполами. Звонил колокол к обедне.
Не долго думая (вернее, не думая вовсе), Аня вошла, негромко цокая каблучками своих белых открытых туфелек, на церковный двор. В киоске, где очередью стояли замшелые старухи в аккуратно повязанных платочках, продавались свечки, иконы, лампадки и прочая утварь, так необходимая для морально несознательных граждан и гражданок, с упорством продолжающих верить в религиозное мракобесие. Но Аню это более не волновало. Незаметно оглядываясь по сторонам, она подошла близко к самой крайней старушке в синем ситцевом платочке.
- …Ай-яй-яй! А ещё комсомолка! – донеслось ей вслед на выходе.
Аня оглянулась. Группе парней и девушек она демонстративно показала язык.
* * *
- …Надо действовать решительно! – убеждённый в решительности всех действий, толковал по-своему программу «Антисталинского союза» Саша Скрябин, которому опостылело вконец «программное милосердие» к семьям тех, от кого отвернулись окружающие после визита серых кепок и плащей. Его родителей, после командировки в Веймарскую республику в 30-ом, осудили по «экономической статье» за хищения, а также по 58-10 УК РСФСР (за антисоветские разговоры). – Товарищи! Надо действовать по-революционному – быстро и решительно! Так учил товарищ Троцкий! Даже беспощадно. По боевому беспощадно. В частности, по вопросу о трудовых лагерях. По-моему, их надо расширить. После свержения сталинской тирании мы говорим нет массовым репрессиям, но вместе с тем произносим своё решительное да массовым чисткам. Социалистическое общество нуждается в том, чтобы его чистили от таких контрреволюционных элементов как Сталин.
- И Гитлеров не мешало бы…
- Ну, это ты брось! – парировал, ни глядя, Саша. – Гитлер нам пока что нужен! Конечно, он империалистический зверь и человеческий подонок. Опирается на власть мировой олигархии. Но! Вместе с тем, Ленин и Троцкий учили нас тому, что за стол переговоров не грех и с дьяволом сесть. А как же! Ради достижения поставленных целей! Миллионы погибнут – миллиарды выживут! И построят коммунистический рай!
- Так я не понял: ты что же – предлагаешь нам принять сторону «шаг вперёд два шага назад»?
- Это как это? Поясни!
- А так: не мешать Адольфу Фюреровичу сокрушать наш социализм в отдельно взятой стране…
- Ну, заладил! Наглотался сталинских лозунгов. Тетеря! Помнишь такую работу Ильича «О национальной гордости великороссов»? В ней говорится о том, что ради достижения цели мировой революции можно и нужно желать поражения России в войне с Германией.
- Так то о самодержавной России говорится, а не социалистической. Понимать надо!
- Один хер! Опять ты Сталину подпеваешь! Вы****ку грузинскому… Какая-такая социалистическая у нас с тобой Россия? Ты соображаешь или нет? Придурак! Сталин отказался от идеи мировой революции, выслав Льва Давидовича в Мексику в 27-ом году! Сталин трусливо приказал убить товарища Троцкого своему гавнюку! Этот агент охранки выдвинул ревизионистский лозунг Карла Каутского, Розы Люксембург и Карла Либкнехта: построим социализм в одной стране. Да кому он нужен в одной стране!?! Скажи мне, кому?
- Нам! Тебе, мне. Вон – Людке Пономарёвой да Ане Крыжовой. Что б замуж вышли, детей рожали…
- А это вообще мещанские заблуждения! Уход от реальной жизни в слащавую патоку! Нормальной жизни ему захотелось! Ха-ха! Хо-хо!
- Вот над собой и посмейся! Раз над другими горазд…
- И посмеюсь! А что ты думаешь? Мы, революционеры-троцкисты, не боимся критики. В отличие от сталинских прихвостней и прочих морально-нравственных уродов, мы и самокритики не чураемся. Ясно?
- Пень-то ясный. Только вот что… Ты про уродов говорил – на кого намекал?
- …Ладно! Бросьте собачиться, ребята! Надо выработать программу минимум на ближайшее будущее. По-моему, война не за горами. Либо мы воюем с Германией против Англии, освобождаем колонии в Индокитае и Африке от континентального гнёта этой империи. Либо… Я даже не хочу прогнозировать этот второй вариант. По-моему Гитлер нас разделает под орехи.
- Ты что, грёбнулся? Под какие под орехи? Да у нас самая сильная армия! В кинохронике видел сколько танков, самолётов, пушек? Столько тяжёлой артиллерии ни у кого нет! А плавающие танки – Т-37 А? Знаешь про такие? Мне дядька по секрету, незадолго до ареста сказал: по данным нашей разведки ни у кого в мире столько нет! Вообще ни одного! А у нас – целых четыре…
- Учи дурака Богу молиться, так он весь лоб расшибёт! Я ему про Ивана, а он мне про болвана! При чём тут количество? Сталин перебил большую часть командных кадров, взращённых товарищами Троцким и Тухачевским! Как теперь без них? Легендарных комкоров, комбригов и даже комэсков? Да никак! Есть цепь да нет связующих звеньев. Гитлер так сказал: Россия это – колосс на глиняных ногах. Из Библии! Ветхий Завет…
- А ты откуда знаешь?
- Читал! Отец заставлял. Надо знать оружие врагов, что б им же… Маркс говорил: религия это – опиум для народа! Не яд же!
- Какой ты умный, Сашенька! Прямо оторопь берёт…
- Подожди, Людка! Откуда ты знаешь, что Гитлер сказал?
- Тебе-то что? Сорока-белобока на хвосте домой занесла. Пока гулял…
- А про самую сильную армию… На Карельском перешейке что вышло? Месяц мудохались – одно предполье взяли! С такими потерями! Мне рассказывали: обмороженных и раненых тысячами в Ленинград свозили! А Европу чего Гитлеру уступили? Чего, спрашивается, если такие сильные? Очко заиграло у усатого! Вот что! Боится он Гитлера!
- Верно Толян говорит! Подписываюсь! Стоило нам Плоешти да озеро Балатон в Венгрии захватить раньше фюрера – вермахт без горючего бы остался! Такие вот пироги, кот Вася!
- А, по-моему, чепуху вы городите, мальчики! А фюрер ваш – кровосос и убийца! По нему верёвка плачет! Он все народы объявил неполноценными кроме своего германского. Это как это? Получается что – я, Люда Пономарёва, по нему есть неполноценная? Дурочка что ли? Сам он придурак в таком случае! Что б он в сортире потонул…
- Ну, про неполноценные народы признаю – тут он действительно загнул! Но про всё остальное… И партию свою назвал правильно – национал-социалистическая рабочая партия! За рабочих! И блицкриг он правильно просчитал: рабочие всех стран объединились и помогли ему одолеть своих капиталистов! А Сталин его боится! Поэтому и заключил с ним пакт о ненападении. Но ничего! Скоро терпение фюрера кончится и…
- Что «и…»?
- А то, что будет тоже, что и в Европе. При первом же германском солдате или танке, перешедшем за нашу границу, наши пролетарии и беднейшее крестьянство в красноармейских гимнастёрках воткнут штыки в землю. Хотя нет! Прежде обратят их против угнетателей: сталинских комиссаров и чекистов. Вместе с доблестной армией фюрера германского народа мы наконец освободимся от власти этой сталинской шоблы…
- Верно, Толян! А то что это у нас – самодержавие царское возрождается? Слух идёт из авторитетных источников: скоро в Красной армии погоны вводить начнут. Золотые, со звёздочками. Как при царизме!
- Ага! Лампасы в кавалерии уже ввели! В Киевском округе формируется Донской корпус: у все красных кавалеристов красные лампасы на синих шароварах! Ещё бы нагайку в руки! Генеральские звания уже вернули! Как при Николашке Кровавом. Ещё одно свидетельство – на охранку сексотил усатый…
- Так что, ты предлагаешь Гитлеру служить? Верой и правдой? А если не весь народ это дело примет? Что с народом будешь делать?
- Вредных элементов, холуёв сталинских – за колючую проволоку. Без разговоров! У Гитлера соответствующие лагеря есть! Писали в нашей же прессе, что рейхсфюрер СС Гиммлер показал иностранным журналистам концлагеря, и те удивились приличному содержанию заключённых и гуманному к ним отношению охраны. Не то, что у нас! Сошлют на Север, в Заполярный круг! У них три лагеря концентрационных, под Берлином! Пиво, сосиски дают. И дворик мести велят!
- Так говоришь, будто сам там бывал!
- На экскурсию не отказался бы!
- То-то что на экскурсию!
- …Сын за отца не отвечает! – выкрикнула Зина Кириенко, у которой мать во время гражданской войны служила в Тамбовской ЧК, приводя в подвалах в исполнение расстрельные приговоры. В Великую Чистку её «подмели». – Что-что, ребята, а это нас действительно охраняет. Если, конечно, не идти на прямую конфронтацию!
- Нас превратили в безмолвствующих животных, пустое скопище, послушное стадо. Я имею ввиду не здесь присутствующих, - Сашин палец мгновенно скользнул за открытое окно, - но там! Их ведут как на бойню, а они послушно прутся! Пускай! Естественный отбор, как учил старина Дарвин! Лучшая акушерка мировой революции! А нам нужно как никогда помнить о конспирации. Организовать боевые группы на базе уже созданных «троек» и «пятёрок». В преддверии освободительной войны делать мины и гранаты, в крайнем случае бутылки с зажигательной смесью. Короче говоря, с первыми шагами германского пролетариата по нашей земле вести против диктаторов и диктатуры самую настоящую вооружённую борьбу! Конечно, как умные люди мы должны постепенно заручаться поддержкой лиц из числа нам сочувствующих в ещё сталинском, партийном и военном аппарате. Они уже сейчас сомневаются в правильности существующего строя и ведут свою тихую, пока ещё тайную борьбу…
- Ага, поведёшь ты! – хихикнул Игорь Николаев, худой веснушчатый юноша, вечно поправляющий, большие никелевые очки на курносом, сплюснутом носу. У него в 34-ом «бесследно исчез» младший брат, рассказавший в компании сокурсников-студентов краснодарского пединститута анекдот про первую брачную ночь Сталина с Аллилуевой: «как Иосиф хотел, Надежда помогала, а у Бухарина всё вышло». – Враз прихлопнут! Как мушку плодово-огородную! Да, я понимаю: можно звать народ на борьбу с царём-угнетателем, который его, народ, явно и открыто угнетает! Но… как позовёшь на борьбу с этой тиранией? Когда у них, на словах всё – для нас! Всё для народа! На словах, а на делах…
- Надо учиться не бояться самим и учить этому других, ребята. Это очень просто. Оч-ч-чень даже просто, если вспомнить как распространяли свои прокламации по сёлам и долам народовольцы. Так и нам следует! Засесть за печатную машинку, запастись копиркой…
- Да что ты говоришь! Все писчие машинки – на учёте в милиции состоят. Не знала? В райотделах НКВД – учётные листы хранятся с оттисками шрифтов! Участковый уполномоченный в своё время ходил – сам оттиски делал…
- Вот сволочи! Тогда да, быстро вычислят.
- Стоп! У нас речь о доверии зашла! О стукачах и тому подобное… Так вот, смею вас заверить, ребята – нам стукач не страшен! Свои люди в органах имеются, преданные делу Ленина-Троцкого. Так и знайте! Нам всё известно о кажном, кто к нам приходит и кому мы доверяем. Сколько проверок и конспиративных встреч прошёл каждый из нас, прежде чем стать полноправным членом нашей пока ещё подпольной организации! Вот то-то! Но на этом, хочу я вам сказать, контроль не закончился! Он будет следовать за вами всегда! Он вездесущ! Как незримое око! Он…
- А что ты вдруг о других речь завёл? Другие, другие… Сам-то ты сколько проверялся?
- И потом – среди нас есть новенькая. Вот… Аня Крыжова. Сколько её проверяли твоим контролем? Прежде чем…
- Успокойтесь-успокойтесь! – Толя Очагов, молчавший всё совещание руководителей «пятёрок», предупредительно развёл руками. У него отца осудили по 17-58-18 УК РСФСР (за измену). – Можно скрыть всё, что угодно, окажись в коллективе случайно спаянных людей. Но спаянных идеей единого контроля! По Крыжовой хочу сказать: она находится вне подозрений. Наши люди в партийных и чекистских органах просигнализируют если что. Но… Пока всё железно! Хотя, на всякий случай, думаю, стоит поручить ей какое-нибудь пикантное задание. Лёгкую экспрессивную проверочку! Помните, как поступил такой революционер Нечаев? Не помните! Плохо! Для проверки одного неустойчивого товарища заслал к нему своих людей в жандармских мундирах. Те повязали его и повезли якобы в крепость. Тот и раскололся. Назвал всех! И был покаран своими товарищами. Так вот, ставлю на голосование. Кто за? Не вижу рук! Пономарёва? Да-да, к тебе относится! Вот теперь молодца! Принято единогласно…
Этим же вечером Аня ощутила внезапную перемену в отношении к себе со стороны соседей. На неё будто боялись смотреть. Здоровались все торопливо, пряча глаза. Тётя Дуся нарочно громко стучала шваброй и гремела цинковым ведром, бормоча что-то вроде: «Живут тут всякие – ни проходу, ни проезду от них нету си…»
* * *
…Была осень. И была война. По Краснодару привычно носило красные и жёлтые листья, опавшие с деревьев. Дворники сметали их в размеренные кучи. Затем вволю накурив и наговорив, поджигали. Город наполнялся ароматом белёсого и жёлтого дыма сжигаемых листьев. Такого незабываемого, такого неповторимого. Но повсюду, в глазах дворников, редких прохожих в гражданском и частых в военном, коричневато-сером обмундировании, в каждом сожжённом и сжигаемом листочке в струйках синего и рыжего пламени (словно повинуясь чьей-то команде, он сгорал, весело скручиваясь в обугленную трубочку) – везде зримо и незримо жила война.
Война… Которую никто не ждал. Однако, как выяснилось позже, ожидали и предвидели все, от мала до велика. Оказывается, в неё никто не хотел верить. Она своим видением разрушала веру людей в счастливое будущее. Притом, что такое одинаковое для всех счастье каждый из нас понимает по разному.
Война… Но прежде было 22 июля 1941 года с незабываемым обращением Молотова к советскому народу. А позже – потрясающие слух «братья и сёстры!». Так начал своё выступление Сталин. Собравшийся у чёрных радиотарелок народ, приникший к радиоприёмникам обыватель не ожидал такого от вождя-коммуниста и вроде как атеиста, если не безбожника.
От дяди Гриши шли письма. Сначала из Монголии, затем из Москвы, где он до конца августа числился в распоряжении отдела кадров при Управлении автобронетанковых войск РККА. Поначалу в них оптимистично освещались бои на границе. Выражалось бурное сожаление, что его сын Юрка не успеет «очень даже досрочно» выйти с лейтенантским кубарём в чёрной танковой петлице из училища, чтобы, платя «смерть за смерть, кровь за кровь уничтожать немецких гадов-фашистов до самого логова – Берлина». Аня вспоминала другое: тихий шепоток тёти Вали при кухонном разговоре, где Настасье Филипповне говорилось о стремлении ряда высших руководителей нашей армии следовать с германскими войсками и их союзниками до Индийского океана, неся свободу народам Индии, Африки и Китая. «…Двух дивизий хватит, что б до Гималаев дойти! Наши танки англичашек быстро сомнут. Тем более, Настюха, их части в основном колониального комплектования – из туземного населения. Те вообще сражаться не будут. Лапки задерут…»
В те далёкие предвоенные недели, когда ещё думать не хотелось о несчастье, постигнувшем весь советский народ и весь мир, Аня пережила состояние Данте. Будто бы вместе с ним её сначала пропустили через ад, затем через чистилище, а затем… Но чтобы попасть в заветный рай, встретив свою половину, ей вскоре пришлось пройти через испытания куда более страшные. После того, как она вышла целой и невредимой из тяжёлых дубовых дверей Управления НКГБ по Краснодарскому краю, жизнь стала подобно грозовой туче. Ни светлого пятна, ни даже лучика света по началу не было. Вокруг себя девушка ощутила вмиг непроницаемую стену. Люди, даже после ареста отца и его срока в лагере, относившиеся к ней с известной долей тепла, вдруг проявили себя с другой, неприятной стороны. «…Эй, шлендра! – звучало ей вслед от мальчишек, лупивших по мячу на пыльном поле. – Чапай, чапай! А не то мячиком по кумполу так заедем, что и не встанешь!». Группа подвыпивших молодых людей на набережной, одетых по последнему писку моды, попыталась к ней приставать самым бесцеремонным образом. Один из них в светлом костюме материала «Бостон» остановил такси. Попытался почти силком усадить её. Она в сердцах заехала ему по лицу сумочкой. «Товарищ постовой, хулиганка меня травмировала! Прошу вас снять побои…» Аня к своему удивлению заметила на противоположной стороне улицы блюстителя порядка. Он стоял, упрев руки в боки. Нахмурившись, качал головой в белоснежной фуражке. Но никаких действий, чтобы обуздать зарвавшихся хулиганов, не предпринимал.
В доме, где она жила, проживали сплошь семьи советских, партийных работников, а также военнослужащих РККА в званиях не ниже полковничьих. У всех была домашняя обслуга. Родители ездили на служебном транспорте. Нередко на нём возили детей и жён, хотя это строжайше запрещалось. Аня, наблюдавшая жизнь отца и его коллег по НКИД, видела существенную разницу. Даже семьи, где кто либо из родителей подвергся в 37-ом, 38-ом и 39-ом репрессиям и не был реабилитирован, порой существовали безбедно, оформив законный развод. Но дети из этих семей, именовавшихся в учётах НКГБ как РВН, вели самую активную подрывную деятельность против режима. В этом Аня убедилась на примере «Антисталинского союза».
После визита в серый дом на Советской, 7, она ощутила букет разных чувств. Помогло посещение церкви, что была неподалёку. Она, по совету одной сердобольной старушки в синем ситцевом платочке, поставила свечку против иконы Святой равноапостольной Анны, своей небесной покровительницы. Затем три раза перекрестилась щепотью из трёх пальцев. Отвесила земной поклон, коснувшись пальцами земли. Внезапно всё вокруг осветилось ясным, неземным светом. Люди в храме были наполнены этим небесным сиянием. Самые старые из них показались ей помолодевшими и прекрасными.
С этого момента она поняла: всё будет хорошо несмотря ни на что и вопреки всему. Даже если люди в красных фуражках с синим верхом впихнут её в обрешётчатый кузов «чёрного воронка». Даже если бессовестный судья, подобный тому, что осудил её отца, впаяет ей срок от 5 до 10 лет. Однако в памяти тот час же возникли иные образы. Дегенеративного «Бобика» тут же вытеснило умное лицо «усатого», его тёмно-карие глаза, которые стремились помочь, а не покарать. Ей показалось, что за витой колонной храма мелькнула хитрая физиономия деда Саблина. Растолкав под недовольные охи и вздохи крестящихся старушек, она опрометью бросилась туда. Но Саблина, если он был, давно уж и след простыл.
С ребятами из «Антисталинского союза» отношения также установились своеобразные. Ей время от времени звонили. Спрашивали о том, о сём, где была и как провела день. Пару раз приглашали на встречи. Но там, куда она приходила, её не ждали. Либо в квартире никого не было. Хотя иной раз чуткое девичье ухо слышала похрустывание паркета. Людки по странному мановению обстоятельств не оказывалось дома. Её бабушка, суровая грузная старуха в парике с седыми буклями, передвигавшаяся исключительно с тростью и носившая на мясистом носу пенсне с золотой дужкой, сурово и неизменно отвечала, приоткрыв дверь на цепочке: «Нет дома. Не изволила предупредить, когда её ожидать». В добавок ко всему вечерами Аню стали донимать странными звонками. Она снимала трубку телефонного аппарата. В мембраны наушников проникал чей-то шепот. С ней никто не разговаривал.
К концу третьего дня своих мучений, чувствуя себя совершенно разбитой, Аня посмотрела на маленькую бумажную иконку своей святой. Поцеловала её. Затем уверенно сняла трубку. Набрала на диске четырёхзначный номер дежурной части НКГБ.
- …Дежурный по управлению капитан госбезопасности Крутиков. Говорите!
- Я это… Простите… - сбилась с мыслей Аня.
- Говорите яснее или не занимайте линию, - сурово огласил ей правила игры мужской голос.
- Я прошу вас передать одному человеку. Он заходил в 33-й кабинет насчёт повестки на имя Крыжовой Анны. На нём был коричневый костюм… усатый, приятный…
- Что ему передать?
- Передайте, что Крыжова готова к встрече. Пускай даст знать когда и где.
- Принято! Есть…
Не помня себя, девушка осторожно возложила чёрную трубку на рычаг. Будто та была из горнего хрусталя.
Утро следующего дня стало для неё днём нового рождения. Она встала ровно в 6-00. В пижаме выскочила на балкон с узорной оградой. Отчего-то ей захотелось сказать на весь свет что-нибудь хорошее. Она и сказала: желаю всякому живому существу счастья и здоровья. Сказала и порадовалась. Затем совершила пробежку на правый берег Кубани. Искупалась в прохладной синей воде.
Мальчишки из соседних дворов, чья плотная ватага устремилась на песчаный пляж, на этот раз вели себя иначе. Помявшись, они расступились, дали ей пройти. Ничего обидного вслед себе она не услыхала.
Дома на шифоньере предательски брякнул телефонный аппарат. Снова молчание. Чей-то задавленный вздох. Аня в ответ на это рассмеялась и положила трубку. Через час снова звонок. Аня, уже одетая, сняла трубку. Принялась читать неизвестному поэму Александра блока «Двенадцать». Трубку тот час же положили. «…Чёрный ветер. Белый снег…»
Она уже собиралась замкнуть дверь, как ощутила позади себя чьё-то присутствие. Оглянулась. Так и есть. На лестничной площадке, не дойдя одну ступеньку до клетки, стоял Шпигель. Собственной персоной. Всё та же трость. Всё та же любезная улыбка. Вежливый полупоклон…
- А вы молодец, Аня, - сказал он. – Даже больше молодец, чем я ожидал.
- Вы думаете? – ощутив лёгкий холодок, она всё же замкнула дверь на два оборота. Поправила волосы, уложенные косой вокруг головы. – По моему вы слишком быстро выучили русский язык.
- Я знаю. Это наверняка покажется вам смешным, но… Мы можем переговорить у вас?
- Опять будете ждать Люду? Которая, кстати говоря, сидела у себя тихо, как мышь. Вы все… ягоды одного поля?
- Мы так и будем говорить здесь? Русские, насколько я успел узнать, народ гостеприимный. Не так ли?
Немного подумав, Аня снова вставила ключ в замочную скважину.
- Что от меня нужно на этот раз? – она прошла в гостиную. Встала посредине у стола, крытого скатертью с вышивкой «ришилье». Шпигель таким образом лишался простора манёвра. Он был отжат к огромному шкафу морёного дуба с сервизом, с плеядой разнокалиберных слоников из фарфора.
- То, что мне нужно, так сразу и не скажешь, - начал он. – Во первых, ваш батюшка жив и здоров. Сидит в лагере под Архангельском. На тяжёлых работах больше не задействован. Его определили заведующим лагерной библиотеки. Я понимаю, в это поверить ещё более трудно, но… - видя расширяющиеся глаза девушки, он сунул руку за борт кремового пиджака. Извлёк листик клетчатой ученической тетради, который был исписан лиловым химическим грифелем. – Узнаёте почерк Павла Алексеевича?
Аня ощутила прилив нечеловеческой ярости. Ещё минута – она бы бросилась на этого фашиста. Выцарапала ему глаза. Так, что органам госбезопасности пришлось бы судить и её – за нанесение тяжких побоев германскому агенту.
- Можно вас попросить об одном одолжении? - когда Шпигель кивнул, она произнесла: - Выйдете за дверь. Никогда больше не донимайте меня. Вам ясно? Или повторить?
Тяжело вздохнув, немец спрятал «доказательство» во внутренний карман шикарного летнего костюма.
- Вы не дослушали, фройлен Анна, - она явно стилизовал свою речь под ранний период. – Ваш батюшка скоро будет освобождён. Но это первое. Теперь второе. Я и моя организация, - он улыбнулся, - не преследуем агрессивные цели. Фюрер конечно варвар, но он прошёл всю Европу. Из этого следует, что он нужен Германии. Как Иосиф Сталин – России. Вы ведь не пылаете любовью к вашему усатому вождю?
- Сейчас не знаю, - честно призналась Аня. Ненависть постепенно уступала место любопытству. – Когда отца арестовали и приговорили к десяти годам, я невзлюбила весь свет.
- Это проходит, - успокаивающе молвил Шпигель. Он сделал плавное движение рукой. – Ненависть плохой советчик. Вы умная и рассудительная девушка. К чему тратить себя на выражение низменных чувств? Вы не разобрались в себе, в своём предназначении. Вы родились в страшное и интересное время. Мы все живём потому что нам предстоит выполнить великую задачу. Поэтому произошла наша встреча, Аня.
- Можно узнать поподробнее? - Аня уже вошла в неизвестную пока роль. Отложив сумочку с косметичкой, мелочью на трамвай и читательским билетом, она прошлась по гостиной. На ходу включила громоздкий приёмник «Филипс». – Пока вы говорите загадками.
- В своё время, фройлен Аня, вы узнаете всё, - успокоил её вновь Шпигель, хотя в этом уже не было необходимости. – Пока ваша задача сводится к тому, чтобы наблюдать. Вы – лёгкое судно с распущенным парусом. Повинуйтесь ветру. Он вынесет вас к нужному берегу.
- Если я скажу нет? – Аня в упор посмотрела в его ясные, совсем не старческие глаза. – Что тогда?
- Вас придётся принести в жертву египетскому богу, - сурово произнёс Шпигель. В следующий момент он оглушительно рассмеялся. – Всё это глупости! – он прошёлся к приёмнику. Ощупав ворсистую обивку, поискал на настроечной таблице отметку Дрезден. На этой волне передавали лёгкую музыку. Затем зажигательный голос Ганца Фриче стал выдавать очередное сообщение министерства пропаганды: все атаки британской авиации отбиты с большими для неё потерями, урон германским городам причинён небольшой, дружбе между Германией и СССР ничто не угрожает. – Я не сторонник принуждения. Хотя многие у вас да и у нас считают его вторым после подкупа действенным методом. Надо проникнуть в душу. Завоевать доверие. Только через доверие кадры решают всё! – усмехнулся он. – Вы мне доверяете?
- А как вы думаете?
Раздался звонок в дверь. Дин, дон… На лицо Шпигеля легла лёгкая тень. Но Аню уже вынесло в коридор.
За дверью вопреки всем ожиданиям вместо усатого сотрудника НКВД или (что было бы совсем фантастика!) Людки Пономарёвой высился столбом военный. В синих бриджах с красным кантом. В защитной фуражке с красным околышем. В красных с золотом петлицах сияли помимо кубиков лейтенанта крохотные арфы.
- Дико извиняюсь! До Люды не смог дозвониться. Бабушка у неё то ли слепая, то ли глухая… может вы поможете?
- Чем? – удивилась Аня. – Дверь выломать?
- Да не… - хохотнул военный музыкант. – Это я и сам смогу. Бог здоровье дал. Советская власть ещё больше укрепила. Я вот о чём. Может вы, как подруга, скажите: когда она придёт и где её ждать? А то я на побывку прибыл. Трое суток. Боюсь, укатила в поход. И не свидимся.
- Что-то я вас впервые вижу, - усомнилась девушка.
- Да и я вас тоже, - последовал исчерпывающий ответ.
Аня жестом пригласила его войти. Он, не снимая фуражки, прошёл в гостиную. При виде Шпигеля совершенно не смутился. Зато с тем стали происходить «косые неясности». Задёргалось правое веко. Заходила ходуном трость в костистой, крепкой (Аня сама оценила его рукопожатие) руке.
- Вы знакомы? – она в пол-оборота встала меж ними. – Господин Шпигель. Турист из Франции. Тоже – знакомый Люды. Который уже день ждёт её…
Явно не ожидав такого поворота событий, немец прогнусил что-то вроде «будьте здоровы». С побелевшим лицом и трясущимися губами выскользнул из комнаты. По пути в прихожей задел трюмо – по паркету зазвенел «язычок» для обуви. Хлопнула дверь…
- Не обессудьте! – улыбнулась Аня. – Чем богаты, тем и рады.
- Да уж! – улыбнулся военный. – Счастливо вам, девушка.
Он сделал плавный поворот кругом на каблуках. Ровным, почти строевым шагом стал выходить.
- Совсем забыла… - не по девчоночьи хлопнула себя ладошкой по лбу Аня. – Стойте же! Он что-то предлагал. Хотел, рассчитывал… А ваш визит спутал все карты. Что теперь делать?
- Вопрос не ко мне…
Когда она выбежала на этаж, военного уже след простыл. Только хлопнула дверь в парадной. Да шумно взлетели голуби – это она слышала. Было 10 июня 1941 года. Шесть дней назад в сообщении ТАСС говорилось о провокационных попытках вбить клин между Германией и СССР. Казалось, ничто не предвещало угрозы.
Вечером, досидевшись допоздна в библиотеке, что напротив крайкома ВКП (б), она возвращалась домой. Решила пройтись пешком. Завидев издали чешуйчатый серебристый купол со шпилем, что высился на крыше УНКГБ, она неторопливо свернула с Советской на улицу Коммунаров. Несмотря на сумерки было многолюдно. В киоске «Союзпечать», освещённом высоковольтной лампой на столбе, вовсю торговали газетами, журналами, открытками. Рядом примостилась синевато-белая тележка с мороженым. Здоровенный рыжий парень в фартуке набивал вафельные стаканчики пломбиром, что вынимал металлическим стаканчиком с ложкой. Из открытого нутра тележки курился иней.
Аня примостилась к мачте освещения. И увидела усатого. В плаще из бежевой балони. Он стоял, как будто не видя её.
- …Кому нары, девушка? – сказал весёлый, развязанный проводник, когда они сели в трамвай: - Вам это нужно? Оплатите проезд.
Заскрипев и зазвенев, трамвайчик тронулся. Притихшие пассажиры слушали трепотню проводника. Он толкался, шумно сморкался. Один раз рассыпал мелочь на резиновый коврик в проходе. Кепка усатого маячила за платками и шляпой какого-то старорежимного субъекта с бородкой, в очках, напоминавшего Чехова. Аня лишь видела крупную белую руку и съехавшую манжетку, под которой обнажился кожаный ремешок с часами – он удерживался за поручни. Кроме того мимо Ани проскользнул парень в футболке «Динамо». Поминутно извиняясь, он подмигнул в пространство. Девушка с чертёжной папкой, в вельветовой курточке и брюках, в авиационном шлеме, тоже как-то ободряюще окинула её взглядом.
- Советскую-похерецкую проехали, дамочка, - не унимался проводник. Его широкое рябоватое лицо со сплюснутым носом хорошо было видно в тамбуре перед кабиной водителя. – На обратном пути остановочка будет! Ага! Спать не надо… Советская власть, понимаешь, на вас силы тратит. Одевает, обувает… нянькается, как с сопляками малыми, а они! Спят на ходу. Смотрите – всё проспите…
Трамвай со скрежетом занесло на повороте. Он нёсся вдоль набережной Кубани. Над Краснодаром сиял серпик молодой Луны. Его нижнее остриё мерцало красным светом. Это выглядело величественно и одновременно зловеще. Синевато-серая гладь Великой реки юга России переливалась красноватым узорным сиянием. Будто какой-то шутник на небесах или во вселенной с ЕЁ бесчисленными мирами о чём-то предупреждал человечество.
Внезапно Аня ощутила перемену. В вагоне кроме неё и пятерых пассажиров, не считая кондуктора, никого не осталось. Кондуктор что-то проворчал о безбожниках и атеистах, что заполнили всё пространство («…Ни продохнуть от них проклятых – воздух Богом сотворённый своим дыханием отравляют!»), позвенел мелочью в потёртой замшевой сумке. Он заметно нервничал. Его широкое рябоватое лицо с острыми зеленоватыми глазами принимало то выражение затаённого испуга, то становилось жёстким, даже агрессивным. Молодой человек в футболке «Динамо» явно загораживал ему проход к отдвижной двери в кабину. Его безволосая, распахнутая грудь плавно вздымалась. Рука с обозначившимся бицепсом цепко держалась за поручень. Двое других, постарше и тоже вьюнош, словно нарочно заняли выход из вагона. Они шумно переговаривались, словно желая выговориться перед последним днём Помпей. Усатого не было видно. Он как будто сошёл на повороте и растворился в сумерках.
- …Господи, святые угодники! Царица небесная, заступница матушка, - бормотала сидящая посредине, напротив кондуктора, женщина с крупными чертами лица. Повязанная домотканым платочком, в просторном сарафане, с узелком в руках, она напоминала казачку с кубанских станиц. – Не дай нам, грешным, пасть ниже, чем пали. Не попусти на нас глад и мор. Не дай нам войны…
Кондуктор, с минуту посопев, двинулся решительным шагом к кабине водителя. Молодой человек в футболке и не думал уступать.
- …Ай, яй, яй, как нехорошо! – усмехнулся кондуктор. Он стоял к Ане спиной, но она физически ощутила как напряглись его мускулы под шитой по-украински рубашкой с косым воротом. – Уступи место дяде – не маракуй!
- А это ваш рейс? - глаза юноши под кепкой, полузакрытые золотистым чубом как у Шуры Балаганова, подёрнула непроницаемая пелена. На губах блуждала холодная усмешка. – Что-то мне не нравится ваш почерк, уважаемый. Грубо работаешь.
- Не понял? Повтори для дяди.
- Фальшивишь, дядя. То и говорю. Не рыпайся – больно не будет…
Сзади, держась за поручни, сбавив на пол тона голоса, подошли те двое. Юноша лет двадцати в песочного цвета костюме, который он держал на руке. С сильной шеей, повязаной галстуком «павлиний глаз». И человек лет сорока, приземистый, широкоплечий. В мохнатой чёрной папахе-кубанке. В рубашке, перепоясанной наборным поясом. У него над губой топорщились чёрные, по-будённовски закрученные усы.
- Закон есть закон, - сказал юноша с костюмом. – Его надо уважать. А ты его преступил. Знал на что идёшь?
- Дайте пройти! -повысил голос кондуктор.
Он стал напирать грудью на «динамовца». Тот слегка поддался. Затем молниеносным движением перехватил руку кондуктора, зависшую на поручнях. В следующий момент она оказалась прогнута в локте. Кондуктор закряхтел, пытаясь освободиться из-под залома. Тогда двое других пассажиров включились в процесс. Юноша с пиджаком зафиксировал в заломе другую руку. Тот, что в кубанке, методично прощупал карманы брюк задержанного. Хлопнул по голове, что покрывала белая бумазейная кепка.
- Пр-р-ройдёмте, гражданин, - спокойно возвестил он. Затем, обернувшись к Ане, обратился к ней и женщине: - Граждане! Попр-р-рошу соблюдать спокойствие. Органы госбезопасности и уголовного розыска пр-р-роизвели арест опасного преступника, - он вынул из кармана галифе книжечку в коверкотовом переплёте. Показал на корешке золотые буквы НКВД СССР. – Вы и вы – пр-р-ройдите с нами! Будете понятыми.
- У меня муж дома не кормленный. И дети. Советская власть что – на мне прекратится? – возмущённо выдохнула женщина с узелком. Её крупное, не лишённое привлекательности лицо страдальчески сморщилось.
- Попр-р-рошу пройти! – усатого в кубанке невозможно было пронять. – На пр-р-роизводство сообщим…
В отделе НКГБ при линейном отделении милиции на станции «Краснодар-1», куда доставили арестованного, было не протолкнуться. Сновали заступившие на дежурство и сменившиеся с оного милиционеры. На деревянной, отполированной задницами скамье сидели трое помятых типов. От них за версту несло перегаром. Один всё время норовил горланить неприличные куплеты. Но моментально замолкал: сидевший у телефонов дежурный сержант показывал ему внушительный кулак. На одной костяшке краснела свежая ссадина. В добавок ко всему курился табачный дым. От него у Ани саднило в глазах. Но девушка терпела.
Из комнаты с дверью, что была обтянута коричневым дерматином на заклёпках, с номером «8», вышел усач в кубанке. Он снял её. Погладил залысую голову. Зачерпнул кружкой воду из оцинкованного бака.
- Вас, девушка, попр-р-рошу пройти! – громогласно заявил он. – У следователя будет несколько вопросов. Потом ребята вас подбросят на мотоцикле до дому. И вас тоже – не волнуйтесь…
Она смело прошла в кабинет. Там сидел парень, что держал костюм в руке. Теперь он был лишь в свежей фланелевой сорочке. С галстуком «павлиний глаз», что был повязан на ослабленный узел. Его смугловатое лицо с выразительными карими глазами не выражало у Ани никаких опасений. В добавок ко всему на «плечиках» висел его пиджак. На лацкане она заметила созвездие значков. «Ворошиловский стрелок», «Отличник ГТО», «Парашютный спорт». И – голубовато-белый ромб «Выпускник МГУ». Наверное с юрфака…
- …Что, нравится? – спросил он. – Хотите, небось, поступать?
- Хочу, - сомкнула губы Аня. – Спрашивайте…
- Разрешите представиться! – улыбнулся молодой человек. – Старший следователь уголовного розыска лейтенант Бобриков. Можно без регалий – товарищ Бобриков. Не Бобиков… – предупредил он её, открывая папку с бланками протоколов задержания. – Что ж, теперь колитесь вы. Фамилия, имя, отчество, год рождения…
У Ани на мгновение «в зобу дыханье спёло». «Каркнуть» она не успела да и не хотела. Молодой человек, занеся перо из чернильницы с зеленоватыми, окисными разводами, терпеливо ждал. Пришлось его уважить. Можно было, конечно, из вредности попросить его предъявить документы. Но зачем? Придумала тоже.
Она воспроизвела в деталях поведение своё и арестованного. Последнему вменялась в вину антисоветская агитация и пропаганда по известной статье УК РСФСР. При обыске у задержанного был обнаружен финский нож в билетной сумке. Надо бы это отметить в Анином протоколе. И приложить её подпись.
- Ничем вам помочь не могу, товарищ Бобриков, - она сделал едва заметное движение рукой. Пальцы коснулись нежного подбородка. – Я не видела никакого ножа. Как же я могу ставить роспись?
Следователь угро отложил перо. Размял пальцы.
- Вы меня удивляете, Крыжова! Это же враг! Матёрый! А вы? Эх-х-х… Я-то на вас понадеялся, - без зазрения совести цедил он. – Ладно! Где я теперь второго свидетеля найду? Я и оперработники – лица заинтересованные…
- А как же презумпция невиновности? Товарищ генеральный прокурор о ней говорил…
- Девушка! Жизнь это – живое древо! Диалектика материи. А все эти инструкции, кодекс и прочее – сухая ветвь. Её надо оживлять. И вот тогда…
- Что тогда? - Аня подивилась своей настойчивости, граничащей с нахальством.
- Да ничего! – внезапно резко оборвал он её. Придвинув вплотную папку с протоколом, как можно суше сказал: - Ознакомьтесь и распишитесь. «С моих слов записано верно, мною прочитано». На каждой странице…
Папка была раскрыта посредине. Какие-то конверты серой плотной бумаги, рукописные и машинописные документы и их копии, заверенные печатями и штампами прокуратуры, НКВД, НКГБ. И фотография – запястье с татуировкой ввиде креста с вогнутой нижней перекладиной. Наверное, это тоже относилось к задержанному.
- У вас брат есть? – бросила она ему на прощание.
Уши лжебобрикова тотчас же налились красным. Она так и вышла, не рискнув продолжить опасный разговор.
На остановке позади отштукатуренного здания вокзала стояло несколько грузовиков ЗИС. Освещённая фонарями рыночная площадь была пуста. Через навесной мост, что был над путями, шла толпа молодёжи с рюкзаками и гитарами. Юноша в белоснежных туфлях и сорочке со значком ВЛКСМ играл и пел: «…В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает весна. Снятся мне твои золотистые косы…» Стоял у бордюра синий мотоцикл «М-73» с красной трафаретной надписью «милиция». А под столбом с радио- тарелкой Аня заметила уже знакомую женщину, что отказывалась идти в понятые. Она как будто изучала расписание автобусов.
- …Крыжова, стойте тихо. Не оборачивайтесь, - раздался знакомый шепот. Это говорил усатый чекист в плаще светлой балони. – Слушайте меня внимательно. Первое: ведите себя так, будто ничего не произошло. Со всеми прежними знакомыми контакты не обрывать. Ясно? Кивните! (Аня сделала едва заметное движение.) Хорошо… Теперь второе: ничему не удивляться. Не задавать никаких лишних вопросов. Я буду на связи. Если понадобитесь – найду вас сам. Если понадоблюсь я – звоните…
Вскоре она услышала за спиной скрип шагов. Усатый шёл к женщине, что изучала расписание автобусов. Постояв с минуту рядом с ней, обогнув здание вокзала, он пошёл к серому приземистому бараку, где расположилась камера хранения. Двое грузчиков в белых мятых фартуках, с металлическими жетонами, курили у входа. Он прикурил сигарету у одного из них. Скрылся в полутьме за клумбами цветов.
После 22 июня она ещё раз увидела Шпигеля. В рабочем пиджаке и рабочей же кепочке, изрядно небритый и донельзя неузнаваемый, он стоял в толпе, что окружала газетные стенды. Казалось, жадно вычитывал сообщения с фронтов в «шапках». Она молча проследовала мимо, не говоря ни слова. Он же, будто почуяв её присутствие спинным зрением, тоже не оборачиваясь, растворился в толпе.
* * *
Боброва направили из Ленинградского УНКВД по распоряжению самого наркома или товарища Берия. В Краснодаре он освоился довольно быстро. Переезд семьи с багажом занял куда больше времени, чем представление начальству, знакомство с оперсоставом секретно-политического отдела. В должности начальника оного при Управлении наркомата внутренних дел по Краснодару и Краснодарскому краю Сергей Владимирович и был направлен в столицу кубанского казачества.
Переезд и вступление в должность пришлось на начало марта – аккурат за два месяца до начала того, что в последствии называлось по разному. Великая Отечественная, вторая мировая, «всеевропейская война с большевизмом»…
Вплоть до 39-го Бобров состоял специальным корреспондентом газеты «Правда». Тогда же активно исполнял оперативные поручения по линии 2-го управления НКВД. Ездил в специальную командировку на места боёв у озера Хасан. Написать толком ничего не удалось. Потери с нашей стороны были в трое больше, чем у битых самураев. Его поразило большое количество искореженных Т-26 и БТ, которые нередко попадали под огонь советской же артиллерии. В брошенных японцами окопах то и дело находились трупы солдат и офицеров, кончивших жизнь согласно кодексу бусидо: надрезали себе живот. Наши бойцы и командиры рассказали молодому корреспонденту много интересного, также не для печати. Оказалось, что в бой они шли поздней осенью в летнем обмундировании. До этого ютились в землянках и палатках. Боевая подготовка в Особом Дальневосточном Краснознамённом округе проводилась из рук вон плохо. Многие из прибывшего пополнения так и не научились кидать гранаты – забывали выдёргивать чеку. Получилось то, что хотелось назвать «камнем да в свинью». По началу он дивился такой храбрости: по стране гулял 37-й год. «Ежовы рукавицы» наркома Ежова гребли всех подряд. На одного виновного приходилось десять, а то и более безвинных. Но цену такой храбрости он узнал также быстро: по возвращению в столицу куратор намекнул, что в должности заместителя «карлика» вступил новый человек. Бывший первый секретарь ВКП (б) Грузии – Лаврентий Павлович Берия. Человек принципиальный, порядочный и решительный. Своих карт ещё до конца не раскрыл, но грядут большие перемены. Может так статься, что «свято место пусто не бывает»…
Давно бы пора, с откровенным облегчением подумал Сергей Владимирович. Мысль он свою спрятал в себе. Не проронил ни слова. Лишь показал жене на портрет Ежова, что висел в гостиной. Та, многозначительно улыбнувшись, всё поняла. Защебетала о своём, женском. А чуть позже, когда состоялся «суд скорый и неправый» над маршалом Блюхером, что набросился в пьяном виде с топором на опергруппу, всплыли новые убойные факты. Мало того, что тот, оказывается, с 20-х годов был завербован японской разведкой, из-за чего Дальний Восток до 1922 года имел к РСФСР такое же как Китай к Монголии! Мало того, что тот запустил боевую подготовку вверенного ему округа, оставил войска без жилья и дорог, по которым можно подбросить подкрепления и грузы! Оказалось, что перед самым конфликтом у сопок Безымянная и Заозёрная случился крупный неприятный инцидент. За всю историю ОГПУ-НКВД не случалось ничего подобного! Начальник Дальневосточного Управления Генрих Самуилович Люшков попросту исчез. Отправился под предлогом агентурных встреч по приграничной территории округа и не изволил вернуться. Взял да и растворился в воздухе, надо полагать…
Для Ежова со товарищи, коими были его замы по НКВД СССР Фриновский, Дагин и прочая публика с далеко небезупречным прошлым, это был удар ниже пояса. Проверенный товарищ оказался вдруг если не шпионом, то натуральным вредителем. Вся агентурная сеть на Дальнем Востоке, казавшаяся безупречной, попала под удар. Такого Хозяин не прощал. Он предложил место всесильного наркома и комиссара госбезопасности на выбор: Чкалову, Герою Советского союза и военному лётчику-испытателю, а также Косареву, первому секретарю ВЛКСМ. «Карлик» (Ежов был не гренадёрского роста) ещё пребывал на своём посту. Ни тот ни другой не дали своего согласия. Сталин перевёл из Грузии в Москву Лаврентия Берия. Поначалу оставил его при столичном обкоме. Вскоре энергичный мингрел в пенсне, с за лысым лбом, смеющимися глазами одел чекистскую форму. Чкалов погиб при странных обстоятельствах. Говорили, что за час до полёта (испытывали истребитель И-180) на аэродром примчались чёрные лимузины. То ли с Лубянки от товарища Берия, то ли с Кремля от самого Сталина. Чкалова убедили не садиться в самолёт, что выведен из строя вредителями. Тот послушался и остался жив. На следующий раз, совершая неплановый полёт, Чкалов трагически погиб – во время полёта вышел из строя мотор…
Товарища Ежова без шумной помпы вскоре арестовали и судили как врага народа. Он был расстрелян. Его портреты (белозубая улыбка под коническим черепом) был изъяты отовсюду. Школьники старательно закрашивали наряду с другими фотографии Николая Ивановича. В феврале 1939 года Сергея Владимировича вызвали телефонным звонком в главное управление кадров на Лубянской площади. После процессов над Тухачевским, Уборевичем, Примаковым, последовавшим за ними расстрелов Блюхера и Ежова, он был в некоторой растерянности. Судя по опустевшим коридорам и множеству закрытых дверей всесильного наркомата, врагов в нём оказалось по первое число. Отказаться он не смел да и не хотел. Желание пришло и утвердилось, как будто Сергей Владимирович ждал его всю жизнь. В конце-концов, идёт борьба. Противодействие двух систем, сказал он себе. Если не я, то кто же?
Так думал не только он. Так думали многие. Почти весь советский народ.
Прибыв на место, Бобров сразу же столкнулся с ожидаемыми трудностями. Во-первых, там, где разместили его с семьёй, невозможно было жить без скандала. Общежитие НКВД в районе «МК» было, по словам коменданта управления и начальника «хзо» забито до отказу. Старшему лейтенанту госбезопасности Боброву приказано выделить жилплощадь «шесть на семь» (на коммунальном подселении, ванна и санузел общие) в Заводском районе по улице Пролетарская, 22/1. Главное, что есть телефон. И жильцы, само собой разумеется, проверенные нашими бдительными органами.
Бобров было налился кровью и решил идти на пролом: в приёмную начальника серого дома. Биться до посинения (начальника, конечно!) за приличные условия служебного житья-бытья. Но вовремя себя «затормозил». На новом месте всегда так. Поэтому, он сказал «есть». Взял руку под воображаемый козырёк (форма была сшита, но ещё не подогнана по росту) и, развернувшись на каблуках, вышел из просторного помещения хозяйственного отдела. Ещё было необходимо представиться коллективу и разгрести кучу оперативных и следственных дел. Как- никак – его утвердили приказом по краевому НКВД в должности начальника секретно-политического отдела.
Сыграло роль образование, законченное и высшее (новый нарком придавал этому огромное значение), во-вторых опыт прежней работы под прикрытием. Помимо всего прочего засчитывался дореволюционный стаж ВКП (б), а также участие в гражданской войне. Происхождение у Боброва было неважнецкое (отец – из дворян, а мать из зажиточных крестьян), но так как родители прятали до революции сына-пропагандиста и укрывали склад прокламаций с набором шрифтов, то на эту графу вскоре закрыли глаза. Первую мировую войну (она же империалистическая) Сергей Владимирович встретил с ликованием. «Война это прежде всего весело!» - как говаривал тогда Александр Блок, кумир либерально-революционной молодёжи. Пошёл вольноопределяющимся на фронт. Участвовал в Брусиловском прорыве 1916 года. Через месяц сменил солдатские погоны с витым трехцветным шнуром на золотой басон с одной звёздочкой.
…В первый же вечер на новом месте семью Бобровых ждал сюрприз. За стенкой, в квартире работника райвоенкомата, стали громко играть на гитаре, горланить не совсем приличные песни. Старший лейтенант Бобров постучал в эту дверь. Ему открыли. На законный вопрос: «По что гудим, товарищи красные командиры?» последовало приглашение к столу. Оказалось, что гульба по случаю именин супружницы. За столом овальной формы из «старорежимного» красного дерева сидели в фривольных позах трое. Один пехотный лейтенант, один капитан-артиллерист и подполковник с танками в чёрных петлицах. Между тем никакой супружницы не наблюдалось. Вежливо отказавшись, Бобров тем не менее поздравил её заочно. Ему была поднесена чарка из хрусталя на серебряном подносике. Он лишь вежливо пригубил её. После чего и удалился. Веселье за стенкой возобновилось тут же. Да так, что Елена Петровна, супруга Сергея Владимировича, вознамерилась было пойти сама. Тщетные уговоры мужа на неё подействовали как на слона булавка. Когда хлопнула дверь, Сергей Владимирович мысленно посочувствовал товарищам краскомам. Так и есть – через пять минут там установилась гиблая тишина. Всё было просто: жена объяснила, по какому ведомству служит её муж. В памяти были живы воспоминания о товарище Ежове и «ежовых рукавицах», равно как и шевроны НКВД , где меч пронзает змею. Поэтому «змеи» быстро успокоились.
Первая же неделя службы была для него как гром среди ясного неба. Большая часть оперативных разработок – это удары молотом по воробьям. При Ежове практика фабрикаций дел достигла небывалого размаха. Брали по малейшему подозрению, волтузили до последнего, не гнушаясь пыткой «на конвейере» и обычным рукоприкладством. Для последнего, кстати говоря, приспособили резиновые шланги и обрезки из прессованного картона, что поставлялся из обёрточного цеха Краснодарской табачной фабрики «Золотой лист». Протоколы допросов пестрили противоречивыми показаниями, а также странными «обрывами», когда между одним и другим вызовом к следователю проходила неделя или даже месяц. Что за это время происходило с подследственным, одному Богу было известно.
- …Тётя Маня во время обеденного перерыва в конторе ляпнула своей подруге, что товарищ Сталин – в окружении врагов, - возмущался Сергей Владимирович. – Ещё бы! Она ведь враг, товарищи чекисты! Ату её! А если ляпнула подруге, которая поведала это своему мужу и любовнику, а те в свою очередь – своим… Это же антисоветский заговор! С подготовкой покушения на членов политбюро и товарища Сталина! А как же! Они ведь болтали между собой, что товарища Сталина, товарища Ворошилова и прочих товарищей хотят убить. Ведь об этом в газетах пишут. Так, товарищи?
Дело было на оперативном совещании. Присутствовали сотрудники его отдела. Все почти на подбор – новички, без должного чекистско-оперативного опыта. Кто пришёл с завода, кто с колхоза. Троих призвали в органы со срочной службы в РККА. Только один с пединститута. Из старых, сохранившихся в прежних должностях, было всего трое. В том числе, лейтенант Бобриков.
- Разве это правильно? – видя молчание своих сотрудников, возобновил «великолепную порку» Бобров. – А ведь таких дел при Ежове было около 80 %! Вы только вдумайтесь в эту цифру! Получается, что из рук ЧК уплывали настоящие враги, подставляя нам либо мелких пособников, либо невиновных советских людей. Честных граждан нашей страны! Их мучили на допросах без сна по десять суток, били, морили голодом. Как же трудно, утратив доверие, восстановить его. Что нам и предстоит сделать.
- Разрешите вопрос? – поднялась рука лодочкой. Это говорил сержант Овсяников.
- Разрешаю. Только по существу.
- Как вы считаете, бывает ли скрытый враг? То есть человек, который только прикидывается, что чист. Он ещё ничего не совершил, но его происхождение, старые связи, среда толкают его на преступление.
- Считаю, что бывают. Вот Ежов. Вполне наш. Происхождения пролетарского. Работал, согласно анкете, на заводе «Красный треугольник» учеником мастера. Но это по анкете. А в ходе следствия выяснилось, что его там и близко не наблюдалось. Ясно, как это делается? Вот это не просто подлог, а действительно заговор. Учитывая, что ни кадровый отдел ВКП (б), ни наша контора не смогли столько лет докопаться до истины.
- Так, может таких, как этот Ежов, стоит давить изначально? Плюс тех, кто ему пособничал. Разве не так? – подал голос сосед.
- Так да не так. Вот при царе у революционеров на предварительном следствии, в ходе суда да и на каторгах было прав предостаточно, - мотнул головой Бобров. Как только он начал тему о происхождении, у него запылали огнём уши. – О них восторженно писала демократическая пресса. Царь так и не додумался взять её в руки. Поэтому, благодаря этому и многому другому был свергнут. Большевики взяли общественную жизнь под контроль. Всякое отклонение от курса партии и советского народа изначально рассматривается как преступление. Но у нас остаётся свобода! И принцип демократического централизма, когда младший, то есть подчинённый, может возразить старшему, то есть начальнику: товарищ, ты не прав! Ты зазнался или даже зажрался! – присутствующие неуверенно засмеялись. - Без этого ни социализму, ни коммунизму не быть! И враги прежде всего борются с этими великими завоеваниями. Стремятся забюрократить нашу общественную жизнь. Согласны? – все одновременно кивнули. Посмотрели ободрённей. - Ещё вопросы?
- Да, есть! Разрешите…
Ответив на два десятка (в том числе на тему о надбавках за выслугу, о кормовых, пайковых и обмундировочных), Бобров поставил перед оперсоставом новую задачу. Общую для всех сотрудников. «Мести под гребёнку» теперь отменяется. Всякий привод или вызов в серое здание без веских улик, тем более по анонимному «сигналу» не считается за арест. По месту службы или работы не доводится. Задержание или арест действительно виновных не считается поводом для организации травли членов их семей по месту жительства и на производстве. «Сын за отца не отвечает!» («…А дочь?» - неумно пошутил худенький белобрысый паренёк в вельветовой штормовке «юнгшурм». Бобров живо прихлопнул по столу.) Во время оперативных мероприятий, как-то задержания, опросы свидетелей, беседы с секретными сотрудниками, допросы задержанных и арестованных (он настаивал на различии этих двух процессуальных понятий!) доводить это до подкорки. Никаких бранных слов, никаких угроз об исключении из партии или комсомола с «волчьим билетом» на всю жизнь! В директиве товарища наркома внутренних дел Берия ясно сказано: многие сотрудники отошли от традиционной кропотливой агентурно-осведомительной работы. Выработалась привычка доверяться информаторам с «чистой анкетой», где социально-близкое происхождение, активная общественная работа и прочие записные данные укрывают порой вражеский оскал! Служат чем-то вроде овечьих шкур для волков, как в одной книге написано. Следует изжить на корню данные безобразия и прочие перегибы. Следует с особой тщательность, используя метод перекрёстного агентурного опроса, проверять любой сигнал. Тем более, если он анонимный. Ведь не секрет, что отдельные несознательные граждане и гражданки зарятся на чужую жилплощадь…
К концу заседания Сергей Владимирович «поведал миру» о том, что на Дальнем Востоке в бытность Ягоды, а потом Ежова арестовали большое количество граждан польской национальности. По обвинению в шпионаже на 2-й отдел польского генштаба. Кроме этого, «ляхам» припомнили польский батальон, что сражался против войск Уборевича и Тухачевского в рядах Колчака, разгром армий того же Тухачевского под Варшавой, падение тунгусского болида… Когда все отсмеялись вдоволь, Бобров закончил уже серьёзно: «А враг тем временем близко обретался!» И рассказал о странном исчезновении Люшкова. Мол, не без его, врага, тут обошлось. Похищение, если оно это оно…
- Останьтесь! - бросил он Бобрикову, когда все стали расходиться. – Присаживайтесь, товарищ лейтенант , - когда мощный, широкоплечий Иван Андреевич устроился на хрустнувшем стуле, продолжил: - С августа 37-го по сегодняшнее число вы числитесь в этом звании на должности начальника 3-го отделения. Так?
- Так точно, - по старорежимному, мотнув бычьей головой ответил тот.
- Какие оперативные разработки вы провели лично за этот срок? – суховато, но без напускного самодовольства поинтересовался Бобров. Он выложил на крытую стеклом поверхность дубового стола две пухлые, объёмистые папки. В одной из них было личное дело лейтенанта госбезопасности Бобрикова, в другой – собранные им при последней аттестации характеристики по раскрываемости, оперативности, партийной и общественной работе (был выпускающим стенной газеты «Знамя чекиста»), а также многим другим показателям, включая секретные отзывы кураторов НКВД по объектам (учебным заведениям), которые в свою очередь курировало отделение Бобрикова. – Слушаю вас!
- Товарищ старший лейтенант , - неловко усмехаясь начал тот. – Оперативные разработки за время вредительской деятельности врага народа Ежова считаю чёрным пятном в своей биографии.
- Да ну! – наигранно поднял брови Сергей Владимирович. – Прямо-таки несмываемым пятном считаете этот отрезок своей биографии?
- Несмываемым?.. – с сомнением протянул Бобриков, почесав затылок. – Насчёт того смываемое оно или нет, пусть об этом судит партия и советский народ. Именно они призвали меня в вооружённый отряд ВКП (б). А товарищ Сталин в своём докладе дал своё определение Ежову и ежовщине.
- Вы что – считаете себя виноватым в преступлениях Ежова?
- Я этого не говорил.
- Однако подразумевали.
С минуту в кабинете установилась мёртвая тишина. Лишь чуть слышно ходили напольные часы в дубовом же футляре с боем, с серебренной врезной табличкой: «Нашим славным чекистам от шефов, Коллектив Краснодарской ордена Ленина табачной фабрики «Золотой лист». До революции это был средних размеров заводик фирмы «Табакъ. Коммерческое общество Головинъ и К.» с контрольным пакетом акций американского банка. Во времена нэпа прежние хозяева частично вернулись. Они снова принялись вкладывать свои деньги в производство табака. Даже частично вывозили продукцию в одну из европейских стран, где переклеивали ярлыки и сбывали по иной цене. С 33-го года всё «устаканилось» окончательно.
- Товарищ начальник, - продолжил Бобриков после тягостной для него паузы. Он собрал складки в надбровные дуги. Шевелил ноздрями. – Чувствую, что вас не устраивает моя кандидатура в прежней должности. Это читается в вашем настроении. Готов принять отстранение и служить делу Ленина-Сталина так, как сочтёт нужным руководство.
- Дело в том, - Бобров осторожно раскрыл папку с аттестацией, - что вы сами себя не устраиваете, товарищ Бобриков. Да, именно! Ни как сотрудник органов государственной безопасности, ни как коммунист, ни как, простите, человек. Давно вы живёте с собой не в ладах, - он сделал предостерегающее, едва заметное движение рукой. – Именно так! Я со всей тщательностью изучил ваше личное дело. Посмотрел ваши рапорты, характеристики и докладные. Что же я увидел? В органах – с 33-го года по комсомольской путёвке. Отличные характеристики от 1-го секретаря темрюкского райкома ВЛКСМ. Ездили с комсомольским оперотрядом по казачьим станицам, агитировали крестьян и казаков к добросовестной сдаче зерна государству. Боролись с кулачеством. На вашем личном счету – три мироеда с семьями. Вы участвовали в их высылке уже как стажёр органов в феврале 1933 года. Через год вы - аттестованный сотрудник. В звании сержанта. Кандидат в члены ВКП (б). Так… Смотрим дальше, - Бобриков угрюмо опустил голову в бычьи плечи. – Ещё через год – вам присвоено звание лейтенанта государственной безопасности. Не припомните, за какие заслуги?
- В личном деле всё сказано, - глухо, с плохо скрываемой неприязнью выдавил «Бобик».
- Я знаю, что в личном! А сами? – так как Бобриков упорно молчал, Бобров зашуршал прошитыми суровой ниткой листами: - По заданию Нифонтова, что в должности капитана исполнял обязанности начальника отдела, вы тихой сапой списались через своих секретных сотрудников с родственниками раскулаченных из станицы Тихоретская. Пригласили их через тамошнего председателя на сельскохозяйственную выставку Краснодар, посвящённую юбилею октябрьской революции. Кроме того выгадали возвращение ряда семей из раскулаченных в Тихаретскую. В связи со снятием судимости или окончанием высылки. Помните что было дальше?
- Не помню… - с циничной простотой, глядя в паркет, устеленный зелёной ковровой дорожкой, молвил лейтенант .
Ещё бы тебе помнить, со скрытым отвращением подумал Бобров. Все они через месяц были арестованы как враги народа и вредители, что организовали якобы антисоветскую подпольно-диверсионную организацию «Трудовой крестьянский союз», имевшую своей целью дискредитацию колхозно-совхозного движения, порчу инвентаря и сельхозпродукции, печатанию и распространению соответствующей литературы от НТС. Вроде какие-то листы нашли в столе у председателя колхоза «Красный луч», у счетовода и агронома. У двух последних – дома, при обыске, под половицами. Как отмечают свидетели, проходившие по пересмотру дел в 1940-м, сотрудник райотдела НКВД как-то поразительно точно, безо всякого «вступления», оторвал именно эти половицы. Такое могло быть только по предварительному «сигналу». А его, простите, не было.
- Вот что, товарищ Бобриков, - устало подытожил «товарищ начальник». – Как советский человек советскому… гм, гм… человеку : с т ы д н о! Я не знаю, почему руководство управления на местах и в центре приняло решение аттестовать вас, но к мнению руководства прислушаюсь. Поэтому давайте будем работать. Но! То, что скажу сейчас, примите к сведению как аксиому. Фабрикацией в стиле Ягоды-Ежова, жандармских провокаций я не потерплю. Буду избавляться от вас со всей решительностью и жёсткостью. У нас хватает реальных, а не мнимых врагов, шпионов и диверсантов. Вы согласны?
- Ну да, - Бобриков, казалось, готов был забросить ногу на ногу.
- Что «ну да»?!? – округлил глаза Бобров.
Бобрикова как подбросило невидимой пружиной. Он снова подобрался и сидел как по стойке смирно. С вогнутыми плечами и грудью со эмалево-золотым значком «Отличному чекисту». Он вспомнил кое-что из своего далёкого уже прошлого. Свой первый допрос. Тогда, в уже далёком 34-м, его вызвал прежний начальник 3-го отделения – Нифонтов. «…Подследственный Вержбитский по делу преподавателей не мычит, не телится на допросах, - сухо, не предлагая сесть, обратился он. – Спуститесь в следственное и разберитесь. Я уже прозвонил. Доложите по выполнению. Вопросы?» Бобриков кивнул, что таковых нет. Но, при попытке выйти, он был остановлен. Взгляд начальника был столь пронизывающ, что оторопь взяла. «Вы ещё здесь? – с наигранным удивлением бросил ему Нифонтов. Склонив маленькую лысую голову, он намеренно долго чесал затылок. Затем стал рассматривать пальцы с наманикюренными ногтями. Бросил совсем уже уничтожающий взгляд. А ведь неделю назад ещё беседовал с молодым сотрудником, переведённым с повышением из 2-го отдела, исключительно любезно. Поил чаем, расспрашивал о родных и близких. Всё это подействовало завораживающе. Иван, почти не колеблясь, вывернул свою душу наизнанку.
В следственном отделе, в кабинете, где находился Вержбитский, в самом деле шёл вялотекущий, малоэффективный допрос. Молодой, пришедший по комсомольскому набору следователь-стажёр Перунов лишь таращил на подопечного глаза. Барабанил головкой карандаша по столу. Или откидывался на спинку стула. Так он старался произвести на подследственного хоть сколько-нибудь впечатления. Убедить его в своей значительности. Но уже гражданин, а не товарищ Вержбитский, был человек эрудированный. С аккуратно причёсанной бородкой и старомодных очках белого металла, он хитро стрелял глазами поверх головы этого веснушчатого паренька. На неубедительные вопросы, суть коих сводилась к попытке сыграть на совести и долге перед советским народом, лишь загадочно реагировал: «Вот поживёте с моё, юноша… Эх, если б я помнил, что было, а чего не было!.. Не знаю, погода была отвратительная: снег глаза слепил. Ветер уши закладывал – что мне говорили, не слышал…» В таком духе допрос тянулся уже третьи сутки. По какой-то загадочной причине Вержбитского «не садили» на «конвейер» без сна. Это настораживало Бобрикова: могло значить лишь то, что арестованный по делу антисоветской белогвардейской организации, связанной с Российским Воинским Союзом (РОВС) в Париже, по каким-то причинам был нужен руководству. Целый и невредимый. Даже выспавшийся.
Бобриков, ощущая почти физически мёртвенный взгляд начальника, предложил молодому стажёру-следователю выйти. Затем, бегло просмотрев протокол допроса, решительно захлопнул папку. «…Слушай меня внимательно, гнида, - с любезной жестокостью обратился он к подследственному. – Вина твоя перед советской властью очевидна. Мы располагаем достаточным количеством устных свидетельств и косвенных доказательств. Твои родственники живут в Парагвае. А там – центр белой эмиграции! Так что колись пока не поздно. Не то, - он деловито сжимал и разжимал огромные кулаки, - попляшешь у меня «камаринского» в КПЗ…Понял или нет?» Тот лишь усмехнулся. Смахнул невидимую пыль с плеча. На Бобрикова это произвело угрожающее воздействие. Будто его приворожили или подморозили. «…Вы откуда к нам прилетели, милый друг? – раздался точно из далека чужой, нечеловеческий голос. – С Марса? Юпитера? Венеры? А, вы с астрального мира? Так вот, я, ваш покорный слуга, тоже обитал бестелесной оболочкой. Вы об этом хотели меня спросить? Ещё вопросы?» Кровь частыми толчками стала приливать к вискам. Не помня себя, Бобриков набросился на расплывчатое пятно. Яростно бил его, топтал сапогами. Хотел было вынуть из кобуры наган – вовремя себя удержал. Опомнился лишь того, когда узрел: в кабинет вошли Нифонтов и Баргезис, начальник следственного отдела. «…Кто вам разрешил нарушать революционную законность, товарищ Бобриков? – начал с убийственным спокойствием начальник Секретно-политического отдела. – Вы избили подследственного. Это – установленный факт! Сдайте оружие и удостоверение! Вы отстранены от оперативной работы. Пока расследование…»
Быть бы Бобрикову сосланным на Соловки, тянуть бы лямку в конвое или оперчасти при СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения). Но… Судьба выкинула странный фортель. То ли пощадила, то ли наказала его. Да так, что и вспомнить страшно. Произошло (с подачи кого-то из управления – не иначе!) это странное знакомство – турист из Германии предложил ему интересное сотрудничество. Так и заявил: «…Мы не вербуем вас, товарищ Бобриков – предлагаем вам работать с нами в интересах защиты революционных завоеваний. Они попираются нынешним политическим руководством России. Вы понимаете, о ком я? Отлично… Идея товарища Троцкого о мировой революции забыта. Она вычеркнута из жизни партии, в членах которой вы состоите. Вместо этого провозглашён курс на… строительств социализм одна страна. Вы меня понимайт? Подвергаются незаконным репрессиям многие видные революционеры, продолжатели дела Льва Давидовича. Насколько мне известно, вас тоже… не гладить по голова ваш начальств. Так есть?» Бобриков угрюмо кивнул. «…Тогда мы поняли друг друга, - заинтересованно обнадеживающе кивнул иностранец. – Выпейте этот нектар. Он вернёт вам силы. Предаст вашему существованию новый смысл».
* * *
Из документов народного комиссариата обороны СССР:
Командующему войсками Киевского Особого военного округа.
Начальник погранвойск НКВД УССР донёс, что начальники укреплённых районов получили указание занять предполье.
Донесите для доклада наркому обороны, на каком основании части укреплённых районов КОВО получили приказ занять предполье. Такие действия могут немедленно спровоцировать немцев на вооружённое столкновение и чреваты всякими последствиями.
Такое распоряжение немедленно отмените и донесите, кто конкретно дал такое самочинное распоряжение.
10 июля 1941 года. Жуков.
Командующему войсками Прибалтийского Особого военного округа.
Вами без санкции наркома дано приказание по ПВО о введении положения номер два. Это значит провести по Прибалтике затемнение, чем и нанести ущерб промышленности. Такие действия могут проводиться только с разрешения правительства. Сейчас ваше распоряжение вызывает различные толки и нервирует общественность. Требую немедленно отменить отданное распоряжение, дать объяснение для доклада наркому.
20 июня 1941 года Жуков.
Председателю Совета Народных Комиссаров от 15 мая 1941 г.
Соображение по плану стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза.
I…
Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развёрнутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар. Что предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развёртывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развёртывания, и не успеет ещё организовать фронт и взаимодействие родов войск.
II
Первой стратегической целью действий Красной Армии поставить – разгром главных сил немецкой армии, развёртываемых южнее Брест-Демблин и выход к 30-му дню севернее рубежа Остроленка, р. Нарев, Ловничь, Лодзь, Крейцбург, Опельон, Оломоуц.
Последующей стратегической целью – наступать из района Катовице в северном или северо-западном направлении, разгромить крупные силы врага центра и северного крыла германского фронта и овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии. (…)
Василевский.
Глава третья. Тени предков.
Дождь в Париже был не просто дождь, но потоками воды из разверзшейся небесной хляби, что имела начало от всех начал – самой Великой Матери Вселенной. Потоки блестящей на солнце воды, разбиваясь о черепичные крыши каскадами сотен блестящих слез. Стекали тут же, по отполированным сотнями колес, шин и подошв, древним мостовым. В узких, подчас темных даже в летнюю погоду улочках с нависшими со всех сторон балкончиками, с витринами и вычурными решетками, происходило то, что древние мужи, именуемые пророками, назвали Великим Потопом. Высилась в мутной пелене чудо из чудес – Эльфелевая башня. Крылатые кони на зеленом куполе гранд опера, казалось, плыли в океане. Бурлящие потоки серой воды, пузырясь и вспениваясь, несли в белых барашках всевозможный мусор. Они делали свое дело. Париж снова выглядел чистым и прежним. Как это было тогда, в то далекое лето 1905 года. Совсем юный лейтенант-фендрик Седан поссорился с милой Сезанне Легустье. Навсегда порвал с ней, заподозрив в коварной неверности. Узрев рядом с ней, на плетеном соседнем стульчике уличного кафе драгунский палаш в полированных ножнах и синий кепи с красным помпоном, с перекрещенными серебряными клинками…
С тех пор прошло немало лет. У Сезанне Жане родился и подрос сын Христиан. Его мать всю войну была занята на работе в полевых госпиталях. По конец, в 1918 году, ее перевели в самый большой военный лазарет Франции – в Доме инвалидов, что был основан еще мадам Помпадур. Там судьба познакомила ее с капитаном Депо, что служил всю войну в артиллерийской разведке и состоял при штабе артиллерийского дивизиона Лионской бригады. Осенью 1916 года в ходе боев за местечко Сент Антуан капитан лишился ступни, так как шагнул на неразорвавшийся снаряд бошей. (Так он всем говорил. Хотя снаряд мог быть вовсе не от бошей, а от кого угодно.) Капитан помнил ту кошмарную атаку на неприступные позиции Веймарского гренадерского полка. Под вражескими пулями и снарядами полегла значительная часть 145-ого полка Лионской бригады, которым командовал полковник Анри Седан. Депо не знал, кто был (возможно, так и остался) первой и единственной любовью его жены. Он усыновил 13-летнего Христиана. Сезанна стала его супругой и взяла фамилию Депо. Сам капитан, освоившийся ходить (со временем, довольно сносно танцевать) на протезе, уволился из рядов французской армии. Его давно занимала мечта стать директором, воспитателем и содержателем частного приюта для бездомных. На них он насмотрелся во времена войны. На часть суммы, которая осела на его фамильном и личном счете, а также вырученные с государственной ренты две тысячи франков, он приобрел в тихом предместье Сент-Женевьевы двухэтажный домик с земельным наделом в шестьсот акров. Христиан, достигнув двадцати трех лет, поступил на службу в префектуру полиции. В тридцать восемь лет числился помощником отдела криминальной полиции префектуры Монмартре. «Что ж неплохо, сынок. Совсем неплохо, - говорили ему престарелые родители, отец и мать. – Троих внуков нам подарил наш мошняга Христиан. А что с женой не решились на четвертого, то этот шаг – как раз для первых седин…»
После того, как боши ( они же сосисечники, они же пивохлебы) оккупировали милую Францию, оставив на юге правительство Виши во главе с маршалом Пэтеном, многое в Париже изменилось. Стало откровенно чужим и отталкивающим. Ordnung оставил местные власти, включая мэрии и префектуры полиции со всем прилагающимся штатом. Христиан, помощник начальника отдела криминальной полиции, как и все парижане, недоумевал: как боши, разгромленные Антантой, могли оказаться сильнее? Откуда ни возьмись у полуголодной, задыхающейся от безработицы и сотрясаемой кризисами Германии появилась мощная армия, состоявшая из моторизованной и механизированной пехоты, а также целых танковых дивизий! Об этом в Европе и не мечтали. Только в большевистской России - еще раньше! - было заведено точно также для вторжения в свободную Европу. Так пугала социал-демократическая пресса. Она же «насвистела» о том, что армии Французской Республики не нужны автомашины и танки в больших количествах, так как от этого страдает чистый воздух – его портят выхлопные газы…
Тем более странным было то, что ведущие французские танки «Билис» (В-2) и «Соммуа» (S-35) по вооружению и бронированию превосходили германские панцеры. По численности своей танковый парк республики на тысячу единиц превосходил «проклятых бошей». То же наблюдалось и в артиллерии. Авиация республики до половины не дотягивала до общей численности германской. У рейха насчитывалось до 3000 истребителей, бомбардировщиков и прочих самолётов. Среди них – новейший истребители Bf 109 F. До 40 % французской авиации составляли самолёты разведки. Несколько сот бомбардировщиков, а также новейших истребителей – с ними авиационный парк республики насчитывал всего 1000 с небольшим машин. Кроме этого у бошей был создан «штукосбомбен» или пикирующий бомбардировщик «Ю-87». Снабжённый помимо подвешенных к крыльям четырьмя 50-тонным бомбам и одной 100-тонной, скорострельной пушкой и пулемётами, этот самолёт с неубирающимися шасси, заправленными в стальные обтекатели, был похож на хищную птицу. С помощью этих «птичек» боши обрабатывали танковые колонны, пехотные и кавалерийские части, бомбили французскую авиацию на аэродромах. Доты или дзоты непреступной «линии Мажино» были частью обойдены, частью оставлены их гарнизонами, частью разбиты огнём гаубиц и тяжёлых пушек, бомбами, а также захвачены десантниками-парашютистами. Их сбрасывали на Францию и Бельгию в огромных количествах, как будто бошей этому кто-то научил. Уничтожая с помощью «кессельшлахт» бронетехнику и пехоту, панцердивизии опустошали целые участки фронта. Противник был вынужден в срочном порядке перебрасывать части, снимая их с других направлений. Таким образом, блицкриг охватывал громадные пространства с материальными ресурсами, поглощая их в себя как губка поглощает воду.
«…Это чёрт знает что, старина, - ругался за бутылкой «Бордо» школьный друг Христиана, воевавший в составе танковой бригады под Антверпеном. Там же попал в плен, через неделю был освобождён под честное слово не воевать с Германской империей. – Этих подлецов-бошей кто-то научил отменно сражаться! Они владеют в совершенстве тактикой, о которой писал генерал Де Голль в «Монитор». Их панцеры слабее наших, но они действуют по нашим «коробкам» довольно эффективно из засад. Расстреливают нас на марше в борт или бензобаки. Либо, рассредоточиваются, и имитируют отход. Мы же, увлёкшись погоней, отрываемся от пехоты и… попадаем под перекрёстный огонь противотанковых батарей. Сверху сыплют бомбы эти стервятники с сиреной в отогнутых крыльях, с неубирающимися шасси. В добавок по нашим тылам и боевым порядкам работает тяжёлая артиллерия. Мы её вообще не видим! « «Что ж, выходит, мы были изначально незрячими, - грустно улыбнулся Христиан, - Оттого и проиграли бошам эту компанию. Если этот… как ты его назвал?.. мосье Де Голль предупреждал нас о тактике, которую наш генштаб так и не взял на вооружение. Поделом ! Нашей демократии досталось на орехи».
Утром, когда боши входили в Париж, Христиан, направленный префектурой на дежурство к Эльфелевой башне, воочию наблюдал германское превосходство. Колонны пехоты в стальных шлемах, с эмблемой кленового листка на чёрном нарукавном шевроне мерной поступью шли под арками «чуда света». Их командир с золотыми пальмовыми ветвями на кроваво-красном поле петлиц, также в стальном шлеме, восседающий на белом жеребце с распущенной гривой, приветствовал своё воинство вытянутой к небу рукой. По брусчатой мостовой цокали подковы и кованные сапоги с раструбами-голенищами. Лица бошей были снисходительны к побеждённым, что толпились по обе стороны Елисейских полей. За тёмно-синими шпалерами французской полиции, что сдерживала их натиск. Христиану (да не ему одному!) было странно видеть, как иные парижане машут руками и преветсвуют своих захватчиков. Иные выкрикивают одобрительные лозунги. Потом по мостовой залязгали гусеницами «квадраты» маленьких, почти игрушечных танкеток с парой пулемётов из башен. С выглядывающими из люков головами в чёрных пышных беретах с орлами в веночках. Самоходные орудия, похожие на гробы, с длинными или короткими пушками были немногочисленны. После – длинный артиллерийский парк. Пароконные упряжи, запряжённые пегими, рыжими и серыми першеронами, везли под детищем инженера Эльфеля тяжёлые пушки, противотанковые орудия и гаубицы. Этой грозной техникой, одолевшей Францию за три недели, хотелось любоваться.
Неподалёку в толпе он заметил свою жену. Полина Жидель, опершись локтём о каменную тумбу парапета, пересчитывала что-то в сумочке. Вокруг неё сновали молодцы в чёрных беретах и тужурках. Кагуляры… Они выкрикивали нацистские лозунги: «Слава Германии! Бей жидов и их прихвостней! Смерть английским ублюдкам!» Наверх веером летели разноцветные листовки. Одна из них порхнула на плечо близстоящего ажана. Он с удивлением снял её. Повертел в руке. «Дай сюда», - Христиан почти вырвал её. Мельком задержал взгляд. Там говорилось, что правительство Франции предало интересы французского народа. За его спиной замышлялись неслыханные злодеяния, как-то: объявление войны Германии и России в ответ на пакт о ненападении и сотрудничестве от 23 сентября 1939 года. Дескать, это было на руку Англии, стравить в междоусобной, кровопролитной войне великие державы. «Английские ублюдки» намеревались использовать французскую армию на Карельском перешейке. Там, где у России и Финляндии была общая «неудобная граница» - Ленинград, в прошлом Санкт-Петербург, был пограничным городом…
Утром 22 июня 1941 года ровно в 6-00 в кабинет Христиана Депо на втором этаже префектуры Монмартре вошли двое мужчин, одетых в неприметные рабочие блузы. Этим людям удалось беспрепятственно пройти мимо дежурного ажана. У них были пропуска за подписью самого префекта Парижской полиции. Пропуска и подписи были хорошо сработанной фальшивкой SD илиGeheime. Типография бошей печатала такие документы, имея на руках штампы и печати, предоставленные самим префектом полиции. «Рабочим» удалось без труда открыть дубликатом ключа дверь. Но они не стали рыться в бумагах, что были заперты в несгораемый шкаф. Им достаточно было оставить в центре стола орехового дерева небольшую фотокарточку. На ней был запечатлен человек в форме полковника французской пехоты. Можно было хорошо рассмотреть его широко открытые, лучистые глаза; вьющиеся, закрученные усики и бородку o-la Луи Бонапарт.
Чем-то (вернее будет сказать кем-то) знакомым повеяло от этой странной фотокарточки. Депо не удивил сам факт ее появления. За много лет службы в префектуре полиции он навидался немало. Христиан знал, что идти докладывать по начальству бессмысленно. Все архивы распущенной французской армии хранились у бошей. К ним, понятное дело, соваться тоже не стоит. Сунешься раз: протянешь палец – оттяпают всю руку… Возможно они и поступили так со мной, подумалось Христиану. Хотят вызвать меня в свою комендатуру, а затем в глазах моих друзей представить это в искаженном свете. Выставить меня пред всеми коллаборационистом. Тайным или явным. Уж это они могут… Христиан тут же почувствовал прилив сил. К тому же в петлицах улыбающегося полковника он обнаружил «145». Это был номер части, в которой служил данный офицер. Может быть, и командовал ей когда-то…
Вечером того же дня, продолжая что-то усиленно вспоминать, Христиан благополучно добрался до местечка Сент-Женевьевы, где жили его родители. По дороге из Парижа он не заметил ничего необычного. Кроме молочного фургона «Рено», что двигался все время на обгон. По старой привычке Христиан хотел, было наказать этого зазнайку-водителя. Однако, почувствовав необъяснимую тревогу, он не стал этого делать. Снова показалось, что все это не к добру и не случайно. Очевидно, за ним кто-то наблюдал. Этим «кто-то» были именно немцы из Geheime Statspolizei. Возможно, это была группа наружного наблюдения префектуры полиции, состоявшая из коллаборационистов, либо из числа завербованных SD осведомителей. Развелось их с момента вступления «сосисечников» и «пивохлебов» в столицу мод. Как лягушек в прудике Сан-Си, не жаренных и не съеденных еще…
Обогнув на своем «Фиате» кладбище Сент Женевьев Де Буа, он перекрестился (мысленно). Завидев золотую с синевой луковицу купола с православным крестом. Там, за высокой кирпичной стеной, были захоронены многие славные русские. После октябрьского переворота в 1917 году они не приняли новую власть, которую представляло большинство рабочих и крестьян, живущих в России. Франция тепло встретила этих добрых и умных людей. Христиан вспомнил рассказы своего приемного отца. О том, как храбро сражались русские солдаты и офицеры в составе русского экспедиционного корпуса. Если б не эта помощь, то боши еще в 1914 году переименовали город на Сене в Парижбург. Установили своих бронзовых одноглавых орлов на величественных башнях Натр Дам де Пари. А сейчас им ничего не стоило свесить из стрельчатых окон «нашей Дамы» тяжелые кроваво-красные полотнища, украшенные древней - рунической и индуистской - свастикой.
У центральных ворот кладбища его внимание привлек зеленый мотоцикл с коляской. На его номерном знаке было WH. Один из приехавших на нем бошей с бляхой фельджандармерии прогуливался вдоль подстриженных кустов. Христиан тут же ощутил на своем затылке его мысленное внимание. Сопоставив два факта (мотоцикл бошей и молочный фургон с парижскими номерами), он окончательно понял, что за ним установлено наблюдение. Произошло что-то серьезное, о чем он не знал и даже не догадывался. (Признаться честно, это было самым страшным, получать удары вслепую.) Разве что… Он моментально ощутил горячую силу в груди. Осознал, что его догадка, подкрепленная фотокарточкой с неизвестным, но странно знакомым ему полковником…
…Стоп, милый Христиан, мысленно сказал он себе, когда колеса «Фиат» хрустнули по усыпанному гравием подъезду возле приюта «Notre Dame». Название «Марсельская бригада» тебе ни о чем не говорит? Говорит, еще как говорит, бесценный мой мосье, старина инспектор… При штабе какого полка, какого артдивизиона служил мой отец? Он говорил что-то такое, что наводит меня на мысль: как и где искать в этом клубке хитроумных событий кончик ведущей нити. Да, отец мне говорил. Не помню, увы, что именно. Поэтому я сейчас же… Он остановил свое авто, отключил зажигание. Спрятал (очень осторожно) ключ зажигания в правый карман жилетной пары. (Поближе к семизарядному браунингу в наплечной, замшевой кобуре.) Поставил своего Друга-Итальянца (так он в минуты спокойствия называл свой «Фиат») на ручной тормоз. Чтобы ты, moon sheer, ненароком не скатился в прудик Сан-Си. К обожаемым моим приемным отцом пучеглазым жабам… Так, все у меня отлично, мосье комиссар. Нет, пожалуй, сам мосье префект парижской полиции. «У аппарата! Вас слушают…»
Вечерело. За высоким окном с отодвинутыми синими гардинами сгущались прозрачно-синие, летние сумерки. Закатившееся за крайнюю точку малиновое солнце освещало мир неестественным аккумуляторным светом. Было в нем что-то похожее на отблеск настольной лампы, что направляют в лицо во время допросов. Так поступали до войны в префектуре полиции. Поступают и сейчас, когда преступник упорствует. Или бьют тяжелой папкой по голове. Через подушку или матрац – скрученным резиновым шлангом. Так как от обычной дубинки ажана остаются синяки. На худой конец раздевают догола. Прикованного к стене наручниками обливают из шланга ледяной водой. Тугой струёй. До утра… Что б сознался во всех своих преступлениях, проклятье. Merde!
Подойдя к высокому окну с открытыми зелеными ставнями, Христиан не заметил никого и ничего, вызывающего у него, как у сыщика, подозрение. Но фотокарточка, которую он поутру застал на своем письменном столе…
Войдя в свою комнату, он ощутил прилив благоговейного восторга и неземного покоя. Разом слетели и усталость, и напряжение. На маленьком инкрустированном столике с синим абажуром лежал, притаившийся за телефонным аппаратом, знакомый листок. Это была фотокарточка незнакомого французского полковника с закрученными усами и бородкой o-la Луи Бонапарт. Твердой рукой отца было написано. Мягким карандашным грифелем. Едва видимым почерком: «Это он, Христиан. Надо поговорить. Жду тебя в полночь в нашем фамильном погребе. Бочка № 1/ 9, выдержки 1873 года».
Вот тебе и ответы на все вопросы. Какая удача, подумал Христиан. Робкая надежда становилась сильной. Он немедленно стер белым ластиком записку отца. Сунул в жилетный карман фотокарточку. Надо ожидать чего-то важного от этой встречи, сынок - мысленно сказал ему отец, улыбнувшись в пышные усы. Но будь как никогда собран и внимателен…
Поздним вечером за ужином они беседовали об отвлеченном. На лицах Христиана и его отца ничего невозможно было прочитать. Только один раз у Сезанны вздрогнула едва заметная черточка на лбу. К нему она потянулась красивой, несмотря на старость, рукой. В самый неподходящий момент в руке у Христиана глухо брякнула чашка севрского фарфора. Это был тайный знак. Всевидящее ОКО Времени передавало своим сподвижникам какую-то важную весть, не требующую отлагательства.
- У тебя все в порядке на службе, мой мальчик? - вздрогнув, с тихой улыбкой, просила Сезанна. – Я вижу, что сегодня ты немного не в себе. Неужели боши ведут себя плохо? Ты говорил, что несмотря на шутки и насмешки о «лягушатниках» к вам относятся спокойно. Ты ответишь мне, Христиан? Мне нужно знать…
- Мама, ты права, - улыбнулся сын, вытирая шелковой салфеткой губы. – Извини меня за мою бестактность. Я должен был сразу сказать тебе. (От отца к нему тут же протянулась невидимая нить сознания, которую он тут же убрал.) Сегодня ночью нас вызывали в Ля Буже. Там зверски убили молодого парня-ажана из соседней префектуры. Право, мне жаль, что я вынужден говорить это за ужином…
- Нет, почему же, сынок, - смущенно улыбнулась мать, задев рукой подбородок. – Я была не права. Извини, если помешала твоим мыслям, Христиан.
- Сезанна, милочка, ты лучше всех! – тут же пошутил в адрес жены Мартен Депо. – Ну что же, пойду, выкурю сигару на балконе. Иди отдыхать, Христиан. У тебя, по-видимому, был нелегкий день.
На балконе, где Депо-старший (как дракон в преисподней) испускал клубы густого сизого дыма, было прохладно и тепло. В темном воздухе на высоте в миллиард лье покоилось святилище, которое называлось Луной. Доносилось приглушенное слабым, невнятным шумом пение ночных птиц. Успокоено (в сравнении с вечерним и дневным часом) квакали лягушки в прудике Сан-Си. Вдали, в темно-синем ночном мареве едва белел соседний особняк. Покрытый виноградными лозами по самую крышу. Как будто в мире ничего не случилось. На этот день, на этот час, на этот миг. Как будто 22 июня 1941 года германские войска, повинуясь приказу фюрера Адольфа Гитлера, не вступили в войну со своим недавним союзником - Советской Россией. Как будто на огромных расстояниях от Черного до Балтийского моря не лилась кровь сотен тысяч людей; не ушились, объятые дымом и пламенем, как картонные коробки, жилые дома. Еще не кричали от ужаса женщины и дети, которые искали убежища от бомбежек в ямах, кюветах и подвалах; не лязгала гусеницами и не попирала шинами чужая, размалеванная пятнисто, мышисто-серая техника с одними пулеметами либо с пушками; с черно-белыми, мальтийскими крестами, языческими символами. Покрытая по самые башни кроваво-красными стягами с черной, древне рунической (а также индуистской) свастикой в белом круге. Весь мир облетели кадры германской кинохроники: протянувшиеся (казалось, в бесконечность) в клубах пыли колонны панцеров, гусеничных вездеходов, бронетранспортеров и колонны русских пленных посреди лесов и полей необъятной страны. Еще год назад (несмотря на долгую, кровопролитную осаду линии Маннергейма) она поражала своей мощью. Пылающие русские деревни смотрелись как дурной сон, на фоне которых темные фигуры в угловатых, с рожками отдушин касках выглядели призрачными инопланетными существами.
Здесь, во Франции, в Париже все это казалось чужим. В этом был осколок великой европейской трагедии…
- Сезанна, сегодня по радио было сообщение, - испустив, по драконьи, две дымные струи, произнес Депо-старший. – Гитлер напал на Сталина. В то время как мы стоим здесь, любуемся этой восхитительной природой парижского предместья, там, на востоке льется кровь. Убивают людей. Одни люди других людей.
- Ужас, милый Мартен! – выдохнула из себя Сезанна, путаясь в белый пуховый платок. – Одни солдаты убивают других солдат. Как в то далекое время. Мы пережили с тобой великую и страшную войну. Мы ее прекрасно помним, Мартен.
- Мы ее помним, милая, - буркнул добродушно Депо-старший. – Но другие… Фюрер ее должен помнить. Он воевал, как и мы. Против нас с тобой, Сезанна. Но… Почему он видит смысл жизни в том, чтобы напасть на Россию? Неужели Гитлер не осознает, что жестоко ошибся в выборе противника? Сталин ему явно не по зубам, милочка. Впрочем, я не знаю, о чем думает этот тирольский австриец. Ему самому неведомы свои же мысли…
- Что ему сделали русские? – вжавшись в плечо мужа, прошептала на ухо Сезанна. – Ведь они так хорошо уживались друг с другом, Гитлер и Сталин. Что же произошло между ними? Если один победит другого, что будет дальше со всем миром? Со всеми нами?
- Гитлеру не одолеть Сталина, - отвечал ей Депо-старший. – Россия слишком велика, чтобы ее можно было завоевать. Даже силами всей Европы. Наш корсиканец в свое время попытался это сделать. Он оставил почти всю великую армию в снегах этой страны. Если фюрер надеется избежать этой страшной участи, он немедленно попросит у Сталина прощение. Отведет свою армию, несмотря на свистки и улюлюканье прессы, на прежние рубежи. Будет просить о мире. На любых, даже самых унизительных для него условиях. Но он не сделает это, этот неистовый Адольф. Зря… Глупо-глупо! Умно лишь то, что мы сегодня, как всегда, вместе, милочка…
* * *
…Война застала Настасью Филипповну Померанцеву (Крыжовой она была по первому мужу) на рижском взморье. Она отдыхала на маленькой мызе с рыболовными снастями, что были растянуты вдоль и поперёк песчаной косы. Второй муж отправил её, предчувствуя наступающую военную грозу, на отдых. Он обещался приехать сам через неделю. Но уже третьего дня, а именно 22 июня 1941 года на рассвете эскадрильи самолётов с чёрно-белыми трафаретными крестами, грузно вращая лопастями, пересекли воздушное пространство СССР. Разбуженная гулом сотен моторов, что проткнули предрассветную мглу и тишь, Настя вышла, зябко поводя плечами, во двор. Самолёты со вспыхивающими в первых лучах плексигласовыми носами (это были Hе-111 H-22), нарушили строй. Ромбические «девятки» начали обтекать лесок в двух километрах от отмели. Образовав некоторое подобие небесной «карусели», бомбардировщики принялись ронять к земле гроздья продолговатых чёрных предметов. Раздался оглушительный свист и… Насте показалось, что небо если не перевернулось, то свернулось в свиток. Из зелёной, цветущей кудрявости с железным скрежетом выросли столбы дымного пламени. Взметнулись земляные кручи в перемешку с обломками деревьев.
- Война, русская пани! – заверещала старуха-хозяйка. – Это война! Герман бомбит ваши воинские склады у Даугауниц.
Мерно, не чувствуя опасности, плескала волна. Ничего, казалось, не в состоянии было поколебать её. Потрясённая, Настя не в силах была что-либо сказать. Как завороженная, в нижнем белье-комбинации, купленной на Ляйпцигештрассе в Берлине, с размётанными волосами, она созерцала картину зла и разрушения. Зоркий глаз супруги помощника торгового атташе сразу заприметил одно обстоятельство. Среди столбов дыма и пламени, окрасивших хвойный массив в чёрно-оранжевые, яростные тона, мелькнули две дымные трассы по нисходящей. По этой же траектории в километре от мызы приземлился в песок тающий, зеленоватый огонёк. Значит, кто-то стрелял из ракетницы. Прежде, чем начали бомбить, пронеслось у неё в голове. Это диверсия…
- У вас есть телефон? – спросила она хозяйку, Стефанию Плёцинг, каким-то чужим, неузнаваемым голосом. – Где-нибудь поблизости есть телефон?
- Ну что вы, пани Настя, - Стефания смущённо улыбнулась, показав жемчужно-белые, молодые зубки. – Какой же здесь телефон? – она сокрушённо осмотрела телеграфные столбы, бесконечной чередой идущие вдоль побережья. – Когда Советская власть к нам пришла, наш телефон убрали. Пан районный уполномоченный приехал и… как есть… конфисковал. Расписку оставил.
Насте всё было ясно. Больше в этом уютном, двухэтажном домике под черепицей, с запахам кофе и парного молока по утрам, её ничто не держало. Тем более, после виденного. Зелёная ракета… Это был знак беды, знак тревоги и призыв к действию. Она вспомнила, пакуя свой нехитрый скарб в купленный на Ляйпцигенштрассе чемоданчик, как сын пани Стефании, двухметровый увалень с голубыми детскими глазами и насупленными губками, с вечера, облачившись в жилетку с желтыми и красными цветами, уехал на мотоцикле. На плечах у него был плотно набитый рюкзак. Была ли в доме ракетница? Она не знала. После того, как она зарегистрировалась по месту прибытия, в Талинском УНКГБ, в местном райотделе ей указали на здешнюю мызу. Надо полагать, тот самый уполномоченный, который конфисковал у пани Стёфы телефон. Под расписку. Товарищ сержант госбезопасности Рудзилитис. По его словам, хозяева вполне лояльны к новой власти. После присоединения Литвы к СССР оказывали активное содействие в выявлении и аресте бывших чинов полиции, жандармерии, а также политического охранного управления.
-Пани хочет идти пешком? – старуха, розовощёкая, с тщательно завитыми, седыми буклями женщина в переднике была участлива и доброжелательна. Она прилично говорила на русском. – Я вам не советую. Дождитесь Отиса. Он довезёт вас на мотоцикле. У него хороший мотоцикл.
- Спасибо, я заметила, - Настя была одета, если можно так выразиться. Всё бельё и предметы женского туалета она затолкала в чемодан. На комбинацию набросила кожаный плащ. – Я не могу больше ждать. Благодарю вас за всё, но… - её осенила мысль. – В доме есть ракетница? Я слышала, что у рыбаков они есть, чтобы давать предупреждения во время шторма.
- Я посмотрю с вашего позволения. У сына должна быть. Подождите меня немного, пани.
Шаркая туфлями, старуха ушла в одну из комнат, декорированную по стенам и потолку чёрно-белыми панелями. Было слышно, как она возится в письменном столе и шкафах. Перекладывает с места на место бельё, канцелярские принадлежности. Затем, шумно вздохнув, пани Стефания вернулась.
- К сожалению, я не нашла. Видимо, сын взял с собой, когда уехал с вечера. Ума не приложу, зачем она ему.
- Зачем, зачем… - повторила Настя. Ответ на этот вопрос она уже знала. – Жаль, что не нашли. Тогда прощайте, - она, неожиданно для себя подошла и поцеловала это «сморщенное яблоко» в румяную щёчку.
* * *
Отрывок из выступления во французском парламенте генерала Жиро в 1927 году, основного докладчика по «Закону о подготовке нации к войне»:
«…Никакой импровизации! Никакой свободы выбора! Во время будущей войны весь народ абсолютно должен подчиняться распоряжению властей. Власть заблаговременно составит расписание для каждого гражданина. Основная мысль нашего нового закона состоит в том, что, готовясь к «полной войне», власти должны будут разрабатывать полный план мобилизации для каждого человека, учитывая его пол, возраст, индивидуальные способности, знания, состояние здоровья, род деятельности и силы. Во время войны свободных людей со свободой выбора работы нет. Все заранее учтено. Расписания составлены. И в момент объявления мобилизации каждый немедленно отправляется и начинает намеченную для него и обязательную работу».
* * *
…Степанов Егор не помнил всего, что произошло в этом страшном бою под Смоленском. Его сбросили на парашюте в составе батальона 11-ого парашютно-десантного корпуса в сентябре 1941 года. Десантники и окруженцы прикрывали отход раненых через болотистую речку, заняв наспех отрытые окопчики на левом берегу. Перед тем как атаковать из лесу, немцы принялись забрасывать позиции минами и снарядами. Этот сущий ад длился часа полтора. За это время небо покрылось толстой коркой пыли и дыма. После чего, поддержанные десятью легкими Kpwf Pz-I , вооруженными спаренными пулеметами, а также двумя Kpwf Pz-II с тонкоствольной 20-мм пушкой в атаку пошли германские пехотинцы. Было их не более роты. Вспыхивали на солнце плоские ножевые штыки германских карабинов. Глубокие каски с выдающимися пластинами и рожками отдушин делали синевато-зеленых врагов зловещими, инопланетными существами. Под огнем двух тяжелых «Максимов» и десятка «дегтерей» немецкие цепи расслоились и заметно поредели. Серо-зеленые фигурки, постреливая на ходу, перестраивались во взводы и отделения. Прикрывали друг-друга огнем, сволочи… Передергивая затвор своей самозарядной СВТ, красноармеец Степанов не без удовлетворения отмечал свою стрельбу. Враги, которых он ловил в прорезь прицела, то и дело валятся как подкошенные. Цепь удалось отсечь огнем от танков. Они прорвались за первую полосу траншей. Егор, видя движущиеся на траншею два немецких легких танка, ведущие огонь из пулеметов, отставил самозарядную винтовку. Вооружившись двумя противотанковыми гранатами на длинных деревянных ручках (подобрал этой ночью у убитого немца с металлической бляхой на груди), пополз по изрытой земле вперед. На медленно движущиеся, отполированные траки…
Когда контуженный взрывом боец пришел в себя, недалеко стояли солдаты в зеленовато-синих мундирчиках и пилотках. У одного из немцев, на поясе, которого он заметил увесистую кобуру с белой металлической цепочкой, через плечо висела большая зеленая сумка с красным крестом. Их санитар или фельдшер, подумал боец. Земляная крошка слепила ему глаза. Ныла поврежденная пулей (с Рz I ранило по касательной) нога. Хотелось пошевельнуться. Хотя бы сплюнуть накопившуюся во рту землю. Это могло привлечь внимание скопившихся возле него врагов. У большинства на плече или через локоть были переброшены короткие винтовки с плоскими штыками. У одного, явно в возрасте, с бело-черной угловатой нашивкой на рукаве мундира, Степанов заметил советский пистолет-пулемет Дегтярева (ППД-38). На опрокинутом зарядном ящике сидел немец в черном мундирчике с розово-серыми петлицами, в черной пилотке на стриженной голове. Он, поддерживаемый двумя солдатами, бережно подставил оголенную до колена ногу. Из нее водопадом текла кровь. Немец с санитарной сумкой обработал ногу марлей. Залил йодом из стекляшки. Танкист не выдержал и скривился. Будто собрался помирать. Это произвело на столпившихся солдат непредсказуемое впечатление. Некоторые из них засмеялись. Один, щупленький, с выдающимся подбородком и сверкающими очками, сделал страдальческую гримасу. Протянул танкисту круглую в сукне фляжку. Помогает гад-фашист другому гаду, с завистью подумал Егор. Мне бы хоть кто помог…
Внезапно его взгляд встретился с взглядом сидевшего в центре немецкого танкиста. У того были стально-серые глаза и большая ямочка на круглом подбородке. Немец минуты две недоуменно смотрел в его сторону. Старался отыскать что-нибудь живое. В этом распростертом теле. В синем брезентовом комбинезоне на стянутой колоколом гимнастерке. В коричневом кожаном шлеме, покрывавшем стриженую голову. С лужей крови, что слиплась в коричневую пленку на ногах. Перед его взорванным танком Pz I. В следующий момент он понял… Русский, взорвавший его «panzer», был жив. Он смотрел на него, раненого солдата фюрера, сквозь щель своего глаза. Одна рука этого красноармейца была неестественно выгнута и лежала ладонью кверху. В следующий момент рука немецкого танкиста поползла к кобуре «Парабеллума». Однако стоявшие вокруг него солдаты вермахта истолковали его поступок по-своему. Десяток сильных, загорелых мужских рук потянулись к нему. Взяли за плечи. Уложили на носилки, застеленные пятнистой плащ-палаткой. Вскоре вдали закипела стрельба. Поднимая пыль, пронеслось два или три мотоцикла. О Егоре забыли совсем…
…Бог есть, товарищи, пронеслось в мыслях у Егора. Еще несколько часов назад он висел в небе, болтаясь на парашютных постромках. Был близок, как никогда к Господу Богу. К самому Всевышнему… Мать была права, когда учила меня этому. Крестилась на свои золотые оклады в красном углу нашей избы. Видать Бог помог мне, комсомольцу и безбожнику. За что Ты, Господи, любишь меня и помогаешь мне? Ведь я ж не верую в Тебя. Умирать мне сейчас не страшно. Просто до боли обидно. До боли обидно умирать, познавши, что Ты есть, Господи. Самую малую толику от Тебя, Господи…
Дождавшись темноты, Егор, кое-как читая молитву «Отче наш», пополз по изрытому воронками полю. Полз, честно говоря, наобум Господа Бога. Иссиня-черное, с миллиардами планет и звезд небо чертили десятки осветительных ракет. Их пускали немцы. Фосфоресцируя, эти синие, белые и зеленые «звездочки» бросали на почерневшую землю блики. Болела поврежденная пулями мякоть ноги. С болью отдиралась кровавая короста от сукна. Пару раз он упирался головой в бездыханное тело. Ощупывая плечи (на предмет погон), грудь, лицо, он определял кто это. Фриц-ганц или поверженный им советский боец. За черной щеткой редкого леса было спасение. Там струилась речка. Оттуда веяло прохладой. Он заметил окопчик будто бы заброшенного НП. Это оказалось не так. Из-за оплетенного жердью бруствера поднялась глубокая каска, которую скрывали ветки с листьями. Для маскировки гад привесил… Немецкая каска то приподнималась, то опускалась. Маячила в пяти шагах от лица Егора. Затем ее обладатель чихнул себе под нос. Тихо сказал «verdammt!». Поднял над каской толстый парный ствол… Егор видел такую штуковину (правда, с одним стволом) у командира десантного взвода. Сообразил, но не сразу, что «треба зенки прикрыть». Едва не ослеп от яркой вспышки. Вылетел фонтан серебристо-белых искр. Взметнулся освещающий все и вся ярко-красный шарик…
Минуту-другую Егор лежал безо всякого движения, зарывшись носом в землю. Ему снова вспомнилась мать, иконка в золотом окладе при меркнущем свете лампады. Он с новыми силами зашептал «Отче наш». Чувствовал при этом необычайный прилив сил из небесной выси. Бог, если Он есть повсюду, в живом и неживом на планете Земля (впрочем, во всей Вселенной), действительно помогал ему, что было диковинно и непонятно.
…«Стеур», немецкий транспортный тягач, лязгая гусеницами, вытягивал на стальном, скрежетавшем тросе поврежденный Pz II. Это случилось у самого редкого леса. На оперативных картах Красной армии и вермахта он так и значился «Редкий». Несколько немецких саперов-солдат в серых хлопчатобумажных комбинезонах стояли по сторонам. Они щурились от света мощных фар, защищенных предохранительными колпачками с прорезями. «Хорошо, Холлингер! – приговаривал один из них, делая водителю «Стеур» пассы обеими руками. – Очень хорошо, дружище! Хорошая работа, парни. Почему-то пехотинцы 10-ой дивизии считают нас засранцами. Странно… Правда, ребята? Если бы не наша помощь, их обоз, санчасть и ремонтные мастерские достались этим красным бандитам». «Сами они засранцы, старина Стефан, - отвечал ему другой. – Теперь наш «лысый папа» подумает перед тем, как оказывать помощь этому тощему журавлю, оберсту Кранцу. Пусть от большевистского десанта его лошадей и его самого защищают одни полевые жандармы. Уж они-то навоюют из своих дробовиков…» Эх, гранату бы сюда, подумал Егор. Противотанковую или хотя бы, осколочную… Он плюхнулся в воронку от авиабомбы. С запахом немецкого тола, что походил на жженый гребешок. Пальцы на ощупь взяли несколько гильз и затвор от мосинской трехлинейки. Внезапно, его нога, обутая в тяжелый, подбитый гвоздями ботинок (в старое время он назывался «американкой»), уткнулась во что-то мягкое и податливое. Кто-то живой застонал и всхлипнул. «Мама… Мамочка! Пропал я, мама… Пропали мы все… Советская страна и товарищ Сталин…» - зашептал юный, почти мальчиший голосок.
- Ну-ка заткнись, падаль! – шепотом напустился на «живое» Егор. – Сейчас мигом удушу, ерш твою медь! Сопли распустил, ядрена канитель. Заткнись и подыхай, как человек. Как советский человек. Понял ты, слизняк вонючий?
- Кто ты? – испуганно спросил его голос постарше. – Кто ты есть, человече?
- Я-то кто? – удивился Егор. Он начал различать в темноте блеск чужих глаз. – Я-то есть боец Красной армии. Непобедимой и легендарной. Прославленной в боях… Кто ты есть, друг сердечный? Мне тебя пока не видать…
- Тише вы, черти громкогласые, - испуганно зашептал кто-то третий. – Сидим тихо, покуда всех не переловили. Мне этих гадов-фрицев охота на штык попробовать. И пулей достать. К своим хочу успеть… Кто не хочет, пусть идет в поле с поднятыми оглоблями – как раз под прицел их…
- Помолчали бы все, - с сомнением протянул Егор. – Тут в ста метрах немецкий НП. С него эти ракеты десятками пускают. Что б таких разговорчивых за версту было видать.
В подтверждении его слов над воронкой прошли очереди из тяжелого немецкого пулемета MG-34. Красные трассы ярко прочертили вязкую ночную мглу. Разговор заметно притих. Свет немецкой ракетницы на мгновение озарил зеленым, магниевым отблеском группу бойцов-окруженцев в измазанных глиной устаревших шлемах 36-го года. У двух были СВТ, у остальных винтовки Мосина.
- Сейчас он по нашей канавке мусорной зачнет гвоздить, - сказал кто-то невнятно. – Бонбами…
- Ты, чудо… - шикнул на него Егор, погрозив в темноту кулаком с ободранными костяшками. – В школе хоть один класс проучился? «Зачнет», «бонбами»… Ты родную речь знаешь или не знаешь? Молчи уже, хрюкало колхозное. Сам я с деревни. Такое наречие слышу впервые… По одному надо ползти, товарищи. Остальные прикрывают отход. Все бойцы? Командиры, сержанты или старшины?
- Все бойцы, товарищ командир…
- Да какой я вам командир! Такой же боец, как и все. Давайте винтовку, пойду в прикрытие…
Подползая к блестящей, журчавшей в темноте речке, Егор услышал со стороны влажного, с дурящим запахом зелени луга тихий, монотонный голос. Он бормотал что-то невнятное, как будто отец журил расшалившееся дитя. Махнув рукой бойцам, которые в одночасье стали ему своими, он остался в колючем кустарнике на бережку. Вспышки ракетницы и сигнальные патроны, повисшие в густо-фиолетовом, ночном воздухе выхватили из темноты щетинистую верхушку леса. Перед ним, на синевшей полянке стояли две полугусеничные машины с закрытым брезентовым верхом. Сомкнутый строй германских солдат в котлообразных шлемах, с винтовками и плащ-накидками образовывал усеченный квадрат. Против своих взводов навытяжку держались офицеры в фуражках с приподнятой тульей, в блестящих ремнях и кобурами на животах. В центре строя (когда вспыхнуло с десяток карманных фонариков, кои фрицы держали на груди) Егор к своему удивлению узрел множество тел. Они были уложены на брезентовую материю, стеленную на траву. Убитые германские солдаты лежали со сложенными на груди руками. Перед ними ходил высокий, с прямой спиной немец с серебряным крестом на цепочке, что держал перед собой. Он, бормоча непонятные звуки и слова, крестил своих «убиенных». Нами убиенных, мелькнуло в голове у Егора. Ужаснувшись, он немедля затоптал в груди, под сердцем, чувство жгучей, несчастной жалости. И все же чудно: выходит, хоть и фашисты немцы, эти фрицы, но – Бога не забывают и Христа чтут. А как же? Говорит же этот фрицевский поп, что крестом их крестит «amen» да «amen». Аминь, выходит, говорит. Мертвых своих отпевают…
* * *
Из речи Гитлера 23 ноября 1939 года на совещании с генералами:
«…Меня могут упрекнуть: борьба и снова борьба. Но я вижу в борьбе сущность всего живого. Никто не может уклониться от борьбы, если он не хочет погибнуть. Численность населения растет, и это требует увеличения жизненного пространства. Моей целью было создать разумное соотношение между численностью населения и жизненным пространством. Для этого необходима война. Ни один народ не может уклониться от решения этой задачи, иначе он погибнет. Таковы уроки истории…»
Из речи Сталина на первой всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 года:
«…мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим! История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все – за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это было выгодно, доходно и сходило безнаказанно…»
* * *
…В июне, как только началась война, Егор вызвался добровольцем на фронт. Вместо того чтобы везти на фронт, его, после собеседования в тульском военном комиссариате, с пятью другими «гавриками» отправили поездом в Ленинград. Сопровождали призывников до пункта назначения капитан и сержант с голубыми авиационными петлицами и эмблемой серебристого пропеллера. Месяц учебки на закрытом полигоне пролетел незаметно. На западе грохотали бои, ночное небо пронзали разноцветные молнии далеких взрывов. После утомительных прыжков с парашюта, стрельбы с винтовки Мосина, самозарядной СВТ, пулемета Дегтярева и пулемета «максим», их погрузили ночью в тяжелый, снабженный пятью вращающимися лопастями ТБ. Тот грузно оторвался от взлетной полосы. Взмыл вверх. После того, как вспыхнула контрольная лампочка над входом в кабину, старший привычно скомандовал: «Построиться! Приготовиться к выброске…» Егору было не в диковину. До войны он, обучаясь в тульском сельскохозяйственном техникуме, исправно занимался парашютным спортом при курсах «ОCОВИАХИМА». Облаченные в синие брезентовые комбинезоны и кожаные шлемы, с полной выкладкой боеприпасов и оружием, с парашютными ранцами бойцы один за другим, держась за предохранительный трос, подходили к открытой дверце. Один за другим, оттолкнувшись ногами и раскинув руки, ныряли с головой в непроглядную, бушующую ветром тьму. Снизу вспыхивали золотистые светляки трассирующих пуль, что-то горело ярко-оранжевым, кипучим пламенем. (Как потом выяснилось, за район посадки, что находился в семи километрах к северу, должен был заранее помечен тремя кострами. За них были приняты подожженный немецкий бронетранспортер, мотоцикл и самоходное орудие.) Порывистым хлопком распахнулся над головой белый шелковый купол. Вспышки идущего боя выхватывали из темноты с десяток других шелестящих на ветру парашютов, черно-серые заросли и стально-блестевшую полоску речки. Три огненные трассы с земли, как показалось Егору, тут же потянулись к нему. Метят прямо в лицо, гадюки, с внезапным ожесточением подумал он. Ветер шевелил его под темным отверстием в белом шелковом куполе. Десятизарядка СВТ то и дело цеплялась своим хромированным стволом, забранном в дырчатый кожух, за белые шелковые ремни, которые стянули гибкими обручами его молодое, сильное тело. На земле было еще проще. Как учили, он, поджав к туловищу ноги в ботинках с обмотками, обхватив колени руками, принял «позу улитки». Коснувшись земли подошвами, резко оттолкнулся, вскинув руки. Его проволокло, не накрыв парашютным куполом. Помня слова комбата («Парашютный шелк это – золото советского народа!»), он, освобождаясь от наплечных лямок, попытался скатать парашют. Но было не до этого…
- Fallschirmspringers! – раздался чей-то оклик. Во тьме, освещаемой рваными вспышками, метнулись фигуры в глубоких стальных шлемах. Один из немцев неудачно нарвался на него. Егор, как на учениях, взял его шею в удушающий захват, думая захватить языка. Однако тут же был брошен через плечо ловким самбистским приемом. Из глаз брызнули белые молнии… Стиснув зубы, парень умудрился сорвать с плеча СВТ. Поставив самозарядную винтовку на боевой взвод, готовясь прошить врага очередью или частыми одиночными, он к изумлению своему заметил, как немец со стальной бляхой в пол груди стоит напротив него, не предпринимая никаких действий. Его карабин, который он нелепо держал за погонный ремень, царапал стволом землю. «O, Main Gott! – зашептал этот странный фриц. - Russiche, nixt schossen! Ish been Doiche kommunist…» «Да провались ты пропадом! – сделал страшные глаза Егор, держа самозарядку на уровне лица, готовый выстрелить в любой момент. – Проваливай на хрен…» Внезапный взрыв ручной гранаты оглушил обоих. Куст ярко-оранжевого пламени взвился над лугом. Высоко во тьме, подобно страшным светлякам, взметнулись пуки горящей соломы. Мимо него проволокло на парашюте мертвое тело.
* * *
Из рапорта начальника батальона полевой жандармерии при 10-ой пехотной дивизии 2-ой танковой группы вермахта при группе армий «Центр»:
«…Выброшенный русским командованием парашютный десант в 3-45 был атакован силами батальона полевой жандармерии, так как своими действиями угрожал тыловым частям 10-ой пехотной дивизии, атаковавшим соединение красных войск, имеющих намерение совершить прорыв в сторону линии фронта. После встречного боя, длившегося получаса, мною и вахмайстером Стрински, как помощником командира батальона, был сделан вывод о неравенстве в соотношении сил. Прорывавшаяся к северо-востоку русская часть использовала против тылового обеспечения 10-ой пехотной дивизии ручные и станковые пулеметы, ротные минометы. Противотанковой гранатой было подбито самоходное орудие Stug 39 от 38-ого танкового корпуса, которое не подчинялось нашим приказам, так как его экипаж нес охрану коммуникаций в целях продвижения тыловых частей самого корпуса. Имеющийся в нашем распоряжении бронетранспортер Kfdz 251 D был подожжен бронебойно-зажигательными пулями. Помимо этого был взорван мотоцикл фельдсвязи. Потеряв до 30 % от личного состава, будучи оторван от сил тылового обеспечения, которые должен был охранять, я отдал приказ своим солдатам закрепиться на левом берегу реки. По моему приказу был открыт плотный огонь из стрелкового оружия по красному десанту…
Из воспоминаний командующего 2-ой танковой группой генерал-полковника Гудериана:
«…Наша пехота могла подойти не раньше, чем через две недели. За это время русские могли в значительной степени усилить свою оборону. Кроме этого сомнительно было, удастся ли пехоте опрокинуть хорошо организованную оборону на участке реки и снова продолжать маневренную войну…
Я полностью осознавал всю трудность решения. Я считался с опасностью сильного удара противника по открытым флангам, которые будут иметь три моих танковых корпуса, после форсирования Днепра. Несмотря на это я был настолько проникнут важностью стоящей передо мной задачи и верой в ее разрешимость и одновременно настолько был убежден в непреодолимой мощи и наступательной силе моих войск, что немедленно отдал приказ форсировать Днепр и продолжать продвижение на Смоленск».
* * *
…Утро следующего дня застало их в доме одной молодухи. В десяти верстах от Смоленска. Она оказалась статная и красивая баба. Жила, по всей видимости, одна-одинешенька. Муж через неделю после начала войны ушел на фронт. Некому стало обходить с ружьем охотничьи угодья. Присматривать за нутриями, водяными крысами, что жили себе припеваючи в загонах-сетках да лесном озере. Война не докатилась до этих удаленных от города, одетых в зелень благодатных мест. Высокие, тяжелые кроны деревьев излучали влагу и покой. Мшистые поляны радовали посторонний глаз. Были девственны и чисты как невеста.
- Тут немец летал, касатики! – проговорила молодуха, в спешке мешая в большущей сковородке яйца со скорлупой. – Хвост у этого паразита был странный – точно наша буква «П». Высоко, этот проклятущий гад, кружил. Крестами своими, страшенными, на крыльях мелькал…
- Спасибо, хозяйка, - сказал Егор. Он пожал руку этой красивой моложавой женщине с толстой русой косой, что была уложена под гребешок на затылке. Построив свое «войско» (из шести бойцов с батальона, попавшего в окружение), приказал всем представиться четко, по-военному. Особенно понравилось ему представление бойца Сергея Тищенко из Сергиево-Троицкого посада. – Ну вот, Ирина Никитична. Наша малая Красная армия. Пробиваемся к своим. Идем на соединение с основными силами. Подкормиться бы нам у вас, харчей на дорогу… Понятное дело, соснуть часок-другой, пока тихо.
- Конечно, милые вы мои, - заторопилась молодуха, улыбаясь полными губами. – Я вам, товарищ… - она посмотрела на небесно-голубые петлицы с серебристыми пропеллерами, - …товарищ старший боец, у себя… в горнице постелить готова. Остальному личному составу – в подсобном помещении. Там кровати есть железные, матрасы чистые. Припасенные для такого случая…
Егор, задумчиво чихнув, провел у себя рукой по подбородку. Сделал он это совершенно случайно. Без бойцов идти в избу-сторожку было как-то неловко. Прятаться от молодухи было глупо. Он поправил ремень винтовки с приткнутым штыком. Подтянул ремень с брезентовыми подсумками. Глупо все это, Господи.
- Приказ по личному составу малой Красной армии, - сказал он, никому не подражая. – Первое: всем принять команду вольно. Второе… - он намеренно затянул паузу. Посмотрел, не смеется ли кто. – Красноармеец Тищенко! Знаю, что ты … Принять ключи от подсобки у хозяйки. Будете меня замещать во время отсутствия. Назначить дозор у дороги. Вести наблюдение за местностью. В случае появления противника оповестить личный состав. Третье: отдыхать чутко, в одежде и при оружии. Пока я отсутствую, приказы красноармейца Тищенко становятся моими. Вопросы есть?
- Разуться можно, товарищ командир? – жалостливо спросил высокий чернявый парень с усиками. Вследствие контузии у него текла из ушей кровь. - Тяжко в обуви будет дремать-то…
- Разуться можно, - с сомнением протянул Егор. – Разуться позволяю…
Клином на восток шли (построившись девятками, точно на параде) немецкие бомбардировщики «Хейнкель», «Юнкерс» и «Дорнье». Их сопровождали, юркие, похожие на стрекоз, «Мессершмитты». Эти самолеты с плоскими, точно акульи носы фюзеляжами, парили тройками. Точно также эти стервятники с черными крестами в белой обводке шли на бреющем над беззащитными мотострелковыми и танковыми колоннами РККА, уничтожали маленькими, подвешенными к крыльям бомбами тяжелые, неповоротливые трактора и тягачи, охотились за отдельными машинами и мотоциклами с делегатами связи… Все это выглядело до ужаса обыденно. Ступая за хозяйкой, Егор намеренно держал голову поднятой. Хотел задержать в своей памяти эти чужие, серовато-зеленые, в желтых линиях и с крестами на крыльях самолеты. Где была наша авиация, спросил он не себя, а кого-то невидимого? Почему не летают «сталинские соколы», Господи? Непобедимые асы, которые громили немецких и итальянских авиаторов в небе Испании? Накануне 22 июня 1941года – задали жару япошкам-самураям в Монголии. Опозорились, осрамились… Ядрит нас всех разъядрит, к ядреной фене! Без матери… Мать это – святое для всех имя. Его «матерщиной» нельзя касаться. Все, что угодно, можно обматерить. И кого угодно. Кроме родной матери, Матери-Родины и товарища Сталина. Как пить дать, его окружили враги народа. Иначе откуда у Гитлера такая наступательная мощь, что – аж дух захватывает?
- …Что, родненький? – наливая ему в кружку молока (при сторожке был коровник), спросила Ирина Никитична. – Боишься что ли кого? Не бойся, родненький. Ты ешь-ешь, миленький. Я тебе прямо в горнице. Тут… Рядом с собой постелю.
- Мне бояться некого и нечего, - протянул Егор больше себе под нос. Дожевывал вареную, с топленым маслом картошку. С малосольными огурчиками и тонкими ломтями бледно-розового сала. – Ведь у своих же, Ирина. Не в лесу, среди зверей… - скорее повинуясь инстинкту, он встал и приставил винтовку к столу. – Неловко как-то получается. По второму разу меня кормишь, хозяюшка. Совсем тяжелый буду.
- Это ничего, - молвила женщина, украдкой смахнув невидимую паутину с больших, изумрудно-зеленых, с легкой поволокой глаз. – Знаешь как в такой глуши томно и одиноко? – она теребила пуговку на вязаной кофточке, под которой обозначилась большая, красивая грудь. – Так-то, родненький мой. Тебе ж, милому, бойцу-то нашему, бабу не понять. Ты не вини меня грешную, Егорушка. Срам-то какой, Господи! Ты не гляди на меня и не слушай меня, дитятко. Соскучилась я по мужской любви. Совсем квелая стала без нее.
Егор отложил ложку. Проведя рукой (на этот раз осмысленно) по густой щетине на подбородке, подался было из-за стола. Невиданная сила удержала двадцатилетнего парня на месте. Заныла подраненная, промытая спиртом и перебинтованная нога, о которой он уже думать забыл. Шумно заскрипели часы-ходики. Едва не упала на пол тяжелая мосинская винтовка с примкнутым штыком. Егор, было вставший, снова водрузил себя обратно.
- Все понимаю, Ирина, но поделать с собой ничего не могу, - сказал он, сомкнув обветренные, потрескавшиеся губы. – Подневольный я человек. Боец я, красноармеец. Войн малой Красной армии. Есть и другая. Большая и непобедимая. И ты, хозяюшка.… Твое желание мне, как мужчине и человеку… советскому человеку… Словом, все понимаю, Ирина, - наконец, набравшись мужества, он подошел к ней. Взял как можно нежнее ее теплый, мягкий локоть. – Времени на это нет. Самим, думаешь, легко приходится?
- Может на меня и есть время? – с мольбой прошептала женщина. – Может, не зря судьба нас свела в этот час воедино, Егорушка?
- Извини, - Егор запнулся, и голова его, как подкошенная, наклонилась к ее трепетным, полным губам…
Корниенко, сидевший в дворике за дощатым столом, под жестяным навесом с вырезанными по углам звездочками с серпом и молотом, чистил массивную эсвэтэ. Делал он это по приказу бойца Тищенко, которого, «товарищ старший красноармеец» оставил старшим вместо себя. Штык в виде кинжала он отомкнул. Тщательно почистив ветошью, заткнул за обмотку. Из избы-сторожки с железной крышей донесся сдавленный стон. Ну, старшой, и наяривает, с гордостью подумал Корниенко. Ему тоже не мешало сойтись с пышногрудой молодухой. Но раз его место было здесь – он не смел даже пикнуть… Может кому и обидно, что баба не ему досталась, но мне ничуть. Так говорил он сам себе. Нет, я мозжу и потерпеть, если надо. Зачем мне тут сидеть? Пойду в лесок или поближе к подсобке. Почищу чего из амуниции. Пока старшой свои дела кончает. Время за делом быстро пролетит.
- Не в моготу? – оскалившись, весело гаркнул под ухом низкорослый, плечистый Тимурбеков. – Я свою уже почистил. Старший купаться не велит. Жаль… Там, в прохладе, это быстрее проходит. Я уже пробовал. Там, у себя, на родине. Пойду туда, товарищ. Посплю, друг.
- Ты оружие с собой захвати, балабол, - предупредил его боец Корниенко. – Разбрелись мы по ее хозяйству. Тищенко, правда, у дороги сидит. Сам в дозор вызвался. Начальник… Как бы не заснул этот жених. Пойду, проверю его на крепость.
…Сергей Тищенко не спал. Винтовку он содержал в идеальном состоянии. Ботинки, обмотки, брезентовые подсумки были подогнаны точно. Как же это так, думал он, лежа за кустами с волчьей ягодой. Немцы идут как по маслу. Будто все наши танки, самолеты и пушки в несметных количествах – сон в летнюю ночь. Как у Вильяма Шекспира… Вот он извергся, этот «небесный Везувий». Прямо на наши головы. Товарищ Сталин своей мудрой, почти гениальной головой не допер-таки, что Гитлер-фюрер возьмет и нападет. Будто бы Сталин не хотел этого – толкнуть Германию в национал-социализм. С его рабочим и крестьянским красным знаменем. Против всего мира. Может покойного государя-императора, подло убитого со всей августейшей семьей в Тобольске, тоже использовали, чтобы совершить агрессию? В отношении Германии? Чтобы он подтолкнул своего кузена Вильгельма II… Он словно услышал голос своего отца. «В Россию пришли германцы, а не русские-советские пришли в Германию. В наш фатерлянд, сынок…» Германский рейх, ведомый фюрером и идеей «арийского превосходства над другими народами», одерживал верх над колоссальной махиной РККА. Сотни танков и самолетов с красной звездой были уничтожены в первые же часы. Германские люфтваффе господствовала в «советском» небе. Это он видел, когда их часть на полуторках и ЗИС-5 отправляли со станции на фронт. Два или три раза советские остроносые «ястребки» появлялись за месяц боев. Это было непостижимо для сына жандармского полковника. Спрятавшего свою истинную биографию, как того желали органы НКВД. Как был по документам Тищенко, так и остался им. Но отчество отцовское ему заменили. В паспорте, по достижению совершеннолетия, он стал не «Валерьянович», но «Дмитриевич». Сам отец понимал, что его незаконный сын должен оставаться тайной. Многие из его «клиентов» по царской охранке были расстреляны в подвалах ОГПУ-НКВД. Кто-то из числа его коллег-жандармов облачился в кожанки ЧК. Тянул сейчас срок в Колыме или Магадане. Окруженный колючей проволокой и северным сиянием. Красота…
Отец так и не вошел в штат созданной при его участии политической полиции Советской России. Поначалу это было не нужно по соображениям конспиративным. Затем, когда ставшие начальниками в ОГПУ-НКВД, его агенты и соратники перебили друг дружку, сам пожелал остаться в тени. Выделив из оставшихся в живых самых способных, проверенных временем, отец твердой рукой направлял их на самый верх. Кто-то из его осведомителей попал (чаще всего, по дурости) в лагеря. Приходилось их вытаскивать из заполярного края. Кого-то удавалось пристроить в гражданские наркоматы. Внешне это были вполне безобидные советские служащие. На деле же – послушные и верные проводники воли отца. Пройдя через веретено всех «чисток», они остались доживать свой век.
Сергей Тищенко вспоминал, как давеча они лежали у шоссе. Вглядывались в лица проходящих и проезжающих мимо немцев. Их было так много, и они были так близко, что даже оторопь брала. В пятнистых грузовиках, на бронетранспортерах и гусеничных вездеходах, мотоциклах, велосипедах и телегах. Потомки Гете, Шиллера, Вагнера и Бисмарка проносились в клубах густой, коричневой грязи. Проходили колонны танков и самоходных пушек с готическими крестами. (Нередко Сергей видел «panzers» с клепкой по корпусу или с круглой, как у БТ, башней. Вооруженные слабой 37-мм пушечкой они были жалкими. Это были чешские LT-35. Танки, доставшиеся вермахту после присоединения Судетской области и захвата всей Чехословакии.) Не так, чтобы уж очень грозны и красивы были эти боевые машины. Но их было много. Двигались они четким, организованным строем. Пехота зачастую перемещалась пешком. С засученными по локоть рукавами, обвешанная с ног до головы подсумками, гранатами на длинных ручках. С пятнистыми плащ-палатками, что были скатаны в круглые чехлы. (Время о времени Сергей, к своему удивлению, видел германцев в красноармейских плащ-палатках. Обнищали они что ли, в своем рейхе непобедимом, с досадой думал он.) Ветер шевелил волосы этих чужих солдат из далекой Германии. Они смеялись и шутили, курили и пели, нередко поигрывая на губных гармошках. У многих из них Сергей с удивлением замечал советские пистолет-пулеметы с круглым магазином. Нередко на плечах у Desche Grenadier виднелись дегтяревские «ручники» или эсвэтэшки. Признают нашу мощь, великогерманцы. Но почему же мы – «непобедимая и легендарная» - так быстро поддались их ударам? Неужто прав был отец: не все «чужие», из числа «врагов империи», которых внедряли англосакские предатели-либералы (еще до кровавого месива на Ходынке), были истреблены в великих чистках…
Зная немецкий (благодаря отцу и иностранному факультету МГУ, где он учился параллельно истфаку), Сергей с замирающим сердцем слушал знакомую, чеканно-грубую и красивую германскую речь. Ему необходимо было все понимать, чтобы не оказаться «в слепом полете» и не угодить «в замкнутый квадрат».
- …Фогель, напрасно ты думаешь, что большевики так просто сдадутся. В боях под этим – черт возьми! – Шмоленгсом, мы понесли ощутимые потери. Только в нашей роте за последние две недели сорок убитых. Это слишком много, парень, для скоротечного блицкрига.
- Друзья! Победным блицкригом тут, похоже, не пахнет. Нам говорил уполномоченный доктора Геббельса, что русские только и ждут, что мы придем и освободим их от непосильного гнета коммунистов-евреев. Только двое пленных поведали мне об этом. Похоже, мы их сильно напугали своей быстротой, своим натиском, ганцы…
- Вильгельм! Ты начинаешь мне надоедать своей пустой трескотней. Мы расширяем жизненное пространство арийской расы. Русские будут в этом участвовать, если проникнуться идеями великого фюрера. Наш дух непобедим в вечном отражении Демиурга германской нации. Им является Адольф Гитлер, наш фюрер…
- Похоже, что часть этих варваров придется согнать с их земель. Вы обратили внимание, фрицы, какие колоссальные поля? Как они их лениво обрабатывают? Вспахано и засеяно едва треть этого великого пространства. Фюрер совершенно прав, когда пишет и говорит: природа наделила славян огромными территориями, с которыми они не могут и не хотят управляться. Неполноценная раса! Плодятся как кролики…
- Нам, германцам, досталась великая задача – создать единую Европу. Под началом Германской империи. Это не подлежит сомнению. Только проклятые иудеи заинтересованы в обратном. И их большевистские агенты в Кремле. Большевизм едва не распространился в тех странах, которые мы освободили от еврейской плутократии. Американские ковбои и их Томми-прихлебатели боятся нас как последние трусы! Второй Дюнкерк для них обеспечен, в Северной Африке…
- Тише, гренадеры вермахта! Я прочитаю вам строчки из письма моей милой Греты. «Феликс, любимый! У тебя родились очаровательные двойняшки-девочки. Пока ты с товарищами воюешь в далекой России, не забывай о том, что тебя любят и ждут…»
- Да пребудет с нами Бог…
Многое из того, что Сергей слышал от солдат фюрера, перед самой войной сказал ему отец. Россия и Германия – вот единственная сила, способная противостоять заокеанским «конкурентам». Коими всегда были Англия и США. Гитлер… Что ж, пусть будет Гитлер у нас в союзниках, чем в противниках. Если б Николай Романов, застреленный в Тобольске, набрался мужества и не позволил Матушке-России, великой державе, ввязаться в самоубийственную мировую войну на стороне Антанты… Не было бы октябрьского переворота в 17-м и последовавшей гражданской бойни. Бог его покарал, этого самодержца российского. Хотя и напрасно… Мог бы царь-государь, покаявшись (с Божьей помощью) в грехах, помочь великому белому движению. Образумить добровольцев-офицеров, безусых юнкеров да студентов, что не след мечтать об Учредительном собрании и демократической конституции. Тем более, по указке англо-американских «друзей». Тем более, обещаясь продолжать войну с Германией-фатерляндом «до победного конца». Ульянов-Ленин (Бланк) хотя бы эту дурость не попустил. Хоть и называл русских все дураками против немцев-умников. Хотя бы в этом «вождь пролетариев» обелен в глазах потомков. Билль о правах, под балалайку, им, канальям золотопогонным, захотелось отведать…
Глядя, как немецкая пехота едет на велосипедах (это было не редкостью), Сергей внутренне засмеялся. Вид потомков Зигфрида, трясущихся на обозных фурах, запряженных бельгийскими першеронами, тоже был забавен. Германская артиллерия на конной тяге не свидетельствовала о мощи вермахта. На обслуживающих вермахт автомашинах (с латинской буквой G) он видел клейма французских, бельгийских и даже английских фирм. «Доджи» использовались для командиров, что восседали на мягких кожаных сидениях, в высоковерхих фуражках. Эти трофеи достались германцам под Дюнкерком. Тогда, как сообщалось в прессе, французские и английские части бросили весь свой транспорт. Вот и чешут потомки Гете, Шиллера да Маркса с Энгельсом по нашей землице на английских «Доджах». Как будто это Гайдн парк. Или Трафальгарский «сквер»…
Сергей встрепенулся, но винтовку не тронул. Краем глаза он заметил, что к нему (пригибаясь среди листьев) идет Корниенко. Этому что здесь надо, собрату по рабочему классу… Впрочем, хороший он парень, ничего не скажешь. Надо бы с ним помягче. Правда, с мыслей сбил, зараза. Придется мыслепоток поправить – нешуточное дело…
- Что, притомился на боевом посту? – улыбнулся Корниенко желтоватыми, лошадиными зубами. Прижав эсвэтэ казенником к бедру, он завалился на хрустнувшие ветки. – О, ты и хворост нарубил? Что б мягче спалось? Ну, ты молодец, братишка. Ничего не скажешь.
- Ничего, справляюсь помаленьку, - улыбнулся Сергей. – Вы-то как, на своем боевом посту? Небось, весь пруд перебаламутили? Всех водяных крыс сожрали? Или хозяюшке подсобляете, по дому…
- Ей подсобишь, - хмыкнул Корниенко, покусывая застрявшую в петлице соломинку. – Там старшой у нее, в хате… Сергей, я тебя сменить готов. Если устал, иди, отдыхай. Серьезно тебе говорю.
- Не надо, - Тищенко устало причмокнул губами. – Мне и тут хорошо. Спать, честно говоря, не хочется. Принцип у меня такой. Если что-то начал – доведи до конца. На чужие плечи не перекладывай, - схитрил он, хотя в действительности мучил себя этим принципом.
- Тогда побуду с тобой минуты-две, - с завистью молвил Корниенко. Через минуту голова в защитной пилотке качнулась и опрокинулась…
В чистом, лесном воздухе гудел какой-то жук. Слабые лучи золотистого Солнца, пробивавшиеся сквозь кроны темной зелени, освещали, будто через решето окружающий мир. Словно не было войны. Словно не довелось им пережить этот бой. Сергей вспомнил, как стрелял из винтовки по сине-зеленым фигурам соотечественников-врагов. Кто-то из них падал и больше не вставал. Может быть, он ошибался… Во всяком случае, Сергей не испытывал сладкого возбуждения при мысли, что убил захватчика. Враги-немцы были лишь поневоле, подумалось ему. Не соверши Сталин тот роковой шаг, не вступи он в сговор (так говорил отец) с теми, против кого был заключен пакт о ненападении 1939 года, все могло обернуться иначе. У Гитлера не было бы повода напасть на Советскую Россию. Отец был прав, когда по своим каналам в НКВД-НКГБ отправил меня на фронт курьером в штаб группы армий «Центр». Вернее в оперативную группу «Центр», что была прикреплена к штабу вермахта. Немцы национал-социалисты знали, чем грозит им выход из-под контроля армейских отделов Abwehr. Ведомство Гиммлера (RSHA) тут же забросило, как заправских парашютистов, оперативников из SD. Они спешно подчиняли армейское полевое командование. Хотя, как говаривал отец, не всегда и не везде. Вот, хотя бы генерал-полковник панцирных войск Гейнц Гудериан. Наотрез отказался идти рука об руку с SS-манами. А Эвальд фон Клейст навещает наших раненых командиров в госпиталях. Даже не скрывает этого, молодчина. Вот так немцы, вот так захватчики… При оперативной группе «Центр» в энзанцгруппе «В» состоит некто штандартенфюрер SS Макс фон Вильнер. По словам отца, субъект еще тот. Но с органами НКВД сотрудничает давно. Еще с момента внедрения нашей резидентуры во властные структуры Веймарской республики. Помог протащить с десяток наших агентов в полицай-президиум Баварии, когда служил инспектором криппо в Мюнхене. В подошве красноармейского ботинка у меня - тайник с капсулой. Совесть моя не позволяет мне открыть подошву. Посмотреть содержимое… Тем более, что капсула запаяна. Вскрытие будет сразу заметно «адресату».
Нет, преодолеем свой неуемный интерес, мальчик. Коробит душу, что убивал своих и своего отца соотечественников. Стратегических союзников. Впрочем, на войне как на войне. Так говорят веселые французы. Если б не этот «старшой»… Давно бы перешел на ту сторону. Встретился с Вильнером. Впрочем, все идет по плану. Как небо решило, так и будет, мальчик. Вот удивится Вильнер, если я припрусь к нему с толпой этих «головорезов». Мягко сказано, что удивится… Возможно, он отошлет меня обратно: с донесением-шифровкой к отцу. В наш Центр. Лишь бы немцы (если придется «сдаваться») не поняли меня превратно. Не заперли «до выяснения» в «шталаг». То-то будет смешно: шел на связь – зашел в Desche ГУЛАГ…
Через час, когда Корниенко проснулся и виновато захлопал глазами, Сергей сдал ему свой пост. Забросив винтовочку за широкую, спортивную спину, он весело зашагал к сторожке. Осторожно постучал в дощатую, ладно обструганную дверь. Открыла сама хозяйка. С распущенной косой, со счастливыми, полными слез глазами.
- Вам Егора Андреевича позвать? Я позову, не сомневайтесь…
Егор, тоже ослабевший от внезапного счастья, едва одетый, вышел на крыльцо. Долго не мог понять, что от него хочет этот боец. Выяснив, что тот изучал немецкий язык не только в школе, только свистнул.
- Так ты, братишка, в разведку надумал? Зачем? Немцы сами сюда скоро явятся. Буди это сонное царство – не доглядел-таки за ними…
- Мне поговорить с вами надо, - упрямо сомкнув губы, молвил Сергей. – Пройтись бы вокруг хаты не мешало…
Прохаживаясь вокруг сторожки, он объяснил свой план. По его словам выходило, что убитый в бою лейтенант-взводный (эту историю Сергей знал наверняка, с чужих слов), возложил на него перед смертью одно поручение. Какое именно? Он, Сергей, сказать не имеет право. Поручение очень важное. В письменном виде.
- Получается, взводный тебе одну тайну доверил? – с сомнением протянул Егор. – Если личную, то… Но если не только личную… Что ж ты раньше молчал, дружище? Неужели в чем-то нас подозревал? Или меня? Понимаю, не хотел от коллектива отбиваться…
- Не хотел вас впутывать, - кивнул Сергей. – Тайна есть тайна, товарищ. Мне надо срочно в Смоленск. Только так, чтобы немец не учуял что к чему. Да и ребята не догадались.
- Отправлять тебя одного… - Егор на мгновение ощутил прилив холода к спине. – Придется хозяйку попросить. Вместе на телеге поедете. Вместе назад обернетесь. Скажешь фрицам, что сын ее – с фронта убежал…
- Как же вы здесь? – Сергей с трудом задавил смех. – Немцы не сегодня завтра сюда придут…
- Да, задачку ты задал, парень. Видать, тот взводный важное дело тебе поручил. Придумаем что-нибудь. Не в лесу же отсиживаться… Ирина! – Егор с сожалением поджал пальцы босых ног. – Тут такое дело, что не знаю… Бойцу надо отлучиться. Не подсобишь с телегой?
Ирина оказалась бабой на редкость понятливой. В Смоленске у нее жила свекровь. В случае чего, немцам можно было сбрехать про нее. Назвать точный адрес. Со сторожкой было сложнее. Приходилось рассчитывать, что ганцы-фрицы не так скоро доберутся до этих мест. Развивая свое наступление – будь оно неладно! – первое время захватчики могли не придать значение дороге, ведущей в лес.
- Будем, надеется, что так, – сказал Егор. Если только не врет этот парень, подумалось ему. Вдруг задумал к немцам переметнуться и к нам немчуру привести. Придется и здесь какую-нибудь легенду сочинить, улыбнулся он. – Ты, Сергей, в случае чего подтвердишь, что мы с тобой – одна шайка-лейка. И ты, Ирина, надеюсь, замолвишь за нас словечко перед фрицами. Мол, приблудились, лешие, из лесу. Решили сдаваться. Тебе от «новой власти» зачтется. Покуда наши не вернуться. Эту новую власть чихвостить не начнут…
* * *
…Свет в подвале включил Депо-старший, когда осторожно спускался по каменной, извилистой лестнице. Ряды массивных бочек, стянутых медными обручами, с блестящими краниками (было в них шампанское и коньяк выдержки от 1807 до 1914 года) поражали даже бывалое воображение. Мартену Депо не терпелось зажечь с нужного конца сигару. Но он знал счет времени как никто другой. Он знал, что Время не терпит предателей и перебежчиков. Необходимо знать свой день и свой час. Если в человеке кто-то смутно сеет сомнения и ложь, не стоит поддаваться этому сеятелю. Либо он возьмет свое право, либо сам человек, обладатель своей бессмертной души, утвердится в своей правоте. Внутри себя и этого мира. С этого начинается величие человеческой души на этом древнем свете.
- Это ты, Христиан? – сумрачно, с затаенным сомнением спросил он. Увидел в глубине винного погреба с рядами круглых лампочек в сетчатых кожухах, высокую фигуру, стоявшую против желтого света. – Впрочем, оставайся там, где стоишь. Сейчас подойду к тебе.
- Не надо, отец, - перебил Депо-старшего его приемный, но любимый сын. - Я подойду к тебе. По-моему наши русские друзья задали бошам жару. Как сообщает Лондонское радио и янки…
Христиан, следуя совету отца, все-таки остался на своем месте. Интуиция Депо-старшего подсказывала иной раз совершенно неожиданные комбинации. Правда, зачастую они оправдывались. Особенно после того, как землисто-серые (как сама земля) колонны бошей в стальных шлемах прошли железной поступью под арками Эльфелевой башни. Мартен не горел дурацкими желаниями – «попробовать на вкус» германскую кровь. За ним не водилось наклонностей, присущих парижским гаврошам. Он не полагал нужным (во всяком случае, пока) браться за оружие. Возводить на Монмартре (вблизи «мельницы» Мулен-Руж) баррикады. Депо-старший справедливо считал, что французы не готовы к организованному сопротивлению оккупантам. Если позволили им пройти по милой Франции за три недели. «Если наш народ не приложил достаточно сил, чтобы отразить бошей на границе, что можно ожидать сейчас? Когда эти самые боши в Париже и преспокойно себя чувствуют, - горестно вздыхал он за коньяком, с сигарой и кофе. – Попивают наши вина и кофе, похрустывают нашими булочками-круасан. Бр-р-р, ненавижу эти проклятые прусские морды…» « Милый, но нельзя же сидеть, сложа руки, - шептала Сезанна. На всякий случай она велела прислуге задернуть тяжелые, шелковые шторы в гостиной. - Неужели наш народ будет терпеть это нашествие? Не сплотится, как в августе 1914 года?» «Прошу тебя, Сезанна, не думай об этом пока. Еще не пришло время Лотарингской Девы, дорогая. Но оно, это долгожданное время, придет. Нас принесли в жертву чужим интересам, Сезанна. Франция всегда была разменной монетой в руках у английских лордов. Именно они прикрывались нами, как щитом, в битве на Марне. Чтобы столкнуть лбами, как козлов на горной дороге, Россию и Германию...»
По знаку отца Христиан подошел к одной из огромных винных бочек. Под медным краником он заметил незнакомую ему фотокарточку. Лицо этого щеголеватого военного напоминало полковника 145-ого полка. Судя по огромным шароварам и повязке от пыли на кепи с помпоном, этот лейтенант (на незнакомой фотокарточке) служил в колониях. До августа 1914 года. Следуя интуитивному позыву, Христиан подошел и взял эту фотокарточку. Повернув ее, он увидел почерк матери: «Христиан, милый мой мальчик! Не задавай лишних вопросов после того, что прочтешь. Тебе предстоит встретиться с этим прекрасным человеком. Надеюсь, он все тебе объяснит. Не задавай лишних вопросов отцу. Он знает не больше твоего. С любовью. Твоя мама».
- Отец! Я понимаю, что это… то, о чем просила мама, не обсуждается, - произнес Христиан, пряча фотокарточку во внутренний карман. – Все же, милый отец, почему ты назвал его? – испытывающее посмотрел в глаза Депо, заросшие густыми, пепельными бровями – Что ж, понимаю тебя, отец. Эта тема закрыта для нас. Не буду ее тревожить.
- Придет время, Христиан, и ты узнаешь всю правду, - молвил Депо, выпустив струю дыма из ноздрей. – Теперь же сделай вид, что ничего не произошло. Оставь эту фотокарточку у себя. Ты правильно сделал… Ты покажешь ее при встрече. Это будет необходимо для того, с кем ты вскоре увидишься, сын мой…
Утром Христиан услышал осторожный стук в дверь. Привратник, старик Жан Крупе, осторожным шепотом сообщил, что некто, мосье Гвидо, просит мосье старшего инспектора Депо подойти к телефонному аппарату. Никакого такого мосье Христиан не знал. Поэтому с величайшей осторожностью ступил в гостиную. Взял телефонную трубку.
- Старший инспектор Депо у аппарата, - четким, излишне жестким голосом произнес он. – Говорите!
- Нам необходимо встретиться, мосье Депо, - произнес неизвестный на том конце провода.- Мы еще не знакомы. Но я видел вашу фотокарточку. Вы понимаете меня, мосье Депо? Итак, у собора Сердце Монмартре. Ровно по полудню. Разумеется, сегодня, - сказал неизвестный ему мосье Гвидо.
То, что он произнес, было вполне достаточно. Для встречи. Христиан Депо счел нужным не задавать лишних вопросов. Отправиться в указанное место, в указанное время. По службе в префектуре полиции он был свободен. С утра 23 июня 1941 года у него начинался долгожданный отпуск. В этом неспокойном году. Это было как нельзя кстати. Заехав накануне в префектуру Монмартре, он обнаружил на своем рабочем столе фотокарточку человека, с которым должен был встретиться. Выяснить что-то важное для себя.
…Красный фуникулерчик мигом взметнулся к самой вершине знаменитого холма на Монмартре. В полдень на площади, возле собора, было почти безлюдно. Кое-где прогуливались пожилые супружеские пары. Они кормили голубей и обсуждали этот мир сквозь призму времен. Время от времени отворялись тяжелые, гулкие двери собора. Кто-нибудь из стариков заходил вовнутрь. В огромную каменную залу с высокими, готическими сводами. Статуями католических святых. Множеством маленьких и больших восковых свечей, что огненными точками светили входящему из темной, чуть затхлой глубины веков. На площади появлялись боши. Из числа солдат и офицеров германского гарнизона. Проходящих и запасных частей, получивших увольнение в город. Они весело смеялись, посверкивая на солнце своими литыми ременными бляшками, пуговицами и нагрудными орлами. Позировали перед объективами фотоаппаратов. Длинноногий офицер-бош с желтой тесьмою на воротнике и фуражке покупал букетик гвоздик у молодой, хорошенькой цветочницы. Офицер улыбался, как мог. Что-то говорил девушке на ужасном французском, мешая свою речь выпуклыми, чеканными германскими фразами. Девушка стеснительно смеялась, показывая бошу жемчужно-блестящие, белые зубки. Сидящий на зеленой, изогнутой лавочке старик в темном берете, с розеткой ордена почетного легиона в петлице, вздохнул. Покачал головой. Уставившись в желто-розовые крыши далеких домов и серую ленту стелящихся улиц Парижа, он сказал, ни к кому не обращаясь:
- Вот так приходит Конец Света. Которого не ждешь совсем. Если этот мир когда-нибудь окончательно рухнет, но подымится из бездны…
Его слова были заглушены грохотом взметнувшегося фуникулерчика, что привез на вершину холма Desche Grenadier. Их вид так смутил престарелого парижанина, что он не счел нужным закончить свою мысль. Хотя, может быть, «боши» не были олицетворением того Конца Света, о котором он заговорил.
Христиан пару раз обошел собор Сердце Монмартре, к которому сходились мощеные булыжником узкие улочки. Незнакомец Гвидо мог отсиживаться в одном из уютных кафе, что находились на первых этажах старинных, крытых черепицей домов. Оттуда и наблюдал за ним. Наблюдателями могли быть, так называемые, «вольные художники». Днями и ночами они выставляли свои картины на этих улочках. Полагались в основном на бошей. Префектура полиции давно привлекла многих художников в штат своих агентов. ( Сам Христиан знал пару-другую здешних «мазунов», которых в прежние времена снабжал фотографиями преступников, что были в розыске.) Пока к нему никто не подходил. Ощущения, что он «под колпаком», не появлялось. Но на душе у старшего инспектора было неспокойно. Как будто, кто-то невидимый пытался задавать ему ход мыслей. Руководить его действиями. Но, не проявляя излишней жесткости. Так, ради пустяка… Всполохи тревоги, что пытались выкачать из души жизненные силы, подавлялись легким усилием воли. Обойдя величественный собор Сердце Монмартре для приличия еще раз, Христиан купил букетик алых роз. У той самой цветочницы, с которой любезничал длинноногий офицер-бош. Девушка улыбнулась ему без причины. Христиан ответил ей снисходительным кивком. Ему показалось, что ей этого будет достаточно.
Через двадцать минут с момента условленной встречи, так и не дождавшись незнакомца Гвидо, он отправился вниз. По белой каменной лестнице, что шла параллельно рельсам фуникулерчика. Подойдя к своему «Фиат», он заметил на ветровом стекле за «дворником» крохотный лист бумаги. Виду не подав, Христиан сел за руль. Включил зажигание…
Поколесив у Гранд Опера с крылатыми конями на зеленом, облезлом (мэрия при бошах не любила раскошеливаться) куполе, Христиан остановил «Фиат» недалеко от Лувра. Там он как бы невзначай обратил внимание на ветровое стекло. Снял с него бумажку. (Мало ли какая мерзость может прицепиться! Или мосье инспектор получил весточку от одного из своих многочисленных агентов.) Пройдя по парку и отыскав подходящее место в увитой зеленью беседке, он прочитал послание. «Вы молодец, мосье! Восхищен вашей выдержкой. Будет время, обязательно познакомимся. Ваш Г.». Вот мерзавец...
Христиан вспомнил старика с розеткой ордена почетного легиона. В вязаном темном берете. Он нарочито громко изрек «апокалипсическую» истину. Он было подумал, что это и есть незнакомец, представившийся как Гвидо. Во всяком случае, следуя с букетиком алых роз, сидящего на лавочке старика он не заметил. Неужто он и есть, этот загадочный Гвидо? Тот самый лейтенант, с повязкой от пыли на кепи, а затем щеголеватый полковник 145-ого полка французской пехоты? Он был запечатлен на разных фотографиях. Одна из них оказалась дома, у родителей... Всевышний Создатель! Впору было вернуться к собору Сердце Монмартре и зажечь свечу у статуи Святой Девы. Какие еще тайны хранит в себе наша благочестивая семья – одному лишь Богу, Христу и Матери Его...
* * *
...Разумеется, - задумчиво произнес Макс фон Вильнер, прикладываясь к рюмке коньяку. Довольно продолжительное время она стояла перед ним на синем сукне стола. Играла на Солнце своими хрустальными гранями, разбрасывая по стенам кабинета жемчужно-огненные, почти розовые блики. – Оперативная группа «Центр» для того и предназначена самим фюрером, чтобы искоренять большевистское зло. Семя иудейского дракона на бескрайних арийских пространствах. Освобождать от него великую Россию. Вы думаете, я лгу, милейший Лев Кириллович? O’ Mein Gott! Как может лгать такой прямодушный, порядочный человек, как я? Человечище, как было сказано одним из ваших величайших прозаиков. Если мне не изменяет память, им был Федор Достоевский. Великий фюрер боготворит этого автора. Какие образы, какие персонажи вышли из-под его пера.
- Фюрер увлекается прозой? – искренне изумился Лев Кириллович. Чушь какая-то, подумалось ему. Он смотрел в лицо этому «арийцу». Оно не было похоже на профили и фасы германского сверхчеловека, точно вылепленные из алебастра или вырубленные из древа. Попытка сравнять российского человека с арийцем выглядела с руки этого штандартенфюрера SD нелепо-вздорной. Хотя и занимательной. – С вами невероятно интересно общаться, герр Вильнер. Признаюсь честно, идея существования моего Великого Отечества под руководством германского рейха кажется мне вздорной. Вы можете меня расстрелять, герр штандартенфюрер. Это вы, конечно, можете. Но добавит ли вам это уверенности? Чувства выполненного долга и сохраненной чести? Мне видится, что величайший классик германской и мировой литературы Гете, создавший «Фауста» и «Страдания молодого Вертера», незримо участвует в нашей беседе. Помните слова Гете о смерти? «Блажен, к кому она в пылу сраженья увенчанная лаврами придет, кого сразит средь вихря развлечений или в объятьях девушки найдет». Замечательные слова…
Вильнер критически окинул взором стоявшую перед Львом Кирилловичем рюмку коньяку. Тот так и не подумал прикоснуться к ней. Это не входило в планы штандартенфюрера SS. В содержании данной рюмки был сосредоточен весь его план. Психо-химическая обработка объекта сводилась «на нет». Без употребления коньяку из данной рюмки севрского хрусталя. Русский, задержанный на одной из дорог под «Шмоленгсом» (что явилось результатом мер специального фильтрования беженцев), оказался оперативно-подготовленным типом. Это Вильнер понял еще до рапорта наряда SS, что осуществил задержание. Специальная жестикуляция и манера двигаться выдавала в русском агента «огэпэу». К тому же невозмутимый тон, которым тот (усталый и старый человек) объяснялся с ним, говорил о знании методов оперативно-психического подхода к личности. Даже в столь драматических условиях, в которых оказалась его страна и он сам…
- Вы молодец, герр… - Вильнер окинул взором первые две страницы зеленой книжицы советского паспорта (явно «сработанного» в спецлабораории НКВД) с гербом из серпа и молота, - …Тихонов. Так есть, Тихонов Лев Кириллович! Это есть так будет по-русски? Выглядите устало, но без тени сомнения. Что ж, завидую вам и вашей специальной подготовке. Прежде всего, тем людям, с которыми вас, искренне уважаемого мною человека, связала матерь-судьба.
- Вы делаете мне незаслуженный комплимент, герр Вильнер, - усмехнулся в седые, пышные усы Лев Кириллович. - Вновь и вновь. Поверьте, я этого не заслуживаю.
- Поверить вам!?! – Вильнер чуть не свалился со стула с прямой, жесткой спинкой, обтянутой синим сукном. – О, конечно, коллега… - он задумчиво посмотрел сквозь собеседника, понимая, что приближается к цели. – Мне только и остается, что верить вам. Вашему опыту, мой коллега. Ваша премилая организация в свое время помогла нам и всему германскому народу. Это не следует сбрасывать со счетов. Даже в столь роковой час, герр Тихонов.
- Я слышал о том, что фюрер любит Достоевского, - глазом ни моргнув, перешел на свою тему Лев Кириллович. – В Советской России издан почти весь Федор Михайлович. Кроме одного, несомненно-гениального произведения под названием «Бесы». Один мой влиятельный знакомый слышал – краем уха, конечно! – что отец всех народов, - Лев Кириллович многозначительно поднял свои седые усы щепотью пальцев, - тоже предпочитает чтение Федора Михайловича Достоевского. Особенно в тяжкие ночи и дни, когда вермахт продолжает свое продвижение в глубину России. Что же касается того, что не было издано… Вы уловили мою мысль, герр Вильнер?
- О, так есть! – шумно вытянул из себя воздух штандартенфюрер SS. В который раз с искренним сожалением он окинул взором рюмку коньяку. Внезапно мысль, точно разряд электрического тока, пробила его с ног до головы. Что, если этот «агент огэпэу» направлен именно к нему? Его внутренний облик (некое свечение) показывает, что с германцами он имел дело задолго до этой конспиративной беседы. И этой проклятой, совершенно бессмысленной и преступной войны, в которой скоро раскается сам фюрер и великий германский народ. Об операции полиции контроля (РК) в структуре Amt III RSHA он как-то не подумал. Старик явно не оттуда. Во всяком случае, это была бы слишком «топорная» работа с их стороны, язвительно подумал Вильнер. Так говорят мои русские друзья. Под «топором» имеют в виду то, что необходимо отсечь. За неимением никакой пользы. Они и сейчас со мной работают, мелькнуло в голове у Вильнера…
* * *
Скрипнув хорошо смазанными осями, телега остановилась. Вдалеке, на перекрестке двух дорог, где начинался большак, слышался шум моторов. Ирина подтянула на себя поводья. Дала Стрелке понять, чтоб та не ржала, не била в землю копытом, но стояла тихо. Та все верно поняла. Нестарая, пегая кобыла с белыми чулками и белой звездой на лбу. Сергей был одет в белую с синим футболку с эмблемой «Динамо». На плечи был наброшен пиджак со значком парашютиста. Голову покрывала кепка. Услышав шум моторов, он приподнялся на локти.
- Немцы, видать там, касатик, - молвила женщина.
- Слышу, что немцы, девушка, - пошутил Сергей, у которого приятно засосало под ложечкой.
У «девушки» трепетно взметнулись круглые, красивые плечи. Кожа на красивой шее, между вырезом платья и уложенной на голове косой, на мгновение стал пунцово-красным. Стыдится чего-то девушка или стесняется, подумал Сергей. Приятно ей, что так назвал. Девушка…
- Ты зачем в Смоленск собрался? – спросила его Ирина, не оборачиваясь. – Скажи мне честно, Родину предавать?
Сергей вздрогнул, но виду не подал. Ирину он явно проглядел в своем сознании, но ничего еще не было потеряно.
- Нет, что ты, голубушка, - усмехнулся он, бледнея при мысли, что попадет в руки к «своим», которые кончат его как предателя. – Ты мне судьбу не выбирала. Поэтому не знаешь что и почем в моей жизни. Зачем же судишь строго, голубушка? Нельзя так, Ира. Не по-божески это. И не по-человечески. Сама знаешь…
- Это дурачье в сторожке, - Ира дернула вожжи так, что Стрелка, тряхнув гривой, стала перебирать копытами, подымая облако светлой пыли.– Как они купились на все, что происходит? А, касатик ты мой? – она говорила все также, не оборачиваясь. Задурило им голову зелье специальное. Пойдем-ка со мной в лесок. За ближайший кустик, где греха не видать. Или ты до города дотерпеть можешь? Молчи тогда. Доедем, будет нам с тобой разговение. Для души и тела, милый.
Суровый и величественный лес, темнея своими густо-зелеными кронами, был по обе стороны. Он хранил величественную тишину, которую нарушал стрекот птиц и шелест листвы, что переговаривались между собой на своем языке.
Ну, я тебе устрою, стерва, пообещал ей Сергей. И под кустиком, и на пуховых перинах. Везде, где полюбится… Может быть и контроль идет. С чьей-то невидимой стороны. Только с какой именно, вот в чем вопрос, как говорит отец. Совсем невидимых проверок не бывает… Конечно, под охи да вздохи в лесу, посреди деревьев и кустиков, от такой крали кое-чего можно выведать. Только краля эта явно специальная. Тогда и вздохи тоже будут специальные. Zer good, как говорят господа германцы. Пусть будут специальные…
На шоссе было полным-полно германских машин на гусеницах и резиновых скатах. Размалеванных извилистыми маскировочными линиями. Все, кто был в них (водители и солдаты, что набились в кузова), вглядывались в стоящего на перекрестке высокого плотного германца, облаченного в синевато-серый, прорезиненный плащ с прелиной. У него была сияющая на Солнце бляха в пол груди и маленький, плоский фонарик с разноцветными стеклами. На спине, дулом к земле, висел короткий пистолет-пулемет с плоской обоймой, со стальным, похожим на стремя прикладом. Германец подавал во все стороны руководящие жесты руками. В одной из них была палочка с красным кругом. Ее смерть как боялись проглядеть германцы-водители. Нарушить, таким образом, правила движения. На перекрестке дорог стоял мотоцикл «Цюндапп» с коляской, с притороченным к ней длинным зеленым ящиком и пулеметом на турели. Положив на его дырчатый кожух руку, в коляске сидел другой германец с бляхой. Он курил. Двое солдат-жандармов утрамбовывали сапогами землю возле столба. На его табличке значилось: Shmolengs 6 km, Krasnoe 8 km, Vazma 60 km, Moskay…
Появление перед большаком телеги с пегой лошадью германцы восприняли как обычное явление. Дорога в лес была перегорожена длинной колченогой рогатиной с намотанной на нее колючей проволокой. Сергей преспокойно (куда уж было волноваться) провел пальцем над верхней губой. Его положение тут же осветилось по-новому. Высокий, плотный германец, собрав добродушную складку на лице, кивнул подбородком. Гаркнул сквозь рев моторов двум бездельникам у полосатого столба. Те, одернув винтовки на желтых ремнях, нехотя приблизились к колченогой рогатине. Поскрипывая, точно несмазанные калитки на ветру, своими прорезиненными, синевато-серыми плащами.
- Ausweis! – произнес один из них, что не мог взять в толк, почему он оторван от безделья.
- Nixt ausweis, - в тон ему молвил Сергей, забираясь в мутное подсознание через его полусонные глаза. – Герр офицер, у нас с женой (Mein Frau) нет пропуска. Мы живем далеко от города. Мы едем в Смоленск к вам, чтобы получить пропуск. Нам можно проехать здесь, герр офицер? Здесь больше нет объезда…
Германец побарабанил по своей бляхе «Feldjandarmen № 309». Скрипнув рукавом своего прорезиненного плаща с перелиной, поправил на голове глубокую стальную каску. Перед ним – местные жители. Ничем явно не подозрительные. У русского мужика, с серыми спокойными глазами, на щеке и подбородке курчавилась щетина. Женщина в синем платье и белом берете, была обворожительна. Напоминала женщин из далекой Тюрингии. Не довелось еще видеть такую красивую русскую… Хотя они, несчастные варвары и недочеловеки, но есть и на этом поле прекрасные цветы.
- Герр обер-вахмистр! Этот мужик говорит, что едет из лесу в город. Вместе с женой, - отрапортовал он старшему наряда фельджандармов. – С целью получения пропуска в фельдкомендатуре.
- Он говорил с тобой по-германски, Ганц?- удивленно спросил его вахмистр. – Этот мужик знает наш язык?
- О, да, герр обер-вахмистр. Он отлично говорил со мной по-германски.
Обер-вахмистр фельджандармерии машинально сделал знак «стоп» движущемуся транспорту. Подошел к оплетенной колючкой рогатке. Всматриваясь в лица двух русских, мужчины и женщины, он терялся в догадках, что ему мешает их задержать.
- Герр офицер, позвольте засвидетельствовать свое почтение, - сказал Сергей и показал взглядом, что нужно сойти на землю. Спрыгнув, он подошел к вахмистру с бляхой на стальной, мелкой цепочке. Снял кепку и поклонился так, как учила приставленная к нему отцом бонна из бывших. Она была завербована в агенты ОГПУ. Числилась на ответ должности в коммерческом ресторане, куда нередко захаживали иностранцы. – Направляюсь в вашу полевую комендатуру, чтобы сдаться в плен. Предложить свои услуги германскому рейху. Бежал из Красной армии. Не желаю сражаться против фюрера и великой Германии.
Германский обер-вахмистр, хлопая своими синими, выпуклыми глазами, с некоторым сомнением оглядывал спортивную фигуру этого русского мужика. Если приглядеться, ему было немного лет. Откуда он так хорошо знает Hochdesch? Русские в своих школах всегда преподавали германский. Особенно после пакта о ненападении 1939 года. Фюрером тоже было позволено изучать русский в народных школах и университетах. Разучивались и русские песни. «Утомленное солнце», «Волга-Волга», «Катюша», «В парке Чаир»… Газета «Volkicher Beobaxter» выходила под лозунгом «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» Так велел рейхсминистр пропаганды доктор Геббельс. Значит и фюрер… Обер-вахмистр крякнул от нахлынувших воспоминаний, сказал «moment». Потянувшись рукой к бедру, он достал из планшета четырехугольник серой бумаги с орлом и свастикой в веночке.
- Если вас остановят солдаты полевой жандармерии, покажите им этот документ, - сказал он дружелюбно. – Это временный пропуск. В полевой комендатуре предъявите его помощнику коменданта. Вам и вашей жене выпишут постоянный. Verstehen?
- O, ja! – согласился Сергей и пожал протянутую ему руку. – Благодарю вас, герр офицер. Приветствую в вашем лице непобедимую германскую армию. Вы принесли нам свободу от большевистского варварства. Благодарю вас за доброту, - бросив взгляд на Ирину, он заметил на ее круглом, красивом лице любезную, почти светскую улыбку.
По знаку вахмистра рогатка с колючей проволокой была отодвинута. Шумно фыркнув, Стрелка вытянула телегу на заполненную германским транспортом дорогу. Большая часть техники вермахта шла в сторону Vazma и Moskaw. Пристроившись с краю дороги к ряду пятнистых полугусеничных грузовиков «Опель-Маультир» (на базе грузовика «Опель» 3.6), Сергей и Ирина медленно двигались на своем гужевом транспорте к Shmolengs. На обочинах, изрытых воронками, лежали обгоревшие остовы ЗИСов, танки БТ, Т-26 и КВ, артиллерийские трактора с искореженными гаубицами. Это было следствие губительных налетов германской бомбардировочной авиации. Кое-где на зеленой траве виднелись свежие холмики могил с красноармейскими пилотками. Все это постепенно наполнило душу Сергея необъяснимой тоской. Но он борол ее осознанием близкой цели.
- Здорово кумекаешь по-ихнему, - молвила Ирина. – Языки, значит, знаешь. Мой тоже этому делу обучен. Я тоже понимаю, касатик. Женою своей меня окрестил? Ха-ха-ха… Что ж, молодец, парень. Буду я твоей женой. Только не зазнавайся. Больно будет.
- Суровая вы, девушка, - прошептал Сергей. - Как бы не пришибли на дороге… Про лесок и город я уже забыл. Ничего этого не было. Мало ли что сорока-белобока на ухо насвистела? Мне все слышно…
- Ты про что это говоришь, не разумею никак? – чужим голосом спросила «девушка». – Не видать и не слыхать мне ничего…
Играет со мной, подумал Сергей. Германцы в своих гусеничных транспортерах, прижав к животам пулеметы и винтовки, посмеивались. Шумно обсуждали свое и едущих в телеге русских. Из обрывков фраз Сергей понял, что прелести Ирины в вермахте оценили высоко. Будь она в другом месте… «Hеil Hitler!» - рявкнул в ответ на это Сергей. Германская трепотня тут же стихла. «…Этот парень, верно, ее муж, - сказал кто-то с берлинским произношением. – Ни одному мужу не понравились бы такие пошлости, друзья». «Русским все равно, Холлингер, - промямлил недавний шутник, если судить по выговору, саксонец. – Они же моются в общих банях. Голые бегают по снегу и морозу. К тому же я слышал и читал, что русские предлагают друзьям своих жен. Особенно своим гостям. Понял, дружище?» «Нет, так делают на востоке, - возразил берлинец. – Ты все путаешь, Франц! Так делают монголы. Или китайцы… Русские только моются в общих банях. Только в этом ты прав, дружище. Их варварские обычаи следует скрупулезно изучить. Непременно попробую мыться в общих банях. У нас будет много времени, когда мы займем Москву. Не следует забывать, фрицы – мы несем этим варварам европейскую культуру…»
Заладили как попки, варвары да варвары, недовольно подумал Сергей. Неплохо бы Вильнеру и самому фюреру знать, что у нас, в России, не терпят такого обращения. Нет, раз могут стерпеть. Но потом врежут по харе… Привыкли у себя, в просвещенной Европе, считать нас за «варваров». Ходили чумазые в своих «немецких землях» со средних веков. Потому что за вырубку леса «на дрова» им головы секли. Их бароны да маркграфы. Общие бани им, видите ли, не по нраву… Посмотрим, господа хорошие, как вы русской зимой запоете. В каких вы банях мыться будете, когда мороз ударит…
В солому упал, брошенный кем-то из германцев, непочатый бутыль с пестрой наклейкой и вывинчивающейся пробкой. Шнапс, подумал Сергей, расправив руки. Нашли, чем удивить! Сверхчеловеки еще называются… «Russische vodka ist good!» - не глядя, «поблагодарил» Сергей захватчиков-соотечественников. Сверху, заржав и закукарекав на все лады, принялись обсуждать достоинства русской водки перед германским шнапсом. (В конце-концов одолела «Russische vodka».) Грозный командный оклик «schweigen!» из кабины утихомирил эту солдатню.
Сергей тут же поймал себя на мысли, что ему становится скучно. Неприятный осадок заволок его внутренности. Ему хотелось увидеть глаза этого германского офицера, что сидел в кабине. Наверняка он наблюдал за ним. «Dancke schoоn, Mein Herr,» - сказал он так, чтобы услышали наверху…
* * *
…Согласен с вами, герр Тихонов, - не унимался Макс фон Вильнер. Он ухитрился незаметно подвинуть коньячную рюмку ближе к собеседнику. – Фюрер не пишет художественную прозу. В этом преуспел доктор Геббельс. Именно он написал повесть «Михаэль. Германская судьба на листках дневника», которая, благодаря усилиям фюрера, была опубликована лишь в 1929 году. Один из главных героев – русский анархист Иван Винуровски, искренний почитатель Достоевского. Многие считают «Михаэля» скучнейшим, но я не согласен. Хотя… «Я вижу руины домов и деревень при свете вечерней зари… Я вижу остекленевшие глаза и слышу душераздирающие стоны умирающих. Я больше не человек. Меня охватывает дикая ярость. Я чую кровь. Я кричу: «Вперед! Вперед!» Я хочу стать героем», - процитировал он, многозначительно потеребив пальцем кончик носа. – Германская народная классика. Не Достоевский, конечно, но… Mein Kampf, по-истинне, бессмертное, гениальное творение. Не спорьте, не спорьте, мой коллега. Не думаю, что вы читали это великое произведение. Германский эпос…
- Почему же, герр Вильнер, - улыбнулся сквозь седину пушистых усов Лев Кириллович. – Мне приходилось… Вы предлагаете мне еще раз познакомиться с постулатами великого фюрера о неполноценности славян как генетической, человеческой расы? О том, что только великогерманцы сумеют обрабатывать бескрайние земли славянских народов? О том, что у нас, русских, не может быть собственной культуры? Потому что Демиург всего человечества – Великая Германия. О да, герр Вильнер! Ваша шутка, признаюсь, удалась на славу. Я бы так пошутить не смог. Во всяком случае, с вами. Мне печально, что такой «великий» человек как Адольф Гитлер заблуждается в отношении моей великой страны. Мне жаль это слышать от вас, молодой человек. Я не обидел вас? (Вильнер смущенно пожал плечами и провел пальцем по груди.) Простите старика. Так вот, герр Вильнер. Союз Германии и России обеспечил бы в 1914 году вечный мир для Европы. Ни одна пушка на Балканах не осмелилась бы выстрелить. Союз Германии и Британии… Вы повторяете ошибку покойного русского императора, расстрелянного большевиками в Тобольске. Он попал под контроль врагов. России и Германии. Ведь у нас всегда были общие враги, герр Вильнер. Они надоумили его вступить в Антанту. Тройственный союз с Англией и Францией. Разумеется, за этими «партнерами» незримо наблюдал дядюшка Сэм. Как бы чего не вышло… Я застал эти времена, герр Вильнер. Помню, сколь неоднозначно воспринимались события августа 1914 года в русском и европейском обществе…
- Не предавайте значения таким мелочам, герр Тихонов, - Вильнер уставился взглядом своих светло-голубых глаз в коньячную рюмку. Ему удалось ее подвинуть еще ближе. – Мой ум подсказывает мне, что вы умеете читать между строк. Фюрер, называя славян неполноценными народами, имел в виду их зависимость от еврейской плутократии. Говоря о том, что Германия должна придерживаться военно-политической оси с Британией, фюрер не забывал о союзе с Россией.
- …Поэтому фюрер приказал вермахту напасть на Советскую Россию? - сострил Лев Кириллович, поглаживая седые усы. – По-моему, «союзник», начавший войну со своим союзником, становится его противником. Как бы вы называли Россию, если бы русские войска вторглись в пределы рейха 22 июня 1941 года? Молчите? Вы не допускаете такую возможность, герр Вильнер? Или вы думаете… - он замер, ожидая, что Вильнер откроет анналы мозга и выплеснет наружу скрытую информацию.
- Вы хотите сказать, что Сталин готовился… - Вильнер был доволен тем, что начал «потрошить» своего «русского друга». На столе, крытом синим сукном, протяжно загудел зуммер в черной коже. Пришлось измениться в лице, сорвать трубку. – Здесь Вильнер! – его голос на мгновение стал жестким, даже грубым. – Так Фоммель! Отлично сработано! Оцепить весь сектор… Просейте через «частое сито» окраины – им все равно не уйти…Не тревожить меня по пустякам, дружище. Пусть дополнительные наряды SS… Свяжитесь с оперативным дежурным энзацгруппе. Он выделит вам людей для операции. В нужном количестве, - сухо закончил он. Как только Вильнер положил трубку на рычаг, его лицо вернуло прежнее, благодушное выражение. – Мы несколько отвлеклись от темы, герр Тихонов. Выходит, мы предупредили ваше нападение своим ударом. Ваша сильная держава прихлопнула бы нас в один момент (ein minute!). Как лягушку или комара. У нас оставалось лишь одно преимущество – элемент внезапности при нападении. И мы им воспользовались, коллега. Теперь вы понимаете, что гений нашего фюрера оказался сильнее коварства иудеев, окруживших Сталина? Буду прям: нам нужны такие люди как вы, герр Тихонов. Люди, понимающие великую цель освобождения всего человечества от владычества иудейской плутократии…
- Честно говоря, с детства недолюбливаю евреев, - кивнул головой Лев Кириллович. – Мне всегда казалось, что все они жулики и проходимцы. Что-то вроде цыган, но на порядок хуже. Следует ли понимать, герр Вильнер, что мой опыт пригодится германскому рейху в борьбе с иудаизмом в России?
- Вы верно поняли мою мысль, уважаемый коллега, - поспешил задобрить его штандартенфюрер SD. – Мне приятно сознавать, - он размял костяшки пальцев, - что среди поколения отцов сохранилось немало людей, в которых Великая Матерь Природа вложила истинное знание. Старики нередко учат молодежь тому, что мешает ей жить. Долг старого поколения – прислушиваться к новым веяниям, а не глушить их догмами. Вот при каких условиях опыт стариков незаменим, - он окинул взором бюст фюрера из бронзы на столе. Посмотрел сквозь лучи Солнца на огромный кроваво-красный стяг со свастикой, что трепетал на ветру за окном. Со двора, сквозь полуоткрытое окно доносился рокот моторов: трехтонные «Опель-Блитц» либо наполнялись солдатами SS, либо отгружали новую партию задержанных и арестованных. Будучи левым (по убеждениям) национал-социалистом, Вильнер не смешивал эти две юридические нормы. Тем более что до Великой войны он закончил Гедельбергский университет, получив степень бакалавра права. При этом Макс гордился (в тайне души, конечно), что в этих стенах в XVIII веке учился светило русской науки Михаил Ломоносов. – Нам надо выпить за успех. Стоя! Так говорят в моем славном отечестве, - он взял свою рюмку и встал, оправив свинцово-серый френч с Железным крестом 1-ого класса и серебряными дубовыми листьями в черных петлицах; на красной нарукавной повязке у него была в белом круге черная индуистская свастика, обозначающая славянский Коловрат.
-…Евреев я всегда считал мошенниками и плутами, - помедлив, произнес Тихонов. – Правда, кто может поручиться, что в моей крови не течет… как бы мне выразиться поучтивее, иудейская юшка? – он густо рассмеялся, придвинув к себе коньячную рюмку. – Представляете, герр Вильнер: вы, штандартенфюрер SD, арийский воин и прочее поднимаете бокал… нет, что у нас – о, ja! – рюмку коньяку на брудершафт с Мойшей Рабиновичем…
- Признаюсь вам честно, коллега, - Вильнер сумел подавить смех и спрятать его внутри, - что моя кровь тоже немного… - он провел мизинцем по кончику носа, невинно округлив светло-голубые глаза. – Правда мой баварский род издавна покровительствует этим ростовщикам. Чтобы их деньги шли в казну германскому рейху, а не уплывали за океан. В банки Ротшильдов и Рокфеллеров. Несомненно, что два этих ублюдочных иудейских клана – главные виновники прошлой войны, которая вылилась в миллионы жертв. Пусть эта европейская драма никогда больше не повторится. Прозит, мой друг!
- Прозит, - поддержал его Тихонов, чокаясь в пол силы, чтобы не потерять над собой контроль после того, как организм переработает содержимое…
…Вильнер еще раз взвесил в голове все «за» и «против». Старик ему явно нравился. Успешная вербовка – повышение в иерархической структуре Amt VI (SD) и параллельный источник информации для хозяина в НКВД. Еще со времен Веймарский республики, будучи инспектором криппо… Как ему казалось, он пошел на этот шаг по идейным соображениям. В данном случае «казалось» являлось символом веры. Измученный позором поражения Германии в «первой» мировой войне, Вильнер без колебания пошел на сотрудничество с иностранным отделом ОГПУ, представленными в лице его соотечественника, аккредитованного журналиста португальской газеты «Либерасьон» в Германии. Платили ему щедро, в марках и американских долларах. Его коллеги из криппо за год не получали столько, сколько он за месяц. Только из-за этого он временами испытывал угрызения совести.
Небольшой шок Вильнер испытал, когда ему предложили ввести в полицию Баварии «нужных» лиц с далеко небезупречным прошлым. Это были «скрытые» люди из партии Пика и Тельмана. Вильнер был убежден, что именно эти «господа» (и иже с ними) виновны в крахе германской империи. Особенно насторожило, что предлагаемые «оперативные источники» связаны с социал-демократами. Данная партия никогда не была самостоятельной. Она курировалась Туманным Альбионом через White Hall и Intelligence Service. Большинство полицай-президентов Германии были ставленниками или членами этой партии. Без колебаний они отдавали приказы по разгону демонстраций коммунистов и национал-социалистов, которые в 20-е годы нередко проводились в одном месте и в одно время. Но Вильнера сумели убедить, что эти лица будут под его неусыпным контролем, а также под контролем хозяев из ОГПУ- ГУГБ НКВД. (Включая европейскую секцию Коминтерна.) Этого ему показалось достаточно. Лишь бы «засланцы» (как говаривали сами «русские друзья») не натворили чего лишнего. Будучи в криппо, а затем в RSHA – святая святых третьего рейха…
Вильнер не держал на русских зла. Хотя коммунистом по своим убеждениям он не был. (Придерживался позиции имперского мышления.) Россия наравне с Германией испила горькую чашу поражения и разрухи. К тому же… Просматривая страницы европейской прессы, приносимую куратором-журналистом из ОГПУ-НКВД, он убеждался в том, что Советская Россия – путь к возрождению германского рейха. Когда же в Германии, благодаря русским, стали появляться военные кадры, обученные таковому и авиационному бою, специалисты различных отраслей промышленности… Вильнеру захотелось своими глазами увидеть эту великую страну. Но всякий раз обстоятельства были против него. Наконец его желание исполнилось. Правда, странным образом… Адольф Гитлер, оказавшись полезным Иосифу Сталину в роли канцлера Германии, создал третий «тысячелетний» рейх. Тактика Москвы стала окончательно ясна Вильнеру. Кремль хочет взрастить «колосс на глиняных ногах», способный подчинить себе всю Европу. Тем более, что перспектива расплатиться за былые поражения тешила имперские амбиции любого из германцев. Но мало кто предполагал всерьез, что «колосс» ударит по своему хозяину… Думалось, что зловещий шепот – всего лишь прикрытие, ложная завеса-легенда для вторжения на Британские острова. Но «гений фюрера», похоже, сделал промах. Опасаясь нападения Сталина, он, Адольф Гитлер, поспешил нанести удар первым.
Вильнер, как и многие другие, полагал, что эта «стратегическая ошибка» будет вторым кровавым уроком для Германии. Что вермахт разобьется о стальной щит РККА уже на границе. Но… Случилось непредвиденное: красные стремительно отступали. Путь на Москву был открыт. Горы разбитой и брошенной техники, с орудиями чудовищного калибра и чудовищной толщины броней, громоздились на полях сражений и на дорогах. Союз России, Англии и США был не за горами. Так предполагали сами русские. Направленный штабом SS в оперативную группу «Центр», Вильнер ожидал указаний из Советского Центра. В последней «весточке» значилось: «…Ждите курьера. Позывные-пароль: «Юкас, вы брали жакет Эльзы?» Ваш отзыв: «Нет, вы ошиблись. Жакет Эльзы я оставил в прачечной».
-…Все-таки фюрер не прав, что отправил рейхсляйтера партийной канцелярии Рудольфа Гесса с тайной миссией в Туманный Альбион, - шепнул Тихонов, проведя пальцем по мочке уха. - Это спровоцировало недоверие нашего Хозяина. Раскрутило цепь дальнейших, весьма трагичных событий. Теперь альянс Россия-Англия-США, либо Германия-Англия-США стал неизбежен. Две ведущие державы, одна из которых уже вовлечена войну, а другая готовится войти в нее по post-factor, будут поддерживать одну из воюющих сторон. Лучше сказать, обоих противников, но поочередно. Того, кто будет вполне отражать их интересы…
- Подумайте, возможен ли альянс Россия-Германия? - вкрадчиво перебил его Вильнер. – Даже в столь драматической ситуации, которую наши страны переживают теперь, наши силы еще можно объединить. Против общего врага…
- Прекратить эту бессмысленную бойню! – Лев Кириллович высоко поднял кустистые седые брови. – В этом состоит великая европейская истина, коллега.
- Мне думается, мы договорим эту тему в недалеком будущем, - улыбнулся Вильнер. Он вышел из-за письменного стола. Обнял Тихонова за плечи. - Коллега, вам есть, где остановиться в Шмоленгс? Никак не могу выучить эти русские названия, черт возьми… Так я и подумал. Впрочем, не все потеряно и здесь, - он нажал на задней панели стола неприметную фаянсовую кнопку электрического звонка. – Фоммель! Немедленно вызвать мою машину к заднему подъезду. Этого господина доставить на нашу квартиру… Вы проживете неделю у нас. Потом мы окончательно определимся с вашей судьбой, - он пожал Тихонову руку и, улыбнувшись, блеснул серебряными листьями в черных петлицах.
Эрнест Фоммель, штурбаннфюрер SS, секретарь-референт Вильнера, немедленно исполнил приказ. Хоть и состоял на службе в Amt IV (Sipo), но был обязан исполнять приказы своего начальника из «конкурирующей фирмы». (Вильнер догадывался, что «золотой мальчик» является агентом полиции контроля III-его генерального бюро (РК) и докладывает о его контактах «уполномоченному Гиммлера» при штабе оперативной группы, но виду не подавал. Пусть этот молодой болван натешится – с него станет…) Худой и длинный, почти юноша, он спустился с Тихоновым по узорчатой железной лестнице (здание было старинное) на первый этаж. Там была «сортировка» или приемное отделение энзацгруппе. Солдаты в касках с эмблемой молний на белом щитке вели в подвал группу подозрительных личностей. Пришлось подождать конца этой «процессии», чтобы скрытно выйти на задний двор. Там их ждал черный, лакированный (отличная мишень для авиации врага) «хорьх» Вильнера.
…Выехав за ворота, оплетенные колючей проволокой, они мчались по улицам древнего русского города, пережившего осаду польских войск Стефана Батория и нашествие Наполеона Бонапарта. Златоглавыми куполами сиял величественный кафедральный собор. В нем, по слухам, побывал сам генерал-полковник панцирных войск, выпускник Казанской секретной танковой школы Гейнц Гудериан, с которым «герр Тихонов», он же Тищенко Валериан Арнольдович, сталкивался в Казани в далекие 20-ые, когда там располагалась «школа Кама», а затем «технические курсы ОСОВИАХИМ». И тогда был верующим, этот «быстроходный Гейнц», и сейчас таковым остался. Любит Россию, нечего сказать. Хотя и прошелся по ней бронированными катками-гусеницами своих панциров, мерзавец эдакий…
Много зданий лежало в руинах. На улицах было немало воронок от бомб и снарядов. Их приходилось осторожно объезжать, чтобы не задавить фельджандармов-регулировщиков. Смоленский Кремль зиял многочисленными выбоинами в величественных стенах. Деревянные «шатры» на четырехугольных крепостных башнях с узкими бойницами в своем большинстве сгорели. Тищенко с сожалением вспомнил, что в далекую зиму 1812 года пять этих каменных гигантов было взорвано маршалом Неем по приказу Наполеона, армия которого гибла в снегах России. Ничего не скажешь, всякие были у нас захватчики…
Ему необходимо было выдержать контроль над своей линией в этой игре. Сыграть до конца эту хитрую комбинацию НКВД накануне битвы за Москву. У всякого зерна есть своя шелуха, которую необходимо снять. Чтобы добраться до ядра («…то бишь, Центра…»), подумалось ему. Так устроен человек и все человечество. Мы снимаем с себя – друг у друга – лживые «одежды», чтобы открылась суть вещей. Иногда для этого необходимо провести кровопускание. Даже в мировых масштабах, как это не прискорбно.… Но совесть? Неужто и она попадает в разряд тех «лживых химер», от которых необходимо избавиться? Неужто совесть (Она же Господь Бог) всего лишь – узы обременительных обязательств и предрассудков, сковывающих жизнь народов? Взять хотя бы нынешнюю ситуацию. Один из противников-партнеров становится более уязвимым по отношению к другому. Как Сталина к Гитлеру. Или наоборот, кто их знает. Время даст окончательный ОТВЕТ на этот великий ВОПРОС. Сейчас же необходимо оборонять свое Великое Отечество. Что же до вечного, то бишь схоластических истин… Совесть и культура – то истинное зерно, из которого подымается к Великому Солнцу Жизни цветок Великого Человечества. Так меня учил мой покровитель и святой заступник, последний старец Сергиево-Посадский отец Зосима. В миру Андрей Степанов, (Как выяснилось потом, по жандармским каналам, кои и сейчас служат свою верную службу ведомству НКВД-НКГБ.) Россия-Мать, кто Ты и кто Мы? Куда мчишься на конях своих как тройка с бубенцами? Кто укротит тебя, кто остановит и направит твой ход? Нет, сама Ты, сама… Не надейся на руку хозяина – она, эта рука, может дать промах. Так уже не раз бывало в истории русской. Захватчики, среди коих немало было образованнейших и гуманнейших господ, не смогут дать, Россия-Мать, того, что сокрыто в Твоих духовных недрах. Напоили Иванов «зельем хитрым». Сделались Иваны «не помнящими родства». (По информации соответствующего департамента, завезена была «отрава» с Тибет. Там околачивались агенты-миссионеры США и Туманного Альбиона.) И сейчас «рука хозяина» чужими руками пытается вывести Россию из европейской политики. С помощью германских союзников. Видать, надоело быть «великому фюреру» проводником воли Кремля. Решил он отправить Рудольфа Гесса (который, как говорят надежные источники, был его миньоном еще по Баварскому полку еврея Листа в рейхсвере) в Британию. И изменилась расстановка сил на европейской карте. Снова мое Великое Отечество во вражьем окружении. А «утечка» на 22 июня сего года – явно с самого верха. Кто-то в окружении Хозяина «слил» информацию об аэродромах, воинских частях и складах с военными материалами. Иначе как объяснить поразительную точность ударов люфтваффе? Поразительную же «беспечность» наших зенитчиков и истребителей, которых даже в воздух не подняли, когда небо потемнело от асов с крестами? Что означает отписка Верховному со стороны г-на Шапошникова – «управление войсками было нарушено»? Или эта примитивная деза является причиной ужасной неразберихи и ужасных потерь? Ведь были оперативные игры «красные-синие» накануне. Да и более поздний опыт (создание оборонительного пояса на Старой границе и прилагающиеся к нему мероприятия) тоже имеется. Нет, господа изменщики! Нас на мякине, как воробьев не проведешь…
«Всюду предательство, трусость и обман», как говаривал последний государь-император перед отречением. Да, измена на Руси пока еще жива. Достигает намеченного. Предстоит племени «младому и незнакомому» победить ее в предстоящих боях за Великое Отечество. Страшные бои предстоят в этом веке. И «что век грядущий нам готовит…», как сказал великий классик. Ему вспомнился его сын. Будучи незаконнорожденным, Сергей не испытывал недостатка в любви. Как Господь послал Сына Своего возлюбленного на крест, так и я, Господи, подумал Валериан Арнольдович. Кощунство это пред Богом – себя так возносить… Хотя, как говорил отец Зосима (бывало, до первых петухов засиживался с ним в келье) промысел Божий и промысел человеков одно целое. Ведь создан человек по образу и подобию Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа. Мой грех, что Сергей незаконнорожденный. Еще будучи полковником охранки я, встретившись со старцем святым, задался вопросом: мог ли поступить иначе? Любовь (может быть, страсть) толкнула на этот пылкий роман с девушкой-курсисткой. Ухаживавший за ней гимназист с Москвы-матушки оказался «клиентом» охранного отделения. По неразумению своему согрешил я, Господи. Когда же, сохранив сына своего, отправил на задание в германский тыл, не согрешил ли вторично? Прости, Господи…
- Прошу вас, - с холодной вежливостью сказал штурбаннфюрер SS Фоммель. – Следуйте за мной…- он колебался, прибавить ли ему к сказанному германское «мой господин», но решил пока этого не делать.
Каменный двухэтажный особняк SD недалеко от Смоленского Кремля был обнесен оградой из колючей проволоки. На почтительном расстоянии, через улицу, высились одноэтажные деревянные строения. Частью брошенные, частью разрушенные бомбами и снарядами. В одном из таких домов, снеся железного листа крышу, застряло обгоревшее германское самоходно-штурмовое орудие («штурмгешуц») Stug III. Неизвестно почему здесь пребывавшее до сих пор… Учитывая германскую аккуратность, все это выглядело достаточно странно. Похоже «милые коллеги», попадая в русскую ауру, начинают разлагаться, с усмешкой подумал «герр Тихонов». Тут же ощутил приятный холодок. Спинной нерв показывал точность выбранного направления. Два солдата SS в касках, с приткнутыми к карабинам штыками сделали «на караул». Красивая женщина в темном suit и черной пилотке на белокурых, собранных в узел волосах, приятно улыбнулась. «Герр Тихонов» успел улыбнуться ей в ответ. Глядя снизу вверх: эта фрау поливала из фаянсовой лейки цветы. Приударить бы за такой, игриво подумал «герр Тихонов». Тут же погнал из себя шалую мысль… Шагающий на своих журавлиных ногах, Фоммель жестом пригласил его войти. Взял в коридоре подле дежурного SS-mann (тот вскочил, по-дурацки оттопырив локти) ключ с биркой, что висел на внушительной доске с готическими символами. Поднявшись по каменной лестнице на второй этаж, он отомкнул выкрашенную в белое дверь с сияющим номерком 28. Счастливая цифра, подумалось Тищенко. Вернее их комбинация. Именно в двадцать восемь лет я был зачислен в отдельный корпус жандармов…
- Вы будете жить здесь. По приказу штандартенфюрера SD Вильнера, - Фоммель, казалось, говорил в пустоту. – Инструкция специально для вас будет на стене. Внимательно изучите ее параграфы и выполняйте неукоснительно. В комнате вы найдете полевой телефон. Это – прямая связь с оперативным дежурным энзацгруппе. Через коммутатор вас подключат к аппарату штандартенфюрера SD Вильнера. Код для нужного подключения: «Бавария-Мюнхен, главная подстанция». Запомните. От этого будет зависеть точность вашего подключения, - он усмехнулся тонкими бесцветными губами. – Ваши вопросы?
- Вопросы… - Тищенко прятал в пышные, седые усы улыбку. – Вопросы есть. Вопросов много. Когда и как меня будут кормить, герр Фоммель? Мне нужно потреблять массу молочных продуктов. Ведь я же язвенник, герр штурбаннфюрер. Так-то вот… Это во-первых. Во-вторых, мне можно гулять только по периметру двора? Или разрешен выход в город? Необходимо согласовать вариант «номер два» с вашим начальством. Не то я ненароком перелезу за ограждение и убегу… Вам же будут неприятности, герр Фоммель. Наконец, кто эта дама, на втором этаже? Она будет жить по соседству…
- На эти вопросы я не уполномочен отвечать, - мрачно отчеканил Фоммель. Он понял, что им играют (скорее всего, с двух сторон) и решил держаться жестко. – Впрочем… - помявшись две секунды, он сообразил, что последнее может быть интересно в оперативных целях. Как для «начальства», так и для «уполномоченного Гиммлера» из РК. – Фрау Мильх ухаживает за цветами. Что мне передать ей?
- Вот оно что! – протянул в ложной задумчивости Тищенко. – Я-то думал, баран старый… Передайте ей, что я восхищен. Просто потрясен безмерно ее женственностью. И арийской, по-истинне арийской красотой. Верно, я сказал, герр Фоммель? Ведь я прав, герр штурбаннфюрер? – не дожидаясь ответа, он вскинул правую руку в партийном приветствии национал-социалиста. – Hеil! Hеil Hitler!
- Seig Hеil! – рука Фоммеля сама собой взметнулась над тульей фуражки с серебряным орлом рейха и адамовой головой SS с пустыми, мертвыми глазницами. – Я передам фрау Мильх сказанное вами. Будьте уверенны… - он помедлил, но все-таки щелкнул каблуками перед тем, как спуститься вниз.
Выходя к калитке по скрипучему гравию, он мысленно похвалил себя за оперативную находчивость. Несомненно, что этот русский старик давно работает на германский рейх. Это необходимо отметить в рапорте уполномоченному РК. Данный контакт «начальства» может быть интересен как несанкционированный выход агента. Что послужило причиной? Если же контакт санкционирован, то не является ли он операцией РК? Тогда «под колпаком» находится он сам, Фоммель. Поэтому ушки надо держать наготове. Если же… Впрочем, Макс фон Вильнер, штандартенфюрер SD, не только мой начальник. Член NSDAP с 1930 года. Поэтому носит на левом рукаве кителя чёрно-серебристого басона угловатый шеврон «старого борца». Кроме этого он кавалер Железного креста 1-ого класса, который (в коробочке из черного бархата) принял из рук самого рейхсфюрера SS и полиции Генриха Гиммлера. К нему больше доверия, чем к Эрнсту Фоммелю, что примкнул к движению только с 1939 года. Неоперившийся юнец.
Нет, подозревать в измене своего начальника и боевого товарища выше моих сил, подумалось ему. Фрау Мильх (настоящего имени этой женщины он не знал и знать не мог) ушла на кухню. Он заметил ее, когда проходил мимо дежурного шарфюрера. Оттуда доносился запах ароматного кофе и жареного бекона с луком. Фоммель обожал эти блюда. Только вне службы…
* * *
- Я только вот чего не пойму, - не унимался раненый на носилках. – Откуда у него такая мощь?
- Элемент внезапности, - выдавил из себя красноармеец-еврей. У него был характерного выреза нос. Он слегка поправил деревянную рукоять брезентовых носилок, где покоился раненый. – Мы думали, он на нас без предупреждения не пойдёт, а он пошёл.
- Ага, будет он ещё вас предупреждать! – взалкал усатый белобровый ефрейтор-телеграфист. Он подкинул носилки так, что у лежащего клацнули невидимые под сплошной пеленой марлевых бинтов зубы: - Открыточку, значит, по почте вышлет: такого-то числа во столько-то – ожидайте! Непременно нападать будем!
- А у нас был пакт! Пакт о ненападении, - прохныкал идущий рядом с женщиной, позади всех, лейтенант-танкист. В кожаном шлеме, в синем, ещё не обмятом комбинезоне. На его плече был пистолет-пулемёт с круглым диском. – Как же можно так – нападать? Ведь мы же союзниками были?
- Хе-хе! Сунь себе в заднюю дырку этот пакт. Кому он теперь нужен.
Они шли по хвойному лесу на рижском взморье. Под ботинками хрустели рыжие хвойныеt иглы. Саваном они покрывали землю. Над кронами с увесистыми шишками, что пирамидальной тёмной листвой уходили вверх, голубели осколки ясного неба. Ухало…
- А вы что думаете, девушка?
Вопрос был адресован к ней. Все взоры были обращены на неё.
- Не знаю, что вам сказать, мальчики, - ответила Настасья Филипповна.
- Да что угодно! Вот уж сутки как вместе – вы всё молчите и молчите. В молчанку играете?
- Товарищ ефрейтор! Не смущайте девушку. Засмущаете, неловко за вас будет.
- Помолчал бы, еврейская твоя душа!
- …А на ночлег где будем становиться? Жрать охота!
- А к жёнке? К жёнке не охота?
- Кажись там едут. Ложись! Жопами не елозить!
Все четверо носильщиков, бухнув живую поклажу, улеглись в хвойный ковёр. Раненый задавлено матюгнулся. Позади привычно (ещё с гражданской навострилась!) залегла Настасья Филипповна. Упал лейтенант, положив перед собой оружие.
Лязгая по дороге, что была неразличима среди влажно-серых, бархатистых стволов, лучиков света, вырвавшихся в темень леса из просветов деревьев, неслась колонна маленьких танков с короткими пулемётными или пушечными стволами из башен. Их украшали белые кресты с широкими полями. Впереди ползла гусеничная машина, похожая на гроб. Из узкой щели в скошенном лобовике торчал короткий, точно обрубок, ствол.
За танками трещала моторами колонна причудливого вида мотоциклов. Задний ход у них был на гусеничных траках. За ними на прицепах с зарядными ящиками подпрыгивали короткостволые пушки с косыми щитами. На сиденьях были ясно различимы чужие солдаты в зеленовато-коричневых накидках, в круглых глубоких шлемах с широкими задними пластинами. Колонну замыкала кавалькада полугусеничных транспортеров с вытянутыми радиаторами. На сиденьях рядками, точно в электричке, сидели точно такие же солдаты с винтовками, ручными и станковыми пулемётами. Они играли на губных гармошках, смеялись, пели и курили. В их числе были люди в гражданском. По всей видимости, литовцы, что сотрудничали с Германией тайно, а теперь явно.
Как Отис, с тихой яростью подумала Настасья Филипповна. При этом она, нечаянно, подняла голову. Германец в чёрной форме, с розовыми шнурами на отложенном воротнике, с наушниками от шлемофона на чёрной пилотке, тот час заметил её. Губы растянулись в улыбке.
- Das ist Froilen! Gen good! Kessen gen.
- Was wagas?
- Itch kaine munitions, vet Knapf!
Он, ещё больше вынув себя из вращающейся башенки «гроба», приветливо махнул в её сторону ладонью. Она хлопнула ресницами в знак признательности. Видел бы её Витя, новый муж. Что он там, в Берлине? Если был на задании – по нелегалам, остался ли? Итак их всех, ребят из оперсостава посольской резидентуры, пасли как овечек.
Колонна, обдав лежащих выхлопами бензина, ароматами машинного масла и теплотой двигателей, так и прошла мимо.
- Весёлые, гады! – сплюнул белобровый ефрейтор. Он поправил съехавший брезентовый ремень длинной винтовки с зарешётчатым кожухом. – Поднимем товарища капитана, что ли?
- Да уж… Подымай! – крякнул другой боец.
- Эй! – ефрейтор толкнул коленом взад еврея. – Соломон Моисеевич! Мойша Абрамович! Тягай, кому говорят!
- Не толкайтесь, Пыжиков, - поморщился еврей. – У меня, между прочим имя и отчество имеются. Нормальные.
- Это какие ж? Просвети?
- Русские! Андрей Борисович…
- А по фамилии кто будешь?
- Розенбаум…
- Во как! А меня татарином кличут. Татарин Борис Петрович. Танковый батальон, 145-й стрелковой дивизии. Командир роты связи. Вон, лейтенант подтвердит, - заговорил из-под бинтов раненый.
Его снова подняли. Снова процессия двинулась.
…Лейтенант Васечкин, что молча шёл рядом, давно уже разглядывал нежный изгиб шеи, мочку уха под каштановыми завитками волос, собранными в узел. Женщина лет сорока. Интересная, образованная. Её большие изумрудные глаза светились как пламя. Одета она была в изысканный плащ из бежевого габардина. Тогда в лесной чаще, они наткнулись на неё спящую. Стараясь не разбудить раньше времени, он на цыпочках подкрался. Плащ, свёрнутый вчетверо, покоился у неё под головой. Потрескавшиеся, спекшиеся губы шумно пропускали воздух. Ему хотелось прикоснуться к ним своими губами. Так он и сделал. И получил звонкую пощёчину.
На вопросы она отвечать отказалось. Вручила ему паспорт. С пылающей от удара щекой, он посмотрел его. Померанцева Настасья Филипповна. 1980 года рождения. (Ого! Как в прошлый век…) Москвичка. Кажется своя. Шпионка бы так не спала.
С тех пор он чувствовал как меж ними образовалась невидимая связь.
- Когда этот чёртов лес кончится? Не знаете, ребята?
- Кто ж его знает…
- Когда ветер подует, тогда, следовательно, лес начнёт редеть. Либо мы сбились к береговой линии. Либо деревья начали редеть. Стало быть…
- Заладил – стало-обосс…! Конкретно давай, внук Ротшильда!
- Товарищ Пыжиков! Пожалуйста, извинитесь!
- А то что? Напужал меня, ой-ой-ой! Уже боюсь!
- Остановись!
Носилки были вновь водружены на крытую мхом и хвойными иглами землю.
- Я не внук Ротшильда. И никогда им не был, - Розенбаум снял с плеча трёхлинейку. Отставил её к стволу. Ослабил зажим брезентового ремня с подсумками. Размял небольшие, но хваткие кулаки. – Вы это прекрасно знаете! Знаете, а издеваетесь! Это подло! Хоть вы и ефрейтор… И при женщине так скверно выражаетесь! Вам не стыдно? Хотя бы перед ней – извинитесь!
- Да пошёл ты!
Кулак Розенбаума достал его в подбородок. Тот, неловко взмахнув руками, завалился в мох.
- Уф-ф-ф!
Команда носильщиков притихла. Все, затаив дыхание, следили за развитием событий. От мёртвой тишины канонада стала ещё звучнее. Розенбаум не дожидаясь особого приглашения, занял боксёрскую стойку. Его худые, в обмотках с ботинками ноги пританцовывали. Туловище изгибалась. Голову он прятал за выставленные вперёд руки с согнутыми кулаками. Правую он держал костяшками к подбородку, левую – точно на линии подбородка.
- Ах, сука! Ну держись, сын Моисея!
Пыжиков, отбросив СВТ-40, бросился на своего обидчика. И получил серию ударов. Левой Розенбаум, изогнувшись и уйдя от замаха, ловко врезал ему двойным хуком в нос. Правой, когда ефрейтора перекосило от боли, он вырубил его коротким свингом в почку.
- Пристрелю-ю-ю! – дико взвыл Пыжиков. Он в полупрыжке оказался возле оружия. Рванул его за приклад.
Тут лейтенант-танкист оттянул на себя стальную шишечку затвора. Поднял вровень с грудью дырчатый круглый кожух ППД-38.
- Товарищ ефрейтор! Немедленно прекратить! Успокойтесь. Взять оружие на ремень. Иначе будете арестованы. Вам ясно?
- Есть… - отёр кровь Пыжиков.
- Идите к носилкам. Рядовой Розенбаум!
- Я!
- Сопровождайте женщину. Я займу ваше место.
- Есть!
Розенбаум, взял винтовку, послушно занял место у Настасьи Филипповны. Когда лейтенант подхватил носилки, они снова двинулись. Танкист стыдил Пыжикова. Тот, опустив голову, понуро вещал: «Не со зла я это, товарищ лейтенант! Воспитательные меры! А то больно самостоятельный. Старшинство не признаёт…»
Сверху пели птицы. Они как будто временно замолкли, прислушиваясь к грому далёкого боя. Но теперь вновь ожили.
- Где так драться навострились? – с затаённым восхищением спросила женщина.
- Я, знаете, родом с Ленинграда, - замялся Розенбаум. – Потомственный петербуржец, можно сказать. С детства учусь на скрипке. Сперва в школе, затем в училище. Поступил в консерваторию. Отец скрипач, дед скрипач. Ну и я тоже. Зачем терять преемственность?
- Этому вас в консерватории учат? – чёрные крылатые брови точно переломились.
- Нет, что вы! Этому нас в консерватории, конечно, не учат. Просто… Вы
представляете себе, что такое двор? Колодезный двор, где стены сдавливают кусочек неба? Петербургский двор! По нему надо было ходить со скрипичным футляром. Мне, еврейскому мальчику. Мама шила мне короткие штанишки на подтяжках. Расчёсывала, пока был маленький, волосы на прямой пробор. Ну, а местная шантрапа… Вернулся с синяком раз, вернулся два. Отец стал учить драться. Потом, когда я подрос, записал на бокс в спортклуб «ОСОВИАХИМ». Вообщем научил меня постоять за себя. Хотя вы не поверите… ой, не споткнитесь о корень! Я как-то иду домой с футляром. Шпана меня не задирает – можно схлопотать. Смотрю, отец устроился на лавочке: забивает «козла» с родителями этих мальчишек. Он с ними в детстве также на кулаках знался. А как подросли, так стали друзья. Не разлей вода.
- Понятно… Спасибо вам.
Она помнила Санкт-Петербург. В далёком теперь уже детстве возникли набережные, одетые в гранит. Бронзовая статуэтка Чижика на парапете Фонтанки. Золотой шпиль Петропавловки. Отец, коллежский асессор, водил её на прогулки. Затем, получив повышение в жаловании, нанял гувернантку. В 17 лет она влюбилась в гусарского корнета. В красно-чёрном ментике и доломане Ахтырского полка он был потрясающе красив. Обвенчавшись против воли родителя, она бежала с ним в первопрестольную. Но Северная Пальмира осталась в её сердце навечно. Как и проклятие отца, что умер, так и не простив её. После октября 17-го у него, действительного статского советника, был выбор. Либо служба новой власти, либо эмиграция, либо… Отец был неисправимым либералом. В молодости, начиная коллежским секретарём при министерстве внутренних дел, он умудрился спрятать на квартире своего друга. Тот, будучи студентом юридического факультета, разбрасывал прокламации «Народной воли» у Полицейского моста. Увлёкся. Сзади неслышно подкатили «архангелы». Тот сумел прыгнуть на извозчика. Приставил тому к виску револьвер. Романтическая получилась поездка, ничего не скажешь. Впрочем, её супруг был не лучше. Корнет Ростовцев, в 1905 году воевал в Манчжурии. Лишился пальцев левой руки – оторвало японской шимозой. После этого, «неисправимый Пестик» (так она называла его дома) всерьёз увлёкся марксизмом.
Настасья приезжала в город на Неве 25 декабря, когда толпы народа с иконами и хоругвями двинулись с рабочих окраин к Зимнему дворцу. Ей надо было увидеть мать. Пасть к ногам батюшки. Постараться вымолить его прощение. Последнее не удалось. Могло не состояться и первое. Если б… Людской водоворот подхватил её на Литейном. У моста ровной серой цепочкой, с винтовками, стояли солдаты. В заиндевевшем башлыке прогуливался офицер. «…Господа, па-а-апрашу разойтись! Приказано открывать огонь!» Затем – команды: «Товьсь! Цельсь! Пли!» Залп…
- Долго ещё? – не думая спросила она. Сев на пенёк, подвернула полы плаща. Сняв туфлю, помассировала левую ногу в телесном фельдепсе. – Может передохнём, товарищи?
- Вообще-то здесь у меня надо спрашивать, - нахмурился товарищ лейтенант. – Пока я здесь старший.
- Извините, - пальцами она коснулась висков. – Можно сделать короткий привал? Так это называется у военных?
- Можно, - улыбнулся танкист. Щекастый добрый мальчик. Он ослабил хватку рукояти носилок. – Привал на сорок пять минут. Засекаю время, - он поднёс к глазам командирские часы с компасом. – Розенбаум и… Пыжиков! Сходите, осмотритесь! Что б мирно! Тьфу ты чёрт, часы как нарочно стали…
Через час разведчики пришли. И привели с собой группу бойцов с младшим командиром. Оказывается неподалёку разместилось несколько сот человек из состава 145-й стрелковой дивизии, потрёпанной танками и авиацией Манштейна под Даугавписом. Остались после боя четыре 45-мм противотанковые пушки с половиной боекомплекта. Кроме того к ним прибился танк КВ-1 с 152-мм гаубицей. Эта танковая часть встретила войну на границе. Попала под удары бомбардировщиков и штурмовиков. В считанные минуты были уничтожены с воздуха склады топлива, боеприпасов. Пострадали сами танки, что стояли безо всякой маскировки в открытом поле. Из ста, в числе которых были такие тяжеловесы как Т-35 с 60 мм бронёй и тремя пушками (одна 67-мм и две 45-мм), КВ-1, КВ-2, Т-28 с бронёй в 80 мм, Т-34 с бронёй 48 мм, лёгкие БТ-5, БТ-7, а также Т-26, остались всего тридцать. Но без заправки, снарядов, запчастей… Только парочка Т-26 Т (танк-танкер) и осталась на всё про всё.
Однако танкисты хвалились, что разгромили из засады колонну лёгких танков противника, а также транспортный обоз с пехотой и артиллерией. «…До двадцати машин сожгли. Правда, он вызвал авиацию – появились пикировщики с гнутыми крыльями. И ну в нас бомбочки кидать! Но мы тоже не пальцем деланные. Манёвры совершаем, от разрывов уходим. Повредили только Т-35. Пришлось бросить».
- То-то что повредили, - недовольно поморщился лейтенант Васечкин. Он присел на полянку, заполненную сидящими и лежащими бойцами. Снял с головы кожаный шлем. Распустил ворот комбинезона и гимнастёрки с кубарями в чёрно-красных петлицах. – Вы хоть на десяток танков да автомашин счёт ведёте. Мы же… Обидно! Дивизия сильная. Шестьдесят танков. Шестнадцать бронемашин. Сто полевых пушек. Тридцать противотанковых. Гаубицы позавчерась к нам доставили. Только снарядов не успели подвести. А тут… В ночь на 21-ое вся проводная связь накрылась. Местные совсем озверели! Дверьми хлопают. Морды воротят. «Мы по рюсски не понимайт!» Подлюки… Перед побудкой зачитали приказ наркома обороны: про боевую готовность, о скрытом рассредоточении. До часу ночи рыли полевые позиции. А часа в три по нам сверху тоже – шарах! Хорошо комдив часть личного состава и матчасть приказал вывести в поле. Бомбы уронили прямо на склады. Всё горит, рушится. Жёны и дети командиров кричат! Под ногами трупы, оторванные конечности. Такое, товарищи, не забыть, не простить нельзя! Все согласны? – срывающимся голосом заявил он. Все, кто был вокруг, согласно закивали. Спорить было не к ряду. – А утром связались с нами по рации из штаба округа. Приказ: севернее Даугавуписа прорыв вражеских танков и мотопехоты. Нас туда – этот прорыв ликвидировать. Хорошо, двинулись. Сверху нас немец дождём из бомб освежает. Несём потери. Трёх Т-26 как не бывало. Лошадей с десяток поубивало. Пришлось часть пушек на себе тащить. И тут нас с ходу атакуют. До ста танков. Мы, конечно, как могли в боевые порядки развернулись. С десяток машин подбили. Но у него организация! Сверху на нас пикировщик да бомбовик прёт! А у нас в зенитной артиллерии некомплект! А наших «соколов» почти не видать! Три «чайки» прилетели. Сбили двух стервятников да сами два самолёта потеряли. «Туберкулёзов» штук восемь ушло без прикрытия. В сторону границы. Обратно пришли всего два. Бардачно начали мы войну! Стыдно…
- Ну ты особо не отчаивайся, лейтенант! – пожалел его усатый старшина-сверхсрочник. – Нам тоже южнее такой перекур устроили!
- Да уж! Перекур так перекур. Дивизию по частям в бой ввели. Кто такую диверсию задумал? Дескать, не надо ждать подхода главных сил – атакуй тем, что есть в наличии. Ну, атаковали…
- Да уж! Еди их мать, енералов энтих! Товарищу Сталину бы на них телегу! Сто танков бросили через мост – немец их по одиночке из пушек расщёлкал. Стоят сердечные «тэшки». Дымят поди до сих пор. А нас, царицу полей, немец своими танками атаковал. Танки у них не то что наши – дрянь! Одни пулемёты в башнях! Мы из ДШК один такой зажгли. Аж полыхнул синим пламенем! Но у нас боеприпасов – кот наплакал! Один ящик на орудие, всё, что в подсумке. А у него снабжение. Так что зарылись мы в землю и сидим. А он по нам из миномётов и орудий. Потом авиация. А потом снова танки с пехотою. Ну, тут мы стали отходить в лес. Потому что здесь спасение. А наши соколы хреновы почти не летают. И батарейки в рациях сели – питания нету…
- Да, хреново начинаем, - к толпе подошёл высокий танкист. На нём был серый хлопчатобумажный комбинезон, вымазанный маслом. Шлем был заткнут за портупею. – А к вам гражданское население прибилось? Кто такая?
Его ладное лицо с усиками, светло-карие глаза и прямой нос портила свежая ссадина на лбу. Настасья Филипповна смотрела на него так, будто он был единственной защитой от прорвавшегося врага.
- А вы кто такой? – задала она свой встречный вопрос.
- Ни диверсант, ни шпион, - начал танкист. – Простой советский человек.
- Поздравляю вас с тем, что в моём лице вы встретили своё я, - ответила она.
Танкист хмыкнул. Помяв в руках шлем, отошёл. Вернулся с двумя офицерами: пехотным капитаном и майором.
- Притулились не так давно. Сидят как свои, - сказал танкист, показывая взглядом на группу Настасьи Филипповны. – Проверить надо бы, товарищ майор.
Тот, сурово покивав головой, покрытой блином фуражки, кивнул в сторону вновь прибывших. Его широкое загорелое лицо недобро потемнело.
- Встать! Я сказал встать! – он отстегнул клапан кобуры. – Я начальник 3-го отдела 145-ой стрелковой дивизии майор Ахромеев. Оружие – на землю! Не прикасаться, - он молниеносно выхватил пистолет. Снял с предохранителя. – Вам особое приглашение нужно! – он выстрелил поверх головы Розенбаума. Тот, побелев лицом, отложил винтовку. – Вот так… Теперь, слушай команду. Красноармейские книжки, тетради, оружейные карточки – на землю! И два шага назад – ма-а-арш!
Пока бойцы с лейтенантом (раненый с обожжёным лицом лежал тут же, на носилках) спешно выполняли команды особиста, к Настасье Филипповне с боку зашёл капитан. Он не стал расстёгивать замшевую кобуру на скрипучем комсостаском ремне. Он просто сказал:
- Следуйте за мной! Без фокусов.
И она пошла на лёгких ногах, чувствуя его правоту и силу. Чувствуя, что они – с одного поля. Это было то главное чувство, ради которого она прожила этот день.
Перед глазами Васечкина снова и снова вставали картины утреннего боя. 57 танков Т-26, успев перестроиться в атаку, ринулись на вражеские машины. Те пёрли клином. Лишь на переднем «панцере» (лейтенант изучал на курсах переподготовки комсостава немецкий) была короткостволая пушка. В достойном смысле этого понимания. Но за весь короткосрочный бой – ни разу не выпалила. Остальные больше напоминали танкетки. Их короткие тела на двойной гусеничной передаче несли маленькие башни. Из коих торчали тонкие стволы либо 20-мм пушек, либо пулемётов.
Командир танкового батальона майор Лепёхин оставил его при себе: раз командир взвода управления – будешь заместо убитого комсвязи. Расположившись на пригорке, он через радиостанцию броневика роты связи пытался координировать действия батальона. Вот «тэшки», грузно переваливая через препятствия, на предельной скорости 18 км в час сблизились с вражеским строем, что напоминал клин. Эх, поближе бы вынести НП – больше было б толку! Желтоватое облако пыли закрыло две танковые массы. Вспышки выстрелов. Оранжево колыхнулось пламя над первой вражеской танкеткой. 45-мм снаряд прошил её тонкобронированный борт на развороте (та включила форсаж). Вскоре с грохотом взметнулась её башенка, меченная белым крестом с широкими крыльями. Стали лёгкими хлопками рваться снаряды в корпусе. Вражеская колонна, не принимая боя, вся ушла на форсаж - в обратном направлении. В мембранах шлемофона, что Васечкин прижимал к виску, возник злорадный вопль. Это кричал Лепёхин: «Горит крестовый! Горит, гребёна мама…» Сквозь треск и шипенье доносились команды на немецком: «Kolonne! Ahtung! Zuruk marchirt!», «Ja volle, Commandant! Ober-leutenant, Shneller! Auf nach…» Вспыхнули кострами ещё несколько вражьих машин. В наушники ворвался властный голос комдива: танкам – на прорыв! Пехоте – скорым шагом в атаку! Атаковать и сходу, на плечах врага, ворваться в предместье Даугавписа. Закрепиться и ждать подхода главных сил.
По дороге густыми массами колыхалась наша пехота. Но не тут-то было! «Тэшки» угодили в засаду. Немецкая панцирная дивизия успела оборудовать противотанковые позиции. Грузовики «Крупп Протце» и полугусеничные мотоциклы Sd. 2 подвезли 37 мм пушки, а также пару 50 мм Pak 38. Они были рассредоточены в систему артзасад с расчётом взять танки противника в кинжальный огонь. В мембраны переговорного устройства ворвался не голос – вопль Лепёхина: «Танк! Горим!.. Первое отделение – вперёд, не останавливайтесь, вашу маму! Второе – уничтожить противотанковую артиллерию…» Грохот, скрежет…
Часть четвёртая. Возвращение из бездны.
…Протянулась тундра. На многие километры. Пурга завивала белые вихри средь едва видимых чахлых кустиков и карликовых деревьев. По ним нередко порхали пепельно-белые совы с красными, пронизывающими глазами. Ловят скачущих средь снегов пепельно-белых зайцев. Раздирают их сырое, кроваво-красное, с синими прожилками мясо длинными, заострёнными когтями. Затем: «Уф-ф-ф-ф!» Горизонт был покрыт неровными, изгибающимися волнами северного сияния. Оно поражало глаз. Оно завораживало всякого, кто становился невольным свидетелем этой игры красок. Даже часовой войск НКВД с СВТ, закутанный до глаз в бараний тулуп, с опущенными отворотами цигейковой шапки, что нёс вахту на караульной вышке и то залюбовался этими переливами. Потом обратил свой взор вниз, на раскинувшийся среди белого торжества тундры лагерь. Со звенящими на ветру проволочными заборами в три ряда. С караульными, крепко сбитыми из привозного дерева вышками по периметру. С продолговатыми бараками для зэка. Над ними вился сизо-белый, успокаивающий душу дымок.
Хлопнула обшитая войлоком дверь одного из них. Ага, там где сидят политические. Контрики, вредители, шпионы и их пособники. Нечисть всякая. Вышли из барака двое. Первым – высокий и худой, в чёрном лагерном бушлате с номером Щ-109. Всё как полагается. Ни к чему не придраться. Заложив руки за спину. За ним в белом нагольном полушубке и валенках, с планшетом через плечо семенит… хм… гм… Вот так-так. Сам прежний опер. Денис Трофимович Кибриц. Майор внутренней службы. На должность оперативного уполномоченного и начальника опречасти был назначен хозяином ГУЛАГ Берманом ещё в 34-м. Со вчерашнего дня, ходят слухи, будет смещён с занимаемой должности. Приехал на аэросанях проверяющий из Москвы. С Лубянского главка. Нашёл в ходе проверки, что товарищ старший майор много попустил перегибов. Что ж, начальству видней.
- Ты это… Крыжов… товарищ Крыжов, это самое, не бойся, - майор морщил своё круглое, кирпично-красное лицо. Закрывал его от летящей снежной крупы пятерней в варюшке. – Проверяющий он… это самое… мужик вроде неплохой. Может срок тебе скостят. Может… Зовут его Виктор Семёнович. Это я тебе для информации… не подумай чего.
- Понял, гражданин начальник, - «бушлат» с номером Щ-109 шёл согласно инструкции не оборачиваясь. Голову в чёрной ушанке держал высоко. Поскрипывал по свежему снежку валенками. – Ничего лишнего не болтать. Кормят хорошо, жалоб нет…
- Во, молодец! – Матвей Филиппович взмок от напряжения. - Голова!
Они вышли на широкую площадь с мачтой, где расположилась радиотарелка лагерного узла связи. «…Передаём сигналы точного времени… В эфире радиостанция Коминтерна, дорогие товарищи… Неукоснительно соблюдаются условия советско-германского пакта о ненападении… В Северной Африке продолжаются бои с переменным успехом между итало-германскими и английскими войсками…» Дощатый пятиэтажный дом под шиферной крышей, где располагалась комендатура. Вахтенный в шерстяной гимнастёрке с малиновыми петлицами вскочил как полагается, когда зэка и сопровождающий его гражданин старший майор вошли в просторные сени. Они были украшены еловыми привозными веточками и портретом человека-вождя с усами, но без трубки. Звякая цинковым ведром, в коридор вышла женщина из вольнонаёмных. Принялась надраивать шваброю дощатый, окрашенный коричневой масляной краской пол.
- Ну-ка марш мне на мороз! – грозно прикрикнула она на «гражданина начальника». - Нечего мне здесь снег разбрасывать. Кому говорят!
- Ладно-ладно, - замахал тот обеими руками. – Сейчас выйдем.
Пришлось подчиниться. Вышли на крытое козырьком крыльцо. Не дожидаясь команды майора, Крыжов принялся сбивать с ватника снег. Судя по всему, откомандовался на своей должности Денис Трофимович. Вышел весь. Не даром отписано было (с оказией) целых два письма на имя «всесоюзного старосты», «дедушки Калинина». Хотя, быть может, новый нарком НКВД, генеральный комиссар госбезопасности товарищ Берия на самом деле мужик не аховый. Но дело своё знает не по наслышке. Говорят про него, что крут и горяч. Что будучи 1-м секретарём обкома Грузии кого-то из троцкистов-уклонистов застрелил прямо в своём кабинете. Из своего нагана. Что после расстрела Ежова, вычистил всех его ставленников. Что начал выпускать многих незаслуженно посаженных по 58-10 и прочим «прим». Доволен многим его делам суровый народ зэка. Медикаментов в лагерях стало поболее, кормить стали получше. Поприжали уголовную братию, что во многих местах срослась с лагерным начальством.
Когда снова зашли, то из распахнутой двери, оббитой дерматином, с красно –золотой табличкой «машбюро», вышла вольнонаёмная Эльза Семёновна Франкенберг. Кутаясь в пуховый платок поверх костюма. Пепельные волосы были взбиты и уложены под сеточку. Румяная кожа слегка припудрена. На ходу секретарь –машинистка лагерного управления зажигала папиросу.
- Павел Алексеевич! – при виде Крыжова её красивые, стареющие глаза засветились. – Как дела, радость моя? Что такой неулыбчивый? Надо крепиться!
- Ничего себе, живём, слава Богу, - заметил Крыжов, состроив подобие улыбки на бледном, осунувшемся лице. – Только благодаря Ему выживаем.
- Всё будет хорошо, - сказала Эльза Семёновна. Подойдя к нему вплотную, она затушила папиросу. Коротко взглянув в глаза зэка, крепко взяла своими нежными пальцами за грубый ворс чёрного бушлата. – Всё будет очень хорошо, дорогой товарищ. Несмотря ни на что и вопреки всему.
На прежнего опера она даже не смотрела. Будто того не было вовсе. Впрочем, ещё по одной причине. Бумагу для письма с оказией именно она вручила Щ-109. Крыжов к тому времени уже числился библиотекарем, куда попал по её протекции. (Прежнего, беднягу, урки-блатари проиграли в карты. Был тот до судимости и срока артистом Московской оперетты. Обещался исполнить пахану «Мурку» на именинах последнего, но обещания своего не выполнил. Это несмотря на то, что артисту светила стать заведующим кружка лагерной самодеятельности, о чём пахан брался перетолковать с самим опером. «Душа артиста тонка и ранима, - признался он Крыжову. – Не могу её калечить перед этими мерзавцами. Пусть бьют или убивают. Мне всё равно». За это его «отпетушили». Он не вынес позора и повесился в нужнике.) Крыжов был благодарен ей за то, что она согласилась передать весточку на Большую землю. Раза два пришлось проверить эту чудную, добрую женщину, муж которой, военный летчик, погиб в Испании в 37-м. Все проверки она выдержала с достоинством. Никто так и не узнал о переданной бумаге, не потревожил своим зловонным вниманием ложные тайники с письмом. «…Итак, контроль мною пройден?» - «Эльза Семёновна, дорогая вы моя… Простите ради Бога и всего святого…»
В помещении опречасти было натоплено. Жар шёл из раскрытой заслонки чугунной печки-буржуйки. Перед ней на корточках, в подшитых кожей унтах, сидел совсем молодой человек. Рылся кочергой в красно-чёрноё россыпи углей в пышущих недрах печурки. Со спины нельзя было понять какого он звания. Виднелся лишь вихрастый черный затылок да оттопыренные уши.
- Можно, товарищ лейтенант внутренней службы? – угодливо послюнявил сквозь зубы опер.
- Нужно, товарищ майор внутренней службы, - не повернув спины, ответил проверяющий. –Дверь снаружи закройте. Ждите, когда вас позовут.
Опер, пятясь задом, неловко вышел. Напоследок он кивнул в сторону гражданина зэка. От жара, исходившего от печурки, тому стало на мгновение дурно. Пол качнулся под ногами и поплыл. Перед затухающим взором пронеслись нелепые воспоминания. Он увидел свой арест в марте 34-го. Ночью, когда под окнами донесся рокот двух моторов, он без сомнения понял: это за ним. Чёрная «эмка» (она же «маруся») и ЗИС-5 с закрытым кузовом. В просторечье «воронок». Под окнами возникли неясные тени в фуражках и военных шинелях. Появился ствол винтовки бойца конвойных войск НКВД. «Ну, вот и всё, - сказал он своей жене, Настасье. – За мной пожаловали, Настасьюшка. Ты уж не плач. Веди себя молодцом. Дождись, если можешь. Вот ещё что. Как вызовут в Большой дом на горке, немедленно от меня открестись. Мол, подаю на развод и точка. Поверь, так будет лучше». Пока по ступенькам клацали их сапоги, он успел сказать в её заплаканные глаза только это. Жалел потом на всю оставшуюся жизнь. Сейчас Настасья замужем. Живёт в Берлине, при нашем полпредстве.
- Виктор Семёнович Абрамов, лейтенант госбезопасности, - раздался голос.
Крыжов увидел себя лежащим на дощатом полу. Будто был подвешен над собой. Своим бренным телом.
- Зэка номер Щ-109, - через силу произнёс он. Приподнявшись на колени, стал медленно вставать. – До ареста был Крыжов Павел Алексеевич. Был и остаюсь чекистом. Был и остаюсь членом партии.
- Не сомневался в этом, - Виктор Семёнович резко хлопнул заслонкой. Отставил кочергу и плавно встал. – Об этом после. Подойдите к столу и садитесь.
Крыжов, цепляясь пальцами в рукавицах за стену, повиновался. Виктор Семёнович, отведя в сторону взор своих ястребиных, пронзительно-синих глаз, стоял как вкопанный. В петлицах у него горели блики на рубиновых треугольниках и серебренных жгутиках. Со стены в глаза Крыжову поддерживающе смотрел сквозь стёкла пенсне новый нарком «внудел» товарищ Берия. С фотографии в добротной рамке.
- Курите, - кивнул Виктор Семёнович на раскрытую пачку «Северной Пальмиры». – Хоть с куревом здесь не обижают?
- Где там, - Крыжов скептически усмехнулся. Ему было всё равно, что последует за его красноречие. Лишь бы отряд наказан не был, подумал он. – Пачка махры в сто грамм. На весь барачный контингент. На весь отряд. Такая, что горло дерёт как рашпилем. Или отсыревшая. Для нашего брата зэка и такого дерьма не жалко.
- Всё так, - с изумительной простотой ответил Виктор Семёнович. – Здесь ещё что… Вот на Соловках, там был просто шалман. Тамошнее начальство с опером срослось с блатными. Вовсю грабили спецконтингент. Пользовали зэчек как хотели и когда хотели. Сплавляли на большую землю крупу, масло, сахар и медикаменты. А заключённые мёрли как мухи. Пришлось туда пребывать с вооружённым сопровождением. Знаешь, осназ наркомата? То-то… Работ было не впроворот. Как стали чистить эту мразь так по сей день копаем. Кто сколько украл. Кто кого порешил. И за что…
- Занятная у нас беседа происходит, гражданин начальник, - Крыжов смотрел на папиросы, но к ним не притрагивался. – Зачем мне всё это знать?
- Не гражданин, а товарищ , - Абрамов побарабанил с улыбкой по стеклянной поверхности стола. – Это во-первых. Во-вторых, в вашем режиме те же проблемы. Но, так сказать, в смягчённом варианте. Имеют место хищения со складов. Утечки медикаментов, продуктов питания, топлива. У вас сколько лиц из числа спецконтингента померло в ту зиму? То-то… По отчетности, что ваш кум да начальник сплавлял нам, не более 10 %. А по-настоящему… Получается все сорок! Это ещё по-божески, товарищ Крыжов, - заметил он, глядя в расширяющиеся от ненависти глаза зэка. – По-божески, говорю я вам. В других лагерях и лагпунктах умерло от голода и болезней от половины и более. Вот такая суровая статистика.
- В помощники к себе призываете? – Крыжов оценивающе посмотрел в глаза новому наркому с фото. – Я лучше вас знаю, что в лагере происходит.
- Поэтому и вызвал тебя, - Виктор Семёнович выдвинул полку стола. Покопался в раскрытой папке. Положил на стекло, коим было закрыто зеленое сукно, пачку листов из ученической тетради. Они были исписаны лиловым химическим карандашом. – Дошло, видешь, до назначения. Новый нарком спустил указание разобраться. С тем меня и прислали к вам. Подтверждаю, что разобрался. Факты подтвердились. Что скажешь, дорогой писатель?
- Отродясь им не был, - поморщился зэка Крыжов. – Карандаш пальцы отучились держать. Они всё больше к циркулярной пиле или двуручной привыкшие. К мастерку или лопате. Знаете? На стройках социализма за колючей оградой цемент приходилось в тачку кидать. Да раствор месить. И лес на Колыме валить приходилось. Тридцать кубометров в сутки на человека.
- Вот что, дорогой товарищ, - Абрамов сделал предостерегающее движение рукой. Пальцы у него были тонкие, как у пианиста, но, судя по всему, крепкие как сталь. – Не надо меня жалобить. Успокойся и слушай. Вслед за мной сюда прибудет группа из следственного управления наркомата и военной прокуратуры. На пересмотр дел. Так вот, могу сказать с гарантией: твоё дело будет пересмотрено. Освободят тебя, Крыжов! Снимут с тебя все обвинения. Восстановят в прежней должности. Только в обморок больше не падай, - полушутя-полусерьёзно заметил он. – А то придётся в санчасть тебя отправить.
Крыжов сидел, закрыв лицо руками. Никого не стесняясь, он плакал. Слёзы текли по его небритым, запавшим щекам. От них скоро намокла и без того влажная шапка из чёрного цигейка. Вот она, свобода. Проклятая свобода, еди её мать. От которой отвык, которой уже не рад. Которую надо принять и переварить как лекарство. «…И взял я книжку из рук Ангела, и съел её; и она в устах моих была сладка, как мёд; когда же съел её, то горько стало во чреве моём. И сказал он мне: тебе надлежит опять пророчествовать о народах и племенах, и языках и царях многих».
…На выходе из комендантского дома топтался прежний опер. Воротник полушубка был задран. Полы поддувало подзёмкой. А на дворе уже строилось в оцеплении бойцов НКВД с рвущими поводки овчарками в черно-плотное каре лагерное население. Кашляя простуженными глотками. Скаля щербатые и железные пасти. «…Не в падлу, Валёк, подвинься, будь добр…» «…В залупу себе спрячь свои извинения, падла! Опосля покумекаем…» «А ты меня не тычь, паря! Тыканный уже на воле…» «…Морду свою спрячь. Неровён час – достану…» И – всепокрывающее: «Прек-р-ратить разговоры! В колонну по-о-о-трядно, становись! Ра-а-а-внением на отрядных! Дистанция удаления четыре метра. Конвой стреляет без предупреждения. Ма-а-арш…» И – тронулась армада зэковская. Сдвинулась с места. Погнали её в тундру под усиленным конвоем из вооружённых невиданными прежде пистолет –пулемётами с круглыми дисками и винтовками с дырчатыми кожухами на стволах и кинжальными штыками. К самому берегу. Там в скалах развернулась гигантская секретная стройка. Вырытые осенью котлованы залили бетоном с арматурным креплением. Бетон наипрочнейший – марки 600. Теперь надобно долбить в камне скальных пород углубления. Бывший военмормед, посаженный в 33-м за шпионаж в пользу Японии и Польши, так оценил происходящее: «Береговую батарею здесь закладывают, товарищи зэка! Фронтом в море. Не иначе, как 100-мм «Кане» будут ставить в башнях на аппарели. Значит скоро быть войне. Что б в секрете сохранить, они нас здесь сотнями покладут. Особенно нашего брата, политика. Пайки поэтому урезали, медикаменты убрали…»
- Вот видешь, товарищ Крыжов, всё прояснилось, - подошёл к нему Кибриц собственной персоной. – Из своих источников скажу тебе: выпустят тебя скоро. Ты уж зла не держи, ладно? С кем не бывает. На то и революция… советская власть. Как можно без жертв, без недостатков? И без перегибов тоже? Никак нельзя. Даже сам товарищ Сталин на этот счёт что-то сказал. «Лес рубят, щепки летят»! То-то, Крыжов…
Крыжову вспомнилось другое. Расширенное от ярости лицо опера. «…Всех перестреляю, твари вражеские! – орал он перед строем политических. – Сгинете здесь все до единого! Костей не найдут. Жопы драные…» Гражданин начальник был озабочен неуспехами в вербовке осведомителей. Поначалу, за пайку хлеба и сахара, многие изъявили желание. Но потом жар энтузиазма враз охладел. Кто-то из «стукачей» попал под камнепад, кому-то отрезало голову циркулярной пилой. «Опущенных» считали десятками… Всё потому, что оперу необходим был противовес в агентуре. Когда среди одной части спецконтингента её накапливалось слишком много, Денис Трофимович решал эту проблему скоро: сливал данные пахану по кличке «Князь». Тот вершил суд да дело: опускал или резал своих «ссученных», а также политических. Если последние оказывались по распределению в одних отрядах с блатными. (В своих отрядах «последние» вершили свой суд да дело: сами убивали и сами опускали сексотов из своей среды.) Впрочем, в изобретательности оперу нельзя было отказать. Иной раз он помещал в отряд к политическим по двое или трое стукачей-блатных. Делал он это для разрядки и чтобы отследить возможные контакты с волей. Случались жертвы…
- Послушай, что скажу, - поманил его пальцем Крыжов. Когда тот подошёл, чуть слышно сказал в мочку: - Да пошёл ты к лагерной матери…
Пока тот хлопал глазами, сонными и воловьими, неспешна отправился на задний двор комендантской, где библиотека. Зэка гражданин (теперь уже товарищ) Крыжов, согласно своим правам на этой должности, мог ночевать там же. Но на трехверстных нарах в бараке, средь бывших работников всевозможных наркоматов, заарестованных краскомов и военморов, включая работников ОГПУ-НКВД, что расслаивались на две враждебные касты (опера из секретно-политического отдела и «тройки», что держались друг от друга особняком; сотрудники же ИНО в лице Крыжова и старенького нелегала держались красных командиров) он чувствовал себя куда привычнее.
Тем временем в помещении оперчасти, просторном и натопленном, Виктор Семёнович беседовал с Князем. Встретившись по пути следования с Крыжовым тот, ни с того ни с сего подмигнул ему. «На волю, братуха, плывёшь, - пророчески изрёк он. – Не скоро там будет, раб Божий, Князь…» Бойцы НКВД завели его к инспектору ГУЛАГа. Князь поначалу решил, что новый нарком «перетасовывает» как колоду привилегированных. Загнать его, вора авторитетного в дальний лагерь, где полным-полно «красных воров»… Мертвая пелена застлала его глаза. Железный ком подкатил к горлу. «Живым, суки, не дамся, - пронеслось в голове у вора. – Ни одного сучёнка на перо поставлю. Всех завалю, собаки краснопёрые!» Глядя на молодость чекиста, сидящего перед ним за массивным столом с бронзовым письменным прибором, где раньше восседал «золотой кум», решил, что можно договориться. В рыбпромхозе им. «Пролетарской коммуны», где часть зэка помогала чинить снасти и солить улов, закатывая его в бочки, обитали две крали. Их пользовало лагерное начальство. Прежние проверяющие инспектора тоже. Уж на что суровыми казали себя…
Но дело было в другом. Савсэм в другом, как говаривал товарищ Сталин.
- Заключённый Щ-135, он же Александр Филиппович Захарченко, он же вор в законе по кличке Князь, авторитет зоны, - перечислил все регалии сидящего перед ним Виктор Семёнович. Пролистав пухлую картонную папку с уголовным делом, затёртую по краям, он подколол к ней указание директивных органов. – Вор-рецедивист. Впервые осуждён за кражу с поножовщиной в дай Бог памяти каком… 909-м. Ещё при царе-батюшке. Так, кражи складов и магазинов в 20-х… Это не в счёт. Убийство трёх сотрудников милиции. Это произошло в 33-м. На станции-перегоне Чоп. С дружками-подельниками вы, уважаемый Александр Филиппович, взламывали пломбы на вагонах с хлебом. В голодный год. Ай-яй-яй, как нехорошо. Да-с с…
- Давно это было, начальник, - прогудел сквозь железного блеска, со смолью, спутанные усы Князь. Сквозь железный блеск сверкнула золотая фикса. – Постой… Как назвал меня? На вы, что ль? Отродясь такого с Князем не было. Добро попомню…
- …Пожалуйста, - не отрываясь от папки ответил Абрамов. На самом деле он украдкой разглядывал все чёрточки на лице уголовного авторитета. – На теле шрамов, согласно общему заключению судмедэкспертизы… ага, два десятка! Живого места нет, - он вынул из подшитого к делу конверта фотографии с номерами, где Князь был запечатлен в голом виде. Его мощное, покрытое буграми мышц, поросшее волосом тело было испещрено сложной мозаикой воровских наколок: купола трёх церквей на одном предплечье говорили о трёх «ходках», а православный крест о воровской «коронации». – Только вот какая незадача, Александр Филлипович. Интересная «малява» попала мне в руки белы. Вот так малява… Цена ей красная – чья-то жизнь да доброе имя, - он ловким движением вынул сложенный вчетверо лист рисовой бумаги. На нём стилом были начертаны каракули, увенчанные крестом с выгнутой подковой. – Итак, вспомним! Сахалинская ссыльно-каторожная тюрьма в году 900-м от Рождества Христова. Нары, тьма… Два Ивана, по воровскому, значит, авторитета лагерных, спорят. Кому бежать первому. Если сбегут оба – порядку не будет. Шелупонь всё под себя на каторге возьмёт. Фраера… Некто Князь знает: у Федьки Кривого больше прав на побег. Как-никак, четыре ходки с острожных централов. А у самого Князя только одна. Незадача…
- Н-н-нэнавижу! – шумно выдохнул Князь. Его покрытые шрамами кацапые пальцы с хрустом сжались в кулаки.
- Сдал ты своего братана-Ивана. Подло и вероломно. Собакам легавым, - Виктор Семёнович оторвал взгляд от папки. Погрузил его без остатка в мутно-чёрные, агатовые очи вора. – Маляву же Кривого тюремное начальство перехватило. Где тебе приговор воровской прописан. И трёх свидетелей конвой по приказу урядника застрелил на руднике. Сразу, после перехваченной малявы. Так что не обессудь за правду. Стукач ты и есть…
С минуту в кабинете воцарилась тишина. Лагерный авторитет смотрел перед собой. Взгляда Абрамова он не выдержал. Мял в больших, изрезанных руках черный лагерный треух. На большом, корявом как кора лице блуждали неясные тени. Виктор Семёнович и виду не подал, но был собран как пружина. Готовый ко всему, он приоткрыл ящик стола. Там воронённо поблёскивал пистолет ТТ .
- Был такоё грех в моей биографии, - молвил вор. – Был…
- Что было, то прошло, - буркнул словно бы нехотя Виктор Семёнович. – Речь не об этом. Трёх Иванов постреляли, да брат наш Федька остался. В Молдавии объявился. От воровских дел отошёл. На сигуранцу работает. Слышал о такой конторе?
- Что за хрень? – Князь окончательно пришёл в себя. Нутряным чувством он понял, что всё серьезное миновало. – Контора ментовская? Закордонная поди?
- Агась… - понимающе кивнул гражданин начальник. – Курите «Пальмиру». Специально для вас припас, товарищ авторитет зоны. Так вот, значит. Авторитет Федькин, сами понимаете, подмочен. Слово его в воровском мире цены не имеет. Но козу вам сделать он сделает. Данные имеем . Хотят Федькины хозяева из Румынской и Германской конторы в наш воровской мир лапу запустить. Людей, значит, в нём своих заиметь. Разумеете к чему клоню, Александр Филлипович?
Далее разговор пошел как по накатанной. Будто говорили два профессионала.
- Разумею… Тупоумия за собой нету. Шпиёном своим заделать меня хотите? Можа не надо?
- Не шпионом, не шпионом… Искупить вину кровью – как насчёт этого? В действующую армию пошлём. Форму оденешь. Винтовочку в руки. Само собой, воровские дороги для тебя закроются. Ещё! То что сейчас и прежде услышал, данные к разряду совсекретные. Вот, подписка о неразглашении. Ознакомься и распишись… Вот так. Представь нам списочек своих воров, что также для службы годны.
- Где служить придётся? Если, скажем, на юге, в Африке, многие пошли бы.
- А что, это мысль, Александр Филлипович. Можно и в Африке. Так и скажи братве. Кто желает, тот будет служить в Африке. Или в Персии. Если анализы подойдут…
* * *
Из шифрограммы командующего ленинградским фронтом Жукова № 4976 от 28 сентября 1941 года:
«Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они сами будут расстреляны».
Из документов НКВД:
«28.6.41 г. старший политрук Григоренко в составе роты был выделен на охрану моста через реку Березина. Григоренко зашёл под мост, откуда продолжительное время (пока его не обнаружили) вёл стрельбу из автомата по нашим зенитным установкам и работникам НКВД. Его обнаружили замаскированным, стоящим по пояс в воде, с венком на голове. При аресте Григоренко оказал сопротивление… Органами НКВД старший политрук Григоренко расстрелян».
* * *
…Под Перекопом меня чуть не расстреляли свои, отче, - медленно, с чувством благоговения говорил товарищ Крыжов. – Когда Фрунзе занял остров Крым, там начался кровавый ад. Бела Кун и Землячка, которых Совнарком и ВЧК уполномочили «навести порядок», залили остров Крым потоками крови. Расстреливали пленных вопреки клятвенному заверению Фрунзе. Где-то я читал, что Черное море стало красным от крови. Или слышал об этом на севере. Уже не помню. Память… Так оно и было, отче. Тогда-то я впервые узрел истинное лицо «красного террора». Почувствовал себя… Впрочем, белые силы сами во многом способствовали этим зверствам. Россия разродилась как больная мать дитем, потеряв премного крови. Роды затянулись, стали небезопасными… Их затягивала и та, и другая сторона. Помогали так называемые «друзья». Хороши все: те, кто кидали адские машины в кареты, и те, кто разъезжал в каретах. Террористы-бомбисты и сановники с золотым шитьем… Патриоты и предатели-перевертыши были и с той, и с другой стороны. Поделили Россию на красных и белых. Забыли, как благородно звучит простое имя – человек. Нам «помогли» многое забыть. Забыть человека в себе, как Божье Создание. Как подобие Бога в себе…
- Тебя взяли в 34-м по ложному навету, сыне, - с тягостной грустью молвил Зосима. – Знаю, что ты вплоть до финской войны сидел в лагерях. Тайно помогал тебе через одного хорошего человека. Он тоже, еще до октябрьского переворота, заблудился в своих служебных догмах. Путь к Свету Божьему тяжкий, но пройти его необходимо. Так-то, сыне.
- Отче, я нахожусь в раздумье, - помедлив, сказал товарищ Крыжов. - Враг уже на подступах к нашей столице. Мое место… Как бы мне не покоробить эти святые стены… Короче говоря, в органах. Может так статься, это промысел Божий. И руце Его направляет меня на этот путь. И крест это мой прижизненный… Совесть моя подсказывает, что отсиживаться на тыловых должностях после освобождения и реабилитации – просто трусость, а значит подлость. Пред Богом и пред людьми. Разыгрывать из себя обиженного, незаслуженно пострадавшего не лучше того. Отче…
- Дитятко, иди с миром, - внезапно молвил Зосима. Уловив зрением своим духовным намерение Павла Крыжова, он оборотился к иконе «Спас на крови», под которой золотистым лучом тлела лампадка.
…Искушаю, мелькнула в голове запоздалая мысль. Тем не менее, Крыжов продолжал стоять на коленях. Духовный опыт подсказывал ему, что главное еще впереди. Недодуманное, недосказанное…
- Благослови меня, отче, - разомкнул он помертвевшие от тяжести губы. – Каюсь, что потревожил тебя в столь нелегкий час, - он замер, так как рука Зосимы легла на его стриженную «под нуль», не успевшую отрасти голову.
- Бог благословит, сыне, - тихо молвил старец с суровой, но любящей улыбкой. – Простит всех: и правых, и виноватых. Ибо несть на свете людей безгрешных. Все мы грешные от рождения и до самой смертушки. И тот, кто свят – грешен более других, сыне. Тот же, кто говорит о святости своей – суть от лукавого, но не от Бога нашего. Прощение твое – путь к благословению, которого просишь и о котором молишь.
- Рад простить да не смогу, отче, - сутулые плечи Крыжова (поврежденные бревном на лесозаготовках в республике Коми) заметно вздрогнули. Ему вспомнилось чудовищное обвинение в шпионаже в пользу Англии, Франции и США, а также попытку совершения покушения на товарища Сталина. Следствие строилось на «слепых» уликах. Завербованный в Крыму полковник Седан, который позже был «передан» в иностранный отдел (ИНО) ОГПУ, оказывается, был «связным с троцкистско-зиновьевским террористическим центром». Сам же Крыжов являлся «его резидентом» при «вооруженном отряде партии». – Грешный я человек, понятное дело. Как я могу забыть, что идея, которой служил беззаветно, предала меня? Нет, такое не забывается…
- Иди с миром. Защищай Великое Отечество наше, - молвил старец, который закрыл глаза.
Лицо его было светло. Хотя и измученно бессонными ночами, которые Зосима посвящал молитве и духовному промыслу. Помогал Святой Руси на невидимом, духовном фронте. Брань эта, что велась исстари, не доступна была глазу человеческому. Но Божественному ОКУ открыта была всегда. Когда «орды» великогерманцев с железным скрежетом вторглись в пределы Советской России, Зосима осенил крестом того «наркомвнуделовца», что был прислан к нему из Кремля. Сталин давно общался с Зосимой, замаливая грехи своей буйной молодости. Одни только кровавые эксы (взять ограбление банка в Тифлисе) чего стоили в жизни этой противоречивой, но неоднозначной, колоссальной по своим масштабам человеческой личности? Несомненно, что Сталин великий грешник. Но кто из живущих на этом свете вправе называть себя святым? Только тот, кто облачился в «овечью шкуру», а внутри суть «волки хищные». Так сказано в Святом Писании.
«…Возьмите эту фотографию, - сказал при встрече с ним начальник секретного отдела НКГБ, что занимался личной безопасностью вождя. – Пусть облик товарища Сталина поддерживает с вами постоянную связь. Молитесь за вождя нашего народа – это убережет нашу страну и его самого от роковых ошибок, которых было совершено немало. Взорван храм Христа Спасителя. Ведь на народные деньги воздвигнут, был…» Зосиму хотели отвезти в Кремль или на Кунцевскую дачу. Но он воспротивился. «Была бы на то Божья Воля, сам бы пошел», - сказал он начальнику охраны вождя генералу Власику, что приехал в Сергиево-Троицкую лавру в первый же день войны. – Пешком бы пошел на Московский град. С посохом, как исстари монахи совершали. Но Бог мне не дал такого благословения. Иди с миром – помогай стране и своему народу…»
Когда же из НКВД приехал полковник и попросил старца освятить знамя дивизии особого назначения имени Дзержинского, с радостью согласился. Перед сомкнутым строем войнов-чекистов (среди них были спортсмены-разрядники и оперативные сотрудники) была произнесена православная молитва. Он благословил их на ратный подвиг. Россия-Мать всех рассудит. Всем воздаст по заслугам. После этого получил от генерала Власика письмо от вождя, которое тут же (по прочтению) было у него изъято. В нем выражались истинные слова благодарности за то, что «…старец Земли Русской помогает Воинству Земли Русской в святом деле: борьбе с немецко-фашистскими захватчиками». Далее, Иосиф Сталин, которого многие считают палачом русского народа, писал: «Слово Божие – такое же оружие как танки и самолеты. Советский народ с нетерпением ожидает Слова Божьего. От тех, кто скрыт от глаза простых смертных. Один из них это вы, отец Зосима. Каюсь, что раньше, в годы индустриализации и коллективизации, очистительных процессов над врагами народа я не обратился к вам. Мы избежали бы многих напрасных жертв, происшедших в ходе оплошности, злоупотреблений и открытого вредительства. Прошу вас молиться о спасении нашей великой державы. Впрочем, и моем личном. Последнее не является обязательным. Свою жизнь товарищ Сталин не мыслит без жизни России».
- Сильно наступает немец-то? – спросил Зосима, продолжая стоять спиной к товарищу Крыжову. – Мне важно это знать с твоих слов, сыне.
- Сильно, отче, - подумав с минуту, ответил ему Крыжов, облаченный в диверсионный ватник и стеганые штаны. Решением оперативного штаба НКВД он, восстановленный в рядах органов госбезопасности, в составе диверсионной группы 4-ого управления готовился быть заброшен в тыл наступающей группе армий «Центр». – Сильно… Немцы взяли Смоленск. В ходе недавнего наступления прорвали линию фронта. Взяли в «котлы» несколько наших армий под Вязьмой и Брянском. Умеют воевать, черти, прости меня, Господи… - он спешно осенил себя православным крестом. – Еще бы: вооружали их, готовили на наших полигонах. Теперь вот сетуем. Какие у них генералы, какая у них тактика, какая разведка! Техника, правда, ни к черту. Кроме авиации, конечно. Все у нас было, где теперь то «все»? В лагеря были отправлены лучшие кадры НКВД и армии. Конечно, там тоже не без греха. Кто товарищей своих предавал, кто на Тамбовщине и Рязаньщине мужиков газами травил да из «Максима» косил. Вроде генерала Тургуева… Рокоссовского и иже с ним Хозяин, правда, сберег. Отфильтровал да выпустил. Идите мол, воюйте… Или действительно, такая наша кара: «лес рубят, щепки летят»? И меня также, отче. Сто раз могли извести. Зэкам отдать на растерзание, бревном придавить. Или пулю пустить. Будто при попытке к бегству. Не долго, что ли? Нет… Пощадили. Смилостивился Господь, сподобил на ратный подвиг. Только ты, отче, меня не благословишь. Вот немец и прет… - он засмеялся. – И оружие у нас первоклассное, и танков много. Самолетов еще больше. Было… Все одно: он пока нас сильнее, а не мы его. Потому что силу мы ему отдали. Думали, что он французов да англичан сокрушит. Европу нам на блюдечке преподнесет. Гитлер смекнул, что товарищ Сталин его руками жар загреб. Вот и решил нас наказать. Крепко наказать. Что б до самой смерти помнили, в тайге сибирской, что в Европу соваться можно было только Петру Великому. Он окно в нее «прорубил» знанием своим, а не силой. Стремился нас, мужиков сиволапых, к океану европейской мысли вывести…
- Выговорился, сыне блудный? – вновь раздался тихий голос Зосимы. – Ничего, это пройдет. Благословляю тебя, сыне, на подвиг ратный. С миром иди. Сражайся с врагом. Одолеем мы Гитлера. Будет у нас Великая Победа и Великое Отечество. Будет… - он обнял и благословил Крыжова крестным знамением. Затем прижал к своей груди, пропахшей воском и ладаном – глухо зарыдал…
До Москвы он добрался на электричке, которые, на удивление все еще ходили. По пути, вглядываясь в леса и перелески, а также поля с деревенскими крышами, влажными от дождя, Крыжов того ни с сего вспомнил: в 1812 году отряду «великой армии» Наполеона-Бонапарта так и не удалось найти Сергиево-Троицкую лавру. По преданию, небывалый для этих мест туман ее заволок. Будто был это Лондон, столица Туманного Альбиона, а не Центральная полоса (тогда, губерния) России-Матушки. Вот, заразы… Всем неймется нас завоевать, подумал Сергей Крыжов. До сих пор лезут и лезут на Отчизну все, кому не лень. Действительно, не лень кому-то…
Он вспомнил события 1940 года, при штурме линии Маннергейма, о которых ему поведал знакомый чекист-особист из Ленинградского военного округа. Завывающая пурга, пятнистые кроны карельских берез, из которых (рассеченных пулями финских «кукушек») не капал душистый сок – мгновенно смерзался в прозрачно-стеклянные, каменные по своей прочности комочки. Разбитые танки БТ-5, БТ-7, Т-26, которые финские противотанковые 37-мм пушки пробивали навылет, громоздящиеся в сугробах, подорвавшиеся на фугасах или просто застрявшие советские грузовики и тяжелые гусеничные тягачи с гаубицами. Танки КВ, СМК, Т-35 и Т-28 ломали себе катки и разрывали гусеничные траки на вековых валунах, что покрывали целые поляны и не были заметны под снегом. На 30-40 градусном морозе отказывали самозарядные винтовки Токарева (СВТ), которые исправно лупили (одиночными и очередями) на маневрах, в летнее время. Одетые, поначалу, в тонкие шинели и суконные буденовки бойцы обмораживались. Их обледенелые трупы громоздились на дорогах и карельских равнинах, на подступах к предполью финских укреплений. Из-за каждого снежного кустика, из каждой заснеженной кочки и груды камней могла вылететь смерть. Летучие отряды финских лыжников, облаченных в белые маскхалаты (прозванные «белая смерть»), появлялись внезапно. Обстреливая проходящие на марше или вставшие на отдых колонны из винтовок, пистолет-пулеметов «Суоми», а также ротных минометов, они исчезали под землей, в замаскированных от чужого глаза бункерах. После того, как, названный в честь бывшего свитского офицера и лейб-кавалергарда последнего русского императора, ныне президента Суоми барона Маннергейма, УР удалось взять, многие ломали головы: почему так плохо сработала разведка генштаба РККА и НКВД? Неужели на территории Финляндии, бывшей с XVIII века провинцией Российской империи (княжеством Финляндским) не было достаточно оперативных источников, могущих поделиться информацией о глубоко эшелонированной линии Маннергейма? Начертить или скопировать схемы укреплений, дотов и дзотов, бетонных надолбов, проволочных заграждений и минных полей? К тому же, как и линия Мажино, данный объект широко рекламировался в зарубежных журналах. Нередки были и фотографии дота «Миллионный» и «Поппиус», а также других оборонительных полос, запечатленных крупным планом посреди снега и карельских берез. Так крупно, что можно было разобрать пулеметные и орудийные амбразуры, калибры «Максимов» и толщину бетона…
Да, измена в нашем высшем руководстве налицо, еще раз взвесил все «за» и «против» товарищ Крыжов. Лично он, чистый по своей совести человек, чекист, член ВКП (б) с 1920 года (приняли в Крыму, после того как разобрались и не расстреляли) ни на минуту не сомневался: страна Советов должна выстоять и выстоит в тяжкую, лихую годину. Но как объяснить это простым советским людям, бойцам Красной армии? Почему и еще раз почему в недалеком прошлом, самая сильная боевая (в техническом и человеческом отношении) мощь все пятится и пятится от самой границы, позволяя вермахту, хуже вооруженному и оснащенному, овладевать все новыми и новыми пространствами нашей необъятной страны? Это было уму непостижимо… Вернее, нет: постижимо, но для того ума, который постиг многие тайны жизни советского руководства. Ведь армией до сих пор руководят все те же изменники, неожиданно для себя открыл известную истину Крыжов. Те же «шпионы и диверсанты», что положили на линии Маннергейма, в сугробах и заснеженных болотах Карелии многие тысячи бойцов и командиров РККА. А Хозяин их (шпионов и диверсантов) так и не призвал к ответу. Неужто потому, что сидят они в наркомате обороны на московской набережной в неприступных кабинетах, а на воротниках у них горят золотым шитьем маршальские звезды? Выходит, что чистка высшего командного состава с 1937 по 1938 год была еще как оправдана, противу того, о чем мололи в колымских и магаданских лагерях!?! Скорее всего, тайна моего ареста сокрыта в председателе коллегии ВЧК Якове Петере. Недаром, пользуясь своим положением, следователь НКВД, что вел (вернее «шил») дело Крыжова, после давящего вопроса «…Что вы можете сказать о товарище, рекомендовавшем вас на нелегальную работу в иностранный отдел ОГПУ?», успел шепнуть: «Знаком с высшим нацистским руководством…». Ну, да: он же латышский немец, этот Петер. Вполне мог шпионить за Россией уже тогда, будучи в марксистских кругах и на рабочих маевках. Нехитрое дело. Наши органы свое дело знают. Копнули верхушку – низам, конечно, не поздоровилось…
Сойдя на Белорусском вокзале, Крыжов тут же угодил в лапы патруля погранвойск НКВД. Трое бойцов в фуражках с зелеными околышами и петлицами на шинелях, с винтовками, противогазами и саперными лопатками, а также младший лейтенант тех же войск. У него помимо кобуры с «тэтэшником» с плеча свисал пистолет-пулемет Дегтярева с круглым дырчатым кожухом и круглым патронным магазином. Младший лейтенант, откозыряв как положено, попросил предъявить документы. Двое бойцов обступили Крыжова с обеих сторон, третий остался (стоя уступом) за своим командиром. Блюдут инструкцию, черти, с приятным сожалением отметил про себя Крыжов. Документы все же пришлось предъявить. В отделе кадров НКГБ на Лубянской площади ему по прибытию с «северного курорта» успели выдать военный билет, паспорт и предписание НКВД СССР от 17 сентября 1941 года № УЧ-35/А, что он поступает в распоряжение в/ч 449/8. Что эта за часть, ему предстояло узнать сегодня ровно по полудню. Было 6-00, когда Крыжов добрался на метро до площади Дзержинского. В вагонах метрополитена было масса военных с оружием и без, людей в штатском, имевших за спинами упруго набитые вещмешки и винтовки. В сумрачном небе висели серые туши аэростатов, которые москвичи уже успели окрестить «слонами». Ряд зданий как стратегически-важные объекты усиленно охранялись, были заложены мешками с песком, закрыты от воздушной разведки врага маскировочными тентами, где были нарисованы тушью ложные окна и двери. Кое-где раздавались одиночные выстрелы. Все окна были заклеены косыми бумажными полосками. «Соблюдай светомаскировку!» гласили суровые плакаты с женщиной в косынке, что, сделав почти зверское лицо, показывала красным нарисованным пальцем на горящее во тьме окно и трафаретные черно-белые кресты немецкого бомбовоза. Подняв к небу тонкие стволы, на перекрестках стояли скорострельные зенитные пушки. Ничего, выстоим…
Когда со двора углового дома послышался женский крик, он не особенно испугался. Облаченный в защитную стеганую куртку и брюки, Крыжов напоминал бойца Красной армии. Но в цигейковой шапке вместо звездочки темнело. Придерживая за лямки вещмешок, он вбежал с улицы во двор с песочницей под деревянной крышей. У подъезда одного из московских домов двое обступили женщину в пуховом платке и коричневом драповом пальто. Один из них выкручивал у нее из рук сумочку. Другой, придавив рукой горло, заглушил рвущийся наружу крик. Так дело не пойдет, ребята, отметил про себя Крыжов. Заложив руки в карманы стеганки (авось за дезертира сойдет), Павел, намеренно громко топая кирзачами, приблизился к двум бесстыжим молодчикам. У стоящего на стреме вмиг отвисла челюсть. Лицо, крупное и рябоватое, с настороженно бегающими сизыми глазками в складках морщин, тут же приняло зверское, сумрачное выражение. Мастерски присев, он выхватил из правого кармана затасканного брезентового плаща с опущенным капюшоном заточку – отточенную до блеска отвертку. «Ну чё, падла, покумекаем? – зашептал он, точно завороженный, сквозь щербатые зубы. – Покумекаем, говорю, баклан… фраерок ты, гребаный…»
- Какой я тебе фраерок, братан? – расплылся в намеренно-широкой, глуповатой усмешке Крыжов, широко расставив локти. – Загибаешься, небось, со страху? Не боись, легавых поблизости нет. Не срисовал, братишка, - и, видя блеклое недоумение в глазах рябоватого и его длинного, худого подельника, парня-несмышленыша, снова «подхватил знамя». – Так что, такой расклад. Бабу эту потрошим вместе, по-братски. Потом перо ей в бок, а ключики от хазы… Ловишь мою мысль, братан?
Женщина продолжала мычать бессвязное. Рябоватый, потеряв бдительность, опускал заточку все ниже и ниже. Обойдя его, Крыжов (фиксируя взглядом свой правый бок) подошел к жертве. С задорно-развязанным: «Ну, где там ключик с ручек…», он резко выбросил руку вперед. Худой урка взвыл, закрыв лицо руками: щепотью пальцев Павел повредил ему глазные яблоки. Этого было достаточно, чтобы женщина с воем вырвалась и стремительно побежала в подъезд. Сбив коротким ударом ноги и хуком левой длинного на землю, Павел успел увернуться от заточенной отвертки. «Ну, все, амба тебе, сучара! – заревел рябоватый. – Сашко, держись! Щас я из энтого цуцика фарш нежный буду делать…» Пока Сашко, извиваясь ужом на мокром асфальте, силясь встать на карачки, Павел дважды ушел от выпада заточкой. На третий раз, изловчившись, он поймал рябоватого в самбистский «замок»: залом с выведением руки с холодным оружием к своему затылку. Взвыв, рябоватый повалился мордой на тот же мокрый асфальт. Выламывая ему руку, Павел принудил кацапые пальцы с татуировкой «вера» разжаться: звякнула, ударившись об асфальт, заточенная отвертка с янтарной рукояткой. Сзади топали сапоги бегущего патруля. Выстоим, подумал Павел облегченно. Он продолжал прижимать рябоватого к земле.
- Это я вызвала милицию, - раздался позади женский шепот. Сдавая рябоватого двум ополченцам и участковому уполномоченному в черной шинели и барашковой шапочке, что прибыли на ЗИСе, Крыжов бросил мимолетный взгляд на недавнюю жертву бандитского произвола. Выстоим, подумал он в который уже раз.
- Что ж, спасибо вам, - Крыжов потер обе руки и легким движением бросил за спину защитный вещмешок, который сбросил на асфальт после того, как уложил длинного подельника. – Попадаются еще сознательные гражданки, - сострил он в пол силы. - Впредь будьте поаккуратнее, девушка. Осматривайтесь по сторонам, когда выходите на улицу. Времена нынче неспокойные: хулиганье шастает, диверсанты…
- Вы сами-то, товарищ, кто будете? – нерешительно подступил к нему участковый, когда бандюг погрузили в открытый кузов машины. – Извиняюсь, конечно, но… документики при себе? Предъявите, пожалуйста.
Пока Павел отстегивал крючки на стеганке, запуская руку во внутренний, обшитый брезентом карман, его изучали глаза этой, спасенной им женщины. Изучали робко и пытливо. Что, муж у нее погиб на фронте? Или без вести пропал, что по нашим временам почти что одно и то же.
Эхма, дым с огнем, живы будем – не помрем… Он ощутил, как в глубинах души свернулось комочком незнакомое чувство притаившейся мужской ласки. Всем своим телом и душою он внезапно для самого себя осознал: она была ему нужна, эта женщина. На день, на час, на миг. Бог подарил ему право распорядиться ее и своей судьбой. И он, Павел Крыжов, сделает это.
- Вас проводить? – этот вопрос вырвался подсознательно, так как не был продуман.
- Если только… - помялась женщина, опустив к земле серые, осененные венчиками ресниц усталые, заплаканные глаза. На правой щеке ее кровенела свежая ссадина. - Я хотела сказать, что до подъезда. До входной двери.
- Вы, товарищ, не очень-то на гражданочку напирайте, - усмехнулся участковый уполномоченный, возвращая Крыжову паспорт и военный билет (предписание НКВД ему вручено не было). – Я извиняюсь, конечно, но успокоить ее надобно. Вам следует проехать с нами для дачи свидетельских показаний. Благодарность вам пропишем по месту службы или трудовой деятельности. А гражданочку придется после, повесткой вызвать…
- Что я и собираюсь сделать, - Крыжов сделал скучное лицо. – Успокоить так успокоить, - он внезапно подошел к милиционеру вплотную и, проведя пальцем по своему подбородку, сказал. – Не надо никого никуда вызывать. Очень тебя прошу. Особенно это касается меня, дорогой товарищ. Если все понял верно, то кивни…
* * *
...Высокие, синевато-зелёные повозки, запряженные пароконными упряжками, сменила колонна тупорылых, крытых брезентом грузовиков с вытянутыми радиаторами и шестью колёсами. Они шли непрерывным потоком по правой стороне улицы. Чередовались с крытыми же машинами на гусенично-шинном ходу. Они были закованы в броню и смотрели на мир сквозь узкие щели. На них были маленькие башенки с тонкими стволами пушек и пулемётов. Это была какая-то разновидность современных бронеавтомобилей. В колонну врывались отряды мотоциклетов или велосипедистов с брякающими звоночками. Тогда Аня с замирающим, почти неживым, не человечьим интересом рассматривала из окна четвёртого этажа бывшей купечьей квартиры с лепными потолками нахохлившиеся зелёно-серые фигурки. В чудных глубоких касках, в длинных камуфляжных и нет плащ-палатках с откинутыми капюшонами с зелёными гофрированными цилиндрами, притороченными к задам, они не были похожи на людей. Скорее на марсиан Уэллса. Уллы-уллы…
Стреляя выхлопами синтетического бензина, машинизированно-конный и человечий поток чужой армии вполз и постепенно влился в замирающий от страха город. Становился с ним на короткое время единым целым. Он пёр безо всякий длительных остановок – Drang nach Osten! – дальше и поэтому нигде не задерживался. Словно никакого города и в помине не было. Равно как и не было за окнами этих домов людей, что, прощаясь с жизнью, украдкой разглядывали других людей - этих серых, с каменными, напряжённо-непроницаемыми лицами со стальными, котлообразными головами. Хлопали окна, трещали запираемые на шпингалет форточки. Колыхались стиранные и не очень занавески.
Раздавался смех. Почти что гогот. Будто ржали лошади… Немцы смеялись не русским, горлотанным смехом. Наблюдая за происходящим сквозь щели в занавеске, Аня увидела, что в её окно бесстыдно тычут пальцами в чёрных перчатках. Смеются, раззявив тёмные рты, до красноты раздувая щёки, эти незнакомые чужие люди, пришедшие ненавидеть и убивать. Это было нереально. Как кошмарный сон. Хотелось крикнуть что-нибудь обидное. Но от одной мысли кровь у неё отлила от висков и мелкой дрожью затрясло колени. В голове у неё лихорадочно вертелась мысль о самом худшем, от чего злые слёзы закипали в девчоночьих глазах.
Колонна на время остановилась, хотя моторы продолжали работать. Запах отработанного бензина продолжал коптить воздух под её окнами. Один фашист, чтобы разыграть или напугать её, потащил с плеча автомат с длинным магазином. Нацелил его на окно. Аня показала ему через стекло язык. Улица огласилась громким, лающим смехом. Дурни, подумала Аня. Всё же ей было приятно, что на неё обратили внимание. Во всяком случае, она уже не ощущала себя мышкой в норке, которую пугают кошкой. Да и немцы заметно приободрились. Ещё бы! Ожидали, наверное, сверху гранату, а получили высунутый язык…
Избавившись от страха, она вышла в общий коридор и заварила на общей кухне чай. В комнате напротив раздавались неясные голоса. Какая-то возня, словно кто-то непрестанно двигал мебель. Вскоре из неё вышел Тихон Захарович, по профессии дворник. И по призванию тоже. Косолапо протопав, он робко прошёлся к здоровенному кухонному окну. Робко выглянул своим полным, поросячьего отлива лицом наружу. Его бледно-розовая, обрамлённая жидкими волосиками лысина вмиг запотела. Сделалась красной и затем малиновой.
- Что, едут, злыдни? – почёсывая грудь и не глядя на неё, спросил он. – Едут, едут… Новая власть, значит у нас.
- А старая? – Аня убрала с керосинки чайник. Завернула краник.
- Чего?
- Старая власть что? Думаете ушла?
- Ты это, девка, помалкивай.
- Вы мне советуете?
- Да не то чтобы… Целее будешь. Я жизнь прожил.
Сквозь окрашенную в голубое дверь показалось дородное (под стать самому дворнику) лицо жены. На голове у женщины громоздились поленьями металлические бигуди, больше похожие на минный трал, что цепляли к танкам. Она отличалась тем, что была неуловима и бесшумна. Никто из жильцов, включая престарелую Азалию Викторовну, никогда толком не видел её.
- Дурак ты, дурак… Немедленно домой, простофиля! Осиротить меня хочешь?
- Иду, мамочка, иду.
Хлопая подтяжками и семеня тапочками, Тихон Захарович прошмыгнул мимо. На Аню лишь бросил негодующий взгляд. Она вспомнила как намедни в Большом доме её предупреждали: «С вами на связи будет сотрудник».
- А вообще, конечно, ничего, - сказала она вслед, тряхнув причёской. – Ничего… Главное, что жизнь продолжается. И не такие уж они страшные. Сверхчеловеки…
- Злыдня! – это ожила за дверью старуха из 31-й. – Скинуть бы тебя туда, к ним.
В этот момент сильно постучали с лестничной площадки в дверь. Аня так и осталась в положении – с чайником, который держала на вытянутой руке. Затем, проверив винт на керосиновой горелке, она, не выпуская его из рук, пузатый, белый, с улыбающимся рыжим солнышком, пошла в общий коридор. С замирающим, знакомым ощущением в сердце, которое едва не выскочило из груди, открыла запертую на щеколду дверь. Поставила чайник на пол.
Это был высокий офицер. В сером плащ-накидке, с узкими серебряными погончиками, бархатным чёрным воротником и серебряным шитьём на высокой фуражке. Он стоял перед ней, сжимая рукой в кожаной перчатке светло-коричневый чемодан с блестящими замками и пряжками. Широко раскрыв светло-серые глаза, он вежливо спросил:
- Как есть квартир? Айн квартир, Битте?
- Что? – Аня испуганно заикаясь, в свою очередь спросила у него, изо всех сил прижимая руки к груди.
Он в упор посмотрел на неё. Смерив с головы до ног уверенным взглядом, рукой в перчатке отстранил Аню с пути. Сделал шаг через порог, где «застыл» чайник. Солдат в серой пилотке с малюсенькой красно-белой кокардой, на фоне обращённого к орлу чёрного с белой каймой треугольника втащил, кряхтя и пыхтя, два чемодана. Бухая подкованными сапогами, поставил их прямо в коридоре. Оттёр со лба пот.
- Айн партизанен?.. коммунистен?.. комиссарен?.. – сыпались на Аню, как
из рога изобилия, его поспешные, нелепые вопросы, на которые он, впрочем, и не желал получить ответы, задавая их то ли из любопытства, то ли из-за неуверенности, которую был не в силах скрыть даже от людей захваченного им города.
Аня мотала головой как телушка.
- Юден? – наконец спросил он. Округлив глаза, этот сверхчеловек ткнул в девушкину грудь донельзя длинным, указательным пальцем.
Это прозвучало у него так, будто Анино еврейство было для него делом ясным. Установленным фактом, против которого уже ничего не попишешь, потому что писать бесполезно - глупо да и небезопасно…
- Ага! – нашлась Аня. – Юден-юден! С самого детства…
- Колоссаль!
Солдат надул щёки. Прыснул смехом. Обливаясь потом, потащил чемоданы дальше по длинному коммунальному коридору. Вскоре он в недоумении остановился. Ряды дверей и огромная общая кухня сразили его наповал. Так и остался стоять с открытым ртом. Аня лишь усмехнулась. Потерпите, голубчики, ещё не то будет… Через открытую дверь на лестничную клетку было видно, как солдаты в касках, с ранцами из телячьих шкур и зелёными, гофрированного железа футлярами стучали кто кулаком, а кто прикладом к соседям. Они весело и шумно переговаривались между собой.
Немец-офицер, перетянутый по талии, отставил чемодан на пороге кухни. Он подошёл к ней вплотную. Глядя на неё холодно-серыми глазами, которые замораживали всё и вся, сказал, чётко проговаривая каждое слово:
- Я здесь буду жить, фройлен. Обер-лейтенант барон фон Зибель-Швиринг, - его каблуки сами собой сдвинулись. Аня не предполагала такой изысканной галантности, но тем не менее промолчала. – Как я уже сказал, я собираюсь жить здесь. Недолго. Наша часть скоро уйдёт из этого города дальше, на восток. Я надеюсь что вы и остальные жильцы должным образом отнесутся к германским солдатам. Мы просто выполняем свой долг. Защищаем Европу от большевизма, - видя, что Аня понимающе кивнула, он продолжил: - Я вижу, что вы благоразумная девушка. Это меня радует. Где есть хозяйка этот дом?
- Почему вы решили, что у нашего дома есть хозяйка? – искренне возмутилась девушка, проведя мизинцем по подбородку. – В нашем доме нет никаких хозяев. В нашей стране…
- Шлюха! Проститутка! – донеслось из 32-й комнаты. – Вот придут наши – вздёрнут тебя на фонаре!
- …Мне нужна большая квартира с ванной и туалетом! – резко сказал в ответ на это офицер из другого мира. Как будто он и впрямь был из иной Вселенной. – Такая квартира есть в этом доме? В вашем доме? – он усмехнулся. Его cерые «ледышки» заметно потеплели. – Вас не будут обижать. Повторяю: германские солдаты пришли к вам с освободительной миссией. Битте… как вас зовут, фройлен?
- Меня Аней зовут, - потупив голову, оплетённую косой, сказала юная девушка. До этого она пристально разглядывала этого молодого офицера.
- Где есть ваш родитель? Ва ист ваш фатер, мутер… есть бабка? – невозмутимо спросил офицер.
К тому времени его денщик беззастенчиво (по совету бабки из 32-й) вызвал наружу Тихона Захаровича. Тот, суетясь и потея, как кабан на бойне, вскрыл топором дверь в нежилую комнату. Оттуда намедни съехала семья бухгалтера строительного треста. Топор выпал из рук. Загремел «по дощатый пол». Денщик сочувственно похлопал Тихона Захаровича по жирной спине. Вручил ему мятный зелёный леденец.
Офицер, он же барон фон Зибель-Швиринг, жестом пригласил её пройти вовнутрь. Проходя в комнату, он машинально снял широкополую фуражку с выгнутой тульёй и положил её на сгиб руки. Не зная почему, Аня зардела от смущения. Она обратила внимание, что у этого барона были красивые золотистые волосы, расчёсанные на прямой пробор, и гладко выбритый затылок. Девушка впервые видела, чтобы мужчины так стриглись и причёсывались. Поэтому она попыталась скрыть свою смешливую девичью реакцию от заносчивого, горделивого германского офицера.
- Это есть от вша, - холодно произнёс обер-лейтенант, от которого не укрылся даже столь малозначительный мимический жест на круглом девичьем личике. – Так где есть ваш родитель, фройлен? – он неожиданно взял Аню за круглый девичий подбородок с крохотной ямочкой.
Это уже было слишком! Аня размахнувшись, влепила наглому завоевателю по арийской физиономии. Про себя она отметила, что немец был ничего себе: не лишён мужской привлекательности. От неожиданности фон Зибель-Швиринг не успел даже отпрянуть. Яркая вспышка и сноп разноцветных искр брызнули у него из глаз. Правая щека горела – в круглом, в ореховой деревянной оправе, зеркале на старинном комоде, брошенном прежними хозяевами, он увидел себя в профиль. Красный отпечаток девичьей ладони был признаком того, что его поколотили здесь – в этом городе, «освобождённом» войсками победоносного германского рейха. Шмоленгске… Он неплохо изучил русскую историю в военной академии. Проштудировал труды фон Клаузевица. Тот в 1812 году состоял на русской службе. Гнал через этот старинный русский город в зимнюю стужу отступающие наполеоновские войска.
- О, битте! Извините, герр офицер, - сказала девушка, внезапно потупив глаза. Руку с открытой ладошкой она держала над головой, предупреждая его о возможных последствиях. - Я не думала, что у меня так… Я ошиблась! Ещё раз, прошу вас…
- Нитшьего! Отшень корошо! Это есть полезно, Анья.
…Однако, она, эта странная русская фройлен, очень хорошо воспитана и достаточно мила, чтобы закрутить со мной короткий роман. Он думал, весело массируя правую щеку рукой в перчатке. Не, бить я её не стану. Не престало германскому офицеру поднимать руку на слабую девушку в огромной, практически побеждённой нами стране. Краем глаза он заметил в зеркале упитанное, курносое лицо денщика. Глаза под съехавшей на лоб пилотке с одноглавым орлом были широко открыты. Малый понял, что стряслось с его обожаемым начальником. Или даже видел, как того отхлестала по морде милая русская фройлен. Интересно ему, этому мекленбуржцу Раусу, что же будет дальше. Как поступит с ней начальник – так поступит и он, подчинённый. След за ним – другие подчинённые других начальников. Каждому своё, как гласит Новый Завет.
- …А родители уехали давно, - сбивчиво говорила Аня. – А я осталась, потому что… Вообщем, когда началось сражение за Смоленск…
- Не надо больше, - Зибель-Швиринг устало махнул рукой. – Идите к себе. Впрочем…
Аня замерла в пол обороте.
- Вы меня очень обяжете, если составите мне компанию, - улыбнулся барон.– Совсем недолго. На этот вечер. Вы расскажите мне о себе. Может быть, покажите свой семейный альбом. Я покажу вам свои фотографии, которые ношу с собой. Вот здесь, - он похлопал себя по груди. – Это возможно, Анья?
- Конечно, - потупилась Аня. – Только если… Одним словом, прошу вас вести себя прилично. Если вы хотите, что б этот вечер состоялся. Я обещаю к вам прийти, а вы обещайте мне, что не будете распускать руки. Вы обещаете? – она воззрилась в его серые глаза.
…На общей кухне сновал Раус Котц. Был он в чине ефрейтора от инфантерии (Аня услышала трепотню других «зольдат»), но фору в нём хватало через два звания. Он распотрошил чемодан-футляр, где хранились складные баварские судки, кастрюли и сковородки. На одной из них принялся что-то жарить, отдающее свиным салом и картошкой. Старательно помешивая алюминиевым черпаком, напевал себе под нос про рейнского часового, что стоит на часах у казармы и ждёт любимую. Та, естественно, приходит – но! Для германского солдата дисциплина есть прежде всего. Он не имеет права покинуть пост. Даже поговорить на посту. Перемигнуться с любимой девушкой. В отличие от нашего – ну, полный придурак! Аню даже замутило. А Котц, скинувший мундир с погонами и петлицами, был совсем не страшен. В серой рубашке на подтяжках, что крепились к диагоналевым брюкам оцинкованными крючками и пряжками, он скорее напоминал рабочего-монтажника. Если бы не короткие, с двойным швом сапоги, подбитые железными шляпками.
- Мы есть быть немногой кушайт! – шутил он с Аней. Другие жильцы только отваживались выглядывать наружу. – Отшень корошо! Хлеб унд сал! Кушайт… как это по русски? О, ja! Naturlih! Хлеб-соль! Русский обычай надо знайт! – он воздел палец левой руки. Потряс им в воздухе. – Вы выпить со мной, милый Анья? По-германски будет – Анна…
- Ну нет, - фыркнула Аня, зябко кутаясь в мохеровый платочек. – Вот ещё! Да меня твой барон сегодня вечером к себе приглашал! Понимаешь? – она повторила сказанное на ломаном немецком, чтобы не выдавать себя. – Vershtechen? O, Main Gott! – счастливо отмахнулась она от этого «прилипалы», который явно на неё запал.
- Барон?.. Да, да, - закивал Котц. Его глаза тут же потерялись в складках кожи. Он внезапно заскрёб себя по спине. – Битте! Прошу прощения, фройлен – русская вошь! Постараюсь её поймать в следующий раз. Пока же я всецело ваш. И не обращайте внимания на эту мелочь, - рука с длинным черпаком указала на снующих по коридору солдат с белым кантом на серых погонах. Они снимали мокрые пятнистые плащ-палатки. Сушили их на кухне. – Если кто-нибудь из них посмотрит на вас косо или будет приставать – зовите меня! Нет, лучше назовите им моё имя! Увидите, что будет…
- Сразил! – всплеснула руками Аня. Опереточно засмеялась, показывая белую шейку из-под платка. – Точно назову. Danke shoon!
Солдаты мрачно обсуждали свои проблемы. Они промокли, устали и были злы. На подоконнике выросла горка стальных глубоких шлемов с кожаной изнанкой. Пирамидой были поставлены посреди кухни карабины. Аня обратила внимание, что ложа у многих были выделаны из фанеры, и лишь у двух-трёх из орехового дерева. Затворы были изящно отшлифованы на металлорежущих станках. В коммунальном коридоре, вызывая смех и шутки, толкались Денис Трофимович с супружницей. Они подметали натоптанный пол. Используя свои скудные познания в немецком, дворник предлагал чужим солдатам вскипятить воду и принять душ. Последнее за искорёженным водопроводом было сказано некстати. Громадного роста солдат с созвездием значков из белого и чёрного металла, где в обрамлении венков изображались танки, наконечники пик или скрещённые ружья, хлопнул его по лбу. Раздался оглушительный смех. Денис Трофимович, пятясь полным задом, углубился на кухню. Занял позицию возле Ани. Но не тут-то было! Котц, подмигнув девушке, неслышно подступил к нему. Сказал оглушительное: «Ав-ав!» Прямо под ухом. Дворник едва не упал замертво.
- О, «Волга-Волга»! – рассмеявшись со всеми, гаркнул Котц. Он потрепал Дениса Трофимовича за нос. Предложил из зелёной пачки папиросу. – Ти есть водовоз! Как есть там? «…И ни тьюда, и ни сьюда!» Правильно, фройлен? – обратился он, окрылённый своим познанием в русском, к Ане.
- Высший класс! – покивала та с глубокомысленным видом. – Мои аплодисменты.
Для наглядности пришлось пару раз звонко хлопнуть. Кухня огласилась жеребячьим ржанием. Германские солдаты принялись наперебой обсуждать Анины достоинства. Кто-то, белобрысый, с юношескими прыщами, совсем ещё мальчик принялся сравнивать её со своей невестой в местечке Карлхост, что под Берлином.
- Заткнись, философ! – поддел его Котц. – Тебе надо ещё молочко пить из бутылочки. А ты по невесте скучаешь! Вот узнаешь, что такое женское коварство, Аксель!
- Не смей, друг! Ты не знаешь, какая она – моя Анна! Анна Энгельс никогда не шлялась с другими парнями. Мы были рукоположены ещё с детства. Наши родители так решили. Она…
- Что ты там бормочешь, сопляк? – это был солдат увешанный знаками за подбитые танки, ярость в бою и меткую стрельбу. – Не загадывай в таких вопросах как женская любовь, война и наследство.
- Это почему же, Хануссер?
- Женщина может разлюбить по истечении тридцати лет. Бросить тебя как тряпку – уйти к твоему лучшему другу. На войне можно схлопотать пулю и никогда не жениться. Наследство могут перехватить родственники, - принялся дотошно философствовать Хануссер. – Жизнь так устроена, что каждая из этих составляющих создаёт единую цепь. Стоит одному звену выпасть – цепь распадётся. Всем ясно, фрицы?
Все одобрительно закивали. При этом белобрысый жених из Карлхост хлопал по плечу дворника. Тот одобрительно кивал. На Аню этот тип избегал смотреть.
- Мне не ясно, обершутцер! – раздался знакомый молодой голос.
Все солдаты тотчасже вытянулись, двинув каблуками. Их груди распрямились, а локти оказались оттопыренными. Котц едва не угодил в Аню. Там, где примостился Денис Трофимович, что-то хрюкнуло.
- Что же вы замолчали? – обер-лейтенант и барон прошёлся по кухне среди застывших истуканов в зелёно-серой униформе. Его безупречно сшитый, подогнанный по росту мундир украшали бронзовый крест «За заслуги» 2-го класса, а также золотая нашивка «За храбрость в танковом бою» с серебренной эмблемой Pz IV. – По-вашему, наследство и война способны разрушить такие обязательства? Разлучить жениха с невестой? Даже если это был обет, данный перед лицом Бога?
- Герр обер-лейтенант, я затрудняюсь вам ответить.
- Тогда не смейте лгать молодому стрелку! Ему завтра идти в бой. Это предстоит каждому. Чтобы остаться в живых, Акселю и вам, Хауссер, нужно чувствовать плечо товарища. Всех, кто ждёт вас в милой Германии. Это как нить! Если её оборвать…
Он не закончил. Посмотрел в пространство. Аня впервые прониклась к нему чувством глубокого уважения. Хоть и враг, но сказанное им от души. От чистого сердца. Это надо учесть. Тем более, что в её нелегальном положении, на подпольной работе по заданию резидента НКВД «Борода» доверительное общение с солдатами и офицерами врага – самое главное. Только через него можно владеть полнотой информации. О передвижении танковых, механизированных и пехотных колонн. О складах боеприпасов и продовольствия. О планах гитлеровского командования. «…Вам надо понравиться. Вы должны вызвать у них симпатию. Тем самым завоевать доверие. Если потребуется, даже через… ну, вы понимаете. Разведчик не должен гнушаться ничего, что идёт на пользу дела. Там, где можно получить оперативную информацию из проверенных источников или подвергнуть её оперативной проверке, любой способ допустим. Кроме измены Родине, делу партии, Сталина-Ленина, разумеется…»
Набросив жакетку, она вышла на улицу. Вечерело. Возле домов толпились осмелевшие жители. Они с испуганным любопытством осматривали войска и технику германского рейха. Двухрядным потоком по обеим сторонам улицы двигался артиллерийский обоз и танковая колонна. Посредине перекрёстка у сгоревшего Дома Культуры железнодорожников, стояли двое солдат в длинных плащах с металлическими нагрудниками. Они регулировали движение взмахами жезлов с красными кружочками. Тяжёлые орудия с передками и зарядными ящиками перевозились четвёрками лошадей. Маленькие, точно игрушечные танки с двойными рядами катков, с пулемётами из башен, мягко перекатываясь на гусеницах, включали форсаж на перекрёстке. Поворачивались на одной вращающейся гусенице.
Она обошла сгоревший Дом железнодорожника. На задах, у сквера, памятником товарищу Сталину (мраморная фигура усатого человека во френче не вызвала у оккупантов антипатии) виднелся автомобиль-фургон с огромным красным крестом в белом круге и литерой G. С него ссаживали немцев, обмотанных бинтами, с пятнами крови. Тут же в сквере устанавливали зенитные пулемёты с тонкими, расширяющимися на концах стволами, на поворотных механизмах. Часовой в глубоком шлеме, с приткнутым штыком-тесаком, сказал Ане по-немецки, что здесь ходить нельзя. На его лице блуждала нехорошая улыбка. Девушка, кивнув, тактично отошла. На Монтажном переулке, где находилось типовое здание гастронома с полукруглой аркой, с каменными фигурами колхозников и рабочих, венками из колосьев, дымилась походная кухня, запряжённая парой огромных лошадок с пышными гривами. Германский повар в белом фартуке поверх шинели разливал в плоские котелки «зольдат» дымящееся варево. Те благодарно хмыкали и улыбались. Очкастый солдат в пилотке, что сидел на мотоцикле с пулемётом, играл на губной гармошке в футляре из красного дерева. Он подмигнул Ане. Затем жестом позвал её.
- Не бойтесь! - сказал он вполне серьезно, но благожелательно. – Я не сделаю вам ничего дурного. Я – Гельмут Кальб, из Дрездена. Как зовут вас, милая фройлен?
- Милую фройлен зовут Аня, - ответила девушка. – Что вам нужно, Кальб?
- О, сущий пустяк! – улыбнулся тот. У него было вытянутое худое лицо. Большие глаза под стёклами никелевых очков были прозрачно-синими. – Я пишу своей девушке в Дрезден. Маленькое письмо, - он вложил губную гармошку в карман шинели. Покопавшись в ранце, вынул открытку с золотым обрезом, украшенную по краям орлами со свастикой. – Но в голову ничего не идёт. Вы, может быть, подскажите?
- Ещё бы! – Аня едва подавила в себе желание сказать: «Напишите, что вас ещё не убили!». - Пишите… - у него в руке возникло самопишущее перо. – «Моя дорогая! Моя, любовь и моя судьба! Я страдаю, что не вижу тебя. Не ощущаю аромата твоих губ. Не могу прикоснуться к твоим плечам и обнять тебя». Записали? – немец потрясённо кивнул. Его рука с пером дрожала. – Дальше: «Скоро, очень скоро»,– в скобках –«скорее чем ты думаешь, я вернусь к тебе. Дождись», - немного подумав, она добавила: - «Жди меня и я вернусь. Ещё раз целую, очень люблю». Точка!
- Что я могу сделать для вас, фройлен? – потрясённый Гельмут, вылетел на тротуар, изрытый небольшими воронками. – Это колоссально! Это…
- Ничего! – Аня, немного подумав, сказала ему: - Я знаю, что среди вас есть хорошие люди. Их много. Я хочу спросить у вас: зачем? Зачем вы пришли сюда?
- Да, но… - немец, испуганно оглядываясь (его товарищи ели возле кухни), снял очки. – Я не знаю зачем. Фюрер призвал меня в ряды вермахта. Мы и не думали воевать с вами. Там, под Брестом, наш ротный Маерлинг, так и сказал: большевики пропустят нас через границу в Персию. Мы будем вместе с ними бить англичашек под коленку. Потом этот приказ на рассвете. Этот кошмар! Многие офицеры тогда возмутились! Зачем нам воевать со Сталиным, шептались они. Русские наши союзники, - он, помедлив, спросил её: - Вы ведь это хотели от меня услышать, милая фройлен?
- Спасибо вам, - кивнула Аня. – Рада, что не ошиблась.
Солдат, немного подумав, прибавил:
- Нас обманули. Но это секрет! Возможно, фюрера тоже обманули! Ведь у него столько завистников, столько врагов! Это ещё больше, чем тайна! Не говорите это никому. Не то… Слышали о «гехаймештатцполицай»?
- А что это?
- О, это… - солдат вздрогнул как осиновый лист. – Как у вас в России огэпэу, так и у нас в рейхе есть тайная государственная полиция. Она хватает всех неблагонадёжных. Бросает в тюрьмы и концлагеря. Мой брат сидел в Маутхаузене под Линце. Это город в Австрии, где родился Моцарт. Сейчас рядом с ним концлагерь. Брат был социал-демократ. Он имел неосторожность заговорить в компании о фюрере. Что-то нехорошее… На него донесли.
- Где ваш брат сейчас?
- Он дал письменное обязательство не выступать против фюрера и рейха! Он был прощён. Сейчас он работает в Мюнхене, на заводах «Мерседес». Изготавливает для вермахта грузовики, - Гельмут замялся. – Мы стоим в Шмоленгс сутки. Идёт перегруппировка частей в нашей танковой группе. О, я так много говорю! Мой язык не доведёт до добра! Очень прошу вас: скажите, как вас найти?
Здесь не очень подходящее место для знакомства.
- Ну, знаете…
Аня, «лепя горбатого», поскромничала. Неужели в Германии все девушки сразу зовут своих знакомых парней в гости? К тому же, если родители этих девушек в отъезде. Ага, не все… Но очкастого Гельмута такой аргумент не убедил. Он рвался ещё сильнее. Видно, в ней обнаружилась какая-то потайная ниша. Попав в неё, этот «фашист» не чувствовал себя вполне свободным. Или напротив – почувствовав себя наконец свободным, стремился в неё. Девушка сдалась.
Тут произошло неожиданное. Из просветов лохматых туч выплыло три длинных самолёта с прозрачными колпаками вместо кабин. Шумно работая винтами, они пошли на снижение. Солдаты на улице вначале приняли их за свои. Даже принялись махать руками. Один офицер щёлкнул затвором фотоаппарата «Кодак». Но из брюха одного из бомбардировщиков вывалился рой маленьких, тёмных предметов. Возник тугой, неприятный свист.
- Ahtung! Alarm! Das ist bombes! Aller sich vebergen!
- O, Main Gott!
Очкастый Гельмут с завидной прытью обхватил её руками. Повалил на асфальт, закрыв своим телом. Землю разорвало, она затряслась. Грохотом заложило уши. Они стали как ватные. Волна горячего воздуха прошла сквозь них. Сверху оземь шлёпал и щёлкал мусор, ввиде обломков, комьев и чего-то липкого. Когда Гельмут встал, он с ужасом посмотрел туда, где была кухня. Аня, лёжа на спине, краем глаза увидела комья риса и красноватого мяса, скорее всего говядины. Недалеко от лица лежало ещё кое что. Это был обрубок конского копыта с запекшейся розоватой костью, красно-синими, окровавленными жилами.
- Немедленно уходите! – донёсся голос Кальба. – Подальше отсюда! Ни в коему случае туда, где была кухня. Туда не смотреть! Я прошу вас, Анья! Быстро…
Не помня себя, девушка пересекла сквер. Там также дымились воронки. У двух зениток валялись трупы в землисто-зелёных куртках, в обтянутых камуфляжной материей касках. Их лица уже обретали мёртвенно-бледный, восковой оттенок. Часового с блудливой улыбкой отнесло взрывом на памятнику. Санитарная машина, объятая пламенем, дымила. Вокруг неё корчились ещё живые. Обрубки человеческих тел, без ног и без рук. Ногой Аня потфутболила что-то круглое, похожее на мяч. Человечья голова! С ледяным сердцем она кинулась побыстрее к дому. А кто их звал сюда? Кто? Сами виноваты! Сволочи, мрази… люди…
* * *
...Жуков ехал в сторону Вязьмы. На заляпанном грязью «Бьюике», что отличала высокая проходимость. И то машину приходилось время от времени тягать с помощью досок и веток из грязи. Жидкое месиво покрыло дороги с первыми дождями. У немцев, говорят, та же история. Но прут, как черти.
С утра была у него встреча с наркомом НКВД и генеральным комиссаром госбезопасности. Товарищ Берия также отправлялся на фронт. По дороге решил заехать к нему на чаепитие. Так пролетело время по чём зря. Однако «Лаврентий Падлыч» не был такой простак, как про него говорили по началу. Мол, способен только справки по реабилитации подписывать да «кровавого карлика», то бишь бывшего товарища Ежова со товарищи к стенке в лубянском подвале прислонять. После того, как в Ставке стало известно о прорыве 2-й танковой группы Гудериана на Ржевско-вяземском направлении, многие головы в генштабе и ЦК печально поникли. Хозяин не прощал предательства. Не то, что Ильич, что покоился сейчас в мавзолее. Тем более, что измена на фронтах и высшем руководстве проступала всё яснее. Кто-то упорно и настойчиво подсиживал товарища Сталина, находясь к нему в непосредственной близости.
«…Георгий Константинович, как такое могло случиться? – мягко, грассируя, спросил его товарищ Берия. – Линия фронта устоялась. Враг разбросал свои силы. Его нужно было брать на измор и только. Но Гитлер нас опять перехитрил. Суворовским методом «не числом, а умением» он сумел окружить группировку из пяти армий в вяземских лесах. А как же резервный фронт под командованием маршала Будённого? Да, странно всё это… Не проясните обстановку?»
Место было выбрано в подмосковном лесу. Мокром и грязном, хотя и мрачно-величественном. Жуков поджался. По кулуарам генштаба ходили слухи: жена Будённого, балерина Большого театра, подозревается в шпионской деятельности в пользу Германии. Вообще после дела Павлова, командующего Юго-Западным округом, обстановка изрядно накалилась. Жуков всячески добивался своего: сохранения «у руля» преданной ему группы генералов, в число коих Павлов и входил. Будучи ещё военным советником в Испании, тот не оправдал надежд вождя. Провалил все наступательно-оборонительные мероприятия республиканских войск. Сначала продул Гвадалахару, затем пустил франкистов к Мадриду. Всё потому, что снюхался с ПОУМ, что лелеял товарищ Троцкий. И открытым текстом призывал не ссориться с Гитлером.
«Лаврентий Павлович, ситуацию могу прояснить лишь побывав на месте, - заикнулся Жуков. – Пока же… Более обширной информацией владеет разведка генштаба и товарищ Шапошников. Я же, будучи отстранён от оперативного руководства, не в состоянии что-либо утверждать…»
Он добавил ещё что-то о внезапности удара. Но Берия его уже не слышал. Или не хотел слышать или не подавал виду, что информация, которой не располагал Жуков, ему интересна.
«Ситуация усугубляется тем, что в наших рядах есть предатель, - сказал он улыбаясь той холодной улыбкой, что бросает в дрожь. Его узкие, в прищуре глаза под стёклами пенсне сверкнули как лёд. – Его надобно выявить. Но так, чтобы наши славные ведомства не бросили тень друг на друга. Вы меня понимаете? – он остановился. Внезапно положил руки на плечи маршала. Кожанка того заскрипела. – Ты меня понимаешь, Георгий Константинович? Враг ждёт, что ваша разведка рассорится с нашей. Выйдет разнобой и, чего совсем уж… 37-й год! Ты меня понимаешь?»
«Более или менее…»
«Так более или менее?»
Они с минуту барражировали по мокрой лесной поляне. Одуряющий запах гнилой зелени кружил им головы. Взметнув каскад хрустальных брызг, метнулась из кроны ближайшего дерева птица-синица.
…Теперь Жуков трясся в сиденье «Бьюика». Позади в автомобиле-вездеходе ГАЗ-30 тряслась охрана. Когда до Белой Руссы оставалось километров сорок он увидел в окно двух бойцов, тянущих телефонный провод.
- Останови! – Жуков высунулся сквозь опущенное боковое стекло: - Боец! Что слышно о положении на фронте?
Связисты замерли. Недоверчиво посмотрели в сторону машины. Тот, что помоложе с громоздкой катушкой, усмехнулся недобро. Даже, как показалось генералу, вымолвил что-то вроде «да пошёл ты к ё… матери!» Пожилой, обросший бородой боец, мастерил «козью ножку». Обслюнявив как положено газетный клок и отсыпав в него предварительно рыжей махры, он добродушно бросил:
- Огонька не найдётся?
- Как же…
Жуков, подчиняясь привычке не ругаться с бывалым народом, бочком протиснулся из машины. Подхватив полы кожаного пальто, ступил хромовыми сапогами в жирно чавкающую грязь. Прошлёпал к бойцу. Протянул зажигалку.
Тот, чиркнув колёсиком, прикурил. Без всякого страха рассмотрел за отворотами уголки алых Жуковских петлиц с золотыми звёздами. Георгий Константинович только крепко закусил губу. Конвоя за ним – никакого. Если не считать четырёх охранников. А если б и был… Он отлично понимал, что силён только в отношении среднего и преимущественно старшего командного состава. Всё! Их он мог «тыкать», швырять их доклады и рапорты на пол, вытирать об них ноги. Даже хлестать по лицу генералов и полковников перчатками – тоже мог. Но бойцов… Перед его глазами до сих пор были живы картины империалистической войны. После революции февраля 17-го тех золотопогонных офицеров, перед коими раньше трепетал всякий нижний чин, оскорбляли и били. Иных просто расстреливали. Вон, Пашка Дыбенко, который любился с Коллонтай, - тот просто кувалдой разбивал головы. Или скидывал за борт линкора своё офицерье на Балтике. В холодные волны…
- Так что слыхать на фронте? – ещё раз поинтересовался Жуков.
- А то и слыхать, что немец нас бьет, - буднично сказал боец. Он прикурил: из большущей самокрутки повалил медвяный синеватый дымок. – Вон, слыхал? Хорошо слышно…
Гул шёл с запада такой, что хоть уши затыкай. Сверху заморосило. Жуков пригнулся. Почти сел в грязь, когда над щёткой берёзового леса прогудел сиренами вражеский пикировщик с выгнутыми крыльями и шасси в стальных обтекателях. Самолёт сделал разворот. Пошёл в пике… Но бомб на крыльях у него не было. Сбрасыватель разжался – над дорогой и лесом запорхали разноцветные листочки что выстрелило из серого, продолговатого «агитснаряда».
Георгий Константинович, матюгнувшись, погрозил кулаком. В продолговатой кабине пикировщика он ясно различил голову в тёмных очках и кожаном шлеме. Лётчик состроил гримасу. Пальцем провёл себе выше шеи, где был пуховый белый шарф.
- Сука! – Жуков принялся обтирать полы кожаного пальто, лишь больше размазывая грязь. – Погодите, гады, погоним ещё вас до вашей фрицевой мамы.
- Это можно, - сплюнул табачный листик боец. Его глаза заметно налились кровью. – Когда-нибудь погоним.
- Как это когда-нибудь? – опешил Жуков. – Что значит когда-нибудь? Разобьем под Москвой и погоним. Что даже пятки засверкают!
- А что ж раньше-то не гнали? – бородатый, выдохнув струю махорочного дыма,
посмотрел вслед улетавшему пикировщику. – Вона куда Гитлера допустили.
- Наполеон и дальше захаживал, - парировал как мог Жуков.
- Так то при царизме было! – встрял молодой роты связи.
- Цыц у меня!
На мотоцикле подъехал лейтенант, командир той же роты. У него было безусое востроносое лицо с запавшими скулами. Перепоясанный по грязной шинели с комсоставскими пряжками портупеями с ТТ и планшеткой, он выглядел боевым и уверенным, каковым естественно не был.
Вырулив к кювету, он подбежал к генералу. Изобразил как мог (дело было на луже) стойку смирно. Выкатив глаза и приложив руку к фуражке, срывающимся голосом назвал часть и боевое задание.
- Молодец! – Жуков, приблизившись, хлопнул его по плечу. – Запомню… Будешь включён в наградные списки. Будешь представлен к Ордену Красного знамени. Правильно держишь…
- Служу трудовому народу! – оробел вконец парнишка. – Только я это… Товарищ генерал! Я в боях не был. Как же, товарищ гене…
- Всё! Решено, - оборвал его Жуков.
Ближе к Белой Руссе стали попадаться разрозненные группы отступающих бойцов. Вскоре они превратились в колонны. Остатки бронетанковых и механизированных подразделений, повозки, упряжки с противотанковыми и полевыми орудиями ползли по разъезженным, превращённым в коричневато-серую, липкую кашу дорогам. Созданные на Вяземском направлении по инициативе Ерёменко заградотряды, что имели кроме стрелкового оружия танки и бронемашины, явно не справлялись со своей задачей. Правда, Жуков раз увидел, как в одном месте дорогу отступавшим перекрыли до взвода мотоциклистов с пулемётами на турелях, два броневика. Кого-то из окруженцев разоружили и под конвоем повели в кювет. Вскоре оттуда сухо грянули выстрелы.
В другом месте, на разъезженной колее он увидел буксующие полуторки и ВАЗ ААА на трёх осях. Бойцы в промокших шинелях (хоть отжимай!), в наброшенных углом плащ-палатках, волочившихся по грязи, рубили молодой ельник – готовили настил под колёса. Старший офицер, по видимому командир колонны, и в ус не дул. Он прохаживался по обочине. Размахивал, как стеком, спиленной еловой веточкой.
Сквозь открытую дверцу газика Жуков поманил его:
- Бегом ко мне!
- А вы кто такой? Диверсант? Документ – живо мне…
Но договорить тот майор-интендант не успел. Его глаза в ужасе раскрылись – из –за отворотов кожаного пальто сидящего в салоне сверкнули золотой тесьмою генеральские петлицы. Рука майора судорожно разжала пальцы – самодельный стек полетел в грязь.
- Кто командир колонны, твою мать едит!?!
- Я… я… Т-т-товарищ г-г-генерал…Виноват!
Майор был готов на колени повалиться перед незнакомым, но грозным лобастым начальством. Ноги его подкосились, но он вовремя вспомнил о бойцах. Разинув рты, они скапливались. Заметил это и Жуков.
- Фамилия!?! – рявкнул он.
- Берёзкин… Виноват, майор Берёзкин из роты обеспечения…
В приступе испуга тот перечислял какие-то номера каких-то частей и соединений, что были по соседству с его дивизией. Но попали в окружение и дрались за линией горизонта, где поросшая лесом изломанная возвышенностями равнина была покрыта восходящими дымами. В «газике» замер начальник охраны.
- Расстрелять!
Жуков произнёс это страшное слово буднично. Даже без особой ярости.
Он побывал в Штабе Западного фронта. Ничего путного он там не узнал. Враг везде рвётся вперёд. Наши везде отступают. Связь с оперативной группой Болдина, 3-й и 13-й армиями нет связи. Скорее всего, они сражаются в котле. С командующим 19-й армией генералом Лукиным и со штабом 24-й армией под командованием Ершакова отрывочная радиосвязь, которую глушат немецкие радиоакустики. Сплошной линии фронта нет. От наших окруженцев – самые противоречивые данные. То – «дерутся на последнем издыхании… снарядов нет, мин нет…», то просят поддержать ударами авиации и танков.
- Бездельники, раздолбаи! – Жуков крепко выругался. Снял фуражку, отёр мощную голову. - Что вы там бормочете? Не могли организовать оборону на танкоопасных направлениях? Почему, - его большой палец скользнул по карте, - у вас на флангах приходилось на дивизию 17 километров фронта? Это что за вредительство, вашу мать? Расстрелять вас мало, засранцев! Ни минных полей, ни противотанковых заграждений не выставили! Ерои драные! На центральном участке пальцем негде ткнуть, а на флангах по танку на километр, и по две сорокапятки!
Присутствующие и без того имели вид не геройский. Пахло трибуналом.
- Молчите?!? Ты что скажешь? – Жуков яростно воззрился на командующего Западным фронтом генерал-полковника Конева.
- Товарищ генерал армии, мы не предполагали, что противник, скованный боями под Ленинградом и Киевом, сможет так скрыто подтянуть резервы, - опустил голубые глаза к полу Конев, этот низенький остроголовый человек.
- Они не знали! Пальцем деланный что ли? – насмешливо спросил Жуков. – Раз не знал, значит, выходит так, - у Конева потемнело от злобы в глазах, но он сдержался. – А разведка что – не докладывала? Ты разведку организовать не можешь? Не учили? Ладно… Сам у меня на брюхе поползёшь в разведку. Пока кишки не вылезут, ползать будешь, - цедил Георгий Константинович. – К стенке тебя поставят. Это я тебе обещаю. А сначала в вагонзак, к уркам, где… Ну, сам знаешь. Запоёшь, как петушок золотой. Ясно? То-то. Что сделано для ликвидации прорыва к Можайску?
- Разрешите? – робко приподнялся генерал-лейтенант Маландин, командир оперативного отдела. – Товарищ генерал армии! Мы вот тут посоветовались – пора вводить в бой резервную, товарища Будённого. Одними нашими силами не сладишь. И подтянуть авиацию МВО. Противник, следуя своей тактики, держится шоссейных и грунтовых дорог. Оно и понятно – там проходимость. Так вот, по скученным колоннам наши соколы и отбомбятся.
- За чем дело стоит? – рука Жукова потянулась к «вертушке» в замшевом чехле. – Семён Михайлович разве не в курсе?
- Дело в том, что… - Меландин опустил глаза.
- Ну в чём? – сверкнул глазами успокоившийся Жуков.
Конев негромко откашлялся в кулак. Начальник штаба Соколовский, плотный и широкоплечий генерал, с копной пышных волос, сделал свирепое лицо. Поднявший было голову телефонист, мгновенно спрятал её в плечи.
- Разрешите доложить…
- Убит, ранен? Да говори же ты!.. – Жуков едва не сгрёб обоих.
- Начальник резервной армии маршал Будённый нами не найден. На связь не выходит около двух суток, - произнёс Меландин.
- Твою мать…
Жуков едва не потерял равновесие. Будённый был ему по началу службы как отец родной. Именно благодаря его рекомендации Жукова перевели в Киевский округ и утвердили в 37-м в должности комдива. В том же году НКВД арестовал жену Будённого. Ей предъявили обвинение в шпионаже, так как она часто наносила визиты, утверждённые руководством Большого театра, в посольства. Поддерживала дружеские отношения со многими иностранными атташе. В том числе и германскими, одному из которых во время визитов якобы передавала агентурную информацию о состоянии РККА. На следствии она полностью созналась, оговорив при этом Семёна Михайловича. За этом её презирали все: начиная от следователей и охраны в лагерях, вагонзаках и пересылках – кончая самими зэками. Будённого Хозяин не тронул. Оставил в прежней должности.
- Отправляюсь на его поиски, - бросил Жуков, одевая фуражку. – Будут звонить из Ставки, о случившемся – ни одного слова! Понятно? – три головы кивнули почти одновременно. – На всех танкоопасных направлениях выставить артиллерийские заслоны. Прежде всего там, где дороги. Враг должен быть скован. Это тоже понятно? Исполнять. Если будет звонить Верховный – вы меня не нашли…
На рассвете машина выехала к Малоярославцу. Жуков приказал водителю гнать во весь опор. На перекрестье Можайского шоссе с грунтовкой (Газ-30 с майором Бедовым отстал) водитель слегка притормозил. В хмуром утреннем тумане, что серыми хлопьями тянулся вдоль кромки щетинистого леса и телефонных столбов, виднелась пара мотоциклов с колясками. Стоял странного вида горбатый бронеавтомобиль на шести камерах. Маленькая башенка, из которой торчала тонкая пушечка и пулемёт, была украшена готическим чёрно-белым крестом. Стальная дверца была приоткрыта – из неё вышел человек в чёрном комбинезоне и пышном, скошенном в бок берете. Немцы…
- Немцы, товарищ генерал армии! - выдавил из себя ефрейтор Бунич. Он притормозил. Его рука легла на рукоять сцепления. Затем перекочевала на регулятор скоростей. - Сейчас будет жарко.
- Жми на газ! – стиснул зубы Жуков.
«Бьюик», взметая гроздья мокрой земли, стал разворачиваться по грунтовке. Один из мотоциклов, рванул было навстречу. Но выручил добротный двигатель «Либерти». Машина рванула так, что ветер в ушах засвистел. Прогремела запоздалая очередь из MG –24. Вот обормоты! Заседают у себя в штабе, окружили себя битым воинством, а у них под носом вражеская разведка шныряет, в сердцах подумал Жуков. Представителя Ставки чуть в плен не взяла. Он представил себе лицо Гудериана или фон Клюге. Как бы они вытянулись, получив доклад: на рассвете 8 октября разведкой такой-то панцерной команды был взят в плен… Кукиш им обоим!
Они поехали по объездной, через лес. Машина прыгала на откровенных кочках и ухабах. Покрышкам грозила незавидная участь. Охраны было не видать. Ну что ж, прорвёмся без охраны. В конце-концов, «Бьюик» зарылся носом о очередной ухаб. Бунич пошёл в лес за подходящими сучьями и палками. Жуков уткнув нос, задремал на сиденье. От лёгкого шума он проснулся. Дверца, обшитая коричневой кожей, была открыта. В грудь ему смотрел тонкий металлический ствол MP-38 с «клювом». Но человек в короткой маскировочной куртке с распущенными тесёмками, похоже, был дружелюбен. Под капюшоном виднелась пилотка с металлической эмблемой черепа и кости. Эсэсманн…
- Was ist das? – у Жукова всё ходило ходуном. Рук из карманов он не вынимал. – Что вы хотите?
Он чуть было не прибавил Herr Offizier, но догадался этого не сделать. Может контроль Хозяина? Особенно, если учесть, что Буденного не сыщут, а я с маршалом… Так он подумал уже после.
- Есть новости от 401-го, - усмехнулся эсэсманн. Он сказал это по русски. – Передайте по линии.
- Кому? Вы что шутите? – Жуков краем глаза заметил, как вздрогнул куст за ближайшей сосной.
- Вы не догадливы, - продолжал усмехаться эсэсманн. Он повторил сказанное. – Чем быстрее об этом узнает ваш… как есть, Верховный, тем лучше. До свидания.
- Куда?!. – Жуков едва не вывалился из машины.
Но эсэсманна уже след простыл. Обман зрения, мираж… Жуков протёр глаза. Веки стали лёгкими. Значит, 401-й. Шутки шутим, значит. У, твари! Неужто, на провокацию ловят? Я им поймаю. Я чист перед Родиной и товарищем Сталиным. А если маршал Будённый и иже с ним переметнулись на вражью сторону, то в том моей вины нему. Срочно надо будет отписать Верховному. Или лучше – шифрованное сообщение по радио. Они у меня допрыгаются, черти.
- Заждались, Георгий Константинович? – грянуло под ухом.
Жуков вздрогнул. Подле него, опершись на левый задний скат, стоял низенький краснолицый Бунич. Ушанка была сдвинута. Ватник был расстёгнут. Он плутовато улыбался. Видно была причина.
- Где?.. – выдавил Жуков. – Где, я тебя спрашиваю?
- Что, товарищ генерал армии?
В воздухе, сером и холодно, с клёкотом метнулась птичка-пичужка.
- Ладно, убедил, - Жуков смерил взглядом своего водителя. – Поехали…
Подъезжая к Малоярославцу, он заметил небольшое скопление войск и бронетехники. В числе танков были даже британские Mk. I и Mk. II. Так называемые пехотные танки «Матильда» и «Валлентайн», что поставлялись СССР по ленд-лиз Британией. Гусеничные передачи, как у наших Т-28 и Т-35, были забраны специальными фальшбортами. Из башен торчали 2-х фунтовые, они же 50 –мм пушки, обладавшие неплохой пробивной силой. Торчали стволы 37-мм зенитных автоматов и тяжёлых 85-мм зенитных пушек, на случай, если немец попытался бы на тяжёлых транспортниках Ju-85 высадить десант. Или бросить на бомбёжку многоцелевые Ме-101, не говоря уже о «Хейнкелях» и «Юнкерсах». Хотя, нет. Погода была мокрая. Никаких бомбёжек или выбросках на парашютах не предвиделось.
Дом Будённого прикрывал отечественный тяжёлый танк «Клим Ворошилов-1». Часовой, наставив жало трёхлинейного штыка, потребовал документ. Жуков достал из-за отворота кожаного пальто. Жало отошло в сторону, и генерал армии беспрепятственно прошёл вовнутрь.
Прославленный маршал, бывший легендарный командир Первой конной, чьи фотографии были известны каждому школьнику, сидел в лёгкой прострации. Семён Михайлович касался пальцами своих иссиня-чёрных, закрученных усов, что по праву считались достоянием советского народа. Взгляд цыганских глаз блуждал по расстеленной перед ним карты. Всё Ржевско-вяземское направление по красному пунктиру «линия фронта на 7.10.1941 года» было пронизано синими, хищными стрелами. 2-ая танковая армия Гудериана прорвала фронт за считанные часы. Советские пять армий тщетно пытались оказать сопротивление. Хотя на своих глубоко эшелонированных позициях казались неуязвимыми. Правда в ряде участков, как перед речкой Царицей, фронт оказался слишком растянут. Там не ждали массированных ударов танков противника, ибо предполагали, что «теоретик» попрёт на главном направлении. Казалось бы, какой дурак будет форсировать речку через мост под убийственным огнём? Когда достаточно зажечь два-три танка, чтобы устроить всем остальным кровавую баню? С лёгкой руки отдельных командиров на этом участке оборону держали малочисленные подразделения. Траншеи были отрыты не полного профиля, в прямую линию, что делало обороняющихся легко уязвимыми для ударов артиллерии и миномётов. Откорректировав стрельбу, немцы принялись ложить снаряды и мины «рядком». Началась паника. Кто-то крикнул: «Танки прорвались!» Началось бегство. Танки противника, всего 50 штук, причём с лёгким пулемётно-пушечным вооружением, буквально на плечах бегущих ворвались в местечко. Пехота врага захватила тыловые службы дивизии под командованием генерала-лейтенанта Меандрова. Вроде дельный служака, предан делу Сталина-Ленина, в связях с врагами народа не замечен, в заговорах не участвовал (наоборот, активно их разоблачала с помощью соответствующих «сигналов»). Под руководством Шапошникова состоял при генштабе до войны, составлял планы упреждающих ударов. Вместе с Мерецковым и Штерном. Двумя «ероями», мать их…
Что-то аналогичное произошло на левом фланге. Там было лисисто-болотистое дефиле. Ограничились тем, что отрыли окопчики неполного профиля. Выставили «сорокапятки» и батарею «Катюш», они же реактивные миномёты БМ-13 на колёсном ходу. Даже местность как следует не заминировали. Плоды сего по сей день расхлёбываем, да расхлебать не можем.
* * *
Они лежали, тесно обнявшись, на двуспальной кровати. Весь мир им казался… Вот именно «казался» - не был реальным, в котором бушевало пламя второй мировой бойни. Крыжов первый откинулся в сонное блаженство. Варина рука обмякла и разжалась сама по себе. Он увидел, как увлажнился ее лоб в завитках каштановых волос. В глазах этой женщины показались блестки скупых слез. Невыплаканное женское счастье в годы войны. Какой поэт это пишет, подумалось ему. Разве что, Константин Симонов, его знакомый. Надо будет ему подсказать что-нибудь из собственного литературного опыта. Ну, вот, скажем: «Жди меня и я вернусь. Только очень жди…» Да, не слабо, Костик, обратился он будто сам к себе сладостной полудреме. Пальцы, тыкаясь в темноте во что попало, нащупали-таки коробку «Беломорканал». Можно еще: «…Жди пока пройдут желтые дожди». Ну, чем не рифма, дорогой мой гений! С буквы «Г», разумеется. То-то Костя удивится. «Дивись на меня, дивчину». Только не подавись мною, пожалуйста.
- О чем шепчет, мой милый? – Варя томно, словно и впрямь не было войны, приблизила свою растрепанную голову к его груди.
- Так, о своем, - Алексей теперь был озабочен поиском спичек. Следовало встать (он почти зримо вспомнил, как затолкал их вчера во внутренний карман телогрейки), но этого как раз не хотелось. – О своем, о солдатском.
- Тебе скоро на фронт? – она произнесла это почти с мольбой, как заклинание.
- Да, - ответил он через силу. – Да, милая женщина. Милая моя женщина…
Варя встала. Бледная в темноте, как призрак, она принялась одевать халатик. Он тем временем пропустил через себя события вчерашнего дня. После случившегося в московском дворе, он за десять минут добрался до первого подъезда наркомата внутренних дел на Лубянке. Через распахнутые ворота из П-образного двора выезжали грузовые ЗИСы с зачехленными кузовами. По первому этажу, забранному в белый и розовый мрамор, двигались сотрудники наркомата в форме и штатском. Несли какие-то деревянные и металлические ящики. Над Москвой стояли столбы черного дыма: все организации и учреждения, готовясь к эвакуации, жгли документацию. Печи в Большом Доме на Лубянке раскалились до красна – так много надо было уничтожить чекистских тайн, доверенных бумаге, запакованную в серые картонные папки с грифом «Совершенно секретно» или «Хранить вечно». В одной из комнат, где располагалось вновь созданное 4-ое управление, предназначенное для подпольной, партизанской, диверсионной и агентурно-разведовательной борьбы в германском тылу, его встретили двое.
«Присаживайтесь, - коротко, без всякой любезности (на что он не посетовал), предложил ему крупный брюнет со сросшимися на переносице бровями. На малиновых петлицах коверкотовой гимнастерки у него сияли шпалы майора госбезопасности. – Вас ознакомили в общих чертах с деятельностью нашего подразделения?»
Крыжов помедлил с ответом. Ему не понравилось, что второй сотрудник, облаченный в длинный кожаный плащ, стоял к нему спиной, что-то разглядывая в окно, оклеенное крест на крест бумажными полосами. В кабинете под номером 440 царил некоторый беспорядок. Занимавший пол стены дубовый шкаф с «амбарными» ящичками, иные из которых были выдвинуты и пусты, а также лишены условного шифра (Е-225, 41-«Альпы», II-Valli), придавал помещению вид коммуналки, из которой выселили прежних жильцов.
«Что, не нравится?» - сумрачно обмолвился стоящий к нему спиной.
«Не понял», - Алексей решил, что его проверяют на пригодность.
«Что ж тут непонятного? - словно обижаясь, молвил бровастый. При этом, чирикнув себя пальцем по носу, он бросил мимолетный взгляд на кожаный плащ, в который облачился «спина». – Москва скоро падет. Немец будет здесь. Свои как-никак, немцы-то…»
«Если так, извиняюсь, какого хера… - Алексей, не стесняясь в выражениях, выдал свой «ответ Чемберлену». – Я смотрю у вас, гражданин майор, и подворотничок подшит, и шпалы надраены. На петлицах, а не железнодорожных путях… Драпать, гляжу, не собираетесь. Небось, костьми готовы лечь, но не пустить врага в сердце Советской России. России-Матушки, туды-растуды ее мать…»
«Мы-то готовы, - согласился бровастый, согласуясь взглядом с реакцией «спины». – А вот как ты, Крыжов?»
«…С какого года в органах?» - вместо ответа спросил его Крыжов.
«Это к делу не относится», - бровастый заметно сбился и покраснел.
Ага, с облегчением подумалось Крыжову. Попадание в цель. Ниже ватерлинии. По кормовому шву крейсера «Шлезвиг-Гольштейн», что обстреливал из своих 100-мм пушек Вестерплато. До сих пор не потоп, зараза. Ничего, как-нибудь поможем. Краснофлотцам не впервой.
«…Из какого техникума?» - решил повредничать Павел.
«Вы мне это бросьте, товарищ Крыжов! - бровастого наконец-то пробило на всамделишную ярость. – Вам здесь не кадры, вы здесь не инспектор по… это самое…»
«Спасибо хоть гражданин не сказали, - Павел встал и сделал нешуточный реверанс. – Могу повторить, если будут коллективные заявки…»
«Спина» заметно оживилась. По кожаной спине плаща с продольным швом и хлястиком вспучились лопатки. Бровастый замер, в пол оборота глядя на своего, надо полагать, начальника. Так и есть… «Спина» плавно развернулась. Высокий человек с седой, коротко остриженной бородкой, в золотых очках приблизился к нему. Протянул крупную белую ладонь для пожатия.
« Герман Иванович, - сказал он тепло, заметно улыбаясь. – Вам представляться не стоит. Я знаю о вас все, что нужно. Нужно для совместной работы. Товарищ Илья… - седая бородка совершила кивок в сторону бровастого, что сидел потупясь, - …несколько погорячился. Ему можно простить – он в органах госбезопасности без году неделя. Можно сказать, со вчера. Не обижайтесь друг на друга, товарищи. Предстоит работа. Огромная работа на благо нашего Великого Отечества».
«…Слово «Отечество» вчера введено в обращение по указанию товарища Сталина», - Илья попытался «сделать ход конем», чем полностью реабилитировался в глазах Крыжова…
Тихий Варин голос позвал его на кухню пить чай. Большие настенные часы АМО с сияющей медной гирькой показывали без 10 минут 6. Через пол часа на площади Дзержинского, у спуска в метро к одноименной станции, его должна была подобрать машина с номером МО 23-02.
- Откуда это у тебя? – Крыжов еще раньше обратил внимание на красного дерева трюмо в спальне, подобного дерева мебель в гостиной и объемный приемник «Телефункен», который Варя, по-видимому, не думала сдавать; теперь его настырное внимание привлек халат черного шелка, расшитый желтыми, изготовившимися к прыжку драконам.
- Муж служил на КВЖД, - сказала Варя, не моргнув глазом. Она принялась помешивать ложечкой «чай», которым оказался ячменный напиток фабрики имени Микояна «Золотой колос». От «напитка богов» восходил белесый пар. Пахло жженым и пекло в горле. – Потом был в Испании военным советником с 36-го по 39-й. Он у меня танкист, милый. Помогал республиканцам осваивать наши БТ-5 и БТ-7. Потом мне рассказывал, что дважды в них горел: скорость у наших быстроходных танков высокая да броня тонкая, - она тут же спохватилась, что сболтнула лишнее, под грифом «совершенно секретно» или «секретно». - Богатый у него послужной список – не правда ли? У меня где-то пепельница завалялась из серебра – тоже в виде дракона. Ты куришь, милый? Нет? Как жаль…
Он почувствовал, как к горлу подкатил непрошеный ком. Чем-то вязким и холодным заполнило рот. Его вопросы (равным счетом, как и само любопытство) перестали нравиться ему.
- Да, я курю, - Крыжов старательно отхлебнул из чашки «Харьков». – Разве ты не заметила пачку папирос на тумбочке, возле кровати? – он тут же устыдился своего вопроса. - Где сейчас твой муж?
- Он… далеко, - Варя опустила глаза, осененные темными ресницами, которые сразу же погрустнели. - Не спрашивай меня о нем, милый.
- Понял, - Павел украдкой взглянул на часы «20 лет РККА», что расположились на запястье руки. Было еще пятнадцать свободных минут, чтобы допить ячменный напиток, одеться и, выкурив на бегу папиросу (можно до половины), добежать до назначенного места. – Не буду, не буду. Я тоже недавно из тех мест. Да, да, - подтвердил он, чувствуя любопытство сидящей перед ним женщины, которая в одночасье стало для него таким близким и милым существом. – Прохлаждался на северном курорте с 36-го. Лес рубят – щепки…
- Он тоже так написал. Оттуда, - Варя украдкой смахнула слезу. Улыбнулась через силу. – Мне передали оттуда… ты понимаешь, о чем я говорю, письмо. Это опасно, но человек, взявшийся быть курьером, согласился. Охранял это место… Так вот, Алеша написал буквально следующее: не печалься – все образуется. Сталин и советский народ… Что с его делом разберутся – все обвинения в шпионаже в пользу Польши, Латвии и Англии будут сняты. Что репрессии в Красной армии и органах госбезопасности развязаны врагами народа: Тухачевским, Блюхером, Уборевичем и им подобными изменниками. Именно их приспешникам было с руки такое нелепое обвинения: шпионаж в пользу… Как можно быть платным агентом сразу трех стран? Это же глупо! – она повысила голос и гневно смотрела сквозь него. От ее пылающих ненавистью и презрением глаз Крыжову на мгновение стало жутко. Ну, как узнает или почувствует, что он из «вооруженного отряда партии», коим товарищ Сталин обозначил органы ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД-НКГБ. Плюнет в рожу или растерзает тут же, на месте. Даже справка об освобождении из колымского лагеря не поможет. – Какой смысл, милый? Там же не дураки сидят, в трех разведках? Что б столько денег одному платить. Это потому, что маршал Тухачевский во время маневров в Московском округе в 36-ом припомнил моему мужу статью в «Красной звезде». Обходя строй комсостава, ехидно заметил: «Вот он, наш писатель! Как же, я читал ваши «Уроки разгрома в 1921 году или провал похода за Вислу». Хорошая статья – переживет своего автора…» Через неделю моего мужа подвергли внеочередной аттестации и тут же уволили из Красной армии как неперспективного. Еще через день за ним пришли – вот сюда, под покровом ночи. Трое… Я так и сказала следователю, а он смеялся: «Не наговаривайте на товарища маршала! Вы ему ни жена, ни теща…» Дурак! Теперь этого маршала с его кампанией шпионов и вредителей расстреляли, а мой Алеша до сих пор сидит в лагерях. Даже не знаю где… Муж нарочно не написал, чтобы меня не травмировать…
- Теперь его выпустят. Теперь многих выпускают, - он взял ее тонкую руку с перламутровыми ногтями, чуть увлажнившуюся от его прикосновения. – Теперь война. Поэтому… Мне надо идти, милая Варя, - он спешно поднялся, облаченный в гимнастерку и брюки «хэбэ» и шерстяные носки. – Черкни мне имя, фамилию и отчество своего мужа. У меня остался знакомый в штабе МВО. Пусть напомнит кому надо, что б включили в списки к реабилитации и пересмотру дел Верховному. Впрочем, имя твоего Алеши я знаю. Не надо его писать…
Над Москвой стелилось свинцово-серое небо, сквозь облака реденько выглядывали лучи рыжевато-золотистого, испуганного солнца. Туши «слонов» противовоздушного заграждения делали осенний пейзаж вовсе фантастическим. Вот-вот из них ударят лучи инопланетных чудовищ, вроде Уэлсовских марсиан, заклинающих свое кровожадное заклинание: «Уллы-уллы!». Он усмехнулся, когда представил это. Как летящие на Москву летчики люфтваффе, увешанные под комбинезонами наградами (Железными и Рыцарскими крестами, с бриллиантами и Дубовыми листьями, и без них), нажимая на рычаг бомбосброса, якобы заходятся в криках «хайль!» или «зиг хайль!». Ну, не звери же они, эти люди. Не звери, хоть и воюют с нами. Хоть бомбят и обстреливают, давят гусеницами наших ребят.
Благородная женщина, подумалось ему о Вере. И ее Алеша, по записке «Устюжанин Алексей Петрович, полковник МВО, осужден в 1936…», тоже парень, чувствуется, что надо. Молодец, что хватило мужества не написать жене, где тянет срок. Он на минуту вспомнил вытье пурги о стены дощатого лагерного барака, сопенье и натужный кашель на нарах, окрики вертухая бледным утром, когда происходила «маевка» (она же лагерная побудка с перекличкой); матюги урок, которым хотелось (по научению старого опера-кума) «поставить на перо» всех врагов народа, опостылевшая колючка с караульными, нелепо сбитыми вышками. И… Нестерпимое желание пройти этот ледяной ад с замороженными душами и ампутированной совестью (на зэка с отмороженными и отпиленными конечностями он тоже насмотрелся), доказать самому себе, что не враг. Это следствия на Лубянке в 36-ом. Мордовали (следователь Никифоров попался совестливый – не бил!) на допросном «конвейере», возили в Кресты и в Большой Дом в воронке с небесно-голубым кузовом «хлеб». Стало закрадываться подленькое сомнение: не ответственен ли он за грехи Октября? Как-никак революцию со всеми…
У продуктового магазина, заложенного мешками с песком, где он топтался, было видно, как по Лубянской площади делает круг ЗИС-5 (А-А). Кузов машины был задраен защитного цвета брезентом. Обогнав две «эмки», грузовик начал сбавлять ход. Но Крыжову от этого легче не пришлось. Номерная табличка под фордовским радиатором была сверх меры заляпана грязью. Вернее замазана чем-то черным: ваксой ли или каким другим спецсредством – кто бы сказал… Выглядывали лишь первые «МО 2…». Поэтому, когда машина притормозила, Крыжов, будто пришитый к перехоженному асфальту, остался стоять на своем месте.
Водитель в зеленой железной кабине (в последнее время у ЗИСов и ГАЗов они стали из фанеры) бибикнул. Крыжов понимающе кивнул. Машина было взревела, сорвалась с места. Крыжов помахал ей вслед. Оборотясь к мешкам на витрине, услыхал скрежет тормозов.
- Эй! – раздался со спины знакомый голос. – Товарищ Быстрый, хватит нам за вами гоняться! Живее садитесь в кузов – приказано через сорок минут на сборный пункт…
- Так уж и быть, товарищ Илья, - Крыжов, разбежавшись, клюнул носом в кузов. - Только в следующий раз с контролем шутите поосторожнее. Контроль он явление обоюдоострое. Все равно, что золингеновская бритва. Чуть дернешься и порез.
- Скажите еще! – Илья смотрел на него дружелюбнее, чем вчера, но настороженность спрятал. – Контроль для нас, чекистов, как отец родной! Учить меня уму разуму вздумали? Напрасно. Мне ваша биография известна. Дело ваше вдоль и поперек изучил. Понимаю… Сопляком меня считаете в органах, салагой зеленым? Думаю, будет повод убедить кое-кого в обратном. Сопляков в ЧК не было. Тем более…
- Сопляком вас в органах не считаю, - согласно кивнул Крыжов. – Но контролем все же баловаться не советую. Приручил нас враг к перестраховке. Забодай меня трактор «Комсомолец» или тягач «Коминтерн», если ошибаюсь. Все норовим подозрительность свою подпитывать. Подозревать стали ради красного словца. Помните, что ради этого-самого словца кое-кого в буржуазном мире зарезать не грех?
- Помню, - также согласно, вторя ему, кивнул сам Илья. – Только врагов развелось действительно много. Иначе, как Гитлеру стали известны замыслы нашего Центра? Почему немцам труда не составило разбомбить за пару суток все объекты Первой линии Стратегического Пояса? Стало быть, кто-то слил им секретнейшую информацию.
- Ничего, разберемся, - буркнул Крыжов. – А пока на эту тему будет особый молчок. У нас с тобой. Нечего себе и друг другу мозги забивать. Не время еще по таким вопросам дискутировать. Мы с тобой ни гнилая западная демократия, что бы за деревьями потерять лес. Они у себя в дебатах утонули, идти на выручку Речи Посполитой или организовать крестовый поход против большевизма. И Адольфа Алоизовича взять под ручку. Что б нас, значит, кем было стращать. Достращались, мать их в бога и в душу! Там, откуда я приехал, нам все уши прожужжали. Сначала по «лагерному телеграфу», а затем новый опер. «Пятая колонна», говорит, погубила Францию, а прежде Чехословакию. Скрытый враг. Вот и кумекайте, что правильно вас, голубчиков, в наши края по этапу «столыпин» привез. Контроль есть контроль. Если ты советский человек, предан делу партии Ленина-Сталина, любишь советскую родину, с тобой ничего плохого за колючей проволокой не случится. Естественный отбор, по сэру Чарльзу Дарвину, и есть наш контроль.
- Что за «столыпин»? – разинул рот Илья. – Вы так странно говорите…
- Историю надо учить, дурила, - незлобно пошутил Крыжов. – В 905-ом году тогдашний премьер Петр Аркадьевич Столыпин впервые ввел практику. Заключалась она в том что не пехом по этапу кандальников надо гонять на «глубину Сибирских руд», а доставлять в вагонзаках. С тех пор и зовут их – Столыпинские.
…Машину вынесло на Замоскворечье. Заводской пейзаж окраин сменился разъезженной грунтовкой, лесами и перелесками. Им попадались одиночные грузовики и легковушки. Из кузова было видно как сотни москвичей, в основном женщин, стариков и старух, копают противотанковый ров. Удручало, что не было видно грозных войск РККА. Танковых колонн, артиллерийских тягачей с гаубицами и пехоты на таких же ЗИСах или ГАЗах. Лишь кое-где проглядывались хорошо замаскированные под сетками с «шишечками» и «грибочками» 37-мм зенитные пушки со скорострельным боем. Правда, Крыжов из разговора с Германом Ивановичем и просто по слухам знал: столицу помимо множества зенитных батарей защищают истребители МВО, среди которых МИГи и ЛАГи, превосходящие «Мессершмитты» по скорости и «потолку». Кроме станций ПВО «Прожсвет» (ВНОС), проводящих слуховую разведку московского неба, имеется несколько новинок – радары фирмы «Эдисон», закупленные еще до войны у Британии. Так что вражеским стервятникам к столице не прорваться.
- Вас приказано вооружить, - сказал товарищ Илья на подъезде к сборному пункту. Протянул, придерживая рукой дощатую скамью (машину кидало на ухабах, подпрыгивали зеленые деревянные ящике в кузове, а также мешки с сухарями) замшевую, иностранного пошива кобуру. – Это «Вальтер» РР, то есть полицейский. К нему две обоймы. Свободного оружия не нашлось.
- Хорошая машинка, - заметил Крыжов, пристегивая кобуру к кирзовому ремню.
Объект, на который они вскорости пожаловали, представлял собой бывший пионерлагерь в сосновом бору. Группа белых сборных, по-фински, домиков под красными крышами из гофрированного железа. С гипсовыми пионерами обоих полов, что приветствовали (один с барабаном на шее, а другая с горном, отставленным в бочок) всех приезжающих и приходящих пионерским приветствием «всегда будь готов». К чему, понятное дело. Машина, урча, остановилась у ворот под металлической аркой с портретами Сталина, Молотова и Калинина. Часовые, неприметные, юркие ребята с капюшонами плащ-палаток и пистолет-пулемётами с круглым диском вскоре открыли тяжёлые деревянные створки. ГАЗ въехал во двор, сминая посыпанные речным песком тропинки. Несколько крытых грузовиков, мотоциклы и ГАЗ-30 с поднятым верхом скучились под натянутой маскировочной сетью. Тут же примостился колёсный броневичок БА-10 с пушечной башней, откуда выглядывал ствол 45-мм.
- Про «столыпины» и самого Столыпина после порасскажите, - озорно подмигнул ему товарищ Илья. Подвернув полы кожаного пальто, перекрещённого портупейными ремнями, он спрыгнул. – Приехали по назначению. Пожалуйте к нашему шалашу.
Крыжов проделал через борт то же самое. Надо сказать, что в «шалаше» было достаточно уютно и комфортно. Располагался он в помещениях администрации пионерлагеря. Временные, а может и постоянные постояльцы хорошо обжили его. В углу топилась «буржуйка» с выведенное в окно трубой. На столе стояла расчехлённая печатная машинка «Коннандойль» со взведённой кареткой. Рядом – стопка чистой писчей бумаги и пачка копировальных листов в раскрытой папке. За этим богатством расположился белобрысый паренёк в чёрном ватнике. Он заправил в каретку чистые листы в количестве десяти, проложив их «копиркой».
- Витя… а, Витя, - обратился к нему товарищ Илья. – Ты печатать собрался или бумагу портить?
- Товарищ майор, я всё правильно сделал, - палец Вити, как ужаленный, соскочил с клавиши.
- Что правильно? – продолжал товарищ Илья. Он расстегнул пальто, ослабил ремни портупеи. – Ты копирку положил?
- Так точно, - Витя даже привстал, сложив руки лодочками по швам. – Положил как положено. Как полагается, я хотел сказать, - в поисках поддержки он бросал едва заметные взгляды на Крыжова.
- Похвально, - хлопнул его по плечу товарищ Илья. Он незаметно подмигнул Крыжову. – Вопрос в том, как ты её положил. Какой стороной? Как девушку?
- Той… - помялся Витя. – Той самой, которая не пачкается.
- Той самой, которая не пачкается, - вздохнул товарищ Илья. – Покажи…
Он сокрушённо вздохнул. Копирка находилась блескучей стороной не там, где ей быть следовало. По всей видимости, он уже проводил с Витей ликбез. Но с первой попытки ничего не вышло.
- Вот испортишь мне ещё, заставлю в тыл к немцам за бумагой ползать, - пошутил товарищ Илья. – Как там наш клиент? Рожает или уже родил?
- У них с Петровым полное взаимопонимание, - шмыгнул носом Витя. Он поскрёб в затылок – Сам проверял. У меня не забалуешь.
- Без подзатыльников?
- Ну, не без этого, товарищ майор. Когда меня вели… в своё время, при Николае Ивановиче, следак ну до чего добрый был, но парочку-другую всё же отвесил. А тут такое дело.
Крыжов, стоя посреди комнаты, отказывался верить своим ушам. Так, значит белобрысенький Витяня тоже того. Или бывший зэка, или был под следствием, а значит в предварительном заключении. То-то, я смотрю, ватничек у него нашенский. Чернявого фасона, как говаривал товарищ авторитет зоны. Товарищ Илья тем временем скинул кожанку вовсе. Оставшись в одной гимнастёрке из под ворота которой выглядывал свитер, он жестом пригласил Крыжова следовать за ним. Они прошли длинным дощатым коридором. По пути столкнулись с парой девушек. В синих шерстяных ветровках-трико, с белыми буквами МГУ они напоминали студенток-физкультурниц. Может, в своём недалёком прошлом они и были ими. Но не сейчас. За худенькими девичьими плечами виднелись брезентовые вещмешки солдатского образца. На груди – плоские фонарики. Одна из них, писанная красавица с собранными в узел золотистыми волосами, опустила глаза. Крыжов успел рассмотреть только, что кожа у этой Василисы Прекрасной была как крем-брюле или взбитые сливки. Другая, крепко сбитая, с ладной плотной фигуркой (эдакий грибок-боровичок!) и вовсе встала лицом к стене. Даже прикусила губу.
Отворив без стука дверь с табличкой УХЧ, Крыжов пропустил первым Крыжова.
- Сидеть лицом ко мне, морда! – гаркнул тот, что стоял перед столом. На нём была нательная бязевая рубаха с засученными рукавами, с мокрой от пота грудью. Одну руку он упирал в бок. Другой держал за подбородок сидящего перед ним на стуле человека. – Не вздумай оборачиваться. Последнее, что увидит твоя подлая душонка, если повернёшься, будет обсыканный тобой пол. Понял или нет, паскудина?
- Отставить, - не меняясь в лице, сказал товарищ Илья.
Он зашёл к сидящему с права. Встал у него с боку. Несколько мгновений смотрел на этого человека. Его костистая спина в красноармейской гимнастёрке также взмокла от пота. Воротник был полуоторван. Чуть оттопыренные уши с пучками рыжеватых волос, облысевшая голова вызвала у Крыжова приступ гадливости. В конце-концов, не цацкаться же со всякой сволочью? Или сотрудникам органов госбезопасности необходимо всегда блюсти социалистическую законность? В разведке такого себе никто не позволял. Бить вербуемого, прибегая к методам морально-психологического давления во время «потрошения», было не принято. Объект либо замыкался в себе, если был чересчур стоек. Сходил с ума от побоев и прочих изуверств. Либо его «несло». Так называемая «избыточная пальпация» давала много разнообразной информации. Но от неё было мало пользы. В целях самосохранения объект выкладывался вовсю, часто подсовывая (сознательно и неосознанно) откровенную дезу. Она была сдобрена парочкой-другой реальных фактов. Это позволяло ей пуститься на время в самостоятельное плаванье. Отрывались от работы сотрудники, а то и состав целых подразделений с технической службой, наружным наблюдением, группой прикрытия и обеспечения. Задействовалась не одна агентурная сеть, включая «золотой запас» - нелегальная резидентура и её источники. Где была гарантия, что объект, из которого «выбили нужные показания» - не подстава, как это принято во всех нормальных разведорганах? Да и коонтрразведовательных тоже.
- Вижу, Корзухин, всё вижу, - наконец, с насмешкой изрёк товарищ Илья. – Всё упорствуете по чём зря. Напрасно, напрасно…
- Гражданин начальник! – оживился спина-Корзухин. Весь заёрзал своими мослами по стулу. – Я же к вам со всей душой. Всё как на духу. Гражданин следователь меня спрашивает, а я отвечаю. Вот и вы тоже, спросить чего-нибудь изволите? Спрашивайте, голубчик. Я готов.
- Товарища гражданина майора называть только по званию, - снова возвысил голос допрашивающий. Это и есть тот Петров, с которым «у них душу в душу», как сказал Витя. – Будешь ёрзать жопой по стулу?
- Никак нет, - заторопился Корзухин. – Не извольте сомневаться.
- То есть наметился прогресс, - философически изрёк Крыжов. – Вот и ладно. Вот и ладушки! Молодец, - он потрепал Корзухина по плечу. Оно просело, будто было из ваты. – Вот и славно. Петь! – обратился он к Петрову. – Коли товарищ правду глаголет, его надо уважить. Как считаешь, Петя?
- По шее ему надо, - нахмурился Петя. – Смотри, падла, я здесь недалеко буду. Если что…
Чуть не задев Крыжова саженным плечом, он вышел. Захватил со стола из сине-белой пачки «Беломорканал» пузатенькую папиросу. На спинке стула, что был за столом, осталась висеть гимнастерка с ромбами лейтенанта госбезопасности. Лицо у Пети Петрова было смугло-серое, почти цыганское. Ноздри на запотевшем носу вразлёт. Они грозно раздувались как у Змея Горыныча.
- Как здоровечко Макса? – неожиданно спросил товарищ Илья. – Не болеет?
- Нет, что вы, - начал говорить Корзухин. – Пребывает в полном здравии.
- То есть, вопрос о Максе и о его здоровье на этот раз удивления не вызвал, - усмехнулся товарищ Илья. Он облокотился о стол. Сложил руки на груди. – Стало быть, ты его знаешь и он тебя...
- Так точно.
- Тогда расскажите, Корзухин, что вы делали в прифронтовой полосе.
- Охотно. Я отбился от колонны беженцев из Орехово. Это случилось во время авианалёта. Колонна была рассеяна. Многих поубивало пулями и осколками. Я остался жив. Признаться честно, по счастливой случайности, гражданин майор. Я ощутил некоторую пустоту в душе. Понял, что иду туда, откуда нет возврата. Повернул вспять. На западе шёл бой. По дороге в город я заметил группу немецких солдат. По-видимому это были парашютисты. Они скатывали свои парашюты… понимаете?
- Что же было дальше?
- Дальше… Меня остановили и обыскали. Офицер, который довольно сносно говорил по-русски, показал мне топографическую карту города и его окрестностей.
* * *
Через сутки его было не узнать. В ободранном ватнике он продирался сквозь жухлую листву. Впереди, за березовой рощицей, судя по карте, которую ему показали, было разъезженное грунтовое шоссе. Его надо было обойти. В лесных чащах и на проселочных дорогах с ночи урчало множество техники. Пол часа назад, обдав его выхлопами, прополз трех-башенный гигант Т-28. Голова танкиста в черном шлеме, беззаботно лузгающего семечки в открытом люке, показалась ему последней из живых. Вскоре показалась речка с узким кривым мостом. Там копошились бабы, роющие противотанковый ров. Холмы серой земли возвышались то там, то тут. Она взлетала гроздьями над их согбенными спинами и платками. Бедные вы мои, с тоской подумал он. Пробираясь в зарослях ивняка, распустившего свои плачущие ветви по сине-стальной воде, Корзухин заметил плывущее по течению раздутое тело. Запутавшийся в парашютные постромки, этот убитый немецкий летчик почему-то вызывал у него горькое сочувствие. Оно и к лучшему…
Внезапно с неба донесся гул и свист. В промозглой, капающей дождем выси появилось два чудных самолетика с расставленными стальными обтекателями. (В них прятались неубирающиеся шасси, за что «Ю-87» или «штукосбомбен» окрестили на фронте «певунами» или «лаптежниками».) Ревя установленными в плоскостях сиренами, самолеты хищно пронеслись над копающими. Бабы, подобрав юбки и пальто, чтобы не путались в ногах, с визгом разбежались кто куда. Выпустив трассер, один штурмовик зажег стоящий у мостика ЗИС-5 с четверённым пулеметом «Максим». Источая клубы черного дыма, машина вскоре взорвалась. По счастью бойцы-зенитчики, что были в кузове, заметив приближающиеся пунктиры трассирующих пуль, горохом посыпались на землю. Распластав ноги в желто-зеленых обмотках и прикрыв головы в касках руками, они бездвижно лежали.
- Ой, Машка! – визжала одна баба, что плюхнулась в заполненную водой канаву неподалеку от кустов, где схоронился Крыжов. – Кажись, этот изверг меченный на второй заход идёт!
- Вестимо идёт, - заорала, стремясь перекричать вой двигателя невидимая Машка. – Девки! Слышь, что скажу! Головы свои слишком не подымайте! Плечи втяните… То, что ниже пояса, тоже подберите! Неровён час – германец по вашему женскому богатству из пулемёта резанёт…
* * *
Из донесения командования 3-ей танковой группы вермахта (группа армий «Центр»), командующий генерал-полковник Эрих Гепнер:
«Главная причина возникновения и углубления кризиса заключается в том, что ремонт шоссейной дороги требует значительно больше сил и времени, чем это предполагалось. Несостоятельность первоначальных предположений в первую очередь показали разрушения, причиненные русскими минами замедленного действия. Такие мины, разрываясь, образуют воронку в 10 метров глубиной и 320 метров в диаметре. Взрыватели установлены с такой точностью, что ежедневно происходит по нескольку взрывов, и поэтому приходится каждый день строить заново объездные пути».
* * *
5 октября 1941 года случилось невероятное: рано утром советские истребители обнаружили громадные колонны танков, бронетранспортеров и автомашин с мотопехотой, которые двигались на Юхнов. Техника имела соответствующий окрас и была отмечена белыми крестами. Первые донесения, последовавшие в Генштаб, были ошеломляющими: неужели враг прорвал фронт на Московском направлении? До столицы всего 200 километров. Путь практически не прикрыт – только строительные батальоны… Оборону на центральном участке фронта против группы армий «Центр» держали пять советских армий, три наших фронта. Западный под командованием И.С. Конева, Резервный – С.М.Буденного и Брянский – А.И.Еременко. Войска насчитывали 1250 тысяч человек, 990 танков, 7600 орудий, 677 самолетов.
Германский рейх на московском направлении сосредоточил 77 дивизий численностью до 1800 тысяч человек, 1700 танков и штурмовых орудий, 14 тысяч орудий и минометов, 1390 самолетов. Первым 30 сентября выступил Гудериан. Прорвав оборону Брянского фронта, его 2-ая танковая группа, переименованная в танковую армию, прошла около 150 километров и 3 октября захватила Орел. Часть войск Брянского фронта оказалась в окружении. (Впоследствии выяснится, что в окружение попадут все пять армий трех фронтов.) Генерал Л.М.Сандалов, начальник штаба фронта, впоследствии писал: «Оглядываясь назад, рассматривая теперь обстановку с открытыми картами, приходишь в недоумение: как мы не смогли тогда разгадать намерений противника?.. Ставка предупреждала 27 сентября о подготовке противника к наступлению на Москву. Лучшего наступления танковой группы на Москву, чем район Глухов, Новгород-Северский, Шостка, не найти. Путь оттуда на Орел, Тулу был наикратчайшим… Однако командование и штаб Брянского фронтом не смогли расшифровать этот легкий шифр».
Вермахт преуспел третий раз все тем же методом: наступая с запада, впервые сомкнул клещи у Минска; во второй раз также у Смоленска. Теперь катастрофа случилась на подступах к Вязьме. Несмотря на германское превосходство (причем, для наступающей стороны, весьма незначительное: в 1,4-2 раза!) в пехоте, танках, артиллерии и самолетах, советские войска стояли в обороне. Находились в крайне выгодном стратегическом положении. Ставка верховного командования во главе с И.В.Сталиным, получив данные от разведки (НКВД и РУ) еще 27 сентября направила командующим всех трех фронтов предупреждения о предстоявшем в ближайшие дни крупном германском наступлении на московском направлении. Вражеский удар не мог быть неожиданным. К тому же метод, использованный вермахтом в третий раз, был весьма шаблонным – был разработан и внедрен военными теоретиками РККА, изучался в военных училищах и академии им. Фрунзе, которую в 20-ых годах с блеском окончили офицеры рейхсвера Кейтель, Модель, Браухич и Манштейн. (Последний, кстати, явился создателем германской самоходной артиллерии, идею которой вынес из учебных классов и полигонов Советской России: его познакомили с действующей моделью СУ-14. Гаубица на гусеницах, снабженная дизельным двигателем, с орудийным расчетом, что был укрыт броней, потрясла будущего панцерного аса…) Преподавательский состав был представлен бывшими царскими генералами Триандафиловым и Свечиным, германофилами, т.е. сторонниками военно-политического союза Германии и России, которых так люто ненавидел красный маршал Тухачевский, начальник штаба РККА. К слову скажем - бывший поручик лейб-гвардии Семеновского полка… Свечина он даже засадил в лагерь, откуда того удалось вызволить усилиями К.Е.Ворошилова, учившегося, в отличие от Тухачевского, в академии им. Фрунзе.
Таранный прорыв германских войск производится волнами – первая танковая армада вовсе лишена пехотной поддержки, вторая – подкреплена моторизованными и механизированными соединениями, так как предназначалась для расширения оперативного успеха. Как учили Свечин с Триандафиловым.
В своем дневнике, посвященном кампании на востоке, начальник штаба сухопутных войск Германии генерал-фельдмаршал Гальдер сделал множество любопытных записей. Одна из которых – от 23 июня 1941 года. В ней так и говорится: «…танковые группы вермахта должны действовать концентрическими ударами, направленными в одно место, что обеспечит массированность действия». Гальдер опасается, что по разным причинам слаженность германского военного механизма может разладиться на русских просторах. Войска Гота могут, увлекшись преследованием отступающих частей РККА, углубиться вперед или отклониться на север, сойдя с Московского направления. Гудериан, по его мнению, может задержать темп продвижения и взять южнее. «Эту опасность, - пишет Гальдер, - следует учитывать, тем более что именно русские впервые выдвинули идею массированных подвижных соединений…»
«Клинья» наступали концентрическими кругами: удары танков то сходились, то расходились, вбирая в свою орбиту большие площади – территории с массами окруженных войск. Так было во время памятного блицкрига 1939-40 гг. в Польше и во Франции, где, благодаря «красным методам» вермахту удалось осуществить глубокий танковый охват оборонительных рубежей польских и французских войск, имевших крайне выгодную оперативную конфигурацию. Наступая советским таранным способом, Гейнц Гудериан, окончивший секретную танковую школу под Казанью в 1926 году, почти безостановочно дошел до берегов Нормандии. Причем его ударные подвижные танковые соединения были напрочь лишены пехотной поддержки. Это не вписывалось в тогдашние действующие каноны старой военной школы времен Клаузевица, Мольтке и Шлиффена, сочетавшие в себе приемы франко-прусской войны аж 1871 года, а также первой мировой войны 1914-18 года. Возмущению старперов в витых сутажных погонах не было предела! Все они представляли группу генерала фон Секта, бывшего командующего вооруженными силами Веймарской республики, англомана, который не поддержал Мюнхенский путч Гитлера в 30-ых. Был разработан приказ об аресте «выскочки» за злостное неисполнение приказов начальства. Однако к тому времени Гудериан уже сокрушил все и вся на своем пути. Берлин и фюрер рукоплескали ему. Пришлось генеральштеблерам отложить свои надежды в «долгий ящик». Как-то: в случае провала блицкрига арестовать вместе с Гудерианом и самого фюрера, что они намечали сделать еще в 35-ом. Помнится, тогда батальоны рейхсвера, насчитывающие всего 219 сверхлегких танкеток Pz-I, вооруженных лишь парой пулеметов, были, по приказу Гитлера, введены в демилитаризованную Рейнскую зону. Предприятие носило откровенно самоубийственный характер! Стоило франко-английским «друзьям» выслать одну-другую эскадрилью бомбардировщиков с символическим прикрытием из истребителей – колонны были бы разбомблены на марше. Англоманы в германском верховном штабе злорадствовали, но фюрер одержал вверх. К тому времени Гудериан и иже с ним, представляющие русскую партию, еще имели силу при имперском дворе третьего рейха…
По этому поводу Гейнц Гудериан скажет: «Иногда мне приходится меньше воевать с французами, чем со своим начальством». Другое высказывание «быстроходного Гейнца» или «нашего мальчика» (такие прозвища генерал-полковник получил в вермахте) также свидетельствует истине: «Пинайся, но не плюйся».
Через многие годы Жуков скажет: «…Мы же не перед дурачками отступали по тысяче километров, а перед сильнейшей армией мира. Надо ясно сказать, что немецкая армия к началу войны была лучше нашей армии, лучше подготовлена, выучена, вооружена, психологически более готова к войне, втянута в нее… Надо признать, что немецкий генеральный штаб и вообще немецкие штабы тогда лучше работали, чем наш Генеральный штаб и вообще наши штабы, немецкие командующие в тот период лучше и глубже думали, чем наши командующие». Примечательно, что до войны Разведывательное управление Генштаба РККА, который Жуков возглавлял, предоставило ему доклад «О франко-немецкой войне 1940 г.», где проанализировала знакомую методику таранных ударов в германском исполнении и многое другое. Георгий Константинович начертал свою резолюцию: «Мне это не нужно. Сообщите, сколько израсходовано заправок горючего на одну колесную машину».
Французский блицкриг рейха – результат действий не колесного транспорта, а танков. Их не сопровождали в первых стратегических эшелонах грузовики, транспортные вездеходы и бронетранспортеры с пехотой. Кстати, на Халхин-Голе Жуков сам доказал, что является сторонником таранного метода. К началу Баин-Цаганского сражения советская пехота отстала от ударной группы. Жуков принял решение атаковать одними танками. Решение было самоубийственное – не в пример деремилитаризации рейнской зоны. Японские войска выставили обороне у горы 160 противотанковых орудий, установили мины-ловушки на пятиметровых бамбуковых шестах. В атаку пошла 11-ая танковая бригада комбрига Яковлева, измотанная длительным маршем, вставшая на отдых. 200 танков БТ-5 и БТ-7, из которых половина сгорели. Такой ценой Баин-Цаганское сражение было выиграно.
«Эта битва, - напишет Жуков, - является классической операцией активной обороны войск Красной Армии, после которой японские войска больше не рискнули переправляться на западный берег реки Халхин-Гол».
Писатель Константин Симонов, в то время сотрудник фронтовой газеты «Героическая Красноармейская», спустя более двадцати лет в романе «Товарищи по оружию» пишет:
«Командующий сидел в углу на своей неизменной парусиновой табуретке и показывал нагнувшемуся над картой командиру бронебригады, куда тот должен вывести один из своих батальонов, к рассвету переправив его на восточный берег.
- Огнем и броней ударите с тыла по японцам, когда мы их сбросим с Баин-Цагана, и они покатятся к переправе, - сказал командующий, подчеркивая слово «покатятся». – Задача ясна?
- Ясно, товарищ комдив!
- А что у вас лицо такое? Сапоги жмут?
- Потери большие, товарищ комдив.
- Потери как потери, - сказал командующий. – Завтра, когда выполним задачу до конца, подсчитаем. Может в сравнении с результатами и не такие уж большие».
…9-15 утра 12 октября 1941 года. Представитель Ставки главного командования Жуков дает радиограмму командованию окруженной под Вязьмой 19-ой армии: «Перед Ершаковым действует 252-я пехотная дивизия. Дивизия просила открытым текстом немецкое командование 11 октября сего года о помощи, так как не выдерживает натиска Ершакова. Видимо, перед Ершаковым наиболее слабое место во фронте противника. Учитывая слабость противника перед Ершаковым, немедленно разберитесь поглубже в обстановке перед вашим фронтом. Сможете ли вы успешно и быстро прорваться на вашем участке? Не лучше ли вам, закрывшись на своем участке от противника, демонстрируя прорыв, собрать танковую группу, артиллерийскую группу, помочь Ершакову мощным ударом смять противника и выводить все армии за Ершаковым на направлении станции Угрюмого, на Боровск, при этом в сторону противника иметь сильные заслоны, которым по мере выхода отходить за армией…»
Связь с окруженцами тут же была прервана. Из «котла» удалось пробиться только мелким разрозненным группам. Остальные полегли в кровопролитных боях под Вязьмой или попали в плен. В том числе генерал Лукин. Удивляет, что еще 11 октября в 21-12 от него и генерала Болдина поступает радиограмма Сталину и командующему Западным фронтом Коневу – они не знали о назначении Жукова: «Кольцо окружения сомкнуто. Все наши попытки связаться с Ершаковым и Ракутиным успеха не имеют, где и что делают, не знаем. Снаряды на исходе. Горючего нет». Хотя 10 октября командармам окруженных армий отправили важное радиосообщение: где они собираются пробиваться через боевые порядки врага? Предполагалось оказать пробивающимся частям помощь авиацией. Факты говорили сами за себя: германцы в ряде участков котла не выдерживают ударов окруженных советских армий. Окажи там своевременную поддержку – большая часть войск вырвалась из окружения с техникой и ранеными…
После войны генерал-лейтенант Лукин, которому в германском полевом госпитале ампутировали руку (по настоянию командующего группы «Центр» генерала-фельдмаршала фон Бока), свидетельствует: «Войска дрались до последнего солдата и до последнего патрона». Сам генерал, будучи раненым, без сознания, был схвачен в плен. Вернувшись после войны в СССР, он не был репрессирован. Компетентные органы НКВД-МГБ ограничились лишь стандартной «фильтрацией», которая показала его полную невиновность. Лукин был удостоен звания Герой Великой Отечественной войны и, как говорят в таких случаях, благополучно почил в 1970 году. В «бозе» или не в «бозе», сие не ведомо… 14 лет спустя германский историк Хоффман выпустил книгу «История власовской армии», где были приведены в качестве примера стенограммы бесед «стойкого советского человека» с офицерами Абвера, СД и партийными функционерами. Лукин еще до измены Власова предлагал «арийцам» создать на оккупированных территориях «свободное русское правительство», которое придерживалось бы германской ориентации. При этом изменник выступал от имени некой «антисталинской группы», которую, по его словам, представляли советские генералы, оставшиеся по ту сторону фронта. Услугами Лукина решили пренебречь – отправили в концлагерь, где он благополучно дожил до освобождения в 1945-ом… Интересно, что угодившие в плен летом 1941 года (в разгар битвы на границе) генералы Потапов и Понеделин скоренько предложили тевтонам совместную борьбу со «сталинской тиранией». Данное предложение о сотрудничестве было с германской точностью задокументировано. После войны, согласно этим проверенным данным, Понеделин был расстрелян – было за что…
С тыла и других фронтов на Московское направление спешили 11 стрелковых дивизий, 16 танковых бригад, более 40 артиллерийских полков. К середине октября столицу прикрывали части, насчитывающие 90 000 человек. С Дальнего Востока, останавливаясь лишь для смены паровозов, мчались сотни эшелонов. Оттуда на Москву перебрасывались кадровые войска: три стрелковые и две танковые дивизии.13 октября под Боровском советские танки Т-34 и КВ раздавили германские противотанковые батареи и пошли на запад. Положение спасли пикирующие бомбардировщики и тяжелая артиллерия вермахта.
Неустанно молился отец Зосима в те далекие тяжкие дни за победу «русского оружия». Да, видно Господь не сподобил русскому воинству одержать верх в этой битве. «Нечистая сила поразила твое окружение» - обратился он к Сталину через Власика. – Совсем близко враг к тебе подобрался, раб Божий, Иосиф. У сердца он, твоего. Присмотрись к тому, кто на вид смирен как овца, а внутри суть волк хищный. Только для виду овечью шкуру носит, дабы скрыть свои замыслы коварные. Кто-то власти над тобой и Россией всей в кругу твоем возжелал. Остерегайся таких и борись с такими до последнего издыхания…»
* * *
Из документа группы армий «Север» о действиях русских танков КВ:
«…Танк не имел повреждений, несмотря на то, что… получил 14 прямых попаданий. От них остались лишь вмятины на броне. Когда подвезли 88-мм орудие на расстояние 700 метров, танк спокойно выждал, пока оно будет поставлено на позицию, и уничтожил его. Попытки саперов подорвать танк оказались безуспешными. Заряды были недостаточными для громадных гусениц. Сначала группы русских солдат и гражданских лиц снабжали танк снарядами и припасами по ночам, затем все подходы к нему были перекрыты. Однако и это не заставило танкистов покинуть свою позицию. Наконец он стал жертвой хитрости. 50 немецких танков симулировали атаку со всех сторон, чтобы отвлечь внимание. Под прикрытием ее удалось выдвинуть и замаскировать 88-мм орудие с тыла танка. Из 12 прямых попаданий 3 прошили броню и уничтожили танк».
* * *
…Вильнер вовремя прижался к бурой шершавой стене. Мимо, по выщербленному асфальту, петляя меж засыпанными и размякшими от воды воронками, прополз автобус «Опель» с громкоговорителями. Следом на сниженной скорости ехали два мотоцикла с пулемётами. Седоки в мокрых прорезиненных плащах с прелинами, с надвинутыми стальными шлемами, в огромных дымчатых очках словно были из другого мира. Они были похожи на Уэлсовских марсиан в воображении Макса. Уллы-уллы…
- …Житель Шмоленгс! Слушайт приказ германский командований! Слюшайт и запоминайт! Предупреждений один: за укрытый партизан, еврей, коммунист, советски активист - наказаний через расстрел. Предупреждений два: за хранений оружие - наказаний через расстрел. Предупреждений три: всё населений есть пройти регистрация на биржа. Являться с паспорт. За неявка и отсутствия отметка -наказаний через принудительный работа. Предупреждений четыре: за нарушений светомаскировка -наказаний через принудительный работа. Последний предупреждений! С 8 час вечер до 6 час утро есть комендантский час. Всякий прогулка по город есть запрещать. Наказаний через расстрел. Ви должен виполняйт приказы германски коимандований…
После того, как моторы стихли, пальцы штандартенфюрера нащупали на мокрой кирпичной кладке лист фотобумаги. Он подсветил из-за пазухи карманным фонариком. Так и есть! Цветной плакат «ГИТЛЕР ОСВОБОДИТЕЛЬ!» Но лицо фюрера с чёлкой на лбу и проницательными круглыми глазами было чем-то заклеено. Листовка… «Подпольный обком ВКП (б). Товарищ Свирепый». Химическим карандашом был написан лозунг «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» Под ним, неизменное обращение «товарищи» и собственно текст. «Смерть немецко-фашистским оккупантам!» в окончании.
Он, пробираясь вдоль стены с жестяной вывеской «продукты», прошёл по краю рыночной площади с деревянными лотками и мокнущими под дождём лошадями запряжёнными в телеги. Вдали серело монолитное здание Успенского собора с куполам и звонницей. Над подъездом городской управы трепетало на ветру тяжёлое темно-вишнёвое полотнище со свастикой в белом круге. Под фронтоном у одной из колонн топтался сотрудник вспомогательной полиции в черной шинели и кепи с серыми меховыми отворотами. Он смолил цигаркой. Завидев фигуру Вильнера в коричневом дождевике с надвинутым на глаза капюшоном и кирзовыми сапогами, он лениво пробормотал:
- Комендантский час, еди его мать, по кому прописан! Щас дам свисток…
- Да пошёл ты…
Миновав опасное место (полицай, разинув рот, долго смотрел вслед), Вильнер прошёл вдоль вырубленных деревьев Октябрьского сквера. Чугунная ограда была спилена и отправлена на переплавку молодчиками из организации Тодта. Вспоминая речь из громкоговорящей машины, Вильнер нелепо усмехнулся. Хоть бы нашли кого-нибудь из старой русской интеллигенции в городской управе. И текст слишком угрожающий. «Предупреждение» следовало бы заменить на «предостережение» или, ещё лучше, на «пожелание».
Возле бывших статуй гипсовых девушек с веслами и прочими спортивными снарядами, у которых зачастую не было голов, рук и даже торсов, Вильнер нырнул за мокрую щетину кустов. Завывая перегретыми моторами, двигалась колонна вездеходов «Бюссинг», трофейных ВАЗ (А) и полугусеничный ЗИС-42 с пехотой под брезентом. Полугусеничные мотоциклы везли 37-мм Pak. Следом полз на резиновых шинах бронеавтомобиль Sd. Kfz. 223 с 20-мм пушкой и пулемётом в круглой башенке. Ясно… По приказу Винфреда-Штахова в близ лежащих деревнях начинается облава.
- На Муромской дорожке… первый сокол Ленин, второй сокол Сталин! – заорал кто-то на аллее. – Да пошли вы все к ё… матери, завоеватели хреновы! Кто с дрючком к вам… к нам того… придёт, значит, тот от того… от него… от дрючка, значит, того…
Вильнер, было распрямившийся, стремительно залёг в грязь. Тяжко топая, в стёганке и ушанке с болтающимися на ветру отворотами ковылял какой-то пожилой русский. Был он явно навеселе. Красно-бурое широкое лицо с воспалёнными глазами меж синюшным носом излучало излишнюю самоуверенность, граничащую с нахальством. Толстым пальцем он грозил кому-то в сумерках.
- Halt! Vile die schossen! Nixt com!
- Твою в обратную налево! Под дышло и вперёд… Гад! Глиста сушёная в компоте! Сыночка моего– кто мне вернёт!? Паскуды вы, паскуды…
- Zuruck! Verdammen chaise…
Как и следовало ожидать, щёлкнул выстрел из «Маузера». Под ногами у пьяного старика взметнулся фонтанчик мокрого гравия. По соседней дорожке топали подкованными подошвами трое патрульных. Вильнеру захотелось выпрямиться и… Но он не захватил жетон SD. Во вторых этого просто нельзя было делать – выпрямляться. Хотя… Начинаю не только мыслить, но и чувствовать по-русски, усмехнулся он.
По мощёным ещё до революции улочкам он благополучно добрался до явки.
…Он стоял на углу Чеховштрассе, 7 (названа так по инициативе капитана Винфреда-Штахова, жившего в России до 17-го.) Внизу, под склоном, поросшим репейчатым кустарником, смутно блестела уходящая вдаль полоска реки. Ветром создавались чешуйчатые волны. В полумиле, из-за уцелевших деревянных и кровельного листа крыш, до коих не добрались ещё руки молодчиков герра Тодта, начинался полуразрушенный смоленский кремль с мощными стенами и крепостными башнями. Раза два, разбрызгивая грязь, улицу проехал мотоцикл с тремя седоками из фельджандармерии. На второй заезд, завидев скупой свет в окне третьего этажа (Вильнер облегчённо вздохнул), один из седоков на ходу выпустил обойму из «Люгера». Стекло со звоном рассыпалось. «Цюндапп», совершив круг, остановился. В оконном проёме с осколками появилась старушечья физиономия в платочке. Затем вперёд выдвинулась икона в золотом окладе. Жандармы расхохотались. Мотоцикл шумно завёлся и снова тронулся. На пятом этаже кирпичного дома со старинным дымоходом и дворницкой, с уцелевшими воротами, наконец открылась форточка. Теперь можно было идти. Уф-ф-ф…
- Почему так долго не открывали форточку? - поинтересовался он, скидывая дождевик, с которого ручьями стекала вода. – Какие были обстоятельства?
- Обстоятельств не было, - улыбнулась агент на доверии «Берта». Она унесла дождевик в уборную, что была отделана старинным кафелем с малахитовыми и изумрудными изразцами. – Позволю себе заметить, герр штандартенфюрер, так в России не говорят. «Какие были обстоятельства?» Это провал…
- Да, провал… - усмехнулся Вильнер, проходя в гостиную комнату. – Всё же, что тому было причиной?
- Я услышала возню у соседей. Они в это время уже спят.
- Вот как? Что ж, русские агенты не столь наблюдательны, как вы. Вас, Аграфена Петровна, я считаю исключением из правил. Так говорят в России?
Смущённо запинаясь, Аграфена принялась рассказывать о новостях из жизни смоленского подполья. Она знала лишь одну явку и двух связников. За неделю до начала Смоленского сражения её вызвали в областное Управление НКВД. В дежурной части её встретил некто в гражданском. Обросший бородой, он выглядел как только что из лесу. Портретное описание она уже дала штурбаннфюреру Фоммелю. Имена или клички (…скорее всего, псевдонимы, усмехнулся Вильнер) тоже описала подробно в V-донесении.
- Я читал все ваши отчёты, - Вильнер провёл пальцем по щеке. – Они меня вполне устраивают. У вас острый ум! Я буду ходатайствовать в штаб оперативной группы «А» о повышении вас в ранг почётного агента. Это очень большое доверие, Аграфена Петровна!
- Благодарю вас, - смущённо поджалась женщина.
Ещё более смущённо она поведала о том, что ей рассказала свояченица. Прибывшая на днях в город с хлебом и салом из деревни, Ирина Погодина в разговоре в том о сём проговорилась, что у неё в сторожке гостят бойцы-окруженцы. Один из них, которого кличут старшим, то ли лётчик, то ли… Во всяком случае у него голубые петлицы с серебристыми пропеллерами. (При упоминании об этой подробности Макса чуть не вскинула на деревянном стульчике с гнутой спинкой незнакомая досель сила.) Все они с оружием. Думают пробиваться к своим. За линию фонта, то бишь…
- Вы так легко говорите об этом, - участливо кивнул Вильнер.
Муж Аграфены Петровны Рябцевой попал в «великую чистку». В партию вступил в 1918 году по рекомендации комиссара Железной дивизии, в которой прошёл всю гражданскую. По протекции товарища Зиновьева, за которым ясно вырисовывалась острая бородка и пенсне Троцкого-Бронштейна, с 20-х годов стал неудержимо расти по партийной линии. До убийства Кирова состоял исполнительным секретарём отдела кадров ленинградского обкома. Там развил бурную деятельность (по поручению того же Зиновьева с Каменевым) среди трудящихся, организуя сбор подписей против Сергея Мироновича. С его подачи месткомы на производствах и учреждениях подыскивали доверенных лиц, которые без устали распространяли о первом секретаре ВКП (б) пакостные слухи. Волочится за балеринами из Мариинки, пользует жён своих товарищей прямо в Смольном кабинете, близ комнаты товарища… ум… гм… Ленина… После того, как товарищ Киров пал, сражённый злодейской рукой коммуниста Николаева, коему так же нашёптывали, что «…Мироныч с твоей, сам знаешь, немного того», в «колыбель революции» пожаловал Сталин с Ягодой. Вместе с ними – целая туча проверяющих из различных ведомств. В том числе ГУГБ НКВД, наркомата партийного контроля (НПК), особого сектора ВКП (б). Началось такое… Главу НКВД Медведя из Ленинграда забросили аж на Колыму. Правда не в качестве заключённого, но смотрящего за оными в системе ГУЛАГ. Примерно также поступили с шушерой по-мельше в чекистских рядах и партийных органах.
Глядя в глаза Аграфены Петровны, Вильнер начинал сомневаться, что ему удастся перевербовать её. Сделать «герцогом» (агентом-негласником, не осознающим, что он работает на противоположную сторону). Русские называют это «использовать в тёмную». Пусть так. Аграфена Петровна представляла особый тип русской бабы. Ладно скроенная, с огромными серыми глазами, вьющейся гривой жемчужно-белых волос, которые были завязаны в тугой узел, немного вздёрнутым носом и пухлыми губами. Роста она была небольшого, зато формы женского тела, кои обозначились сквозь ситцевое платье в синий цветочек, были выше всяких похвал. (Вспомнив оставшуюся в Берлине Анну с детьми, Макс усилием воли прикусил губу.)
…Живший у них на ленинградской квартире инженер Грабе, работавший по обмену с группой специалистов из Гамбурга на заводе «Красный Треугольник», стал её любовником. Мужу давно было не до этого. Свою сногсшибательную жёнушку он принёс в жертву идеологическим потугам высланного «иудушки Троцкого». Завалив её в двуспальную кровать, Грабе (он же почётный агент Абвершталле-I ) выведал много интересного о внутрипартийных склоках города на Неве. Влюблённая дура поведала интересные подробности из жизни своего прежнего любовника, коим был начальник секретно-политического отдела НКВД Ленинграда Вебер. Это пришлось как нельзя кстати – тот вскоре дал согласие на сотрудничество с ведомством Канариса. В обмен на солидные перечисления в рублях Вебер, не скупясь, скрупулезно выдавал данные об оборонительных сооружениях Карельского УРа, а также военно-морской базе на острове Ханко.
Весёлую компанию подмели в 37-м. Муж Аграфены после битья в подвалах ленинградского НКВД сознался во вредительской деятельности и получил десять лет «без права». Аграфену, подозреваемую в работе на германскую разведку, потаскали по кабинетам серого дома на Литейном. Бить не били (в интимной связи с Грабе она созналась), но промучили на допросном конвейере без сна. На десятые сутки, потерявшая выдержку, она бросилась на следователя. Чуть не расцарапала его красное, круглое лицо ногтями. Конвой оторвал её. Лёжа на железной сетке в карцере, Аграфена считала себя покойницей. Но судьба улыбнулась ей. Надзиратель, принесший ломоть чёрного хлеба и кружку чая без сахара, шепнул на ухо: «Иди в отказ…». Новый следователь, вчерашний выпускник профтехучилища, что заменил изощрённого мучителя, принял её новые показания. Смущённо запинаясь, он заявил, что прежнего подмели как врага народа и… германского шпиона. «…Партия и ВЧК просят у вас прощения, товарищ Рябцева, за допущенные перегибы в ходе следственно-оперативных… того…» Вскоре ей оформили… явку с повинной.
До сентября 39-го Аграфена Петровна прожила в положении ссыльно-каторожной на спец поселении № 143. Выделывала шкурки от промысловых котиков. После советско-германского пакта её вовсе освободили. Получив справку о снятии судимости, она отбыла по месту прежней прописки – в Ленинград. Но в обкоме были сплошь новые товарищи. Ведомственная квартира была отчуждена и занята. Аграфена получила направление в смоленский обком делопроизводителем. Там её быстро «хомутал» смазливый юноша, сексот НКВД, из общего отдела. Во время одного из свиданий он как бы невзначай назвал фамилию Грабе. Этого оказалось достаточно, чтобы она поняла: за ней приглядывают. Причём из Германии. А 21 июня 1941 года смазливый сексот предупредил её: «Скоро всё изменится. Недолго осталось ждать. У тебя будет другой куратор – я отбываю на повышение, в Москву. Зовут его «Борода», хоть бороду и не носит. Но для встречи с тобой, может быть, отрастит».
- …Он будет с борода, - как бы невзначай заметил Вильнер. Почесав свой круглый с ямочкой подбородок, он обвёл взглядом вконец сдавшую женщину. – Русский борода! Я вижу вам это что-то напомнило? Смелее отвечайте!
- Да, да… - вздрогнули красивые, круглые плечи. На глазах у Аграфены появились биссеренки скупой влаги. Она сразу обмякла и постарела, утратив прежнюю привлекательность. – Я должна была догадаться, что вы знали о том, что я и Дима… словом…
- Не стоит смущений, - Вильнер дружески потрепал её по плечу, ощутив как под тканью пульсирует потайная жилка. Рука также не нашла лямки лифчика, что заставило его сосредоточиться ещё более. Улыбку он с лица не убрал, но сделал ещё шире. – О, это всё шалости! Шалости и проказы! Забудем эту деталь. Будьте как каждый разведчик… как есть… раскованнее и смелее. Не стоит запирать в себе свои естественные желания, - прибавил он по-германски, - если они, разумеется, на пользу дела Великой Германии и России. Вы понимаете меня, фрау «Берта»?
Она снова дёрнула плечами, опустив ещё ниже свою прелестную голову. Пальца сделали заметное движение: скользнув по кружевному воротнику, отстегнули пуговку прозрачного стекла.
- Хочу вас предостеречь, что если так будет дальше – мы вас будем убить как негодную, - по возможности сухо заметил штандартенфюрер. В подтверждении своих слов побарабанил по столу. – Вы меня понимаете? – он нанёс ей лёгкий шлепок по щеке. – Ещё раз – понимаете!?
Она медленно подняла полные руки. Выставив ладони, закрыла ими преклонённую голову.
- Прошу вас, не бейте меня. Пожалуйста…
- Вас кто-то есть бить? Отвечайте! Живо!
- Да… Но я боюсь. Это…
- Вам надо сейчас бояться меня. Только меня! Итак…
- Да… Это он… Тот, кому я передала… ну, это… по «Бороде»…
Вильнер, как сражённый в бок, едва не грохнулся вместе со стульчиком на пол. Так вот что! Про бороду он начал, находясь «в эфире». Используя метод подсознательной пальпации. Видя на стенке над платяным шкафом картину в деревянной рамочке, где были запечетлены два бородача: Маркс и Энгельс. Их, по его распоряжению, специально велено было держать на стене хозяйке и содержательнице «ящика».
- Теперь просто кивайте, - Вильнеру всё было и так понятно. Но он решил проверить. – Этот человек, то есть мой офицер, бить вас за то, что вы отказать ему доносить на меня? Хорошо, очень хорошо… Вторая причина, почему он поднять на вас рука – вы отказать ему… как есть… в сексуальный сожительств? Так есть? Ну, очень хорошо. Уберите немедленно руки от лица! Совсем хорошо, фрау! Ваш повышений в ранг почётный агент совсем близко. Уже не за горами, как говорят у вас…
Во время последнего оперативного контакта, по её словам, «этот человек» нанёс ей безо всякого повода удар по лицу. Из носа хлынула кровь… Затем Фоммель приставил ей к виску пистолет. Срывающимся от презрения голосом сказал: «Продажная сука! Если не будешь информировать меня о своих встречах с моим начальником – тебе конец! Нет, я тебя не убью. В городе появятся другие прокламации. Там будет кое-что о тебе и где тебя сыскать. Тебя подвесят за шею на фонарный столб…» Успокоившись, он дал ей платок. Затем оговорил Вильнера, назвав его…
- Очень хорошо, - Вильнер вручил свой платок плачущей женщине. – Есть выход из положений. Очень хороший выход. Вы меня понимайт? – так как Аграфена «понимайт» не совсем, он объяснил. – Вы должен сказать ваш связной о том, что видеть этот эсэсманн рядом… ну, скажем, собор. На площадь. Вы служить в управа секретарь? У вас окно выходить на площадь? Отлично! Затем вы видеть его только в гражданский одежда в управа. Каждый четверг. Ровно в 17-00. Он будет ходить в это время. Один раз в ваш кабинет. Другой раз у бургомистр.
- Он убьет меня, - плечи Аграфены мелко затряслись. Распухшие от слёз глаза дико блеснули.
- Я ему не позволю, - усмехнулся Вильнер. – Успокойтесь и слушайте далее. Я поручать вам один заданий. Особый важность! - он нарочно строил фразу так, чтобы Аграфена временами ощущала над ним скрытое превосходство. – Вы неплохо знаете по-германски. Это выше всяких похвал. Завтра вам и ещё кое-кому из городской управа будет дан пропуск на посещений офицерский казино. Вы сможете туда ходить каждый суббота на два часа. Это такой маленький поощрений! – усмехнулся он. – Слушайте и запоминайте, о чём будут говорить германские офицеры. Принимайте их ухаживания. Но осторожно. Вы не должны быть лёгкодоступной, - он, видя, как Аграфена подавила в себе смех, хлопнул ладонью по столу. – Обращать вниманий на седой офицер в роговых очках. У него на погон две золотых звёздочка. И сиреневый кант. Зовут полковник Ригель. Фотография я вам показать потом. Сперва определите его так - на глаз…
- Я сделаю всё, что вы скажите, - женщина растёрла лицо докрасна батистовым платком штандартенфюрера. – Только, у меня одна просьба будет. Если можно…
Вильнер открыл рот. Этого он никак не ожидал. Если бы эта бабёнка попросила «за Диму»… Но она была либо не совсем продажной, либо происшедшее так ударило по её хлипкой совести, что впору было задуматься о смертном одре. «…Если что-нибудь известно о Грише…»
- Повторите слово в слово ваш заданий, - оборвал он её, заметно нахмурившись.
Она как можно спокойнее проговорила всё, что он ей поручил.
- Теперь слушайт самое главное. В разговоре с этим полковник в казино назвать меня. Мой имя. Сказать, что мой помощник… вы понимайт, называя меня и мой званий в SS, хотеть вас вербовать. Чтобы вы доносить на германский офицер. Будто я есть поручить ему шпионить. Это очень важно!
После Аграфены Вильнеру более всего хотелось убраться к себе. В отдельную комнату коттеджа SS. Завалиться на складную аллюминевую кровать, до которой (как и до прочих цветных металлов в рейхе) не добрались ещё молодчики Тодта. Вытянуть ноги. Заломить руки за голову. До хруста в суставах… Но через минуту он спускался по трескучей деревянной лестнице. На свою беду наружу вылез домовой или квартальный (чёрт их разберёт!) староста. В накинутой на согбенные плечи шерстяной шали. Сморкаясь, он прошаркал разбитыми туфлями по вымытому полу. Намереваясь ополоснуть опухшее от сна лицо из круглого рукомойника в уборной (как и во многих других домах, здесь был общий санузел на два десятка квартир, а ванная или душевая отсутствовали вовсе). Завидев силуэт в капюшоне и надвинутой на глаза цигейковой шапке (Вильнер «упаковал» себя в грубошерстный свитер и стёганые брюки), верно дал петуха: «…А чё вы здесь это? Того или не того… это самое…» Мелькнула ладонь с выставленными лодочкой пальцами. Хок… Челюсть не проспавшегося старосты едва успела выдохнуть пойманный воздух. Японским приёмом «клевок цыплёнка» штандартенфюрер нанёс ему щёпотью пальцев удар в сонную артерию. Тот грузно, хватаясь за горло и сонно заводя глаза, осел. Большое костистое тело, царапая спиной извёстку со стены, поползло на дощатый пол. Скоро оклемается, супчик…
Вечером следующего дня к Вильнеру привели задержанного. Это был человек лет сорока с копной русо-седых волос. Он был связником партизанского отряда «Смерть оккупантам!», посланным из лесу чтобы закрепить контакт с городским подпольем. Благодаря своей агентуре (в том числе «Берте»), SD не стоило труда установить за ним слежку. После того, как «объект» посетил явку на Чеховштрассе, 7, он покружил по городу. Документы (советский паспорт, заверенный печатью полевой комендатуры) оказался в порядке. Не было лишь отметки о регистрации на бирже. Так, во всяком случае, свидетельствовал наряд полевой жандармерии, досматривающий сельских жителей на въезде в Смоленск. От связника не пахло гарью, что свидетельствовало бы о ночёвках в лесу. При себе он имел мешок с картошкой и салом, полпуда муки, которые собирался, по всей видимости, обменять на барахолке. Наружка ходила за ним по рынку на соборной площади. Там он пристроился на самом людном месте, подле паперти. Стал нарочито громко зазывать покупателей. Группе германских солдат из автомобильной части, задействованной для перевозок к линии фронта, предложил выгодный обмен: бутылку шнапса за полкило сала. Обмен вскоре состоялся. Солдат по звонку из энзацгруппе тотчас же тщательно обыскали и допросили. Но ничего выяснить не удалось.
Тогда для задержания был выдуман предлог. На рынок прибыли наряды SS. Они окружили торговые ряды плотным кольцом. Стали просеивать всех торгующих через «частое сито». Всех, кто вёл себя более или менее подозрительно, задерживали. Связник оказался в их числе, хотя документы у него не вызывали никаких подозрений.
…В главном полицайучастке у связника отобрали весь съестной скарб. Сунули пару раз по физиономии кулаком, а по рёбрам резиновой палкой, которую в SS называли «гумой». Его по началу допросил старший поисковой группы Amt V криминалассистант Крешер. Допрашивал нарочито мягко, цедя на ломаном русском сожаления, что «русски политцишен не есть так хорошо воспитан как германски зольдат». («Русски политцишен», вытянувшись во фрунт, стояли, подперев стенку. В их обязанности входило моргать глазами и иметь как можно более раскаянный вид.) Задержанный, по документам Якунов Алексей Дмитриевич, смущённо улыбался. Кажется, он ни о чём не жалел.
Так было расписано по сценарию. Однако…
Как только Вильнер изучил схему площади, он ахнул. Место было как раз напротив соборной паперти. Там, где связник, он же Якунов, «толкнул» (так говорят в России!) германским солдатам полкило свиного сала.
Он задумался. Связник был явно не в его компетенции. Из Советского центра он никаких распоряжений на этот счёт не получал. Но…
- …Чай, кофе, сигареты? – непринуждённо начал он допрос, скорее похожий на беседу.
- Лучше махорки, - усмехнулся связник. – Мы к ней привычные.
Вильнер кликнул одного из полицейских, что дежурили в коридоре. Они получали германские сигареты, но продолжали курить самосад. Сигареты Befehl и Uno сбывали на местном рынке по спекулятивной цене, обрывая уши тем, кто торговал в обход. Это несмотря на приказ герр фолькскоменданта, который предписывал придерживаться ценам, установленным ещё при Советах – до 22 июня 1941 года!
- Мне всегда импонировал русский человек, - продолжил штандартенфюрер. – Своей смышленостью и оптимизмом. Мы, германцы, прейдя на восток с освободительной миссией, несколько увлеклись. Некоторые из нас немного… как есть по русски… перегибать свой палка о русски спина. Я правильно говорить?
- Угум-м-м…- русский выпустил из волосатых ноздрей струйки синеватого дыма. Оглушительно закашлял. Его глаза вмиг остекленели и налились кровью. – Что есть то есть. Перегибать палку это вы мастера. Вот, скажем, в моей деревеньке. Что нам обещал ваш уполномоченный… рекс или рейхскомиссар, чёрт его дери? Говорит: мы вам всю землицу, что Советами в колхозы отчуждена, в собственность возвернём. Энто на словах. А на деле что? Как пахали за трудодни на общем поле, так и пашем. Теперича, правда, не на большевиков, а, извиняюсь, на вас.
- Это перегибы, - Вильнер усмехнулся. Подойдя ближе, одобрительно потрепал по плечу сидящего. – Некоторые наши сотрудники не вполне компетентны. Они слишком озабочены благополучием рейха. Поэтому мы рассчитываем на помощь таких, как вы. Естественно, помощь не бесплатную. Вы меня понимаете?
Связник оглушительно прокашлялся. Смущённо посмотрел на портреты классиков и рейхсфюрера SS, что украшали стены.
- НКВД меня завербовал в 34-ом… Это ничего будет?
- Ничего, ничего… - успокоил его Вильнер.
- Тогда можна. Вы, извиняюсь, кто здесь будете? По отчеству и званию?
- Называйте меня просто – Максим Эдуардович, - Вильнер, внутренне торжествуя, прошёлся по кабинету. Зазвонивший пронзительно полевой «Эриксон» он спешно отключил. – Думаю, так будет проще и вам, и мне. Ещё вопросы?
- Отписываться придётся?
- Разумеется, да. Как вы думали? Кстати, ваши прежние хозяева ещё здесь? – Вильнер внезапно остановился. Пронзил связника взглядом голубых глаз, которые на минуту затянула непроницаемая плёнка.
- Богом клянусь – все улепетнули! – размашисто перекрестился сидевший. Он вытаращил глаза. Лоб его под спутанной копной волос стал малиновым. – Вот вам крест! Разве что… - тут он сбивчиво стал говорить про Аграфену. Якобы до войны, будучи в областном Управлении НКВД, видел её в приёмной. Затем ему было поручено за ней проследить. Завязать интимное знакомство.
- С тех пор вы с ней виделись?
- Ну да…
- Что есть «ну да»?
Человек из лесу помялся.
- Я, извиняюсь… Максим Эдуардович, по женской части я мужик это… ходок… Люблю значит по бабам… Ну, вот сегодня и заглянул. Сами понимаете…
Вильнер вновь прошёлся. Зайдя к Якунову со спины (тот сжался и втянул голову), дружески похлопал по плечу.
- Вы думаете, что она есть работать на НКВД? Против Великий Германия?
- А что тут думать? Раз не сбежала, значит… Вам виднее, - Якунов, шумно высморкался. Вытер пальцы о полу ватника. - Только сажать её, мне думается, не стоит. Баба справная. Может я её того… тоже на Великую Германию работать заставлю?
Он говорил с огнём в глазах. Руки его чертили в воздухе соблазнительные контуры, в коих безошибочно узнавались круглые прелести Аграфены. Вильнер закусил губу. От омерзения к говорящему штандартенфюрер едва не потерялся. Вот прохвост…
- Я подумаю, - как можно суше сказал он. –Good! Zer Good.
Он нажал кнопку электрического вызова. В проёме двери тут же возникла фигура затянутого в корсет Фоммеля.
- Штурбаннфюрер! Возьмите с этого господина подписку по всей форме. Проведите нужное мероприятие. Зайдите ко мне и доложите…
- Ja volle!
После того, как Якунов стал «агентом на доверии» (V-mann), Фоммель завёл его в один неприметный закуток. Там, развалясь, сидело на деревянных обструганных добела скамьях трое чинов вспомогательной полиции. Стоял патефон с набором германских и русских грампластинок. По знаку эсэсмана полицаи затушили цигарки. До хруста в суставах размяли набрякшие кулаки. Затем, врубив патефон («У самовара я и моя Маша! Её глаза так много обещают…»), отволтузили Якунова по первое число. Фоммель, скрестив руки, молча наблюдал. Ему было приятно осознавать свою непричастность к тому, что делают «эти русские свиньи».
- Теперь вы есть идти! Мы вызвать вас! Com nach House! Shneller!
- Благодарствуйте и на этом, - русский завербованный, охая отправился восвояси. – Битте, дритте…
…Крыжов благополучно вышел из лесу. Пройдя потайными тропами в лесной чаще, он чувствовал себя почти в безопасности. Однако чувство смутной тревоги всё ещё не покинуло его. Так бывает, когда человек, зная, что о нём заботится его окружение, продолжает рассчитывать в основном на себя. Так бывает, когда то самое окружение когда-то предало его.
Он пересёк длинную лесополосу. За ней начинались места былых боёв. Здесь стрелковая дивизия под командованием генерала Романова летом сдерживала натиск танков Гудериана. Арьергардом прикрывала отход главных сил. Изрытое воронками, покрытое, наполненными водой траншеями с полу осыпавшимися брустверами поле. В наспех отрытых капонирах стояли наверняка сорокапятки или крупнокалиберные пулемёты. А вот здесь, в маленькой землянке был медсанбат. Вон, как ведёт к ней от передовой, извилисто петляя, ход сообщения. Чтобы ни осколки, ни пули не долетали… Разбитая, со сгоревшими осями полуторка подвозила к передку боеприпасы.
Заслышав голоса, мужской и детский, он моментально приник к сырой (со вчера лил дождь) земле. Но ничего опасного. Старик в поношенной телогрейке и его внучек. На нём была будёновка со споротой красной звездой.
- Здорово, дед! – Крыжов, окончательно осмелев, вышел к ним. – Вот, из окружения вышел. Надоела эта война хуже горькой редьки. Не подскажешь, где тут пристать?
- Здорово, соколик, - усмехнулся дед. У него была седая борода веников. Голову с остатками седых волос покрывал матерчатый картуз. – Издалёка топаешь?
- С под Орши, отец. Целая дивизия там в окружение попала. Сгинули все.
- А тебе повезло?
- Да! Бога надо благодарить, что так вышло. Землёй присыпало по самые уши. Ночью пришёл в себя – всюду трупы.
- А чего до новой власти не хочешь? У нас и староста теперь, заместо председателя. И полицейский. Всё чин чинаром. Как при старом режиме.
- Так к новой власти присмотреться надобно. Может она хуже прежней будет?
- Поглядим…
Новая власть пока что не явила свою звериную сущность. Когда германские войска оккупировали смоленскую область, бывший колхоз «Путь Октября», что назывался раньше деревней Покрова Богородицы, принял на постой сначала батальон лёгких танков. Затем – полк одной из пехотных дивизий. Немцы оказались не страшными. Кур и собак не стреляли, продукты не изымали. Если что было нужно, покупали за свои марки, которые назывались почему-то оккупационными. Жена Поликарпа сама вышла навстречу первому танку. На вытянутых руках её - свежеиспечённый хлеб с солонкой. Танк, более похожий на танкетку с пулемётом и коротенькой пушкой, встал как вкопанный. За ним – целая колонна. Германец, рыжий и здоровенный мужик с наушниками на пилотке, немедля спрыгнул на землю. Подойдя, испробовал её угощенье и сказал «гуд». Хорошо, значит, по германски. Похлопал Анисью по плечу.
Очень скоро Поликарп сдружился с ихним полковником, что встал постоем в его доме. А ещё через неделю из города прибыл уполномоченный из викомендатуры, которая отвечала за сельское хозяйство. Высокий и сухопарый немец, в полувоенной шинели, но без погон. На фуражке с высокой тульёй разместилась малюсенькая кокардочка. Вместе с представителем фельдкоменданта и сельскохозяйственного отдела управы он принялся агитировать селян, чтобы те работали на «германски империй». Мужики и бабы, разинув рты, слушали лающий голос немца. Тот, в меру жестикулируя, объяснил: после победоносного завершения войны с большевизмом земля будет передана в безраздельное частное владение каждому селянину, но пока… Для снабжения той же германской армии требуются большие посевы зерновых. Вообщем, «унд клиеб», «унд сал», «унд млеко», как говаривали сами немецкие солдаты. Оказалось (к вящему недовольству), что новая власть колхозы упразднять пока не собирается. Они её ведите ли устраивают. Так проще собирать с сельских дурней «продналог» для вермахта. Учитывая, что многие сыновья ушли в Красную армию, воевали на фронтах, последняя перспектива выглядела совсем оскорбительно.
Отменяются только прежние названия. Был колхоз «Путь Октября», теперь будет… Оставалась прежняя документация на прежних бланках с «шапками», прежние печати и штампы с СССР, ВКП (б) и тому подобным. В ходу оставались советские железные и бумажные деньги: с Лениным, полярным лётчиком и пограничником. Оккупационные германские марки тоже были в ходу. Но, как пояснил представитель фельдкоменданта, их курс пока составляет 300-400 марок за один советский рубль. Инфляция, одним словом.
Представитель фельдкоменданта, капитан с чудной фамилией Винфред-Штахов обратился к местным жителям на хорошем русском. Его короткая речь оказалась более понятлива и доходчива. «…Сталинская власть принесла русскому мужику только одни страдания! Коллективизация 30-х годов больно ударила по селу. Недоедание, а порой откровенный голод опустошил целые губернии бывшей российской империи. Вместе с тем сталинские комиссары и чекисты без пощады бросали в колымские лагеря и расстреливали всякого, кто им сопротивлялся. Возрождение исконных традиций русского общинного хозяйства, либо фермерский уклад, основанный на православной вере – вот миссия, которую принёс вам на своих штыках германский крестьянин и германский рабочий! «Люблю пшеничные колосья, люблю труд крестьян!» - так сказал фюрер германской нации Адольф Гитлер…» На стену бывшего сельсовета тут же повесили два плаката. Один изображал человека с чёлкой и усиками, который то ли хмурился, то ли смеялся. На этом плакате во всю ширину была надпись: «ГИТЛЕР ОСВОБОДИТЕЛЬ!» Второй плакат, тоже выполненный на фотобумаге, в ярких красках изображал русского мужика с окладистой, как у Поликарпа, бородой. В рубашке в горошек. С косой, что держал отставленной. Другой рукой он пожимал почему-то сразу за обе руки двух германских солдат. Те ему широко улыбались. «Земля – народу, фабрики - рабочим!» - значилось наверху, где неумелый художник прилепил изображения копров, заводских труб и элеваторов.
«…Коммунисты они что ли? – прошепелявил дед Матвей, что ходил опираясь на палочку. – И те землю да фабрики обещали задарма, а вышло что? Спросить что ли?» Несмотря на протесты своей старухи(«…сиди ты уже, сучок!»), он потянул чрез лес голов старую сморщенную ладонь. Уполномоченный викоменданта просто вытянулся в лице, когда перевели вопрос: «Так что, господа хорошие, советская власть не отменяется? Лозунги-то всё те же?» Будь поблизости господа из «гехайм», у старика могли быть неприятности. Сбиваясь и краснея, он как можно строже ответил: «Это не есть правда! Ви должен понимайт, что германский рейх должен победить это Сталин. Тогда мы будет менять вас печать, вас документ…» Из его слов и поведения просматривалась явная неспособность Гитлера-освободителя по нормальному утвердиться на этой земле. Если даже на замену штампов и паспортов у их денег нету.
В довершение ко всему из большегрузной машины на трёх осях, с вытянутым радиатором сгрузили сеялку из рейха. Агрегат был солидный. Его перекатили в поле, где предстояло сеять озимые. Германский солдат в пилотке принялся объяснять селянам его устройство. Показывал за какие рычаги надо дёргать, на какие педали давить, ибо все надписи были на германском. За плечом у него на широком брезентовом ремне висела самозарядная винтовка СВТ-40. Своих у них что ли нету? Это также не свидетельствовало в пользу «освободителей».
Было задано ещё с десяток умных и не очень вопросов с соответствующими на них ответами. По завершении импровизированного митинга селянам была предложена кандидатура имперского старосты. К удивлению это был Поликарп Свиридов. Чем-то приглянулся он новой власти, именуемой не иначе как Ordnung. Почесав затылки и посмотрев на баб, мужики почти единогласно проголосовали «за». Воздержался лишь дед Матвей. «Окромя Поликарпу людей что ль нету?» - недовольно прошамкал он. «…Да хто, оглашенный?» - «Да хуть бы я!»
После утверждения в должности, к Поликарпу подошёл капитан Винфред-Штахов. «Иван Карлович», - представился он. Протянул руку со снятой перчаткой. У него было хорошее русское произношение. Лицо с полуседыми, подстриженными усами поражало своей открытостью. Синие глаза излучали добро. «Я такой же русский как и вы, - предупредил вопрос этот «немец». – Жил до революции в России. Служил в русской императорской армии. С 1920 года обретаюсь в Германии. Так что, прошу любить и жаловать…» «Что ж, раз земляк, прошу вас до хаты,» - усмехнулся Поликарп. Это было то, что нужно.
* * *
Из разговора начальника Генштаба генерала армии Г.Жукова с командующим Северо-Западным фронтом генерал-полковником Ф. Кузнецовым от 26 июня 1941 года:
«Жуков: Давайте конкретнее об обстановке, рассуждений не нужно, нам не до этого. Где противник?.. вы, как командующий очень плохо справляетесь с руководством войсками фронта… не знаете, где соединения фронта и что они делают… имейте ввиду, передовые моточасти (противника) далеко оторвались от своей пехоты. Поэтому вам подвёртывается удобный случай уничтожать их с тыла ночными действиями. Дайте задачу частям на широкие ночные действия…»
Из разговора начальника генштаба генерала армии Г.Жукова с новым командующим Северо-Западного фронта генерал-лейтенантом Н.Ватутиным от 13 июля 1941 года:
«Жуков: Все ваши планы до сих пор в жизнь не проводились и оставались только фантазией, потому что эти планы до полков, рот, батальонов не доходили и никто это не контролировал…
Ватутин: Товарищ генерал армии, все указания ваши мне понятны… Сил не так много, как кажется…
Жуков: …части при плохих руководителях, ничего существенно не сделав, теряют не только личный состав, но и вооружение…»
Из шифрограммы начальника Генштаба генерала армии Г.Жукова командующему Юго-Западным фронтом генералу-полковнику М.Кирпоносу:
«…Товарищ Сталин особенно требует смелее бить корпуса противника с тыла, отрезая их пути питания. У нас такой случай подвернулся, и на этом деле можно крепко проучить заносчивого противника…»
* * *
- Обла-а-ава! Тикайте… - этот вопль нечеловеческой силы пронзил всю базарную площадь.
- Ой, мама родная! Так у меня ж сала до пуда и мешок картохи. Куды ж я всё это дену? Изверги проклятущие…
- Кто изверги? Новая власть! А ну стой, вражья душа. Стой кому говорят, лярва сталинская! Стрелить буду…
- Ой, сыночек! Богом молю – не стрели! И так всё отдам…
Крыжова от таких криков и речей совсем замутило. Вокруг неприметными, смазанными тенями (с серыми, похожими на лежалое тесто лицами, с потухшими глазами) метались человеческие фигуры в кожушках, довоенных пальто из драпа, демисезонных плащах, шляпах и платочках. Нос шибало запахами. Да какими! Прислонённая к паперти телега с запряжённой в хомут лошадью была покрыта сеном. Из-под копны выглядывали ноги без сапог, в размотанных грязных портянках. Доносился сивушный перегар. Но от ног «давило» сильней. Так, что чуткий, опытный нос чекиста (в прошлом полпредского резидента) вовсе перестал чувствовать. Хотя и гражданская за плечами – с её с сногсшибательными ароматами! Одна только поездка в 18-м через Сиваш. До сих пор жива в памяти. «…Не боись, Лицко, не боись! Я тебя не зарежкаю…»
Он складывал в отрез холста, с белыми кристалликами поваренной соли, слипшейся в свином жиру, увесистые шматья сала. Не спеша, как и подобает в сложившейся обстановке. Как это учили делать ещё в ЧК. За бегущим – бегут! И стреляют: не в воздух, поверх головы, но – на поражение. Так, что на асфальт или булыжную кладку текут студенистые мозги. А бегут, известное дело кто – персоналии с хлипкими нервами и гнилой совестью. Те, у кого в подсознании засело: «Евгений Онегин лишний человек». Не прошёл контроль. То бишь – естественный отбор по старику Дарвину. Не прошёл, обезьяна!
Тупорылые, раскрашенные в зеленовато-серую линию грузовики с брезентом, плотным кольцом стояли у площади. С обеих сторон от соборной ограды выкатили мотоциклы с колясками. В них устроились чины фельджандармерии с огромными бляхами на всю грудь. «Люлечники» крутили на станках пулемётные стволы в «дырявых» кожухах. Вдали, за серыми складскими бараками, один из которых был приспособлен Винфред-Штаховым под «Народный театр драмы и комедии им. А.П.Чехова», виднелись редкие цепочки вспомогательных полицейских в чёрных шинелях серыми отворотами. А по рядам, пружинистым чеканным бегом, ударяя нога в ногу, бежали люди в пятнистых куртках и касках. Со значком из белого щитка и чёрных косых молний. Некоторые держали на поводках рвущихся овчарок. Плоскими широкими штыками мечущихся со скарбом «нелюдей» сгоняли в отдельные группы. Заставляли бросать узлы, баулы и чемоданы в одну кучу. Подозрительных ставили на колени, с заложенными на затылок руками. Начиналась проверка…
- Ausweisen! Shneller!
- Ой, господа-товарищи! Собачку-то уберите – боюся, что покусает…
- Заткнись! Делай как сказано, сука старая! Выворачивай кармашки! Не то пасть порву!
- Das ist Geistliche! Entlassen!
- Господи! Пресвятые угодники! Царица-заступница, матушка! За бороду… ить! - не тяните! Духовный сан, всё ж таки… У меня и разрешение от комендатуры имеется.
- Ладно, разберёмся! Топай за ограду, святой отец. Я к тебе… гм… за святым причастием зайду. После облавы…
- Russiche Ei`nwohnerschaft! Schweigen! Ahtung! Aine Waffe und schnapps -ausliefern!
- Слышите, что вам говорят герр роттенфюрер! Оглохли? Сщас уши прочистят…
Крыжов так бы и продолжил (точно по легенде!) сворачивать свой узел с плоской бутылкой от шнапса, что обменял на пол кило сала у троих германцев. Да только мимо него пробухал сапожищами полицай. На ремне у служивого висела тёртая кирзовая кобура из-под нагана. В полу развороте тот замер. Затем круто развернувшись, ощерил молодое, красное от ярости лицо:
- Ты чё, сука!?! В ябло давно не получал! Сщас…
- Да я скоро уложусь, сыночек. Вот-вот, и к вам. Куды мне…
- Ябло закрой! Манатки бросай! Живо…
Крыжов помедлил. Развёл руками. Глаза полицейского потемнели. Мелькнул кулак с отбитыми в синьку костяшками. Ох-х-х… Небо с хлопьями чёрно-лиловых и серых туч окрасилось багровыми тонами. В бешеном аллюре (хотя без лошадей!) закружились позолоченные с синевой купола с лучеобразными крестами. Голова Крыжова тюкнулась о церковный забор.
Полицай снова навис. Замахал ручищами, точно это были грабли. Прибежали ещё двое с винтовками. Рывком вздёрнули его на ноги. У одного в руках Крыжов заметил узел. Сопрут, сволочи… Ладно! Радуйся, что бьют милосердно. Кстати, с чего бы это? Не бегу, не прекословлю. Странно… Или так – Контроль предупреждает? Похоже, что так.
Его за подмышки протащили к зелёному грузовику с номером WH 31-49. Им была советская полуторка. Запихнули (с борта потянули руки два жандарма в клеёнчатых плащах с бляхами) в кузов. Там сидели человек пять. Какой-то интеллигент в грязном, с отпечатками от подошв, плаще. Берет он судорожно мял в костлявых руках. Три женщины разных возрастов. Парнишка лет четырнадцати в вельветовой курточке с зелёными плюшевыми вставками, с будённовским остроконечным шлемом на непослушной вихрастой головке. Причём, к удивлению Крыжова, пятиконечная матерчатая звезда неопределённо-бурого цвета так и осталась неспорота. Не за это ли прихватили «сверхчеловеки» бедолагу? Остальные задержанные не так привлекли его внимание.
Машина (после того как жандарм с вязью на синевато-белых погонах, тюкнул о кабину) сорвалась с места. Проехала мимо управы. На деревьях сидели мальчишки – им такие сцены были в диковину. По площади шествовал высокий чин в очках, облачённый в кожаный плащ. В фуражке с мёртвой головой в кокарде. Ему только что передали кипу изъятых зелёных книжечек с серпом и молотом. Он старательно уложил их в зелёный непромокаемый конверт, украшенный чёрными молниями.
Их привезли в бывшее помещение райотдела милиции, где расположилось полицейское управление и школа полиции. Во дворе выгрузили тычками из кузова. Женщин и мужчин развели по разным камерам. Старого интеллигента, мнущего беретик, а также мальчишку в богатырском шлеме усадили с Крыжовым на длинную скамью. Она занимала половину дощатого коридора, выбеленного извёсткой. На входе стояло ведро с надписью «мусор» на двух языках. На стенах чёрными, выведенными по трафарету буквами, значилось на тех же языках: «НЕ КУРИТЬ!», «СОХРАНЯТЬ ТИШИНУ!», «СОБЛЮДАТЬ ПОРЯДОК!».
- Ordnung! – срывающимся голосом прошептал интеллигент. Его растрёпанные седые патлы покрывали уши. Желтоватая лысина блестела от бисеринок влаги. – Un Ordnung! Desche, Desche, uber Alles! Германия… ах, милая Германия!
- Чиво такое? – стоящего подле полицая чуть не хватили кондрашка. – Вы немец, что ль? Фольгс… фоль…
- Я не фольксдойтч! – помог ему старик. - Я природный русак. Русский человек! –костистый нос с пуками волос вскинулся меж седых бровей. От этого интеллигент, которого Крыжов автоматически, следуя оперативной интуиции, назвал «Доцент», стал похож на филина. – Молодой человек! Докатились – русский русского в морду тычет. Сапогом в спину…
- Но-но! –полицейский хамовато усмехнулся. – Нашёлся мне здесь, толстовец хренов! Сиди как сидел. Не то…
Из-за притолоки коридора, освещённого аккумуляторной лампочкой (во дворе на каплевидном грузовике-генераторе включили двигатель) возник силуэт. Высокий пухлощёкий SS-mann в длинном чёрном плаще-реглане. На высокой тулье – эмблема черепа и костей. В руках – чёрная кожаная папка на молнии. За ним строевым шагом следовал помоложе, в синевато-зелёной полевого образца накидке. В полевой фуражке с кокардой «мёртвая голова». Они, оживлённо переговариваясь, проследовали в отдалённый конец коридора, прикрытый дверью-решёткой. Её спешно открыл сидящий на часах полицай. Кракнул открываемый замок. Полицай, здоровенный усач с багровым носом, оставался стоять «по швам». Глаза его часто моргали.
- Однако, организация… - потянул было дядька в синеватом ватнике, что был с краю. Однако «дотянуть» не успел – резиновой палкой полицай огрел его по спине.
Всхлипнув, «ватник» засучил пятернёй волосы.
- Зенки раскрой! На стенке что – не разговаривать?!? Значит, базара нет…
- Да я так, что б разговор поддержать, - вякнул «ватник», которому тут же досталось снова…
В коридор вышел тот SS-mann, что был помоложе. Он был без плаща. На левом рукаве Крыжов, на напрягая зрения и не суетясь (Боже упаси!), рассмотрел узкий серебристо-чёрный шеврон: SD. Ага! Ими занимается не полиция безопасности – служба безопасности! Не четвёртое или пятое – внутреннее SD (Amt-III ) и внешняя разведка SD (Аmt-VI )! Ведомства группенфюрера SD Отто Олендорфа и бриганденфюрера SS Вальтера Шелленберга. Это уже интересно! Отшень интересно, как говорят сами арийцы. Не арийцы, конечно – так…
От его внимания не укрылось и то, что бит за разговор был только «Ватник». Человек, судя по всему, и при советской власти – недалёкий. Из тех, на ком – «воду возят», «запрягают» и «пашут». Жаль таких, не прошедших Контроль ему, Крыжову. Искренне жаль. Безо всякого злорадства.
Молодой чин из службы безопасности, поскрипывая сапогами, прошёлся. Провёл пальцем. Брезгливо поморщился – на решётке нашёл пыль… Затем, пригладив белёсые виски, сказал интеллигенту:
- Ваш фамилий? Отвечайт!
- Кому сказано, что отвечай! – полицай крутанул за ремешок дубинку.
Интеллигент подобающе прибрал седые лохмы. Воздел выцветшие глаза к подбородку высокого немца – там, где в серебряном шитье черных петлиц угадывались рунические молнии и кубики. И двигался над белоснежной полоской кадык.
- Оттенберг Александр Юрьевич, по рождению и крещению русский, - молвил он. Его сморщенные губы поджались. На лице появилась гримаса. – Что вас ещё интересует? Was ist loose, Mein Herr? Itch been Verhaftete? Arestishe kalt? Meine Schuld, Bitter?
Эсэсманн округлил свои белёсые, неопределённого рисунка глаза.
- Со мной так даже в НКВД не обращались, - усмехнулся Оттенберг. – А мне там гостить пришлось, милостивый государь. В 34-м году, при Генрихе Ягоде! Земля ему будет пухом – не будем дурно о покойнике… - так как немец в форме молчал, Александр Юрьевич продолжил: - Меня на улице - средь бела дня! Хватать под микитки – швырять в грузовик! Чтобы я, приват-доцент, заслуженный адвокат…
Крыжов попал в кабинет лишь последним. Перед ним завели мальчишку. Вышел он без конвоира и по прежнему в островерхой буденовке. Чудеса… Когда белёсый эсэсманн толкнул Павла в открытую дверь, взору Крыжова предстались портреты Адольфа Гитлера в коричневой форме СА, рейхсфюрера «всея» SS Генриха Гиммлера. Последний загадочно улыбался сквозь стёкла пенсне, каковые носят в Германии лишь учителя да врачи. Справа под несгораемым шкафом расположились портреты Антона Павловича Чехова и Фёдора Михайловича Достоевского. Оба русских классика с удивлением взирали на происходящее.
- Якьюнов Алэксэй Дмитриевитш? – после долго-мучительной паузы, не поднимая головы, произнёс остролицый субъект в штатском. У него был красно-золотой овальный значок. Он сидел справа от входа. – Вы есть быть задержан! Сесть за стул. Сидеть прям.
- Это можно, - Крыжов, смело усаживаясь, решил косить под всамделишного придурка-дезертира. – Это мы мигом.
Остролицый тем временем разложил на столе, стеленном розовой бумагой, зеленовато-серые матерчатые конверты. Из одного выложил зелёную книжицу с серпом и молотом. Но не Крыжовскую – Павел Алексеевич свою пометил. Ага, вот и моя – с надорванным уголком… Тем временем от его внимание не уходил другой немец. Пухлощёкий блондин с голубыми глазами, круглым подбородком. Он был в чёрном френче с нарукавной повязкой. Сидел под портретами обоих бонз.
- Криппо! – снова ожил остролицый, чем-то неуловимо напоминающий основателя SD Гейдриха. – Я есть криминалсекретарь Крешер. Иозеф Крешер! – он раскрыл чужой паспорт. Открыл папку с Sigrunen и аббревиатурой Amt-V (Sipo). Стал говорить как по написанному: - Год рождений? Профессий? Где есть жить до начала война…
Крыжов отвечал на монотонные вопросы односложно. Изображал на лице испуг и недоумение. Дважды интересовался судьбой своего узла.
- У вас не есть отметка о регистрации на биржа, - отмахнулся от «судьбы сала и картохи» чин полиции безопасности. – Паспорт есть отметка комендатур. Почему вы есть нарушайт приказ германский командований?
- Ой, господин хорошой…
- Я не есть господин хороший! Криминалсекретарь Крешер…
- Ага! Точно… Я забыл! Ей богу, честное-пречестное. Исправлюсь, - Крыжов в меру сил отрывался от седалища и вилял задом.
- Мы отшень надеется на это, - заметил герр Крешер. Он несколько сбавил тон. «Гавкал» теперь с сочувственным участием. – Вы может взять…
Рука Крыжова скользнула к чужой книжке серпастого и молоткастого. Замерла тут же. Словно почувствовав невидимую преграду. А эсэсманн в форме немедленно встрял с хитрым вопросиком:
- …Всего несколько вопросов, Алексей Дмитриевич. Вы никогда не думали о смерти?
Крыжов остался в прежнем положении, растягивая оперативную паузу. Надо отдать им должное – пасс с портретами классиков, а также вопросом о смерти продуман здорово. Почти в точку. Надо будет учесть.
- Не поняли? – видя его замешательство, пухлощёкий раскрыл ладони. Обе руки он выложил на стол. – Я поясню. Передо мной – весьма умный, скромный, обаятельный мужчина. Лет сорока. Не больше, как говорят у вас в России. Согласно его документам, родом из Смоленска. 1978 года рождения. Паспорт выдан районным отделением милиции НКВД 3 октября 1933 года. Очень хорошо. Торгуете на рынке. Проживаете?
- Так это… Покровские мы! Бывший колхоз Октябрьский.
- …в сельской местности. Госсбауэр, как говорят в рейхе? Деревня Покрова Богородицы Смоленской области. Почему не живёте в городе?
- Так это… голодно у вас. Вот герр староста и отпустил. Поторговать, значит.
- Служили в Красной армии? С начала войны?
- Так точно. Как же-с…
- Откуда тогда этот паспорт?
- Паспорт… Так я ж кады в село попал, совсем никакой был. Ни книжки красноармейской, ни бумажки. Большевики, они знаете как? Ничего по призыву не выдали. Так, безпачпортный и топал. Пока под Оршей меня не контузило. Божьей милостью… - Крыжов истово перекрестился. – Ну и вот. Притулился я к селу. А там герр староста и полицейский. Удружили, значит. За бутыль самогону паспорток мне сварганили. Ругать их будете? Не надо…
- Не будем, - усмехнулся эсэсманн. – В России так принято.
- …Много есть у вас житель по такой паспорт? – возник криппо.
- Много не много, но есть, - засуетился Крыжов.
- Сколько есть? Вы готов нам писать?
- Стучать предлагаете? Не выйдет. Мы с детства отцом да матушкой в вере строгой воспитаны. К доносительству…
- Нам не нужно есть стучать, - Крешер сделал несколько пометок в блокноте. Сунул карандашик в металлический футляр. – Мы знайт, что староста Свиридоф-ф-ф не есть выполняйт приказ имперский власть. Укрывать посторонний. Делайт ложный документ. Вы хотеть занять место имперский старост?
Вопрос прозвучал неожиданно. Крыжов на глазах совсем поглупел. На деле был как сложенная пружина. Ему, значащемуся по учётам «G», как неместному, хотя и родился по легенде в 70 верстах отсюда, предлагают занять место Сычёва? Если живёшь там, где жил и прописан до 22 июня – значит для имперской власти ты проходишь по учётам «А». То бишь, вне подозрений. Можешь получить разрешение на торговлю, промысел. Беспрепятственно, по разрешению фолькскоменданта, передвигаться по области. Даже выезжать за пределы, будя там имеются родственники. А так… Хорошо, этот минигейдрих не стал «пальпировать» насчёт родных и близких. Что-то не так…
- А как же господин Свиридов? Не можно так. Не по Божески это. Верно?.. – он слегка оборотился к пухлощёкому. Тот едва заметно кивнул. Тронул пальцем ухо. Ага, есть…
- Кто есть подтвердить ваш личность в Шмоленгс? – раздражённо бросил полицейский вопрос Крешер. – Мы должен знать – вы есть коренной житель или притворяться? Дурачить нас…Shmeker!
- Чиво-чиво? – Крыжов даже привстал.
- Шмекер есть по германски нечестный человек, - усмехнулся поверх головы герр Крешера пухлощёкий. Голубые его глаза заискрились. – Это не есть хорошо. Очень нехорошо.
- Тогда нет! – замахал руками чекист. – Не шмекер!
- Кто есть подтвердить!?!. – Крешер потеряв терпение, хлопнул плоской широкой ладонью. Из металлического подстаканника вылетел карандаш с тёркой.
- А, это? Это самое, они и могут…
Следуя легенде, Крыжов, намеренно долго сопя и почёсываясь, перечислил с десяток фамилий. В том числе сторожа из артели «Автомобилист», мастера-часовщика из «Гарантии», участкового уполномоченного, секретаря парторганизации, который якобы тянул его, верующего, из комсомола в кандидаты ВКП (б). Всячески убеждал порвать с религиозным мракобесием. Большинство названных им либо эвакуировались, либо были в действующей армии. Секретаря парторганизации убило накануне сдачи города – осколками авиабомбы. Сам Крыжов, то есть Якунов, по легенде, до войны работал курьером в газете «Смоленская Правда». Разносил письма, объявления. Затем поступил учеником наборщика в областную типографию. Герман Константинович «сварганил» легенду на совесть. Однако роль придурковатого для Крыжова явно не подходила.
- Also! – буркнул криминалассистант, записав последнюю фамилию. Он удовлетворённо кивнул: Всесюкин Гавриил Евгеньевич, сидел пять лет в сталинских лагерях. До революции – сын купца первой гильдии, присяжный поверенный. Недавно назначен бургомистром: - Кто вы знайт из агентур огэпэу?
- В смысле? НКВД что ль?
- Отвечайт!
- Да как мне их знать, господин… извиняюсь, крив… Они ж при Советах явно не ходили!
- Откуда вы знать?
- Опять двадцать пять. И рыбе зонтик. У нас за такие разговоры – знаете? По головке того… Могли и пятерик навесить по 58-й. Антисоветские разговоры…
- У нас тоже, - кивнул пухлощёкий.
Крешер метнул на него недовольный взгляд. Затем почесал залысый лоб.
- Советски активист? Комсомол? Член партий?.. – эти вопросы посыпались как из рога изобилия.
Крыжов, изобразив глупое недоумение, ещё раз озвучил фамилию, имя и отчество погибшего при эвакуации наборного цеха секретаря парорганизации. Насчёт первых двух, представляющих угрозу третьему рейху, он заявил:
- …так у нас везде были активисты! И комсомольцы! Я тоже был в ВЛКСМ. Среднюю школу как-то надо было заканчивать? Без неё…
- Schweigen!
Криминалассистант произнёс длинную, малопонятную немецкую фразу. Откинувшись на спинке, просидел в таком положении с минуту. Затем порывисто встал. Уложил в папку матерчатые конверты. Собрался было уходить…
- Паспорток-то верните! Зачем чужой-то…
После этого Крешер, беззастенчиво ругаясь, вымелся наружу. Крыжов сунул свою книжицу во внутренний карман ватника. Поскрёб щетину. А пухлощёкий немедленно встал. Оказался посредине. На его рукаве, как и следовало ожидать, был шеврон SD. Повыше локтя другой – ввиде узкой серебристой нашивки углом вниз. Ясно… Склока службы безопасности и полиции безопасности. Гестапо подсиживает разведку. Которая в RSHA не обладает властными функциями. Только представительскими. Не может задержать, тем более «заарестовать» без санкции «папы Мюллера».
- Чай, кофе, папиросы… - предложил этот немец. Крыжову тут же стало всё ясно…
* * *
Из рапорта майора Коссарта, командира бомбардировочной эскадрильи:
«…в 60 вылетах до 9 сентября 1941 г. наше подразделение встречалось с советскими истребителями всего 10 раз».
Из рапорта подполковника Х. Райзена, командира бомбардировочной авиагруппы II/ KG-30:
«…из 20 самолётов, потерянных моей группой в 1941 г., только три или четыре аварии не имели объяснения, и это единственные потери, которые можно отнести на действия советских истребителей… я сам несколько раз чуть ли не сталкивался с русскими истребителями, пролетая через их строй, а они даже не открывали огня».
Из рапорта майора Й. Йодике, командира бомбардировочной эскадрильи:
«…до осени 1941 г. мы или не сталкивались с советскими истребителями, или те просто не атаковали нас».
* * *
- …Ты почему не вводишь войска своего резервного, Семён Михайлович? – поинтересовался Жуков. Он скинул кожаное пальто. Посвёркивая золотыми звёздами в петлицах и шевронах, взялся за самовар – тот был ещё горяч: – Товарищ маршал! Товарищ Будённый! – он громко откашлялся, вызывая на себя внимание.
- Где мой штаб? – не видя перед собой, спросил тот сквозь знаменитые усы.
- Тут рядом. У полустанка Обнинского, - немного подумав, Жуков проговорил: - В 105 километрах от Москвы.
Будённый продолжал молчать. Сидел как изваяние.
- Какое положение на фронте? - вымолвил он в прежней тональности.
К груди подступала жуть. Хотелось выматериться, но Жуков смолчал.
- Сплошной линии фронта нет. Только это я знаю.
- …Стрелять их некому! – Семён Михайлович изобразил гнев. Усы зашевелились, как разбуженные змеи. – Как в гражданскую…
- Стрелять! – усмехнулся Жуков, наливая себе и маршалу чай в высокие стаканы в медных подстаканниках. Он сдвинул ворох личных бланков «Маршал СССР С.М. Будённый» с гербом. – В 37-м сколько стреляли, а толку! Всех не перестреляешь. Вот сейчас в твоём штабе был. Всякого , кто там есть, расстрелять можно. Прямо ни сходя с места. А кто выполнять приказы будет? – в Жукове проснулся драгунский унтер-офицер. Именно в таком звании он уходил на империалистическую. – Не всякого дурака стрелять нужно.
- Трудно возразить, - помялся Будённый. - Проезжал через Медынь. Кроме трёх милиционеров никого там нет. Местная власть, партийная и советская, оттуда ушла. 24-я и 32-я армии разбиты. Вчера я сам чуть не угодил в плен. Занесла меня нелёгкая на шоссе между Юхновом и Вязьмой. Думал оно наше, а там колоннами немцы прут. Играют в свои гармошки обоссаные, песни горланят! «Рус, рус!» Ком, значит, в плен! Ну, шофёр, известно дело, дал газ. Вынес, слава Богу, - никого не стесняясь, он перекрестил грудь со звёздами героя, и золотыми листьями на петлицах с громадными звёздами.
- В чьих руках Юхнов?
- Не знаю, - потупился Будённый. – Там держали оборону два полка народного ополчения из 33-й армии. Думаю, что город уже взяли немцы.
- Товарищ маршал, - Жуков отхлебнул чай. Отставил стакан. Подобрал локти. – Я уполномочен Ставкой и Верховным главнокомандующим задать вам вопрос и потребовать объяснения по всей форме. Где войска Резервного фронта, которыми вы командуете? Где 200 танков? Почему вы не бросаете их в бой, чтобы заткнуть прорыв?
- На этот вопрос я не уполномочен объясняться ни с кем. Даже с тобой, Георгий Константинович, - Будённый по прежнему не смотрел в его сторону. – Войск больше нет. Я их отослал. Туда…
- Куда? – у Жукова похолодели кончики пальцев.
Будённый уклончиво махнул чёрной, курчавой головой на юг.
- Этот вопрос я также не вправе с вами обсуждать. Только с товарищем Сталиным. Лично, - выдохнул он. – Можешь считать, что я выполнял указание директивных органов. Так оно лучше будет.
* * *
После того, как его отволтузили со знанием дела полицаи, Крыжов, матерясь, поплёлся на выход. Для него стало совершенно ясно в чём заключались причины «пробуксовки» подпольной работы. Явно что канал связи под контролем. Сидящий на связи между городским подпольем и партизанскими отрядами (их было три в области, поддерживающими связь с Центром) человек либо провокатор, либо его используют в тёмную. Это ещё страшней: благими намерениями устлана дорога в ад. Возможно его, Крыжова, пасут ещё по выходе из деревни. Обосновался он в бывшем колхозе им. Октябрьской коммуны неплохо. Дед Поликарп Свиридов, он же имперский староста, был человек партизан. До войны – служил доверенным лицом в системе народного контроля. Состоявший при нём сельским полицаем Спиридонов был человек ни так, ни сяк, но безвредный. Близкий родственник до революции состоял унтером при тюремной ведомстве, за что «Спиридона» не раз тягали в ОГПУ-НКВД. Пришлось ему от родственника (мотавшему к тому времени срок на постройке Волжско-Донского канала) отказаться. В полицаи пошёл по уговору Свиридыча: «…там паёк дают и ещё кой-чего». Кой-чего…
Паспорт сделали быстро. Легенда о «серпастом и молоткастом» была придумана с целью убедить криппо и гестапо (насчёт службы безопасности не смели и думать!), что у старосты или полицая есть связи с уголовным миром. Фундамент этой легенды разрабатывался за год до войны, когда стало известно, что Абвер и СД запускают щупальца в мир «братков». Что им в этом незримо способствуют остатки недовыбитых троцкистов, окопавшихся на партийной и советской работе. И в окружении Хозяина. В этом у Крыжова почти не было сомнения. Ведь если на связи в городе сидит агент-негласник той стороны, то… Чтобы такого внедрить, сохранить и задействовать в сложной оперативной комбинации нужно иметь нешуточное прикрытие. Как минимум на уровне Лубянского наркомата и партийного начальства. Скорее, не столько областного, сколько…
Он остановился: изображая, что ищет что-то в грязи, сошёл в лужу. В ветровом стекле немецкого приземистого вездехода с камерой на остром радиаторе, мелькнула островерхая буденовка. Хвост? Мальчишка-топтун? Ага… Он вспомнил, как тот вышел из дверей с паспортом. А интеллигента-Оттенберга куда-то увёл полицейский. Странно… Второго, как немца по крови, обязаны были моментально выпустить. Наводят тень на плетень? Похоже, что так.
- Дядь? А дядь, закурить есть?
Это говорил шкет, одетый в не по росту подогнанный пиджачок. На ногах были ботинки с обмотками. Шею в цыпках обматывал рваный шарф.
- Чего тебе, мальчик?
- Дядь, а дядь – закурить есть? – в прежней тональности повторил шкет.
Его нагловатый взор где-то блуждал. На губах, измазанных в шоколаде или грязи, играла томная улыбка. Обычно так ставят себя шестёрки, что «ошиваются» при блатных. В камерах, вагонзаках и автозаках. В лагерях и пересылках. Они имеют исключительное право требовать «калым» или «магарыч». За воздух или место – плати, фраерская душа! Не то – перо в бок или гвоздь в ушную раковину. Это самое быстрое из всех несчастий. «Опускания» до параши и ниже…
- Дядя завязал, - бросил ему Крыжов. – Под самую завязку. Не при делах.
- Где на зоне чалился?
- Говорить с пернатым буду в присутствии взрослых, - Крыжов отлично усвоил, что в компетенции шестёрки, а что за ней. – Вопросы, паря?
- Ладно, не прокурор, - виновато шмыгнул «паря». – Меня Минькой кличут. Я здеся при делах. При Васе Тёмном.
- Не слышал, - качнул головой Крыжов. – Я здесь вообще так… прохожу да забуду
- Если что понадобиться, спроси здесь обо мне, - почесал нос якобы Минька. – Ну, я почапал. Бывай, братан!
Они распрощались как друзья. Спиной Крыжов ощущал, как за ними кто-то наблюдает. Наши? Бис его знает, подумал он. Ему вспомнился дед Ерофей. Минька «почапал» своими гавнодавами по жирной, разъезженной сельскими подводами и германскими машинами улочке. Она носила горделивое название «Адольфгитлерштрассе, 17». Об этом свидетельствовала деревянная, окрашенная в белое дощечка с надписью на русском и хохдойтч. Проехавший мимо мотоцикл с водителем в плаще и бляхой фельдкурьера, едва не окатил его по уши. Минька показал немцу (в спину, конечно) локоть. Затем присел. Выставил задницу. Похлопал по ней ладонями. Фу, как некультурно…
Подмигнув ему, Крыжов пустился в путь. Ему как прописанному в Смоленске намекнули на «отсутствия отметка на биржа». Та располагалась на Адольфгитлерштрассе, 1. Прямо напротив управы и комендатуры. Опаньки! А в управе числится на службе наша связная по городу – Аграфена.
…Минька осторожно зашёл влево. Не оглядываясь, втиснулся за посеревший от времени островерхий заборчик. Дальше тянулась улица, по которой до революции располагались купеческие лабазы Всесюкиных. Тот, что нынче попал в бургомистры, точно попал. Говорил ему мой хозяин, не лезть поперёк батьки – всё ж полез, с мрачным удовольствием подумал «Минька». Но это было не его имя. Возле длинной очереди, что выходила на улочку (в помещении бывшего мучного склада, что примостился возле обгоревших бараков, оккупанты раздавали крупу и сахар), остановилась со скрипом длинная, низкой посадки машина. На номерной табличке отчётливо были прописаны две короткие молнии, но она была замазана грязью. Аппетитно чавкнув, открылась дверка. Стоявшие за раздачей женщины увидели, как рука в перчатке и кожаном обшлаге поманила оборвыша. Тот послушно подошёл. Глупо улыбаясь, протянул руку. Тут же оказался втянут. Хлоп!
Красивая, точно в кинолентах, машина с пришторенными окнами, с тремя лучами посредине хромированного круга на радиаторе сорвалась с места. Вскинув тучу брызг и грязи, умчалась в сторону соборной площади.
- Был мальчик и нет, - сказала молодка в платочке и кирзовых сапогах, что выглядывали из-под обрезанной шинели. – Такие сейчас времена, бабоньки.
- Может отпустят? Покатают, шоколадом накормят…
- Гляди – как бы нас с тобой так не покатали!
- Бабы! Читали новый приказ фельдкоменданта? Всем женщинам до тридцати надлежит явиться на повторную регистрацию! Требуют при себе две смены чистого нижнего белья. Причёсанными, умытыми и всё такое. В нарядном платье. Говорят по секрету, что ихним солдатам будем прислуживать.
- Вот так! Сразу и солдатам. А может кого и на офицеров бросят? Я бы согласилась.
- А, тебя сразу видать. Нет, что б посопротивляться. Со всеми пойдёшь…
В салоне «Мерседеса» сидели Крешер, чин из секретной государственной полиции в дорогом пальто, а также регирунсрат жандармерии, что соответствовало званию капитана полиции и армии. Машину плавно качало на рессорах. Она выделывала круги по соборной площади. Затем остановилась и замерла на задах Народного театра.
Салон, обшитый зеленоватым плюшем, был отделён от кабины опускающейся перегородкой. Все трое слушали агента наружного наблюдения. По легенде он назвался Михаилом, «что есть по русски Минька». В документах Amt V и Amt IV он проходил как оперативный агент группы В-3. Биография его была проста. Отец , офицер Красной армии, был расстрелян по приговору «тройки» (внесудебного заседания) в 34-м по обвинению в организации покушения на товарища Сталина. Мать сошла с ума и повесилась. Сам подросток по решению нарсуда был определён в детдом. Оттуда совершил пять побегов. За кражу съестного угодил в колонию. В начале войны в арестантский вагон, где эвакуировались малолетки-урки, попала бомба. Всех поубивало. Он остался жить. После оккупации полевая жандармерия провела облавы. Всех беспризорных подростков доставили в фильтрационный пункт. Там, после знакомства с Крешером, что накормил подростка колбасой с сыром, угостил шоколадом, тот дал согласие на сотрудничество с Sipo.
- …Покумекал по нашему, - уверенно сказал «Минька». – Зону знает. Чалился с блатарями. Но так… На кон ставить нужно!
- Что есть… А? – Крешер, усмехнувшись, ущипнул себя за нос. – Кон есть по русски… Au`flauf! Das ist Gaunersprache?
- Ja volle! – подросток неплохо изучил немецкий до ареста отца. – Именно, что воровской. Встречу надобно с ним провести. Чтобы раскрыть, где чалился и с кем. В смысле, петух- не петух…
Чин из гестапо смущённо улыбнулся. На нём была дорогая фетровая шляпа, жемчужно-серое кашне. Он изучил язык русских воров, так как прожил в СССР год, будучи работником представительства «Люфт Ганзе». Капитан жандармерии залез за борт салато-зелёной шинели с синими отворотами. Вынул небольшую книжицу с грифом: Geheime! Allein fur Dienstrags polizei und gendarmerie!
- Он знать твой Васья Тьёмный?
- Может да, может нет… Смотреть надо. Но что-то он знает. Но молчит. Дело у него здесь. Следить надо дальше. Он и проявится.
Сотрудники полиции безопасности переглянулись.
- Ти молодец! – рука в перчатке похлопала «Миньку» по плечу. - Германский империя быть благодарен тебя. Можно идти! Продолжать…
Когда подросток вымелся, Крешер состроил на узком лице довольную мину:
- Я говорил, господа, что этот выродок из деревни пытается нас надуть! Он явно по линии нашего департамента. Уголовников я вижу издалека.
- Герр криминалассистант! – возвысил голос гестаповец. – Уголовный мир России и в нашей юрисдикции. Последнее указания группенфюрера Мюллера…
- Бросьте! – жандарм сунул за отворот шинели книжечку. – Нам нечего делить. Наша задача – перехватить его из лап SD. Похоже они крепко вцепились в него. Этот Вильнер…
При упоминании Вильнера, что был их непосредственным шефом и главой резидентуры службы безопасности, у обоих заходили желваки. Беседа немедленно прервалась, как будто не начиналась.
- Надо что-то предпринять, - отдышавшись, завёлся по новой Крешер. – Отвлекающий ход. «Эстета» следует приманить чем-то в его вкусе. Женщиной, например.
- Сразу виден ваш уровень! – хмыкнул гестаповец. – Я навёл справки о вашем… нашем шефе. Служба в криминал-бюро при Мюнхенском директорате. Он знаком с «папой». Да, господа! «Папаша» и он – неплохо поддерживали друг-друга! Когда вместе избивали демонстрации социалистов. Когда громили их ячейки…
- Довольно! – засуетился Крешер. – Будем вести объект… гм… объект «Фауст-Т». Отслеживать его контакты. Я займусь уголовными подставами. Можно попытаться забросить нашу удочку. «Жакет Эльзы»!
Чины «папы Мюллера» и Артура Нёбе, которому не присвоили в криппо кличку, снова переглянулись.
- Это мысль! – гестаповец потёр ладони. – Сделаем так: пусть этот русский поверит, что мир воров, существующий в рейхе, желает войти в долю с русскими блатными. У них это называется, войти в общак!
- Вопрос заключается в его воровском ранге, - нахмурил палевые брови жандарм. – Необходимо точно знать, кто перед нами. Мелкая фишка или король! Иначе мы будем выглядеть посмешищем в глазах всего директората.
- Не будем, Эйнгель! Кстати, вам через полчаса заступать на дежурство по казино! Не опоздайте!
- Унтерштурмфюрер! У меня прекрасная память. Уже иду.
* * *
Из директива Ставки от 4 июля 1941 года за подписью Г.К. Жукова:
«Ставка приказала:
1. Вылет на бомбометание объектов и войск большими группами категорически запретить.
2. Впредь вылеты для бомбометания по одной цели одновременно производить не более звена, в крайнем случае, эскадрильи…»
Из донесения заместителя начальника 3-го Управления НКО СССР Ф.Я. Тутушкина от 8 июля 1941 года:
«…перебазировка на другие аэродромы проходила неорганизованно, каждый командир дивизии действовал самостоятельно, без указаний ВВС округа, посадку совершали кому где вздумается, в результате чего на некоторых аэродромах скапливалось по 150 машин…
…Маскировке аэродромов до сих пор не уделяется внимание. Приказ НКО по этому вопросу не выполняется…
…Экипажи, оставшиеся без материальной части, бездельничали и только сейчас направляются за матчастью, которая поступает крайне медленно…»
* * *
…Когда Аня, изрядно запыхавшись, приблизилась к подъезду дома, всё уже кончилось. Колонна лёгких пулемётных танков снова пришла в движение. Солдаты из артиллерийского обоза оттащили убитых лошадей, обломки передков и зарядного ящика, в котором, по счастью, не оказалось снарядов. Тяжёлую пушку на стальных фигурных колёсах двигал в сторону целый взвод.
Перебежав дорогу перед маленьким танком с тонкой пушкой и пулемётом, она отметила про себя букву G на броне, а также маленькую бочку на колёсиках. Она волочилась за танком на специальном прицепе. Офицер в башне, казалось, нарочно велел притормозить, пропуская девушку.
Дверь в коммуналку была распахнута. Но на пороге стоял длинный, как жердь, сверхчеловек в стальном шлеме. Он пытался её не пустить. Ане пришлось назвать Котца и намекнуть на своё знакомство с бароном. Проблема тут же была улажена. Проскочив в свою комнату и запершись на ключ, она долгое время стояла, прислонившись к двери. Тяжёлое, прерывистое дыхание сотрясало девичью грудь. Силой воли она постаралась его унять. Ты спокойна, ты очень спокойна, расслабляла она себя по методу аутотренинга, что входил в её подготовку, как сотрудника НКВД, ещё в Краснодаре. Из кухни доносилось жеребячье ржание и грохот оцинкованной посуды: немцы (они же фашисты) жрали из своих плоских котелков. Оголодались, поди, сволочи…
В дверь кто-то слабо постучал. Аня, помедлив, отворила. На пороге стоял испуганный Трофим Денисович.
- Зовут, - исчерпывающе сказал он. – Туда надо! К ним на кухню.
- Обойдутся, - мрачно изрекла она. – Меня другие звали.
- Как знаешь, - с сомнением протянул дворник. Почесал жирную шею. – Мне-то что…
Он собрался было уходить, как столкнулся с великаном Хауссером.
- Ви есть ходить к нам! – радушно заявил тот. – Надо ходить! Германски зольдат есть приглащать вас, фройлен! Коротать с нами ночка! Мы освободить вас от большевик!
При этом он похлопал дворника по спине У бедняги началась икота.
- Очень нужно! Вот скажу барону…
- Ja! Naturlih! Bitte beshtehen…
Выставив вперёд руки, обершутцер убрался восвояси. Перед глазами у него вставала одна картина. Расстрел одного «комиссарен-эрланц» и двух задержанных с ним в лесу бойцов. Это было под Лидой, в Западной Белоруссии. Их полк получил короткую передышку возле фольварка с мельницей и водяным колесом. Взводный лейтенант Фиельд получил такой приказ. Это было странно, так как во 2-й панцерной группе царили другие порядки. Наряд полевой жандармерии привёз на грузовике несчастных. Сам отошёл в сторону по приказу офицера, предоставив солдатам вермахта вершить чёрное дело. Русским же бросили четыре лопаты – ройте себе могилы! Фиельд снял мундир, закатал рукава сорочки. Поплевав на ладони, сам взялся за черенок. Его примеру хотели последовать другие, но были остановлены. После того, как яма была вырыта, Фиельд велел денщику принести три стопки с араманьяком на подносике, которые хранились в полевых судках. Предложил русским испить. Затем каждому из них пожал руки. Прыгнул из ямы. Дальнейшее Хауссер помнил смутно. Фельдфебель выкрикнул новобранцев. Те вручили ему винтовки (надо было заложить, по уставу, холостые заряды на четыре боевых), но было приказано стрелять без церемоний. Хауссер тогда рассвирепел. Он было оттолкнул молодого, но грозный взгляд Spaiss вернул его на место. Клацнули затворы, грянули команды. Залп… Трое русских солдат лежали неподвижно, уткнувшись в свежую землю. На их бязевых рубашках расплывались кровавые пятна. Человек, не пожелавший снять гимнастёрку с красными звёздами в шевронах, стонал и корчился. Фельдфебель Нюц вынул из кобуры «Люгер». Спрыгнул в яму. Раздался сухой щелчок. Он как молния пронзил грудь Хауссера. «….Мы идём по этой земле как победители, но нам не достаёт милосердия к побеждённым,» - написал он в письме к матери. Жена развелась с ним за год до восточной компании. Его сына она забрала к себе, так как была членом нацисткой партии. А Хауссер не был. Это и послужило причиной развода.
Захлопнув дверь, Аня сняла плисовую жакетку. Повязала бант. Платье из шёлка с оборками одевать не стала. Осталась в сатиновом, с отложенным воротничком, что лишь подчёркивало статность фигуры. Зато надела туфли на высоком каблуке. Пудрясь, она в который раз критическим взором окинула стены «ящика». Конспиративной эта квартира была давно. Местные чекисты использовали её для своих встреч с секретными сотрудниками. Стены были оклеены желтовато-коричневыми обоями в розовый цветочек, изготовленными в Харькове. Стоял шифоньер, ваза с геранью, висели портреты Маяковского и Сталина. Плакат «Резервы ОСОВИАХИМ!» был увешан фотографиями членов семьи. Несколько почётных грамот «заслуженному преподавателю средней школы». По легенде, здесь проживала семья педагога Смирнова, что был учителем начальных классов в школе Железнодорожного района. У него была старшая дочь, роль которой было поручено сыграть Ане. Тем более, что по легенде она давно училась в Ленинградском университете. Для этого понадобились соответствующие документы, которые быстро изготовили ещё в Краснодаре.
Она вышла в коридор. Жена дворника подметала пол. Старая, ощипанная метла то и дело теряла прутья из вязанки. Аня с гордо вознесённой головой проследовала мимо. Вслед она услышала шепот: «Ну, погоди, сучка! Скоро тебе будет…»
- О, фройлен Анна! – дверь открыл сам барон. Он щёлкнул каблуками. Внезапно, поклонившись взял девушкину руку. Поцеловал её. – Вы почтили нас своим вниманием. Скромная мужская компания – германские офицеры! Мы все есть отшень рад - вас видеть!
- Я, признаться, тоже, - скромно потупясь, ответила девушка. Для вящей правдоподобности, она сделала томный взгляд. Завела его в потолок, захлопав ресницами. – Пустите руку…
- О, ja! Naturlih!
Она проследовала за ним в комнату. Нарочно громко цокая каблучками по деревянному полу. (Дом был старый, купеческий, но паркет спалили в гражданскую. Тогда же реквизировали всю мебель, кроме платяного шкафа красного дерева, с витыми колонками по бокам. Он-то и находился в этой комнате.) На кожаном разлапистом диване с латками на спинке, перед раскладным походным столиком устроились трое германских офицеров. При появлении девушки, что чуть ли не под руку вошла с бароном, они шумно вскочили. Издав затяжное «о-о-о!» по нарастающей, принялись аплодировать. На полу стоял чёрный проигрыватель ввиде саквояжика. Высокий белобрысый увалень с широко поставленными голубыми глазами срочно освободил место для Ани. Она села, удерживаемая с двух сторон, на скрипучую кожу. Белобрысый, что был в чёрном мундире с серыми петлицами на розовой подкладке, с Железным крестом 1-го класса над карманчиком, сделал радушный жест на столик. Там было полным-полно всякой снеди – открытые плоские банки с сардинами, сыр и ветчина в полиэтиленовых, надорванных упаковках, круглый белый хлеб и бутыль со шнапсом:
- Кушайте, фройлен! Германские войны угощают вас.
- Спасибо. Я польщена, - немедленно среагировала она.
Смахнув с плечиков невидимый мусор, тряхнув бантом, девушка принялась украдкой разглядывать сидящих. Все они были одного возраста с Зибель-Швирингом. Кареглазый шатен со стрижкой под скобку выглядел, правда, постарше, но это было лишь на первый взгляд. Он заметно подобрался, застегнул на крючки отложенный чёрный воротник с белой окантовкой, где были белые же петлицы ввиде уложенных колонн. На гладких серебристых погонах у него разместился «ромбик». Ага, обер-лейтенант пехоты. Не велика птица, но всё-таки. Прислонившись локтём на спинку, с краю сидел третий фигурант. Это был юный лейтенант цур зее с красно-белой ленточкой Железного креста 2-го класса. Его полагалось носить только в день награждения. Не повезло бедному. Держался он тихо и особняком. При появлении девушки близ себя, на диване, провёл пальцем по носу. Был заметен его очевидный интерес к происходящему. Наверное, скрытый сотрудник SD или Abwehr.
- Барон! Слово чести, что вы не прятали от нас это дивное создание, - зачастил словесами кареглазый. Он улыбался всеми своими зубами.
- И не думал, Гельмут! Вы правильно заметили: я человек чести. Фройлен Анна была приглашена мною этим вечером.
- Когда вы успели познакомиться, Хуго? – белобрысый выбирал грампластинки. Одну из них, украшенную рисунком рабочего и колхозницы, не колеблясь установил в приёмник. – У вас завидная энергия. Я так не могу. В первый же день, господа! У барона талант заводить знакомства с девушками в освобождённой России.
- Прекратите, Дитер, - поморщился барон.
- Ещё больший талант – знакомить с русскими девушками своих друзей! – Дитер наконец завертел никелированную ручку-заводку. Раздалось лёгкое шипенье, как будто комната наполнилась змеями. – По мне, этот талант уходит корнями в глубину веков. К вашим воинственным предкам. Они также были галантны к пленённым ими… ум… гм… красоткам из Ливии и Палестины.
- Идиотский юмор, гауптманн, - усмехнулся барон. – Фройлен не пленная. Я пригласил её как гостью.
- Это всего лишь шутка, барон. Не будьте жестоки…
Шипенье вскоре закончилось. Грянул марш «Энтузиастов»: «…Здравствуй, страна героев, страна учёных и страна поэтов!» Немцы притихли. С интересом вслушивались в текст песни, который явно не понимали. А хотелось… Аню так и подмывало перевести хоть несколько слов, но, вспоминая установки, которые были даны на оперативных курсах, она только томно поводила взглядом. Оправляла платье на коленях. Оно и без того было туго натянуто.
- Друзья! – барон встал. Обратил взор серых глаз на Аню. – Милая русская фройлен в очевидном замешательстве. Доблестные германские офицеры забыли ей представиться. Точнее, по вине хозяина веселья – не представлены! Готов исправить свою ошибку. Господа! Фройлен! – офицеры снова вытянулись, оттопырив груди. Даже сидящий с краю. – Позвольте вам представить моего лучшего друга и старшего здесь офицера. Гауптманн Дитер! – он коротко кивнул в сторону белобрысого с Железным крестом 1-го класса. – Обер-лейтенант Вильгельми, - кивнул он в сторону кареглазого. – Лейтенант цур зее Вернер цу Армштад! Помимо всего прочего – самый молчаливый офицер.
Аня ответила кивком. При этом больше не шелохнулась.
- Барон! Я прощаю ваш карточный долг, - протянул Дитер.
- Господа! Позвольте вам представить – фройлен Анна! – Зибель-Швиринг восторженно посмотрел на девушку. Она явно вызывала в нём восхищение. – Своей русской красотой она сразила наповал это сердце, - он приложил руку к груди, где был Бронзовый крест с мечами. – Я взываю к её милосердию. Помогите мне, господа? – он подмигнул своим друзьям.
Те рассмеялись. Стоя, принялись смотреть на Аню так просяще, что она наконец сдалась.
- Что надо? В чём дело? Господи! Как будто дети маленькие, а туда же – фон бароны…
- Простите его, фройлен! – захохотал Дитер. Он зашлёпал в ладони. Они были у него крепкие и большие, в царапинах. С заметным запахом бензина и машинного масла. Ну так, ясно, что танкист. Звания и знаки отличия вермахта, SS, SD, она также разучила. – Спойте нам что-нибудь по-русски! Отличную русскую песню.
- Мы вас отшень просить, фройлен Анна! – захлопал кареглазый. – Спеть «катьюша»!
Вернер цу Армштад так ничего и не сказал. Он состроил скучающую гримасу. На зло ему Аня запела. Нежным, чистым голосом. «…Выходила, правду говорила, про седого, сизого орла… И бойцу на дольней пограничной, ты, Катюша, передай привет…» По завершении она встала и поклонилась. Как ни странно, было не противно. Даже приятно. Немцы с минуту сидели ошарашенные. Затем принялись бешено аплодировать. «Ви есть артист, Анья! Дас ист гуд! Шлехт!»
Через час рука барона лежала на её плече, другая – плавно касалась её бедра. Они танцевали вальс «Лунный ангелочек». Станцевав по очереди с каждым, она в конце-концов изобразила на лице капризную усталость. «Проводите меня в мою комнату!» - обратилась она к Зибель-Швирингу. Он с готовностью взял её под руку. Когда закрывалась дверь, Аня услышала знакомое «о-о-о!» и чьи-то приглушённые хлопки. Так бы и двинула по мордасам, в сердцах подумала девушка. Фашисты проклятые…
* * *
Этим вечером в казино было немноголюдно. Лишь буянил в меру пьяный танкист. Он пол вечера сидел неподвижно. Лишь смотрел на кружку чёрного пива. (Бочонок был привезён из Мюнхена.) Как только этот лейтенант отхлебнул глоток, его понесло. Сначала он, распустив узел галстука, принялся орать песню «Танки Роммеля не боятся Африки!». Но это было только начало. Затем он влез с ногами на овальный столик. Благо, тот был заказан на одну персону. Несмотря на усилия обслуживающего персонала, сдвинул каблуки. Выкрикнул: «Хайль, мой фюрер! Моя жизнь – твоя жизнь!» Отбрыкиваясь от кёльнера и крупье (от вращающегося колеса рулетки хлынули все офицеры), он принялся костерить «проклятыми свиньями», «дерьмом» и «недоношенными ублюдками» всех, кто ошивается в тылу. На тёпленьких местах. В оккупационных администрациях, комендатурах и прочих гадюшниках, говоря по русски. Капитан жандармерии, получив по физиономии носком сапога, кинулся к телефону. Через пять минут в казино вошёл наряд жандармерии и дежурный по комендатуре в стальном шлеме. Всё было кончено.
Когда сопляка-лейтенанта с заломленными локтями увели, веселье понемногу возобновилось. В центре внимания была русская дама. В тёмно-бардовом шёлковом платье. Её золотистые волосы были закручены в локоны. К ней подсаживались многие вояки, а также офицеры тыловых служб.
В конце-концов за её столик сел полковник-интендант. Высокий и седовласый, в роговых очках, он выглядел импозантно. Сидящие по соседству молодые офицеры SS из мотодивизии «Рейх» по началу не на шутку разобиделись. Их не устраивало, что «тыловая крыса» так уверенно держится. Отбила у них красивую женщину. Хоть и русскую, унтерменш, но всё-таки… В конце-концов, согласно расовой политики герра Розенберга, а значит самого фюрера, строжайше запрещено совокупляться с польками. Так же говорится в соответствующей инструкции рейхсфюрера SS и полиции. О русских бабах, да ещё таких красивых, там ничего не сказано.
- Что он себе вообразил? – нарочно громко, перекрикивая голос крупье и звон бокалов, высказал штурбаннфюрер с рукой на чёрной перевязи. – Мы сражались и были ранены. У всех боевые награды. А эта свинья, где она была? Вернее, он?
- Надо сунуть его мордой в грязь, - поддержал его товарищи. – Будем вызывать эту русскую по очереди на танец.
Они, клацая каблуками, вознамерились было претворить свой план в действие. Но ничего не вышло. Оберст хоть и не был отмечен боевыми наградами и нашивками, но промах не сделал. Его дама отказала, галантно пожав плечиком, всем троим. Покружив с интендантом по круглой зале венский вальс (была вставлена монетка в музыкальный автомат), она затребовала счёт. Платил, естественно, он. Пройдя в игровую залу, он попрощался с кёльнером из Мюнхена. В вестибюле, украшенном портретами фюрера и рейхсмаршала на фоне красного стяга со свастикой, он принял из рук гардеробщика пальто с меховыми отворотами и фуражку. Своей даме помог одеть роскошного вида шубку голубого песца, такую же шапочку. Вращающаяся стеклянная дверь открылась. Жандармский унтер, поправив на груди начищенную бляху, почтительно подтянулся. Сделал под козырёк. Похоже, герр оберст был здесь уважаемым гостем.
Казино, откровенно говоря, было «меченным». Все столики прослушивались через вмонтированные в них микрофоны. Кабинет управляющего (тоже из Мюнхена) был поделён на две части. В скрытой от глазу ложной дверью, замаскированной под панель, находилась «акустическая». Туда тянулись провода от «прослушки». Они были подключены к магнитофону с вращающимися катушками, что был включён в режиме «запись». К нему был подключён второй, резервный. На случай неисправности или на случай, если магнитная лента первого закончится, сработает автоматически второй.
Записи старательно укладывались в железные коробки. Они анализировались в группе GFP, частью размагничивались (там, где был только пьяный бред). Лишь малая толика раздавалась другим спецслужбам третьего рейха. А именно: SD и Abwehr. В свою очередь, те скрипели зубами. В адрес бригаденфюрера SS Наумана произносились нелестные эпитеты. В его на первый взгляд безукоризненной биографии выискивались, как на солнце, самые малые пятна. Почему он, кстати, в чине генерала управляет всего лишь группой «гехайм»? Верно ли, что в Мельбурне он знался с членами КПГ? От чего его учреждение обосновалась в бывшем здании обкома большевистской партии? А стоящий перед ним памятник Ленину так долго не сносили? Сам Науман лишь пожимал плечами. Памятник?.. Не до него было. К тому же, этот Ульянов, по матери Бланк, наполовину германец. В ходе Великой войны, по достоверным данным (ведомство Канариса подтвердит!), сотрудничал с отделом Z. Насчёт своих знакомств с коммунистами, бригаденфюрер вообще предпочитал отмалчиваться.
…Спортивный «Мерседес-Бенц» с кожаным откидывающимся покрытием мчался по бывшему Коммунистическому переулку, ставшему вновь Кадетским. Большинство старинных зданий из красного кирпича лежало в развалинах. Бывшее Дворянское собрание (при Советах – Дом Советов), с фронтоном, колоннами и шатром-крышей тоже. Уцелела лишь польский лютеранский костёл. Во времена воинствующего атеизма ни его, ни Успенского собора не коснулась рука разрушителей. Оберст притормозил. Не отключая зажигание, он вымелся наружу. Внутри, поставив две свечки к образу Мадонны, он застыл в полупоклоне. Вскоре машина помчалась снова. Она привезла своих седоков на Чеховштрассе, 7.
Аграфена, закрыв дверь изнутри, принялась раздеваться. Полковник, уже сняв пальто и фуражку, продолжил думать о Боге. Несмотря на свои 50 лет он, не считая кратковременных связей, серьёзно не знался с женщинами. Причиной была его старая мать. После ранней смерти мужа она неусыпно следила за своим сыном. Поэтому, внешне исправный служака, Пауль Ригель мечтал об эффектной женитьбе. Если повезёт, ещё при жизни своей обожаемой, но зловредной матушки.
Глядя за движениями этой пухленькой, с круглым бюстом, златовласой славянки, он никак не мог справиться с тугими крючками своего воротника.
- Я скоро буду, милый, - прошептала она на германском. Скользнула в одном неглиже наружу.
Наверное в уборную, сгорая от нетерпения подумал Ригель. Он, наконец, справился с крючком, сломав его. Прикусил до боли губу. Под мундиром был офицерский корсет, белоснежное бельё, под коим – сетка-ладанка от насекомых. Когда дело осталось за малым, снять брюки и сапоги, дверь отворилась. Вошёл мужчина с бородой, в брезентовом плаще и высоких резиновых сапогах. При виде Ригеля он широко улыбнулся.
Полковнику полагалось табельное оружие. Но с собой он носил дамский «маузер» 7, 62-мм. В заднем кармане диагоналевых брюк. Грабители, мелькнула в голове старого холостяка по неволе. В России их столько… Делать глупости (с точки зрения бородатого, конечно!) не стоило: рука бандита была утоплена в косого выреза брезентовый карман. Там, в бесформенных складках непромокаемой материи, обозначилось что-то тяжёлое.
- Вы правильно делаете, полковник, - произнёс русский на приличном языке потомков Зигфрида и Валгаллы. – Не стоит искушать стрельбу. Стрелок вы, как следует из вашей служебной карточки, совсем никудышный. Первый выстрел будет за мной. А мне очень не хотелось бы обрывать вашу жизнь. Можете одеться. Сядьте…
- Фрау Аграфен-н-н?.. – просяще-умоляюще выдавил из себя Ригель. Он потянул на голову сорочку. Одел её задом на перёд. – Что вы делайт с ней? Или?.. – страшная по своей простоте догадка осенила его залысую, седую голову. – Она тоже есть бандит? Колоссаль!
- Ну, не совсем бандит, - задумчиво протянул бородатый. – Так, самую малость. А вы что, не бандиты? Пришли на нашу землю с оружием в руках. Бандиты вы и есть. Только боитесь себе признаться в этом. Признать прописную истину, герр Ригель.
- Да, но фюрер объяснил нации, что начало восточной компании – это защита от сталинской агрессии, - пытался отстоять свои дохлую позицию германец. Он снял роговые очки. Стал протирать их носовым платком. – В меморандуме рейхсфюрера SS и полиции говорилось о подрывной деятельности большевистской агентуры, стремящейся взорвать Германию изнутри. Так и сказано – «взорвать»! – повторил он, видя как взметнулись брови бородатого. – А концентрация советских войск в западных округах! В Украине, Белоруссии, Прибалтике…
- Так сказано в меморандуме? – бородатый то ли злился, то ли смеялся.
- Да, мой господин!
- Товарищ Хмурый, - представился бородатый на всякий случай. – Герр Ригель! У меня нет желания вступать с вами в споры о том, что было и чего не было. Это ни к чему. Ваш фюрер мне глубоко противен. Да и вам, по-моему, тоже. Нас интересует вот что. По роду своей службы в снабжении 2-й танковой группы при группе армий «Центр» вы контактируете с командованием местных частей организации Тодта. Это так?
- О, да-да! – мгновенно закивал Ригель. Он словно почувствовал, что это признание способно продлить ему жизнь.
- Скажите, чем вызваны поставки большого количества строительных спецовок, шанцевого инструмента?
- Я не имею права говорить об этом, - замялся полковник.
- А если я очень попрошу?
- Вы знаете, что меня ждёт в случае огласки? – задал встречный вопрос Ригель.
С минуту они молчали. Наконец бородатый выложил на стол «Вальтер» образца 1939 года с рифлёной рукоятью и тонким стволом.
- Поступим так, - начал он. – Я буду говорить, а вы киваете. Либо да, либо нет. Согласны?
Ригель неуверенно пожал плечами.
- Вот и славненько! Поехали… Под Смоленском проходят земляные работы с привлечением тяжёлой строительной техники. Бульдозеров, экскаваторов. Так? (Ригель по прежнему неуверенно кивнул. Его лоб покрылся испариной.) Ясно. Бетономешалки и цемент на подвозе? (Ригель кивнул уверенней.) Спасибо. Возводится подземное сооружение? (Снова кивок.) Ещё яснее. Железобетонное перекрытие, толщиной метра три-четыре. Что ж, совсем понятно. Либо пункт оперативного управления, либо… Ну, какого-либо нового оружия в вашем рейхе пока не предвидится. Да и смысл разрабатывать и испытывать его здесь! Скорее всего, центр управления. Группы армий «Центр»? (Ригель пожал плечами.) Что, вправду не знаете? – бородатый выложил из другого кармана пачку рейхсмарок с хрустящей пронумерованной упаковке Имперского Дойтчебанка. – Ровно тысяча! Подарок матушке на рождество. Ну?
- Откуда мне знать, что вы не работать на Абвер? – усмехнулся Ригель.
- Почему на Абвер? - удивился бородатый. – А служба безопасности?
- Не знаю… SD имеет свои источники. Потом я вас поймал: вы сами высветились, что не работаете у Гейдриха, - опустил голову полковник.
- Тем, что задал этот бестактный вопрос?
- Хотя бы…
Бородатый прошёлся по жилищу Аграфены. Изучил портрет фюрера, на обратной стороне которого был запечатлен Карл Маркс.
- Вот дура… - шепнул он. Затем сказал громко: - Да! В проницательности вам не откажешь. Вы мне нравитесь, герр Ригель. Предупреждаю: я с вами не заигрываю. На руках у меня компрометирующие вас документы. Будучи на Украине в составе германских оккупационных войск в 1918 году вы были завербованы левоэсеровским подпольем. В Киеве, верно? Не без вашего участия с киевских артиллерийских складов стали бесследно исчезать снаряды. Куда? Вы за хорошие деньги сбывали их сразу Красной армии, оборонявшей Царицын, и генералу Краснову, что пытался его взять. Вы заработали миллион марок. Дали подписку о сотрудничестве с Региступром. Ваше шифрованное имя: «Дора». Продолжить дальше? О ваших увлечениях троцкизмом? В свете «проснись, Германия»! Теория, признаться, удобная. Что одна, что вторая. Что интересно: её организаторы, как и вы, мелкие авантюристы и лавочники. Ни на пфенниг не верующие в идею. Только в свои аппетиты!
- Что вы хотите? – с ужасом спросил Ригель. – Возобновить отношения?
- Я хочу, чтобы вы давали мне подробный отчёт о своих отношениях с организацией Тодта. И ещё… Вы не троцкист. Но отношения с троцкистским подпольем в Советской России у вас есть. Назовите мне имена известных вам троцкистов. Думаю, это не составит никакого труда.
- Ну… - помялся Ригель. – Вам и без того не составит труда их установить. Прежде всего, это…
Тут он назвал несколько имён, от которых у бородатого борода встала дыбом. Провокация? Если так, то зачем обречённому фрицу так шутить? Рыть себе могилу? Нет смысла. Если только, его самого не провоцируют. Надо припугнуть через него тех, кто может быть заинтересован в перекрёстной дезинформации.
Когда бородатый, он же товарищ Хмурый, наконец покинул его, Ригель опустился на кровать. Он вынул из внутреннего кармана пачку шведских успокоительных таблеток. Проглотил было одну, но тут же выплюнул. Прямо на пол. Чёрт возьми! У него свидание с красивой дамой, а он… Можно и поперхнуться в порыве страсти! К тому же так занижать свои мужские силы?.. О, мой Бог! Он мысленно перекрестил себя, хотя был протестант, а не католик.
Бесшумно отворилась дверь. В кружевном неглиже, кругленькая и соблазнительная, впорхнула «фрау Аграфен». Вильнув тем, что пониже спины, она оказалась на коленях у оберста:
- А вот я, мой котик! Мяу…
- Ум-гум…
Эта бурная ночь прошла беспокойно. Под утро полковник, кое как одевшись, стремительно выскочил к стоявшей в закрытом дворе машине. Стал бегать вокруг неё, становиться на корточки, осматривая крылья, баллоны и днище. В «Шмоленгс» регулярно проходили полицейские облавы на «рус-бандит». Похоже, полковник перестал верить в их эффективность. Затем, он завёл мотор и сорвался с места. «Мерседес-Бенц», хлопая не закрытым верхом, разогнался по бывшей улице Сталина. Остановился перед зданием полевой комендатуры. Показав пропуск часовому под хлопающим чёрно-красным флагом, не обращая внимание на вскочившего дежурного офицера, Ригель вбежал по каменной лестнице (это было здание бывшего райкома) на второй этаж. Нашёл комнату с вывеской «отдел III-а». Осторожно постучав, вошёл вовнутрь.
Через час он, в окружении трёх чинов Абвер, напряжённо описывал вчерашнее происшествие. Аграфене он уделил минимум места. Зато бородатому, то есть «товарищу Хмурому»… Находящийся тут же майор Винфред-Штахов, сотрудник «Группе III», увлечённо потирал руки. Полевой комендант, грузный оберст-лейтенант Книппель, что кичился своими предками из «чёрных гусар» Раппа, сомнительно вздыхал. Такая удача выпадает редко. Правда, слишком уж скоро этот «Хмурый», глава большевистского подполья, вышел на контакт с такими целями. Их интересует бункер? А фюрер?..
- Господа! - начал он. – Это подозрительно. Учитывая создавшуюся обстановку, необходимо послать запрос в штаб-квартиру. Русские явно подсовывают нам «утку».
- Если только русские… - заговорил Винфред-Штахов. – Это могут быть, так сказать, коллеги!
- Что-о-о? Не хотите ли вы сказать…
- Да-да! Это мог подстроить шеф зондеркоманды. Да и тайная полевая полиция давно стремиться кушать наш хлеб.
- Ну, это наглость! С их стороны, разумеется. Простите, майор.
- Герр оберст-лейтенант! Мне думается, что наш друг, - Иван Карлович перешёл на шёпот, - может дать согласие этому «Хмурому». Пускай Кукловод, что дёргает за ниточки эту марионетку, станет слепым исполнителем нашей воли. Мы навяжем ему игру! Если это SD, им же хуже. Мы скоро их раскроем. Если же комбинацию выстраивают разведорганы русских… Важно знать, что за фирма работает против нас. Разведка генштаба? Вряд ли.
- Почему же? Их интересует бункер как центр управления операцией на востоке. Во всяком случае, они так думают.
- Вероятнее всего Сталина интересует другое. Его стратегическая разведка разнюхала об истинном предназначении бункера. Он готовит акт возмездия.
- О! Было бы здорово! Только… - комендант закашлял. Складки багровой кожи выперли из-под бархатного воротника кителя с серебристыми «колоннами». – вы же понимаете, как это рискованно! Переговорите с вашими источниками. Русское подполье должно сглотнуть наживку. А именно: шеф большевистской резидентуры обязан поверить, что акту возмездия «Старый Лис» мешать не будет. Довольно этой бестолковой бойни! У моего друга под Псковом погиб сын. У него в полку всем офицерам вручили пригласительные билеты в ресторан «Астория» на Невском проспекте. Какая чушь! Во времена Фридриха Великого никто не прибегал к таким дешёвым ресторациям. Пфруй…
- Согласен с вами! – Винфред-Штахов сделал страшные глаза. Направил их на движущиеся под сукном лопатки и седой затылок Ригеля. Тот дописывал. Пачка денег полученных от «Хмурого», лежала тут же. – Ребёнку ясно, что надо работать. Дописали, герр оберст ? – Ригель тут же встал. Щёлкнув каблуками, протянул ему пачку исписанной бумаги. – Поставьте число и роспись. Так! Теперь внимательно слушайте. Русский резидент должен уверовать, что вы его боитесь. Материалы для вас будут подготовлены. Пока же смело говорите ему о поставках инженерного оборудования и строительного снаряжения на Площадку «Дармштадт».
- Да, но это – совершенно секретные сведения, - на лбу Ригеля выступила испарина. – Я давал подписку нашему отделу. Как же…
- Она будет аннулирована в письменном виде, - успокоил его Иван Карлович. – Делайте, что вам говорят. Возьмите деньги. Купите подарок к рождеству…
Он уже наметил, как использовать свою агентуру в «ящиках», коими были новоиспеченный Народный театр драмы и комедии им. Чехова, а также Имперский госпиталь № 1 на месте бывшей городской больницы. Женщина-главврач, с которой он уже давно находился в оперативной связи (агент «Семён»), внушала у него больше доверия, чем все остальные. С недавних пор майор замахнулся (в фигуральном смысле!) на господина бургомистра. Но тот оказался «доверенным лицом» герра Вильнера. Чёрт и ещё чёрт! Вечно SD и SS опережают «нашу старушку». Так Иван Карлович называл разведку и контрразведку Oberkommando.
- …Здравствуйте, милочка! – обратился он по приезду к Маргарите Петровне.
Приложившись к её ручке, он обошёл окрашенные известью палаты. Там лежало несколько больных стариков, а также двое раненых красноармейцев и один командир, что не успели эвакуироваться. – Как чувствуют себя ваши подопечные? О! – он остановился. Осмотрел бирки с диагнозом, что были приторочены к спинкам кроватей. – Этот молодой человек уже почти здоров. Тут написано по латыни: «ушиб грудной клетки». Лёгкое не задето?
- О, нет, - засмущалась женщина-главврач в застиранном халате. – Тогда бы я написала «сквозное ранение груди, лёгкое не задето».
Они уединились в её кабинете. Майор, сняв фуражку, извлёк из портфеля банки с тушёнкой и сгущенным молоком. Шоколадом из Швейцарии, что предназначался скрытым раненым. Винфред-Штахов уже давно получил сигналы от нянечек, что также были его агентами. Однако, сдавать «русских врагов» SD или GFP было по меньшей мере глупо. А по большей – предательством оперативных интересов ведомства Вильгельма Канариса. К тому же, Иван Карлович Стахов был обрусевший немец. К русским, ещё с Первой мировой войны, в которой воевал с Германией, он относился с жалостливым участием. Вместо того, чтобы дружить с кайзером, их глупый император затеял войну. Да ещё в союзе с вечными врагами империи – Британией и Францией! Видя «снарядный голод» 1915 года, когда русская артиллерия, насыщенная французскими пушками системы Шнейдера и Крезо, на десять германских залпов отвечала одним, он, ёжась в окопах, лишь горестно вздыхал. А гражданскую войну встретил в штабе гетмана Скоропадского в Киеве, где под германским протекторатом была организована попытка «сыграть в самостийную Викрайну». Будучи свободным от присяги народу, царю и отечеству, он без колебаний ответил согласием на вербовку отдела Z. Вербовщиком был обер-лейтенант от инспекции по артиллерии Ригель. Правда, вскоре того поприжали за махинации с русскими снарядами. Понизили в должности. А молодого поручика отметили за честность. Стахов стал рости. Вторую войну он встретил начальником Ригеля.
* * *
Из воспоминаний маршала СССР К. Рокоссовского:
«Немцы полностью скопировали нашу тактику глубокого боя. В наступательных операциях они ведущую роль отводили танковым, моторизованным соединениям и бомбардировочной авиации, сосредоточивали все силы в один кулак, чтобы разгромить противника в короткие сроки; наносили удары мощными клиньями, ведя наступление в высоких темпах по сходящимся направлениям».
* * *
В дверь постучали ещё сильней. Так что с косяка посыпалась штукатурка. Зибель –Швиринг недовольно поднял с подушки голову. «Чёрт возьми! – пробормотал он. – Это Раус тревожит меня в такую рань? Идиот… Я ему устрою отдых на передовой». Аня, укрывшись одеялом до кончика носа, лежала как будто спала. Она ощущала недоброе. При этом, помня чёткие установки, расслабилась до ощущения пустоты. Так, что вскоре зазвенело в голове приятным, мелодичным звоном.
Хуго коснулся её щеки губами. Затем он стремительно встал. Обернув себя одеялом, решительно приблизился к двери.
- Открывайте! – грянул голос по-германски. – Полевая жандармерия!
- На каком основании? – произнёс барон. – Вы что с ума сошли? В такую рань!
- Немедленно открыть! – в дверь ударили с такой силой, что наружу выперли шляпки от гвоздей. – Иначе мы сломаем дверь!
- Если вы не прекратите, я буду стрелять через дверь! – сурово предупредил Хуго. – Я в чине обер-лейтенанта пехоты. Барон фон Зибель-Швиринг. Я буду вынужден сообщить командиру полка фон Хеппингу о вашем самоуправстве. Кто старший наряда?
- Штабс-фельдфебель Борн, - послышался с задержкой неуверенный голос.
- Прекрасно! По вашей глупой башке передовая плачет, фельдфебель. Да, именно! Свою вонючую приставку «штабс» можете скомкать и бросить в унитаз.
- Простите, герр обер-лейтенант. Но у нас – приказ командира полицейского батальона.
- Что за приказ?
- Здесь проживает русская, которую мы обязаны доставить в комендатуру.
- Что-о-о?
- К сожалению, это приказ.
Барон отступил на шаг. Бросил в сторону Ани удивлённый взгляд. Затем, решительно одел бриджи и сапоги. Застегнул на все пуговицы мундир, что одел на голое тело. Открыл дверь. Аню он, похоже, не осмелился потревожить.
На него тут же выступили трое в синевато-серых плащах с бляхами. Попытались зайти вовнутрь. Но Зибель-Швиринг, широко расставив ноги, воспрепятствовал такой наглости. Он сурово смотрел на этих «стервятников», что не так давно были выведены из-под армейского руководства и «организационно вливались в SS».
- Эта русская… - нерешительно помялся штабс-фельдфебель. Он поправил висящий на груди, с продетым под пуговицами ремешком, плоский фонарик. – Мы обязаны доставить её в комендатуру.
- Какой вздор! В чём она обвиняется?
- Не могу знать, герр обер-лейтенант. У нас есть приказ и мы обязаны его выполнить.
- Вы собираетесь и дальше беспокоить фронтовиков? Вы, который ни разу – я уверен! – не выстрелили. Какого чёрта! Я сам договорюсь с герр комендантом. Его ввели в заблуждение. Вон!
- Нам придётся вас арестовать за неподчинение приказам командования. Рупрехт и Эльза-Эшшонек! Арестуйте…
В коридоре уже скапливались пехотинцы. Они принялись ругаться с жандармами. Впереди был гигант Хауссер. Он дважды щёлкнул пальцем по стальному шлему одного из них. Дело грозило принять неприятный оборот. Почему-то не подавали признаков жизни товарищи-офицеры. Дрыхнут, недовольно подумал барон.
- Арестовать меня? Попробуйте! – захохотал он. – Я сотру вас в порошок.
- Можно пройти… - неожиданно раздался знакомый женский голос.
Это была Аня. Она одела платье и поправляла причёсанные, распущенные волосы. Её воспалённые от сна глаза смотрели отсутствующе и недоумённо.
- Ви не есть пройти! - загородил проход широким туловищем в скрипучем плаще штабс-фельдфебель. Из-под стального козырька глубокого шлема струился пот. – Ви должен ехайт! Давай ехайт! Шнеллер! – он положил громадную руку на массивную кобуру слева, у которой по клапану извивалась металлическая цепочка.
- Не надо орать! Уши совсем заложил, прости господи, - как можно безразличней ответила она. Собрала волосы в узел. Завязала белый бант. – Надо так надо. Значит поеду. Чай не навечно забираете, - она неожиданно чмокнула барона в гладко выбритую щечку. Тот зардел от неожиданности.
- Бистро! Виходить…
Жандарм перехватил её за локоть. Не вырываясь, она лишь сделала лёгкое движение. Дала понять, что ни смотря ни на что желает остаться независимой. Так её и вывели в коридор. Затем провели через сдавшую в стороны толпу сине-зелёных «арийцев». В ней возникло лицо кареглазого Вильгельми. Не было лишь одного – Вернера цу Армштадт. Видно он и «стукнул», подумала девушка. Хотя вначале подумала о других. Супругах-дворниках. Те напротив участливо стояли на входе. Опершись на куцые мётла. И подались на лестницу. Стоящий на часах германский караульный в стальном шлеме, с русским пистолет-пулемётом, лишь хмыкнул им вслед.
Её намеренно вели по городу. Меж троих жандармов. Обходили воронки. Разбитые вчерашним налётом нашей авиации маленькие танки с пулемётами из башен, что были отбуксированы массивным тягачом. Вдоль сквера на улице Сталина. Там, перед памятником вождю с отбитой взрывом головой, стоял на разорванной гусенице, ещё дымясь, с открытыми люками лёгкий Т-60. Виднелись брошенные при отступлении полуторки с военным скарбом. Уставясь в небо толстым жерлом за зелёным щитком, на колёсном лафете виднелось 85-мм зенитное орудие. Перед ним со вставшим дыбом стальным радиатором, высился гробовидный германский бронетранспортёр. То там, то здесь на булыжной мостовой зияли с вывороченной землёй и камнями воронки разной величины. Курились дымом старинные кирпичные здания с остатками вычурных балкончиков. Как-никак за город восемь суток шёл бой. Приходилось отсиживаться в подвале.
Они прошли мимо взорванного здания тюрьмы, а затем Управления НКВД. Здесь ещё были неразобраны баррикады. Судя по количеству стреляных гильз, трупов в синевато-зелёных мундирах и котлообразным шлемам, разбросанным плащ-палаткам в коричнево-зелёную кляксу, а также запёкшихся кровью тел в травянисто-жёлтых гимнастёрках, бой тут шёл не на жизнь, а на смерть. В лепёшку была раздавлена маленькая советская пушка. Перед ней дымился приземистый германский танк со знакомой готической буквой на лобовике. А, съехав на примятую клумбу, с открытыми чёрными дверцами, лаково сияя, стояла эмка. Приникнув к лобовому стеклу в звёздообразных пробоинах лежал на руле шофёр. Рядом лежали плоские железные ящики. Возле них крутились какие-то германские личности. С серебристыми молниями на чёрных отложенных воротниках. С черепом и костью на околышах высоких фуражек. Один, наведя на ящики объектив фотоаппарата, сделал пару снимков. Другой, сидя на корточках, старательно списывал с ящиков номера. Бросив косой взгляд из-под прижмуренных ресниц, Аня обратила внимание на шеврон Geheime Staatspolizei.
Германская похоронная команда в противогазовых масках укладывала германские же трупы в длинные грузовики на гусеничном ходу. На советские пока никто не обращал внимание. Редкие жители копались на развалинах. Они провожали мрачную процессию (девушку в одном платье, летних туфельках и белым бантом в окружении дюжих захватчиков) неподвижными взглядами. Мальчишки, что сновали бесстрашно у германских коновязей с пушками и полевыми кухнями, обозными телегами, корчили ей необидные рожи. На них покрикивали часовые в шинелях и плащ-палатках.
На большом звании обкома (к тому времени, конечно, бывшего!) с памятником Ленина посреди зелёной клумбы развевались два чужих флага. Один был красный со свастикой в белом круге, другой – траурно-чёрный с белыми короткими молниями SS. Стояли по периметру площади машины различных марок. Это, очевидно, была группа тайной полевой полиции (GFP). От нахлынувших чувств нутро девушки заледенело. Но она привычно расслабилась. Стараясь быть как можно спокойней внутри и снаружи, проследовала через арку в филиал одного из страшных учреждений третьего рейха. Секретная государственная полиция. Гестапо…
Дежурный офицер SS в просторном мраморном зале (бывшей обкомовской приёмной) поспешно загородил им дорогу. Старший наряда жандармерии торопливо зашептал ему на ухо. Тот кивнул. Скосив на Аню ледяной взгляд, потянулся рукой в кожаной перчатке к полевому телефону в чёрной коже.
Вскоре девушка под конвоем двух солдат SS, приданных группе тайной полевой полиции (GFP), шла по ворсистой дорожке второго этажа. Всюду – орехового дерева двери. С овалами зеркальных номерков. Когда-то здесь была приёмная 1-го секретаря обкома ВКП (б), общий отдел… Теперь, наверняка, расположились апартаменты начальника «полевого гестапо». Всюду сновали люди в мышисто-серой униформе со значком из двух молний, черепа с перекрещённой костью. Нижние чины тащили продолговатые металлические ящики с рунами SS. Тянули по лестничной клетке толстые разноцветные провода полевого и внутреннего телефонов.
Её завели в длинный узкий кабинет. Оставили там. За столом, крытым зелёным сукном, сидел низко наклоня светлый затылок, человек. Он что-то старательно писал. На плечах у него сияли серебряным басоном гладкие серебристые погоны лейтенанта вермахта, хотя воротник был явно украшен иными символами. На потолке горела аккумуляторная лампочка. За спиной человека висела открытка с изображением Адольфа Гитлера, в которую Ане захотелось плюнуть.
Дверь позади неслышно отворилась. К человеку, склонившемуся за столом, вошёл другой офицер. Что-то сказал по-немецки, не глядя на девушку. Некоторое время, показавшееся Ане вечностью, эти два душегуба неслышно переговаривались между собой. Причём светловолосый не думал поднимать головы. Он как будто намеренно не давал Ане возможности рассмотреть его лицо. Посмотреть ему прямо в глаза. Наконец черноволосый с тремя кубиками и полоской гауптштурмфюрера в петлице распрямился. Помахав в воздухе кистью правой руки в перчатке, он приблизился к девушке. Она ещё ничего не успела сообразить (только расслабилась в ожидании недоброго), как получила быстрый, режущий удар по лицу. Один, второй… Во рту сразу же стало солоно от крови. Заплюю им ковёр. Так подумала она.
- Итак, ви есть работа против нас! Так это? – гаркнул что есть сил сидящий за столом. – Отвечайт! Бистро!
- Я не понимаю, о чём вы… - спокойно произнесла Аня, больно ворочая опухающими губами.
Тут же получила тычок в нос. На этот раз больше щадящий – эсэсманн по видимому имел инструкции сберечь её для чего-то важного. Это выглядело обнадёживающе.
- …Итак, ви есть работа против Великий Германий? – не поднявший головы унтерштурмфюрер продолжал как заведённый. – Кто ви есть? Ваш фамилий? Ваш имья? Званий в огэпэу? Овечайт!
- Я ещё раз говорю, что не понимаю, о чём меня спрашивают, - ворочая солёными лепёшками вместо губ, как заведённая отвечала девушка. Капли крови падали на серое в клеточку платье с кружевным, отложенным как у блузки воротничком. – Смирнова Анна Дмитриевна. Меня так зовут. А вас? – неожиданно спросила она.
Эсэсманн, что бил её, внезапно захохотал. Почесал себе кулаком надбровную дугу. Бить он её не стал. Было видно, что этап запугивания или «прессовка», либо остался позади, либо отодвинулся, высвобождая место истинной подоплёке.
- Ви не должен меня спрашивайт, - продолжил сидящий, не показывая ей лица. – Только должен отвечайт. Кто ви есть?
- Смирнова Анна Дмитриевна.
- Это не есть правда!
- Это правда.
Черноволосый, разминая обе руки (он крутил кисти перед собой, как боксёр на разминке), стал ходить вокруг. Его лицо ничего такого не выражало. Было видно, что он выполняет до ужаса привычную работу. Наверняка, гордится ею, подумала Аня. Она спокойно проглотила комок солёной крови. Он едко растворился в животе.
Вскоре по неуловимой команде (чьей, она так и не поняла) её повели вниз. Вывели во двор. Один из солдат SS подтолкнул девушку к стене гаража. «К финишу!» - услышала она по-германски. Затем щёлкнула возвратная пружина затвора. По девичьей спине пробежал слепой холод. Щёлк, щёлк… Над головой брызнули осколки кирпича. Щёлк, щёлк… Под каблуками туфелек взметнулась земля, кольнувшая ноги сквозь фельдепсовые чулки. Мужские глаза сверлили её в мозг. Не дождетесь, слабо подумала она. Внутренне она сопротивлялась уже на пределе. Вот-вот готова была упасть в обморок. Верхушка головы, то есть «крыша», то и дело съезжала. Прилагая неимоверные усилия, её приходилось ставить обратно.
В голове что-то отключилась. Аня «поплыла». Едва не рухнула – сзади девушку взяли за плечо сильной рукой. Сквозь колючий, едкий туман д а в л е н и я её тащили обратно в здание. Спустили по окрашенной в зелёное и белое лестнице в подвал. Там складские помещения новые хозяева решили использовать как камеры предварительного заключения. На стенах уже светились чёрные надписи на белом поле, призывающие хранить молчание и соблюдать чистоту. Сделанные на двух языках. Под ними, уткнувшись носами, стояли отсортированные по группам мужчины и женщины разных возрастов. У них были заложены на затылок руки. Молодая немка в мундире и военной юбке, покачивая бёдрами, ходила вдоль этой шеренги. Хлопала по голенищу сапога резиновой плетью. На левую сторону головы с пышно уложенными тёмными волосами была сдвинута пилотка с эмблемой SS.
- Handes! Shneller! – удар плетью пришёлся по изгибу локтя, когда девушку толкнули к стене.
Она помедлила. Теперь было неясно: стоит обнаруживать знание немецкого? Хотя что там – произнесённое было к разряду элементарной грамматики.
- Shneller! Ord! – металлический голос женщины SS вновь пробрался к самому сердцу. – Bolsheviken shvaine, verdammpt!
- Заткнись, уродина, - прошептала Аня. Её руки стали медленно подниматься.
Немка, щёлкнув каблуками в повороте, отошла. Её плеть лишь слегка толкнула девушку в талию. Дура и есть…
Аня слышала, как длинноногий эсэсманн тоже в пилотке, с раскрытой гроссбух, подходил к кому-то. На ломанном русском спрашивал фамилию, имя и отчество. К ней никто не подошёл. Её с другими втолкнули в одну из дверей. У стен стояли старые стулья, рамы золотого багета без картин, разорванные портреты. Лежали связки старых газет и плакатов. Один из них был наклеен на стену. Женщина с суровым лицом, в косынке, прижимала палец к губам: «Не болтай»!
Опустив руки, она осмотрелась. На потолке, что был на два вершка от головы, горела очень ярко синяя аккумуляторная лампочка, забранная в частый металлический кожух. По бокам стены виднелись узкие вентиляционные отверстия (во дворе, когда выводили «к финишу», она успела заметить трубу из асфальта). Кроме того, её ожидала неожиданность: все заключённые в камеру оказались мужчины. Вот так… Они смущённо и испуганно перешёптывались. У иных на лицах виднелись свежие ссадины или кровоподтёки. Что-то, а бить здесь могут, подумала она. Невольно содрогнулась при одной мысли.
- О, Лев Давидович Троцкий! – один из сокамерников, разгребая кучу хлама, вытянул измятый холст. Раскрыл его, смахнув пыль. Знакомое лицо, неистовый взгляд с бородкой Мефистофеля. – Как он здесь?..
- Видать в обкоме кто-то на чёрный день запасся, - хмыкнул другой.
- А вы поищите-поищите, - игриво предложила девушка. – Может, там товарищи Бухарин, Каменев с Рыковым…
Тот, что сказал про «чёрный день» обкома (пожилой мужчина с седыми усами) снял пиджак. Осторожно укутал им девичьи плечи. Аня сделала вежливый кивок.
- За что тебя, девонька? – спросил седоусый.
- А вас? – Аня стояла, отвернувшись к стене.
- Ты что, жидовка? – раздался молодой голос. – Как жидовка – вопросом на вопрос… Когда старшие спрашивают, отвечать нужно.
- А я молчунья. С детства такая, - продолжала гнуть линию девушка. – Что, не нравится?
- Гоношистая больно! Смотри, ухи в этом заведении пообрывают. Если я раньше…
- Рот прикрой! Герой нашёлся, - прозвучал грозный бас седоусого. Его мощная рука прикоснулась к её плечам. Осторожно погладила их. – Девонька! Будь ласкова, назови своё имя. Не сподручно мне так говорить. А за этого балабола мне стыдно. Ещё раз так голос подаст – с дядей будет дело иметь.
- Аня, - представилась девушка.
- Лев Кириллович, - в свою очередь представился седоусый. – Тихонов…
Выяснилось, что часть арестованных – бойцы истребительных отрядов и призывники с районных военных комиссариатов. Кто угодил под бомбёжку, чья колонна нарвалась на танки. Других окружение настигло на сборных пунктах. «Истребителей» гоняли бороться с вражескими парашютистами и диверсантами. Вместе с сотрудниками милиции НКВД. Когда враг замкнул кольцо, кто-то захотел вернуться…Седоусый оказался работником типографии, что отстал при эвакуации. Ане он сразу понравился. Правда, при мысли, что Тихонов мог быть грамотно сработанной «подставой», у неё ещё сильнее сработал инстинкт самосохранения. Уняв сердцебиение, девушка решила играть самовлюблённую дурочку. Самое главное – убедить «новых хозяев», что она готова им служить. Для чего и осталась в городе.
Глава пятая. Удар по оси.
Пинайся, но не плюйся…
Гейнц Гудериан.
… Октябрьский день 1941 года. Непогода. Льет дождь. Опавшая листва бесконечным ковром устилает проселочную дорогу. Жирно чавкают в темно-коричневой грязи сапоги наступающей германской пехоты. Нередко солдаты вермахта с трудом отдирают свою кожаную обувь – избавляются от плена проклятого русского бездорожья. Вязнут по ступицу тяжелые пароконные (запряженные бельгийскими першеронами) повозки с высокими бортами, крытыми иной раз железным листом, с обрезиненными колесами. Они, помимо прочей техники, также обозначены соответствующими тавро, наступающих на Московском направлении частей группы армий «Центр». Тяжело приходится пятнисто-камуфляжным или синевато-зеленым грузовикам, тягачам, вездеходам с пехотой, военными грузами и артиллерией. Бронетранспортерам (Panzer-Wagens) c пехотой, приданной танковым частям (Panzer Grenadiers), самим panzers, самоходно-штурмовым орудиям, полевым авторемонтным мастерским, санитарным фургонам и пузатым машинам-бензозаправщикам. Гусеничные вездеходы Sd. Kfz. с наслаивающимися друг на друга «тарелками» стальных катков, вязнут в упрямой и злой русской грязи. Под бело-красной русской же луной она блестит угрюмо, все равно, что антрацит. Узкие гусеничные траки Pz-I, Pz-II, Pz-III, Pz-IV, чешских (ts) 35 и 38-ого года приходится очищать на стоянках от комьев слипшейся пудовой, жирной – как свалявшиеся бычьи кишки – грязи. Тягачи «Стеур» с округлыми кабинами еще как-то выручают передовые соединения, ускоряя их наступательный темп. Грузовики-вездеходы «Маультир» с задней ходовой частью, целиком поставленной на гусеницы, также неплохо справляются с русской противотанковой грязью. Неплохо работают и дизельные «Бюссинги». Но их не так много, как хотелось бы… Санитарные «Магирусы», штабные «Мерседесы» и «Бенцы», грузовые «Опель-Блитц» барахтаются в жидкой грязи, садятся «на брюхо» либо бессильно показывают заляпанные днища. Весь остальной транспорт (вермахт обслуживали 400 000 машин, собранных со всей Европы) находился в плачевном состоянии. К эксплуатации в русской компании годились разве что французские «Пежо». Остальные автобусы, грузовики и легковушки «Рено», «Ситроен», «Шкода» зачастую лежали с запрокинутыми колесами на обочинах, а то и в кюветах, дабы не мешать продвижению маршеровых частей.
Такой уж была эта Россия – страна с варварскими дорогами, и варварским, враждебным «европейской культуре» населением. Оно не желало расставаться с «еврейской плутократией» и «еврейскими комиссарами», капитулируя перед мощью германского вермахта и всего рейха…
…Уже дважды генерал-полковник панцирных войск вермахта Гейнц Гудериан тайно встречался с представителями ставки Верховного Главнокомандующего. Как правило, это были хорошо знакомые ему советские генералы. После ноябрьских боев 41-ого на московском направлении, где танковый батальон под командованием генерала Катукова основательно потрепал его передовые части, Гудериан вышел на оперативный контакт с «советскими знакомыми». Еще, будучи в Казани, будущий панцирный генерал вермахта ощутил пристальное внимание со стороны РУ и НКВД. Он решительно, но учтиво отверг все притязания. Однако ему стало известно от полковника графа Клауса фон Штауффенберга (это он осуществит неудачное покушение на фюрера в 1944 году), что всемогущий шеф Abwehr адмирал Канарис, несмотря на свою явную английскую ориентацию, анализирует вопрос о возобновлении военно-политического союза со Сталиным. Во время первой мировой войны Канарис имел доступ к личным делам пленных русских офицеров. Соответствующий отдел военно-морской разведки при Obercommando кайзеровской Германии завербовал их как агентов. Наиболее перспективным адмирал Канарис считал плененного поручика Тухачевского. Хоть и бегал строптивый русский пленный отовсюду, но внутренне был ему симпатичен. Последний побег из Ингельштадского замка ( он сидел там вместе с де Голлем и будущим офицером французской военной контрразведки Ферваком) был устроен так, чтобы юный поручик убежал в Россию окончательно. Вскоре героически (несмотря на позорный разгром под Варшавой) проявил себя на полях гражданской войны. Красный командарм, а затем маршал РККА стал играть не последнюю скрипку в оркестре разведки Канариса. («Поручик» так и остался оперативным псевдонимом этого агента. Впоследствии Канарис присвоил своему любимцу дополнительные псевдонимы: «генерал Тургуев», а также «Турдеев».
Это было сделано после Операции ОГПУ «Трест», где Тухачевский сыграл не последнюю роль в уничтожении белоэмигрантского подполья.) Все складывалось благополучно. Пока не всплыли в мировой прессе (с подачи белоэмигрантских кругов России) факты зверств, учиненных красным командармом на Тамбовщине и в Крондшате. Произошла странная утечка информации о готовящемся заговоре… При том, что по-истинне европейский Тухачевский был представлен династии Винзоров. Был нередким гостем в Англии и Франции. Курировал подготовку германских офицеров в Советской России. Особенно на полигонах, связанных с применением химического оружия. (Существовал план возможных бомбежек европейских городов. Соответствующими бомбами. Это было бы интересно знать самой Европе. В то же самое время, когда британские «друзья адмирала» всерьез планировали подвергнуть химической бомбежке советские города.) К удивлению своих сторонников и противников Сталин попросту пустил пулю в затылок красному маршалу. ...Таким образом, он скомпрометировал РУ РККА и Abwehr Германии, что были связаны между собой кровными узами. В то же время был репрессирован всесильный нарком НКВД Н. Ежов. Он, с легкой руки Сталина, курировал и политическую, и военную разведку. Канарис, продвинувший на самый красный верх «красного Бонапарта», оказался дважды в дураках. Вся его агентурная цепочка, которая обслуживала (через него самого) Secret Intelligence Service (SIS), оказалась под ударом. Прежде в Советской России имели место «кровавые процессы» 37-ого года. Почти все оперативные источники двух разведок прекратили свое существование. План военного переворота, на самом деле, существовал лишь в теории. Канарис пытался влиять через «поручика» на Сталина с тем, чтобы тот вздумал провести блицкриг на Европу. Повесить-таки красное знамя на Эльфелевой башне. Но Сталин идею товарища Троцкого о «перманентной революции» не разделял. Подобных теоретиков и практиков обозвал троцкистско-зиновьевским блоком. И беспощадно уничтожал…
Адмирал попытался компенсировать свое поражение искусной фальшивкой, которая на профессиональном языке разведчиков называлась «уткой», «подкидным дураком» или просто дезой. Сталину через послушного Abwehr президента Чехословатской республики была подброшена информация, компрометирующая RSHA. Будто не ведомство Канариса, но политическая разведка SS Вальтера Шелленберга потеряла своего лучшего оперативного агента в России. Оставалось непонятным, зачем было SD «сливать» информацию о предстоящем заговоре, который готовил красный маршал. Используя при этом служебные папки «Abwehr I», где все данные об агентах, включая агентурные псевдонимы и разработки, а также личные характеристики, печались открытым текстом без намека на присущую Канарису и его сухопутным «флотоводцам» конспирацию. Зачем «сливать» совершенно секретную информацию через тот же оперативный канал, который использовали большевики: правительство Чехословатской республики? (Доподлинно было известно о сотрудничестве его высших чиновников с РУ и НКВД.) В тех же временных отрезках, что и Канарис - «пронюхал» о зреющем военном заговоре против Сталина. И неприминул доложить о нем фюреру, пользуясь фривольной обстановкой: во время просмотра учебного фильма РККА «Битва за Киев» в штаб-квартире своего ведомства. Завороженный явной мощью красных танковых и конно-механизированных соединений, а также массовыми парашютными десантами Адольф Гитлер не знал, что и думать. Ведомым кайзеровской военной разведкой с 1916 года, «богемский ефрейтор» стремился подчинить ее своим интересам. Поэтому, благоволя к Герингу, создал «Институт Германа Геринга», занимающийся подслушиванием телефонных разговоров всего рейха. (Продолжалось это «невинное развлечение» вплоть до 1944 года. Только разуверившись в наци № 2, фюрер потребовал передать техническую базу и «коричневые листы», содержащие компроматериалы, Генриху Гиммлеру.) Затем последовало дутое дело генерал-фельдмаршала Бломберга, обвиненного в 1934 году в гомосексуальном влечении. Это был удар по рейхсверу. Полетели многие головы (в прямом и переносном смысле) в высоковерхих фуражках…
…Впрочем, у дела Бломберга была и другая сторона. В 1937 году пятидесятилетний военный министр и фельдмаршала рейхсвера влюбился в «даму с прошлым», моложе его на тридцать с лишним лет. Она с удовольствием приняла его предложение о браке. Бломберг сначала посоветовался с Герингом. «Какое же это имеет значение? – заметил тот. – Все мы – люди одного мира!» . 10 января 1938 года свадьба состоялась. Гитлер (то него было получено официальное разрешение) и Геринг выступали в качестве свидетелей. Но через три дня разразился скандал. Группа высокопоставленных офицеров рейхсвера обращала внимание фюрера на некоторые пикантные детали прошлого супруги их военного министра. С помощью прусской полиции, которую он возглавлял, Геринг провел самостоятельное расследование.
Из гестапо он получил досье, содержавшее тяжелые обвинения против этой дамы: «…Жена фельдмаршала Бломберга была и раньше убежденной проституткой, зарегистрированной в документах семи крупных городов Германии. Числилась она и в английских криминальных досье… Она также была осуждена берлинским судом за распространение неприличных картинок…» Геринг вручил досье Гитлеру. Открывался путь для реорганизации армии, против которой выступал фон Бломберг и генерал фон Фрич, главнокомандующий сухопутными войсками. Они были противниками аншлюса Австрии, принимали сторону австрийского канцлера доктор Курта фон Сушника. «Армия будет делать то, что я скажу! – разошелся Гитлер, попросив Геринга взять дело в свои руки. По поводу «австрийской проблемы» он сказал следующее: «При необходимости вопрос должен быть урегулирован силой». Хотя большая часть австрийского народа, включая многих членов правительства и министра иностранных дел Гвидо Шмидта, были согласны на присоединение к рейху. Муссолини, посетивший Германию вместе с дочерью Эддой и ее мужем графом Чиано, министром иностранных дел Италии, сказал Герингу, что снимает свои возражения против объединения Австрии с Германией. Боевые действия в Абиссинии и гражданская война в Испании обострили отношения Италии с Великобританией и Францией. Германия, таким образом, осталась единственной союзницей Италии. Кроме этого «генерал Тургуев» проинформировал Канариса: чекисты и испанская республиканская разведка имеют свое «окно» в рейхе. Ими были получены сведения о 7-ом армейском корпусе вермахта в Мюнхене, при котором существовала специальная офицерская школа для франкистов, о вербовке и отправке в Испанию частей морских штурмовых отрядов СА и 1200 саперов из пяти саперных батальонов германской армии, о двух женщинах – агентах Абвер: Ади Эйнберг в Марселе и… Лидии Марии Атцель де Борозон, в Барселоне, племяннице военного министра рейха фон Бломберга…
Впрочем, сам адмирал Канарис тоже был, что называется, не без греха. Были серьезные основания полагать, что шеф Abwehr, будучи агентом кайзеровской военной разведки, в 1915 году в Нью-Йорке, побывал в руках у американских спецслужб. Руководитель германской резидентуры в США (он же военный атташе посольства Германии) Франц фон Папен был пойман ими с поличным. В ходе обыска FBI обнаружило документы, изобличающие дипломата в подготовке диверсионной деятельности. Однако Папену было позволено отбыть в фатерлянд. Это выглядело весьма странным и противоречило существующим американским законам. По пути, в Марселе, у него исчез портфель с данными о составе нелегальной резидентуры, что осталась на территории США. Считалось, что прогоревший шпион попросту сдал своих подопечных американским коллегам.
Путь к реорганизации германской армии был свободен. Рейхсмаршал люфтваффе, министр внутренних дел и шеф гестапо Пруссии, уполномоченный за исполнение 4- летнего плана (аналог советских пятилеток), главный лесничий рейха Герман Геринг изъявил желание стать верховным главнокомандующим. «Я сломаю сопротивление, - заявил он ранее, в ходе дела Бломберга, – и, если потребуется, возьму на себя командование Рейхсвером». Но у фюрера были свои соображения. «У Геринга уже слишком много постов», - сказал он. Во главе сухопутных войск он поставил генерала Вальтера фон Браухича, опытного офицера генерального штаба из «русской партии». Своим главным советникам по армейским делам Гитлер определил генерала Вильгельма фон Кейтеля, который также закончил академию РККА им. Фрунзе. Немного погодя «группа преданных офицеров» признала, что материалы, якобы доказывающие вину фон Фрича (вовлечение в гомосексуальную связь фон Бломберга), имели пятилетнюю давность и… относились к младшему офицеру рейхсвера фон Фричу. Но это уже не имело никакого значения. Бломберг и Фрич, «эти грязные содомиты» (по выражению фюрера), были изгнаны из армии. Другим строптивым генеральштеблерам было, говоря по-русски (а почему бы и нет?), «поставлено на вид». Они были, в лучших традициях политики Кремля, «подтянуты к линии» фюрера и НСДАП.
…Одним словом, намеренно «подставили» своего агента люди из SS. Потому что не могут работать, как Abwehr. Месть, да и только, со стороны всесильного адмирала. Он стремился сохранить свои позиции на «Олимпе» третьего рейха. Но всюду уже прочно сидели ставленники имперской канцелярии и имперской безопасности. Рейнгард Гейдрих, шеф SD, сослуживец по флоту и «почетный агент» кайзеровской военной разведки, помогал, как мог своему шефу. Зарубежные агенты VI-ого управления RSHA «состряпали» фальшивку, которая угробила созданную самим Канарисом агентурную сеть во главе с «генералом Тургуевым», коим являлся сам Тухачевский. Кроме этого, «красный Бонапарт» неосторожно мелькнул в Операции «Трест», которую Канарис пытался использовать, как прикрытие, для осуществления военного переворота в Советской России. Беда Канариса состояла в том, что шеф политической разведки «ведомства Гиммлера» Вальтер Шелленберга, к которому благоволил сам фюрер, не был подконтролен Гейдриху. Следовательно, сотрудничал с «третьей стороной». Что это была за сторона? После серьезного, кропотливого анализа оперативных данных и личных впечатлений, Канарис пришел к выводу: юный бригаденфюрер SS, бакалавр искусств и почетный член общества «Туле» (институт по изучению наследия предков) – одно из звеньев личной разведки секретариата ЦК Иосифа Сталина. Это был удар посильнее – по престижу самого адмирала…
Деза доблестного адмирала носила более изощренный смысл. Если уж сталкивать врагов в Советской России, то делать это наверняка, продуманно и на долгие годы. Мало того, что РУ и НКВД сцепились точно бешеные собаки. Выясняя, кто в ответе за пригревшихся в «первом круге» (подле вождя) врагов народа и агентов империалистических разведок. (Имелись в виду представители троцкистско-зиновьевского блока, у которых был оперативный контакт с американскими и английскими «миссионерами».) Основной удар обоих советских разведок приходился на RSHA. Следовательно, Сталин разрушал свои связи с NSDAP. Терял Германию как стратегического союзника. Сбывалась мечта «сухопутного адмирала», носившего флотский китель с золотым шитьем и кортик. Даже в кулуарах своего ведомства. Германия и Британия… Герцог Гамильтон (его Канарис «свел» с красавцем Тухачевским) был готов осуществить нажим на главу дома Винзоров. Тем более, что до 1914 года это была Саксен-Кобург -Готская династия из Гессена. Слал своему «сердечному другу», «аристократу по крови и духу» секретные (исключительно личной почтой) письма. Украшал их символикой древнего ордена свободных каменщиков. Не беда, что за масонскими клятвами виделся контроль дядюшки Сэма. По мнению Канариса, янки было необходимо сталкивать в великую депрессию руками Советов. Вновь и вновь… Экономический кризис для этих болванов - вот, что сделает из США послушную овечку. Послушную для Германии и Британии.
Примечательно, что теорию «белокурой бестии», расового превосходства англосаксов и германцев, создал британский профессор Чемберлен. Агент германского Obercommando не подвел своего хозяина…
Мой Бог, подумал Гейнц Гудериан, запахиваясь в кожаное пальто свитыми погонами генерал-полковника. Когда же этот надутый индюк Канарис скажет, наконец, свое окончательное «да» военно-политическому союзу с Советской Россией. Против своего излюбленного Туманного Альбиона на Британских островах. Повесит эту шайку в черных френчах с молниями в петлицах, с серебряными листиками и кубиками… Фюрера можно оставить в живых. Адольфу Гитлеру можно изменить внешность, сделать добротные документы и заслать куда-нибудь подальше. В Латинскую Америку или Африку. Подальше от просвещенной Европы. Так в свое время поступили с Наполеоном-Бонапартом. Когда тот окончательно свихнулся от своих побед. Этот корсиканец, поддержанный Российской империей, одолел якобинскую диктатуру. Реставрировал монархию во Франции. Поколебал английское владычество в Европе. Пришлось русским положить «для отвлекающего маневра» тысячи своих солдат под Аустерлицем и Прейш-Эйлау. Ожидали, что Бонапарт высадится на Британских островах, а он 21 июня 1812 года перешел Неман. Вторгся в пределы Российской империи. Бр-р-р, как холодно и мерзко…
Ему действительно было холодно и мерзко в этом величественном сосновом бору. С мшистыми полянами, устланными рыжими иглами опавшей хвои. На черных, влажных от сырости деревьях дрожали, как жемчужные ожерелья, капли дождя. Он прошел, но готов был припустить вновь. Эта поляна приглянулась Гудериану еще с прошлого контакта. Не колеблясь, он выбрал ее и на этот раз. Давая позывные русскому «пианисту» на волне КО-71/М, он непременно отметил в шифрованном сообщении знакомый Катукову квадрат…
…Где же он потерялся, с досадой и нетерпением говорил сам с собой Гудериан. Он чувствовал, как отдает свою жизненную силу не туда, куда нужно. Спешно провел пальцем по лбу. Заметно успокоился. Из чащи донесся шорох. Встряхнув жемчужно-капельную зелень куста, стремительно взлетел затаившийся воробей. Укрытый мшисто-серым стволом, «теоретик танковых сражений» видел, как ни кого не таясь, к нему движется Катуков. В защитном ватнике и черном танкистском шлеме. В черных полевых петлицах были генеральские звезды и крошечные танки.
- Гейнц, сунь свой «Вальтер» в кобуру, - спокойно сказал приближающийся «знакомый». – Ты не узнаешь меня? – советский танковый генерал провел щепотью сложенных пальцев по подбородку. – Или мы задали вам жару вчера, на рассвете? Выходи из-за дерева и ничего не бойся. Давай говорить.
Советские танки (в количестве десяти) действительно задали жару группе 2-ой панцерной армии, которой командовал Гудериан. Было уничтожено сорок единиц германской бронетехники. Не считая попросту раздавленных мощными, широкими гусеницами Т-34 транспортных средств: грузовых машин, вездеходов, тягачей и мотоциклов. Противотанковые 35-мм (Pak.-35/36) и 50-мм (Pak-38) пушки фирмы «Бофорс» были бессильны против толстой советской брони. В лучшем случае они приводили к заклиниванию танковых башен, выводили из строя оптику, корежили гусеничные катки. Орудия 50-мм на Pz-II были скорострельны, давали до 100 выстрелов в минуту,маленьке башни имели мгновенный траверс , но - были совершенно не пригодня для борьбы с 62 и 64-тонными "кристи". 50-мм пушки Pak 38 с длинными стволами могли поразить 62-тонный Кристи. Но их конструкция была ненадёжной. При выстреле сошники станин утапливались в грунт. Металлические колёса (в рейхе не хватало резины) точно также зарывались в землю. Часто первый выстрел становился последним, так как при атаках, где играли роль считанные минуты, не хватало времени для разворота. Короткоствольные 75-мм пушки на Pz-IV с трудом находили уязвимые места в большевистской броне. (37-мм пушки Pz-III могли поразить Т-34 лишь в вентиляционные отверстия, что были расположены в бортах.) Советские бронированные чудовища жгли и расстреливали их с любой дистанции. Для борьбы с ними приходилось применять тяжелые самоходно-штурмовые орудия и гаубицы. Также швейцарские зенитные «монстры» Flak.- 18 («Бофорс») калибра 88-мм, прозванные позднее «убийцами танков». (Используя оперативные каналы Abwehr и свои личные связи, Гудериан еще раньше наладил поставки противотанковых ружей из Швеции и Швейцарии для вермахта. Для борьбы с советскими «панцерами» они оказались бесполезны.) Это были единственные огневые средства, пригодные для эффективной и скоротечной борьбы со средними танками Т-34. Только с ними… Правда, поразить Т-34 швейцарская чудо-зенитка могла. Её снаряды легко пробивали 48-мм лобовую броню. Но, используя свой низкий силуэт и чрезвычайную подвижность, советские танки нередко ускользали от германских снарядов. Появлялись в тылу. Сокрушали целые батареи. С тяжелыми танками КВ-1 и КВ-2 не мог сравниться ни один панцирный парк третьего рейха. Равно как и всего мира.
- Ваш укол принят, герр коммунист, - язвительно пошутил «товарищ» Гудериан. Он старался быть как можно доброжелательным со старым другом. – Что ж, ваши чудо-панцеры всегда наводили меня на мысль, что наши великие державы должны быть в союзе. Вместо того, чтобы сталкиваться… как это есть по-русски, на поле брани, - парировал он, проводя рукой в синей лайковой перчатке по щеточке ровных, аккуратно подстриженных усиков. – Что поделаешь, мой друг. Политики и генералы не уживаются вместе. Как близнецы и братья. Вы мой кровный брат, Владимир. Я, смею надеяться, Владимир, ваш кровный брат и друг. Одним словом, я, как и ты – танкист. Мы оба являемся представителями единого кровного братства. Что я, Гейнц Гудериан, усвоил еще там. В Казани, где мы… Как это есть по-русски: есть ни один пуд соль, пить не один ящик водка. Zer Good! Моя память еще держит в себе такие подробности, Владимир. Ты, как я вижу, чем-то озабочен…
- Да, это ты верно подметил, - сухо молвил Катуков. – Я вижу тебя, Гейнц. Но я не рад этому. Ты… Гейнц, мне тяжело осознавать, что это ты… действительно ты сейчас стоишь передо мной. Как ты мог, сволочь? Как вы могли это сделать? Вы предали все, что нас связывало! Гады… - его глаза зло сверкнули в полумраке лесной чащи. Гудериан обратил внимание, что тяжелая кобура ТТ была расстегнута. Он инстинктивно подумал о своей, куда поторопился вложить маленький, удобный «Вальтер» (Р-6). – Что молчишь, Гейнц? Нечего ответить старому другу-танкисту? Ты верно заметил, старый пес, про ящики… Сначала в Казани, потом в Москве нами был выпит не один ящик водки. Ты, сука фашистская, пил и не думал пьянеть. Клялся в вечной дружбе. Клялся жизнь отдать за нашу великую дружбу. Танкиста третьего рейха и танкиста отца народов! Вождя! Товарища Сталина! Помнишь, как я пил за твой гребаный-перегребаный фатерлянд? Чем ты отплатил мне за мою дружбу? Пристрелил бы прямо здесь, да жалко. Все-таки друг ты мне, Гейнц. Давай обнимемся, дружище.
Подойдя вплотную, Катуков нерешительно (затем смело) заключил в свои объятия опешившего генерал-полковника Гудериана. У того хрустнули шейные и спинные позвонки. Заскрипело щегольское офицерское пальто. Гудериан, улыбнувшись, попытался одарить своего русского друга тем же. Это удалось с трудом. Слишком явно просматривалось неравенство в силах… Катуков был настроен почти дружелюбно. Это его радовало. Видимо, кобуру он расстегнул на случай иных неожиданностей, подумал Гудериан.
- …Думаю, что эту бойню надо повернуть, как оглоблю, против тех, кто нас столкнул, - говорил, будто сам с собой Катуков. Он прогуливался с Гудерианом в тени вековых сосен. Сквозь редкие прорехи в зеленовато-коричневых, густых игольчатых кронах проглядывалось серое, унылое небо. Оттуда временами струился дождь. Гудел в этой свинцово-тяжкой вышине самолет-разведчик: что-то в голове преломляло шум его моторов до неузнаваемости. – Слишком умело нас столкнули между собой, Гейнц. Какая-то сволочь из наших и ваших. Нужно выявить этих гадов и как следует их наказать. Что б неповадно было гадить больше… По-моему, это дело рук ваших SS-манов. Этих гиммлеров, гейдрихов, кальтенбруннеров… Как и наши, из НКВД, они причастны к массовым репрессиям. Вермахт пострадал от RSHA. Насколько мне известно, фюрер отправил в Англию этого муда…
- Нет, Владимир, - мягко осадил его Гудериан. Обнял его руку за локоть. – Не стоит во всех смертных грехах винить свою и нашу политическую полицию. Вермахту тоже досталось от SD и Statspolizei. Как это есть снова и снова по-русски… Дружище, свой сор метла не метет! Если мы будем искать соринку в глазу ближнего своего, а свой глаз забудем… Гиммлер и Гейдрих, как ваши Берия и Деканозов не вызывают у меня больших симпатий. Не допускаем ли мы ошибку, когда обожествляем военную разведку? Ваш шеф РУ генерал Голиков и шеф Abwehr «сухопутный адмирал» Канарис? Неужели Всемилостивый Господь, сотворив обоих, причислил их к лику святых? Я не верю этому, Владимир. Прости своего старого друга за некую фривольность. Долг солдата и честь товарища не позволяют мне… Как это есть по-русски: пускать пыль в глаза.
- Гейнц, дружище, не хватай меня под руку, - улыбнувшись, Катуков хлопнул Гудериана по плечу. - Я не красна девка. Не надо меня уговаривать пойти на свиданку, как в Казани. Знаю я тебя, герра-хера… Надюшку Светлову помнишь? Так вот, до сих пор в тебя влюблена. Сына от тебя выносила и родила. Тебе, понятное дело, не могла написать. Ну, да это дела сердечные… Ну их к лешему! Все наши ребята тебя помнят. Мне давеча один говорит: мне совестно, что наши танки с танками Гейнца схватились. Другое дело, морду друг-другу набить. Получается, что товарищи по бронебратству… Вообщем, бить тебя некому в твоем рейхе, Гейнц. Давай эту войну как-нибудь кончим. И побыстрее. Надеюсь, что Москву ты брать, не намерен? Смотри у меня, поверю на слово. Пожалеешь, если что не так…
- Я не национал-социалист, Владимир, - произнес Гудериан, продолжая поддерживать руку старого товарища. – И никогда им не был. Ты, и… как ты сказал, все наши ребята знают об этом. Но я солдат, Владимир. Солдат, присягнувший на верность Великой Германии. И только потом, бывшему ефрейтору от инфантерии, ставшему фюрером. Адольф Гитлер по-своему гениальный человек. Но в военном отношении… Владимир, наш фюрер гораздо лучше понимает в политическом устройстве Европы, чем в организации танковых частей вермахта. Он вникает во все детали, как-то снабжение бензином и постановка танков на техосмотр. Правда, ему невдомек, что внезапный, пусть и гениально задуманный удар окончится крахом. Он не учел, что вы, Владимир, сосредоточили в глубине России такой колоссальный военно-промышленный потенциал… Бедной Германии не снилась такая мощь! Что до заводов и сырья всей Европы… Рабочим Франции, Чехословакии и Польши не объяснить мудрость «величайшего из гениев» Адольфа Гитлера. Они продолжают на нас смотреть как на врагов. Идеи Великой Европы без англосакского владычества им не доступны. Во всяком случае, под пятой германского рейха. Тем более что фюрер не думает отказываться от первичной расовой теории. Из нее следует, что германцы и только они – потомки Великих Ариев. Потом уже все народы Европы, не содержащие в себе «иудейской примеси» и отвергнувшие «иудейскую плутократию». Чистота германской арийской крови… За миллионы лет, - Гейнц Гудериан усмехнулся, - моя «чистая» германская кровь соединилась с армянской. С кровью шведских конунгов и варягов… Какая у меня кровь, Владимир? И кто ты, друг мой? Все мы составляем единое братство по духу и крови. Но я солдат своего Отчества. Поэтому и только поэтому я нахожусь здесь. И наши танки противостоят друг-другу. Но не наши сердца, Владимир.
- Только поэтому я иду с тобой под руку, - Катуков пихнул носком сапога шишку, изгрызенную беличьими зубами. – Ох, и чешутся у меня кулаки поучить тебя по-русски… Ладно, Гейнц. Приказ есть приказ. Так у вас, у фашистов, заведено? Молчишь, зараза… Что ж, наступай дальше. Ты еще не знаешь, что вас ожидает впереди. На подступах к столице. Противотанковые рвы. Бетонные надолбы. Минные поля. И тысячи людей на улицах. За баррикадами. Каждый дом превратиться в неприступную крепость. Вы истечете здесь кровью. Москвы вам не взять, Гейнц. Так и передай своему фюреру. А тебя, сволочугу, мне просто жаль. Ведь пулю себе пустишь в лоб. Не простишь себе такого позора – предательства дружбы…
- Легко судить старого друга, - Гудериан выдернул свою руку. – Ты не смотрел в неистовые глаза нашего фюрера… Он положил мне на плечо ладонь: «Генерал! На ваши плечи возлагается великая задача – вступить в Москву до первых заморозков. Будет лучше, если это произойдет в канун главного большевистского праздника на 7 ноября 1941 года. Ваша панцерная армия на параде вермахта в Москве – в канун большевистского переворота в России – явится знаком Великого провидения! Наши славные потомки…»
- Пошел трепаться! – плюнул в грязь Катуков. – Осиновый кол в ж… твоему фюреру, а не парад в Москве! Сами его проведем, без вашей помощи. Хотя в Брест-Литовске славный был смотр, ничего не скажешь. Помнишь, как я приезжал на бронемашине? Вы первые в него вступили, черти…Веревка по вашему бесноватому фюреру плачет! Не дадим в обиду нашу Великую Родину и товарища Сталина. Он, отец наш родной! На том стояла и стоять будет Земля Русская.
- Кому из ваших классиков принадлежат эти слова? – изумился Гудериан, полагавший себя знатоком русской литературы. Тут же холодная капля, скользнувшая за воротник пальто под тесный генеральский френч с золотыми пальмовыми ветвями на красных петлицах, заставила его съежиться. – Не помню ничего подобного у Толстого, Достоевского и Чехова.
- Так, в голову ненароком пришло, - поскромничал Катуков. – Ни один ты такой умный…
- Наденька Светлова, - улыбнулся Гудериан. – Она действительно… Ты не шутишь, мой друг, родила от меня мальчика? Или это хитрая уловка вашего ведомства? Nein! O’ Mein God! Я не знал об этом, Владимир. Как мне стыдно, мой друг. Впору взять свой «Вальтер» и застрелиться. Отец пришел на землю сына… Меня надо судить как преступника. Ты говоришь со мной, Владимир, как друг. Я польщен… Будто мы еще там. В казанской танковой школе. Эти чудесные субботние вечера: танцы под патефон до рассвета, девушки. Их поцелуи… Надя не писала из-за того, что огэпэу позволило ей переписку со мной? Мне всегда казалось, что она работает на ваше ведомство, Владимир.
- Во-первых, ни огэпэу, а НКВД, - поправил его Катуков. – Спрягаете на разные лады старое название… Как дети малые, ей Богу! Во-вторых, чекисты тут ни при чем. Они как раз отговаривали ее от этих писем. Боялись, что переписка только повредит твоей карьере. Будь она неладна… Это мы, то есть Разведупр, хотели внедрить… прости, конечно, Надю к вам… Прости еще раз, через тебя, Гейнц. Ну, ты понял наш юмор? Хотели свести ее с тобой… Поступил другой приказ, - Катуков поднял глаза. Обалдело засмеялся. – Все агентурные разработки подмяли под себя чекисты. Помогали вашему фюреру – так его-растак! – прейти к власти. Ты их на тот момент, как агент, не интересовал. Коминтерн разработал расовую теорию «чистоты арийской крови» под Адольфа Гитлера. С учетом классовых интересов… Внедрили через агента которого в NSDAP называют не то Хромым, не то Колченогим. Ораторствует с ваших трибун, что Троцкий…
- Я этого не слышал, мой друг, - кровь отлила от лица Гудериана. Он, потрясенный откровенностью Катукова, шарахнулся к ближайшему дереву. В то же мгновение столб света сошел на обоих. Они вышли на единую волну оперативного контакта. - В рейхе не приветствуют физические пороки. Особенно, когда речь идет о врожденном… Впрочем, это было сказано к слову, Владимир. Рад слышать, что Надя все это время работала на вас. Целую ее крепко, как это есть по-русски. Так и передай этой прекрасной женщине. На словах…
Они прошли сосновый бор. Вышли к обрывистому берегу. Какой-то неприметной речушки, что текла далеко внизу. За серой, несколько посветлевшей осенней пеленой темными черточками угадывались леса. Белела заброшенная колокольня. С проржавевшим, без креста, куполом. С поросшими травой и молодыми деревцами черными, пустыми окнами на звоннице. Скрытно (что б никто не заметил отблеск окуляров), Гудериан осматривал местность с помощью мощного цейсовского бинокля. В этих местах при отступлении «великой армии» Наполеона-Бонапарта действовал партизанский отряд русского гусарского полковника Дениса Давыдова.
- Изучаешь места будущих боев? – Родимцев протянул обшитую солдатским сукном фляжку. – Глотни! Не боись, Гейнц. Там чифирь. Ты его пил в Казани. Когда к выпускным готовился. Прошибает капитально – будто заново рождаешься…
Помедлив, Гудериан осторожно глотнул мутную коричневую жидкость. Состоящую из чая удивительной крепости. В ушах зазвенели крохотные колокольчики. В глазах зарябило от каких-то неведомых излучений. Русская осень во всем своем унылом великолепии («…в багрец и золото, одетые леса…») предстала перед Гудерианом. Из-за лилово-черной, снежной тучи блеснул лучик оранжевого солнца. Блеснул и тут же потерялся. Затаился в ожидании новых свершений.
- Предлагаешь мне работать на Разведупр РККА? – сухо подтвердил свою гипотезу Гудериан. – Как же мой долг? Честь солдата? Я не изменял и не изменю своему Отечеству. Еще в Казани я ответил отказом вашему ведомству. И огэпэу…
- Предлагаешь мне сотрудничать с Abwehr? - Катуков улыбнулся. Однако его глаза оставались серьезными. - Выслуживаешься перед парадом, которого не было и не будет? Зима на носу, Гейнц. Все оконечности себе отморозишь, к чертям собачьим…
…Если я выйду на «огэпэу», то Канарис придет в бешенство. Без его санкции (пусть даже устной и самой потаенной) это самоубийственный шаг. Даже расстреливать не будут. Погибну от «шальной» пули… Изменников великой Германии и фюрера убирают свои, неоднократно проверенные солдаты и офицеры. Или… Нет, это случается только на страницах дешевых, вульгарных журналов. Два старых солдата и старых друга оказались вовлечены политическим руководством своих стран в кровавую бойню. Испив из фляги чудодейственный нектар, они пустили пулю в лоб. Одновременно. Точно по приказу. Вздор, да и только…
- Я не буду стреляться, дружище, - он взглянул в синие, замутненные бессонницей, но светлые глаза друга. – Я не буду работать ни на РУ, ни на НКВД. Работа на разведку иной страны попахивает дурно, Владимир. И для тебя и для меня, мой друг, - он неожиданно положил руки на плечи Катукова. – Мне страшно тяжело. Но я остался тем же парнем, каким был. Я остаюсь с вами. Я люблю вас всех. И… Передай своим начальникам: Гейнц Гудериан сделает все, чтобы танки его дивизий не появились на улицах Москвы. Думаю, скоро вы сами в этом убедитесь, мой друг…
Генералы-танкисты прибыли в условленное место на лошадях. Гудериан, набросив на кожаное пальто пятнистую, зеленовато-коричневую плащ-палатку, отбыл в расположение своей штаб-квартиры. Катуков, подстегивая Сивку, лесными, глухими тропами двинулся к секрету танковой разведки. Два Т-34 заняли боевую позицию у балки, что находилась за белой колокольней с заросшей звонницей. С утра прошлого дня немцы, остановившиеся в шести километрах отсюда, прощупывали подходы к нашему берегу. Катуков использовал с умом кратковременное затишье. («…Ишь фрицы чагой-то встали как вкопанные! Не иначе как пакость, какую, новую замышляют, поганцы…») То, что нас шибанули под Смоленском, не беда, думал он. Успокаивающе посапывал при этом в янтарный мундштук. На ошибках научимся воевать. Не через такое Матушка-Русь, ТЫ, проходила. Выстояли раньше – выстоим и теперь, чудо-богатыри. Танковые и пехотные дивизии остаются нетронутыми на Дальнем Востоке. Это всего лишь временный фактор. Япошки-самураи, битые нами (правда, с большими потерями) под озером Хасан и долиной Халхин-Гол, подумают проверить нас на прочность? Дадим так, что будут кашлять до самого своего, что ни на есть Токио - мокио… Нет, не сунутся. Побоятся. Как убедится Хозяин в Кремле, что из Токио нечего ждать «сюрпризов», так и пригонит весь стратегический резерв ставки под Москву. Этого и боятся агенты империализма, британского и американского, что обступили «отца народов» и «лучшего друга советских физкультурников» со всех сторон. Слили информацию в OKV и OKX на 22 июня. Где, что и как у нас в приграничных округах «плохо лежит». Почему и посыпались все бомбы люфтваффе с предельной точностью на наши полевые аэродромы. (Странно, что все три находились «по особому распоряжению» под контролем НКВД, а не Генштаба РККА, которому напрямую подчинялись до сих пор.) Почему большинство МИГов, ЛА-5, ЯКов даже не успели набрать высоту. Кто-то же отправил «в отпуск» все зенитные расчеты накануне? Якобы в связи с заявлением ТАСС о ненападении СССР на Германский рейх. Были расстреляны Рычагов, Штерн и Павлов, крупные советские военноначальники. Неужто зазря? Не может быть, подумал Катуков. В который уже раз он вступал с собой в этот «смертельный монолог». Хотя чувствовал порой, что говорит с самим Хозяином Советской России, Иосифом Сталиным.
Ему необходимо было переговорить с начальником особого отдела при штабе своей дивизии. Мужик был грамотный, с пониманием. Он нравился Катукову. Его необходимо было убедить в том, что в ближайшее время действия немцев не будут столь стремительны и непредсказуемы, какими они были вначале этой страшной войны…
* * *
4-я панцерная дивизия выдвинулась длиннющей колонной к Мценску. Над старинным русским городом поднималось мутно-красное зарево. Это горело зернохранилище, которое, надо думать, подожгли «пархатые большевистские комиссары», со сладкой злобой взвесил Дитер. Находясь в командирской башенке своего Pz. Kpfw. III Ausf A, задрапированного полотнищем со свастикой, он ехал первым по этой глинистой, подернутой изморозью дороге, что уходила в черную щетку близкого леса. Позади, барахтаясь в грязи, лязгали гусеницами панцеры его батальона: 4 машины Pz –II Ausf . L , 20 Pz -III Ausf . H (один был оснащена устройством для дымовой завесы) , а также 10 чешских панцеров 38(t). Подразделение его танков первым должно было вступить в горящий город. С утра в штаб дивизии поступило радиосообщение от разведывательного моноплана «Физелер-Шторх». В нем говорилось, что на окраинах горят продолговатые здания, с виду напоминающие склады, в центре города, у церкви, наблюдается сутолока, а на главной площади, где на постаменте высится памятник какому-то большевику с вытянутой рукой, разносят магазин: жители выбегают с тюками и мешками.
Позади танков растянулись огромные трёхосные грузовики «Хейншель». Они перевозили военные грузы. Их охранили бронеавтомобили Sd. Kfz. 231 M. Считавшиеся лучшими в начале 30-х, они безнадежно устарели. Их 20-мм пушки на башенках от Pz-II годились разве что против пехоты и легко бронированных целей. Их отличала низкая проходимость по русскому бездорожью. Несмотря на шесть колёс, закреплённых тремя осями, и полный привод эти машины считались в вермахте «дорожными» ещё со времён польской компании.
Кроме того дивизия почти не имела тяжелого вооружения. Кроме двух 105-мм пушек К –18, а также 88-мм швейцарской зенитки от фирм «Рейнметалл-Борзинг - Бофорс» противотанковый парк располагал 48 штатными Pak –35/36. Они легко пробивали 13-мм броню русских 26-тонных «Кристи» (БТ). С 300-400 метров эти короткостволые пушки могли поразить в борт и Т-34. Именно, могли…
Первое, что увидел Дитер у двух возвышенностей, были две вспышки. Запоздалые хлопки донес ветер. Раздался металлический щелчок – его командирский Pz-III, оснащенный макетом орудия, закрутился волчком. Было видно, как разматывается узкая полоса гусеницы с искалеченными траками. Она напоминала шкуру от птеродактиля или аллигатора. Не дожидаясь команды, башенный стрелок застрочил из курсового пулемета. Но краем глаза Дитер заметил на обочине нехорошее оживление. Ломая редкие сосновые деревца, вдоль обочин (справа и слева) вынырнули с десяток «Кристи». Они имели странный вид. Их удлиненные корпуса, обтекаемые и продолговатые башни со звездами поразили воображение германского майора. Где-то он их видел. Но где…
- Макс! - заорал он стрелку. – Радируйте командирам взводов – пусть перестраиваются в боевой . Никакой «собачьей свары»!
- Командир – в свою очередь завопил Макс. – Это 62-тонные! Они раскатают нас!
Его голос потонул в череде разрывов. Сначала густо загорелся, источая черно-оранжевые клубы, идущий за ним Pz-II. Чешские панцеры вспыхивали как спички. Их клёпаная броня не выдерживала даже ударов по касательной. С болтов слетали шляпки – они ранили и калечили экипажи. Проносящиеся вдоль колонны «Кристи» расстреливали из поворачивающихся башен сыплющуюся из грузовиков и транспортеров пехоту. Их скорость на бездорожье составляла 80-100 миль в час. Такое германским панцерам и не снилось! Они вязли своими узкими гусеницами во влажном грунте. Садились стальными днищами в грязь. Такова была печальная картина блицкрига. Расположившиеся у лесистых возвышенностей русские бронебойщики и противотанковые орудия довершали дело.
Через час над полем битвы, которое хотелось назвать побоищем, источали клубы 133 панцера. (Уцелел лишь штаб с командиром дивизии, который к удивлению многих панцер-офицеров так и не выдвинулся к городу.) Попытки принять организованный бой и перестроиться из походного порядка в боевой, ни к чему не привели. Русские не дали им этого сделать. Успехом не увенчалось применение 37-мм Pak., а также 88-мм Flak. –18 («Бофорс»). Последнее все-таки удалось снять с передка и привести в боевое состояние. Но юркий «Кристи» обошел тяжеловесную зенитку и расстрелял ее с тыла. Это был сущий ад…
Первое, что увидел пришедший в себя (легко контузило близким разрывом 45-мм снаряда) Дитер, был догорающий «Хейншель». Остров грузовика извергал струи дымного пламени. Из него с шипением и свистом вылетали пиропатроны от сигнальных ракет. Разлетаясь в разные стороны, они грозили навлечь на жалкие остатки 4-й панцерной дивизии огонь своей же артиллерии, налет своих же штурмовиков или бомбардировщиков. Посреди двух сгоревших , с отброшенными башнями германских танков выпускало снаряд за снарядом Pak 35\36. В прогнутом шитке зияли пробоины от осколков. Приглядевшись повнимательнее, Дитер заметил цель. Это был обездвиженный русский «Кристи». Он стоял с повернутой башней и источал густые клубы черного дыма. 37-мм снаряды легко пробивали его броню.
- Мы подбили Ивана! – радостно завопил офицер, измазанный до ушей липкой русской грязью. На голове у него топорщилась марлевая повязка с пятнами проступающей вишневой крови. Яркая струйка стекала по левой щеке. – Но надо… надо добить эту свинью! – офицер истерично захохотал. – Йорген! Я приказываю тебе, солдат: снаряд… забей ещё один снаряд…
В следующий момент он виновато заморгал. Кулак гауптмана в черной шинели с розово-серыми петлицами врезался ему в подбородок. Затем Диггер ладонью в перчатке отхлестал его по лицу. Он автоматически понял: он видел этот «Кристи» в учебном фильме. Это был…БТ-7 М, но никак не 62-тонный. Его бы не взял штатный снаряд 37-мм «армейской колотушки» или 35-мм «штуммель» панцера.
* * *
Из воспоминаний Гейнца Гудериана:
“Подчиненная мне 2-я танковая группа, так же как и действовавшая севернее 3-я танковая группа генерал-полковника Гота, входила в состав группы армий «Центр».
Организация 2-й танковой группы была следующая:
- командующий - генерал-полковник Гудериан;
- начальник штаба - подполковник барон фон Либенштейн;
- 24-й танковый корпус - генерал танковых войск барон Гейер фон Швеппенбург;
- 3-я танковая дивизия - генерал-лейтенант Модель;
- 4-я танковая дивизия - генерал-майор фон Лангерман унд Эрленкамп;
- 10-я мотодивизия - генерал-майор фон Лепер;
- 1-я кавалерийская дивизия - генерал-лейтенант Фельдт;
- 46-й танковый корпус - генерал танковых войск барон фон Фитинггоф (Шеель);
- 10-я танковая дивизия - генерал-лейтенант Шааль;
- мотодивизия СС «Рейх» - генерал-лейтенант Гауссер;
- пехотный полк «Великая Германия» - генерал-майор фон Штокгаузен;
- 47-й танковый корпус - генерал танковых войск Лемельзен;
- 17-я танковая дивизия - генерал-майор фон Арним;
- 18-я танковая дивизия - генерал-майор Неринг;
- 29-я мотодивизия - генерал-майор фон Больтенштерн.
Кроме того, в танковую группу входили армейские части: авиагруппа бомбардировщиков ближнего действия генерала Фибига, зенитный артиллерийский полк «Герман Геринг» генерала фон Акстгельма.
Артиллерию возглавлял генерал Гейнеман, инженерные войска - генерал Бахер, войска связи - полковник Праун, разведывательную авиацию - подполковник фон Барзевиш (заменивший полковника фон Герлаха, который был сбит на третий день войны). Район наступления танковой группы в первые недели боевых действий прикрывали истребители полковника Мельдера.»
“24-й танковый корпус выступил из Глухова на Севск, Орел, имея впереди 3-ю и 4-ю танковые дивизии, за которыми следовала 10-я мотодивизия. На 6 октября воздушный флот обещал нам усилить прикрытие истребителями, и поэтому можно было рассчитывать на улучшение положения. С этого дня наша 2-я танковая группа стала называться 2-й танковой армией. Южнее Мценска 4-я танковая дивизия была атакована русскими танками, и ей пришлось пережить тяжелый момент. Впервые проявилось в резкой форме превосходство русских танков Т-34. Дивизия понесла значительные потери. Намеченное быстрое наступление на Тулу пришлось пока отложить.”
“Серьезность этого сообщения заставляла задумываться. Поэтому я решил немедленно отправиться в 4-ю танковую дивизию и лично ознакомиться с положением дел. На поле боя командир дивизии показал мне результаты боев 6 и 7 октября, в которых его боевая группа выполняла ответственные задачи. Подбитые с обеих сторон танки еще оставались на своих местах. Потери русских были значительно меньше наших потерь.
Возвратившись в Орел, я встретил там полковника Эбербаха, который также доложил мне о ходе последних боев; затем я снова встретился с генералом фон Гейером и командиром 4-й танковой дивизии бароном фон Лангерманом. Впервые со времени начала этой напряженной кампании у Эбербаха был усталый вид, причем чувствовалось, что это не физическая усталость, а душевное потрясение. Приводил в смущение тот факт, что последние бои подействовали на наших лучших офицеров.”
“4-й танковой дивизии на 9 октября была поставлена задача занять Мценск. Особенно неутешительными были полученные нами донесения о действиях русских танков, а главное, об их новой тактике. Наши противотанковые средства того времени могли успешно действовать против танков Т-34 только при особо благоприятных условиях. Например, наш танк Т-IV со своей короткоствольной 75-мм пушкой имел возможность уничтожить танк Т-34 только с тыльной стороны, поражая его мотор через жалюзи. Для этого требовалось большое искусство. Русская пехота наступала с фронта, а танки наносили массированные удары по нашим флангам. Они кое-чему уже научились. Тяжесть боев постепенно оказывала свое влияние на наших офицеров и солдат.”
“11 октября. Одновременно в районе действий 24-го танкового корпуса у Мценска северо-восточное Орла развернулись ожесточенные бои местного значения, в которые втянулась 4-я танковая дивизия, однако из-за распутицы она не могла получить достаточной поддержки. В бой было брошено большое количество русских танков Т-34, причинивших большие потери нашим танкам. Превосходство материальной части наших танковых сил, имевшее место до сих пор, было отныне потеряно и теперь перешло к противнику. Тем самым исчезли перспективы на быстрый и непрерывный успех. Об этой новой для нас обстановке я написал в своем докладе командованию группы армий, в котором я подробно обрисовал преимущество танка Т-34 по сравнению с нашим танком Т-IV, указав на необходимость изменения конструкции наших танков в будущем. Я также потребовал ускорить производство более крупных противотанковых пушек, способных пробивать броню танка Т-34.”
* * *
Первый бой полковника Катукова произошёл под Клеванью. Командуя в составе 8-го мехкорпуса генерала Рокоссовского танковым батальоном, он попытался остановить натиск 2-й панцерной группы. Вывел все свои 33 танка в лобовую атаку. По сравнению с германской бронетехникой БТ-5 с 13 мм и БТ-7 с 22 мм бронёй, вооружённые 45-мм пушками (командирские машины имели 76-мм) были верхом технической мысли! Но не тут-то было…
К тому времени мехкорпус уже понёс значительные потери в людях и технике. Он бомб в первые же дни войны серьёзно пострадала матчасть. Корпус практически лишился служб снабжения, ремонтных мастерских, потерял значительное количество машин-бензовозов. У оставшихся оставался ограниченный лимит горючего – на одну-две заправки. Этого было явно недостаточно для скоростной, мобильной войны.
Корпусной и дивизионный комиссары неистовствовали – требовали выполнить директиву Ставки №1. А в ней значилось – «обрушиться всеми средствами на врага», «границу не переходить». Ура, ура, ура!
В полку, где служил Катуков, события разворачивались совсем драматично. Комиссар Добрышев подкатил на ГАЗ-61, раскрашенной по такому случаю в неровные, серо-зелёные разводы. Выйдя наружу, мрачно осмотрелся. Подозвал замазанного в горючем полковника, что в промокшем комбинезоне был похож на чёрта:
- Вы ещё здесь?
Полковник оставался в положении «фрунт». Его глаза были скошены на почерневшие от гари щёки. Ресницы хлопали, как у лошади, отгоняющей от себя жирных слепней. Он и впрямь не знал, что сказать комиссару. Их институт, упраздненный Сталиным за ненадобностью (приглядывали с гражданской войны за военспецами из бывших старорежимных офицеров), «реанимировали» после боёв на Карельском перешейке, когда ряд командиров, отдавая противоречивые, вредительские приказы, довели Красную армию до «белого каления» бессмысленными потерями.
- Не слышу, полковник? – рука Добрышев скользнула к клапану кобуры. – Или в молчанку будем играть?
- Товарищ полковой комиссар… - засопел себе под нос полковник. – У нас некомплект в матчасти. Заправка только на один бой! Двигатели сильно изношены при переходе. Предлагаю занять оборону – скрыто рассредоточиться и огнём из засады их…
- Что я слышу?!? – страшно округлил глаза Добрышев. – Командир доблестной Красной армии, коммунист сомневается в силе наступательного порыва! В решениях партии! В директиве за подписью товарища Сталина! Так?
- Так, разъэдак… - горько хмыкнул полковник. - Ты меня не стращай, Добрышев. И твою машинку я не боюсь. Ребят жаль, - он осмотрел мальчишек-танкистов, копошащихся у вытянутых, с «клювами», корпусов «бэтух». – Угробим все танки. У нас ни разведки, ни прикрытия с воздуха. Надо переходить к обороне – товарищ Сталин всё поймёт, всё простит…
Кобура раскрылась. Из неё в руке Добрышева выпорхнул иссиня-воронённый пистолет ТТ.
- Иуда! По чём продался врагу?!? Застрелю, если хоть минуту помедлишь! Ты слышал? Вперёд – до подхода главных сил захватить город. Удержать…
Полковой комиссар был неумолим. Он выполнял приказ другой «жертвы сталинских репрессий» - комиссара 1-го ранга, начальника политуправления КВО Вашугина. Именно этот субъект своими приказами дезорганизовал боевые действия 8-го и 22-го мехкорпусов, заставив их командование, под угрозой расстрела, идти в бой без должной разведки и по частям. Вскоре, «не вынеся груза ответственности», Вашугин застрелится…
В этом бою Катуков потерял все свои 33 танка. Столкнувшись в лобовой атаке с германскими панцерами, он тут же отметил всю слабость блицкрига. Скоростные БТ имели свободу манёвра. Они успешно поразили в борт даже Pz-IV, который считался в панцерваффе средним танком. Хотя обладал фактической бронёй в 17 мм ( с башенной «бронеюбкой» она была 30 мм). Но тут же столкнулись с «ежом». Так в вермахте называли противотанковую оборону. Панцеры, выяснив, что противник сильнее, оставили на поле боя горевшие машины. Они немедленно рассыпались и ушли. Катуковцы столкнулись с 37-мм пушками. Исход такого поединка был предрешён. Снаряды «Бофорсов» дырявили тонкую броню «руссише панцерс». Залёгшая инфантерия расстреливала боевые машины из противотанковых ружей, ружейных гранат, забрасывала противотанковыми на длинных рукоятках. С флангов возобновили свой «дранг» маломощные танкетки с 20-мм пушками, со спаренными или курсовыми пулемётами.
Под прикрытием огня уцелевших бронемашин, катуковцы перебежками, скачками, а то и по-пластунски покидали проклятое место. Полковнику опало брови и ресницы – он вытаскивал сквозь нижний эвакуационный люк механика-водителя. А в небе уже повисли чёрные точки пикировщиков. Они принялись утюжить боевые порядки нашей пехоты, что спешивалась с полуторок. Положительно – войну надо было начинать не так…
Вечером, когда с полей сражений несло гарь подбитых машин с распущенными гусеницами и сорванными башнями, Катукову доложили, что взятый в плен панцер-офицер просит позвать «руссиш командир». Он сильно обожжён и умирает. Напоследок хочет сказать что-то важное.
Хмыкнув, полковник отправился к нему. На брезентовом чехле, рядом с трупами наших ребят в опалённых синих комбинезонах, с обгоревшими, как головешки лицами с красно-белым «фаршем», лежал германский офицер. Чёрный короткий мундир был распахнут на груди, что спеклась от крови. Руки и левая часть лица покрылась зловонной, желтовато-чёрной коркой.
«…Ви есть старший здесь, в этот часть? – неожиданно обратился он по русски. – Сядьте здесь. Не бойтесь, командир. Я есть немного говорить по русски… Учиться в ваш танковый школ в Казань. 1920-й год. Как плёхо, что мы есть воевать с вами! Воевать друг с другом! Отшень плёхо…»
«Вот именно, - не моргнув опаленными ресницами, вымолвил Катуков. - Такого же мнения, герр-хер хороший. Какого ж рожна надо было лезть? Вы о себе подумали? О своей Германии? О детях…»
«Не надо ругаться, - сморщенные, треснувшие губы панцер-офицера изобразили подобие улыбки. – Я не есть нацист. О, нихт! Я есть дружить с ваш командир с Казань. Знать комбриг Кривошеин. Знать Жуков. Он есть приезжать в Казань. Знать в Москва один русски монах. Он жить до сих пор в лавра… Сергиев посад… Передать ему от меня привет. Сказать: «мальчик» не забывайт этот встречь. Он хотеть ещё по линий 401. Ви запомнить? Это важно для России…»
Катуков почувствовал, что перестаёт дышать. Он произвольно коснулся чудных серебристого басона петлиц на розовой подкладке этого гитлеровца:
«Ладно, не бойся. Передам… Я тоже в 20-м проходил в Казани стажировку. Ты в какой группе обретался?»
«Я быть в закрытый курс. Нас расположить в «Интурист». Возить на занятий по ночам. Только ночь. Kaine shanse! Geheime…»
Я те дам, «гехайм-нехайм», чуть не сказал Катуков. Но вовремя спохватился: это слово по немецки означало не только гестапо или тайную государственную полицию, но – «секретно». Уж что, что, а секретностью нас не удивишь. Кого хошь сами ею сразим.
«… Я совсем умирайт! Очень скоро, - продолжал уже как заведённый немец. Камрад! Руссише! Возми в мой карман внутри. Там мой документ. Мой письма жена и сын. Передать всё в ваш разведка генштаб. Geheime nixt! Vershein? Я давно работать на вас. Я верить тебе. Ты есть друг. Но у вас есть враг. Он есть у Хозяин. Совсем –совсем… Ты понимайт? – чёрные, обгорелые руки немца потянулись ко рту Катукова. Пальцы с белыми, с сочащейся сукровицей ногтями коснулись небритого подбородка.
Тот кивнул. Сердце сжалось. Как будто хоронил своего парня-танкиста в зыбучих песках на Халхин-Гол. Как будто это был он сам… А вокруг, правда на почтительной дистанции скапливались младшие командиры и бойцы. Возле уцелевших «бэтух» и «тешек» 9-го мехкорпуса. С помятой бронёй. С отверстиями от вражеских снарядов и дульных гранат.
«…Я видеть сороковой год во Франций – разве это война? – шептали губы немца. – Я быть в Польша – получить из рук Хайнц Гудериан Рыцарский крест! Это быть не война – короткий прогулка… Русски танкист давить мой горящий панцер. Как скорлупу орех! Я видеть русский пехот под Сокаль! Они идти на нас со штыком! Это – война! Это - гибель рейх! Это есть… Hitler kaput! Itch Douche Ferfluht? Mein Veben! Mein Liber Muter…»
Раньше надо было кумекать мозгами, гнида фашистская. Эта мысль чуть было не вырвалась наружу, но Катуков вовремя прикусил язык. Вскоре на БА-20, покачивающемся на рессорах, с круглой пулемётной башенкой, прибыл делегат связи от 20-го мехкорпуса. Они спешили на выручку. Тоже не знали, что творится кругом. Питание у раций на исходе. До войны сколько было запросов в штаб фронта – пополнить аккумуляторы. Без толку! Подошло 400 танков с пехотой и артиллерией, что тащились во вторых эшелонах. Половину личного состава и матчасти потеряли в двухдневном марше – не давали покоя вражеские пикировщики. Наши «ишаки» летают нерегулярно и плохо. Да и сражаются не лучше. На один немецкий самолёт приходится два, а то и три наших! А всё «не будем фигурять», лозунг товарища наркома ВВС, 30-летнего генерала Пашки Рычагова! Мать его за ногу… Доучились на парадах петли да скобы делать, а боевую подготовку свели до минимума. И самолёты крылом к крылу на аэродромах поставили. Вот теперь и пожимаем… Лишь АДД, ТБ-3, ТБ-7 да ДБ-3ф, грузно вращающие лопастями четырёх двигателей, вместо положенных пяти (!?!) барражируют часто за линию фронта. Бомбят переправы, дороги да скопления противника. Бомбовая нагрузка у них высокая – по сто осколочных «игрушек». Но без пятого двигателя им не набрать недосягаемой для «мессеров» и зениток высоты! Их же спаренные блиссеры под винтовочный патрон бессильны против металлической оболочки Bf 109.
На рассвете тяжёлые, средние и лёгкие «руссише панцерс» волнами обрушились на позиции врага. Воздух снова наполнился воем сирен: пикировали Ju 87 D. С хищно расставленных крыльев срывались бомбы. Расположенные возле кабин пушки обстреливали очередями БТ и Т-26. Сверху сыпались частым дождём латунные продолговатые гильзы. На излёте они пробивали голову танкистов, что высунулись из люков. КВ-1 с линкорными башнями старались огнём из своих 152-мм гаубиц подавлять противотанковые батареи в капонирах. Катуков, возглавивший остатки 2-го танкового батальона своей мехбригады, усиленного трёхбашенным Т-35 и двумя «тридцатьчетвёрками», пересел в пушечный бронеавтомобиль – только в нём было приёмо-передающее устройство ТПУ-7. Они сумели прорваться сквозь гибельный огонь с фронта и флангов. Потеряв почти все «бэтухи», расстреляли грузовики снабжения вражеских батарей.
Но в Раззивиловском их ждал неприятный сюрприз. Вдоль мощёной улочки, где особенно не развернёшься, «коллеги» установили длинноствольную зенитку. Та одним выстрелом пробивала 48-мм броню Т-34. С окон готических домов под черепицей с мансардными стёклами летели длиннорукие гранаты и бутылки с «молотовским коктейлем». В башенку БА-10, что, ломая заборчики и подминая клумбы, пытался объехать и поразить злосчастное орудие, угодил небольшой стальной цилиндрик. Группа немецких солдат, укрывшись за фонтаном, выпустили ещё одну ружейную гранату. Из винтовочного ствола, оставляя за собой кометный хвост, с шипеньем вылетела новая «петардочка». Шаровой механизм башни тут же заклинило, орудие и спаренный с ним ДП были искорежены. Отстреливаясь их ППД и пистолетов, экипаж машины боевой оставил броневичок. Вновь, передвигаясь ползком и перебежками, они стали пробиваться к своим. На перекрёстке Катуков увидел – стоящий гигант Т-35. Он отстреливался из 67-мм орудия головной башни. Башня с 45-мм пушкой была сплющена и провалена. Из корпуса дымило… На противоположном конце улицы, лязгая по булыжнику траками, катила немецкая «крестовая» самоходка. Длинноствольная пушка за широким стальным щитом выбросила треугольник пламени. Снаряд ударил в гусеницу гиганта. А из подъезда выбегали кое-какие недобитые местные. Недовысланные тоже. С топорами, дробовиками и бутылками, заполненными до краёв мутной жидкостью. Запаливали просмоленные «язычки»...
Отступая с границы, Катуков впервые задумался о тактике боя из засады. Во многом, благодаря кровавому уроку. Немцы сами подсказывали ему тактику. Сперва – «артисты» (так он называл отвлекающую группу) имитируют лобовую атаку. Подобно немецким «коллегам», в случае опасности, уходят назад, где сосредоточились танки и ПТС, скрытые в засаде. Причём, перед наступающим врагом, если позволяет время, отрываются «декорации»: ложные артиллерийские и пулемётные ячейки. Изготавливаются по ситуации макеты пушек и пулемётов. Увлёкшись погоней, панцеры, оторвавшись от инфантерии и противотанковых орудий, ввязываются в бой с чучелами. Затем… У Катукова, измотанного в боях, потерявшего многих товарищей и боевую машину даже спёрло в ушах! Можно применить систему «артиллерийских мешков». Создать систему перекрёстного огня из батарей, одиночных орудий, вкопанных и подвижных танков, что укрыты в засадах. Так, располагая меньшими силами, действуя по-суворовски «побеждай не числом, а уменьем!», можно уничтожить целое танковое соединение врага при минимальных потерях.
Пробираясь по лесам, болотам и долам до Смоленска, Катуков материл то, что накануне войны преподавалось в военной академии и на командных курсах. Упреждающим ударом, уничтожить, сокрушить… Это походило на тактику «перманентной революции» в исполнении «товарищей» Троцкого и Тухачевского, коих Катуков действительно считал врагами трудового народа. Это надо же, додуматься – вести войну за освобождение рабочего класса «на чужой территории и малой кровью»!?! В финскую тамошние пролетарии к этому отнеслись крайне негативно – освобождению и присоединению к СССР. Не получилось воевать ни малой кровью, ни на чужой территории, хоть и была захвачена Карелия. (Ликвидирован опасный плацдарм для возможного вторжения в ленинградскую область, по причине которого «колыбель революции» долгое время оставался приграничным городом.) Упреждающим ударом авиации и артиллерии сокрушить врага в развёртывании… Хорошо! Если не получилось – как дальше? Вот он нас и сокрушил, а мы? Только наступлению научены, а он в обороне себя сносно чувствует. Нас же обороне учили лишь в тактическом смысле. Считалось, что глубокая, эшелонированная оборона и тем более отступление – пережиток буржуазной стратегии. За такие мысли можно было загреметь в «отдалённый курорт», что на севере.
РККА накануне войны располагала 14 200 танков. В первые месяцы боёв потери составили до 12, 2 тысяч. Причём большинство танков было не уничтожено в боях, но брошено из-за нехватки горючего и ремсредств. Склады развёрнутых близ границ соединений проутюжила в первые часы вражеская авиация и артиллерия. Но у действующей армии оставалось еще 2 тыс. Кроме это 8 000 боевых машин расположились во внутренних округах. Немцы тоже понесли серьезные потери. Так в наступательной операции «Тайфун» приняло участие лишь 1700 с небольшим «роликов» из 3 350. Для перевеса в силах пришлось оставить попытки взять штурмом город-крепость Ленинград. Часть «панцерс» из группы армий «Север» были в срочном порядке переброшены на центральное направление. Приданы частям 2-й, 3-й, 4-й панцерных групп. Вследствие этого они получили горделивое, но насквозь дутое название «танковые армии». Так был достигнут перевес – 1700 единиц бронетехники… Учитывая, что половину из них по прежнему составляли танкетки Pz I с 7,62 мм «противотанковыми» пулемётами, а другая половина была представлена сотнями Pz II с 20-мм пушками, такое преимущество могло выйти боком. При умелом противодействии! Но его как враз-таки не было.
Кроме того, советская промышленность выпускала несколько сот танков в месяц. Поэтому даже после ужасающих потерь Красная Армия сохраняла превосходство в танках перед противником. Правда, на итогах боев это все равно не отразилось.
«Дело в том, что «танки новых типов при получении их частями ставились в НЗ, в учебно-боевой парк выделялось буквально по несколько машин (по состоянию на 1-е июня 1941 г. общее количество Т-34 и КВ, выделенных в учебно-боевой парк, составляет 67 КВ и 37 Т-34 на все западные округа, то есть на 1301 танк новейших типов). И такое положение дел было вполне оправдано, учитывая ничтожно низкий - менее 100 моточасов - моторесурс дизелей В-2 в 1941-м году». Дальше мы увидим, каков был реальный моторесурс...» - так объяснил причины низкой боеспособности советских войск один современный исследователь.
И далее, он же:
« С 22 июня по 9 июля 1941 г. Северо-Западный фронт потерял 2523 танка; Западный за тот же период - 4799 танков; Юго-Западный - 4381 танк; Карельский фронт - 546 танков. Итого 12 249 танков! Цифра фантастическая! Это значит, что на каждый немецкий подбитый танк приходилось 10 советских! Даже если часть танков была взорвана при отступлении в силу объективных причин (поломки, отсутствие горючего), все равно остается только подивиться тому, как немцам удалось за 2,5 недели уничтожить столько танков, и тому, как советскому командованию удавалось угробить столько техники за такой короткий срок». (Шапталов Б. Испытание войной. - М.: ACT, 2002)
Против 9-го и 22-го мехкорпуса, выдвинутого в бой по частям, действовала 1-ая панцерная группа в составе группы армий «Юг». Против 800 советских танков – до 600 германских с более слабым вооружением, бронированием и запасом хода. Более того – колонны снабжения и обслуживания Гудериана и Клейста безнадёжно отставали. Частью машины низкой проходимости завязли в белорусской песчаной низменности. К тому же давали о себе знать отдельные очаги сопротивления, которые остались в тылах. На линии Луцк, Ровно и Каменец-Подольск произошло знаменитое, но малоизвестное танковое сражение. Оно на целых три недели сковало «дранг нах остен».
Впервые за историю блицкрига панцерваффе столкнулось с достойным противником. После того, как к русским подошло подкрепление (22-й мехкорпус), сражения завязалось с новой силой. На одну подбитую германскую единицу бронетехники приходилось до десяти советских танков. Всё потому, что части РККА вводились в бой по частям, без должной наземной и авиаразведки. Отсутствовала поддержка с воздуха. Советские танки, атаковавшие с ходу панцерваффе, попадали под убийственный огонь из засад. По ним работала противотанковая и самоходная артиллерия. С воздуха сыпали дождь из бомб и скорострельных пушек эскадрильи «штукас». Отсюда – столь ужасающие потери. Но отнюдь не из-за бесталанности или трусости (тем более, тупости!) советских младших и средних командиров, старшин, сержантов и рядовых. Они сражались как львы. Снискали себе славу в века. Как у товарищей, так и у врагов.
Как воевали танкисты на соседнем Юго-Западном фронте? Начальник автобронетанкового управления этого фронта генерал армии Вольский, направленный с инспекцией Ставкой верховного командования, провёл анализ боёв. Много критических замечаний досталось в адрес общевойсковых командиров. Учитывалась шаблонность в принятии решений на поле боя, когда всё решают «спасённые минуты». Эту болезнь командиры Красной армии подхватили во время финской компании. Командиров дивизий, наступавших на ладожском направлении, маршал РККА Шапошников в своём докладе назвал «толстовцами» - они двигались тесными боевыми порядками, не выставив бокового охранения, не наладив войсковой разведки. Уничтожив финскую 4-ую дивизию в открытом бою, четыре советских дивизии стали жертвой артиллерийских засад и диверсионных групп. Танки попадали на минные поля. Всё это поразительно напоминало тактику германских войск в ходе блицкрига, а также будущие операции Катукова против 2-ой панцерной группы. Но много было недочетов, допущенных непосредственно и командирами механизированных частей и соединений.
К ним прежде всего относились:
1. Штабы МК, ТД и ТП еще не овладели должным оперативно-тактическим кругозором. Они не смогли делать правильные выводы и полностью не понимали замысла командования армии и фронта.
2. Не было маневренности - была вялость, медлительность в решении задач.
3. Действия, как правило, носили характер лобовых ударов, что приводило к ненужной потере материальной части и личного состава...
4. Неумение организовать боевые порядки корпуса по направлениям, прикрывать пути движения противника, а последний главным образом двигался по дорогам.
5. Не было стремления лишить противника возможности подвоза горючего, боеприпасов. Засады на главных направлениях его действий не практиковались.
6. Не использовались крупные населенные пункты для уничтожения противника и неумение действовать в них.
7. Управление, начиная от командира взвода до больших командиров было плохое, радио использовалось плохо, скрытое управление войсками поставлено плохо...
8. Исключительно плохо поставлена подготовка экипажей в вопросах сохранения материальной части. Имели место случаи, когда экипажи оставляли машины, имеющие боеприпасы, были отдельные случаи, когда экипажи оставляли машины и сами уходили.
9. Во всех частях и соединениях отсутствовали эвакуационные средства, а имеющиеся в наличии могли бы обеспечить МК и ТД только в наступательных операциях.
10. Личный состав новой техники не освоил, особенно КВ и Т-34, и совершенно не научен производству ремонта в полевых условиях. Ремонтные средства танковых дивизий оказались неспособными обеспечить ремонт в таком виде боя, как отход.
11. ...Отсутствие штатной организации эвакосредств приводило к тому, что эвакуация боевой материальной части... отсутствовала.
12. Штабы оказались малоподготовленными, укомплектованы, как правило, общевойсковыми командирами, не имеющими опыта работы в танковых частях.
13. В высших учебных заведениях (академии) таких видов боя, с которыми пришлось встретиться, никогда не прорабатывалось, а это явилось большим недостатком в оперативно-тактическом кругозоре большинства командного начсостава». (Этот материал опубликовал в 2000 году Игорь Дроговоз.)
В отчёте Вольского, что был представлен как генштабу, так и политбюро ЦК РКП (б), а значит лично Сталину, указывалось и другое. Немецкая тактика, с которой столкнулись советские танковые и механизированные соединения, была намного эффективнее. Во многом – по причине заимствований, которые были сделаны генералами панцерваффе, стажировавшимися в 20-х годах на советских танковых полигонах. Немецкая панцерная группа напоминала собой «ежа». Следуя принципам единого комплектования, что были разработаны советскими военными теоретиками Свечиным и Триандафиловым при участии бывшего офицера царского генштаба Шапошникова, советника Сталина, германские панцерные группы сочетали в себе все рода войск. Подчинялись единому управлению. При попытках атаковать их, группы немедленно ощетинивалась многочисленной артиллерией. В воздух подымались армады «штукос», мотопехота спешивалась с грузовиков и бронетранспортёров, открывала бешеный огонь, защищая драгоценные танки. Так выглядело полное взаимодействие всех родов войск, которого не хватало во французской, британской, а также польской армиях. Таким был инструмент блицкрига.
Вот такие кричащие факты... Цимес, как говорят и пишут евреи, был в том, что генерал армии Вольский являлся талантливым учеником и преемником создателей теории механизированных и танковых соединений. Триандафилов погиб в авиационной катастрофе, которую по имеющимся данным подстроил маршал РККА Тухачевский, «подметённый» во времена «великой чистки». Свечина арестовали первый раз в 1931 году. Он был уличён как активный участник ложи «Великого орла», состоявшей из бывших царских и белогвардейских офицеров, перешедших на сторону советской власти. Ложа имела целью реставрацию монархии в России. Но в 31-м году Свечина не тронули. Отпустили, восстановив в должности. До 37-го года он оставался в немалых «красных чинах» и преподавал в военной академии им. Фрунзе. Но «ежовые рукавицы» прибрали его окончательно. Но обратим внимание! Генерал Вольский – один из уцелевших в сталинской «чистке» толковых танковых командиров. В дальнейшем он командовал танковыми корпусами и армиями. Никто его не тронул. Судя по его докладу, что был написан в исчерпывающем, почти гудериановском стиле, он имел какое-то отношения к советско-германскому сотрудничеству.
Пройдя сквозь фильтрацию особого отдела, вновь приданного НКВД, Катуков получил новое назначение – командовать танковым полком при 1-ом гвардейском стрелковом корпусе. Хмыкнув, он почесал свой упрямый затылок. Слово гвардия… Чем-то старорежимно-торжественным дунуло от него! Ранее «гвардия» считалась пережитком царизма и белогвардейщины. Но нынче товарищ Сталин возродил его, как возродил другие явления: Отечество, казачество, генеральские звания.
А на фронтах бушевало. 2-я танковая группа после разгрома войск Западного фронта была повёрнута в тыл Юго-Западного фронта. Начался разгром киевской группы РККА, которая имела в своём составе до 800 танков, тысячи орудий и миномётов и многочисленные запасы. По началу Гудериан вёл себя странно: отчего-то повернул свои «ролики» в Крым. Там увяз в затяжных, кровопролитных боях за Керчь. Жуков, отстранённый Сталиным с поста начальника генштаба и разобидевшийся на того всерьёз, организовал мощный таранный удар под Ельней. Под предлогом ликвидации опасного, с его точки зрения, ельнинского выступа, могущего послужить трамплином для наступления вермахта на Москву. Потеряв до 80 000 человек убитыми и ранеными, половину танков сожженными, он сумел отбить город. Германские потери, понесённые в основном от огня советской артиллерии, составили до 70 000 человек. Пикантности ради следует уточнить, что кроме лёгких противотанковых средств и нескольких самоходных штурмовых установок настильного огня Stug 39, оборонявшие выступ пехотные дивизии вермахта не имели ни одного танка.
…Итак, видя бездействие русских на центральном направлении, войска Клейста и Гудериана , уничтожили киевскую группу войск. После этого, в «котельную битву» угодили пять советских армий брянского фронта. Началось наступление на московском направлении. Чего рьяно, но тщетно добивался на словах Гудериан после победы в Белоруссии. Хотел массированным ударом продвинуться в центре. «…Наша главная цель это – Москва! - считал он. - Если мы затеяли эту войну, то до первых холодов обязаны захватить русскую столицу». Тем более, что все сроки исполнения Директивы № 1 имени Фридриха Барбаросса давно прошли. По этому поводу у «быстроходного Гейнца» случился нешуточный конфликт с командиром 4-й армией при группе армий «А» генерал –фельдмаршалом фон Клюге. Тот родился 30 октября 1882 в Позене (Познань) Его, как и Гудериана, связывала Польша. (Участник 1-й мировой войны. В 1935, в звании генерал-майора, был назначен командующим 6-м военным округом. В 1938, за поддержку генерала Вернера фон Фрича, уволен в отставку. В 1939-м фон Клюге вновь был призван на службу. Командовал 6-й армейской группой во время захвата Польского коридора. В 1940 переведен на Западный фронт.) Клюге, стараясь оправдать значение своей фамилии (Klug – умный), отослал в главное командование сухопутных сил (Oberkommando der Vermaht) свои соображения. Они полностью противоречили наступательному порыву «великого сына германского народа». Штабист фон Кейтель недвусмысленно намекнул «умному», что надо бы заткнуться. Тот продолжал гнуть свою линию. По мнению этого военного аристократа, вермахт понёс большие потери. Кроме того танковые группы не смогут форсировать успех. Даже, если осенью удастся захватить Москву и Петербург, впереди – необъятные территории. У русских – огромные людские и материальные резервы. Большая часть населения… После этого над полуседой головой фельдмаршала снова нависла тень Вернера фон Фрича.
Положение кое-как спас генерал-полковник Гудериан. Он… вызвал фон Клюге на дуэль. Без всякого серьезного повода, командующий 4-й армией был подвергнут упрёку. В вину фон Клюге ставились неверие в успех на востоке, а также медлительность действий на юге России, из-за чего полуостров Крым продолжал оставаться в руках большевиков. Их бомбардировочная стратегическая авиация наносила удары по базам снабжения и коммуникациям вермахта в Запорожье. Бомбы также сыпались на нефтепромыслы Плоешти в Румынии. Какой-то невиданный самолёт с подвешенными под крыльями истребителями, под крыльями которых были 600 грамовые бомбы, в считанные секунды разбомбил нефтепровод Констанца. Это снизило темп «роликов» и сопутствующей им техники.
Словом, в образцовой германской армии такое случалось редко. Вернее, не случалось вовсе. Генерал-полковник и генерал-фельдмаршал (оба родом из Польши) «собачились» в течение недели. Их язвительные разговоры по каналам ВЧ были недопустимы. Дошло до формально вызова. Перчатку первым бросил Гудериан. Всё дело было в выборе оружия. Как два «фенриха» они собирались либо обнажить палаши, либо стреляться из личных пистолетов системы «Вальтер». Но дальше планов дело не дошло. Вмешался фюрер, который расставил все точки над «i». Гудериан и Клюге остались в живых. Даже не покалечили друг друга. Кто знает – состоялся бы поединок, как бы сказался его исход в боях под Вязьмой и под Москвой!
24-й танковый корпус без существенных потерь захватил Орёл. Был готов двигаться на Тулу и далее – на Москву. Но тут произошло НЕЧТО! Фюрер, всегда мнивший себя великим (на пару с рейхсмаршалом Герингом) стратегом, замахнулся на Северную Пальмиру большевистской России. А именно – бывший Петербург. Специально для этих целей из Прибалтики была переброшена 4-ая панцерная группа генерал-полковника Гота, которую планировалось задействовать в дальнейшем «дранг». Но без её танков и бронемашин «дранг» явно откладывался. Тем более, явным идиотизмом было изматывать военную технику, двигатели которой были порядком изношены! Моторесурс «роликов» вермахта без русского бездорожья не превышал 150 км\час. Особенно быстро изнашивались пулемётные танкетки, чехословацкие танки и прочая сопутствующая им автомобильная мелочь. Русское бездорожье только ускоряло коррозию двигателей. Так, Pz IV имел запас хода по шоссе 200 км/ч, а по бездорожью, каковым в России никого не удивишь, всего 130 км/ч. Скорость его по шоссе составляла 40 км/ч, тогда как по колдобинам и ухабинам России этот панцер «пёр» за один час едва на все двадцать. Прочая техника имела ещё меньший запас хода и скоростные данные. После разгрома киевской группировки, по настоянию генерала Йоделя часть «роликов» (20% от числа потерь!) пришлось ставить на полевой ремонт. Выручили бы трофейные русские панцеры. Однако трудность состояла в том, что не хватало как механиков и водителей, освоивших эту технику, так и эвакуационных средств. В составе 2-й панцерной группы насчитывалось всего десять «руссише панцерс», в числе которых были КВ-1, КВ-2, БТ-5, БТ-7, Т-26. Триста танков Т-34, захваченных в цехах танкового завода в Харькове необходимо было не просто освоить, устранив конструктивные недоделки. К ним полагались запчасти и дизельное топливо, которого в рейхе попросту не было. Большая часть транспорта и танков работало на карбюраторных двигателях и не было знакомо с изобретением Рудольфа Дизеля.
Приступив к комплектованию танковой бригады 1-го гвардейского стрелкового корпуса, Катуков схватился за голову. Даже заматерился. Так, что у бывалых танкистов уши запылали. Войска были собраны, что называется, с бору по сосёнке. В составе корпуса числились следующие подразделения: мотоциклетный полк со 150 мотоциклами – майор Танасчишин, Тульское артиллерийское училище (152-мм гаубицы, 76- и 45-мм пушки), 34-й пограничный полк НКВД – подполковник Пияшев, 6-я гвардейская стрелковая дивизия – генерал-майор К. И. Петров, 4-я и 11-я танковые бригады, 201-я воздушно-десантная бригада – подполковник С. М. Ковалев. Сколачивать и обучать войска не было времени. Надо было сразу воевать. Первым существенным соединением, прибывшим на позиции 4 октября 1941 года была 4-я танковая бригада. В своём составе она имела: танковый полк из 49 БТ-7 М, БТ-5 и БТ-2 - майор Еремин, 3 танка Т-34 из резерва бригады, мотострелковый батальон, зенитно-артиллерийский дивизион (16 орудий), транспортную и ремонтную роты, а также другие специальные подразделения.
Полковник обошёл строй вверенного ему воинства. Осмотрел не первой свежести танки, над которыми потрудились мастера-механики. Вглядывался в лица танкистов. Молодые, безусые мальчишки. Лет 18-20… Ему вспомнился умирающий германский танкист под Клеванью. Тому было не меньше. Если пойду с ними на лобовую – панцеры Гудериана нас сомнут и опрокинут. Но если сделаю то, о чём говорил с Вольским из автобронетанкового… У немцев, коих мы фрицами стали обзывать, таких, как тот панцер-гауптман, что работал на нашу военную разведку, похоже хватает.
- Да, навоюешь тут с вами, - в сердцах молвил полковник. После смотра он вызвал командиров батальонов в штаб. – С нами, я хотел сказать. Ваши предложения, мужички-славяне? Как будем гадов бить? – видя, как молодые, ершистые парни-лейтенанты переглядываются, продолжил: - А что вы пялитесь друг на друга, как девки на выселках? Перед нами – целая танковая армия герра Гудериана, из которого нам партия и правительство поручили сделать хера. Что б ни хера у него не вышло, значит, - все заулыбались. - Неужто не понятно? А у нас пока – полный или частичный некомплект. По всем статьям, - он посмотрел на портрет товарища Сталина, что был вырезан из передовицы «Правда», вклеен в рамочку и водружен на стену. – Предложения, мысли? Всё готов выслушать. Молчания не потерплю.
- А ты особо не печалься, командир, - выступил вперёд рослый лейтенант Лелюшков. Командир 1-го танкового батальона, которому предстояло стать «истребительным».– Во-первых нам скоро подкрепление обещали. Во-вторых, - он провёл карандашом по расстеленной по столу карте, где кудряво зеленели леса, - у нас явное перед ними преимущество. Не в численности, конечно. Пока…
- Ну, не тяни, - оборвал его философствования полковник.
- Товарищ командир! Местность на нашем участке фронта очень лесистая. Много оврагов. Все дороги проходят через лесные массивы. Враг не сможет придерживаться традиционной тактики: совершать массированные броски в развёрнутом состоянии. Здесь можно двигаться только в походном строю с боевым охранением. Они так и поступят, если не дураки. А мы вот что сделаем, - карандаш Лелюшкова вычертил на танкоопасных направлениях вокруг Мценска «решётки» танковых позиций. –Рассредоточим наши коробочки на пути движения ганцев. Оборудуем с десяток замаскированных полевых позиций. Благо, что сверху их авиаразведка нас не заметит. Как только покажутся их колонны, огня не открывать. Пусть окажутся в перекрестье наших секретов. Как только это произойдёт – огонь на поражение. Причём от смены позиций в ходе боя зависит – сохраним мы наши танки или нет…
- Делить силы? – возмущённо протянул кто-то. – По-моему, это не разумно. Атаковать надо сплочённо, создать мощный танковый кулак…
- Ну да, - хмыкнул Катуков. – Чтобы противник грамотно выстроил противотанковую оборону и расщелкал нас как семечки. Проходили уже! – он стиснул зубы. Воспоминания заволокли его душу. – Как мыслишь вести огонь по вражеским машинам? – обратился он к юному комбату.
- Да очень просто, - улыбнулся Лелюшкова. – Их надо парализовать в движении. Что б колонна забуксовала на месте. Миной этого не сделаешь. Вызовут сапёров, разминируют путь. Повреждённый танк или транспортёр отбуксуют в тыл. А главное – мы их предупредим! Огонь мыслю таким образом: первая группа при заходе врага в систему наших засад отвлекает всё на себя. Обстреливает головные машины фрицев. Тут же вступает в бой арьергард. Уничтожает тылы. Те, что по флангам расстреливают скученные на дороге танки, автомашины с пехотой и тягачи с артиллерией. Они и развернутся не успеют на нашем бездорожье! Не то, что атаковать! Так мы их и побъём.
- Их боевое охранение мои ребята примут на себя, - выступил вперёд начразведки в чёрном ватнике, перекрещенном ремнями. – Дадим проследовать вперёд. Сыграем в «театр». Ребята якобы сдаются в плен. Фрицы с этого дела сомлеют. Передадут по радио, что мы, то есть противник, деморализован. «Пленные» отвлекут их внимание, а основная группа уничтожит боевое охранение.
- А не подорвёт ли такой сценарий веру бойцов и командиров… - начал было комиссар, но Катуков показал ему кулак.
Особист, взиравший на происходящее из своего угла, только усмехнулся. Был он человеком не глупым и полагал, что в дела стратегии и тактики лучше не лезть. Можно поскользнуться, упасть и больно расшибиться…
Первый бой превзошёл все ожидания. Молодые танкисты удивлялись: отчего-то немцы даже не выслали ни дозора, ни боевого охранения! Отчего-то, почему-то… Катуков только весело улыбался и загадочно теребил пальцем мочку уха под шлемом. В своей командирской «тридцатьчетвёрке» он получал с мест засад непрерывные радиосообщения. Немецкая колонна численностью в сто единиц средних и лёгких танков, а также транспортёров с пехотой, грузовиков снабжения, противотанковой и зенитной артиллерией выдвинулась по прямой к Мценску. Как только передовые панцеры прошли авангард засады и вся колонна оказалась в перекрестье наших прицелов, началось побоище. Командир 2-го батальона майор Рафаилов вывел свои «бэтухи» из лесу. К тому времени, головные панцеры уже были подожжены меткими выстрелами танкистов Лелюшкова. Позади работали танки, скрытые в своих капонирах. Из окопчиков, что отрыли по периметру всей дороги, технику с белыми мальтийскими крестами разила полевая и противотанковая артиллерия, бронебойщики из ПТР. Снайперы уничтожали германских офицеров, артиллеристов, что пытались развернуть короткостволые Pak 35\36. БТ-7 М, вооружённые 45-мм пушками, со скоростью 80-100 км\час не давали скученным панцерам никакого шанса. Пытаясь развернуться в грязи на узкой колее, те лишь сталкивались друг с другом, калеча оптику. Командирские Pz III, как правило, были снабжены макетами орудий. Кроме этого по трансмиссии и заднику башни их покрывал алый стяг с паучьей свастикой в белом круге. Это было как мишень! Их уничтожали в первую очередь. Pz I с пулемётными башенками поражали бронебойно-зажигательными «желтоносиками», что были в подсумке каждого бойца, а также из тяжёлых пулемётов ДШК. Немногочисленные Pz IV Ausf A-D с 75-мм короткостволыми пушками (75мм KwK 37 L/24) не могли составить серьезную конкуренцию «руссише панцерс». У них был медленный поворотный механизм в башнях. К тому же короткостволые пушки, напоминающие окурки, были изначально приспособлены для стрельбы на короткие дистанции: имели низкую полётную дальность и высокую траекторию выстрела. Вёрткие БТ-7 им были явно не по зубам. Орудия тех давали в среднем 15 выстрелов в минуту. Стреляя на виражах, «бэтухи» поражали скучившиеся панцеры в корму и борта, рвали снарядами гусеницы. Благо, что броня гитлеровских «коробочек» не превышала 10-30 мм. Состоящие на вооружении панцерваффе уникальные боеприпасы (Pzgr.39 - подкалиберный бронебойный снаряд, Pzgr.40 - бронебойный снаряд с вольфрамовым сердечником ) с проникновением в броню 90-100 мм не сыграли никакой существенной роли.
Несколько дней танки и мотопехота Гудериана предпринимали тщетные попытки пробиться сквозь узкое, поросшее лесом дефиле у Мценска. Но танкисты, пехотинцы и артиллеристы 1-й гвардейского корпуса воспрепятствовали этому удовольствию. Катуков таким образом навязал противнику свою тактику. Он уже мог тренировать из танковых засад молодое необстрелянное пополнение. Так в разгар страшных боёв октября 1941 года, после уничтожения киевской группы войск и пяти советских армий под Вязьмой и Брянском, силами одной танковой бригады и приданных ей немногочисленных подразделений была остановлена целая танковая группа. Исходя из численности 2-й панцерной армии, что вступила в операцию «Тайфун» в составе 600 танков, подвиг танкистов-истребителей и танковых снайперов бригады Катукова отдавал чем-то запредельным. В отчётах командира уничтоженной 4-й панцердивизии, оставшейся почти без «роликов», появились строки о «летающих по воздуху русских танках», что «скачут по холмам, перепрыгивая на широких гусеницах каналы и ямы». Снаряды «отскакивали от покатой брони». Причём, во всех документах, оправдывающих трагедию под Мценском, фигурировали лишь «62-тонные Кристи», то бишь исключительно Т-34. Хотя все стенания фон Лангерманна побивались одним: он не выставил, подобно русским «толстовцам» на Ладожском направлении, в феврале 1940-го, боевое охранение на флангах и авангарде. Не провёл должным образом войсковую разведку. Почему-то…
В ходе скоротечного боя 4-я панцерная дивизия генерала фон Лангерманна фактически перестала существовать. А 4-я танковая бригада полковника Катукова из 1-го гвардейского корпуса потеряла 33 танка БТ. Безвозвратно сгорели лишь семь. Остальные 26 машин были восстановлены. Серьёзные потери понес мотопехотный батальон. Его пришлось срочно пополнять новобранцами. Наградами были отмечены все командиры и наводчики. Особенно обласкан был Лелюшков – одним из первых был удостоен звания «танковый снайпер»…
* * *
Из воспоминаний полковника М. Катукова:
“Всё, чем я располагал, - это два батальона - 46 танков, включая батальон танков БТ-7 со слабой броней и вооружением.”
“По штату нам полагались танки последнего выпуска Т-34 и КВ. Их обещали поставить в июле сорок первого. А пока весь наш парк состоял из 33 учебных подержанных и побитых БТ-2, БТ-5. Другие части дивизии тоже были недоукомплектованы.В артиллерийском полку имелись только гаубицы. Мотострелковый полк вообще еще не получил артиллерию, а понтонный батальон - понтонный парк. Батальон связи располагал лишь учебной аппаратурой. Словом, дивизия еще была далеко не укомплектована людьми и техникой.”
“Бригада формировалась из экипажей 15-й танковой дивизии. Незадолго до меня в лагерь прибыла специальная комиссия из Москвы, в задачу которой входило отобрать наиболее опытных и проверенных механиков-водителей, башенных стрелков, радистов, командиров и политработников. Вскоре бригада стала получать материальную часть со Сталинградского Тракторного завода. Первый батальон получил тридцатьчетверки.”
«…Продолжавший сопровождать меня полковник Богданов жаловался, что дивизия оснащена только устаревшими и сильно изношенными танками. Половина из них может быть использована лишь в качестве учебных. Большинство имеет на вооружении 45 миллиметровые пушки, но у некоторых остались 38-миллиметровые пушки “Гочкиса” или только пулеметы.
- Бронебойных снарядов очень мало, - продолжал он. - В экипажах по одному - два бойца из запасных. Опытных танкистов при формировании дивизии поставили на должности среднего комсостава, командиры танков стали командирами взводов, механики-водители - помощниками командиров рот по технической части. Штабы полков еще два месяца назад были штабами батальонов.
- По вашему докладу можно сделать вывод, что танковая дивизия стала слабее танковой бригады, из которой она развернулась, - заметил я. - Между нами говоря, так оно и есть, - доверительно сказал Богданов. - Ведь если бутылку вина разбавить тремя бутылками воды, это будет уже не вино...”
Из докладной помкомандующего ЮЗФ генерал-майора Вольского о причинах поражения танковых войск ЮЗФ от 05.08.1941 г.:
«1. С первого же дня войны мехкорпуса были неправильно использованы, ибо все были приданы армиям...
2. Все боевые действия мехкорпусов происходили без тщательной разведки, некоторые части совершенно не знали, что происходит в непосредственной близости. Авиационной разведки в интересах МК совершенно не велось. Управление мехкорпусами со стороны общевойсковых командиров было поставлено плохо, соединения были разбросаны (8 МК) и к моменту наступления были оторваны друг от друга. Штабы армий совершенно не были подготовлены к управлению такими крупными механизированными соединениями, как мехкорпус...
3. Штабы армий совершенно забыли, что материальная часть имеет определенные моточасы, что она требует просмотра, мелкого ремонта, дополнительного пополнения горючим и боеприпасами, а технический состав и начальники АБТО армий не подсказали им этого, и вместо того, чтобы после выполнения задачи отвести мехкорпуса, предоставив им время, необходимое для этой цели, общевойсковые командиры требовали только давай и больше ничего. Не было совершенно взаимодействия с воздушными силами. Мехкорпуса совершенно не имели прикрытия как на марше, так и на поле боя, особенно плохо обстоял вопрос об одновременной обработке переднего края артиллерией и авиацией.
4. Информация сверху вниз, а также с соседями была поставлена из рук вон плохо. Война с первого дня приняла маневренный характер, противник оказался подвижнее... Крупнейшим недостатком было то, что приказы очень часто наслаивались, в них подчас конкретные задачи не ставились, а частая смена обстановки подчас приводила к тому, что штабы армий совершенно теряли управление МК».
Из мемуаров Д. И. Рябышева, командира 8-го мехкорпуса:
"Примерно за десять дней до начала войны у нас побывал начальник этого управления (автобронетанкового –Авторы) генерал-лейтенант танковых войск Я. Н. Федоренко. Я просил у него разрешения провести учения на новых боевых машинах, чтобы механики-водители попрактиковались в вождении своих танков, но он не разрешил и намекнул, что в ближайшем будущем могут возникнуть условия, когда практики у всех будет с избытком. Для этого и надо приберечь моторесурс."
* * *
…На рассвете, Гудериан, подчиняясь директиве штаба группы армий «Центр», отдал приказ о переходе в наступление. Его 2-ой панцирной армии надлежало захватить Тулу. Выйти на Коломну и Каширу, охватив Москву в кольцо. С левого фланга подобную задачу выполняла 3-ая панцирная армия генерал-полковника Эриха Гепнера, наступавшая на Волоколамск. Получив приказ от командования «группы «А», он был невероятно раздасован. Даже зол. Во всяком случае, ни кого ни таясь, он связался с Гейнцем Гудерианом по полевой связи высокой частоты:
- Гейнц, дружище! Ты веришь мне, старому солдату, что Москва – слишком крепкий орешек, чтобы разгрызть его? Если мы сломаем все наши стальные зубы?
- Думаю, что ты прав, - тактично подтвердил версию друга Гудериан. – Ты прав в одном: русские друзья будут сражаться стойко. Так, как они ни сражаются на танковых полигонах…
Операции «Тайфун», которую «быстроходный Гейнц» возненавидел всем сердцем и душой, предшествовала (как нельзя кстати) ещё одна досадная неудача. Используя незнание германских солдат и офицеров, а также специальные оперативно-технические приемы, «русские друзья» уничтожили две реактивные установки, которые называли «катюшами», что были брошены при отступлении.
Дело было так… Вступившие в Мценск Panzer Grenadiers (после злосчастного побоища) играли на губных гармошках. Фотографировали друг друга на фоне русских церквей. (Возможно, в объектив попал тот дом, где по преданию, злобная купчиха извела мужа, удушила свое дитя, чтобы быть брошенной любовником на этапе в Сибирь. Во всяком случае, читавший «Леди Макбет Мценского уезда», Гейнц Гудериан допускал такую возможность.) Развлекались тем, что город пал к их ногам безо всякого сопротивления. Несколько русских Т-34 атаковали зазевавшихся героев. Как и прежде, прямые (то есть лобовые) попадания германских противотанковых пушек, прозванных в вермахте «армейскими колотушками», не причинили им никакого вреда. Тем временем «тридцатьчетверки» преспокойно распластав своими широкими гусеницами машины ЗИС-5 с «рельсами» (именно на них крепились реактивные снаряды), убрались восвояси. Будто их и не было в помине… Шести и девяти ствольные реактивные минометы Вернера фон Брауна еще не были запущены в серийное производство. А русские применили свои БМ-13 уже 6 июля 1941 года под Оршой (Смоленском). Тогда, от залпового огня, покрывшего все небо струями огня, черно-красным дымным пламенем, понесла серьезные потери танковая часть 2-ой панцирной группы.
Хотя на вооружении частей химических миномётов вермахта состояли 158-мм шестиствольные пусковые установки 15 cm Nobelwerfel 41, запустившие реактивные снаряды ещё 22 июня 1941 года, их применение оставляло желать лучшего. Радиус действия этих «машинок» был крайне низок. Установки приходилось выдвигать к передовой, где они были уязвимы для огня вражеской авиации и артиллерии. Русские вскоре окрестили шестиствольные миномёты «ишаками», а позднее «ванюшами», выразив тем самым своё отношение к детищу талантливого германского инженера, что, начитавшись трудов Циалковского и романов Жуль Верна, мыслил создать болид для полётов в космос. Однако, будучи штурбаннфюрером SS, фон Браун вскоре создаст на секретной базе Пенемюнге иное детище – ракетные снаряды V-I и V-II.
Гудериан сам прибыл в Мценск. Критически осмотрев пробоины на Pz-III и Pz-IV, он сделал жестокий, но правдивый вывод. Если у «русских коллег» будет хотя бы тысячу Т-34 на каждом участке (пусть и Сибирского) фронта, дела вермахта будут портиться на глазах. Не говоря уже о БМ-13, танках КВ…
Даже если ему удастся, пользуясь временным превосходством, соединиться с панцирными клиньями генерал-полковника Гепнера. О капитуляции большевистской столицы нечего было думать. Гудериан как никто другой знал характер русских. Коммунистический дух крепко укоренился в местном населении. Большинство жителей воспринимали германцев как оккупантов. Они слышать не хотели ни о каком «освобождении» от комиссаров и евреев, а также об установлении германского Ordnung. Скорее всего, доктора Геббельса ввели в заблуждение его русские друзья при имперском министерстве пропаганды, с подачи англичашек и их американских покровителей…
При этом его память оживила некоторые картинки. Под Слонимо (Западная Белоруссия) летом 1941 года штабная колонна 2-ой панцирной группы двигалась под усиленной охраной мотоциклистов и бронетранспортеров. С обоих сторон горел лес, подожженный бомбами люфтваффе. Воронки разной величины, брошенное русскими оружие и снаряжение, тяжелая техника… Его внимание привлекли одиноко бредущие по обочине женщина в берете с двумя малышами. Мальчики в шортах с подтяжками, на голое тело. У одного на головке была тряпка, пропитанная кровью. Они брели по этой обугленной, горящей земле босыми, сбитыми в кровь ногами. Сердце Гейнца Гудериана сжалось. Он толкнул плечо водителя своего «Мерседес - Бенц» - вездехода на усиленном ходу. Вся колонна замерла, как вкопанная. Солдаты-жандармы с начищенными бляхами поверх мышисто-синих прорезиненных накидок рассыпались вдоль шоссе. Хлопнула стальная, окрашенная в извилистую линию дверка… Гудериан до конца своей жизни (так ему казалось) будет помнить этот разговор. Присев на корточки перед двумя испуганными детьми, он протянул им плитку шоколада. Они еще плотнее прижались к матери. Обняли ее за ноги, что были скрыты обгоревшим шелковым платьем. «Простите, фрау… Вы говорите по-германски?» - обратился он к женщине. «Говорю, - сказала она с ужасным произношением, не глядя. – Я жена батальонного комиссара. Вихров Николай Ильич, мой муж, погиб 22 июня под бомбами, - прошептала она сквозь запекшиеся губы. – Вам нужна моя жизнь? Возьмите ее… - она пронзила Гудериана взглядом своих постаревших, но прекрасных, голубых глаз, обведенных сеточкой морщин. – Пожалейте детей…» Ему потребовалось многих усилий, чтобы успокоить эту несчастную вдову. (По всей 2-ой панцирной группе он отменил приказ фюрера, который предписывал уничтожать комиссаров-политработников. К русским пленным его солдаты и офицеры относились гуманно.) Она наотрез отказалась занять место в штабном автобусе. Мальчик нерешительно, склонив забинтованную головку, взял из руки генерал-полковника вермахта плитку шоколада. В его маленькой руке Гудериан рассмотрел смятую синюю листовку с германским текстом. «Русские жители! Германские войска пришли к вам с великой миссией – освобождение от кровавой сталинской тирании…» В конце значилось: «…Помните, что лес может быть заминирован большевиками по указанию еврейских комиссаров. Не заходите в него. Дождитесь германских саперов…»
В конце того же дня у самого города два «красных Кристи» (так в вермахте называли танки БТ) атаковали его штабную колонну. Объятая пламенем и дымом, взлетела на воздух бронемашина с радиостанцией, украшенная по стальному радиатору белым мальтийскими крестом. Он был в двух метрах от взрыва. Прижавшись вместе с другими офицерами к земле, Гудериан едва остался жив. Два маленьких, юрких танка с красными звездами на круглых обрешетчатых башенках, поливая огнем из 45-мм пушек все живое, стремительно двигались по шоссе к городу. Таранили и опрокидывали автомашины и мотоциклы, сминая их своими широкими гусеницами. Их удалось уничтожить лишь в самом Слонимо…
Уже, будучи в Ясной Поляне (имении покойного графа Льва Толстого), просматривая оперативные документы, Гудериан наткнулся на приказ по 1-ой панцерной группе, подписанный генерал-полковником Эвальд фон Клейстом. Тем самым, что по-человечески обошелся с пленным майором Гавриловым, «последним» защитником крепости в старинном польско-белорусском городе Брест-Литовске. По его приказу, «героя Красной армии» (со слов самого Клейста) положили в германский военный госпиталь. Позднее в «Volkicher Beobaxter» появилась статья Ганса Фриче, помощника рейхсминистра пропаганды доктора Геббельса. На первой полосе был опубликован снимок изможденного советского офицера и стоящего рядом с ним Эвальд фон Клейста. Подвиг «красного героя» был описан во всех подробностях… Подобно Гудериану, командир 1-ой панцерной группы запретил начальникам охранных и полицейских частей SS, состоящих при его штабе, уничтожать советских политработников, коммунистов, а также евреев. Приказ, который «быстроходный Гейнц» держал в руках, свидетельствовал о поражении третьего рейха в начале «русского блицкрига». Сарказм и неприкрытый смысл, повествующий из этих строчек, были суровым предостережением для вермахта и всей Германии. Гудериан перечитывал этот документ вновь и вновь:
ПРИКАЗ ПО 1-ОЙ ТАНКОВОЙ ГРУППЕ.
26.6.41.
Слухи о прорвавшихся советских танках вызвали панику в тыловых службах.
Я приказываю:
1. Необходимо поучением, приказом и угрозой наказания указывать на последствия паники.
2. Против каждого зачинщика или распространителя паники должен применяться военный суд. Обвиняемый обвиняется в непослушании или трусости.
3. Каждый офицер обязан на каждом признаке паники действовать строжайшими средствами, при необходимости применять оружие.
4. При танковой угрозе отдыхающие колонны должны защищаться поперек поставленными машинами.
Я запрещаю:
1. При тревоге употреблять панические выкрики, как: «Танки прорвались!» Все привести в безопасность. Должны лишь применяться приказы и команды, как: «Внимание, взять винтовки и шлемы», «По местам» или подобное.
2. Автомашины или колонны, которые бегут, необходимо вернуть обратно. Движение должно быть только планомерное, должно проводиться в полном спокойствии.
3. Водителям автомашин нельзя удаляться от непосредственной близости, где находятся автомашины. В противном случае целые колонны могут стать неподвижными.
Подписал фон Клейст.
Впрочем, фон Клейсту были известны приказы и посмешнее. Например № 121 от 2.8.1941, что запрещал «петь русские песни: «Катюша», «Полюшко», «Три танкиста» и другие». Его автором являлся министр пропаганды 3-го рейха доктор Геббельс. Клейст и Гудериан, как впрочем и другие генералы вермахта, только усмехались на этот счёт. «Катюшу» германские солдаты продолжали петь. «Выходила на берег Катюша, на высокий на берег крутой… И бойцу на дальней пограничной ты, Катюша, передай привет…» Не так давно, когда после сентябрьского пакта о ненападении от 1939 года обе державы слились, казалось, в нерушимом союзе, советские парторги и пропагандисты доказывали, что НСДАП рабочая партия. Их германские коллеги вовсю пропагандировали советский образ жизни. Германские семьи выезжали на загородные пикники. Они расстилали на траве чистые скатерти со снедью и распевали те самые русские песни, которые теперь находились под запретом. Как переменчива бывает судьба!
Почему «Катюша» была так дорога германским солдатам? Наверное потому, что слова другой, не менее легендарной песни, были в чём-то созвучны ей. «Меня и все желанья, войдя в земную глубь, пробудит заклинанье твоих влюблённых губ. Труба играла нам отбой, а я опять, опять с тобой. Лили Марлен, Лили Марлен…» Автора и исполнителя этой песни, Лили Армстронг, вызвал к себе доктор Геббельс. Прослушав запись на берлинском радио, он пришёл в неописуемую ярость. «Это похоронный марш, а не боевая песня!» - заорал он. Был подготовлен запретный циркуляр и на этот счёт. Но… Было слишком поздно. Одной лишь трансляции хватило, чтобы «похоронный марш» подхватил весь вермахт. Чуть хрипловатый, но женственный, огромной чувствительности голос проник в сердца солдат и офицеров.
Позже, будучи с частями 2-й панцерной группы в Ясной поляне, Гудериан так и не отдал приказ о сохранении этого уникального музея-заповедника. Лишённая топлива, его армия насчитывала сотни обмороженных. Прошедшая всю Европу почти безостановочно техника стыла и останавливалась без зимней смазки в двигателях. Солдаты и офицеры не колеблясь рубили топорами бесценную мебель графа Толстого и жгли её в топках. Также они поступали с книгами из домашней библиотеки. Они разводили костры под днищами танков, бронетранспортёров, грузовиков и тягачей, чтобы их моторы не успели замёрзнуть. Тем не менее «быстроходный Гейнц» был не против, когда адъютант, учивший русский на курсах в Цоссене, взял томик «Война и мир» с золотым корешком. Раскрыл и принялся читать в слух по германски.
Гудериан побывал на подступах к Мценску. Там, где была уничтожена в кровопролитном бою 4-я панцерная дивизия генерала фон Лангерманна. Он с сожалением осматривал остовы развороченных машин. Со свёрнутыми набок башнями, скошенными пушками. Русские безвозвратные потери составили всего четыре БТ-5 и один БТ-7. Ещё большее сожаление вызывали в нём трупы. Солдат и офицеров. Русских и германских…
Многих своих Panzermann он знал в лицо. Еще до перехода русской границы 22 июня 1941 года он объехал сомкнутый строй 2-ой панцирной группы. Застывшие в сумрачном, влажном тумане ряды легких и средних (по германской классификации) панцеров, бронетранспортеров, мотоциклов и гусеничных тягачей с полевыми пушками и противотанковыми орудиями… Суровые лица танкистов в черных комбинезонах с нагрудными Adlers, с розовым кантом на шлемах-беретах поразили его. Они были готовы умереть за великого фюрера и великую Германию. (Уверенность в своей правоте излучала неподдельный, величественный свет из глаз этих парней. Гудериан чуть было, не прослезился. Еще одно мгновение, он бы подумал, что ведет в бой одних фанатиков.) Pz-IV и Pz-III , которых было немного в вермахте, казались ему вершиной мысли германских конструкторов, инженеров-сборщиков и рабочих на военных заводах. Несмотря на то, что в 1940 году он посетил Харьковский тракторный (преимущественно танковый) завод. Воочию убедился в мощи «пресловутых советов», который за сутки с конвейеров выпускали столько панцеров, сколько в Германии не производилось зубных щеток…
Столкнувшись с машинами-монстрами «русских коллег», понеся огромные потери, «теоретик танковых сражений» усомнился в победном исходе данного блицкрига. Фюрер хоть и гений, но его познания в панцерах и тактике ведения современного боя оставляют желать лучшего. К тому же история доказывала, что германцам и русских противопоказано воевать. (Фюрер придерживался иной точки зрения. В присутствии Мартина Бормана, рейхсляйтера NSDAP, он почти выкрикнул: «Гудериан! Одни лишь германцы при Петре Великом и Екатерине Великой, уроженки славного Ангальбт-Цербста, сумели вышибить татаро-монгольский дух из этого народа. Русские склонны терпеть любое иго! Они не самостоятельны в своем выборе, как нация…») Руссы и пруссы, жившие некогда единым племенем по ту сторону от Пруста, одолели Римскую империю. Гитлер был готов принять к сведению принадлежность русских (как и славян) к Великой Арийской Расе. Из терпения его вывела позиция Сталина в отношении судьбы Британских островов. Несмотря на то, что люфтваффе бомбила английские города, а с моря все их порты и гавани были под прицелом субмарин («волчьих стай») гросс-адмирала Денница, Москва не торопилась присоединиться к захвату Туманного Альбиона. Все было готово для операции Harpun, но русские чего-то ожидали. Русский генштаб начал (якобы, связи с проведением летних оперативно-штабных игр) небывалую концентрацию войск и военных материалов на всей границе. Через Abwehr и RSHA была получена информация о закулисных переговорах эмиссаров Сталина с кабинетом Черчилля. Смертельный удар по нации мог быть нанесен в любой момент. Так считал сам фюрер. Это и отсутствие гарантий (боевые совместные действия против Британских островов или британских колоний в Индокитае) подтолкнуло Гитлера к самоубийственному плану «Барбаросса». Сталин, в котором он недавно видел ближайшего стратегического союзника в Европе и во всем мире, в одночасье стал его злейшим врагом.
…Танки и самоходные орудия, а также моторизованная и механизированная пехота 2-ой панцирной армии, не встречая серьезного сопротивления, выдвигались на Тульское направление. В ее составе действовали дивизия SS «Рейх», в рядах которой было немало жителей Нидерланд, Дании, Норвегии, Эльзаса и Лотарингии (из числа тайных и явных членов NSDAP), а также части 57-ого и 10-ого корпуса. Им надлежало захватить Малоярославец. Затем через Наро-Фоминск и Подольск, устремиться к Москве. Овладеть с ходу большевистской столицей. Командир «Рейх» бригаденфюрер SS Фридрих Зепп, бывший начальник лейбштандарт фюрера, не сомневался в успехе. Гудериан не разделял данного оптимизма. Эсэсманы, не имея достаточного боевого опыта, несли огромные потери, предпочитая думать о загробных таинствах Великой Валгаллы, чем о реальных боевых успехах. Хотя на порядок выше, чем вермахт, были снабжены всем необходимым, включая теплое зимнее обмундирование на меху и вате. (По иронии судьбы или более чем странному стечению обстоятельств, данными поставками занимался «ящик» Разведупра в Париже, впоследствии названный в кулуарах третьего рейха «Красной капеллой».) Помня о старой дружбе, согласился с «коллегой» и предложил выпить на брудершафт. «Папа» Зепп не преминул продемонстрировать «панцер-папе» (так он в шутку называл Гудериана, которого знал еще с 30-х, по митингам и собраниям национал-социалистов, куда великодушно «тянул» всех чинов рейхсвера) отороченную ангорой куртку на латексе, что недавно поступили в дивизию «Рейх» из складов интендантского управления SS. Зимнее облачение (по-русски, «обнова», как заменил сам бригаденфюрер) понравилось генерал-полковнику от панциров. Во всяком случае, так показалось «папе». «Вот увидите, дружище Гейнц, - воскликнул он, откладывая синие лайковые перчатки. – Мои славные мальчики Waffen SS, из Черного корпуса фюрера, сметут все заслоны красных и раньше вермахта вступят на кремлевскую площадь…» Раньше, чем рак на горе свистнет, не удержавшись, подумал Гудериан, прикладываясь к походной рюмочке. Ему почему-то вспомнилась эта красноречивая русская поговорка…
…С молочно-серого, точно кофе с молоком, неба валил белый снег. Покрывал своими сахарными хлопьями леса и дороги. Гудериану льстило, что генерал-полковник Гепнер, с которым ему требовалось «встретиться» на юго-западном направлении, также стажировался в 20-х на танковых полигонах Советской России. Богатый у него, должно быть, послужной список, подумал «быстроходный Гейнц». (Русские наверняка вышли на него, подумал Гейнц. Убедили, что под Волоколамском его панцерные колонны должны «забуксовать в снегу».) Правда разведка не преминула доложить, что у «русских друзей» на данном направлении сосредоточено не менее четырех полнокровных армий. Включая 10-ую, резервную армию под командованием бывшего шефа РУ Голикова. Она дислоцировалась в Рязани. Тульское направление прикрывали части 50-ой армии. С правого крыла юго-западного фронта правому флангу 2-ой панцерной армии грозила 3-ая армия советских войск. Начинать наступление при таком соотношении сил, пусть даже с мифическим «превосходством» в танках, артиллерии и авиации, было безумием. Так думал Гудериан, получив директиву из OKV. Неужели они не видят мою «кишку», что упирается в Михайловск, а флангами своими, которые можно подсечь, сразу в две вражеские армии? К тому же отдел Abwehr (1s) доложил мне накануне, что у «русских друзей» на Московском направлении сосредоточено двенадцать армий. O`Mein God! Verdammt! Вермахт располагает всего четырьмя измотанными в осенних, кровопролитных боях танковыми группами. Русские еще не вводили в бой свежие дивизии с Дальнего Востока! Не далек тот час, когда косматый русский медведь обломает крылья германскому орлу…
Самураи-японцы, на которых так уповает «мой фюрер», вряд ли нам помогут. Зачем им ссорится с «русским медведем»? Красной армией, которая количественно и качественно превосходит их квантунскую (самую мощную) группировку? Не идиоты же, эти узкоглазые арийцы со своим божественным микадо… Если бы самураи хоть на мгновение выжили из ума и нанесли слабый удар по позициям русских, их бы смяли в первые часы. Вряд ли авиация Дальневосточного округа позволила себя уничтожить на аэродромах. Хотя почему бы и нет? До конца он такой возможности не исключал…
Будем надеяться, что «русские друзья» проиграются с нами, с некоторым облегчением предположил Гудериан. Как делали они это, мастерски, пятясь от самой границы. Не устроят нам «московский котел», что по своим масштабам превзойдет «котлы» под Дорогобужем, Вязьмой, Брянском и Киевом. Не понимаю, почему они дали нам окружить такое количество войск под Киевом? (Гудериан настоял перед ставкой фюрера: по выходу из Полесья летом 1941-ого, которое рассекалось надвое Пинскими болотами, панцирные клинья 2-ой группы необходимо от Киева развернуть… на запад. Ударить по севастопольской обороне красных, чтобы помочь захватить Крым. Сделано это было намеренно: ему хотелось спасти «русских коллег» от полного разгрома их киевской группы войск. Хотя лобовым атакам панцеров и моторизованной и механизированной пехоты противостояли доты и дзоты линии Молотова.) Случись подобное с генералом вермахта (тем более, генерал-штеблером), он, не дожидаясь, пока с него сорвут кресты, медали, витые погоны из золотого шнура и пальмовые ветви с красными петлицами, пустил бы себе пулю в висок. Из собственного «Вальтера». У красных же, по данным Abwehr, ничего подобного ни в Генеральном штабе, ни в полевых штабах не произошло. Не умеют стреляться «русские друзья», их высшие командиры. Уходят в запой, как это есть по-русски, усмехнулся Гудериан. Хотя Сталин им этого не позволяет. Почему «великий фюрер» симпатизирует ему. Еще бы! Победить пьянство в России – не под силу любому…
…Несмотря на все старания, войскам 2-ой панцирной армии не удалось взять Тулу. Красные стояли крепко. Почти намертво. Гудериан был прав, когда обещал Катукову «не вступать в Москву». Намекнул о том, что будет зондировать по каналам Abwehr возможное прекращение войны с Советской Россией уже в 1941 году. Содрогаясь от внутреннего негодования и сожаления, Panzer General Oberst видел, как горят его прославленные, но несравненно легкие (по сравнению с русскими) panzers. Их пробивали навылет в борт (подкалиберными снарядами) даже зенитные орудия красных. Работавшие на чистом авиационном бензине, оснащенные огнеопасными карбюраторными двигателями эти панцеры вспыхивали от малейшей искры. Pz-I со слабым пулеметным вооружением вообще не были предназначены для боев в России. По выражению Гудериана, они являлись «настоящей обузой для вермахта». На своем командирском Pz-IV (Sd. Kfz. Ausf A), густо окрашенном негашеной известью, с двигателем Maybach HL 120 TRM мощностью 300 л.с., Гудериан обозревал сквозь окуляры цейсовского бинокля предместье Тулы. Заснеженная земля, почерневшая от воронок и горящего бензина из развороченных панцеров. В ходе очередной (и последней) атаки 2-ой панцирной армии бойцы полка НКВД из охраны Тульского завода вместе с дивизией народного ополчения и зенитчиками сожгли тридцать боевых машин вермахта. Еще одна такая гибельная вылазка, у меня останется на ходу меньше половины «роликов», с ужасом отметил Гудериан. (К концу декабря его армия насчитывала всего 145 боевых машин. К католическому рождеству их осталось всего 48.) Летящий снег слепил ему глаза. Поле боя устилали сотни трупов Panzer Grenadiers. Зачастую погибшие герои были облачены в русские стеганые куртки и брюки, толстого сукна шинели и шапки-ушанки, к которым пришивались германские орлы, погоны и петлицы. Добыть теплую амуницию считалось признаком несказанной удачи. Это «добро» ценилось в суровую русскую зиму на вес золота. Гудериану доводилось видеть, как солдаты вермахта стыдливо стягивают валенки с убитых русских, раздевают их мерзлые, окоченевшие трупы. Он ловил себя на мысли, что мародеров надлежит расстреливать по приговору военно-полевого суда. Но не смел делать этого. Вермахт был совершенно не готов к столкновению с Генералом-Морозом. Не хватало теплого нижнего белья, шерстяных подшлемников и одеял. Не было запасено в достатке даже маскировочных халатов. Приходилось разрезать крахмаленые простыни и окрашивать негашеной известью каски. Германская оружейная смазка не годилась при русских холодах. На морозе отказывали пулеметы, винтовки и пистолет-пулеметы. Выручала трофейная смазка и трофейное оружие. Отступать… Только отступать, подумал Гудериан. Большинство моих товарищей, высших офицеров вермахта, будут такого же мнения. Никто не осудит меня…
Ну, конечно, эти русские «слабые», ругал он про себя «великого фюрера». Тебе придется отвечать перед Всевышним Богом за смерть этих германских мальчиков. Они с готовностью восприняли твой зов, «вождь германского рейха», пошли в поход на Россию. Во имя чего, мой фюрер? Идеалы великой арийской расы? Торжество европейской культуры? Победа над иудейской плутократией? Расширение жизненного пространства «на восток»? Кому как ни вам, мой фюрер, известно, что русские наиболее полноценные арийцы из всех арийцев. Они составили вместе с нами, германцами, воинственную рать, что повергла в прах Великий Рим. В культуре руссов (особенно, дохристианская Киевская Русь) просматриваются скандинавские руны и даже индуистская свастика. Довоенные раскопки на Шпрее доказывают, что славяне обитали на территории рейха.
…Оказывая ожесточенное сопротивление, танки генерала Катукова отступали к Кашире. В этом странном азиатско-скифском маневре Гудериан рассмотрел нечто, повторяющее тактику русских войск под командованием генерал-аншефа Кутузова в 1812 году. Теперь русским совсем не нужно было оставлять Москву. Они просто прикидываются слабыми, подумал Гудериан, согревая себя горячим бразильским кофе. Сталин проверяет таким образом свое окружение. Свой ближний круг. Фильтрует своих соратников. Хочешь выявить противника в своем окружении – убеди его, что он, этот зазнавшийся противник, победил… Скорее всего они сознательно принесли нам в жертву свои танковые и механизированные соединения на границе. Для того, чтобы у скрытого врага создалось впечатление: война проиграна. Война только начинается. Этот кто-то, у кого наверняка создалось ложное впечатление, Англия и США. Этим двум зарвавшимся «хищникам» невдомек, что Сталин играет ими. Сейчас, когда Черчилль и Рузвельт считают дни и часы, когда, наконец, Москва (и вся Россия) падет, сибирские дивизии русских движутся на центральный фронт. Одним ударом они опрокинут наши храбрые войска. Обессиленные, страдающие от морозов, отсутствия топлива, зимней одежды и ружейной смазки. Отбросят нас к весне на исходный рубеж. (Под «исходным рубежом» Гудериан понимал Старую границу.) Ближе к лету 1942 года, когда мои «красные коллеги» под руководством «отца всех народов» (какое богохульство!) наштампуют достаточное количество панциров КВ и Т-34, а также новейших самолетов (они сейчас есть у русских) – придется оставить им пол Европы. К концу 1942 года Германия перестанет быть не только «великой», но и как таковой… Земля, которая на картах мира именуется Европой, окрасится в сплошной красный цвет. Вплоть до Балтийского моря и Атлантического океана. Советские солдаты вступят на берег Нормандии. Советский Генштаб (по совету товарища Сталина) будет планировать вторжение через Ла-Манш на Британские острова. Будем надеяться, что Катуков (может быть, к нему прислушается Жуков) замолвят словечко-другое за Гейнца Гудериана. Советский вождь с трубкой в усах возьмет его на службу в РККА. Хотелось бы верить, Гейнц. Ох, как хотелось бы верить в такие парадоксы, с сомнением осмыслил Гудериан. И тут же поморщился. Горячий бразильский кофе ожег ему горло.
Точно также, мы обожглись в России, сказал почти вслух Гудериан. Считали своего недавнего союзника слабым. Он нас в этом убедил. Хотя знали, что это не так: он, этот Красный Медведь, был силен как никогда. Даже после зимнего «топтания» у линии Маннергейма, где сложили свои славные головы многие парни в шапках-ушанках. (Бр-р-р… Как раз таких цигейковых зимних шапок не хватает войнам фюрера. Равно как и многого другого.) Будучи сильными, русские сконцентрировали на границах (как и сейчас, под Москвой) небывалое количество войск и техники. Если бы некто не слил нам данные по трем аэродромам, где находилась в недопустимых количествах вся их фронтовая авиация… Канарис был потрясен утечкой столь важной оперативной информации из русского Генштаба. Это походило на «организованную дезу». Принималось во внимание усердие русских особых отделов НКВД, что держали под неусыпным контролем каждый кустик и каждую веточку близ стратегических объектов Красной Армии. Подымись армада новейших истребителей ЛА-5, МиГ и ЯК по тревоге (явной или мнимой) угрозы со стороны рейха, последнему, откровенно говоря, пришлось несладко. Что же до сотен или тысяч (точного числа никто не знал) русских панциров, тяжелых, средних и легких, что вторглись бы в пределы Польского воеводства… Пяти-башенные гиганты Т-35 и трех башенные гиганты СМК, против которых (без поддержки авиации) не выстоять ни одному танковому подразделению вермахта… Расчленив деморализованные бомбовыми ударами германские войска, они бы с ходу ворвались в Восточную Пруссию.
…Кому-то из числа высокопоставленных большевиков из политического руководства, а также красных генералов было выгодно пустить нас в глубину России. Гудериан, усмехнувшись, смял последнюю ленту с телетайпа (сидел в штабном автобусе), приказал переходить к обороне. Кому-то из этих партийно-советских бонз не терпелось вывести местное население (в западных областях) навстречу панцирным, моторизованным и механизированным колоннам вермахта. С цветами, иконами хлебом с солью… Это зачастую происходило в приграничных округах. Кто-то в окружении свирепого азиата Сталина не поделил с ним власть. Шестая часть суши оказалась тесна для большевистского руководства.
Скорее всего, этот таинственный Герр Некто имеет тесный контакт с германским политическим и военным руководством. Он убедил вождя народов, что фюрер не думает напасть на Советскую Россию. Заключать закулисные сделки с Туманным Альбионом и США он тоже не думает. Слабой Германии не под силу сокрушить мощь РККА. Но… Не был учтен фактор: внезапность нападения. Сталин смеялся, когда получал сообщения о намерениях фюрера воевать с ним. Особенно, когда такие «стратегические планы» фигурировали в застольных разговорах. Фюрер заверил его, что все усилия Германии будут направлены на покорение Британских островов. По словам полковника Abwehr Гелена (руководитель отдела «Майбах-2», специализировавшегося по армиям востока) фюрер отписал «отцу народов»: «…Вы слишком много придаете значения потокам лжи, что изливают на наши головы наши враги. Они стремятся нас поссорить накануне великой битвы. Близится конец эпохи мировой лжи. Великие ледники иудейской плутократии готовы растаять от космического огня Вселенского Сверхчеловека. Первые Сверхчеловеки, потомки Расы Великих Ариев, уже ступили на эту землю в человеческом обличии. Нас с вами, дорогой друг, я не причисляю к ним. Мы лишь проводники Воли Демиурга».
Вечером того же дня отдел «1s» при штабе 2-ой панцерной армии доложил Гудериану о том, что к русским подошло подкрепление. В числе прочих «сюрпризов» противник (он же, бывший союзник) располагал двенадцатью панцерами КВ, двенадцатью Т-34 и батареей «РС». Последняя не заставила себя ждать: шарахнула реактивными снарядами с зажигательной начинкой по изготовившимся к атаке гудериановским панцерам… Это был окончательный крах. Теперь Тулу нам не взять, с облегчением подумал «теоретик танковых сражений». (При этом он осторожно подул на термос с горячим бразильским кофе, чтобы не ожечься вторично.) Оперативные сводки с других участков Московского направления также были неутешительно-приятны. Гепнер действительно увяз под Волоколамском. (Согласно официальной версии, под разъездом Дубосеково его передовой панцерной группе противостояли всего «двадцать восемь героев-панфиловцев». Об этом так и писалось в центральном органе NSDAP «Volkisher Beobachter». Равно как и о других «подвигах большевистских фанатиков», по указанию самого доктора Геббельса.) «Тайфун» постепенно затихал. Русские местами переходили в стремительные контратаки. Теряли (сознательно или по незнанию) огромные массы людей. Позиций они больше не сдавали.
Гудериан вспомнил о своем посещении кафедрального собора в Смоленске. Сняв широкополую фуражку, положив ее на руку, он обратился (с легким поклоном) к русскому старику с седой бородой. Тот с удивлением взирал на подтянутого, в возрасте, германского генерала в сизо-голубой шинели с красными отворотами. Окруженного многочисленной свитой офицеров в кожаных плащах. С какой стати ему, этому напыщенному германцу, нужно посмотреть на православные иконы и поставить свечу перед алтарем? Вздор… Гудериан тогда запретил использовать собор под склад для военных материалов. Опечатал помещения, поставил охрану. Он успел произнести благодарственную молитву перед иконой Георгия Победоносца. Очищая свою совесть, Гудериан велел взять под охрану все захваченные склады с продовольствием. Жители оккупированных городов в Смоленской и Московской области с удивлением читали обращения, где говорилось о раздачи продуктов. Так оно и было… В одном из подмосковных городов судьба свела «теоретика танковых сражений» с бывшим полковником царской армии. Они разговорились. Испили чаю с мятой. Вспомнили досадное поражение обоих держав в первой мировой войне. «Если бы вы пришли к нам лет двадцать назад, герр генерал, - произнес старик, - мы бы встретили вас как освободителей. Но время ушло. Мы не стали рабами большевизма. О, нет! Мы прониклись духом времени. Теперь мы защищаем свое Великое Отечество». «Я преклоняюсь перед вами и вашей державой, мой господин, - с уважением молвил Гудериан, приподнимаясь. – Своим мужеством вы делаете честь своей вековой истории. Смею думать, что Россию и Германию ждет великое будущее. История подобна морской волне. Сначала наружу выходит пена. Когда она исчезает, странствующий по брегу жизни находит на песке нужные ему камни. Человек есть собиратель камней в этой жизни». Русским стариком оказался полковник Курочкин…
* * *
…По снежному, изрытому воронками и забрызганному черной землей полю с безжизненными коробками «панцеров» и «панцер-вагенс» (с тавро G на остывшей броне) двигались белые тени санитаров. Множество мертвых тел лежало в разных положениях, покрытых снегом, который стал бурым от натекшей крови. Иногда мертвый офицер или солдат представлялся глазу германского санитара с поднятой рукой или оттопыренной ладонью. Иногда из снежной кучи с темно обозначившимся «поленом» человеческого тела доносился стон или всхлип. Германец в землисто-зеленом тесном обмундировании (часто в снятых с убитых русских ватниках или теплых шинелях) или черном танковом бушлате призывали о помощи. Его взваливали на плечи (если везло, то прямо на носилки) и тащили в тыл. Наскоро прикрыв ватой или марлевой повязкой кровоточащие раны. Труднее всего приходилось с Panzermann. Они жестоко горели в панцерах, что работали на авиационном бензине. Ближе к русским позициям у Крестовой горы, где речка Упра, - за ее синевато-льдистой поверхностью виднелся город - германцы-санитары чувствовали себя в опасности. Нередко из-за снежных брустверов, вопреки положениям Женевской и Гаагской конвенциям, сухо гремели ружейные выстрелы, трещали СВТ. Стрекотали ручные и станковые пулеметы. Не помогали даже белые платки и простыни. Тут была не Европа, а Россия. Земля варваров…
Но один раз стрельба со стороны защитников Тулы стихла. К удивлению многих ополченцев, что наблюдали за «…гадами-фашистами, что своих гадов-фашистов собирают», германский солдат-санитар, вытаскивал из сгоревшего Pz-II еще живого офицера-танкиста с обгоревшим лицом. Внезапно он обратил внимание на тульского ополченца, что зажег бутылкой с горючим (она же «коктейль Молотова») этот панцер. Теперь по фрицу не стреляли, боясь задеть своего товарища. Было видно, как германец в белой, окрашенной известью каске дополз к человеку в ватной куртке и ватных брюках. Ополченца прошило пулеметной очередью: на спине виднелись опаленные дыры. «Хана теперь братку нашему, - пронеслось в окопах. – Может, добьем его, что б не мучился? Сейчас этот гад ему глаза выколет. Или пятиконечную звезду на лбу вырежет. Так об них в газетах пишут…» Германец вынул из ножен штык-тесак. По траншее пронесся задавленный стон… Распоров швы, к удивлению многих защитников старинного русского города, в котором (по преданию) Левша блоху подковал, германец сделал ополченцу-туляку перевязку. Не утащил с собой ни валенки, ни телогрейку…
* * *
…Где есть родитель этот мальишек и девотшек? На фронт? O`Zer Good! – произнес «фриц» в пестром шарфе поверх высокой фуражки с серебряным орлом. – Как это есть по-русски… Вы думайт, что Desche Soldaten прийти убивайт вас? – он засмеялся, раздувая обожженные морозным ветром, плохо выбритые щеки. – O, nixt, frau! Nein! Это есть наглая большевистская пропаганда. Германские солдаты никогда не обидят вас. Верьте мне, Mein Frau.
- Не понимаю, - глухо сказала Матрена Тимофеевна. Не сказала, а простонала. – Если б понимала, ничего бы не сказала тебе, гаду проклятущему. Не для того сына своего родила, что б он сгинул. Воюя против таких, как ты. Глаза б мои вас не видели…
Германский капитан 2-ой панцерной армии, помощник командира 135-ого пехотного батальона Отто Дитрих Вильгельми с удивлением посмотрел на эту суровую Russihe Frau. Ее морщинистый (похожий на готическую фреску) лик не выражал никакой любви или сострадания к солдатам фюрера и великой Германии. Они накрепко завязли в московских снегах. Сбивая на пол снег, Вильгельми спохватился. Культурный Desche Ofizer, представитель арийской расы, как он ведет себя? В доме этой малообразованной, скорее всего полуграмотной бабы-крестьянки? Большевики задурили ее преклонных лет голову. Все германцы кажутся ей палачами, насильниками и грабителями. И этой детворе, что испуганно выглядывает сверху, на большой, густо замазанной известью печке. Этим ребятишкам Desche Grenadiers тоже представляются кровавыми чудовищами. Вроде тех, что он и его товарищи, видели на красочных плакатах в «освобожденных» русских городах. На этих пасквильных листках у германцев были изуверские, дегенеративные морды. Из ранцев торчали куры, скатерти и прочая домашняя утварь (включая самовары), а штыки сочились кровью умерщвленных женщин и детей.
Будучи учителем народной средней школы (Volkshule), он неплохо изучил русский язык. Особенно, после заключения пакта Молотов-Риббентроп в 1939 году. (Жаль, что сему славному документу суждено было остаться лишь на бумаге.) Как эта старая женщина относится к нам, бывшим союзникам? Может быть он, Отто, сам нагнетает обстановку? К тому же, не исключено, что взрослые сыновья Russische Frau воюют против германцев. Может быть, они погибли в боях. Какая нелепая, трагическая участь! Свою непростительную ошибку Вильгельми тут же исправит…
- Это есть мой мальчик, - Отто расстегнул шинель, вынул из внутреннего кармана портмоне. Взору оторопевшей Russische Frau представилась фотокарточка: на клумбе с цветами сидел, вытаращив глазки, годовалый малыш в шортах. – Это мой сын, Карл Отто Вильгельми. Он похож на вашего сына, Mein Frau? – спохватившись, он представился, щелкнув каблуками сапог по бревенчатому полу. – Я есть капитан славный вермахт Отто Вильгельми. Из Майнц, что на Рейне. Как вас зовут, Mein Frau?
- Оставь ее, Отто! Эта баба тебя все равно не понимает, - раздался приглушенный смех. В пышущую морозом дверь со смехом ввалились танкисты в черных шинелях, отороченных серо-розовым кантом. В распахнувшуюся дощатую дверь снова дунуло морозом. У сельской церквушки, что высилась на белом холме, в сером далека, виднелась колонна фрицевских машин с задним гусеничным ходом. Их покрывал пятнистый и белый брезент. Солдаты в глубоких, с разведенными пластинами шлемах, с винтовками и пулеметами без треножников, шли длинной густой вереницей, обтекая застрявший мотоцикл с коляской. В нем сидел како-то важный чин в белой маскировочной куртке и каске. Ругался визгливым, бабьим голосом по-ихнему… (За окном хаты, покрытым ледяным узором, произошло движение. В клубах белесого пара показались квадратная башенка с белыми мальтийскими крестами. Из нее выглядывали два ствола в круглых дырчатых кожухах, что принадлежали Pz-I. Танк с антеннами от радиостанции, что был раскрашен неровными полосами негашеной известью, рявкнул непрогретым мотором и замер на месте. Обрушив часть заборчика гусеницами на двойных катках, остановился танк побольше, с торчащим из башенки коротким 35-мм орудием. Это был Pz-III, на котором приехал самый «веселый» фашист.) Что б тебя там, ирода фашистского заморозило, со злобой подумала Матрена Тимофеевна, внутренне крестясь…
Басистый голос принадлежал Panzer Hauptmann Дитеру. Он был в круглых кожаных наушниках поверх черного шлема-берета с кокардой в веночке. Это придавало ему (впрочем, как и другим «войнам фюрера») погребальный вид.
– Не трать время на эту старую бестию, дружище, - продолжил он, как ни в чем не бывало. - Was ist vatter-closet? O, ja! Я забыл, что эти варвары мочатся, как первобытные, прямо на морозе. Ты видел их деревянные будки? Кошмар… - он хлопнул Отто по спине так, будто они были знакомы с детства, а не в ходе боев за Тулу. - Вроде нужников у гросс-бауэр. Европейской культурой тут не пахнет, - съязвил этот розовощекий крепыш-баварец с голубыми глазами и прямыми, льняными волосами. Он снял шлем-берет. Принялся расчесывать «патлы» складным пластмассовым гребешком. – Эй, старуха! – с грубоватой вежливостью обратился он к хозяйке. – Не бойся, глупая русская баба. Мы, солдаты фюрера, не причиним вам никакого вреда. Бойтесь SS и SD! Это злейшие враги вермахта, - при этом он невинно подмигнул Вильгельми и Матрене Тимофеевне. - Прояви заботу о германских войнах, и мы воздадим тебе по заслугам. Скажи ей, мой друг… Переведи этой старухе, что б нагрела воду. Я чертовски устал за последние сутки. Весь в грязи, как свинья. К тому же, дружище, - Дитер усмехнулся, показав ослепительно-белые зубы, - большевики запустили в мое нижнее белье своих диверсантов. Или партизан… Словом, меня уже давно кусают под мышками и в спину.
Гельмут Дитер спас Матрену Тимофеевну от ужасного поступка. Увидев фотографию с годовалым германским «мальшик», она едва не вцепилась в лицо Вильгельми. Как будто кто-то невидимый дал ей изнутри короткую, едва произносимую команду. Наброситься на этого высокого немца в серебристых, чешуйчато-гладких погонах на синевато-зеленой шинели. Душить его слабыми старческими руками. Грызть его горло зубами… Точно вместо человека в ней появился на Свет Божий лютый зверь. Словно волк в нее вселился. Или черт с иконы Страшный Суд. Подгребающий души грешников в Озеро Огненное длинной черной кочергой. Сам, длинный, черный и косматый… Тут же вспомнился простой русской бабе святой старец. Отец Зосима с Сергиево-Троицкой лавры. У него она, по совету одной знакомой, богомольной старушки, бывала до начала этой страшной войны. Он бы не благословил меня на такой шаг, подумала Матрена Тимофеевна.
- Russische Frau? Так есть ваш имя… - усмехнулся Отто. Этот кареглазый немец-фашист. В фуражке с длинным козырьком, на зеленом околыше у которой была крохотная красно-золотая кокарда в обрамлении венка. – Вы боитесь меня? – он оглушительно рассмеялся. Сунул фотокарточку сына в кожаное портмоне. – Это есть загадочный русский душа, Mein Frau, - в довершении ко всему он взял морщинистую, задубевшую от трудов руку Матрены Тимофеевны. Наклонившись, бережно поцеловал ее. Громадная фуражка скатилась на дощатый пол. Женщина увидела остриженные под скобу, каштановые волосы. – Desche Ofizer просить вас приготовить горячий вода. Он хотеть купать себя. Verstehen? O` ja! Он есть благодарить ваш проявленный забот к германский армий.
Провалиться вам всем со своей благодарностью, пронеслось в голове Матрены Тимофеевны. Внезапно она ощутила бесконечное тепло. Оно исходило от губ немца, коими тот коснулся ее шершавой, грубой кожи. Женщина хотела вырвать руку и плюнуть этому гаду в лицо. Но не смогла. Он не был похож на «гада». Он больше напоминал ей человека. Поступать так в отношении человека все равно, что убить самое себя. Это и остановило Матрену Тимофеевну, у которой под Смоленском без вести пропал сын. Ноги ее подкосились, плечи сгорбились. Глотая застрявшие в горле рыдания, она, не понимая зачем, отправилась к огромной русской печке. Загрохотала отодвигаемая железная заслонка и огромный таз с водой. В нем она хотела постирать ворох грязного белья. Вскипячу воду и кипятком их, кипятком крутым – ошпарю, проклятущих… Убийц-лиходеев, извергов окаянных… Пусть потом стреляют, вешают или давят своими квадратными танками с черными по белому, страшенными крестами. Только как детям быть? Об этом она не подумала. Грешно будет, и по христиански и по человечески…Не в силах больше таиться, она заплакала. Но Дитер и Вильгельми не увидели ее скупых женских слез.
- Сидите у меня на печке тихо, - грозно цыкнула она притаившимся в верхнем углу (подле основания трубы) Сашке и Машке, детям пропавшего без вести Степана.- Будут эти изверги что у вас выспрашивать – прикиньтесь, что немые…
- …O`Mein God! Это есть мальтшек и девотшек! – воскликнул один из вошедших солдат в железной каске с глубоко вырезанными краями. – Русские дети! Они спят на этой колоссальной печке! В этой огромной стране – совсем не так, как в Европе. Гейгер и Фонтебах, не спать не ходу! Установить полевой телефон. Разматывайте кабель, так, чтобы не упасть. Живей, кому говорят, фрицы.
Германцы с продолговатыми бело-желтыми петлицами на отложенных воротниках, были обмотаны поверх голов шарфами и полотенцами. Они тяжело ступали своими подкованными короткими сапогами по бревенчатому полу. (В голенища у многих «для сугреву» была набита солома или газеты.) Они протянули и подключили к телефону в черной коже толстый синий шнур, что крутился на большой железной катушке на плечах у одного из Desche Soldaten. Отдававший распоряжения унтер-офицер роты связи снял с головы стальной шлем. Одним махом сорвал с лица шерстяную маску, которая походила на кольчугу древних рыцарей. Матрена Тимофеевна, преодолев в себе отвращение, разглядела на шлеме белый орел, сжимающий в когтистых лапах венок со свастикой, а также красно-сине-белый щиток. Ее поразило, что этой бравый фашист был облачен не в синевато-зеленую короткую шинель, но в советский ватник и валенки. Присмотревшись как следует, она заметила на спине заштопанные дырья. Страшная догадка осенила ее. Он, этот ирод фашистский, с нашего убитого бойца эту стеганку…
Сняв с железного рычага эбонитовую трубку, немец гаркнул в нее что есть сил. Сообщается со своим начальством, германец, тудыт им всем, подумала Матрена Тимофеевна. И устыдилась. Сроду не ругалась… И вот на тебе! Неужто и здесь эти изверги повинны? Что б их всех перекокошили. Чем скорее, тем лучше, подумала она. Пустив слезу, женщина принялась раздувать огонь в печи. Пару раз ее больно толкнули в бок проходящие германцы. То ли прикладом винтовки с плоским, отточенным штыком. То ли углом железной катушки с синим шнуром, который они размотали по ее хате. Бросила взгляд на фрица, что «опростоволосился». Ахнула… Оказавшийся курносым и веснушатым, точно сельский дурачок Федька, унтер-офицер вермахта Феликс Бау подмигнул сжавшимся на печке детишкам. Она вновь ощутила непонятный прилив добра и тепла. Неужто и средь этих иродов есть люди? Нет, только с виду они такие, осадила себя «бедная» женщина. Наше радио, что в центре деревни – плоская черная «тарелка» на высоченном столбе-мачте. Сколько всего говорилось о неслыханных злодеяниях немецко-фашистских захватчиков! Что убийцы они, мучители и грабители. Вон, и ватник у этого рыжего гада – с убитого советского бойца снятый…
Тем временем, Феликс Бау, положил на лавку рыжей шерсти ранец. При этом он повесил дулом вниз железную «стрелялку» из трех рукояток, одна из которых напоминала оттянутое железное стремя. Вытянул из-за борта советского ватника губную гармошку в перламутровом футлярчике и проиграл на ней веселый мотивчик. В кармане стеганки (он действительно снял «трофей» с убитого красноармейца, хотя, жалеючи, прикрыл его глаза) у него сохранилось пол плитки швейцарского шоколада. В ранце была распечатанная круглая жестяная коробка из-под монпансье. (На крышке были изображены белокурые ангелы, своим видом напоминающие детей, что особенно удручало его. Грета, его любимая супруга, написала, что родила двух очаровательных двойняшек. Они так похожи, если судить по фотографии, на этих очаровательных детей-ангелов.) Повинуясь своему внутреннему голосу, Феликс Бау предположил: было бы неплохо угостить чем-нибудь сладеньким эти две вихрастые головки на колоссальной печке. Сверкают своими глазками поверх овчины, что так здорово греет на морозе. Наверняка, в представлении этих «русских ангелочков» войны фюрера – кровавые убийцы и насильники! Именно так, по словам уполномоченного из бюро пропаганды доктора Геббельса, выходило… Освободители Европы, победившие американо-еврейскую плутократию на полях кровавых сражений, мечтают залить Россию потоками крови. Покрыть эту богатую, благодатную страну пепелищами… Какая наглая ложь, детишки! Им необходимо доказать, что германцы – культурная, образованная нация. Даже в отношении их варварским обычаям: мыться в общих банях, бегать голышом по снегу и спать на каминах небывалой величины. Не говоря уже о будках, в которых они мочатся и испражняются в лютую стужу.
Бау открыл серебристую фольгу. Разломив шоколад напополам, он протянул детям на печке по шесть слитых воедино коричневых кубиков. Сделал он это, привстав на цыпочки в огромных русских валенках, что были сняты с того же убитого бойца. Стальной приклад пистолета-пулемета MP-38 (Machine Pesthole) торчал на уровне его стриженной огненно-оранжевой головы. Дети, было сжавшиеся еще сильнее, не выдержали. Прыснули легким смехом. (Бау, надув щеки, приложил ко рту сжатую в «трубу» ладонь. Сказал «pu-pu», что показалось им весьма забавным.) Матрена Тимофеевна, видя все это, потянулась к ухвату. Ее сердце забилось чаще и чаще, пока кто-то не внушил ей мысль: прочитать молитву Отче Наш. Наваждение тут же прошло… Но ее опередил осмелевший Сашка. Потянул свою маленькую толстую ручонку, он взял из руки чужого, пропитанного чужим странным запахом «дяди» обе обломанные шоколадные плитки. «Будьте как дети». Матрена Тимофеевна вспомнила слова евангельские, что произнес Спаситель. Воистину, спасает нас Слово Божие…
- Das ist good Desche Schokolad! – закивал в знак одобрения Феликс Бау. – Nam-nam! – зачмокал он толстым, розовым языком, показывая как вкусно будет есть шоколад. - Mein liber kinder! Верьте мне, милые детишки. Германский солдат никогда не обидет вас. Никогда не предложит вам ничего плохого. И вы, старуха, тоже мне верьте, - обратился он к Матрене Тимофеевне, которая стояла, прислонившись к печи, как каменное изваяние. - Мы пришли освободить вас от проклятых большевистских евреев. Они и нас угнетали, пока не пришел фюрер. Адольф Гитлер, великий сын германского народа.
Бау, чтобы показать свое полное расположение к старухе и ее дому, вынул из кармана тесного френча открытку, покрытую глянцем. На ней, в полный рост был запечатлен фюрер германской нации в форме штурмовых отрядов SA. Поискав подходящее место и не найдя ничего лучшего, он пришпилил открытку в красном углу (пониже иконы) с помощью короткой иголки с массивной пластмассовой головкой. Чтобы эта русская старуха не потеряла изображение нашего великого фюрера, подумал Бау. Иконы и вера в «русского Бога» - ее личное дело. Хотя… В «Mein Kampf» Адольф Гитлер описывает, как он любил посещать службы в кафедральном соборе в Браунам на Инне, где родился в окружении суровых и величественных альпийских гор. Важно, чтобы одурманенные ядом большевизма, эти русские поверили нам. Перестали бросать косые взгляды… Говорят, что в самой Москве нас ждут уличные бои за каждый двор и каждый дом. Там отборные части «огэпэу» и сплошь коммунистическое население, которому роздано все, имеющееся на складах в Кремле, стрелковое и противотанковое оружие. Даже женщины и дети, обработанные ядом большевизма, готовы стрелять в нас.
…Дитер и Вильгельми мылись, занавесив часть просторной горницы пятнистыми плащ-палатками. Старуха в суровом черном платке и застиранном сатиновом платье (при ближайшем рассмотрении и тому и другому показалось, что ей не более сорока лет) вскипятила им воду в огромном железном тазу. Он буквально вскипел на черно-красных головешках в глубине чудовищной печки. «Если у этих варваров нет ни душевой, ни ванны – будем мыться прямо в ее жилище, - засмеялся двадцатипятилетний здоровяк Дитер. - Не плескаться же нам, двум германцам и солдатам фюрера, во дворе? На этом адском двадцати семиградусном морозе, дружище? Я еще не сошел с ума, Отто. Ты, по-моему, тоже не отморозил себе голову в России. Честно говоря…» Но тут их прервали. Унтер-офицер роты связи Феликс Бау почтительно кашлянул сквозь плащ-палатку. Доложил, что на полевой телефон звонили командиры рот. Лейтенант цур зее Шоссе сообщил, что его солдаты, выполняя приказ, заняли позиции на окраинах, выходящих на дорогу. К сараям и огородам (несмотря на зверский мороз) отрыты ходы сообщения. Там же оборудованы доты для ведения кругового огня по противнику. Лейтенанты Брукдорф, Хиллеган, капитан Вернер цу Армштад, обер-лейтенант барон фон Зибель-Швиринг сосредоточили по паре взводов на флангах деревни. Установили на чердаках окраинных, близких к лесу домов тяжелые MG-34.
Главный наблюдательный пункт капитан Венцель цу Армштад (он же командир взвода управления) предлагал разместить на верхушке колокольни, что располагалась в центре занимаемой деревни. Три солдата роты связи с полевым коммутатором «D» (радиостанцию «Telefunken» разбило осколком «красной» гранаты), по его приказу, уже обосновались там. Гауптфельдфебель (Spaiss и «мама роты») вермахта докладывал, что обстановка спокойная. Следы пребывания противника ни в самой деревне, ни за ее пределами не обнаружены. Тщательный осмотр погребов также не дал никаких результатов. Основное население этих мест, женщины, дети и старики, боятся солдат фюрера. Однако замечены отдельные проявления вполне дружелюбного отношения. Особенно со стороны пожилых русских. Некоторые из стариков надевают старые кресты на черно-оранжевых ленточках (почетная награда русского царя времен прошлой войны). Кроме этого, выставлены караулы. Панцеры (двадцать легких Pz-I, шестнадцать Pz-II, семь Pz-III, два самоходных орудия Stug III и Панцерягер I) разместились на площади под усиленной охраной. Позже, командир панцирного батальона (вернее, его «доблестных остатков» панцерной дивизии) майор Дитер приказал выдвинуть свой Pz-III и самоходку Panzeriager I поближе к дороге. Велел замаскировать их в сараях. Под прицелом 47-мм орудия сюрпризы «красных друзей» выглядели, по меньшей мере, предсказуемыми. Свой командирский панцер, оснащенный жалкой 35-мм пушченкой, он двинул туда же лишь для очистки совести.
Вскоре их обеспокоил своим звонком барон фон Зибель-Швиринг. Этого юного офицера с гладкими, бриллиантиновыми волосами золотистого отлива, светло-серыми глазами и изысканными манерами прозывали за глаза «корон-принцем». Опережая барона, наперегонки всем германским блицкригам, шла его слава бойкого ухажера. Одним словом, дамского сердцееда. Ему ни война, ни барышни чужих кровей – все было нипочем. «Неужели и сейчас, в России, перед ним не устояла одна из местных красавиц? – с сомнением взвесил все «за» и «против» Вильгельми. – Партийные активистки из большевистского комсомола тоже влюбляются? Германским войнам подфартило и на этот раз…» Так и есть… Будучи «на короткой ноге» с Дитером, обер-лейтенант предложил ему сыграть партию в карты. Испить «Бордо» 1913 года выдержки. (Барон возил с собой футляр, выполненный из орехового дерева, отделанный изнутри сафьяном. Там хранились коллекционные, в основном трофейные вина со всей Европы.) Ближе к вечеру, он приглашал «Herr Hauptmann» со своим другом в гости, где, по его словам, успел познакомиться «с милой русской фройлен». На вопрос, не собирается ли барон связать свою судьбу с «неполноценной славянкой» (последнее было произнесено Вильгельми с явной иронией), фон Зибель-Швиринг, захохотал, как скаковая лошадь. Обещал написать по этому поводу в расовое бюро Розенберга. «…У милой русской фройлен столь синие нордические глаза и правильный овал лица, что этим господам придется потрудиться, чтобы выявить признаки расовой неполноценности, - заметил Хуго, которому неделю назад исполнилось двадцать пять лет. – Должно быть, в этих местах обитали древние германцы. Или саксонские, силезские, ганноверские наемники, что служили в войсках русских царей. Я немного занимался историей, дорогой Вильгельми. Недалеко от Москвы располагалось поселение германцев. Теперь мы убеждаемся в пребывании наших славных предков…»
Идиот, подумал Вильгельми, передавая эбонитовую трубку в руки унтер-офицеру Бау.
- …Мои панцеры – пар с горячей картошки, по сравнению с их бронированными монстрами, - полушутя-полусерьездно заметил Дитер. Он обливался охлажденной (старуха явно переусердствовала) водой из железного таза, в который обер-ефрейтор пехотного батальона Гетц (из Вены) вытряхнул снег из брезентового ведра. Поначалу Дитер поливал себя из армейской кружки с тавро орла и свастики, но затем взял деревянную посудину, что лежала на лавке. – Что это за корыто, мой друг? Старуха! Черт возьми, эта глупая баба наслушалась бредней от своих иудейских комиссаров. Chaise… О, эти русские панцеры, дружище! Мои Pz-I есть обычные консервные жестянки, по которым упражняются из «Вальтера». Даже Pz-VI со своей 75-мм пушкой не в состоянии пробить их лобовую броню. С их легкими панцерами мы еще как-то управляемся. Ты видел 26-тонный «Кристи»? – Дитер поднял светлые брови, в одной из которых запуталась жирная вошь. – Прекрасные ходовые данные, дизельный мотор, пушка 45-мм. Нашим панцерам не везет со «слабым противником»… Эти здоровенные сверхтяжелые КВ с вытянутыми, как у линкора, башнями! Их можно пробить только из тяжелых пушек или гаубиц. Нам приходилось давать команду «задний ход», чтобы уцелеть от их снарядов. У них крупные калибры! Если не обеспечено прикрытие люфтваффе… Представь, что большевики бросят на нашу панцерную армию несколько сот таких боевых машин – от нас останутся лишь объедки! Доблестные герои будут делать драп в пешем строю. Привязав себя к хвостам русских коров…
- Деревянная посуда, которую ты взял, называется лохань, - Вильгельми скользил по коже бритвой, купленной в Берлине. Отточенное лезвие щекотало его намыленные, обожженные морозом щеки. – Не понимаю! У тебя, Гельмут, странная логика. Наши войска – в двух переходах от русской столицы. Панцирные дивизии Гепнера могут раньше нас войти в Москву. Под Волоколамском им противостоят одиночные очаги сопротивления… Что за слезы, дружище? Мы бабы или пасторы? Или ты объелся морожеными консервами? Ах, эти русские холода всему виной. Правда, меня Генерал-Мороз не заставляет печалиться.
- Причин печалиться у нас много, - Дитер светился голым залом в облаках пара как первый человек в Эдемском саду. - Больше, чем ты думаешь, старина. Сегодня, подремав на марше в своей бронемашине, я обдумывал нашу диспозицию. Выдвижение на Коломну и Каширу после захвата Тулы… К чертям свинячьим! В OKV сидят идиоты или трусы. Они окопались подле великого фюрера. С тем, чтобы свести нас всех в могилу. На ней эти янки, Томми и русские Иваны спляшут еврейский «Интернационал» от удовольствия. Правильно? – видя замешательство Вильгельми, он засуетился. - Я сказал чушь? По-моему, все верно… - он уселся поближе к Вильгельми. - Дружище! Штурмуя Тулу, мы подставляем русским свои оперативные тылы и коммуникации. Мало того, мы их необдуманно растягиваем. Что до флангов… Любой спланированный удар отрежет нас от основных сил. Мы не знаем, что у красных на флангах и впереди, по ходу продвижения наших войск. Разведка несет, как яйца, еще с пограничных боев, будто «все боеспособные части противника уничтожены». Наглая ложь! Я готов плюнуть в рожи этим мерзавцам Канариса. Мы уничтожали красных трижды, а они все воскресают. Точно заговоренные… - Дитер наконец поймал вошь и, зажав ногтями, с хрустом прикончил мерзкое насекомое. – Они прячут от нас свои истинные силы, Вильгельми. Вот, что я думаю, дружище! С самого начала они играют с нами в старую игру под названием «скифский обман». Нам с самой границы внушали, что красные слабы. Их танки и пушки ничто, по сравнению с мощью вермахта. Что же до авиации… Какая чушь, Вильгельми! Варвары-красные по приказу своего Сталина оставили на произвол судьбы массы войск под Киевом и Вязьмой. Это верх цинизма и изуверства! Фюрер никогда бы не отдал ни капли германской крови, намеренно оставляя своих солдат в «котле». Это доказывает, что они выродки и недочеловеки – эти большевистские свиньи! Правда, нас может постигнуть та же участь, Вильгельми. Если, конечно, фюрер не остановит это наступление – губительный охват Москвы и зимнее продвижение в глубину России. Заговор… - нахмурился Дитер, открывая свой бритвенный станок. – В глубинах «тысячелетнего рейха» зреет заговор. Думаю, среди наших генералов есть злой гений Фауста. И не один, дружище. Они, эти свиньи, снюхались с большевиками. Хотят с их помощью сокрушить наш славный фатерлянд. Долг каждого честного офицера вермахта…
Заговор высших чинов вермахта… Я уже где-то слышал об этом, отметил про себя Вильгельми. Он и виду не подал, слушая ненавязчивую болтовню Дитера. Сделал последний штрих отточенной полоской стали. Затем осторожно ополоснул лезвие. Вытер его синим вафельным полотенцем с тавро из орла и свастики. В подтаявшем от тепла окне сквозь замысловатые, ставшие нелепыми, ледяные узоры виднелся белый холм. Поросший, словно щетиной, черным редким кустарником. На его вершине точено возвышалась колокольня из красного кирпича. Увенчанная куполом с крестом, в котором угадывался полумесяц и солнце. Ближе к ним лепились, как в муравьиной куче, черные, со снежными шапками, избы в наличниках на заиндевевших окнах. С деревянными палками-«журавлями» над выложенными из бревен колодцами. Возле заснеженного заборчика расположился обоз пехотного батальона. Пароконные повозки с высокими бортами, на высоких колесах. С белыми литерами G. Это свидетельствовало об их принадлежности к 2-ой панцирной армии Гейнца Гудериана. Тяжеловесные бельгийские першероны с пышными гривами и хвостами, что искрились от сосулек, напоминали сказочных существ. Солдаты-форейторы были и того лучше. С опущенными отворотами пилоток, с наброшенными на плечи одеялами они были смешны. Кое-кто обвязал себе голову полотенцем или обернул ноги мешковиной, что красноречиво свидетельствовало о позорных результатах зимней кампании. Большинство Grenadiers его батальона до сих пор носили легкие хлопчатобумажные брюки. Заговор… Хорошо бы умников, окруживших фюрера, прислать сюда. На двадцати семиградусный мороз. Предатели…
Прямо под окном, едва не задев стекло отточенным штыком-тесаком, приткнутым к карабину, прошел германский часовой. Голова поверх стального шлема была укутана шарфом, на плечи было наброшено шерстяное одеяло. Урча, набирая ход непрогретыми моторами (зимнее топливо тоже приходилось «заимствовать» у русских), прошли два однотонных полугусеничных тягача Sd. Kfz. 10. Они волокли за собой на прицепах почти бесполезные, короткостволые «армейские колотушки». В кузовах, на холодных железных скамьях жались друг к другу Desche Grenadiers, подняв воротники к каскам. На верхушке белого холма возникло движение. Урча и завывая в снегу, на него заполз транспортер Sd. Kf .27 \1 (на шасси «Бюссинг»). Оснащенный 20-мм четырех ствольным зенитным пулеметом фирмы «Бофорс» за стальным щитком. Над пришедшей как нельзя, кстати, зениткой тут же принялись натягивать маскировочный тент. Не одна простыня на него ушла, с усмешкой подумал Вильгельми. Ему доставляло удовольствие ощущать горячий пот на своем хрустящем, розовом теле. Ощупывать гладкий, красный подбородок. Смотреть на жизнь за окошком этой русской хаты. Будто все, что происходило на полях кровавых и страшных сражений, было бредом неугомонной фантазии. Сюжетом из Дантовского ада, воспетого этим веронцем в «Божественной комедии». Божественна ли эта трагедия, с легкой укоризной прошептал Вильгельми, проведя пальцем по носу.
…Только бы нас не побеспокоили Russische Partizanen, с тревогой подумал он. И не налетело Russische Luftwaffe. У «русских коллег» достаточно авиации. Особенно, тяжелых, многомоторных бомбардировщиков. Небо, хотя и свинцовое, но до изумления чистое. Ему надо было выполнить одно деликатное поручение, которое исходило из зондеркоманды SD, что подчинялась оперативной группе «Центр». В нагрудном кармане зеленовато-синего френча с белым орлом и белых с зеленым кантом армейских петлицах (flangers) находилась «весточка», которая предназначалась одной из жительниц этой деревни. Вильгельми (поручение исходило от штандартенфюрера SD Макса фон Вильнера, переведенного ближе к Энску) надлежало найти эту девушку и, произнеся код-пароль, передать ей коробку запечатанных сигарет «Befehl». В одной из них находится «тайник с сюрпризом». Была ли данная особа агентом RSHA или, всего лишь, оставаясь в неведении, служила курьером– передаточным звеном, Вильгельме знать не полагалось. Он не имел право знать о содержимом тайника. Любая попытка проникнуть в его суть, могла плохо закончиться. Равно, как и саботаж… Это он знал прекрасно. Поэтому, улучшив момент, Вильгельми собирался отправиться на поиски по адресу, который заучил наизусть…
- Ты прав, дружище, в одном, - напустив на себя излишнюю серьезность, заметил он. – Наш фюрер знает что делает. Мы с тобой – солдаты фюрера и Германии. Наш долг оставаться ими всегда. Фантазии и недомолвки оставим для политиков, - внутренне Вильгельми рассмеялся, закрыв щепотью пальцев подбородок. Ему вспомнился рейхсминистр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп, сходящий с трапа «Дорнье» на московский аэродром. Какое умильное, исполненное достоинства и понимания момента лицо было у этого «шарлатана от политики» (так шепнул ему приятель из SS), когда его снимали кинокамеры советских и германских хроникеров в 1939 году. - Старина, я слышал, что большевистский вождь Ленин додумался поставить кухарку во главе государства. Большевики сняли кинокартину на эту тему. Разумеется, я ее не видел, - он усмехнулся про себя вторично. Весь рейх смотрел советские кинокартины после заключения пакта о ненападении. Удивительная схожесть жизни двух «социалистических» держав потрясла тогда многих германцев. – Нам, германцам и войнам великого фюрера, не могут быть близки подобные лживые химеры. Недаром наши доблестные армии прошли всю Европу. Стоят у ворот большевистской столицы. Нам, истинным арийцам…
- Ты читал вчерашний номер «Volkicher Beobaxter»? В нем был описан бой панцирной армии Гепнера под Волоколамском, - сухо возразил ему Дитер. – «Русские фанатики прекрасно сражались, несмотря на свое явное поражение… Солдатам фюрера необходимо заимствовать боевой опыт и брать пример со своих врагов, проявляющих героизм…» В статье было немало лестных эпитетов в адрес красных. Только идиот не смог бы рассмотреть их. Даже без лупы…
- Зачем ты говоришь мне об этом? – Отто поднял брови, как будто вглядывался поверх головы «баварского друга». – Убеждаешь меня, что наша пресса правдиво пишет о наших подвигах на подступах к Москве? Согласен, дружище. С тобой готово согласиться большинство солдат и офицеров вермахта.
- Не сомневаюсь в этом, - Дитер будто ожег свой голый зад о деревянную скамью. Так его подбросило наверх. – Мне важно знать мнение боевого товарища, Отто. Твое мнение, дружище. И ты его высказал. Слава Всевышнему Богу… - Дитер осенил свою широкую, безволосую грудь с жетоном оцинкованной стали двуперстным католическим крестом. – В твоей верности фатерлянду лично у меня, Отто, никогда не было сомнений.
…Ага, значит у кого-то они «были» или все еще есть, с облегчением подумал Вильгельми.
Дитер же сделал вид, что думает о своем. На самом деле, ему было не до этого. Поручение начальника группы GFP (тайная полевая полиция) зондерфюрера SS Манфреда Кройса было исполнено. «Дружище» был проверен. Вернее, достойно прошел проверку на благонадежность. К тому же Дитер, считавший себя от рождения смышленым, спинным нервом чуял нечто большее за стандартной процедурой данного оперативного мероприятия. Что-то более важное… Эта неясность немного тяготила его. Кавалера Железного креста 1-ого класса за летнюю кампанию в России. Этот черно-серебрянный, с широкими, мальтийскими крыльями крест. Тем более, что к Вильгельми он не испытывал никаких дурных чувств. Отто был ему симпатичен своей истинно-германской скромностью, дружелюбием и прямотой. Последнее качество проявлялось «до известных пределов», но… Служба есть служба, тем более, если служишь делу тысячелетнего рейха. Воюешь в снегах России против иудейских прислужников, каковыми стали, в сознании Дитера, большинство жителей этой необъятной страны. Тем более, что Кройс, в ходе последнего инструктажа, дал знать: русских, по указанию Сталина, подвергли специальной психо-химической обработке. Все защитники Москвы «заряжены этим ядом», поэтому без колебаний готовы броситься под танки и самоходки, таранить боевыми самолетами колонны вермахта. Жители сел и деревень… От них, по словам зондерфюрера SS, если были подвергнуты обработке, тоже следовало ожидать «неприятностей». По указанию местных, скрытых или явных коммунистических активистов, а также агентов «огэпэу» они создают вооруженные банды. Нападают на одиночных, отбившихся от сослуживцев, солдат и офицеров фюрера. Зверски расправляются с ними. Опасности подвергаются одиночные легковушки и мотоциклы с фельдкурьерами. Но не только они. Сельские фанатики жгут свои избы, полные солдатами фюрера. Обстреливают автоколонны, взрывают цистерны с горючим… Были зафиксированы случаи, когда пленников, совершенно раздетых, оставляли голыми на морозе подле разбитых и сожженных автомашин. Вешали на грудь таблички с бранными словами в адрес фюрера и великой Германии. Варвары и большевистские ублюдки. Русские свиньи… Вот и эта старуха ему чем-то не нравится. Еще подсыплет нам в тарелки мышьяку или иголок, старая ведьма. Надо поручить солдатам (особенно, из числа членов NSDAP) приглядывать за этой гарпией. Может быть, у нее сын погиб в боях с вермахтом. Тогда добра от нее не жди. Как косится сквозь щель в плащ-палатке. Не видела, русская дура, голых гренадеров фюрера? Можешь смотреть на нас вдоволь, с усмешкой подумал он, не задергивая открывшийся край камуфляжной брезентовой материи. Но… Преимущество русских (тайное или явное) было для Дитера налицо. В ходе Московской кампании. Вермахту похвастаться было нечем. В гениальности «великого фюрера» Гельмут давно уже усомнился. Либо его держат в неведении подлецы в витых из золота погонах, либо он сам желает быть таковым. Тем более, что в беседе с Кройсом ему показалось, что куратор из SS явно склоняется в сторону этого же мнения. Склоняется, но боится окончательно наклониться. Чтобы не сломаться, как ветка под тяжестью снега, снисходительно подумал Дитер. Хотя иные ветви, склоняясь, не ломаются.
Он внимательно осмотрел свое бугристое, покрытое мускулами тело. С багровой, обмороженной кожей на лодыжках и ступнях. Руки, особенно ладони и кисти, были багрово-красного цвета. Изрядно шелушились. Равно как нос, щеки и уши… С нас лоскутами снимают кожу, с усмешкой подумал Дитер. Он внутренне рассмеялся, довольный своей шуткой. Как со свиней на бойне… Скромность и богобоязнь (отец и мать Гельмута были католиками) не позволяла ему раздевать мертвых русских солдат. Он вздохнул, понимая, что суровые правила военной жизни давно уже отодвинули его представления о Боге. С недавних пор в сознание розовощекого баварца стала вкрадываться мысль: почему Всевышний, если Он так всемогущ, попускает тяготы и лишения германских солдат под Москвой? Бог свидетель, мы незаслуженно мучаемся в этой варварской стране. Солдаты фюрера не жалеют себя, добывая все новые и новые победы. Бог же обрушивает на них все новые «чаши» мук и страданий. Сосуды гнева…Когда же придет конец? Сколько погибло в боях под Киевом, Смоленском, Вязьмой и Тулой моих боевых товарищей? Прекрасных германских парней, которым следовало жить. Прославлять тысячелетний рейх. Любить своих верных жен и растить детей. Штиммельбах и Хальб сгорели живьем в своем панцире. Вернер Крембль-Хершнер, мой земляк, житель Мюнхена, погиб от случайной пули. Высунул голову из башни, когда уже не стреляли. Какая несправедливость… Они сгинули на этих бескрайних пространствах, подумал он. Эта звенящая пустота, которой он с некоторых пор стал называть Россию, забрала их верные фюреру и Германии души. Тела же покоятся на двух метрах в чужой, мягкой, как хлеб, земле. Я же, Гельмут Дитер, жив и даже поправился. На пайках вермахта не особенно похудеешь – вон, какое брюхо выступает… Кормят как свиней, перед бойней. Он осторожно прикоснулся к двум пышным складкам внизу живота. Спешно одернул руку… Не о том думаете, майор Дитер. Шнапс и бабы ждут солдат фюрера, как древних ландскнехтов герцога Баварского, в каждом покоренном городе. Германия страдала вплоть до ХХ века. Право жить в единой империи храбрые германцы завоевали в кровопролитных сражениях. Прежде всего с этими проклятыми лягушатниками-французами. Пока эти русские нам помогали, они были наши друзья. Теперь… Он осторожно прикоснулся к качнувшемуся, на железной цепочке, круглому оцинкованному жетону с личным номером и номером части. Мне не хочется верить, что Эльза Дитер получит такую посылочку по почте. Вернее открытку с траурным венцом и скорбным текстом с цитатой из Библии. Надо остаться в живых в этом аду. Главное, сохранить свою бессмертную душу. Не потерять честь, война и человека. Просто честь…
- Старуха! – сказал Дитер, уже вымывшийся и выбрившийся. Одетый в черный короткий китель с Железным крестом, с розовым кантом на серо-серебряных ветвистых петлицах. – Возьми… - он отсчитал, вынув из портмоне, сто рейхсмарок. – Солдаты фюрера благосклонны к тебе. Не думай о нас плохо. Это и это, - он, не церемонясь, указал белым пальцем на овчинный тулуп Матрены Тимофеевны и заячью шапку. – Переведи ей, Отто: я покупаю. Это военная необходимость! Еще столько же… - он указал глазами на портмоне со своим месячным содержанием офицера вермахта. – Ты понимаешь меня, русская баба?
- Ведь она не понимает тебя, Гельмут? – Отто пошевелил кончиком носа (Дитер обратил на эту способность внимание только сейчас), напоминая «баварскому другу» его же слова.
- Все равно переведи, дружище. Пусть они знают, эти варвары, что германский воин не занимается грабежами. Так учат их иудейские комиссары…
Когда Вильгельми закончил перевод, в горнице повисла невыносимая тишина. Матрена Тимофеевна стояла перед двумя германскими офицерами, опустив голову в черном платке. Вот и крест совершил по-своему, здоровый этот, подумала она. И Бога знают, выходит… К ухвату ее больше не тянуло. Что ж, по-христиански оно может и верно. И врагов надо любить. Тяжко, больно их любить, но надо. Так отец Зосима сказал, когда была у него в Сергиево-Троицкой лавре. После того, как сообщение ТАСС было про начавшуюся войну и Молотов по радио выступал, на деревенской площади тьма-тьмущая народу собралась. И Егор, ее сын, тоже побег… Когда из райвоенкомата два ЗИСа приехали, а на них военные с ромбами и шпалами в петлицах, одним из первых записался в РККА. Добровольцем, значит… В ноябре письмо от него получила: не горюй, мать. Воюем, бьем гадов-фашистов. Добьем скоро да в Берлин войдем. (Вон они, эти гады: двое прямо перед ней, избу топчут. Еще тьма-тьмущая по всей деревне расползлась. Разъезжают по ней на своих танках с крестами страшенными. Хотя морды у всех человечьи, христианские.) Через неделю получила известие – пропал без вести… Как их любить, отче, если они землю мою попирают, мысленно обратилась она к Зосиме. Избу мою, как свой дом, оприходовали. Над нашим народом глумятся… Неужто в любви моей ко врагу земли моей есть сила жизни? Сила Бога нашего? Русского Бога…
- Берите что хотите, - устало молвила она, не подымая глаз. – Если ваш германский Бог благословил вас на то, берите.
Вильгельми почувствовал теплую волну. Она снизошла на него откуда-то сверху, из неведомой для него выси. Он с небывалым уважением посмотрел на эту русскую женщину. Затем, тщательно подбирая слова, перевел сказанное ей Дитеру. Тот, повращав своими голубыми глазами, застыл в нерешительности. Посмотрел на икону Сергия Радонежского в золотом окладе, что была в красном углу. На открытку с портретом фюрера, которого какой-то озорник-солдат вермахта пришпилил кнопкой с красной пластмассовой крышкой пониже, на бревна избы.
- Скажи этой старухе, дружище, что с нами Бог, - Дитер вежливо козырнул Матрене Тимофеевне. При этом баварец клацнул ногтем по ременной бляхе одного из панцергренадир, где было выбито Gott mist uns!. Он уже одел на голову вместо шлема-берета черную с розовым кантом пилотку, которую «венчал» серебряный орел. – Мои родители – истинно-верующие, католики. Католическая церковь учит своих прихожан добру и терпимости. Даже к представителям тех народов, что не знают европейской культуры. Живут точно первобытные… Смягчи это, дружище, - он взял Матрену Тимофеевну за руку и, не ощутив вражды, слегка сдавил ее слабые, натруженные пальцы. Ощупав мозоли, удивился. – У германских женщин не принято так уродовать свои руки. Пусть эта старуха знает об этом, Отто.
Пока растроганный Вильгельми переводил его слова, Дитер обошел избу. Задержался над изголовьем кровати, на которой спала Матрена Тимофеевна. (Сама железная кровать с сияющими шариками и колесиками на ножках, застланная одеялом из разноцветных лоскутьев, поразила его своей безукоризненностью.) На ковре, что покрывал бревенчатую стену (на нем был пейзаж: лес, поваленные стволы мощных деревьев и медвежата, что играли на них) было множество фотографий в деревянных рамочках. Какие-то суровые старика и старухи, молодежь в белых рубахах и полувоенных гимнастерках. Множество детей в рубашечках одинакового покроя или платьицах (явно учащиеся школы) с насупленными губками, построенные ровными рядами друг над другом. Учитель со щеточкой (точно у фюрера) усов, в военных сапогах, с наборным поясом и большевистским орденом на широкой груди смотрел на панцер-майора Дитера сурово. Но в глазах у этого фанатика-большевика горели веселые искорки. На одной фотографии, пожалуй, самой большой, был запечатлен юноша в военной форме. Пилотка со звездой на стриженной светлой голове. Большие, темные глаза. Верно, это ее сын, подумал Дитер. Поймал себя на некотором сожалении. Ему было неприятно, что этот юноша мог погибнуть под гусеницами его панцера. От осколков снаряда его 35-мм пушки. Жаль… Но война есть война. Ее развязали большевики-иудеи, которых на Германию натравили Томми и «ковбои» из США.
- Не печалься, старуха, - успокоил ее Дитер, приближаясь. Он неспешно надевал черную шинель и, с помощью вестового, начал обувать сапоги. – Должен тебе сказать, что на войне случаются удивительные вещи. Мой отец, Густав Дитер, воевал в прошлую войну. В ходе битвы под Верденом мать, Мария Анна Дитер, получила извещение. В нем говорилось, что отец погиб. Оказалось, что не так. Сволочи-санитары, не прощупав его пульс, сорвали с него опознавательный жетон. Отдали половинку в канцелярию полка. Сволочь-писарь оформил его как погибшего. Машина адской бюрократии завертелась, - он обул сапоги, предварительно надев толстые шерстяные носки, что прибыли в интендантское управление в ходе кампании по сбору теплых вещей для героев вермахта. – Моей милой матери это стоило седой пряди, что обезобразила ее прекрасную голову. Но она ходила в наш кафедральный собор. Молилась за моего отца. И Бог услышал ее молитвы… Отец оказался тяжело ранен и выжил.
Вильгельми вновь перевел. Матрена Тимофеевна пожала плечами. Улыбнулась через силу. Посочувствовать этому здоровому фашисту? Который знает, как креститься, хоть и двумя пальцами, как в старину на Руси. Как староверы это делают. Хотела бы, немец, да не в моготу. Враг ты мне, сотням и тысячам таких же матерей, как и я. Как и той, что сейчас стоит перед тобой, немец-германец.
- Молись своему Богу, германец, - внезапно сказала она, осененная светом. – Если то, что делаешь ты на нашей земле верно, значит Он с тобой, Твой Бог. Он не покарает тебя. Я же помолюсь за тебя и сына своего. Что б оба вернулись с этой страшной войны. Живые…
…Потрясенные, офицеры вермахта молчали. К ним подошел Гетц, на плече которого сидел, цепляясь коготками о зеленый погон с желтым кантом, маленький пучеглазый котенок. «Котенка зовут Иван, - сказал Амор. – Герр майор, прошу у вас разрешения обратиться к герр капитану…» Оказалось, что обер-лейтенант барон фон Зибель-Швиринг потревожил их повторным приглашением. Надо было идти, подумал Вильгельми. Тем более, что необходимо было выполнить задание штандартенфюрера SS Макса фон Вильнера. Нужный ему дом был недалеко от деревенской церкви. Барон, судя по тону звонка, весьма преуспел в отношениях с «русской фройлен». Так, во всяком случае, показалось здоровяку Дитеру. Облаченный в черную шинель и пилотку с кожаными наушниками, Гельмут заявил, что собирается навестить «корон принца» в «древесном замке». Они спустились по заснеженным ступенькам. Обжигающий холод пронял их до костей. На деревню спустились черно-лиловые сумерки. Стальной громадой проползло мимо них, окрашенное негашеной известью, самоходное орудие Stug III. Короткое орудие напоминало пестик «цветка смерти». Патруль в стальных шлемах осветил их разноцветными бликами карманных фонариков. В одном из сельских домов играли на аккордеоне веселый тирольский мотив «Милый Августин». Подпевали веселыми, жеребячьими голосами. Десятки молодых глоток… Отто на минуту отключил свое сознание от происходящего. Пронес его сквозь летне-осенний «блицкриг» на русской границе, когда Desche Grenadiers зачастую шли по этой благодатной земле без касок. Подставляли ласковому ветру и солнцу свои остриженные головы или развевающиеся волосы. На дорогах, изрытых воронками от авиабомб люфтваффе, громоздились изуродованные и брошенные большевистские сверхтяжелые, средние и легкие танки, бронеавтомобили, гусеничные тягачи с гаубицами и тяжелыми пушками. Через снег, метель и мороз они тоже шли. Так их встретила Московская область, в которую они вступили с тяжелыми боями сравнительно недавно. Их обманули… Целое поколение германских юношей очень скоро почувствует себя заложниками чьей-то недобросовестной игры, с тревогой подумал Вильгельми. Когда «гений фюрера» окончательно померкнет в их сердцах, наступит горькое прозрение. Повзрослевшие мальчики поймут, что необходимо жить без идола, имя которому Адольф Гитлер. Но это не так-то просто, дорогие… Подойдя к «древесному замку», он ощутил легкий озноб. Указанный Вильнером адрес был перед ним.
Они обошли вытянувшегося часового в русском тулупе и натянутом до бровей шерстяном подшлемнике. Просторные сени, освещенные бледно-голубыми стеариновыми плошками, действительно напоминали рыцарский замок. В глубине играл марш «На страже Рейна» - приемник барона был настроен на волну берлинского радио. Сам фон Зибель-Швиринг без мундира, но в офицерском корсете приветствовал их в просторной горнице. Во главе вытянутого дощатого стола, что был застелен германской плащ-палаткой, сидела испуганная пожилая женщина в белом платке. Старик с раздвоенной бородой, опершись на клюку (на груди его был белый крестик на черно-оранжевой ленточке) застыл с протянутой рукой. В суровых, сморщенных пальцах его был зажат граненый стакан с мутной жидкостью. На столешнице в изобилии было что поесть. И попить тоже… Вареная картошка с топленым маслом, малосольные огурчики, бутыль с мутной жидкостью, скандинавские сардины в плоских банках, германский и русский хлеб. Всего было не перечесть. Впрочем, это и не нужно было. Глаза Вильгельми (он, стараясь быть спокойным, снял огромную фуражку) искали девушку с фотографии, что на мгновение ему показал Вильнер. С краю стола в Энске, где находился полевой штаб оперативной группы «Центр». Она вышла внезапно, открыв левым, острым плечиком крепдешиновую занавеску. В руках у этой «русской нимфы» был огромный пузатый сосуд из золотистого металла. Из краника сбоку струился пар. Синие глаза, опушенные венчиками ресниц, на мгновение замерли на лице Вильгельми. В следующий момент он уже ничего не помнил. Не видел и не слышал…
* * *
…Егор, едва уклонившись от острого темного жала, перехватил карабин за ложе. Щелкнул затвором, загоняя патрон в ствол. Осыпая мерзлую землю и чертыхаясь, он, благодаря фрицев за шум взлетающих осветительных ракет, полез наверх. В зимнюю, ночную стужу. Очередь из германского тяжелого MG-34 была, по-видимому, случайной.
В бледном, курящемся от мороза, сумеречном небе то и дело искрились кометные хвосты пускаемых немцами осветительных снарядов. Освещая заснеженную, перепаханную снарядами, минами и бомбами землю, эти светящиеся «абажурчики» (эффект свечения создавался парашютиками, которые раскрывались на предельной высоте), точно ангелы смерти и печали, падали с небесно-ночной выси, от чего поле, прилегающее к высоте казалось неземным, инопланетным пейзажем. Оно было усыпано белыми, зелеными, синими и красными бликами, что выхватывали из темноты червоточины воронок на свежем снегу. Угрюмо, на фоне нависшего «хребта» высоты с печными трубами и грудами горелых бревен, высились остовы игрушечно-маленьких, изуродованных Pz-I и Pz-II. С сорванными гусеницами и квадратными, сплюснутыми с боков башенками, из которых выдавались тонкостволые орудия или одни лишь пулеметы. «Исклеванная» вражьими снарядами стальная махина КВ-1 с огромной, вытянутой (точно у линкора) башней со 105-мм пушкой высилась тут же. Боевую машину РККА то ли забросали противотанковыми гранатами, то ли из трубообразных, на тонюсеньких ножках (Егор их видел) противотанковых ружей повредили гусеничные траки и катки. Сизые островки льда бугрились на грозной боевой броне этого легендарного чудо-танка. Легкие БТ-7 в количестве двух, а также один Т-70, внешне схожие с германскими «аналогами», совершенно обугленные, были за противотанковыми капонирами. Видимо тут держали оборону ребята-танкисты, с гордостью за чужой подвиг подумал Егор. И держали ее основательно… С неба, что своим погребальным, меркнущим саваном-блеском, было похоже на неземное светило, сыпал густыми серыми хлопьями снег. Плохо… На белой, хрустящей перине будут заметны следы. Даже, если отважные разведчики-партизаны пойдут, ступая нога в ногу. След в след, как учат их в заправском разведбате. Все равно плохо, дорогие… Дождавшись темноты в лесочке, что был в километре от сгоревшей деревушки, они, облаченные в саваны из простыней или парашютного шелка (в лесах на ветвях деревьев часто болтались на петлях тела летчиков, а также обломки крыльев, фюзеляжей с разбитых самолетов) подумывали о том, чтобы подойти к местечку. Днем, пользуясь близостью шоссейной дороги, фрицы долго сновали на мотоциклах по заснеженному полю. Подымая белые вихри, они подъезжали к остову гигантского КВ. Забирались на безжизненный корпус. Позировали перед объективами фотоаппаратов. Гадские дети… Он вспомнил, как пробираясь к линии фронта, они не раз натыкались на места былых боев. Их не обходили своим вниманием вражеские трофейные и похоронные команды. Собирали в крытые, длинные грузовики на гусеницах брошенное оружие, снаряжение и планшеты с документами, снятые с убитых командиров РККА. Как-то мимо него (тоже чертыхаясь) прошел германский солдат-трофейщик в пилотке со спущенными отворотами. На одном плече у него висела сияющая хромом эсвэтешка, на другом пулемет Дегтярева с круглым диском. Враг что-то пел. Егору даже удалось рассмотреть его мальчишье лицо. Со вздернутым носом и пухлыми, по-девичьи нежными губами. Занесла тебя к нам нелегкая, в сердцах подумал он. Тут же в памяти всплыл образ Сергея Тищенко, которого они потеряли под Смоленском. Тогда вышла вот какая оказия…
- Где еще один? – горячо зашептал Егор сквозь заиндевевшие усы. Цигейковые отвороты шапки он крепко затянул на подбородке. Он осторожно выдвинул карабин жалом штыка в направлении сгоревшей деревни. – Эх вы, зайцы трусливые. Я, что ли один до местечка поползу? Нет, так не пойдет, мальчики. Кто будет не из робкого десятка? Отзовись…
Тот час же снизу, шумно осыпая холодную землю и камни, кто-то вскарабкался к нему. Голова в пробитой каске задела его туго набитые, неизрасходованные патронные сумки. Красный свет пущенной ракеты выхватил из темноты злые, мальчишьи глаза. Большие губы под сплюснутым, широким носом. Сопит наверное в темноте, подумал Егор. В разведку с таким вот «кадриком» ни-ни и ни за что. Потому что такого «храпуна» за версту и видать и слыхать. И врагам, и своим…
- Ну что, братишка, повоюем? – с надеждой спросил он шепотом у бойца. – Можешь не отвечать. Сейчас наша задача такая: прикрыть отход нашей группы через поле к лесу. Что у тебя за оружие? Эсвэтэшка? Затвор не забился? – спросил он, видя кинжальный штык и дырчатый кожух газоотводной трубки СВТ. – Проверь, что бы, не дай Бог, в бою оружие не подвело… Теперь, смотри: если какое движение по сторонам произойдет – не торопись стрелять. Стрелять в нашем случае – последнее дело. Немецкий знаешь? Как?..
- Знать я знаю, товарищ командир, - с сомнением протянул плосконосый мальчик-красноармеец. – У меня в школе круглое «отлично» было по «шпрехен зи дойтч». Только слушал я их речь в бою и сейчас, в сумерках… Не так они говорят, как нас учили. Не то произношение. Вы не беспокойтесь, товарищ командир, - продолжал он как-то слишком самоуверенно. – Я смогу по-немецки, если что… Если что и перевести смогу. Только лучше бы они нам не попались…
- И мы им тоже, - сказал кто-то внизу, довольный тем, что вставил словечко. – Особливо тем, кто ни одну бабу за титьки не дернул. Ни разу…
Внизу, там где смутно белел снег и чернели кусты, довольно громко заржали. Хотя тут же, вняв приглушенному мату, что изрыгнул Егор, примолкли. Зря все это, хотя и необходимо. Правда здорово, что ребят повеселил этот черт невидимый. Ежкин кот, он же душу им просветлил. На войне это, порой, сохраняет жизнь.
…Когда последний боец, шаркнув подошвами, перевалил через белый гребень сугроба, Егор шумно вздохнул. Почище того «храпуна» будет, подумал он. Скрипнул зубами…
Тут же в памяти его всплыл страшный день. Сергей и Ирина отбыли на подводе, запряженной пегой с белыми подпалинами кобылой. Тяжелый ком сдавил его изнутри: как будто видел обоих в последний раз. Неделю они прожили безбедно: туды-сюды… Но в тревоге и сомнении, что не оставляли их подспудно, гложа душу и сердце. Одним вечером дозорный Тимурбеков, запыхавшийся от волнения, сообщил: слышу шум с дороги. Егор (благо, что приказал не спать) приказал Малой Красной армии уходить в лес. Спрятавшись за деревьями, что были за прудом с нутриями, они видели как на площадку, перед домом с бытовкой и сараем, выехала германская бронемашина. На стальном корпусе у нее была башенка с тонкой 20-мм пушкой и пулеметом. Открылась угловатая железная дверца. На поросшую травой землицу ступили ноги в черных шнурованных бутсах. Их было трое, немцев-фашистов. В черных, коротких кителях с серебристыми молниями в петлицах. У одного из них на голове был кожаный шлем, похожий на футбольный мяч. У двоих – черные пилотки с розовым кантом и эмблемой черепа и скрещенной кости. Это были, по всей видимости, квартирьеры дивизии SS «Рейх», что воевала в составе 2-ой панцирной группы. Весело переговариваясь, двое зашли в дом. Тот, что был в «футбольном» шлеме, остался на пороге. Вынул из нагрудного кармана черного кителя портсигар. Закурил тонюсенькую желтую сигаретку. Егор, испытывая чувство глубокой досады, посмотрел на ближайших к нему бойцов: Тимурбекова и Корниенко. Замысел пришел сам собой… Единственное, о чем приходилось жалеть: не было Сергея, который «шпрехал» по-немецки, будто сам был из их краев. Остальное было делом техники… Отомкнув от винтовки трехгранный штык, Егор подкрался с германской бронемашине. Пальцы его поглаживали серую шершавую броню с черным на белом крестом. Будто просил о помощи эту «вражину». Учуяв момент, он сделал выпад. Рука со штыком с мягким хрустом вошла в сердце SS-манна. Тот, выпустив из ноздрей клубы синеватого дыма, повернулся в его сторону. Сам напоролся на черное, отточенное жало… Двое других, что, посмеиваясь, вышли во двор, были тот час окружены бойцами Малой Красной армии. Один из них нерешительно поднял руки. На его бледном, испуганном лице блуждала виноватая улыбка. Тот, что был постарше, показал пальцем на серебряный значок в виде мертвой головы, что был на его кителе. К удивлению бойцов, сказал по-русски, почти без акцента: «Не стрелять! Я штандартенфюрер SS Беннеке. Вы можете получить от меня весьма ценные данные о дислокации германских войск. Приведите меня и моего товарища в свой штаб. Повышение и благодарность от своего командования вам обеспечены». По знаку Егора этого фрица (вынув из кобуры маленький пистолет) отвели в сторону. Держа в руке снятый с предохранителя «Вальтер», Степанов допросил его.
«…Вы не офицер Красной армии, - сказал эсэсовец, который нашел во лбу Егора неприметную точку и буравил через нее мозг. – Всего лишь красноармеец. Опустите мое оружие. Не бойтесь… Как вы думаете, почему я так хорошо говорю по-русски? Попробуйте угадать, герр молодой коммунист…»
«Шпионом, наверное, были, - сострил Егор. Оружие он так и не опустил. – Да, я боец Красной армии. Мы отрезаны от главных сил, - тут же его «понесла нелегкая». – Сдаваться вам не собираемся. Думаете на жалость нас взять? Или на страх? Не выйдет, господин фашист. Не на тех напали. Что было в начале войны – не конец. Это только начало. Соберемся силами. Как жахнем…»
«Вы не знаете, как допрашивать пленных, - снисходительно улыбнулся Беннеке. – Вы не знаете ничего… - в следующий момент его рука перехватила руку Егора. Белые пальцы сделали неуловимое движение. Егор захрипел и пистолет выпал. – Вот видите, герр молодой коммунист! Еще один момент – я бы убил вас всех. Но я этого не сделаю. Ведите меня к вашему начальству. Шарфюрера Шапса, - проведя пальцем по носу, он кивнул в сторону другого эсэсовца, - необходимо будет изолировать. Он может оказаться невольным свидетелем. Если его поместить с другими германскими пленными, может произойти утечка. Вы этого не понимаете. Когда-нибудь поймете…»
Гитлеровец, не глядя на оторопевшего Егора (другие бойцы тоже дали «петуха»), поднял с травы «вальтер». Вложил вороненый пистолет с вензелем из серебряных молний в непослушную руку Егора. Пальцы тут же потеплели. Их точно укололи сотнями оточенных игл. По всему телу советского бойца волнами разлился покой. Может он действительно шпион, этот фашист? Только наоборот… Егора молнией осенила догадка. Он протянул «гитлеровцу» его пистолет. Если не убил сейчас, то не сделает это никогда.
«Хорошо, - молвил командир Малой Красной армии. – Мы возьмем вас с собой. И вашего… Ваше оружие мне ни к чему. Берите его обратно, - Беннеке после недолгих раздумий спрятал пистолет в кобуру. – Кто бы вы ни были, знайте: командир здесь я. Мои приказы не обсуждаются. За неповиновение буду карать…»
«Договорились, - усмехнулся эсэсовец. Он с неподдельным интересом заглянул Егору в глаза. – Вы достойны уважения, молодой коммунист. Острый ум, отменное чутье… Из вас получится неплохой специалист. Но об этом после. Я принимаю все ваши условия. Теперь послушайте меня. Мы пойдем до линии фронта по глубоким тылам германских войск. В этом планшете, - он показал глазами на плоскую кожаную сумку, что висела через плечо, - есть последние оперативные сводки. Бои идут под Вязьмой и Можайском. Я особая персона. Согласно некоторым документам, мне предписаны особые полномочия в прифронтовой полосе. Как это у вас водится… Вы есть мой командир, я же ваш политкомиссар. Так вот, герр большевистский командир: все мои указания по ситуации надлежит выполнять. От них зависит наша жизнь. Любое промедление – вы покойник. Все ваши товарищи… Вы хотите остаться в живых? – внезапно спросил Беннеке. Широко раскрытые глаза излучали странное завораживающее свечение. – Хотите вернуться домой? Обнять мать? Отвечать!»
«Понятное дело, хочу… - Егор не в силах был смотреть в эти «буравчики» под черной пилоткой, где темными провалами глазниц смотрелся металлический череп с костями. – Договорились, господин фашист. Никакой вы не комиссар, конечно. Но слушаться вас буду».
«Молодой человек, последнее, - Беннеке подошел к нему вплотную. Положил руку на плечо. – Вы хлопот не оберетесь, если назовете истинного германца, национал-социалиста, итальянским фашистом. Предупреждаю вас, будьте осторожнее с терминами. Они как мины: сделаешь неверное движение – и смерть унесет вас в своих объятиях…»
Провались ты со своей брехливой поэзией, подумал ошалевший Егор. Какая-то таинственная, колдовская сила опустилась на него. Его товарищей и весь мир. Что за бред, ползти всю ночь (после смертельного боя), прятаться с другими бойцами вдоль дорог и в лесу от немцев, чтобы потом… Да, чудны Твои дела, Господи! Странный, однако, немец. Может и впрямь, наш разведчик? Шпион… Надо быть с ним по-строже. Спуску не давать. Ишь чего удумал, комиссаром буду. Видали мы таких комиссаров… Но знает он на порядок выше, чем все мы. Что-то такое, что нам неведомо. Я и руки его не разглядел, когда он за пистолет ухватил. Волшебник да и только. В глаза смотрит редко. Все наскрозь… Но если посмотрит, то держись. Будто огнем ожжет. Повезло мне с попутчиком, что ни говори. Он велел завязать шарфюреру Шапсу руки. Беннеке не препятствовал. Залез (весьма непосредственно) в бронемашину. Вылез из нее с кожаным сундучком, в котором оказалась плоская бутыль с серебряными стаканчиками и прочим столовым прибором. Предложил выпить за успех. Бойцы нерешительно помялись. Ни один из них не подошел. Егор, смущенно пожав плечами, принял из холеной руки гитлеровца серебряный стаканчик. Пахучая едкая жидкость приятно заполнила горло. Заволокла мозг. С минуту он стоял, заполненный светом. Головы своей Егор не чувствовал: так «прострелило» его сверху. Значит так надо, сказал его внутренний голос.
Они ехали на «трофейной» бронемашине сутки. Вел ее Шапс. По настоянию Беннеке, ему пришлось-таки развязать руки. (Убитого роттенфюрера Эшкеля зарыли недалеко от пруда.) Рядом с водителем сидел сам Беннеке. Он был необычайно спокоен. Перед тем, как забраться в железную кабину с прорезями, шепнул по-немецки несколько слов своему «товарищу». Тот и не думал возражать. Выглядел потрясенным, не меньше, чем советские бойцы. Через запруженные германскими войсками дороги Смоленьщины, минуя почти беспрепятственно (благодаря таинственному предписанию Беннеке) многочисленные посты фельджандармерии и SS, они въехали в Московскую область. Линия фронта была поблизости. В сгущающихся сумерках отчетливо виднелись вспышки далеких взрывов. Доносился гул канонады. Один раз сверху донесся оглушительный вой. В свете фар с маскировочными фильтрами было видно, как германские солдаты и офицеры бросились в разные стороны от своих бронетранспортеров и автомашин. Кто-то из притаившихся бойцов тоже дернулся вперед. Но Беннеке легким ударом ладони в шею «вырубил» его на несколько минут. Вскипевший было Егор, тут же сообразил: налет был наш, советский. Заметь гитлеровцы человека в красноармейской форме – последствия могли быть необратимыми. Только и всего…
В старинном русском городе, наполовину разрушенном и сгоревшем, Беннеке велел Шапсу заправить бронемашину. Тот подкатил к огромной пузатой автоцистерне, стоявшей на площади. От нее на клапанах тянулись толстые резиновые шланги, от которых заправлялись танки с тавро из красного круга и белой, с загнутыми краями, тибетской свастики. Их было много, этих коробчатых машин с приземистыми башнями. Над ними был растянут широкий маскировочный тент с матерчатыми шишечками и веточками. Танкисты в черных и светлых (бумазейных) комбинезонах неспешно прохаживались невдалеке. Хлопали в борта бронемашины и посмеивались. Кое-кто из них переговаривался с Шапсом. Тот отвечал односложными фразами или вообще молчал. К этому времени окончательно успокоился. Когда шланг с клапаном отсоединили (высокий гитлеровец сделал отметку в путевом листе), Беннеке на мгновение зажег свет в кабине. Разобравшись с картой в планшете, он бросил Егору через плечо: «Вот и приехали, молодой человек». Они выехали из города, миновав обложенный мешками с песком пропускной пункт. Углубились в лес. Бронемашину, по молчаливому приказу Беннеке, загнали в чащу. Вытащили из крытого кузова маскировочный чехол и запаковали в него. Эсэсовцы облачились в короткие пятнистые куртки с капюшонами. Надели на спины рыжие ранцы и спальные мешки. В руках у обоих были короткие черные пистолет-пулеметы с плоскими обоймами и складывающимися прикладами. По совету Беннеке, Егор построил Малую Красную армию. Бойцы выглядели смущенно, но с положением «обоих фрицев» уже смирились.
«…Мы организованно переходим через линию фронта, - сказал Беннеке в полголоса. – Не шуметь. Это первое и главное правило. Любой шорох будет расцениваться как желание уйти из жизни. И увести за собой других. В отношении первого каждый волен поступать как хочет. В отношении второго… Предупреждаю, - сказал немец, не меняя интонации, - если кто-нибудь из вас нарушит данное указание, пусть пеняет на себя. Так говорят в России. И еще: сам погибай, но товарища выручай. Так вот, задача каждого из вас – помочь своему товарищу. Если с ним происходит что-то странное, дайте знать мне и вашему командиру, - он кивнул в сторону Егора. Сделал неуловимое движение рукой. – Мы примем меры. Указание второе: ни в какие контакты ни с кем не вступать. Пока не перейдем линию фронта. Нас не должна видеть ни одна живая душа. В том числе, ваши партизаны и солдаты тех частей, что попали в окружение. Попытка нарушить данное указание будет трагична. Не мне вам объяснять, что это значит, - он снова сделал неуловимое движение рукой. – Последнее: любое движение, мое и вашего командира, означает приказ. Прислушивайтесь к себе, когда видите, - он поднял свою левую руку. Направил ладонь на бойцов, которые стояли, затаив дыхание. Затем плавно опустил. – Это большое значение. Вам не нужно думать. Вы должны чувствовать себя. Свое сердце и свой мозг. Когда у вас говорят «за германского солдата думает фюрер», говорят неверно. Это перевернутый смысл. Я вернул его прежнее значение…»
Линию фронта они переходили до первых снегов. Ее как таковой и не было… Стоило до торжественного парада на 7 ноября 1941 года остановить германский «Тайфун», как он закипел вновь. По пути им частенько приходилось видеть разрозненные советские части. Как-то раз они чуть лоб в лоб не столкнулись с двумя немецкими связистами. Те протягивали телефонный кабель. Один из них, остановился над склоном оврага, где заночевала Малая Красная армия. Благодаря густому кустарнику и покрывшим его разноцветным листьям, германец не рассмотрел спящих бойцов. Хотя помочился на них вдоволь… Через две недели, питаясь сохранившимися Ириниными харчами, а также консервами и шоколадом Беннеке, «объединенная группа» (по выражению штандартенфюрера) вышла к Болхово. Дожди уже прошли. В лесах и на дорогах лежал первый густой снег. Он покрыл места недавних боев погребальным, хрустким саваном. Как-то, проходя мимо неприметных земляных холмиков с красноармейскими касками и пилотками, Беннеке остановился. На мгновение, склонив голову в черной пилотке с адамовой головой, простоял в лесной тишине. Егору, что ни спускал с него глаз, это показалось странным. Но он смолчал. Время от времени Беннеке брал его с собой «осмотреться». Егор без труда понимал смысл всех потаенных движений «политкомиссара». Похоже, в меня вошла какая-то мистическая сила, подумал он. Как-то на привале (за неделю до конечного пункта), когда на немецких полевых примусах разогревались открытые банки с немецкой же тушенкой, он в полголоса спросил: «Что-то произошло со мной с того самого дня, товарищ национал-социалист. Чувствую, что воспринимаю происходящее как вы. Чем это вы меня опоили? Не пронесет по дороге…» «Не пугайтесь, молодой коммунист, - Беннеке засмеялся одним горлом, не издав ни одного опасного звука. – Это совершенно безвредно с медицинской точки зрения. Тибетские травы. Настой, как говорят в России. Еще: «нектар здоровья». Это натуральный продукт, активизирующий нервные клетки и кору головного мозга. Он отключает ненужные процессы. Вам не приходится быть в напряжении и быстро уставать. Много думать тоже не приходится. Только действовать. Точно. Быстро. Безукоризненно…»
Под Болхово, по настоянию Беннеке, они разделились. Осмотрев карту сквозь целлулоидное «окно» планшета, немец командным голосом обратился к Егору: «Молодой коммунист! К концу дня, когда мы окажемся в расположении Красной армии, вы незаметно уведете своих людей. Скажите им, если будут спрашивать, что так необходимо. Далее… Вы пройдете через лес четыре километра. Строго на север. Ориентируйтесь без компаса. Вы умеете слышать… Лес кончится. За ним будет деревня Белая Русса. Обратитесь к старшему по званию командиру Красной армии. Пусть отведет вас в особый отдел. Начальнику особого отдела скажите: «Есть новости от 401-ого. Сообщите по линии». Слово в слово. Повторите!» Егор повторил сказанное дважды. Беннеке (они лежали на снегу, подостлав спальный мешок) на минуту закрыл стально-серые, обведенные усталостью глаза. Выглядел он довольно бодро. «Вам могут не поверить. Будут задавать странные вопросы грубым тоном. Держитесь, Егор, - он улыбнулся. – В конце-концов вам поверят. Не сомневайтесь. Подробно изложите, устно и на бумаге, «наше знакомство». Где, когда и при каких обстоятельствах…» Всю ночь они шли через лес, буквально нашпигованный германскими частями. Блиндажи, штабеля из деревьев, артиллерийские и минометные позиции… По ночной дороге, которую им пришлось переползти (на снегу отчетливо были видны следы) время от времени проезжали патрульные вездеходы, бронемашины и даже пулеметные танки. Из окрашенного в белую извилистую линию автофургона, с эмблемой из трех лучей в круге, на радиаторе, вышел обнаженный по пояс фриц. Он, положив рядом с собой включенный карманный фонарик, принялся растирать снегом свой упругое, в буграх мышц тело. «Пора прощаться, - неожиданно шепнул Беннеке. – Я и Шапс остаемся здесь. Вопросов не задавать. Вам ясно? Вперед… - помедлив, он добавил. – Обещаю, Егор, что найду вас. Ждите…» Вскоре, оказавшись у разрушенной деревушки, где один КВ уничтожил с десяток гитлеровских танков, они перешли линию фронта.
…Деревни Белая Русса они достигли к концу следующего дня. У крайнего к лесу дома их приметил красноармеец в железных очках, что копался в радиаторе «эмки». У него челюсть обвисла… На Егора (зимних вещей в достатке припасено не было), закутанном в германское шерстяное одеяло, нельзя было не смотреть без смеха. Остальные пять бойцов были одеты, кто во что горазд. Валенок своих у них не было. Кто-то снял с убитого (если не опередили немцы), кто-то обмотал ноги шинельным сукном. На Тимурбекове была германская войлочная куртка с золотыми «птицами» на голубом шевроне. (Удалось стащить с мертвого офицера люфтваффе, когда шли по немецким тылам.) Корниенко и Федусов (контуженый боец, у которого из ушей текла кровь) кутались в пятнистые германские плащ-палатки. Водитель «эмки» то открывал, то закрывал рот, силясь что-то сказать. Разводил в стороны руками в поисках оружия. Видя такое бессилие, Егор, знаком (точно Беннеке) велел всем оставаться на месте. Снял с плеча карабин системы Мосина и выстрелил в воздух. Сбежались бойцы… «Кто такой 401-ый? – совершенно натурально удивился особист в стеганой безрукавке, к которому его доставили. – Не знаю такого. Впервые слышу. Что значит «сообщите по линии»? Кто вам давал такие инструкции…» В следующий момент он затих. Круглое, моложавое лицо этого парня с лейтенантскими кубарями в зеленых петлицах побледнело. Егор, сделав мимолетное движение пальцем по подбородку, повторил свою просьбу. Прежним голосом, не меняя интонации. Как это сделал Беннеке, когда инструктировал их в лесу. Особист взял трубку полевого телефона. Попросил соединить его с «четвертым». Во время разговора по ВЧ теребил свой нос. «Будет исполнено», - сказал он в довершении. Водрузил трубку на рычаг. «Вас приказано накормить и уложить спать, товарищ боец, - почтительно обратился он. – Следуйте за мной». От еды Егор отказался. Его заперли на втором этаже деревенской школы. У двери поставили красноармейца с пистолет-пулеметом Дегтярева. Егор хотел было спросить о своих бойцах, но неведомая сила схоронила этот вопрос в глубине души. Еще не время, сказал он. С ними все будет в порядке.
Вечером того же дня он проснулся оттого, что почувствовал чужое присутствие. В комнате, где он спал, находились еще два человека. Пожилой майор-артиллерист с седыми, волнистыми волосами и полковник медслужбы с аккуратно подстриженной щеточкой усов. На груди у него был орден Красной Звезды. В руках он держал палочку с белым костяным набалдашником в виде орлиной головы. Они сидели в разных углах (один на пустом ящике, другой на табурете для дошколят) и бесцеремонно осматривали Егора. Почувствовав, как голова во сне наливается тяжестью, он приоткрыл глаза. Его тело было непослушным. Он с минуту пролежал, не владея собой. Затем, когда по членам горячими толчками хлынула кровь, помассировал виски. Медленно привстал и сел. Весь его вид говорил двум старшим командирам: принимайте меня таким, каков я есть. Другой вам просто не нужен.
- Проснулись, молодой человек? – нарочито ласково заговорил с ним седовласый майор. – Чайку попить не желаете? Не надо стесняться.
-Нет, спасибо, - Егор ощутил спинным нервом «закавыку». Решил сохранять бдительность. - Товарищ майор, разрешите обратиться к товарищу… - он сделал вид, что приподнимается с койки, чтобы встать по стойке смирно.
- Не трудитесь, товарищ Степанов, - с улыбкой произнес майор. – Не надо китайских церемоний. Просто Игорь Николаевич, - он провел большим пальцем по переносице. – Так вот, внимательно вас слушаю. Предпочитаете говорить или писать?
- Можно и написать, - с минуту поразмыслив, сказал Егор. – Только в письме может смысл потеряться. Поэтому, - он потеребил кончик носа указательным пальцем, - я сначала все перескажу на словах. Потом проверю свою память…
Скрипнул табурет, где сидел полковник с палочкой. Егор весьма подробно рассказал о «знакомстве» с Беннеке. Стараясь не пропустить ни одной значимой детали, он описал путь по немецким тылам к линии фронта. Оба старших командира слушали, не проронив ни слова. Как будто на момент рассказа у обоих остановилась работа сердца. Или возникли проблемы с вестибулярным аппаратом. По окончанию рассказа (Егор подумал, не повторить ли его) полковник со змеями в петлицах изобразил на лице талейрантность. Переложил палочку из руки в руку. Кинул мимолетный взгляд на майора-артиллерийста. Тот засопел, как паровоз. С минуту сидел молча. Затем, улыбнувшись еще любезнее, попросил:
- Теперь, товарищ боец, еще раз повторите сказанное. Касаясь, в первую очередь, аспекта самого Беннеке. Честно говоря, фамилия звучит как-то странно. Прямо сейчас выдумали? Или в пути кто помог? А?..
- Во сне приснилось, - Егор был рад тому, что с ним заговорили натурально. – Вы помогли. Своим присутствием.
Краем глаза он уловил мгновенную реакцию полковника медслужбы. Тот явно был старше в обоих смыслах. Его слово будет окончательным. Этот суровый человек с палочкой на мгновение сморщил губы. Щеточка усов взметнулась и опустилась. Ага, прячет улыбку. Хорошо… Егор ощутил благодатный жар в центре груди. Он проистекал со стороны полковника и передавался ему.
- Все-таки повторите, - майор сказал более серьезно.
- Повторяю еще раз, - Егор смущенно растянул губы. – В лесной сторожке, где лешие да водяные вместе со Святым Духом – прости меня, Господи, - обитают, познакомился я с немцем по фамилии или имени Беннеке. Сказал он мне, что собирается до стольного града Московского. Решил взять меня, грешника окаянного, с собой. Шли мы с ним, шли. Покудова не дошли до ваших мест. А в пути все людьми новыми обрастали. В количестве пяти душ. Если не считать, конечно, другого немца. Его, этот первый, в саквояжике переносил…
- Молодец, фантазия у тебя богатая, - майор провел ладонью по белоснежной, хорошо уложенной седине. – Посмотрим, какая у тебя зрительная память.
В следующий момент он подошел к койке. Выложил на нее веером фотокарточки. Будто хранил их в рукаве. На Егора смотрели лица германских офицеров. Суровые, моложавые… В высоковерхих фуражках с черепом и витым шнуром. В пилотках и каскетках с длинным козырьком. Но ни одно из них не было ему знакомо. Поэтому он сложил этот веер в стопочку. Подравнял с обеих сторон пальчиком. Почесал тем же пальчиком свой щетинистый подбородок.
- Неужели ни один из них… - майор с легким сомнением заерзал на ящике. – Ваша память никогда вас не подводила, молодой человек?
- Только в школьные годы, - невинно хлопая ресницами, ответил Егор.
Полковник медицинской службы протяжно кашлянул. Затем привстал, проведя щепотью пальцев по усам, которые делали его схожим с германским фюрером.
- Скажите, товарищ Степанов, - обратился он к нему. – Что вам показалось странным в поведении данного немецкого офицера?
В памяти Егора всплыли многие детали. Он тут же преподнес их на «горячем блюде».
- Во-первых, этот Беннеке, поначалу, принял нас за других. Стал говорить о каких-то важных документах, что якобы находятся у него в планшете. Убеждал, что нам обеспечены благодарность и повышение от командования, если доставим его за линию фронта. Просил изолировать своего товарища, этого Шапса, чтобы тот не разболтал о нас в плену. Как будто… Но не это главное. Позавчера он шепнул мне, что после перехода через наши позиции нам следует разделиться. Он и Шапс пойдут, значит, отдельно. Получилось иначе: позавчера ночью, в немецком тылу, - перехватив немой вопрос полковника, он продолжал. – Мы переползли через дорогу. Наткнулись на большущий грузовик с длинным крытым кузовом. У него наверху была какая-то палка с проволокой. Оттуда вышел немец и стал растирать себя снегом…
Майор, бросив мимолетный взгляд в пустоту, что была перед ним, вышел. Ни слова не сказав. Полковник со змеями, что перевили чаши, на защитных петлицах остался в прежнем положении. По-прежнему не глядя в глаза, он чертил палочкой замысловатые, воображаемые фигурки на паркете.
- Еще что? – сухо, но без вражды обратился он к Егору. – Что еще вам показалось странным в поведении данного немецкого офицера, молодой человек? Вспоминайте. Времени много.
- Он не убил нас, - внезапно для себя вымолвил Егор. В комнате тут же повисла бархатная тишина. Будто кроме них здесь была масса народа. Теперь, успокоенные завораживающей подробностью, все послушно ждали. – Сразу, как только мы отошли в сторону. Когда я имел неосторожность…
- Верно, - согласился с ним полковник медицинской службы. – Что вас беспокоит? С самого начала нашего разговора. Отвечайте, - он сказал последнее как Беннеке, почти не изменив интонации.
- В сторожке, где произошло «знакомство» с Беннеке, мы расстались со своим товарищем, - Егор говорил, будто исповедуясь перед Богом. – Мы не могли его ждать… Короче говоря, я беспокоюсь за него.
- Ваше волнение передается ему, молодой человек, - улыбнулся полковник. – Оставьте эти нервы. Приведите все на свои места внутри. Вы пытаетесь проникнуть в настоящее с таким грузом? Напрасно. Все наши поступки известны. Еще до того, как были совершены. Они записаны в Книгу Жизни нашим Великим Создателем. Богом, если хотите. Хотите? – улыбнувшись, он бросил первый…
* * *
Теленок едва касался его руки влажными, мягкими и теплыми губами. Какой он смешной, этот одинокий теленок, подумал Сергей. Тут же сообразил, что сквозь разворошенный (с ночи забрались на колхозное поле) стог их могли заметить. Образовалась довольно большая прореха. Он поднял голову, прислушиваясь к мерному сопению из горла. Сквозь прореху залетал легкими перышками сухой и пушистый снег. Пробивалось серой, смиренное утро. Были видны белеющие от «небесного сахара» колхозные поля. Как и все земли вокруг, с домами, людьми, с принадлежавшей им живностью и незатейливым имуществом они находились под железной, кованой пятой германского Ordnung. Он пришел в эти края на узких гусеницах немецких танков, с короткими пушками или пулеметами на коробчатых, приземистых башнях. Бдительные вражьи глаза мерещились ему отовсюду. По окончанию специальных разведдиверсионных курсов при 4-ом управлении НКВД (по возвращению из первого рейда) был с группой диверсантов заброшен в тыл врага. Их сбросили с двухмоторного американского «Дугласа» на территорию оккупированной Днепропетровской области. Их было десять человек, совсем юных ребят. До того самого утра, когда группа наткнулась на засаду. Сволочь какая-то, видно, настучала. Пулеметная очередь прошла в сантиметре от головы. Шапку сорвало к ядреной фене. Он зарылся с головой в снег. Из неприметной, смутно сереющей в снежной дали кочки с железным клекотом вылетали огненные нити трассирующих пуль. Лопались вокруг него разноцветными, огненными же кустиками. Пули dum-dum подумал он машинально. Вспомнился предмет «огневая подготовка», где их познакомили с основными видами оружия и боеприпасов, используемых войсками «тысячелетнего» рейха. Там были и MР-38, и карабины «Маузер» (К-89). Чего там только не было…
Сквозь прореху в стогу он видел как по дороге, что тянулась по кромке поля, двигалась запряженная лошадью крестьянская телега. Слышен был скрип несмазанных осей да позвякивание ведра о задок. Кто-то сидел за возницей. Кто именно, мешал увидеть часто роившийся, пчелиным большинством, белый снег. Вот дурёныш, подумал Сергей о теленке. Тот тихо-мирно стоял подле разворошенного им же стога. Пожевывал несвежую, жухлую солому. (В этом аромате Сергею пришлось провести ночь, чтобы не околеть от холода. Ребят после пулеметного обстрела он не нашел. Поднялась вьюга и замела следы. Удалось доползти на этот стог. Вероятность того, что «коллеги» будут прочесывать по утру местность, была высока. Но в деревню идти он повременил.) Возьмет да привлечет ко мне ненужное внимание. Хоть бей его, хоть режь. Ну, ты, сволочь неразумная, брысь отсюда. Умственно он приказал теленку сделать это. Зверски округлил на него глаза. Это не помогло. Теленок на одно мгновение прервал свое увлеченное занятие. Весело захлопал ушами. Принялся созерцать странное поведение незнакомого ему существа, от которого шел чужой, не здешних краев запах. Сергей ясно увидел сидящих на телеге двух германских солдат с винтовками. В пилотках с опущенными, по-зимнему, отворотами. Один из них курил, свесив ноги в коротких, с расходящимся голенищем сапогах. Другой, лежа в соломе лицом к небу, очевидно, наблюдал снегопад. То и дело смахивал быстро нараставшую на лице холодную, скрипучую и мягкую коросту.
Интересно, какое у него, у этого парня, лицо. Морда у него какая-то должна быть, подумал Сергей. На этот раз он, не очень сдержанно, представил, что два таких «гада» могли лежать в блиндаже за пулеметом, посылая в него смертоносные трассеры. В него и в них… Тот, что сидел, гордо свесив ноги, докурил сигарету. Красно полыхнувший, как уголек, окурок, бросил на дорогу. Показал рукой в крестьянской варежке в сторону одинокого стога. Видать приметил бурого, нескладного теленочка с белыми подпалинами на худых боках. Рельефно выпирающими под клочковатой шерстью ребрами. Засмеялся… Все, сейчас подойдет, подумал Сергей. Он почесал левую бровь, соображая, что делать дальше. Внушения ни на теленочка, ни на германца не действовали. Им помогала местная сила. Он стянул зубами армейскую рукавицу. Перевернувшись на затекшем слегка боку, вытащил из-за пазухи грубой, диверсионной стеганки свой «Вальтер».
…Запотевший от сна, германский пистолет тускло отсвечивал в потемках. Он был взят прошлого дня, таким же утром, из кобуры мертвого германского офицера. С погонами полковника, о чем свидетельствовали две золотые «звезды» на серебряном шитье. Тот был в салоне развороченного армейского автобуса «Даймлер-Опель». Взрывом фугаса (дело рук местных партизан) машину отбросило в кювет и повалило набок. Из окон вылетели все стекла, прикрытые синими кожаными шторами. Мертвому водителю лицо сильно посекло. Он единственный остался на своем сидении. Полковника отбросило в заднюю часть кабины. Он еще был жив. Продолжа-таки смотреть на мир. На бледно-серое, по-зимнему смиренное утро. Сергей был категорически против, чтобы подойти к машине. Это не входило в план операции. Но старший группы, Анатолий Смоляков, грозно посмотрел на него. Затем, выпятив нижнюю губу, произнес: «Кто боится, пусть остается с девочками». Пошел сам. («Девочкой» в группе называли Настю Светлову. Была она радисткой.) Сергей, из чувства солидарности, увязался за ним. Сделал это, чтобы вся группа не сбилась с «внутреннего курса». Но это произошло. Завидев в салоне опрокинутого автобуса еще живого германца, Анатолий присвистнул. «А ты живой, гад, - сказал он в исступлении. – Поможем этому гаду сдохнуть?» «Уходить надо, Толя, - Сергею хотелось взять этого юнца за шиворот. Дать коленом под зад. – Мало ли кто вздумает навестить эту дорогу». Анатолий вынул из кобуры «Вальтер» (Р-6). «Я же сказал – иди к девочкам…» - презрительно бросил он. Германский полковник захрипел. У него была проломлена грудь. Из горла на шитый серебром черный воротник и меховые отвороты шинели хлынула кровь. «Доходит, гад фашистский, - Анатолий с отвращением снял оружие с предохранителя. – Сам не желаешь?» Прежде чем Сергей успел что-либо предпринять, приставил тупой ствол. Толстый ворс германской шинели смягчил звук выстрела. Седеющая голова германца откинулась…
Сергей только и смог: подойти к командиру и плюнуть в лицо. Так, чтобы не видали другие ребята. И Настя, которую он полюбил. Всем сердцем и всей душой…
Вечером того же дня Сергея поймали местные жители. Он снова уснул, зарывшись глубоко в стог. Очнулся теперь уже от прикосновения чего-то жесткого и острого. Прямо в грудь уперлись вилы. Три металлических, отточенных острия. Словно пальцы мифического чудовища. За мужиком в кожушке и шапке, обросшем седой бородкой, стояла баба. Кутала голову в платок и жалобно причитала: «Уходи отсель, кат! Вражина ты красная. Придет германец, вин табе сказит мордяку. Петро, гони его. Не треба нам таких постояльцев…» Но Петро, смачно выругавшись, велел ему встать. Идти до хутора. Они прошли через снежное поле. Хутор, как игрушечный, с мазаными домиками под соломенными крышами, с «журавлями», скворечнями и плетеными заборчиками был перед ними. Вдали, с возвышенности, в мутно-белом мареве, перед черточками лесов, виднелась серая лента забранной под лед речки. Через нее был перекинут железнодорожный мост. Недалеко к нему жался деревянный мостик. По нему по направлению к городу шли возы с сеном. На «коллег» работают, отметил про себя Сергей. Он как был, с вещмешком, с «Вальтером» за пазухой стеганки, шел к хутору. На телеге рядом с ним ехала баба. Упираясь вилами в спину, шел за ним Петро. Гитлеровский прихвостень…
На площади перед сельской управой они остановились. Навстречу шли двое: человек в красноармейской, но без петлиц, шинели и дядька в бараньей дохе. На плече у «красноармейца» Сергей заметил русскую трехлинейную винтовку. На рукаве была белая повязка с черной надписью Im Dienste der Sicherheitsolize . «Ты кого ведешь, Петро? - спросил обладатель повязки. – Никак москаля поймал?» «Кого ж еще, Архим! – обрадованно обратился к нему обладатель вил. – До новой власти веду. До тебя, Архимушка. С новой властью надобно полюбовно. Как она нас, так и мы…» «Хочешь добрый совет, Петро? – человек с повязкой остановился. – Пусть идет, куда шел. Отпусти его». Подойдя к Сергею, он испустил клуб морозного воздуха. Вислые усы скрывали нервную усмешку. «Ступай на восток, - рука Архима ткнула свинцово-серый небосклон со снежными тучами. – Здесь тебя не ждут, человече. Здесь ты враг». Ошалевший Петро опустил вилы. Велел своей бабе ехать домой. «Энто як же ты, соседушка…» - начал было «майданить», но тут же смолк. Сергей поправил за спиной вещмешок. «Что ж, спасибо, землячок, - молвил он. – Отсюда я пойду, не сомневайтесь. Ждите в своих краях Красную армию. Завяз немец под Москвой. Уши да носы себе отморозил. Так что ждите. Ожидайте, други сердечные…» Бодро зашагал по скрипучему снегу. В спину себе услышал: «Эх, шмальнул бы энту падлу, Архим. Германец с нас может спросить: почему, мол, попустили? Со вчерашнего, как был у нас герр гауптвахмайстер, шугают энтих тварей, что машину на большаке поганили. Может вин из энтих будет, соседушка?» «Да нет, - ответствовал Архим тому, что был в бараньей дохе. – У этого глаз добрый. Христианский. Не замутненный комиссарами. Ихним зельем сатанинским. Пускай идет».
До сумерек ему предстояло одолеть большое расстояние. Дойти до хутора Красный Устюг. Найти там Порфирия Корнеевича Иванова. Передать ему «весточку от Синцова». Куратор (от 1-го отдела) диверсионно-разведовательных курсов 4-ого управления НКВД майор Грибов, по поручению отца, специально готовил его. В памяти Сергея тот час же возник добросовестный, дельный образ Максима Сергеевича. Многих курсантов-слушателей он привлекал в качестве осведомителей. Они информировали добросовестного, кругленького майора (по прозвищу «Колобок») о «нежелательных настроениях» своих товарищей. Сергея, скорее всего, против воли отца, также попытался привлечь к подобному сотрудничеству. С одной стороны, с фактами не поспоришь… Это объяснялось суровой необходимостью военного времени. Жизнь режимного объекта, каковым являлось помещение разведовательно-диверсионных курсов, должна была «просматриваться» вдоль и поперек. «Немцы, молодой человек, всюду хотят иметь своих агентов, - говаривал ему Грибов, прищуривая хитрые, маслянисто блестевшие глазки. - Особенно, в составе наших курсантов, которым предстоит выполнять весьма секретную работу на территориях, временно оккупированных врагом. Если что-нибудь почувствуете, услышите или заметите в поведении своих товарищей, прошу вас незамедлительно информировать меня. Одним словом, все нежелательные умонастроения должны мне быть известны. До того, как они проявятся в оперативной, боевой обстановке. Не мне вам, надеюсь, объяснять, чем грозит «нескладуха» в боевых условиях. Скрытый враг начинается с элементарной подлости и трусости. Со спрятанного от товарищей куска сала или мыла. С панического стишка или похабного анекдотика, направленного против деятелей Советского государства и лично – товарища Сталина. Надеюсь на вашу бдительность…»
Сергей поблагодарил куратора «за доверие», но отказался от сотрудничества. Отцу он ничего не сказал. Но, вспоминая омерзительное поведение старшего группы Скворцова, испытывал некоторое сожаление. Его согласие (то бишь, товарища Скворцова) на сотрудничество с Грибовым «в области доведения до сведения возможных умонастроений», скорее всего, покоилось в железном, крепко сбитом сейфе майора. В числе некоторых других. Лишь бы Настиного листа там не было, в ужасе подумал он. Ей-то туда зачем… Ей там совсем незачем…
На мгновение в его памяти всплыл образ красавицы-Ирины. Она, наверняка, знала толк в любви. Была искусная актриса. Одного в ней не было: беззаветной преданности. Довезла его на своей телеге до Смоленска. «Ну что, голубок, зайдем ко мне? – ее синие глаза показали ему в сторону каменного двухэтажного дома, обнесенного колючей проволокой. Перед оплетенными колючкой воротами стояли два германских мотоцикла с пулеметами. Прохаживались германцы в маскировочных куртках поверх свинцово-серой формы, на касках которых были заметны белые щитки с черными молниями. – Никак боишься, друг сердечный? Здесь тетка моя живет. Аграфена Петровна Ярцева. Если что, «звони» сюда. Эти мальчики, небось, тебе дорогу подскажут. А теперь прощевай, мой пугливый. Но-о-о, Стрелочка…» «И вам того же, девушка, - поскромничал Сергей, вытирая под носом «мысленную» соплю. - Тетке, если что, привет передавайте. От меня, заочно…» Кто она была на самом деле, он так и не узнал. Когда подвода с «девушкой» отъехала на достаточное расстояние, подошел к германским часовым у колючей проволоки. Видя приближающегося русского парня, один из них положил на руку карабин с плоским ножевым штыком. Узнав, что этого русского интересует местонахождение штандартенфюрера SS Вильнера, он неуловимо потеплел. Вложив в губы жестяной свисток, издал короткую трель. Через несколько минут Сергея везли в закрытом легковом вездеходе «Кюбель». Окна этой коробчатой, из гофрированного металла, автомашины были задернуты светонепроницаемыми шторами. Возле шофера и с обеих сторон от Сергея сидели германские офицеры в свинцово-серой, мрачной форме. С черепом и костью на высоких фуражках. На серебристо-черных шевронах, что были на обшлагах, он рассмотрел серебряные буквы SD. Это были не простые эсэсовцы, но представители главного имперского управления безопасности (RSHA) третьего рейха. Службы безопасности. Вот какая ему была оказана «честь»…
- …Как давно вы в Шмоленгс? – спросил его эсэсовец, в черных петлицах которого было три серебристых «кубика» и серебристая «полоска». Он видел подле водителя и повернул в пол оборота голову. У него было приятное лицо с белесыми бровями и прищуренные, стально-серые глаза. – Как смогли пройти в город?
- Не так давно, герр офицер, - Сергей изобразил неуверенность. Поскреб пальцем нос. – У меня в здешних местах имеется родственница. Аграфена Петровна Рябцева. Может, вы слышали о ней, герр офицер? В вашем доме живет…
Германцы тут же «прошили» его своим внутренним зрением. Почти физически Сергей почувствовал, как ему забираются в мозг. «Потрошат» содержимое черепной коробки. Но это ему было нипочем. Главное в подобной ситуации было играть по легенде. Этому его учил отец. (Впоследствии, эту науку «закрепили» на разведовательно-диверсионных курсах НКВД, а также дополнительных занятиях майора Грибова.) Впрочем, по легенде штандартенфюрер SD Вильнер не представлялся ему столь обаятельным, если бы не одно «но»…
- Никогда не думал, что «жакет Эльзы» интересует наших врагов, - сказал ему в тесной комнате с голыми кирпичными стенами невысокий плотный офицер в камуфляжной куртке. У него на черном отложенном воротнике были серебристые молнии и череп с пустыми глазницами. По обе стороны от Сергея встали германские офицеры, что сидели по обе стороны в автомашине. Тот, что задал ему вопрос, положил свою фуражку на стол. Встал, скрестив руки на груди, с правой стороны стола. – Предположим, что я впервые слышу о нем. Вас устроит подобный ответ, молодой человек? Или нам применить силу, чтобы вынуть из вас наружу все? Отвечайте! Кто вас заслал в оперативные тылы германской армии? С какой целью?
- Я не знаю, о чем идет речь, - путаясь (по легенде), заговорил Сергей, покрываясь красными пятнами от мнимого смущения. – Герр офицер, тут какая-то ошибка. Моя родственница, Аграфена Петровна Рябцева, живет в этом городе. Там, где…
Ему не дали договорить. Стоявший слева от него эсэсовец с мощной, квадратной челюстью едва уловимым, отработанным движением «подсек» его ногу ударом сапога. Второй, что был под стать первому, нанес стремительный удар в изгиб шеи. Подкошенный в двух местах парень, сам собой рухнул на каменный пол. В глазах запрыгали красно-оранжевые, веселые круги. Только спокойно, уговаривал он сам себя. Ничего страшного не произошло. Это проверка. Чертов контроль, о котором еще с детства предупреждал отец. Побьют… Ничего, это они от незнания. Они не понимают Россию. Боятся нас. Ведь незнание идет рука об руку со страхом, герр Вильнер. Если только…
- Если бы знал, какой прием мне окажут, ни за что бы, ни пошел, - сказал он свистящим шепотом, оставаясь в лежачем положении. Боли, как ни странно не было. Только звенящая пустота в теле. – К вам на прием, господа хорошие. А вас, дражайший герр-хер Вильнер, я особенно благодарю за оказанный прием. Ох, как благодарствую… Обломам своим, истинным арийцам, скажите: пусть почки отбивают аккуратнее. Мне еще на ту сторону топать…
Германцы усмехнулись. Тот, что был за столом и представился Вильнером. И тот, что стоял со скрещенными руками. Так и не изменив своей арийской, нордической позе. Отец показывал Сергею фотокарточку Вильнера. Но разве можно доверять этой «картинке»…
- Вставайте, - это произнес эсэсовец, что подсек его ударом сапога. – Вам помочь?
- Нет уж, я сам, - кряхтя, Сергей поднялся. Нога, которую подсекли, тут же согнулась в колене. Он едва не упал, если бы оба германца не подхватили его.
- Думаю, что урок пошел вам на пользу, - сидящий за дощатым столом Вильнер встал. Подошел к нему вплотную. – Думаю, что вам есть, о чем подумать. Отведите молодого человека в сортировочную, - сказал он двум офицерам SS, что завели его руки за спину. – В отдельные аппартаманты…
Сергея проволокли наверх по железной, витой лестнице. (В здание эзанцгруппе SS его завели с черного входа, который был окружен высокой кирпичной оградой.) Он понемногу двигал ногами, чтобы не выдавать своих истинных сил. Свою волю он тренировал давно. Занятия (самостоятельные и специальные) не прошли даром. Силы оставались при нем. В узких коридорах им попадались люди, стоявшие лицом к стене. Кто-то стоял на коленях с положенными на затылок руками. Их сторожили эсэсманы в пилотках с эмблемой черепа и кости, а также камуфляжных куртках с распущенными на груди тесемками, с кинжалами и гофрированными коробками от противогазов. У одного из них был германский MP-38 (Machine Pestоle).У другого через плечо висел на ремне советский ППД, а на боку – брезентовая сумка с патронными дисковыми магазинами. Они не оскорбляли и не били задержанных, обмениваясь между собой короткими замечаниями. «Еще один поганый большевик, Шульце! – тактично сказал один из них, проводив Сергея безразлично-спокойным взглядом. – Он больше не причинит рейху вреда…» Германцы в мышисто-серых и черных мундирах, где были неизменные эмблемы молний и адамовой головы, проводили кого-то в автоматических наручниках, с выведенными вперед руками. Из кабинетов, мимо которых они следовали (двери были обтянуты «советским» дерматином), доносились голоса. Стрекотали пишущие машинки. Один раз до слуха Сергея донесся женский смех. Нос уловил аромат тонких, вероятно французских духов. «…Пан офицер, я ж не мозжу вам ответить за то, чего не знаю. Большевики, они всех за антисоветскую деятельность привлекали. Вот и справочка у меня на руках об освобождении имеется. Я вам ее покажу, не сумнювайтесь…» «Как вы есть оказаться на территории Шмоленгс? Признавайтесь!» «Не в чем мне признаваться, пан хороший. Ой, вы так не машите рукой. Бить собираетесь? Ну, бейте, Господь с вами. Меня в «Облпотребсоюзе» знает. Директор, Артем Сергеевич Дмитриев». «Он есть коммунист? Отвечайт?» «А как же, пан офицер. У нас все были коммунисты. Все, кто хоть что-нибудь занимал. Один я в партию не поступал. Хоть и звали…» «Я есть не пан! Меня зовут герр Гилле. Ваш ответ будет зафиксирован в наш документ. Это есть протокол наш бесед. Читать и подписать. Мы вас вызвать, когда будет необходимо. Для вас есть честь оказать нам помощь. Великая Германия…»
Сергея поместили в просторную комнату с высоким лепным потолком. С выкрашенным в светло-коричневые тона дощатым полом. Окно было заколочено досками. Лишь наверху оставался просвет. Никакой мебели (кроме подоконника) здесь не было. Со двора доносился рокот большегрузных и легковых моторов. Командным голосом какой-то германец приказывал выгрузить арестованных. Построить их в две шеренги. Раздался одиночный выстрел… Дверь в «апартаменты» отворилась. К удивлению Сергея к нему зашла молодая девушка. В сером платьице, с белым бантом. Процокав каблучками, она подошла к нему. Села на корточки, обхватив круглые колени. Батюшки, подумал Сергей. Вот сдурели…
- Что, больно? – девушка посмотрела на него серыми, невинными глазками.
- Приятного мало, - согласился с этой особой Сергей. – Тебя как зовут, красота ненаглядная? Амалия или Барбара?
- Чего дразнишься? – девушка капризно выпятила нижнюю губку. – Никакая я тебе не Амалия. И ни Барбара. Верой меня зовут. Больно, спрашиваю?
- Что, дура что ли? – Сергей нарочито громко произнес обидное слово. Повертел пальцем вокруг головы. – По-русски не понимаешь?
- Хам, - сказала та, что представилась Верой. – Еще обзывается. Главное, успокоить тебя пришла, а он… Вот и сиди здесь. В гордом одиночестве, - она сделала порывистое движение, словно порываясь уйти. – Может, чего хочешь? – она расстегнула пуговку на белом, кружевном воротничке. – Ты главное не стесняйся, дружок.
- От хамки слышу, - Сергей внутренне засмеялся, представляя, кому такая идея могла прийти в голову. – Ты б еще голая сюда заявилась. Как нимфа.
- Ага, - усмехнулась Вера. Пуговку она все-таки застегнула, с видимым неудовольствием. – Чего захотел… Мало не покажется? – изменившись в лице, страшным шепотом она спросила. – Я не простая девочка. Я от наших. Оставлены здесь для подпольной работы… Если что надо, я передам. Говори…
- Ну, не дура ты, Вера, - Сергей захохотал уже откровенно. – Какие такие свои? Не понимаю. От родственников, что ли? Шла бы ты, Верунь, отсель. Надоела ты мне.
Девушка не успела открыть рот. Дверь распахнулась. Сквозь проем вышла высокая женщина в черном кителе. Она сказала резко: «Komm!» Вера, медленно встала. Оправив на коленях платье, она вышла. Ну, и скатертью дорога, подумал Сергей. Он ясно услышал в соседней комнате приглушенный мужской смех. Кто-то хлопнул в ладоши. Будто аплодировал. Неужто ему, Сергею? Странные у этих господ методы. Истинные арийцы еще называются. Девок каких-то приблудных подсылают. На дурачков их методы рассчитаны.
В следующий момент он услышал легкое шипение. Запах цветочной поляны… Отец предупреждал, что германцы активно используют нервно-паралитический газ. Так и есть, зарин… Маленький баллончик с пульверизатором. Запросто могли приставить к двери. Пустить в закрытое помещение малую дозу… Голова начала кружиться. Сергей ощутил легкое поташнивание. «Открыть окна! – сказал мужской голос по-германски. – Ему необходим свежий воздух». Снаружи затопали тяжелые сапоги. Вошли двое германцев в противогазовых масках. Один из них, в черном комбинезоне с красной нарукавной повязкой со свастикой, нес в руке табурет. Поставил его перед окном. Взобрался на подоконник. Распахнул неприметную форточку. «Тут все не устроено, Гилле, - сказал он второму сквозь фильтр маски. – Необходимо установить двойные стекла с жилами. И механический вентилятор». «Думаю, так и будет, - у Гилле, что был в свинцово-серой полевой форме SS, была резиновая палка на запястье левой руки. – Нам надо пустить корни в этой глуши. Пусть почувствуют нашу силу».
…Стемнело. В комнату неслышно зашел человек, осветивший темноту карманным фонариком. Луч желтого света выхватил лежавшего на голом полу Сергея. Закрыв лицо рукой, он (сквозь пальцы) увидел перед собой раскрытый на груди френч, с серебряными дубовыми листьями на черных петлицах. На безымянном пальце был массивный перстень с мертвой головой. Лица Сергей не видел. Но он (внутренним зрением) учуял, что перед ним – тот же человек, что сидел в камуфляжной куртке за столом. Он лишь «сменил кожу».
- Внимательно вас слушаю, - произнес знакомый голос. – Что вы хотели мне сказать про «жакет Эльзы»?
Сергей вспомнил, как намеренно исказил форму пароля. Он понял, что Вильнер не может говорить с ним наедине. Поэтому, решил с ним поиграть. «Я по поводу жакета Эльзы, - сказал он. – Вы оставили его в прачечной?» Теперь, как ему показалось, ничто не мешало этому важному контакту.
- Юкас, вы брали жакет Эльзы? – Сергей прошептал эти слова как молитву.
- Нет, вы ошиблись, - Вильнер чуть отвел луч фонаря. – Жакет Эльзы я оставил в прачечной…
Сергей взглядом показал ему на каблук правого ботинка. Затем снял обувь. Поставил ее к стене. Вильнер кивнул. «Идите за мной, » - шепнул он. Цепляясь руками за стену, Сергей двинулся за Вильнером. Они вошли в соседнюю комнату, где были глубокие кожаные кресла и дубовый стол. На стенах были обои в розовый цветочек. Окна были задернуты синими бумажными шторами. Сергей сразу же увидел на гладкой поверхности стола одинокий спичечный коробок с изображением орла и свастики в веночке. Вильнер легонько стукнул пальцем. Налил в вывинчивающийся стакан из плоской стальной фляги какую-то ароматическую жидкость. «Выпейте, это вас подкрепит, - он стоял лицом к стене. – Залпом…» Сергей выпил, зажмурив глаза. Ничего, оказалось даже приятно…
- Я сейчас вызову комендантский взвод, - медленно произнес Вильнер, не оборачиваясь. – Прикажу им отвезти вас за город. В наручниках. Вы будете проезжать возле противотанкового рва. Скажите, что вам нужно… Когда остановят, прыгайте вниз. Бегите.
…В том же «Кюбель» его везли через город. На улицах, вдоль развалин, было множество танков и самоходных орудий, грузовых тягачей и бронетранспортеров. Солдаты в котлообразных шлемах, в шинелях и камуфляжных накидках, толпились везде. Когда они проезжали мимо противотанкового рва, Сергей кашлянул. «Мне нужно выйти, - произнес он. – Герр офицер, я не могу терпеть. Сжальтесь…» На этот раз его сопровождал один эсэсовец. Он был облачен в камуфляжную куртку. На животе у него была кобура. Нахмурившись, он велел водителю остановиться. Вынув из кобуры «парабеллум», вышел сперва сам. Затем выпустил Сергея. Тот показал ему глазами на стальные браслеты. Мол, не могу расстегнуть себе ширинку, господин хороший. Одно мгновение германец (пожилой мужчина) смотрел ему прямо в глаза. Затем, отстегнул от оцинкованной пряжки-крючка кожаный чехол, он извлек нужный ключ. Снял наручники. Сергей благодарственно кивнул. Спустил брюки. Сел на корточки совсем близко к насыпи. Эсэсовец с минуту стоял с пистолетом на вытянутой руке. Затем тонкий вороной ствол дрогнул. Опустился. Сергей, вспомнив всех святых, оттолкнулся ногами. Сделал плавный рывок назад. Ощутил обвальную, заволакивающую пустоту, в которую стал проваливаться вниз головой. Зашуршала глина и осыпаемые камни. Наверху щелкнул выстрел. Сергей летел вниз, кувыркаясь через спину. Своего тела он не чувствовал. Затем ударился плашмя (лицом вниз) о мокрую землю. В глазах вспыхнул яркий белый свет. Губы наполнились соленым. Он встал и что есть силы побежал. Откуда только силы взялись…
* * *
…Вырвался с осколками шпал и рельс оглушающий смерч. Идущее на всех парах массивное округлое тело паровоза, наткнувшись на выгнутые штопором рельсы, сорвало с путей. На ходу, плавно переворачиваясь, работая интенсивно красными маховиками колёс, он, испуская всё ту же чёрную струю из расширенной воронки, сошёл с путей. Пойдя с наклоном по насыпи, высек фонтан искр. Грохоча, врезался в кювет, от чего тендер и близкий к нему пульмановский вагон, согнуло гармошкой. Засыпало искристо-чёрным фонтаном антрацита и угольной пыли. Со звоном разлетелись сцепы, вылетели с колёсных буферов подшипники. Весь состав накренился, а десять из двадцати вагонов-теплушек, легли на бок. Устояли лишь задние платформы, гружённые маленькими короткостволыми панцерами, тупорылыми, зачехлёнными грузовиками да пушками на стальных, фигурных колёсах.
Сразу же, повинуясь команде Варенцова «пли!», ожили кусты у ближайших к крушению деревьев. Они изрыгнули струи огня. Затарахтел надсадно, делая паузы («тра-та-та») пулемёт «Максим» образца 1910 года. Захлопали часто трёхлинейки Мосина образца 1981/13 года с неуклюже поднимающимися во время перезарядки затворами. Защёлкали трофейные германские карабины «Маузер» К 89, у которых затвор был хромированный и плавно входил в ложе, чешские ZB 24, венгерские образца 1913 года. Застрекотал германский пистолет-пулемёт MP 38/40. Одним словом, началось. Пошло-поехало… А из распахнутых или выбитых при ударе дверей теплушек, высаженные стёкла вагонов лезли и лезли чужие зеленовато-синие человечки. Они катались по земле, ложились и отстреливались. Некоторые бежали в противоположную сторону от насыпи, но там их перехватывала группа Ершова. Пули взметали фонтанчики грязи или каменное крошево, ударяясь в насыпь, что была кое-как облита, согласно германским инструкциям по борьбе с «руссиш партизанен», негашеной известью. Чужие тела часто падали и корчились там в предсмертных муках.
Через пол часа всё было кончено. Выскочившие из зарослей сосняка люди, одетые кто в красноармейскую шинель, кто в деревенский армяк или ватник, кто в городское демисезонное пальто с кепкой, опоясанные патронными сумками и гранатами, с вещмешками, рассыпались стремглав по насыпи средь опрокинутых вагонов и стынущих на ветру трупов. Кое-где стонали и кричали раненые, но их безжалостно добивали. Собрав оружие и патроны, партизаны всё также стремительно, перепрыгивая через кочки и лужи, бежали обратно – в лес. Там было спасение. Там было, где укрыться от карателей и патрульной фрицевской бронеплатформы, обложенной мешками с песком, где стояла на турели длинноствольная зенитка да тупоносый приземистый танк со снятыми гусеницами. К тому же проехавший чуть ранее состава патруль на мотодрезине уже достиг Катынского полустанка. Оттуда тамошний фолькскомендант вполне мог «звякнуть» в здешний гарнизон, а то и в Смоленск. Чего не хватало, конечно.
Варенцов, что был по совместительству начальником штаба партизанского отряда «Смерть фашистским гадам!» и особого отдела, кутая шею шарфом и пряча руки в полы драпового пальто, закричал на замешкавшихся. Трое бойцов, как видно, не совладав с собой, принялись шарить по карманам убитых фрицев. Сапоги партизаны стянули со всех – трупы с босыми, восковыми ногами и размотанными обмотками лежали повсюду. Навьюченные рыжими ранцами, поясными ремнями с суконными сумками на кожаной застёжке, где хранились бутерброды, флягами с колпачками-стаканчиками, карабинами на кожаных ремнях и прочим снаряжением, они бежали к лесу, что качал на ветру поредевшими кронами. Варенцов, подлетев к одному из замешкавшихся, достал наган. Ни слова ни говоря, пнул того носком кирзача в зад. Тот (лопоухий и большеротый парень с рябинками) лишь охнул. Матерясь всё больше для форсу, подобрав за ложе винтовку, он бросил часы с фосфоресцирующей стрелкой. Бешено скатился с насыпи. Вскоре его спина, затянутая в чёрный пиджак, с подпрыгивающим до затылка рюкзаком, уже мелькала на пути к лесу. Второй, глядя на чищенный до бела шомпол и зрачок ствола, потёр заскорузлой пятернёй угол небритого рта. Прошепелявив что-то, затрусил бочком в известном направлении. Этот был уникум. В длинной поношенной шинели с не споротыми петлицами, в чёрном танкистском шлеме. Плевал далеко вперёд и, морща нос, любил прихвастнуть, как де «…мы с майором Поприщенко выходили из-под самого города Бреста, где нас тьма-тьмущая фрицев в окружение заперло». Рассказы новоявленного «ероя» распирало фантастической чушью. В дивизии, где он служил, не было ни снарядов, ни патронов. У половины бойцов – даже винтовок не было. Немецкие танки, которые их смяли и рассеяли по лесам, были все сплошь огромные и мощные, с большущими пушками. Все немцы – сплошь вооружены автоматами. На ходу, расстреливая целые обоймы, они выкашивали взводы, а то и роты. Командир и комиссар, видя такое, не мешкая застрелились. Остальные, повинуясь приказам среднего и младшего начсостава, «рассредоточились по окрестным лесам, чтобы слиться со складками местности». Варенцов уже тогда подумал: провокатор или германский шпион. Ясное дело! А то хуже, если диверсант. Велел за ним приглядывать. Но ничего – обошлось. С отряда этот горе-боец если и отлучался, то только по малой или большой надобности. Хотел было его парторг расстрелом застращать – за паникёрские слухи и тому подобное. Довёл до сведения секретаря ВЛКСМ – Ершова. Но решили применить другой метод. Ночью, разбудив, сомлевшего со сна, отвели в лес. Там, вручив лопату, сказали – «рой себе могилку, падла!» Тот, понятное дело, стал на четвереньки (то есть окарач) и стал творить позорную «молитву»: половину того, что рассказал – выдумано. Их взвод послали разгружать товарняк на станции «Брест товарная». Там, в 3 часа 40 минут их накрыло бомбами. Было смерть как страшно, то-сё, пятое-десятое… Во общем, очухавшись после взрывов и обмочив штаны, они пустились в бега. Со всеми вытекающими последствиями – приставали к группам отступавших с боями частей, чтобы поживиться продуктами. Со временем бросали их, принимаясь раскурочивать огороды и поля. После того, как под Белостоком нарвались в одной хате на мотоциклистов, всех его товарищей поубивало. Так и решился притулиться уже окончательно.
Помнит собака палку, с озабоченной радостью подумал Варенцов. Он вместе с Ершовым прошёлся ещё раз вдоль насыпи. Осмотрел трупы офицеров с серебристыми витыми погонами. В их папках с орлами или планшетах могли оказаться документы. Но всё было прибрано – давеча читал инструктаж перед строем. Переспрашивал: «Всё ли ясно, товарищи бойцы?» - как проводить осмотр места боя. Что искать и что забирать. Там же предупредил, на этот раз предельно жёстко: насчёт мародёрства. Что подобные выходки будут караться строго – в соответствии с законами военного времени. Все притихли (грешок водился за отдельными персоналиями, что грабили часто, втягивая в разовые проступки «молодняк»), а «ерой из Бреста» лишь нагло оскалился. Сказал на ухо лопоухому и рябому что-то обидное. Той ночью «ероя» приговорили к закапыванию.
- Сыночек, что ж это деется? – из-под опрокинутого тендера, на грудах отсвёркивающих глыбин антрацита, выполз старый машинист. Он яростно скрёб лицо и шею, покрытые угольной пылью. – Как же это? Живых людей…
- Да так, папаша, - Варенцова передёрнуло. Ослеплённый углём старик с перекрещёнными молоточками на тужурке, был одинаково жалок и противен ему. Жалости почти не вызывал. – Идёт война народная. Слыхал про такую? А ты – под колесо попал. Фрицам пошёл служить.
Он сунул в потёртую кобуру наган. Решительно зашагал по насыпи. Старик, испуская жалобные вопли, шаря рукой с растопыренными пальцами вперёд себя, как слепой или лунатичный, сполз с насыпи. Встал на четвереньки. Принялся, зачёрпывая воду с грязью, обмазывать ею лицо. Оно было иссиня-чёрным, как будто неживым. Рядом лежал мёртвый немец, которому затылок расплющило о рельс. Из лопнувшего черепа с красно-белой слюдой вытекшего мозга, натекло много крови. Старик поневоле стал зачёрпывать и её. Ни дать, ни взять, подумал Варенцов. Оба попали под паровоз Истории. Не прошли контроль. А мы прошли. И идём верным путём Ленина-Сталина. Хоть и война для нас началась безрадостно, но не стоит отчаиваться. Поражения лишь учат, закаляют. Естественный отбор, еди его мать, конечно. Кто прошёл, а кто не прошёл.
К нему от группы прикрытия в кустарнике, что заливала в открытый кожух «максима» воду, приблизился сморщенный старичок с кнутом, в длинном брезентовом пальто. Шапка с кожаным верхом и заячьими «ушами» была сдвинута на лоб. Глаза один из которых был вставной, из стекла, смотрели, казалось, одинаково, с должным почтением. Это был один из тех селян, что гитлеровский комендант велел расставить для «страховки» вдоль насыпи – по каждому километру. Своих солдат да и полицаев у него не хватало. Зато приказ был прост как рельс: за пущенный под откос эшелон – р а с с т р е л.
- Ну что, Матвей Филлипович, - обратился к нему Варенцов, - выполнил задание на славу. Теперь можешь тикать с нами. Хорошо, что немец тебя на этот километр выбрал. Детки на фронт ушли. Старуха померла. Скотину ты нам отдал. Или нет? Напомни?
- Коровку-то да, - начал старик, вытирая подслепые глазки. – Коровку-то, бурёночку – Машку мою! Манюньку то есть… А свинок-то пришлось в первый день, когда энти гады до нас заявились, на мясо заколоть. Чем и жил всё это время. Да ваших связных из лесу прикармливал ищо. Вот…
Партизаны, что укладывали на спину пулемётный ствол да станок, оживились. Дед давно был у них в чести за шутки и прибаутки.
- Ну, отец, ты даёшь! Коровка у тебя и впрямь нашенская. Конспиративная! Сколько имён ей надавал. И Машка, и Манюнька.
- В суровое время живём, ребяты. Поинтересуется кто, а я скажу: которая? Ту, что до войны была, или ту, что коммунисты уходя забрали? То-то! Умные какие…
- А ну, как кто видел, что ты её тихонечко по утру в лес завёл? Тогда что?
- То, что и кажу: вышли из зарослей коммуняки треклятые. Обросшие да с оружием. Давай, говорят, дед, коровёнку-то – не то поминай, как звали! Вот то!
- А башковитый у нас Филипыч! Ему надо того – разведку отряда препоручить. Или х…, фюрера ихнего, отравить погаными мухоморами! Товарищу Сталину об этом написать – он Матвеича выделит да продвинет!
- А что – всем отрядом и напишем! С подписями.
Слушая этот срам, Матвеич только плевался и ругался. Следы от плевков, жёлтые от самосада, тут же по привычке притоптывал в пушистый, ноздреватый мох. В этих местах он был зеленовато-серый, под цвет иных фрицевских мундиров. Так он, видимо, хотел отвести душу. Ведь должна была запылать его родная хата за связь с «руссиш бандит».
...Крыжов сидел в партизанской землянке и медленными глотками пил чай, заваренный на можжевеловом лапнике. Это было необыкновенно вкусно и питательно, хоть и непривычно саднило во рту. Правда настоящий чай, запасённый на партизанской базе в здешнем тайнике ещё до начала войны, экономили. Пили лишь по большим праздникам. Он был как деликатес «первой категории», в которую входили спирт, сало, мука. Первые два деликатеса находили себе разностороннее применение. Скажем, спирт использовался как в медицинских целях, для чистки деталей радиостанции, так и для «сугреву». Им можно было обтирать обморозившихся. Сало помимо продовольственных запросов отвечало и другим: им смазывались затворы и прочие железные части оружия, включая гранаты, патроны, взрыватели для мин. В отличие от них мука употреблялась лишь в качестве продукта питания. Но и этого было вполне достаточно. Её приходилось содержать в постоянной сухости, насколько это было возможно в промозглом осеннем лесу. Раз в неделю муку просушивали на огне, дабы в ней не завелась разновидность флоры и фауны, что не употребима в пищу с хлебобулочными изделиями.
Павел Алексеевич сутки как сошёл с большака в лес. Он шёл зорко, прослеживая возможность слежки. Но с города за ним никто не увязался. Похоже, ему наконец-то поверили. В частности этот немец из SD, что - хитрый, гад! – представился Максимом Эдуардовичем. Анализируя происшедшее за истекшие сутки, Крыжов пришёл к выводу: облава на рынке была заранее продумана. Автор этого сценария или оперативной комбинации не иначе, как сам штандартенфюрер. Это говорит о том, что у немцев либо в отряде, ибо в подполье кто-то есть. Говоря профессиональным языком, в наших рядах засел «крот». То бишь офицер глубокого прикрытия с той стороны, либо просто их агент-сотрудник. Он, тщательно конспирируя свои действия, сливает информацию о визитах и связных. Трогать нас пока в прямом смысле бояться – это может нас насторожить. Тогда мы попросту свернём нашу агентурную сеть, и плакали их «кубики» и «листики». Таким образом, они отслеживают нашу АС. Устанавливают персоналии агентов, их явки и, самое главное, методы закладки, сами тайники и методы о п о в е щ е н и я. Сигналы тревоги в виде горшков с цветами на окнах, задёрнутых или открытых занавесок. И тому подобное, без чего ни один мало-мальски толково залегендированный «ящик» не может функционировать. Долго и плодотворно.
Допив чай из большой эмалированой кружки, он совершил вдох и выдох. Отпустив дыхание, почувствовал, как по уставшим членам разливается живительная волна. Затёкшие сосуды головного мозга возобновляли свою деятельность, оживляя весь смертельно уставший организм. Усталость лишь кратковременная смерть.
У входа в землянку, чьи земляные ступеньки были устланы дёрном и еловыми ветками, притаился часовой. По инструкции, после пароля, Крыжова приводили в партизанский лагерь незамеченным. Он не имел права выходить наружу и «светиться» пред другими. Это были тоже обязательные правила конспирации. А бойцов, что видели его, тут же брал на специальный учёт начальник особого отдела. Их тщательно проверяли на предмет болтливости и возможной утечки информации, поставляли на этот счёт липовые данные. Если они «уходили на сторону», то есть становились известны посторонним или доверенным лицам особиста, с трепачами могли поступить сурово. В соответствии с законами военного времени их могли расстрелять.
Крыжов вспомнил, как вытянулись лица у командира отряда, комиссара и прежнего начальника ОО «Смерть фашистским гадам!». Произошло это после того, как те слышали от него рассказ о своей вербовке V-mann в SD. Хоть ситуация и была безвыходной, мнения круто разделились. Так, командир отряда Варенцов был не на шутку встревожен «художественной самодеятельностью». «…Ты что, сбрендил? – едва не задыхаясь от волнения, начал он. – Не понимаешь, что жить теперь будешь как в капкане? А то, что этот гитлеровец с тебя семь шкур драть будет, пока ты ему всё подполье не сдашь? А «Радугу» зачем ему засветил? Не мог промолчать?..» «Да, не мог! Они и так близко к ней подступились. Если за мной гулял «хвост», врать было бесполезно и даже опасно. Лишний повод усомниться для них в моей искренности. А так я для них – дурень дурнем, но хитрый. Приспособляющийся к новым условиям. Идеальный материал для агентурно-вербовочной деятельности. А для нас – идеальный канал поступления информации об их мероприятиях».
Шустов, начальник штаба и комиссар, был настроен более оптимистически. Небольшого роста, коренастый, с закрученными усами, он напоминал Чапаева из одноимённого фильма. Сходство усугублялось тем, что Шустов носил папаху-кубанку, перекрещённую золотом по малиновому верху. Ну и что, как «жить в капкане»? Если партия потребует, ни то сделаем! В конце концов, операция глубокого прикрытия или внедрения и предназначена для такого лицедейства. Если «Максим Эдуардович» поверил Крыжову-«Быстрому», значит это надо использовать по полному. Со временем, когда обретём устойчивую связь с Центром (отсырели батареи, село зарядное устройство), там могут дать добро на вербовку этого гитлеровца. А пока осторожненько толкать ему продуманную дезу. О тех отрядах, что в отличие от нашего и других, что подчиняются штабу партизанского движения, 4-му управлению НКВД или Разведупру РККА, вместо борьбы за святое дело занимаются чёрт знает чем. Включая грабежи мирного населения, мародёрство и… нападения на другие партизанские отряды. Понацеплял на себя всяк кумачовые ленточки да красны звёздочки. Сщас, герои выискались! Из-за таких с позволения сказать героев с буквы «Ё» о партизанах ходит дурная слава. А гитлеровцам оно на руку. Мол, мы вас пришли спасать от большевистских комиссаров, которые вас натравливают на освободителей! Поэтому, не лишним будет выдавать эти отряды настоящих бандитов за партизанские, подчинённые Центру. И наоборот. Пусть гитлеровцы погоняются за мнимыми врагами.
Партизанская база была оборудована неплохо. Шестнадцать землянок в три наката, с деревянными трехъярусными нарами, вентиляционными отверстиями, печками-буржуйками со скрытым дымоходом – так, что дым стелился по земле. В двух были надёжно укрыты запасы: мешки с мукой и крупами, ящики с консервами, колотый сахар, зашитый в брезент. Тут же складировались медикаменты, тёплые вещи, маскировочные халаты (летне-осенние и зимние), обувь и прочее снаряжение. В отдельной землянке был небольшой склад оружия и боеприпасов. Чего там только не было! Французские карабины «Гра», английские винтовки «Ли-Энфиелд», чешские ручные пулемёты «Брно»… Оружие и боеприпасы приходилось собирать, что называется, «с бору по сосёнке». Известное дело: до 40-го года мысль не шла в голову, что придётся воевать с врагом на своей земле! Большинство советских граждан было загипнотизировано мощью Красной армии: шеренги лёгких, средних и тяжёлых многобашенных танков, ряды пристёгнутых к тягачам пушек, колонны красноармейцев в глубоких с гребешками шлемах, с выставленными вперёд штыками обычных и самозарядных винтовок! Плывущие над куполами Василия Блаженного армады тяжёлых бомбардировщиков и тупоносых краснозвездных истребителей. И восхищённые глаза иностранцев! Ещё бы…
Крыжов сосредоточенно колол кусок сахара на более мелкие, используя германский штык-нож, когда в землянку спустился Варенцов. Вместе с ним отправился на встречу со связным-резидентом комиссар отряда Шустов. Но по приказу командира он остался за порогом.
- Кушаешь? Ну кушай. Набирайся сил, друг ты наш ситный, - успокоено махнул рукой Варенцов. Он спустился на земляной пол, крытый лапником. С минуту постоял, как бы прислушиваясь к неслышному голосу. Затем вновь оживлённо заговорил: - Ты мне вот что скажи: этот, как его… Максим Эдуардович , он тебе не показался странным?
- То есть? – удивился Крыжов. – В каком смысле?
Он уже расколол сахар на маленькие дольки. Бросил их в эмалированную кружку. Принялся размешивать в чае.
- Как в каком! Ты же сам рассказывал: придрался к мелочи, что ты проживаешь не в городе. В отличие от другого немца из криппо не обязывал тебя зарегистрироваться на бирже. Так? Напротив: стал тебя сразу же вербовать в секретные сотрудники, - усмехнулся командир отряда. – Странно… Ставлю себя на его место: стал бы я так действовать? Зачем мне расстилаться перед незнакомым человеком? А может он дурку валяет? А не дурак вовсе? А?..
- Б!.. – употребив его же приём, ответил Крыжов. Варенцов был для него начальник по форме, а не по сути. В органах госбезопасности он не служил, но работал в аппарате ВЛКСМ. – Извините за дерзость товарищ начальник. Но… Я также ставил себя на место этого Максима Эдуардовича. Чужая страна, чужой народ. Не просто чужой – враждебный ему и фашистской идее! Так? (Варенцов неуверенно тряхнул залысым лбом. Его глаза с тенями усталости заметно поблёкли.) Так вот: на без рыбе, как говорится… У них, несомненно, всюду расставлена агентура с довоенных времён. (Лицо командира заметно оживилось.) Можете быть уверенны: с десяток «законсервированных» агентов по области найдутся! Но они представляют ценность, пока скрыты. Надо, чтобы они помогли обрасти свежей агентурной сетью. Так как здесь это дело буксует по понятным причинам, и SD, и Abwehr, и GFP цепляются к таким типам, как я. К дуракам! Тем паче, что по легенде я пользовался доверием покойного парторга типографии.
- Ну и что? –начал играть в дурака сам командир.
- Что ну и что? – парировал ему Крыжов.
Он прицелился было к чаю. Хотел предложить почаёвничать Варенцову.
- Да нет, как-то странно получается… - продолжал тянуть резину Варенцов. Он потёр узкий лоб. – Взять да и вербануть такого человека… Человечишку, я бы так сказал! Он что дурак, этот Максим Эдуардович?
- Если и дурак, то таковым он мне не показался, - Крыжов начал понимать, что попал под контроль. Его фильтровали на случай провала или просто по факту дежурной проверки. – Дурак не стал бы со мной возиться. Он бы просто припугнул. Или выложил на стол все карты. Мол хочу того-то и того-то. Выполни такое-то задание – получишь банку варенья и корзину печенья! Видимо, этот немец строит на мне расчёт, маскируясь под дурака. Иными словами, он заинтересован и дальше развить эту легенду.
- Зачем? – проникающе спросил «инквизитор».
- Да затем, что если «я – не я», то попытаюсь это использовать против него, - состроил улыбку Крыжов. Чай меж тем остывал.
- Вот оно что… Ну ладно! Кушай, поправляйся, - Варенцов, приветливо махнув рукой, вышел вон.
И вам того же, хотел было сказать Крыжов. Но неприятный ком засел у него в горле. Варенцову был не по душе либо он сам, либо его выход в сложившейся ситуации. Иными словами, начальство что-то напрягало. И это «что-то» скорее всего – согласие Крыжова, заверенное письменно, в сотрудничестве с органами СД. Мол, зачем ему это? Не продался ли в самом деле? А теперь выгораживает своё малодушие. Идея, ясное дело, высосана из пальца. Но коли высосал её начальник, то можете быть спокойны – крови она попортит достаточно. Кстати, подумал Павел Алексеевич, с чего это мне поправляться? Странно… Вроде следов от побоев нету. Били аккуратно. Бок слегка саднит. На лице – ни единого синяка. Как Бог хранил. Как-то не к месту пришлось это «поправляйся».
* * *
- …У меня был человек оттуда, - сказал тем же вечером за чашкой кофе Вильнер. Увидев, как седые, кустистые брови «герра Тихонова» поползли кверху, он успокоено махнул рукой. – Не беспокойтесь, мой коллега. Если бы я хотел ему зла… Одним словом, как сказал прокуратор Иудеи герр Пилат, я умываю руки. Вас не интересуют подробности нашей встречи?
- О, нет, мой друг, - заметил «герр Тихонов». – Меня интересуют подробности иного рода. Хотя бы… ну, скажем: сроки открытия «зимних стрельбищ». Вдобавок к этому, сроки их закрытия.
- Вы имеете ввиду… ну, скажем, «зимний вопрос»? Вас интересует, если я верно понял, когда по нему закончатся прения в Берлине и Токио?
- Совершенно верно! Особенно меня интересует здравомыслие токийских участников дискуссии по данному вопросу. Назовем его шире – Восточный вопрос. В Европе нас, русских, принято считать частью восточного, азиатского мира. Не так ли, герр…
- Мы снова перешли на официальный стиль? – Вильнер пригубил чашечку севрского фарфора. – Что ж, я понял вашу шутку, мой коллега. Думаю, что появление вашего человека здесь и сейчас – отличная гарантия того, что события по Восточному вопросу будут складываться благополучно. На этом и порешим, как говорят у вас, в России. Я обязательно передам своим друзьям в рейхе, - Вильнер многозначительно округлил светло-голубые глаза, - что им необходимо ускорить окончание «зимних стрельб». Если они хотят живыми выбраться из той свары, которую по недоразумению заварил богемский ефрейтор, - таким образом Вильнер намекнул на фюрера.- Это персонаж из тирольской народной сказки, которую читают детям, - уточнил он, чтобы исключить кривотолки. - У меня будет одна просьба, мой коллега. Сталин был прав, когда утверждал: «Кадры решают все». Нам необходимо очищать свои ряды. Вы согласны со мной? У многих моих сотрудников – то есть аппарат SD на Востоке – нет достаточного опыта. Они не владеют даже элементарными оперативными навыками. Я предвижу большие осложнения в этой связи. От нас… как есть это по-русски, требуют план: столько-то евреев, столько-то коммунистов должно быть уничтожено или интернировано во имя интересов высшей расы. Что можно ожидать от бывших мальчишек – этих вчерашних сопляков из гитлерюгенд? – он рассмеялся, все еще пригубляя кофе. – Они думают: если нацепили форму с рунами плодородия, символами древнегерманского бога Тора, то стали первоклассными агентами. Не мне вам объяснять, милейший Лев Кириллович, как это просто и одновременно ужасно. Да, ужасно…
- Кое-кто в Кремле опасается, что некие «компатриоты» проникнутся нежностью к германским оккупационным властям, - «Лев Кириллович» пожал протянутую ему руку. – Иными словами, что наши люди, оставленные в вашем оперативном тылу, будут работать и на вас, и на нас. На две стороны, герр Вильнер. Двойной агент всегда работает на третью, невидимую сторону.
- У нас, имперской службы безопасности в России, уже есть предложения от ряда… как есть?.. – Вильнер задумчиво процокал языком и почесал себе затылок, - …восточных коллаборационистов. Предпочитаю их называть таким образом. Надеюсь, мне не нужно уточнять, кого я имею ввиду. Так есть, мой коллега? Многие ваши партийные ляйтеры… то есть, кто оставлен здесь для подпольно-диверсионной работы, изменяют вашему руководству. Особенно из числа бывших троцкистов. По оперативным каналам VI-ого управления RSHA получена достоверная информация, - Вильнер перешел, как ему показалось в дальнейшем, на ненужный шепот, – …ваша агентурная сеть на Украине – под колпаком у нашего ведомства… Кто-то из подпольного руководства НКВД и партии слил нам информацию. Шеф SD и полиции по Украине Пауль Радомский знает все о явках и паролях. Места расположения партизанских баз, склады оружия и продовольствия ему также известны. В его окружении, помимо национальпартайгеноссе, - Вильнер Криво усмехнулся, намекая не только на бандеровцев и ОУНовцев, - замечены, как есть…сотрудники ОГПУ-НКВД. Именно они сохранили здание НКВД в Киеве от взрыва. В нем находится управление SD и полиции («Ost-V»). Среди них кое-кто есть из общества, как есть… «Динамо». Играет в футбол… - Вильнер на этот раз усмехнулся почти зловеще, точно Мефистофель. - Прозвучала цифра в секретном докладе, - Вильнер еще больше понизил голос, - …у вас на Украине – три тысячи агентов… Если это так, мой коллега, то Якира и Коссиора действительно следовало расстрелять в 1937 году. Как изменников и предателей. Ведь они создавали агентурную сеть военной разведки на Украине. Ведь Якир был знаком с наш президент, маршал фон Гинденбург, и помогал наш фюрер…
- Довольно сплетничать, мой друг, - «Лев Кириллович» неслышно встал и прошелся по комнате в общежитии энзацгруппе SS, куда его определил Вильнер и доставил Фоммель. – Ну-ну, не обижайтесь на старика. Как всегда я шучу. Давайте лучше подумаем, как нам спасти женщин и детей на оккупированных восточных территориях. В том числе советских военнопленных. Да и евреев не мешало бы. Хоть они мошенники и плуты. Хоть и недолюбливаю их с самого детства…
Это случилось за неделю до того, как в окружной жандармский пункт на станции под деревенькой Катынь заявилось несколько мужиков. (Пожаловались, что живут рядом с лесом, где в 40-41-ом годах НКВД расстреливал кого-то пачками или устраивал стрельбище для своих.) Эрнест Фоммель выехал на вездеходе «Кюбель» в сопровождении группы мотоциклистов «разрабатывать большевистских агентов». Ночью кто-то бросил камень, обернутый запиской, во двор энзацгруппе. На бумаге значилось: «Господину главному германскому начальнику. Весьма срочно. Докладываю: обнаружены коммунисты в количестве двух персон. Сброшены, по моему разумению, с самолета. Сельские, то есть наши, видели у них парашюты. Разбрасывают листовки против германского командования. Призывают стрельнуть господина старосту, моего хорошего друга. Более писать не могу. Меня могут вычислить агенты НКВД. Их у вас много есть, а вы про них ничего не знаете. Если эти двое прыгнули с парашюта у вас под носом. Верный Германии житель села Покрова Богородицы, как назывались мы до богопротивной революции». Предвидя удачу, Фоммель выехал в бывший колхоз «Красный Коммунар». По пути, проезжая через лес, эскорт и «Кюбель» попали в засаду. Двое мотоциклистов SS были ранены, один унерштурмфюрер был убит. Мало кто знал, что засада (через уполномоченного Гиммлера из РК) была заранее спланирована, что записка была ее составной частью дьявольского плана. Погибший от русской пули унтерштурмфюрер Махерик (из Судетской области) был как раз тот эсэсманн, от которого убежал «странный русский». Кто-то, таким образом, заметал следы. Вильнер догадывался, но свои выводы держал, говоря по-русски, в узде. Не давал волю даже мыслям. Знал, что значит пребывать в «атмосфере высокого напряжения» ордена SS. Он устроил торжественные похороны согласно традициям воителей Великой Валгаллы. Значительная часть энзацгруппе выстроилась в каре, переодевшись в черную униформу с белой окантовкой. Ударили в барабаны. Вильнер, в громадной черной фуражке с серебряной мертвой головой, ловил на себе взгляд Эрнеста Фоммеля. Тот сидел в «Кюбеле» бок о бок с убитым. Не он ли его пристрелил, мелькнула у штандартенфюрера страшная догадка. И кто у них на очереди, последней или предпоследней. Очередная жертва не заставит себя долго ждать в этом мире, подумал он, ощутив на черном лакированном поясе маленькую упругую кобуру с «Вальтер» (Р-38). Он вспомнил, что Лев Кириллович ожидает его по завершению похорон. «…В арийских сердцах воинов Черного ордена SS не угаснет память о погибшем, славном сыне Германского рейха и преданном солдате фюрера. Смерть большевикам! Полное уничтожение недочеловеческим ублюдкам прочих неполноценных народов! Мы уничтожим подлых убийц, сразивших своей бандитской пулей нашего товарища. Прощай, дорогой Карл. Пусть примут тебя в своих объятиях духи наших предков. Да благословит тебя Великая Валгалла! Хайль…»
А Аграфена работала и работала. И работала неплохо. С помощью её женских чар удалось заполучить «в тёмную» источник информации – в лице оберста Ригеля. Он состоял при интендантском управлении в Смоленске. Но был, что называется, под прикрытием. Справки, которые были незамедлительно наведены, показали – этот многолетний сотрудник ведомства Николаи, а затем Канариса. К слову, абверовские резиденты (как внутренней, так и наружной агентурной разведки) проявили нешуточную прыть в здешних местах. Способствовала этому разветвлённая сеть нелегальной резидентуры, что существовала в России ещё до революции, на случай войны этой империи против кайзера. Многие из них, «спящие» до поры до времени, получив условный сигнал-сообщение «Дортмунд I», немедленно активизировали свою деятельность. Кое-кто, ещё до оставления Смоленска частями Красной армии, уже шушукался с соседями по лестничной клетке, смущал народ на перронах поездах, в колоннах беженцев что немцы – культурная нация. Не чета, дескать, большевикам. Несут они для России исключительно освобождение от иудейских комиссаров и их прислужников, что надругались над вековой православной культурой, умертвили в 30-е тысячи крестьян, расстреляли или сгноили в лагерях «соль нации». В большинстве своём эти говоруны попались. Они не смогли дотерпеть. Их, видите ли, распирало при мысли… Дораспирало! С тех пор, как в результате столь эффективного к о н т р о л я-ч и с т к и, остались наиболее стойкие и приспособленные, они занялись вербовкой наружной агентуры. Именно их протеже, попадая в пухлые списки майора Винфред-Штахова, заполнили многие отделы городской управы, биржи труда, городской почты. Стали уборщицами и сторожами при комендатурах, железнодорожных станциях, получили право вести частную торговлю, открыть ресторанчики, кафе, комиссионные магазины, торгующие всяким раритетным барахлом. Но «золотой фонд» Абвера оставался в тени.
К Винфред-Штахову на помощь из «Абвершталле-I», от самого Гелена, прибыл некто Штрикфельд. В чине капитана инженерных войск. Сухой и прямой, носивший никелевые очки, он сильно смахивал на барона Вейхса. В каблуках сапог у него были скрытые колокольчики, как у представителя прусской военной аристократии. При ходьбе шагом или маршировки они издавали приятный, мелодичный звон. Но – Александр Францович Штрикфельд тоже… был выходцем из царской России. Коренным петербуржцем. Служил в старой императорской армии. В 1915 году был награждён крестом Святого Георгия 1-й степени. Командовал ротой в ходе февральских боёв 1916 года за Ригу. Этот внешне меланхоличный господин сразу принялся за дело. Он завёз из Берлина полный комплект типографского оборудования. Открыл при городской управе, в подвале, типографию. В городе тут же запестрели и запорхали листовки, буклеты, где доходчивым, а не тупым языком объяснялось по русски, что сулит «соотечественникам» освобождение от большевизма. А именно: свободу частного предпринимательства, свободу вероисповедания, возможность работать и жить в Европе. Особенно в радужных красках были составлены обращения к «чуткому русскому крестьянству». Взывая к патриотическим чувствам, капитан следующим образом обрисовал картину. Русский народ, по его мнению, надо вернуть к исконным ценностям. А именно: к крестьянскому труду. Плюс ко всему: к вере в Бога. По деревням и сёлам Смоленской области тут же принялись выносить мусор из бывших церквей и часовен, что использовались при Советах как склады сельхозпродукции. Ко всему Штрикфкльд привёз с собой эксперта из «Абвершталле III» без звания. По фамилии Борман. Тот по началу, всеми принимаемый за родственника шефа рейхсканцелярии, сумел сделать много пакостей. Прежде всего ведомству Науммана и самому бригаденфюреру лично. А именно: выпустил ряд заключённых, что представляли интерес для «гехаймефилдполизай». Их тут же задействовали в агентурной работе Абвера.
Но главным делом Карла Бормана была контрпропаганда. Он был специалистом по информационной войне. С его подачи была создана газета «Вести Смоленска», что выходила с заставкой «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» Он привлёк в её штат многих, кто «претерпел» от большевиков. Кроме того, коньком этого специалиста был метод «перекрёстной пропаганды». Выходили листовки, до боли напоминающие советские. «Не болтай!», «Соблюдай светомаскировку – не помогай врагу!», «Ты записался добровольцем?» Но в их контекст был вплетён новый смысл. Так, последняя призывала записываться в ряды отрядов самообороны против партизан, а также в восточные батальоны. Становиться «добровольными помощниками» (Hilliswiggen). На «светомаскировке» изображалась всё та же женщина в платочке, сурово смотревшая на зажжённое окно. Но в небе барражировал советский бомбардировщик. Болтать не следовало для «жидовских комиссаров», что с характерными зловещими лицами, формой ушей и носа, напряжённо всматривались в лицо женщины-славянки, что прижимала к сжатым губам палец. Эффект данного воздействия по началу оправдал себя. К тому же, в своих устных обращениях или беседах «тет-а-тет», Штрикфельд убеждал русских крестьян, что именно в вермахте их «надёжа и опора». Проходящие германские части действительно не делали ничего дурного. А въезжавшие тыловые комендатуры даже заигрывали с мужиками. Им непременно хотелось получить продовольствие для армии, а также посылки в фатерлянд. За блоки спичек, сигареты с переводными картинками, бензин или керосин этого добра можно было заиметь вдоволь. Это также действовало безотказно.
RSHA терпело такое нахальство недолго. Тем более, что русские в оккупированных областях очень скоро заметили разницу между обычно дружелюбными солдатами и офицерами вермахта, и чванливыми и высокомерными чиновниками NSDAP. Облачённые в полувоенную форму, украшенные оливковыми ветвями в петлицах, с кинжалами, значками и повязками со свастикой, эти бонзы показали себя на местах «во всей красе». Заполонившие викомендатуры, трудовые батальоны, команды по вызову ценностей и оборудования для ведомств Гиммлера, Розенберга и Геринга, они занялись откровенным грабежом. За малейшее проявление недовольства эти негодяи отдавали в лапы GFP и SD. Эти два по виду разных учреждения, объединённых эмблемой рунических молний, тут же невзлюбило население. А когда начались облавы да аресты с расстрелами, их вовсе возненавидели. Особенно по деревням, где, в прифронтовой полосе были открыты «наружные оделения» (Aussenshtelle). Их личный состав в значительной степени был представлен чинами полевой жандармерии, носившей нагрудные бляхи и нарукавный шеврон в виде орла в веночке. Но начальствовали над ними комиссары (!) из криминальной полиции. Облачённые в гражданские плащи и шляпы, они неизменно носили золотые партийные значки со свастикой.
Вскоре на них стали происходить нападения из лесу. «Рус-бандит» в своих листовках целенаправленно костерил именно эсэсманов, полицаев, бургомистров и старост. Эта публика в основном служила не Funk Abvehr, но SS. Именно этих господ с их прислужниками подпольщики и партизаны стремились прижать к ногтю. Вскоре тех «хиви», что исправно служили эсэсманам и нацистам, находили повешенными или застреленными. На них обнаруживались записочки с текстом «Смерть фашистским прихвостням!». Иногда патриоты совсем не стеснялись в выражениях. Ответом были неслыханные репрессии. За убитого германского солдата расстреливали или вешали до десяти русских. А то и все сто! Сжигались дотла целые деревни. Иной раз уничтожались как сами предатели, так и их семьи. Сжигались дома. Угонялся скот. Шла война народная… Подобное стало случаться и с «добровольными помощниками» ведомства Канариса. На «агитколонны» Абвера стали происходить нападения. На местах, в автодепо, нередко выходили из строя двигатели, газогенераторы и маслофильтры. Мальчишки протыкали шины. Для помощи в борьбе с «мальчиками Канариса» широко привлекались иные партизанские деятели, что не подчинялись штабу партизанской войны в Москве. Абвер на этот случай имел целый полк «Бранденбург 80». Многие его солдаты и офицеры знали русский язык. Они «косили» под партизан, связных с Центра. Вступившие с ними в контакт партизаны ничего не подозревали, если у них отсутствовала радиосвязь. Но затем их либо брали в плен, либо просто уничтожали. Либо…
…«Вы устроите мне встречу с «Бородой»? – поинтересовался он при последнем контакте с почётным агентом. К тому времени, русский резидент уже взялся за Ригеля. Его интересовал главным образом бункер фюрера, что спешно, под присмотром его и Науммана, возводился в лесах. Та, подумав, ответила скорее утвердительно, чем отрицательно. «Борода» должен быть благодарен ему за полковника из Абвера. Ведь это именно он слил подполью информацию о тёмном прошлом этого субъекта. После «великой чистки» архивы РУ РККА были тоже основательно подчищены. И Тухачевский, и Ежов не были заинтересованы делиться со Сталиным своим «золотым фондом». Было изъято и агентурное дело Ригеля. Но другая его часть не только сохранилась, но была «потеряла». Вальтер Шелленберг, пользовавшийся безграничным доверием Рейнгарда Гейдриха, сумел утянуть с его помощью часть фондов военной разведки. Их стали использовать в оперативной деятельности Amt VI. Именно там при отделе R II числился Макс фон Вильнер.
…Нет, как глупо устроил Гейдрих делопроизводство и субординацию в нашем ведомстве, думал Вильнер. С высоко поднятым воротником демисезонного пальто и кожаном треухе, он напоминал местного жителя. Он шёл по извилистым улочкам старинного полуразрушенного города, так как недолюбливал встречи на ходу и на транспорте. Его более устраивали визиты на явки. И тайники. В данном случае пришлось отступить от правил. Аграфене с прошлого раза показалось (может, на сексуальной почве?), что за ней кто-то ходит. Какой-то мальчик в будёновке. Интересно… На этот раз Вильнер проследил её маршрут. Она преспокойно дошла со службы до развалин Дома Советов. Углубилась туда. Он зашёл с другой стороны. Предварительно осмотрелся: никого! Уже темнело. Наступил комендантский час. Он имел свою прелесть: Аграфена, как сотрудник горуправы, имела постоянный пропуск. Он был также у Вильнера и других оперативных офицеров энзанцгруппе. Но пользоваться ими предпочтительнее было только в крайних случаях. Патрульные обязательно запоминали остановленных в лицо. Как не меняй документ, но личность твоя скоро будет «сфотографирована».
По легенде, заготовленной для контакта, он будет капитаном вермахта Арнимом. Находится в Смоленске, в батальоне для выздоравливающих, куда направлен после излечения из Кельна. Ранен был месяц назад под Витебском в ногу. Служил в охранной дивизии. Якобы при «случке» с Аграфеной та отыскала в его портмоне листовку «Роте Фане». Само собой разумеется, доложила по начальству. «Борода», как и следовало ожидать, приказал присматривать. «Арним» всё это время ни разу не заикнулся о своих антигитлеровских настроениях. Лишь открыто заявил: «Надоела эта война, фрау! К чертям! Хочется вернуться домой, в Кельн. К семье». Чуть позже, вызванный якобы на доверительную беседу, признался: «Война на два фронта уже погубила Германию в 14-м. Погубит и теперь, если не найдутся заинтересованные в её скорейшем прекращении лица. А они есть как среди наци, так и в среде военных». При этом «Арним» должен намекнуть о своих знакомых в штабах вермахта на уровне дивизии и группы армий «А». Такое вряд ли оставит равнодушным.
Дорогу ему перегородила печальная процессия. Люди с характерной внешностью. С узлами и баулами. В детских колясках катили детей и узелки. Евреи-ортодоксы шли в шляпах с завитками пейсов. В руках несли Талмуд. Бормотали молитвы, походившие на унывные заклинание или просьбы подать милостыню. Со вчерашнего дня приказом фельдкоменданта было вменено в обязанность лицам еврейской национальности пройти особую регистрацию в комендатуре. Их планировали переселить в ряд домов на окраине города, огородив место проживания колючей проволокой с вышками. В Варшаве и Праге уже есть гетто. Будет и в Смоленске.
- Шевелите ножками, дети Моисея! - рявкнул старший наряда полиции, что гнал колонну еврейских граждан в гетто.
Люди на улице разошлись, давая проход.
- У, жиды проклятые! – сказал кто-то во весь голос. – Мало вас стреляли белые! Испохабили Россию. Сволочи обрезанные! Дергайте в свои Палестины. Там вам и самое место будет.
- А мы тем временем барахлишком вашим обзаведёмся, - вторил ему другой голос. – Накоплено-то у вас много! Всё, что нажили нечестным трудом, конфискуем с помощью господ немцев. Правильно они вас гонят. Что б вас убили, поганцев!
Полицейские, ведшие колонну, лишь похохатывали. В большинстве своём это были русские парни 18-20 лет. Как их угораздило свернуть на этот путь? Вильнер ни раз задавался этим вопросом. В стране победившего Октября, как говорят и пишут эти русские, всеобщей грамотности, с отсутствием безработицы, бесплатной и доступной медициной и многим другим, что даже не снилось большинству рабочих Англии, США и Германии, взять и изменить таким идеалам?!? Он смутно представлял себе, что не обошлось без скрытой пропаганды уцелевших противников Советской власти. Они наверняка в радужных тонах преподносили императорскую Россию. Молодёжь, разинув рты, слушала про лабазы, сахарные и колбасные заводики, сукновальни и мельницы. О мизерных ценах, когда фунт яиц или муки стоил 3 копейки. О зарплате в 1000 рублей, что получал за год квалифицированный рабочий. Но как быть с другим? Когда русская промышленность на 80% зависела от кредитов Англии, Франции, Бельгии и Германии? Могла обрушиться в любой момент. Об этом предпочитали умалчивать. А это было главное.
…Вскоре под Смоленском, в Катынском лесу будут найдены останки десяти тысячи польских офицеров. Они были расстреляны в этих местах в 1939-40 годах по приказу наркома внутренних дел Л.П. Берия. Данную акцию санкционировал глава советского политического руководства генеральный секретарь ВКП(б) И.В. Сталин. Это трагическое, кровавое событие еще множество лет (вплоть до наших дней) будет будоражить память. Польскую и русскую. Не говоря уже о памяти всего человечества… После разгрома войск Тухачевского под Варшавой в ходе гражданской войны множество красноармейцев и командиров оказалось в плену. Их поместили в Познаньский лагерь, где морили голодом, пытали и расстреливали. За колючей проволокой процветало людоедство. Более того, нередко истощенных, полумертвых людей использовали в качестве «живых мишеней» на учениях польской армии. Открывали по ним огонь из артиллерии, пулеметов. Испытывали химическое оружие… Кровь стынет в жилах от подобных фактов неслыханного злодеяния. А ведь это творилось в Европе, в стране, что являлась, так называемой «буферной зоной» между Советской Россией и «цивилизованным миром». Безусловно, передовая польская общественность, большая часть интеллигенции протестовала бы против подобных зверств. Но пребывание шестидесяти тысяч русских пленных в Познаньском лагере было окружено завесой секретности. Правительство маршала Пилсудского (бывшего террориста-эсера и австрийского легионера, воевавшего против царской России) не пожелало проявить никакого участия к судьбе несчастных красноармейцев армии Тухачевского. Сам «красный Бонапарт» более чем прохладно отнесся к предложению помочь своим «соотечественникам». (Кровь Михаила Николаевича в значительной степени была польской.) Потомкам действительно предстоит еще разобраться в содеянном. Благо, что в настоящее время открыты многие засекреченные архивы. Надо полагать, что разбирательство будет всесторонним, а поэтому объективным. Никто не уйдет от возмездия…
* * *
Аня не помнила, как их снова выставили в коридор. Построили вдоль стен и стали пересчитывать. В камеру, лязгнув засовом, вошло троё эсэсманов. Двое держали в руке пистолеты «Маузер» с пристёгнутыми деревянными футлярами. Тот, что был со шнурованной гроссбух, произнёс ломано по русски: «Виходить по один! Бистро! Стать у стен. Рука – за голова…» Они стали выходить. В коридоре стояло ещё двое с автоматами. Когда вся камера приросла к стене с заведёнными на затылок руками, им неожиданно приказали опуститься на колени. Подходя к каждому с затылка, эсэсманн с книгой выспрашивал фамилию, имя, год рождение и «место проживаний». Памятуя о том, что подобные вопросы уже были, Аня поняла: ловят на косвенных. Их контроль… Так и есть: тех, кто запинался, или чьи ответы оказались не верны или неубедительны, тут же отсортировали в отдельную группу. Завели в отдельную камеру. Аню, что отвечала в первый раз, наконец-то толкнули к женщинам. Их было всего четыре, но они наравне с мужчинами сидели в этом клоповнике. Она лишь успела поймать ободряющий взгляд Тихонова.
И снова потянулись часы ожидания. Она сидела, стояла, вновь сидела на холодном бетоне – обхватив колени руками. Опершись о них головой, пыталась соснуть. Ведь нужны были силы! Но сон не приходил. Лишь тяжесть разливалась по суставам, будто кто-то невидимый, сверху, подливал её по невидимым каналам-шлангам. Да нещадно сверлило в мозгу. Будто кто-то, уже более приземлённый, ввёл ей сзади головы сверло, что стремился вывести наружу. Через лоб. Садист… Она разучила на оперативных курсах приёмы психологического воздействия – её этим было не удивить. Надо лишь пересилить страдания ЗНАНИЕМ. Когда человек знает почему то или иное испытание выпало на его долю, он перестаёт страдать. Сами же страдания – суть необъяснимое, которого боятся, превращая свою жизнь в сущий ад. По её расчётам бить и тем более пытать её вряд ли будут. Они поняли: перед ними либо профессионал, либо разовый агент. И первую, и вторую категории методам физического воздействия обычно не подвергают. Стараются перевербовать или просто завербовать, чтобы использовать по полной программе. Костоломов вызывают лишь для тех, кого использовали «в тёмную».
«…Господи, Царица Небесная, Заступница-Матушка… спаси и сохрани!» - молилась сквозь слёзы женщина в платочке.
«Не плачьте, пожалуйста! – попросила её Аня, не поднимая головы. – Молитесь спокойно. Иначе Бог вам не поможет».
«А ты откуда знаешь?» – всхлипывая, произнесла та.
«Меня так бабушка учила, - отвечала девушка. – Когда какое несчастье и много людей, нужно сесть в кружочек и молиться вместе. Читать молитвы по кругу. И всё уляжется. А слёзы… Они лишь усиливают страдание. Понимаете? Если да – давайте…»
Они молились около часа. После чего в двери лязгнуло. Она отворилась. На пороге стояли эсэсманн-надзиратель и… необыкновенно-яркий человек. Он был одет в светло-зелёный костюм с муаровыми отворотами. На воротнике синей сорочки был повязан золотой парчи галстук с запонкой из драгоценного камня. Светло-русые волосы на голове были зачёсаны назад и укрыты шёлковой сеточкой. Розовое длинное лицо было моложавым.
Пока вся камера смотрела на этого шута, он приблизился к Ане. Опустился перед ней на одно колено. Взял за руку.
- О, меня не успели предупредить! – начал он, театрально заведя глаза. – Кошмар! Простите, милая девочка. Это выше моего терпения. Совершенно невиновного, чистого во всех отношениях человека т а к-в о т! Немедленно выходите, дитя моё, - он потянул её из камеры вон.
- Куда вы её?.. – было возник голос той, что была в платочке. Глаза этой женщины, обведённые синюшными кругами, стали по иконописному скорбными, как на иконе Страшного Суда. – Пожалейте, изверги! Меня возьмите, меня… Я жена коммуниста и сама коммунистка! Отпустите…
«Попугай» лишь бросил на неё удивлённый, исполненный самого глубокого сожаления взгляд. Приложил палец с перстнем к губам. Произнеся «т-с-с-с», он встал и вывел Аню за собой. Эсэсманн лязгнул закрываемым замком. Прикрепив кольцо с набором ключей к специальному футляру на поясе, где была бляха с гравировкой «Моя честь в верности», он принялся совершать прогулку взад и вперёд. Мощный, широколобый, в сдвинутой на бок пилотке, он походил на продукцию из-под пресса военного завода, а не на живого человека.
«Попугай» вёл её за руку. Они поднялись мимо вытянувшегося часового у столика наверх. Двинулись мимо другого по широкой лестнице. На окнах были непроницаемые шторы. Кое-где мерцал свет, подаваемый со двора генератором – шумел невнятно движок. Значит ночь на дворе. Интересно, сколько суток минуло с тех самых пор? Кто бы ответил…
Мимо кого-то вели вниз. На белой рубашке с разодранным воротом запеклась кровь. Глаз заплыл. Ужас… Его поддерживали охранники за руки, что были скованы обручами автоматических наручников. На лестничной площадке, где раньше стоял бюст Ленина и Сталина, а теперь висел портрет фюрера, стояли двое офицеров «гехайме». Один из них курил в наглую, пуская дым синими кольцами. Другой с засученными руками, с шёлковыми чёрными подтяжками поверх батистовой сорочки, что-то увлечённым шепотом рассказывал. Он лишь метнул на девушку короткий взгляд расширенных глаз. Процокал языком. Вслед она услышала глухой смешок, который тут же оборвался под неистовым взглядом «Попугая».
- …Идиоты! - бушевал он, когда Аня наконец-то уселась по его воле на стул с мягкой прямой спинкой. – Варвары! Это надо ж… Господи! Подождите, сейчас-сейчас… - он схватил трубку одного из четырёх телефонов на столе, что были без дисков. – Дежурный коммутатор! Немедленно вызвать санитара или врача! Говорит Науманн! Вы заснули, надо полагать? Упасть на пол – выполнить двадцать отжиманий! Быстро…
Послушав через мембрану трубки как исполняется его команда, он тут же бросил её на рычаг. Улыбнувшись, сорвал сеточку, как маску, с лица. Заискрился широкой белозубой улыбкой.
Вскоре Аню осматривал человек в белом халате, одетом на жандармский мундир с синевато-белыми петлицами. Он дал понюхать ей нашатырный спирт, предложил съесть розовую пилюлю, хотел сделать укол. Аня наотрез, с очаровательной улыбкой отказалась от «санобработки». Она прекрасно усвоила, что таким образом в кровь вводятся сильные наркотические и психотропные вещества. Их применяют все разведки и контрразведки. Врач ушёл не солоно нахлебавшись, унося с собой препараты в плоской оцинкованной коробочке. Науманн, сохраняя серьёзную непроницаемость, довольно пристально наблюдал за поведением девушки.
- Как вы перестрадали! – он снова подошёл к ней. Склонясь в полупоклоне (брюки серого шевиота лишь хрустнули), взял её левую руку. Прижался к ней своими тёплыми губами. – Я искренне сожалею. Но, увы! Это война! Как написал ваш гений Лев Толстой в своём романе – «дубина народной войны поднялась и принялась гвоздить без разбору, не разбирая ничьих вкусов». Кажется, я верно процитировал русского классика?
- По-моему, да, - в меру сил сострила девушка.
- О, да вы едва сидите! Хотите спать, - он легонько хлопнул себя по лбу. – Я тоже изрядно перетрудился. Конечно, мои заботы не сравнить с вашими, но… Может не лишним будет принести поесть? Я распоряжусь – горячий кофе и бутерброды с сыром и ветчиной. Вам как раз необходим усиленный рацион.
- Я… я не знаю, - у Ани слипся правый глаз. – Прошу вас – одна женщина…
- Момент! – он схватил трубку портативного коммутатора. Набрал нужный номер. – Дежурный по тюремному блоку! Немедленно заварите… Ах, вот так! Тогда принесите в кофейнике и с дюжиной бутербродов. В обёрточной бумаге отдельно. Это приказ!
- Благодарю вас, герр Науманн, - Аня старалась играть почтение, переходящее в трепет. – Я буду вспоминать ваше добро в своих молитвах ко Всевышнему. Вам наверняка зачтётся этот поступок.
- Признателен вам, - очаровательно улыбнулся начальник «гехаймфилдполитзай». – Прошу у вас прощение, фройлен Аня. Я немедленно должен переодеться. Этот клоунский наряд, что сразу же бросился вам в глаза, всего лишь рабочая одежда офицера полиции безопасности. У нас так принято работать с сильным, интересным противником. Про нашу организацию распускают фантастические слухи. Будто наша работа сводится лишь к избиениям и пыткам, а затем расстрелам. Чушь! Вы, как знаток своего дела, должны подтвердить: в НКВД так тоже не работают! Именно за эти перегибы ваш хозяин расстрелял Ягоду и Ежова. Они не заводили дела – они… шили их…
- Я вас понимаю… - улыбнулась ему Аня.
Он зашёл за ширму водянисто-серого цвета, расписанную сиренево-синими драконами, плывущими джонками и прочими сценами из китайской жизни. Через минуту герр Науманн явился в тёмно-сером костюме с широчайшими лацканами (по последней берлинской моде), в строгом галстуке с красно-золотым значком с крохотной свастикой.
В дверь постучали. У Науманна тот час же создалась гримаса небрежности. Именно с этим выражением на лице он и произнёс:
- Войдите!
Высокий штурбаннфюрер с витыми значками на левом кармане френча и витым белым аксельбантом внёс на вытянутых руках металлический поднос с высоким кофейником, чашками белого фарфора с рисунком из двух молний. На тарелке горкой лежали бутерброды из белого хлеба, порезанного тонкими ломтями. Отдельно с сыром, отдельно с ветчиной. Лежал также свёрток синеватой вощёной бумаги, украшенной орлами со свастикой в веночке.
- Свободны, Менцель! – когда эсэсманн, повернувшись на каблуках хромовых сапог, вышел и затворил дверь, Науманн продолжил: - Угощайтесь, бедное дитя! Только этим я пока в состоянии загладить свою вину. Я в неоплатном долгу. Помните об этом.
- Хорошо, я обязательно запомню, - Аня, немного помедлив, пригубила кофе из удлинённой чашки. Потом откусила кончик бутерброда с ветчиной, которая и впрямь была хороша. Сочная, нежная, она буквально таяла во рту. Кофе приятно обжигал внутренности. Голова мгновенно прояснилась. – Мне так приятно, что вы оказались единственным добрым человеком в стенах этого учреждения. Простите, я не хотела никого обидеть…
- Вы никого не обидели, - замахал на неё руками Науманн. – Вы не знаете всех моих сотрудников. Как и я не знаю многих ваших… друзей. Вы меня, я надеюсь, верно поняли?
- Думаю, что да, - в меру сил играла девушка-разведчица. – Конечно, если бы я могла поспать некоторое время, затем встретиться с вами снова…
- О, я понял! Не стоит дальше, - Науманн немедленно приблизился к ней. С сияющим лицом объявил: - Вы немедленно будете отпущены на свободу! У тайной государственной полиции рейха нет и не может быть улик против вас. Отныне вы должны себя чувствовать под нашей защитой. Так и будет. Это ваше, - он протянул ей свёрток вощёной бумаги.
Ане хотелось ему сказать, что б он подавился своими вонючими бутербродами, но она усилием воли выгнала эту мысль.
- Я прошу вас выполнить одну мою просьбу, - сказала она, глядя мимо него в пространство.
- Весь к услугам, - ласково улыбнулся он.
Они молчали всего минуту. Он с интересом ждал, понимая, что лёд тронулся. Началась оперативная игра разведчика и контрразведчика.
- В камере со мной сидела пожилая женщина. В платке с рисунком из синих и красных нитей, - начала она. – Я не знаю, в чём её вина перед Германией. Но я вас прошу проявить к ней снисхождение. Пусть её хотя бы покормят. Моя просьба выполнима, герр Науманн?
Тот снова двинулся на неё с намерением взять руку. И поцеловать её. Вот идиот… Но Науманн лишь остановился рядом. Попытался заглянуть ей прямо в глаза. Это у него почти вышло. Но затем он благоговейно рассмеялся.
- Вы само милосердие, - сыграл он неподдельное восхищение. – Ваша просьба будет тот час же исполнена. Я сам прослежу. Возьму под контроль, - он нажатием кнопки электрического звонка вызвал Менцеля. Что-то черкнул самопишущим золотым пером на листке розовой бумаги для записи. Тот выбросил перед собой руку. Повернувшись, точно на шарнирах, вышел вон. В коммутаторе на столе скоро что-то звякнуло. – Я отдал распоряжение позаботиться об этой несчастной. О, это так грустно! Это великая жатва - война! Помните – «отделить зёрна от плевелов»!?! Библия! К сожалению, не все осознали себя зёрнами. Увы, милое дитя, - он сокрушённо развёл свои сильные белые руки. Под тонкой лощёной тканью перекатились мышцы спортсмена. – Вам дано не попасть в костёр. А многим вашим соплеменникам не дано сохранить себя в адском пекле. Я знаю, ваша мораль говорит обратное: все люди братья! «…С Интернационалом воспрянет род людской!» Так поют у вас на парадах. Сталин не смог отделить зёрна от плевел? Кха-кха… О, я знаю многое! – хитро улыбнулся этот лис. – Я был знаком в 26-м году с самим Тельманом. Мы стояли рядом на ратушной площади в Мюнхене. Плечом к плечу. На нас напала полиция. Нас стали лупить дубинками. Сюда и сюда, - он игриво выпучил глаза. Стал показывать на себе как больно ему попало от проклятых шуцманов. – Эрнеста ударили в голову. Я помог его дотащить до кареты скорой помощи. В это трудно поверить, но это так…
Да, этому трудно было верить. Но это была правда. Аня, чувствуя это, ощущала себя вне событий. Необходимо было вернуть себя на их стезю.
- Я надеюсь, что нам удастся поговорить об этом в более спокойной обстановке, - она физически ощутила запёкшиеся кровью губы, вздувшийся от ударов нос. – И о другом тоже.
Капля коричневой крови скатилась на пол.
- Я тоже на это надеюсь, - он слегка нахмурился. Но тут же совладал с собой: - Я провожу вас до подъезда. Вас доставят на моей машине.
Когда они вышли в замкнутый квадрат двора, она увидела у стены, где была исполнена команда «к финишу!» знакомый силуэт в разорванной окровавленной рубашке. Он стоял на коленях с заложенными на затылок руками. Рядом с ним – два солдата службы SS. Один наносил ему удары в грудь концом резиновой дубинки. Другой с вынутым из кобуры пистолетом осматривал обойму. Пересчитывал в ней патроны. Оба похохатывали. Возле дымил работающий на холостом ходу «Опель-Плимут» с широкими крыльями.
Дверь машины открыл неслышно (пневматика была отличной!) низкорослый плотный эсэсманн. Но прежде чем зайти в салон, Аня повернулась к истязаемому. К своему удивлению она увидела на нём брюки военного образца и сапоги на гвоздях с двойным швом, каковые носили солдаты вермахта. Да и лицо его показалось ей до боли знакомым. Где это…
- Это позор рейха! – торжественно произнёс герр Науманн. Он на минуту задержался около экзекуции. Показал глазами на себя. – И я обязан это пропускать через себя! Каждый день и каждый час, милое дитя! Пусть о нас, сотрудниках РСХА, думают как о палачах. Но я вам скажу, что мы жертвы! Вы удивлены?
- Нет, почему же, - в темноте Аня не скрывала своей ненависти. – Какое там удивление… Я всё вижу сама. Представляю себя на вашем месте. Я бы так не смогла. Ни за что на свете. В чём вина этого человека?
- Это недочеловек, - презрительно бросил Науманн, так, чтобы «нечеловек» его услышал. – Это гомосексуалист. Содомский грех! У вас за это сажают в лагерь, у нас – отправляют в газовую камеру. Затем в печь крематория, - усмехнулся он. – Для него это освобождение от порока. Не так ли? – он грозно обратился к истязаемому солдату, не оборачивая головы.
- О, да… да, конечно! – заикаясь, молвил тот. Его глаза заплыли от кровоподтёков. Из рассечённой брови на левую сторону длинного, худого лица лилась кровь. – Я жду смерти. Пожалуйста, убейте меня, герр…
- Не сомневайся, подлый содомит, - поморщился шеф тайной полиции. - У нас это выйдет неплохо. Ты отработанный материал. Как и твой братец, если он будет в чём-нибудь уличён перед фюрером и рейхом. Его освободили из лагеря. Пока он честно трудится на заводах компании «Мерседес», ему ничто не угрожает. Вздумает взяться за своё – вылетит пеплом в трубу крематория. И повстречается с тобой. Узнаёшь эту фройлен? – он кивнул в сторону Ани. – Ну-ка быстро!
Эсэсманн пнул его концом «гумы» в подбородок.
- Да-да, хороший господин! Я узнал эту русскую фройлен, - заикаясь, отвечал тот. – Я очень виноват перед ей. Готов молить у неё о прощении. Я написал на неё донос. Я подлый, мерзкий ублюдок. И содомит. Накажите меня… - он попытался закрыть лицо руками.
- Руки, мразь! – рявкнул эсэсманн.
- Прекратите, шарфюрер, - устало произнёс Науманн.
Он подал руку Ане. Осторожно усадил её в мягкий, покрытый замшей салон машины. Там мурлыкал радиоприёмник. Лилась какая-то музыка. «…От советского Информбюро, - донеслось оттуда, как из другого мира. – За истекшие сутки под давлением превосходящих сил врага советские войска вынуждены были оставить города Вязьму, Брянск, Орёл…»
* * *
…Сергей бежал, сломя голову, по грязной, расползающейся под ногами земле, более похожей на жижу. Ноги увязали в ней по ступицу. Сверху беспрестанно лил злой частый дождь. Он заливал голову. Как сито, она пропускала капли. Во всяком случае, так ему казалось. Потом ноги (давно уже слетели парусиновые туфли, и он шлёпал в носках ) нащупал под собой какие-то продолговатые предметы. Каменной твёрдости. Будто брёвна кто уложил в ряд. Он запрыгал по ним. Затем, поскользнувшись на одном, с размаху грянул оземь. Его рука к тихому ужасу нащупала чьи-то пальцы. Холодные как лёд. На своей щеке он ощутил прикосновение чьих-то губ. Страшная догадка осенило его. Он бежал по трупам. Он лежал на трупе. Здесь расстреливали. Следовало бы сорваться с места. Припустить, не помня себя, с новой силой. Но он ощутил невероятную усталость. Понял, что надо отдохнуть. Провалился в туман забытья. Наверху пару раз стрекотал мотор немецкого мотоцикла. Доносилась лающая команда. Красноватой мерцающей точкой слетел окурок. Затем захлопали открывающиеся борта машин. Зашумели, чавкая по липкой грязи, множество ног. Затем, грянул залп из трёхлинеек. Покатились, как брёвна, с неуклюжими взмахами рук, человечьи тела.
Ему то ли показалось то ли на самом деле: «…Польска не сгнела!» Кто-то выкрикнул по польски. А щёку когда лежал, царапнуло о воротник военного образца. При свете выглянувшей из-за пепла туч луны, он заметил блеск змеистой вышивки. Так, по моему, нашивались галуны у польских офицеров. А если так, то…
На рассвете Сергей выбрался изо рва. Примыкая к концу шоссе, тот выходил прямо к лесу. Оставалось лишь юркнуть незамеченным в мокрые тёмные заросли. Вдали за рекой Днепр, что утопала в розовато-белом тумане, с обрушившимися, наполовину ушедшими в воду перекрытиями моста, виднелся город с зубчатыми стенами, крепостными башнями, куполами церквей и пятиглавым собором. Оранжево-чёрный германский указатель из трёх планок подсказывал направления до трёх населённых пунктов. По одной из дорог с лязгом ползла маленькая танкетка с парой пулемётов из башни. Её стальной угловатый борт опоясывал стальной трос, в специальных нишах покоились кирка да лопата. Сергей тут же сравнялся с землёй. Танкетка проскрежетала рядом. Светя через фильтры фарами, шли по другой дороге в направлении города громадные, как вагоны, трёхосные грузовики с длинными радиаторами. С зачехлёнными в брезент кузовами, из которых пели германские солдаты.
Затем пришлось продираться через лес с облетевшей листвою. Она красно-жёлтым ковром устилала мшистые поляны. Природа, казалось, торопила осень и зиму. Ему было холодно в одном пиджаке, наброшенном на майку с эмблемой «Динамо». Но он терпел. Что-то не срослось в выполнении его миссии. Хотя само задание и было выполнено, Сергей чувствовал себя ещё т а м. Он видел перед собой глаза Вильнера. Они держали его. Приковывали к той ситуации, что осталась далеко позади. С чего бы это? Он задавался этим вопросом. И никак не мог найти подходящий ответ. Он висел на тонюсеньком волоске. Готовый оборваться в любой момент, этот волосок не давал ему жить. С этим ощущением было опасно возвращаться за линию фронта по известному каналу. А возвращаться было нужно.
Немецкий указатель сделал своё дело. Сергей, ориентируясь на местности, быстро отыскал верное направление. (На учениях, что проводили в конце мая начале июня с сотрудниками НКВД при «Осовиахим», где он числился в секции волейбола от МГУ, он научился ориентироваться на местности.)Через три километра севернее от противотанкового рва находилась деревенька. Со смешным названием. Если пройти ровно километр от северной же окраины, будет поляна. От дерева, надрезанного пилой, сделать сто шагов вправо. Затем… Добравшись до места, Сергей пошарил рукой. По жухлой листвой, тщательно застеленной мхом, обнаружилась металлическая скоба. Потянув за неё, он вынул не без труда «куб». Это была заслонка из дерева с пластом земли. Открылся лаз. Узкое четырёхугольной пространство, ничем не освещённое. А дело было хоть и утром, но осенним. Он сполз по прислонённой лесенке. Потянув за верёвку, установил заслонку на место. Натыкаясь на какие-то ящики, исследовал «мёртвое место». Оно, судя по всему, не так давно было создано. Чёрт… Не было спичек, чтобы осветить. Сергей было полез обратно, как вспомнил про коробок от Вильнера. Встряхнул. Убедился: спички там есть. Но что если они входят в шифр? Ай-ай-ай… Как говорится, нельзя. Однако тяга принять решение подстегнула его. Он осторожно, нащупав в темноте коробок, извлёк из него спичку с фосфоресцирующей головкой. Ощупал её. Убедившись, что на ней ничего нет, осторожно чиркнул. Вспыхнул зеленоватый огонёк. Зажглась лучина.
Стенки этого низкого помещения, приготовленного загодя для канала «обратной связи», были отделаны жердями. Пол земляной. От полевых мышей явно уберегал мышьяк или какое-нибудь спецсредство, изобретённое Центром. В конце-концов могли шкуру снять с убитого кота. Могли, теоретически… Среди уложенных вдоль стены ящиков из железа, окрашенных в зелёное, он заметил маленький. Ага, вот здесь радиостанция. Он раскрыл крышку. Осмотрел: плоская портативная, модель «Партизан». Их стали изготавливать по германской лицензии незадолго до начала войны. Теперь следует выйти наружу. Лучше, дождавшись темноты. Тогда – сеанс связи. Позывные – «Заря, Заря 1». Ему же по волне «401» следует отправить морзянку. «С заданием справился. Принят хорошо. Жду дальнейших указаний. Юкас». Само собой, дождаться ответного шифра.
Значит, придётся кантоваться на объекте до ночи. Сергей вздохнул. Принялся шарить по другим ящикам. Найдя в одном из них банки с тушёнкой, а в другом аккуратно уложенные золотистые сухарики, тут же приятно оттянулся. А спичку, что из «коробка связи» (то бишь контейнера) герра Вильнера, он спешно сунул на место. По назначению, так сказать. В голову внезапно пришла мысль. Что, если спички – всего лишь спички? Что они так, для прикрытия? Выполняют свою роль в операции «контроль»? Представив себе, как бы поступил на его месте «дубовый сотрудник» (с растопыренными руками стал бы шарить по углам, расшибая себе колени и лоб), он затрясся от внутреннего хохота. Удивительно! Губы лишь кривились. Хохот клокотал внутри. Скоро он стал разрывать грудную клетку. Ужас, охвативший душу парня, стал медленно отступать лишь под воздействием специально выработанных внушений. С минуту он посидел, выравнивая дыхание. Сосчитал до десяти. Затем, когда к мышцам вновь прилила кровь, а в голове вместо пустого звона возникло приятное оживление (будто сверху заструился ручеёк!), упал на пол. Отжался, чувствуя ладонями земляную крошку. Упал на неё грудью. Полежал, снова считая до десяти. Снова отжался…
Когда он выдвинул «куб» наружу, было темно. В кудряво-густой тени, обступившей чёрно-синюю поляну, бывшую неподалеку, перекликались какие-то ночные птицы. Наверху сиял огнями Млечный путь. Неужели и там такое творится? Тоже есть планеты, где есть разумная жизнь? Где двуногие или какие-то ещё представители высшего разума сеют разрушение и смерть? Как в «Аэлите» у Алексея Толстого, на Марсе? Который, кстати, хоть и граф, но работал по ведомству ВЧК, засланный в среду белой эмиграции. Работал хорошо: помог вернуть Куприна, что до того прочно обосновался «на сене», где облаял в своём фельетоне советский павильон на всемирной выставке. Мерзавец этакий… Он закрепил проволочную антенну на ветке, что показалась ему надёжной. Одел кожаные подушечки наушников и, включив питание, стал «водить» тумблер настроечной таблички. Местами слышались (на коротких волнах) приёмо-передающие сигналы германских полевых радиостанций. Это были обычные плановые разговоры командиров частей по поводу снабжения, поломок и ремонта техники. Какой-то обер-лейтенант Зибель-Швиринг донимал по рации полковника фон Хеппинга. Донимал, надо сказать, рискуя многим: мало того, что открытым сеансом, так ещё и в резких выражениях требовал проявить заботу о какой-то русской. О последней, у Сергея сложилось такое впечатление, обер-лейтенант был явно не равнодушен. Поковник, проявляя необыкновенный либерализм, обещал подумать. После повторного «дранг», обещал посодействовать. Сергей на минуту вздохнул. У нас бы так…
После сеанса связи, он живёхонько смотал антенну. Уложил наушники. Получив нужную информацию из Центра, ему следовало немедля ретироваться в нужное направление. Германцы только-только развёртывают здесь свою «сеть». Значит, возможно, не успели наладить радиоперехват. А у них эта служба отлажена. И автобусы «опель» с радиопеленгаторами, что напоминают крутящиеся гимнастические кольца. И самолёты люфтваффе, приданные 5-му реферату министерства авиации.
Вскоре, уложив «куб» и набросав на него листвы с мхом, Сергей пустился в путь. Он был облачён в гражданский костюм и мятый демисезонный плащ. В кармане измятого пиджака находилось призывное удостоверение на имя Брокмана Игоря Анатольевича, 1905 года рождения, проживавшего по месту постоянной прописки в Сепухово. Не женатого. В графе особые отметки значилось: «Прошёл полный курс обучения при кружке радиолюбителей общества «Авиахим» по месту жительства».
* * *
…Что, допрыгалась, подлая? – возникла старуха из 32-й. Её сморщенное личико с жиденьким хвостиком волос смотрело из проёма двери. Выставив, как крыса, два зуба, она плюнула: - Будешь и дальше так шляться, голову начисто оборвут!
- Идите спать, бабушка, - устало заявила девушка. Её ноги едва не подкашивались. – Спать пора.
Только сейчас она заметила: грудь в клетчатом платье была покрыта коричневато-серыми, неопрятного вида кляксами. С счастью, само платье было жемчужно серых тонов.
- У-у-у! – недружелюбно протянула та. – Бесстыжая! Шлюха дворовая! Сама иди. Валяйся по постелям с немцами. Что б они тебя совсем пришибли, мерзкую.
- Иди ты на х…! – не выдержала девушка. Её глаза загорелись таким огнём, что дверь моментально закрылась. – Дура старая. Контуженная…
С одной стороны приятно, когда проявляется такая забота. С другой обидно. В глубине души, разумеется. В то же время знаешь, разве можно по другому? Достали…
За три дня, что она отсутствовала (пролетели как-то незаметно!) оказалось, что прежние германские солдаты ушли. Вместе с бароном и обер-лейтенантом Зибель-Швиринг. Она сожалела, что не увидит его больше. Не знала даже, чему сожалеть больше: то ли заданию по сбору информации «в поле», то ли… Но в своей комнате девушка обнаружила пару сине-жёлтых канистр с чем-то ароматно-булькающим. Отвинтив пробку на цепочке она обнаружила: это было топлёное масло. Судя по надписи на канистре – из Прованса. Кроме того барон оставил ей два блока спичек в вощёной синеватой бумаге с тавро из орла со свастикой, полиэтиленовые брикеты с ветчиной, сыром, салом и даже палку твёрдо копчёной колбасы. Сквозь упаковку просматривались кружочки белого жира. Ну прямо, усмехнулась она. Невольно подумала: как уличной девке. В каком-нибудь Берлине или Мюнхене. Но затем, когда нашли в упаковке со спичками его записку… «Милая Анна! Сожалею о происшедшем с вами. Если вы будете читать это письмо, знайте – вы остаётесь в моём сердце. Навеки вы со мной, а я – с вами. Возможно это прозвучит странно, но я влюбился. Пусть этот роман покажется вам не стоящим вашего внимания, но я так не считаю. Всё было великолепно! Я только после этого понял: ради таких мгновений с вами стоит жить. Прошу вас: извините за мой сумбур в мыслях. И за всё случившееся с вами на этой ужасной войне. Она доконает милую Германию. Вот именно – доконает!» Внизу была приписка: «Анья! Пожалуйста, уничтожьте то, что прочитаете. Я и так подверг себя ненужному риску. Но меня способны защитить родственники и их связи. А вас? НЕ дай Бог, если это окажется в руках у тайной полиции. Целую вас». И – крошечными буквами номер какого-то почтового ящика. А именно: Ostland, Minsk, Post Boks № 305.
Взволнованная, она не находила себе места до рассвета. Дворник дважды стукал в дверь. Предлагал ей похлебать супчику с лапшей на курином бульоне из довоенных запасов. Затем принёс вскипевший на примусе чайник. «Керосину почти нет, - таинственно округлив без того круглые глаза, шепнул он. – На две заправки ещё хватит. А там… Хоть иди побирайся к этим…» Он решительно сплюнул. Махнул маленькой, плотной ручкой. Аня едва заметно передёрнула плечиками. Состроила понимающую мину на запудренном личике. Но мысль о том, что Денис Трофимович с супружницей это «оставленный для связи сотрудник» всё больше посещала её. Хотя на всякий случай следовало помалкивать.
На следующее утро дворник вышел на улицу с метлой. Вернулся он чрезвычайно возбуждённый. Немцы вывесили по всему городу объявления на хорошей бумаге. Они предписывали лицам обеих полов, всех национальностей и вероисповеданий явиться в 7-е отделение полевой комендатуры. Там следовало пройти обязательную регистрацию. Лицам, появившимся в городе после 22 июня 1941 года, лицам утерявшим свой паспорт или вид на жительство, выданный советскими органами власти, комсомольцам, коммунистам, советским активистам и, наконец, евреям - отказ пройти регистрацию угрожал страшными карами. А именно: каторжными работами на германскую империю. Их грозились выслать из города. Конечно, это было ни к чему. Хотя редкая публика коммуналки наперебой, выглядывая из своих комнатушек и собираясь на кухне, судачила по этому поводу. Азалия Федоровна, маленькая старушка с буклями и сеточкой на седой круглой головке, с шаркающей походкой, облачённая в шёлковое старорежимное платье с кружевными оборками, только качала макушкой да всплёскивала полными ручками. «…Немцы – культурная нация! – вздыхала она по всякому поводу. – Зла никому не сделают. Я, до революции, была артистка московской оперетты. Была влюблена в артиста и красавца-мужчину Ростова-Задунайского. Представьте, он отвечал мне взаимностью! Мало того! Устроил так, что меня отправили с гастролями в Саратов, что на Волге. Так вот, друзья мой! Там я выступала перед торговым германским обществом. И немецкие негоцианты, что жили в колонии на Волге, преподнесли мне в дар алмазный перстень…» Всё население (за исключением Ани, что в одночасье превратилась в проклятую) ахало и охало. Старуха из 32-й, Капитолина Матвеевна, даже преподнесла Азалии Фёдоровне баночку орехового мёда. Та зардев от смущения, по началу отказывалась. Но затем всё-таки взяла.
Сюсюканья были прерваны визитёрами. Вначале в пустующих комнатах разместилась дюжина германских офицеров и солдат из дивизии СС «Дас Райх», о чём свидетельствовали чёрно-серебряные шевроны на рукавах чёрных мундиров, устрашающие черепа на чёрных пилотках с розовым кантом да молнии на чёрных же, обшитых бисером петлицах. Они наполнили дощатое, штукатуренное помещение старого купеческого дома грохотом своих подкованных ботинок. На жильцов, впрочем, они даже не смотрели. Будто их не было вовсе. Если было что-то нужно, открывали серые книжки, карманные разговорники с орлом и свастикой на обложке, и металлическими голосами спрашивали. В отличие от солдат вермахта никто из них не осенял себя перед едой крестом из двух пальцев. Они лишь вытягивались по стойке смирно, чуть оттопырив локти. Задирали идеально бритые подбородки. Затем, произнеся клятву верности своему фюреру и поблагодарив рейхсфюрера за пищу, садились и уплетали. Картошку рядовые эсэсовцы ели только «в мундирах». Спиртное в их круглых, обшитых зелёным сукном флягах не плескалось. Пили в основном воду. Мало кто из них курил. На Аню эти войны фюрера и «женихи смерти» предпочитали если смотреть, то бегло. Как видно, отбою не было от своих фройлен.
Затем через час, ровно в 11-00 стуком в дверь их потревожил ещё один эсэсманн в чине штурбаннфюрера. Аня вначале обомлела: перед ней, скрипя плащом реглан с витыми погончиками, а также кубиками в чёрных с серебром петличках, стоял секретарь Науманна. Менцель… Именно он доставил её на личном авто своего шефа домой. Теперь лакированный, низкой посадки, с широкими крыльями «Мерседес-Бенц» (любимая машина фюрера!) снова виднелась у подъезда с мезонином. Качнув козырьком огромной фуражки со зловещими глазницами и костями, этот лощёный немец со спортивной осанкой передал ей записку. Там почерком незнакомого человека, но со знакомыми интонациями было написано следующее: «Милая девочка! Ещё раз извините офицера германской полиции за злосчастное недоразумение, жертвой которого вы оказались по неволе. Мой парень отвезёт вас к коменданту города. Там вы познакомитесь с нужными людьми. Обзаведётесь связями. Это необходимо для вас. За регистрацию не беспокойтесь. Захватите свой паспорт. Передайте его коменданту лично. Он предупреждён. Проследите, чтобы вернул именно ваш. Ваш друг». Подивившись такой наглой любезности, девушка тем не менее оделась. И последовала за Менцелем. Капитолина Матвеевна не преминула наградить её вдогонку парой эпитетов. Но Аня даже не обернулась. В душе её всё клокотало и булькало. А это нужно было скрыть во что бы то ни стало, чтобы не потерять чувство реальности происходящего. Именно этой цели и добивался её «друг».
К зданию бывшего райкома тянулась длинная очередь. Возле него немцы устроили стоянку разнокалиберных грузовых и легковых машин, гусеничных и колёсных вездеходов. Возле них ходили часовые в глубоких шлемах с приткнутыми ножевыми штыками. Когда ехали через разрушенные и целые кварталы, Аню поразило количество листовок, что расклеили оккупанты. Даже на дымящихся руинах. Там всё-таки околачивались мальчишки и копались взрослые. Огромные цветные плакаты изображали человека с чёлкой и квадратными усиками. Он называл себя освободителем и спасителем России. Выискался, надо же! Устроившись на кожаном мягком сидении, отворачивая штору, она смотрела сквозь стекло на окружающий мир. Словно серое стекло опустилось на него. Закрыло собой пространство и время.
- Прошу вас, - с лёгкой улыбкой Менцель протянул ей руку в перчатке. Дверь спешно открыл давнишний шофёр-эсэсманн. - Нас ждут, фройлен.
- Благодарю, - она мило улыбнулась в ответ. Подвернув на коленях платье и оправив жакет, как ей показалось, легко выпорхнула из салона.
Они проследовали мимо серой очереди, что тянулась с торца, через парадный вход, где трепетал красный флаг со свастикой в белом круге. Часовой с карабином вытянулся перед офицером в форме SS. Поднялись мимо снующих немецких чинов в мундирчиках с каёмкой на погонах и петлицами в виде колонн, на второй этаж по вытертым до блеска каменным ступеням. В приёмной коменданта печатал на машинке с высокой кареткой и сменным шрифтом белобрысый, с гладким затылком обер-фельдфебель. Судя по красной кайме на погонах и отложенном воротнике – артиллерист. При появлении Ани и Менцеля он быстро встал. Принял надлежащую стойку. Затем, выслушав штурбаннфюрера, круто развернулся. На секунду его не стало видно. Затем, выйдя из кабинета, печатая шаг, он остановился перед ними. Развернувшись в пол оборота, любезно предложил войти. Девушка облегчённо вздохнула, глядя на такие «китайские церемонии».
Комендант, полный добродушный мужчина в чине оберст-лейтенанта пехоты, что соответствовало званию подполковника, с орденскими планками, а также красно-белой ленточкой Железного креста 2-й степени, был несказанно рад их визиту. Во всяком случае, он кивнул в ответ на вознесённую к потолку руку Менцеля. Затем слегка поднял свою. Судя по всему, хотел подыграть штурбаннфюреру. Кажется, не нацист, подумала Аня. Это она отложила в своей памяти в особую «коробочку». Время от времени она забывала про неё. Затем как бы невзначай нужная информация всплывала в нужное время. И помогала жить и выжить.
- …Как здоровье наших славных SS? – не унимался герр комендант Книппель. – В особенности нашу милую разведку интересует самочувствие герр Науманна. Как говорят мудрецы на востоке: да продлит всемилостивый Аллах дни его. Несомненно…
- Я не придаю значение этим мудрецам, - неуклюже перебил его эсэсманн со «звёздочками» капитана вермахта и «кубиками» своего ведомства. По возрасту он годился в сыновья коменданту. - Все восточные пророчества лгут. На Азию простираются интересы Британии. Она враг рейха. Так что ничего путного в этих пророчествах нет, оберст-лейтенант. Мне велено ознакомить вас с этим, - его рука зашуршала подкладкой реглана. – Прочтите…
- Что ж, - заметно погрустнел розовощёкий кругленький офицер с седым ёжиком волос. – Молодёжь всегда права. В моё время… - он с горечью воззрился на гладкий серебристый басон на кожаных плечах стоящего. Теперь шуршало в его руках: - Вот как! Интересное предложение…
- Читайте про себя! Никаких комментариев вслух.
Это ещё более обидело оберст-лейтенанта. Он густо побагровел. Будто играя роль, поднял трубку внутреннего аппарата. Вызванный обер-фельдфебель прибежал с картонной серой папкой, перехваченной капроновыми тесёмками крест на крест. Он незамедлительно расшнуровал их. Папка каким-то образом оказалась раскрытой. Она лежала на журнальном столике с абажуром, что стоял посреди двух складных кресел возле окна, задёрнутого светозащитной шторой. Та была сдвинута так, что полоска синевато-белого утра ровно освещала столик и пространство вокруг него с гипсовой геранью и бюсте Адольфа Гитлера, что высился на шифоньере в виде ребристой колонны. Ей не составило бы труда кинуть свой взор на листы папиросной бумаги, покрытые готическим машинописным текстом. Но ведомая ей сила внутреннего и внешнего контроля удержала её. От Аниного внимания, что гуляло по её телу жаркими и холодными переливами, не укрылось и другое настораживающее обстоятельство. Никто из присутствующих ни разу не посмотрел на неё. Лишь спина Менцеля затянутая в кожаное пальто с хлястиком, заметно растянулась. Все складки на ней расправились, слившись воедино. А кожа на тучном лице борова-подполковника становилась ещё более розовой, чем прежде. По мере того, как она не удостоила своим вниманием раскрытую папку.
- Хорошо, Раповски! Можете идти, - бросил он своему секретарю с напускным спокойствием. Провёл ладонью по затылку со складками кожи, что пахла ароматическим мылом «Ванда» из Варшавы. – Да! Я прочёл, штурбаннфюрер. О! – он сделал вид, что забыл. Хлопнул себя по лбу: - Виноват! Герр капитан! Простите великодушно, я забыл о субординациях. Так вот, передайте герр Науманну, что я ознакомился с его посланием. Оно произвело на меня должное впечатление. Пожалуй, я даю своё согласие. Если только… - он сделал движение полной рукой с золотым обручальным кольцом. В воздухе яснее дунуло ароматом польского мыла. – Думаю, однако, что этого не последует. Во всяком случае, операции «в поле» всегда проходят проверку на доверие. И согласованность сторон. Пока я доволен, - он бросил едва заметный взгляд в сторону Ани. – Даже более. Я восхищён! Так и передайте. Что ж вы? Идите!
- Я подожду, оберст-лейтенант, - сухо отчеканил Менцель.
Книппель с изумлением раскрыл на него глаза в складках промытой кожи. Но штураннфюрер продолжал стоять перед ним как пришитый. Пролети мимо снаряд или пролязгай танк в полуметре, ты всё равно останешься верен своему фюреру и рейхсфюреру, наверное думал герр оберст-лейтенант.
- Ах да! – сокрушённо сказал он наконец. – Понимаю вас, капитан. Верно: долг превыше всего. Превыше всего это – долг…
- Очень верное замечание, оберст-лейтенант.
С этими словами подполковник, положив руку на обозначившийся живот, приблизился к бронзовой пепельнице. Чиркнул над ней спичкой. Поднёс синевато-оранжевое пламя к бумаге, которая тут же вспыхнула. Стала сворачиваться в чёрную горелую трубочку. Затем Книппель воспрянул в плечах, словно до этого был какой-то складной. Выразительно глянул поверх фуражки эсэсманна, что наконец произвело на того впечатление.
- Разрешите идти, герр оберст-лейтенант?
- Да, идите. Мой поклон вашему шефу. Можете засвидетельствовать на словах самые лучшие пожелания.
- Будет исполнено, герр оберст-лейтенант, - Менцеля развернуло на блестящих каблуках хромовых сапог. Он, скользнув глазами по портрету фюрера, вскинул руку. Затем, даже не взглянув на Аню, вышел вон.
- Ну так-так, - неожиданно сказал оберст-лейтенант на приличном русском. Он заходил по мягкому ковру с бухарской вязью. – Фройлен Анна! Вы произвели на меня неизгладимое впечатление. – Я занят! – слегка повысил он свой певучий баритон, когда дверь слегка подалась вовнутрь. – Известный вам господин просит меня пристроить вас в комендатуру. Безусловно на должность, которая соответствует вашему обаянию и вашим способностям, милое дитя. – Он, наконец, остановился. Замер, окружая её своим неназойливым, но пристальным вниманием. – Каковы ваши познания в германском?
- Готова перевести текст, который будет мне предложен, - Аня отвечала без запинки. Так как комендант смотрел обволакивающе, старалась смотреть ему прямо в глаза или поверх головы с надушенным «ёжиком».
- Sein oder nicht sein? – внезапно сказал он с пафосом. Его маленькие полные ручки взметнулись, как подброшенные. – Heir in was ist Frage?
- Warum ist der Frage, Main Herr? - удивилась девушка. Её стрельчатые брови порывисто взметнулись, причинив болезненные ощущения отёкам от побоев, что были тщательно припудрены. - Ich been nicht lesen «Hamlet» in Russich Hofshulle.
- Однако Шекспира вы знаете, - оценил её эрудицию подполковник. Он, наконец, подошёл к ней вплотную. Взял её руку в свои две. Осторожно тряхнул её, изображая дружеское рукопожатие. – Отменно! И германский ваш недурён. Да, Науманн знал, кого нам предложить, - добавил он более сухо, адресуясь к двери. – Устраивайтесь поудобней, дитя моё. Нам сейчас принесут кофе. Райский напиток! – его маленькие поросячьи глазки стали совсем хитрыми. – Мы будем пить нектар богов. И немножко рассуждать.
- О, да, - улыбнулась Аня, присаживаясь. Но прежде она небрежным движением освободилась от жакетки, повесив её и вязаный берет на вешалку из красного дерева. Подполковник с удовольствием наблюдал за этим. Он весело подмигнул девушке. Грациозно махнул ладонью в воздухе на уровне живота, давая понять, что всё больше остаётся ею доволен.
После необходимой «процедуры» он предложил ей работу переводчиком в 7-м отделении комендатуры. Там помимо всего прочего готовились тексты для приказов и обращений, что расклеивались по городу. Необходимо было «довести их до ума» (Книппель употребил именно это русское выражение!), чтобы русское население относилось к германцам как к своим друзьям, а не захватчикам. Помешивая ложечкой остатки, Аня с промедлением, но согласилась на предложение. Сначала, поломавшись, она посетовала на своё неполное педагогическое образование при Ленинградском пединституте. Дескать, её тянет учить деток «свободной России» в школе. Но, ощутив холод со стороны герр оберст-лейтенанта, вновь настроилась на нужную волну. Да, я готова выполнить свой долг, ответила она. Тем более, что этот приказ исходит лично от вас.
- Не приказ, фройлен Аня, - улыбнулся Книппель. – Это просьба. Только просьба. Но я вижу, что вы умеете различать просьбу и приказ, - он многозначительно всмотрелся ей прямо в лоб, от чего там стало приятно щемить.
- Я готова выполнить эту просьбу, - девушка опустила смущённо глаза. – Я понимаю, что так нужно.
Она решила держаться совсем просто, чтобы исключить оперативное взаимодействие на первых порах. При этом она не забыла размешать осадок на донышке фарфоровой чашки. Выпить до дна.
- Что ж, - несколько посерьезнел подполковник. – Я рад, что вы так отвечаете. Нам действительно нужны идеальные исполнители. Однако, с развитым логическим мышлением. Думающие исполнители! Мне видится, что у вас развитое логическое мышление, фройлен. Я также вижу, что в вашей милой головке есть место для фантазий. Это тоже хорошо. Однако, не следует забывать об осторожности. Фантазии и чувства, что их порождают, опасны. Они могут завести в сумерки разума. Вы понимаете? – внезапно переменился он в лице, став из серьёзного снова вкрадчивым и любезным.
- Нас учили в школе, что нужно подчинять свои чувства, - она продолжала играть «простушку на доверии».
- Вот как? Чему же ещё вас учили?
- Ну… Что на первом месте должна стоять воля. Сила воли. Как у мальчиков, так и у девочек. У всех советских людей. Нас учили петь песни, где говорилось, что у человека должны быть «руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор». Мне это не нравилось. Как так? Это нелогично. Тогда это уже не человек, а машина какая-то. Или Архангел.
- Кто есть Архангел?
- Das ist Angel. Ober Angel, Main Herr.
- Вот как! Откуда вы знаете такие выражения, дитя моё? Разве в русских школах так преподавали?
- Да. Ещё как преподавали! До революции.
- Но вы не застали это время. Не так ли, милая Анна?
- Я нет. А наша соседка, да. Она много рассказывала нам о том времени.
- Забавно! Эта соседка далеко живёт?
- Да! Как вы догадались?
- Где именно?
- В Ленинграде.
- Что есть Ленинград?
- Ну… Раньше это был Санкт-Петербург. Теперь называется Ленинград. Так решили большевики.
- Ах да, большевики…
Во время разговора в кабинет неслышно вошёл другой немец. Помоложе коменданта, с аккуратной горизонтальной щёточкой усов, с ясными синими глазами, он чем-то неуловимо напоминал русского. В его серебряных продольных «колоннах» был синий кант кавалериста. Над левым карманом примостился Бронзовый крест «За военные заслуги», чуть ниже – овальный знак из серебра с изображением шлема со свастикой с перекрещёнными за ним мечами. Это был знак за ранение в ходе Гражданской войны в Испании. «Иван Карлович,» - любезно представился он. И принялся задавать ей в спину неудобные вопросы. Сочувствует ли она советским солдатам, попавшим в плен? Не хочет ли заняться пропагандой среди местного населения – составлять листовки, призывающие учредить фонд по сбору тёплых вещей и продовольствия для них? Не хочет ли сама посетить лагерь для военнопленных? Что думает о миссии германской армии в России? Как относится к идее национал-социализма? Как она понимает принцип – «гражданин по почве» и «гражданин по крови»? Есть ли различие? Насколько оно существенно? Сталин… Имеет ли Советская Россия перспективу продержаться ещё год, используя прежнюю идею 3-го Интернационала? Комсомолка ли Аня? Кто её родители по образованию и профессии? Они крещённые? В Смоленской епархии? Для неё не составит труда вспомнить в какой именно церкви произошло это православное таинство? Ну, разумеется, если она помнит или они ей рассказали…
Аня отвечала так: за предложение побывать в лагере советских пленных и проявить живейшее участие в их судьбе она благодарит. Приятно удивлена, что реальные немцы не соответствуют тем идеологическим штампам, каковыми «иудейские комиссары» и их прихвостни забивают головы русским людям. («Российским!» - поправил её мягко майор.) Ей кажется, что составление данных листовок с обращениями по поводу упомянутого фонда очень актуальная идея. Если подобное разовьётся от слов к делу, то большая часть гражданского населения примет немецкую сторону. Она готова приступить к этому немедленно. Готова посетить «шталаг». Правда, она не понимает: зачем? Чтобы распространять уже набранные листовки? Или на словах рассказывать бывшим красноармейцам, какая прекрасная участь их ждёт в германском плену? И после освобождения из оного? (При этом девушка всеми фибрами души недвусмысленно намекала: вы бы отпустили их лучше сами, дурни. Ей Богу, целее будете…) И оберст-лейтенант и майор сочувственно кивали ей подбородками. Они незаметно переглядывались и подавали друг другу тайные знаки. Этого ей было достаточно. Главное, что на обоих она произвела впечатление.
Что же до других вопросов, то Аня так же недвусмысленно пояснила: глупо отрицать своё членство в ВЛКСМ. Точно также глупо его признавать. Это всё – в прошлом, господа хорошие! («Хорошие» она, естественно, не прибавила.) Родители её до революции были по происхождению из мещан. То есть представители среднего класса. Отец её отца был собственником трёх домов. Но после печально-известных событий они всё потеряли. Их уплотнили – оставили из десяти комнат с гостиной всего одну (без гостиной). Благодаря своему образованию (отец закончил до революции филологический факультет в Санкт-Петербурге, а мать курсы благородных девиц) они не без труда устроились учителями начальных классов. Что же до большевиков и Сталина – ни тех, ни других в их семье никогда не любили. Особенно, когда отца чуть «не вычистили» из школы «Парижской Коммуны» в 31-м, когда вообще занимались чисткой госаппарата и армии от «бывших». Пару раз вызывали в ОГПУ. Они знают, что скрывалось за вывеской этого поганого учреждения? (Оба немца кивнули почти одновременно.) Натерпелись они при Советах. Хлебнули, что называется, щей с манной кашей. Что же до идеи национал-социализма, гражданства по почве или…
- Как вы сказали? – удивился Иван Карлович. Его брови высоко поднялись. – Щей с манной кашей? Разве так говорят по русски?
- Не знаю, - мило солгала она. – У нас в семье говорили именно так.
- Что ж, верно, - провёл тот по полоске усов. – В каждой русской семье свои традиции. К тому же, если ваш батюшка учился в Санкт-Петербургском университете… - он заулыбался широкой профессиональной улыбкой. – Вы сами изволили там бывать, милое дитя?
- Да, - невольно удивилась она. – Я же вам рассказывала про учёбу…
- Припомните, где расположилась там маленькая бронзовая птичка? Такая маленькая, что сразу и не заметишь. Разве только… - его искрящиеся лукаво глаза зажглись неземным огнём.
- Не помню… - она собрала на лбу первые складки. – Я не помню, чтобы в Петербурге, в музеях или на улицах, на парапете набережной… я видела что-нибудь такое. Честно говоря, нет. Разве только… Была такая песня: «Чижик-пыжик, где ты был?» – «На Фонтанке водку пил». Из одного куплета. По-моему, до революции её пели студенты. А потом её запретили. Большевики…
- Почему? – искренне удивился майор.
- Ну как… Сочли наверное буржуазной.
- Ах, какой бессовестный был этот Чижик! – снова продолжил затянувшуюся тему герр Штахов, что уже тянул её как кота за хвост. – Он ещё и водку повадился на Невском пить! Наверняка, прямо из горлышка. А потом его, наверняка, потянуло участвовать в студенческих выступлениях. «Долой самодержавие! Да здравствует конституция!» Если, конечно, этим всё ограничилось, - он как будто нарочно скользил по верхам легенды-биографии её «отца». – Ваш батюшка не был таким. В этом я уверен. Поэтому и не спрашиваю вас об этом. Ну что ж, вы оставили у меня самые лучшие впечатления. Несколько напряжены. Но это пройдёт.
Он любезно кивнул ей. Она кивнула ему. Он качнул головой с приглаженными полуседыми висками Книппелю. Не поворачиваясь на каблуках по уставному, направился было к двери. Но девушка всё же напрягла ослабленное было спинное «зрение». Расслабляться в таких случаях было смертеподобно.
- …И всё-таки, вы русская? – последовал неожиданный вопрос в спину. – Или советская?
- Больше конечно русская. Но и советское тоже есть.
- Есть ли у отца знакомые в Питере?
- Да, имеются.
- Хорошо. Мы ещё поговорим на эту тему. А теперь – следуйте за мной.
С этого дня началась её странная, полная превратностей, работа на оккупантов. Не сведущему человеку могло показаться, что эта стройная юная девушка на самом деле продаёт себя «новому порядку». Всё выглядело именно так. Для вящей убедительности Аня принимала неназойливые ухаживания отдельных офицеров, что состояли на службе в комендатуре. Пару раз комендант велел её подвезти домой на своём авто – шоколадно-сером «майбахе». (Впрочем, у жильцов уже сложилось впечатление, с того момента как её увели под конвоем, что с «девкой» не всё так просто. Либо с ней надо помалкивать, либо дружить…) Соседи больше не косились и не действовали на нервы. Кроме Капиталины Матвеевны, разумеется. Та так и продолжала её донимать своими едкими замечаниями. Как только девушка, измочаленная на работе шла к себе по гулкому деревянному коридору, открывалась известная дверь и… Отдавая должное этой старухе, Аня старалась не замечать её. А ведь запросто могла сдать её в полицию или жандармерию. Будь я ни я, думала она. Для легенды это бы не повредило. Старуха больно вредная да и доверия бы прибавилось . Но тут же отмела эту мысль. Она представила глаза Книппеля и Винфред-Штахова. Для этих господ подобное выглядит как наушничество. Сами они до такого вряд ли опустились бы. И её поступок такого рода будет тут же расценен как «опускание планки». Опускание… Она мысленно представила себя одной из тех девушек и женщин, что числились при комендатуре помощниками по канцелярии, уборщицами. Они уж точно приглядывают за мной. В случае чего я «упаду» в их глазах быстрее, чем в глазах «новых хозяев». Хотя самим как будто уже некуда падать.
Вместе со многими жителями Смоленска она вкусила горький хлеб оккупационной власти. Продуктов было – шаром покати! На рынках, куда пускали по специальным пропускам селян, ценились только советские деньги в тысячных или полу сотенных. Или производился натур обмен. За старинные часы с боем, амурами да ангелочками из благородных металлов, шифоньер из малахита или ценных пород деревьев, столовое серебро и многое другое могли отвалить пуда два пшеницы. Не говоря уже про молоко, картошку и сало. Соль и сахар, а также предметы первой необходимости (спички, свечи, керосин, сами примусы, мыло) были на вес золота. Но их приноровились выменивать у немцев за те же раритетные предметы. У кого они были мог рассчитывать на пропитание и топливо на зиму. У кого их не было… Вот так многие чтобы не помереть с голоду и холоду, бежали служить оккупантам. В полицию, отряды самообороны, горуправы, старосты. Предлагал себя в качестве информаторов, становился платным «агентом на доверии».
* * *
…К приюту Святой Женевьевы, хрустя тяжелыми, литыми шинами по нежному гравию, въезжали огромные грузовики «Опель-Блитц». Впереди ехал крытый автомобиль «Мерседес», на капоте которого был черный флажок с белыми молниями. Он остановился перед каменными ступеньками полукруглого крыльца с вазами. Четыре грузовика с зачехленными кузовами выстроились перед фонтаном и позади прудика Сан-Си. Захлопали металлические дверцы. Офицеры в высоковерхих фуражках с черепом и костью издавали свистками сигнальные, короткие трели. Делали руководящие жесты руками. Распахнулись откидные борта. На гравий, скрипя коваными сапогами, стали прыгать солдаты в коричневато-зеленых маскировочных куртках. На черных отложенных воротниках и касках у них была эмблема двух молний. Прижав к животам карабины с ножевыми штыками или черные пистолет-пулеметы (преимущественно у роттенфюреров) с откидными прикладами, они рассыпались по двору. Оцепили приют под красно-коричневой черепичной крышей. Встали под окнами, возле конюшни и складских помещений. «Проклятые боши! – заохали почтенные старики, в большинстве своем ветераны первой войны. – Ни дня от них нет покоя! Проводили бы свои облавы на несуществующих шпионов в своем сосисочном и пивном Берлине. Нас-то, зачем тревожить?» «Мосье, вы, наверное, забыли, что фюрер третьего рейха зол именно на ту часть французской нации, что воевала на Марне и под Верденом. К тому же Гитлер был отравлен газами. Говорят, он потерял способность к очень близкому общению с дамами. Какая жалость…» «Благодарю вас, мадам! Я вам очень признателен за правдивую информацию. Теперь мне окончательно ясно, где гнездится корень зла в характере главного колбасника тысячелетнего рейха». «Мадам и мосье! Умоляю вас, тише! Говорят, боши изобрели специальные устройства. Они могут слушать нас через стены. Улавливают любой звук. Фу, какая гадость. Скрип моей кровати, наверное, тоже слышен…»
Наконец, окрылись сияющие лаком дверцы «Мерседеса». На желтоватый, благородный песок ступили лакированные, с синеватой искрой, сапоги четырех эсэсманнов. У всех на руках были кожаные перчатки. Двое были в черных пальто-реглан, на которых были алые повязки с индуистской свастикой в белом круге. Двое – в свинцово-серых шинелях. Построившись по двое, они прошли в дом. Дорогу им преградил привратник Жан Крупе. Суровый старик, в черном фраке с длинными фалдами, ветеран первой войны, он не боялся в этой жизни ничего. Кроме самого Всевышнего Творца.
-Что угодно? – произнес он, глядя поверх головы в мертвенно-черной фуражке с серебряным витым шнуром, адамовой головой (победа жизни над смертью) и одноглавым германским Adler. Где-то в глубине его подсознания всплыли картины: окопы под Верденом, переполненные водой или покрытые снегом, черные косматые взрывы на склонах гор, висящие на колючей проволоке трупы… Он намеренно не прибавил к сказанному «мосье». Врагов-бошей (они и были и остались для него такими) он считал ошибкой Всевышнего Творца.
Эсэсманы замерли. Старший, поправив белое кашне на подбородке, посмотрел поверх головы этого заносчивого лягушатника. Проучить бы такого… Он помнил инструктаж «быть сдержанным и вежливым». Поэтому, губы сами по себе сложились в любезную усмешку. Глаза под козырьком фуражки приняли отстраненное выражение.
-Оберштурбаннфюрер Вернер Хольц из управления SD и полиции, - он сделал легкий кивок, от чего его огромная фуражка нелепо колыхнулась. Козырек съехал ему на глаза. Пришлось его поправить, на что ушло несколько минут бесценного времени. – Нам угодно видеть мадам и мосье Депо.
-Мосье уехал, - однообразно-металлическим голосом ответил Крупе. В глаза представителя имперской безопасности тысячелетнего рейха он так и не глядел.
-Тогда нам нужна мадам, - «ожил» эсэсман в пальто-реглан, что стоял подле Хольца.
-Мадам завтракает, - старик Крупе произнес точно заговоренный.
Хольц почувствовал нестерпимое желание двинуть этому старперу в челюсть. Или что-нибудь разбить. Вот, хотя бы, это огромное зеркало у стены. Но он сдержал себя. Мы разбили их за три вшивые недели, а теперь… Как издевается, старая французская развалина! Проклятые лягушатники! Но вино у них отменное, успокоил себя оберштурбаннфюрер. И булочки-круасан выше всяких похвал. Хотя нация стервозная, что и говори… Фюрер верно написал в «Mein Kampf» про Францию. Это самый злейший враг рейха. Вот и сейчас, когда четверо офицеров Ордена SS, с древними германско-скандинавскими рунами в петлицах, вошли в этот особняк, с ними так разговаривают, будто Франция разбила Германию в 1940 году. Не наоборот…
-Мы подождем, пока мадам окончит свой завтрак, - Хольц не прекращал любезно усмехаться. – Сообщите ей, кто мы, - он предупредительно отстранил рукой, подавшегося вперед штурбаннфюрера Вильгельма Бруне.
Поднимаясь по круглой каменной лестнице, устланной ковром, Крупе услышал в след: «Поганые аристократы! С детства ненавижу их завтраки. Фюрер еще возьмет вас за холку. Сластолюбцы и лизоблюды…» По голосу (это был сносный французский с эльзасским выговором) старик понял: говорил сосед оберштурбаннфюрера. Юнец в кожаном черном пальто, с узким серебристым погоном на левом плече. Значит, этот сопляк из Эльзас Лотарингии! Возможно, в его жилах наполовину течет французская кровь! Тогда он смертельный враг, подумал Крупе. Пальцы в белых нитяных перчатках впились в навощенные перила красного дерева. Сын Крупе, красавец Мишель, погиб под Шампанью, когда боши обошли линию Мажино с двух сторон. Капитан танкового батальона, он попытался собрать уцелевшие (после бомбежки) боевые машины и организовать сопротивление. Товарищи сына рассказывали (в письмах и при встречах), что на своем "Соммуа" (танке с 60-мм броней и 37-мм пушечкой) он уничтожил три панцира бошей. Все они были вооружены одними лишь пулеметами. Однако вскоре атакующая колонна французов столкнулась с противотанковыми пушками и самоходными орудиями. Тут начался разгром. Мишеля никто не видел. Его командирский танк остался догорать в туманном, предрассветном утре.
Пока он докладывал, с обеих сторон открытой прихожей столпились старики. Они с ужасом, удивлением и нескрываемым негодованием смотрели на германских офицеров. Многие были в пижамах, голубых, розовых и полосатых. Они были одеты на старые, слабые морщинистые тела. Усохшие руки то и дело сжимались в кулаки. Лица мужчин, с нафабренными усами, седыми бородками o-la Луи Бонапарт казались неживыми, каменными изваяниями. Многие зачесывали назад гребешками волосы на мертвенно-желтых, восковых лысинах. Хольц почувствовал к этому «сброду» одновременно жалость и презрение. Ну вот, отжили свой век. Одолели нас путем хитрости и коварства в первой войне. Теперь пытаются испепелить своими немощными взглядами. Французская бестолочь…
- Мадам и мосье! – не выдержав их настойчивого внимания, произнес оберштурбаннфюрер. – Ступайте по своим комнатам. Мы разберемся без вас. Для вашего же спокойствия… Вам здесь нечего делать.
Штурбаннфюрер Вильгельм Бруне перевел им сказанное. На своих «полу соотечественников» этот германский француз (или французский германец) смотрел с нескрываемым презрением. Выслуживается, что ли, подумал Вернер. Все жители бывшей французской провинции, которой была Эльзас и Лотарингия, с 1940 года стали подданными Великой Германии. ( Разумеется, с незапятнанным прошлым.) Эльзасцы нравились ему. В ходе французской кампании, укомплектованные ими французские части вообще не сражались с вермахтом. Во время «сидения на Мажино», нарушая приказы французского командования, частенько братались с «проклятыми бошами». Катались с ними на коньках и лыжах, играли в снежки и футбол… Все это происходило на фоне полевых позиций, перед железобетонными французскими бункерами с пулеметными и орудийными гнездами, откуда в любой момент могла вылететь смерть. Французские офицеры, наблюдавшие в бинокли происходящее, так и не отважились отдать приказ «открыть огонь». Бывший тогда в зоне противостояния, Хольц, в составе группы RSHA, наблюдал вдоволь подобные картины. Уже тогда он понял, что французы и англичане проиграли эту войну. Битву за Великую Европу. Сама война была странная…
Говор стариков и старух усилился, когда к германским офицерам вышла мадам Депо. Она обвела своих «прихожан» очаровательным взглядом (глаза Сезанне не старели), сделала успокаивающее движение рукой. Говор в прихожей стих. У Хольца само собой возникло желание снять фуражку. Положить ее на руку. Он так и сделал. Двое младших офицеров SS, по его знаку, встали по обе стороны от громадной стеклянной двери с витыми, бронзовыми ручками. Бруне, глядя на своего временного начальника (он числился в комендантском батальоне SS), что был строевым офицером, остался в своей фуражке. Ему не хотелось быть любезным с «лягушатницей». Пусть и такой очаровательной, как эта стареющая мадам…
-В чем дело, мосье офицеры? – мадам Депо улыбнулась так, что Хольц обрел полную уверенность в себе. – Чем могу вам служить в отсутствии моего мужа?
-Дело вот в чем…- Хольц смущенно опустил глаза в навощенный паркет. – Из наших источников нам стало известно, что вы принимаете у себя русских, что работают на кладбище Сент Женевьевы. Мадам, - оправившись от мимолетного смущения, произнес он, чуть сдвинув темные брови. – Вы должны понять, как нелегко нам приходится исполнять данный приказ германского командования. Но мы солдаты фюрера. Нам придется осмотреть ваш приют. Задать некоторые вопросы вам. Вашим жильцам…
-Мосье, возможно, не знает: мой сын служит помощником комиссара в префектуре Мон-Мартре, - мадам Депо улыбнулась еще очаровательней. – Я не отрицаю, что мой муж и я нередко заходили в русскую церковь на кладбище. Были на службе, ставили свечи. Говорили с русскими из числа эмигрантов, что ухаживают за могилами. Разве это считается преступлением? Признаться, мне было не известно…
-Мадам, германская империя и Россия находятся в состоянии войны, - Хольц подался вперед, щелкнув каблуками. – Мы лишь выполняем свой долг. Нам известно о том, что вы говорите. Русские подтвердили мне факты ваших визитов. В церковь и на кладбище. Это не является преступлением. Но отношения любого жителя Франции с лицами той страны, с которой… - Хольц, запутавшись, решил не продолжать свою мысль. – Мадам должна понимать, что среди русских могут быть лица, которые вызывают подозрение у германских полицейских властей.
-Вы хотите сказать, мосье офицер, что мой муж и я случайно общались с русскими шпионами? – мадам Депо расхохоталась так, что Хольцу стало обидно за себя. Стоять в роскошной прихожей, задавать дурацкие, стандартные вопросы. (Агент SD, дворник-француз, из числа тайных коллаборационистов, исправно доносил ему, сотруднику IY-ого управления имперской безопасности, что происходит в «святой обители». Ничего особенного. Старики нередко поносят «поганых сосисочников и колбасников», но не более того.) – Какой ужас! Мне казалось, они все такие милые люди. По-моему, вы ошибаетесь.
-Хотелось бы верить вам, мадам, - Хольц, кашлянув, провел рукой по лицу. – Придется поверить вам на слово, - он кашлянул вновь, показав кивком подбородка на столпившихся «прихожан». – Я вынужден попросить вас об одной услуге. По требованию моего начальства я обязан предоставить список ваших… ум-м-м… гм-м-м… Одним словом, мне должны быть известны все лица, что работают или проживают в этих стенах. Прошу это сделать незамедлительно, мадам.
-Успокойтесь, мосье офицер, среди них нет никаких шпионов, - мадам Депо промокнула кружевным, батистовым платочком выступившие на глазах (от смеха) слезы. – К нам уже заходил местный префект. По этому же вопросу. Выполняя поручение германской комендатуры. Я передала ему все списки. Включая рекомендательные письма нашей прислуги…
-Я читал эти бумаги, - на лице Хольца появилась торжествующая улыбка. – Но они датированы 22 сентября 1940 года. Сейчас наступил 1941 год, 30 ноября… - он чуть расслабил натянутые колени. – Нам стало известно, что ваши… то есть, шестеро стариков покинули ваш приют. Двое, как есть… - он поморщился, подбирая из памяти нужное определение, - двое опекунов приехали к вам из Прованса. К сожалению, мадам не представила в префектуру новые списки. Мне очень жаль, но я вынужден попросить у мадам их лично, - Хольц на мгновение почувствовал холод в ногах. До того дурацким оказалось его положение.
-Вам же все известно, мосье офицер? – мадам Депо оставалась на пятой ступеньке, что отделяла ее от навощенного пола, где стояли эсэсманы. – Есть ли в этом какая-нибудь необходимость? Впрочем, я совсем забыла: всему причиной эта страшная война. Она разделила наши народы, сделала их непримиримыми врагами, - она промокнула последние слезы, подоткнув платок за кружевной обшлаг строгого, жемчужно-серого платья. – Крупе! Приготовьте в гостиной столовый прибор для трех персон. Мосье, я надеюсь, не откажутся от чашки утреннего кофе с булочкой?
Этот вопрос ненадолго повис в воздухе. Вскоре Хольц и Бруне в мундирах (старик-привратник с каменным лицом, по знаку мадам, принял их верхнюю амуницию и фуражки) ступали по стеленной ковром лестнице. По обеим сторонам на двух эсэсманов смотрели огромные картины в рамках из золотого багета. Какие-то важные лягушатники, в камзолах и париках…
По правде говоря, Хольца интересовал Депо-старший. Интересовал уже давно. С тех пор, как «проклятый бош» получил из архивов армии бывшей Французской республики подтверждение: этот лягушатник был офицером артиллерийской разведки. В ходе первой, бесславно проигранной Германией войны. Когда же агент-информатор «Ки-ки» (псевдоним придумал сам Хольц) донес о регулярных посещениях четы Депо русской церкви на соответственном участке кладбища Сент Женевьевы… Оберштурбаннфюрер SS почувствовал, как в потаенном закоулке его души открылся тугой «клапан». Появилась струя свежего воздуха. Некий сквозняк… Он запросил данные, сначала, по мосье Депо. Они оказались скупыми. Где воевал, когда и как был награжден, при каких обстоятельствах потерял ногу… Выяснилось, что мосье Депо и Сезанне Легустьер познакомились в французском военном госпитале в Париже (Дом Инвалидов). В этом не было ничего предрассудительного, но тяга усиливалась. Связавшись с представителями престарелого маршала Пэтена в правительстве Виши (юг Франции), Хольц настойчиво дознавался у них о любой детали, выпущенной из послужного списка артиллериста-разведчика. Наконец ему повезло. Фортуна сыграла ему туш на своих фанфарах. Некий генерал, командир Лионской бригады в ходе первой войны, Шарль Огюсте подтвердил: капитан Мартен Депо действительно служил офицером разведки при артиллерийском дивизионе. В числе компрометирующих данных он охотно обрисовал один случай. Осенью 1916 года под местечком Сент Антуан 145-полк Лионской бригады неохотно атаковал позиции б… То есть, прошу прощения, герр оберштурбаннфюрер, германских войск. Командовал данным полком, если мне не изменяет память (генерал старался быть весьма щепетильным в мелочах), некто Анри Седан. Да-да, именно он! Так вот, этот весьма перспективный молодой полковник, отличившийся в колониальных войнах, во время атаки струсил. Положил на землю своих людей. Оставил свой полк под вашим, то есть германским, огнем. Пришлось поддержать «оробевших героев» (последнее слово мосье генерал произнес весьма невнятно) заградительным огнем французской артиллерии. Адъютант генерала, видимо, не расслышав в шуме боя, передал в штаб артиллерийского дивизиона неточные ориентиры. Накрыло своих… Утром, после того, как позиции б… (то есть германцев) были заняты, полковник Седан, будучи в легком опьянении, явился в штаб Лионской бригады. Незаслуженно оскорбил своего командира. Но, как человек благородный, генерал Огюсте, не стал проводить служебное расследование. Не подал соответствующее заявление в военно-полевой трибунал. Но у него сложилось впечатление, что капитан Депо и полковник Седан хорошо знают друг-друга еще со времен той войны. Причем познакомил обоих некто полковник Курочкин…
У оберштурбаннфюрера чуть земля не ушла из-под ног, когда он услышал русское имя. Полковник Курочкин Иван Кузьмич, офицер русской царской армии, воевавший во Франции в составе русского экспедиционного корпуса, знает двух французских офицеров! Причем, на почве столь трагичного события, происшедшего в ходе кровавого сражения за местечко Сент Антуан. Причем, один из его знакомых регулярно общается с русскими из числа «надзорных лиц». При том, что «знакомый» служил офицером артиллерийской разведки. При этом, именно в местечке Сент Женевьев де Буа он, демобилизовавшись из армии, открывает весьма небедный приют для стариков. Как раз по соседству с русским кладбищем. И по соседству с русской церковью, где, как выяснилось, каждый сентябрь, происходит «слет» всех русских эмигрантов. Руководящие позиции среди них занимают как раз «поднадзорные». (Большинство бывших эмигрантов из России, не давших письменное согласие на сотрудничество с SD, находились под постоянным наблюдением.) Здесь должна быть какая-то связь! Хольц стал «копать» данную тему. И накопал… Во-первых, интуиция офицера IV –ого управления RSHA подсказала ему необходимость отправить подробный запрос о возможных послевоенных отношениях между двумя французами. Между Мартеном Депо и Анри Седан. Но… Согласно архивной справке, которую подшили специалисты Abwehr, полковник Седан, будучи в составе французского десанта в России (!) в 1919 году, в Севастополе, пропал без вести. Или был похищен. Во всяком случае, ни тела полковника, ни каких-нибудь (вещественных или невещественных) следов его пребывания французским военным властям найти не удалось. Об этом свидетельствовали рапорты начальника французской военной комендатуры, подкрепленные официальными отчетами начальника военной полиции и 2-ого отдела. (Архив военной разведки Генерального штаба бывшей Французской республики частично достался германцам, частично был уничтожен или изъят сторонниками генерала де Голля.) «Сквозняк» в душе Хольца все усиливался. Он напоминал ему ветер из отверстия в пещере, что ведет наружу. К спасительному небу и солнцу. К свежему воздуху. Такая уж у него, офицера SS, неблагодарная полицейская служба.
Запрос в VI-е управление RSHA (политическая разведка) дал ошеломляющие результаты. Кое-кто из состава германской резидентуры в России (царской и уже советской) вспомнил: в далеких 20-ых, начальник иностранного отдела ОГПУ Трилиссер упомянул о каком-то «исчезнувшем французике». Присутствовавший при этом сотрудник его ведомства Яков Блюмкин (убийца германского посла графа Мирбаха в 1918 году) весьма специфично дал понять своему «фюреру», что «подходящая легенда открылась не так давно». В целом, данный разговор был посвящен франко-германским отношениям. Зондировалась почва для внедрения…
Сбор информации «по объекту Пьеро» (это кодовое имя было присвоено Анри Седан) также преподнес любопытные данные. Родители пропавшего полковника в начале французской компании 1940 года спешно покинули страну. По каналам VI-ого управления RSHA удалось выяснить, что они живут в нейтральной Швейцарии, в Берне. Отец, Жан Поль Седан, до сих пор занимается врачебной практикой. Интереса для «ведомства Гиммлера» они не представляли. Хольц, не доверяясь официальной информации, выяснил, кто был соседями почтенного семейства. Со времен первой войны, вплоть до отъезда обоих в Швейцарию. Нашел этих стариков. Тогда же ему понадобилась помощь «специалиста по Франции». Штандартенфюрер Карл Паницинг, что был начальником управления SD и полиции, а также зондеркоманды «Красная капелла», выделил ему штурбаннфюрера Вильгельма Бруне. Из бывших жителей Эльзас Лотарингии и нынешних подданных третьего рейха. (Отец Бруне, Альфред, давно сотрудничал с германской разведкой. Приобщил к этому, с ранних лет, своего сына.) Тот, представившись швейцарским агентом по продаже недвижимости (способствовало франко-германское произношение), выяснил: у пропавшего Анри была любовная связь с молоденькой служанкой из Шампани. Позже они видели эту даму с дитя на руках, а затем и в коляске. Можно было предположить, что дитя было плодом любви их сына к данной особе. Девушка в 1908 году была хороша собой. Смогла же вскружить голову молодому балбесу… Проклиная все и вся на свете, Хольц запросил данные префектуры Парижа за 1908 год. В разделе контор по найму прислуги. В подразделе рекомендательные письма. Кто-то же должен был рекомендовать эту «юную потаскушку» (должно быть, такой она и была) в дом почтенным мадам и мосье Седан? Тут его ждало странное разочарование. В архивных документах отсутствовал целый лист за 1908 год. Хотя предыдущие рекомендации по прислуге, направляемой для семейной четы Седан, имелись в наличии.
Похоже, кто-то заметает следы, подумал Хольц. Он отыскал престарелого чиновника префектуры. Тот вспомнил (не без ужаса глядя на кубики и молнии в его петлицах), что девушку звали не то Сезанна, не то Жанна, не то Регена… Хольцу пришлось, как следует наорать на старого идиота. После этого, принявши из рук оберштурбаннфюрера стакан воды, тот припомнил: да, Сезанна. По фамилии не то Лебурье, не то Лиговье, не то Говье… Хольц тут же понял: орать бесполезно. Старик-француз достаточно напуган, чтобы соврать. Записав все три фамилии, он поблагодарил его «за сотрудничество». При этом наобещал «в три короба», что не предаст этот факт достоянию гласности. После чего взял в оборот начальника архива префектуры, что был до 1940 года. Под нажимом улик тот сдался: накануне вступления германских войск в Париж, его посетили двое. В цивильной одежде. Правда у одного была скрытая военная выправка. Военный остался с ним в кабинете. Попросил разрешения заглянуть в документы за 1908 год. Его интересовала семья Седан. Данные были пустяковые, а время кошмарное. Начальник архива был не против. Тем более, что в явившихся к нему мосье он сразу распознал либо полицейских, либо контрразведчиков из Sourte.
Ступая по роскошному ковру гостиной с камином и инкрустированным столом, Хольц чувствовал пульсацию «сквозняка». Мадам Депо звали Сезанна. Родом она была из Шампани. Примерно в 1908 году покинула солнечную виноградную провинцию для поиска счастья в Париже. В этот же срок ее данные теряются. Вплоть до 1918 года, когда она, будучи сестрой милосердия госпиталя при Доме Инвалидов, познакомилась с капитаном артиллерийской разведки Мартеном Депо. Влюбилась без памяти в этого благородного (если верить отзывам его боевых товарищей и личному впечатлению) человека. Он в нее также влюбился. Но… Христиан Легустье (впоследствии Депо) родился до брака. Следовательно, мог быть сыном будущего полковника Седана. Пропавшего в России. В результате несчастного случая или легендированной ситуации… «Интервал» в судьбе мадам Легурье-Депо также напоминал легенду, в которой могли быть заинтересованы разведки Франции или России. Поэтому, добыв у одного из «шапочных» сослуживцев Седана по колониальным войнам известную фотографию, Хольц решил провернуть с мосье старшим инспектором одну комбинацию. Подложить «фас» возможного родителя на письменный стол в служебный кабинет. Затем Бруне, представившись «мосье Гвидо», вызвал Христиана на оперативный контакт. Впрочем, последний не стал «метаться». Повел себя так, будто за ним ничего не было. Мерзавец… Либо он опытный профессионал, либо находится в истинном неведении. Так, взвесив все имеющиеся данные, подумал Хольц. На три месяца, по предписанию оперативного руководства, он поставил разработку на «ползущий контроль». Ограничился лишь наружным наблюдением объектов, прослушиванием их телефонных переговоров, изучением личных контактов. Среди русских при церкви, что была на кладбище Сент Женевьевы, в досье V-ого управления RSHA попал некто Кузько Дмитрий Сергеевич. В Париж приехал летом 1919 года. Про жизнь в России (особенно в ходе гражданской войны) ничего узнать не удалось. Так, одни мелочи. Служил в кавалерии, ротмистр драгунского полка. В ходе боевых действии на Юго-Западном фронте награжден Георгиевским крестом 1-ой степени. Правда, оперативные источники SD в составе русской общины преподнесли Хольцу следующую информацию. После получения французского паспорта, данный господин в разговоре с поручиком, у которого в составе экспедиционного корпуса погиб во Франции брат, как бы невзначай упомянул местечко Сент Антуан. Дескать, тяжелые бои шли на этом рубеже в 1916 году. И сражался, по его словам, в этих краях его землячок, у которого была «дачка» на Ялте, в Крыму. Что за «землячок» узнать не удалось. Но, по настоянию Паницинга, начальник VI-ого управления RSHA бригаденфюрер SS Вальтер Шелленберг по своим оперативным каналам выяснил: у полковника старой русской армии Курочкина был дачный участок до революции в Крыму. Так как красные в 1941 году прочно удерживали Севастополь, создав в Крыму мощный оборонительный пояс, о сборе подробной оперативной информации там не могло быть и речи. Правда, политической разведке третьего рейха, оказалось, очень просто найти «русского фигуранта». Он проживал в одном из городов под Москвой. Служил в Красной Армии: сперва военным специалистом, затем преподавателем командных курсов. До 1935 года числился в данной должности при академии РККА им. Фрунзе. Его хорошо помнили многие высшие офицеры вермахта, что учились в Советской России. В том числе…
…Заговор генералов, «профильтровал» себя Хольц. Усаживаясь за массивный, красного дерева стол. Как раз напротив камина с бронзовыми львами на витой решетке. Львы, это слишком по-британски, отметил он про себя. Тут же погнал эту дикую мысль. Ведь дом (он проверял) был выстроен еще задолго до того, как в нем обосновался приют. Конструктивных изменений в нем не произошло. Решетка камина осталась прежней. Эти данные он тоже проверил…
-Мадам предвзято относится к германцам, - сказал Хольц скорее в форме утверждения, когда вместе с Бруне сел за инкрустированный овальный стол с серебряным и фарфоровым прибором. – Впрочем, как и все французы. Я слышал, как мадам сетовала на войну, которая разделила наши народы, - улыбнулся он, обнажив ряд неровных, но белых зубов. – Что ж, с этим трудно поспорить. Особенно, если спорщица столь очаровательна как вы, мадам. Благодарю вас… - видя, как старик-слуга (тоже ветеран первой войны) налил ему из фарфорового кофейника в фарфоровую же чашку ароматно пахнущую, светло-коричневую жидкость, оберштурбаннфюрер опустил уголки губ. Его сизо-бритое, смуглое, не арийское лицо приобрело оттенок домашней обихоженности. – Проклятые войны, они уносят столько жертв. Скольких сыновей не дождутся любящие матери с фронтов…
Бруне вежливо закашлял себе под нос. Он подоткнул за лацканы черного френча с рунами SS батистовую салфетку. На лестнице, находясь на значительном удалении от мадам Депо, Хольц незаметно ткнул его локтем в бок. Довольно ощутимо… «Старина, не стоит так петушиться с лягушатниками, - прошептал шеф. – Это, по крайней мере, глупо. Вы можете сорвать операцию. Делайте вид, что принимаете их такими, какими они хотят быть. Мы еще сыграем своими картами на их столе…» Эти слова произвели на молодого эльзасца-штурбаннфюрера отрезвляющее впечатление. Ему больше не хотелось выказывать «арийскую гордость», которая в понимании Хольца, была всего-навсего тупой спесью.
Мадам, известное дело, тянула паузу. Пользуясь хозяйскими привилегиями, неспешно помешивала серебряной ложечкой ароматно пахнущий кофе. Получалось, что Хольц произнес свою значительную тираду впустую. Все его комплименты вылетели в трубу. Но, нет…
-Скольких сыновей не дождутся любящие матери, - продолжил он словно в полудремоте, прикрыв глаза. – Скольких сыновей, мадам…
В сердце Сезанны кольнула остро отточенная, предательская игла.
-Бог милостив, - заметила она, отложив ложечку на край блюдечка. – Он все видит и слышит. Помогает своим детям, которыми являемся все мы, мосье. Все без исключения. И французы, и германцы. Особенно, если Его дети заблудились в своих грехах. Всевышний готов принять их раскаяние. Принять в лоно истинной церкви…
-Мадам верит в Бога? – Хольц высоко поднял темные брови. Его бледно-зеленые глаза озарил странный свет.
-Я верю в великую истину, мосье, - мадам Депо строго, но величаво взглянула в глаза сидящего перед ней боша. В черном, раскрытом на груди френче, с серебряными молниями и кубиками в петлицах, обведенных серебряным кантом. В коричневой рубашке, с повязанным на ней черном галстуке с золотисто-красным партийным значком («бычий глаз») со свастикой. С небольшой ямкой на низко срезанном, увесистом подбородке. – Эта истина не имеет границ. Этот мир никогда не владел всем, что окружает его во Вселенной. Он вознамерился стать всем. Но этому никогда не бывать, мосье. Как не бывать одному человеку над всей Вселенной. Как не бывать одному правителю земному над всей землей. Как не бывать дому, стоящему на песке.
-Демагогия… - начал было Бруне, но тут же поперхнулся.
-Занятно, - Хольц, дождавшись, когда «коллега» прокашляется, пригубил кофе. Осторожно поставил чашечку на блюдечко. – Все мы изучали Закон Божий. Мои славные родители хотели видеть своего сына священником. Но я стал полицейским. Воевал на прошлой войне в составе частей полевой жандармерии. Жуткое зрелище… Правда, нам приходилось иметь дело с дезертирами. Хотя, к 1918 году, когда все уже было кончено для милой Германии, их поток стал невыносим. Одним словом, я знаю о войне не понаслышке, мадам.
-Я тоже, мосье, - мадам, похоже, была крепким орешком. Свою «легенду» она играла отменно.
-Для вас, мадам, я просто Вернер, - Хольц, снова улыбнувшись, пригубил кофе.
-Благодарю вас, - она мило улыбнулась ему в ответ.
Один из младших офицеров SS, не сняв фуражку, прошел в столовую залу. Держа руки по швам, он наклонился к Хольцу. Тот, вежливо кивнув мадам Депо, несколько секунд слушал прерывистый, осторожный шепот. Затем смуглое лицо оберштурбаннфюрера оживилось еще более. Уголки бритого рта медленно поднялись.
-Мадам простит мне мою бестактность, - Хольц провел рукой по выпуклому, с обозначившимся узором морщин лбу. – Мои подчиненные проявили чрезмерную прыть. Они заглянули в ваш фамильный погреб. И обнаружили там… Думаю, что долг любезной хозяйки и правила хорошего тона могут проявить снисхождение к нашему любопытству. Моему и моего коллеги. Я могу рассчитывать на короткую экскурсию по фамильному погребу мадам и мосье Депо?
-Думаю, что да, герр Вернер, - мадам Депо обвела его своим взглядом. – Хотя, признаться честно, ваш визит больше напоминает вторжение германских войск во Францию.
-Не стоит так драматизировать, - Вернер осторожно отодвинул блюдце с фарфоровой чашечкой, чтобы не пролить кофе. – Мы у вас в гостях и не более того. В любой момент, повинуясь вашему приказу, я и мои люди готовы оставить ваш дом. Это правда, - оберштурбаннфюрер поправил (как можно незаметнее) съехавшую с локтя повязку со свастикой.
-Это относится, прежде всего, ко мне, мадам, - Бруне, щелкнув каблуками, попытался встать, но стол удержал его порыв. – Прежде всего, мадам…
-Мой коллега прав, - Хольц незаметно придавил его ногу носком своего начищенного сапога. – Он хочет сказать, что предпочитает осмотру фамильных вин фамильную библиотеку вашего благородного дома. С вашего позволения, мадам, мы оставим его с книгами. Будьте столь любезны, поставьте в известность прислугу…
-…Бруне, если хочешь всю службу тянуть носки в комендантском батальоне, продолжай петушиться с лягушатниками, - сказал Хольц при выходе из приюта. Он положил руку в черной кожаной перчатке на лакированную дверцу «мерседеса», куда Вильгельм вознамерился проследовать за ним (в уютный, отапливаемый печью, обтянутый замшей салон). – Может, у вас открылся талант шута, штурбаннфюрер? – он слегка повысил голос, всматриваясь в юные, чистые глаза «специалиста по Франции».
- Да, но, партайгеноссе, - поспешил оправдаться юный эльзасец. – Я всего лишь действовал по наитию, как мне подсказывал мое чувство арийского долга. Перед фюрером, перед рейхом, перед нацией. Это сложно объяснить, но вы должны понять. В конце-концов, мне надоело их аристократическое чванство…
- Заткнитесь и слушайте! – Хольц едва не врезал этому болвану по зубам. – Я вам не партайгеноссе, когда мы при исполнении долга перед рейхом. Я оперативник, а не член партии, когда работаю. Вам ясно, чертов обормот? Еще раз позволите себе такую выходку, я вас отправлю на Восток. Там, говорят, болваны вроде вас либо сразу погибают, либо отмораживают себе мозги. Это, впрочем, одно и то же…
По песку, что покрывал дорожки и площадку с фонтаном, бежали к своим грузовикам «Опель-Блитц» рядовые эсэсманы. К Хольцу поспешил унтерштурмфюрер Людвиг Блок. Командир «слухачей» из подразделения акустической разведки. Они приехали в отдельной автомашине. В настоящий момент, построившись, стояли возле нее, уложив в футляры звукоуловители (черные «тарелки» с антеннами, к которым были пристегнуты шнуры с наушниками). Оттопырив локти, Блок принял стойку легавой собаки. Он сделал неутешительный доклад. В полах, стенах и потолках, обследованных «акустиками» помещений, отдушин, не предусмотренных проектом (данный документ был датирован началом XIX века) не обнаружено. «Все чисто, оберштурбаннфюрер», - окончил он свой доклад. Хольц с невероятным облегчением кивнул. Он почувствовал, как земля приятно уходит у него из-под ног. Все складывалось как нельзя кстати.
- Все по машинам, - Хольц махнул рукой. На Бруне он так и не смотрел, будто того не было поблизости Вы достойны всяческих похвал, друзья. Передайте своим подчиненным, - он улыбнулся в сторону унтерштурмфюрера, - что они не зря носят свои погоны. Им будет, что рассказать своим детям. Когда все это останется позади. Далеко позади…
* * *
- Кто победит в этой войне? – спросил Фридрих фон Паулюс сидящего перед ним русского, прошедшего через круги ада на Земле. – Германцы думают, что их ведет гений великого фюрера. Этого достаточно, чтобы не сомневаться в нашей победе над большевизмом. Красная армия была сильна, но теперь… После германского натиска 22 июня 1941 года все изменилось. Как написал гениальный русский писатель Лев Толстой: «Все смешалось в доме Облонских». России не устоять перед военно-промышленным потенциалом Свободной Европы, освобожденной от большевизма. Да, герр Иванов! Давайте посмотрим правде в глаза: «Мир должен быть переустроен по германскому образцу…». Вы верите в великую русскую душу, в великое Предначертание – данное Богом русскому народу? Ваш великий мечтатель Лев Толстой, которого я читал в начале карьеры генеральштеблера, утверждал: дух народа – сильнее числа войск и их вооружения. Поэтому русский народ одержал победу над Наполеоном в 1812 году. Возможно он прав. Возможно правы вы, герр Иванов. В ставке фюрера склонны полагать, - усмехнулся генерал-полковник тонкими, бледными губами, подперев щеку ладонью, - что виной всему – страшные русские морозы, которые подстерегли вермахт зимой 1941 года под Москвой. Бог свидетель, я видел, как наши солдаты страдают от них. Мы называем эти страшные холода весьма прозаично – Генерал Мороз…
- Ой, ли, милая детка? – усомнился белый как лунь русский «старик», улыбнувшись ясно-синими, как студеная водица глазами. Кожа этого «большевистского медведя» хранила багрово-синие следы побоев, но душа, казалось, была лишена каких бы то ни было пятен. - Вы пришли в Россию с огнем и мечом, спрашиваете – кто одолеет в этой войне? Я тебе отвечу, немец: победителем будет не тот, кто ее начал, эту войну. Как оправдать ваши жестокости на этой земле? Загляни в свое сердце и спроси свою совесть, немец: что ты увидишь и услышишь там? Неужто твоя совесть одобряет то, что ты видишь вокруг?
Он снова оказался будто бы наяву – на брусчатой мостовой Красной площади. В далёком уже 37-м. Когда обросший бородой, в коричневом армяке и лаптях, ноябрьским днём приехал в столицу. Не долго думая, пришёл к Спасским воротам. Стал во всеуслышание рассказывать всем про «Детку». Так называлось его учение о здоровье и единении с Матушкой Природой. Вокруг тот час же собралась толпа любопытствующих и изумлённых. Даже несколько иностранцев, что защёлкали фотоаппаратами. Стали шумно, лающими голосами обсуждать происходящее. Но в дело вмешалась милиция. Давно уже в топе зачастили лица из 6-го управления НКВД. Они, никем не замеченные, переглядывались и перемигивались. Когда же он начал про партию («…Детки мои! Партия наша – великое дело, но пред ликом Великой Природы и в отрыве от неё - она ничто…»), получив условный сигнал от старшего наряда, они мгновенно сосредоточились. Рассредоточившись по толпе, принялись высматривать возможных сообщников «провокатора». Когда таковых не отыскалось, Иванова сдали в руки плечистым сотрудникам того же управления госохраны, что для конспирации были облачены в чёрные милицейские шинели.
Иванова пихнули в легковую «эмку», что в народе получила прозвище «чёрная Маруся». Обыскав на скорую руку, сдали двум неулыбчивым сотрудникам наркомата одетым по форме: красно-синие фуражки, малиновые петлицы и нарукавные шевроны в виде змеи в веночке, проткнутой мечом. При обыске была изъята тетрадь с его записями. Его отвезли в Большой Дом, то есть Главное Управление наркомата внутренних дел СССР. Подержав в камере предварительного заключения, повели на допрос. По пути, шествуя из одного здания в другое через лестничные пролёты, затянутые стальной сеткой, решётчатые двери и лифты, ведущие в извилистые коридоры, стеленные мягкой ковровой дорожкой, он готовился к встрече со следователем. Готов был и ему рассказывать о мире и единении с Природой. (Он и рядовым сотрудникам грозного ведомства готов был, но его дважды сурово оборвали.) Наконец – конвой довёл до огромной приёмной из морёного дуба. С секретарём за огромным столом, уставленным телефонами, устройством с кнопками и рычажками, с верньерами, что называлось чудно – коммутатор. Со стены на Иванова смотрел огромный портрет маслом – товарищ Сталин улыбался в усы. Его завели вовнутрь тут же, хотя на стульях сидели люди в форме НКВД, с шевронами и звёздами в петлицах. Он вошёл и… обмер. Внутри огромного кабинета с картой во всю стену, с вытянутым столом и напольными часами сидел крошечный тщедушный человечек. Было ощущение – случайно сюда забрёл, а не служит по этому ведомству. Так неловко топорщилась на его нескладных, угловатых плечах форма из добротного «саржа», с огромными петлицами с тремя рубиново-золотыми звёздами. Человечек приветливо улыбался белозубой улыбкой, морща старушечье, бледно-серое личико. Перекладывал с места на место большие папки серого плотного картона. Кто-то знакомый…
«Ну, садитесь, милый человек, - с нарастающей любезностью начал он, не обращая внимание на зазвонивший белый телефон без наборного диска. – Рад, очень рад. Сейчас чай нам принесут. А вы, пока, располагайтесь. Разговор у нас предстоит интересный. Долгий или короткий – не знаю. Смотря как он пойдёт и пойдёт ли вообще. Для начала хочу представиться – народный комиссар внутренних дел, генеральный комиссар государственной безопасности Ежов Николай Иванович, - так как на Иванова это не произвело должного, то есть устрашающего впечатления, продолжил ещё любезней: - А вас как звать и величать, дорогой вы наш? Смелее!»
«Иванов Порфирий Корнеич, - представился он. – Очень рады знакомству. Только зачем вас, товарищ Ежов от дел-то отрывать ради моей персоны? Не такие уж большие мы люди. Да и, честно говоря, в толк не возьму зачем я тут, - сбился он неожиданно с намеченной цели. Обволакивающее тяжёлое удушье Лубянского ведомства стало наконец давить на его сознание. – Разве только… Вот Природа, дорогой вы наш, создала этот мир! Звёзды, планеты, молекулы всякие, человечков и разную зверушку! Вот… Так вот: дело Природы – нас предупредить. По добру да по здорову: не балуй, мол, человеческий ум! Не убегай от меня – от Матери Своей. Иначе, как дитяти неразумная, сгинешь. Пропадёшь от гордыни своей. Думаешь, всё можно тебе? Всё дозволено? Так то по неразумию своему так думается тебе. Ежели ходить будешь босым да без одёжи хоть раз в неделю – и то хорошо будет! Ибо чрез связь стоп с землёю-Матушкой Я в тебя войду. А то – изобретаешь ты машину всякую, технику. Трактора, комбайны, сеялки-веялки. Молотилку элестрическую выдумал! Хорошо, конечно. Только больно мудрёно всё это. Проще надо жить. И не плевать в землю. Опять же чрез неё, Матушку, единение со мной. Всё равно, что в мать свою плюёшь! А то…»
Сколько он говорил – маленький Николай Иванович, что «ежовыми рукавицами» с плакатов душил Бухариных, Каменевых, Рыковых и Томских как мифологических гидр, только улыбался. Да кивал. В маленьких лукавых его глазках сиял всё больше огонёк любопытства. Он сживал и разжимал маленькие костлявые кулачки, обтянутые сухой морщинистой кожей. Трудно было поверить, что это существо, ценившее поэзию и прозу, живопись и музыку, самолично подписывало приказы на расстрел, пытало из любопытства. Приглашало соприсутствовать на пыточных допросах Исаака Бабеля (впрочем, по его же просьбе!), в прошлом аттестованного сотрудника Одесской ВЧК. Последнего Ежов интересовал в связи с новой книгой. Место действия – туманно, но узнаваемо. Москва, «наркомат заплечных дел», маленький человек, что стоит во главе его. Вроде безобидный, но со временем превращается незаметно для себя и окружающих в изощрённого садиста. «Как уцелеть в вашем ведомстве?» - как-то спросил на банкете НКВД Бабель всесильного наркома. «Отрицайте всё с самого начала,» - ответил тот не колеблясь. Бабель считал себя неуязвимым, так как был любовником (заодно с Михаилом Шолоховым, автором нашумевшего «Тихого Дона», где разоблачал троцкистский террор против казачества) супруги Ежова. Юная красавица Евгения, полагал он, будет ему надёжной защитой. Тем более, что нарком хоть и побивал её, но во общем был не против «порочной связи».
«Хорошо, хорошо… - улыбался всё шире Николай Иванович. – Это хорошо, что вы так говорите: про единение. Мы, большевики, тоже за это. За объединение всех пролетариев и трудового крестьянства. Меня другое смущает. Вот вы сказали что-то про мудрёную технику, - взор маленького наркома тут же стал оловянным. Улыбка сделалась точно наклеенная. – Про трактора, сеялки, веялки… Вы как относитесь к колхозному движение? К индустриализации? К политике партии на селе? К решениям XVII-го парт- съезда и отчётному докладу товарища Сталина? Не помните, что там говорилось?»
«То, что делается партией на селе, только приветствовать можно, - шумно выдохнул тяжёлый ком из груди Иванов. – Что говорил товарищ Сталин дословно не припомню. Что-то про перегибы… Но не это главное! – редкие бровки Николая Ивановича тут же подскочили. Иванов ощутил неприятный холодок по спине, но тут же продолжил: - Перегибы надобно лечить на корню. Согласны? Если человек какой стал перегибать, значит возомнил о себе. Будто пуп он какой и без Природы Матушки может. Ан нет! Вот! – для вящей надобности Иванов вытянул руку, сложив кукиш. Он предусмотрительно направил фигуру из трёх сложенных пальцев в потолок, чтобы не угодить в портреты на стене. – Это и бывает. Хотя… - он серьёзно наморщил лоб. Всё так же держа «фигуру» начал объяснять: - Пальцы-то я сложил, как все. Да смысл в них иной: то троичное единство человека, Природы и мира! Всё разумно! Как Отец, Сын и Святой Дух. То-то…»
Ежов густо захохотал. Он был явно чему-то доволен.
«Вы сектант? – спросил он. – Часто на Природу ссылаетесь. Вот сейчас про Бога начали говорить. Если к какому религиозному культу отношение имеете, ничего! Говорите как есть. Мне интересно знать».
«Отродясь ни к какому культу отношений не имел, - сознался Иванов. – Просто было мне открытие. «Адов огонь» у меня в груди поселился. Болеть так стало, что думал – больше года не протяну. Дохтур так и сказал: «Допился ты, дурак. Водку бы бросил. А так помирать придётся. Рак у тебя». А пить я пил, товарищ дорогой! Да как пил, - у Иванова слёзы набежали на глаза. – Жёнка стонала. Умоляла: «Вань да Вань, бросал бы!» Детей уводила. А я не слушал. Пьяный бывало в лёжку, валялся посреди села. Срамно… - Ежов сочувственно покивал, пряча смех. – Ну, так вот. А тут было мне послание от Природы: стань в родник, что подле села. И стой! А дело зимой-то было. В февральский мороз! Ну вот: голый стал и стою. Думал от холода околею. Да вышло иное: от холода рак-то пропал. Как не было его».
«То есть к Советской власти вы положительно относитесь? – последовал вопрос. Скорее утвердительно, чем отрицательно Ежов, как показалось Порфирию, кивнул едва заметно. Будто выручал его.
«Ну так, конечно! – Иванов был несказанно рад, что между ними протянулась «невидима нить единения». – Как можно иначе! Я ведь в речах своих за Советскую власть! Только против гордыни и самости. А она, власть наша, как раз против этого. И колхозы созданы для того, что б люди в коллективы собрать. Что б в единении жилось и трудилось весело. Для счастья народного и всего человечества».
Ежов удовлетворенно покивал. Затем, царапая зелёное сукно огромного стола огромными нарукавными звёздами, принялся бесшумно перелистывать папиросные листы твёрдых папок. В них было собрано по инстанциям (в основном, 2-му и 3-му управлениям) про Иванова Порфирия Корнеевича, 1897 года рождения, уроженца села Красный Устюг Днепропетровской области много любопытной информации. Православного вероисповедания в прошлом. До февральской революции 1917 года по оперативным учётам охранных отделений и жандармских управлений не числился. Сотрудником или секретным сотрудником данных ведомств не состоял. В революционном движении не участвовал. Ни в каких партиях не состоял. В 1917 году был мобилизован в действующую армию. В тыловые части – служил в обозной команде. (Как маршал РККА Блюхер: по началу отрицал всякое участие в войне, а затем под угрозой быть направленным в арестантские роты все же явился на призывной пункт. Был определён на службу в элитный полк по охране Московского Кремля.) В гражданскую воевал на стороне красных от начала до конца. Сначала в отрядах Щорса, потом в дивизии Котовского.(Того так ценил и любил сам товарищ Сталин, пока комбрига злодейски не умертвили сообщники Тухачевского.) Совершил подвиг: взорвал пути, парализовав передвижение петлюровского бронепоезда, что и был захвачен красными. Его проверяло партбюро части как кандидата в члены ВКП (б). А особый отдел начал свою проверку: на зачисление в органы ВЧК. Смекалистый парень громадного роста и физической силы (брал быка за рога и нагибал к земле) прошёл все этапы. Однако «споткнулся» на одном. Отказался выполнить приказ командира: не расстрелял одного контрика. А по возвращении в село женился. Стал пьянствовать и дебоширить. Заболел раком, но странным образом излечился. Стал вести ещё более странный образ жизни: занимался закаливанием – ходит полуголый, босой! Круглый год. Обливается каждый день ледяной водой. Обращается к Природе. Раза два побывал в доме для умалишённых, но оба раза выпущен как не представляющий интереса. При Генрихе Ягоде тоже дважды побывал в разработке ГПУ-ОГПУ. Днепропетровские чекисты бились-бились, но так ничего не добились. О «Паршеке» (так Иванова прозвали односельчане) ничего худого собрать не удалось. Был за Советскую власть, одобрял политику партии и товарища Сталина. Хотел встретиться с последним. С трудом отговорили – помогло…
Глава шестая. Русский Бог.
…Посадка на воинский эшелон вермахта изрядно затягивалась. В это морозное, зимнее утро германские солдаты, потирая свои носы и уши, спрятанные за суконные отвороты пилоток и шерстяные подшлемники, прогуливались по перрону. Железнодорожный переезд на юге России был забит составами с военной техникой и «пушечным мясом». Время от времени в густой зеленовато-синей толпе появлялся патруль фельджандармерии, который можно было узнать по оранжевым шевронам на левом рукаве и проштампованным бляхам, ослепительно сияющим в лучах зимнего солнца. В стальных касках, глубоко надвинутых на беспристрастные, сытые лица, жандармы проверяли отпускные свидетельства, справки о ранении, талоны на усиленное питание, а также солдатские книжки (Sold Buch). Последние пестрели многочисленными записями, отметками и штампами полевых комендантов, удостоверявших полные данные тех или иных германских вояк. Возраст солдат вермахта, отбывавших с линии фронта в глубокий тыл, был самый разный. Судя по лицам и выражению глаз, в настроениях многих преобладала усталость, стремление уйти от смерти, а кое у кого – даже пустой цинизм и безразличие к происходящему. Многие пережили как победный Блицкриг в Европе (1939-41 гг.), так и тяжелые бои под Москвой, получив от фюрера и Германии на грудь особые бронзовые медали на шелковой красно-чёрно-белой ленте («Мороженное Мясо»). Многие из тех, кто отправился на Восточный фронт, были не старше 18 лет. (В 1942 году, по приказу фюрера, призывной возраст снижался до 17 годов, что особенно горько прозвучало в семьях далекого фатерлянда.) Множество траурных, похоронных извещений на глянцевой бумаге, с молитвой «Отец Небесный» и изображением Иисуса Христа-Спасителя, пришло в Германию, начиная с победного вторжения вермахта летом 1941 года.
…Часовые, возле водокачки (в этом месте перрон был обложен мешками с песком, окружен спиралью Бруно), железный нос которой оброс белыми сосульками, не зло покрикивали на русских баб. Те, совершив помывку в помещении станционного коменданта, торопились уйти восвояси, награждая «воинов фюрера» своими эпитетами: «Все путя загородили, проклятущие! Ито, ироды – ужо будет вам, когда наши самолетики налетят…»
Внезапно по толпе людей в сине-зеленой униформе пронесся сдавленный шепот, который вскоре перерос в изумленные восклицания и приглушенные возгласы. Будто иные из немецких вояк увидели оживших мертвецов или их призраки. По одному из свободных железнодорожных путей легко ступал, направляясь к ним, высокий старик… оголенный до пояса. В руках он держал грубого сукна рубаху. Облако искристого пара окружало его могучее тело, казалось, загоревшее на солнце. Как показалось многим из солдат, оно излучало некое неуловимое, ослепительное сияние. Старик подошел к ближайшему эшелону. Не обращая внимание на оцепеневшего немецкого часового в эрзац валенках, попытавшегося загородить ему дорогу винтовкой с приткнутым ножевым штыком, он легко взобрался на перрон. Теперь все «сыны фюрера» и «надежда фатерлянда» могли ясно рассмотреть его раскрасневшееся на морозе лицо в богатом убранстве белой бороды. Облик дополняли ласковый, умный взгляд и шапка волос, что слиплись от сосулек. Это свидетельствовало о том, что русский не так давно купался в проруби или – окатил себя ведром воды…
В группе младших германских офицеров, куривших на перроне, произошло заметное оживление. Эти молодые парни в шерстяных подшлемниках или кожаных наушниках под высокими фуражками с выгнутой тульей были сражены бездействием часового. Как он мог допустить странного русского старца к воинскому эшелону? При этом явно сумасшедшем недочеловеке нет ни взрывчатых веществ, ни бутылки с «коктейлем Молотова». Но устав караульной службы вермахта обязывал этого германского солдата стрелять на поражение. Почему же он так и не отважился…
- Was ist das, Mein Froindes?.. В чем дело, господа? – обратился к своим товарищам в гладких серебристых погонах на шинелях, отороченных волчьим мехом, совсем юный обер-лейтенант. – Кто этот странный русский старик, которого беспрепятственно допустили к нашему эшелону? В городе и его окрестностях скрывается столько большевистских банд. Я ничего не понимаю в происходящем, мои господа.
- Да, мне тоже не все понятно, - мрачно изрек стоявший подле него кандидат в офицеры (с серебристым ромбом на черных, с белым кантом погонах), который отпил из плоской хромированной фляги еще теплый коньяк. – По-моему, друзья, здесь не понимают наш порядок. В отличие от Европы, где не надо лишний раз повторять, кто есть кто. Прав тот оберст, что рассказывал мне перед отправкой из Франции за бутылочкой бордо. Русские как дикие животные, которых надобно дрессировать. Здесь ни на минуту нельзя расслабиться, господа! Я кое-что хочу вам показать…
Произнеся эти слова дрожащим голосом, мрачный кандидат в офицеры с круглым веснушчатым лицом щелкнул клапаном кожаной кобуры на левом бедре. Прежде чем его успел остановить обер-лейтенант, отмеченный знаком «За атаку!», он извлек из нее вороненый «Люгер». Странный русский старик и не думал отступать со своего путь. Как заведенный шел по заснеженному перрону, загребая ослепительно-белый, искрящийся в лучах зимнего солнца снег огромными босыми ступнями. Казалось, что им с детства не было знакомо чувство холода. Когда расстояние сузилось до восьми с небольшим метров, мрачный веснушчатый кандидат в офицеры цинично выругался. Он оттянул затвор пистолета на себя. Толпа зеленовато-синих солдат в расстегнутых шинелях и пилотках с опущенными отворотами, что взирала на диковинное зрелище, мгновенно раздалась по обе стороны.
- Zuruck! Halt, Russiche Shvain! – заорал мрачный веснушчатый кандидат. Налившись кровью до скрытых шерстяным подшлемником ушей, поднял маленький Luger на уровень своего перекошенного от ярости лица. – Пошла прочь, русская свинья! Прочь, назад, я тебе приказываю… Так, ты не слышишь, что я тебе говорю, немытая скотина?!
- Зигель, не стоит так себя вести, - обер-лейтенант со знаком оглянулся по сторонам, словно ища поддержки, но не нашел ее. – Этот русский не понимает, что ему говорят…
- Ничего, он меня поймет! – закипел кандидат; тонкий ствол пистолета качался на уровне груди русского, что добродушно и сурово рассматривал его, будто под линзами микроскопа.
* * *
…Нет! Альянс между торгашами и германцами!?! - фюрер в исступлении потер ладони. - Это исключено, господа! Большего абсурда не мог предположить жирная свинья Черчилль. Ручаюсь: он был вне себя от счастья в 1940-ом. Еще бы, мой друг! Тогда его томми, разбитые панцергренадерами Гудериана в Нормандии, доплыли до Ливерпуля. Мальчики Денница держали под прицелом своих торпед все морские пути. Все шхеры и заливы, Йозеф! А мальчики Геринга изо дня в день бомбили это ржавое корыто, которое великий англосакс Байрон почему-то назвал Британской империей. Итак, наше арийское, по-истинне рыцарское благородство оказалось бесполезным для тупой спеси английских лордов. Им не нужен союз с Германией! Они презирают нас, мой друг. Нация торгашей, захвативших пол мира! Разжиревших на колониальных товарах! Впервые за сотни лет безнаказанного грабежа эти английские снобы осознали, что живут под бомбами. Захлебываться от «железного дождя» асов Рихтсгоффена. Мне видится, будто старое, ржавое корыто, окутанное туманами, пойдет ко дну. Гигантские волны, которые вызовут магнитные силы Земли, поглотят Туманный Альбион, - фюрер германской нации был неутомим и неумолим, как и прежде. Привычная смолисто-черная прядь слипшихся от пота волос упала на лоб. Казалось, покрыла собой пол лица. Гитлер отбросил ее рукой, но мокрая прядь сопротивлялась. Она плохо отходила от лоснящейся, серой кожи: - «…Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны. Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма и кладезя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы…» Это было предсказано за долго до наших великих свершений, мой друг!
Геббельс на мгновение перенесся в далекий уже 37-й. Тогда в этом величественном здании из мрамора на Вильгельмштрассе, 8 произошел пренеприятный инцидент. Некто, назвавшийся впоследствии рабочим из Берлина, был обнаружен и задержан личной охраной фюрера из лейбштандарт SS «Адольф Гитлер». Каким образом этому человеку не имевшему специальной, альпинистской подготовки, удалось забраться (по вертикальной стене или водосточной трубе) в помещение, минуя охрану, осталось неизвестным. Рейхсфюрер и министр внутренних дел, известный в рейхе как «человек в пенсне», лишь смущенно улыбался на этот счет. Было ясно, что эта подлая лиса была при чем. Если прибавить к этому пару мощных взрывов в Мюнхенских пивных домах, где фюрер проводил торжественные съезды партии, картина выходила безрадостная. Впору хоть караул кричи, как говорят эти русские…
- Далее: «…И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев». Иоанн Богослов, с которым, несомненно, я встречался в одной из своих рейнкарнаций, ясно указывает на мистическое сочетание: «пятый Ангел», «пять месяцев». Что это значит, мой друг? – фюрер торжествующе улыбнулся, встряхнув, наконец, челку. – «…На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее – как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну; у ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала; власть же ее была – вредить людям пять месяцев», - продолжал, как завороженный, с расширенными от напряжения зрачками, произносить цитату за цитатой фюрер.
Он перечитывал Откровения Иоанна Богослова (Апокалипсис) вновь и вновь. Как и Йозеф Геббельс. Особенно, когда армады люфтваффе принялись засыпать бомбами Туманный Альбион, а панцирные группы, пройдя на своих гусеницах всю Европу, вторглись прохладным, туманным утром в пределы России. Фюрер признался всем соратникам по движению NSDAP: с этого момента нация перешла роковую черту. У нее больше нет выбора: либо сражаться за дальнейшее продвижение к Уралу (обломку великого материка империй Лемуров, а затем Атлантов), либо умереть. Погибнуть, будучи раздавленными беспощадным Колесом Аватары. Кали-Юга (Железный век) не щадила проигравших. Недаром это исполинская, индусская богиня смерти и зла унизана ожерельями из черепов.
- «…Царем над собой она имела ангела бездны; имя ему по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион», - закончил цитировать Геббельс. При этом он саркастически усмехнулся…
-О, мой друг! – фюрер напряженно потер ладоши. Он заметно успокоился: его прозрачно-голубые глаза приобрели оттенок деловой устремленности. – Я был рожден своей матерью, этой тихой, славной женщиной посреди величественных альпийских гор, чтобы стать губителем этого дряхлого мира. В предсказании ясно сказано: за пять лет арийская раса овладеет пятью континентами. Арийцы, чьи души переселились в Дух германской нации, ставши ее Демиургом, будут властвовать над всем миром. Поэтому никаких закулисных сделок с врагом, господа! Нация не поймет своего фюрера, если откроется будто я, Адольф Гитлер, санкционировал своих эмиссаров подписать соглашение Германской империи с еврейским масонством Англии и США. В глазах нации я буду выглядеть предателем ее интересов! Конечно, Сталин был бы рад войти в соглашение с Черчиллем и Рузвельтом. Сейчас, когда панцергренадеры Гудериана и Гепнера стоят в снегах под Москвой, ему необходим союз со своими недавними противниками.
- Нам необходим военно-политический союз с янки, Адольф, - Геббельс вытянул короткую ногу, обутую в ортопедический ботинок на толстой подметке. Это не помешало ему в 14-ом году явиться на призывной пункт и сделать попытку: записаться добровольцем в рейхсвер. – Япония, эта страна цветущей сакуры, не отважиться вонзить свой самурайский меч в Дальневосточный округ России.
…Фюрер на мгновение представил, погрузив свой внутренний взор (Глаз Саваофа) в воды Леты: ему удается достигнуть соглашения о разделе России с Японией и США. Тогда русские со Сталиным во главе обретают помимо германского вермахта и люфтваффе дополнительных противников. Квантунская армия, не опасаясь удара в спину, атакует Дальневосточный военный округ. «Невидимый друг» в окружении Сталина вновь дергает за «потаенную нить»: вся дальневосточная авиация русских войск уничтожается винтокрылой «саранчой» с красным кругом на крыльях и фюзеляже еще на взлетных полосах. Итак, на аэродромах красных – груды обгорелого дюраля, изрешеченного плексигласа и бронестекла. Тысячи русских танков, сверхтяжелых Т-35, СМК, КВ, средних Т-28, а также БТ, лишены поддержки с воздуха. «Невидимый друг» может здесь постараться еще больше: через «известный канал» переправить данные о расположении танковых дивизий, складов с боеприпасами, горючим и запасных частей. Пусть летчики, эти славные желтолицые самураи, потомки древних Лемуров, повеселятся, расстреливая из скорострельных пушек и забрасывая бомбами эти «рассекреченные цели». «Невидимый друг» уже предал своего Хозяина и свой русский фатерлянд. Пусть предаст еще раз. Как говорят сами русские, «собаке собачья смерть»…
- То, что мы топчемся под стенами этой Москвы есть роковая случайность, предсказанная моим астрологом Хануссеном, - фюрер досадно поморщился (щеточка смолистых усов поползла ему на нос), вспоминая как лично отдал приказ штурмовикам об устранении этого «зарвавшегося» провидца. – Еще на заре нашего движения, в далеких 30-х, этот славный, но излишне самоуверенный человек изрек: «Рейх, ведомый великой силой, которую будут олицетворять патриоты с гор, почувствует под своими стопами белый холодный песок. Этот песок будет поглощать отважных воинов Валгаллы, но те, будучи ведомыми космическим огнем расы сверхлюдей, растопят снега древнего мира. Скифские степи покорятся им…» Мне предлагают альянс с США и Англией эмиссары зарубежного отдела NSDAP? Я не хочу оскорблять Бормана. Это прекрасный, скромный человек. Настоящий боец нашей партии. Истинный ариец. Неужели он так небрежно инструктировал своих зарубежных агентов? Сейчас не 30-ые, а 40-ые годы! Сталин все же пытается получить поставки по Lend-Liz. Гиммлер докладывал мне еще осенью: люди из VI-ого управления RSHA получили достоверную информацию о визите Гарри Гопкинса в Москву. Наш «Невидимый друг» оказывает нам неоценимую помощь, Йози! – он махнул рукой в сторону Геббельса, словно приглашая его подойти к нему. - Речь идет о списании старых, пришедших в негодность судов, мой друг. Судовладельцы хотят получить за них, затопленных нашими бомбами и торпедами, немыслимую страховку. Только и всего! – фюрер, снова приходя в неистовство, хлопнул себя по левой коленке, почти театрально вздернув левую ногу. – Вот они, алчные, лживые химеры старого мира, которые призваны сокрушить отважные германцы. Эти тупицы, еврейские плутократы, надеются прорваться сквозь «волчьи стаи» гросс-адмирала Денница. Они уже проиграли эту великую битву – эти продажные, вульгарные янки! Нация торгашей, проституток и прочей грязной сволочи. Европейский сброд основал Новый свет, освободив от своего тяжкого бремени больное тело старушки-Европы…
Растроганный Геббельс, утопив локти в мягком кожаном кресле, что высилось у «интимного столика» с мельхиоровым глобусом в зале рейхсканцелярии, смотрел перед собой. Казалось, взгляд его был погружен в пустоту. Но это было не так. Мистик по натуре, рейхсминистр пропаганды третьего рейха, был склонен считать, что «мир внутри» и «мир снаружи» населен невидимыми простому глазу существами. Лишь открыв зрение через «внутренний кристалл» можно подступиться к тайнам астрального и ментального пояса, что окружал планету невидимой завесой.
…Этот негодяй Борман неосмотрительно уехал в Мюнхен с инспекционной проверкой деятельности гауляйтеров. Что ж, это хорошо, лихорадочно проносилось в голове у Йозефа. «Великий Марти» давно уже прибрал к своим рукам «великого фюрера». Сделав себе непостижимую карьеру в национал-социалистическом движении после отсидки (не столь уж длительной) в тюрьме, Борман вызвал, поначалу, тихий ропот у таких видных членов NSDAP, как Георга Штрассера и Эрнста Рема. («Коричневый капитан» штурмовых отрядов SA был закоренелый педераст. Никого не стесняясь крутил любовь со своим шофером. Поэтому судьба его была предрешена. Фюрер, инструктируя отряды SS, призванные совершить «ночь длинных ножей», не стеснялся в крепких выражениях. По такому случаю эсэсманы получили из арсенала рейхсвера новенькие пистолет-пулеметы MP-28. Их было не так много тогда, как теперь, в вермахте, MP-38/40. Но на пьяных, прокуренных гашишем педерастов-штурмовиков они произвели ошеломляющее впечатление.) Еще большее негодование (после физического устранения «ветеранов») вызвало назначение никому не известного крепыша с крохотным шрамом над левой бровью (след от дубинки шуцмана) на пост заместителя главы рейхсканцелярии. Тут было чему возмутиться! С «Руди» (Рудольф Гесс) фюрер воевал в Баварской дивизии во время Великой войны. Они вместе кормили вшей в окопах, залитых грязной водой и талым снегом. Гесс стал одним из первых членов NSDAP. Выступал на митингах еще в 20-х, не говоря уже о 30-х, во время кризиса. А Борман… В далеких 20-х он «потерялся» в Остзее. По имеющимся у ведомства Канариса (Abwehr) данным Мартин Борман в 1918 году попал в плен к «красным большевикам». Будучи солдатом кайзеровского рейхсвера, после поражения Германии в Великой войне, он, со многими из своих сослуживцев, вновь примкнув ножевые штыки к карабинам (К-89) «Маузер», пошел в наемники к правительству Латвии. В Железный корпус этого генерала-фанатика фон дер Гольца. Воевать с латышскими красными стрелками ему вздумалось…
Ленин и Троцкий, сойдясь в единстве по вопросу о суверенитете стран Балтии, заранее обрекли эту авантюру на провал. Все латышские формирования с красной звездой и ленточкой вскоре ушли на восток: бить «белых русских» и усмирять крестьянские восстания. Эстонцы, в благодарность большевикам, разоружили все войска Юденича (был такой русский генерал-штеблер, что не взял Петербург), а пленных русских загнали за колючую проволоку. Отправили под конвоем гнуть спину на лесоповал и торфяные разработки. Короче говоря, Борману не повезло. Ни земли не получил, обещанной Эстонским правительством за борьбу с Советами, ни внушительного пенсиона за участие в этих самых действиях. Поди докажи, что в них участвовал, когда в плену у красных отбывал. Заговори об этом, последуют со стороны полицейских властей (эстонских, а затем германских) неудобные вопросы: чем собственно, занимался все это время герр Борман за колючей проволокой у красных? Был ли он все время в shtalag? Может быть, как многие другие солдаты рейхсвера., поддавшись большевистской пропаганде… Ведь были же у красных интернациональные бригады? А убийство учителя Кадова уже в фатерлянд (бедняга, скорее всего не был никаким осведомителем Веймарской полиции) больше походило на легенду. То, что совершено оно было группой парней, предводимых Борманом, лишний раз говорило об этом. Выглядело как «товарищеский суд над изменником» (феме), а на деле «великий Мартин» уже тогда был великим конспиратором и провокатором. Он их всех повязал кровью, связал круговой порукой. Только и всего, мой фюрер.
Он помнил, как Руди улетел на своем личном «Мессершмидте» (Ме-109) с дополнительными топливными баками в направлении Туманного Альбиона. (По слухам, он благополучно приземлился там на картофельные грядки, преодолев зенитную оборону рейха, истребители люфтваффе и воздушную оборону на Британских островах.) Случилось это незадолго до начала этой преступной компании на Востоке. Русской авантюры… Многие заслуженные наци ахнули. Убийца Кадова, отбывавший в лагере Разведупра РККА с 1918 по 1920 год - Борман в одночасье занял место ляйтера рейхсканцелярии. Получил доступ к партийной кассе и личным делам всех членов партии. В том числе, заграничной резидентуре NSDAP. Это был тихий скандал. Он грозил стать громким, если бы не фюрер и… невидимая рука «провидения», за которой многие тогда усмотрели сухопутного адмирала Канариса. Выступая в узком партийном кругу фюрер, придя в необычайное, почти театральное бешенство, призвал к себе Бормана. Потрепав по плечу этого низкорослого, широкоплечего человека в горчично-сером мундире с золотой оливковой ветвью в петлицах (форма аппаратчиков NSDAP), он обмолвился: «Мой друг! Именно вам, прошедшему со мной и с нашим движением все невзгоды, нация поручает по-истинне невыполнимую задачу: навести порядок в этом чертовом бардаке, которым стала рейхсканцелярия при этом изменнике Гессе».
…Если Рудольф Гесс во истину изменник нашему делу, то кто я, Йозеф Геббельс? Цитировавший Ульянова-Ленина и Сталина на всех партийных митингах в далеких 20-ых. Организовывавший эти митинги (грандиозные многолюдные собрания людей в коричневой форме, с алыми нарукавными повязками со свастикой, с охраной от провокаторов, с подкупленной полицией) совместно с людьми Тельмана и Пика из КПГ?!? В который уже раз Геббельс переносился в это жуткое время: он, маленький, худой человечек, с изможденным от бессонницы лицом и красными глазами, запахиваясь в потертый реглан, до хрипоты орал на дощатой трибуне в море ревущих голов. Но… В 20-ых их разогнала полиция. Многие попали в тюрьму. В том числе и Геббельс. (Его скоренько выпустили, благодаря заступничеству «старых друзей» из партии Пика и Тельмана. Поэтому в ходе процесса над Георгием Димитровым он убедил фюрера отпустить этого Коминтерновского агента в Москву.) Но движение не угасло. Войдя в альянс с прусским аристократом, маршалом Гинденбургом (президентом Веймарской республики) они, при содействии иностранного отдела Коминтерн и зарубежного отдела ОГПУ, захватили подавляющее большинство голосов на выборах в рейхстаг. Правда, альянсу с кайзеровским маршалом предшествовал другой альянс: с руководством Коммунистической партии Германии. Тельман и Пик, будучи Коминтерновскими агентами Москвы, открыто протянули руки фюреру. Именно в нем Сталин видел опору в борьбе с англо-французским владычеством в Европе. Ведь не секрет, что германские социал-демократы плясали под дудочку еврейской плутократии.
…С Гинденбурга красные начали военно-техническое сотрудничество с рейхом. Этот грузный усач принимал у себя красных генералов: Якира, Уборевича, Егорова. А красный маршал Тухачевский был представлен ему лично Канарисом. (Гинденбург ненавидел бывшего начальника кайзеровской военной разведки, полковника Вальтера Николаи. Канарис, таким образом, является его протеже.)
В то же самое время Гинденбург и Канарис, как и генерал Сект (их злейший враг) не чурались возможности военно-политического союза Германии с Англией и Францией. Против России, которая одно время (в 20-ых), благодаря усилиям троцкистов, в свою очередь склонялась к союзу с США. Эквилибристика на политическом канате была еще та – похлещи, чем в мюнхенском цирке…
- Мой фюрер, я всегда поражался точности ваших определений, - заметил Геббельс; при этом он, довольный своей мыслью, вытянул ногу в ортопедическом ботинке. Ему нестерпимо хотелось из этого мрачного, мраморного склепа наружу: к милому, готическому Берлину с тонким слоем снега на мансардах, черепице и окнах. – Однако я позволю себе заметить, что не восток, а запад сейчас играет основополагающую роль в нашей компании на востоке. Союз с США позволил бы сохранить наши силы. Янки не слишком рвутся в бой. Для них не важно, кто будет иметь с ними дело в Единой Европе: русские или… - видя, как щеточка усов на лице великого фюрера поползла к тонкому, с широкими ноздрями, аристократичному носу, он тут же поправил себя. – Благодаря усилиям наших американских друзей нам наверняка удастся уговорить Рузвельта и прочих парней, этих гангстеров на Капитолийском холме, что с германцами предпочтительнее торговать, чем воевать. К тому же, - он усмехнулся, обведя пальцами свой крупный подбородок, - у Америки в настоящий момент сможет воевать разве что с Мексикой или с Боливией. На континенте, по данным ведомства Канариса, насчитывается всего четыреста танков. Четыреста, мой фюрер! Все американские авианосцы с их палубной авиацией, все линкоры и крейсера это – ничто, по сравнению с панцирной мощью вермахта. Мой фюрер! – он, передернув челюстью, вновь (как в начале беседы) сделал трагичное лицо, подобно исполнителям Венской оперы. – Впервые за много лет нашей великой борьбы я прошу вас – протяните Америке руку дружбы! Довольно мелочиться с проблемами расовой сигригации в южных штатах. Нам не удастся развязать в США вторую гражданскую войну за столь короткий срок. На Капитолии считают дни и часы, которые остались до падения «города Вавилона» - большевистской Москвы и Кремля. Сталин уже…
-Да, Иозеф! Сталин уже списанная с политической арены фигура, - фюрер прошелся по мягкому ковру как тигр перед прыжком (очевидно, вспомнив один из романов Майн Рида, которыми зачитывался в детстве и в юности). – Оживлять мертвецов – много чести для носителя Великого Духа германского Демиурга! И это предлагают мне близкие к движению люди, соратники по великой борьбе, - он сокрушенно взмахнул руками, словно силясь кого-то поймать. – Позор! Довольно, мой друг. Я не намерен выслушивать от тебя благонамеренный вздор, как бы успокоителен он не был. Я жду известий с восточного фронта, где, ни на минуту не останавливаясь, кипит великая битва в большевистских снегах. Наши панцергренадеры…
- Как всегда, вы прозорливы, мой фюрер! – Геббельс решил сделать последнюю попытку. – Но… Я и другие товарищи по борьбе с иудейской плутократией, твои соратники, Адольф, намерены предостеречь тебя: рано или поздно эти большевики и поганые англосаксы договорятся между собой. За кулисами этой грязной политической сделки будут… - он прокашлялся, для виду закрыв лицо, - …боссы с Капитолийского холма. Им нужна передышка для перевооружения сухопутных сил, если они вообще отважатся использовать их… Произойдет это в тот самый момент, когда наш славный вермахт и отважные люфтваффе будут штурмовать Британские острова, или… Именно сейчас, когда бесстрашные гренадеры Гудериана и Гепнера мерзнут у стен Москвы, добывая в боях все новые и новые победы, мы должны ожидать удара в спину! Этим заокеанским евреям не терпится поссорить нас, германцев, со всем миром. Ввергнуть Германию в войну на двух фронтах, мой фюрер. Не исключено, что Сталин вызвал из США своего агента Гопкинса, чтобы обсудить с сенаторами от американских профсоюзов возможность нанесения бомбовых ударов по рейху… Пока нас бомбят лишь британские «Ланкастеры», мы еще можем выстоять… - щеточка усов фюрера, негодующе вздрогнув, поползла на верх. – Я не думаю, что «азиатский большевик» задумал склонить янки на высадку двух дивизий в Мурманске или Владивостоке – там, где они уже были в 1918 году, мой фюрер…
- Как, Иозеф?!? Именно сейчас, в пору наших блестящих побед… - у Гитлера покраснел лоб. – Эти лживые бестии не посмеют, мой друг. Это им дорого будет стоить. Эта жирная свинья, лорд Черчилль, и поганый инвалид Рузвельт с нетерпением ожидают крушения империи Сталина. Им это на руку. Чтобы выглядеть в глазах Истории незапятнанными, они согласны выслать большевикам бесполезные военные материалы и стратегическое сырье. Это цинизм, мой друг! – фюрер воздел короткие, сильные руки, будто обращаясь к портретам великих германских деятелей, в числе которых был Фридрих I (Великий), а также «железный канцлер» Бисмарк. – Это им будет стоить потери остатков доброго имени в глазах Матери Европы. Эти еврейские плутократы окончательно изобличат свою лживую натуру! Сбросив «овечьи шкуры», они предстанут перед народами освобожденной Европы в своем истинном, волчьем обличии…
На массивном палисандровом столе для заседаний, крытом синим сукном, зазвенел белый телефон прямой связи. Их было несколько, и через каждый, напрямую фюрер мог соединиться (используя специальную станцию) со своими соратниками по NSDAP: рейхсляйтером Мартином Борманом, рейхсминистром пропаганды Геббельсом. А также рейхсфюрером SS и полиции, министром внутренних дел рейха и имперским уполномоченным по германизации - Гиммлером. Кроме этого, рейхсмаршалом люфтваффе; полицай-президентом, шефом Geheime Пруссии, а также генерал-губернатором Пруссии; ответственным (в лучших большевистских традициях!) за исполнение четырехлетнего плана, главным лесничим той же Пруссии…
Это сработал аппарат Геринга, наци № 2, машинально подумал фюрер. Он подошел к столу как бы на ощупь, почти вслепую. Почти вслепую, зажмурив глаза, он взял телефонную трубку из белой пластмассы и поднес ее к ушной мембране:
- Здесь канцлер тысячелетнего рейха Адольф Гитлер! Говорите же… Слушаю вас, Геринг.
- Мой фюрер! – голос «наци два» дрожал как натянутая струна. – Разведывательные самолеты, а также наземная разведка люфтваффе обнаружили движение к Москве эшелонов с войсками и боевой техникой из Сибири и Дальнего Востока. Русские перебрасывают на московский фронт десяток… - Геринг явно задумался, подсчитывая точное число, - …дивизий. Это полнокровные, боевые части, мой фюрер. Они должны быть укомплектованы по штатам военного времени. Судя по фотоснимкам, которые я сейчас изучаю с начальником разведки моего штаба, платформы, на…- Геринг поперхнулся, явно что-то пережевывая, - …которых перевозят боевую технику, предназначены для транспортировки сверхтяжелых танков…
…«Мне не нравится, что полиция будет крутиться вокруг с дубинками и бить население. Долой дубинки! – настаивал Геринг. – Если полиция чувствует для себя угрозу она должна стрелять!» На откровенное сопротивление чиновников этого департамента, погрязших в коррупции и шпионаже, он прибавил: « Я буду отвечать за то, что делает полиция. Каждая пуля, вылетевшая из пистолета полицейского, является моей пулей! И я скажу это на публике!» Его не устраивал статус современного политического отдела полиции, так называемого, нервного центра германской империи, пораженного социал-демократической атмосферой. «Прежде всего мы должны начисто вымести нынешних руководителей департамента полиции», - заявил он в разговоре с фюрером. Гитлер кивком выразил свое одобрение. Наутро 22 из 32 руководителей германской полиции оказались безработными. По просьбе Геринга его подруга баронесса Хольдорф поместила объявление в небольшой газете, которую покупали бывшие солдаты. Из кандидатов, запросивших место «первоклассного лакея для господина с хорошим положением» , она выбрала бывшего морского офицера Роберта Кроппа «с хорошей репутацией», а также давними связями с ведомством Вальтера Николаи и Вильгельма Канариса.
Будучи «рейхсредером» (имперским оратором в рейхстаге) Геринг писал: «Буржуазия представляет национализм ненавистный для рабочего класса как символ террора и подавления; пролетариат представляет собой социализм, ненавистный для трусливой буржуазии как символ разрушения и противник частной собственности. Объедините эти две конфликтующие силы, и вы получите национал-социализм!» Когда к нему, ставшему президентом Рейхстага, явился молодой чиновник министерства внутренних дел Пруссии Рудольф Дильс, Геринг, поначалу, встретил его с распростертыми объятиями. Но вскоре его дружественный пыл охладел. Фон Папен, бывший тогда канцлером Веймарской республики, поручил Дильсу провести обыск помещения коммунистической фракции в Рейхстаге. Но Геринг не санкционировал такой обыск. Мотив его отказа был прост: как только он распахнет двери «святая-святых» в рейхе, полиция может и не остановиться на обыске коммунистов! Порой Геринг открыто присоединялся к акциям КПГ, если чувствовал, что это могло помочь свержению про английского и про американского правительства фон Папена. В июле 1932 года эта «публика» спешно ушла в отставку.
Во время «кровавой чистки» («ночь длинных ножей» 30 июня 1934 года) Гиммлер, к тому времени возглавивший «Гехаймештатсполицай» (секретную государственную полицию) Германии, которая была создана по инициативе Геринга, приказал ликвидировать Папена. Но Гитлер отменил этот приказ. Назначенный послом в Австрию, бывший Абверовский резидент в США участвовал в заговоре против канцлера Дольфуса, который был убит в июле 1934 года. Путч провалился, и фон Папену пришлось удрать из Вены. Он поселился в своем саарском имении, находившемся близко от французской границы. По инициативе начальника Абвера адмирала Канариса весной 1939 года Гитлер назначил Папена германским послом в Анкару. Тем более, что «генерал Тургуев» (он же «Турдеев») подготовил ему, используя каналы Разведупра РККА, неплохую почву. Провел военный переворот, посадил послушное правительство, напичканное сотрудниками Энвер-паши (организатора мятежа и советского агента), осуществлял поставки военных кораблей, гидросамолетов «Живучий» и «Быстрый», танков Т-26, грузовиков ЗИС…
- Довольно, Геринг! – теперь уже звенел голос фюрера. – Теперь вы будете стращать меня мощью Советов, от которой еще осенью остались одни лишь лохмотья? Этот позор я обязан слышать от самых верных членов нашей партии, ближайших своих соратников по борьбе! Вздор, я не желаю это слушать…
- Мой фюрер, мне потребуется несколько минут, чтобы прибыть из штаба люфтваффе в рейхсканцелярию, - продолжал, точно заговоренный, рейхсмаршал. – Эти кретины из имперской безопасности! Они перегородили мой выезд через Принц-Альбрехтштрассе своими служебными машинами. Все ищут по всему Берлину несуществующих русских шпионов. Этому мерзавцу Гиммлеру во сне мерещится, что в штабе люфтваффе ночами работает большевистский передатчик. Простите, мой фюрер! Харо, - обратился он к кому-то, зажав пухлой ладонью телефонный аппарат. – Немедленно свяжитесь с канцелярией этого чертового рейхсфюрера, которому я ни то, что Германию – Берлин бы не доверил, как простому полицай-президенту… Пускай немедленно освободит проезд к фюреру. Да, так и скажите, мой друг! Иначе… Я организую налет парашютистов-диверсантов генерала Штудента на штаб-квартиру SS и SD. Я прикажу обрушить бомбовый удар на Вевельсберг, эту пародию на рыцарский орден, 4-му флоту Кессельринга. Уж он-то не промажет, как по Кремлю! Там ни одного камня не останется… Так и скажите, мой друг. Да, можете смело ссылаться на меня, мой мальчик.
- Геринг, не противопоставляйте себя другим членам партии! – слегка возвысил голос фюрер. – Не забывайтесь, что вы – в неоплатном долгу перед нацией. За то, что авиация британских ублюдков громит бомбами кварталы Берлина и Гамбурга. Голоса детей и женщин, погребенных под развалинами этих городов, взывают о мщении! Кто вернет отважным солдатам восточного фронта родителей, жен и детей, погибших после английских авианалетов? Молчите! Истинным национал-социалистам не к лицу оправдания. Это удел грязных еврейских плутократов и большевистских демагогов. Я поговорю с Гиммлером. Но впредь не зарывайтесь.
Геббельс на минуту представил: перед его внутренним взором стоит этот «жирный боров», ас Великой войны, сбивший (если не врет, конечно) с десяток «Фарманов». «Надушенный индюк», меняющий кители с атласными отворотами и золотыми позументами, с бриллиантовыми запонками… Толстое тело в экзотических мундирах, не предусмотренных никакими уставами. (Разве что собственным уставом рейхсмаршала Геринга.) 23 июня 1940 года в Компьене на подписание капитуляции Франции в известном, печально знаменитом вагоне, он появился в белом кителе с жабо, заколотом аграфом, и с поясом, на золотых пластинах которого сияли драгоценные камни. Неужели этот мерзавец стравил рейх с Британией по заданию Кремля? Такое ведь возможно, Йозеф. Не начни люфтваффе бомбить Британские острова – англосаксы не обрушили бы свои бомбы на мирные германские города. Но «жирный боров» (в этом они чем-то схожи с Черчиллем) был неумолим: «Мой фюрер! Дайте мне сравнять с землей Лондон и Ковентри – эти англичане подымут руки после первого же налета…» После того, как фюрер наорал на него в этом холодном, мрачном зале (бомбы томми уже крушили германские города), Геринг прослезился. Он слег в нервном сильнейшем припадке. Это же враг… народа или нации! Большевики в своих определениях, взглядах на пропагандистскую войну, всегда стояли на порядок выше германцев! И действовали более сносно: окажись в сталинских наркомах авиации такая каналья, как Геринг (он в 1926-ом, занимаясь поставками парашютного шелка и пассажирскими «Дорнье», оказался в Липецке, под Москвой), сам Сталин, не задумываясь, велел бы «прислонить» такого к стенке. После «ночи длинных ножей», когда были умерщвлены сотни педерастов в коричневой форме СА, позорящих движение, необходимо было провести, по-русски, «великую чистку» рейхсвера. Заодно и самой партии. Британских и французских агентов там развелось немеренно. Ну, а русских…
…Карл Паницинг, штандартенфюрер, что занимается большевистской резидентурой в Париже по указанию самого Гейдриха, выдвиженец «прусского борова». Так мимолетно подумал Геббельс. Он поразился тому, что не предполагал ничего подобного раньше. Оба, и Геринг и Паницинг, пруссаки. Именно служба радиоконтроля управления SD по Франции, в Париже, запеленговала сообщения неизвестного передатчика. Именно там большевики (несомненно, это были разведчики РУ РККА) «сглотнули наживку»: по каналам RSHA им была брошена деза – готовится высадка на Британские острова. Все силы люфтваффе будут определены для бомбежки береговых линий, стратегических объектов Туманного Альбиона. Скупается пенька для канатов, пробковые жилеты, фрахтуются транспортные суда. Не случайно ли красным была подброшена именно такая «стряпня»? Не случайно ли красные разведчики «купились» на такую дешевую фальшивку? Неужели они (высшее военное руководство РККА) тоже в игре с нашими изменниками – с этим негодяем Канарисом во главе!?! В альянсе с ним этот подонок в пенсне – герр Гиммлер? А шеф SD Рейнгард Гейдрих – человек Канариса. Они вместе служили на учебном крейсере «Берлин». Все смешалось в доме Облонских – так написал великий русский писатель Лев Толстой в своем романе «Анна Каренина». (Там, помнится, бессовестная светская шлюха, по имени Анна, предалась любовным утехам. Бросила ребенка, мужа, а затем - после того, как ее бросил молодой любовник, блестящий офицер русской гвардии - сама бросилась под поезд.) Ох уж, эти русские! Впрочем, и мы, германцы – тоже не лучше. Дадим фору друг –другу, когда речь идет о взаимных противоречиях. Когда абвер объединяется с гестапо, и все вместе вступают в союз с Разведупром РККА. Делают это, чтобы господам ангосаксам удалось свалить Иосифа Сталина. Ведь они ненавидят друг-друга. Все вместе и порознь. О, боже…
Глава РУ Голиков стал засылать на нелегальную оперативную работу вчерашних двоечников с не замаранными партийными анкетами? Вздор! Дешевый популизм сталинских пропагандистов… Неужели наш боров тоже в игре: решил сорвать куш с «крушения исполина» или «колосса на глиняных ногах» - по выражению великого фюрера? Вот мерзавец! Конечно, не фюрер, а рейхсмаршал. Он втянул рейх в борьбу на два фронта, прежде чем фюрер приказал осуществить план «Барбаросса» (Директиву № 1). У Германии просто не было иного выхода – не начни мы с кем-то воевать, война не преминула бы обрушиться на нас. Противник был уже определен: либо Англия, либо Россия. Но Бог щадит Германию от войны с Америкой. Пока щадит. Если только фюрер и окружения микадо в Токио, где удалось «сесть на хвост» военным разведчикам красных…
- Адольф, не забывай о том, что британцы – наши недавние союзники. Мы потеряли этот альянс, когда начали бомбежки Туманного Альбиона, - Геббельс поморщил свое удлиненное лицо с лошадиной челюстью, будто наяву видя толстое, колыхающееся от жира тело Геринга, сыгравшем роковую роль в потери могучего союзника. – Со времен Мюнхенского пакта мы были надежно застрахованы от удара в спину. Германия, Италия и Британия! Сам Великий Создатель… - фюрер поморщился, будто Создатель уже был перед ним, а он стоял пред Создателем, - не смог бы вообразить себе столь удачную для рейха расстановку сил на политической карте Европы. Нам удалось склонить Чемберлена к стратегической оси. Британцы, впервые, противодействовали американской угрозе со стороны большевистской России…
- Не вспоминай об этой мерзости, дорогой Йозеф, - фюрер сделал знак штурбаннфюреру из лейбшандарта, которого вызвал нажатием электрического звонка на панели стола; тот дернул рычажок тумблера на мраморной стене – синие, тяжелые гардины на готических окнах бесшумно расползлись в обе стороны. – Эти торгаши со времен Фридриха Великого воевали со своими врагами руками своих врагов. У древних германцев был отменный закон: убивать хилых детей, чтобы не поразить скверной весь род. Об этом не следует забывать и в наше время, Геббельс. Англия это – хилое дитя, которое задумало выжить на своем острове и управлять всем миром. Мы обратим вспять неумолимый ход Времени, повернем колесо Великой Истории. Мы освободим от английского владычества всю Европу, Индию и Африку! Наши панцергренадеры войдут в Египет. Последнее прибежище плутократии – это капище порока, США – будет уничтожено без пролития германской крови. Мы задействуем новое оружие – управляемые реактивные снаряды Вернера фон Брауна. Они пронесутся, как Валькирии, над океаном…
Фюрер задумчиво посмотрел на покрытую тонким снежным покровом площадь сквозь толстое, пуленепробиваемое стекло. Длинными рядами, против друг-друга, выстроились на ней лакированные «Майбахи», «Мерседесы», «Опель-Адмиралы», «Опель-Генералы». Их посеребряные или позолоченные радиаторы с флажками третьего рейха смотрелись величественно, как музейные экспонаты. У входа в рейхсканцелярию, по обеим сторонам от лестницы, высились статуи арийцев из бронзы: монолитные торсы, сотканные из мускул, торчащие вперед подбородки, факела – они тянули их навстречу… Вдали, у серого портала с квадратными, ребристыми колоннами, виднелись рослые фигуры караульных SS в черных шинелях и шлемах, с белыми ремнями и портупеями. Они вскидывали карабины с белыми погонными ремнями «на караул» и четко расставляли ноги, когда проезжал кто-нибудь из функционеров NSDAP, представляющих вермахт или SS.
Фюреру было известно, что Америка («…этот жирный, заокеанский монстр…») еще со времен пребывания Троцкого у власти в Кремле, а также маршала РККА Тухачевского на посту замнаркома обороны, всячески старалась подготовить вторжение красных войск на территорию Европы. Недаром наступательный танк Вальтера Кристи, запущенный в Стране Советов в серию как Быстроходный Танк (БТ) был беспрепятственно вывезен через американскую таможню как «сельхоз оборудование». Благо, что трактора «Форзон» СССР покупал в США для колхозов и совхозов в недопустимо-огромных количествах, пока не был основан Горьковский автозавод. Это произошло при поддержке могущественного американского магната, «автомобильного короля» Генри Форда, которого он, Адольф Гитлер, распорядился наградить Железным крестом 2-ого класса. За умелое внедрение расовой политики на своем капиталистическом производстве и замечательное (с точки зрения фюрера) литературное произведение на тему пресечения еврейско-сионистского влияния по всему миру. Прошедшая Великая война лишь наметила те проблемы, ради которых нетерпимое человечество готово было скрестить оружие в который раз. Смертельный поединок для Европы и Америки начался с резкой смены политического курса в Германии и России. С 1932-33 годов, когда страны, сброшенные с пьедестала великих держав, медленно, но верно стали восстанавливать былое могущество. Сталин внушительными темпами перестроил экономику России, а германцы, наплевав на унизительные условия Версальского договора, принялись реорганизовывать рейхсвер. Сперва увеличили численность пехотных дивизий, затем начали осваивать их (по примеру Страны Советов) моторизацию, оснастив гренадер от инфантерии транспортными тягачами «Стеур» и «Маультир», грузовиками «Опель-Блитц», бронемашинами «Ганомаг» и «Зауэр». Вскоре на вооружение поступили первые панцеры: Pz-I и Pz-II. Концерн «Герман-верке», выпускающий пачками боевые самолеты, а также два линкора, крейсера, эсминцы и субмарины… Первые боевые машины были обкатаны на полигонах Казанской секретной танковой школы при содействии будущего панцерного «триумфатора» Гейнца Гудериана еще в далеком 26-ом, в далекой России. История полна загадок и неожиданностей…
…Его взору (мысленному!) представилась следующая картина исторических событий, которая к началу 1942 года уже не казалось реальной. 22 февраля 1941 года авиация рейхсмаршала обрушивает, по договоренности с «папашей Иосифом» бомбовый удар по пустым площадям или целям, указанным русским политическим руководством через Генштаб РККА.. Советские же танки атакуют по льду Чукотского залива Аляску. Тысячи танков БТ, Т-60, Т-70, Т-35, Т-28, СМК (Сталин, Молотов, Киров), Т-34, КВ-1 и 2…
Сейчас ему не хотелось думать об этом. В Оберзальце, посреди величественных альпийских гор, покрытых туманами и щеткой лесов, его ожидала женщина с лицом греческой богини – Ева Браун. После самоубийства Гелли Раубаль, в Мюнхене, в которую он был влюблен, это знакомство стало для него судьбоносным. Он боготворил эту даму. Собирался преподнести ей на серебряном блюде из сервиза Гогенцоллеров (последнему его отпрыску, кайзеру Вильгельму II не понравилась бы такая идея) ключи от Кремля, что не достались Наполеону-Бонапарту в 1812 году. Именно такими поступками великие германские мужи должны покорять сердца возлюбленных ими женщин. В его памяти невольно промелькнули картины Венского периода его жизни. Полные нищеты и бесправия, окруженные кольцом порока. Мог ли тогда Адольф Шикльгрубер помыслить о том, что станет Демиургом рейха? Таможенный чиновник, обер-официаль Алоиз Шикльгрубер, казалось, до последней минуты своей грешной жизни допускал, что его нелюбимый, недолюбливающий его сынок – плод чужой любви. Его супруга Клара не очень-то откровенничала со своим суровым муженьком, который от случая к случаю (особенно, после изрядной порции баварского пива) брался за ремень с увесистой бляхой. Рассекая воздух, со свистом он то и дело обрушивался на плечи и спину ничего не понимавшего, испуганного юного Адольфа. Его били за дело и без дела. Таков был принцип воспитания в доме супружеской четы Шикльгрубер. Вернулся домой поздно – будешь нещадно битым, мой Адольф. Не досчитался отец пары пфеннигов или дюжины марок в своем секретере – быть тебе нещадно битым, мой Адольф. Битым, битым и еще раз битым! На медной пряжке мундирного ремня был вырезан Австро-Венгерский имперский двуглавый орел (Adler). Впоследствии, в застольных беседах с друзьями и партийными соратниками, Адольф шутил: «Меня утешало, что меня порол не столько мой отец, сколько вся австрийская монархия…» К «лоскутной империи» Габсбургов с того же времени он воспылал чувством затаенной ненависти. Не случайно в 1914 году будущий фюрер германской нации оказался в Мюнхене, где записался добровольцем в кайзеровский рейхсвер. Облачился в серую военную форму, одел на голову шлем «филд грау» с шишаком (запатентованный, кстати, в России, где и был произведен, фон дер Бисмарком), вскинул на плечо карабин «Маузер» образца 1898 года, что состоит на вооружении вермахта по сей день…
Окопы, покрывшие своими изломанными рытвинами поля Бельгии, Фландрии и Нормандии, несколько просветлили его сумеречную душу. Адольф понял: Германский рейх ненавидят как единственную силу, могущую противостоять Британским островам и США. Обе хищнические державы обосновались (явно по упущению Великого Творца) посреди бескрайних морских просторов. Материк Европа был подвластен им, прежде всего, как «финансовая корова», которую доили, ввергая в кровопролитные мировые войны. Тридцатилетняя и семилетняя бойня, годы кровавой реформации, наполеоновские походы… Германии как единого, несокрушимого рейха тогда не было и в помине. Подобно проходному двору существовали княжества и земли (Саксония, Швабия, Силезия, Бавария), которые исправно платили дань любой армии Европы. Только королевство Пруссия ни как не могло смириться с печальной участью про английского или про французского доминиона. С некоторых пор фюрер считал Фридриха II (Великого) одним из своих воплощений (рейнкарнацией) и держал его портрет в золотом багете на стене в кабинете рейхсканцелярии.
В 1919 году помятого окопной жизнью, отравленного газами «шутцера», произведенного (усилиями офицера кайзеровской военной разведки при штабе полка Баварской дивизии) в чин ефрейтора, занесло в Мюнхен. Все вернулось на круги своя. Адольф, заменивший фамилию отца на Гитлер, вступил в Мюнхенское отделении партии социал-демократов. Вскоре большинством голосов его выдвинули в президиум Совета солдатских депутатов, который располагался под сводами пивного дома «Хофбройхауз». Время было сумасшедшее, денег не было. Суточные, тем более месячные выплаты сначала задерживали. Потом перестали платить вовсе, словно подстрекая солдат поверженного рейхсвера к бунту. Так оно вскоре и вышло… Брусчатые площади «пивной столицы» Баварии покрылись толпами расхлестанных, как сам будущий фюрер, фронтовиков. Ни у кого не было гроша за душой, но все были при оружии, которое не успело остыть с полей великой войны. Кто-то, воняя запаршивевшим от грязи мундиром, натужно кашлял, клокоча прокуренными или отравленными газом легкими… Внимая голосам крикливых, идеологически подкованных ораторов с красными бантами, шутцеры принялись вершить суд да дело. Разоружили полицай-ревиры, принялись экспроприировать (словечко еще то – завезено было из России…) продовольственные лавки и военные цейхгаузы. Кое-где шуцманы, а также поддержавшие их офицеры рейхсвера (к последним «дернуло» немалое количество унтеров и фельдфебелей) затеяли стрелять по разбушевавшимся фронтовичкам. С крутых, черепичных мансардных окон выдвинулись тупые рыльца пулеметов «Маузер-Максим» (MG-08). Выбранный в пресловутый Совет, он проявил тогда недюжинную смекалку. (Записали его как «Hittler», допустив эту ошибку то ли намеренно, то ли случайно. Впоследствии, через канцлера Австрии фон Сушника ему удалось добыть эти документы.) Когда по городу стали бить из полевых орудий подступающие части, понял: эта партия была проиграна не силой оружия. Проклятые социал-предатели (он так стал назвать социал-демократов) не учли традиции бюргера. Добропорядочный германский обыватель не потерпит грабежей и насилия. Даже после проигранной, бесславной войны. С ним надо говорить иным языком: пробуждать дух великих предков – Дух… Осознавший себя частью Великой Души Валгаллы, Великого Рейха, каждый германец подымется над мелочной обыденщиной. Пустит корни в Вечность, откуда «приидет» Дух Демиурга – Ангела-Хранителя и Ангела-Воителя, в которого переродился бог древних германцев, Великий Один, Хранитель Валгаллы. Христианство не следует сбрасывать со счетов – в этом он категорически расходился с литературно-мистической доктриной Фридриха Ницше. Хотя бы потому, что ублюдки англосаксы разрушили великий католический мир («Старый Свет»), запустив в Тело Европы смертельный вирус протестантства. Кальвинизм и лютеранство ввергли Европу в войны реформации, от которых обогатился лишь Туманный Альбион. Ссуживая кругленькие суммы так называемым реформаторам: на порох, мушкеты, кулеврины и алебарды. Впоследствии этот ростовщический заем, который олицетворял в себе Вечный Жид (Агасфер), не пожелавший подхватить крест с изможденных плеч Христа, явился поводом для развязывания новых войн. Их было так много на землях Матушки-Европы, по причине роста британских колоний. Когда на далеком континенте, именованном с легкой руки Америкой, появилась новая хищническая раса торгашей и спекулянтов, миру в который раз пришлось умыться кровью – передел рынка…
…Геббельс шел по коридорам рейхсканцелярии, отделанным кроваво-красным и белым порфиром, с тяжелыми бронзовыми светильниками в стеклянных плафонах. Ему необходимо было изучить гранки, сдаваемых в набор текущих номеров партийных газет, сценарии радиопередач, а также последние сводки с восточного фронта. Уполномоченные министерства пропаганды 3-его рейха при штабах армейских групп, наступавших на Москву, докладывали: натиск на большевистскую столицу слабеет. Панцерные клинья вермахта несут огромные потери. Застегивая на все пуговицы потертый коричневый (как тогда, в далеких 20-х) реглан, рейхсминистр презирал себя и ту минуту, когда допустил начало «Барбаросса». 22 июня 1941 года произошла великая трагедия. Звезда Германской империи сошла со своей восходящей орбиты.
Он вспомнил, как толкнул здесь одну из сотрудниц. Женщина несла в кульке сухой горох – пришлось собирать его с холодных мраморных плит. Ганцу Фриче (его помощник) вздумалось составить об этом хвалебный очерк в «Volkishe Beobaxter». Проклятый урод, фигляр, паяц… Скорее всего, он давно уже обслуживает Мартина. Этот негодяй рассовал своих шпионов по всему аппарату имперской власти. Вот и генеральный народный судья Ролланд Фрейслер, что попал к русским в плен в 1915 году, воевал в Гражданскую войну на стороне большевиков и даже служил в Сибирской ЧК. Он тоже из клана Бормана. В 1918 году уроженец Прибалтики Альфред Розенберг пытался вступить в Железный корпус генерала фон дер Гольца. С теми же целями, что сам Борман. Принят не был «как русский», так как являлся подданным несуществующей уже Российской империи. Возглавляет расовое бюро NSDAP. Тоже из клана Бормана. Рейх давно уже раздирают внутренние противоречия. До войны с Россией они были надежно спрятаны от нации. Теперь же…
Над серым из мрамора порталом в зимнее небо смотрел изогнутым клювом позолоченный же имперский орел, опирающийся когтистыми лапами на свастику в лавровом венке. Все это очень напоминает закат Римской империи, печально подумал Геббельс. Полчища варваров (древних германцев) одолели народ патриций и плебеев. Теперь роль диких племен, сокрушающих все и вся на своем пути, сыграют русские. Если рейх не сумеет привлечь в союзники США. Фюрер рассчитывает на «новое оружие»? Самолеты-снаряды и баллистические ракеты Вернера фон Брауна, который представляет ведомство Гиммлера? Фюрер полагает, что в скором времени наука 3-его рейха сумеет постигнуть тайну расщепления атомного ядра – поможет нам овладеть энергией разрушения невиданной мощи. Но исследовательские работы в этом же направлении ведутся в Англии и США. Возможно и русские, ведомые гением Сталина, уже приступили к созданию атомных зарядов. Еще неизвестно, кому удастся привести этот страшный механизм в действие…
Дождавшись, когда его «мерседес» подгонят к лестнице, он медленно (словно экономя силы) спустился к этой богатой машине. Приказал водителю ехать по Унтер ден Линден, известную во всей Европе своими магазинами по продаже оптики, а также липовыми аллеями. Магазины остались, а деревья, по распоряжению гауляйтера Берлина (им был Геббельс) пришлось срубить. Они мешали парадам и факельным шествиям, коих было великое множество по разным датам в жизни тысячелетнего рейха. Ему необходимо было встретиться с народной актрисой 3-его рейха, примой германского кинематографа Ольгой фон Книппер (Чеховой). Фюрер, с его подачи, вознес эту русскую до небес. Сделал ее богиней судьбы… Геббельс отлично знал, что Чехова была сотрудником советской закордонной разведки НКВД. (Хотя вполне могла быть личным агентом И.В. Сталина, представителем секретариата ЦК или европейского сектора Коминтерн.) Используя этот оперативный канал, Геббельс «сливал» нужную информацию «папаше Иосифу». Обворожительная женщина служила прикрытием для подобных закулисных игр. Необходимо было разобраться в природе самих игр, чтобы не навредить нации…
С этими мыслями Геббельс утопил свое тело в замшевый салон авто. Ему необходимо было изложить беседу с фюрером как можно доступнее, не намекая на возможный альянс США и Германии. Русских не следовало пугать такими мрачными перспективами. Их эмиссары из НКВД (так докладывал гауптштурмфюрер Отто Скорцени, представитель SD при штабе группы армий «Центр») уже предлагали перемирие. На долго ли, подумал Геббельс. Он смотрел на мелькающие за стеклом «мерседеса» дома. Дворники сметали снег с тротуаров, лавочники открывали свои магазинчики на первых этажах домов. Молочники в белых фартуках и кожаных шапочках выкатывали свои тележки-цистерны. В булочные пребывали фургоны-самокаты…Шуцман-регулировщик в белых кожаных нарукавниках вскинул руку в знак нацистского приветствия. Казалось, Берлин жил прежней довоенной жизнью. Однако битва на востоке уже давно отбросила время вспять. Снова были введены карточки на продовольствие (как во времена великой войны), женщины были вынуждены оставить домашний очаг. Занять место у станков, вытачивающих болванки для мин и снарядов, изготавливающих затворы для винтовок и пистолет-пулеметов. Как никто другой он слышал: в недрах нации клокочет адский дух. Зреют не довольствие и сомнение. Открытое неповиновение… Хотя последнее трудно себе представить: германцы настолько послушны властям, что «потрясение основ» нам не грозит. Не в России, с облегчение подумал Геббельс. Они проехали под арку Брандербургских ворот, украшенную фигурами римских цезарей-триумфаторов. Сделали круг по Третновпарку, где по тонкому слою выпавшего снега женщина в шляпке с вуалью везла на инвалидной коляске солдата в зимней суконной каскетке. Перед подъездом знакомого дома он почувствовал легкое волнение.
- Как всегда, Гюнтер, - бросил он шоферу. – Заедете за мной через час. Просигнальте два раза.
- В прошлый раз, герр рейхсминистр, я сигналил столько же, - шофер опустил глаза, так как был завербован ведомством Гиммлера. – Но вы не вышли. Мне пришлось сделать пару кругов по Унтер ден Линден.
- Дружище, что вас волнует? – Геббельс поправил серый шарф на раскрытой груди кожаного пальто. – Вы кому-то обязаны отчитываться в своих поездках? Или число ваших поездок превышает лимиты на бензин, установленные в третьем рейхе?
- Я готов вас ждать ровно столько, сколько мне предписано, - шофер сделал над собой усилие и поднял глаза. Геббельс понял: совесть («самая проклятая из химер») больше не мучает этого парня. Скорее всего, эти мерзавцы из IV-ого управления RSHA убедили его, что доносы на рейхсминистра для блага самого рейхсминистра. Так и вся нация: верит, что тотальная слежка «каждого за всем» всего лишь контроль – лишь бы рейх не чувствовал одуряющий покой. Не забывал про окружение врагов, которых надо побеждать величием духа воинственных предков…
У лифтовой шахты его взору представились двое плечистых молодых людей в теплых байковых пальто и фетровых шляпах. Сверху, цокая подковками хромовых сапог, спустился оберштурбаннфюрер в черном кожаном пальто-реглан. Завидев подходящего к кабине лифта рейхсминистра доктора Геббельса, он вытянулся как натянутая струна. Рука взметнулась наверх с окликом «хайль». Щепотью пальцев этот болван решительно вознамерился достать до небес, подумал Геббельс. «Хайль Гитлер», - произнес он в ответ, вяло отмахнувшись рукой от эсэсманна. Он открыл бронзовую вычурную дверцу шахты, коснулся ручки самого лифта, выполненного из красного дерева. На затылке у себя Геббельс непрестанно ощущал глаза этих двух, что стояли при входе.
- Доктор Геббельс, я бы не советовал вам подниматься наверх, - это произнес оберштурбаннфюрер, скрипнув полами своего реглана.
- Что? – не поворачивая головы, спросил Геббельс. Он продолжал держаться за бронзовую шишечку ручки кабины лифта. – Повторите, оберштурбаннфюрер. Я страдаю пониженным слухом…
- Вам не следует подниматься наверх, - более решительно сказал эсэсманн. – Фрау Чехова не одна в своей квартире. У нее находится…
…Ага, этот мерзавец, грязная полицейская овчарка Гиммлер уже тут. Инструктирует… о, нет!.. пытается уговорить «богиню третьего рейха» быть посговорчивее. Работать исключительно с ним, исключительно на него. Возможно сейчас «отец провокаторов» (это прозвище придумал именно Геббельс) добивается от фрау Чеховой информации о прошедших беседах с иными визитерами. Скажем, с доктором Геббельсом. Или с самим фюрером германской нации, Адольфом Гитлером. Ему все нипочем, этому мерзавцу в пенсне.
- Оберштурбаннфюрер, мне ни к чему это знать, - Геббельс так и не повернул голову в высоковерхой фуражке. – Надеюсь, что ваш шеф будет доволен, столкнувшись со мной в квартире известной особы.
…Наверху маячило еще двое «мальчиков Гиммлера», затянутых в черную, скрипящую кожу. Они, вскинув в партийном приветствии руки в черных кожаных перчатках, остались в непроницаемых лицах. Геббельс, повернувшись к ним спиной, все также вяло ответил им своим приветствием. Прежде чем вонзить палец в фаянсовую белую кнопку электрического звонка, он криво усмехнулся. Он бывал неверен своей красавице Магде, с которой познакомился в далеких 20-х на партийных митингах. Ее боготворил сам фюрер, называя «идеалом германской женщины», несмотря на страстное увлечение фройлен Евой Браун. Но здесь в неверности его никто не мог заподозрить. С фрау Чеховой его связывали лишь деловые отношения. Сугубо деловые, черт возьми…
* * *
…Russichе Chvain! Ferfluhten shaise! –заорал унтерштурмфюрер Эрнест Крейцель. Пунцовые жилы вздулись у него на шее и на лбу. Он рванул воротник мундира с черными бархатными петлицами войск SS. Вскочил с громоздкого деревянного табурета. Перегнувшись через стол с бурыми подтеками, он приблизил страшное багровое лицо с белыми, выкаченными из орбит глазами к печально-суровому лику сидевшего перед ним человека в исподней рубахе. – Большевистский ублюдок! Что ты из себя строишь, мразь? Молчишь… Да? Молчишь, я тебя спрашиваю, кусок старого дерьма!
Кулак, обтянутый черной кожаной перчаткой (чтобы не вывихнуть пальцы и не отбить костяшки) со страшной силой врезался в обветренную, красновато-коричневую скулу странного русского, сидевшего перед ним. - Тебе было больно? Я спрашиваю тебя, красная собака, или нет? – снова удар; на этот раз прямо в нос, от которого на белую, пушистую как снег бороду красными каплями хлынула кровь. – Ты все еще молчишь, большевистская свинья? Ну?!? Что ты делал в тех местах, где тебя задержал германский патруль? Что, гнида?!?
От удара в глаз веко стало тяжелым и принялось медленно оплывать, приобретая вишнево-синий оттенок. Русский молчал. Это выводило из себя.
- Продолжаешь молчать? Good, zer good, Main Herr. Большевистская разведка напрасно забросила такого кретина в наши тылы, - игриво заметил Крейцель, чувствуя как безудержная ненависть постепенно отпускает его; не теснит тело и не давит душу, что были спрятаны под землисто-серым френчем с черным отложенным воротником с белыми рунами в бисерной каемке. – Ты шпионил за расположением наших войск, маскируясь под сумасшедшего. Этому тебя учили до войны в большевистском огэпэу? Старый, убогий трюк, идиот, - Крейцель отчетливо произнес последнее слова, нарочито растягивая его как название той организации, которую многие коллеги по SD называли с долей почтения «Russiche Geheime». – Многие из твоих селян показывают, что до начала русской компании ты, полуголый, бегал в мороз и обливался ледяной водой. Признаться честно, твои хозяева выучили тебя на славу, - сказал унтерштурмфюрер, похлопывая Иванова по плечу. Он делал это не по доброте душевной, но применяя «форму три» (F-III), которая была обязательна для допросов. – Ведь я, герр Иф-ф-фаноф-ф-ф… знаю о вас многое. Ви есть знаит кое-кто из большевистский актив этот город. Ja! Так есть? Also…Вас есть возить к первый секретарь… nein, Gauleiter… Так есть?
Крейцель нарочно перешел на ломаный русский, который (с грехом пополам) изучил на ускоренных курсах при высшей школе SS и полиции в Берлине. Поначалу он общался с Ивановым через переводчика, щуплого Айзинга, с большим кадыком и водянисто-голубыми глазами, который жил до 1939 года в Прибалтике, в чине гауптшарфюрера.
– Подумайте, герр Иванов, над смыслом своей жизни. Вы, как и все большевистские фанатики, напрасно страдаете. Ваш иудейский бог отвернулся от России. Хотя ваши вожди и приносят ему кровавые жертвы. Как есть, маца с кровь – ритуальное еврейское… Вас учили приносить в жертву русских детей во имя кошерности? - усмехнулся он, усаживаясь на край стола. – Москва пуста, а Сталин бежал за Урал. Москва отдана ее жителям на разграбления. Германские войска заняты тем, что пресекают мародерства в оставленной большевистской столице. Красной Армии больше не существует. Ваши… как есть, красноармейцы, больше не верят своим полит-комиссарам и командирам. Они презирают их, герр Иванов. Арестовывают или убивают… - Крейцель снова хлопнул Иванова по плечу. – Послушайте, старина. Внимательно послушайте – это «Русское свободное радио», что транслируется на берлинской волне…
Унтерштурмфюрер Эрнест Крейцель поправил тугой ремень с «Вальтером» на тесном эсесовском френче. Поскрипывая черными сапогами на высоком голенище, он прошелся в дальний конец подвала («помещения для допрашиваемых»), где был установлен массивный радиоприемник, обтянутый шелковистой тканью. Покрутив рычажком настроечной таблицы, он нашел нужную волну. Сквозь треск и шипение, латиноамериканский джаз и негритянское пение, а также взрывы «хайль» и бравурное исполнение «Хорст Вессель» (марша гитлерюгенд) до ушей Иванов, опухших от напряжения и частых ударов (плашмя, ладонями обеих рук одновременно) донесся громкий, выразительный голос атамана Краснова, что-то вещающий по-русски. «…Дорогие братья и сестры! Конец большевистско-еврейской тирании близок… будьте благоразумны: не оказывайте сопротивление германским войскам, несущим вам долгожданное освобождение и европейскую культуру… Убедите тех, кто еще оказывает бессмысленное сопротивление – напрасно проливает свою кровь в угоду сталинским комиссарам… надругавшимся над вековыми святынями русского народа… истребили православное духовенство, казачество и крестьянство… предавшие мученической смерти последнего русского царя-батюшку – Николая Александровича Романова…»
- Подумайте, герр Иванов, - усмехнулся Крейцель сквозь серое, удушливое марево, что обволакивало его с ног до головы, оседая мельчайшими, колючими кристалликами во лбу. – Ваше звание? Ви есть комиссар огэпэу? Отвечайт! Помощник комиссара, или… Нет, судя по возрасту, вы «агент-V» (Vertrauensmann), либо кадровый офицер… Скорее всего, работали против нас еще с той войны. Когда войска кайзера вступили на эту землю… Вы помните прошлую войну, герр Иванов? – он снова прогнулся через стол, чтобы заглянуть в глаза сурового бородача: – Ви понимайт мой вопрос? Кто работает здесь вместе с вами от огэпэу? Кто есть ваш связной? Кто обеспечивайт передачу иформаций за линий фронт? Какие каналы использует огэпэу или разведка генштаб для оперативный контакт с вами? Ви ест глава большевистский агентур? Отвечайт!?! Проклятая свинья…
И все начиналось снова, возвращаясь на круги своя. Это были адовы круги. Их не в состоянии был пройти даже самый стойкий из смертных. Страшная по своей силе боль пронзила ноготь большого пальца на правой руке Иванова. Набором кожаных ремней на металлических крючках и пряжках его руки были пристегнуты к массивной деревянной скамье с подлокотниками, но без спинки. Ножки были привинчены к полу здоровенными болтами. Отдыхавший за железной дверью переводчик-эсэсовец, по команде своего начальника, вызвал по внутреннему zummer гауптштурмфюрера Флетцинга из санитарной части SS. Они принялись загонять под ногти Иванова заточенные иглы. (Специальный набор был у Флетцинга в плоской оцинкованной коробочке со шприцами и марлей.) Крейцер закурил сигарету Uno. (Сделал он это специально, узнав от солдат фельджандармерии, доставивших Иванова в здание зондеркоманды SS, что тот не переносит табачного дыма.) Выпустил в лицо сурового бородача, ставшее белым от боли, плотную синевато-сизую струю. При этом оберштурмфюрер сладострастно зажмурился и процокал языком. «Грязный мужик» начинал доставать его до самых печенок. Толкал на бессмысленные, ненужные жестокости…
Эта большевистская свинья продолжала хранить упорное молчание. Удерживать сложную позицию («сохранение легенды») с момента задержания: у колонны шеститонных гусеничных тягачей «Стеур», перевозивших снаряды для дивизионной артиллерии. Как всегда (так это водится в русскую зиму) радиаторы машин обросли белыми сосульками. Двигатели по этой причине стали барахлить и глохнуть. Когда солдаты охраны рассыпались вдоль шоссе, один из них (кажется, унтер-вахмистер полевой жандармерии Губер) заметил в сугробах одного сумасшедшего (он так и написал в своем рапорте!) русского. Будучи голым, тот обтирался снегом посреди сугробов… При этом не гнушался наблюдать за буксующим в снегу германским транспортом. Это показалось солдатам и офицеру весьма странным, достойным внимания имперской службы SD. Это действительно занятно…
Тем более, что дюжина осведомителей (V-mann) тут же состряпали чертову дюжину доносов. Данный субъект, как оказалось, постоянно бегает голышом в прифронтовой полосе, купается в проруби, чуть ли не живет в снегу. Подходит к солдатам проходящих германских частей, а также охранных войск, пытается о чем-то говорить с ними. Его, конечно, бьют и прогоняют. Был, правда один случай. По свидетельству двух рядовых саперной части (Pioner Kompani) один офицер (на забаву другим, балбес) разрядил в мужика свой «Вальтер». Как ни странно, он не попал. Унтертурмфюрер нашел этого весельчака-гауптмана. (Предварительно Крейцель изучил его личное дело, переговорил с армейскими осведомителями GFP.) Один из лучших стрелков части. Брал призы на полковых и корпусных турнирах в Тюрингии летом 1939 года, обладатель бронзового значка «за меткую стрельбу» (винтовку в обрамлении лаврового венка с орлом и свастикой) не попал с десяти шагов в недвижную мишень?!? Вздор, обман. Или чей-то злой умысел, хитрая уловка, Mein Herr. Крейцель долго ломал голову над вопросом: был ли гауптман, поощренный благодарностями за меткую стрельбу, участник боев за Киев летом 1941 года, кавалер Железного креста 2-ого класса за Францию возможным агентурным звеном в работе большевистского агента Иванова, а пустая стрельба – операцией прикрытия или… паролем для связи… Перессорившись вконец с начальником саперного отдела 1s, он был вынужден признать: версия оказалось проигрышной. Правда, у гауптамана оказался далекий родственничек – отпрыск какого-то знатного баварского рода, по слухам, знакомого не то с Гейдрихом, не то с Кальтенбруннером. Нет, с этими лучше не связываться, опасливо подумал Крейцель. Он вовремя отпустил из своих отполированных когтей беднягу-гауптмана. Тот, противу всех ожиданий, оказался из робкого десятка. У него поджилки тряслись от страха при виде рун SS, а диагоналевые брюки подозрительно воняли спертым воздухом. Не то калом, не то мочой…
Пока Иванов, откинувшись в пустоту, с охваченными кожей руками, с окровавленными ногтями, из которых наружу торчали никелированные головки игл (на его измученном лице, к удивлению мучителей с рунами SS, светилась странная, почти неземная улыбка), Крейцель подводил неутешительные итоги своего суточного «мучения». Итак, ровно сутки прошло с момента допросов этого мужика – в штабе зондеркоманды при оперативной группе «Юг». Процедуры мягких и жестких допросов ничего не дали. «Старик» (так оберштурмфюрер порывался назвать его за пушистую бороду и густые усы) ничего не сказал. Продолжал хранить «вынужденное молчание». Редкая пауза, которую в состоянии были выдержать стандартные шпионы и диверсанты.
Каков подлец этот Иванов – не думает сдаваться! Держится так, будто его начальники по огэпэу привили ему (вместе с закаливанием) чудовищную выдержку и терпение к любой боли. По-истинне варварский народ эти недочеловеческие особи. Хотя в Waffen SS тоже существует особый ритуал («сжатый воздух»), состоящий из суровых испытаний. Так, на кандидата-испытуемого в тесном помещении нападает здоровенная овчарка: с ней, этой зверюгой, нужно справиться голыми руками. Затем, как поговаривают, содрать с нее шкуру и выпить содержимое мозга – чтобы дух поверженного зверя перешел в плоть и кровь триумфатора-арийца. Впрочем, раз ритуал секретный, то думать о нем так часто не стоит. Изредка можно. С оглядкой на соседа… Говорят, что «атмосфера высокого напряжения» включает в себя испытание холодом. Необходимо продержаться в морозильной камере (или средь альпийских снегов) пару часов, а затем просидеть в противогазе с пережатым шлангом. Ничего себе, «сжатый воздух». Так и сожмешься весь… Обергруппенфюрер Сиверс, говорят, прошел этот смертельный ритуал и носит кинжал с золотыми молниями, инкрустированными в серебряную рукоять. Кроме этого – вызывает души предков, духов и богов Валгаллы. Общается с ними. Но ничего никогда не скажет. За разглашение секретного ритуала в Черном ордене SS никогда не жаловали. Загремишь либо в «болотную бригаду», в части Allgemeine SS, либо (если определит суд чести) в концлагерь, на общие нары…
На цементной стене зазвенел внутренний zummer. Крейцель спешно взял трубку телефонного аппарата. (При этом он спешно загасил сигарету, так как курение по Уставу SS не одобрялось.) Из мембраны донесся слабый, приглушенный голос начальника следственного отделения оперативной группы SD. Ничего приятного, однако, этот разговор Крейцелю не сулил. Но делать было нечего. Надо было тужиться-тужиться, как будто сидел он (а не Крейцель) на ночном горшке и было ему (а не Крейцелю) много, очень много лет…
- Мой мальчик все еще не в состоянии раскрутить это дело? – с замысловатой вежливостью начал свой «спич» оберштурбаннфюрер Гендольф. – Вас, видно, слабо учили методам устрашения на специальных курсах «психология поведения представителей недочеловеческой расы» при школе SS и полиции? Чему вас учили столько времени? Германский народ, ведомый гением великого фюрера, затратил на вас столько сил. Как вы оправдываете высокое арийское доверие, мой мальчик? Молчите… Помните, Крейцель, либо вы оправдаете высокую честь – служить в Черном ордене SS, в секретном подразделении SD, управлении имперской безопасности, либо… Вам будет оказано еще более высокое доверие – вас направят на фронт, в лютый мороз…
- Да-да, герр оберштурбаннфюрер, - прошептал, млея от страха, Крейцель, лязгая зубами по мембране трубки. – Я приложу все свои силы, напрягу свой ум, потренирую волю… Мне это удастся, герр оберштурбаннфюрер. Я обещаю вам, что меньше, чем через сутки… Нет, я ошибся – к сегодняшнему вечеру… Да, он все скажет.
- Это слово арийского война, мой мальчик? Железное слово солдата SS? – вкрадчиво, со скрытым презрением прошептал на том конце провода Гендольф. – Я могу надеяться на успех, Крейцель? Это не пустые слова, сотрясение воздуха? Мы все пребываем в атмосфере арийского напряжения. С этим не шутят, Крейцель. Ты понимаешь этот смысл? Или мне взять с вас письменное обязательство: в случае провала операции, разжаловать вас в рядовые SS, отправить на передовую, в «болотные бригады»…
- Нет, оберштурбаннфюрер! – закричал от страха Крейцель, чувствуя невыносимую пустоту внутри; она охватывала его все больше и больше с того момента, когда он, волею судеб, занялся этим «проклятым русским». – Это слово солдата SS. Я приложу все усилия, оберштурбаннфюрер. Если это необходимо, я отправлю его на «девятку» (Рr-9). Пусть повисит как разделанная туша на морозе. Ничего, не простудится… - довольный своей шуткой, он оглушительно хохотнул, но тут же осекся – ему передалось недовольство начальника.
- Не перегните палку, мой мальчик, - как можно снисходительнее пожурил его Гендольф. –Материал должен быть годен к употреблению. К оперативному контакту. Учтите, Крейцель, за сохранность материала к работе отвечаете вы. Наша задача – создать на Восточных землях разветвленную агентурную сеть. Недочеловеческая раса… Нам предстоит привлечь к работе многих неполноценных субъектов, - Гендольф внутренне усмехнулся, представив себе возможное поражение рейха. – Эти ублюдки из Европейского сопротивления ломаются зачастую на отсутствии комфорта. Здесь в России его никогда не было, мой мальчик. Не мне вам это объяснять, Крейцель. Это дикая страна, лишенная собственной культуры и истории. Помни это и ты достигнешь поставленной цели. Подержи материал на открытом воздухе, - немного подумав, сказал он. – Пусть проветрится на нашем плацу. Это пойдет ему на пользу…
…Тяжелые дощатые створки с колючей проволокой распахнулись. «Цюндапп» с тремя эсэсманами в бушлатах на волчьем меху, взревая мотором, пронесся на Гитлерплатц (площадь Карла Маркса) с вырубленными на дрова деревьями. Он притормозил, чтобы пропустить трехтонный армейский грузовик SPA, перевозивший саперный взвод в расположение части. Один из шутцеров, сидящих в крытом брезентовом кузове, отапливаемом чугунной походной печкой, выглянул наружу и обмер. Он слышал смех и упреки в адрес нерадивого шофера SPA.. Увидев на пилотках сидящих в мотоцикле эмблему «мертвой головы» (Todtenkopf) он понял: с этими лучше не связываться. Скинув ранец на рыжей шерсти, отставив карабин «Маузер» он отогнул брезентовое покрытие… По заснеженной улице русского города с уцелевшими и разрушенными (после летней компании 1941 года) домами ехал на средней скорости «цюндапп». Находящийся на заднем сидении эсэсман оглядывался назад. Он делал знаки рукой бегущему позади человеку в длинной полотняной рубахе с седеющими русыми волосами и пышной бородой. Руки бегущего были скованы тяжелыми стальными браслетами, нанизанными на толстую металлическую цепь, что тянулась за мотоциклом. Ноги бегущего были босы. От кирпично-красного, крепкого лица в такт учащенному дыханию валил клубами молочно-белый, морозный пар. Время от времени «цюндапп» прибавлял скорость. Обдавал бегущего на звенящей цепи белого человека синевато-сизой струей использованного синтетического бензина. Солдат-сапер, опустив на подбородок шерстяной подшлемник, разинул рот. Он смотрел на происходящее за бортом грузовой машины как на кошмарный сон. Если бы не одно обстоятельство. Сияние…
Едва исходившее со всех сторон, от странного русского, свечение. Оно было красновато-розовым, с зеленой и золотой подсветкой. Вскоре ему показалось, что оно меняется. Становится светло-зеленым, синевато-серым, сиреневым… Германский сапер вздрогнул. Он осенил себя двуперстным католическим крестом. На какое-то мгновение ему показалось, что, звеня кандалами на вытянутых руках, за германским мотоциклом с тремя эсэсманами бежит сам Франциск Ассизский. Католический монах, ставший святым еще при жизни. Он не был истязаем языческими фанатиками на арене Колизея или на кресте, не угодил на костер великой инквизиции за ересь, но в борьбе с невидимой человеческому глазу дьявольской силой претерпел немало. Армия небесных Ангелов со слепящими душу нимбами, шумно взмахивая золотыми крыльями, казалось, окружала этого святого…
- Киршберг, что ты там увидел? – лениво спросил его трясущийся в заднем углу, у кабины, оберефрейтор. – Чему радуются эти славные ребята – храбрые эсэсманы? Победами нам большевистскими диверсантами и домашней птицей? Ха-ха…
- Это какое-то злодейство, - прошептал одними губами Киршберг. – Так истязать того несчастного… Неужели у иных германцев нет сердца? – в отчаянии прошептал он, обращаясь к Всевышнему Творцу и Мадонне. Закрыл глаза, к которым подступили слезы. – Какую память о себе мы оставим у русских? В случае нашей победы. Если же мы проиграем, как в Великой войне – как отнесутся к нам, эти люди? Они камня на камне не оставят от великой Германии. Рейх перестанет существовать. Мы уйдем в небытие с нашей историей, - произнес он так, чтобы его не услышали другие солдаты.
Оберефрейтор саперного взвода вермахта Гинцель, гремя подкованными сапогами, подошел к открытому борту. По пути он не преминул погреть обе руки о накалившуюся печку. Грузовик SPA время от времени сильно встряхивало на русских ухабах. Звенели, сталкиваясь друг с другом, плоские оцинкованные канистры с коньяком, деревянные, продолговатые ящики с консервами, круглые жестяные банки с кофейными зернами. Подпрыгивали, как живые, тюки с серыми шерстяными одеялами, на которых безмятежно дрыхнули другие войны фюрера.
- Приспичило им возиться с этим кретином, - зевнул Гинцель, глядя на удаляющийся в снежной мгле (в воздухе вечерело) мотоцикл с бегущим. Он показал сахарно-белые, здоровые зубы под щеточкой рыжих усов. – Обыкновенный партизан. К тому же немного свихнувшийся. Тебе интересно на него смотреть, Киршберг? Ты его жалеешь? Неужели? Или мы их, или они нас, дружище. В этой войне нет правил. Это не Европа, где местное население соблюдает комендантский час, потому что муниципалитет присягнул на верность нашему фюреру. Эта русская свинья могла убить тебя, оставить голым замерзать на морозе…
- Я думаю о его детях, - Киршберг украдкой отдирал скатившуюся по щеке слезу, которая свернулась в полоску льда. – Страшно себе представить, как страдают его малютки. Зная, что их отец вот так… Да, именно так… Мучается, как будто его проклял целый свет и принял в себя ад. Будто Всевышний Бог отказался от него.
- Выпей лучше коньяк из Шампани, - весело изрек Гинцель. Отошед к кабине, он принялся звонко откручивать (примерз стальной клапан) крышку плоской канистры. – Это лучший в мире коньяк, Киршберг! Самый лучший на свете! Недаром его придумали эти лягушатники, которых фюрер разбил за три недели. Только на такое и горазды, проклятые лентяи. Если бы не эта проклятая война, нам с тобой его ни за что не попробовать. Это же Шампань, выдержка 1914 года! В 14-ом началась другая проклятая война, которую, помниться, наш рейх с треском прос…
- Эй, кто там треплется по поводу проигранной рейхом войны? – вякнуло из-под шерстяного одеяла, в которое обладатель голоса спрятал лицо и руки. То был ефрейтор саперного взвода, член NSDAP с 1939 года, которого откровенно недолюбливали другие солдаты и даже кое-кто из господ офицеров. – Дождетесь, что вас возьмут на заметку. Вести паникерские разговоры, значит помогать врагам фюрера и Германии. Я обязан, как свидетель, представить на вас, говорунов, рапорт партайгеноссе из отдела армейской пропаганды. Как бы он не поджарил вас как сосиски в сале. Но я не стану этого делать. Мне вас жаль, олухов…
- Объясни нам причину твоей жалости? – спросил, набравши смелости, Киршберг.
- …Заткнитесь и думайте о своих детях, - промычал напоследок истинный наци. – Чужие, тем более русские, недочеловеческие ублюдки не должны вас интересовать. Если, конечно, не хотите попасть в болотные бригады, на фронт.
Некоторое время они ехали в полном молчании. При выезде из Д. пришлось задержаться на пропускном пункте: полевые жандармы с вечно начищенными металлическими бляхами и проблесковыми фонариками проверяли приткнутыми штыками несколько сельских подвод, груженных сеном. По приказу гебитскомиссара (представителя имперской власти) осуществлялись поставки сена и овса для вермахта, большая часть которого транспортировала свою артиллерию и припасы с помощью лошадок, повозок и орудийных передков. Во второй очереди, со стороны въезда, на полосатый шлагбаум с красным жестяным кругом нервно сигналила легковая машина «Опель-Олимпия» с номерами 71-ой пехотной дивизии, за которой виднелось несколько мотоциклов (по–видимому, с курьерами фельдсвязи), а также автомобиль-фургон «полевая мастерская» (Verkstaffwagen) Kfz.79, к которой была прицеплена полевая кухня Sd.Ah.24. Из объемного металлического котла на колесах (через боковые вентиляционные отверстия) курился сизый пар. Доносился едва уловимый запах горохового супа с подливой из свинины. Круглая, сытая физиономия («таких бездельников надо на фронт!») жандармского вахмистра, упакованная в шерстяной подшлемник, заглянула в крытый кузов. Словно выискивает что-нибудь подозрительное, с омерзением подумал Киршберг. Неужели думает, что здесь прячутся «руссише партизанен»? Он представил, как через сутки будет ползать по Аксайской степи (там дислоцировался 130-ый пехотный батальон, к которому принадлежала рота саперов), среди сугробов, заснеженных воронок, замороженных трупов, обледенелых германских панцеров и русских танков. Искать в почерневшем, с бурыми пятнами крови снегу неразорвавшиеся мины, снаряды, авиабомбы – дуть на пальцы, чтобы отвинтить взрыватели… Его замутило. Оберефрейтор Гинцель поспешно сунул в жандармскую физиономию кружку-колпачок от металлического термоса. Она была наполнена до краев коньяком Шампань выдержки 1914 года. «Таких дармоедов на фронт надо гнать! Морду какую наел! Им здесь не место: в теплых русских хатах, с теплыми русскими девками…» - сказал он впоследствии, когда отъехали подальше. В машине мало кто был совершенно трезв, а это могло сыграть с солдатами вермахта злую шутку. Полевые жандармские группы подстерегали их на обледенелых дорогах, взыскивая за малейшую оплошность. (Отсутствие предохранительных цепей «от обледенения» на шинах). Впрочем, опасаться нужно было и партизан. Они в последнее время активизировали свои действия…
* * *
Строго секретно! Только для офицеров СС!
21 декабря 1941 года. Отпечатано в 4 экз.
Полевой штаб зондеркоманды 11-С, Днепропетровск. Экз. № 1.
№147/41.
…17 декабря 1941 года командой полевой жандармерии, сопровождавшей колонну тягачей, транспортирующих боеприпасы, на отрезке «31 k» грунтовой дороги Красный Устюг - Днепропетровск был задержан житель хутора Красный Устюг, личность которого не была установлена. По агентурным данным, полученным впоследствии через имперского старосту хутора Красный Устюг Григория Курчаво было выяснено, что был задержан житель данного хутора Порфирий Иванов.
Задержанный, после первичного сбора информации по агентурным каналам «V», уличен в следующих действиях, вредящих безопасности германской империи:
1.Появление в зоне дислокации и движения германских войск, концентрации складов (полевых хранилищ) с горючим, боеприпасами, баз снабжения.
2.Попытки вступить в контакт с солдатами и офицерами проходящих частей вермахта, а также охранных войск.
3.Беседы с жителями хутора Красный Устюг и села Малые Покровки, в которых был «предсказан» неблагоприятный исход политики фюрера на Востоке и действиям германских войск зимой 1941 года на Московском направлении.
Действия задержанного, представленные в Р-2;Р-3, отнесены к категории Н/F-I.
Примечание: Имперскому старосте Григорий Курчаво присвоен агентурный псевдоним В29. Расписка, данная объектом, в получении поощрения в виде трёх пудов муки, трёх пудов соли, пуда свиного сала ,одной канистры с керосином прилагается .
Хайль Гитлер!
* * *
…Сергей Стенненберг, обогнув Вандомскую колонну, приблизился к указанному адресу. Неподалеку от отеля, где до Великой войны располагалась русская дипломатическая миссия, он несколько минут стоял безо всякого движения. Затем, устроившись по удобнее, пил кофе на плетеном стульчике, за плетеным столиком уличного кафе. Он испытал чувство опасности. Испытавший подобное чувство профессионал (таковым он себя считал), обязан был предпринять кое-какие ответные меры. Эти меры были предприняты. Рассматривая за чашечкой кофе проходящих парижан, а также своих соплеменников в зеленовато-синих шинелях, пилотках, фуражках или каскетках, он убедился, что все опасения были напрасны. Враг так и не был обнаружен. Он вспомнил, как, будучи в Лондоне, на полулегальном положении, ему пришлось (причем форсированными темпами) отрываться от наружного наблюдения Мi -5. Соскакивать на ходу из красного двухъярусного автобуса Сab, сбрасывать верхнюю одежду и кутаться в тряпье, найденное на помойке под Лондонским мостом. Затем на ходу впрыгивать в «Хорьх» 2-ого секретаря посольства Германской империи – ему необходимо было передать кассету с микропленкой, куда было перенесено содержание многих документов британского адмиралтейства… Опасность стальным обручем окружала его. Но он преодолел все преграды и сумел достичь поставленной цели. Британец-констебль разинул рот, когда замусоленный бродяга кинулся в распахнутый салон машины с красным флажком со свастикой. (До него впоследствии дошло, что это был «объект», информацию о котором рассылали с утра по всем постам лондонской полиции.)
…Стенненберг подошел к подъезду. Нахмурив высокий лоб, не вынимая рук из карманов верблюжьего пальто, он проследовал мимо консьержки, что попивала столовое винцо. На запоздалый оклик: «Мосье, вы куда?» он лениво бросил: «Полиция, мадам. Новый инспектор префектуры Кришо, к вашим услугам…».
- Да, да, уже иду, - Павел Анатольевич, сдвинув на лоб очки в латунной (из гильз) оправе, поспешил в прихожую. Привычки ради он приложил глаз к дверному глазку. За овальным стеклышком ему представился высокий, элегантный господин в лихо сдвинутой, серой фетровой шляпе. Шею закрывало белое пуховое кашне. – Сударь, покорнейше прошу меня простить, старика. Сию же минуту, открываю. Замок заел, прости меня, Господи…
Кракнул английский замок… Павел Анатольевич Лужков-Бенкендорф отступил на два шага. Он всматривался в лицо неожиданного визитера. Ни на одного из знакомых парижан и русских эмигрантов тот не походил. Скорее всего это был…
- Простите, не имею чести… - начал было он.
- Я от Ивана Ильича, - сказал незнакомец. – Вы позволите мне пройти? Или останемся беседовать на крыльце – как это говорят у вас, в России-Матушке?
- Да, да, конечно, - заторопился Павел Анатольевич, пропуская незнакомца в прихожую. - Раздевайтесь… - он показал ему на вешалку красного дерева. – Давайте, я помогу вам, мосье. Покорнейше прошу простить, прислуга отпросилась в Льеж. У бедной девушки, знаете ли, матушка занемогла…
- О прислуге пойдет отдельный разговор, - незнакомец, не снимая шляпу, осмотрелся по углам. Стены были идеально гладкие, обтянутые золотисто-красными, шелковыми обоями. Аппаратуру подслушки здесь установить было невозможно. В углу стояла статуэтка из белого мрамора: пастушка с козочкой, набиравшая воду. – Но прежде разговор пойдет о вас, господин Лужков. Меня зовут герр Майер. Будем знакомы, - он протянул опешившему старику руку, которую освободил от лощеной кожаной перчатки.
- Почту за честь, - улыбнулся Павел Анатольевич, протягивая свою раскрытую ладонь. – Чем могу служить, герр Майер? Вы проходите, не стесняйтесь, в гостиную залу…
Стенненберг-Майер так и сделал. Не раздеваясь, он прошелся вдоль старинной мебели, осмотрел картины в золотом багете с русскими генералами XVIII века. Затем опустился, ни слова не говоря, в глубокое кресло зеленого сафьяна. В гостиной тона были в стиле «модерн»: мягкие, зеленовато-болотные, хотя угнетающе на дух не воздействовали.
- Чай или кофе? – русский старик с седой бородкой-эспаньолкой, с взлохмаченной густой шевелюрой и необычайно-живыми, синими глазами начинал нравиться ему. – Может быть герр Майер предпочитает коньяк? Есть отличный напиток выдержки 1904 года. Какое прекрасное было время, герр Майер. Хотя… Пожалуй, для Матушки-России уже началась пора потрясений. Нуте-с, не буду, не буду. Покорнейше прошу простить, старика, - он поспешил, шаркая разбитыми турецкими туфлями с загнутым носом в кухню – заваривать по особому домашнему рецепту турецкий кофе в медной, натертой до красноты турке…
Когда вернулся, в гостиной ничего не изменилось. Визитер, обозначивший себя как Майер, так и сидел, не сменив позы. Его сосредоточенно-брезгливый взгляд блуждал в «околоземном пространстве». Может быть, из молодых поэтов? Или начинающий писатель? Немец? Странно… Впрочем, что тут странного: их Германия всегда была светочем поэзии, философской мысли и литературной критики. Даже если этот немец – продукт своей эпохи, служит своему неистовому фюреру, которого Дмитрий Сергеевич Мережковский удостоил имени «Жанна Де Арк», - что ж… Парадоксов полна сама жизнь, милейший мой, пожурил он сам себя. И довольно прикидываться большим ребенком.
- О чем изволили задуматься, герр Майер? – участливо обратился он к немцу.
- Главным образом о вас, милейший, - на неожиданно чистом русском языке обратился к нему «герр Майер». При этом этот странный немец так взглянул ему в глаза, что озноб прошел по спинному хребту. – О ваших статьях в журнале «Гелиополь», что издается в Лондоне с 1924 года. Финансируется из Парижа, членами РОВС. Нет нужды расшифровывать, что это за милейшая организация? Я рад…
- Я пойду… того… посмотрю, как кофе, - пролепетал Павел Анатольевич.
- Стоять на месте! – Сергей слегка возвысил голос. – Сядьте здесь и сидите. Я сам проверю, не убежал ли наш кофе.
Он вернулся уже без пальто, в костюме из синей тонкой шерсти, с галстуком с серебристую полоску. Кипящая турка с витой медной рукоятью была мастерски водружена на мраморный столик. «Где у вас столовый сервиз?» – деловито осведомился он, поджав нижнюю губу. Сейчас укусит, промелькнуло в голове у Павла Анатольевича. Он кинулся в застекленный буфет. При этом едва не разбил блюдце китайского фарфора. Наблюдавший за этими действиями Сергей все больше усмехался. Старик ему определенно нравился. На такого можно было положиться…
- Не надо ничего ронять, - Сергей разлил горячий кофе по блюдцам. – Мы будем пить кофе по-русски, в прикуску. У вас, в России, все привыкли делать не так, как в Европе. Даже кофе по-турецки пьют также – «по-турецки», из блюдечка…
- Это познания из собственного опыта? – рука Сергея замерла.
- Что? – не понимающе, для пущей видимости, спросил он.
- …Вам приходилось пить кофе «по-русски»? – с улыбкой спросил его Павел Анатольевич.
- О, еще как приходилось! – рассмеялся Сергей. – В Москве в 1930-ом, в Киеве в 1939-ом. В сентябре 39-ого я был в составе германских войск в Польше. Мне пришлось совершить увлекательное турне: Поморье – Брест-Литовск. Встретиться на конечной точке маршрута с вашими войсками – танками БТ под командованием комбрига Кривошеина. Тогда-то мне и пришлось испить кофе по-русски, - он многозначительно улыбнулся. – Надеюсь, нет смысла продолжать дальше, милейший Павел Анатольевич. Пора приступить к делу. Тем паче, что само дело не ждет. Не терпит отлагательства, я бы сказал…
- Вы о чем изволите говорить? – русский старик прекрасно играл «в дурака». Сергею на мгновение показалось, будто Павел Анатольевич копировал кого-то из своих знакомых, эмигрантов-мистиков или журналистов. – Когда изволите сетовать на то, что «не терпит отлагательства»?
- Я сетую на эту безобразную войну, которую развязал наш рейх с Россией, - нагло сказал Сергей, глядя в глаза собеседнику. – Пейте, кофе стынет. Так вот, смею вас заверить – не все мы такие, как нас рисует ваша пропаганда. И пропаганда этих английских ублюдков. В Германии есть разумные круги, милейший Павел Анатольевич. Они ищут каналы делового контакта со Сталиным.
- Вот оно что… - протянул, играя сам с собой Павел Анатольевич. – Вам, наверняка, следует обратиться в миссию Красного креста. Там, по-моему, решают подобного рода щекотливые вопросы.
- Подождите, - «герр Майер» спрятал в себе злой хохот. – Красный крест нужен нам сейчас как мертвому припарки. Так говорят в вашей милой Отчизне. Не так ли? Не скрою, я долгое время следил за вами. Не я лично, через своих агентов. Вы наверняка почувствовали это. Я вижу это по вашим глазам, Павел Анатольевич. Мне не надо ваших признаний в чем бы то ни было. О многом я догадываюсь, кое-что даже знаю. Мне нужна ваша помощь. Да или нет, милейший? Кивните…
- В контактах с представителями Красного креста? – Павел Анатольевич, казалось, недоуменно пожал плечами. – Признаться честно, не понимаю, зачем. Зачем я вам понадобился в столь щекотливом деле? У вас…
- Понимаю, - Сергей лукаво усмехнулся. – Как и все русские, вы не доверяете. Правильно делаете. Вы молодец, господин Лужков.
- Милейший, мне не понятны цели вашего визита, - Павел Анатольевич сидел с чашкой кофе, от которой исходил приятный запах. – Я готов вам помочь… оказать посильную помощь, так сказать… - он многозначительно чихнул себе под нос. – Но в чем она будет заключаться, милейший?
- Вы же мне не верите? – пришла пора удивляться Стенненбергу.
- Отчего же? – кустистые брови русского «мечтателя» высоко взметнулись. – Верю совершенно как Фома, призревший отверстия от гвоздей на руках Спасителя.
Сергей замучено вздохнул. Подумав немного, он вынул из внутреннего, шелкового кармана жилета круглый металлический жетон на стальной цепочке и предъявил его старику:
– Секретная государственная полиция германской империи! Я сотрудник этого учреждения, реферат II a IV. Можете записать мой личный номер, милейший. По нему ваша закордонная служба немедленно установит мою персону.
Павел Анатольевич глубоко вздохнул. Он отставил китайского фарфора блюдце с недопитым кофе. Внимательно посмотрел на сидящего перед ним немца. Подданного тысячелетнего рейха, великой Германии. Так они себя называли.
- Зачем это вам? – он провел над бровью указательным пальцем. - Зачем вам все это, герр Майер?
- Меня зовут Сергеем, - Стенненберг едва не потерял равновесие.
- Ага, вот оно что, - усмехнулся Павел Анатольевич. – Голос крови… Вы наполовину русский?
- На четверть, - не моргнув глазом, ответил странный немец. – Моя прабабка жила в Остзее. В 1848 году ее сосватал ваш солдат. Он стал денщиком графа Меньшикова. Того, кто руководил обороной Севастополя при Николае I, во время Крымской войны. Такая вот история…
- История занятная, герр Майер. Более чем занятная. Кофе, кажется, совершенно остыл…
- Нет, еще теплый…
- Бог с ним, с кофе. Будем пить кофе по-русски. Русские, к вашему сведению, тоже пьют холодный кофе.
Они побеседовали какое-то время. В конце-концов Сергей посмотрел на карманные часы в жилетной паре. Было 17-45. Ого, подумал он. Вот так засиделся. В нашем ведомстве надо будет писать отчет по поводу «незапланированного отсутствия». В табеле «оперативные мероприятия» я указал срок 2 часа. Отсутствие заняло на час больше.
- Рад, что мы нашли общий язык, - сказал в довершении Стенненберг. Он размял пальцы и приподнялся. – Нет смысла использовать нашу первую встречу для решения более серьезных вопросов. Ими, как вы понимаете, остается продвижение… ум-гм… германских войск… Я восхищаюсь гением Сталина. Но он рассчитывал на встречное понимание своих усилий, со стороны высшего руководства рейха.
- Мне сложно согласиться с вами, Сергей, - печально улыбнулся Павел Анатольевич. – Иосиф Сталин – это один из разорителей старой России. Для меня и моего поколения. Мне сложно восхищаться его гением, как вы изволите выражаться. Гений зла, гений разрушения…
- В старой России не было зла, не было порока? – молодой визитер с проблеском седины в висках пытался настоять на своем.
- В старой России было и то, и другое, - вынужден был признать Павел Анатольевич. – Но было и такое понятие как честь. Офицерская честь. Честь дворянина. Честь солдата, который служит своему Отечеству. Что же сейчас? Мерзость и запустение, сударь мой. Русские бегут, простите покорнейше… от орды тевтонов, как трусливые зайцы. Срам какой! Где это видано – за три месяца ваши войска оказались под Москвой? Такого не было даже в 14-ом…
- Подобное случалось и прежде, - Сергей взял старика под руку. – В 1812 году, когда в Россию пришел Наполеон. Что было впоследствии, надеюсь, не стоит напоминать? Или стоит?
- Не стоит, не стоит, - шутя отмахнулся Павел Анатольевич. – Молодежь не переспоришь… Кстати говоря, ваш русский довольно приличен. Где так выучились? Семейное или служебное образование?
- И то, и другое, - усмехнулся Сергей. – В нашей семье принято говорить по-русски. Передавать эту традицию следующему из рода Стенненбергов. Так, что мне сказать Ивану Ильичу?
- Передайте, что его покорный слуга жив и здоров, - усмехнулся Павел Анатольевич. - Велит ему кланяться. Передает, что Аграфена Петровна живет и здравствует. Просила также ему кланяться, не забывать о себе. Что же до весточки, то… Прежней почтой ее отсылать будет, по теперешним временам, весьма накладно. Пусть лучше передает из рук в руки – при личной встрече. На том и порешим, молодой человек. Желаю вам здравствовать…
Когда он вышел от Павла Анатольевича, начинало смеркаться. Надо было срочно придумывать легенду затянувшейся встречи. Повод, как нельзя кстати, был найден. На углу Жакоб бон Сержант, проходила облава. Полевая жандармерия с французской полицией проверяла всех прохожих. У кого не было документов или чьи документы казались подозрительными, немедленно хватали и запихивали в крытые «Опель-Блитцы». Сергей намеренно ускорил шаг, заслышав оклик ажана. Тот нагнал его. Грубо схватил за рукав. Сергей, не оглядываясь, перехватил руку французского полицейского за локоть, совершил бросок через плечо. Только бы не начали стрелять, идиоты, в ужасе подумал он. Увернувшись от удара дубинкой другого ажана, он был сбит с ног. Кованый приклад карабина «Маузер» пришелся ему прямо в грудь. Уже лежа лицом в булыжную мостовую (ему завернули за спину руки), Сергей прошипел: «Я представитель германской администрации! Вы что оглохли, болваны? Идиоты паршивые…» Его срочно подняли. Упитанный гауптман в салатной жандармской форме, с галунами на синем воротнике обшарил его карманы. Рука в кожаной перчатке нащупала в кармане костюма круглый жетон. «Немедленно извиниться! – гаркнул гауптман оторопевшим ажанам, отдав честь Сергею. – Я приношу вам свои извинения, герр Стенненберг». Обойдусь как-нибудь без церемоний, брезгливо подумал Сергей. «Я желал бы проехать с вами в префектуру полиции для дачи объяснений, - заметил он, чувствуя страх гауптмана. – Старина, не нужно меня бояться. Германия и фюрер будут гордиться вами. На месте я вам скажу, что надо делать, - и, переходя на откровенный шепот: – Оформите меня, как задержанного в начале облавы…»
* * *
…Корежило. Германскую оборону под Москвой с 8 декабря 1941 года, используя превосходство в авиации, удалось прорвать. Потерявшие половину панциров, основательно потрепавшие свою матчасть, понесшие ощутимые потери в живой силе, германские войска начали отступать. Многие усмотрели в «странном успехе» русских чей-то злой умысел: наступление велось без превосходства (количественного!) в танках и артиллерии. На многих участках фронта оно началось ночью, без артиллерийской подготовки и бомбовых ударов. Но эшелонированную оборону вермахта удалось прорвать на направлении главного удара почти сходу. Следовательно, в штабе РККА знали о слабых местах. Помимо губительного действия Генерал-Мороза, отсутствия топлива и зимнего обмундирования… Особенно поражали ночные атаки на Калининском и Можайском участках фронта. Начавшись в 4-00 при свете многочисленных костров (они были зажжены по обе стороны!), они не встретили серьезного сопротивления. Несмотря на то, что в конце ноября, видя провал «Тайфун», фюрер приказал перейти к обороне на Центральном участке фронта. Всем была очевидна угнездившаяся в рейхе (особенно, в недрах вермахта) генеральская измена. Зимняя амуниция и снаряжение для группы армий «Центр», представленные на выставке в Берлине, так и не достигли фронта. Эшелоны застряли под Варшавой… Конно-механизированный корпус генерала Доватора совместно с партизанскими отрядами, подкрепленных парашютистами-десантниками из особой дивизии им. Дзержинского, сокрушал германские тылы. Каким образом такому крупному воинскому соединению удалось оказаться за линией фронта, оставалось загадкой для высших чинов «1s» и OKV.
Странным было и другое: красные почему-то не использовали свое тактическое преимущество на флангах 2-ой панцирной армии. Даже не попытались взять войска «быстроходного Гейнца» в оперативные «клещи». Будучи в рейхсканцелярии фюрера, Гудериан испытывал некоторую неловкость. Получалось, что бывшие коллеги по танковым классам из далекого 26-ого сделали ему невероятное одолжение. Советская авиация, пользуясь некоторым превосходством (из-за морозов вышел из строя класс бомбардировщиков «Хейнкель», у которых охладительная система располагалась в крыльях), наносила удары по отступавшим механизированным, моторизованным и панцерным частям. Советские ударные части долбили с невероятным упорством его опорные пункты. Иной раз, за третьестепенную высоту или деревушку с каменной церковью, где были расположены огневые точки вермахта, ложили свои славные головы 40% и более от личного состава. Германские пулеметчики выкашивали целые батальоны, беря их в пулеметные «клещи»: кинжальный огонь с флангов и с фронта, с двух или более засекреченных точек. Красным командирам было проще обойти его доты, чем отправлять своих людей под кинжальный, смертоносный огонь пулеметов, минометов и артиллерии. Но, увы… Большевистское военное руководство не жаловало своих солдат и младших командиров. Войны в серых шинелях и ватниках, в белых маскировочных балахонах густо пятнали изрытый, почерневший снег московских полей. Были нередки случаи слепого, хотя и самоотверженного героизма «красных коллег». В одной из оперативных сводок, представленных в оперативный отдел (I a) при штабе 2-ой панцирной армии, значилось: «…В ходе обороны частями 32-ой пехотной дивизии высоты 22-А солдаты и офицеры красных войск шли в атаки без поддержки танков и артиллерии. Наблюдались атаки в лоб на пулеметные точки, что приводило к огромным потерям со стороны большевиков. Вечером того же дня указанный опорный пункт был взят. Потери большевиков составили: 60% личного состава, согласно данным полевой разведки и визуального наблюдения… ». Нередко «красные Кристи», отрываясь от пехотных цепей, утюжили траншеи германской обороны. Изрешеченные почти в упор крупнокалиберными 20-мм пулеметами, продырявленные противотанковыми пушками или ружьями, они, объятые дымом и пламенем, продолжали выполнять свой долг. Утюжили германские траншеи, ломали доты и дзоты, шли на таран – врезались на полном ходу в панцеры и панцер-вагенс…
Один раз Гудериан стал свидетелем, как группа солдат при попустительстве своих офицеров фотографировалась на фоне обгоревших трупов советских танкистов и искореженного прямым попаданием 105-мм гаубицы Т-28. Это было недопустимо для его чести – чести старого солдата…
Выйдя из вездехода, он строго отчитал своих подчиненных. Досталось и более старшим офицерам вермахта. Но, наблюдая перед собой фигуры Grenadiers в тонких шинелишках и летних пилотках, с ногами в коротких, с расходящимся голенищем сапогах на 25-27 градусном морозе, он испытал чувство вины. Они считали и называли его, почти не таясь, «папой» и «нашим мальчиком». Он обязан был пребывать в сердцах своих людей, облаченных в зеленовато-синюю форму вермахта. И он отошел от их сердец. Испытывая любовь к России, как если бы она была частью рейха и его сердцем, Гудериан наблюдал длинные веретеницы бредущих по русскому снегу германских солдат, брошенные автомобили с тавро «G», бронетранспортеры, гусеничные вездеходы, пустые цистерны-заправщики и… Panzers , его некогда прославленные боевые машины. С бессильно торчащими из коробчатых башен с мальтийскими, белыми и черно-белыми, угловатыми крестами, пушками и пулеметами Они не в силах были одолеть толстую броню КВ, Т-34, Т-35 и Т-28. Он все равно любил эти славные боевые «ролики» вермахта, что домчали славу Великой Германии через Бельгию и Голландию, минуя противотанковые рвы и бетонные надолбы линии Мажино, к отложистым берегам Нормандии. К проливу Ла Манш, что был «рукавом Англии». Взять за этот «рукав» - была не только мечта фюрера. Русским политика Туманного Альбиона тоже была не по нраву. Что ж, подумал Гудериан, горестно взирая на запорошенные снегом трупы в тоненьких, коротких шинелях и бумазейных куртках, на замотанные (точно кули) головы отступавших, бессильно вязнувшую в сугробах технику, ты этого хотел, «мой фюрер». Судьба тысячелетнего рейха будет окончательно решена до 1943 года. Я предупреждал вас, герр экс ефрейтор от инфантерии, герр экс агент-V ведомства Канариса и герр экс член полевого трибунала в Мюнхене, где в 24-ом ты приговаривал к смерти «шутцеров» из 2-ого полка, что с Россией не следует воевать. Всякая попытка столкнуть Германию и Россию на поле брани, как говорят сами русские, только на руку Британским лордам и гангстерам с Капитолийского холма.
Именно с такими мыслями он ступал в залу рейхсканцелярии, которая была кабинетом фюрера. Со стен из красновато-розового мрамора на Гейнца Гудериана смотрели гобелены XVI века (со сценами из жизни рыцарей тевтонского и ливонского ордена), картины в золотом багете, на которых кисть германского художника запечатлела Фридриха II (Великого), канцлера фон дер Бисмарка… На фоне огромного палисандрового стола для заседаний Гитлер, не стесняясь в крепких баварских выражениях, распекал начальника ставки OKV генерала-фельдмаршала Фрица Гальдера. Тот, будучи сам баварцем, по крови и по духу, отлично понимал суть многих площадных выражений. Равно как и сложившуюся на Восточном фронте обстановку. Поэтому генерал-фельдмаршал молчал. В аккуратных усиках, как показалось Гудериану, терялась лукавая усмешка. Ему представилось, как бы выглядел фюрер и имперский канцлер в году, эдак… 1916-ом, застывшим в монолитном строю германской пехоты в шипастых шлемах. Забавное было бы зрелище, мои дамы и мои господа…
Кроме Гальдера в огромной зале навытяжку стоял пузатый рейхсмаршал люфтваффе в темно-зеленом (как всегда, новом!) кителе с желтыми отворотами. Его авиация безуспешно пыталась спасти положение отступавших частей группы армий «Центр». От него исходил омерзительный (в создавшейся обстановке) запах парижских духов. Щеки лоснились от толстого слоя румян, а глаза с расширенными зрачками (явный признак застарелого кокаиниста!) смотрели «на своего бога». Да как смотрели! Будто фюрер уже не был «наци №1», а всего лишь играл хорошо поставленную, дурацкую роль. Надушенный павлин, проклятый боров…
Чуть поодаль, скрестив на груди руки, стоял во фривольной позе рейхсфюрер SS и полиции Генрих Гиммлер. Он смотрел на происходящее сквозь стекла пенсне, которые в Германии носили сельские учителя. На тонких, бесцветных губах его сияла улыбка британского сноба. Иначе, как можно было понять реакцию этого мерзавца? Германские войска терпели поражение на Московском направлении, а «полицейской овчарке» смешно, с негодованием подумал Гудериан. Что-то невидимое тут же охватило его голову. Пенсне Гиммлера дернулось и блеснуло, будто желая ослепить его. Разве что Гальдер, единомышленник «гомо» Бломберга, до сих пор разрабатывался SD. Считается агентом британской разведки. Следовательно, является кандидатом «1» на звание «козла отпущения». Помимо прочих претендентов на эту почетную «имперскую должность».
- Гудериан, немедленно следуйте к нам, - резко сказал фюрер. - Вы должны дать нам отчет: как обстоят дела на вашем участке фронта? Подойдите ближе, мы не на швабском балу, - он указал короткой рукой на место возле Геринга. Генерал-полковник, скрыв свое пренебрежение, щелкнул каблуками начищенных сапог. – Ваша танковая армия, вопреки моему приказу, оставила занимаемые позиции. Вы ставите ни во что волю канцлера германской империи? Волю германского народа, волю нации…
- Мой фюрер, мои солдаты сделали все, что могли, - Гудериан старался быть спокойным. – Они выполнили свой долг. Рейх может гордиться этими солдатами, мой фюрер. Но русские морозы… Они всему причиной. Часто мы вынуждены использовать топливо, которое сливаем из русских машин. Наша ружейная смазка не годится для русских морозов, мой фюрер. Несмотря на мои частые заявки в штаб верховного командования, во 2-ую армию так и не были доставлены зимние вещи. Кроме этого, земля в России промерзает так, что невозможно окапываться. Мои солдаты зарываются в снег, чтобы отражать наступление войск противника…
- …В 1916 году я был на передовой, - с раздражение перебил его Гитлер. – Свидетельствую, что там приходилось не легче, Гудериан. Земля промерзала на полтора метра, во Фландрии и Нормандии. Ее приходилось взрывать снарядами тяжелой артиллерии. Вы слышали, Гудериан? Это говорю вам я, прошедший поля Великой войны. Я знаю сердце солдата лучше, чем его знают мои генералы. Они сидели в теплых блиндажах, когда будущий фюрер германского народа голодал и мерз в заснеженных траншеях. Как тогда, так и сейчас рейху вредят изменники, - фюреру больше не хотелось держать себя «в узде».
- Я также был на передовой во время Великой войны, - Гудериан, не удержавшись, взглянул в глаза фюрера. – Я не видел там предателей. Не вижу их и сейчас, мой фюрер. Солдаты исполняют свой долг, не считаясь с потерями. Они испытывают тяжкие страдания, не получая порой самого необходимого…
- Вы хотите сказать, генерал, что имперская власть и канцлер, ее представляющий, не в состоянии снабдить свои войска всем необходимым? – рейхсфюрер снова блеснул стеклами пенсне.
- Помолчите, Гиммлер! - фюрер подошел вплотную к Гудериану. Его бледно-голубые глаза расширились. Он медленно поднял над собой руки, согнутые в локтях. Жилы на лбу надулись, стали пунцовыми. – Вы смеете утверждать, что я не проявляю должной заботы о солдатах вермахта?!? Молчите! Вы, не сумевший взять Москву в кольцо, совершить фланговый охват, при отсутствии красных войск… Вы предатель идеи рейха! Вы позорите свои погоны и награды…Вы подлый ублюдок, мерзкий негодяй! Поганый шпак и последний еврей не поступил бы так, как вы поступили с Германией. Я доберусь до скверны, которая засела в штабах вермахта. Я уничтожу это змеиное семя, - шептал он как завороженный, не видя перед собой никого и ничто – его окружала одна слепая, звенящая пустота…
…Геринг едва успел вытолкать генерал-полковника Гудериана в приемную, где усмехались эти «тыловые крысы» - адъютанты фюрера:
- Будьте благоразумны, генерал! Фюрер не в себе – вы же видите, Гудериан.
- Спасибо, рейхсмаршал, - был вынужден поблагодарить «борова» Гейнц, одергивая свой китель с Железным крестом 1-го класса и Рыцарским крестом с мечами у воротника с пальмовыми ветвями. Еще бы минута, я бы бросился на этого негодного ефрейтора, с негодованием подумал он. – Вы поступили верно. Хотя… - Гудериан замялся, царапнув подбородок о золото петлиц, - я рассчитывал на большую поддержку со стороны рыцарей люфтваффе. После того как 8 декабря красные начали наступать под Тулой.
- Генерал, этот комплимент я всецело принимаю на свой счет, - усмехнулся тучный рейхсмаршал. – Даже не буду оправдывать мою медлительность русскими холодами. Холода…
Гудериан на минуту задумался. Помимо того, что институт Геринга (позднее, «Исследовательское бюро») прослушивал все телефонные и радио-переговоры в рейхе, его адъютант, офицер для особых поручений капитан Харо Шульце Бользен довольно странный тип. В 30-х уличен полицией рейха в связях с социал-демократами. Даже занимался деятельностью, направленной против идеи национал-социализма. Расклеивал с приятелями соответствующие листовки. Хотя аристократ от мозга до костей. Военная косточка: потомок адмирала фон Тирпица, основателя германского флота. Странные нынче аристократы произрастают в рейхе…
Вскоре из бушующего гневом кабинета фюрера вышел генерал-фельдмаршал Фриц Гальдер. Он снял монокль из левого глаза и вложил его в карман мундира с орденскими планками и боевыми наградами.
- Фюрер отправил меня в отставку, - обратился он к Гудериану, словно Геринга не было поблизости. – Это мне урок, старому болвану. Хотя в своих письменных отчетах о ходе компании на Востоке я предупреждал: излишне растянуты коммуникации, явная нехватка транспортных ресурсов, износ автомобильных камер, танковых двигателей…
- Прошу меня извинить, господин генерал, за мой упрек, - шепнул Гудериан. – Я незаслуженно оскорбил вас, как шефа главного штаба сухопутных сил, когда заявил об отсутствии зимней амуниции.
- Не стоит извиняться, Гейнц, - растроганно заметил Гальдер перед тем, как уйти. – Это Провидению было так угодно – заморозить наше наступление на Восток под толщами русского льда. Провидение и Бог отвратили свой взор от Великой Германии. Нам суждено погибнуть или покориться своей участи. Мужайся, мой мальчик! - он горько посмотрел в глаза Гудериану и неожиданно произнес, потрепав его по погону из золотого сутажного шнура. – Монах, монах, как труден твой путь…
Вечером того же дня на берлинской квартире Гудериана посетил капитан граф Клаус фон Штауффенберг. Участник Польской и Французской компании, состоящий ныне при штабе верховного командования. Этот высокий, синеглазый брюнет готовился к отправке с Аравийским корпусом Эрвина Роммеля (в феврале 1941 года) в качестве офицера I a. Во время позорной (по вине Черного ордена) отставки Бломберга его попытался «причесать против холки» Генрих Гиммлер «со товарищи», но помогло заступничество шефа Абвера. Адмирала Канарис дорожил «своими мальчиками». Во всяком случае, Штауффенберга не тронули. Даже повысили (до нынешнего) звания. Не препятствовали командировке в Африку, где итало-германские части должны были потрепать (и довольно изрядно) английские войска. В состав последних входили формирования из туземного населения, австралийские, польские и даже… русские части. Последних, по приказу Сталина, формировали из бывших узников ГУЛАГа, особенно офицеров РККА, польских пленных, а также «проверенных» уголовников, пожелавших искупить кровью свою вину перед Советами. Штауффенберг, перекинувшись парой комплиментов с неувядающей супругой Гудериана, с удовольствием выпил чашечку кофе.
Затем, посетовал на малое количество «роликов» в Аравийском корпусе:
-…Заметьте, Гейнц, из 249 панциров мы можем положиться лишь на три десятка Pz-IV и сотню Pz-III. Итальянские «коробки» Больбао М-13/38 не в счет. Их пулемёты не возьмут даже самую слабую броню. Муссолини решил, что нам не достает «песчаных гробов». Славный юмор у этого величайшего из последних римлян – вы не находите, генерал? Я, как видите, не нахожу… Британские тяжелые «Черчилль» и «Матильда» сомнут их одним весом. Кроме этого, в главном штабе сухопутных войск считают, что клепаные чешские танки с их чудовищной проходимостью…
- Мне этот юмор не кажется странным, полковник, - подхватил удачную мысль Гудериан. – Наша славная разведка уже сделала свое дело. О, этот британский лев! От былого могущества империи бриттов не осталось ни следа. Да, эти «скотты» удерживают еще свои многочисленные колонии в Индии, Китае, Африке. Но, увы, мой друг: время неумолимо продолжает свой ход. Беда Англии в том, что отстала от понимания этой великой истины. Германия, пока была в союзе с Российской империей, прочно удерживала колонии в Северной Африке. Этот русский… его супруга, известная поэтесса – та дама, за которой в юности ухаживал этот проходимец, Иоахим фон Риббенроп…
- Генерал говорит об Анне Ахматовой? – улыбнулся тонкими, аристократическими губами Штауффенберг.
- Совершенно верно! – отметил Гудериан. – Ее покойный супруг, Лев Гумилев, полковник генерального штаба Российской империи, оказал нам неоценимую услугу. Свою агентурную сеть русские оставили – догадываетесь кому? Думаю, не стоит уточнять, граф…
- Своим победам в Аравийской пустыне славный вермахт обязан русским? – искренне удивился полковник. Хотя мог этого не делать, так как в 20-х был представлен многим русским военным специалистам, что приезжали «по обмену» в Германию.
- И не только им, граф! – усмехнулся «быстроходный Гейнц» и «наш мальчик», как называли его в вермахте. – Рейх, если вы помните… - он встал и, пройдясь по пушистому ковру кабинета, включил радиоприемник. Загремел «Хорст Вессель». – Клаус! Давай будем прагматиками, мой мальчик. Нам не одолеть Сталина. Можно кричать о грядущих победах по Берлинскому радио, писать хвалебные статьи во славу непобедимого вермахта в «Фолкишер Беобахтер» и «Черном корпусе»… Нам предстоит стать свидетелями самого страшного поражения в истории Германии. Фюрер не внял голосу разума: переживший войну на два фронта в 14-ом году, он снова втянул нас в проклятую авантюру. Кое-кто, особенно из числа эстетов и медицинских светил, считает возможным полагать, что Адольф Гитлер уже не вполне нормален. Что психически он, этот тирольский австриец, давно уже распался и, как личность, уже перестал существовать. Этот швед, Феликс Керстен, массажист негодяя-оберэсэсмана, «рейхсболвана» Гиммлера, воздействует на его мозг некими тибетскими травами, вызывающими галлюцинации и приступы неудержимой ярости. Признаюсь честно, Клаус, - Гудериан невольно вздрогнул, вновь оказавшись (почти воочию) пред Гитлером в рейхсканцелярии, - сегодня утром я едва сдержал себя, чтобы не броситься на этого проклятого ефрейтора. Он вел себя как припадочный…
-…Кому это нам? – с поддельным коварством удивился Штауффенберг. – Смените, если это возможно, музыку, дружище. Признаться честно, я до смерти устал от этого нацистского кукареканья…
Когда начало смеркаться, Штауффенберг притормозил «Опель-Олимпию» на Парижштрассе. Это был глухой рабочий район, предместье Берлина. Снег тонким голубоватым слоем лежал на тротуарах, подстриженных кустах, черепичных крышах домов из красного кирпича, что были построены с приходом национал-социалистической (рабочей) партии к власти для берлинских пролетариев. Фонари были погашены, окна затемнены. Берлинцы, как и все германцы, послушно исполняли приказ фюрера и гауляйтера. Они соблюдали все правила светомаскировки, чтобы бомбы британских «Митчелл» и «Москито» не нашли удобную цель под толщами облаков и ночной тьмы. По ночному, фиолетово-черному небу, подернутому тонкой сероватой дымкой, скользили белесые лучи прожекторов. На крышах дежурили коменданты противовоздушной обороны в стальных шлемах, с цилиндрами-коробками из-под противогазов. Они были вооружены парабеллумами на случай, если в их обозрении окажется сбитый британский пилот. Иногда прохаживались шуцманы, по двое. Они знали номера спецмашин и не останавливали их.
Вскоре на другом конце улицы показался темный силуэт другого авто. Мелькнул синеватый блик из предохранительных колпачков, одетых на фары. Штауффенберг мелькнул в ответ своими. Вскоре из темноты показалась фигура высокого, ладно скроенного офицера люфтваффе в кожаном пальто. Никем не замеченный, он быстро плюхнулся в раскрытую дверь «Опель-Олимпии». Машина, сверкнув черным лаком, сорвалась с места. Подполковник, а им был Харо Шульце Бользен, офицер для особых поручений при Геринге, а также офицер главного управления Абвер при штабе Люфтваффе, снял голубоватую фуражку с золотым «летящим» орлом на тулье. Положил ее рядом, на заднее сиденье, где удобно устроился. Отер платком разгоряченное лицо. Это был истинный аристократ, который чтил традиции древнего рода германских флотоводцев даже в такой конспиративной, почти шпионской ситуации.
- В этой папке, - он протиснул меж сиденьями папку из крокодиловой кожи, - последние сводки с восточного фронта. Московское направление, бои под Волхово и Тихвино, где потоками льется кровь – русская и германская… Наши русские коллеги отчаянно наступают. Признаться честно, у меня дух захватывает. Против четырех потрепанных германских войск противостоит такая сила – двенадцать армий! Боюсь, что Сталин может одолеть нас уже этой зимой, дружище. В панцерах красные нам немного уступают – я имею в виду, количество. Но вы же знаете, Клаус, возможности, тактико-технические характеристики Т-35, Т-28, СМК и КВ! Не говоря уже о Т-34…
- О них не надо говорить, Харо, - усмехнулся Штауффенберг, закуривая «Гавану». Он откусил серебряными щипчиками из носессора кончик другой сигары, прежде чем передать ее Харо. – Их нужно видеть сквозь окуляры прицела и прорези триплексов. Увы, мой друг. Я их не видел. Но, наш общий друг, герр Гудериан… Он их насмотрелся вдоволь. На три недели эти панцеры сковали действия его 2-й группы под Луцком. Если бы не мощное прикрытие стервятников люфтваффе… о, простите, мой друг…
- Ничего, граф! – успокаивающе поперхнулся Харо сигарным дымом. – Не стоит извиняться, когда речь идет о таком благородном деле, как наше. Мы боремся за новую, истинную Германию, мой друг. Меня тоже иногда одолевают мрачные мысли: не проливаю ли я кровь германских солдат, что гибнут на полях России? Увы, это так. Но такова цена за спасение рейха. Если не мы, то кто же? Нацию напичкали зловонным пойлом. Его подливали в 30-х в котлы с гороховым супом и сосисками. «Мы едим суп с нацией!» - так разглагольствовал этот подонок с челкой. Ему-то наливали в отдельную тарелку. Нет, каков подлец! – Харо снова закашляв, немного успокоился. – Ему нет прощения ни на том, ни на этом свете…
«…Есть ли прощение нам, - неожиданно подумал Штауффенберг, закрывая глаза. - Будет ли нам прощение? Или мы все прокляты – навечно… Или из ада, в котором оказалась Германия, есть путь в чистилище и рай? Хотелось бы верить. Будем надеяться, что бог услышит наши молитвы – наш бунтующий дух будет прощен. Германскую нацию не поразит огненная стрела с Небесного Олимпа. Хотя, может быть, это наша небесная кара. Хотелось бы верить обратному, мой друг…»
- Наиболее боеспособной армией рейха является 6-я, - заметил он через силу. - Ей командует Рейхенау. Этот убийца и висельник, одно имя которого для русских – как красная тряпка для быка. Из-за таких преступников в мундирах вермахта Красная армия может отнестись жестоко к германскому населению. Как ведите, Харо, я анализирую скорое вступление большевиков в рейх. Нам необходимо ускорить замену командующего 6-й полевой армии. Это место в ближайшее время должно стать вакантным для более подходящей кандидатуры. Вы понимаете, о ком я говорю? Медленно, но верно…
- Неужели это он… самый медленный, но самый исполнительный генераль-штеблер, - одобрительно кивнул рыжеватой головой Харо. - Наш генерал-педант, что подготовил Директиву №21…
* * *
…По звонку с «пропускника» пришли трое дюжих солдат SS. Отстегнув безжизненное тело от средневековой скамьи, они потащили его волоком из подвала наружу – четырехугольное пространство, окруженное плотным деревянным забором с колючей проволокой. На заднем дворе штаба зондеркоманды помещалось три высоких столба, врытых в землю. Протащив потерявшего сознание Иванова по глубокому снегу, на котором лежали голубовато-багровые отсветы заката, эсэсманы пристегнули его наручниками спиной к столбу. При этом ему вывернули назад руки. Кутаясь в ангорский полушубок, Крейцель молча взирал на происходящее. Солдаты SS, сделав свое дело, вытянулись, оттопырив локти. Они готовы так стоять целую вечность, подумал гауптшурмфюрер. Одетые в толстого сукна куртки-парки с войлочным подстегом, такие же брюки и сапоги (не в пример вермахту), они были надежно защищены от русских холодов. Посмотрим, как поведет себя на морозе этот недочеловек…
- Погости на этом плацу, мой дружок, - ехидно заметил Крейцель, подняв пушистый белый воротник до орла на тулье своей фуражки с мертвой головой и костями. – Ты ведь не боишься холодов – ведь так, герр агент огэпэу? Говорят, что часами лежишь в снегу. Вот и прекрасно. Мы проверим, не врут ли наши осведомители. Надеюсь, ты оправдаешь мои ожидания, - он цинично потрепал Иванова за бороду, красную от крови.
Похрустывая сапогами на высоком голенище, он ушел. Напоследок велел часовому в русском тулупе, с MP-40 (с деревянным ложе и прикладом) время от времени щупать пульс Иванова. В случае осложнений немедленно (через дежурного) связаться с ним, затем позвонить в медицинский отдел. Впрочем, в медицинский отдел можно прежде, чем ему. Так будет лучше. Сам же Крейцель направился в криминалистический отдел, который возглавлял криминалрат полиции (без звания) доктор Тидде. Там хорошенькие и не очень немочки в мышисто-серых кителечках, вооружившись лупами и сложными машинами-спектроскопами, исследовали доставленные этим же вечером бумаги и письма Иванова. Саманный домик «странного русского» был подвергнут самому тщательному осмотру. Двор и сад перерыли так, словно там побывало стадо землеройных свиней. Эсэсманы прощупали ножевыми штыками, приткнутыми к карабинам, дощатые и земляные полы. Глинобитные, из кизяка, стены, излучавшие невероятное тепло, протыкались отточенными стальными щупами. Огород был проверен миноискателем, для чего пришлось потревожить саперов вермахта. Крейцелю этого показалось мало. Наряд SS, по его указанию, в ходе затянувшегося «дознания с пристрастием», примчался на «Опеле» в Красный Устюг. Чертыхаясь по адресу оберштурмфюрера, коллеги проверили глинобитные стены звукоуловителями – вдруг проявятся возможные пустоты… Но все было тщетно. Пустоты «вдруг» не проявились.
Немочки из криминалистического отдела изучили сквозь свои лупы и линзы бумаги Иванова. Ничего подозрительного в них не оказалось. Письма друзей по гражданской войне, что была в России с 17-го по 20-й год, написанные лиловыми чернилами или химическим карандашом, картонные грамоты от большевистского руководства (коммунистического «ляйтера») «за успехи в социалистическом труде» в должности заведующего торгово-закупочной базой «Плодовощторг». Кроме этого, в отдельной папке были подшиты несколько тетрадей, исписанных убористым, временами изменчивом до неузнаваемости, бисерным почерком. Было также пара справок, выданных канцелярией местного управления ОГПУ, а затем НКВД. В последней, за 1939 год, значилось, что «Иванов Порфирий Корнеевич, задержанный по подозрению в религиозной и антисоветской пропаганде (УК РСФСР, ст.58, какой-то «прим»…) признан невиновным. Все ранее предъявленные обвинения являются снятыми». В справке от горздравотдела за тот же год значилось: специально назначенная комиссия (надо полагать из числа компетентных большевистских «фюреров» от медицины) областного психоневрологического диспансера наркомздрава обследовала направленного на принудительное диспансерное лечение того же Иванова. Постановила: пациент совершенно здоров. В лечении (амбулаторном, тем более диспансерном) не нуждается. Надо полагать, что на «принудительное лечение» Иванов был отправлен по настоянию «огэпэу». Так, во всяком случае, посчитал Крейцель.
Фрау Циллер, криминалобер-ассистант полиции, довершив обработку экспертного анализа своих «девочек», подшила дыроколом со скоросшивателем все «папир» в одну папку с металлическими креплениями. К тетрадям Иванова она приколола свою справку-заключение: «(Строго секретно. Информация по запрашиваемому объекту. Отдел RI/C.) …Подозрения не вызывают. Подчеркнутые детали типографского и рукописного текста единую структуру не представляют. Компонентами шифровальной таблицы быть не могут…» Она благоухала своими духами из Вены. Крейцель тщательно скрывал свое омерзение к ней. Особенно после того, как от сорокалетней бабы (правда, неплохо сохранившейся) последовало откровенное предложение: скрасить ее одиночество. Хмыкнув, он почувствовал, что за его отказом стоит нечто большее. Фрау Циллер наверняка делала это по чьему-то научению. Скорее всего, исполняла волю оберштурбаннфюрера Гендольфа.
…При этом криминалобер-ассистант ссылалась на отдельные листы дневника Иванова. Посмотрев их, можно было убедиться: «старик» писал странным, изменяющимся почерком. Корявые, неумело выписанные карандашом буквы внезапно сменял каллиграфический почерк с округлыми гласными «а» и «о», что указывало на специальные навыки в области графологии, приобретенные на специальных занятиях. Кроме этого в тетрадях Иванова значилось, что «…коммунизм представляет собой единство Матери Природы с человеческим разумом, очищенным от вредных излишеств (в тексте это было выделено двумя жирными подчеркиваниями) человеческой цивилизации…», что фрау Циллер выделила в своем криминалистическом заключении в отдельном параграфе. В ряде своих записей старик упоминал некую политическую организацию под названием «партия». Освободив (весьма предусмотрительно, следуя оперативной логике!) самую пухлую из тетрадей от потертой замшевой обложки, сорокалетняя баварка нашла сложенный в четверо листик бумаги в косую клеточку. На нем чернилами был сделан набросок письма Иванова на имя генерального секретаря ВКП (б) Иосифа Сталина. В нем, в частности и помимо всего прочего утверждалось: «…Вы, как и я, являетесь сыном, т.е. биологическим порождением Матери Природы, которая любит нас всех, детей своих, и ждет от нас поступков любви… Партия должна быть великой силой, несущей в себе волю Великой Природы и ясного человеческого разума. Только при таком условии на земле не будет войн и прочих бедствий, которыми так изобилует вся история человечества, только тогда люди прекратят глумиться над собой и своею природной силой. Иными словами, над Матерью Природой и Великой Вселенной, что как в темнице, заключены в нас…»
Сомнений не было: в руки имперской SD попал недочеловек (Untermensch) категории H/F II. С ярко выраженным шизоидными признаками, по-простому – явным идиотизмом. Это говорило, в подтверждении блестящей расовой теории Альфреда Розенберга, о естественном вырождении неполноценных славянских народов. (Судя по всему, «Матерь Природа», о которой так писал этот сумасшедший агент огэпэу, сделала-таки свое дело, мимоходом подумал Гендольф. Так он проверял свой арийский дух в «атмосфере высокого напряжения» Shwartzkopf SS на остракизм.) Явной опасности для тысячелетнего рейха этот субъект не представлял. Таким образом Иванов, исходя из расовых постулатов Германской империи, не подлежал немедленному уничтожению, но от заключения в концлагерь не освобождался…
- … этот русский недочеловек – уникальный генеалогический тип, - усмехнулся оберштурбаннфюрер Гендольф, просматривая папку с делом Иванова. – Эта сумасшедшая выдержка в ходе применения к нему наших специальных методов… Кто бы мог подумать, что среди славянских народов еще остались такие субъекты! Вас не удивляет, фрау Циллер, что «материал» выдерживает такие низкие температуры и столь терпим к физическим страданиям? Странно…Меня эти врожденные или приобретенные навыки закаленности, признаться честно, наводят на определенные мысли. Этот Иванов – идеальный тип для нашей диверсионно-агентурной работы! Жаль, если некоторым узкоголовым тупицам в нашем ведомстве не удастся перевербовать его. Жаль, если этим же узкоголовым тупицам будет дано распоряжение искалечить его на допросах «третьей степени» или вовсе… Вы меня понимаете, Ильзе? Из этого Иванова получился бы отменный агент. Образчик для агентурной работы. В России, в Англии, в Америке. США на пороге войны с нами. Не знаю, не знаю… Вам решать, дорогая фрау Циллер…
- Я сделаю все, о чем вы попросите, оберштурбаннфюрер, - ответила эта статная баварка с зеленовато-голубыми, огромными глазами и платиновой, высоко взбитой прической, заколотой брошью из аграфа. – Я поняла вашу мысль… Мне думается, что кто-то неверно указал категорию опасности данного лица для рейха. В своем экспертном заключении, оберштурбаннфюрер, - улыбнулась своими яркими, крашенными губами Ильзе. – В этом весь трагический смысл. Здесь может произойти кровавая, по-истинне трагическая развязка. В отношении одного лица… - видя неуловимое изменение в лице партайгенноссе, она тут же поправилась. – В отношении одной недочеловеческой особи, которая может оказаться полезной нашей организации.
Щелкнув каблуками своих мягких сапог, приложив руки к тугим бедрам, она повернулась кругом и вышла. Гендольф с сомнением посмотрел ей вслед. В августе 41-ого под Винницой, после налета русских «туберкулезников» (так в Красной армии и в вермахте, шутя, прозывали дальние тихоходные бомбардировщики ТБ), засыпавших автостраду осколочными бомбами с недосягаемой для зениток высоты, он увидел на юбке фрау Циллер следы белого порошка. Это могла быть сахарная пудра, а мог быть… Судя по испуганному выражению красивых глаз этой «стареющей Валькирии» (так, за глаза, конечно, звали в энзанцгруппе эту особу) его подозрения хотя бы частично, но попали в цель. Выйдя из «мерседеса» в самой Виннице, фрау Циллер искала с ним встречи. Во время пустякового, незначащего разговора о мощи рейха и убогости большевистских войск (все обстояло как раз наоборот и все это знали), она как бы невзначай показала ему листок из блокнота, который тут же смяла. На нем значилось: «В обмен на ваше молчание готова с вами сотрудничать. Не сдавайте меня PK. Они об этом знают. Будет только хуже». Она давно работает осведомителем III-его управления, стало ясно ему. Но предлагает себя в информаторы. Остерегаясь провокации, Гендольф месяц не делал никаких телодвижений. Фрау Циллер, казалось, была вычеркнута им из списка живущих в этом бренном мире...
Остановив запись портативного диктофона Midaks (он предпочитал изделия этой прибалтийской фирмы аналогичным машинкам «siеmens», которыми пользовались многие из его коллег), на ленту которого была записана беседа со «стареющей Валькирией», оберштурбаннфюрер медленно закрыл глаза. Понаблюдав темноту за пришторенными веками, также медленно помассировал их одним, а затем двумя пальцами. Заметно полегчало. Свинцовая тяжесть отлила из головы неведомо куда. Виски стали словно из стекла, прозрачные и звонкие. Он помассировал и их по известной тибетской методе, которой на специальных курсах обучил всех желающих обергруппенфюрер Сиверс, живший, по заданию Розенберга (еще в бытность того начальником политического отдела СА) в монастырях учения бон по, участвовавшего в гималайских экспедициях по поиску «голубого кристалла».
Внезапно, нарушив хрустальную, успокоительную пустоту, подобную буддистской нирване, зазвенел телефонный аппарат. Гендольф почти возликовал, когда срывающимся голосом этот идиот Крейцель (вот кого бы причислить к известной «категории опасности» и отправить «в расход», говоря по-русски!) доложил: материал не реагирует на испытание «девяткой». Никоим образом… Иначе говоря, Иванов, этот большевистский медведь, выдержал четыре часа на 27-градусном морозе, будучи прикованным наручниками к тыльной стороне столба, находясь почти без движения, будучи без одежды, босым…
Он медленно, боясь нарушить источник вдохновения, снизошедший на него сверху, встал из-за стола. Сухой и прямой, Гендольф облачился в куртку лисьего меха на молнии, одел на голову суконную каскетку с лисьими же отворотами. Убрав со стола в сейф (знаем мы эти визиты «тройки» в кабинеты!) и, заперев его на два оборота, он отключив телефон. Затем вышел в коридор. В дальнем конце на побеленной стене высился портрет фюрера (холст с маслом), убранный еловыми веточками, специально привезенными из Германии по каналам хозяйственного управления RSHA под командованием обергруппенфюрера Поля. Подоткнув юбку, надраивала шваброй пол пожилая русская (или украинка) из родственников или близких «хиви». Одна сторона высохла и сверкала, как будто доски окрашенные коричневым заново вскрыли лаком. Увидев Гендольфа, женщина «ойкнула». Кланяясь, мгновенно прижалась к стене. Оберштурбаннфюрер многозначительно улыбнулся и послал ей успокаивающий пас рукой. Дескать, причин для волнения нет – все происходит верно…
Спустившись с четвертого этажа по удивительно безлюдной каменной лестнице на задний двор энзанцгруппе, Гендольф наблюдал как от полуголого старика с вывернутыми за столб руками исходят клубы морозного пара. Кожа Иванова, которая после полуторачасового «бдения» на холоде должна была стать иссиня-чёрной, похожей на резину, сохранила свой красно-коричневый загар. Похоже, что она горела… Вблизи от испытуемого (так в гестаповских протоколах именовались подвергнутые пытке или «особым методам воздействия») невозможно было стоять. Начиналось необъяснимое жжение в глазах, потело лицо, ломило виски. Стоящего начинало душить изнутри как в пустыне, при изнуряющем зное. Пушистый белый снег у огромных ступней старика, голых и потрескавшихся, начал темнеть и таять. Это походило на процедуры из упражнений тибетских йогов или просвещенных, с трепетом подумал Гендольф.
Состоявший с 1933 года в секретариате канцелярии NSDAP в Берлине, куда его продвинули люди из окружения Бормана, он был допущен на многие уровни посвящения в иерархии третьего рейха. (Сыграла роль его участие в «ночи длинных ножей», когда молодой эсэсман Гендольф, охранявший партийные митинги и собрания, отличился в умерщвлении педерастов-штурмовиков, получив за это Железный крест 1-ого класса из рук Геринга.) Ему было известно о полуязыческом учении (Annenerbe). В нем говорилось о переселении душ после смерти в новые тела, о способностях перемещаться в пространстве и даже во времени (возвращаться в реинкарнации прошлого и проживать их в образе деятелей минувшего), о мистических гигантах, обитающих на Гималайских вершинах и готовых сойти в этот мир «космического льда» - лжи и порока… Они надежно защищали своей внутренней энергией подступы к таинственной стране Эрцаль, скрытой среди ледяных торосов и каменных круч. По преданиям древних германцев (викингов, которые открыли Американский континент раньше Колумба, измышленного янки) это место сохранилось на Земле со времен Лемурии и Атлантиды – двух великих рас, павших миллиарды лет назад от вмешательства враждебных, потусторонних сил. Оккультный штаб SS, возглавляемый обергруппенфюрером Сиверсом, путем эзотерических исследований пришел к выводу, что проводниками этой враждебной силы явилось всемирное еврейство.
По указанию Гендольф два эсэсмана, присоединив шланг с помощью специального клапана к автоцистерне, окатили прикованного струей ледяной, обжигающей воды. Пар повалил еще гуще. Гендольф вылупил и без того покатые, серые глаза под белесыми бровками. Провел по одной из них изогнутым пальцем. Крейцель, находившийся вблизи своего шефа, судорожно сглотнул слюну. Затем, набравши ее в рот, сплюнул в чистый белый снег. На какое-то мгновение он представил себя на месте этого русского… Неожиданно для себя он ужаснулся, почувствовав себя ничтожным и жалким пред его мужеством. На задний двор давно уже вышла группа эсэсманнов в одних мундирах. Из распахнутых окон криминалистического отделения выглядывали личики и прически подчиненных «стареющей Валькирии». Похоже, фрау Циллер утратила над своими девочками власть, подумал Гендольф. Его сердце тоскливо сжалось. «Колоссаль! – воскликнул один эсэсман тощий и длинный, как жердь, в роговых очках. Он тыкал в сторону Иванова пальцем, как следует не подумав. – Этот русский – настоящий медведь! Ему не страшны никакие холода… Что же тогда говорить об этом народе? Мы воюем с нечеловеческой природой, с людьми, которые лишены всего человеческого…» На него оглушительно зашикали со всех сторон, показывая пальцами выразительные знаки у головы. Стоящий тут же, имевший обыкновение подкрадываться, «уполномоченный Гиммлера» из III-го управления (РК) незамедлительно вынул из кармана норковой куртки блокнот в коже с золотым тиснением. Он что-то записал в него тонким химическим карандашом, так как чернильные авторучки на морозе отказывали. У тощего, как жердь, обершарфюрера из хозяйственного отделения пересохло в горле. Он тут же поспешил ретироваться в натопленные помещения…
- Все это труднообъяснимо, - заметил Гендольф, глядя поверх фуражки с меховыми наушниками, в которую был облачен уполномоченный Гиммлера. – Мы еще с этим не сталкивались. Не так ли, партайгенноссе? Впрочем, я не знаю. У меня, признаюсь честно, нет подходящих слов, чтобы объяснить происходящее.
- Я так не думаю, - брезгливо молвил Больцман, похрустывая сапогами с меховыми крагами. – Думаю, оберштурбаннфюрер, нам не стоит фамильярничать, пока мы в строю. Пока воин SS на службе, он обязан помнить о званиях и прочих субординациях. Устав рейхсфюрера незыблем для всех! Не стоит об этом забывать, дружище.
- Да, да, конечно, - заторопился для вида Гендольф. – Я шокирован происходящим. Мой отдел – в патовом состоянии, унтерштурмфюрер! Моему подчиненному не удается выбить из этого мерзавца необходимых признаний. Необходимо объединить наши усилия…
- Мы их объединим, - заметил унтерштурмфюрер Больцман, который в иерархической лестнице SS был всего-навсего лейтенант, но по роду параллельной деятельности и занимаемой им должности был намного выше Гендольфа. – С недочеловеческими ублюдками надо работать жестче. Особенно с такими, как этот. Так, чтобы нашим методам вняли все русские в этом проклятом городе. Пристегните его цепью с кандалами к мотоциклу. Продолжительный марафон, я надеюсь, ему не повредит, - довольный своей выдумкой, Больцман окинул партайгенноссе оценивающим взглядом. – Как вам моя затея? Нет? Впрочем… - он напрягся и почесал лоб под фуражкой. – По ходу движения этого негодяя следует поливать чем-нибудь холодным из брандстбойта. В этом городе сохранились со времен большевиков поливалочные машины? Отлично! – опередил он Гендольфа, который не успел ему ответить. – Эту акцию устрашения надолго запомнят в этих краях…
Вшивый негодяй, подумал Гендольф. Злобный карлик, грязный кляузник. Именно сейчас ты пойдешь в свою барсучью нору и будешь выстукивать на печатной машинке очередной донос в Берлин. Вот ты и пошел. Придется связаться по ВЧ с партайгенноссе Мюллером – попросить его закрыть мои тылы…
Он подошел вплотную к Иванову. Потрясенный, некоторое время смотрел в его обожженное морозом, кирпично-красное лицо с синяками и кровоподтеками, в пушистой бороде. Вот это титаническая мощь! Вот это арийская сила! Пожалуй, гиганты из Гималайской твердыни Эрцаля обладают такой внутренней силой. Больше никто из смертных… Однако же, нет. Этот «русский недочеловек» обладает энергией Первозданной Силы. Как это объяснят в обществе Туле? В оккультном штабе SS, бюро Анненербе? А в «корпусе зеленых людей», состоящем из монахов бон-по? Великая Валгалла, духи древних германцев, живущие в твоих небесных чертогах – ТЫ должна послать в мой мозг верное решение… Любой неразрешенный вопрос в атмосфере высокого напряжения, что ставит под сомнение Орден SS, может стоить головы.
- Я не могу для вас ничего сделать, - сказал Гендольф по-русски, чувствуя, что удушье обволакивает его горло. – Меня ожидает концлагерь и неминуемая гибель. Вы как разведчик должны понимать это. Я должен играть эту проклятую роль как могу. Вы должны меня понять, герр Иванов. Мне противно то, что я вам говорю. Но я не могу вам помочь, не могу… Пусть меня проклянут великие силы, пославшие вас на Землю. Мне ничего не остается делать, как сказать это. И уйти…
- Бог тебя простит, немец, - молвил Иванов запредельным, тонким голосом, который необычайно ясно прозвучал в морозном воздухе. – Прекратите то смертоубийство, которое учиняете в этом мире, и простится вам. Донеси это до своего народа и фюрера. Если Гитлер не прекратит кровушку лить – покончит с ним Матушка Природа. Вгонит в землю по самый лоб. Всю жизненную силу из него возьмет. Из Земли все пришли, из матушки. В нее, Великую, все уйдем. Кто в доброй силе, а кто в злой. А Суд – ОН единый будет, для всех. Понимаешь меня, немец? Жизнь полюби и прими ее как есть, в сердце своем. Очисти ее от помышлений злых. Не должно быть силе человеческой зла никакого. Убьет и истребит она человека на корню его духовном. Так и будет…
Гендольф отвернулся, уткнув нос в лисий воротник, чтобы не видеть, как трое солдат SS в шерстяных подшлемниках под пилотками с эмблемой черепа и кости сняли с Иванова ручные кандалы. Затем, скрутив руки, потащили его к автопарку, что был со стороны дощатых, грубосбитых ворот с двумя караульными вышками с прожекторами и тяжелыми пулеметами. Там, используя цепи с ручными кандалами, Иванова пристегнули к мотоциклу «Цюндапп». Возле этого позорища суетился Крейцель в белом ангорском полушубке, поминутно сплевывая снег…
* * *
Строго секретно! Рейхсляйтеру НСДАП Борману лично.
В единственном экземпляре.
Копий не снимать.
(Из докладной записки начальника отдела зондеркоманды СС оперативной группы «Юг» при штабе 6-й полевой армии по каналу НСДАП «флора 1» .)
Рейхсляйтер!
Обстоятельства вынуждают меня обратиться к вам лично как к товарищу по партии и нашей борьбе с врагами рейха. Дело не требует отлагательств. 17 января 1942 года один из русских, что был допрошен сотрудником моего отдела и лично мною по подозрению в шпионаже на разведорганы большевиков, по-истинне, с арийским мужеством и хладнокровием перенес все меры интенсивного воздействия, что были применены к нему в ходе допросов. Перечисленные мною качества нордического характера данного русского свидетельствуют, по моему убеждению, о его несомненной принадлежности к высшей расе и поколению сверхлюдей, когда-то в давние времена, населявших этот мир и сохранившихся в Долине мертвых, стране Эрцаль…
* * *
…Дети! – молвил он неожиданно. Его синие лучистые глаза мгновенно увлажнились настоящими человеческими слезами. – Все вы дети пред ВЕЛИКОЙ Матерью Природой! Со своими самолетами, танками и пушками, с великим числом армий своих! Не таких правителей, как ваш фюрер, Матерь-Природа побеждала. Ибо нет той силы, которая могла бы противостоять ее силе.
Потрясенный генерал-полковник вермахта Фридрих фон Паулюс долго молчал. Его тонкая, бледная рука с аккуратно подстриженными ногтями заметно дрожала на дощатом грубо сколоченном столу, крытом чистым рушником. Некоторое время он смотрел на свою синевато-серую генеральскую фуражку с серебряным орлом на вздернутой тулье и красновато-золотой кокардой в обрамлении дубового венка. Точно такие же венки, переплетенные черно-серебристыми ленточками, возлагаются на могилы, с прискорбием подумал он. Страшный нечеловеческий холод тут же овладел его существом. Грозясь выйти наружу, он сжимал его в своих тисках, не позволяя свободно вздохнуть и мыслить. Это «великий фюрер» живет во мне и каждом из нас, подумал Паулюс. Холод постепенно отпускал его с этой мыслью. Выяснилось, что помимо фюрера и созданной им машины власти, именуемой «тысячелетним рейхом», существует нечто более могущественное. Без аппарата подавления SS и SD. Обладающее чем-то запредельным, что одновременно пугало и потрясало своей мощью. Что-то скрытое в самом себе, тут же решил для себя Паулюс.
При этом он почувствовал как источник силы немедленно оказал ему необходимую поддержку. Паулюс доверял этому источнику бесконечно. Именно он направлял его по сложным закоулкам жизни. Помог сделать военную карьеру и вообще попасть в армию. Правда, поначалу, он хотел он хотел во флот. Но нет, не взяли. Везде «окопалась» прусская военная аристократия. Сыну гессенского тюремного чиновника из Касселя, из старинного, обедневшего дворянского рода было достаточно трудно прокладывать дорогу наверх. В имперский свет… Фридриху фон Паулюсу до боли в груди (такой нестерпимой!) хотелось облачиться в черный мундир с золотым шитьем. Руки в белых нитяных перчатках, в его воображении, лежали на рукояти кортика либо на стальных поручнях надраенной палубы броненосца «Мюнхен», стремительно несущегося по синим волнам. Средь крика чаек, душ погибших моряков – по жемчужно-сверкающим на солнце морским просторам… Нет, в этом судьба не благоволила к нему. Ни Господь Бог и Его Ангелы, ни даже его счастливая звезда, которая также помогла Наполеону. Но в пехотное юнкерское училище он все-таки попал. К тому времени, в кайзеровском рейхсвере, не только аристократам позволено было служить офицерами в пехоте. Полк Евгения Савойского (Баденский) стал для юнкера-ассистанта в черной стальной каске с блестящим медным шишаком, и серебряно-красными погонами осуществлением заветной мечты. Итак, она сбылась… «…Смирно! Направо! Налево! Ружье к ноге…» Таким было начало службы юного кандидата в офицеры, а затем лейтенанта рейхсвера Фридриха фон Паулюса. «…Ружье к ноге! Юнкер, как шагают ваши солдаты? Вы устроили у себя на плацу балет или учения по шагистике? Молчите!? Вы и ваш взвод наказаны – двое суток строевых занятий покажутся вам сущим адом…»
- Ну, не тужи, детка, - неожиданно молвил русский старик, словно читая мысли сидящего подле него германского генерала с золотыми пальмовыми ветвями на красных петлицах. На глинобитной стене шумно скрипнули ходики с отполированным до бела маятником на толстой цепочке. – Ты не обижайся на меня, высокий немец. Все мы люди… человеки на этой Земле… Все мы друг-друга жалеем и понимаем, когда жалость за душу берет. Миром надо идти против зла, коему несть числа на этом свете. А множим его мы, люди. Только люди, детка, повинны в своих злодеяниях. От неразумия своего делают они то, что миром правит. Но придет этот мир к долгожданной правде, и потянутся человеки к добру. И осознают они единственную истину – Матерь-Природа стоит во главе всех начал. Надо сохранить ее в себе: взрастить как семечко живое. Семечку нужна благодатная земля. Надобно подготовить свою душу и тело свое для новой жизни в этом мире, детка. И тогда этот мир станет иным.
-Вы говорите как католический святой, - нахмурился Паулюс, выждав когда его зять, зондерфюрер SS граф фон Куценбух закончил переводить. – В истории католической церкви было немало святых принявших духовные и телесные муки за веру в Христа. Но вы постоянно говорите, что верите… Как это есть? Да, вы говорите, что все мы – вышли из Природы-Матери. Что это значит герр Иванов? Вы говорите как язычник. Мы живем в ХХ веке. Многие из нас более не верят во Всевышнего Творца. Век научно-технического прогресса стал нашим богом. Однако, наш мир не становится лучше, герр языческий святой, - он сделал слабую попытку усмехнуться, но тут же пожалел об этом. – Насилия в нашем цивилизованном мире – идол зла, которому преклоняются «цари земные», как сказано в святом Писании. Я бы сказал иначе, герр Иванов. Чем более человечество обретает могущество над силами природы, тем менее могущественным оно становится, - он закрыл глаза, почувствовав невероятное облегчение. На глинобитной стене продолжали уютно, по-домашнему скрипеть ходики, неумолимо продвигая ход времени. – Человечеству нравится истреблять себя. Видимо, в нас заложена жажда к самоуничтожению. Кем заложена, герр Иванов? Ответьте на этот вопрос, и я буду вас считать русским богом. Да простит меня, грешного сына святой католической церкви, наш истинный Бог…
-Детка, я не бог, - глаза Иванова лукаво блеснули из-под седых, кустистых бровей. Он положил на вытертый временем край рушника свои громадные, мозолистые руки. - Бог для людей больше не любовь и свет, но богатство и власть. То, чему надо поклоняться, детка. В поклонении нет добра. Природа-Матушка породила нас такими, чтобы обуздать самое себя. Много силы было в Природе. А когда сила есть, детка, это опасно. Вот и задумала Природа самое себя проверить. Совершить контроль над собой. Чтобы у нее, как у лошади, был наездник. Чтобы помог он ей познать СВОЮ Силушку Великую. А в познании заключается смирение, детка. Смиряет человек природу. И природа смиряет человека. От того в этом мире так много несправедливости, детка.
-Стало быть, фюрер прав, - Паулюс устало побарабанил отполированными ногтями по рушнику, шитому красными и зелеными цветами. В дальнем углу была огромная, выложенная из глины, побеленная печь, в глубине которой красновато тлели дрова. – Значит, мы состоим из насилия. Природой в нас заложена эта страшная, разрушительная сила. Дух истребления и смерти. Это наш злой рок. Это наш общий крест, если хотите… Знаете, герр Иванов, я всегда задавался вопросом: виновен ли я в происходящем? Я, германский генерал-полковник, отец двух сыновей, дочери. И муж… любящий и любимый человек… Почтенный глава семейства, истинный германец, католик… Не верующий в Бога. Как можно верить в него, если в мире так много зла? Если мы вынуждены совершать зло, чтобы выжить? Мы, германцы, служим великому фюреру. Как и вы, Сталину. Расширяем свое жизненное пространство, освобождаем мир от гнусных химер… - понимая, что несет чушь, он сбился и, почувствовав вину, на мгновение потерял дар речи. - …Я не нацист, герр Иванов. Но я преклоняюсь перед гением человека, имя которого Адольф Гитлер.
- …Фюрер - это не тот пример, который подойдет… - попытался встрять Куценбах, у которого на лбу выступил обильный пот.
- Моя страна была поставлена на колени в прошлой войне, - Паулюс коснулся пальцами подбородка, завороженный мощью ослепительного сияния, что исходило из синих глаз Иванова. – Англия! Туманный Альбион с хваленой спесью. Плебеи с имперскими амбициями, которые прежде нас захватили пол мира. Этот мерзавец Черчилль, герцог Мальборо, имеет наглость обвинять нас в этом! В колониях Британии за четверть века было истреблено больше туземцев, чем европейцев в Великой войне. В пору англо-бурского конфликта в Южной Африке эти английские мерзавцы умертвили в скотных загонах за колючей проволокой тысячи пленных. Женщин и детей в том числе, так как эти несчастные были членами семей буров. Среди них были и русские, герр Иванов! Этот беззубый английский лев в XVII веке согнал с земель тысячи своих хлебопашцев, чтобы король и аристократы могли разводить тонкорунных овец. Овцы съели людей! Тысячи британцев, по воле Эдуарда VIII, превратились в бродяг и были казнены за бродяжничество. Сталинская коллективизация, наверняка, была вынужденной мерой – России было необходимо создать, с помощью Германии, свою промышленность и армию. Мы создали оружие для нашей победы. Для разгрома Англии, - он бросил мимолетный взгляд в расширенные зрачки барона. – Вы перевели ему, дружище? Будьте столь любезны – слово в слово…
- Германия будет владыкой мира? – улыбнулся «герр Иванов».
- …Таков закон истории – побеждает сильнейший, - кивнул Паулюс. – Мы можем владеть этим миром. Россия и Германия. Гитлер и Сталин… Если эти двое не смогли договориться между собой, то… как вы посмотрите, герр Иванов, если посредником в переговорах между нашими великими державами выступят…ну, хотя бы мы? Сильный должен проявлять милосердие к побежденным. И я иногда молю Бога, чтобы он дал германцам немного милосердия. Как, если бы русские армии штурмовали зимой 41-ого Берлин, русские танки грохотали по германским улицам и русские… как есть?!. Политруки -«комиссарен» входили в германские дома…
- Правду говоришь, детка, -русский старик вновь улыбнулся. Паулюсу на мгновение показалось, что эта улыбка осветила собой весь мир. – Только что есть настоящее милосердие? Война или мир? Жизнь или смерть? Едва ли нам приходится выбирать, детка. Выбор опасен тем, что порождает страх. Вот поэтому человечество стремится к единому. И Гитлер, и Сталин лишь отражают это стремление. Но ошибаются они, эти человеки. Недоступно им другое понимание жизни. Природа-Мать заложила в нас насилие как познание. Познай себя и увидишь, что ты один как перст. А кругом все мироздание. Множество таких, как мы – живут во Вселенной и стремятся к нам. Как им прийти в наш мир, если мы сопротивляемся этому? Христос понял, кто мы есть, а его распяли. Не простила нам Матерь-Природа его смерти лютой. Наказала нас, грешных. Приняли все семь чаш – расплата за грех неминуема…
…По-моему, он говорит, не понимая ничего, подумал Паулюс. Как бы в поисках поддержки он бросил взгляд на своего зятя. Граф фон Куценбух, немного подумав, вынул из кармана серо-голубого, тесного френча с белыми молниями в черных петлицах серебряный портсигар. С явным намерением закурить. Устав SS в данном случае совершенно не интересовал его. Но не тут-то было… Русский старик печально покачал головой. Граф, удивленно посмотрев на него, пожал плечами и захлопнул крышку портсигара. Вряд ли он понял, что с ним произошло. Его сияющая бриллиантином голова потупилась. Губы плотно сжались, образовав тонкую, бледную нить. Весь его внешний облик говорил присутствующим: еще немного и меня стошнит, господа. Будьте же благоразумны, мой тесть: я не железный. Вы мучаете меня уже целых два часа. Вот и этот старик, явный агент огэпэу, свихнувшийся от перенесенных пыток… В SD с ним обошлись довольно жестко и я осуждаю это. Иначе вы бы не отдали за меня свою дочь, красавицу Ольгу Елену Констанцию, ставшую баронессой фон Куценбах. Вы можете быть спокойны: я не изменил принципам гуманизма, которые так редки в это страшное, жестокое время. Но что полезного мы здесь делаем? В этом доме и в этой стране? Фронт утопает в снегах. На его южном участке, где наступает группа армий «Юг», ощутимых успехов не наблюдается. Все людские и материально-технические ресурсы пожирает Московское направление. Там развернулись тяжелейшие бои. Русские пятились от самой границы, находясь на последнем издыхании. Груды искореженной техники, склады с продовольствием и боеприпасами, пакгаузов со шпалами и рельсами, изрытых воронками аэродромов с черными скелетами краснозвездных самолетов… Нескончаемые колонны пленных красноармейцев и командиров по обочинам пыльных дорог, где золотились хлебные колосья. В бязевом белье. Грязных, пропотевших гимнастерках. Или полуголых и черных от багрового солнца. Понурые, скорбные лица. Обтянутые, небритые скулы. Глубоко запавшие глаза. Запорошенные серой пылью, точно седые волосы. Кровавые лохмотья бинтов, стягивающих спины и руки. И одиноких трое или четверо германцев-конвоиров в пилотках, с солнечно-вспыхивающими лезвиями широких штыков…
Куценбаху вспомнился случай, о котором ему поведал офицер разведки группы армий «Центр» (Абверкоманда-103»). Под Каменец-Подольском, в июле 1941 года, моторизованная разведка танковой группы захватила в плен красного полковника. Штабную колонну, в составе которой были пушечные и пулеметные бронемашины, мотоциклы и много грузовиков, частично рассеяли, частично уничтожили. Во время допроса пленного начальник абвергруппы быстро признал в нем своего преподавателя – в 20-ых германец стажировался на командных курсах при Академии РККА… После рюмок выпитого шнапса (под соленый огурчик и кусок сала, из «заначки» русского) пленного и сопровождавших его водителя красноармейца, младшего лейтенанта, а также женщину-санитаринструктора пришлось отпустить. Их отвели в лес. После чего германский майор, обливаясь слезами, обнял своего преподавателя. На прощание они трехкратно поцеловались, по-русски, пожали друг другу руки. Таких историй было множество. Нередко пленных отпускали и русские… Группу III (работа с пленными, населением, трофеями, пропаганда и контрпропаганда) при ОКВ, под началом Гелена, возглавил не так давно полковник Абвера Алистус фон Рене, из бывших подданных Российской империи, обедневший прибалтийский аристократ. Под его началом – точно такие же прибалтийские германцы, «наши русские», как их в шутку называют в вермахте. Даже бывший католический пастор имеется. Во время первого знакомства новый начальник внезапно озадачил своих подопечных диким по смыслу вопросом: «Вы уверены, что я потерплю ваш гуманизм в отношении гражданского населения на оккупированных территориях, а также русских пленных? Это качество неприемлемо для нас, граждан тысячелетнего рейха. Для подданного германской империи всякий славянин – недочеловеческая особь…» Что тут началось… Особенно усердствовал в своем гуманизме бывший пастор. Все наперебой, мешая друг другу, доказывали Рене, что жестокость претит элементарным нормам разума. Противоречит Гаагской и Женевской конвенциям. В конце-концов, вы же – русский, говорили ему напрямую. Никого не интересовала перспектива быть отчисленным за штат. Даже более печальные перспективы никого не пугали. Алистус молча выслушал этот «базар». Затем (беседа имела место быть в кафе, на окраинах Риги), жестом предложил выйти на свежий воздух. Там он пожал сотрудникам своего отдела руки. Со словами: «Господа! Я ни на минуту не сомневался в искренности ваших убеждений. Они являются моими тоже. Употребим наши силы во имя добра».
Большевики после пакта 1939 года надеялись, что судьба этого мира будет решена в их пользу. Рейху оставалось разделаться с Англией, покоящейся на островах и колониях, которые были не в счет. Британию непрерывно бомбила люфтваффе Геринга. С падением туманного Альбиона силами массовых воздушных и морских десантов, при поддержке авиации и флота, в Индии, Африке и Палестине должны были вспыхнуть массовые восстания, подогреваемые германо-советской агентурой. (Один только Николай Рерих, агент ОГПУ, в долине Кулу, чего стоил? Создал в Индии обширную агентурную сеть. С его подачи в буддийском мире Ульянова –Ленина стали называть Махатма, то есть Великий Учитель. Его старший сын, Юрий – сотрудник Разведупра РККА, а также в прошлом являлся офицером царской военной разведки. Значит, пользуется оперативными каналами Николая Гумилева, что был из того же ведомства. Иными словами, связи идут к Анне Ахматовой, а от нее – к Вячеславу Молотову, что был дружен Иоахимом фон Риббентропом, тоже российским подданным…) Блестяще было задумано, ничего не скажешь… Беднягу Черчилля хватил бы апоплексический удар: небо над Англией – в куполах раскрытых парашютов, которых сотни, если не тысячи. (Русским тоже не помешало бы на своих ТБ сбросить пару-другую дивизий.) Германские десантники в серых войлочных комбинезонах с эмблемой зеленого черта, в обтянутых сеточками круглых шлемах обрезают стропы своих парашютов в Гайдн парке. Затем, с автоматами и карабинами наизготовку они идут на штурм Уайт холла и Букингемского дворца. Нет, пожалуй всех англичашек хватил бы такой удар… Их великой спеси был бы нанесен непоправимый урон – в этом их трагедия. Германцы более скромная в этом отношении нация. У германцев вплоть до ХХ века не было единого государства. Их угнетало чувство безропотного подчинения. Любая европейская война проходила огнем и мечом через германские земли. Нет, такое невозможно представить и невозможно забыть…
- Господин Иванов! – Куценбух нарочно возвысил голос, чтобы предупредить возможную реакцию своего тестя. – Признаться честно, я сам – бывший российский подданный. Мои родители до октябрьского переворота жили в Тифлисе. Они… знаете ли, поддерживали контакт по линии «Симменс-Шуккерт». У нас было имение, отличный дом в центре Тифлиса. Какие картины всплывают в моей взрослой памяти! Да… - Куценбах, забыв на мгновение, что сидит на табурете, чуть не свалился на дощатый, некрашеный пол. - Прошу прощения, Фридрих! Я, кажется, забылся. Но для нашего русского друга переход на сентиментальные нотки, наверняка, покажется интересным. …Так вот, господин Иванов. После того, как в России произошел большевистский переворот, для нас какое-то время все оставалось по-прежнему. В Грузии одно время правили меньшевики. Они повели себя жестоко. Аджарцев, абхаз и осетин даже расстреливали из пушек. Этим «кровавым балом» правил господин Церетели, что рьяно выступал до революции в Думе за суверенитет всех наций в «тюрьме народов». Так он изволил называть Российскую империю, - усмехнулся Куценбух. Глаза его стали злыми. – Но нас, повторяю, не трогали. Эта публика давно работала на Британию. Но «Сименс-Шуккерт» - старая, почтенная германская фирма. У нее множество старых клиентов. Германская радиотехника и телефонные аппараты знаете ли, ценятся в этом мире. После вступления Красной армии кровавые акции прекратились. Но нас опять не трогали. Нам даже позволили собирать прежние подати с крестьян! В марте 1922 года председатель ЦИК Грузии… - Куценбух снова улыбнулся, стараясь смягчить стальной оттенок своих глаз, - ввел своим указом самоизоляцию Грузии. Ее границы оказались закрыты для всех инородцев. Отныне грузинское гражданство теряла всякая грузинская женщина, если выходила замуж за иностранца. Вскоре из Тифлиса стали выселять этих инородцев. Прежде всего, армян. Их гнали под конвоем, женщин, детей и стариков, бросали в скотные вагоны. Я до сих пор помню этот крик и плач, удары прикладов, ругань грузин-конвоиров…
- Это опять насилие, детка! – Иванов погладил свою поседевшую бороду. – Зачем думать о человеческом зле? Разве то, что надето на человека, есть сам человек? Твой мундир – часть тебя? Что ты молчишь, немец? – видя замешательство барона, он стал говорить более решительно.
- Да, это насилие! – взорвало Куценбуха изнутри. В его памяти мгновенно, перебивая воспоминания далекого детства, ожили недавние картины: самоходное орудие Stug III, в которое попал снаряд с русского танка КВ-1 (Клим Ворошилов): рев взорвавшегося авиационного бензина заглушил все крики и избавил от страданий мгновенно погибших германских танкистов. – Это насилие, прошу покорнейше меня простить. Я о другом, отец. Мне можно вас так называть, господин Иванов? – Иванов, побарабанив своими рабочими пальцами, изобразил на широком крестьянском лице добродушную мину. Этого оказалось вполне достаточным, чтобы сказать «да». – Я вам очень признателен. Так вот, весь остракизм ситуации состоял в том, что при меньшевиках Церетели, а так же при ЦИК Грузии, что возглавляли большевики, оставались прежние люди. Недочеловеки… Мдивани, Окуджава, Махарадзе…Впоследствии они хотели отделить Грузию от СССР. Но Сталин им этого не позволил. По его указанию их расстреляли за… как есть, «национал-уклонизм». Сталин – достойный фюрер для России. Как вы считаете, господин Иванов? Отец...
* * *
Из речи наркома иностранных дел СССР В. Молотова 31 октября 1939 года на сессии Верховного Совета:
«…Идеологию гитлеризма можно признавать или отрицать. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за уничтожение гитлеризма, прикрываемая фальшивым флагом борьбы за демократию… Теперь Германия находится в положении государства, стремящегося к миру, тогда как Англия и Франция стоят против заключения мира…»
* * *
…Аня, ступая по хрусткому снежку, что покрывал серую грязь, спешила рассветным серым утром на работу в комендатуру. Оккупанты предписывали (через коммунальный отдел горуправы) иметь в каждом доме дворника, что мёл бы двор и придомовую территорию. Таковым полагался небольшой паёк, включавший в себя двести грамм крупы или пшена, буханку круглого немецкого хлеба с картофельной присыпкой, спички и даже пару свечей, которые были на вес золота. Мети не мети, а улицы при вас всё одно будут грязные, думала девушка. Её взгляд скользил по серым в подтёках стенам, свисающим с карнизов с хлопающим железом первыми сосульками. На улицах, прикрученные металлической проволокой к козырькам уцелевших подъездов, к бревенчатым заборам окраин и даже деревьям трепетали на морозном ветру тёмно-красные нацистские полотнища с чёрными свастиками в белом круге. По видимому у «арийцев» намечался какой-то праздник. Но какой? Девушка знала, что 8 и 9 ноября – их основные торжества в первого мюнхенского съезда и Пивного путча. Затем весенний праздник Урожая, тогда же, в 21 апреля – день рождения самого фюрера, будь он неладен…
На улицах было множество патрулей. В их составе помимо троих солдат комендантского батальона и гарнизона были и русские полицейские. На углах бывшей улицы Сталина (Адольфгитлерштрассе) стояли тяжёлые пулемёты на трёх сошниках. Возле них прохаживались немецкие солдаты в тёплых зимних пальто с собачьими воротниками, в войлочных ботах на толстой подмётке. Судя по всему в тыловые части тёплая амуниция стала-таки поступать, подумала девушка. Со скрытым злорадством она вспомнила автомобильный обоз с ранеными и выздоравливающими, что были укутаны одеялами и шалями, включая пёстрые женские платки и кацавейки, изъятые или обмененные у населения. Соломенные чудовищные лапти, в которые были обуты часовые, сторожившие эти авто. Нацисты и высшее командование вермахта не заботились о своих фронтовиках. Это тоже было взято на заметку. Тем более, что «Борода» проявил себя через связную. Как-то раз она видела его, проходящим возле дома и на площади перед комендатурой. Он был одет то в простое потёртое пальто серого драпа, то в элегантный кожаный плащ и фетровую шляпу, что делали его похожим на коммерсанта. Но оставила его «нечаянные проходы» без внимания. Подивилась только такой неосторожности. Как видно, у него надёжная «крыша». А информация тем временем накапливалась. Она стала тревожиться: может «Бороду» пасут вражеские «топтуны»? А он поэтому так и не отважился на контакт с ней. Она уже собиралась рискнуть и воспользоваться тайником: щели между кирпичной кладкой дома на бывшей Коммунистической. Хотя за ней службой Абвер и тайной полевой полицией могло быть установлено перекрёстное наблюдение. Но вовремя пришёл связник. Вернее пришла. Это была пухленькая, златоволосая женщина средних лет. Необычайно красивая, с нежной кожей как у молочного поросёночка и живыми, смеющимися васильковыми глазами, опущёнными золотистыми ресницами. Она подкараулила её на выходе из дома. Затем, идя с ней рядом, назвала как бы невзначай пароль. Услышав отзыв, следуя инструкции, пошла, не говоря больше ни слова, своим путём.
Вскоре Аню, что числилась переводчиком при 7-м реферате, отправили на горбатом «штрекере» с брезентовым верхом в горуправу. Надо было согласовать с тамошним переводчиком (прямой и сухой учительницей немецкого бывшей советской школы) тексты переводов. Поднявшись на третий этаж, девушка с удивлением обнаружила в приёмной бургомистра свою давнишнюю знакомую. Та, не обратив на неё пристального внимания, подала условный знак. Поднятая кверху ладонь, что означала: контакт возможен именно здесь. Под предлогом забытого платка (она намеренно оставила его в приёмной), девушка вернулась туда в конце дня. «…Вы не видели здесь цветастой шали? – обратилась она к связной. Такой весёлый рисунок – петушки, сидящие на изгороди?» Она незаметно сунула ей крохотный листик бумаги под руку. «Аграфена Васильевна, - улыбнулась та одними зубками. Они у неё были также идеально-ровные, без единого изъяна. – Вот он, ваш платочек с петушками. Берегите его. И заходите почаще. Посидим вне работы. Чаю попьём. И так далее…» Девушка поблагодарила её. Но тут же отметила: приём был неудачный. Никому из «хиви» такое не предлагалось в открытую. За ними шпионили. Их самих подбивали делать это. Ходили неясные слухи, что помимо немцев этим подлым ремеслом напрямую занимается кто-то (вроде бы специальный отдел!) в русской вспомогательной полиции.
Во время следующего визита, удачно выгадав время между приёмом посетителя и возникновением самого бургомистра, тучного и щекастого Всесюкина, девушка передала новую колонку цифр на клочке бумаги. И получила от Аграфены послание «Бороды». Тонюсенькую трубочку бумаги она развернула и расшифровала дома. Там было следующее: «Вам присвоен оперативный псевдоним «Марта». Постарайтесь добыть подробные данные о начальнике тайной полевой полиции бригаденфюрере Науманне. Он вас больше не тревожил? Завяжите с ним плотное знакомство. Связь поддерживать через постоянный канал. На случай исчезновения связного ни с кем по данному паролю в контакт не вступать. Выходить на связь через тайник. «Борода».
Напротив комендатуры было тоже невероятное оживление. Комендантский батальон, вернее две его резервные роты, выстроились в полном составе на укатанном, расчищенном от снега плацу. Сугробы громоздились по краям авто площадки, где сутулый Hilliswiggen орудовал широкой фанерной лопатой. Часовые были обряжены в белые меховые куртки и брюки. Кроме того на площади работали на холостом ходе патрульные бронемашины с решётчатыми башенками. Они интенсивно разъезжали по городу. Группа эсэсовцев в куртках на волчьем меху стояла тут же. Они тоже застыли в строю. Опоясанные ремнями с шестью маленькими подсумками, с самозарядными винтовками G 41, что начали поступать на вооружение. У них, включая командовавшего ими офицера, был торжественный вид. Что случилось, уже тревожно спрашивала себя девушка. Уж не заняли ли войска группы «Центр» Москву? Или Ленинград? Этого ещё не хватало. Для полной радости.
Она проворно, сбив снег с ботиков, вбежала по ступенькам. Мимо посторонившегося часового, что утопил нос в шерстяную маску, а голову – в воротник полушубка. Прошла мимо дежурного офицера, приготовив себя к тому, что возможно придётся показать входной пропуск: желтовато-серую картонку с коричневой поперечиной. У русских, работающих здесь, иногда требовали, но на этот раз повезло. Офицер ко всему прочему оказался одним из её поклонников. Он пару раз приглашал её на прогулку по центру города. Затем в казино и кинотеатр для военнослужащих. Она любезно согласилась, чтобы он проводил её. От других предложений пока отказывалась. Но – с подающими надежду взглядами, что так волновали лейтенанта панцерваффе. Отто Кульм был родом из Саксонии. Являлся дальним отпрыском той семьи, что была причастна к зарождению саксонского фарфора. К тому же – родственником по очень дальней линии одного из наполеоновским маршалов. С такой же фамилией. (Видно, французы, оккупировав германские княжества вместе с Пруссией в 1805 по 1813 год, не теряли там времени даром.) С ней он был чрезвычайно любезен. Да, поговаривают, что фюрер и нацисты не прочь присвоить себе русские земли. Превратить русское и вообще славянское население в обычных рабочих, обслуживающих «высшую расу». Но он так не считает. Он читал Пушкина, Толстого и Достоевского. У них в семье (отец Кульма был известный книготорговец) с детства было почтение к русской культуре. Имена русских классиков произносились с придыханием наряду с Шиллером, Гёте и Гофманом. Ну, а Чайковский и Рахманинов! Он смотрел балет «Лебединое озеро», слушал десятую симфонию. После этого считать русских варварами или «недочеловеками» может только тупой. А он себя к таковым не причисляет. Да-да…
Аня само собой разумеется не стала заводить разговоры на другие темы. О содержании русских пленных, которых едва кормили и оставили зимой в той амуниции, что была на них с момента пленения. О практике расстрелов заложников, что происходило как следствие крушения германских составов, нападения на германские гарнизоны, убийства германских солдат и офицеров. Он сам начал эту тему. Голосом не терпящим возражений он сказал: «Всё это не доведёт Германию до добра. Русские, я надеюсь, сделают правильные выводы. Они не станут отождествлять иных ублюдков со всеми германцами. Среди последних – немало людей, желающих скорейшего мира». Она лишь мило улыбнулась ему. И перевела разговор на другую тему.
В приёмной, куда её немедленно вызвали по телефону, уже пребывал герр комендант. Вместе с ним - майор Винфред-Штахов, капитан Штреков, лейтенант цур зее Хопф и обер-лейтенант цур зее Берг, а также бывший обер-фельдфебель Раповски, ставший к тому времени штабс-вахмистером. С Аней пред комендантовы очи прибыла, зябко кутаясь в шаль, совсем юная девица с накрашенными губками и высокой причёской. Звали её Верой. Она неплохо знала немецкий разговорный, но писала с грамматическими и орфографическими «ляпами». Не осведомлённому человеку было малопонятно, зачем эту голенастую девицу с пышным бюстом и растерянно-вызывающими серыми глазами удерживали на такой должности. Но для Ани это не составило труда. Стук-стук…
Поприветствовав «руссише фройлен» кратким кивком (одним на двоих), Книппель, яростно надувая щёки, поздравил всех присутствующих (сотрудников отделов aI, aII и III-a) с наступающим католическим рождеством. Затем, посетовав на безалаберность иных русских, намекнул, что несмотря на трудности под Москвой город несомненно будет взят. Это вопрос не дней, а часов. Лично у него захват большевистской столицы не вызывает никаких сомнений. Глядя на кивающие в такт его словам подбородки и зачёсанные головы подчинённых, Аня не уловила должного оптимизма. В глазах «истинных арийцев» присутствовало явное сомнение.
- А за Уралом, господа, нас ждут игры с сибирскими медведями, - сделал попытку отшутиться оберст-лейтенант. – Самых нерадивых направят разгребать снег. Там его с избытком хватит. Таким образом, опустеют гарнизонные гауптвахты. А солдаты и иные господа офицеры, что опаздывают из отпусков в части, будут настороже.
- В этом мне видится основная ценность восточной компании, - с сухой иронией заметил Винфред-Штахов.
Присутствующие, что были ниже его званием, возбуждённо переглянулись. «Фифа», что высилась на своих каблуках возле Ани, поджала губки. Сама Аня и виду не подала, что услышала. Мало ли о чём треплются эти «новые хозяева».
Через минуту после сказанного в дверь приёмной, шумно пыхтя, втиснулся герр бургомистр Всесюкин. Он снял залепленную снегом заячью шапку, что пережила уже не первую молодость, а о юности забыла вовсе. Вешая на крючок бекешу, он едва не свалил саму вешалку. Немцы, оживлённо переговаривались, тихонечко высмеивали его косолапость. Лишь герр комендант и герр майор, поджав губы и изобразив на лицах гримасу нетерпеливого ожидания, смотрели куда-то в потолок. Городской глава лишь отдувался. Он расчесал на прямой пробор остатки полуседых волос. Потом взмахами пригладил небольшую окладистую бородку.
- Герр комендант, прошу покорнейше меня простить, - начал Всесюкин густым басом. – Господа офицеры! Примите моё почтение. Дамам приношу отдельные извинения. Особенно барышне, которую зовут Аннушкой. Так что, не изволите беспокоиться – мы прибыли. Собственной персоной, на служебном транспорте.
В полусогнутом состоянии он приветствовал присутствующих кивками крупной головы. Девушкам он подмигнул (каждой пару раз), от чего Ане нестерпимо захотелось смеяться. Она туго растянула губы. А в дверь тут же протиснулся герр начальник полиции Евстигнеев. Вместе с ним – молодой человек с раскосыми глазами, одетый в драповое пальто с махровым шарфом, а также шапку-ушанку. Они также принялись шумно раздеваться и шумно приносить извинения за свои опоздания. Ане при этом стало ясно, кого выговаривал за нерадивость герр Книппель. Она мельком бросила на него взгляд. Тут же едва не расхохоталась. Тот был красен от складок шеи на чёрном отложенном воротнике мундира с сияющим басоном петлиц, до мочек поросячьих ушей, что напоминали свиные отбивные. Маленькие глазки побелели от напряжения, изображая весёлую непринуждённость. На самом деле герр оберст-лейтенант был готов сорваться и раскатисто крикнуть. Всё равно что, лишь бы выглядело громко и грозно. Его было немного жаль.
Иван Карлович поймал Анину реакцию. Его тонкие, аристократические губы согнулись в усмешке. Проведя мизинцем по гладкому, пепельно-выбритому подбородку, он предложил «русским господам» быстрее раздеться и занять свои места.
Тут зазвонил аппарат с портативной телефонной станции с коммутатором. Герр Книппель сам взял трубку. Затем, бросив несколько слов говорившему с ним, торжественно объявил присутствующим:
- Господа! Фройлен! Имею честь донести до вас приятное известие. Сегодня на рассвете передовой германский отряд достиг наконец пригорода Москвы. В бинокль уже видны купола церквей и соборов кремля. До резиденции Сталина – 30 километров! Водная станция «Химки», так называется этот район, куда вступили германские солдаты. Мне сообщили, что есть фотографии на фоне автобусной остановки. Думаю, цель зимней компании, как и компании на востоке, достигнута. Ура! Хох!
- Хох! – поддержал его обер-лейтенант цур зее Берг. Он также пару раз хлопнул в ладоши. Остальные немцы ограничились стандартными кивками. Похоже, эта новость никого особенно не потрясла.
Ане вспомнилось, как Отто Кульм последнем свидании (они провели время в кинотеатре для господ офицеров) горестно посетовал на огромные пространства и суровый климат России. Кажется, его мнение здесь многие разделяли. В том числе и герр майор. А герр Книппель… Он тоже его разделяет. Но по долгу службы и как знакомый кого-то (по информации «Бороды») из окружения адмирала Канариса, не смеет «пятнать честь мундира». Как будто на их мундирах ещё осталось место для чести.
В довершении этой импровизированной планёрки герр Книппель поблагодарил всех присутствующих за терпение, внимание и пунктуальность. При этом он кому-то ядовито улыбнулся, от чего девушки, не удержавшись, одновременно прыснули смехом. Им тут же воздалось по заслугам: обоим герр комендант вручил мятный леденец в прозрачной упаковке и брикет лимонно-жёлтого мыла «Лозанна». Ане при этом герр оберст-лейтенант игриво потряс руку. Вера на этот счёт только хмыкнула. Герр комендант, чтобы унять её ревность, слегка потрепал её по плечику.
- Пожалуйста, останьтесь, фройлен, - любезно позвал он Аню.
Вера, которой надлежало вернуться к работе, наградила её убийственным взором. Аня никак не отреагировала на это. Она, кивнув, отправилась со всеми в кабинет. Раповски тот час же занял своё место у коммутатора с печатной машинкой. Кроме того он опечатал большими сургучными печатями журналы с отметками посещений, телефонограммами, входящей и исходящей корреспонденции. Приготовил новые, что доставили с утра фельдегерской связью. Затем, отключив аппарат от входящих звонков, принялся сортировать свежую почту. К Ане этой длинный белобрысый ариец, родом из Вестер-Плато, с польскими корнями по линии матери, был также неравнодушен. Ухаживая, дарил шоколадки, мятные конфетки. При этом заводил разговоры о многочисленных скрытых коммунистах в третьем рейхе. Отто Кульма он считал одним из них. Советовал Ане поостеречься от его ухаживаний. Кроме того новоиспечённый штабс-вахмистр намекал ей, что связь с ним может устроить её карьеру. Аня любезно ответила ему отказом.
После того как совещание, посвящённое прибытию в Смоленск каких-то важных чинов из Берлина окончилось, герр комендант попросил её вновь задержаться. Он обменялся прежде с майором Штаховым парой малопонятных фраз. Написал пару строчек на листике-липучке, для записей. Когда подчинённый, бросив на девушку приветливый взгляд, вышел, обратился к ней:
- Фройлен Анна! Прошу вас отнестись к тому, что будет сказано, с подобающим для вас вниманием. Со всей серьёзностью, как говорят в вашем милом отечестве. Как уже было заявлено ранее, мы нуждаемся в честных исполнителях. С развитым чувством логики. С долей изобретательности. Иными словами, нам нужны творческие натуры. Артист на службе в разведке, - он хитро улыбнулся сквозь мясистый рот, - это талант! Мне видится, что этот талант заложен в вас. Он спал до некоторых пор. Теперь он находится в стадии пробуждения.
Он выждал почти театральную паузу. Наблюдая за её реакцией (Аня сидела, не проронив ни слова), отошёл к приёмнику «Телефункен». Включил его. Нашёл, приглушив звук, трансляцию по Московскому радио песню со словами «…Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой. С фашистской силой тёмною, с проклятою ордой…» Затем Левитан стал читать «от советского информбюро» военные сводки. Говорилось о мужестве советских бойцов и командиров, о превосходящих силах врага, что несут огромные потери в людях и технике. Попутно – о зверствах немецко-фашистких захватчиков на оккупированных территориях. В одном сарае, в частности, советские бойцы нашли советских же раненых: у них были выколоты штыками глаза, отрезаны уши, а на спинах вырезаны пятиконечные звёзды. У Ани чуть кровь не отлила от лица.
- Это естественный отбор, - усмехнулся Книппель. – Своего рода к о н т р о л ь над воспроизводством жизни на этой планете. Чтобы уровень населения не поднимался выше обозначенной Богом «планки». И вы, и мы совершаем эту процедуру, милое дитя. Вы, я вижу, не вполне согласны со мной?
- Я?.. Я просто думаю, как мне относиться, - солгала она с улыбкой. – Это сложно, признаюсь… Родители, верующие, меня учили иначе. Говорили о том, что бог есть любовь. Заповедь «не убий» была непререкаема для нашей семьи. Но я вижу, что в ваших словах сокрыт какой-то тайный смысл. И стараюсь его понять. Вот и всё…
- Вы очень чуткая девушка! – рассмеялся оберст-лейтенант. Приглушив звук приёмника, он снова уселся за стол. – Меня радует ваша проницательность. Я лишь показал вам путь. Вы можете пойти по нему. А можете остаться. Вас никто никуда не торопит, - вновь очаровательно улыбнулся он. Его полное, поросячье лицо с маленькими глазами показалось красивым. – Единственное, что от вас требуется – не упустить момент. Момент истины…
- Я понимаю…
Но он сделал предостерегающее движение рукой. Вынул из-за письменного прибора розовый листик для записи. Толкнул его в сторону Ани. Проведя пальцем по кончику носа, откинулся и посмотрел в неясную даль. Аня самопроизвольно, не напрягаясь, устремила свой взор на листик клеящейся бумаги. На нём крупными буквами, знакомым почерком, по-германски было написано: «Милое дитя! Поздравляю вас с успехами. Они очевидны. Но об этом – при личной встрече. Исполните одно поручение. Будьте сегодня в 17-00 у входа в собор на площади. Если к вам подойдут, начнут с вами говорить, воспринимайте как должное. Следуйте голосу разума. Желаю успеха. Ваш друг».
- Что ж, - пухлая рука с пальцами-сардельками уже захватила листик, - вы можете идти. Рад был нашему знакомству. Желаю удачи.
- Благодарю вас, герр комендант, - Аня неторопливо встала и, кивнув на прощание, вышла. Как будто в другое измерение попала…
Шествуя по коридорам комендатуры, окрашенным в серое и зелёное, с белым известковым потолком, с кричащими со стен чёрными надписями в белой рамке, призывающими хранить чистоту, соблюдать порядок и тому подобное, с инструкциями о пожарной безопасности, внутренними приказами, что занимали площадь на огромной доске с готическим шрифтом Der dienstlich Information, она задумалась о предстоящем поручении. Что оно содержит? Чем может грозить? Если это обычная, рядовая проверка, то в сущности ничем. Но… Почему Книппель сказал на прощание «рад был»? Он как будто и впрямь прощался с ней. Неужели, давал ей понять, что есть обстоятельства, которых стоит остерегаться? И радио включил не зря. Зачем? Чтобы проверить, как я отношусь к информации о немецких зверствах? Или…
Она, вспомнив о поручении «Бороды», засиделась до 16-30. Сегодня было задумано провести «вальсирующее мероприятие». А именно: написать Науманну записку. Левой рукой и печатными буквами. Через почтовое отделение, что было открыто в Смоленске, переслать по адресу, где расположилось GFP. Примерно такого содержания: «Герр К. говорил мне о вас. Передавал вам на словах самые лучшие пожелания». Это должно было послужить, как виделось ей, сигналом для продолжения контактов. Во всяком случае, Науманну стало бы ясно: девушка не «шарахнулась» в сторону Абвера. Ему, как видится, нужно было узнать именно это. Или он подозревает, что она – агент этой могущественной службы? Ох-ох…
Но бригаденфюрер упредил её «в развёртывании». Он первым послал весточку. Сейчас инициатива вновь перешла в его руки. И с этим стоит считаться. Что-то подлое, но изысканное уготовил ей этот эсэсовский гад. Знавший когда-то самого Эрнста Тельмана. Она, одевшись, вышла в приёмную комендатуры. Кульм с кем-то оживлённо говорил по внутреннему телефону, сидя за столом с откидывающейся деревянной перегородкой, что отгораживала его от посетителей. Над ним висела картина: фюрер в окружении генералов и солдат. Отто так и не заметил её, за что она была ему несказанно благодарна.
У собора мела позёмка. Торговые ряды были запорошены снегом. Напротив высилось старинное здание бывшего дворянского собрания с колоннами на фронтоне, украшенными чёрно-красно-белыми полотнищами третьего рейха. Большое, деревянное здание драмтеатра, что при немцах стало называться театром драмы и комедии им. Чехова, высилось на противоположной стороне площади. Вокруг, по обеим сторонам тесных проулков, широких улиц (бывшей им. Сталина и Коммунистической) виднелись деревянные и отштукатуренные строения. С трубами печного отопления, резными наличниками на кровлях и окнах. Сейчас на них громоздились белые гирлянды сосулек. Кое где из труб восходил жиденький голубовато-сизый дымок. С дровами была тоже напряжёнка. Разбирались сараи и заборы. Рубилась топорами мебель. За бесценные вещи, включая фамильные драгоценности, не сданные в пору всесоюзного заема, крестьяне привозили вязанки или целые сани дров.
По площади время от времени проносились германские машины и мотоциклы. Нередко это были советские ЗИСы и ГАЗы, захваченные в боях. Зимней смазки у оккупантов не было запасено в достатке. Аня сама была свидетель, с каким трудом с начала заморозков заводились легковые «мерседесы» и «опели», относящиеся к комендатуре. Нужен был антифриз, каковой, по слухам, «гнали» не то самогонщики, не то русские механики-водители, что остались в городе. Их по объявлению наняли на работу при гараже в комендатуре. То, что среди этих вполне взрослых мужиков и ребят были наши разведчики, Аня даже не сомневалась. Но, провожая любопытствующие или брезгливые взгляды, лишь хитро улыбалась. Капризно поджимала губки. Впрочем, однажды не удержалась и захохотала. Немец-водитель угостил нашего механика консервами. Затем предложил ему пакетик с лимонной эссенцией. Аня уже пила воду с этим порошком. Его из надорванного по краю пакетика из оранжевой фальги, с надписью «Оранж» и изображением белого попугая, следовало высыпать в стакан. В воде порошок начинал бурлить так, что колыхались волны. «…Das ist good, Kamrad!» – убеждал его немецкий водитель. Он почти навязывал этот пакетик русскому парню. «Гуд, гуд… - недовольно буркнул наш, жаря на керосиновой горелке яичницу в сковородке. – Тебе гавно предложишь – всё равно будет гуд! Скоро вам такой «гуд» будет – не соскучитесь…»
Девушка, ступая заячьими ботиками, что были подарены Азалией Викторовной, достигла места у соборной паперти. Было, судя по германским часам, подаренным ей от Кульма, без 5 минут. Она решила зайти вовнутрь собора. Постояв у иконы Архистратега Михаила, она перекрестилась. Свечек, понятное дело, не было. Вместо них богомольные старушки, а также молодёжь использовали что угодно. Лишь бы горело на наподобие свечей в чашах перед иконами. (При советской власти храм был поделён на две части. В одной действовал музей атеизма, в другой проходили церковные службы.) Аня, протянув старушке, что служила при соборе, две спички, выпросила лучину. Зажгла и установила её в чашу-подсвечник на высокой подставке. Скоро огонёк добавил света на своды, крашенные фресками из жизни евангельских пророков, изображениями святых и великомучеников, в числе коих была и её, Святая Анна. Девушка, поклонившись и осенив себя крестом, попросила про себя защиты у своей святой. Ощутила тут же прилив новых сил.
Скоро она стояла перед папертью. Её внимание привлёк германский офицер-танкист. Он шёл неторопливой походкой вдоль каменной соборной ограды. Там его остановил комендантский патруль. Аня не вслушивалась в разговор, но по выражению лица офицера панцерваффе поняла: к нему цепляются из-за головного убора. На голове его, обтянутой серым подшлемником, была чёрная танкистская пилотка с розовой каймой. На тулье раскинул крылья орёл, а под тульёй виднелась… Аня толком не смогла разобрать кокарду. Была ли она общеармейской, или…
Офицер, предъявив свою «зольдбух», очень скоро отделался от патрульных. Те, шаркая своими войлочными бутсами, неторопливо двинулись вперёд. А панцегауптманн, облачённый в белую куртку на войлоке, утеплённые ватные брюки и сапоги с меховыми крагами, пошёл в собор. Когда она потеряла терпение ждать, услышала похрустывание снега у себя за спиной. Тут же замерла как вкопанная, почувствовав чьё-то внимание. Так и есть, кто-то покашлял. Затем раздался тихий голос:
- Фройлен здесь кого-то ждёт?
- Не вас, - последовал короткий ответ.
- Да уж, это точно, - снег захрустел так, что заложило мембрану правого уха. Там запел какой-то тонкий сигнал, точно паровозный гудок: - Но мне придётся огорчить вас, фройлен Аня. Вы меня ждёте. Именно меня. Вам привет от вашего друга. Гм…
- Вот как? – подняла брови девушка.
Говоривший, обойдя её со спины, стал впереди. Это был тот самый человек с раскосыми глазами, что был на совещании в комендатуре. Совсем ещё молодой, он держался как хозяин ситуации. Аня в его представлении была исполнитель, не более чем.
- Вот так, - усмехнулся он. – Вы понимаете кто он – этот ваш друг?
- Честно говоря, в общих чертах, - смутилась Аня.
Она зажмурилась от залетевших в глаза снежинок, гонимых ветром. Вообще было зябко. Топала ботиками вовсю, чтобы согреться, да помогало слабо. И этот болван выискался со своими умными речами. Морозит её почём не зря…
- Пожалуйста, не иронизируйте, - молодой человек поправил шапку-ушанку. – У меня к вам серьёзный разговор. Пройдёмся?
- Что ж, извольте…
Она намеренно уклонилась от предложенной ей руки. (Ещё под локоть собирается взять? А мало не покажется?..) Они было пошли в направлении сквера на Адольфгитлерштрассе. Но Ане «не терпелось» узнать репертуар в театре. Она потянулась ко входу с афишей из плотного картона, чуть занесённой снегом. Она хлопала на ветру в деревянной рамке, намертво приколочённая к стене обойными гвоздями. Тушью было тщательно выведено: «Ревизор. Двухактная комедия по пьесе Н.В. Гоголя». Надо же…
- Случайно, в образе городничего не отображен образ Сталина? – невинно заведя глазки к свинцово-снежному небу, заговорила она. – А в образе чиновников – политбюро и ЦК…
- Да, а в образе Хлестакова… - усмехнулся молодой человек. – С юмором у вас явный перехлёст, девушка. От сумы и до тюрьмы, как говорится… - чувствуя как от Ани повеяло замогильным холодом, он спешно выровнял ситуацию: - Предпочитаете разговор в театре? На территории известного вам и мне ведомства господ из комендатуры? Так?
- Так или не так - вам видней, - изобразила трепетное смущение девушка. – Только мне безразлично, где мы будем говорить. Главное о чём и как долго.
Она намеренно отошла к деревянным ступенькам. Облокотившись о них, стала смотреть ему в глаза. Затем поверх головы. Пусть помается, сердешный. Ишь, вербовщик-провокатор выискался. Гестаповский прихвостень. Надо бы при встрече сказать Науманну, что б не злоупотреблял такими кадрами. Сам вроде башковитый, а дерьма понабрал…
- Не хотите ласково, как хотите, - не смутился тот. Сделал шаг вперёд: - Я сотрудник Русской Тайной Полиции. Сокращённо РТП. Наша задача – следить за русскими сотрудниками германских учреждений. Ваш друг поручил мне встретиться с вами. Поговорить по этому поводу. Кроме того, - он ехидно блеснул косыми глазами, - подготовить на вас предметную характеристику. По поводу как вы относитесь к службе, как умеете вести разговор, какой информацией располагаете… Что же, язвите дальше! Что ж прекратили? Желание испарилось?
- Мне название вашей полиции ни о чём не говорит, - она смело смотрела ему прямо в глаза. Они перестали косить и смотрели вовнутрь. – Она нигде по спискам германских учреждений не проходит. В полиции города её также нет. Так что, герр некто, страдающий вынужденным косоглазием, идите-ка вы… Поняли куда?
- Я-то могу пойти, - тот улыбался так, будто хотел её проглотить. – Да только что передать вашему другу? Вы не забыли про него?
- То и передайте: я с незнакомыми мужчинами не болтаю. Тем более о делах. Готова встретиться с ним. А вас, простите, я знать не желаю. Впервые вижу. Надеюсь, что в последний раз, - отрезала она, прежде чем уйти…
Навстречу ей шёл уже знакомый офицер панцерваффе. С кокардой в виде мёртвой головы на пилотке. Он смотрел куда-то вверх. На губах у него застыла невинная улыбка…
Ладно-ладно, говорила себе Аня. Она шла в сгущающихся сумерках по расчищенным от снега тротуарам, что громоздился неровными холмами у стен. Смутно белел в темноте, как зубы из пасти невиданного животного. Издевайтесь надо мной, сволочи. Арийцы недоношенные… Дважды к ней цеплялся патруль. Она вежливо, с неизменной улыбкой, предлагала немецким солдатам розовую картонку постоянного пропуска. Её можно было носить на пуговице или пряжке, закрепив капроновый шнурок, что был пропущен сквозь отверстие с железной обводкой. Патрульные, с поднятыми меховыми воротниками шинелей, с заиндевевшими подшлемниками под стальными касками, напоминали странных снеговиков. Один раз, осветив её фонариком с головы до ног, старший патруля даже козырнул ей на прощание. Другой раз немец попался простуженный. Он, сквозь раздирающий душу кашель, хмуро качнул головой. А когда девушка пошла своим путём, назвал её вслед «русской шлюхой». Аню это кольнуло, но не более того. Да, скоро будет вам хороший «гуд», сволочи. При чём на всех фронтах. От Баренцева до Чёрного моря.
Завтра надо будет встретиться с Аграфеной, внезапно подумала она. Зайду к ней с серёжками Азалии Викторовны. Под предлогом обмена или подарка(так, чтобы все видели!), передам весточку. Получу от неё указание «Бороды». Но на душе не было покоя. Кто-то сдвинул в ней некую плиту, подпиравшую фундамент. Если в случае с её осенним арестом она полностью винила Кальба, что написал на неё донос, то сейчас… Вроде бы всё так, без сучка и задоринки. Но это благополучие неприятно расслабляло её. Она не чувствовала опасности. Её внимание где-то блуждало. А для разведчика или контрразведчика это смерть. Это значит, что ты становишься «куклой» в руках «кукловода». Он действует незаметно, через подставных лиц. Знать бы, кто они? Аграфена?… Сердце предательски сжалось, она почувствовала тёплую волну. Неужели… Или «Борода»? Сердце снова выдало ту же волну. Нет, бесполезно. Так она начнёт подозревать всех. Попробуем действовать иначе. Методом перекрёстного контроля…
- Милочка, вы мне не поможете? – обратилась к ней Азалия Викторовна. Закутанная с ног до головы в платок, в огромных валенках с заплатами, она выглядела тем не менее так же презентабельно, как всегда. – Мне Денис Трофимович любезно одолжил вязанку дров. Надо растопить мою буржуйку. А сил уже нет. Никаких…
- Конечно, Азалия Викторовна! Какой разговор…
Она мигом впорхнула в открытую, обшитую старым одеялом (что б не дуло!) дверь. В конце коридора хлопнула дверь в квартире дворников. Они явно всё слышали. Только дверь в 32-й не хлопала. Зловредная старушка почему-то её не караулила.
Внутри у Азалии Викторовны был словно будуар из прошлого. Старые шёлковые обои, приколоченные гвоздиками, с картинами Васнецова, Репина и Серова в изящных рамках. С афишами её, Азалии Викторовны, гастролей по Российской империи. С её фотографиями: в пышном бальном платье со «шлёпами», с глубоким вырезом на груди, с кружевными оборками. Со шляпкой, украшенной страусиными перьями. Отброшенная вуалетка открывала моложавое, удлинённое лицо с пухленькими губками и огромными глазами. В них будто застыл немой монолог: «Как, я вам разве не нравлюсь, милостивый государь? Я оскорблена до глубины души. Пойдите прочь, нахал! Нет, останьтесь… Падите лучше к ногам моим!» Стоял на тумбочке с изогнутыми ножками старинный музыкальный аппарат с огромной трубой, на пружинном заводе. Огромные, тяжёлые гардины с бахромой были задвинуты плотно. По окнам в случае полоски света мгновенно стреляли немецкие патрульные.
- Да, милочка! Вот такой была когда-то Азалия Викторовна Рябушинская,- говорила старушка со слезами на глазах. – Поклонники, все красавцы, стелились под ногами. Обнимали колени. И любили… Ласково и страстно! Как будто каждый раз было как последний раз. Так и следует любить, милая девочка.
Аня, улыбнувшись, продолжила строгать дрова. Дом отапливался по-старинному, общей печкой, что была устроена в коридоре. Но на её прожорливое нутро не было запасено топлива. Приходилось с помощью дворника майстрячить буржуйки из старых ведер. У кого-то они были запасены и сложены в подвале. Ане сварили из старой бочки от горючего и листа свернутого кровельного железа при автомастерских гаража комендатуры. Пришлось поделиться спичками из пайка. Зато теперь не мёрзла. А старики, не успевшие эвакуироваться замерзали. Их окоченевшие тельца, замотанные в тряпьё, то и дело выносили из домов. Сваливали в телегу. Везли за город, на кладбище.
- Вы такая красивая были! – искренне поддержала разговор девушка. Она втиснула щепки в печку. Стала, обкладывать их рваными газетами. Затем, зажгла из немецкого коробка плоскую спичку. Вскоре, под щепками заколыхалось оранжево-жёлтое пламя. – Просто загляденье! А фотографии мужчин, что ухаживали за вами, не сохранились? Вот бы на них посмотреть…
- С большим удовольствием, деточка! – старушка, покопавшись в куче хлама в старинном шкафу, вынула большой альбом в коричневой коже. Обложку венчали огромная «С» и дата: «1914 годъ». Мелкими буковками внизу было написано: «Типографъский домъ Сытина». – Смотрите. Правда, от прежней роскоши уже мало что есть. Какие были времена, деточка! Как за мной ухаживали мужчины! Чудесный, обаятельный купец 1-й гильдии Всесюкин Гавриил Артамонович! Он засыпал меня цветами! Стелил по-паратовски свою шубу! А как мило ухаживал полковник Курочкин! А Валериан Арнольдович, что служил по другому ведомству! Какой был мужчина! Какие были времена…
- Чувствуется, что Валериан Арнольдович более всех остался у вас в памяти, - девушка, дуя на заледеневшие руки (огонь ещё только начинал охватывать лучины и прогревать помещение). Она не спеша перелистывала твёрдые страницы, схваченные огромными металлическими пряжками. Из-за узорных отрезов смотрели фотокарточки с датами конца прошлого и начала нынешнего века. Между страницами была проложена специальная вощёная бумага. – Не так ли? Он тоже запечатлен на одной из них?
- О, нет! – улыбнулась Азалия Викторовна. – Валериан Арнольдович бывал здесь проездом. Сначала, когда служил в Нижегородских драгунах. Затем, когда стал служить по хм… гм… по юридической части. Он был всегда в разъездах. Как сейчас помню – останавливается посреди Кадетской экипаж. А он, с усиками, в белом кителе и шашкой с Андреевским темняком – ну, просто красавец! «Этим же вечером, Азалия свет-Викторовна, ангажирую вас на польку в «Националь»! – говорит от мне, припав к моей руке. – Моя жизнь в ваших руках, чаровница! Но только жизнь – честь моя принадлежит государю и Отечеству!» Позже, правда, он стал говорить – «одному лишь Отечеству». Такой был галантный мужчина. И страстный любовник…
Через час, когда помещение совсем прогрелось и женщины стали понемногу раздеваться, со двора раздался стук. За вьюгой они не услышали рокот большегрузных «опелей» и «бюсингов». Через Смоленск проходила к фронту какая-то германская моторизованная часть. Ввалившиеся к ним солдаты (дверь пошёл открывать закутанный в одеяло Денис Трофимович) были залеплены снегом. Они продрогли до самых костей, так как были одеты лишь в осенние зеленовато-синие, короткие шинели, короткие с двойным швом сапоги на подковках и гвоздях, и пилотки с опущенными отворотами. У немногих головы закрывали шерстяные подшлемники. Перчатки из натуральной кожи или (в большинстве своём!) кожзаменителей, что назывались странным словом «эрзац», почти не грели.
Эти солдаты и младшие офицеры, не считая ефрейторов, унтер-офицеров и фельдфебелей, были угрюмы и злы. Большинство из них не желало разговаривать с тамошними жильцами. К Азалии Викторовне на постой определился с подачи своего адъютанта, щуплого высокого обер-лейтенанта, низенький оберст. Облачённый в длиннополую шинель с красными отворотами и бурым меховым воротником, с крупной, ушедшей в плечи головой, что под зелёной шапкой с меховыми отворотами была одета в шерстяную маску, он чем-то напоминал Книппеля. Денщик тут же внёс его чемоданы, в которых позвякивали судки и бутылки в специальных нишах. Азалии Викторовне, несмотря на её возраст, было предложено спать на полу. Хорошо, что ни в коридоре, подумала Аня. Она тут же предъявила свой специальный пропуск и пропуск в комендатуру. Так и сунула их в длинную физиономию адъютанта, что поверх фуражки укутывал шерстяной шарф.
- Что там, Клаус? – лениво пробормотал оберст. Скинув шинель, он остался в хорошо сшитом мундире с белой каймой пехотинца, с цветной планкой от наград над левым карманом, Железным крестом 3-го класса, а также чёрно-серебристой нашивкой за тяжёлое ранение. – Что она хочет?
- Ничего особенного, герр оберст, - обер-лейтенанта развернуло, точно он был на коньках, в сторону своего начальника. – Показывает мне пропуск, удостоверяющий, что она служит в 7-м отделении полевой комендатуры.
- А, вот оно что! – усмехнулся оберст, плотный мужлан с грубыми ухватками, огромные красные руки которого выдавали в нём низкое происхождение. – Она чем-то хочет мне услужить, эта продажная русская? Подстелиться под меня? Или под тебя, Клаус? Или она желает молчать, как немая?
- Я не могу знать… - начал было Клаус, но Аня опередила его:
- Да, я продажная тварь, если изволите. Я служу у вас по своим убеждениям. Так вы цените таких как я?
Девушка слегка подалась вперёд. Приблизившись вплотную к оторопевшему Клаусу, она смотрела пронизывающе в сторону оберста. Тот, похоже, на мгновение опешил. Чуть было не ухватился за раскалённый край печки, а затем едва не задел головой трубу от неё, что уходила в заделанное фанерой окно. Его крупная, стриженная «от вша» голова ещё больше ушла в плечи.
- Будь вы мужчина, я бы поступил с вами иначе! – презрительно бросил он ей на северогерманском диалекте, что выдавало экономия согласных. – Вы служите не нам, а тем мерзавцам, что окопались в тылу. Стелитесь под них с удовольствием. Видимо, услужили крысе с большим весом. Поэтому не определились в солдатский или офицерский бордель, - криво усмехнулся он. – А между тем, ваши соотечественники сражаются с нами. Они наши враги. Они мои враги. Но они достойны всяческих похвал. Не то, что ты – продажная тварь! Опусти глаза и слушай, когда тебе говорит германский офицер! – внезапно заорал он. Подойдя к ней вплотную, он залепил ей пощёчину. – Вон!
- Дерьмо… - сказала девушка по-германски. Из носа заструилась кровь. Зажав его рукой и подняв голову, она добавила: - А ещё германский офицер! Бить по лицу слабую девушку много смелости не нужно. Получил удовольствие? Хочешь ударить ещё? Ну, бей?..
- Герр оберст, быть может вызвать патруль… - начал было окосевший от страха Клаус.
Но было уже бесполезно. Герр оберст поднял было руку. С багрово-красным лицом и отвисшей челюстью, с побелевшими от ненависти глазами. Но тут же, встретившись с Аниными глазами, опустил её. Вернее, рука сама опустилась как подрубленная. Он тут же отошёл в сторону. Прислонившись лбом к стене в шелковых обоях, стал стоять там неподвижно. Будто обратился в соляной столб.
Попрощавшись с бледной как изваяние Азалией Викторовной, девушка ушла к себе. По пути она столкнулась с дворником и его супружницей. Одетые по зимнему, в телогрейки, пуховые платки и валенки (у Дениса Трофимовича на голове был платок жены, поверх которого он нахлобучил шапку) они выносили и устанавливали на кухне раскладушки. Немцы выгнали их с комнаты. Они, убавив свой говор, незамедлительно расступились перед Аней. Она, не обращая внимание, пошла сквозь их зеленовато-серую толпу. Попутно, краем глаза рассматривала молодые всё лица, багровые от мороза, с соплями, с потрескавшимися губами. У многих шелушились обветренные носы и уши. Кое у кого по погонам или отложенным воротникам с белой окантовкой ползали чёрно-коричневыми горошинами вши. Вот-вот…
- Анюта! Ты это, того… поможешь утром с телегой? – обратился к ней Денис Трофимович. – В 32-й старушка наша откинулась. Да, такое дело, - подмигнул он ей. – А сейчас на – на дрова! – он вынес из своего жилища половинки старинных дверок, едва не задев германского фельдфебеля, что внезапно остановился и дал пройти: - Порубил комод. Всё равно ночь на кухне проведём. Околеть ведь можно.
- А как же вы? – девушка опустила голову. Кровь, было остановившаяся, пошла вновь.
- А на нас хватит. Бери, говорю. Так нужно...
Глава седьмая. гении и злодеи.
…Вот видите, товарищ Жуков. Оказывается, мы можем сражаться как в обороне, так и в наступлении, - сказал Сталин, щурясь сквозь лохматые, рыжие с сединой брови. Желтые тигриные глаза смотрели на командующего фронтом по-прежнему жестко. – Только дурак Гитлер мог предположить, что нашу страну можно одолеть за три недели. Как Польшу или Францию, - он пыхнул своей знаменитой трубкой из вишневого дерева. Мягко ступая по ковру, приблизился к Жукову. – Как вы считаете, товарищ Жуков: немцы действительно считали, что победили нас в ходе летних боев? Их наверняка воодушевил вид поверженных ими корпусов и дивизий. Особенно на юге России, где этот мерзавец Павлов не торопился привести в полную боевую готовность конно-механизированные корпуса и танковые части. Как будто ожидал нападения и сознательно подставил свои армии под сокрушительный вражеский удар…
Сталин замолчал. Он выпустил из широких ноздрей, осененных седовато-рыжими усами, синеватые струйки табачного дыма. Открытая им коробка «Герцеговины Флор» лежала возле пепельницы, полной табачной крошки и порванной папиросной бумаги. Сталин ожидал ответа на свой вопрос. Его глаза были далеки от этого мира, но душа оставалась при нем. Постепенно, используя свою внутреннюю силу, она заполняла окружающее пространство. Кабинет, более походивший на приемную залу, с дубовыми панелями на стенах, длинным массивным столом, черными и белыми телефонами «кремлевки», правительственной связи (с наборными дисками и без), что был покрыт зеленым сукном, который сам Сталин в шутку окрестил «ломбардным», с тяжелыми синими гардинами на окнах, стал слишком тесен для обоих. Жуков ощутил это почти физически. У него защемило в висках. Стали отниматься, холодея, ноги. Внутренне он был давно подготовлен, так как знал Сталина уже давно. Методы Хозяина или Верховного были ему отлично известны. На этот раз он почувствовал себя гораздо неуютнее, чем в середине лета 1941-го, когда немецкие дивизии, сокрушая все и вся на своем пути, неудержимо рвались к Сердцу России.
Группа армий «Центр», группа армий «Юг», группа армий «Север»… Какие знакомые имена, какие знакомые лица! Фон Рунштедт, фон Бок, фон Лееб. Со всеми тремя он виделся на командных курсах для командиров РККА в Цоссене («мозг армии»), оперативном центре тогда еще рейхсвера, под Берлином в далеких 20-ых. Жал руки, улыбался… Кейтель, Модель и Манштейн – все трое закончили прославленную Академию советского генштаба. Сейчас – они же горделиво попирают гусеницами и шинами своих панцердивизий (к слову скажем, не так уж их много!) советскую землю. Хороши, нечего сказать. Сволочи… Жуков почти физически ощутил себя в окружении тех германских офицеров, что с 20-ых годов проходили «стажировку» в танковых, пехотных, авиационных училищах, школах химзащиты, Академии РККА. Тогда не было «у иных и прочих» столь надменных взглядов, брезгливо поджатых губ и вынесенных вперед подбородков без намека на щетину. Жуков помнил горящие от возбуждения глаза «теоретика танковых сражений» Гейнца Гудериана, что эту зиму противостоял ему под Москвой, на Тульском направлении. В 1926 году он прошел полный курс обучения в Казанской танковой школе, был одним из самых прилежных слушателей-курсантов. (Прилежнее его был Эрих Гепнер, что включился в учебу сразу по отбытию «быстроходного».) Его душа, по слухам, не знала ни покоя, ни отдыха. Свое свободное время Гейнц проводил на танковых тренажерах, полигонах, за учебными стендами и макетами будущих танковых сражений в Европе и Африке. Восхищался умению красных стратегов. «…Нет, господа красные командиры! – говорил он, шумно выпуская воздух сквозь щеточку аккуратных усов. – У нас, в Германии, еще долго не будет танковых войск. Последствия Версальского договора просто ужасны. Нам полагается иметь лишь автомобильно-тракторные команды. Это такой позор, господа красные командиры! Хотя вы и проиграли прошлую войну, вам не довелось испытать таких унижений…» «Проиграли ее не мы, Гейнц, но бездарное самодержавие и временное правительство, - отвечал ему Георгий, почти не задумываясь. В руках у него был черный промасленный шлем. Он был облачен в синий танковый комбинезон, из-под расстегнутого ворота выглядывали малиновые с золотом петлицы. – Вы, господа капиталисты, путаете одно с другим. Редьку с хреном и наоборот… Историческая диалектика доказывает нам обратное. Опыт народа складывается из ошибок и преступлений. Однако не стоит мешать одно с другим, чтобы не было как встарь – «все геть до кучи»… Понимаешь меня, Гейнц? «До кучи» значит, по вашему, - «ком нах шайзе», - Гудериан пронзительно захохотал. Острый кадык выпер из-под худой (отощал маленько на советских харчах) кожи, но в глазах читалось убеждение в своей правоте. – Этот мир велик. Им правят жестокие и сильные». «…Миром правит совесть народов, - упрямо настаивал на своем Гудериан. – Так считали многие из великих, что жили и живут на этой земле. Ваш гений, Лев Толстой. Мы находимся, как есть… по разный сторон от баррикад…» «Никак не могут понять господа хорошие, что рассюсюкивания со своим народом может привести к анархии, - у Жукова пролегла жестокая складка на лбу. Волевой, каменный подбородок мгновенно осунулся. – Так было у нас в 1917-м. Пришлось немало положить народу, чтобы утвердить новый строй – диктатуру рабочих и беднейшего крестьянства. Надо будет, на танках пройдем всю Европу. Водрузим красное знамя на Эльфелевой башне, над Лондоном и Нью-Йорком этим, гребаным… Что, не так говорю? Наш народ вам, чистоплюям немецким, ни в жизнь не понять. У него - «особенная стать»: пока с ним по-хорошему, он тебе на шею садится и кнутом погоняет. Возьмешь в руки дубину потяжелее и зачнешь гвоздить по головам, вот тогда да – побегут на пулеметы с голыми руками…» Его последние слова были перекрыты грохотом танков. Наступательные, окрашенные в травянисто-зеленый цвет БТ-2 с круглыми обрешетчатыми башенками (пока что опытные образцы) возвращались со стрельбищ. За ними грузно полз германский «опытный образец» - Reinmettal, который с соблюдением всех мер секретности привезли из Германии на казанские полигоны. Эту махину с задранными гусеничными передачами и маломощным двигателем «Майбах» планировалось здесь «довести до ума». Другой танк рейхсвера с красноречивым названием Tracktor надолго завяз в грязи, съезжая «при штурме естественного препятствия».
…Гейнцем Гудерианом давно уже интересовалось Разведуправление РККА. Жукова несколько раз уже тревожили по этому вопросу, склоняя помочь - «подготовить немецкого товарища к плодотворному, долговременному сотрудничеству». Об этом в последний раз, накануне войны, говорил (и прямо, и косвенно) генерал Голиков, невинно округляя глаза. Гудериан тогда посетил Харьковский танково-тракторный завод, переведенный на рельсы военного производства. Германия с 20-х была лакомым кусочком для Советской России. При желании ее можно было сделать другом и союзником в грядущих «пролетарских сражениях» за Европу. Жуков, задумавшись над смыслом этих не явленных событий, ощутил неведомый холодок за плечами. Как говаривал мерзавец и авантюрист от политики Бронштейн-Троцкий – «я с конной армией товарища Буденного способен пройти всю Европу и водрузить красный стяг на Эльфелевой башне». Как раз в 27-м, когда ощущалось явное неравенство в силах. Комбрига Примакова (будущего «врага народа») с треском вышибли с его конным корпусом из Персии. Провалилась вооруженная экспансия в Европу. Какая-то зараза (скорее всего, агентура «капказского тшеловека») слила информацию о предстоящем походе за Вислу. Были приведены в готовность войска Антанты. Французский корпус в Рейнской зоне был усилен бронемашинами и танками. Англичане пригрозили, что будут бомбить нефтепромыслы Баку. Вот тогда-то Германия и протянула руку помощи Советской России. Карл Радек, расстрелянный Хозяином председатель Коминтерн, вошел в контакт с представителями «Стального шлема», членом которого был Герман Геринг. Правда, с экспансией мировой революции по «иудушке –Троцкому», как поговаривал сам Ильич, все равно ничего не вышло. Завезли массу оружия и денег в будущий рейх, а толку? Немцы – нация щепетильная, в вопросах законопослушания не такая, как русские. Её чуть заденешь…
…Товарищ Жуков, углубившись в себя, забыл мой вопрос, - усмехнулся Сталин. Он подошел к длинному дубовому столу для заседаний. Деловито осмотрев выкуренную трубку, он взял ее за черенок. (Жуков в который раз отметил, какие были тонкие пальцы и маленькие руки у этого «капказского тшеловека»). Принялся ее выстукивать о пепельницу люлькой вниз. – Внимательно вас слушаю, товарищ Жуков. Исторические материи полезны, когда о них думаешь вслух. Особенно при товарище Сталине, - он вновь усмехнулся сквозь желто прокуренные усы. Кожа его, покрытая темными ямками оспин, показалась Жукову мертвенно-бледной, лишенной всякого намека на человеческую жизнь. – Молчание говорит о многом. Молчание, когда молчишь осмысленно, доказывает преданность человека своим идеалам. Пустое молчание – явный признак того, что перед вами пустой, никчемный человек. Плесень… «Ферфлюхтен шайзе», как говорит товарищ Гитлер, - Сталин вновь шевельнул усами в вымученной усмешке. Глаза его обожгли Жукова желтым, тигриным огнем.
- Товарищ Сталин, считаю, что враг был настолько самоуверен в ходе летних боев, что не предвидел всех печальных последствий, - без видимого колебания ответил Жуков. Его тяжелая, лобастая голова была полна легкого шума, какой бывает на прибрежной полосе. – Гитлер и его генералы верили, что сломят наше сопротивления в арьергардных боях на границе. Морально, психологически раздавят боевой дух Красной армии. И советского… великого советского народа, ведомого учением Маркса-Энгельса, Ленина и Сталина. Взяв Минск, Киев и Смоленск немцы явно переоценили свои силы. Полагали, что с захватом таких стратегически важных, промышленных объектов мы потеряем веру к победе.
- Киевская группа войск насчитывала в своем составе 800 танков, - Сталин не сводил с Жукова свой желтый, тигриный взгляд. – На центральном участке фронта в вашем распоряжении имелось до 300 боевых машин. Не считая артиллерии и авиации. Мы с вами, помнится, схлестнулись по вопросу о вынужденном оставлении Киева? Матери городов русских… Так, товарищ Жуков? Молчите?! Что ж… Вместо того, чтобы нанести удар по Белостокскому выступу и парализовать деятельность группировки Гудериана на киевском направлении, вы почему-то стали заниматься пустой тратой времени. Удары в районе Ельни не принесли нашим войскам ничего, кроме лишних потерь. К тому же, - Сталин нехорошо усмехнулся, обнажив из-под усов желтовато-коричневые, прокуренные же зубы, - странно, что бои под Ельней затянулись на три недели. Очень странно, товарищ Жуков. Вам противостояли всего лишь слабые пехотные дивизии 2-ой танковой группы этого германского «теоретика». В их составе не было ни одного танка. Целых три недели вы и вверенные вам войска бились как рыба об лед. Затем немцы просто отошли…
- Товарищ Сталин, с этим сложно согласиться, - Жуков все больше цепенел от внутреннего напряжения, которое все больше парализовала его волю. - Немцы, так стремительно продвинувшись вовнутрь нашей страны, наверняка использовали против нас наши же методы. К этому я и многие командиры, как высшего так и среднего руководящего звена, не были готовы. К тому же не лишним было бы задуматься о значительном ослаблении Красной армии в канун войны. Не только запасные, но и кадровые части, стоявшие на границе, не были укомплектованы опытными командирами. Командный состав… (Сталин застыл в позе человека, выбивающего пепел из любимой трубки. Его тонкая, морщинистая желтовато-серая рука заметно дрожала.) Этого не следует сбрасывать со счетов. Ежов, которого вы справедливо наказали, на своих процессах 37-го года повел настоящую войну против наших командиров и генералов. Надо мной, как вам известно, тоже сгустились тучи, - Жуков потупился, вспоминая как незадолго до процесса над группой Тухачевского, в которую входил Корк, Примаков, Путна, Якир и многие другие из «круга», его проработали на партийном собрании Московского военного округа. В вину ему вменялась грубость к подчиненным, заносчивость в военной науке, которой он владел слабовато, проучившись в 20-х лишь на ускоренных командных курсах «Выстрел». – Мне повезло. Я остался на свободе. «Ежовые рукавицы» прошли мимо, - пытался пошутить он, чувствуя возрастающее недовольство Хозяина. – Убежден, что у гитлеровских стратегов этот пункт занимал не последнее место, товарищ Сталин. После того, как многие заслуженные командиры были возвращены в строй, на свои прежние должности, были восстановлены в званиях, а незаслуженные обвинения с них были сняты…- быстро, почти скороговоркой произносил Жуков, ощущая гибельную пустоту, за которой оставалось все живое; она, эта пустота, поглощала его все больше и больше, леденя сердце и кончики пальцев, - … наши дела на фронте пошли значительно лучше. Последние бои под Москвой полностью доказывают это – просчет гитлеровской стратегии присутствует здесь налицо…
- …Кем ослаблена, товарищ Жуков? – произнес Сталин тихо, оставаясь в прежнем положении у стола заседаний. Затем он положил трубку на пепельницу и, мягко ступая по ковру горскими сапогами без каблуков, приблизился к Жукову вплотную. Страшно заглянул ему в глаза своими светящимися желтоватыми точками из-под кустистых бровей. – Кем была ослаблена армия в предвоенные годы? Вы поставили сложный вопрос – так ответьте на него без колебаний. Или…
- Товарищ Сталин, в силу своего положения и занимаемой должности я знаю немногое, - Жуков почувствовал как проваливается в непроглядную тьму. Насчет «своего положения» он явно лукавил так как занимал вплоть до Ельнинской операции, которой чрезвычайно гордился, должность начальника Генштаба РККА. – Все же попытаюсь ответить на заданный вами вопрос. Молодое советское государство, окруженное врагами, вынужденно было защищаться от них. Порой меры были слишком суровые. Но жизнь доказала что преданные делу партии и советского народа военноначальники способны сохранить свою веру даже в самых тяжелых условиях. Отбывая свой срок лагерях. Возвращенные в строй из мест заключения они, не испытывая чувство мести, продолжили службу. Я имею ввиду не только товарища Рокоссовского и героически погибшего на Украине комкора Петровского. Вы упомянули генерала Павлова, осужденного за разгром наших войск на Юго-Западном направлении. Несмотря на допущенные им серьезные просчеты в канун войны, он был предан делу нашей партии. Мне искренне жаль, что этот заслуженный человек не мог быть оправдан.
- И это все, что вы можете сказать? – Сталин, склонив голову, продолжал смотреть Жукову прямо в глаза. У последнего затекли от нестерпимой боли зрачки. – Вы, бывший начальник Генерального штаба? Позор… Помимо военных соображений я руководился политическими доводами. Или вы этого не понимаете, товарищ Жуков? – Сталин прижал левую, высохшую руку к сердцу, скрытому серым сукном полувоенного френча. – Вы это понимаете или нет, товарищ Жуков?! – он несколько возвысил голос, заметно сдерживаясь. – После военных действий в Испании этот Павлов, бывший там военным советником, стал отвергать участие в наступательных операциях крупных танковых соединений. У них там, в Каталониях, горы. Там, видите ли, негде танковым массам развернуться, - Сталин, казалось, готов был плюнуть Жукову в лицо. – По его указке и с вашего ведома были расформированы все механизированные корпуса. Этим он нарочно ослабил мощь Красной армии в канун войны. Когда же мы принялись их возрождать, этот негодяй не торопился заниматься этим в вверенном ему Юго-Западном военном округе. Такое не прощается! Не понимать этого значит невольно лить воду на мельницу нашим врагам. Так, товарищ Жуков?
- Согласен, товарищ Сталин, - поспешил согласиться Жуков. У него пошли по телу судороги, мощный лоб покрылся холодной испариной, что чуточку вернуло его к жизни.
- Вы согласны? – Сталин с затаенным презрением наблюдал за реакцией своего «Победоносца», зная что Жуков всюду возит в машине икону Георгия Победоносца, что вручила ему мать.
- Да, товарищ Сталин, - Жуков быстро закивал, пытаясь собраться с мыслями. – Павлов… От него произошли наши главные неприятности в ходе летних боев на границе. Именно он не проконтролировал боеготовность авиации и своих войск. В его частях противотанковой артиллерии почему-то были розданы холостые заряды, а у красноармейцев отобрали в канун 22 июня боевые патроны. Вредительство налицо. Куда только смотрели наши органы, Сам… - тут он намекал на товарища Берия, которого в Лубянском ведомстве называли не иначе как «сам нарком». – К тому же Павлов был в плену. Угодил в Румынии, во время империалистической войны. Один год, правда… Но этого вполне достаточно, чтобы быть завербованным германской разведкой. Помнится, я представил вам доклады 3-го отдела НКО и Разведупра, - Жуков блуждал в потаенных лабиринтах своей совести, которые показались страшны даже ему.
- О вредительстве Павлова я знаю достаточно, - с отвращением сказал Сталин. – Если мы будем миндальничать и спускать с рук поступки, порочущие высокое звание коммуниста и советского человека, потомки камня на камне от нас не оставят. Грош нам цена, тогда. Такова суровая историческая действительность. Или вы этого не понимаете, товарищ Жуков? Отвечайте!
- Понимаю, товарищ Сталин, - ответил Жуков, чувствуя, что тьма постепенно отпускает его из своих тяжелых пут. – История суровая наука. Коммунисты не бояться это признавать. Но у каждого дерева есть свои ветки, - ухватился он за спасительную мысль, которая наполнила его слепящим потоком света. Их не следует обрубать беспощадно. Живые ветви необходимо сохранять, чтобы выжило само древо. Без них оно зачахнет и умрет. Так и социалистическое общество, товарищ Сталин. У него тоже есть свои ветки, которые кажутся сухими, но их необходимо сохранять. Во что бы то ни стало. Такова суровая историческая необходимость… - закончил он уверенно, неожиданно для себя остановившись: ему хотелось произнести вконец – «я и есть эта подгнившая, но одна из больших, ветвь на вашем древе, Хозяин».
Сталин стремительно оторвал свою больную руку от нагрудного кармана серого френча и неожиданно взял Жукова за локоть. Тому показалось – сейчас ударит. Как врежет здоровой про меж глаз, как бывало в деревне быков валили. Так было это неожиданно, непривычно… Сталин молчал. В желтых, потеплевших его глазах сверкнули бисеринки скупой влаги. Жуков содрогнулся от увиденного. Мало кто, даже из самого ближнего круга, видел слезы на глазах у товарища Сталина. Разве что в то безумное утро, когда Коба, одурманенный от ночного застолья с партийцами-товарищами (многие из них давно уже были ему не «товарищи», так как предали все и вся, что он делал для России), обнаружил в своей кремлевской квартире Наденьку Аллилуеву. С простреленной, окровавленной головой, лежащую на кровати. В руке у единственно-любимой им женщины был зажат маленький браунинг – подарок от брата, сотрудника военной миссии в Берлине и… ближайшего к нему троцкиста, поддерживающего связи с Тухачевским, Якиром и Гамарником. Но об этом было страшно вспоминать. Тем более говорить… Как и в ближнем, так и в дальнем круге – орбита кремлевских отношений притягивала к себе все, что происходило за ее пределами. Да и видимых пределов для нее не существовало. Границы становились прозрачными. Тем более, если эти границы были человеческие отношения.
- Лес рубят, щепки летят, - шумно выдохнул из себя Сталин, сжав до боли локоть военноначальника. – Какие простые слова, товарищ Жуков. – Произнесли их иначе, но смысл остался прежним. Как у товарища Сталина.
* * *
…Аня с вечера решила как именно ей следует себя вести. С утра, до службы, она зашла в почтовое отделение. Это было одно из немногих зданий, что отапливалось в городе. Дрова регулярно возили по указанию жилищного отдела горуправы из близлежащего леса. Распустив платок и расстегнув верхние пуговицы пальто, девушка неторопливо написала на листике отрывного календаря из комендатуры: «Герр Н.! Я выполнила ваше поручение с точностью до наоборот. С такими посыльными иметь дело не желаю. Готова встретиться лично. Повод для этого есть. А.». Она сложила листик вчетверо. Затем сделала из него треугольник. Передала за два оккупационные марки и один советский рубль через деревянный стол приёмщице – седой женщине в платке, что стелился за ней. В углу щёлкала дровами буржуйка на кровельном листе, поставленная на кирпичи. Были сложены до потолка дрова. В центре красовался в золотом багете портрет «фюрера-освободителя», кисти какого-то местного художника. От слова «худо», разумеется. Иначе, с чего бы это левая часть лица Гитлера оказалась меньше, а рот с тонкими губами был скошен вниз?
Письма подвергались обязательной перлюстрации. Она знала об этом наверняка: этим занималось GFP. Вернее, русская вспомогательная полиция, что подчинялась германской, являясь её подразделением. Теперь, стало быть, появилась некая Русская Тайная Полиция. Аналог государственной тайной полиции и тайной полевой полиции. Своего рода, русское гестапо. Надо будет предупредить наших, подумала она. У ней и на этот счёт было всё продумано.
…В это же время Крыжов, зарывшись в сено, ехал в розвальнях, запряжённых парой лошадок, по заснеженной лесной дороге. Снег с ласковым хрустом раздавался по обе стороны от полозьев, образуя обочины. По обочинам высились огромные сосны и ели, одетые снежным саваном. Время от времени, когда на них суетились серые воробьи, красноголовые снегири или чёрные, как смоль, вороны с длинными клювами, комок белого пушистого снега слетал вниз. Отпечатки звериных и птичьих лап пятнали голубоватый «сахар». В этом была своя колдовская сила и безопасная красота, подумал Павел. Надо же как подумал! Красота и то – безопасная… Если кто чужой пойдёт – обязательно наследит. Хоть на санках, хоть на лыжах. Если только пойдут, как по инструкции, группой – нога в ногу, след в след, то могут сбить с толку. В отношении численности, и только. Ну, правда, местный, из числа старожилов, знают хитрый способ. Как потеряться в снежном лесу. Сооружают что-то вроде веника или санок из нарубленных еловых и прочих веток. Приторачивают это изделие к своей филейной части. Оно тянется, как собачий хвост, и заметает след. Не совсем убедительно, но всё-таки – издали не всегда заметно. Как Баба Яга – помелом…
Нельзя сказать, чтобы Павел Алексеевич не мечтал о встрече с женой, хоть и бывшей, и дочерью. Но мечты свои до сих пор держал в себе. Он отлично знал законы лубянского наркомата, в котором служил. В такое время, тем более до отправки на столь ответственное задание ему не нужны были потрясения. При встрече с Германом Константиновичем он ясно увидел, что человек он порядочный. О своих сотрудниках из «четвёрки» проявляет неустанную заботу. Значит встреча с дорогими сердцу людьми (один из них – дочь!) обязательно состоится. В своё время и в своём месте. Что же касаемо поручения москвички Вари насчёт её мужа Алёши, что сидел в лагере с 37-го, то Крыжов как бы невзначай, после продолжительных осмыслений, «забыл» листик с данными на столе товарища Ильи. Так оно будет вернее. Анонимность и конспиративность – лучшие други чекистов.
Попутно он продумывал предстоящую встречу с Аграфеной и Вильнером в Смоленске. При мысли о первой у него начинало неприятно покалывать в животе. При мысли о второй – почему-то приятно обволакивать кишечник. Такое вот разное… Уже не знаешь кому и чему верить, полушутя-полусерьёзно взвешивал он все «за» и все «против». От него в сущности зависело, будет отряд поддерживать с городским подпольем связь по старому каналу - через Аграфену, что носила псевдоним «Радуга». Командир отряда «Смерть фашистским гадам!», «вечный комсомолец» Варенцов доверял ей. Несмотря на срок, что та отмотала сначала в лагере, а затем на спецпоселении. Мало ли кто сидел при Ежове? Этот враг народа, затесавшийся обманом в партию, а затем попавший на самый верх, в окружение товарища Сталина, давно разоблачён и уничтожен. Так что не след про всех, кого подмели «ежовы рукавицы», думать плохо. Так же думал и Крыжов. Но с недавних пор ему казалось, что за Аграфеной кто-то есть. Причём этот таинственный кто-то – прекрасно осведомлён не только о ней, но и о нём. Чувствуя нависший «колпак», Крыжов готовился к ответным действиям. Обычно, когда разведчик или контрразведчик вычисляет контрольное мероприятие, оно, как сосуд из стекла, высвечивает тайные или явные персоналии, что отражаются на его поверхности. Иными словами, становится понятно, кто затеял это мероприятие и для какой цели. Если только мероприятие не многоходовое, не имеет долго проработанной «легенды» которая подобна кукле-матрёшке. Как говорится, вынь да положь…
Дорожка, петляя меж ельника, выводила на большую просеку. Там было вёрст двадцать до «Покров Богородицы», бывшего и нынешнего совхоза «Красный луч». Просека выводила на большак – грейдерную дорогу. По грейдеру проходили одиночные германские автомашины, транспортёры с грузами, командирские гофрированные вездеходики, колонны тягачей. По ней, поднимая тучи снежного крошева, носились патрульные танкетки, лёгкие танки с круглыми башнями, иной раз с клёпкой, в сопровождении мотоциклистов в огромных очках под шлемами. Вдоль дороги протянулись на столбах оранжево-чёрные, отражающие свет скрытых колпаками фар, указатели с готическим и русским шрифтом. Тянулись ближе к обочинам, что были наметены германскими снегоочистительными лопатами на радиаторах, санные обозы с деревень и сёл. Мужики да бабы, с разрешениями своих «имперских старост», выполненными на старых советских бланках, в «шапках» которых присутствовал серпастый и молоткастый герб с лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», с советскими же паспортами, меченными розовыми продольными штемпелями комендатур, везли в голодный Смоленск продукты и дрова.
Подъезжая к городу, что с крепостной стеной и башнями уже показался за белым льдистым панцирем Днепра, Крыжов ощущал всё явственней огромную тяжесть. Она давила через лоб. Наполняла его «свинцовой мерзостью», от которой трудно было дышать. И видеть мир таков, каков он есть. Ощущение прозрачности пока не приходило. Было лишь ощущение давящей пустоты, за которой его ожидало не Бог весть что.
Через понтонный мост, наведённый немецкой инженерной командой (каменные опоры другого уродливо высились неподалёку изо льда, оттуда же торчали скрученные взрывом железные клепаные фермы), пропускал в два ряда. По первому двигались в город обозы. По второму – германские машины и прочая техника. Стоящие на пропускных пунктах жандармы с русскими полицаями хорошо изучили торгующих. Проверять всех было ни к ряду. Иной раз воз выборочно прощупывали штыками. А иногда и этого не случалось. Если кто-то из селян попадался германским властям в городе за спекуляцию (многократное завышение цен при сделках с германскими солдатами и офицерами), его нещадно пороли при полицай-ревире. Затем лишали права появляться в Смоленске. При этом всё, что он не успевал сбыть, переходило в собственность германской империи. Если кто-либо попадался за худшим, как-то провоз оружия, взрывчатки, партизанских прокламаций, то расстреливали его и его близких, сжигали по приказу полевого коменданта его дом в деревне. О том, чтобы поднять руку на представителя оккупационных властей, даже рядового солдата вермахта, страшно было подумать. За это без промедления сжигалась вся деревня. Расстреливались иной раз все её жители. Если герр комендант был не зверь о двух ногах, то он расстреливал лишь виновных. И сжигал лишь хату виновных. Но, как говорится, хрен редьки не был слаще…
В этот раз на контроле, среди мешков с песком, что окольцовывали предмостное укрепление с деревянным дотом и траншеями, двумя шлагбаумами, выкрашенными в чёрные и белые полосы, с табличками Halt!Ausvais!, кроме германцев в длинных белых шубах поверх войлочных комбинезонов, с продолговатыми металлическими бляхами на цепочках, а также полицаев в чёрных шинелях и кепи с меховой опушкой, стояли люди в белых куртках с пушистыми воротниками. На головах у них были стальные шлемы с руническими молниями. На караульных будках плескались по морозному ветру красные флаги со знаком солнцеобращения. Кроме этого на противоположном берегу стоял трёхосный бронеавтомобиль с пулемётно-пушечной башенкой от лёгкого танка, а также окрашенный в белое «Мерседес». На его радиаторе был чёрный флажок с белыми молниями.
Не иначе как шишка приезжает. Крупный начальник из Берлина, подумал Крыжов со спокойной ненавистью. (Такая информация пришла по каналам Центра. Её передали в ходе последнего сеанса связи. С указанием Германа Константиновича, что Крыжову предписывалось выполнить в кратчайшие сроки. Следовало провести дезинформационную операцию. Отправляясь в город, он должен был поручить «Радуге» задание: установить фигуранта (или фигурантов), а также точные сроки «прибытия и убытия». Задание предписывалось выполнить от лица командира партизанского отряда. Естественно, сам Варенцов об этом задании ничего не знал. Пришлось «отрапортоваться» герр штандартенфюреру. Правда, в урезанной форме и по содержанию тоже. Якобы эти данные «слила» отряду сама Аграфена. Служит де в горуправе при Всесюкине. К тому зашли германские офицеры – услышала в разговоре… Похоже, мероприятие-контроль прошло гладко: доморощенный «Максим Эдуардович» так и не понял, что источник информации от него утаивают. Не понял, или не подавал виду…) Только кто именно? Его размышления были прерваны шумом мощных авиационных моторов. В свинцово-серой выси зимнего неба, подёрнутого тёмно-лиловыми айсбергами снежных туч, летел, окружённый шестёркой «мессеров», огромный транспортный «Ю-58». С жёлтым, как у акулы, брюхом, со свастикой на киле. На широко размётанных крыльях чётко вырисовывались чёрно-белые кресты. Прокручивая лопастями трёх двигателей, самолёт грузно плыл на западную окраину Смоленска, где был оборудован полевой аэродром группы армий «Центр» из трёх взлётных и трёх посадочных полос. То, что старинный русский город, несмотря на сильные разрушения окраин, был облюбован командованием вермахта, штабом СС и полиции, резидентурами СД и Абвер, не было новостью. Как для Центра в Москве, на Лубянской площади, так и для местной АС. Количество охранительных мероприятий, проводимых армейцами, гестаповцами и представителями СД, превышало все допустимые нормы. Кроме того в лесах пожарными темпами строился бункер. Из города можно было отлучиться только по специальному пропуску. По специальным разрешениям сельских старост, завизированным в полевых комендатурах, можно было приезжать на барахольный рынок в Смоленск.
На последней «летучке», где проводился «разбор полётов» по линии ОО, а также разведотдела отряда, что возглавил Ершов, последним была высказана мысль. Не хотят ли фрицы переключить внимание наших разведслужб на «объект Д»? Не замышлен ли этот объект для того, чтобы в Смоленск, под предлогом совершения акта возмездия были присланы эмиссары по спецоперациям из 4-го управления? Если так, то гестапо и СД замышляют провести двойное дезинформационное мероприятие. Во-первых, заманить хорошо подготовленных и известных сотрудников в ловушку. Во-вторых, вычислить наши нелегальные источники информации в своих рядах. В ходе битвы за Москву направить наши органы по ложному следу? Варенцов, пользуясь правом старшего, выразил категоричный протест. «Кто мы такие, чтобы брать на себя роль стратегической разведки? – повысил он голос. Глаза его негодующе засверкали. – Наше дело – выполнять задания Центра. Мы его выполним. Во что бы то ни стало. Руководству виднее как на самом деле обстоят дела. Мы только можем сбить ЦУ своими заморочками, сделанными на ложных выводах. Может, мы являемся объектом дезинформации? Может враг ловко распускает ложные слухи, а наши источники их подхватили и докладывают в силу своей полной или частичной некомпетентности?» Последнее мало кому понравилось из штаба. Особенно Шустову, что мрачно крутил свои усы. Он был единственный после Варенцова человек в отряде, кто знал о правду личности Крыжова. После сего, перед выходом на задание, он обменялся с Павлом короткими репликами. Из них следовало, что Шустов не вполне доверяет командиру и требует у представителя Центра провести проверку последнего. Без согласованием с Центром по каналу радиосвязи, так как радист подчиняется Варенцову и рекомендован в отряд по его характеристике местным органам НКГБ.
Проезжая через понтонный мост, Крыжов представлял округлое, моложавое лицо «Максима Эдуардовича». Старался заглянуть в его голубые глаза, окружённые едва заметной сеточкой морщин. Что-то замышляет этот профи. Знать бы доподлинно, что? Было бы неплохо свести его, скажем, с «Радугой». Чтобы у них вышел какой-никакой, но роман. Хотя, отметается. «Максим Эдуардович», судя по всему, калач не лежалый, но тёртый. Его сложно поймать «на лебедицу». Шустов, хитро покручивая свой ус (кажется, вознамерился перегнать по длине и пушистости самого Будённого) предложил провести-таки это мероприятие, поставив перед «Радугой» условие: раскручивает герр штандартенфюрера в обмен на сведения о муже. Но у Крыжова предательски защемила левая часть груди. Обещал, что подумает. Хотя ответ уже дал: так нельзя. Если Аграфена скрытый враг и этот канал подполья с отрядом – под «колпаком» организации Рейнхарда Гейдриха, этим можно спровоцировать провал агентурной сети. Необходимо вести тонкую игру «в дурака», балансируя на грани. Враг не должен усомниться, что разрабатываемые им источники ничего не подозревают, и этим – выдаст и себя и свою «доверительную сеть» с головой.
- …А, чёрт! Еди твою мать… - ахнул он испуганно. Оглоблей задело высокую тоненькую девушку в кашемировом пальто. Её лицо с правильными чертами показалось ему знакомым. – Куды прёшь, оглашенная! Дура городская!
- Не ругайтесь, сударь, - отброшенная ударом в сугроб, девушка осторожно поднималась. Отряхивала белую от снега спину. –Ни при Советах живём.
- Ой, какая умная! Много ты знаешь, как и когда жилось…
- Не вчера на свет родилась, - улыбнулась девушка. И эта улыбка со смеющимися, растянутыми в нитку губами, но серьезными искрами в спокойных серых глазах, сказала Крыжову всё. Он, как бы пронесясь сквозь пространство и время, оказался той ночью 37-го, когда за ним приехал наряд НКВД. Не может быть…
- Ну, прощевай, девка! Покеда… - сказал он также, улыбаясь одними губами.
Глядя в след уходящей особе, что бодро скрипела по снегу старинными ботиками заячьем меху, он давил в себе естественное человеческое желание – окликнуть, остановить или броситься следом. Тысячи или сотни отцов поступили бы точно также. «…Я извиняюсь, вы случайно не будете моей…» Но Крыжов завязал это желание тугим узлом. Чтобы сохранить чувство реальности происходящего, начал дышать с задержкой и попеременно. Учащённое дыхание сменялось плавным и размеренным. Он осторожно потянул поводья. Лысак тряхнул белой гривой. Махнул в облаках морозного пара длинным, как опахало, хвостом. Поворачивая коричневую морду с выдающимися удилами, он ронял из длинных, выступающих, как долото, зубов сизые комья слюны. Пританцовывая копытами, и встряхивая гривой, конь давал понять, что с хозяином всё в норме. Этот контроль Крыжов ценил всех более. И в самом деле: кровь вновь стала поступать ровными толчками к вискам и затылку. Мозг включился в нормальную работу. Он снова натянул удила. Лысак, всхрапнув, уверенно направил сани к рынку. Там требовалось отстоять до 16-00. После чего – отправиться к «Радуге». На ночное рандеву, так сказать. По легенде и отрабатывая, будучи V-mann, задание куратора из СД.
Кроме того, сегодня был «открытый канал» у собора. Это место у срезанной ограды подле ступенек и паперти, было обозначено в инструкции Центра как резервный канал связи. На случай провала сети, на случай чрезвычайно-важной информации, на случай… Короче говоря, раз в месяц на этом месте к Крыжову мог подойти человек и шепнуть: «Есть новости от 401-го. Просьба сообщить по линии». После ответа «я от Ивана Ильича» можно было начинать контакт. Желательно – в устной форме: шепнуть в базарном шуме сжато нужные цифры, фамилии и адреса. В крайнем случае (это тоже было предусмотрено!) отобразить нужные данные на обёрточной бумаге, в качестве которой использовались старые газеты. Конечно так, чтобы написанное не бросалось в глаза. И носило завуалированный характер. Тонким карандашным грифелем едва заметно подчёркивались нужные, по шифру, слова, набранные на серой бумаге типографским петитом или боргесом. Мало ли от кого пришла эта газетка? Кто её до него пользовал? Конечно, для спецов Мюллера или Шелленберга не вопросом было раскусить эту плёвую легенду. Но патрульные жандармы или солдаты из гарнизона, включая сотрудников вспомогательной полиции, не в состоянии были ухватить в данном случае момент истины. Подготовка оставляла желать лучшего.
Он загонял всё дальше и дальше, в потайные ниши души образ девушки, что напомнила его дочь Аню. Но образ этот, с профессиональной улыбкой, присущей человеку, прошедшему специальную подготовку, не оставлял его в покое. Аня здесь? Уму не постижимо. Её мобилизовали для нелегальной работы в тылу? На одном участке с отцом? Но кто решил так поступить? Почему?.. Он терялся в догадках на предмет: считать это вредительством, диверсией гитлеровским спецслужб, ротозейством какого-нибудь грамотея (вроде Варенцова), или… Ему вспоминалась добро-лукавая улыбка Германа Константиновича. Наверное так и есть. Отец должен видеть дочь, а не думать о ней. Мысли о не обретенном для разведчика – путь к провалу. Дорогое сердцу должно быть всегда рядом. Даже, на сотни миль от самого разведчика. Если этого чувства нет, разведчику грозит гибель. Он начнёт подозревать в предательстве всё, что не соответствует ЦУ. Видимо, Центр рассудил так: они рано или поздно найдут себя на просторах войны. Лучше, если отец и дочь встретятся «в поле», где нет времени сантиментам. Где каждая секунда, использованная не по назначению, может закончиться гибелью. Чем погрузить отца и дочь в тягостные размышления друг о друге, что будет стягивать их мысли и чувства в ложное направление. Именно так ловят профессионалов враги. Ведь у каждого профи есть сердечные наклонности, которые суть слабые места – отверстия в бронированном панцире контроля. Через эти отверстия, как во времена рыцарских турниров, можно лёгким нажимом кинжала с тонким лезвием заколоть обездвиженного бойца «невидимого фронта».
Опытным глазом отметив две зенитные батареи калибра 88-м на окраинах, по обе стороны от наведённой переправы, он уже сформировал «форс-мажорное задание» связному. Помимо всего прочего надлежало выяснить зачем враг именно сейчас установил дополнительные средства ПВО. Кроме этого – кто прибыл сегодня на транспортном «юнкерсе»? Неужели, сам фюрер? От неожиданной догадки, у него второй раз с начала дня захлестнуло пламенным потоком грудь. Неужели в Смоленске проходит заседание командования штабов OKH и OKV (Oberkommando der Vermacht) с участием самого Адольфа Гитлера? Вот, значит, почему нас всех напрягли из Центра! Раз к линии фронта пребывает фюрер, значит… неужели, Хозяин задумал ликвидировать этого мерзавца? Ну, не силами же партизан Смоленщины? И не силами воздушного десанта! Тут даже дивизия, сброшенная в лесах с большегрузных ТБ и ДБ, с контейнерами с 45-мм пушками, боеприпасами, огнемётами РОКС-5 и ФРОГ-3 и танкетками Т-37С ничем не помогут. Их просто принесут в жертву. Значит… В окружении Гитлера у Хозяина есть свои агенты. Им, наверняка, и будет поручена столь серьёзная акция.
Тут же рой других мыслей захлестнул его душу. А мы? А наше задание? Мы выступаем в качестве прикрытия? Я и моя дочурка? Я и ребята из отряда? Может отложить все мероприятия к чёртовой матери – сейчас в городе проходят облавы! Каждый подозрительный человек, каждая из ряда вон выходящая деталь будет на примете. Хотя…
Он спокойно простоял у паперти, в ряду других торгующих и обменивающих. С серого неба повалил ближе к вечеру огромными пушистыми хлопьями снег. От него в белое оделись и так побеленные крыши домов, черные ветви деревьев, а также похожими на снеговиков стали люди на соборной площади. Из ноздрей лошадок вырывались струи пепельно-белого пара. Связной всё ещё не подходил. Это случалось и не раз. Такое было возможно. В прошлые разы пароль звучал от мальчишек или девчонок, закутанных в шарфы и платки. От пожилой женщины, тянущей с Днепра на санках вёдра и бидоны с водой из полыньи. Как-то к Крыжову подошёл высокий офицер люфтваффе в кожаных с мехом наушниках. В синем комбинезоне на белом меху, с тремя оранжевыми орлами на белом щитке. Он долго примеривался к бидону с молоком. Отпил его мелкими глоточками из складной кружки с манеркой, что вынул из внутреннего кармана, показав у шеи Железный крест на чёрно-бело-красной ленточке. Затем, удовлетворительно поцокав языком и отсчитав положенные двести марок и сто советских сотенных, называемых «синенькими», майор люфтваффе шепнул почти чисто заветные слова. Так как рядом пристроился подозрительный пацан (хотя и без будёновки), Крыжов повременил с ответом. Он, предусмотрительно обмотав крышку («…Для сугреву, господин хороший!» - «О, ja, ja! God genacht!») газетным листом с нужными пометками, уловив лошадиное ржание и внезапный гул голосов, успел шепнуть отзыв. Такое строжайше запрещалось и связник мог просто проигнорировать сказанное или не принять ничего, что сошло бы за «носитель информации». Но в данном случае ситуация работала на Крыжова. Контакт прошёл успешно. Пацан, что ковыряясь в носу, сновал у его саней с разложенной снедью, наконец, отстал. Под звон колокольной меди с куполов Успенского собора, он, заложив руки в узкие карманы курточки, пошитой из чёрной шинели «фэзэушника», затрусил развязано в сторону управы. Флаг со свастикой к тому времени оброс снегом так, что Крыжов начинал опасаться за нацистскую идею. Возьмёт да сорвёт эту красную тряпку порывом злого советского ветра…
Кто же будет теперь, иногда обдумывал он возможный визит возможного связного из Центра. Пытаясь представить его облик, он почему-то то и дело натыкался в калейдоскопе памяти на ситуацию после облавы. Оттенберг Александр Юрьевич, обрусевший немец, бывший приват-доцент и заслуженный советский адвокат (информацию он передал по радио шифровкой в Центр). Да, было бы неплохо. Неплохо…
Вечерело. Какая-то девица с подведёнными сапожной ваксой ресницами и нарумяненными щеками, завернутая в цветистый платок, предложила ему недвусмысленно скоротать ночку за полкило свиного сала. Крыжов для виду долго щурился. Оглядывал её со всех сторон, осматривая дородные прелести. Девица распустила красноармейский брезентовый ремень с кованой пряжкой, который опоясывал её по талии. Но это ей не помогло. «…Извиняй, подруга! Жинка у меня больно суровая. Заподозрит ещё… А ухватом, знаешь… оно как больно! – многозначно сплюнув, молвил он наконец. – Да и потом, грех это! При живой-то жинке…» Он перекрестился, точно испугался своих мыслей, на соборные купола. «Бабы! Глядите святой какой выискался! – истошно завопила девица. – Жинку боится! Может поморозил себе там всё! Поморозил – гляди…» Но её голос не был услышан. Поперхнувшись, она скользнула в занесённую снегом толпу. Тот час же в приёмнике, что был установлен на фонарном столбе, раздались щелчки. Заработал радиоузел при комендатуре. Диктор, женщина средних лет, с ровным, без запинки, выговором по-русски, начала короткую двухчасовую передачу с предупреждения: до начала комендантского часа – ровно два часа. У всех, не имеющих разрешение на перемещение по городу, осталось время, чтобы покинуть улицы. Затем заиграла музыка. Запись с пластинки, сохранившейся с дореволюционных лет, транслировала песни «Однозвучно звенит колокольчик», «Вечерний звон», «Я вас любил…» в исполнении певицы Рябушинской, что, как объявила диктор, является жительницей города. От лица горуправы её сердечно поздравлял глава города Всесюкин Гавриил Артамонович. К нему в специальном обращении присоединялась комендатура города (кто именно, не говорилось), что лишний раз доказывает лживость большевистских агитаторов в отношении политики рейха на востоке. Затем вниманию продрогших людей, выбившихся из сил в поисках съестного и обменивающих на дрова свои ценные вещи, были предложены сводки с фронта и новости из жизни города. В театре драмы и комедии успешно вторую неделю дебютировал «Ревизор». Блистала какая-то молодая актриса (зрители давали ей, правда, все сорок пять!), вырвавшаяся через чекистские кордоны из Москвы. Она также передавала лучшие пожелания жителям города и сердечные заверения, что «освободители» помогут России стать частью Европы. Кроме того, диктор что под конец представилась Натальей Ростовой, объявила, что со следующей недели на суд зрителей будет представлена двухактная драма «Идиот». Вход для всех желающих был как всегда свободен. А в кинотеатре для военнослужащих Германии на Адольфгитлерштрассе, подсвеченном неоновым огнями, через день будут проходить сеансы для жителей. На них можно увидеть фильмы режиссёра Ленни Ронненшаль «Дочь горы», «Партийный съезд в Нюренберге», а также многое другое, что, наверняка, поможет «освобождённым» лучше понять своих «освободителей»…
- …Брателло! Может чего надо? – раздался знакомый голос.
Сделав вид, что не расслышал, Крыжов продолжил бубнить себе под нос слова зазывалы: «…Крыночное молоко! Сальцо-мальцо! Картошечка-мартошечка! Всего за триста советских рубликов! За тысячу дойтчемарок! Цену можно сбить! Обмен в натуре…» Раньше, до наступления зимы, многие кричали о бензине и керосине, включая машинное масло. Но полицаи очень скоро отучили это делать. У непонятливых в полицай-ревире изымалось всё привозное. Их нередко дубасили прикладами, резиновыми дубинками или шомполами. Больнее всего сносили удары немецкими, к которым цеплялась цепочка с круглыми металлическими «фасолинами» для чистки канала ствола. Они разрывали кожу, оставляя глубокие, долго заживающие раны. Хорошо, если биографии у задержанных не вызывали подозрения. Германское командование было всерьёз озабочено, что таким образом партизаны или подпольщики собираются лишить гарнизон топлива.
- Братишка? Немой что ли? – раздался вновь детский голос.
- Чего тебе, мальчик? – не глядя, поинтересовался Крыжов.
Он наконец признал по голосу Миньку.
- А ты меня не признал?
- Нет, в первые вижу.
- Да ты не бойся. Зашёл по старой памяти. От Васи Чёрного с поклоном…
- А кто это? Араб или негр?
- В смысле? Васька что ли?
- Ну этот, чёрный?
- Слышь, братишка! Кончай фуфло гнать! Я не фраер какой! С тобой конкретный братан говорить хочет. Привет тебе передаёт. Отвечай на базар!
- Я и так на базаре, - усмехнулся Крыжов. – Чего мне тебе отвечать? Кто да что мне передаёт, про то мне не ведомо. Одному лишь Богу. И то… хочет чего, пусть сам идёт. К чему такой расклад?
- Вася как фраер не ходит. Скажи где и когда.
- Пусть завтра ловит. За рекой.
- Гонишь?
- Как знаешь. Другого нет. А место надёжное. Менты там не пасут…
- Замётано…
Шмыгнув носом, Минька засеменил в огромных валенках в сторону Чеховштрассе. Проводив его взглядом, Крыжов почуял чей-то глубокий интерес к своей персоне. Неужели герр штандертенфюрер? Ну, пусть проверяет. Дело профессионала доверять и проверять. А он, Крыжов, по легенде хоть и сексот бывший, да в «глубоком поле» не работал. Его дело – осторожность да внимание к мелочам. Ими он иной раз донимал штандартенфюрера. Так, что тот в конце-концов легонько хлопнул его по лбу. Крыжов тут же изобразил покорность. Судя по улыбке «Максима Эдуардовича», ему это явно понравилось. В ходе последней встречи (тот любил сам подходить к нему на базаре, облачённый то в ватник, с приклеенной бородой, пропахший русскими запахами, то в шинель офицера вермахта), немец намекнул ему на возможное повышение. Покупая разную мелочь, платил ему двойную цену. Таким образом они и рассчитывались «по ведомостям».
* * *
…Германские панцеры шли ромбом. Черно-белые, выведенные по трафарету кресты отчетливо виднелись на серой, не перекрашенной под снег броне, сквозь бледное дрожащее при взрывах марево. Белесым настилом покрывало оно все и вся. Вспыхивали в редких лучах солнца отполированные гусеничные траки. Угловатые коробчатые башни с короткими пушчонками напоминали головы настырно ползущих (по снегу!) насекомых. За танками косолапо, не торопясь, ползли самоходки, похожие на «гусеничные гробы», грубо выкрашенные белилами или негашеной известью. За ними следовали густые сине-зелено-белые цепи моторизованной, сошедшей с грузовиком и бронетранспортеров, пехоты. Дым от взрывов темными клубами восходил от поля боя. Источали жирные, черно-огненные облака подбитые боевые машины третьего рейха. Вот, в один из наступающих на советские позиции, так называемых, средних панцеров Pz-IV сбоку угодил снаряд 45-мм пушки, прозванной в Красной армии «сорокапяткой» или «прощай Родина». Из литой, приплюснутой башни вскинулся огненный всполох. Пехота принялась обтекать подбитый панцер. По взрыхленному гусеницами снегу принялись кататься танкисты в черных, закрытых шлемах – их черные комбинезоны не то тлели, не то горели…
Красноармеец, что был в переднем окопчике с «ручником», почти не целясь, дал длинную очередь. По неопытности и ярости опустошил сразу половину диска. Что ж , не беда: три черных истукана с розово-серыми петлицами и черными с красным обводом погонами навеки залегли в почерневший от дыма снег. Им никогда больше не суждено было встать. Они были мертвы. С ними были мертвы их надежды и стремления… Но поразившему их бойцу в подогнанной не по размеру зеленой каске, одетой на слишком маленькую цигейковую ушанку, не было жаль этих захватчиков. В одном с ним окопчике, покрытом россыпью латунных гильз и стрелянными от «дегтяря» дисками, уткнувшись в бруствер, лежал синими глазами к небу «второй номер». Парнишку убило еще перед немецкой атакой. Вражеская артиллерия и минометы густо испятнали воронками передний край советской обороны. Одна из мин разорвалась совсем недалеко. «Но-но, фриц, не балуй!» - дурачась воскликнул второй сквозь грохот и вой; полузадохшись и полуоглохнув, он приподнялся на носки. Этого оказалось достаточным: крохотный осколок с рваными краями - от мины с заводов «Рейнметалл-Борзинг», противно жужжа врезался ему в переносицу и вышел через затылок, залив шинель темно-вишневым «вареньем».
Синие глаза убитого поначалу не казались мертвыми. Это было особенно страшно. Первый номер все ожидал, что его товарищ, с которым они за время службы (неполную неделю) уже поделились махорочкой, сухарями и вареньем, присланным из дому, не убит – нет! – но контужен. Вот-вот подымется с почерневшего, изрытого снега его голова в зеленой каске, одетой на шапку-ушанку. Глянут с веселым задором синие глаза мальчишки. «Что, друг мой ситный, закуривай что ли? Табачок поспел – фрицы не отнимут…» «Мы им самим прикурить дадим. Вот сейчас, как грохотать перестанет, на нас пойдут. Вот тогда мы их с тобой и покладем, поленой на полено. Верно говорю…» Но нет, не суждено было этому произойти. Номер второй больше в списках живущих не значился. В Книге Жизни, которую сотворил Господь Бог. Но и в книгу смерти не было занесено его имя. Оно, как бессмертная душа, зависло между жизнью и смертью.
…Убитому показалось, что он и не умер вовсе. Сильный удар в переносицу (будто камень ударил от близкого взрыва), внезапный свет, а затем… Ощущение необычайной легкости, которое охватило его изнутри. Он больше не мог шевелиться. Хотя видел все, что происходило вокруг: черные столбы дыма, восходившие от подбитых и горевших на бензине панцеров, фонтаны черной земли от разрывов, впереди – в гуще наступающих немецких цепей и позади – там, где засели в окопах его товарищи…
- Гады! Суки! – заорал боец, что был первый и остался единственным от пулеметного расчета. Прижав к пылающей, небритой щеке деревянный приклад, он принялся поливать все теми же длинными очередями германские цепи, отсекая их от танков и самоходных орудий. – За Кольку вам, гады, за Кольку! За моего товарища! Вот вам, суки поганые… А этого не хотели, фрицы?! А, вот вам еще и еще…Подохните здесь все… подохните от моего огня, суки проклятые…
С ужасающим свою душу удовольствием первый лупил по зеленовато-синим пехотинцам в глубоких, как котлы, касках, обтянутых белой тканью. Его сердце злорадствовало при виде падающих, как кули, врагов. Все больше и больше чужих тел устилала пространство между движущимися танками и самоходками. Солдаты вермахта поспешно прятались за броню стальных чудовищ, либо, повинуясь сигнальным трелям от офицерских свистков, ложились повзводно в снег, передвигаясь поотделенно – короткими перебежками и прикрывая друг друга огнем.
…Первый тщетно жал на спусковой крючок – затвор пулемета лишь сухо клацал металлом. Рота, в которой он был, без достаточной поддержки танков, с ходу захватила деревню. Выбив оттуда немецкий заслон, наскоро окопалась на западной окраине перед лесом. Позиция была говеная – как на ладони…Противник имел тактическое превосходство: мог скрытно накопить резервы и скрытно перейти в наступление. Так и вышло. Шума танков и самоходок они не услышали. (Скорее всего немцы подтянули боевую технику под шум артподготовки, которая длилась целых два часа.) За темной, выступающей из снежного савана щетиной леса, в промозгло-серой, витиеватой дымке, похожей временами на старое, рваное одеяло с вычурным узором, смутно проглядывались лилово-синие строения. За лесом и дымкой текла речка – извилисто петляя, с покатыми, обледеневшими, поросшими кустарником берегами. С железным, на каменных опорах мостом, заложенном и отстроенном еще при Николае II. Через пятьдесят километров, если двигаться по прямой, начинался немецкий тыл, а затем передовая, за которой занимали оборону части голодного блокадного Ленинграда.
…На разрушенной колокольне с облупившейся штукатуркой, в проеме звонницы (колокол сняли в конце 20-х) сидел боец взвода связи. Он корректировал огонь советской артиллерии по немецким танкам и пехоте, сообщал в штаб об изменении обстановки. Ему, на другой аппарат-коммутатор в суконном чехле, поминутно звонили командиры рот, что дрались с противником. Утешительного было мало. Фрицы напирали превосходящим числом, танками и самоходками утюжили передний край – неполного профиля, отрытые по плечи и ниже окопчики… У бойцов было мало противотанковых гранат. Бутылки с горючим (они же «коктейль Молотова» по-фински) в наступление брать не стали. (Будут мешать да и опасно. Попадет в них пуля али осколок – человек разом превращается в живой факел…) Четыре «сорокапятки» (они же «прощай Родина») против пяти танков и четырех самоходок с крестами, действовали со 300-400 метров крайне плохо. Через пяти минут после начала боя одно орудие осталось без прислуги – всю выкосил осколками танковый снаряд. Пришлось отправить ему одно из отделений. Те, с помощью раненого наводчика, разобрались в прицеле и подбили две «коробочки». Молодцы, черти, так держать…
Узнав об этом, командир разведки артиллерийского полка был несказанно рад. Пехотинцы нередко ругают артиллерию. За то, что мало и плохо стреляет. Теперь им стало не до пустобрехства. Не до жиру – быть бы живу…
- Надо переносить КП поближе, к передку, - упрямо заявил он стоявшему подле него в траншее, примкнувшему к окулярам рогатой стереотрубы, командиру пехотного полка Дереву. Был тот в белом, нагольном («под царя») полушубке, прошитом сзади двойным швом, и мягких валенках, подшитых оранжевой кожей. Они ужасно демаскировали своего обладателя и весь передний край, называемый по-фронтовому «передком». – Ни хрена не видно. Танки скоро вводить надо. Бойцов жаль – их там с землей фриц мешает…
- Верно! – произнес недовольным голосом комполка, поправляя на голове ушанку с белым «романовским» верхом. – Какого рожна здесь портки трем? Не скажешь мне, пехота? Ни хрена же не видать в эти стеклышки…
«…Смотри, фриц заметит – клюнет в темечко железной птичкой и ездец…», - нередко говорили ему товарищи, сослуживцы и выпускники Академии им. Фрунзе, которую он закончил в ноябре 26-го. Известны были (далеко за пределами дивизии) его перемещения по передку на вороной кобыле с белой звездой во лбу. Сочетание оранжевой кожи на белых валенках и вороненно-черной лошади придавали Дереву особенно зловещий вид. Бойцы, что дежурили на НП, шутили: увидят такое пугало фрицы из своих нор – закопаются по самое некуда, а то и вовсе – побегут в свою Германию. Драпанут без оглядки до самого ихнего Берлина…
В чем-то эти бойцы были правы. Немцы-наблюдатели, немцы-пулеметчики, немцы артиллерийские корректировщики, завидя белую фигуру с оранжевыми пятками, на иссиня-вороной лошади, похоже не испытывали приятных чувств. «Черный Росинант» - так прозвали ухаря-комполка по ту сторону траншей. Нередко германские пулеметчики с наступлением сумерек лупили по советскому передку ливнем трассирующих пуль. (Помогали, тем самым, нашим артиллерийским наблюдателям вычислять интересующие их цели.) Синие, зеленые и красные светляки, перекрещиваясь друг с другом, разбрасывая фонтаны разноцветных искр и поднимая мутные облака снега в прозрачно-сером воздухе, скользили над ничейной полосой, отпугивая «демона» или «призрака», коим был комполка Василий Дерев. В ответ на это, полковник вынимал из ножен шашку, которую носил с собой (со времен гражданской, которую прошел в частях РККА Дальневосточной завесы под началом Уборевича, а затем Тухачевского) в кованых серебром ножнах, и скакал во весь опор бешеным аллюром. Если же снег оказывался глубоким, лошадь зарывалась в него с мордой и седоком. Немцы облегченно переводили дух. Туманно-голубым пятном блуждал луч их прожектора по снежным кочкам и бурым кустам. Шипя взлетала ракета, угасая в черно-лиловых небесах крохотной сияющей звездочкой. Мглистое снежное пространство было пустынным. Немцы считали свое дело сделанным и с чистой совестью принимались за кофе или коньяк. Тем временем комполка Дерев давал кобыле короткую, почти неслышимую команду. Та, распрямив передние копыта, разгребала ими снег и ползла к нашему передку. Рядом с ней, держась за стремя, полз сам Дерев. Там, где снег был неглубок – всадник прыгал в седло… Озверев и отрезвев от страха, немцы снова принимались опустошать пулеметные ленты. Страшный переполох стоял у них в тылу. Решив, что начинался прорыв русских на Ржевско-Сычевском направлении (такие данные давно лежали в папках 1s при штабе 3-ей панцерной дивизии под началом Вальтера Моделя), за работу принималась немецкая полковая и дивизионная артиллерия. На «ничейке» был ад кромешный в такие часы. А по утру, удаляясь от врага на безопасное расстояние, комполка как ни в чем не бывало дефилировал на своей траурно-зловещей кобыле. Замахивался в сторону врага шашкой. Нередко вытягивал в сторону позиций врага руку с известной фигурой из трех пальцев, что особенно бесило и обижало солдат фюрера. И не только солдат… Как-то раз, в предрассветных сумерках, с укромного болотистого местечка, скрытого от глаз вездесущих артиллеристов щеткой разлапистых осин, закашляла в динамики машина рейхсминистерства пропаганды. Гнусавый фашистский голос на хорошем русском выразительно «запел» про жидов-комиссаров, которых доблестные германские войска скоро вырубят подчистую, про огромные потери Красной армии и ее бессмысленное сопротивление «все европейской войне с большевизмом». Помимо всего прочего (среди прочего были названы подлинные имена и фамилии трех лейтенантов, одного старшего сержанта и старшины, служивших с зимы 41-го в полку Дерева, но пропавших без вести – они «передавали привет» из плена…), некто Вальтер Модлер «…призывать свой друг Василий не есть брехать по напрасна, но есть уважать свой германский друг, с которым есть учиться в Москва до войны…». После этого неосторожного пасса реактивная установка-«катюша», приданная артполку дивизии, разнесла лесок и осушила все болото. Дерев с неделю затаился, не казав носа на передок. Все это время крутил шашни с «пэпэже» (то есть походно-полевой женой) Танюхой , ефрейтором из санчасти. Дивизионному особисту, который как бы невзначай заехал в расположение полка и выцепил его из блиндажа, невинно заметил: «А шут их знает, поганцев, кого они там имели ввиду. У меня до их командира давно кулаки чешутся – только бы в чистом поле встретиться…»
- …Товарищ комполка, на проводе командир 4-й роты капитан Кашкин, - дрожащим голосом сказал молодой связист с белесым пушком на круглом юношеском подбородке. – Доносит оперативную обстановку. Противник числом до десяти единиц бронетехники и до батальона пехоты атакует позиции 4-й и 5-й…
- Знаю, знаю, чего уж там… - властно перебил его Дерев, не поворачивая свое медно-красное, изрезанное морщинами, молодцеватое лицо с мощным волевым подбородком. – Передай мой приказ: любыми силами удержать занимаемый плацдарм до подхода главных сил. Плацдарм, так и передай.
- Товарищ комполка, два орудия из четырех вышли из строя, - продолжал лепетать связист. – Просят поддержать огнем дивизионной артиллерии или отойти…
- Тьфу ты черт, хренотень бестолковая! – обозлился Дерев. – Вашу мать, так и раз этак! Мне что – самому на позиции прискакать?! На белом лихом коне?! Как в гражданскую, еди их мать-перемать?! Так, что ли! –заорал он скорее с утверждением. – Ядрена вошь… Ты передал этому сосунку мой приказ? Что молчишь?! Нет! Твою мать… Немедленно передать! Не то сам у меня побежишь со своей гребаной катушкой на передок… Слышал меня или нет, товарищ боец?
Связист отчетливо произнес в мембрану полевого зуммера железные слова приказа. На том конце провода, что черной змеей уходил за отбитую деревню, слышался страшный грохот разрывов, шум пулеметных очередей , треск магазинных и самозарядных винтовок, мат-перемат в перемешку с командами Кашкина. Раздался писк и все стихло. Немецкий осколок либо немецкая пуля сделали свое черное дело. Штаб полка остался без связи с плацдармом, где кипел жестокий бой. По сути дела, КП лишился глаз и ушей. Бессмысленным стало его существование и местонахождение…
- Обрыв связи, товарищ комполка, - заикаясь, сказал связист, покрутив рычаг аппарата; его глаза забегали в поисках командира роты связи, что был неподалеку.
- Что значит обрыв? – недовольно молвил Дерев. – Ну-ка, кликни кого надо. Кликни, тебе говорят. Пусть отправит. Раз обрыв, значит пускай чинят. Засекаю время, - он распахнул запястье с огромными часами с компасом.
Вот про таких как ты и писана пьеса «Фронт» Константина Симонова, с неудовольствием подумал командир разведки артполка. Точно такой же дуболом там прописан… Знал, товарищ Сталин, какой дубиной вас гвоздить. Слух по фронту прошел, будто товарищ комполка Дерев под Вязьмой цельную дивизию уложил в лесах с формулировкой - «потерял управление». (Состоял в должности начштаба при данной дивизии, которой командовал некто Малышкин. Пропал без вести этот генерал – странно как-то…) Сам вырвался из окружения с горсткой бойцов из комендантского батальона. Все голодные, небритые, в рванье. Причем Дерев в их числе – облаченный в ватник и гимнастерку без знаков различия. При нем оказалась красноармейская книжка с вымышленными «ф., и., о.». Подлинные свои документы, включая партбилет с уплаченными партвзносами (на месяц вперед – аж до…) были зашиты в цигейковую шапку. Они были пропитаны бензином. Как объяснил начштаба - «…моя гимнастерка вымокла, когда фрицы пробили бензобак штабной машины. Прямо на ихний броневик напоролись, когда фронт был прорван…» Было ясно, что дело темное. Но Дерева оставили в покое органы военной юстиции и НКВД. По другим слухам, его в 37-ом направили военным советником в Испанию вместе с ныне расстрелянным Павловым. Затем под Халхин-Гол, где его отметил командующий Жуков. За Баин-Цаганское сражение Дерев получил орден Красного Знамени. (Участие в нем ограничилось лишь зачисткой от японцев уже взятой горы.) Правда, направленный в оперативное управление штаба Ленинградского военного округа, Дерев оплошал. Планирование «зимней операции» было проведено при его участии из рук вон плохо. Хотел его тут привлечь Железный Нарком, то бишь товарищ Берия. Но вовремя под крыло взял «херувим» Мерецков, командующий ЛВО. Близкий друг Жукова к тому же…
- Вникни, что происходит, - прошипел особист полка, с которым командир артразведки столкнулся в извилистом ходу сообщения. – Две роты дерутся насмерть, а ему хоть бы хны. Будешь на него «брехню» писать?
- На хрена? – командир разведки опасливо оглянулся в сторону курившегося снегом блиндажа, где топтался часовой в белом балахоне, с СВТ. – К чему эти разговоры? Никто нам не поверит, если у него там все схвачено. По слухам это так.
- А то, что люди на передке гибнут не за хрен собачий?! –разгорячился особист. Его не отвлек даже шелест снаряда 105-мм немецкой гаубицы (Le FH-18), который рванул у рощи. - Это как прикажешь понимать? Пятьдесят танков на дивизию пригнали – этого мало? А он всего три выделил. Вредительство налицо!
Перед трех накатным блиндажом, где расположился КП, за серыми, извилистыми полосами траншей, простилалось бескрайнее снежное поле. Изрытое черными оспинами воронок, покрытое трупами атакующих советских цепей. С глухим урчанием, в балках, где накапливались с ночи части для наступления, прогревали свои моторы с десяток тяжелых КВ-1 и 2, средних Т-34, а также один Т-35 с пятью башнями (три орудийные), предназначенный для сокрушения оборонительных полос. В распоряжении дивизии оставались еще БТ-5 и БТ-7, а также три английских «Валлентайна», что прибыли в СССР по ленд-лизу. (Танки были дерьмовые: броня 40 мм с пластиком, двигатель на бензине, ход малый, с 40-мм орудиями.) Чумазые как черти танкисты, от которых за версту несло негорючей «солярой», прогревали моторы своих «коробочек», прислушиваясь к визгу мин и снарядов. Последние (фрицы пристреливались по звуку, направление которого указывала их радиоакустическая разведка) поднимали облачка снега на склонах. Летящие от разрывов камни ударяли в раскрашенные известью бронированные тела боевых машин. Танкисты спорили, пойдут в атаку первыми легкие или тяжелые танки. «…А то, вон, три БТ да БА догорают! Туда бы «климушку» одного – наворотил бы фрицам полные штаны!» «Не фрицам, а фрицы сами бы наворотили. Грамотей хренов… Дай лучше махры. Не приведи Господь столкнуться с ихней зениткой. Та, что на четырех резиновых колесах. Как в борт залепит – хоть угоднику Николаю молись… Если их мелкие пукалки, навроде нашей сорокапятки попадутся, то ничего – сдюжим… У ней, этой стервы, калибр небольшой – ровно 37-мм…» Ожидали три красные ракеты – сигнал к атаке. Небо с нежно-голубыми прорехами, где золотилось в перистых облаках солнышко, чертили с железным скрежетом трассы тяжелых снарядов. Наших и германских. С оглушительным грохотом они вскидывали черно-огненные, лохматые столбы разрывов, которые медленно оседали среди пепельно-черных, коричневато-бурых и лиловых облаков. Над изрытым полем, покрытым темно-серыми и грязно-белыми бугорками трупов, обрывками форменной одежды, кожаного и брезентового снаряжения, поминутно проносились трассеры пулеметных очередей. Над этим кошмаром возносились багровые клочья пожара от уцелевшего на краю деревни домика. Дымные траектории сигнальных ракет серебристыми иголочками кололи морозный воздух, с шумным треском зарывались в грязный снег. Убитые, разорванные в клочья и тяжелораненые бойцы словно принимали в себя эти тлеющие, зеленые, красные, синие и белые огоньки жизни…
Когда с поля вернулись связисты, что починили оборванный провод, случилось неожиданное. Телефонист артполка, что сидел в одном блиндаже, шепотом (когда Дерев отвернулся) поманил к себе начальника артразведки:
- Наш наблюдатель требует, чтоб переносили огонь по их квадрату. В ротах практически никого не осталось. Танки и пехота фрицев на позициях.
- Помолчи, дурак, - в ужасе прошептал начразведки артполка.
В тот же момент рука Дерева вырвала трубку аппарата. Он, шумно вдыхая и выдыхая, слушал чей-то голос по ту сторону провода. Затем, перекрестившись во всю грудь, гаркнул:
- Есть открыть огонь по указанному квадрату! – и, отбросив трубку мимо лица артиллеристского телефониста, потянул свою лапу в варюшке, подшитой оранжевой кожей, к своему аппарату. – Как там тебя, товарищ боец? Белкиным, говоришь, кличут? Ну, Белкин, значит… КП дивизии, срочно! – и, прижав к мясистому, с пуками волос, уху, телефонную трубку, заорал. – Товарищ генерал! Матвей Ильич! Дорогой… Дерев на проводе. Говорю, что Дерев… я, Дерев, тебя приветствую! Да, тут чистый вакхнак! Дают прикурить, дают… Но и мы тоже –по ихней роже… Тут ребята из 4-й и 5-й моего полка просят, по-сыновни, огонь на них перенести. Прямо на их плацдарм. Тот квадрат, что у нас с тобой был намечен… Так вот, я говорю, что надо бы уважить… Честь и слава им в века.
Произнеся это, Дерев торжественно вручил трубку оторопевшему телефонисту. Сказанное им привнесло заметное оживление. Отер громадную голову, сняв баранью папаху. Перебросил через плечо портупею с посеребряной шашкой. Кивком подозвал к себе ординарца , майора Климова, чтобы тот готовил Марусю – собирался объехать передовую. Сунувшемуся было с нелепым вопросом начштабу полка, грозно бросил через плечо: «Резервы, говоришь? Когда пошлем, тогда и пошлем. Не тебе решать. На то я здесь поставлен, чтобы думать, а ты исполняй вовремя. Не то будет тебе как Ваньке или Ваське… как там, бишь, его, Модлерова, этого самого…»
Пригибаясь, он прошел по ходу сообщения. Встретившемуся особисту громко (так, что б было слышно всем) бросил:
- Пиши, не пиши, все одно будет. Мал ты еще, пернатый гусь, что б Ваську Дерева из седла вышибить…
- Поглядим еще, твое деревянство, - облизнул сухие губы особист. Его глаза со злой решимостью проводили широкую спину комполка, сгибаемую от близких разрывов и летящих во все стороны комьев мерзлой земли и камней. – Попался бы ты мне в 37-м…
В ходе боев за Москву на стыке Западного и Центрального участков фронта по решению Ставки Верховного Командования наносились удары по германской обороне. В случае оперативного успеха – расширить «коридор» и, перебросив нужные резервы с центра, соединиться с блокадниками. Известно, какие ужасные лишения терпят защитники и жители Ленинграда, связанные с жизнью лишь узенькой дорожкой льда, сковавшей Ладожское озеро. Под непрерывным огнем вражеской артиллерии и бомбами люфтваффе подвозились в город на Неве продукты по «дороге смерти». Советские войска с достаточным количеством танков перешли в наступление на Ржевско –Сычевском направлении. (Местность была болотистая и лесистая, поэтому не удавалось подвести достаточного количества снарядов. Так, во всяком случае, оправдывалось командование фронтом перед Ставкой. Хотя в тех же условиях были и немцы, получившие поразительно точные данные о накоплении советских сил. Многие орудия имели к началу операции до десяти выстрелов на ствол. Ввиду крайне плохих метеорологических условий авиация с той и с другой стороны почти не летала.) Преодолев упорство врага, они захватили его позиции в районе Великих Лук и к концу февраля отбили город. Под Тихвином шло странное «выдавливание» частей группы армий «Север». Операцию возглавил генерал Мерецков, что ранее провалил первый этап войны с Финляндией за Карельский перешеек, а затем, возглавив мобилизационное управление, составил провальный мобилизационный план, по которому Красная армия в приграничных округах осталась баз достаточного автотранспорта и дивизионной артиллерии. 24 июня 1941 года он с группой других военных, в числе коих был бывший командующий Киевским ВО Штерн и бывший командующий ВВС РККА Рычагов, был арестован. Якобы после нечеловеческих пыток (выдирание кусков мяса щипцами, отбивание почек и проч.) уже в сентябре месяце он был возвращён в строй. Возглавив столь ответственную операцию, имевшую целью деблокирование города на Неве, товарищ Мерецков действовал предельно странно. Танки, собранные в мехбригадах, он равномерно рассредоточил по стрелковым дивизиям, что заметно снизило ударную мощь. Никакого «кулака» он для нанесения главного удара не собрал. В итоге блокада так и осталась, а германские части сумели сохранить свой боевой потенциал. А Сталин отправил ему телеграмму, в которой не грозил ни расстрелом, ни даже пытками. «У русских говорится: поспешишь – людей насмешишь. У вас так и вышло…»
На центральном участке наши войска отбили и захватили Клин, уничтожив там вражеский гарнизон. Особенно отличилась 44-я кавалерийская дивизия, о которой германское командование без зазрения совести заявило: была расстреляна в атакующем строю бризантными снарядами ещё в ноябре 1941 года. На судьбоносном для Ленинграда Волховском участке фронта и Ржевско-Сычевском направлении части Красной армии понесли серьезные потери и были вынуждены отступить на исходные позиции. Изрытый снарядами и минами снег был устлан трупами в темно-серых, плотного сукна шинелях и ватниках, буквально алел, пропитанный солдатской кровью. (К концу февраля 1942 года убитых насчитывалось до 30 000 человек.) Многие бойцы, проваливаясь в него, гибли стоя, продолжая сжимать окоченевшими руками винтовки, пулеметы, плиту или ствол от миномета. Оставшиеся в живых, как и немцы, разглядывая поле боя сквозь окуляры биноклей и стереотруб, ужасались. Покрытое воронками разной величины, островами разбитых, сгоревших танков, оно напоминало лунный пейзаж посреди колышущейся, занесенной снегом хвои бескрайних лесов. Начни таять снега, убитые станут шевелиться, словно живые. Медленно-медленно будут прогибаться, повинуясь силе естественного тяготения – тяге к земле…
…Офицерский свисток выдал длинную трель. Солдаты вермахта, держа наизготовку карабины «Маузер» с приткнутыми ножевыми штыками и черные рожковые MP-40 (по одному на взвод), принялись по-пластунски обтекать позицию советского пулеметчика. Один станковый MG-34, а также два ручных MG-24 вели по окопчику первого перекрестный огонь, прозванный на фронте кинжальным. Германские пули дочерна перекопали бруствер, из которого поминутно взлетали гроздья земли и снега. Первому оставалось залечь на дно окопчика или ползти к деревне, что было равносильно самоубийству. Поэтому он принял другое решение: оторвал предохранительное кольцо у гранаты-«лимонки», лег спиной на днище окопчика. Предварительно первый стянул к себе труп второго, чтобы видеть перед смертью глаза друга – синие, как само небо…
* * *
…Порфирий Иванов окатил себя ведром ледяной, с родника, водицы. Его могучее тело привычно обожгло. Воздух окрасился серебряными игольчатыми лучиками. Шумно отряхнув снег с черных ветвей, взлетела стая каркающих галок. Шумно взмахивая крыльями, она постепенно превращалась в одинокие точки на голубовато-сером, курящемся инеем небосклоне. В него спирально уходили желтоватые дымы из заснеженных соломенных и деревянных крыш. На одной из них, сбитой из железного листа, в былые времена торчал красный стяг. Теперь его не было…
Перед ним был иной, непривычный глазу мир. Все те же занесенные снегом просторы. Однако теперь все это пространство с бушующей войной излучало мир и покой. Как то белое облачко, которое он увидел пред собой. Возникло оно из ничего: пожалуй, из самого воздуха. Было в нем что-то, что указывало на иное, нездешнее происхождение. Он протянул свои грубые, шершавые, как наждак, руки. Погрузил их в роящееся теплом доброе, ласковое чрево этого неземного, нездешнего создания. Его можно было попробовать на ощупь. Оно поддавалось… Сквозь грубые, шершавые ладони он чувствовал все более проникающее в себя тепло. Это начинало ему нравиться все более и более.
«…Кто ты, детушка? – одними губами, а затем вовсе про себя спросил он. Взгляд его блуждал по золотистому сиянию, которое исходило из недр этого ослепительно-белого, пушистого как снег облачка. – И кто тебя породил, родненькое создание? Если ты живое существо, как сама Матерь Природа или господь Бог, то откликнись…» «Я и есть САМА Великая Матерь Природа в своем истинном обличии, какое доступно тебе, человече. Ты более не раб и не червь с тех пор, как понял мою суть. Она такова: все на этом свете - живое и разумное Существо. Все сообщается между собой через множество невидимых простому глазу нитей. Нет на этом свете ничего лишнего. Ни одна человечья душа не родилась понапрасну. Есть только опасные заблуждения, имя коим – гордыня человечья…» «Да ведь мир прекрасен, ибо создан прекрасным! – изумился Порфирий. В его суть пробиралось ярко-золотистое сияние из снежного, ослепительного облачка. – И как могло, родная детушка… нет, Великая Матерь Жизни, зародиться зло меж живущими кои призваны всем существом своим жить и дарить жизнь? Да неужто так нужно, Великая Мать…»
…Видя, что «русская свинья» либо не слышит, либо вовсе отказывается слушать его, мрачный веснушчатый кандидат в очередной раз цинично выругался. При этом как бы невзначай нажал на спусковой крючок своего личного оружия. В морозном воздухе раскатисто грянул выстрел. Сгусток почти невидимого, синеватого пламени вылетел из длинного, вороненого ствола Luger (Р-08). Отражатель незамедлительно выбросил стреляную гильзу в натоптанный снег. Все видели как странный русский мужик остановился. Дрогнул, будто наткнулся на невидимую преграду. Он постоял с минуту. Затем, как ни в чем не бывало, пошел прежним путем. Многие очевидцы данного происшествия позже свидетельствовали о том, что видели – пуля угодила ему прямо в грудь, отчего над правым соском образовался крохотный кровоподтек. О дальнейшем они рассказывали скупо, весьма туманно и невнятно даже суровым господам из SD. Словом, эти солдаты и офицеры фюрера, а также Великой Германии в данном случае были не особо словоохотливы. Более всего они походили на спящих или только проснувшихся. Будто сам Бог запечатал их уста до поры до времени.
- Любите этот мир, детки! – молвил странный русский мужик, обратив свой добрый, слегка посуровевший взор на застывших от немого ужаса германских вояк. Он воздел к зимнему небу свои натруженные руки. – Природа-Мать и вы едины, если любишь… А вы, такие молодые, красивые дети, пришли на нашу землю, чтобы убивать. Грешно это, родненькие, совсем грешно! Прощение прошу за вас у Матери Великой, чтобы пощадила она ваши души. Что б живые вернулись к своим матерям и детушкам малым. Эх вы, чада неразумные… И фюреру вашему, Гитлеру, скажите, что я вам сейчас передам: почто он, как неприкаянный, людей на смерть гонит? Природа-Мать ему жизнь дала и силу великую. А он себя и людей не жалеет. Власти над миром хочет? А почто ему эта власть сдалась? В могилу ее с собой не унесть… Так и скажите ему. Слово в слово… - он, приблизившись к мрачному, веснушчатому кандидату, потрепал его по мертвенно-бледному лицу. – Хоть и люблю я вас, родненькие мои, но скажу от всего сердца: если не закончат войну с Россией матушкой, лютой смертью многие кончат свою жизнюшку…
Хотя странный русский мужик говорил преимущественно на своем, русском, исключительно все солдаты вермахта поняли глубинный смысл обращенных к ним слов. По зеленовато-синей толпе в пилотках с опущенными отворотами пронесся сдавленный ропот. (Не так давно, когда мрачный веснушчатый кандидат оттянул затвор на себя, она раздалась в обе стороны, освобождая возможный сектор обстрела.) «…Нам что, действительно надо подохнуть в этой проклятой стране?! Или мы пришли сюда с миссией освобождения мира от большевизма?», «…Это что, трюк бюро рейхспропаганды? Это что-то новое, друзья!», «…Кто пустил его на военный перрон? Если это партизан, у него должны быть тротиловые шашки. Ложитесь, ребята, если хотите жить…» Возле зеленого штабного вагона, затянутого белой маскировочной сетью, возникла легкая суета. На лакированную гладкую подножку ступил оберст - Вальтер фон Хеппинг. Он обратил свой взор на багрово-красную, пышущую жаром, открытую грудь русского мужика в нижнем белье. Само по себе это было необыкновенно и выходило за грань нормальных человеческих возможностей. А веснушчатый мрачный кандидат тупо стоял на заснеженной поверхности. Уставясь перед собой ничего не видящими глазами. В опущенной руке, которая тряслась мелкой дрожью, он держал опущенный пистолет. Словно боялся его отпустить. Будто чувствовал, что с ним может произойти нечто непоправимое.
- …Арестуйте этого кретина! – воскликнул оберст фон Хеппинг, судорожно поправляя очки в тонкой золотой оправе на породистом, прямом носу. К центру платформы, клацая затворами карабинов и сияя на солнце люминесцентными бляхами с затейливой вязью, бежал патруль полевой жандармерии. – О, нет… Я приказал вам арестовать моего кандидат-ассистанта! Этот негодяй посмел открыть огонь посреди вокзала! Это сделал не дикий славянский недочеловек – о, нет! Прекрасно образованный германский юноша, о, мой Бог…
Толкая прикладами и зычно покрикивая, полевые жандармы расчистили себе путь среди солдат вермахта. Щурясь белесыми от инея ресницами из-под стальных, заиндевевших касок с подшлемниками, они увели бесчувственного виновника наглой стрельбы в помещение полевой комендатуры. А странный русский мужик стоял в кругу солдат непобедимого вермахта. «…Почему нам не удалось победить Сталина этой зимой? Разве русские не хотят освободиться от его кровавой власти…», «…Если в этом году Москву будут удерживать комиссары, значит Германии предстоит воевать на два фронта?», «…ВЫ присланы Сталиным, чтобы предупредить нас о поражении рейха? Не боитесь оказаться в Geheime? У них свои методы, чтобы сделать таких как вы разговорчивыми…» Слушая все это, «старик» (так, фон Хеппинг, назвал его в уме) печально улыбался. Скоро он покачал голой. Молвил что-то напоследок и зашагал по заснеженному перрону. Он загребал ослепительно-белый, горящий в лучах солнца снег огромными босыми ступнями, которым, казалось, не знакомо было чувство холода. Фон Хеппинг догнал его. Мягко перехватив за рукав грубой, домотканой рубахи…
…Нет, подумал Порфирий, я не достоин того, чтобы общаться с тобой, Великая Матерь. Ведь я грешил и разрушал Тебя. Пил, курил, сквернословил в ранней молодости. Даже убивал, когда случилась гражданская война. Был я тогда молодой и глупый, здоровенный и красивый. Точно сегодняшние комсомольцы-разрядники, которые то время лишь по наслышке знают да по книгам революционных писателей. В Бога не верил. Перестал верить… Бог церковный и Бог человеческий не суть одно. Богатейшие оклады из серебра и золота, яркая масленая роспись, которая, если присмотреться, таит в себе не живое природное начало, но лишь ЕГО неточное отображение. Как можно верить не в само существо, а в его неточное отображение – греться не на солнце, а в тени его? То-то…
После того, как вся моя молодость пронеслась на заклепанном в серую броню поезде, ощеренном трехдюймовками и пулеметами «Максим», с кумачовым лозунгом на шершавой броне «Вся власть Советам!», я окончательно понял одну истину. Война это – истребление живого живым, что преступно и губительно для жизни. Когда я, веруя в революционную совесть и равенство трудящихся, хладнокровно расстреливал из станкового пулемета людей в золотых погонах и синих жупанах, я не задумывался над тем – они люди. Прежде всего люди. Живые создания, твари Божии или… дети Великой Матери. На нашу землю (которая, оказывается, есть шар, что висит в безвоздушном космическом пространстве) неведомо откуда, но пришла разумная жизнь. Вернее, ее разумное и вечное начало. Как привиделось мне во сне или наяву, некий Ком Жизни устремился к нам из далеких черных глубин. Когда же достиг он нашего мира, сокрушив на нашем пути звезды и планеты… как Семечко пало на взрыхленную почву. Получился новый мир. В этом Семечке было все. И мы, разумные создания, и семена живых растений, деревьев, и семя животных. Будто собрал КТО-ТО все воедино, чтобы породить жизнь.
* * *
…Первый был еще жив, когда к его изрытому пулями, почерневшему от гари окопчику подползли на локтях солдаты вермахта, шумно дышащие сквозь натянутые на подбородки белесые от инея, шерстяные подшлемники. «Ивана не убивать! Взять живым», - хрипло орал им обер-лейтенант Вагнер, заменивший диск на трофейном ППШ-41, который большевики прозвали «папашей». Его разгоряченное от боя, багрово-красное лицо казалось злым и беспощадным. На самом деле Зихард Вагнер, уроженец Франкфурта на Майне, был в своем довоенном прошлом болезненно-сентиментальный, до глубины души ранимый человек. Вермахт призвал его из запаса. До начала Восточной кампании Зихард Вагнер был учителем в начальных классах Народной школы и никак не хотел становиться членом NSDAP, куда его тянули почти насильно. Больше всего Зихарду Вагнеру нравилось учить детей. Тому, сколько будет «пятью пять», куда текут и впадают воды Великого Рейна, где находится Северный полюс и джунгли дикой Африки. Что написал Генрих Гейне, Фридрих Шиллер и Иоганн Гете. Кем были или остаются в истории Великой Германии прусский император Фридрих Великий, железный канцлер Отто фон дер Бисмарк, а также фюрер «тысячелетнего рейха» Адольф Гитлер.
Глухо грянула полоса черных разрывов позади германской цепи. Это пристреливалась полковая и дивизионная артиллерия русских, что не сулило для наступающих солдат вермахта ничего хорошего. В следующий момент полоса огня, земли и снежных облаков вскинулась уже впереди. Вагнер с замирающим сердцем увидел, как в клубах, закрывших окоп русского пулеметчика, взлетели на воздух зеленовато-синие ошметья его солдат. Расплющенные взрывами каски и тяжелые гофрированные футляры для противогазов, обрывки кожаной амуниции с оцинкованными крючками и пряжками, обрывки писем, документов и фотокарточек, дымящиеся конечности мгновенно усеяли почерневший от копоти, изрытый снег. Вагнера потрясло другое: русские брали в «вилку» германские боевые порядки прямо на позициях… своей ударной группы. Он не знал, что «вызвать огонь на себя» приказал сам Кашкин, что командовал наступательной группой. Провод удалось восстановить на несколько минут. Этого времени вполне хватило, чтобы сообщить на КП дивизии: «…окружены танками и пехотой противника – требуем вызвать огонь на себя…». Данные подтверждались с НП на разрушенной, без купола, облупленной колокольне. Выполняя приказ «ни шагу назад!» остатки 4-го батальона были готовы принять на себя ураган своих мин и снарядов – не посрамить честь советского война перед лицом Советской отчизны, советского народа и товарища Сталина…
В следующий момент «вилку» накрыл своим огнем ударный батальон «эрэсов». Прославленных реактивных минометов, издали похожих на церковные хоругви, которые несут на праздниках за священнослужителями. Для миллионов советских людей это грозное изрыгающее потоки пламени оружие, осталось в памяти как Катюша. Продолговатые темные сигары реактивных снарядов, оставляя за собой хвосты ярко-рыжего пламени, шумно врезались в землю, усеянную стальными коробками панцеров и штурмгешутц с черно-белыми крестами, бегущими и ползущими сине-зелеными человечками в глубоких стальных касках с боковыми пластинами. Снопы дыма и пламени, черно-серые лохмы земли, что взлетала до небес, покрыли собой все вокруг. Командир экипажа самоходного орудия Panzerjager I, что высунул голову из стальной открытой платформы 47-мм орудия, успел заметить в окуляры цейсовского бинокля темное, быстро увеличивающееся пятно, объятое со всех сторон пламенем. В следующий момент, когда оцепеневший германец пытался что-либо сообразить, снаряд-эрэс с оглушительным воем ударил в громоздкое прямоугольное тело… 47-мм орудие сорвало с лафета. Похожее на гигантскую палицу из былин и сказок, оно взлетело в дымные небеса. Вот так…
Будто Ангел-Губитель с гигантским огненным мечом обрушился со своим возмездием на наступающего врага. Горели, источая клубы черно-красного пламени, разбитые стальные остовы средних (Pz-IV) и более легких (Pz-III) по германской классификации панцеров. Три уцелевшие самоходки Panzerjager I медленно, огрызаясь выстрелами из своих длинноствольных пушек, отползали как массивные гробы к лесу. Множество германских и советских трупов устилало изрытый воронками, почерневший от земли и сгоревшего пороха снег. Обер-лейтенант вермахта, бывший учитель начальных классов из Франкфурта Зихард Вагнер также простился с жизнью. Осколками от эрэса ему отсекло, как бритвой, обе ноги. Кувыркаясь, как культяпки, они отлетели на пять метров и зарылись в окопчик первого. Обезумев от боли, германец стащил зубами перчатку и, стиснув ее зубами, пополз на локтях в сторону темнеющей кромки леса. Кровавые борозды тянулись вслед за ним по грязному, изрытому снегу. Последнее, что он видел в своем воспаленном сознании, была синеватая гладь Майны, белые нарядные лодки и прогулочные пароходики, островерхие черепичные кровли с мансардами, нависшие над водой. В одной из них он, со своими детьми разводил до войны голубей. Насупленные мальчики Гельмут и Франц учились различать по цвету пера, размаху крыльев и курлыканью, переливу на зобах масть почтовых и обычных птиц. Они вынимали их по очереди из просторной клетки кипарисового дерева. Одевали каждому голубю на левую лапку металлический жетон с номером. «…Так проще будет, милые дети, отличать своих птиц от чужих, - улыбался он своим благообразным, круглым лицом с васильковыми глазами и вздернутым носом. все в этом мире подчинено строгим, незыблемым правилам. Германия, ставшая волею фюрера и небес третьим рейхом, возрожденной империей, является воплощением этих правил. Каждый из живущих на этом свете должен знать свое место. Сохранять его по мере сил от чужих посягательств. Германия много страдала, много голодала. Пришел Золотой Век…» «…Да, папа, - отвечал старший Гельмут с готовностью, поглаживая синевато-серого почтовика по вспученному, взъерошенному зобу. – Мы будем послушны тебе во всем. Будем служить нашему рейху так, как ты просишь. Только не ругай Франца за разбитый горшок и истоптанную клумбу. Он еще маленький и многого не понимает…» «…Хорошо, мой мальчик». После этого милая, улыбающаяся Марта в кружевном переднике поверх розового платья, счастливая жена и мать, звала семью за полуденный стол: откушать кофе со сливками, печенье с мармеладом и холодной лимонной водой. Под окнами островерхого черепичного дома четы Вагнер благоухали ветки сирени. Пышно цвела зелень в аккуратно подстриженных клумбах с черными, шоколадно-серых и алых розовых кустах. По утрам на их нежных лепестках посреди шипов дрожали капельки росы и легкие серебристые паутинки…
* * *
…Герр Иванов, почему все время нашей беседы вы называете меня… как есть… детка? – удивленно спросил его Паулюс, вслушиваясь в мягкий ровный голос, которым граф фон Куценбух переводил на русский язык его слова. Он все больше проникался истинным Духом сидящего перед ним русского старца с фамилией Иванов. – Мы не молоды, о, нет… Мы являемся представителями одного поколения, герр Иванов. Разве что ваше мировоззрение значительно богаче и сильнее моего. Мне не дано так мыслить, герр Иванов. Матерь Природа, Вселенная, вечный и единый Божественный Разум… Мне вспоминается учение Канта и Гегеля, которое так любят в качестве примеров ваши марксисты-большевики. Два германских философа, живущих в разное время, стремились доказать человечеству, что оно едино. Единый организм… Всякая материя суть живое существо и наше сознание. К любому проявлению этой жизни необходимо относиться со всей серьезностью. Со смиренным духом… - Паулюс улыбнулся, давая понять «герр Иванову», что старается говорить его словами. – Учение другого славного германца Фейербаха гласит о том, что существует Единая Мировая Душа, состоящая из бесконечного множества своих подобий. Более мелких субстанций. Макро и микрокосмос, о котором во времена античности свидетельствовал великий философ и математик Платон. Однако, я напоминаю вам: мы живем в иное время, герр Иванов. Жестокое Время, когда миром правят два закона: сила и власть. Умение подчинять себе подобных. Силой оружия, силой денег, силой ума… Так поступали Александр Великий, Нерон, Аттила… фюрер и Сталин, наконец… Все великие и страшные мира сего стремятся построить Единую мировую империю. Мне приходится сожалеть, что с вами произошло. Третий рейх полон противоречий, хотя и является величайшей после Греции и Рима империей, которую смог воздвигнуть на обломках старой, доброй Германии Адольф Гитлер. Вождь германской арийской расы. Вы слышали о Великих Ариях, герр Иванов? Впрочем, я слишком увлекся…
- Детка, ты не прав, - улыбнулся Иванов сквозь белую пушистую бороду и усы. Синие глаза его сияли пронизывающе, но были по-детски чисты. – Каждый из нас вправе выговориться. Поведать о том, что есть у него на душе. Накопилось за долгие годы и столетия жизни в мирах неведомых. Каждый из нас несет в себе ответ множества поколений. Целый мир, если не целая Великая Вселенная царит в каждом из нас. Да воцарится этот дух во веки вечные, детка! Открыть его надо в себе. Тогда Царствию ЭТОМУ несть конца – отныне и во веки веков…
Потрясенный великолепием сказанного, Паулюс долго молчал. Он закрыл лицо тонкой, бледной рукой. В большой глинобитной печке, по-домашнему трещали дрова посреди серого пепла и красновато-черных угольков, что напоминали в этот момент дальние созвездия во Вселенной. Казалось, вокруг не было никаких ужасов войны. Паулюс знал, что это не так, но был готов поверить обратному. Мир, который пребывал в нем изначально, вдруг изменил свою форму и свое содержание. Вечные, предначертанные истины, имя образ и подобие, по которым Великий Творец сотворил все живое и посеял ростки жизни во Вселенной, вновь пробудились в нем.
- Многие будут жить после нас, детка, - тихо молвил русский старец. – Не счесть числа тех, кому предстоит прийти в этот мир. Не счесть числа препятствий, которые будут воздвигнуты перед ними. Главные из них, как ты сказал: могущество и власть. А еще и гордыня, детка. Многие великие тешут себя тем, что они – целая вечность, а другие призваны им служить. Природа-Мать одарила их свыше, но не последовали они мудрой истине: прислушайся к тому, что в тебе – изначально…
- Одним это дано, другие же испытывают неимоверные страдания, находясь до самой смерти в состоянии… вечного поиска! - вырвалось у Паулюса с клокотанием. Он дернул крючки тугого черного воротника с красными петлицами, на которых красовались золотые пальмовые ветви. – Почему так несправедлив этот мир, сотворенный Матерью Природой? Вы сами себе противоречите, мудрый человек. Загляните в свою душу. Неужели там нет места жестокости, жадности и коварству? Колоссаль… Я же, генерал-полковник вермахта Фридрих фон Паулюс, обещаю вам не лгать самому себе. Обещаю вам задуматься о происходящем в этом несчастном мире. Он, как великий больной, действительно нуждается в кропотливом, долгом лечении. Начинать этот сложный процесс необходимо с нас. Еще вчера мы верили тем идеалам, которым служили. Считали это долгом чести. Фатерлянд, как говорим мы, германцы, и Отечество, как говорите вы, русские… - Паулюс на мгновение нахмурился и сделал движение рукой, словно отдирая невидимую нить. – Превыше всего!?! О, нет, мой друг! Теперь я так не думаю. Надо любить землю отцов, но не приносить на ее жертвенный алтарь судьбы целых народов. Такая «любовь» суть лукавство, а в основе ее – трусость и насилие, которые есть бог века сего…
* * *
…Cтранности преследовали Дерева. Пожалуй, с самого рождения. Мать незадолго до своей смерти поведала ему, что родила в лесу. Была на сносях, да нелёгкая погнала её собирать грибы да ягоды: в 1880 году, в последние времена царствования Александра II, в ходе крестьянских беспорядков воинская команда постреляла в селе немало народу. Мужа Васеньку, вернувшегося живёхоньким с русско-турецкой войны, сразила пуля из винтовки «Бердана», выпущенная русским парнем-солдатом. Обоих братьев Матрёны замели как зачинщиков смуты. Приехавшая с воинскими жандармская команда заарестовала тогда с десяток мужиков и даже двух баб за чтение нелегальных прокламаций, где говорилось что «…царь взаправду освобождения крестьян хотел с землёй безо всякого выкупа барам, да министры его и генералы окрутили, дурным зельем опоили…». Так уж вышло, что после всего этого осталась Матрёна одна-одинёшенька. Звали её поп да урядник к себе в дом работницей. И тот, и другой на поверку хотели одного: бабьего. Чтоб не прослыть шалой девкой, Матрёна собирала грибы да ягоды для стола его сиятельства графа Струйского, коему до недавних пор безраздельно принадлежали все земли да угодья с живущими на них допреж «крепостными душами». Ходили слухи, что родила она Васеньку-малого не то от самого старого графа, не то от одного из сыновей его – корнета полка синих кирасир… Родив своего сына-первенца в лесной чаще, омыла его красное, сморщенное трепещущее тельце студёной водицей из источника, что пользовался славой как целебный. Нарекла его в честь сгинувшего мужа Василием.
Свою бурную революционную деятельность Василий Дерев начал, пожалуй, с самого детства. Так, по крайней мере, он сам считал. Попу, что преподавал Закон Божий в земской школе, подсыпал в кутью крысиный помёт. За то, что отец Пётр наградил его внушительным подзатыльником – «за нерадивость, отрок, и батогами пороть не грех, как меня в бурсе потчевали!» . Но подростка такое объяснение не устроило. Слопав кутью, поп лишь поморщился. Подозвав к себе особо нерадивых учеников, он велел лишь раз десять прочитать Псалом царя Давида. Это привело к другой напасти. Ночью под окнами добротного поповского дома, крытого железом, завыли на все лады все сельские коты и кошки. Васька Дерев прихватил настой из листьев валерьяны, который варил школьный сторож…
…Утопив нос в серебристый воротник бекеши, Дерев мирно дремал, укачиваемый на снежных ухабах. С утра был вызван по ВЧ в штаб дивизии, куда вёз его автомобиль-вездеход ГАЗ-30, сопровождаемый во фронте лёгким танком Т-60 с 20-мм пушкой, а позади двумя мотоциклистами с ПД на турелях. Сквозь заиндевевшее стекло проглядывались хвойные лапы леса – тоже с снегу. Часто образовывались пеньки да поляны из пеньков – бойцы проходящих колонн рубили деревья, чтобы машины не буксовали в осенней грязи 41-го. Дорог новых было не ахти. Вернее не было вовсе. Стоило на старых скопиться автотранспорту, танкам и артиллерии, застрявшим в грязи – налетала германская авиация. Хищно растопырив гнутые крылья, меченные крестом и свастикой, над живой кашей из машин, людей и лошадей нависали пикировщики «Ю-87». От колонн часто оставались одни головешки. До поры до времени Дерева и других «ёнералов» РККА это не смущало. Идёт, по выражению Хозяина, Великая Отечественная война. Враг силён и коварен, а мы, известное дело, слабенькими оказались. Вот и бьют нас почём зря… Мутили воду особисты Абакумова и Мильштейна. Но на этот счёт тоже было кое-где схвачено и учтено. В старое время военная контрразведка обособилась под крышей 3-го управления НКО. Сотрудники все было сплошь свои – как на подбор. Подход у них к делам был тоже свой. Препоручив контрразведку НКВД, Хозяин не рассчитывал, что за год с небольшим успеют перетасовать колоду с кадрами. Он много чего не рассчитал…
Дереву вспомнилась его командировка в Германию. В далёком 26-м. Тогда он с группой командиров был направлен в оперативный центр рейхсвера в Цоссене, что под Берлином. Всё было в диковину молодому комполка. Витрины на Фридрихштрассе и Панкоф ломились от бижутерии, которая правда смущала своими ценами. Рабочие кварталы на Парижштрассе были, правда, бедны, но люди (то есть сами пролетарии) не выглядели нищими. Даже пиво попивали изо дня в день, заедая его жирными свиными сосисками с тушёной капустой. Всё это как-то не вязалось с образом капитализма, что старательно прививали каждому бойцу и командиру Красной армии трепачи из Главупра. По морде бы ихней… Тогда он просадил половину командировочных, обмененных в полпредстве на «марки». Смутно помнил как в сизом угаре его поволокли на выложенную камнем улицу какие-то личности в рабочих блузах и кожаных картузах. Потом удар и ослепление… Очнулся «Вася-кот» в чудной меблированной комнате отеля «Флора», что на Курфюсдесдам. На кружевной кровати с выгнутой спинкой вишнёво-красного дерева он лежал не один. Но… Рядом пила кофе с подноса совершенно обнажённая женщина. Такая обнажённая, что даже кружевных чулок на ней не наблюдалось. Дерев был тоже, надо сказать, без кальсон.
«…Вы прекрасно себя чувствуете, господин большевик?» - деловито осведомилась обнаженная женщина. Он промычал что-то невнятное, сгибая могучие ноги в коленях, что бы как-то прикрыть свой срам. Сверкнув фиалковыми глазами, она спустила с кровати белые обнажённые ноги. В номер тут же, без стука вошёл седовласый господин в очках. Он был в цивильном костюме, но Дерев понял: «контора пишет». Смущённо поджавшись и не найдя ничего лучшего, он завернул срамное место в кружевную дамскую комбинацию. Фрау это не смутило. Хмыкнув, она натянула платье на голое тело, подвязала злополучные чулки и, надвинув на лицо вуалетку, тихо смылась в коридор. Утёкла, сучка…
…Машину очередной раз качнуло. Дерев недовольно раскрыл зенки. Зевнул. Что там? Ага, КПП… Ну и чёрт с ним. Полковнику не помеха.
- Поезжай так, - рявкнул он шофёру.
Адъютант открыл дверцу. Высунув голову в заячьей ушанке, он потряс кулаком усталым бойцам. С худыми щеками и запавшими глазами, они походили на блокадников Ленинграда. Хорошо хоть обуты были в валенки и обмундированы в зимние шинели и стёганки. С подвозом вследствие отсутствия дорог как таковых и присутствия в воздухе вражеских стервятников было откровенно хреново. Не каждому грузовику или обозу с продсклада дивизии удавалось днём добраться. Были зафиксированы случаи (опять-таки подлючими особистами), когда изголодавшиеся люди забивали на мясо обозных лошадей или разделывали туши животных, убитых во время авианалётов или артобстрелов. Немцы, прекрасно об этом осведомлённые, рассеивали над позициями вороха разноцветных листовок где откровенно предлагалось «покушайт с германски зольдат». Далее было сказано кое-что о командирах и жидах-комиссарах. Последнее Дерев принимал как нельзя кстати, а вот с первым был не согласен. Когда немец нас окончательно подомнёт, командиры-то толковые ой как надобны будут! Особливо, если из пленных будут войско формировать для дальнейших походов – на Африку, Англию там…
- Эх мать-перемать, - откровенно сказал Дерев адъютанту. – Нет у нас в России ещё порядку. Дисциплины никакой. Хуть кол им на голове теши… Пострелял бы пол народу – и то лучше б ни стало. Как думаешь, Витя?
- Правда то правда, товарищ полковник, - закивал адъютант, младший лейтенант Подбельский, которому страх как не хотелось оказаться на передке. – Верно, что бьют нас. Так и надо, товарищ полковник, - повторил он мысль Дерева, изречённую не так давно в ходе интимной попойки, когда пепеже Танюху пришлось тащить на мороз в чём мать родила, чтобы она не заблевала землянку. – Нам, когда бьют, всё на пользу идёт.
- Это откуда такое? – пошевелил кустистыми бровями товарищ полковник.
- Так, на ум пришло, - на всякий случай соврал младшина.
- Глубокий у тебя, однако, ум… - Дерев удовлетворённо засопел в барашковый воротник
Лейтенант Подбельский страсть как боялся попасть на «передок»...
Но передовой он боялся меньше, чем другого. А именно –майора особого отдела фронта, который завербовал его в сексоты. Ясно, что дело было нужное. Но всё же как-то Подбельскому «не свербило». Ну, как генерал узнает? Пустит в расход. А было дело так. В райцентре, где расположился штаб дивизии, лейтенанту приходилось бывать. Как-то его столкнула судьба с «сестричкой» из банно-прачечного батальона. Они покумекали. Договорились о встрече. В задаток Подбельский оставил ей три банки американской консервированной тушёнки. Деваха-ефрейтор уже была сама не своя. Однако, прейдя к ней на квартиру, Подбельский к удивлению обнаружил, что «Федот да не тот». Дверь отворил суровый мужчина в стёганке, со шпалами майора на защитных петлицах. За спиной возник силуэт бойца в шапке-ушанке, с автоматом. Подбельский спешно отдав честь, принял его за сотрудника этапно-заградительной комендатуры. «…Товарищ майор! Я адъютант товарища полковника Дерева, - рука лейтенанта полезла за борт шинели. – Потрудитесь убрать своего ухаря…» Мелькнула ладонь. Подбельскому попало под кадык. Он сразу перестал чувствовать и видеть. Ноги подкосило.
Очнулся в землянке «в три наката» с завязанными руками. Пред грозны очи синеглазого, что двинул его на лестнице под кадык. «…Поворотись-ка, сынку. Экий ты…» - начал он замысловато. А затем продолжил: «Дневальный!» Явившемуся на зов бойцу в телогрейке, с пистолет-пулемётом, коротко бросил: «Ну-ка, неси ведро с парашей!» Когда ведро с нечистотами было принесено, синеглазый, недобро сверкнув очами, подмигнул: «Так вот! Топить тебя будем. С головой. Понимаешь? Сейчас кликну бойца…» На плечо лейтенанта легла тяжёлая рука бойца. В сердце заледенело. Стали подкашиваться, хотя и седел, ноги. «Боец! Слышь, что говорю! Топи…» В следующий момент Подбельского оторвало от табуретки. Мордой его принялись совать в чан с гавном. Синеглазого при этом не тошнило и не рвало. Он с раскрытой книжицей Н.В. Гоголя «Тарас Бульба» нарочно громко принялся читать о горькой участи предателя Андрия. Дочитал до того места, когда престарелый отец-казак всаживает в негодного сына пулю. В этот момент голова Подбельского уже разов пять побывала в самой гуще. Рот был полон зловонной жижей.
Синеглазый (простой как две копейки) сразу же предложил «стучать». Он был в курсе всех гулянок генерала с Танюхой и другим медсёстрами, коих поставлял шефу его верный адъютант. Если какая-либо девушка шла в отказ, её переводили на «передок». Отлучиться оттуда она уже не могла. Так и пропадала в заснеженных траншеях месяцами, куда редко добиралась (под огнём германских снайперов и артиллерии) полевая кухня. Довольствовалась с остальными бойцами лишь буханкой «черняжки» каменной крепости, горстью проса или пшена, которое приходилось жевать, дабы огнём костра не привлечь внимание вражеских артиллерийских наблюдателей. Кроме этого «Синеглазый» выдвинул свой главный козырь. Если лейтенант не согласиться быть сексотом, то попадёт на передок. Подбельский немедленно согласился.
В своих коротеньких записках, передаваемых в течении месяца с оказией, он, по заданию особого отдела, точно описывал весь служебно-боевой распорядок своего начальника. Где, когда, сколько Дерев пробыл на передовой. С кем общался. С кем и в каких отношениях. Как часто меняет свою точку зрения на того или иного человека. Один раз, уже при личной встрече, куратор, что был по имени и отчеству Виктором Семёновичем, загадочно подмигнул своему агенту: «…Всё! Завтра будем брать твоего начальника. В блиндаже, на КП дивизии. Учти! Проследи, чтобы он с него не отлучался». В назначенное время, правда, никакого ареста с наездом грозных чекистов не лучилось. Подбельский внутренне сжался. Он понял, что Виктор Семёнович его проверяет.
Тем временем даже Подбельскому с его невеликим умом бросился в глаза странный график – появления генерала на ничейке. Происходили они аккурат перед тем, как вверенные ему, помкомдивизии войска, проводили рекогносцировку на местности. Либо начинали разведку боем. За сутки двое до этого, Дерева, как оглашенного, несло на «чёрном Росинанте» к немцам. Он выкаблучивался перед ними на своей лошадке. Затем, в сумерках, полз на брюхе вместе с лошадью до своих. Что там происходило – было загадкой… Но у Подбельского на душе становилось тревожно. Ещё бы…
Заячий ум лейтенанта вспомнил: во время одной из поездок по тылам дивизии, генерал приказал остановить газик. Вышел и углубился в лес. Его не было минут пятнадцать. «Ни по маленькому, ни по большому» - всё это было в штабе. Немного подумав, Подбельский живёхонько отразил это в своём донесении особисту. Как показало будущее – ох, как своевременно!
- …Останови, - рука генерала легла на плечо шофёра. – Пойдём-ка прогуляемся, - он дружелюбно подмигнул своему адьютанту.
- Слушаюсь…
Они углубились в лес. Отошли метров на двадцать от дороги. Генерал как бы ненароком пусти своего холуя вперёд. Тот беспрекословно повиновался. Утопая по колено в снегу, считал шаги. Запоминал сучки и отметины на стволах вековых сосен. Ну, как придётся выбираться…
- Не лапай свой шпалер, - услышал он позади голос. – Не лапай, говорю. Обернись!
Обернувшись, Подбельский узрел направленный на себя пистолет ТТ.
- Ну вот, голубь! Допрыгались твои чекисты. Да ты вместе с ними, - усмехнулся недобро начальник. Желваки поигрывали на его кирпично-красных скулах. Колючие глаза недобро буравили фигуру адъютанта. – Продал? Как пошлую б… меня заложил? Отвечай, сучёнок!
- То-о-оварищ полковник… - начал было с мольбой Подбельский. Но тут же понял, что линию выбрал проигрышную. – Смерти не боюсь! За вас, Василий Евграфыч, жизнь готов отдать. Сложить, так`сать, на алтарь. Стреляйте, если виноват. Только за что? Скажите, Богом молю…
- Молчи, б…! Ты кому, паскудина, батьку заложил? Ты и отца своего, родного, заложишь? Так!?!
Взгляд полковника тем временем блуждал где-то позади.
- А ну, сымай портупею! Документы… Вынимай из планшетки бумагу. Пиши…
Как только приказы были исполнены, Дерев продиктовал лейтенанту приказ о его, Подбельского, расстреле. Как врага народа и германского шпиона. Оставалось поставить число и подпись. Ни много ни мало…
- Извиняйте, товарищ полковник, я это подписывать не буду, - Подбельский, чувствуя, как жизнь обвисла на рвущемся волоске, совсем потерял страх. Его понесло по кочкам. – Стреляйте так. Клепать на себя не буду. Ни-ни! Ни за что…
- Ах так!
Щёлкнул выстрел. Над дрогнувшей рукой с тяжёлым плоским пистолетом взметнулось синеватое облачко. В сугроб упала, выброшенная отражателем, золотистая гильза. Уши Подбельского забило воображаемой ватой.
- Подпишешь, щеня?
- Не буду! Никак нет, товарищ полковник.
Дерев с минуту стоял. Его пустые, налитые пустотой глаза изучали Подбельского насквозь. Затем в них вернулась жизнь.
- Ладно! Одеть портупею. Листик… куды бросаешь, дурила? Подбери! Вот… Спички вынь! Сожги при мне, - глядя, как сворачивается в угольно-чёрную трубочку листок бумаги, продолжил: - То, что было, запомни. Насечка что б осталась. Навечно! Если соврёшь или предашь – убъю! Ни я, так кто другой…
В подтверждении этому из-за деревьев со свистом, вращаясь по воздуху, прилетел длинный тесак. Он с треском вошёл в ствол. На два вершка выше головы Подбельского. Того присыпало снегом. Завидев спину полковника, он спешно, не оглядываясь, пошёл следом.
* * *
…Егор первым достиг ничейки. В темноте едва не скатился в большую воронку. Там вповалку лежали убитые немцы и искорёженная труба с расширяющаяся позади, с щитком посредине. Хотя темнота на севере была не та, что в центральной России. Бледная, свинцово-серая… Проползая меж двух подбитых тридцатьчетвёрок с трупами танкистов, точно обледеневшими брёвнами, он мысленно перекрестился. Далее виднелся КВ-1. На его вытянутой литой башне с дополнительной бронёй, прикрученной здоровенными болтами, виднелись открытые люки. Гусеница была сорвана и стелилась, занесённая снегом. Гигант был скорее обездвижен, чем подбит. Немцы приноровились расстреливать наши тяжёлые танки из 88 мм зениток или выводить на прямую наводку тяжёлые пушки и гаубицы. Метили в основном в гусеницы, в борт или в стык между башнями и корпусом, стараясь заклинивать поворотный механизм. Иногда прямое попадание 105-мм снаряда срывало башню начисто.
Он коротко свистнул. Ему ответили тем же. Сзади, за извилистой кромкой леса, напоминающей кабанью щетину, над бледно-жёлтыми испарениями болот, что простирались на многие километры под Волховом и Демьянском, что напоминали туман, ползли через проходы в минных полях ребята из его группы, приданной особому отделу. С нашей и немецкой стороны взлетали осветительные ракеты. Иногда разноцветными медузами зависали осветительные снаряды и бомбы. От них и вовсе ночь была не ночью, а рассветом. Тогда приходилось замирать и вжиматься. Выручали маскхалаты с надвинутыми капюшонами и марля, что в несколько слоёв лежала на железных частях пистолет-пулемётов и самозарядных винтовок. И с нашей, и с немецкой стороны с запоздалым стрёкотом, что заглушали болота, вылетали длинные потоки трассеров. Они хищно ворошили кочки и кусты. «Причёсывали» гребни воронок, поднимая мерцающие облака снега и гроздья чёрной земли. В этих местах в относительно-тёмное для этих широт время суток отделы разведок противоборствующих сторон не дремали. Поисковые и рейдовые группы то и дело ползали вдоль передка. Пробирались через минные поля, колючую проволоку и линии траншей. Иногда, если посчастливится, тащили с собой назад «груз» или «языка». А вместе с ним – раненых из своей группы. В местах, где были болота, любой звук вечером и ночью разносился с ужасающим громом.
Егор попал в поисковую группу особого отдела одной из дивизий Волховского фронта. Формально поисковые группы подчинялись отделам контрразведки 1-го управления НКВД. На самом деле – относились к 4-му (разведовательно-диверсионному) управлению, что с началом войны, названной Сталиным Великой и Отечественной, стало одним из ведущих в лубянском ведомстве. После «приземления» (по определению Германа Константиновича) в Болхово, его и остальных ребят срочно разделили. Их на время изолировали в проверочно-фильтрационном пункте. Его «фильтровали» прямо по месту. То есть в особом отделе при штабе стрелковой дивизии. Ребят своих он больше не увидел, хотя рассчитывал на это. Потом дивизию потеснили немцы. С началом заключительной, январской фазы операции «Тайфун» пехотная дивизия, усиленная самоходной артиллерией (7 САУ Stug III), а также батальоном лёгких панцеров, перешла в наступление. Под Москвой немцы наступали как-то странно, только с флангов. С Центра защитников столицы они не беспокоили, что привело к полному истощению 2-й и 4-й панцерных армий. Но здесь, на второстепенном участке, силами до полка пехоты с самоходками и танками была предпринята атака. Причём не куда-нибудь, но на штаб дивизии. Метили верно…Недоукомплектованная, имевшая половину состава, лишь 3 БТ-7, 4 Т-70, 6 «химических танков» Т-26С, 10 орудий 45-мм, а также 4-х орудийную батарею 76-мм орудий, дивизия сражалась храбро. Но в центре пришлось отступить. У штаба, выкатив на прямую наводку полевые пушки, стреляли по «заклёпочным» чешским панцерам, а также пулемётным танкеткам. Затем на помощь пришли десять КВ из состава тяжёлого танкового батальона. Они сбили врага. Принудили его отступить. Как всегда, увлёкшись атакой, дошли до переднего края вражеской обороны. Где один «клим» был потерян безвозвратно, уничтоженный выстрелами из зенитки. Два других, получив тяжёлые повреждения, были вынуждены ретироваться. Дивизия также понесла тяжёлые потери. Но враг потерял не меньше: до десятка разбитых панцеров, три «штургешутц», и до батальона пехоты.
…Дальше пошли сплошь трупы. Закоченевшие, занесённые снегом. Руки, согнутые в коленях ноги. Синие лица с выпученными глазницами пустых глаз, в которые набилась снежная крупа. Немецкие траншеи были не так далеко. Там урчали моторы, слышался простуженный кашель. Время от времени с нашей стороны «подавал голос» одиночный миномёт. С помощью него пристреливали цель и определяли вражескую систему огня. Тогда всё стихало. Но вскоре возобновлялось. На отбитых у нас позициях, заваленных трупами, враг наводил порядок. Похоронные команды грузили трупы в грузовики и транспортёры. Трофейщики разбирали брошенное и повреждённое оружие, боевую технику. Всюду ползали санитары. На тех, других и третьих можно было запросто нарваться.
Особый отдел Волховского фронта давно уже тревожила ситуация со сбором разведанных на этом участке. Вернее, полным отсутствием этих данных. Разведуправление дивизии возглавляемое подполковником Кунициным, близким другом полковника Дерева, отнекивалось тем, что на участке, и без того слишком растянутом, противник выстроил грамотную оборону. На опорных пунктах, коими была любая возвышенность, развалины домов или лесные массивы с болотистыми дефиле, прочно обосновались вражеские наблюдатели. С помощью развитой системы дотов и дзотов немцы простреливали местность трассирующими пулями. Пускали ночами осветительные ракеты и снаряды. Кроме того – целая система минных полей (противопехотных и противотанковых) сильно осложняли передвижение. Из шести направляемых разведгрупп удалось выйти к своими только одной. Да и то – из восьми бойцов вернулось только двое. Хотя большинство разведчиков были спортсменами-разрядниками, сильными и выносливыми парнями, но они по загадочным причинам оказывались «провалены». У особистского начальства закралось подозрение: а не завёлся ли в разведуправлении дивизии или в её штабе «крот»? Версию тщательно проанализировали, соотнеся с данными внешней и внутренней агентуры. Сочли «работающей». На днях, после провального наступления, что возглавил и разработал помощник комдива Дерев, было поручено дивизизионному ОСО провести сложную операцию. Отрядить собственную поисковую группу. Направить её в тыл вражеской обороны. По возможности, не поднимая шума, подключиться к кабелю телефонной связи и послушать разговоры. (Для этих целей с группой шёл переводчик-лингвист.) На заключительной стадии взять «языка» и, пользуясь прикрытием (было обещано!) дивизионной артиллерии с полком «РС», выйти незаметно к своим по разминированному участку.
…Перевалив с капитаном Стрельченко через бруствер вражеской траншеи, они с минуту замерли. Недалеко хлопнула двуствольная германская ракетница – вылетела красная «звёздочка», что зависла и засияла в свинцовой темноте. На возвышенности, что была перед ними, чернели печные трубы и руины деревянных домов и исклёванной снарядами церковью. Вся местность напоминала лунный кратер. Позади осталось страшное поле, также изрытое воронками разной величины. С десятком наших танков, что были подбиты тяжёлыми зенитками на резиновых колёсах. Вместо того, чтобы собрать танки в кулак и ударить фрицев по одному месту, помощник комдива вводил их в бой по частям. Их и били.
- Видишь, какая мясорубка, - прошептал Стрельников, затянутый по голове тесёмкой маскхалата. Его лицо было пушистым от снега. Языком он судорожно слизывал ледяные комья и тщательно их пережёвывал. – Что устроили… Сколько ребят тут полегло. Не меньше пары батальонов! Ничего, отомстим! Даст Бог, отыщется предатель. Клещами ему сердце – вон…
- Товарищ капитан, - Егор придвинув к себе ППД, на всякий случай опустил скобу предохранителя. – Понимаю ваше возмущение. Надо тише. Тут надо только тихо ходить. Любой шорох – смерть. Капут, как говорят сами фрицы. Ферштейн?
- Натюрлих, - шепнул капитан, раздвигая губы.
Он издал короткий, едва слышный посвист, заглушённый очередным хлопком вражеской ракетницы. Остальная группа в составе шести человек, из которых один был упомянутый переводчик, двое других, спецы-«волкодавы» из 4-го управления, а также бойцы разведотделов дивизии НКВД оперативного назначения, тут же отправилась вслед. Причём двое остались замыкающими, отслеживая обстановку во время перехода через траншею. И не напрасно… Последним перед ними полз переводчик. Пыхтя, он был занят исключительно передвижением на своих локтях. При этом не заметил вдалеке, над ходом сообщения две угловатые глубокие каски. Один из замыкающих вовремя ухватил его за валенок и оттащил назад. Вскоре двое немцев, совершающих обход траншеи, перекуривая на ходу, прошли мимо. На обоих были надеты маскировочные белые плащи с разрезами для рук. У одного был наш пистолет-пулемёт с диском, у другого – германская винтовка. Оружие было тщательно укутано марлей по двигающимся частям затворов. Как видно, фрицы в всерьез опасались за ружейную смазку, что не отвечала требованиям русской зимы. Егор затылком слышал их непринуждённый, но тихий говорок. Отмечал про себя: взять таких было б просто, но что с них взять? Обычные солдаты. По крайней мере, ефрейторы или унтер-офицер с рядовым стрелком. (У «фашистов» рядовых называли Schutzer, что означало «стрелок».) К тому же был отдан приказ: «на завершающей стадии операции». Сколько ребят из «параллельного ведомства» в запале теряло свои головы!
Они в том же порядке проползли ещё две линии траншей, что опоясывали вражеский ОП. До следующего узла обороны в обоих направлениях было километра два-три. Но промежуточные полосы враг густо насытил минами. На дальних подступах, то есть во втором и третьем эшелонах, отрыл доты. Пробираться там было невозможно. И немцы сами это знали. Они нередко, исполненные злой иронией, выставляли там деревянные щиты, где тушью писали: «Рус! Добрий ден! Пожаловайт к нам! Ваш похорон есть оплачен».
Глава восьмая. Детка.
Оставшись один, Сталин не спеша набил трубку черными табачными крошками от «Герцеговины-Флор». Он облегченно вздохнул, так как большие напольные часы в ореховом футляре оказывали без десяти восемь. Значит, на все про все в запасе у него – пять минут. Чтобы отдохнуть…
Состояние относительной свободы заполнило его душу и разлилось по всему телу. Занемевшие от мертвенной усталости члены постепенно оживали. Как будто обретали Вечную Жизнь заново и навсегда. Мысли не просто давались ему в этот долгожданный, освобожденный момент. В жизни бывают такие периоды, когда сложно предсказать дальнейшую судьбу человека. Тем более, всего человечества. Сталин на себе почувствовал этот Закон истории. Помнится, так же мыслит бывший генштабист царской армии нынешний маршал РККА Шапошников, потрясавший «красных командиров» да и «красных сановников» своими подчеркнуто старорежимными манерами и снисходительным взглядом сквозь овальные стекла пенсне. Величайший военный теоретик, отличный штабист, коих нашей армии нужно беречь как зеницу ока. Сталину больших трудов стоило сохранить Георгия Валентиновича от «ежовых рукавиц». Еще труднее было ввести его в ближний круг. В среду бывших уголовников, террористов и люмпен-пролетариев без роду и племени. Эта свора за страх и экспроприированные сокровища служила иудушке-Троцкому, как самому господу богу или диаволу. Шапошникова на дух не переносили ни Уборевич, ни Якир, ни Путна, ни Гамарник, ни Дыбенко что бил кувалдой по головам офицеров, будучи революционным матросом. Ни даже красавец с томными, оленьими глазами; любитель дрессировать мышей и играть на скрипке, любитель трескучей политической фразы и любимец дам – маршал Тухачевский. Маршал… В Шапошникове видели возврат к старой, золотопогонной и золотоливрейной Российской империи. (Хоть и носил глава Генштаба РККА на защитном кителе «пролетарские» ярко-красные петлицы с золотыми звездами и листьями, но выглядело это так, будто на плечах у старика покоились сияющие золотом эполеты с вензелями и бахромой.) Даже своих любимцев, наркома иностранных дел, и зятя Жданова, партийного вождя «колыбели революции», Сталин был вынужден представлять как «социально-близких», старательно затирая в анкетах и биографиях дворянское происхождение. (Как-никак, все «бывшие» попали усилиями Бронштейна со товарищи в разряд «лишенцев». Согласно первой Конституции РСФСР не имели никаких прав, какие обрели лишь в 1936-ом.) Вячеславу Молотову, которого звал «Вече», присоветовал не вспоминать в кругу товарищей, что гимназические годы провел за одной партой с нынешним рейхсминистром Иоахимом фон Риббентроп. Что оба в свое время бегали по Невскому с хлопающими по затылку ранцами, чтобы догнать красавицу-гимназистку, опальную при Советах поэтессу Анну Ахматову.
Известно, что муж этой «дамы с вуалью» был белый офицер, которого шлепнули в ЧК за контру. Сын и того хуже. То ли в бытность Железного Феликса, то ли уже при фармацевте Ягоде, генеральном комиссаре ОГПУ и наркоме НКВД, его сделали секретным сотрудником. Кончил тоже плохо – шлепнули в подвалах Ленинградского НКВД. В пору Николая Ивановича. Проклятый карлик… Хоть и русский, Ежов никогда не внушал Сталину особого доверия.
Евреи… Во всем ли они виноваты? Сталин выпустил из ноздрей струйки синевато-сизого дыма. Шумно откашлявшись, посмотрел на портрет Ульянова-Ленина. Вождь пролетарской революции (точнее, переворота) был изображен писаным красавцем, почти в натуральную величину. (Товарища Сталина, правда, тоже уродом не малевали.) Его темно-карие, монгольского выреза глаза смотрели косо. Избегаешь… Брезгуешь товарищу Сталину… Ведь не смотрит, подлец, ни на одной из своих «икон» мне прямо в глаза… Боится, козий потрох. Боится меня, товарища Сталина. Несмотря на то, что назвал меня во всеуслышание на заседании ВЦИК «чудесным грузином»! Иудушка-паразит Троцкий (Бронштейн), жид от мозга до костей, чуть не посинел от злобы. Так сжал свои костлявые мослы, что в костяшках заскрипело. В письме же своем, политическом завещании (написанном под диктовку Крупской, которая шпионила по указке Льва Давидовича) Ульянов-Ленин черт знает что насоветовал про товарища Сталина.
Так ли уж не прав бесноватый фюрер, Гитлер-Шикльгрубер, который провозгласил себя и свою партию жидофобствующими? Агасфер, Вечный Жид, отказался нести крест Спасителя до Голгофы – навлек на себя и свой народ дополнительное проклятие. Отсюда пошло это обидное для евреев прозвище. Что ж, сами виноваты.
Память его мгновенно вспыхнула - проснулось воспоминание...
"…Молитву какую-нибудь знаете? Не стесняйтесь, товарищ Жуков. Говорите, как есть.
- Отче наш, товарищ Сталин, - вздрогнул Жуков. Он ощутил легкую тошноту. Точно большой, мягкий и влажный комок погрузился в него. – Помню почти наизусть. Мать в детстве читала – вот и запомнилось…
- Чем кончается эта молитва? – Сталин окинул взглядом золотые звезды на рубиновых генеральских петлицах, что были вровень с его лицом. – Мне, как бывшему слушателю Тифлисской семинарии, будет любопытно вас проэкзаменовать. Тем боле, что священник из меня так и не вышел. Увлекся марксизмом был арестован царской охранкой и исключен из семинарии.
- «…и не введи нас во искушение, но и избави нас от лукавого», - произнес Жуков, погружаясь вместе со Сталиным в слепящий, бурно обволакивающий, спасительный поток. – «Да будет Царствие Твое отныне и во веки веков. Аминь».
- Аминь, - повторил за ним Сталин, вдумчиво щурясь. – Аминь… Вы верно закончили молитву, товарищ Жуков. И верно прочли эти слова…"
Фюрер мастерски использует Святое Писание. Сталин понял, что он и Гитлер, подобные им личности – ангелы-губители, вроде Аваддон. Про этого воителя было написано в Откровениях Иоанна Богослова (Апокалипсис): «…Из отворенного падающей звездой кладезя бездны выходит некая саранча. Царем над собой она имела ангела бездны; имя ему по-еврейски Аваддон, а по гречески Аполлион». И «геенна огненная» тоже описана в Откровениях неспроста. Правда, кого Господь любит, того и наказывает… Что ж, время покажет, чью повинную голову меч сечет. И чья голова действительно повинна.
"…Идею Бога мы поставили на рельсы марксистской диалектики. Вместо пустых догм о манне небесной, о которых разглагольствовала старая церковь, мы дали людям хлеб насущный. Помимо хлеба насущного мы вручили пролетариату и крестьянству наше Слово Божие – идею мирового коммунизма. «Я вам принес не мир, но меч». Так сказал Христос, отвечая фарисеям и книжникам. Их у нас хватает, товарищ Жуков. Так зачем же плакаться о белых перчатках? Износились эти перчатки. «В старые меха молодое вино не наливают». Кто так сказал? Тоже он – Иисус Христос. Первый коммунист. Возможно, не осознавший этого до конца… Но мы-то осознали это, товарищ Жуков? Как вы считаете?
- Мы победили капитализм, товарищ Сталин, - ответил Жуков, тщательно подбирая слова. – Самое страшное зло в этом мире. Эксплуатацию человека человеком. Это осталось в прошлом. Идея коммунизма…
- Ничего вы не понимаете, - устало махнул рукой Сталин. Глаза его по-прежнему оставались теплыми. – Вы признаете лишь одну сторону. Товарищ Сталин старается видеть все, что происходит в душе каждого из живущих. В душе этого мира. У мира также есть своя душа. Великая Душа. Вам дано чувствовать ее пульс, товарищ Жуков. Иначе бы… - в его глазах вновь появились зловещие тени. – Вас давно бы уже не было в списках живущих. В Книге Жизни, которую создал Бог. Вписал туда мое и ваше имя. Мое тоже… Поэтому я так ценю ваш ум. Думайте об этом чаще, товарищ Жуков и цените мое доверие. Постарайтесь не уронить его в грязь и остаться в живых…"
Конечно, фюрер мерзавец, каких свет не видывал. После пакта о ненападении и секретных протоколов (поставок советского зерна и стратегического сырья в фатерлянд) взять и напасть на Советскую Россию. За добро добром не платят… Так товарищ Сталин попал впросак. Прослыл дураком в глазах всего цивилизованного мира. Просвещенного человечества, еди его… Конечно, ему, товарищу Сталину, не оставили выбора. Капитализм лжив по своей натуре, как отец лжи и князь мира сего – сатана и диавол. Древний змий, принесший человечеству познание-яблоко раздора – добра и зла… Бог был не прав, когда создал человека свободным, и вдвойне не прав, когда создал человека по образу и подобию своему. Как можно создавать такое «многобожие»? Тем самым Всевышний Создатель заложил в человека страсть к постижению Божественной Души. Постигнув ЕЕ великий смысл, человек может стать свободным от Бога. Ему не нужен будет Верховный Пастырь. Зачем это Всевышнему? Незачем… Поэтому и поражает Он человечество в пяту, используя для этого мудрого змея-искусителя…
Он принял наркома внутренних дел и комиссара госбезопасности ровно в 10-00. Берия как всегда начал отчетный доклад, не размениваясь на мелочах. Абвер и СД готовят восстания в лагерях. Для этого «Аргус» занялся заброской диверсионных групп на Крайний Север. Ему помогает в этом черном деле разведцентр «Цеппелин–Цет», что сформирован с 1939 года в Варшаве по личному указанию Канариса. Начальником является некто Герасименко, из эмигрантов первой волны. Источники докладывают, что близок к генерал –полковнику Фридриху фон Паулюсу, был представлен ему женой последнего. Елена Констанция еще до войны отслеживается нелегалами НКВД, так как…
- Лаврентий, велика ли опасность, что в Колымских лагерях начнутся массовые выступления против власти? – бровь Сталина, медно-рыжая, подбитая сединой, изогнулась и медленно поползла вверх. – Ты держишь под контролем события?
- Да, батона Сталин, - Берия шумно выдохнул воздух в пространство перед собой. – Провожу усиление кадров. Кое-где они оказались гнилые, как-то в Западной Белоруссии и Украине. «Аргус» и «Цеппелин» консультирует один негодяй, из бывших наших. Фамилия его Бессонов. Состоял на ответдолжности при Управлении наркомата в Гродно. С первых же дней перебежал к немцам.
- Осиновый кол на могилу предателя, - процедил сквозь зубы Сталин. - И выкормила же такого подонка мать, земная женщина. Стыдно за него перед ней. Чем мне искупить такие грехи перед Россией, Лаврентий? Перед Историей… Не прощаются такие грехи, - он тяжко вздохнул. – Святой отец, что нам обоим известен, милостив на этот счет. Не прощается лишь хула на Духа Святаго…
- Готовится новое предательство, батона Сталин, - сверкнул сквозь пенсне лукавыми, карими глазами, Берия.
- Говори…
- Жуков… этот Георгий Победоносец, пробил назначение генерал-майора Власова на должность командующего 2-ой ударной. Ему содействовал Мерецков. Одна компания, товарищ Сталин. Именно по протекции Жукова наш Власов был переведён накануне войны в Киевский военный округ. По установленным данным, они намечают очередную авантюру с прорывом блокады. Хотят бросить ударную группу в Волховские леса. Без достаточного прикрытия авиации, усиления танками и орудиями. Немцы намеренно раздвинут свои боевые порядки, заманят в «мешок» и уничтожат всех до единого. Устроят «кессельшлахт» - котельную битву…. – лоб наркома увлажнился. Как на яву ему привиделись тысячи трупов посреди болот и вековых сосен, разбитые остовы танков с красными звездами, утопленные в воду грузовики и повозки, бредущие группы пленных в промокших шинелях. – Блокаду без взаимодействия войск на всех фронтах 2-ой ударной не прорвать. Эта авантюра почище, чем с корпусом Ефремова. У меня…. – Берия зашуршал документами, отпечатанными на папиросной бумаге, что держал перед собой в открытой папке, - имеются доклады Главного Управления особых отделов. Мильштейн и Абакумов докладывают: на Волховском фронте отмечена череда вредительских актов. Не налажено снабжение войск боеприпасами, продовольствием, обмундированием. Наблюдаются случаи обморожения бойцов и командиров, обутых в ботинки с обмотками. Люди неделями не получают горячей пищи. Местами вынуждены употреблять мясо павших лошадей. Зафиксированы случаи смерти от истощения. Старые дороги, по которым осуществляется подвоз, разъезжены. Их колеи не выдерживают потока транспорта. Скапливаются часовые пробки, которые обрабатываются артиллерией и авиацией противника. Новые дороги не прокладываются. Тем временем особисты докладывают о разложении и пьянстве среди командного состава…
- Проводить аресты не дам, - сухо отрезал Сталин. Видя негодование наркома, отметил еще суше. – Врагу только и надо этого. Он ждет…
Помимо всего прочего Берия отметил об удачном начале операций «Монастырь» и «Гейне», что призваны были дезинформировать высшее руководство Абвера, СД, а также ставку фюрера. Сталин отметил удачное начинание и советовал держать руку наркома на особом контроле в отношении к данным событиям.
Богу нужны такие кровопийцы с усмешкой подумал он, когда тяжелая массивная дверь затворилась. Неслышно ступая по ковру в мягких горских сапогах он подошел к огромному окну. Чуть отдернул громоздкую синюю гардину. За прозрачным стеклом виднелась часть кремлевской стены, зеленые флажки на крепостных башенках с луковичными куполами. Вдали сияли крестами и серебристо-золотой мишурой на куполах главы Василия Блаженного. На территории Кремля был Успенский собор, который помнил ночные стенания царя-опричника Иоанна Грозного и покаяния его преемника Бориса Годунова. «…И мальчики кровавые в глазах…» Так написал в своей драме великий русский поэт и писатель Александр Пушкин. Не менее великий русский писатель (из крестьян) Максим Горький ему неожиданно вторит: «…А был ли мальчик?» Все это знакомо. Товарищ Сталин отправлял на смерть своих «ослушников». Палачей других палачей. Палачей, которые могли стать его палачами. Предать его суду, скорому и неправому… Иудушка Бронштейн-Троцкий был первым из них. Поэтому и кончил в далекой Мексике с кровавой дырой в голове. Спасибо испанскому товарищу, сотруднику товарища Берия – точно врезал ледорубом по мозгу троцкизма…
Уже на пути к Кунцево, в мягком сидении своей бронированной машины, Сталин сиротливо ощутил, что кроме дочери «Сетанки» (так он звал Светлану Аллилуеву) из детей у него почти никого не осталось. Старший Василий рвался на фронт в истребительную авиацию. Грозился осиротить отца задолго до рождения внуков. Пресечь славный род Джугашвили по мужеской линии. О, горе… Яша скорее всего в плену, о чем лучше не знать этому миру. Никому из живущих в нем смертных. В составе полка гаубичной артиллерии сын пропал без вести на юге России. Лучше бы погиб, мелькнуло в голове вождя. От этой мысли его ожгло неприязненным могильным холодом. Будто это он послал сына-первенца на смерть. Как Бог-Отец своего Сына – Человеческого…Не кощунство ли сравнивать себя с Богом? Ведь молился перед иконами Казанской и Иверской Божьей Матери по научению святого отца Зосимы. Спасло это Россию, как и в 1812-ом. Спасло…
- Власик, ты в Бога веруешь? – неслышно спросил Сталин своего «верного пса», которого полюбил и припас со времен Царицына.
- Как? – испуганно молвил тот, хлопая глазами. Шинель тут же врезалась ему в шею, а красно-синяя фуражка съехала на затылок. – Не понял, товарищ Сталин.
- В Бога, говорю, веруешь? – громче повторил вождь. – Боишься меня, что ли? Смех…
- Никак нет, товарищ Сталин – испуганно-радостно зашептал Власик.
- Что, никак нет? – удивился Сталин. –Не веруешь что ль? Или не боишься…
- Угадали, товарищ Сталин, - улыбнулся генерал. – В обоих случаях…
- Что не боишься, хвалю. Что не веришь… - Сталин промолчал, поискав инициативу в разговоре. - Почему так – не веришь? Нет его что ли? Если нет – почем знаешь… Нет… Все нам отрицать… - видя растерянность «пса», огорошил его: – Вот возьму и верну Бога. Начнут у нас в школах Закону Божьему детей учить как в старые времена. И в Вузах тоже. И в профтехучилищах. Марксистско-ленинскую диалектику и Закон Божий введём как единый закон жизни. Для всех: от генсека и секретаря обкома до простого слесаря. А в Красной Армии молебны введу. Перед боем, на побудку и зарю. Что скажешь?
- Бог так Бог, - нашелся Власик. – Раз нужно, так верните нам Бога. Без Бога тяжело на смерть идти, - нашёлся он, чувствуя на себе пытливый взгляд Хозяина.
- Как же ты, коммунист, будешь Всевышнему молиться? – усмехнулся Сталин. - Земные поклоны бить?
- Как-нибудь буду, товарищ Сталин. Бог… - оробело молвил Власик. - Он в сердце живет, а не в иконах. Я на исповеди у старца был. Так ему и сказал. Он похвалил. Говорит: «Верно мыслишь, раб Божий. Вот попадешь ты в леса бескрайние, по заданию товарища Сталина, во вражий тыл. Что ж – икону туда тащить? Или попа с попадьей? Нет! Бог в душе каждого из нас. Без икон и церквей должен жить. Так-то вот…»
Миром правит секта, подумал Сталин. Наподобие египетских жрецов, что держали в страхе фараона. «Тьма опустилась на землю Египетскую…» Даже Великий Спаситель и Первый Коммунист вынужден был обучиться у них премудростям управления массами и воздействия на психику человека. Человеческого индивидуума. «Горе тому человеку, которого съест лев и горе тому льву, которого съест человек». Это свидетельствует о том, что Иисус Христос (он же Ешуа, как написал Михаил Булгаков), действительно обучался при храме Исиды и Осириса. Пока он был нужен этим мудрецам, они его терпели. Даже помогали «сеять» христианство на землях Израильских. Все потому, что Отец, Сын и Святой Дух – это символы Осириса. Задача Иисуса была проста – подготовить почву для перехода Рима в веру жрецов. Жителям империи суждено было стать рядовыми строителями храма, который «…я воздвигну за три дня». Когда же он ослушался своих учителей, с ним поступили сурово. Товарища Сталина тоже ожидает та же участь. Недаром Каганович, представитель клана Рокфеллеров в Советской России…
* * *
Из дневника Насти Светловой:
"…Толя хотел меня. По-настоящему хотел, как хочет мужчина любимую им женщину. Сколько раз он уже подходил ко мне, казалось, с ненужными вопросами. Робко заглядывал в глаза, глубоко проникая своим подлинным внутренним взором в сердце мое – живительный, благостный родник души… По природе своей он робкий парень. Но тогда, в сарае… Когда все завалились спать, изнуренные долгим, тяжелым переходом по заснеженной, продуваемой ветрами территории, находящейся в тылу войск противника, однако, не менее опасной, чем передовая с ее огненными всплесками разрывов огненными штрихами осветительных ракет, бороздящих просторы такого большого неба, зияющего как пропасть с миллиардами глаз, с миллиардами звезд – кто посеял этот урожай навеки?.. Вдруг положил мне руку на плечо, а затем неловко, торопливо поцеловал. Искал мои напряженные, сведенные судорогой страха и отчаяния (а вдруг все-таки попадет?) губы, обожженные морозным дыханием родной зимушки-зимы, шершавые, потрескавшиеся, - а попал прямо в нос, который был и того лучше… Смешно, до слез. Действительно, плакать хочется от такого подхода нашего к жизни. От такого подхода нашей жизни к нам. Он так ничего и не сказал утром. Все прятал куда-то глаза. Словно виноват был в чем-то, дурачок. Разве он виноват? Это я, дура стоеросовая, больше виноватой себя чувствовать должна, чем он. Там, у себя – на небе…"
* * *
- Фрицы! – истошно завопил чей-то голос, знакомый и незнакомый одновременно.
Чей именно она, Настя, не разобрала. Зубами стащила мамину пушистую варюшку. Теплыми от сна пальцами вцепилась в холодные части затвора СВТ. Вдоль кромки леса, рассыпавшись цепью, шли высокие (все выше среднего роста, как показалось) серые люди. Чуть поодаль, на шоссе – невысокий серый грузовик, мест эдак на двадцать. В кузове грузовика, возле кабины – тяжелый пулемет на сошках. Щупает поворачивающимся тупым рыльцем обзор. Блестят стеклышки окуляров в маленьком, крытого вида зимнем вездеходике с орлом и свастикой на дверце. Кто-то смотрит на них в бинокль. Рассматривает. Изучает их какой-то гад.
По заснеженному шоссе в сторону Долговки пронесся с плавным железным скрежетом броневичок БА-20, знакомый по кинохронике довоенных лет. На нем черно-белыми пауками были намалеваны свастики. Вслед за ним – невысокий, приземистый танчик с тонюсенькой пушкой и пулеметом на башне. Какой-то наглый фриц в белом капюшоне поверх зимней каскетки высунулся из люка. Не боится, гад, партизанской пули.
- Обложили, суки рваные! Эх, мать-перемать…
Нет, Настя так не ругалась.
Сзади донесся голос Толи. Всем отходить в лес, экономить патроны. Пулемет с дороги словно уловил мысль. Почувствовали, запеленговали их гады – дал предупредительную очередь. Багрово-красные трассы разрывных пуль огненным веером разлетелись по сугробам. Лопнули в замороженных деревьях пучками искр, посбивали хрустальные ветки, засыпали снег корой. Цепь серых и высоких ускорила шаг. По чужой команде, зычной и металлической – перешла в стремительный бег.
- Настя! Светлова… С ума сошла! Немедленно назад! Живо, я приказываю…
- Vorverst! Schneller, verdammen…
Сильные Пашины руки было увлекли ее за собой. Да куда там… Отбилась. Рухнула как подкошенная в снег. Как завороженная принялась ловить в прорезь прицела стремительно приближающиеся серые фигуры в угловатых, с выступающими краями касках. Серия пуль, выпущенная одним из серых (у него был MP-38), взрыла снег впереди и позади нее. Сзади кто-то глухо застонал, заматерился. На мгновение оглянувшись, она больно-пребольно закусила губу. Пашка… Помкомгруппы по взрывному делу. Из-за нее, дуры, из-за нее, проклятой. Что она теперь скажет его родителям? Пашиной матери, которую знала по детству.(С одного двора были ребята. Растила и ютила их Пашина мать, когда отец Насти, напившись пьян, приходил домой. Начинал крушить все, что ни попадя. А все из-за жены, «дочери врага народа», с которой развелся по указке начальника главка…) Что она теперь скажет ей, этой святой женщине? Что…
Хрупкое девичье плечо, огрубевшее за время диверсионных курсов и перехода, оглушила резкая отдача. Из казенника СВТ вылетели со звоном три дымящиеся гильзы. Да куда там! Цепь была метрах в двадцати. Отражающие солнце белые номерные бляхи на белых же цепочках (оцинкованное снаряжение на кожаной амуниции то и дело вспыхивало на солнце короткими игольчатыми вспышками, резало глаз), синие воротники шинелей – до глаз, на специальные хлястики у шеи застегнуты. Белые оцинкованные пряжки с орлами и свастикой (Gott mist uns!). Фельджандармерия, мать их…И все-таки метрах в двадцати по рабьи согнули спины. Залегли в снег, показав притороченные к заду длинные, гофрированные цилиндры.
- Рус! Диверсанте! Nixt chosen! Мы не есть стреляйт! Сдавайстен…
- А мало не покажется… - простонал подраненный Пашка. Потянул из-за пазухи ватника гранату-лимонку. Зацепил пальцем чеку. – Сучье племя! Комсомольцы не сдаются, гниды фашистские! Ням-ням, руссише балалайка! Гитлер капут, мутер ферфлюхт…
Сволочи… Теперь хотелось ругаться даже Насте. С ее пылким девичьим самолюбием творилось что-то неладное. С утра вчерашнего дня исчез Сергей. Куда-то растворился после ночного обстрела из «кочки». Неужто, захватили его, сволочи? Не может быть. Три раза выходила в радиоэфир в указанном квадрате в указанное в шифроблокноте время. Тщетно… Центр на позывные «Заря, Заря 7» не отвечал. Сквозь шум в эфир пробивались голоса чужих радиостанций проходящих немецких частей, полевых комендатур и тыловых команд. Как-то раз, крутя тумблер настроечной таблицы, она в наушники уловила с замирающим сердцем голос. По-русски он вещал вкрадчиво и тихо: «…Красные диверсанты, подпольщики и партизаны! Германский рейх обещает вам жизнь и приличное содержание в лагерях для военнопленных. Все условия Женевской и Гаагской конвенций будут соблюдены. Немедленная сдача в плен – необходимое условие для сохранения вашей жизни. После войны вам гарантируют возвращение к семьям, родным и близким…» Голос этот, красивый и звучный, показался ей до ужаса знакомым. Поймала себя на мысли: уж не Сергея ли? Ведь, по словам комгруппы, Толи Смелкова, пожалел он того фашиста во взорванном автобусе.
…Ее губы шептали неслышные проклятия. Тем временем старшего группы перехватили на подступах к Долговке. Из-за пахнущего навозом гумна на него и двоих ребят, вооруженных наганом и трехлинейкой, налетели шестеро. В красноармейских шинелях и ватниках, со споротыми петлицами. На голове у самого здорового, по-видимому ихнего старшего, была немецкая пилотка со спущенными отворотами. «…Це треба вам до нас, хлопцы! – сказал здоровый, шевеля лохматыми бровями. – В Украинску повстанческу армию! Слыхали про такую?» Их немедленно окружили со всех сторон. Потребовали сложить оружие. Смелков, не долго думая, бросил «Hаган» в снег.
- Фрицы, что ль? – спросил он.
- Сам ты – фрицы! Дурило! – рыжий, кажется, вознамерился говорить один. – Сказано тебе – повстанческая армия Украины. Сам-то кто, москаль? Чекист или… по принуждению будешь?
У него в руках был ППД-38 с исцарапанным деревянным ложе. Остальные были вооружены винтовками Мосина образца 1891\13 года. У самого пожилого с вислыми украинскими усами был пулемет Дегтярева.
- Вы Советскую власть признаете? - Толя жалел, что бросил оружие в снег, да еще на виду. Хлопцы гнусно заржали. Тот, что был ближе к старшему, вскинул на плечо «винтарь».
- Мы любую власть признаем, ежели она нам поперек горла не встает, - фыркнул он. – Чи Советская власть, чи германская – нам все одно. Без разницы, яки балакают на Московии. Мы и с москалями готовы балакать и ручкаться. Верно говорю, батька? Верняк, хлопцы? – видя замешательство Толи, молвил. – Треба тебе, москаль, зараз до нас тикать. Зараз германец зачнет вас шукать. Нам того не треба никак…
Уже будучи в мазанке со стенами из кизяка, Толя вспомнил про наган. Надо же, обронил и забыл как последняя бестолочь. Перед ребятами стыдно. Ребята тем временем шмыгали носами, раскрасневшимися от мороза. Никто и не думал распахивать телогрейки и снимать вещмешки. Анисимов из Москвы было передернул затвор, но пожилой и усатый, что был с дегтярем, остановил его сварливым: «Не треба, хлопце! Уси теперь добре будет…» За окошком, что запотело от жара из печки, слышалась беготня и урчание каких-то моторов. Доносились горлотанные германские окрики. Выглянув на мгновение, Толя заметил посреди белого торжества борт стальной машины с крестом. Поверх торчали ссутуленные спины в белых маскировочных куртках и белые же каски, обтянутые материей. Хриплый голос по немецки спросил: «…Партизаны есть? Мы договаривались, что ваша организация выдает нам чужаков и не способствует диверсиям в германском тылу. Договор остается в силе, господин Остапчук? Не так ли?» Тот, кого назвали Остапчуком, отвечал довольно сносно по-германски: «Не сомневайтесь, герр Вебер. Мы свое слово держим. Не угодно ли пройти в хату и убедиться?» Сердце Толи сжалось. Удары его превратились по силе отдачи в забойную сваю. Но что-то в душе мешало сопротивляться. «Уси спокойно, - как ни в чем не бывало произнес пожилой повстанец. – Сидите смирно. Батько своему слову хозяин». Шаги уже раздавались на порожке. Кто-то сбивал снег, топая подкованными железом каблуками. По горнице носилась услужливая дебелая женщина с мощными грудями, выпирающими из-под сарафана с монистами. Она с помощью ухвата ставил на столешницу дымящийся чан с картошкой, мастерски резала сало, разливала топленое молоко. С ее широкого лица с густо подведенными бровями не сползала улыбка. Один раз, как показалось Толе, она подмигнула ему. Обшитая овчиной дверь внезапно распахнулась. Вслед за уже знакомым Остапчуком зашел самый натуральный фриц в белом маскировочном костюме, состоявшем из широкополой куртки, длинных, мешковатых штанов, заправленных в сапоги. Его голову поверх каскетки с черепом и костями покрывал капюшон на заячьем меху. За широком поясом с бляхой торчали две гранаты польского образца с длинными ручками, висела кобура. На ремне через плечо был планшет коричневой кожи. Острый, бритый подбородок торчал вперед. Близко посаженные к переносице голубые глаза вопросительно скользнули по сидящим на скамье возле окна.
- Кто есть это? – герр Вебер задал вопрос так, будто знал на него ответ.
- То мои люди, пан, - Остапчук как ни в чем не бывало гнул свою линию. – Они вам безопасны. И ваше германскому рейху трошки, - при этом «батько» умудрился повторить сказанное по-германски.
Немец прошелся по горнице. Он намеренно задержал взгляд на лицах сидящих ребят, окинул взглядом накрытый стол. Усмешка поползла по его бритому до синевы лицу. Женщина раздвинув черненые брови, угодливо поклонилась ему. Любезность так и сочилась из ее васильковых глаз и сочных губ.
- Может пан сядет за стол? Мы с Миколой будем только рады. И хлопцы наши тоже, - она кивнула в сторону притихших ребят.
- Danke shone, Frau- сказал эсэсовец. – В следующий раз. Un Ordnung! Gen God…
- Тогда прощевайте…
Любезно осклабившись, герр Вебер вышел из горницы. Напоследок он провел рукой в меховой перчатке по подбородку. Словно давая ребятам понять, что запомнил их всех. Теперь, дескать, они в его власти и никуда им то него ни деться. Толя хмыкнул ему вслед. Он вновь пожалел, что оборонил наган. И страшно обрадовался, когда увидел револьвер с кольцом в рукояти и белым шомполом в руке у пожилого. «Уси» улыбался в пышные, точно у Тараса Бульбы, усы. «…Забирай свое, мне не треба, - протянул он оружие. – Сдалось оно вам, хлопцы. Уж я-то что, повидал на своем року богато. Но этого добра лучше б никому ни бачить. Шоб очи не повылазили, яки у скаженного…»
Через минуту в горницу вошел хлопец, что предложил «зараз тикать». Он взял батьку под руку. Предложил ему выйти.
- Там германцы, на большаке, кого-то шукают. Поймали, гутарют, двоих. Не из этих ли будут?
- Нам то непотребно знать, Стась. Те, что за большаком – не про нас забота. Этим про них не говори…
Микола Остапчук как попал в 41-ом в окружение под Киевом, так воевать ему «стало не треба». По крайней мере, так он признался Толе, когда тот вместе со своими хлопцами, скинувшими тяжелые ватники, без цигейковых шапок, сидели за столом. Лопали вареную картошку со сметаной, салом, топленым маслом. Противно было слушать это. Правда, возражать было еще глупее. В гостях надо было честь знать. Поэтому Толя, не сильно налегая на харч, бдительно косился на лица ребят. Обветренные. Усталые. С запавшими глазами и небритой, железной щетиной – хоть скребок вынимай… Им отдохнуть «потребно», а не воевать. Но и отсиживаться не хотелось. Огнем жгла мысль о Пашке с Настей, что остались в мелком овражке у большака. Неужто… А Микола тем временем продолжал свою вредительскую работу. По его словам, всю киевскую группу войск с огромным количеством танков и артиллерии бросили погибать. Генералы, еди их мать… О товарище Сталине Микола был тоже невысокого мнения. Мол, какой же он батька, ежели не учел, что Гитлер нападет? Если же учел, то почему не предупредил нападение? «…Хуть оно внезапное, хуть какое – должон был. И все тут». Ему, хохлу свиноматочному, сложно было объяснить, что товарища Сталина со всех сторон (как страну Советов!) враги окружают. Невидимые и видимые. Мешают, сбивают… Вот, Ежов, что до товарища Берия возглавлял НКВД, «карающий меч революции» и «вооруженный отряд партии». Уж на что проверен был и доверен, самим товарищем Сталин назначен на столь высокую и ответственную должность. Тоже враг оказался.
- Я, конечно, извиняюсь, хозяин, - наконец произнес Толя. При этом поперхнулся куском картошки. – Мне до ветру выйти нужно. Не проводишь?
- Что ж, давай, хлопце. Зараз…
Они вышли во двор. На белом, пушистом ковре виднелись следы от гусениц. Натекло темно-фиолетовой лужицы не то автола, не то бензина. Отпечатки гитлеровских сапог, утыканных гвоздями по подошве, виднелись повсюду. Точно гвозди кто-то в снег забивал. Куполом из серо-черного стекла возвышалось небо, сквозь которое блистали ранние звезды, проглядывался серпик молодой луны. В гумне блеяли овцы. (Черные ошметья кизяка виднелись у порога.) Брехал желтозубый кобель на задах, что б не дразнить фрицев. Ставя перед собой мощные лапы, пес вытягивал в лае страшную, оскаленную пасть. Плетеная изгородь по-домашнему была усеяна горшками.
- Не хотел при ребятах, в горнице, - начал из далека Толя. – Неудобно было… Я насчет твоих разговоров. Говорить что-то против не стану. Ты хозяин, я гость. Только, Микола, давай договоримся. Не надо ребят в твою веру перековывать.
- Ребята твои сами могут решить, какая вера им ближе, - улыбнулся Микола. Он расстегнул ширинку на красноармейских брюках «хебе». Жестом предложил сделать тоже самое. – Чего ж, мне молча сидеть в своей хате? Или как?
Немного подумав, Толя присоединился. Две мутно-желтые струи мерно плескали в снег.
- Этого эсэсманна давно знаешь? – Толя через силу задавал оперативные вопросы.
- Экий ты любопытный хлопец, - запел Микола, кряхча от наслаждения. - Все тебе подай да принеси. Разжуй…Вот, что я тебе скажу. Что мы здесь строим, одному Богу ведомо. Одно тебе скажу. Пока ты здесь, ты под моей защитой.
- Как же так, - Толя оправился и застегнул ватные брюки. – Страна и весь советский народ сражается… не понимаю. Нас фрицам не сдал, за это огромное тебе спасибо. Что оружие и форму сохранил, думаю, тоже. А сидишь здесь, извини конечно, без дела. В сытости и тепле.
- Тебе что за дело, хлопце? На мороз захотелось? Трошки выгоню…
- Меня гони. Мне что… ребят оставь. Пусть погреются. Они едва с ног не валятся.
- У большака двоих взяли – тоже ваши? Так я и думал. Ох, горе тебе, хлопце. Этот Вебер у них голова. Ихней энзацгруппой заправляет и этой… Яхткомандой, вот как! Знаешь, про что разумею? Батальон у них или рота – целиком из наших. Одеты, как мы. Точно партизаны. За вашими охотятся. Остерегись таких.
-Предупреждаешь, а сам в стороне стоишь. Как тебя понимать? Когда двое дерутся, третий лишний бывает.
* * *
То далекое зимнее утро в Полтаве запомнилось Паулюсу навсегда. Всегда лощеный и подтянутый, в гладко отутюженном кителе с витыми аксельбантами полковник Адам принес ему кипу оперативных документов. Генерал-полковник, помешивая серебряной ложечкой свежий кофе, ознакомился с ними. Делал он это по привычке не спеша, так как еще в молодости получил от товарищей прозвище «Кунктатор», то есть медлительный. Впрочем, медлительность Фридриха фон Паулюса, ставшего командующим 6-ой армией группы армий «Юг», не повредила ему. В отличие от покойного Рейхенау, что слыл не просто бесшабашным (мог прийти на доклад в спортивном костюме, в гольфах и с хлыстом для верховой езды), но даже грубым. Не говоря уже про жестокость в отношении к пленным и мирному населению. Вальтер Рейхенау, офицер кайзеровского рейхсвера, известный в рейхе пристрастием к пиву и красивым дамам, стал автором приказа «О поведении войск в оккупированных странах восточной Европы». Копии были размножены и вывешены во всех штабах армии, части которой первыми вступили в Париж. За малейшую непокорность предписывалось беспощадно уничтожать даже женщин, стариков и детей. Расстреливались и вешались заложники в назидание «красным бандитам», совершавшим нападения на германские части, взрывы складов, диверсии на транспорте и т.п. И это несмотря на явный полководческий талант: зимой 41-го именно Рейхенау настоял на отходе армии, которой грозил «котел».
С Вильгельмом Адамом у нового командира 6-ой армии установились теплые отношения. «Вы гессенец? – спросил его Паулюс. – Из каких мест?» Тогда еще подполковник, Адам поведал ему свою биографию. Родом из села Эйхен, что близ города Ханау на Майне. Дед с материнской стороны – бургомистр. Более 25 лет возглавлял общину Эйхена. Сейчас семья живет в Мюнцберге. «…Тогда мы с вами быстро поладим», - Паулюс хлопнул его по плечу. С этого момента Адам стал доверенным лицом нового командующего. Вскоре генерал-квартирмейстер (начальник оперативного отдела) 6-ой армии Теодор фон Гейм вручил Адаму серебристого жгута погоны с золотыми «звездочками».
- Вы совершили поразительный взлет, - заявил он, пожимая руку новоиспеченному полковнику. – За два года: от майора – до полковника! Это немыслимо! В прежние времена я бы подумать не смел что кого-то из моих подчиненных ожидает столь блистательная карьера. К тому же в должности – 1-й адъютант командующего! У вас появился влиятельный покровитель, мой друг, - глаза престарелого генерала сузились. В них появился знакомый Адаму огонь. – Спешите к своему начальству, в кадровый отдел. Там еще не знают о вашем назначении…
…Отведав утренние оладьи с подливой из лука, Паулюс делал пометки на полях цветным карандашом. Особенно долго он задерживался на папках с документами 1s, что перечеркнуты желтой полосой. Данные о положении на Юге России были неутешительны. Прорыв армий Тимошенко под Изюмом ставил под угрозу Харьков, Полтаву и Днепропетровск. Была основательно потрепана 294-й дивизия под Волчанском. Для затыкания бреши в обороне пришлось стянуть даже интендантские и саперные части. Из-под Полтавы срочно перебрасывалась охранная дивизия, не имевшая ни танков, ни тяжелого вооружения. По имеющимся данным до тридцати процентов ее личного состава получили обморожения.
Паулюсу, бывшему разработчиком плана «Барбаросса», особенно претило, что ни одна из армий вермахта не получила в достатке зимнего обмундирования.
- …Не могу понять, почему Геббельс и Фриче трезвонят о разгроме русских, - признавался он с горечью своему адъютанту. – Красная армия переиграла нас этой зимой. Пусть ценой страшных потерь, пусть благодаря Генерал-Морозу, но… наше победоносной наступление под Москвой захлебнулось. По тяжелым и средним танкам русские превосходят панцерваффе. У нас нет таких монстров, как Т-34 и КВ! На вооружении русской артиллерии – пушки и гаубицы, произведенные в 30-х и 40-х годах. Мы располагаем артсистемами со всей Европы. Полевая гаубица образца 1918 года – настоящий позор! Вы знаете, какая у нее низкая скорострельность и какой огромный вес. Противотанковые средства окончательно погубят нас, - видя расширяющиеся от ужаса глаза, он продолжал. – Орудия 35/36-го калибра воспринимаются русским панцером Т-34 как булавка для слона.
- Да, но… - заторопился Адам, намекая на спрятанные микрофоны. – Зенитные орудия калибра 88-м прилично работают. Их так хвалят на передовой…
- Хвалили бы больше, будь они в большом количестве, - недовольно бросил Паулюс. Он аккуратно отложил серебренную ложечку. - Мне приходится оголять свою противовоздушную оборону. Вам не хуже чем мне, дорогой Адам, известно: слабость русской авиации – очередной трюк рейхспропаганды. Знаете последнюю новость? Под противотанковые пушки приказано переделывать 50-мм трофейные французские орудия.
Для виду Адаму пришлось похвалить славных пулеметчиков и автоматчиков. Дескать, отлично поддерживают огнем наступающую пехоту. Но, глядя в темно-карие глаза своего покровителя, немного печальные, но с лукавой искрой, он понял: вранье и тут не проходит. Еще с пограничных боев стало понятно: русский пехотный взвод вооружен помимо магазинных винтовок еще и самозарядной. Имеющая десять выстрелов СВТ-40 считалась ценным трофеем. В Западном военном округе на взвод приходился еще пистолет-пулемет Дегтярева (ППД), которых в РККА насчитывалось до 100 000. Ручной и станковый пулемет превращали красный «инфантери зуг» в грозную огневую силу. (В вермахте, к примеру, на пехотную дивизию приходилось всего 300 пистолет-пулеметов. ) Моторизация вермахта представляла собой удручающее состояние. Было принято смеяться над итальянскими мулами и «Фиатами», мобилизованными в армию по приказу дуче для войны с Россией. Однако больше половины германской артиллерии по старинке крепилась к передку. Включая тяжелые пушки и гаубицы образца 13-го, 18-го и 33-го. А в Красной армии еще до войны была проведена успешная моторизация. Основная масса тяжелой артиллерии перевозилась на тракторах СТЗ, гусеничных тягачах «Комсомолец», «Ворошиловец», «Коминтерн».
- Мне приходилось, начиная с 20-х, читать лекции по тактике многим красным офицерам, - улыбнулся Паулюс. – Многие из них были репрессированы Азиатом. Кое-кто выбился в русский Генеральный штаб. Об этом сейчас не принято говорить, но… Это похоже на войну теней. На битву Исаака с Голиафом. Вы не находите, дорогой Адам?
- Но почему же фюрер не прислушивается к вам? – Адам наконец-то решил отрешиться от осторожности.
- Фюрер… К сожалению, он попал под ностальгию о Великой войне, - внезапно свел на нет беседу Паулюс. - Он даже отказался встретиться с разработчиком автоматического оружия Куртом Шмайссером. Заявил, что ему больше по душе винтовки и карабины.
- Неужели? – искренне удивился Адам.
- Да, - кивнул затылком Паулюс. – Из них проще стрелять и попасть в цель. Да и расход патронов не такой большой…
Дождавшись, пока Паулюс изучит очередной оперативный документ, испещрив его красными и синими пометками, Адам изложил историю странного русского старика. Эсэсманы подвергли его допросу третьей степени. Стремились выбить у него показания, уличающие в шпионаже или работе на подполье. Но их ожидал сюрприз…
- Генерал-полковник, этот русский поразил истязателей своим мужеством! – воскликнул Адам. Руки у него дрожали от переживаемого волнения. – По словам армейских офицеров, которые рассказали мне о случившемся, этот русский… к слову сказать, не совсем старик, вынес самые страшные пытки. Он висел вниз головой, привязанный к потолку. Его били по ребрам резиновой палкой, пропускали сквозь тело электрический ток, загоняли под ногти отточенные иглы! Он им ничего не сказал. Жестоким людям из SS этого показалось мало. Они стали поливать его на морозе из брандстбойта ледяной водой. Генерал, этот русский даже не простудился! Эти изуверы также привязали его цепью к мотоциклу. Они принялись разъезжать по улицам Днепропетровска. Следом шла поливалочная машина…
- Довольно, Адам, - Паулюс осторожно закрыл серую папку с орлом и свастикой. – Вы окончательно испортили мне аппетит, мой друг. Как вам не стыдно… - он через силу улыбнулся и продолжил, как ни в чем не бывало. – Загадочный для нашей суровой, военной действительности эпизод. Весьма интересно. Правда, чем-то напоминает дешевые, но увлекательные представления из цирковых балаганов. В Касселе часто выступали трюкачи и клоуны. Они ходили по раскаленным углям, лежали голышом на досках, усеянных шипами. Даже пускали «греческий огонь». Пусть так… Однако, дорогой Адам! Не забывайте: мы находимся в России. Эта страна была и будет загадкой.
Паулюс отпустил своего адъютанта. Скорее повинуясь выработанному годами инстинкту, который приучил его завершать все дела, связался через коммутатор со своим зятем. Зондерфюрер SS Альфред фон Куценбах являлся представителем ставки рейхсфюрера. Он также служил при штабе 6-й армии переводчиком, так как отлично изучил русский язык в Тифлисе, где провел свое детство. «…Альфред, прошу вас предоставить мне как можно больше информации об этом инциденте, - Паулюс не вмешивался в дела Черного ордена, пока дело не заходило о репутации вермахта. – Мне важно знать, почему с ним так жестоко обошлись в вашем ведомстве. Средневековые пытки никак не способствуют политике рейха на Востоке. Вы согласны, мой друг?» Получив утвердительный ответ, Паулюс ощутил невероятное облегчение. Если история «русского старика» подтвердится то этот мужественный человек достоин всяческих похвал. Познакомившись с ним, я почту за честь пожать ему руку. Если он, конечно, позволит мне сделать это. Вряд ли у такого человека найдется повод любить меня, облаченного в сине-зеленую форму. Гм-м…
Граф не заставил себя долго ждать. (С утра он был занят тем, что разбирал кипу листовок Политуправления РККА, что сбрасывались на германские позиции. Его поразила одна серия: изображение солдата вермахта в ледяных окопах Восточного фронта и его жены в тылу, в объятиях мордатого штурмовика и эсэсманна. Подпись по-германски гласила: «Друг! Пока ты гниешь в холодных окопах за фюрера, с кем спит твоя жена? Подумай как следует».) Облаченный в мундир «филд грау» SS образца 1938 года, с гладкими волосами, пахнущий свежим одеколоном, он предстал перед тестем с копией одного документа. В ней значилось, что некто Иванов Порфирий Корнеевич, урожденный села Красный Устюг еще задолго до войны с Германией вел достаточно странный образ жизни. Он поражал своих коммунистических и беспартийных соплеменников удивительными приемами закаливания. Как-то: многочасовой бег по снегу босым, в одном нижнем белье, обливание водой из проруби, купание в ледяной воде. При этих словах барон зябко передернул плечами. Это, конечно, не ускользнуло от внимания его тестя.
- Господин генерал, вот…- зондерфюрер показывал тестю шитую серебренными нитками эмблему SD на правом рукаве. Он пробежал глазами документ, словно силясь найти тайный смысл. – В параграфе «8» значится: «Подвергнутый методам энергичного допроса, а также допросу третьей степени, арестованный Иванов не согласился с предъявленными ему обвинениями. Попытки сотрудников Зипо выйти на эмоциональный контакт были им отвергнуты. Приказом № 13\42 арестованный Иванов был освобожден». К этому документу есть предписание: «Согласно означенному приказу сотрудникам SD, тайной полевой полиции и жандармерии подлежит Иванова Порфирия, жителя села Красный Устюг впредь аресту и задержанию не подвергать. Объект закрепить под постоянное наблюдение Amt-IV». Подписи: представитель тайной государственной полиции, начальник зондеркоманды…
- Он стоит того, чтобы с ним увидеться, - строго сказал Паулюс. – Вынести такие испытания…
- Вы действительно желаете этого? – с сомнением протянул фон Куценбах.
- Меня могут уличить в шпионаже на русских? – съязвил Паулюс. – Я как раз собирался отправиться в инспекционную поездку вдоль линии фронта. Особенно в районе прорыва армий Тимошенко. Днепропетровск на острие его удара.
Этому отважному русскому можно посочувствовать. Кроме этого им нужно восхищаться. Я и мои подчиненные смогут ясно заглянуть в душу врага по неволе – серьезного политического и военного противника, образ которого всячески оглупляют пропагандистские тирады ораторов-фейерверкеров. Это был настоящий ад, который ему устроили. Мало кем пережитый, а поэтому вдвойне страшный и достойный уважения. Если он действительно работает на разведорганы русских, с ним можно неплохо «попикироваться», подумал Паулюс. Надо же! Не чувствует боли, не боится ужасного русского мороза и ледяного ветра, что пробирает сквозь медвежий воротник генеральской шинели, теплые наушники и специально реквизированную где-то шубу.
…Он приказал Адаму готовить штабной вездеход и мотоциклистов-жандармов для охраны. Вскоре «Кюбель» вез его по заснеженной дороге. Ее тщетно пытались чистить солдаты тыловых частей и местные жители. С обоих сторон подымались четырехметровые сугробы. Совершенно голая белая равнина, покрытая чахлыми деревцами и редким кустарником, простиралась вокруг. Села состояли из беленных глинобитных хат, крытых соломой и дерматином. Предвещая беду, каркали на голых ветвях взъерошенные русские вороны. В некоторых местах дорога была раскатана до зеркального блеска. Там машину крутило юзом.
- Кажется, я понял тактику русских, - Паулюс, морщась в меховой воротник, разглядывал бескрайние снега за окошком. – После «выравнивания линии фронта» нашими войсками под Москвой, они готовят плацдарм для летнего наступления. Их цель: массированные удары на юге и севере, которые переломят ситуацию в Крыму и под Санкт-Петербургом. Если русским удастся осуществить этот план, то группу армий «Центр» ждет незавидная ситуация.
- Да, - согласился Адам. – Если русским удастся деблокировать Санкт-Петербург и вытеснить нас из Крыма, они получат преимущество для стратегического развертывания на флангах. Группа армий «Центр» будет вынуждена либо продолжить «выравнивать фронт», либо… Это будет котел по чище, чем мы устроили русским под Киевом и Вязьмой!
- Финляндия выйдет из войны летом 42-го, - прогнозировал генерал-полковник. – На Румынию и Венгрию надежда слабая. Думаю, при первой же серьезной опасности на юге, Хорти и Антонеску капитулируют перед Сталиным. Мы лишимся нефти с приисков Плоешти и озера Балатон. Поставки марганцевой руды, цветных металлов и прочего сырья «нейтралами» не будут иметь значения. Русские договорятся с англичанами и будут топить шведские и норвежские танкеры.
Тут к беседе подключился граф Куценбух. Дремавший в обшитом дерматином кресле вездехода, он перестал вызывать у новоиспеченного полковника опасения.
- У русских появился надежный союзник, - сказал он, шумно зевая. – После того, как узкоглазые арийцы разбомбили американский флот на Гавайях, коалиция против Германии сложилась окончательно. Теперь у США нет выбора. Рузвельт и конгресс будут вынуждены воевать с Японией. Фюрер уже объявил войну США. Это крах…
Несколько минут за шумом двигателя БМВ в машине ничего не было слышно. Паулюс усмехнулся при виде румынского обоза. (Потомки древних римлян были небриты. Они лузгали семечки, подгоняя быков, запряженных в фуры. На головах у них высились «боярские» папахи из овчины, которым мог позавидовать любой солдат фюрера в летне-осенней пилотке, согреваемой в лучшем случае шерстяным подшлемником.) Затем он велел остановиться. Кавалькада приблизилась к линии фронта под Волчанском. Слышались методичные удары, от которых содрогалась земля. Будто по ней лупили молотом. Это работала тяжелая артиллерия русских. Над молочно-серой линией горизонта вставали черные дымы. Тянуло гарью. Паулюс, как опытный танкист (в 30-х он не только сидел в штабах, но и создавал с Гудерианом панцерваффе) без труда определил источник горения: карбюраторные двигатели германских панцеров или штурмгешуц. В эти места на Харьковском направлении дислоцировался корпус панцер-генерала Штрумма, прозванный в вермахте «шаровой молнией» как специалист по затыканию прорывов. Возле полуразрушенного здания МТС расположилась батарея 150-мм тяжелых пехотных орудий SLG образца 1933 года. Они не были зарыты в землю. Подносчики снарядов в белых от инея шинелях переносили стрелянные гильзы. Не подалеку без всякого прикрытия стояли лошади с коновязью, передки и зарядные ящики. От них восходил морозный пар.
- Кто распорядился ставить орудия на открытую позицию? – Паулюс начал беседу с командиром батареи, предварив «пикантную тему» вопросами о самочувствии и снабжении личного состава. – Разве этому вас учили, герр капитан?
- Генерал, мне доложили по рации, что русские остановлены нашим заградительным огнем, - начал оправдываться капитан, обмотанный поверх фуражки теплым шарфом.
- Капитан, распорядитесь немедленно оборудовать капониры для орудий, - строго сказал Паулюс. Нахмурившись, он посмотрел на горизонт, усеянный дымами. – Русские еще будут наступать. Они уже определили с помощью акустической станции вашу батарею. Ее уничтожение лишь вопрос времени. Немедленно выройте запасную позицию и отведите туда батарею. Об исполнении приказа я справлюсь у вашего командира. Вам ясно?
Словно в подтверждение к словам генерал полковника в ста метрах от развалин вырос лохматый столб огня и выброшенной земли. Преломленное в морозном воздухе эхо с запозданием донесло клекот снаряда русской полевой гаубицы.
- Тимошенко еще будет наступать, - произнес Паулюс. Запахиваясь в полы шубы, он вновь усаживался в машину. – В этом его беда. Русские решили повторить нашу таранную тактику. Вернее, свою собственную, - усмехнулся он. - Лето 41-го кажется им верхом тактического искусства. Однако, наступление чревато тем, что ударные группы рассеивают свои силы. Под Москвой русские уже выдохлись. Под Ржевом они скоро перейдут к обороне. На юге маршал Тимошенко еще чувствует силу. У него достаточно танков, которые поставляет завод… как есть?
- Сталинград! – пришел на помощь зять-зондерфюрер. – Смягчите первый слог, чтобы не получилось «шта»…
- …Сталинграда и Урала. Впрочем, туда они эвакуировали все свои предприятия из Центральной России и Украины, - Паулюс как всегда был в курсе. - Следует подтянуть на этот участок батареи 88-м. Иначе мы потеряем всю тяжелую артиллерию – ее придется вывести на прямую наводку…
Остановившись в станице, где половина домов сгорела, а вместо другой половины были глубокие воронки, Паулюс обратил внимание на церковь. В ней устроили склад горючего. Вызвав к себе командира части, Паулюс приказал немедленно очистить храм от бочек и канистр с горючим. «…Это дом Бога! – объяснил генерал-полковник трясущемуся офицеру. – Кто дал вам право превратить его в склад? Вы считаете, что таким образом вермахт должен завоевывать симпатии у местных жителей?» Солдаты, подгоняемые штабс-фельдфебелем и унтер-офицерами, принялись выкатывать бочки с бензином на запорошенный снегом двор. Прогуливавшийся неподалеку Адам рассматривал остатки куполов на звоннице. Его внимание привлек чуть слышный разговор. «…Да, Фрици! –жаловался молодой солдат в натянутой на уши пилотке и в русских вязаных перчатках другому, бывалому и тертому в боях. – Старый командующий, генерал Рейхенау такого бы не позволил. Русские были для него все равно, что мусор. Как и для фюрера: недочеловеческая раса! Русские свиньи все равно загадили до нас эту церковь. Этот новый… Ему нас совсем не жаль. Русские ему ближе, как ты думаешь?» «Ничего я не думаю дружище, - отвечал ему бывалый солдат в заиндевевшем подшлемнике под зимней каскеткой. – Помоги мне катить бочку, а то я один с ней не справлюсь, философ…»
С таких разговор начинается незаметное разложение великой армии и великой нации, отметил про себя Адам. Русский Архангел, чудом сохранивший под осыпавшейся штукатуркой, пронзил его своими грозными очами. Не только русские, оказывается, замечены в тайных брожениях, называемых «бучей» или «волыной». Странные подробности смерти Вальтера Рейхенау вспомнились ему. 17 января 1942 года генерал-фельдмаршал подписывал бумаги из оперативного отдела 6-й армии. Лицо у совершившего верховую прогулку командующего было несколько бледным и осунувшимся. Внезапно, раздался стон. На глазах у Адама и Гейма Рейхенау схватился за грудь и осел на пол. Из Дрездена был немедленно вызван доктор Фладе, начальник медслужбы армии и личный врач фельдмаршала. Он установил диагноз: паралич с поражением центральной нервной системы. Обездвижены были правая сторона лица и всего тела. После некоторого улучшения было принято решение отправить больного в Дрезден в клинику доктора Фладе. По пути пилот принял решение заправиться в Лемберге. Дальше произошло труднообъяснимое. Самолет, по некоторым сведениям, слишком поздно пошел на посадку. Врезался в ангар…В результате аварии кроме доктора Фладе (у него оказалась сломана рука) никто из сопровождающих не пострадал. Но… Тело Рейхенау было изуродовано.
На ум Адама пришли другие «аварии»: смерть от огня своей зенитного артиллерии Бальбао, главнокомандующего итальянскими войсками в Африке. Что-то подобное случилось с предшественником генерала Франко, во время гражданской войны в Испании. Наконец, в 39-м «Дорнье» с Риббентропом, который летел договариваться со Сталиным, был внезапно обстрелян под Москвой зенитной артиллерией. Странно… Ходили слухи, что Гиммлер предлагал Рейхенау слить SD и Abwehr при штабе 6-й армии. Тот наотрез отказался. Накануне представителя рейхсфюрера видели в кабинете…
…При въезде в Белгород взорам предстала ужасная картина. На площади стояла сбитая из каких-то досок виселица. Ледяной ветер, закручивая снежные вихри, раскачивал на обледеневших веревках скрюченные тела. На груди казненных (среди них была одна женщина) виднелась табличка: «Я партизан, который не сдался!»
Паулюс с побелевшим от гнева лицом хлопнул железной дверцей вездехода. Цепляясь сапогами за полы длинной шубы, он оказался у места позорной казни. Там прохаживался германский часовой, охранявший автомашины и мотоциклы одной из тыловых частей. Перевязанный шалями поверх шинели, он умудрился вытянуться в струнку, плотно сдвинув ноги в соломенных чеботах.
- Кто осмелился это сделать? Я же отменил приказ Рейхенау! Какая гнусность…
Лязгая зубами от страха и холода, часовой объяснил: был приказ командующего 29-го армейского корпуса. Дескать, русские убили многих солдат вермахта в боях, партизанские бандиты постоянно совершают нападения, бандиты в городе убивают в спину…
- Мне все понятно, - Паулюс в сердцах захлопнул дверцу «Кюбеля». – Немедленно отправляемся к полевому коменданту. Адам! Потребуется вызвать командира 29-го корпуса и его заместителя. Я намеренен учинить этим господам большую головомойку. Русская зима покажется им теплым германским рождеством…
* * *
…Пачкун-тихоня. Сталин с омерзением вспомнил угловатое, стариковски-сморщенное лицо бывшего наркома «внудел» молодого товарища Ежова. Бегающие маленькие глазки, похожие на полевых мышей в норках, окруженные подвижными складками кожи. Вытянутый носик с большими провалами ноздрей и большой, вечно улыбающийся рот. Говорят, что долго дрожал перед смертью. Просил слезно не убивать в лубянском подвале. Сохранить для большевистской партии. Мерзавец…
Уничтожение крепких крестьян, могущих поднять колхозы и совхозы, а также большевиков-управленцев, что встали на их защиту, было делом Ягоды. Его подлой совести. Товарищ Сталин в тайне не одобрял таких жестокостей. Предвидел голод и последующие за ним народные волнения, которые пришлось бы подавлять силой оружия. Однако, как объяснишь мужикам и их бабам, что не может Советская власть покупать хлеб по высоким кооперативным ценам! Нет у нее таких денег. Выгребли все по указке вождя мирового пролетариата Ленина-Бланка и его «Иудушки» Льва Давидовича. Подтяните, родимые, животы, потерпите пока Страна Советов будет строить заводы и вооружаться, чтобы остаться в границах 20-х как суверенное государство. «…В Советской России – новый народный бунт, потрясший основы большевизма… Дух Степана Разина и Емельяна Пугачева накажет палачей царя-батюшки…» Такими заголовками пестрели (с чужой подачи) «шапки» некоторых изданий белоэмигрантской прессы.
За бронированным «Паккардом» неслышно закрылись створки массивных ворот, окрашенных в зеленое. Они были под стать зелени Серебряного бора, окружавшего плотной хвойной стеной Кунцевские дачи. Сейчас на вековых соснах лежал толстым слоем белый снег. Тяжелые можжевеловые лапы словно побывали в руках опытного кудесника-кондитера. Будто их облили сахарной глазурью. Здесь, посреди этого снежного величия уходивших под небо вековых деревьев, Сталин чувствовал себя относительно спокойно. Старые мысли отпускали его. Не душили больно. Не обволакивали нестерпимым удушьем, от которого так больно становилось по ночам.
- …Что, Валентина, будешь меня лечить, барана кавказского, своими русскими припарками? – вождь запросто обращался с Валентиной Зайцевой, вольнонаемной из обслуги «объекта 2». – Ну-ну, не дуйся. Вскипяти мне воду на можжевеловых ветвях – попарю ноги. С утра суставы крутит.
- И будет крутить, - Валентина, двадцатилетняя, миловидная девушка, лейтенант 6-го управления НКВД (госохрана) тоже запросто разговаривала с «отцом всех народов» и «другом советских физкультурников». – Не бережете вы себя, Осип Виссарионыч. Говорю я вам: кто с места на место по многу раз ездит, у того суставы будут ныть. В вашем-то возрасте! Внуков нянчить…
- Понянчим, - нахмурился Сталин. – Когда Гитлера разобьем. Пока что прав таких не имею. От тебя, Валюша, странно слышать такое. Жалеешь меня, Валюша?
- Приходится, Осип Виссарионыч. Отчего ж не пожалеть? Жалость, она только на пользу.
- На пользу, говоришь? В России говорят: на жалостливых воду возят. Не так, Валя?
- Кому как, товарищ Сталин, - Валентина заметно изменила голос. Держа обеими руками золотопузый самовар, она подошла к столу с чайным прибором. Поставила самовар. Принялась за блюдца, хрустальную сахарницу и ванночку с кизиловым вареньем. – Курили бы поменьше и то польза была. Фу, надымили – точно паровоз какой…
Она ушла к полукруглому окну на веранде, что примыкала к кабинету Сталина, копировавшему интерьер кремлевского. Легким движением дернула за шнур. Синие гардины поползли наверх без скрежета. Место любило ее. Иначе было бы сопротивление живого другому живому. Сталин убеждался своей в проницательности. Это качество, которое он считал главным в человеке-вожде, почти никогда не подводило его. Даже тогда, когда еще молодой Коба экспроприировал банки старой России, чтобы «подпитывать» партию большевиков. Догадывался наверняка, что эта горстка, отколовшаяся от партии Плеханова, была хитрой комбинацией в играх охранного отделения и Департамента полиции империи. Но с «Наганом» или «Маузером» он грабил кареты с инкассаторами, чтобы не быть как щепка в водовороте истории. Не ошибся и после кончины Ленина, когда Троцкий решил использовать новоиспеченного генсека ВКП (б) в качестве прикрытия. Американские хозяева Льва Давидовича твердо решились сделать из России царской, а затем Советской хирургический инструмент для расчленения Матушки-Европы.
Ему вспомнился памятный день. 29 июня 1941-го он, Молотов и Берия в срочном порядке прибыли в Главное оперативное управление (ГОУ) ГШ РККА. В коридорах и кабинетах этого громадного (под стать ОКВ на Тирпицуфер) здания царила страшная суета. Наподобие той, что происходит в муравейнике, куда человек сунул горящую головню. На вопрос генсека о положении на фронтах Жуков ничего толком не доложил. По обрывочным данным люфтваффе уничтожили в первые часы, используя элемент внезапности, до 800 наших самолетов. Что самое обидное, на взлетно-посадочных полосах. На короткое время частями Юго-Западного фронта был захвачен Перемышль, который под натиском превосходящих сил (германцы атаковали с флангов) пришлось оставить. 22-й и 9-й мехкорпус успешно атакуют под Гродно панцеры 1-й группы фон Клейста. Тот, по данным радиоразведки, непрерывно запрашивает подкрепления. Запарился, гад, а запрашивает… Превосходящий в размерах результат был достигнут на Западном направлении. Под Псковом, после кровопролитных боёв в Прибалтике и успешной эвакуации войск ЗВО из Клайпеды силами флота, была заперта в «котел» 3-я панцерная группа Манштейна. Аж на три дня! Сказалось превосходство сил Ленинградского округа в тяжёлых танках КВ-1 и 2, а также сухопутной и морской авиации. Последние нисколько не пострадали в первые дни и часы войны. Черноморский флот с лидером «Ташкент» (куплен в Италии) обстреливал побережье Румынии. Нефтепромыслы Плоешти бомбятся с небольшими потерями тяжелыми ТБ-1 и ДБ-3ф, а также СБ-2 с аэродромов Крыма. Истребителей бы им не мешало, но многие уничтожены на границе. Вернее сказать брошены, по приказу Жукова. Отчего-то он распорядился после 10 июля передислоцировать истребительную авиацию в глубь страны. В результате неразберихи вследствии прорывов на фронте около пяти тысяч истребителей оказались оставлены врагу.
«...Вы можете сказать по существу, товарищ Жуков, - раздраженно перебил головастого маршала Сталин. – Что происходит на границе? Почему враг безнаказанно вторгся в пределы страны? Где мощное авиационное прикрытия АДД на Юге? Почему наши части на Юго-Западном направлении попали в окружение? Почему…» Жуков потупился и промолчал. «Какой же вы, вашу мать, полководец и начальник генштаба, если не можете ответить на такие вопросы?!» - взорвался вождь. Произошло неожиданное. Здоровенный вояка, герой Халхин-Гол, втянул голову в плечи. Слезы побежали из глаз Жукова. Зрелище было омерзительное. Сталину тогда вспомнилось другое. Агент-нелегал «Рамсес» докладывал в 40-м: когда фюрер накричал на Геринга по поводу британских авианалетов, рейхсмаршал прослезился.
И еще одна любопытная подробность не выходила из головы вождя. В сентябре 41-го, когда панцерные группы Гудериана и Гепнера неслись к Москве, почти не встречая сопротивления, Сталин намеренно «запустил дезу» в присутствии Жукова. Совместив часы приема с Берия, он, отпуская наркома госбезопасности, намеренно громко сказал: «Да, мирные переговоры с Германией необходимы. Соглашайтесь на любые условия…» Маршал был в приемной и все слышал. По словам Поскребышева, Жуков ничем не выдал волнения. Только желваки под скулами заходили. Но… Свершилось чудо! Германские колонны остановили свой наступательный порыв. До конца ноября вышла неожиданная, но очень своевременная пауза. Командующий Особым Дальневосточным округом (ДВО) генерал Опанасенко чуть не поругался с вождем по ВЧ. Сталин требовал перевести на московское направление всю противотанковую артиллерию, но упрямый хохол не дал. «Если японцы полезут, чем я буду биться!? – орал он как оглашенный в мембраны трубки. – Их танки тоже выбивать придется, товарищ Сталин! Из рогаток я буду что ли? Или задницу свою голую на них…» Ему бесполезно было говорить, что самурайские «коробочки» еще легче германских, а броня и калибры пушек у них просто смешны. Противотанковой артиллерии он Сталину так и не дал. Зато по железнодорожные веткам застучали составы, набитые сибиряками. С огромными много-башенными Т-28 и Т-35 на платформах. Основательно потрепанным дивизиям вермахта такой сюрприз был как еж под задницу. Притом, что Хозяин одолел Жукова и на этот раз. Маршал вознамерился атаковать группу армий «Центр» задолго до того, как выдохнутся ее резервы. По сути дела, Георгий Константинович перемолол бы в кровопролитных боях все боеспособные кадровые части. Так было на границе, под Киевом, Смоленском, Вязьмой.
Совпадений слишком много, подумал вождь. Начиная с одной примечательной подробности: отец законной жены Жукова и его тесть до революции был агентом по продаже швейных машинок фирмы «Зингер». Как говорится, не шпион, но всё-таки… Но с арестом «Егория» надо повременить. Прямых улик в шпионаже пока нет, но на какую-нибудь опереточную должность его сместить не мешает. Представитель Ставки Верховного Главнокомандующего при штабе такой-то армии…
* * *
Из дневника Порфирия Иванова:
«…Ты скажи мне, Великая Детушка, Природа-Мать, есть ли Бог и кто он?» «…Бог это – разумная материя жизни; то, что организует жизнь. Придает ей разумное направление, ведет к разумной цели. Если бы не было цели у всего живого, то не возникла бы сама жизнь. Согласен ли ты, Разумное ДИТЯ Разумной ПРИРОДЫ?» «…Да, согласен, Великая Детушка, ибо давно осознал, что жизнь подчиняется великой цели: стремится познать самое себя, породив другую жизнь – сотворить свой образ и подобие…»
* * *
- Зайди ко мне, - Вильнер увлек его в свой кабинет. – У меня есть для один сюрприз, дружище.
- Надеюсь, что приятный, - буркнул Эзерлинг.
По пути им попалась Лотта. Высокая, белокурая девица, с косой, уложенной вокруг головы. Она была в чине унтерштурмфюрера. Лакированный черный ремень с сияющей пряжкой, с «Парабеллумом» на левом бедре и большими никелированными наручниками в кожаном футлярчике – она казалась идеальным типом арийской женщины, воительницы-валькирии. Воздев выше макушки оберфюрера синий взгляд больших, исполненных строевой глубины глаз, осененных черными ресницами, она улыбнулась. Но в следующий момент, уловил взгляд Вебера, она щелкнула каблуками.
- Хайль Гитлер! – ее рука взметнулась, подброшенная неведомым внутренним механизмом, в потолок.
- Хайль, моя девочка, - Эзерлинг властно потрепал ее по плечу. – Как тебе служится?
- Прекрасно, герр оберфюрер. Это место - новое для меня. Тут не так как в Европе. Необходимо привыкнуть к обычаям этих русских. Только так, герр оберфюрер, мы сможем укрепить влияние рейха на Востоке, - отвечала как по написанному эта молодая, прекрасно развитая физически женщина.
Как ведут на допросах твои подопечные?
- Оберфюрер! Есть любопытные экземпляры. Они согласны на сотрудничество. К их разработке я не прилагаю никаких усилий. Другие упорствуют в большевистских заблуждениях. К ним приходится применять Форму III.
- Лотта! Моя девочка, не стоит злоупотреблять силовыми допросами, - поморщился Эзерлинг. Время от времени он бросал взор на туго обтянутую черным мундиром, пышную грудь этой воительницы. – Русские чрезвычайно чувствительны к насилию. Они становятся неконтактны. Я вовсе не хочу оспаривать Устав нашего Ордена и соответствующие инструкции. О, нет!
- Благодарю вас за пожелание, оберфюрер. Я приму его к сведению.
Черный китель с блестящими металлическими пуговицами и руническими символами необычайно идет ей, обрадовано подумал он. Что она делает на допросах со своими подопечными, это другое. Необходимо заглянуть в ее берлогу. Сделать это надо неожиданно. Чтобы не знал «дружище Вильнер»…
- Лотта справляется?.. – он оставил за собой право на паузу. Ему необходимо было, чтобы Вильнер поверил в дезу, что была состряпана Amt III: Лотта Айсбах была завербована во внутренние осведомители.
- Лотта справляется, - кивнул ему «неразлучный» Вильнер. – Она справляется со всем, что ей поручено. Она универсал, профессионал в своем деле. Тебе нужно побывать на допросах, где Лотта допрашивает славянских мужчин. Пощады нет неарийским мужчинам от нее. Вот моя берлога, старина. Здесь, правда, иногда заедает русский замок…
Он отомкнул ключом дверь своего кабинета.
- Входи, - он сделал жест, будто приглашал старого друга в пивную. Намек Эзерлинга относительно Лотты им, кажется, был не уловлен. – Вот, что у меня есть… - он бросил из ящика стола серую картонную папку с поперечной синей чертой: Geheime! Sicherheitsdienst des RfSS, SD. Ost-V.: № 41/ V-II. - Есть один тип из продажных русских. Тебе необходимо увидеть его. Оценить вклад своего старого друга… ум-м-м… гм-м-м… в нашу победу.
Он нажал, спрятанный в столе, электрический звонок-вызов. Явившемуся серо-голубому обер-вахтмистеру из полевой жандармерии, коротко бросил:
- Проследите, чтобы в коридоре никого не было. Вас проинструктировали, что нужно отвернуться и стать лицом к стене?
- Да, штандартенфюрер.
…Через пятнадцать минут этот человек стоял перед ними. Это был невысокий, с виду худенький мужчина в чесучовом костюме-тройке, с цепочкой от часов по животу, и аккуратно повязанном галстуке. У него было еще молодое лицо с чуть отросшей седоватой щетиной, чуть выдающиеся скулы и оттопыренные большие уши с пучками рыжеватых волос. Глаза были зеленоватые, прищуренные, с хитрецой. На устах, синеватых и безжизненных, застыла легкая ироничная улыбка. Высокий продолговатый череп хранил остатки густых, каштановых волос. Большие натруженные руки он держал по швам. Пальцы у него были плоские, с плоскими же, расширенными ногтями.
Эзерлинг придвинул к себе папку. Задержал взгляд на первой же странице. В левом верхнем углу на него (с фотографии, с оттиском от печати SD) смотрело знакомое лицо с широко раскрытыми, испуганными глазами. Стандартный лист линованной бумаги. Карточка-анкета для учета «агентов на доверии». Корзухин Николай Павлович. 1900 год рождения, 25 октября. По национальности русский. Происхождение: из мещан, то есть представитель среднего класса. Профессия: учитель в школе для начальных классов. К анкете был подколот скоросшивателем лист из ученической тетрадки: написанное от руки заявление на имя начальника полевой комендатуры майора Остера. В нем выражалась надежда, что с приходом в Россию истинного порядка, он, Корзухин может послужить Великой Германии верой и правдой. Естественно, за приличествующее вознаграждение: от 500 до 1000 старыми советскими деньгами, пока рейхсмарки еще не обрели должный курс на освобожденной от большевизма территории. Стенографическая и машинописная копия допроса, проведенного майором Остером в присутствии начальника жандармерии гауптвахмайстера Балтера. «…У меня, по связям моих родителей, еще с дореволюционных времен, имеются влиятельные знакомые в Москве и Петербурге. Один из них служит в наркомате обороны, в отделе связи. Другой – при администрации Большого театра. Он вхож в правительственную ложу. Видел, осмелюсь заверить, самого Сталина и не раз…»
- Мне очень приятно видеть истиннорусского патриота, - Эзерлинг с силой захлопнул пролистанную папку, что произвело на Николая Дмитриевича неизгладимое впечатление. - Удивлены? Ваши хозяева из ОГПУ… о, нет, НКВД, тоже удивлены, когда мы есть поверить вам так быстро?
- Отвечайте, Корзухин, - Вильнер снял с плеч черный китель с молниями. Ослабил узел черного галстука на коричневой рубашке.
Тот непонимающе заморгал ресницами своих зеленоватых, хитреньких глаз. Они сделались виновато-улыбчивыми, как у хорошего актера. Синеватые губы дрогнули в усмешке.
- Я не понимаю вас… Простите, не знаю вашего звания, господин офицер… - его руки дернулись у плеч, большие пальцы шевельнулись. – Если я в чем-то провинился…
- Когда вы провинитесь, будет поздно, - нахмурился Эзерлинг. – Тогда мы будем говорить с вами иначе. Как разговариваем с предателями. Как разговаривают с предателями ваши хозяева. Они ведь не церемонятся с ними? Ведь так, герр Корзухин?
Вильнер обошел стол. Пройдясь по комнате, он занял позицию у спины Корзухина.
- Вам лучше знать, - вымолвил Корзухин довольно дерзко.
Вильнер сделал многозначительную мину на круглом лице. Теперь оно казалось узким, как у Гейдриха.
- Корзухин, вы неделю работали «на подсадке» в камерах. С вашей помощью удалось получить ценную информацию о местном подполье, - Эзерлинг опустил подбородок. Складки шеи обрушились на серебряное шитье отложенного воротника, с изображением кленовых листочков и кубиков. – Я имел беседу о вас с шефом из Берлина, - тут он слегка приврал, чтобы предать этому олуху дополнительный вес. - Он в чине генерала SD. Так вот, мой друг… - Эзерлинг выдержал паузу и продолжил. – Мой шеф, выслушав мое мнение о вашей работе, похвалил вас. Он потребовал ваше личное дело в Берлин, - у Корзухина вот-вот должны были появиться слюни от умиления. – Он решил познакомить с итогами вашей работы самого рейхсфюрера SS. Возможно, что ваша анкета попадет на доклад к фюреру. Вы понимаете меня, милостивый государь?
- Пусть он не стоит за спиной, - Корзухин нелепо улыбнулся.
Эзерлинг кивнул. Вильнер, презрительно щурясь, прошелся в дальний угол. Демонстративно улегся на диван красного дерева, с черными кожаными подушками. Они издали впечатляющий звук, наподобие того, что издают выходящие из кишечника газы. Эзерлинг незаметно для Корзухина улыбнулся. По словам Вильнера диван как и прочую мебель реквизировали наступающие германские войска на запасных путях, в опломбированном вагоне спецсостава от горкома, что не успели эвакуировать. Полиции безопасности (Зипо) досталась также ценнейшая картотека с личными делами всех активных членов ВКП (б). Многие из них впоследствии были задержаны и арестованы за антигерманскую деятельность.
- Это все ваши требования? – Эзерлинг вытянул по столу, застланному розовой папиросной бумагой, большие белые руки. – Мы можем продолжать, Николай Дмитриевич? Или вам принести через дежурного чай? Кофе не желаете?
Корзухин, чувствуя, что им играют, некоторое время изучал портрет рейхсфюрера SS. В улыбке его, этого человека в пенсне, проскользнуло недоверие. «…Хоть он и генерал, начальник твоего начальника, но нехорошо это, нехорошо. В такие язвы души, мой милый, пальцем тыкать… Право дело, нехорошо,» - говорили глаза этого близорукого человека в петлицах которого были тоже какие-то листья.
- Мы ушли от темы разговора, - Эзерлинг коснулся пальцем кончика носа. – Вы заставляете меня долго ждать ответа на мой вопрос. Вы слышите меня, господин Корзухин? Вы знали этих людей в камерах?
- Мне приходилось общаться с некоторыми из них до войны, - уклончиво ответил Корзухин.
* * *
Дитер понял, что перелет в Африку прошел успешно, когда понял, что их не сбили. Шасси транспортного «Ю-52» легко коснулись песчаной взлётно-посадочной полосы аэродрома под Тобруком. Металлический трап со скрежетом выдвинулся из грузового отсека.
- Выметайся, друг, - жестом указал ему помощник пилота. Облачен был, скотина, в форму светло-серого тика. - Благодари Всевышнего Бога, что он так милостив к нам.
- Как-нибудь отблагодарю, - усмехнулся Дитер. – Если останусь жив на этом проклятом свете.
В руках он нес два чемодана в плоских кожаных чехлах с противомоскитными сетками. Под мышкой -походная кровать в сложенном виде. Поверх пилотки у него были громадные очки-консервы от пыли и солнечных лучей. В прозрачном, раскаленном до голубизны воздухе вилась мельчайшим крошевом золотистая пыль. В небесной выси кружила двойка остроносых итальянских истребителей «Маки». Они составляли воздушный конвой транспортным самолетам люфтваффе. Невдалеке виднелся четырехмоторный «Кондор» на каучуковых шасси. Из его распахнутого чрева солдаты некогда Аравийского, теперь Африканского корпуса выносили оцинкованные и деревянные ящики, брезентовые тюки с сухарями (галеты исключительно быстро портились на здешней жаре). Поклажа спешно грузилась в четыре большегрузных автомобиля. Два из них были «Хеншель»(33 G 1), два других трофейными британскими «Матадорами». По сторонам взлетно-посадочного поля высились толстые стволы 88-мм «Бофорсов», затянутых желто-коричневым маскировочным тентом. Солдаты и офицеры, в парусиновых, раскрытых на груди рубашках с противомоскитными нательными сетками, в кепи-каскетках с длинными пластиковыми козырьками выглядели под изнуряющими лучами тропического солнца заправскими туристами.
Теперь главной задачей было отметиться в канцелярии у коменданта аэропорта. Поставить отметку о прибытии в командировочном предписании (фиолетовый штамп с сегодняшним числом). И отвязаться наконец от бестолкового итальянца-лейтенанта в шляпе с петушиными перьями, что прилетел командовать своими берсальерами из Эфиопии. Он до смерти надоел Дитеру за время полета. Без устали подчеркивая благодарность дуче и всего итальянского народа за спасение армии Гарибольди от «коварных англичашек», Чиано Дольци жрал свои макароны-спагетти, обильно политые томатным соусом с чесночными приправами. Салон «Ю-52» не был оборудован вентиляцией. То ли фильтры забились, то ли её отродясь не было. Запах в нём установился катастрофический. А тут ещё рассказы итальянца о смуглых красотках в Адисабебе.
Отметившись у коменданта, сухого старика оберста, с красным кантом на петлицах и погонах, а также ленточкой Железного креста 2-го класса, Дитер поспешил в слоноподобный автобус «Опель». В него, по складным ступенькам, уже «грузилась» группа германских и итальянских офицеров. К его неудовольствию Дольци спешил за ним.
- Как я рад, сеньоре, - обратился он к Дитеру, подмигнув. – Мы опять вместе. Хотите, я одолжу вам непочатую пачку спагетти? О, не пожалеете! Отлично пойдёт под томатный соус! Хотите я вам его одолжу?
- Благодарю, не стоит, - учтиво, но весьма сухо ответил герр гауптман. Он едва не растянулся на обшитых ребристой резиной ступеньках.
Складная железная койка в чехле никак не хотела проходить в раскрытые дверцы. Дитер с ожесточением рвал её на себя. Руки были заняты чемоданами. Их следовало поставить, но Дитер почувствовал прилив злого упрямства. Сидящие в салоне и стоявшие на лётном поле с интересом наблюдали за происходящим. Кто-то отпускал свои замечания:
- Не иначе как герр гауптман перестарался накануне. Хлебнул с избытком пивка!
- Это бывает! Зато для нас устроил неплохой спектакль. А то бомбы и снаряды этих ублюдков-Томмии нас совсем доконают. Скука, этот аравийский фронт.
- Вы правы, лейтенант цур зее! Сплошная скука. Это приятель повеселит нас на славу.
- Тише, ребята! У него медаль «Мороженное мясо». Видать, из московских ветеранов.
Из салона вышел водитель. Критически осмотрев Дитера, этот увалень помог ему с вещами. Через минуту автобус тронулся с места. Выехав за полосатый шлагбаум, объехав две свежие воронки от «соток», они выехали на песчаную автостраду. Возле обочины, задрав ободья с обгоревшими камерами, лежало, по всей видимости, то, что было когда-то штабной машиной «Хорьх». Смотреть хотелось только на дорогу. По ней, обгоняя друг-друга, катила разномастная колонна грузовиков, состоящая из двух «Опель-Блитц», трёх «Фордов», производимого несмотря на войну представительством Генри Форда в Берлине; десяти трофейных британских «Доджей», трофейного же американского «Студебеккера» и русских полугусеничных тягачей «ЗИС-42». Они волокли за собой на прицепах русские же 76,2-мм полевые пушки, которые, по запросу командующего Аравийским корпусом Эрвина Роммеля, прислали в качестве противотанковых. За ними, поднимая желтые вихри, полз на предельной скорости (30 км в час) гробообразный бронетранспортёр «Ганомаг» с пехотой в котлообразных шлемах. Навстречу шла колонна Pz-III с выдающимися с плоских башен тонкостволыми «тридцатимиллиметровками» и двумя курсовыми пулемётами. В DVA, как и на востоке, эти боевые машины принялись переоснащать 50-мм пушками. До этих «роликов», по всей видимости, очередь ещё не дошла.
- Сеньоре! Как я рад, что мы благополучно долетели. Слава Мадонне! – не унимался итальянец. Его оливковые, необычайно подвижные глаза были такими, что не уследишь.
- Уж как я рад, - процедил сквозь зубы Дитер. – Предпочитаю, правда, молчать о своей радости.
Во время поездки «население» автобуса предпочитало отнюдь не молчать, но разговаривать. Опытным нутром (после России и московской компании) Дитер почуял, что объектом столь оживлённого разговора является его скромная персона. Да, его бронзовая медаль «За зимний поход на Восток 1941-1942 гг.» внушала скрытой уважение. Даже трепет. Правда, «пустынные войны» и тут не преминули похвастаться. Как говорится, решили не падать мордами в песок. Офицеры с розово-серыми петлицами панцерных (коллеги Дитера) войск нарочито громко принялись обсуждать достоинства британских 2-х фунтовок пред германскими 75-мм орудиями. Первыми были вооружены крейсерские «Крусайдеры», что противостояли наряду с пехотными «Матильдами» и «Валлентайнами» германским панцерам. «…Эта британская сволочь имеет большую начальную скорость при выстреле за счет длины ствола, - обер-лейтенант цур зее, высокий блондин с гофрированными волосами водил пальцем с обручальным кольцом. Выписывал этим «отростком» концентрические круги. У него был бронзовый знак за выдающиеся достижения в конном спорте от 9 апреля 1930 года.– К тому же, нам приходится маневрировать. Бить им в хвост, в топливные баки, или в борт, ниже вентилятора и по гусеницам. Только скорость нас и выручает, друзья. Как сейчас помню этот бой. В моём панцере было три пробоины. Убит башенный стелок. Ранены водитель-механик и я. Как мы остались в живых, ума не преложу. Господа! Офицеры вермахта! Если б вы видели этот бой за оазис…» «…Что такое наша противотанковая оборона? – оборвал его капитан с коричневым обводом на серебристых погонах. Это угадывало в нём зенитчика. – Это пшик! Штатные Pak. не берут броню Томми. Только зенитки Flak. расстреливают этих мерзавцев с безопасного расстояния. А их всего…»
На него оглушительно зашикали. Капитан, судя по всему, разомлел от жары и пыли. Позабыв о сохранении военной тайны, он чуть было не сослужил себе дурную службу. Хотя его широкую грудь украшал наградной знак зенитной артиллерии от 18 июля 1941 года, учреждённый за пять сбитых самолётов, а также памятная медаль «За воссоединение Судетской области с Третьим рейхом» от 18 октября 1938 года. Последняя награда получила название «медали Праздников цветов», поскольку никаких боевых действий при этом не происходило. Наверное, поэтому, ты такой болван, подумал Дитер. Он насмешливо вглядывался в юное лицо новоиспечённого капитана. Мой Бог, он когда-то тоже был таким.
Итальянцы сидели отдельной группой. В своих пилотках и фуражках, увенчанных одноглавыми орлами со сложенными крыльями, они напоминали пустынных стервятников. Офицер-танкист в витых погонах заикнулся было о превосходных самоходках «Семовенте», что запросто пробивают своими 50-мм орудиями броню «англичашек». Но его речь не вызвала энтузиазма у германцев. «Что бы вы делали, камрад, если бы Роммель не высадился в Африке? – тактично спросил его пожилой майор-пехотинец. На его песочном френче помимо креста «За военные заслуги» 1-го класса был знак за ранение чернённого металла от 22 мая 1939 года. По нему можно было судить, что пехотинец воевал в составе германского легиона «Кондор» в ходе Гражданской войны в Испании. На этом «итальянский фонтан» иссяк. «…Пусть ваш дуче посылает сюда больше солдат и техники, - лениво бросил блондин-танкист. Он уже достаточно набрался. – Ваши М 13/40 не в состоянии бороться даже с Мk II. Мы не можем вечно вас тянуть на буксире».
- Ты не прав, компоналле! - взорвался в благодушной ярости Дольци. Для вящей убедительности он оскалил под чёрными усиками два ряда белоснежных зубов. – Итальянские стрелки берсальеры дерутся как… гм… ум… бешеные львы! Мой взвод подбил в этих местах два «Стюарта».
- Ещё бы! – хохотнул германец-танкист. Он вытащил фаянсовую фляжку в сеточке. Отхлебнул глоточек. Вытер полные губы батистовым платком. – Только идиот не смог бы поджечь это старьё! Эти американские «зажигалки Рисли». Так что, поздравляю, комораде. Предлагаю всем выпить за его успех…
- По-моему, вам следует заткнуться, старина, - подал голос Дитер. Он сурово взглянул на «коллегу». – Лейтенант наш союзник. Следует проявлять почтение к собратьям по оружию. Верно?
- А что, я уже молчу, - обер-лейтенант цур зее уже протрезвился. Он смотрел на панцер-гауптмана с «мороженным мясом» сквозь тугую тишину мутными, воловьими глазами.
* * *
Из воспоминаний генерал-полковника вермахта Фридриха Паулюса:
«…Когда я говорю, что было принято решение, то этим я не хочу сказать, что во мнениях ответственных командиров и штабных офицеров было полное единство. Раздавалось много тревожных голосов как по поводу допустимости всей операции, так и по поводу трудностей, связанных с выполнением поставленной цели. С другой стороны, хотя об этом говорилось мало, высказывалось мнение, что вполне следует ожидать быстрого краха советского сопротивления как следствия внутриполитических трудностей, организационных и материальных слабостей так называемого колосса на глиняных ногах…»
* * *
Устроив разнос полевому коменданту, Паулюс наградил его тремя сутками домашнего ареста. Помимо всего прочего майор был одет не по уставу. Левую щеку его раздуло от флюса. (Майор был застигнут в врасплох, в расстёгнутом мундире, со свежим марлевым тампоном в руке.) Под угрозой военно-полевого суда ему было приказано снять трупы с петель, отдать их родственникам или предать земле. Сжечь или разобрать постыдную виселицу. Поначалу майор не проронил ни слова. Однако после того, как Паулюс немного пришёл в себя, виновник предпринял слабую попытку оправдаться.
- Герр генерал, - молвил он шамкающим, почти старушечьим голосом. – Позволю себе заметить, что ваш приказ, несомненно продиктован верой в нашу победу. Но он значительно ослабил контроль за порядком. В городе неспокойно. Всюду действуют русские бандиты. Многие мои солдаты пали их жертвой. В них стреляют прямо на улицах. Только гуманными, дружественными актами по отношению к населению порядок здесь поддерживать невозможно.
- Меня не интересуют ваши доводы, майор, - с убийственной холодностью отрезал Паулюс. – Надеюсь, что с этого момента со всеми карательными мерами будет покончено. Расстреливая и вешая заложников мы только усиливаем враждебные настроения среди русско-украинского населения. Что же до безопасности моих солдат, то я отдал не так давно приказ: ходить в увольнительные по городу только группами и с оружием. Надеюсь, с этим понятно?
Выслушав всё это, полевой комендант принялся отдавать по телефону необходимые распоряжения. Воспользовавшись этим, Вильгельм Адам успел шепнуть своему начальнику едва слышимое:
- …Вам не кажется, что вам грозит печальная перспектива: превратиться в самого непопулярного генерала в вермахте? Если к тому времени…
- …если к тому времени, Адам, восточная компания не завершится, - не поддержал лёгкий сарказм Паулюс, что убедило Адама больше не продолжать этот разговор.
У штаб-квартиры их ждал командир 29-го корпуса генерал фон Оберстфельд. Утопив мясистый подбородок в бурый меховой воротник на малиновой подкладке, он злобно сверкал маленькими глазками из-под медвежьей шапки с форменной кокардой, которую ему пошили на заказ.
- Почему казнены эти русские? – сухо спросил его Паулюс. – Я отменил приказ Рейхенау.
- Генерал-полковник! Многих наших солдат ежедневно находят на улицах и в подвалах домов мёртвыми. Поэтому белгородский комендант распорядился повесить заложников.
- Вы думаете, этим будет достигнут желаемый результат? По-моему, так достигается обратное. Виселицу убрать. Мёртвых предать земле. Коменданта, которого вы так лелеете, отдать в полевой суд. За неисполнение приказа командующего. Вам ясен мой приказ?
Крашенные неровным камуфляжем вездеходы «Кюбель» в сопровождении жандармов-мотоциклистов стремительно неслись по улицам заснеженного Белгорода. Город почти не пострадал от бомбёжек и обстрелов. Когда летом 41-го в него вступили германские войска 2-й панцерной группы, часть населения из числа украинских националистов и прогермански настроенных русских приветствовали их хлебом и солью, с цветами. Так вспоминал Гейнц Гудериан, с которым Паулюса связывали давнишние приятельские отношения. Вечерело. Мутно-синий воздух над островерхими, старинными крышами наливался огнём. На улицах горели тясычесвечевые лампы под плоскими жестяными тарелками. Словно и не было войны. Лишь гул на востоке напоминал о ней. Русские танки под командованием Тимошенко всё ещё шли на прорыв. Это угрожало Белгороду быть захваченным, а всей 6-й армии остаться без топлива, снарядов, продуктов. В городе располагались базы снабжения.
Кавалькада проследовала через площадь возле полевой комендатуры. Сквозь синюю штору и заиндевевшее стекло автомобиля был виден «демонтаж» виселицы. Рядом с ней и качающимися на верёвках обледенелыми трупами стоял работающий на холостом ходу трофейный полугусеничный тягач «ЗИС-42». Возле него виднелась группа солдат. Вместо винтовок и гранат они были вооружены шанцевым инструментом. Вид у них был скорее озадаченный, чем злобный. Это навело полковника Адама на определённые размышления. Пока он предпочёл оставить их при себе.
…Генеральский эскорт в облаке морозной пыли и синеватых бензиновых облаках подъехал к хутору Красный Устюг. К одному из многочисленных сельских домов с соломенной крышей, белыми глиняными стенами и деревянными ставнями с резными наличниками. Паулюс с сопровождающими не успели ещё выйти из штабного вездехода, как жандармы из группы сопровождения в момент рассредоточились вокруг дома. Они держали наизготовку карабины и пистолет-пулемёты. Двое из них, пожалуй, самые здоровенные, встали по обе стороны от зелёной, запорошенной снегом калитки, ведущей во двор и в сад. Остальные солдаты, повинуясь горлотанным командам офицеров охраны, развернули тяжелые мотоциклы BMW (R-75) полукругом. Приготовили турельные пулемёты, а также ручные гранаты на деревянных ручках. Однако всё было спокойно. Ничто не предвещало опасности. Одинокие, закутанные в платки и шали фигуры похожих виднелись то тут, то там. Некоторые везли за собой санки с вёдрами и дровами. Все русские жались к заборам и обходили стороной страшное место. Оно было оцеплено со всех сторон рослыми солдатами в котлообразных шлемах, с шерстяными подшлемниками, натянутыми на красные, шелешувшиеся от мороза носы.
Паулюс пригибаясь, чтобы не задеть высокой тульёй за косяк зелёной, резной калитки, первым вошёл во двор занесённого снегом дома. Там уже дежурило четверо дюжих жандармов с начищенными бляхами. Они оттеснили в глубину небольшого сада с заснеженными деревцами группу русских жителей. Это были старики и женщины, которые, по видимому, пришли к старцу за советом и помощью. Какой-то паренёк в ватнике и шапке со спущенными ушами орудовал громадной фанерной лопатой, разгребая снег. Шмыгнув носом и отерев под ним подобие сопли, он уставился на высокого худого германского офицера с золотистым одноглавым орлом на тулье фуражки. Паулюс избегал смотреть этим людям в глаза. Отстранив с пути стоявшего навытяжку офицера охраны, он взошёл на крыльцо по трескучим ступеням. Сбивая снег с сапог и отряхивая шубу, он всё более чувствовал себя жалким и ничтожным. Представив на минуту (прежде, чем войти) образ жены, Елены Констанции и дочери Ольги, которая была замужем за стоящим подле графом в форме SS, генерал-полковник решительно толкнул дверь и шагнул через порог.
* * *
Из воспоминаний полковника вермахта Вильгельма Адама:
«Таков был Паулюс. Месть и зверская расправа были не совместимы с его понятием воинской чести. Он отменил варварский приказ Рейхенау. Но Паулюс дальше этого не шёл. Правда он был глубоко возмущён и потребовал убрать виселицу. Однако комендант белгородского гарнизона, вопреки приказу командующего армии казнивший заложников, остался безнаказанным. Я и сам тогда никак не реагировал на эту непоследовательность Паулюса. На четвёртый день мы вернулись в Полтаву».
* * *
…Здравствуйте, здравствуйте, родимые создания! – улыбнулся старец, только завидев входящего германского генерала в длинной шубе, из-под которой выглядывала тонкого, синевато-зелёного сукна шинель с медвежьим воротником. – Здравствуй, детка! Родимый мой! Да будет тебе этот дом святым, долгожданным пристанищем…
Говоря эти добрые, непонятные для Паулюса слова, этот русский улыбался коричневыми, морщинистыми губами. Улыбкой лучились его синие, ослепительные и пронизывающие глаза. Он весь сиял, этот странный, загадочный человек. Каждая морщинка и клеточка кожи, задубевшая от здешнего холода, со шрамами и кровоподтеками недавних побоев. Это более всего поразило Паулюса. Преодолев в себе чувство брезгливости (русский, как видно, тронулся рассудком, не перенеся пыток!), он сел на предложенный хозяином грубый, некрашеный табурет. Его примеру последовали два других гостя; на некрашеную, стоявшую у окна скамью опустились полковник Адам и зондерфюрер SS граф фон Куценбух. Последний едва сдерживал на лице глупую, легкомысленную усмешку. Своим глубинным, внутренним зрением Паулюс всё же уловил некое напряжение в душе этого русского.
- Ну-ка, матушка, принеси-ка гостям чайку на травах, - зазвенел своим лучистым голосом старец. Неслышно появившаяся откуда-то женщина со старческим, но ясным как день лицом, а также печально-улыбчивыми глазами, бывшая хозяйкой этого жилища, молча отошла к глинобитной печке. – Будем сейчас все вместе чай пить да правду говорить. Говорить да слушать. И Слово… слово неизречённое молвить. А кто из нас в себе его не услышит, тот себя и похоронит. Забудет с чем пришёл и что потерял…
Говоря эти странные слова русский проник своими синими лучистыми очами в душу сидящего напротив генерала с худощавым, несколько вытянутым, горбоносым лицом, аккуратным чёрным пробором. Его взор задержался на чёрных молодых глазах, обведённых тенями усталости. Там угадывались морщинки и застыла странная, казавшаяся далёкой печаль. Паулюс, слегка нахмурившись, отметил про себя, что старик, по видимому, ожидает от него первого слова. Он аккуратно положил на длинный дощатый стол, покрытый выцветшей, но богато вышитой скатертью синие лайковые перчатки. Затем повернулся к Куценбуху. Тот сидел как каменное изваяние, не спуская глаз с русского. Будто под столом у Иванова и впрямь была противотанковая граната, которую он мог употребить по назначению.
- Альфред, я чувствую себя будто на раскалённой сковородке, - попытался сострить в меру своих сил генерал-полковник. Комок тут же застрял у него в горле. Откашлявшись, Паулюс продолжил: - Скажите же что-нибудь! Переводите: я, Фридрих Паулюс, командующий 6-й полевой армией вермахта, сожалею о том, как поступили с ним в SD. Это несомненно есть зло, которое должно быть наказуемо. В мирное время, при других обстоятельствах такого бы не случилось. Однако… - Паулюс вновь поперхнувшись, взялся за горло, - однако сейчас война, которая внесла свои коррективы в происходящее. Жуткие и суровые, о чём я искренне сожалею. Миллионы людей вынуждены сносить страдания, которые ниспослал на нас Всевышний Создатель. Русские и германцы… Спросите его, не испытывает ли он нужды в медицинской помощи?
Паулюс заметно устал, проговаривая каждое слово. Он чувствовал себя так, будто учился заново разговаривать. Пока его зять-эсэсманн переводил эти вымученные слова, Паулюс пережил всё, что чувствовали грешники Дантовского ада и сам Данте, описывающий романовские плоскости, в коих расположились адские круги. Он даже растерянно осмотрелся в поисках Вергилия, который, будто Ангел-Хранитель, явился к шагнувшему в небытиё к грешникам автору «Божественной комедии». Но увы, командующий прославленной армией рейха был предоставлен самому себе. Разве что… Вильгельм Адам, мой верный друг, не оставит меня в беде.
- Да почто он так волнуется, детушка? – с лёгким удивлением спросил старик с лицом, обезображенным сине-жёлтыми, подсохшими кровоподтёками. Его мощные коричневые пальцы припали к широкой груди и теребили грубый ворс ватной безрукавки. – Нешто я ему враг какой? Изверг рода людского? Или он таковым себя считает?
- Дедуля… - выдавил из себя наконец знакомое русское слово зять. Он снял с ушей круглые кожаные подушечки, обшитые войлоком. Отложил на скатерть высоковерхую фуражку с эмблемой серебряной мёртвой головы под серебряным орлом с раскинутыми крыльями.
- Ты спроси его, немец, из каких он краёв будет, - с бесцеремонной лаской показал ладонью на Паулюса «дедуля». Тот ощутил в груди прилив жаркого тепла. – Как его звать да величать?
- Старик! – губы Куценбуха сложились в улыбке. – Послушай меня внимательно. Не обращай внимание на эмблему мёртвой головы на моей фуражке. Она ничего не означает. Я не такой как они – допрашивавшие тебя люди. Солдаты и офицеры SS из службы безопасности и полиции безопасности также бывают разными. Ты убеждаешься в этом на моём верном примере. Не так ли?
Он сказал по-русски верно, но слишком правильно.
- Альфред, не стоит так спешить, - усмехнулся Паулюс. Он чувствовал, что старик если и понимает по-германски, то в пределах школьной грамматики. Поэтому перешёл на малопонятный гессенский диалект. - Вы перевели то, о чём я вас попросил? – он нахмурил свои тёмные брови. – Я настаиваю, как старший по возрасту и званию. Имейте совесть, зондерфюрер.
Он хотел сказать «мой зять», но передумал. Не стоит выносить личные переживания на служебный плац. Ему тут же пришёл на ум образ Григория Распутина. Старец, что неотлучно находился при семье последнего русского императора, женой которого была Алиса Гессенская, ставшая по православному крещению Александрой Фёдоровной Романовой. О нём ему было известно давно, так как Елену Констанцию окружали представители русской эмиграции, проживавшие в Берлине. Среди всех прочих Паулюс выделил экс-атамана Войска Донского генерала Краснова. Известный ещё до революции своим пангерманизмом, тот был вхож в окружение покойной русской императрицы с корнями из Гессена.
- Альфред! – остановил своего зятя Паулюс, предостерегающе подняв палец. Его глаза вспыхнули и засветились, устремлённые на таинственного русского старика. – Пусть он повторит свой последний вопрос. Ведь он хотел знать откуда я родом – не так ли?
Русский старец кивнул в знак согласия. Он посмотрел в сторону Паулюса с большей теплотой. Тот, на мгновение забывшись, перенёсся в далёкое прошлое – на учебно-боевые полигоны рейхсвера, а затем и вермахта. В Германию 30-х… Он сам одевал поверх гладкого, отутюженного мундира генеральштеблера с запахом дорогого одеколона чёрный танкистский комбинезон с розовым кантом и пепельно-розовыми петлицами. Пробуя себя поочерёдно в роли водителя, механика, наводчика, башенного стрелка, он обкатывал эти грозные панцеры. По –началу это были сотни маленьких Pz-I на шасси британской фирмы «Кардан-Лойд». (Хоть и состоял Туманный Альбион в Верховном совете Антанты, но благодаря родству династий Гогенцоллеров и Сакен-Кобург-Готов из Гессена, многое сходило с рук. Многие семьи германских баронов и юнкеров собирались на воскресный скетч с игрой в гольф, псовой охотой на лис и прочими «причиндалами» из жизни английских эсквайров, что говорило само за себя.) Вооружены они были лишь парой 7,62-мм пулемётов MG-24. Оснащены лишь противопульной бронёй. Со скоростью – 30 километров в час, эти мини-панцеры, к коим более подходило название «сверхлёгкая танкетка», не способны были осуществить намечавшийся блицкриг. Pz-II также не годился на роль монстра полей сражений. С бронёй в 13 миллиметров, оснащённый 20-мм пушечкой, этот панцер имел малый запас хода. Вынужден был возить за собой на прицепе цистерну с высокооктановым бензином. Чем это грозило в бою, объяснять не приходилось. На более поздних разработках Pz-III и Pz-IV, что устанавливались на шасси «Шкода» (Чехия) и «Стеур» (Австрия), броня была доведена сначала до 15, а затем и 17 мм. Первый панцер из этих двух серий получил на вооружение 35 мм пушку, а второй – мощное 75 мм орудие. Хоть и короткое, оно было способно поражать броню некоторых французских танков с близкого расстояния.
Эрих фон Манштейн (Левински) явился родоначальником германской самоходной артиллерии. Первые штурмовые орудия Panzeriager I, а затем последующие образцы Stug III прекрасно зарекомендовали себя на полях сражений в Европе, а затем и Африке. Гейнц Гудериан на Берлинском стадионе предложил вниманию фюрера и многих тысяч германцев показательные учения бронетанкового батальона – прообраза будущих панцерных дивизий. Десяток пулемётных танков, поддержанных бронеавтомобилями и транспортёрами с пехотой образовали чёткий строй. Затем они рассыпались в боевые порядки: Pz-I, а также Sd. Kfz. 220 и Sd. Kfz. 231 M с пушечным вооружением выстроились в центре. Позади ощетинились 37-мм «Бофорсами» расчёты ПТА. Их прикрывали лёгкие зенитные пулемёты Flak. 18, Flak. 20, а также 88-мм зенитные орудия Flak. 80 – детище германской фирмы «Рейнметалл-Борзинг» и швейцарских заводов «Бофорс». Спешившиеся с грузовых «Опель-Блитц», тягачей «Стеур», «Опель-Маультир», Sd. Kfz. 8, панцер гренадёры залегли. Будто готовились к отражению атаки.
Вскоре танки и бронеавтомобили по невидимому сигналу рассредоточились. Совершив фланговый манёвр, они спешно продефилировали на фланги. Предоставляя возможность противотанковой артиллерии расправиться с панцерами противника – таким образом подчёркивалась тактика предстоящего блицкрига. Затем, «отстрелявшись», 37-мм Pak. были впряжены в передки транспортёров и грузовиков. Танки и бронеавтомобили, урча и оставляя дымные шлейфы отработанного бензина, вновь выстроились в боевой клин. Устремились в атаку… За ними, следуя по пятам, с карабинами, автоматами и пулемётами, ринулась в атаку пехота. Поднявшись с центральной трибуны, задрапированной флагом со буддийской свастикой, фюрер вместе с тысячами зрителей рукоплескал уходящей со стадиона технике.
Так, по выражению фюрера, создавалась мощь и величие третьего рейха. Тысячелетнего… Тяжко и гнусно было пережить ему горечь поражения в великой войне. А уж послевоенные репарации, оккупацию лягушатниками рейнских земель и вовсе было унизительно испытывать потомкам небилунгов. Детям Одина и Валгаллы. Разве можно было безропотно сносить притязания Польши на Данцинг и Восточную Пруссию – стягивание войск и манёвры вблизи германских границ? Разве германское население в Судетской области не желало воссоединиться со своими братьями по крови на берегах Рейна и Шпрее? Разве в Австрии части рейхсвера не были встречены цветами и пивом, как долгожданные освободители? Разве…
- Ты не прав, детка, - услышал он словно издалека голос русского старика и понял, что впал в лёгкое забытьё. – Мир и человек в нём едины как сосудами кровь переполняется человеческая. Так и Природа-Матушка, земля, воздух и вода переполняются мыслями нашими. Верь этому, детка. И дана тебе будет жизнь вечная, жизнь прекрасная и ключи от бездны получишь ты…
В следующий момент Паулюс почувствовал: из глаз старика проистекает какая-то мощная, нечеловеческая сила. Она заполняет его раненую, растерянную душу. Некий золотистый ком, изливаясь по воздуху, как студенистое желе, завис между ними. Вскоре он слился с оцепеневшей душой Фридриха Паулюса. В тот самый момент всё было кончено. Кроме этих двоих, что были на этой встрече не зваными, но избранными, поняли истинное значение происходящего.
…Мир и Природа едины, подумал Паулюс, пригубив ароматный настой на травах. Травяная жидкость с медвяным запахом приятно ожгла внутренности, обволакивающе заполнила его душу. Сердце стало бить ровней: тук… тук… тук-тук… Этими мыслями он как бы взвешивал на своих внутренних весах единую систему целостного мира, которую постиг русский старец. С некоторых пор эта тайна перешла в душу и тело Фридриха Паулюса. Все мы произошли от ЕДИНОГО и НЕДЕЛИМОГО. В основе этого сложного мира несомненно присутствует некая разумная сила. Кто станет оспаривать этот непреложный факт? Пожалуй, никто. Даже сам фюрер. Как он некстати пришёл на ум… Бог ли эта сила, или разумная материя Матери-Природы, как сказал этот старик - не суть важно. Не нам судить и давать конечные определения. Следует просто научиться жить в этом мире и хотя бы не убивать себе подобных тварей. Живых существ, которые суть порождение Великого Творца…
…Впрочем, был ещё какой-то шар. Кажется, золотистый, светящийся изнутри шар, что вошёл в меня. Проникнул в моё сердце и мою душу. Это было со мной как наяву. Так почему же мне кажется, что это было не со мной? Будто с кем-то другим – из той далёкой жизни, что мерещится мне по ночам. В этой далёкой и прекрасной жизни нет войн. В ней была лишь ты, любимая Коко. И эта земля – дикорастущий, пышный, зелёный сад. Наполненный живыми тварями, точно Эдемский. Они не рвали и не пожирали друг друга. Напротив – уживались в мире и согласии. Пройти всю Европу и пол России на гусеницах панцеров, разрушавших всё и вся на своём пути – не преступник он и ему подобные, совершившие этот грех?
Они смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Паулюс понял, что ему необходимо остаться с ним наедине. Продолжить эту странную, по истине величественную беседу в полном, но оживляющем одиночестве. Когда за Адамом и Куценбухом скрипнула дверь, он осторожно допил бесценный напиток, что принесла русская старуха.
«…В чём моё истинное назначение, святой отец? - спросил его Паулюс. Тёплый лучистый поток его глаз поддерживал жизнь в нём и говорящем, казалось, со всей вселенной. - Я не знаю, что написано рукой Всемилостивого Господа нашего в Великой книге Жизни обо мне, о тысячах людей мне подчинённых в составе 6-ой полевой армии. Жить в незнании своего истинного пути это идти к верной гибели. Если слепой ведёт слепого, то оба они упадут в яму. Как мне заглянуть в себя, этот скрытый мир, который называется моей душой – и где она, сокрытая в моём теле…»
«…Детка, - ответил ему русский старец, очищая его сокровенную душу до самого основания своим внутренним, золотистым светом. - Ты правильно мыслишь, но пока не всё делаешь как думаешь. Тебе нужно сделать решающий шаг, о котором я пока не в праве тебе поведать. Я только в праве помочь тебе почувствовать и увидеть его истинную, далёкую, скрытую от других суть, что я и намерен сделать. Готовься к тому, что будет совершено, и всё в тебе преобразиться, и жизнь твоя изменится…»
* * *
…С утра Вильнер был в приподнятом настроении. Он удачно встретился с «Бородой». Передал ему на словах то, о чём они договорились с Цанге. А именно: в рейхе желает заявить о себе группа оппозиционно настроенных чинов SD. После убийства шефа службы безопасности и заместителя рейхсфюрера, обергруппенфюрера Рейнхарда Гейдриха, многое изменилось не в пользу здравомыслящих людей. Сам Гиммлер никогда не пользовался ни в SS, ни в SD авторитетом. Вот покойный Гейдрих, да! Цанге, фамилию которого Вильнер, естественно, не назвал (ограничился упоминанием некоего генерала Лоренса), был готов способствовать тому, чтобы русский Центр вступил в контакт с этими заинтересованными людьми. Они озабочены усилением проанглийской группировки Гиммлера, которая, судя по всему, вступила во временный, а потому опасный союз. С кем? С шефом Абвер, разумеется. Канарис, как и следовало ожидать, принёс в жертву своего выскочку-ученика Гейдриха, который быстро набрал вес. Стал претендовать на место рейхсфюрера SS, шефа полиции и министра внутренних дел. Гейдриху следовало бы вступить в контакт с заинтересованными генералами и фельдмаршалами вермахта. Но он, опасаясь утечки информации, не стал делать этого. В результате стал жертвой теракта. На его же место попал группенфюрер SS из полиции безопасности Эрнест Кальтенбруннер. Хладнокровный, примитивный палач, готовый все вопросы решать исключительно силой.
«Борода» (встреча происходила в лесах, на границе Смоленской и Московской области) выразил своё согласие обдумать предложение. Он вспоминал первую встречу с майором Арнимом. Когда тот, лёжа в пышной кровати с Аграфеной, потянулся было за «Люгером» под подушкой. Но пистолет предусмотрительно (так ему показалось!) убрала «Радуга». Майор был удивлён, но продолжал сохранять спокойствие. Ещё бы! Он поступил на службу в охранную дивизию под Витебском лишь после первого ранения. До этого прошёл в составе 2-й панцерной группы многие километры от Бреста. Участвовал в Смоленском сражении. Стало быть, не из робкого десятка. Любит риск, что для агентурной вербовки («Борода» уже накручивал этот ход!) совсем здорово. Когда же от Арнима потекли нужные данные о реальном соотношении сил на московском направлении, об очевидных утечках информации в «красный ящик» шефа SD, а также по каналам Abwehr, «Борода» окончательно почувствовал удачу. Тем более, что данные подтверждались. А тревожных сообщений из Центра и тем более слежки за собой «Борода» не чувствовал. Лишь смущало поведение «Марты». В последнее время от девушки, что по легенде была известна как Анна Смирнова, поступала довольно скудная оперативная информация.
Одна мысль неотступно преследовала его. Неужели эта девушка работает на врага? Если так, то необходимо было организовать контрольное мероприятие. Когда розвальни везли его на партизанскую базу, переодетого в форму германского офицера, якобы захваченного в плен (лицо было укутано в шарф, под видом кляпа), он тщательно разрабатывал способы проверки. У Анны наблюдался перекос в сторону контактов с военнослужащими. Одного из них, Отто Кульма, произведённого недавно в обер-лейтенанты, она слишком часто использовала как источник получения информации. Под видом прогулок по старинному городу, она часто заходила с ним к местам прохождения воинских частей и автоколонн, расположения складов и зенитных батарей. Всё это хорошо, но… Науманн продолжал использовать её «в тёмную». На личный контакт с ней не шёл. Обдумывая линию поведения шефа «гехаймфилдполизай», резидент 4-го управления НКВД пришёл к выводу, который его, поначалу, даже обрадовал. Науманн, располагая косвенными данными о членстве Ани в подполье, намеренно ждал, что на неё выйдут свои. С контролем, что должен будет проверить факт её пребывания в GFP. Потому как вероятность её вербовки со стороны сотрудников «папы» Мюллера налицо. Её почти не били. Отпустили почти мгновенно. Затем девушка слишком быстро стала расти по службе в комендатуре. Без спецотбора и проверки попала в 7-й реферат данного учреждения, что негласно входил в Abwehr I.
Смущало то, что за всем этим стоял Науманн. Он рекомендовал её коменданту города. А тот, подчинявшийся Абверкоманде при группе армий «А», безропотно выполнял все предписания со стороны бригаденфюрера.
Обменявшись своими впечатлениями по поводу «Марты» с Аграфеной, «Борода» пришёл к выводу. Необходимо было начать жёсткое мероприятие. Анну надо было поставить в такую ситуацию, когда жизнь висит на волоске. Когда побеждает либо жажда жить во что бы то ни стало, либо… В понятии «Бороды» животной жажды жизни для настоящего советского человека не существовало. Сам он был сыном чекиста с времён гражданской. Отца убили в 30-х во время постройки Турксиба, куда он был направлен в составе усиления от ОГПУ. Правда, по отцу многое из того, что делало политическое руководство СССР после 28-го, было ошибкой. Отступлением от заветов Ленина и Троцкого. Идея мировой революции и соединённых коммунистических штатов Европы была в ходе коллективизации и индустриализации предана забвению. Этого отец ему не говорил. Но после его смерти сын был уверен: этого мнения придерживался не только он, но большая часть расстрелянных и посаженных в лагеря сторонников Троцкого. Сам же «Борода», уцелев в «великой чистке», окончательно пришёл к выводу, что надо держаться курса генсека. Сталин, конечно, ни в какое сравнение ни шёл со Львом Давидовичем. Но в одном ему не откажешь: умеет чувствовать человека и подбирать людей. А Троцкий, обладая и тем, и другим, так и не смог создать себе преданную команду. Потому и вылетел, сначала из партии, а потом из СССР. Не говоря уже о насильственной смерти от ледоруба.
По приказу «Бороды» девушку подкараулили поздно вечером на улице. Трое ребят и одна девушка из боевой группы. Они не имели никаких пропусков для прогулки по городу после начала комендантского часа. Рискуя, им удалось затащить её в развалины дома. Там, скрыв лица, они устроили ей допрос. Заявили, что если она не уйдёт из комендатуры, то следующая встреча с ними окажется для неё последней. Затем её оставили привязанной к арматурине. А на следующий день Аня не вышла на службу. Она исчезла из города также внезапно, как и появилась. Но на этот раз никаких ЦУ «Борода» не получил. Центр вообще молчал на этот счёт, так как ничего не знал об этой операции.
А через несколько дней при встрече с Арнимом «Борода» ощутил неясную тревогу. Тот смущённо заявил, что в комендатуре, куда он нередко является по вызову в II a (кадровый отдел), случился переполох. Исчезла одна из сотрудниц «хиви», которую разыскивают. Будто бы она прихватила с собой кипу каких-то документов. Майор предполагает, что это как-то относится к деятельности советского подполья. Разведка, по его мнению, так бы вульгарно не работала. Поэтому, делясь такой информацией, Арним выражает некоторое удивление. И опасения, что русские патриоты, совершившие столь необдуманный ход, могут навлечь удар на основную резидентуру.
«…Пусть это вас не беспокоит, герр Арним, - пожал ему руку «Борода». - У нас всё лишнее быстро отметается. Такова наша контора».
«Это замечательно, товарищ! – неожиданно улыбнулся немецкий майор. На его круглом лице обозначились ямочки. Голубые глаза в сеточке морщинок вспыхнули неясным светом. – Я в 30-х, до поступления в военную академию, часто общался с социал-демократами. Кое-что знаю об идее 3-го Интернационала. Признаться, она мне немного не по душе. Но в целом согласуется с раннехристианскими, утопическими идеалами. Свобода, равенство, братство… В нынешней Германии всё это не актуально. Имейте в виду, это так! Ваши политкомиссары пытались агитировать солдат и офицеров вермахта в этом духе. Но ничего из этого не получилось».
Поблагодарив Арнима за интересные мысли, он отправился своим путём. Встречи происходили каждую среду в 16-00 у входа в собор.
* * *
…Таким образом, 605-ый отдельный истребительный батальон, в коем Дитеру приходилось (говоря по-русски) тянуть лямку, оказался вовсе не танковым. Панцеров в нём не было вовсе. На шасси полугусеничных тягачей «Бюссинг» и транспортеров Sd. Kfz. 6 (Zugkraftwagen “Diana”) с эмблемой белого слона и поперечной белой чертой по радиатору были установлены русские 76,2 мм полевые пушки, которые получили индекс 7,62 cm FK 36 (r). Зенитные орудия 88 мм в количестве 33-х являлись до недавнего пор единственной защитой от британских танков. Штатные 37 мм Pak. 35\36, даже 50 мм «Бофорсы» не брали толстую броню «английских мерзавцев». А она была впечатляющей. Так пехотный танк «Валлентайн» обладал толщиной лобового листа в 80 мм. В добавок к этому у него на вооружении была 50 мм пушка, которая в британской транскрипции значилась как 2-х фунтовая. Лобовые столкновения с этим монстром для германских «роликов» заканчивались почти всегда – плачевно. Лишь итальянские самоходные орудия «Сельмовенте» с их длинноствольными 50-мм пушками были в состоянии поражать британцев в борт. Германские Stug III всем были бы хороши. Да вот незадача: их короткоствольный 75-мм «штуммель» был горазд только на коротких дистанциях. А именно – 300-400 метров…
…Первое, что увидел Дитер за всплеском взрыва, поднявшим жёлто-серый песчаный вихрь, был силуэт английского броневика «Хамблер». Постреливая из короткостволой пушки, он петлял между песчаных дюн с редкими колючками. Колонна итальянских стрелков, сопровождавших мулов с навьюченными ящиками и миномётами, заметно поредела. Меж воронками виднелись убитые и раненые, разбросанное снаряжение и оружие. Полугусеничный мотоцикл едва не занесло. Дитер, вцепившись ногтями в затылок водителя и слушая его бессмысленные ругательства, неотступно смотрел в даль. Там за кочковатой линией знойных дюн в бледно-сером, сумеречном небе повис малиновый шар. Он неуклонно стремился к закату.
Поднимая песчаные вихри, Kfz. 2 вынес обоих седоков из сектора обстрела. Судя по всему, это были «песчаные крысы» - подвижное механизированное и бронетанковое соединение, в задачу которого входили рейды по тылам, засады, диверсии. Иногда для этого использовалась трофейная техника. Объектом охоты Томми являлись в первую очередь германские полевые аэродромы, полевые хранилища с боеприпасами. Но главное – караваны с горючим и полевые хранилища топлива. Без него, связанные с базами снабжения лишь через Средиземное море, где хозяйничала авиация «британских ублюдков», что гнездилась на авианосцах и аэродромах Мальты, Afrika Korp был обречён.
- Кажется, пронесло! – выкрикнул Дитер в затылок водителю в грохоте двигателя. Хлопчатобумажный вороник парня с зелёным кантом, что указывало на его принадлежность к пехоте панцерваффе, взмок от пота.
- Надо надеяться! – в свою очередь выкрикнул тот на нижнесаксонском наречии. Голова в огромных противопыльных очках на мгновение повернулась. - На всё воля Всевышнего, герр майор!
Но тут им обоим пришлось горько пожалеть. Прямо по курсу выплыл громадный зеленовато-жёлтый «мамонт» - пехотный танк «Матильда». Коническая башня с трубой 50-мм орудия вращалась. Позади спешивались, спрыгивая с брони, британские пехотинцы в хаки, с плоскими шлемами, похожими на тарелки из-под компота. Пришлось вырулить в бок. Англичане, приседая, принялись постреливать с колен из винтовок «Ли-Энфилд». Один из них упал в песок. Распластав ноги в дурацких шортах, он принялся поливать ускользающий полугусеничный мотоцикл с двумя «кровожадными гуннами» из пулемёта системы Брена. Ещё более дурацкий рожок с патронами, что торчал сверху ствольной коробки, как видно не мешал ему стрелять. В бешено вращающиеся гусеницы под задним сиденьем, где съёжился Дитер, попало несколько пуль. Взметнулись искры… Впереди, меж дюн, произошло неясное движение. Вскинулись облака песка. Взметнулись стальные днища с высоко задранной ходовой частью на гусеницах. Так и есть! Прятавшиеся доселе в глубоко отрытых ямах, замаскированных снаружи песком, что был разбросан по натянутому тенту, выползали бронированные английские чудовища. Вместе с «Хамблером» их было десять.
…Полугусеничный мотоцикл носило по кругу. Вокруг плотными рядами стояли проклятые Томми и откровенно ржали. Некоторые из них падали на корточки или в песок, катаясь со смеху. Вот такая вот разрядка! Поверх конических башен с сине-бело-красной эмблемой высунулись танкисты в бардовых беретах с наушниками от шлемофонов. Они тоже ржали и тыкали в них пальцами. Дитер, сжав губы, несколько раз ткнул водителя в спину, совершенно мокрую от пота. Только после этого мотоцикл-вездеход остановился в развороте. Судорожно поставив двигатель на сцепление, унтер-офицер на негнущихся ногах вышел и встал как истукан. Дитер несколько секунд, которые показались ему длинными как вечность, сидел в коже сиденья. Затем, вспомнив главное, попытался незаметно расстегнуть клапан планшетки. Вынуть из целлулоидного чехла три пакета… Но не тут-то было. Раздался грозный оклик. К нему бросилось двое Томми. Ругаясь по-русски, они вытащили его одним рывком. Поставили на песок. Он с удивлением прочёл на наплечных синих шевронах этих молодчиков белую надпись POLAND. Какая там к чёрту Польша! Один из «поляков», двухметровый увалень с чёрными усищами, спущенными до подбородка, ткнул его в бок коротким стволом пистолет-пулемёта «Стен». Дитер, недолго думая, задрал руки. Тут же получил удар под коленку. Упал… Англичашки заржали ещё сильней.
- Stop! Shut up, red devils!
Смех тут же оборвался. Люди в песочном хаки спешно вытягивались по стойке смирно. Оправляли ремни амуниции, патронные сумки и ранцы. Голос подали из подъехавшего джипа «Форд-Виллис». Там сидело двое британских офицеров. Эдакие снобы с чистыми белыми подворотничками, с эмблемами серебряного вздыбленного льва на фуражках. За рулём скалил белые зубы индус в защитной чалме.
- Stand strait! You bastards! Shut up @ listen!
Это произнёс выпрыгнувший из машины бравый Томми с биноклем на шее. На этот раз в его истинно британском происхождении нельзя было усомниться.
…Так погано Дитер себя ещё не чувствовал. В начале восточной компании он вспоминал аналогичные эпизоды, когда панцерные части брали в плен целые подразделения Красной армии. Обезумевшие от шока красноармейцы метались по золотистому от ржи полю. Кое-кто срывал с себя амуницию, бросал оружие. Войны фюрера на мотоциклах и бронетранспортёрах, сгоняли их как стадо в одну кучу. Отделяли от рядовых и сержантов тех, кто имел на рукаве красную звезду или отличительные командирские символы в петлицах. Теперь подобное приходилось переживать ему.
Вечером того же дня, когда жара стала уходить в песок, а с синеющего неба с багровыми протуберанцами опустилась прохлада, была уничтожена колонна германских бензовозов. Дитер с кляпом во рту, завязанный по рукам и ногам, ничего этого не видел. В ущелье Туру-Буру, соединяемом каменным мостом прошлого века, была одна из транспортных ниток, связывающих аравийский корпус с базами снабжения. Мост охраняли чернокожие солдаты, приданные итальянской дивизии «Манчелли», мобилизованные по приказу дуче. В количестве двух взводов с тяжёлыми пулемётами «Бреда Моделло», а также двух 47-мм противотанковых пушек «Бойлер»и одной 75-мм «Канноне Моделло», они заняли удачную позицию. Лобовая атака по узкой каменистой дороге привела бы к сокрушительной неудаче. Стоило «задницам» поразить в гусеницу головную машину Томми, остальные ни за что не прошли бы. Однако по пути к отряду «пустынных крыс» пристало трое бедуинов в бурнусах. Они с виду были мирные кочевники на верблюдах. Но это только с виду. На самом деле агентуры более разветвлённой, чем в кочевых племенах, более, чем здесь, не было за всю историю колониальных войн. И Германия, и Британия стремились завоевать сердца туземных вождей в Северной Африке. В ход шли подарки, откровенный подкуп. Дошло до того, что местные шаманы с «доброй руки» пустили слух и стали бить в бубен, суша корешки и прочие обезьяньи лапки, в честь «бога неба и земли» - великого Роммеля, которого прозвали «лисом пустыни» сами англичане. Они вскоре утратили своё влияние на туземное население и стали насильно мобилизовывать его на войну с Германией. Деревушки из бамбука в джунглях, чьё мужское население отказывались служить британской короне, безжалостно разорялись. Посевы уничтожались гусеницами танков и бронетранспортёров.
…После того, как бедуины, ведя под уздцы верблюдов, приблизились к туземному дозору, капитан Этфорд Джеймс-младший, третий баронет из Йорка, рассмотрел в бинокль как чернокожие черти из охраны осклабили свои белые, как снег, зубы. О, ещё бы! На горбы верблюдов агентов «его величества» Этфорд, следуя извечной логике английских джентльменов, велел навьючить два ящика первосортного шотландского виски «Скотч». Через пол часа эти мерзавцы упьются и тогда делать будет нечего. Хватит двух взводов этих «русских поляк», которых «дядюшка Джо» (так прозвали Сталина) прислал в Африку в качестве пушечного мяса в обмен на танки, самолёты и сырьё по ленд-лизу. Среди них много уголовников. Что ж, это к лучшему! Этим красным дьяволам нечего терять в таком случае. Дома их ждут зубодробительные кулаки чекистов-комиссаров, ледяные просторы Сибири за колючей проволокой или смерть от зубов и когтей белых медведей, что запросто разгуливают по улицам.
О, так и есть! Этфорд нетерпеливо засучил ногами в шнурованных ботинках. В окуляры было видно, как здоровенный африканец в пробковом шлеме с итальянским орлом забросил ящик на плечо. Потащил под камуфляжный тент. К нему сбегались другие чернозадые мерзавцы Муссолини. Кое-кто на ходу снимал карабины «Мосшетто», отделял приткнутые к стволам длинные тесаки. Надо полагать, чтобы вскрыть и извлечь содержимое.
Этфорд сделал знак.
- Com on, boys! Red devils! My task is simple…
Русские в британском хаки, в плоских шлемах с сетками от москитов, вооружённые пистолет-пулемётами «Стен» с торчащими косо магазинами и винтовками «Ли-Энфилд» со штыками-тесаками и впрямь выглядели заправскими бродягами. Такие ночуют под Лондонским мостом.
Когда «красные дьяволы», повинуясь приказу старшего капрала Гира, сложили расставленные прежде ноги по стойке смирно, а затем, чётко развернувшись, ударили себя в левое бедро ладонью и припустили (опять же, по команде!) бегом вперёд, Этфорд ощутил прилив блаженства. Вот она – вечная и не умирающая британская колониальная империя! Не поверженная в Крымской компании 1854-59 года Российская империя, что прежде отказалась выслать несколько тысяч казаков на войну с Американскими штатами, а также корпус для охраны Лондона в пору Великой войны, теперь готова направить на службу британской короне своих блудных сынов! Британия даже каторжников из Австралии и Южной Африки не отправила бы под Москву – отражать германское наступление в 41-ом. Наверняка бы воспылали благородной ненавистью благообразные джентльмены в парламенте и палате лордов – от партии лейбористов, кои состоят в оппозиции к нынешнему кабинету из консерваторов. Впрочем, не известно, как бы поступили консерваторы…
Мысли перенесли консерватора-Этфорда в далёкий Сент-Аламейн, притаившийся у Средиземного моря и окружённый прохладными зелёными оазисами с голубоватыми источниками. Окружённый также «верандами» (минными полями), сетью противотанковых батарей и траншей, железобетонными дотами, этот город, где располагался штаб британской армии и колониальная администрация, казался совершенно неприступным. Со своими узкими и широкими улочками, телефоном и телеграфом (чудо прогресса, принесённое Великобританией!), опиумными притонами, борделями, где крутили танец живота туземные красотки, берущие отдельную плату в тысячу фунтов только за разговор, чёрным рынком с факирами, испускающими из себя огненные струи, дрессировщиками кобр, скорпионов и тарантулов, он был прекрасен только потому, что казался ему символом британского могущества. Будучи строевым офицером, Этфорд выполнял пикантные поручения отдела Мi-5. С военной разведкой была связана вся их семья. Отец, кадровый военный, что отслужил в Ост-Индии, в Бенгальском полку тридцать лет. Сестрёнка Энни, по мужу миссис Бригс, репортёр «Дейли Телеграф». Ещё с Великой войны она под видом газетной писаки занималась сбором секретной информации о возможных агентурных вливаниях со стороны русских, что служили во Франции в составе экспедиционного корпуса. Затем по заданию правительства Его Величества отбыла со своим мужем майором Бригсом в саму Россию – в составе миссии Красного креста. Скорее всего, чтобы присматривать за русской армией после февраля 1917 года. Присмотреть, правда, толком не удалось - от армии вскоре осталось одно прелестное воспоминание…
Подозвав к себе Рейли из состава подразделения коммандос, что был прикомандирован к отряду «пустынных крыс», он тихо спросил:
- Как ведётся работа с нашими русскими подопечными, старина?
- Удовлетворительно, сэр. Я бы сказал – скорее замечательно, чем плохо, - ответил, не моргнув глазом, тот.
- Подробнее… Кто из них вам кажется наиболее подходящим для процедуры… гм-гм… инфильтровки?
- Захарченко, сэр! Этот здоровяк с чёрными усами. У него – тюремные наколки на левом предплечье. Купола от русских церквей, сэр.
- Полагаете, с ним пройдёт успешно? Что ж, действуйте… Во имя интересов матушки Британии, Её величества короля и британского народа.
- Слушаюсь, сэр!
Этфорд одобрительно окинул взглядом ладную, небольшую фигуру лейтенанта. В чехлах специального нательного жилета он носил набор самостреляющихся лезвий, а также мини-пистолет «Бредли» с глушителем. Упакованный малый, ничего не скажешь. В его личном деле есть приписка: «Выполнял особое задание при секретной миссии на Андаманских островах». Известное дело, какое – при крупнейшей каторжной тюрьме Британской империи. Где от малярии и прочих болезней умерли тысячи каторжников. Видимо, устранял бунты…
* * *
После памятной беседы с оперуполномоченным Абрамовым, инспектором ГУЛАГ при НКВД CCCР, бурная и буйная жизнь вора в законе по кличке Князь, он же по батюшке Захарченко Александр Филлипович, приняла другой, неожиданный оборот. По началу их помыли и привели в общий порядок, выдав со складов Архангельской пересылки приличный гражданский костюм, коего многие урки не видывали лет десять, а то и все двадцать. Обращение было на редкость обходительное – без мата и битья. Старший конвоя, капитан внутренней службы НКВД Рюмин говорил перед строем складно, без «томной политики»: 22 июня произошло коварное нападение фашистской Германии на священные рубежи нашей страны. Надо постоять за Отечество, хлопцы… Бывалые зэки поразевали свои беззубые рты. (Многие растеряли клыки даже не из-за битья, но от цинги, от которой спасенья кроме хвойного отвара не было никакого.) Про «Отечество» и «священные рубежи» было слушать в диковину. Лет пяток за такие бы словеса гнить бы гражданину начальнику под парашей с «опущенной задницей». А то и – с переломанным хребтом…
В Архангельской учебке их сдали, сформировав из отрядов роты , поделённые на взводы и отделения (отделёнными стали лагерные авторитеты). Перед сомкнутым строем поставили тройку молодых безусых лейтенантиков – командиры взводов, а также ширококостного, приземистого капитана с «медным кадилом» вместо физиономии - командир батальона. Начиналась весёлая жизнь…
- Ну, братва! – сплюнул сквозь щербатый зуб Ванька Цвигун по прозвищу Двинь. – Совсем ссучить нас хотят, падлы легавые! За вафлюжников держат, волки…
Закончить базар ему не дала пятерня «бати». Захарченко ловко хлопнул шершавой ладонью по губам сопливого юнца, что стремился, по-новому, после первой же ходки (переведён из детской колонии по достижении совершеннолетия досиживать срок в ИТЛ) «из пешек в дамки».
Строй зеков зареготал.
- Тишина! – гаркнул немолодой сухопарый полковник с щёточкой усов под Ворошилова. – На губу пойдёте, если что! Буза в лагере – здесь только служба. Кому охота до зоны – шаг назад…
Строй притих. Из трёх сотен мужиков, обременённых воровскими профессиями, понятное дело, в лагерь никому не хотелось. Все они были потеряны для воровского мира братвы. Не суки, но всё ж не свои. Ибо государству вызвались послужить. Какое оно ни какое, своё, советское, но всё ж – в за падло… К тому же «шаг назад» был невозможен чисто теоретически: позади во всех шеренгах, кроме последней, высился сосед, которому досталось бы по лбу или в нос затылком. Сказал такую «зафигурину» полковник случайно или преднамеренно – сие осталось неведомо даже бате. И, если б не Князь – кто бы пошёл? Кому бы сгодилась такая «служба Отечеству»? Вот то-то и оно что…
- Прошу любить и жаловать! Старшина Петуховская, ваш инструктор по боевой подготовке, - взорам обомлевших урок представилась дородная женщина в гимнастёрке с петлицами, в защитного цвета юбке хэбэ. – Вопросы есть?
- Найдутся, - протянул развязано кто-то, малознакомый Захарченко, из заднего ряда. – Окромя бабы у вас получше командира немае?
- Отставить! Повторяю, вопросы есть?
- Фамилию вам, гражданочка начальник, здесь выдали? Или по факту вылупления… в комоде?
- Отставить! Фамилия?.. Трое суток ареста! Ко мне обращаться только по званию – товарищ старшина. Ничего более. Все лагерные штучки-дрючки и прочие прибамбасы прекратить. Понятно?.. Вопросы есть? Вопросов нет. Командиры рот! Развести личный состав учебного батальона по казармам…Вольно! Я сказала команду вольно – не понятно!?! Значит можно отставить ногу. И руки не держать по швам. В полусогнутом состоянии можно. Понятно? На грудь не ложить! По воздуху руками не махать! Задние ряды не опираться о передние! Команда вольно! Разойдись!
- Товарищ старшина, разрешите обратиться?
- Разрешаю. Что у вас… рядовой?
- Аслакханов… Виноват, рядовой Аслакханов! Вот вы сказали «ложить» вместо «класть». Как правильно?..
Поскрипывая зубами и прихахатывая, толпа зеков в цивильных майках, рубашках и пиджаках медленно расползалась в приземистые казарменного типа здания. Внутри были противу всех ожиданий трехъярусные железные кровати заместо нар. На окнах были стальные решётки, вокруг части – забор из колючей проволоки. «Хоть смотровых вышек немае!» – пошутил знакомый Захарченке «цуцик», который оказался неказистым щупленьким мужичком лет сорока, с вечно улыбающейся, морщинистой физиономией.
Посреди казармы, подпирая дощатый, вытертый добела пол начищенными хромовыми сапогами, стоял военный с чёрно-красными петлицами артиллериста, с одной капитанской шпалой. Он смотрел на ватагу из-под козырька новенькой фуражки так, будто давно имел с нею дело.
- Прошу любить меня и жаловать. Хотя бы за время нашего с вами знакомства, - начал он многообещающе, скаля ровные белоснежные зубы. – Начальник особого отдела учебной части капитан Вахрушев.
- Наше вам, гражданин… извиняюсь, товарищ начальничек! – свистнул в потолок Двинь. Он сел на корточки и пошёл вприсядку. При этом руки его сами собой хлопали о туго обтянутые колени.
- Ваш восторг, рядовой, неуместен, - не меняясь в лице, парировал особист. – Я обязан провести с вами инструктаж, товарищи бойцы.
- Слушаем…
- Во первых, поздравляю вас с вступлением в ряды Красной армии. Вы находитесь на территории режимного объекта, который называется воинская учебная часть. Здесь вас будут учить тому, что необходимо на поле боя любому бойцу, чтобы выжить. Выжить и убить как можно больше врагов. Поэтому всё, что вас смущает: решётки на окнах, колючая проволока, КПП и часовые – вызвано военной необходимостью. Лагерь остался в прошлом! Если, конечно, некоторые из вас сами не изъявят желание в него вернуться…
Ватага одобрительно реготнув, замолкла.
- Вижу, что никто не горит таким желанием. Замечательно… На территории воинской части и за её пределами на вас распространяется режим секретности. Что это значит? Ничего, никому, ни при каких обстоятельствах не рассказывать о характере службы, которую вы будете проходить. Второе! Внимательно следить за теми, кто будет всем этим интересоваться. А именно – сведениями, представляющими военную тайну и, следовательно, подпадающими под категорию секретно и совершенно секретно. Третье! Пресекать своевременно данные попытки. Равно как и акты вредительской и диверсионной деятельности. А именно: подстрекательство тех или иных лиц из числа гражданского населения или сослуживцев к проникновению на территорию части посторонних, к выносу оружия, боеприпасов, инвентаря, любых документов. Это всем понятно?
- Да-а-а! – раздался нестройный гвалт.
- Можно вопрос?
- Можно, - улыбнулся ещё шире лейтенант Вахрушев. – Даже нужно.
Из рядов выступил тот, кого Князь окрестил Цуциком.
- Вот вы сказали следить и пресекать, - поскрёб затылок Цуцик. – Я конечно извиняюсь, но тут вот какое дело. Товарищ капитан? Я правильно к вам обращаюсь? Так вот… В воровском мире такое за падлом зовётся. Если я, конечно, правильно догнал, что от нас требуется. Ведь это что будет, братва?
- А то и будет, братело, - снова возник Двинь. – Стукать друг на друга это будет! К такой фраерской жизни нас тянут, браточки милые. Эх, щас помру! Родимая Маруся! Век свободы не видать…
Особист оставил эту выходку без внимания.
- Если всё понятно, можно приступать ко сну, - заметил он. Показав в который раз длинный ряд крепких белых зубов, он взглянул на часы. – Только спать эту ночь вам придётся на голых сетках. Бельё в пути запоздало…
Ночью, когда «шушера» улеглась на трехъярусные кровати со скрипящей сеткой, привилегированная братия провела внеочередной сходняк, именуемый в воровском народе «толковищем».
- …Это что ж такое получается, Князь, менты нас совсем ссучивают? – выставил железные зубы Витя Волк, Тамбовский, убийца-рецедивист и воровской авторитет. Про него шёпотом говаривали, что в одну из ходок он и трое братков съели в тайге двух фраеров, которых специально для этого захватили. – Об том базара не было. Вор ты конечно авторитетный. Коронован по всем правилам. Но… Что-то мне в эту масть не шибко хочется влезать. Может я один такой недогадливый? Поясни… Вся братва тебя просит.
- Так ли вся? – Захарченко расставил ножищи в кирзачах. Возложил на обтянутые брючным сукном колени свои лапищи. – Ты с толковищем наперёд базарил или сейчас подписываешься?
- Вся ни вся, но, Князь – не дело, когда мент нас стукать друг на дружку запрягает, - выдавил кто-то с натягом. – Ещё при шестёрках…
- А тебе при них невмоготу? – усмехнулся Князь. – Аж под ложечкой засвербело…
Толковище одобряюще гоготнуло. Сказавши такое, новоиспечённый авторитет Женя Питерский, квартирный вор, у которого на 41-ый год приходилось три ходки (две – с колонии, одна с этапа) и дерзкое ограбление квартиры начальника райотдела милиции, сплюнул в пол. Его пшеничная шевелюра, как у Есенина, гармонировала с курносым носом и синими глазами. Такие нравились бабам, но не нравились тем мужикам, что мотали сроки, так как с подобной внешностью быстрее всего попадали в разряд «петухов», если не было воровской биографии.
- Слюну подотри, - сдвинул складки надбровья Князь. – Мал да соплив ещё, что своей мастью токовище метить.
- Не базар, Князь, - нога Жени в туфле лодочкой старательно затёрла плевок на дощатом полу. – Только вопрос позволь задать, молодому?
- Валяй. Не партсобрание…
- Расклад по моему юному разумению такой: как карты нас тасуют или мы тасуем? Сколько ни общался с народом деловым, всюду так: с давних пор вор вору глаз ни выклюет. А нас как запрягают? Стучать как на воле? Власти служить, как я понял, для виду ты нас вытянул. При первом удобном случае – линять надобно. Пусть наша власть с германской друг дружку колотит на больших полях. Вору про то ни забота. Когда власть в раздоре, вору только на пользу. Наше дело воровское – дело известное…
- Дело говорит, вор молодой!
- Тишина! – рука Князя поднялась ладонью вперёд как в римском сенате. – Вор слово имеет.
На толковище водрузилась мёртвая тишина. Стоявшие на стрёме шестёрки (зеки из приближённых к авторитетам и ворам), почёсывали затылки. Вся остальная масть храпела на скрипучих сетчатых кроватях, что по усталости не казались столь жёсткими.
- Так вот, народ деловой, - начал Князь в старых дореволюционных понятиях артели. – Слушай и запоминай. А примешь ты сказанное или не примешь, то одному Богу ведомо. Богу да тому вору, что рядом с ним распят был на Голгофе, да покаялся в своих прегрешениях. И в рай попал с Господом нашим. То-то и оно что! «Отдай Богу Богово, а кесарю кесарево». Так наш Спаситель учит. Так и я по своему неразумию думаю. А власть… Власть она переменчива, как и мир. Сегодня она одна, царская, а завтра другая, советская. Да всё ж одна – наша! А что получится, если Гитлерова сила верх возьмёт? Что притих, народ деловой? – Князь обвёл из-под кустистых бровей огненным взглядом притихшую братву. Все выглядели понуро и пристыжено. У Тамбовского огонёк цигарки дошёл до ладони, но он словно бы онемел, не чувствуя нестерпимого жара. – Я такой расклад вижу, братья. Мир воровской что там, что тут – везде един. И понятия стары как мир. И фюрером ихним тамошняя братва германская тоже вертеть желает. Ибо общак и там, и тут на равновесии держится. Если всем миром Германия заправлять будет, что ворам делать? Как мир делить? Или, может, тут кто есть - за германских воров толковище держать хочет?
- Держать ни держать, а слово сказать можно, - Питерский провёл рукой по затылку. – С их братией я лично не знался, но один вор авторитетный, что меня в авторитеты двинул… За него готов ответ держать. Так вот, братва, говорил тот вор, что фюрер ихний и его подельщики все из мира тамошних воров выросли. Что этот Гитлер в Вене у вора на квартите жил и с помощью того вора деньгу за свои картинки грёб. Художник был подходящий. Так что, по всем раскладам, фюрер ихний – приблатнённый. Наш вроде… А Сталин наш тоже при ворах на пересылках… это самое… в масти был. Так что, все они – наши, братва!
- Не поняли базара, Евгений! Поясни…
- Что ж тут не понять? Вор вору глаз не выклюет! Меж нашим и ихним воровским миром было толковище. Теперь Гитлер нашему Иосифу, рабу Божьему, стрелку блатную назначил. Надобно, браты, чью-то сторону имать.
- Общак как делить будем? – Витя Тамбовский наконец спохватился и затушил окурок. Пригубил чифиря, что приятно ударил в осовевшие виски. – Касса воровская испокон веку под нашим вором была, Питерский! Не мути нашу воду! Коли что сказать хошь, говори как на духу. Князь верно сказал про мир. Всё переменчиво, а дух воровской извечно был. Под Богом ходим, поэтому братвой зовёмся.
- Так я об этом же, дядя! – Женька с огоньком в глазах всё больше настораживал Князя. Ему ненароком вспомнились слова Виктора Семёновича, и он прикусил губу, что б не быть раскрытым. – Ихний воровской мир давно государство германское к рукам прибрал. У нас в этом непорядок! До 37-го в лагерях что было? Начальство на воров пахало! Среди ментовского начальства сколько блатных! И Лёва Задов в Киевской ЧК, и Фриновский в Московской конторе в начальниках больших. Всех почистили! А Гиммлер ихний, что германскую контору возглавил, в Гамбурге опиум да гашиш толкал! Первейший человек среди воров. Там воровские законы во власти, а у нас?
- Испокон веку такого не было, что б вор во власть шёл! И не моги толкать нас в такое…
- Вот почему Гитлер верх одерживает! Вчера в пути, когда остановку сделали, слышал сводку Информбюро: немец Минск взял и Ригу. Белоруссия вся под ним. Отступает наша легендарная и непобедимая. Что так? И танков у нас довольно, и самолётов. На парадах всю Красную площадь техника заполняли, а толку? Там вор в чести, а у нас нет. Отвернулся от нас Бог.
- Дурь и ссученные толкают, - Князь, усмехнувшись, окончательно, как ему показалось, прояснив для себя ситуацию насчёт Питерского. – Настоящий вор на дурь не садится. Так какую сторону имать будем, народ деловой? Слово воровское кто держит?
Вечером следующего дня особист Вахрушев отыскал в одном из тайников или «мёртвых мест» (место в разъёме меж досок в нужнике на задах, у проволочного заграждения) неприметный клочок желтоватой газетной бумаги. На нём размашисто, с соблюдением всех норм конспирации, крупными печатными буквами было начертано: «Товарищу Начальнику. Срочно. Обратить внимание на вора в законе. Погоняло, т.е. воровское имя Князь. Держит линию на сближение воровского мира с властью. Притягивает к себе приблатнённых. Упор делает на библейские сюжеты, сравнивая распятого Христа с воровскими авторитетами, распятыми подле него. На альтернативное мероприятие реагирует спокойно. Игрек». Уже будучи в своём кабинете, в одном доме с командиром части, штабом и политотделом, товарищ лейтенант тщательно перечитал записку. Затем вынул из сейфа особую папку с донесениями секретных сотрудников, именуемых сексотами. С помощью металлических зажимов подшил к ней конверт серого мягкого картона «Совершенно секретно! Особый отдел в/ч 49». В него вложил клочок газетной бумаги за подписью «Игрек», что именовалось с данного момента «Оперативное сообщение № 1 от 02.05.41г.». Затем, сняв телефонную трубку с рычага, попросил вольнонаёмную Зину на коммутаторе связи соединить его с секретариатом начальника УНКВД по Архангельской области, которому оставил телефонограмму следующего содержания: «Объект «Игрек» себя проявил. Работаю с поступающей информацией».
Там, где проявился «Игрек», скоро должен проявиться «Икс», с тревожным напряжением подумал Вахрушев. Запахиваясь в полы кожаного пальто, он проверил содержимое ящиков стола, уложив все документы в сейф, который тут же опечатал бумажной лентой с печатью и собственной подписью. Сунув пистолет ТТ в кобуру, он на всякий случай, повинуясь внутреннему импульсу, снял с предохранителя. В спец сообщении из лагеря говорилось о двух сотрудниках: с псевдонимом «Игрек» и псевдонимом «Икс». Осталось дождаться сообщения от ещё не проявленного источника и выйти с ним на оперативный контакт.
Он вышел из штаба в/ч, предварительно закрыв на ключ и опломбировав дверь особого отдела. Подмигнул машинистке Валюше и, нарочно громко топая яловыми сапогами, прошествовал мимо красного уголка, где в перекрестье знамён малинового бархата с золотой кистью и бахромой вытянулись в длинный ряд портреты Сталина и Ленина, а также Маркса с Энгельсом. Недавно кто-то нацарапал на холсте «вождя народов» неприличное слово «сука». Вахрушев был вынужден допросить всех дневальных «на тумбочке», включая начальника караула. Так ничего не прояснилось. Твердили как по заученному: с поста не отлучались, смотрели во все глаза, с посторонними не болтали. Надо ж такому случиться…
Пройдя по плацу, засыпанному кирпичной крошкой, он обогнул длинное здание продсклада, где под деревянными зелёными «грибками» тянулись двое часовых с полной выкладкой из комендантского взвода. За пожарным щитом под жестяным навесом, с красным багром, огнетушителем, лопатой и топором (всё согласно инструкции караульной службы было опломбировано проволочками с тяжёлыми сургучными печатями), располагался второй тайник. Оглядевшись по сторонам и закурив на всякий случай папиросу «Казбек», Вахрушев потянулся рукой , привстав на носки, в нишу между щитом и беленной стеной. Извлёк к вящей радости прошитую ниткой, сложенную в четверо бумажку. Развернул, хотя и не полагалось этого делать на месте по уставу агентурно-оперативной работы. Рука его многозначительно дрогнула. Подфартило так подфартило! «…ищет контакт с воровским миром Германии, пытался втянуть всех, кто был на сходке, щупал мой авторитет. В масти не так давно, хотя хвост держит по ветру и в курсах. С вашего согласия надоть на него маляву с воли заполучить. Когда и где встреча? Икс».
* * *
…Я нашёл своё призвание в том, чтобы избавить Землю от ненужных, стесняющих её людей, - облизнул свои сухие губы Корзухин. – Вы пришли на Землю, чтобы очистить её от тех, что родились напрасно. Так сказано в Священном Писании. И будут в конце века пророки, которым дано будет права убивать! И дано будет им жезлом железным пасти народы! Это про вас, господа. Видимо, небеса находятся в своей борьбе, в своём внутреннем противоречии. Они поручили вам, избранным для этой миссии, очистить внутренний двор храма Саваофа, от всех лишних. Так строится фундамент «небесного рая»! Наступило время отделить семена от плевелов, сжечь плевелы и солому огнём неукротимым. Время великой жатвы, герр генерал.
Он промолчал, словно собираясь с мыслями. Хотя с мыслями собрался уже давно, отметил про себя Эзерлинг.
- Я не чувствую себя преступником, герр генерал. Я чувствую себя исполнителем воли небес. Богов, нас создавших. Вот уже миллионы лет они жаждут бескровного, счастливого рая на Земле. Хотят уподобить нас с собой. Слить наш образ со своим бессмертным подобием. Мы не хотим этого. Большинство из живущих на Земле погрязли в роскоши или в алчности, стремясь уподобить себя богам, но не стать ими. Это страшно! Почему же из-за упорства большинства следует страдать «возлюбленным сынам»? – Корзухин возвёл глаза к потолку. – Небеса давно решили освободить Землю от званых, но не избранных. Помните слова Спасителя? «Много званых да мало избранных».
Эзерлинг многозначительно кашлянул. На столе запел зуммер чёрного телефона «Эриксон» без наборного диска. Оберфюрер, спохватившись, забыл отключить звонок. Вместо него бы сработала лампочка красного индикатора. Выслушав сообщение от референта (в Энск прибывал группенфюрер SS Цанге, начальник оперативной группы «А»), он слабо махнул рукой в сторону говорящего.
…Вильнер мчался на «Опель-капитане» по заснеженной, едва расчищенной набережной. Наверху белыми зубцами крепостных стен и башен высился так называемый Энский кремль, который германцы назвали замком. В его сознании лихорадочно проносились возможные детали предстоящей встречи. Бешено вращающиеся дворники сметали с лобового стекла ледяную крупу. Группы жителей со стороны дощатой пристани, сгоревшей от авианалётов, шли по синеватому льду. Кто-то нёс вёдра в руках, кто-то волок их на саночках. Водонапорная башня как и вся водопроводная система была разрушена летом 41-го. Разве русские будут любить рейх? Вильнер злорадно усмехнулся в меховой воротник ондатровой куртки. О, нет! Герр фюрер и прочие, Тиссены, Круппы, Геринги, «владельцы заводов, газет, пароходов», по едкому и меткому определению русских, сильно просчитались на этот счёт. В разорённой войной земле просто невозможно привить любовь к таким «освободителям», как мы. Освободители… Он проводил взглядом группу германских солдат. Согбенные от мороза плечи, головы перевязаны поверх пилоток шалями. На ногах у одного из «героев» - безразмерные соломенные лапти. Они окружили грузовик «Крупп Протце», оборудованный в 8-ми киловатный энергогенератор. Призванная обеспечивать электропитанием полевые штабы и лазареты, машина упорно не хотела заводиться. Группа изнурённых русских пленных чистила завал, образовавшийся от недавнего налёта русских же бомбардировщиков. Полицейский в бекеше (явно где-то похищенной), скотина такая, сидел, развалясь на табурете. Винтовка лежала у него на коленях. Он бесстыдно предлагал стоящему рядом германскому солдату бутыль с чем-то алкогольным. При виде машины, отмеченной на радиаторе чёрным с флажком с белыми рунами, даже не привстал.
…Цанге и группа высших офицеров встретили его во дворе бывшего продмага, где и расположился штаб оперативной группы. Облачённые в длиннополые пальто белой ангоры, они выглядели шикарно. Сам Цанге, скинув на руки адъютанта верхнюю одежду, в одном чёрном мундире с узким серебристым погоном, украшенный ленточкой Железного креста 2-го класса, а также нашейным крестом, старательно умывал костистое, желтоватое лицо пригоршнею снега. Делал он это нарочно или непредумышленно, одному Богу было известно.
- Хайль! – крикнул Вильнер, хлопнув дверкой.
- О, да, мой мальчик… - Цанге, не торопясь, обтёр свою лысину в узких складках, затем распрямился во весь рост. Громадную фуражку держал в левой руке. – Ты видешь, Макс, я занят. Так занят, что не могу тебе ответить. Простишь старого товарища?
Все обомлели. Славившийся своей суровостью в отношении дисциплины и не попускающий панибратства вне строя (в СС это было принято уставом рейхсфюрера), Цанге на этот раз сразил всех. На минуту стало тихо, как в гробу. Лишь галдели пепельно-чёрные русские вороны на чёрных деревьях за дощатым, грубо сбитым забором с проволочной оградой, что окружал по периметру двор.
- У тебя блестящие успехи, - Цанге не спеша, как тигр в клетке, ступал по снегу. – Ты оправдал многие надежды. Особенно, если учесть, что наше предприятие на востоке сильно… я бы сказал, хромает.
Вильнер сделал едва заметное, предостерегающее движение.
- Да, да, хромает, - не меняясь продолжил Цанге. Подойдя вплотную он приветливо сузил глаза. Потрепал своего ученика по плечу. – И не надо бояться. Когда речь идёт о точности в определениях судеб Германии, страх должен быть изведён на корню. Ты согласен?
- О, да! Совершенно согласен, группенфюрер.
- Я рад, что нахожу понимание, - Цанге указал затылком на своих подчинённых из референтуры. – В последнее время меня не покидает чувство, что я окружён стеной безразличия. Это плохо. Очень плохо. Я старый оперативный офицер. Начинал вместе с тобой в баварском реферате. Как можно скрывать друг от друга истинное положение дел?
- Правда – оружие арийского война и гражданина, - начал было патриотическую тираду Вильнер, но тут же сменил ход мыслей. – Мне нечего добавить к сказанному, группенфюрер.
- Не стоит церемоний! Я так рад видеть тебя. К тому же… Предлагаю уединиться. На открытом воздухе. Мне доставили из Мюнхена чёрное пиво.
- Но у меня есть дела…
На лицах окружающих появились недоумённые усмешки.
- Что у тебя? – с лёгким неудовольствием спросил Цанге.
- Запросы на арест, - Вильнер открыл блестящий замок портфеля. Вытащил красную кожаную папку. – Я собирался сам отправиться к Зиммельбергу.
- Начальнику поисковой группы не следует растрачиваться на мелочах, - как филин, округлив глаза, изрёк группенфюрер. – Запросы отвезёт фельдкурьер. Мигель! – тот час же худой адъютант, навьюченный ангоровым пальто, возник рядом. – Займись этим, дитя. Не забудь отзвонить в секретариат этого господина – ГФП иногда странным образом теряет наши бумаги…
Они неслись в «Мерседесе» с печкой, утопая в кожаных сиденьях, стеленных леопардовой шкурой (Цанге не был чужд к роскоши) к развалинам монастыря. Туда летом угодила пяти-сотенные бомбы с «Юнкерса». Купола с крестами сохранились (Советы, видимо, решили оставить как наследие старины), а вот крыша в келейной осела под грузом рухнувших стропил. Вдали копошились русские мальчишки. Перевязанные тряпьём поверх залатанных пальтишек, в рваных валенках, они лепили снежную бабу.
- Жизнь идёт своим чередом, - усмехнулся Цанге. – Дети войны… Перед моими глазами стоят руины германских городов, которые бомбят эти мерзавцы. Риббентроп, кажется, обещал фюреру обеспечить нас прочным союзом с Британией! Почему он до сих пор на свободе? Почему я не вижу санкции на арест жирного борова из Пруссии? - он явно намекал на Геринга. – Нам было обещано, что Черчилль капитулирует после первых же налётов, а британские ПВО будут разгромлены. Где эти обещания? Чёрт возьми! – он гаркнул так, что русские мальчишки спрятались за грудой битого кирпича. – Это диверсия! Нас подставили на западном фронте. Теперь нам обеспечена кровавая мясорубка на востоке.
- Если только… - бросил пробный камень Вильнер. – Мне кажется, что нам не следует отчаиваться. Конечно, поступок Гесса весьма неоднозначно толкуется в верхах, но… Если принять во внимание, что он живёт в замке герцога Гамильтона как почётный гость, пусть и под охраной, то в Британии у нас сильная рука. Можно рассчитывать на усилия кливледской группы. Они не все в заточении. А этим лордам предпочтительнее взваливать войны на плечи других.
- Вся история Туманного Альбиона это сеть интриг и подвохов, - вновь усмехнулся Цанге, приняв добродушный вид. – Они всегда искали болвана в Европе, чтобы тот решал за них пикантные трудности. Россия, пока была слабой, подходила на эту роль. Но Сталин… Кто бы мог подумать! За восемь лет превратить из дикой пустыни мощную индустриальную державу! Ты, как и я, видел русские города! Киев, Минск… Угольный бассейн Донбасса с его копрами и шурфами поражает воображение. С ними не сравнится даже Рур! – Цанге негодующе посмотрел мимо мальчишек, что выбрались из-за развалин. – По вине этого прохвоста, что верховодит партийной канцелярией, по вине толстопузой свиньи, что не влезет ни в один самолёт, мы втянулись в эту проклятую авантюру на востоке! Борман и Геринг дожны быть покараны. Партийный суд «Феме», который возглавят старые товарищи, должен совершить акт праведного гнева.
У Вильнера запотели кончики пальцев, отчего слиплись пуховые носки.
- …Я говорил с одним партайгауляйтером из наших русских, - заметил Цанге. Он взял штандартенфюрера под локоть. Прошёлся с ним вдоль двора, усыпанного битым кирпичом под слоем снега. - У них есть свои взгляды на эту войну. Некто в окружении Азиата претендует на верховную власть. Пусть даже это будет не Россия – одна Сибирь… Это люди с замаранной политической физиономией. Так, кажется, писал или говорил их… как есть, Ленин?
- Не помню, мой учитель.
- О! Радует, что ты так меня назвал. Далее… Мне верится, что события могут развивать в двух направлениях. Либо союз с англичашками, что неминуемо уронят нас в дерьмо, чтобы выслужиться перед русскими, либо… Что ты скажешь сам?
- Либо мы задействуем нашу русскую агентуру, - не моргнув глазом, сказал штандартенфюрер.
- Дальше, - вкрадчиво заметил группенфюрер.
- …Задействуем её так, чтобы у наших опекунов из «тройки» и «четвёрки» создалось ощущение, будто в окружении Сталина назрел заговор. Похлеще, чем в прошлом. Тогда речь шла о группе военных из «семени» Троцкого. Теперь это будет… Скажем, группа партийных функционеров из окружения Сталина. Аппарата вождя всех народов, - Вильнеру казалось, что снег чернеет, а земная ось меняет свой наклон, но он держался. – Подкинем информацию с жаркого, подставим десяток завербованных нами подонков – русские давно считают их врагами народа и спасибо нам скажут…
- Я думаю, что этот вариант устоит, - вдумчиво произнёс Цанге. – Если подуют ветры и хлынут воды… Как говорит в Писании тот, кто послан был на смерть самим Богом? А евреи его распяли. Жертва на кресте… Да-а-да! В одном прав этот подонок из Пруссии: несладко теперь придётся евреям. Тем, что имеют вклады и активы в латиноамериканских банках и Цюрихе, мы позволим улизнуть. Прочие же вылетят в трубу! – он многозначительно ткнул пальцем, побелевшим от холода, в небо. Там собиралась чёрно-лиловая, снежная туча.
- Радикальное решение может быть неверно истолковано нейтралами, - позволил себе усомниться Макс.
- Пускай будут по сговорчивей. От них и их вкладчиков зависят судьбы этих… м-г-м… мучеников. Они знали, что следует нажать на Льва. Пойти на уступки, чтобы возродился рейх. Пока арестованы наши активы в Британии и заморожены операции в Мексике и Боливии, не следует быть щепетильными. В «Мёртвой голове» служил мой друг. Мы были в 35-м под Гвадалахарой. Я тогда был представлен его превосходительству генералу Франко. Так вот, он знает наверняка про тайные сношения «чайника» с палестинской ложей. Они уже купили этого мерзавца. Вернее всего, у очкарика есть тайные вклады в Цюрихе или Берне. Я всегда знал, что такому не место в СС. Золото в рейхе принадлежит только рейху. Фюрер, если бы знал, расстрелял бы его. Но фюрера опутал своими сетями «прибалт». И «меченный»…
Борман и Розенберг, с тревогой подумал Вильнер. Вот, где скрыт нарыв…
- …если бы это был 33-й, хотя бы 35-й! – горестно произнёс Цанге. Его выцветшие голубые глаза покрыл ностальгический туман. – Я без труда попал бы к фюреру. Адольф был всегда рад своему другу. Мы начинали в баварских пивных. Я был в первых рядах путча, когда по нам открыла огонь полиция! Борова тогда зацепило в бедро. Так и провалялся пол дня на улице. Лучше бы подох…
Ему вспомнился июнь 1941 года. Тогда, по заданию отдела R I он был заслан в Россию под видом туриста германского происхождения, проживающего в зоне Виши на Юге Франции, свободном от германской оккупации. В Краснодаре, что был столицей Краснодарского края, у него прошло пять успешных агентурных разработок. Старый агент-нелегал на доверии, что состоял на службе в УНКГБ по Краснодарскому краю, организовал группу антисталиски настроенной молодёжи, что придерживалась правотроцкистских взглядов. Молокососы так и назывались – «Антисталинский союз молодёжи». Сверху, то есть из Москвы, нити данной многоструктурной агентурной сети, сходились на группе сотрудников из наркомата иностранных дел (НКИД).
* * *
…С вечера всё было спокойно. Русские никак себя не проявляли. Зато утром началось. Сначала по позициям ударили реактивные снаряды. Оставляя за собой кометные хвосты, сигарообразные тела поднимали облака снега, комьев мёрзлой земли и дымного пламени. Через час от передних домов русской деревни остались одни головешки. «Панцергренадирс», что успели добежать до траншей, увидели многочисленные точки на белоснежном, с неровной кромкой зубчатого леса, горизонте. Впереди, оставляя за собой вихри снега, мчались маленькие юркие Т-70, вооружённые автоматическими 20-мм пушками. Позади, как на параде, БТ-7 и БТ-5, с десантом на броне, что был облачён в белые балахоны. За танками на деревянных прицепах-салазках ползли пулемёты «максим» или ДШК.
С колокольни, где расположился германский НП, было видно как вдали разворачивается второй эшелон атакующих. Тяжёлые танки КВ с одной массивной башней и дюжина средних русских панцеров Т-28, что имели одну цилиндрическую башню с 76-мм орудием, а также две пулемётные. Окрашенные густо белилами, эти боевые машины поначалу приняли за холмы. Хотя ранее возвышенности, что были зафиксированы на картах, новые образования на местности не включали.
Толпа германских солдат (кто в русского сукна длинных шинелях, кто в германском осеннем обмундировании, утеплённом шарфом и одеялом, кто в наброшенных поверх простынях с прорезями для рук) бежали к переднему краю, что располагался за деревней. Там уже хлопали 37-мм «бофорсы», пытаясь поразить русские лёгкие танки. С грузовиков снабжения «Хейншель» спешно сгружались продолговатые оцинкованные ящики. Это были подвезённые боеприпасы. Три самоходки Panzeriager I с прислугой, что жалась на ветру за щитками 47-мм орудий, мчались впереди. Самоходное орудие Stug III, похожее на гроб, заняло позицию на площади. У здания бывшего сельпо с заколоченными ставнями. Его низкий приземистый силуэт со «штуммелем» почти не просматривался из-за дровяного завала. В командирской башенке с наушниками от радиостанции находился гауптманн Дитер.
…Вильгельми, тяжело дыша сквозь шарф, что обматывал его лицо до бровей, спешно спрыгнул в окоп. Из неприметных брустверов уже выглядывали стальные германские шлемы, обмотанные белой материей или окрашенные не гашенной известью. Сухо клацали затворы «маузеров», щёлкали возвратные пружины редких MP-38 или 40, а также трофейных русских ППД-38. Невдалеке, в пулемётном окопчике устанавливался на треножнике тяжёлый MG-34. Хлопали короткостволые Pak 35/36 с косыми щитками. Над белым полем вскинулось несколько чадящих костров – горело три советских лёгких панцера. Остальные, используя стабилизаторы и электропривод, открыли стрельбу на ходу. Русская пехота, спешно прыгала с брони в снег. С криками «ура!», стреляя на бегу из пистолет-пулемётов, самозарядных и магазинных винтовок, эти сибирские парни в маскхалатах, стянутых вокруг головы тесёмками, как у пиратов, густо покрыли снег. А юркие Т-70 с коническими башенками и уступчатыми корпусами, уже ворвались в деревню. Расстреляв противотанковое орудие и испятнав воронками пехотную траншею (всё живое мгновенно спряталось), они принялись разносить в упор избу, где был сельский совет, а теперь – штаб германского полка. Вскоре самоходка Stug III разнесла один русский панцер из своего 75-мм орудия. Тот, взорвавшись изнутри, вспыхнул как спичечный коробок. Остальные, вырвавшись вперёд, захлопали из своих автоматических пушек.
…Германская инфантерия было прижала к снегу наступающий русский десант. Но по ней открыли огонь танки БТ. Командирский БТ-7 М с шаровой антенной был вооружён 76-мм пушкой. Производя гусенично-башенные манёвры, эти панцеры заставили притихнуть расчёты 37-мм пушек. Следующей серией снарядов были накрыты сами траншеи. В первую очередь – расчёты станковых пулемётов. Что ни говори, а выучка у русских танкистов была отменная. А вот взаимодействие на поле боя поставлено плохо, отметил про себя Вильгельми. Танки, что прорвались в деревню, уже обречены. Если, конечно, русский командир по рации не вызовет их обратно. Расстреливать нас с тыла…
Он вжался носом в бруствер. Над головой в холодном стальном шлеме пролетал уже ни раз, а два или три русский осколок либо пуля. Перед собой капитан вермахта положил три патронных диска. И пару гранат на исцарапанных деревянных ручках. Он также выложил трофейный русский ППД со снаряжённым диском. Его кожух для верности был обмотан в три слоя марлевым бинтом. Взрыв… Мелькнули чьи-то разметанные руки. Брызнула по брустверу кровь. Мимо Вильгельми, согнувшись в три погибели, пробежал расчёт ПРТ с Pz B образца 1938 года. Тут, обогнув БТ с флангов, по ним ударили из двойных пулемётных башен и 67-мм пушек средние Т-28. Противотанковая артиллерия совсем замолчала. А три КВ-2 устремились в деревню. Расчёт ПТР сделал безуспешный выстрел. То ли в гусеницу, то ли в щели вентиляции. Но бронебойный патрон не смог поразить толстую броню. Из траншей вылетело несколько длинноруких гранат. Но они, отскочив от покатого стального листа, хлопнули через десять секунд на снегу. Начался разгром…
Дитер, оглохнув от шума в мембранах, успевал лишь орать наводчику и механику-водителю. Неуклюжая самоходка, включая форсаж, разворачивалась из стороны в сторону. Ей удалось разбить ещё один панцер Т-70. Остальные, поджигая очередями из ПДТ скученные трехосные грузовики, старались поразить «жабу» с тыла. По кормовым листам щёлкали 20-мм снаряды, которые вскоре разнесли кожух с шанцевым инструментом. Вскоре русский стрелок, изловчившись, порвал гусеничный трак. Самоходка стала бесцельно вращаться на месте.
…Навстречу монстрам-КВ выкатили три «танковых oxотника» (они же «истребители танков» серии 1). Но передний русский тяжёлый панцер за пять минут устроил из них фейерверк. А Вильгельми продолжал расстреливать автоматный диск по русской мотопехоте. Во всей траншее подле него уже никто не стрелял. Мешками валялись трупы. Из пулемётного окопчика строчил длинными очередями MG-34, разворачиваемый на сошниках «первым номером». Русская цепь, вместо того, чтобы из положения лёжа открыть шквальный огонь, всё время, понукаемая командирами, порывалась встать. На снег падали сраженные очередями бойцы в окровавленных маскхалатах. Русские БТ отчего-то устремились вперёд, чтобы сходу ворваться в деревню вслед за тяжёлыми собратьями. Но вскоре один из них вернулся. Принялся расстреливать с тыла траншеи с ещё живыми германцами.
…Дитер, облачённый в русский овчинный полушубок, переделанный из тулупа русской старухи, вовремя заметил вынырнувшую тушу КВ-2. Это был первый тяжёлый панцер. Из своего 76-мм орудия он, остановившись на широких гусеницах, точно поразил самоходку в борт, прикрытый 30 мм стальным листом. Шарах… Взрывной волной гауптманна выбросило в сугроб. Он, пролетая из командирской башенки, успел заметить островерхий заборчик за дровяным складом, что надёжно укрывал Stug III. (Пока ему, Дитеру, не взбрело вывести «жабу» на оперативный простор, чтобы оказать помощь гибнущей инфантерии. Как и «панцерягер», это штурмовое орудие было хорошо, действуя из засады. В ближнем бою против «руссише панцерс» оно не соответствовало запросам восточного фронта.) На ушах у кавалера Железного креста 1-го класса остались наушники с вырванным проводом. Он спешно сорвал их. Зарывшись в снег, услышал оглушительный звон. Стальной, низко посаженный корпус самоходки окружало облако бензинового горения. Стали оглушительно рваться снаряды в нишах.
Сгорая от стыда, Дитер полз к дровяному сарайчику Матрёны Тимофеевны. Долг германского «панцерменн» подсказывал ему, что нужно драться бок о бок со своими умирающими товарищами. Однако зов плоти и видение далёкой жены Эльзы оказались сильнее. Обрушив на себя груду обледенелых поленьев (одно или два больно стукнули по голове), он вынул из кобуры «Вальтер». Стащив зубами русскую варюшку, оттянул на себя пружину затвора. Но ничего! За дощатой стенкой, урча перегретыми двигателями и звеня траками, ползли русские многобашенные махины. В щели было видно, как горят «Хеншели». Один из них стукнул в радиатор «руссише панцер». Грузовик завертело юзом. Радиатор, до этого вытянутый, как любопытный нос, стал похож на яйцо в всмятку. Из кузова с открытыми бортами вылетели на ледяной настил зелёные ящики с орлом и свастикой. Один из них, расколовшись, выкинул из чрева солому с… плоскими коньячными бутылками. «Шампань» достанется русским! О, Боже…
Вскоре деревня наполнилась русскими солдатами. Частью они прибежали на своих двоих. Других привезли фордовские грузовики, окрашенные в белое. Одетые в добротные, толстого сукна шинели и цигейковые шапки со спущенными отворотами, они не страдали от мороза. Кое-кто, не дожидаясь приказов командиров, принялся «баловать»: полез за коньячными бутылками. Другие вскрывали банки с джемом. Или круглые, белой жести коробки с зёрнами кофе. Засовывая пригоршнями в рот, принялись хрустеть в обе щеки. Не кормит их что ли этот Сталин! Так в сердцах подумал Дитер. У него страшно засосало в животе. Под «ложечкой», как говорят эти русские. В нагрудном кармане френча был пакет с галетами. Но, обложенный упавшими поленьями, гауптманн не решался его вскрыть. А вдруг хруст его молодых зубов будет услышан? Не дай Бог. О, Мадонна! Помоги и защити…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ТАЙНЫМИ ТРОПАМИ.
…Паулюс сидел в тёмном, затхлом полуподвальном помещении. Он, как будто никак не реагировал на происходящую катастрофу. Шоком безмолвия и безволия был парализован весь штаб 6-й армии. Снаружи, на заснеженных улицах с обгоревшими коробками разрушенных домов с рухнувшими перекрытиями, с искореженными и ещё работающими танками и самоходными орудиями, теснящимися среди обломков, загромождающих дворы, тонных грузовиков, бронетранспортеров, тягачей, мотоциклов и легковых машин, меченных тавро из орла с разведёнными крыльями со свастикой в лавровом венке, который сжимали его когтистые лапы, развернулись тяжёлые бои. Среди обледенелых трупов его некогда непобедимых гренадёр, загнавших русские армии до Волги и Сталинграда («…Волга, Волга, великая русская река!») ещё живые, обмороженные, полуголодные, покрытые вшами и тряпьём люди стреляли из щелей домов, баррикад и завалов по другим людям в тёплом ватном обмундировании и шинелях на толстом сукне, цигейковых шапках и валенках. Среди груд щебня и кирпича (деревянные домики на окраинах, возле завода «Баррикады», если не сгорели во время летних бомбёжек, то были разобраны на дрова) урчали, звеня гусеничными траками крашенные в белое русские панцеры Т-34/76, КВ-2,Т-70, британские «Матильда» и Валлентайн», а также «Грант», представляющие собой огромные, слоноподобные туши с двумя пушками. Не считаясь с потерями, Советы продвигались шаг за шагом к центру разрушенного города. Они стремились сомкнуть стальные клещи своих штурмовых соединений на захлёбывающемся от натуги горле 6-ой армии. И без того окружённой, погибающей от мороза, голода, отсутствия боеприпасов и топлива, прочей поддержки, обещанной рейхсмаршалом Герингом и самим фюрером. Ещё хлопали в развалинах выстрелы из 88-мм зениток, поражающих вместе с 50-мм Pak. и 105-мм Le НF-18 русские сверхтяжёлые, средние и лёгкие панцеры. Но это была агония обречённых.
В полуразрушенном здании Центрального универмага на площади Павших Борцов, покрытой воронками разной величины, обугленными обломками автомашин, Паулюс в который раз уже задавался вопросом: могло ли всё сложиться иначе, если бы он прислушался зимой далёкого 1941 года к странному, удивительному русскому с белой, как лунь, окладистой бородой, с коричневым, изрубцованным морщинами лицом и такими ясными, суровыми, но по-детски чистыми глазами – способными, как оказалось, заглянуть в Книгу Жизни. Прочесть любую ЕЁ страницу. Как самую древнюю, замшелую, так и нетронутую, ещё не написанную, где были обозначены Творцом неба и земли суровые и прекрасные вехи горделивого человечества…
* * *
…Вскоре на южном фронте произошла кровавая мясорубка. Летом 1942 года оперативная группа «Кемпф», состоящая из армий Паулюса и Вейхса, взяла в клещи ударную группировку Тимошенко под Изюмом. Так началась операция «Фридрих», которую русские упредили своим неожиданным наступлением. В начале мая в район Харькова прибыли некоторые ожидавшиеся из Франции дивизии, в том числе и 305-я Боденская дивизия, а с ней тогда еще не знакомый Адаму, его будущий друг Отто Рюле, служивший в моторизованной санитарной роте.
Подготовка к переброске войск для летней кампании 1942 года шла полным ходом. Но на долю 6-й армии выпало еще одно тяжелое испытание. Советские соединения, располагавшие значительными силами, включая и многочисленные танки, предприняли 12 мая новое наступление с Изюмского выступа и под Волчанском.
Для 6-й армии создалось угрожающее положение. Наносящим удар советским войскам удалось на ряде участков прорвать германскую оборону. 454-я охранная дивизия не устояла перед натиском. Случилось то, чего Паулюс опасался еще 1 марта. Дивизия отступила. Пришлось отвести километров на десять назад и VIII армейский корпус, так как венгерская охранная бригада под командованием генерал-майора Абта не смогла противостоять наступающему противнику. Советские танки стояли в 20 километрах от Харькова. Правда, 3-я и 23-я танковые дивизии пытались нанести контрудар, но безуспешно.
Прорвавшись на Харьковском направлении, русские не учли опасности флангового прорыва и окружения. Это произошло. После изнуряющих степных побоищ, уничтожив до четырёх дивизий противника, включая 1500 танков, захватив до 20 000 пленных солдат и офицеров, 6-я и 4-я армии вермахта начали стремительное продвижение на Ростовском и Сталинградском направлении. Вскоре армия Паулюса вышла к левой излучине Великой Русской Реки. За это, правда, пришлось поплатиться внушительными потерями в боях на Дону, под станицей Клётской и Вёшинской, но это было не в счёт. Кроме этого в ходе битвы за Харьков на голову генерал-полковника и его адъютанта, равно и всего штаба, обрушилась другая напасть. Прибыл личный представитель доктора Геббельса Ганц Фриче. Он пришел представляться Паулюсу в мундире зондерфюрера, что соответствовало званию капитана вермахта . Считая себя непревзойдённым журналистом, этот ушлый господин, мешая всем и лазая повсюду, собирал материал для Volkishe Beobaxter. Дважды его пришлось спасать от неминуемой гибели. Паулюс, чуть было не вскипев (это происходило с ним крайне редко), хотел удалить этого зазнавшегося писаку с театра военных действий. Но помогло заступничество самого доктора Геббельса. Чем он умаслил «Кунктатора», так и осталось неизвестно. Хотя впоследствии, прочитав очерк Фриче о сражении, Паулюс остался им доволен. Как нельзя кстати смотрелись в нём фотографии с подбитыми русскими Т-34 и КВ, наводившие ужас на германскую инфантерию и панцерваффе в 41-ом. На этот раз превосходство было утрачено. Новые германские «ролики» почти свели его на нет. Это были Pz. IV F2 – первые танки с 75-мм пушкой с длинной ствола 43 калибра. В сочетании с отличной оптикой они могли поражать «тридцатьчетвёрки» в борт с дальних дистанций. Правда оснастить такими танками удалось по одной роте в каждой из дивизий.
«…С нетерпением ждал зондерфюрер Фриче начала операций под Харьковом, - напишет в своих воспоминаниях Адам. - Затем его перо застрочило, снабжая тыл блистательными, воодушевляющими корреспонденциями с поля сражения. Они придавали бодрость многим немцам, усомнившимся и павшим духом. В памяти многих людей бледнели ужасы лютой русской зимы, неудачи под Москвой и в Крыму. Наверное, Фриче считал, что всем потрафит, поместив в солдатской газете, издававшейся в Киеве, статью, в которой он прославлял как великого полководца Паулюса, в ту пору получившего звание генерала танковых войск. Нашей последней победой, писал Фриче, мы обязаны в первую очередь осторожному и целеустремленному руководству Паулюса. Помню, как мы в штабе армии радовались и гордились, читая эту статью. Зондерфюрер сразу выиграл в нашем мнении. Однако министр пропаганды доктор Геббельс реагировал иначе. В день, когда нам доставили номер этой газеты — мы еще сидели после ужина за столом, — Фриче вызвали к телефону. Вернулся он с красным, пылающим лицом. Что же случилось? Геббельс устроил ему головомойку за то, что он восхвалял Паулюса как полководца: в Великой Германской империи этот эпитет применим только к одному человеку — к фюреру и рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру. Фриче пробыл в 6-й армии еще несколько месяцев. Насколько мне известно, он ни разу больше не проштрафился перед своим начальством. Когда Паулюс узнал о происшествии, он рассердился: — Чем только эти люди занимаются! Как будто это самое главное. А что мы сели в калошу главным образом потому, что верховное командование недооценивало противника, им невдомек».
Вскоре Гейм принял на себя командование 44-й танковой дивизией, а его преемником в штабе армии стал полковник генерального штаба Артур Шмидт. «Какой был резон в этих перестановках? В разгар подготовки наступления, накануне летней наступательной операции?» - напряжённо думал Адам. Он с нетерпением ждал отпуска, которому мешала операция «Фридрих». Даже Паулюс отнесся к этой замене неодобрительно. Тем более, когда обер-квартирмейстер, отвечавший за все снабжение, полковник генерального штаба Пампель, был также смещен. Вместо него назначили полковника генерального штаба Финка. Как и Шмидт он был «человеком фюрера». Оба – члены национал-социалистической партии. Шмидту и Финку нужно было за короткий срок ознакомиться с установками их предшественников. Шмидту это удалось очень скоро. Сын купца, уроженец Гамбурга, он был человеком умным, гибким, наделенным большой сметливостью. Это сочеталось с твердостью, которая, впрочем, часто переходила в упрямство. Он мог накричать на замешкавшегося офицера или курьера с донесениями. Похвалить «телефонную девицу» на телетайпе за локоны и пилотку, скошенную в соответствии с уставом набекрень. Он вскоре получил прозвище «чёртик из табакерки»: за редкостный талант – появляться ни к месту и ни ко времени, портя настроение оперативным работникам штаба! В штабе 6-й армии готовы были закатить ностальгическую попойку – проводы и расставание с бывшим начальником! Главное отличие между сыном купца и прежним начальником было налицо: Гейм умел поддерживать хорошие отношения со всеми отделами штаба армии. Он был солдатом и прежде всего требовал от каждого своего сослуживца соблюдать дисциплину и беспрекословно повиноваться его приказаниям, но он отвечал за каждого начальника отдела и выручал его в любой ситуации. Шмидт к этому не стремился. Он действовал во всём с истинно-нацистской самоуверенностью. Занимался безудержным прославлением политики фюрера на Востоке и в Европе. Был занят тем, что выискивал явный и тайный саботаж приказам ставки. Адам напишет по этому поводу следующее: «В противоположность ему Шмидт был нетерпим и заносчив, холоден и безжалостен. Чаще всего он навязывал свою волю, редко считался с мнением других. Между ним и начальниками отделов его штаба неоднократно возникали столкновения, особенно с начальником оперативного отдела, с обер-квартирмейстером и начальником инженерных войск армии. Это отнюдь не ускоряло последние приготовления к летнему наступлению. Многие офицеры нашего штаба добивались перевода в другие части. Паулюс был осведомлен об антипатии, которую внушил к себе начальник штаба. При малейшей возможности Паулюс старался сглаживать эти шероховатости, не ставил перед собой серьезно вопроса о замене начальника штаба».
Похоже, что квалифицированный генштабист Шмидт не стремился установить контакт с армейской средой. Это было очевидно всем германским офицерам в штабе 6-й полевой армии. Даже к Паулюсу он относился не так, как следовало бы: спрашивал у него по поводу и без оного мнение - «а что думает по этому поводу великий фюрер»? Шмидт пытался помыкать командующим. Ловить его на противоречиях, чтобы при удобном случае свалить. Но кому это было выгодно? Адам, связавшись через Отто Рюле (тот отправился в отпуск) и через знакомого полковника в штабе люфтваффе, выяснил: Шмидт во времена службы в рейхсвере, был замечен в контактах с ведомством Канариса. После того, как Гейдрих, обучившись у шефа разведмастерству, «слинял» в SS и открыл собственную «фирму», скорее всего работал у него V-mann. Это поняли и командиры корпусов, которые приняли тут же Шмидта скрипя сердцем.
Несмотря на очевидное поражение, русские сражались отважно. Прикрывая отход своих частей, избиваемых с воздуха люфтваффе, они оставляли вкопанные в землю танки и управляемые по радио огнемёты (ФРОГ). Поражало другое. Намечённое русскими наступление на Крымском полуострове провалилось почти одновременно с трагедией под Харьковым. Упредив скучившиеся для атаки советские войска, артиллерия и авиация Манштейна нанесла по «скоплению сил противника» смертельный удар. Это говорило о наличие в оперативном управлении русских германских агентов. (Лишь после падения Севастополя стало известно о том, что комендант военного аэродрома майор Попов перебежал на сторону германцев.) В начале марта полным разгромом закончилась наступательная операция 2-ой ударной армии под командованием генерала Власова, героя зимнего наступления под Москвой, на Волховском участке северного фронта. Русских пропустили в оперативные тылы, а затем попросту уничтожили в «котельной битве».
Опасный прорыв под Изюмом был ликвидирован. Паулюс получил Рыцарский крест. Командный пункт армии был переведен из Полтавы в Харьков. Паулюс информировал оперативный отдел о предстоящих операциях, в которых со стороны Германии и ее союзников должны были участвовать более полутора миллионов солдат, свыше тысячи самолетов и несколько тысяч орудий всех калибров. 6-я армия первоначально получала задачу по обеспечению фланга танковой группировки, наступающей на Сталинград. Директива Гитлера № 41 от 5 апреля 1942 года определила для группы армий «Юг» цели летнего наступления 1942 года. Осуществление комплекса операций должно начаться наступлением из района южнее Орла в направлении на Воронеж. Для этого предназначались 2-я, 4-я танковая и 2-я венгерская армии. Задачей 6-й армии было прорваться из района Харькова на восток и во взаимодействии с продвигающимися вниз по Дону моторизованными частями 4-й танковой армии уничтожить силы противника в междуречье Дона и Волги. После этого, в третьей фазе летнего наступления, 6-я армия и 4-я танковая армия должны были соединиться в районе Сталинграда с силами, наступающими на восток от Таганрога и Артемовска. Достигнув Сталинграда, предстояло уничтожить этот важный военно-промышленный центр и крупнейший узел путей сообщения.
На заседании отмечалось кроме всего прочего шаблонность мышления красных генералов. Так, в духе своего фильма «Если завтра война!» и общей пред военной доктрины РККА они бросали в бессмысленные контратаки целые танковые соединения без достаточной пехотной поддержки и взаимодействия с воздуха. В результате «руссише панцерс» становились лёгкой добычей зенитной и противотанковой артиллерии. Они забрасывались бомбами и попадали на минные поля. В то время, как панцерваффе было строжайше запрещено ввязываться в лобовые атаки. В памяти Паулюса и Штрума ещё были свежи картины 1941 года, когда Pz. III и Pz. IV с их «штуммелями» приходилось попросту говоря улепётывать от «тридцатьчетверок» с бронёй в 48-мм. Pz. I и Pz. II вообще было нечего делать на полях сражений. Их стали использовать в полицейских и охранных частях для борьбы с «руссише партизанен».
Отмечалось также обилие лёгких танков в русских дивизиях. Судя по всему большевики делали ставку на летний блицкриг, если штамповали тысячами БТ, Т-26, Т-50 и Т-70 со слабой бронёй с 20-мм и 45-мм пушками. Из противотанковых частей почему-то изымались 76-мм пушки ЗИС-2. Вместо них увеличивались ПТР и маломощные «сорокапятки», схожие внешним видом с германским Pak. 35/36.
В перерыве заседания Паулюс предложил своему «Палладину» выйти во двор казачьей хаты. Светило яркое дневное солнце. Стаи птиц стремились туда, где веяло дымом пожарищ. Высоко в прозрачно-синей лазури гудели эскадрильи отбомбившихся архаичных «штукас» с неубирающимися шасси. Советских краснозвездных «ястребков» давно не было не видно, не слышно.
- Кто курирует у русских танковую промышленность? - поинтересовался Паулюс.
- Нарком иностранных дел Молотов. Очень странный господин. В молодости дружил с нашим рейхсминистром иностранных дел. Впрочем, Шпеер тоже был весьма странен. Фюрер, если мне не изменяет память, поручал ему ещё в 40-м переоснастить панцеры новыми дальнобойными пушками. Сделано это только сейчас его преемником Шахтом.
- Да, весьма странно, - неуверенно согласился Паулюс.
- А по-моему, господин генерал, самое странное — это то, что поражения относятся целиком на счет командующих армий или групп армий. Генерал Гудериан, например, после поражения под Москвой был снят и отправлен в тыл, — зато победами мы в первую очередь обязаны полководческому искусству фюрера, - обратился к нему Адам.
- Милый Адам, надеюсь, эти крамольные мысли вы не высказываете в присутствии господина Фриче. Мне бы не хотелось, чтобы у вас были неприятности.
- Вы правы, - поддакнул «Палладин». – Возьмёт да опишет мою персону в своих зажигательных репортажах.
От молодого полковника, несмотря на всю драматичность обстановки (пыльные колонны русских пленных, разбитые силуэты танков, остовы боевых самолётом среди клочьев блестящего дюраля и обломков плексигласа, стада зелёных фордовским грузовиков, которые поначалу вызывали смех, но затем, ввиду потёртостей ног и солнечных ударов наступающей пешком основной массы инфантерии, были взяты в штат пехотных дивизий) не укрылись многие детали, которые он описал в своих дневниках:
«…Не успел я сесть в машину, как мотор сразу загудел. Через несколько минут машина помчалась по взлетной дорожке в степи, затем оторвалась от земли. Мы летели на небольшой высоте. Солнце, еще низко стоявшее на восточном краю небосвода, заливало золотистым светом бескрайнюю степь. Капли росы на выжженной траве блестели, как жемчуг и алмазы. Это было чудесное зрелище. И все же я опасливо поглядывал назад. Стояла отличная летняя погода, а как раз это-то и было небезопасно. Она открывала перед вражескими истребителями различные преимущества: ясную видимость, солнце светило в спину, а не в глаза. В случае налета противника нам пришлось бы худо. От пилота не укрылось мое опасливое поглядывание на восток. Он усмехнулся.
— Можете не беспокоиться, господин полковник. Когда наши истребители в воздухе, ни один русский «як» сюда не сунется. Видите вон там поблескивающие на солнце точки? Это наши. Покажись только противник, они ринутся на него, как ястребы.
Мы летели сейчас в обратном направлении над дорогой, которую прошла в последние недели наша армия.
Редко попадалось на глаза какое-нибудь селение. Очень долго мы летели над шоссе, по которому тянулись на восток колонны машин, груженных предметами снабжения. Сопровождающие их конвойные приветственно махали нам руками. В расстилавшейся перед нами бескрайней степи порой мелькали разбитые танки, орудия или опрокинутые грузовики. Отчетливо вырисовывались линии окопов, в которых еще недавно лежали друг против друга немцы и русские. Взгляд мой нередко приковывали к себе тела убитых красноармейцев или разложившиеся трупы лошадей с уродливо торчащими вверх ногами. Там же, внизу, кончили свою жизнь тысячи немецких солдат и офицеров, утрата которых и побуждала меня сейчас лететь в Винницу. Но тогда как немцы погребли своих товарищей в этой чужой земле, ни у кого не нашлось времени отдать последний долг и советским солдатам, павшим на захваченной нами территории.
Внезапно характер пейзажа изменился. Мы перелетели через Оскол и Донец. Врезавшиеся в степь поселки с их садами и полями стали теперь многолюднее и крупнее. А затем показался Харьков: море домов, тракторный завод, высотный дом и вокзал, а за ним и аэродром.
Описав изящную дугу, пилот посадил машину на взлетно-посадочную полосу. Самолет медленно подкатил к стоявшему вблизи «юнкерсу-52», мотор которого тут же заработал. Это был самолет связи, направлявшийся в Винницу. Наш штаб армии радировал харьковскому аэродрому, что я вылетаю из нашего степного села. Меня уже ждали. В две минуты я перебрался из одного самолета в другой. Там уже сидело несколько курьеров. Раздался гул моторов. Машина стартовала. Она быстро набрала высоту. Полет в западном направлении открывал перед нами картину, полную разнообразия. До самого горизонта тянулись плодородные украинские поля, пересекаемые полосами леса, реками и ручьями. Сеть населенных пунктов была гораздо гуще, чем на первом этапе моего воздушного рейса. Обширные села сменялись городками и городами. Наш «юнкерс-52» летел на высоте около тысячи метров. Мы без труда могли наблюдать колонны транспорта, которые двигались на восток по густой сети шоссейных дорог. Все чаще попадались навстречу поезда, мчавшиеся в Харьков. Они везли туда продовольствие, боеприпасы, горючее, оружие и снаряжение. Харьков был главной базой снабжения группы армии «Б»».
«… Почти столь же серьезным было положение под Волчанском, северо-восточнее Харькова. Понадобилось ввести в бой буквально последние резервы 6-й армии, чтобы задержать противника. Но затем наступил перелом. 17 мая к Изюмскому выступу с юга подошла армейская группа "Клейст" с III танковым корпусом под командованием генерала фон Макензена. (Это был потомок генерала от кавалерии Макензена, корпус которого был разбит русскими в августе 14-го в Восточной Пруссии.-Авторы.) Одновременно с севера развернула большое наступление 6-я армия. В ожесточенной борьбе удалось окружить наступавшие советские соединения. Это были две изматывающие недели. Ни днем, ни ночью мы не снимали с себя сапог, не говоря уже об одежде. 29 мая весеннее сражение за Харьков кончилось.
« …Хотя в ходе предыдущей операции под кодовым наименованием "Фридрих I" был уничтожен Изюмский выступ, нужно было принять меры, чтобы создать для 6-й армии более благоприятное исходное положение. 13 июня был предпринят удар на Волчанск, получивший название операция "Вильгельм", и 22 июня — удар на Купянск (операция "Фридрих II") совместно с III-м танковым корпусом, который затем остался в подчинении 6-й армии. Танки с грохотом помчались вперед, пехота и артиллерия заняли свои исходные позиции. После короткого массированного огневого удара из сотен орудий наши войска прорвались вперед, смыкая клещи. В течение нескольких дней окруженные соединения были разбиты. Мимо двигавшихся на новые исходные позиции немецких войск продефилировало 20 тысяч пленных в наш тыл».
«…На юге России, западнее Дона, намечалась крупная операция с целью окружения и уничтожения основных сил Красной Армии. При успехе этой операции открылся бы доступ к Волге и Кавказу с его нефтяными источниками и, по замыслу Гитлера, был бы нанесен смертельный удар Советскому Союзу».
…Едва не споткнувшись о колодезный журавль, Адам подошёл к мотоциклисту фельдсвязи и передал ему плотно запечатанный сургучом пакет – списки награждённых Золотым и Железным крестом. По станице в этот момент проходил механизированный обоз – громадные колёсные транспортёры Sd/ Kfz. 8. C широкими решётчатыми радиаторами они напоминали таранообразные снаряды времён пунических войн. Пыль, поднимая гусеницами и шинами, ела глаза. Под маскировочным тентом то там, то тут виднелись спаренные стволы «Эрликонов» либо тонкие с раструбом 20-мм зенитные автоматы «Бофорс» на вращающихся станках. Шумела сигналами палатка роты связи в желтовато-коричневых, камуфляжных разводах. Русскую молодуху (лыбилась, дура дурою!) обступили германские гренадёры в майках с чёрным орлом или расстёгнутых егерских рубахах на перламутровых пуговичках. Кто-то предлагал ей зелёный мятный леденец в прозрачной упаковке, кто-то тянул на себя коромысло с вёдрами. «О, русски девушка! Шлехт!» «Ой, вы какой! Да не тяните так сильно! И щипаться не надо – не каменная я…»
Едва не попав под гусеницу самоходки Stug III Ausf Е (по станице с грохотом и лязгом проходила колонна самодвижущейся артиллерии), к нему спешил юноша в германском френче и пилотке, скошенной на лево. У него была повязка Hilswillige.
- Герр оберст! Как хорошо, что вы попались мне, - начал он. – У меня хорошие новости…
- Какие, Рус Сергей?
- Только что я встретился со станичным предводителем. Бывший председатель колхоза «Заветы Сталина» потомственный донской казак Остопупенко согласен сотрудничать с германской империей. Он и другие старики готовы встретиться с представителями германского командования и участвовать в наборе молодёжи в восточные батальоны.
- Отлично! – Адам потрепал русского по плечу.
Он вспомнил, как в морозную февральскую ночь 1942 года судьба свела их вместе, чтобы, наверное, никогда уже не разлучить. Будучи в станице Красный Устюг, «в гостях» у русского по фамилии Иванов, что мужественно перенёс пытки в зондеркоманде, Адам вышел на крыльцо подышать свежим воздухом. Ясно светила луна. Серебристо горели звёзды. Чистивший снег юноша на этот раз вернулся из чуланчика с топором. Он вознамерился было колоть дрова. Но путь его почему-то лежал мимо Адама. Раздался резкий оклик «хальт!», и к русскому устремились полевые жандармы. Глядя на винтовки и автомат, смотрящие прямо в грудь, тот был вынужден остановиться. У него отобрали топор. Стали обыскивать. Глядя на всё это, полковник был вынужден вмешаться. Ему почему-то сразу показалось странным, что русский призывного возраста околачивается в станице.
«Дезертир я, - ответил тот, шмыгая носом. – Сбежал от большевиков. Вот, думаю, как послужить Великой Германии. И вашему фюреру. Поможете ?»
У него вывернули карманы. Красноармейская книжка на имя Сергея Борисовича Тихонова, 1920 года рождения. Прочитал и перевёл спустившийся с крыльца граф Куценбух. Понятное дело, что у мальчишки он вызвал тихий трепет одним своим появлением. Чего только стоили мёртвые глазницы и скрещенные кости на его кокарде войск СС и ведомства РСХА? Но ничего. Обошлось – никто не умер…
На вездеходе они проехали вдоль наступающих колонн германских войск. Севернее Дона ухало. Над суглинистыми холмами посреди бескрайней, голой степи взлетали высокие султаны чёрного и пепельно-серого дыма. Жёлтым ковром веялась в воздухе пыль. Она упрямо лезла в уши, за воротники рубах и френчей, под нательные сетки от насекомых, хрустела на зубах. В ряде мест пыль присутствовала в воде. Равно как и соль. Солончаки в этих местах были явление нередкое. Пыль, пески и соль нещадно наступали на степь, как коммунизм на капитализм, с усмешкой заметил про себя Адам. Над будет посмешить Паулюса этим афоризмом.
В направлении Дона и станицы Клётской, за которую шли бои (русским удалось закрепиться на левом берегу, потеснив 8-ю итальянскую дивизию) длиннющим потоком тянулись механизированные, танковые и пешие колонны вермахта. От нещадного солнца зеркально вспыхивали кабины транспортёров и грузовиков. От металла восходил пар. Он обжигал кожу. Длинные стволы раскрашенных камуфляжем орудий покрывали брезентовые намордники. В обратную сторону двигался поток русских пленных – в промокших, грязных гимнастёрках, а иные совсем без них. Раненых поддерживали товарищи.
- Не желаете обратиться к своим соотечественникам? – Адам участливо кивнул в сторону, откуда слышались оклики германских и русских конвоиров (последние были, по-видимому, полицаи или из отряда станичной самообороны).
- Честно говоря да, но… - юноша замялся. Его синие глаза замутила жалость или отчаяние.
- Договаривайте, - ещё более участливо обратился к нему Адам. – Вы испытываете вину? Я правильно истолковал ваше состояние, Сергей?
- Да…
- Они воевали, а вы… О, нет! Вы такой же патриот, как и они. В то время, как они, оболваненные сталинской пропагандой…
Пока Адам читал душеспасительную лекцию, Сергей Тищенко как можно жалостливее всматривался в изнурённые, прокаленные на солнце фигуры. Тех, кого вели без гимнастёрок, с шоколадно-чёрными загоревшими торсами или в грязном нательном белье, по-видимому, были командиры или артиллеристы. Вот встану сейчас перед ними, взгляну в их суровые очи – вмиг ведь растерзают… Или сам отдам Богу концы, подумал он в секунду мгновения.
- Вы что-то сказали! – нарочито громко обратился к нему Адам.
- Да… Я бы хотел остановить колонну. Хотя бы часть, чтобы поговорить. Может у меня получится.
Колонна (вернее, её хвост) по требованию Адама остановилась. До уха Сергея донеслись оклики «станичников», разряженных по такому случаю в синие шаровары с красными лампасами: «Становитесь по рядку, вашу мать! Тудыт её в качель и коромысло! Вы****ки сталинские!» Исхудалые лица пленных с обтянутыми щетинистыми скулами вызывали тошноту. Германский фельдфебель с жандармской бляхой на цепочке прошёл мимо колонны, мягко ступая по истоптанной, взрыхленной гусеницами и шинами земле ботинками в парусиновых гетрах. Он прижимал к лицу платочек. «Katucha ist god!» - скорее одобрительно сказал он. Он подмигнул парню в зеленовато-синем мундире с белой повязкой «хиви». Его круглое сытое лицо лоснилось от удовольствия. «Dancke shoon,» - усмехнулся ему Сергей. Он и не думал прибавлять к сказанному Main Herr. Ничего, обойдётся, зараза.
- О, Катьюша! – некстати раздалось из длинной колонны инфантерии. – О, да! Великая русская песня! Катьюша выходит на русский берег – ждёт своего русского парня…
- О, да! Который сражался с нами под Брестом или Ковелем.
Так уж устроен мир, дружище!
- А мне больше нравится песня о Волге! Русская песня!
- О, Фрицы! Мы скоро дойдём до Волги. Неужели так близка наша цель!
- До войны я смотрел русский фильм «Волга-Волга»! Мы хохотали всей семьёй! Там толстый русский на деревянной бочке поёт, что он водовоз – что без него ничто в России не происходит! Представляете, парни? Так и пел: «Ни туда и ни сюда».
- Тут что-то явно намечается. Этим русским будут предлагать бороться со Сталиным.
- Что ж, правильно! Нечего их задаром кормить в лагерях. Пусть послужат рейху.
- Всё это вздор! Это свиньи! Недочеловеческие ублюдки. Мочатся под себя. Видите, ребята, над ними мухи! На них надо возить воду или камни – так будет лучше…
Проходящие мимо пехотинцы без касок, с загоревшими потными лицами и развевающимися волосами, улыбались Сергею как своему.
- А ты, сука, тоже русский будешь? – услышал он шёпот за спиной.
- Как и ты…
В этот момент показалось то, что никто, пожалуй, не ожидал. Тройка Пе-2 (по фронтовому, просто «пешек») со вспыхивающими плексигласом бронеколпаками, прикрывающими кабины, в сопровождении истребителя Як-1 пронеслись над степью. Колонны растеклись так, будто были из неоформленного теста. Но самолёты не бомбили и не стреляли. Они устремились к другим целям.
- Я думаю, после этого вам сложно будет произнести спич, - суховато молвил Адам. Он прошёлся мимо колонны русских пленных, щеголеватый, с отличной выправкой, застёгнутый на все пуговицы, с толстыми шнурами аксельбанта на левом плече. Поправил козырёк высокой, спадающей на лоб фуражки. – Предлагаю вам отложить его до лучших времён. Проследуем дальше, на аэродром?
Сергей смотрел перед собой. Позади себя (он не повернулся лицом к колонне, ощущая лишь невыразимый смрад) он услышал в свой адрес немало печатного и непечатного из разряда русской брани. Кто-то жалостливо попросил сигарет. Не оборачиваясь, Сергей протянул зелёную пачку с орлом и свастикой. Как бы случайно, он подставил ножку проходящему мимо полицаю-станичнику. Тот, на мгновение опешив, рухнул в пыль мордякой. Колонна раскатисто заржала.
- Тогда скажу я, - уверенно произнёс герр оберст. – А вы, надеюсь, переведёте. Ведь так, юноша?
- Попробуйте… - улыбнулся одними губами Сергей. Они были сморщенные и высохшие.
Адам поправил серебрянный витой шнур. Выбрав лицо по-дурковатей (в станичной охране они все были таковыми), он остановился подле. Глядючи специально затуманенным взором сквозь него и всё окружающее, он начал как можно спокойней. Делал при этом паузы и расстановки на ключевых местах.
- Русские солдаты и командиры! Вы оказались в плену доблестной германской армии непобедимого рейха. Для вас война благополучно закончилась. Однако среди вас и ваших товарищей, ещё воюющих с нами, есть немало людей, одураченных ядом большевистской пропаганды. Она отравила их души и сердца. Германский рейх не ваш враг! Вы должны это донести…
Сергей старательно переводил. Всё пространство внутри и вовне, залитое до этого золотистым солнечным светом, заполненное сочным запахом дурящей зелени и вывороченной наружу коричневатой земли, по которой двигались неровные тени колыхавшихся повсюду масс техники и пехоты, покрывала незаметно откуда выползшая непроглядная тьма. По прозрачной лазури раскалённого неба с широко расставленными серыми крыльями в белых подпалинах плыл кречет. Он будто исполнял волю небес. Готовился на кого-то упасть с их высоты – стремительным «камнем», расставив когтистые лапы и растопырив изогнутый клюв.
- …Россия должна стать свободной европейской страной с цивилизованными законами. Каждый из вас по желанию может отправиться из лагеря для военнопленных на работы в любую из европейских стран. Или занять место в строю. В рядах тех, кто… - Адам на мгновение замялся, но тут же справился с собой, - …решит бороться с большевистской тиранией с оружием в руках. Кто из вас хочет сделать этот выбор прямо сейчас? Если да, надо сделать один шаг…
* * *
Из дневника полковника Вильгельма Адама:
«…1 июня 1942 года в штабе группы армий «Юг» в Полтаве состоялось расширенное совещание командующих. Гитлер явился в сопровождении генерал-фельдмаршала Кейтеля, начальника оперативного отдела генерал-лейтенанта Хойзингера, генерал-квартирмейстера генерала Вагнера и множества адъютантов. На совещание были приглашены: генерал-фельдмаршал фон Бок, командующий группой армий «Юг», генерал пехоты фон Зоденштерн, начальник штаба группы армий «Юг», генерал-лейтенант фон Грейфенберг, впоследствии начальник штаба группы армий «А», генерал-полковник фон Клейст, командующий 1-й танковой армией, генерал-полковник Руофф, командующий 17-й армией, генерал-полковник барон фон Вейхс, командующий 2-й армией, генерал-полковник Гот, Командующий 4-й танковой армией, генерал танковых войск Паулюс, командующий 6-й армией, генерал танковых войск фон Макензен, командир III танкового корпуса, и от военно-воздушных сил — генерал-полковник фон Рихтгофен, командующий 4-м воздушным флотом.
Обсуждался план действий на южном направлении. Гитлер уточнил цели наступления, намеченные в директиве от 5 апреля 1942 года. Он вел большую игру, по поводу чего и сам заметил:
- Если мы не возьмем Майкоп и Грозный, то я должен буду прекратить войну».
* * *
…Началось с утра. Танки дивизии в количестве ста штурмовали германские позиции под Жмыховкой. Пехотой они обеспечены не были, если можно было так выразиться. Оторвавшись далеко вперёд (их нарочно пропустили за линию траншей) бронированные машины Т-34/76 с лобовой бронёй 48-мм, десяток КВ-2 с бронированием в 90 мм, а также два английских Мk. II с 77 мм бронёй попали в хорошо замаскированную артиллерийскую засаду. Ушли всего сорок «коробочек». Остальные обгоревшими тушами, с бессильно свёрнутыми набок башнями и застывшими в повороте орудиями остались чадить.
Раза два прилетали наши бомбардировщики. С огромной высоты ТБ-7 принялся забрасывать сотней бомб, чёрным роем высыпавших из необъятного брюха, свои же наспех отрытые в степи окопчики. Под общие матюги среди воронок и неостывших трупов на земле из камушков тут же было выложено слово «СВОИ», подкреплённое тремя неприличными буквами. «А ведь могут обозлиться – ещё раз вдарить, соколы хреновы,» - едва пошутил кто-то, с осунувшимся от жары и жажды лицом, весь от кончика носа до макушки каски в белой как мука пыли. Пошутил и тут же смолк. Время для шуток было неподходящее.
Вскоре в ослепительно сияющем, без единого облачка небе появился германский самолётик с неубирающимися шасси. Одно или двухместный моноплан с вращающимся пропеллером. Он принялся кружить над свежеотрытыми, плохо замаскированными холмиками брустверов. Спустился ниже, прямо к оврагу, где застыли повреждённые и не очень, измотанные в атаке танки. Там тот час же закипела, вырываемая наружу земля. Блеснуло рыжими вихрями пламя. Протяжно загудели осколки. По спинам застучал чёрный дождь сухих комьев с характерным привкусом сладковатого немецкого тола.
- Ух, фрицы! Мать-перемать! В бога, в душу! Все – огонь по самолёту! Перевернулись с брюха на спины. Упор приклад – ложем в грудь! Прицельная рамка – 30 метров…
Так кричал кто-то из уцелевших командиров.
…Принялись дружно палить по стервятнику. Длинными очередями дубасил из ПД с круглым диском Нестеренко. Хохол по происхождению и по призванию. Родом из Донбасса. Красивый, статный парень. С открытым, улыбчивым лицом. Трещала СВТ в руках у Тимурбекова из Узбекской ССР. Было видно, как скалится он, сбросив каску, своим смуглым, скуластым лицом. Как градом льётся с его стриженной под нуль головы пот. Он – охотник там у себя. Наверное поэтому самолётик с неубирающимися шасси, меченный чёрно-белыми квадратными крестами, вдруг завалился на левое крыло. Его древний двигатель-винт чихнул пару раз и совсем заглох. Словом был и выдохся весь.
- Маслопрододка кирдык! Алла акбар! Слава товарищу Сталину!
…Бегом кинулись за балку в степь. Из самолётика, открыв угловатую дверку в квадратной стеклянной кабине колпаком, вылазил фриц в сером парусиновом мундирчике. Сорвав с себя лётный шлем с очками, он яростно закричал. На лицах подбегающих к нему красноармейцев было всё написано. Его сбили с ног. Принялись по началу бить ногами и прикладами. Потом – колоть штыками. Зрелище было невыносимое. Но оно помогло зарядить зачерствевшие души необходимой ненавистью. Не, лучше яростью. «…Пусть ярость благородная вздымает как волна. Идёт война народная, священная война…»
С той стороны это наверняка видели. По красноармейским позициям ударили «картофелемёты» - 50-мм ротные миномёты. Маленькие огурцевидные мины, отбрасывая тени, врезались в землю. Раздавались лёгкие хлопки. Вырастали кустики пыли. Осколкам косило залёгших неглубоко людей. На воздух взлетали клочья серых скаток шинелей, зелёные СШ-40, ботинки «гавнодавы» с кровавыми обрубками ног. Без всякой команды остатки штурмового батальона сорвались с места. Навстречу шли в атаку уцелевших после атаки и обстрела танки. Ну, бардак… С отложистого склона балки как на ладони бегущими раскинулась станица Верещагинская. Утопающие в зелени садов белые домики с соломенными, деревянными и железными даже крышами. С длинным известняковым корпусом МТС. Над зданием сельпо уже не реял гордо красный стяг. У, гады…
Среди расстроенных рядов метался с оскаленным, почернелым лицом капитан. Бил во всё кулаком. Левой рукой сжимал рукоять «тэтэшника».
- Расстреля-а-ю, мать вашу! На-а-азад! Проститутки! Враги народа…
Кто-то огрел его прикладом в спину. Матерясь, капитан рухнул под бегущие «гавнодавы». Кстати говоря, некоторые успели подумать, что завезли эти ботинки с двойной, подбитой гвоздями подошве, с кожаными шнурками в 1914 году из Америки. Тогда к началу первой мировой войны для действующей царской армии катастрофически не хватало сапог. Вот и завезли с обмотками.
…На встречу в пыльном броневичке с вращающейся башенкой с 45-мм орудием не ехал, а мчался кто-то грозный. В сине-красной фуражке ведомства НКВД. Когда он выскочил, точно его пружиной толкнуло, из открытой наполовину башенки, все увидели глубоко запавшие глаза. Скучились испуганно на его пути.
- Я сотрудник особого отдела дивизии майор Бобриков! Панику прекратить! Остановить паническое бегство. Бегом марш на позиции. Живо, кому говорят! Открываю огонь…
- А ко-ко не ку-ку будет, гражданин начальничек - товарищ командир?
У назвавшегося Бобриковым лицо перекосилось. Как будто было из ватмана, который скомкали и вытерли им стол. Палец скользнул к ложу ППШ, что свисал с левого плеча. Ему, охламону чекистскому, как видно терять было нечего.
- Пальцем-то ствол не лапай! – ефрейтор Цвигун с перебинтованной башкой протопал вперёд. Бросил перед собой фрицевский автомат с плоским магазином. – Не лапай, говорю, ментяра! Был ты им по жизни – сдохнешь, не перекрестишься…
Он оборотился спиной к опешившему особисту.
- Слышь, братва! Кончай драпать! Пятки землёй мазать! Пока этим фраерам грёбаным…
Тут он завернул совсем неприличное. Для этого расстегнул брюки xэбэ на ширинке. Показал то, что было скрыто под ними. Все оглушительно заржали. Кое кто, схватившись за живот, рухнул в землю. Но в следующий момент рухнули все от выросшего чёрно-огненным столбом близкого взрыва. Оборванными струнами запели осколки. По дороге к станице пылило две полуторки с прыгающими на прицепе «прощай Родина». Их необходимо было вернуть назад. Тем более, что…
- Водитель! Механик! Твою налево и вперёд… - орал оправившийся от удара комбат. Он возник из облака пыли в своей одетой на ремешок фуражке с треснувшей кокардой, с гуляющей по бедру планшеткой с неизменным ТТ, который вращался над головой. – Немедленно вернуть эти грёбанные ПТС! Назад! К ним! Стреляю…
Он действительно выстрелил. Скорее всего наугад. Но пуля срикошетила о стальной намордник кабины. Так, что водитель, дёрнулся в узком триплексе, и немедленно дал газ. Ухая на колдобинах, броневик помчался за двумя пушками.
- Коммунисты ко мне! Комсомольцы вперёд! Беспартийные и сочувствующие – не отставать…
…Навстречу ползли три уцелевших после атаки танка: две махины «Клим Ворошилов» с отметинами на пыльной зелёной броне и английская «Матильда». У неё заклинило шаровой механизм сплюснутой башни. Скорость была не ахти, так как союзнички изначально создавали как «танк поддержки пехоты». Но броня ничего. Выдерживала и 50-мм снаряды. Разве только длинноствольные зенитки 88-м её пробивали. А по изрытому воронками полю цепями перебегала навстречу поредевшему батальону германская инфантерия. Было видно как из садов выкатывали бронетранспортёры с 50-мм пушками на броне. Они объезжали подбитые советские танки, чтобы поддерживать огнём свою атакующую пехоту.
- А ну, поворачивай свой драндулет! – заорали танкистам, не видных в задраенных люках. – Куды драпаете, черти?
- Ладно, не вопи! – чумазая рожа в чёрном шлеме показалась в командирской башенке «Матильды». – Где вы были, когда нас фрицы под орех разделывали! Пехота, царица полей! Проститутка, а не царица…
Зеленовато-жёлтая масса красноармейцев, собравшись вокруг коммунистов, спешно приводила себя в порядок. Рассредоточивалась на взводы и отделения. Кто-то привинчивал к стволу винтовки ружейную гранату грушевидной формы (ВКГС-40), которую надо было выстреливать холостым зарядом. Тимурбеков лёжа чистил кожух СВТ, усеянный продольными отдушинами.
Германская пехота была уже близко, когда был открыт (со 100 метров) огонь на поражение. Минут через пять зелено-жёлтые цепи вскинулись, пошли в атаку.
- За Родину! За Сталина! Ура-а-а…
- Смерть фашистским гадам!
- Щас мы вас отдрючим…
Германская артиллерия на самодвижущихся лафетах открыла убийственный огонь. С расстояния 300-400 метров. Серо-жёлтые туши гробовидных «Ганомаг» вздрагивали. Из длинных стволов с грушевидными окончаниями вылетали треугольники пламени. Германские пехотинцы срочно залегли, образуя чёткие концентрические круги. Каждый взвод, повинуясь командам и без оных, группировался вокруг станкового или лёгкого пулемёта. Из-за этого создавалось впечатление о насыщенности вермахта автоматическим оружием, но это было не так. Основным вооружением так и оставалась винтовка «Маузер» образца 1898 года. Стрелять из неё приходилось всё также архаически: передёргивая затвор. Появившиеся в больших количествах самозарядные G.41 «Вальтер» и «Маузер» не отвечали запросам. Их старались передавать охране тыла. Пистолет-пулемёты всё также присутствовали в единичных экземплярах.
…Атака захлёбывалась. Германский пулемётчик бил с плеча второго номера из MG-24. Его очереди выкашивали задние ряды красноармейцев. Уже много распростёртых тел с мокрыми бурыми разводами валялось на поросшей ковылём, покрытой воронками земле.
Тут вновь нечаянно негаданно появился грузный ТБ-7. Угрюмо вращая красными лопастями четырёх, а не пяти громадных двигателей, этот бомбардировщик высыпал на «собачью свару» сотню мелких осколочных бомб.
Заслышав тугой свист, немцы и русские мгновенно приникли к земле. Передние ряды, перемешались. Они лежали друг к другу. Тимурбеков упал, не добежав до узколицего солдата в сером хлопчатобумажном мундире, таких же брюках и ботинках с гетрами. Расширенными от ужаса глазами под стеклами никелевых очков этот фриц заторможенно смотрел на узкоглазого «сталинского монгола». Неминуемыми скачками тот приближался. Ужасный кинжальный штык на его причудливом оружии со стволом в дырчатом кожухе, грозился распороть ему брюхо. Через минуту оба лежали, закрыв головы руками. Краем глаза Тимурбеков видел глубокие пластины серой каски, рожок отдушины с красносинебелым щитком, а также вентиляционное отверстие врага.
Бомбы легли как нельзя кучно. Клочья человеческих тел, дымящиеся обрывки форменной одежды и обломки оружия покрыли собой оставшихся в живых. По полю бежал живой факел. Кто-то сохранил выданные на взвод термитные шары для подрыва бронетехники, что носились в просторной брезентовой сумке, укутанные в бумагу и солому. Теперь от осколка или неосторожно толчка они воспламенились…
- Auf! Hende Hooch! Shtalin kaput…
Это орал высокий долговязый офицер в сером лёгком кителе (из роты венской 44-й пехотной дивизии или «Хох-унд-Дойчмастер») с красно-белой ленточкой на пуговице. У него в руке был советский ППШ. Несколько бойцов поспешно встали. Подняли трясучие руки. Они сбрасывали с себя шинельные скатки, брезентовые пояса с подсумками.
- Хер тебе в рожу! От меня лично и всех уркаганов!
Это орал как сирена ПВО Ванька Цвигун. В прошлом уголовник-рецедивист.
- Was? Nixt Verstehen…
- Щас тебе будет! И «вас», и «квас», и пидарас…
Больше не желая терпеть и ждать, Ванька выхватил из-за пояса (загодя туда сунул на случай) короткую саперную лопатку. Самое страшное оружие пехотинца в ближнем бою. Все вокруг, оправляясь от шока, становились на корточки. Начинали подниматься. Немцы и русские удивлённо оглядывали друг-друга. В это мгновение остро заточенное прямоугольное лезвие врезалось под кадык. Затем ушло вертикально вверх.
- Кха-к-к…
Только и успел издать предсмертный звук австриец. Было ли это «Mein Liber Myter» или «kinder», а может быть «My Furer!» Одному Богу было известно. Из распоротой сонной артерии ударила тугая пенная струя тёмно-вишнёвой, как плоды на станичных садах, крови.
В следующий момент всё изменилось. Люди, ещё минуту назад думавшие о том, как странно воевать и как необычно дружить, набросились друг на друга с озверелыми, осунувшимися лицами. Хлопали пистолетные выстрелы. Рассекал воздух шанцевый инструмент. Мелькали непримкнутые и примкнутые ножевые штыки. Русский трёхгранник осиным остриём входил в чужую плоть. С хрустящим звуком… Раны от него были если не смертельны, то труднозаживляемы. Его применение пытались запретить на Гаагской и Женевской конвенциях. Да где там…
* * *
Из аттестации за период с 1933 по октябрь 190 года на командира 99-й стрелковой дивизии генерал-майора Власова Андрея Андреевича за подписью командира 8-го стрелкового корпуса генерал-майора Снегова, командующего войсками КОВО Генерала Армии Жукова и Члена Военного Совета КОВО Корпусного Комиссара Вашугина:
« …
7. С какого времени в РККА – 1920 г.
8. С какого времени на должностях начсостава – 1920 г.
…
Предан партии Ленина- Сталина и социалистической родине.
…В генерале Власове удачно сочетается высокая теоретическая подготовка с практическим опытом и умением передать подчинённым свои знания и опыт. Высокая требовательность к себе и подчинённым – с постоянной заботой о подчинённых. Он энергичен, смел в решениях инициативен.
Хорошо знает жизнь частей, знает бойца и умело руководит воспитанием их, начиная с мелочей; любит войсковое хозяйство, его знает и учит части заниматься им.
Дивизия, которой генерал Власов командует с января 1940 года, под его непосредственным руководством много и упорно работает над отработкой отделения, взвода, роты, батальона и полка и добилась в этом больших успехов…»
Из материалов уголовного дела М.Н. Тухачевского (собственноручные показания Тухачевского, написанные им после ареста):
«…Из отдельных вредительских мероприятий, подготовлявшихся в штабах БВО и КВО, мне известны нижеследующие: разработка плана снабжения с таким расчётом, чтобы не подвозить для конных армий объёмистого фуража со ссылкой на то, что фураж есть на месте, в то время как такового заведомо на месте не хватает, а отступающий противник уничтожает и остатки. Засылка горючего для авиации и механизированных соединений не туда, где это горючее требуется. Слабая забота об организации оперативной связи по тяжёлым проводам, что неизбежно вызовет излишнюю работу раций и раскрытие мест стоянки штабов. Недостаточно тщательная разработка и подготовка организации станций снабжения и грунтовых участков военной дороги. Размещение ремонтных организаций с таким расчётом, чтобы кругооборот ремонта затягивался. Плохая организация службы ВНОС, что будет затруднять своевременный вылет и прибытие к месту боя истребительной авиации…»
* * *
Волга… Она предстала ровная, как сталь, ослепительно-синяя, чуть морщинистая от ветра. Гладь одной из самых красивых в России рек. На её берегу раскинулся этот стратегически-важный, промышленный центр, который носил имя Сталина – Сталинград. Завод по производству артиллерийских орудий «Баррикады», металлургический комбинат «Красный октябрь», тракторный завод им. Дзержинского, химкомбинат «Лазурь» с подъездными путями в форме «теннисной ракетки – всё это делало город на Волге, по которой «плыть долго», заманчивой, но сомнительной целью.
Начиная с жаркого, кончая первыми осенними холодами, на этих живописных просторах развернулось одно из самых страшных сражений в истории Второй Мировой войны. В истории всего человеческого рода на этой планете. В задымленном небе эскадрильи люфтваффе висели бесконечно. Выстраиваясь в гигантскую «карусель», Ju-87 (они же «штукас», «певуны» и «лаптёжники») кружили над разрушенным, выгоревшим дотла каменным скелетом великого города. Роняли в бушующие огнём развалины всё новые и новые «поленья» чёрных, казавшихся игрушечными (для тех, кто оборонялся и наступал внизу) бомб. Издавали ужасный, почти звериный вой своими вмонтированными в крылья сиренами. От бесконечных пенных фонтанов на Волге рябило в глазах. Германская тяжёлая артиллерия простреливала эту единственную водную артерию, по которой снабжались защитники Сталинграда. С правого берега с воем выписывали свою дугу советские снаряды. Нередко самоходные баржи, катера и баркасы волжской флотилии, взятые в «вилку», или прошитые из скорострельных пушек с воздуха, шли ко дну. Вокруг них, в маслянистой воде, барахтались люди. Некоторые доплывали до берега. Большинство шли ко дну под тяжестью оружия, патронных сумок и боеприпасов. Если топили корабль с военными материалами, порой целая дивизия на том берегу замолкала. Приходилось идти в бой с голыми руками.
А город и ближайшие к нему окрестности застилала мохнатая шапка дымного пламени. Оно извергалось на поверхность из разрушенных нефтехранилищ на Мамаевом кургане. Горящая нефть ж и р н о стекала прямо в Волгу, сжигая всё на своём пути. Взрываясь фонтанами разноцветных искр, как самое что ни на есть адское пекло. Ветра, продувающие степь с четырёх сторон, создали из этого дыма чёрно-красный, колоссальных размеров крест. Это жуткое зрелище стало по истине пророческим. «…Седьмой Ангел вылили чашу свою на воздух: из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий: совершилось! И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле. Такое землетрясение! Так великое! И город великий распался на три части, и города языческие пали, и Вавилон великий воспомянут пред богом, чтобы дать чашу вина ярости гнева Его. И всякий остров убежал, и гор не стало; и град, величиною в талант, пал с неба на людей; и хулили люди бога за язвы от града, потому что язва от него была весьма тяжкая».
Отслеживая оперативную обстановку, Паулюс часто бывал во временных командных пунктах, оборудованных в зоне непосредственных боёв. 6-я армия несла колоссальные потери. Из рот создавались батальоны. Солдаты и офицеры сходили с ума от напряжения. А неподалёку, раскинувшись на Волге, стояла Астрахань, где не было русских войск. Её можно было взять безо всяких усилий. Но приказ фюрера и верховного командования был иным: только Сталинградская крепость! Хотя никаких укреплений им брать не пришлось.
Впервые в истории Второй Мировой войны сражение разыгралось внутри города. На улицах, в «коробках» разбитых домов. В подвалах и системе канализации. Советские солдаты генерала Чуйкова, командующего 62-й армией, применили тактику боёв, которая лишала немцев их преимущества – массированных танковых атак. И фланговых «обводов». В большом городе трудно было ориентироваться. Тем более среди дыма и огня, застилавшего небо. Невозможно было рассчитывать на сигнальные ракеты. Радиосигналы глушили железобетонные развалины. Из щелей, оконных проёмов и баррикад русская пехота, средь которой часто мелькали «полосатые черти» в бескозырках, разила танки и самоходки. Зажатый стенами домов панцер с оборванной гусеницей становился отличной мишенью. Русские наловчились подбивать переднюю и замыкающую машины – их добычей становилась вся колонна. Не приспособленная к уличным боям германская пехота несла потери. Стали использовать части полевой жандармерии и сапёров – они были обучены тактике боёв в городе.
Циклопические развалины Тракторного завода им. Дзержинского (СТЗ), что за Купоросной балкой, поразили воображение генерал-полковника. Здесь почти не переставая, под огнём 105-мм гаубиц и бомбами пикировщиков, русские продолжали выпускать с конвейеров десятки танков Т-34. Без краски, а порой без прицелов танки шли в бой. Это поражало воображение! Порой, в искорёженных 62-тонных Кристи обнаруживались люди в рабочих спецовках. Они висли на рулях, застывали за окулярами танковых прицелов. Свисали из башенных и лобных люков. А подходы к заводу «Баррикады» защищали девушки-зенитчицы. Не умевшие стрелять из 85-мм пушек по наземным целям, они продержались менее часа. Панцеры и панцервагенс Курта фон Зейдлица-Курцбаха, смяв этот слабый заслон, на целую неделю увязли в боях. За цеха, что обороняли по началу лишь рабочие из ополчения.
…Паулюс пытался вызвать в памяти образ русского старика. Время от времени у него это получалось. Особенно ночью, когда он лежал на походной алюминиевой койке. Смотрел в темноту перед собой. Видел какие-то неясные свечения. Из них нередко возникало знакомое ему до боли, по отечески ласковое лицо.
«…Да, я был не прав, отец, когда не послушал ваш мысленный совет. Я продолжил службу в вермахте. Продолжил воевать. Сейчас подчинённые мне солдаты сеют разрушение и смерть в т в о е й стране. Стало быть, я являюсь главным преступником. Ответственным за эти страдания и разрушения. Эти солдаты подчиняются своим офицерам. Они получают приказы от своих генералов. А генералы… Я изо дня в день отдаю в штабе приказы. Убийственные и бессмысленные. Всем существом я ощущаю, что нет тех оправданий, которые могли бы смягчить мою жалкую участь…»
«…Да, оправданий нет и не должно быть. Однако ты не единственный, кто ощущал себя таковым в ВЕЛИКОЙ ПРИРОДЕ. Многие, очень многие видели себя со стороны и ужасались. Считая себя ранее непорочными, каждый из них вскоре обнаруживал своё ужасное несовершенство…»
…Паулюс, устало запахнувшись в генеральский китель, вышел во двор станичного дома. Тёмно-синее, почти чёрное небо было усеяно гирляндами созвездий. На них, возможно, теплилась или зарождалась чья-то жизнь. Дай бог, чтобы там не повторился тот кошмар, в который ввергла себя наша сумасшедшая цивилизация, подумал Паулюс. Он ощущал всем телом и душою лёгкую, успокоительную прохладу. Она мягко обволакивала плечи. Проникала в лёгкие. Снимала напряжение у бешено работающего головного мозга.
В той стороне, где в огнях пожарищ раскинулись безобразные руины Сталинграда, тоже стояла удивительная тишина. Похоже, боевые действия временно прекратились. Стороны достигли неофициального перемирия. Такое случалось на войне. С обоих сторон выходили парламентёры с белыми платками. Или отрезами простыней на палках. Они предлагали не открывать огня, пока не уберут раненых или не похоронят убитых. И меж бездыханных и ещё живых тел, посреди воронок и развалин, ходили бок о бок те, кто стреляли друг в друга. Ни, комиссары, ни особисты созданной Сталиным «Контрразведки СМЕРШ», не мешали русским. А немцев не пугали ни SS, ни Geheime.
Между тем в руинах начались снайперские бои. Германских «ангелов смерти» возглавил майор Кёнинг. Чемпион Олимпийских игр по стрельбе и личный друг рейхсфюрера SS Гиммлера получил задание: создать систему губительного огня. Чтобы «русские фанатики» ни днём, ни ночью не чувствовали себя в покое. Похоже, это у него выходило плохо. Потому что с русской стороны против него действовал охотник-сибиряк Василий Зайцев. Его снайперы укладывали немцев как на стрельбищах. Майор, памятуя о своих олимпийских регалиях, тщетно пытался достать пулей «неполноценного русского», пока сам не нарвался. Пуля русского сразила его прямо в лоб среди развалин Сталинградского элеватора.
«…Вот так унтерменш, - сказал по этому поводу Адам. Ему заносчивый Пауль Кёнинг не нравился ещё при жизни. – Это я о русском! Кто бы мог подумать! Рейхсфюреру будет тяжело пережить своё поражение. Он явно проиграл свою битву за Сталинград. Как вы думаете, герр генерал, каковы наши шансы?» «Вильгельм, вы, я вижу, не унимаетесь в своём красноречии! - улыбнулся ему Паулюс. – Оно не доведёт вас до добра. Лучше спросите своего русского друга. Как есть… Сергей? О, да. Он помогает вам изучать нравы русских. Или обратитесь к капитану Больро из оперативного отдела. Он, если не изменяет моя память закончил русское пехотное училище в 20-х. Наверняка, у него не стёрлись воспоминания о славянском коварстве…»
Паулюс прогуливался между высокими штабными автобусами, фургонами походных радиостанций, легковыми «мерседесами» и «опелями». Всё было затянуто маскировочными сетями. На редких возвышенностях стояли зенитки-88 и 20-мм автоматы. Русские Пе-2 (У-2), старомодные бипланы, неслышно стрекоча моторами, подбирались к германским штабам или позициям. Прицельно-точно сбрасывали на головы или в открытые люки осколочные, а также фугасные бомбы. Летели они на низких высотах, не доступных для зенитной артиллерии (она не могла взять такой угол), а также скоростных «мессершмиттов». За сбитый самолётик полагался Железный крест и отпуск в фатерлянд. Их прозвали «кофейными мельницами», «хромыми воронами», а также «дежурным унтер-офицером». Также как и он, они неслышно подкрадывались и беспрепятственно уходили восвояси.
Время от времени прохаживались фигуры часовых в стальных шлемах, с винтовками или автоматами. Но Паулюс старался держаться незамеченным. Он как никогда нуждался в том, чтобы побыть одному. Он вспомнил невольно о былых боях. 6-я армия, встречая упорное сопротивление русских 61-й и 62-й армий, сумела выйти к Волге. Потери были не символические – с момента боёв за Харьков было убито и ранено до 100 тысяч человек! Панцердивизии лишились 30% «роликов», многие из которых, правда, удалось восстановить и поставить в строй. Русские потеряли в двое больше, особенно в танках и авиации. Всё потому, что командующий Южным фронтом маршал Тимошенко и член Военного Совета Хрущёв действовали в худших традициях наступательной стратегии. Под угрозой приказа № 227 (который, к слову скажем, карал лишь трусов и дезертиров), прикрываясь именем Сталина, они гнали в неподготовленные контратаки на закрепившиеся в обороне части вермахта своих солдат и бесценную технику. Получив копию приказа операции «Фридрих» (был сбит майор Рейхель из оперативного отдела группы армий «Б»), они развили наступление на Изюмский выступ без должного взаимодействия с другими участками фронта. После провала 2-й ударной армии и потери Крыма, после чего стало ясно – в окружении Сталина есть утечка информации. А выход к Сталинграду, на подступах к которому создавались мощные оборонительные сооружения, стал возможным по одной причине – окружение в районе Калача танкового корпуса. Он прикрывал после потери Орла (тоже сильно укреплённого!) выход к городу. Вместо того, чтобы занять эшелонированную оборону, повинуясь приказам Хрущева и Еременко, нового командующего Южным фронтом, бывшего сотрудника охраны Троцкого, ударили по наступающим танкам Зейдлица-Курцбаха. И попали в «котёл».
Паулюс вздохнул. К удивлению своему он увидел прогуливающегося по станичной улице полковника Адама. Тот, завидя своего генерала. Ускорил встречный шаг. По опыту он знал, что предстоит интересная, очень важная беседа.
- Почему вам не спится, Вильгельм? – тихо спросил Паулюс. Он старался смотреть прямо в глаза, как это делал русский старик. – В такое судьбоносное для рейха время его солдатам необходим длительный и спокойный сон. Разве только генералы… На них лежит такое бремя – в том числе, о спокойном сне своих подчинённых…
- Я пробовал написать письмо жене, - молвил Адам, подойдя к Паулюсу вплотную. – У меня ничего не вышло. Из головы не выходит тот полевой лазарет. На развалинах вокзала, где мы побывали вчера. Помните, герр генерал?
Паулюс нахмурился. Коротко кивнул. Как такое можно забыть? «Кюбель» в сопровождении мотоциклистов охраны вёз их по улицам, которые походили на скальные обломки. Всюду торчали вывороченные, согнутые в штопор взрывной волной стропила, искорёженная арматура выглядывала из развален как обглоданные рёбра или скрюченные пальцы. То там, то тут виднелись обгоревшие остовы русских и германских танков. Дымили искорёженные бронетранспортёры и самоходные орудия. Над восходившими к небу каменными обломками виднелась громада элеватора из серого бетона. Сам вокзал был объят пламенем. Мимо них сновали германские солдаты. Их лица под глубокими стальными шлемами были покрыты копотью от пожарищ. Мундиры были изорваны и перепачканы в саже. Переносили пулемёты, перекатывали 37-мм пушки. Переносили на носилках раненых. Они прошли в полевой лазарет, что расположился в пакгаузе. Прямо на каменном полу лежали десятки раненых. Обер-ефрейтор, которому доктор только что отпилил блестящей, красной от крови пилой ногу (её пронесли мимо Паулюса и Адама в цинковом тазу) сидел и улыбался. Он жадно затягивался папиросой, словно не чувствовал боли. «…Иваны дерутся как звери! – внезапно произнёс он странным, нечеловеческим голосом. Его глаза дико блеснули. Он истерически захохотал. – Из моего батальона остался в живых я. Только я! Все погибли! Они всех здесь перебьют. Если хотите знать, то это – кара Бога за наши грехи…»
- …Победы нашего славного вермахта не дают нам права писать победные реляции. Особенно, когда до конца дела осталось ещё далеко, - продолжал Адам, вдумчиво улыбаясь. Словно разговаривал сам с собой. – Жене, которую я горячо люблю, нельзя лгать даже в письмах. Она всё поймёт и всё простит. Каково будет мне смотреть её в глаза? Выносить эту пытку?
- Каково будет нам всем… - тихо произнёс Паулюс.
Он мысленно перенёсся в другой памятный день. 23 августа 1941 года. Тогда сотни самолётов 4-го флота Рихтгоффена (Ju-88, He-111, Do-17, Ju-87) нанесли смертоносный удар по городу Сталина. По приказу последнего, доведённого до 1-го секретаря обкома Чуянова, эвакуация гражданского населения как заводов и учреждений категорически запрещалась. Она могла быть расценена как сигнал к сдаче города. Жертвы были колоссальные. Под обломками гостиницы «Интурист» погибли раненые бойцы и командиры сталингардского фронта. Не спасся никто.
Паулюсу вспомнилось и другое. Вчера они поднялись по крутой лестнице водонапорной башни. Оказались над Сталинградским вокзалом, откуда простилалась панорама всей битвы. Вдали, над руинами домов, где улицы скрещивались у овальной площади Павших борцов, высилось большое здание с фронтоном и полукруглой аркой – Центральный универмаг. Его внутренние перекрытия осели и провалились. Осколки выбитых стёкол над колоннами кроваво отражали языки пожарищ и блески взрывов. Там засели русские из состава моряков волжской флотилии и высадившихся пехотинцев 61-й армии. Туда по данным воздушной разведки (Паулюс сам держал в руках свежераспечатанные снимки) на самоходных баржах были подогнаны и выгружены два десятка Т-34/76 и КВ-2. Помимо всего прочего – полевые орудия калибра 76-мм, прозванные в вермахте за эффективность огня «бах-бубух». Русские создавали баррикады из обломков, сваренных из рельс «ежов», минировали противотанковыми минами подходы к Волге. На крыше универмага скорее всего находились корректировщики: русские 122-мм гаубицы Л-3 с того берега слишком точно поражали скопления германской пехоты и танков ещё в развёртывании. На площади вокзала, возле фонтана со скульптурной композицией из пионеров и лягушки (подобный фонтан был у Центрального универмага), группировались под прикрытием дымовой завесы PzIV и PzIII Ausf G, F1 и F2. Эти панцеры были снабжены дополнительными бронеэкранами и часть из них была вооружена длинноствольными 75-мм пушками. Они испускали выхлопы синтетического бензина, который всё увереннее гнали в рейхе. За ними, спешившись с грузовых «опелей», полугусеничных «бюссингов» и «опель-маультиров», Sd. Kfz. 8 а также бронетранспортёров «Ганномаг», выстраивалась в боевые порядки пехота. Штурмовики выделялись короткими маскировочными куртками, а также русскими ППШ-41, которые были незаменимы в ближнем бою. В транскрипции вермахта эти автоматы получили обозначение MP-717 (r). Справа со стороны пакгаузов разворачивалась батарея 105-мм Sе HF 18. Она принялась обстреливать волжские переправы. Из длинных хоботов 1,45-тонных пушек с массивными станинами вылетали лоскутья пламени. Тут же офицер связи, протянул к ним провод полевого телефона: генерал фон Зейдлиц-Куртценбах докладывал что танки и самоходки саксонской дивизии заняли «Дом лётчиков». Это было на левом фланге. Да, такое же полукруглое здание из розового туфа. Чем-то схожее с Центральным универмагом.
Вскоре площадь вокзала с музеем обороны Царицына были накрыты огнём из 102-мм миномётов системы Шавыгина. Взметнулись клубы дыма вперемешку с огнём и обломками. В мембраны «Эриксона» донёсся знакомый голос: «Генерал-полковник! Русские силами десятка танков КВ-2 и пяти Т-34 атакуют мои позиции. В моём распоряжении четыре самоходки Stug III Ausf E, три Pz III Ausf H. Пять Pak 38. Немедленно вышлите поддержку люфтваффе и подтяните танки! Нам не выстоять…» Это кричал командир саксонской 113-й дивизии. Он как в воду глядел: через пол часа русские отбили «Дом лётчика». Стали с левого фланга обходить боевые порядки вермахта. Вскоре с площади Павших борцов выползли тяжёлые и средние русские панцеры. КВ-2 по зелёному корпусу и угловатым башням были окрашены белыми полосами. Они только что расстреляли севшие на мины панцеры. Теперь помогали русской пехоте штурмовать здание исторического музея и вокзала. Зеленовато-жёлтыми горошинами, пригибаясь и залегая, за ними бежали пехотинцы. Некоторые катили за собой прикрытые щитками станковые пулемёты «Максим». Из окон музея (здание было из красного кирпича, с белыми каменными наличниками на фигурных окнах, с шатровой крышей из железного листа) повалил густыми клубами дым. Вылетали пучки искр. Тридцатьчетвёрка с ходу распластала гусеницами 50-мм противотанковое орудие. Прислугу, что попыталась отползти, расстреляла русская пехота. Артиллеристы были вооружены пистолетами «Люгер». Серьезно отстреливаться они не могли. Вскоре все трое дёргали в предсмертной судороге ногами в сапогах, подбитых гвоздями.
Т-34, разворачиваясь на одной гусенице, вёл круговой обстрел здания вокзала. Одновременно поливал очередями вход и выход музея. Оттуда, из огня, пытались вырваться германские пехотинцы. Надо было эвакуироваться – промедление грозило попасть в плен. Этого ещё не хватало, подумал Паулюс. Он затопал каблуками по лестнице вниз, где ждала охрана и «Кюбель». А над площадью уже летел Пе-2, русский скоростной пикирующий бомбардировщик. Он уронил бомбы на тяжёлую батарею. Накрыл огнём из скорострельных пушек тяжёлые 75-мм орудия образца 1913 года. Пролетел в сторону Домов специалистов желтовато-зелёный бомбардировщик Br. 20 Cicogna в окружении трёх остроносых истребителей С.200 Saetta из состава итальянской 22-й истребительной группы С.A.F.O. Германские He-111 эмблемой «красного барона» бомбили переправы. Там копилось множество мирных жителей, а также военной техники. Сбитых над Волжскими переправами германских лётчиков обычно в плен не брали. Толпа разрывала их на части. На острове «Голодный» расположился штаб 46-й дивизии. Её командир и начальник вскоре будут расстреляны по приговору военного трибунала за самовольную эвакуацию.
Это был один из ста дней битвы за Сталинград. В ходе которого город, вернее его объятые дымом и пламенем руины, переходили по многу раз из рук в руки. Эта кровавая мясорубка выкашивала многие тысячи людей. Прежде всего молодых и здоровых. Волею судеб им было уготовано участие в кровавом эксперименте.
- …Я тоже люблю свою жену и своих детей, - продолжал Паулюс. – Они остались далеко в Германии, хотя постоянно пребывают здесь, в моём сердце. Им тоже нельзя лгать. Этой болезнью, Вильгельм, больна вся нация. Мы боимся признаться друг-другу во лжи – какой чудовищной л о ж ь ю даются нам эти победы! Я сейчас вспомнил этого русского с бородой. Если он прав, то мы все обречены. Это нужно принять как должное. Как наказание, ниспосланное Богом.
- Не понимаю вас, герр генерал, - полковник Адам нахмурился. Он неслышно сдвинул начищенные каблуки сапог. – По-моему, вы хотите сказать, что война проиграна? Не так ли?
- Нет! Война только часть нашего поражения, - смутился Паулюс. – Мы проигрываем жизнь, которая кончается там, где начинается страх перед вечностью. А она велика. К сожалению, мы этого ещё не понимаем. Этот русский понял…
Он указал длинной рукой на красновато-зелёные огни Кассиопеи, что раскинулись прямо над ними. Они готовы были обрушиться и придавить собой всё неразумное, истребляющее себя человечество. Во всяком случае, так казалось.
- Мой друг! Это тоже жизнь, - неожиданно сказал он. - Возможно, что некая сила, будь то Великий Бог или таинственные жители далёких планет, взяли и поделили часть с в о е й жизни. Путём сложнейших молекулярных процессов создали с а м и х с е б я через нас. Сотворили человека по образу и подобию своему, как это сказано в Святом Писании. Мой друг! Я никогда не задумывался над этим, но этот русский… Верите ли? Он изменил меня. Проник в мою суть и зажёг её интересом к н о в о й жизни…
Они некоторое время помолчали. Светало…В воздухе гудел Bf 189. Знаменитая «рама», которую было трудно сбить расчётам ПВО. Этот самолёт-разведчик с огромной высоты фотографировал расположение врага. Передавал точные данные в штаб люфтваффе, который немедленно высылал эскадрильи «штукас», либо радировал артиллеристам или химическим миномётам.
- Боюсь, что с такими мыслями вам сложно будет отдавать приказы, - заметил Адам. – А в остальном… Я тоже вспоминаю об этой удивительной встрече. Она говорит о том, что надо быть честными. Мы попали в другой мир. В другое измерение жизни. Стараясь подчинить его своим правилам, мы изменились сами. «Жестокость и ещё раз жестокость»! Фюрер не прав. Жестокостью не подчинить волю народа с тысячелетней историей. Жестокость – тот инструмент, который изменяет нас самих. Мы перерождаемся: из сверхчеловеков превращаемся в расу карликов и пигмеев, - Паулюс виновато усмехнулся. Кивнул в знак согласия. – Возможно, русский прав: этот контроль выдумал Бог. Как ОН выдумал нас. С тем, чтобы мы вершили Суд над Ним, а Он – над нами.
- Это замкнутый круг, Адам, - вздохнул Паулюс. – Человечеству из него не выйти. Человечество всё время пытается разорвать этот порочный круг войнами.
- Возможно это так, - Адам осмотрелся. – Возможно… Спокойной ночи, герр генерал. Увидимся уже сегодня. По оперативной сводке – русские снова начнут наступление в районе посёлка «Баррикады». Там будет пекло…
* * *
…Цвигун выбрался из воды. Пристань горела. Ярко-оранжевые языки пламени обгладывали низкие деревянные постройки. На боку, выглядывая на половину из воды рубками и трубами, показывая острые носы, лежали баркасы и катера. Автомат пришлось утопить, что б спастись самому. Баржу, на которой переправляли батальон 35-й стрелковой дивизии, потопили вражеские пикировщики. Как только она оказалась на середине Волги, те налетели из-за туч. Бойцы дружно открыли огонь из стрелкового оружия. Но очередью из автоматической пушки один «лаптёжник» разбил форштевень. Затем в клочья разлетелась фанерная радиорубка. Вышло из строя рулевое управление. Баржа, работая мотором вхолостую, стала кружить на месте, вспенивая мутно-синюю воду. Раздался крик: «Братцы! Тикай! Щас потопят!» Все кинулись в воду, срывая с себя шинельные скатки, патронные сумки, швыряя оружие. Цвигун, выпустив последние две очереди из ППШ (дождавшись, пока затвор брякнет металлом), стремглав прыгнул головой вниз. Шумно зарылся в волну.
Он выбрался на жёлтый песок босой. В одной гимнастёрке без ремня. Из оружия – самопальный ножик с деревянной ручкой, что был привязан к телу. Да бритвенное лезвие «Нева», что зашито надёжно в воротник гимнастёрки. На песке сейчас же взметнулись фонтанчики. Вот б…! Снайпер… Цвигун тут же нырнул головой за разбитую лодку. Щёлк-щёлк! Над головой образовалось два выходных отверстия. Звездообразной формы. Падла фрицевская! Не видать тебе твоей мамы, если я до тебя доберуся. Помяни моё слово.
Дождавшись момента (у фрица должна была выйти обойма), он с перекатом достиг откоса. Вскарабкался по нему к ближайшим развалинам. Никого… Только дымила разбитая полуторка. Рядом – два бойца с натёкшей под ними кровью. Один лежал крестообразно, раскинув руки. Другой, привалившись к рубчатому скату, казалось, смотрел в пыль. Пуля снайпера угодила ему в висок. Похоронить бы вас, братки, да возможности такой нет.
Он переполз через груду битого кирпича. Держа ножик лезвием к себе, прополз на локтях половину подвала, что зиял многочисленными отверстиями от снарядов. Лучшего места для стрельбы не сыскать. Где э н т о т гад? Где?..
- Ты не меня ищешь? – возник точно из небытия голос.
- А то…
Цвигун перестал дышать. Он слегка оборотился. Оставаясь в положении лёжа. Позади стоял высокий фриц. Упакованный по первому разряду. На груди – бинокль в чехле. Сам – в пятнистой куртке. Голову украшала кепи. На локте, по-охотничьи, тот держал винтовку с оптическим прицелом, что для верности была обмотана парусиной. Рожа закрашена неровными чёрно-зелёными полосами. Испугаться можно…
- Ты не меня ищешь, Рус Иван? Cоm zoom Mir!
- Я тя щас урэкаю! Падла ты сиамская, - Цвигун смачно сплюнул. – Ежели не угомониши…
- Was? Ты есть шутить? Русски шутка…
Цвигун быстро прикинул: отступать некуда. Немец был явно с навыком. Первым же выстрелом срежет наповал. Умирать, естественно, не хотелось. Но у немца был единственный недостаток. Единственный и неповторимый: он был в фаворе. Его пёрло от куража. Хотя и встал он с «прикрытой спиной» - к выщербленной стене.
- Курево есть? – оставаясь в положении лёжа, бывший рецидивист сделал движение щепотью пальцев. – Курить, говорю, брось! Перед смертью страсть как охота.
- О! Загадочный русски душа, - немец рассмеялся. – Ain sigarette?
Тут над его головой чиркнула пуля. Стреляли со стороны берега. Под углом, что труден для опытного стрелка. Пятнистая фигура приникла. Кувырок… Немец отпрыгнул. А Цвигун бросился за ближайшую кучу кирпича.
Советский снайпер ловил в окуляр прицела врага. Но тщетно. Он был готов стрелять на движение. Стрелять по любому движущемуся предмету, чтобы самому не стать мишенью. Но всё живое в развалинах приникло к каменным обломкам.
Цвигун осторожно цапнул обломок кирпича с куском цемента. Бросил его. Тут же запела рикошетом пуля. Твою мать… Ежели стреляет свой – точно пришьёт! Ежели немец… Правда, по выстрелу было слышно – работала трёхлинейка системы Мосина. Но фрицевские снайперы ей тоже не брезгуют. Лишь меняют нашу оптику на свою – цейсовскую. Осталось одно испытанное средство. Ох, ни раз оно на войне выручало.
- Твою мать в бога, в душу! – заорал Цвигун. – Ты меня слышь или нет, бисова душа? – ответа, как и следовало ожидать, не последовало. Наш и германский снайперы молчали, чтобы не выдать себя. – Ну, молчи! Понятливый я уродился на этот свет. Я щас брошу кирпич! Понял!?! Ты в то место не пуляй.
Он подбросил кирпич. Выстрела - слава тебе, Господи! – не последовало. Зато рядом стукнулась о бетон длиннорукая граната. Из железной ячейки в деревянной ручке, где был вырван предохранительный клапан, с лёгким шипеньем выходил воздух. Ну, падла фрицевская! Быстрее ветра, матерясь, что есть мочи, Цвигун метнулся к ней. В мгновение ока схватил. Забросил далеко. Она смачно рванула. Резанули оборванными струнами осколки в перемешку с битым кирпичом. Всего десять секунд. Они спасали жизнь, если успеешь перехватить и кинуть «гостинец».
…Осколок кирпича угодил ему в лоб. Разум выскочил через потаённую дверь души, что широко распахнулась в голове. Потерялся средь огромных шаров. Зелёных и красных. Скользнули воспоминания. Беспризорное детство. Колония. Лагерь… Когда очнулся – его чувственно шлёпал по лицу какой-то узкоглазый, низкорослый субъект в ватнике. В зелёном, мятом и тёртом шлеме с красной, плохоразличимой звёздочкой. Цвигуну хотелось встать от такого панибратства. Двинуть узкоглазого по его серой от пыли, коричневой роже. Он было поднял руку, но она была непослушна ему. Существовала как бы отдельно от тела.
- …Ты, Васька нехороший! Злой совсем! Зачем драться собрался? Зачем бить будешь? Не враг я! Смотри хорошо! Узнаёшь, шайтан неверный? – смеялся, скаля зубы боец, который становился совсем знакомый.
- У, блин! Дык это ты – Тимур?..
- Я буду! – рука Тимурбекова переместилась на лоб. Поколдовала над раной, из которой водопадом текла кровь. – Якши, мякши! Врачуй баба, врачуй деда! Шайтан не надо! Уйди! Здоров будь без шайтан. Ну, вставай…
- Ох, мама не горюй! – рассмеялся Цвигун.
Он едва приподнялся на локте, когда вспомнил про фрица. Но тут же успокоился. К корявой стене с обнажившейся под штукатуркой оранжевой кирпичной кладкой стояла маузеровская винтовка. С длинным оптическим прицелом.
- Убил что ли? – недоверчиво молвил он.
- Нет! Не убил, - засмеялся Тимур Тимурбеков. – Гранату ты бросал. Он под камень попал. Под завалом лежит. Стонет…
- Добей эту падлу, - застонал от ярости и жалости Вася. – Он же мною как фраером помыкать думал! Ты видел?
- Я тебя, Вася, видел. Думал: ты – не ты? Потом его видел. Как он с тобой говорил. Думал он и ты – оба фрицы. Потом ты его ругал. А я стрелял. Нехороший угол для стрельбы! Вот я и стрелял, что б ты ушёл. Потом ты меня ругал…
- Ладно, - махнул рукой Цвигун. – Проехали!
Он, цепляясь за стену, подошёл к винтовке. Взял её за ремень. Пошёл наугад…
…Когда он действительно пришёл в себя, вокруг было темно. Мелькали всполохи пламени от разрывов. С Волги доносились крики: «Тону! Помогите!» Стучали очереди из пулемётов. С берега бил зелёными трассерами крупнокалиберный Дегтярёва-Шпагина. Ему из развалин, что были в ста метрах, отвечал оранжевыми германский MG-34.
Он пополз, ужом прижимаясь к бетону. Усыпанному битым кирпичом и стрелянными гильзами. Внезапно остановился. Замер как вкопанный в землю по самые уши. Прямо перед ним в стенном проёме лежали две фигуры. На головах у обоих знакомые шлемы. С рожками отдушин и оттопыренными боковыми пластинами. На задах – цилиндрические футляры противогазов. Отставленных ног подошвы блестели в серебристо-лунной темноте шляпками гвоздей. Один из лежащих прижимал к согнутой в локте руке деревянный приклад «ручника» MG-42. Они тихо переговаривались. А у него было только лезвие за подкладкой воротника с защитными петлицами, да нож на верёвочке. Самое главное – как его не заметили? Ведь лежал мешок-мешком. Знать, истинно Бог уголовную душу любит. Или смилостивился, или шанс какой даёт. Смотри, мол, не промахнись…
Внезапно раздалось «Ahtung! Feur!». Дырчатый кожух с воронкой изрыгнул бледный сгусток. Не помня себя от ярости (в ушах стоял вопль-призыв о помощи!), Васька, как дикий кот, прыгнул с ужасающим рёвом. Он бил ножом по живому. Издавая нечленораздельные звуки. Кто-то тянул к его горлу засученные до локтей руки. Чьи-то пальцы царапали его кадык. В лицо брызнула тугая, липкая и солёная струя. Кровь… Вражья кровь! Руки немца обмякли. Пальцы разжались. Всё! Капут-аллес…
Он без сожаления обшарил карманы. Вывернул их наружу. Письма и фотокарточки, нераспечатанные игральные карты. Пачку бумажных денег. Всё это он бросил веером. На боку у одного в чехле – обнаружил двуствольную ракетницу. Осторожно выглянул наружу. Меж обрушенной стеной и знакомой полуторкой стоял с открытыми люками танк Т-34. От него несло гарью. Двигались какие-то неясные тени. Эх, раскрыть бы сумку! Там сигнальные патроны с разноцветными головками. Два белых – перенос огня ихней артиллерии. Вот, если б… Но в темноте - не различишь ведь!
В ту же минуту донеслись хлопки. Стреляли, судя по звуку, наши тяжёлые миномёты с берега. Тот час же - з а к и п е л о. В прямом смысле этого слова. Блеснули вспышки лохматых взрывов. Дыбом встала земля. Сверху обрушились железные стропила, что погнулись о бетон фундамента. Посыпались угловатые обломки бетонного перекрытия. Наши, как видно, работали по развалинам. Где проявил себя вражеский пулемёт. Им было невдомёк, что лупят по своим.
- Эй, живые есть? – раздался голос по-русски.
Палец Цвигуна машинально дёрнулся на спусковом крючке. Пулемёт резанул короткой очередью по развалинам. Трассирующие пули красным пунктиром ударили по обломкам. Высекли пучки искр. В следующий момент сильная рука обрушилась ему на голову. Зажала рот. Другая рука обхватила его поперёк туловища. Рывок… Цвигуна оторвало от бетона. Швырнуло на него.
Он лежал носом на убитом фрице. Руки были закручены за спину. Казалось, их завязали штопором и завернули узлом. Сверху бубнили (похоже, на русском!) голоса. Один предлагал его «пристукнуть, падлу!». Другой – захватить «на тот берег», в СМЕРШ. Или – в разведвзвод 33-го батальона волжской флотилии.
- Бра-а-атцы… - замычал как бурёнка Васька. – Я ж свой! Пустите, не сбегу…
- Не врёшь?
- Ей-ей! Падлой буду!
- Верующий что ли?
- Поневоле им станешь!
Голоса снова забубнили. Казалось, на мгновение вспыхнул карманный трофейный фонарик. Подсветило зеленоватым, а затем красноватым светом.
- Ладно! Распусти ему узел, Петро! Слышь, вражина? Будешь рыпаться – фюрера своего на новый год в гробу увидешь. Понял?
- Понял, понял! – благодарно заторопился Васька, запоминая оскорбления.
Оказавшись на спине (руки оставались закручены), он с радостью увидал склонившиеся над ним фигуры. Обе были в защитных гимнастёрках, но с полосатыми тельниками. На голове у одного была каска, у другого – бескозырка с тускло-золотой надписью «Свирепый».
- Браты! Миленькие! – запричитал Цвигун.
- Ладно! Кто такой? Где документы?
- Так я с потопленной баржи! С 33-го пехотного! Нас того – «лаптёжники» потопили. Я выплыл. Вот вам крест! Руки развяжите – Христом Богом…
- Ишь какой быстрый! Руки ему… Как докажешь, что ты – это ты?
- Так я это… - у Цвигуна помутилось в ушибленном лбу. – «Смертник» должен быть в левом кармане. Пошарьте…
- Допустим, что найдём. Как докажешь, что твой?
- Да вы ч т о!?! Свой – говорят вам!
- Какой-такой свой? Тут такие свои ходят-бродят! По своим же и стреляют, - смачно пошутил тот, что был в каске. – Петро! Надо его на тот берег – лодкой или баркасом. С ранеными. Пусть заградотряд с ним разбирается.
- Ага! – кивнула «бескозырка». – Тут и ракетница фрицевская. Из неё, видать, сигналы давал. Что б «ишаки» по переправе работали.
- Да вы чё, в натуре!?! – взбеленился уркаган в душе. – Охренели на своём солёном ветру? Это их ракетница! Я их замочил…
- Ну да! Сказки не надо рассказывать, парень! Замочил… Небось наших же бедолаг в их форму и обрядили. Что б правдоподобнее вралось. Что б мы тебя в обе щёчки расцеловали и как своего приняли. Шпион чёртов…
Его рывком подняли на карачки. Заставили таким образом передвигаться к берегу. Но, пройдя развалины, позволили встать на ноги. С обрыва было видно как в свете осветительных ракет десятки лодок и плотов сгрудились у песчаной отмели. Она буквально кипела от сотен людей в защитном и чёрном обмундировании. Холодно блестели штыки трёхлинеек и СВТ. На плечах несли станки пулемётов «Максим», длинные ПТР на сошках, плиты и стволы ротных миномётов. Над смутно белеющими скелетами домов высилась в трёх километрах «шапка» Мамаева кургана. Источая огненные клубы из стальных резервуаров, в небо поднимался оранжево-чёрный хвост. Расширялся и закипал на степном ветру. Небо над Сталинградом всё было накрыто его мохнатым куполом. Дымное пламя скрывало от глаз людских звёзды, лунный свет и солнечные лучи. Они будто существовали отрезанными от Божественного Мира. От БОЖЕСТВЕННОГО ПРОВИДЕНИЯ. Казалось, всё живое и всё человеческое умерло в этом рукотворном аду. Но это было не так.
Внезапно от дольних развалин взлетели две белые вспышки. Сигнальные ракеты! В районе Сталинградского вокзала тут же заработали шестиствольные или десятиствольные Nobelverfel, что были прозваны «ишаками». «Ложись ! Полундра!» - раздался зычный окрик. Песчаную набережную покрыл собой человечий свист. Над изуродованными карнизами с сорванными крышами уже неслись зловещие «светляки». Реактивные снаряды, вырабатывая струи пламени из сопел, обрушились на переправу. Вода у берега вспучилась в темноте монолитными, пенно-жёлтыми столбами. Мелькнули обломки досок. Вспучился песок на берегу. «А-а-а!» - протяжно завыл кто-то неподалёку. Матрос-Петро, широколицый (в свете вспышек) парень, бросив перед собой самозарядную винтовку, пал ниц. Схватил себя за живот обоими руками. Стал корчиться в пыли. Цвигун, ни много ни мало, живо упал на задницу. Протащил через ноги руки – они оказались впереди корпуса. Затем, быстро разрезал морской узел. Не порезавшись о ножевой штык CВТ, забросил оружие на спину.
Не помня себя, Васька дотащил тяжёлого матроса до берега. Там среди свежих, курящихся дымом воронок, валялись трупы, оторванные конечности, стонали и кричали раненые. Матерились, отдавая команды, ещё живые. Какой-то высокий флотский в чёрном бушлате с кортиком жестикулировал – на берег с плота выкатывали две «сорокапятки». Под его чутким руководством это, видать, проходило быстрее. К нему и обратился Цвигун с изящной простотой:
- Эй! Товарищ командир! Где тут у вас шпионов расстреливают?
- Чего-о-о?
- Говорю вам – шпиона расстрелять надобно! Вот он!
- Да где?
- Да я!
Командир, лупая глазами, секунду спокойно смотрел на него. Затем, сообразив что к чему, разразился витиеватой морской бранью. Из её контекста следовало, что «мало вас, пауков сухопутных, моряки хрендили – как склянки в ушах пробъют…».
- Это тоже шпион? – отругавшись, спросил флотский. Он явно намекал на Петро, у которого вся гимнастёрка снизу, где был левый бок, натекла кровью. – Как и ты, хрендель пехотный?
- Ага! Раненый ваш. Примите и распишитесь…
- А ну встать смирно, хрен сухопутный! Фамилия? Поступаешь в моё распоряжение…
Матросы, заняв ближайшие развалины, тут же вступили в огневое соприкосновение с гессенский пехотной дивизией. Светало. Краски золотистого сентябрьского утра обрушились на этот задымлённый, по военному мрачный мир. Огоньки от взрывов и выстрелов перестали выхватывать себя из тьмы. Над обломками домов со следами былой мирной жизни (уцелевшими фрагментами стен с обоями, торшерами, столами и коврами), сохранившимися чудом фанерными и жестяными ларьками на перекрёстках продолжал мрачным саваном виться покров дымного пламени. Изливая с небес осадки чёрного отработанного горения. От них першило во рту. Чесалось в глазах. Они забивали уши. Люди походили на трёх обезьян из буддийской символики: обезьяна, которая не видит м а й ю, так как закрыла лапами глаза; обезьяна, которая не изрекает имя м а й и, так как закрыла лапами рот; обезьяна, которая не слышит имя м а й и, так как закрыла лапами уши.
Ефрейтор Цвигун, вооружённый СВТ-41 (Петро умер, не приходя в сознание), участвовал в перестрелке боевого охранения. Они сразу же вытеснили вражескую группу из пятиэтажной «сталинки». Взяли пленного – пожилого немца с чёрной окантовкой на погонах и воротнике с вычурными петлицами. Тот бормотал что-то невнятное, показывал коричневый кожаный бумажник с фотографиями своих детей. Но убивать его не собирались. Объявился некто в ватнике и каске. Некто представился корреспондентом «Красной Звезды» Константином Симоновым. Дескать, хочу писать репортаж на тему прошедшего боя. Вы уж помогите…
- Это можно, - сказал Цвигун сочувственно, переглянувшись для верности с чумазыми, как он, матросами. – Так вот! Товарищ военный корреспондент! Для верности: шли бы вы отсель - на свою большую качель…
- А если серьёзно? – нахмурился Симонов. Он явно не собирался поддаваться. – Я, между прочим, не лапшу на уши читателю вешать собираюсь. У меня цикл статей о битве за Москву. Участвовал во взятии Великошумска. Под Клином меня даже контузило. Да-да! И нечего на меня пялиться, - слегка повысил он свой мягкий, театральный голос, видя что матросы и пехотинец намерены придуриваться дальше. - Писал о боях за Великие Луки. Меня, знаете ли, сам Константин Константиныч Рокоссовский…
- Чего? Ценит? – не выдержал белозубый парень-губашлёп с «оканьем».
- Бери выше: он за евойной супругой с веничком прохаживается! Следочки её от пылюки метёт! – завёлся старшина-каконир 1-й статьи Зазоруля.
- Брателло! Не гони волну, - нахмурился Цвигун так, что у матроса клацнула челюсть. – Что ж, ребята! Если товарищ корреспондент предъявил нам о себе, надо его уважить. Рассказываю! Сижу я, давеча, в засаде. Вижу: прёт на меня танков этак шестьдесят. А то и все сто. Верно говорю?
- Не-а! – раздался голос. Говорил матрос-первогодок Шрафутдинов. – Двести было. Сам считал.
- Точно! Как это я так опростался, братцы. Так вот…
- Так вот, - захлопнул записную книжку Симонову. – Во-первых, моё воинское звание – товарищ майор. Во-вторых, никто и никому не давал права касаться личной жизни. Это ясно? Кому не ясно – шаг вперёд! – все настолько присмирели, что никто не шелохнулся. Было слышно уханье в центре и на элеваторе. – Третье! Поскольку все тут шутниками оказались, теперь шутить буду я. Вернее шутить будем вместе. Я остаюсь с вами. Буду жить и сражаться бок о бок. И опишу всё, что здесь происходит. Ясно?
Ответом было ещё больше затянувшееся молчание.
- Тады это надо отметить! – Рука Зазорули потянулась за ватник. Он вынул трофейную круглую фляжку. Отвинтил крышечку-стаканчик. – Пойло дерьмо, я извиняюсь! Навроде лимонада-ситро с пивом. Коньяк называется. Но на безрыбье и рак сгодиться! Давайте, товарищ майор! – он протянул своё богатство Симонову.
- Это другой разговор! Ваше здоровье, черти вы полосатые…
Но допить им, как следует, не дали. Немцы начали обстрел прибрежной полосы. Над переправой повисли «штукас» в количестве тридцати. Принялись утюжить берег. От разрывов на развалины поползли жёлто-коричневые клубы. Все чихали и матерились. А на дальнем конце улицы произошло первое движение. Наблюдатель заметил самоходку «Мардер» с 75-мм длинноствольной пушкой. За ней ползли гробовидные бронетранспортёры с 37-мм пушками и, видимо, 81-мм миномётами. На всей вражьей технике – белая эмблема «скрещённые клинки». «…Ага! Как на саксонском фарфоре! – перекричал шум разрывов Симонов. Его антрацито-чёрные, красивые глаза засверкали в азарте. – Скорее всего, саксонская дивизия! Вот так ферт!» «Да уж! – уважительно поддержал его Васька. – Где чалились, товарищ майор?» «В смысле?»-«В смысле лагеря?» - продолжил было шутить Цвигун.
Но артподготовка (длилась два часа) к тому времени закончилась. Батальон морской пехоты ждали две неожиданности. Наверху, где был балкон, молчал наблюдатель. Как оказалось, он словил пулю или осколок в висок. А внизу, прямо перед ними, урчали моторами два германских панцера. Один, украшенный на лобовике траками, плевался огнём из пулемёта и длинной пушки с массивным дульным тормозом. От развалин, где засели матросы и товарищ корреспондент с умным Васькой, летели осколки кирпича. Позади ухала самоходка. Танк поменьше, с короткостволой пушкой пополз было в обход. Там, где начинался пустырь с воспоминанием от детской площадки и футбольного поля. Как только его синевато-серый борт, меченный крестом и клинками, повернулся к матросам, в него попали снаряды от двух сорокапяток. Панцер завертелся на оборванной гусенице. Из бокового люка в плоской башне показалась голоса в чёрном шлеме. Фриц пытался выползти, но упал, срезанный пулей, на броню. Вскоре его тело соскользнуло вниз под вращающуюся, уцелевшую гусеницу. Шрафутдинова, при виде кровавого месива, стало безудержно рвать. А Симонов только смотрел на происходящее расширяющимися глазами. Его мужественно-красивое, семитское лицо с аккуратными, точно подведёнными усиками заметно побледнело.
…Зеленовато-синие фигурки панцергренадир (так с 42-го года стала называться вся германская пехота) показались на обломках. «О! Гости пожаловали. Щас мы их умоем !» - торжественно прошептал Зазоруля. Так как на берегу во время обстрела был убит мичман, что командовал взводом, старшина временно взял на себя эту должность. – Когда подойдут – в упор!» «А нас тоже – под жопу? Или как?» – возмутился Васька, показав на изготовившийся к продолжению панцер и самоходку. – Пусть уж товарищ майор нами покомандует. А то тебе волю дай – ты фрица на корабль пригласишь, что б не промахнуться!» Матросы удивлённо заржали. Зазоруля, двухметровый гигант с пудовыми кулаками (был чемпион флотилии по вольной борьбе и имел разряд по боксу) вскинулся было ответить. Но неожиданно для себя примолк. Слеза выкатила на его могучую скулу. А Симонов, ободрившись, уже командовал: «Первое отделение - это те, что рядом со мной! По офицерам и пулемётчикам по моей команде… Второе отделение – оставшиеся! Отсечь от бронетехники остальную пехоту. Не давать поднять головы. Слушай мою команду…» Он был на Хал-Хинголе. Кроме этого, пришлось повоевать маленько в 41-м. В Белоруссии, когда оказался под Минском и командовал взводом в окружении. Помимо всего прочего, как подчинённый главпуру РККА, Симонов и его коллеги регулярно проходили военные сборы в кадровых частях. За этим следил сам Лев Давидович Мехлис. Тем, кто линял – спуску не давал.
Через час, когда впереди не осталось никого кроме десятков трупов, атака прекратилась. Панцеру с длинной пушкой пришлось скрыться за ближайшими развалинами. Бронебойщик своей бронебойно-зажигательной пулей повредил поворотный механизм башни. Самоходка повела было огонь, прикрывая отступление своей пехоты. Но её накрыло с левого берега. Сотня снарядов тяжёлой артиллерии взметнули тонны земли, кирпича и арматуры с человеческими телами. Десяток снарядов упали недалеко от развалин, где засел матросский гарнизон.
«…Твою налево! – заругался Зазоруля. – Комендоры хреновы! Попаду на тот берег – так накостыляю! Кто бы им точные координаты сообщил. Не то похоронят. В братской могиле с товарищем корреспондентом… извиняюсь, товарищ майор!» Но Симонова это мало беспокоило. Отряхнувшись от известковой и кирпичной пыли он, как марсианин (с красно-белой пыльцой!) что-то строчил химическим карандашиком в пухлом блокноте в кожаной обложке. Перед ним на расстеленном платке лежала точилка «Октябрь», а также с десяток таких же карандашей. Три из них были также остро заточены.
- Здравствуйте, мальчики! – раздался позади шорох. В проёме подвальной лестницы, держась за железные перила, скользнула девичья фигурка в шинели. Полы были подвёрнуты за ремень. На коротко остриженной «под мальчика» головке чудно смотрелась жёлто-зелёная летняя пилотка. – Санитар-инструктор Пономарёва! Будем проводить санитаросмотр по форме «номер два»…
- …на предмет бронтозавров и прочих живностей в лохматой щетине, - закончил Васька. – Я ничего не упустил?
- С вас первого и начнём, - закусив губу, едва сдержала смех «сестричка». – Покажите голову. Так! Ясно, что ползают. Теперь закатайте гимнастёрочку. Выше…
- Если б ниже…
- А вы остряк, я погляжу! Ещё выше. До подмышек! Не бойтесь – я не щекочу. Так! Снова ползают. Буду обращаться к вашему комбату. Иначе, вшивость…
Все съёжились. Для моряков проблема вшей никогда так остро не стояла. Симонов ехидно улыбнувшись, что-то снова черкнул в блокнотике.
- Отстреливать нас будут? Аллах-акбар! – испугался Шарафутдинов.
- Не угадали! – девушка что-то принялась писать в своём блокнотике. – Надо устраивать хотя бы раз в неделю прожарку всего белья. Иначе вас вши и блохи просто съедят.
- Ага! Как же! – пробасил с сомнением Зазоруля. Покрутил сивый, отросший пушисто ус. - А фрицы уголька подбросят! И пару бомбочек, что б ясней горело.
- Надо продумать этот вопрос, - не унималась упрямая особа в пилотке.
- Можно продумать вместе? – обратился к ней Васька.
- Какой вы… - улыбнулась девушка с карими глазами. У неё в петлицах были заметны треугольнички ефрейтора. – Посмотрим на ваше поведение, боец. А пока… - её взгляд скользнул по оробевшим морпехам. – Чтобы всех не мучить, снимите с себя хотя бы вы, товарищ… - она кивнула Зазорули.
Когда Пономарева собралась покинуть тёплую компанию, с ней увязался Васька. Он выпросил у товарища командира сопровождать санинструктора. Ибо, так сказать, снайперы и прочая недобитая сволочь… Симонов, трясясь от внутреннего хохота, отдал такой приказ. За что девушка наградила его взглядом, полным укоризны.
- …Девушка, а девушка, - тянул из себя Цвигун. – Как вас зовут?
- Санитаринструктор Пономарёва, - изрекла недовольно девушка. – Ефрейтор медицинской службы. Ещё вопросы? – запыхалась она. Уронила голову на разбитую цементную тумбу.
Они ползли вдоль развалин детского сада. К батарее из двух пушек 45-мм. Именно они подбили Pz III Ausf L. Именно они прикрывали дом, где засел батальон морской пехоты. Тот самый взвод, что принял Цвигуна, корреспондента Симонова, а также эту суровую, но красивую девушку.
С некоторых пор Васька из ефрейторов снова перекочевал в рядовые. А именно: после кровавой схватки под Жмыховкой. Им удалось обратить в бегство роту венской 44-й дивизии. Тем более, что КВ-2, а также две «матильды» подоспели. Они повели, на этот раз грамотно, беглый огонь по бронетранспортёрам с 50-мм пушками. Вскоре прилетела четвёрка скоростных бомбардировщиков (СБ-2). Они принялись бомбить вражеские боевые порядки. На высоту въехали полуторки с сорокапятками, что оказалось не две, а четыре. Их сумел остановить комбат. Сутки они держали оборону от подошедших панцеров и штурмгешутц дивизии Кемпфа. Подбили десять бронированных машин. Уложили в землю до роты вражьей пехоты. Тогда немцы, вызвав сначала «хеншели», а затем «штукас», принялись мешать с землёй их позиции. После чего, оставшиеся в живых попали в плен.
Колонну влили в общий поток, что шёл под конвоем станичных предателей на запад. Вдоль дороги пылила вражья техника и пехота, что топала всё больше ножками. Позади иной раз хлопали выстрелы. Это станичные пристреливали тех, кто ослаб и не мог двигаться. Цвигун не ослаб. Он подбадривал остальных. В станицах, где были кратковременные остановки, заигрывал с казачками. Те, сердобольно прослезившись, выносили пленным сало, хлеб и молоко. Благо, что единственный немец в охране колонны, с бляхой на стальной цепочке, не был против. Он лишь похлопывал казачек по талии. И снимал со всех продуктов свою пробу. «…Сразу видать, что ментяра ихний,» - смекнул Цвигун. Так и сказал своим, с коими был уговор: держаться вместе. Друг друга не терять. Вскоре к ним подогнали другую партию. Пленных заставили выстроиться. Стали пересчитывать. Выявлять евреев, командиров и комиссаров. Их увели. Оставшихся угнали в степь. Там с вечера был бой. Итальянская 8-я дивизия наступала на Клётскую. Среди траншей и окопных ячеек валялось множество трупов. Итальянцы-трофейщики собрали в кузова своих «фиатов» и SPA советское оружие. Похоронщики закапывали своих убитых в отдельные могилы. Над каждой из них устанавливался аккуратный изготовленный крест с каской или пилоткой, где красовались белые звёзды. Над ней человек в черной с красным султане, с белой пелериной, с серебряным крестом читал на латинском молитвы.
Они же хоронили с в о и х. Брали их за окаменевшие от смерти ноги и руки. Раскачивали. Швыряли в общую яму. А станичники лузгали подсолнухи. Поле этих жёлто-чёрных «солнышек» было совсем недалече. Но до него надо было добежать. Их – человек пятьдесят, а охрана – человек десять. Но у всех винтовки. Не известно кому уготовлено получить пулю. А страх – великий сдерживающий механизм.
А итальянцы в чудных коротких мундирчиках, в ботинках с гетрами и красных галстуках (это была дивизия «Винченца», что охраняла тыл) выстроились вокруг сотни своих могил. По знаку офицера – сделали залп. Затем, когда раздалась команда вольно, принялись готовить на кострах то ли макароны, то ли лапшу. Но до того длинную! Глядя на голодные глаза русских пленных, один из них, издав шумное «O, Mama mia! Madonne russo!», немедленно преподнёс им котелок. А станичнику, попытавшемуся выбить его из рук Цвигуна, профессиональным боксёрским ударом заехал в челюсть. Началась перебранка. Немец-«ментяра» (у него на плече уже висел ППШ) принялся что-то лаять, доказывая итальянцу, что так нельзя. Тот, наступая на союзника грудью, тараторил быстро на языке Цезаря и Калигулы. Товарищи солдата загородили от охраны пленных. Стали подмигивать. Указывать на подсолнухи. Так произошёл побег.
- …Девушка, а девушка! Ой, извините великодушно, товарищ санинструктор! – не унимался Цвигун. Он с неудовольствием заметил, что в поршневой затвор СВТ забилась земля. Вынув его из затворной рамы, принялся протирать ветошью и то, и другое. – Можно умный вопрос задам?
- Можно, - кивнула Люда отдышавшись. Она смерила говорливого парня насмешливым взглядом. – Если только вопрос будет умный.
- Я попробую. Вы замужем?
- Как вы думаете?
- Думаю, что нет.
- Кха… Да вы проницательный боец.
- Бог голову не обидел, - согласился Васька. Дочистив самозарядку, он осмелел настолько, что сделал ей замечание: - Просьба: сильно не кашлять и вообще не шуметь. Тут снайпера балуются. Слышали про таких?
- Слышала, - вздохнула Люда. – Не только слышала, но и видела. Не самих, конечно… У меня подругу один такой убил. Прямо в лоб.
- Сочувствую, - вздохнул в свою очередь бывший уркаган. – Здесь, на Волге?
- Нет, у Сапун горы, - последовал ответ.
* * *
В начале октября 1942 года Паулюсу позвонил по ВЧ адъютант для особых поручений фюрера обергруппенфюрер SS Фогеляйн. Женатый на сестре Евы Браун, этот господин одно время был наместником Чехии и Моравии. Обращался к чехословацким рабочим с благодарственными речами и призывами ремонтировать повреждённую в боях технику вермахта, что те и делали на заводах «Шкода». (Кроме всего прочего, создавали танки, тягочи и грузовики, а также 105-мм гаубицы, что стреляли по советским солдатам. Впоследствии эти пролетарии будут оправдываться тем, что в знак скорби ходили на работу в чёрных рубашках.) Он весьма любезно пригласил генерал-полковника на встречу с Гитлером. Это было неожиданностью для Паулюса. Хотя он ни раз обращался к фюреру с просьбой о визите в полевую ставку. В OKV зрело недовольство. Удары, наносимые войсками на южном направлении, сплошь и рядом носили хаотический, бессмысленный порядок. 4-я танковая армия генерала-полковника барона фон Вейхса достигла предгорье Кавказского хребта. Её передовые части вели ожесточённые бои на подступах к Туапсе. Конно-механизированная дивизия «Эдельвейс» выдвинула свои разведывательные отряды к Нальчику. Горные егеря, набравшись мальчишеского азарта (многие из них побывали на Кавказе ещё до войны, по обмену) водрузили на горной вершине Эльбрус нацистский штандарт. Гитлер пришёл в бешенство и готов был расстрелять зарвавшихся солдат. Он (по свидетельству министра вооружений Шпеера) бушевал целый час. Солдат, к слову говоря, так и не расстреляли. Но осадок остался неприятный: ни 4-й танковой армии, ни дивизии «Эдельвейс» явно не хватало для покорения большевистского Кавказа. Правда, вступившие в Майкоп танки и бронетранспортёры Вейхса были встречены белым конём, ведомым под уздцы горделивыми бородачами. Черкесы местами поднимали зелёные знамёна с полумесяцем, нападали с тыла на советские части, жгли склады. Нездорово вели себя калмыки: тоже организовывали отряды «местной самообороны», что постреливали в спины красноармейцев. Но всех переплюнули потомки имама Шамиля. На территории Ичкерии была создана «бандгруппа» из… 6000 человек. Это незаконное формирование возглавили сотрудники НКВД и члены ВКП (б), которые установили связь с германским командованием. Для уничтожения этой банды командованию южной группы войск пришлось привлечь армейскую и фронтовую авиацию.
Сутки и… дымные, ужасные развалины «сталинградской крепости» остались для Паулюса позади. Как самый страшный, нереальный сон. Транспортный «Ю-85», переделанный под пассажирский, долетел до Винницы. Прямо с аэродрома эскорт мотоциклистов SS домчал его в машине фюрера «Даймлер-Бенц» до полевой ставки, что расположилась в дремучем лесу. Огороженная тремя рядами проволочной ограды с током высокого напряжения, минными полями, многочисленными постами и ДОТами, расположенная в надземных коттеджах и железобетонных, невидимых глазу бункерах, эта резиденция Гитлера носила название «Вольфшанце» («Волчье логово»).
Фогеляйн встретил его на выходе из машины, в «зоне 3». Только что взвыла коротко сирена. Но ничего страшного: оказалась, что заяц или лиса мелькнули в кустах возле колючей проволоки. Туда немедленно устремилась на бронетранспортёрах и мотоциклах «тревожная группа» из полка «Лейбштандарт» SS. Одетые в пятнистый камуфляж, они напоминали лесных дьяволов.
- Хайль! – рука обергруппенфюрера черкнула воздух снизу наверх. Губы под аккуратными усиками двинулись в усмешке. – Рад вас видеть, генерал-полковник.
- Благодарю вас, - кивнул Паулюс высокой фуражкой. Его рука крепко сжимала портфель с оперативными документами. – Каков мой распорядок дня, обергруппенфюрер?
Он ступил из открытого салона автомашины на бетонную площадку. На ней под маскировочными сетями стояло до десятка грузовиков, легковушек и вездеходов. Высокие кроны деревьев уходили в высь. Звонко пропел одинокий комар. Места были болотистые. Ночами гнусавое пение кровососов становилось особенно нудным. Они пробивались сквозь накомарники и беспощадно жалили двухметровых блондинов из личной охраны, штабных офицеров, секретарш, стенографисток и прочий персонал. Но фюреру они были ни по чём. Он терпеливо, даже с завидным мужеством сносил комариные укусы. Паулюс, узнав это, про себя только хмыкнул. На мгновение ему пришло в голову: это может быть причиной всех трудностей. Упорство или даже (будем называть вещи своими именами!) упрямство фюрера. Сам он готов страдать до посинения, но…
- О, не стоит так официально! – расхохотался Фогеляйн. Он поправил козырёк своей фуражки с серебряной эмблемой черепа и кости. – Вас можно поздравить с победой? Русские варвары окончательно разбиты на берегах этой реки… кажется, Волга?
- До полной победы ещё далеко, - сухо заметил Паулюс. Он посмотрел как отогнали машину. Окинул себя взором: идеально сшитый по талии мундир, украшенный Железным крестом с дубовыми листьями («ботвой»), красно-белой ленточкой Железного креста 2-го класса, Золотой Рыцарский крест. – «Шталинград» становится всё более похожим на Верден. Вы понимаете, о чём я?
- Признаться, нет, - смутился Фогеляйн. – Верден…
- Это город-крепость, который в 1916 году был осаждён рейхсвером, - усмехнулся Паулюс. – К сожалению, он так и не был взят, - заметив на лице обергруппенфюрера и окружающих эсэсманнов недоумение, поспешил добавить: - Но «Шталинград» взят – в этом я могу вас заверить, господа! Осталось только подавить отдельные очаги сопротивления в развалинах.
- Я не знаток военного искусства, - Фогеляйн развёл руками, - но мне становится всё ясно. С такими генералами как вы, дорогой Паулюс, победа у нас в кармане. Простите за фамильярность, но это так.
А с такими адъютантами, как вы, нам никогда её не видать, с внутренним негодованием отметил генерал-полковник. Он стремительно вошёл в коттедж № 8 под гофрированной крышей. Внутри царила спартанская обстановка. Деревянные панели на стенах. Стул, стол из сосны. Кровать, застеленная серым шерстяным одеялом. Письменный стол у окна, с печатной машинкой в чехле, с письменным прибором в металлических подстаканниках и двумя телефонами. Окно покрывала собой синяя штора, что автоматически поднималась и опускалась длинным свисающим шнуром. В углу – гипсовый вазон с искусственной геранью. На стене – картина в деревянной рамочке: акварель в бледно-розовых и голубоватых тонах. Замёрзшее озеро с катающимися на коньках детьми. Снежная баба на фоне дома с островерхой черепичной крышей. Картина называлась «католическое рождество», хотя намёка на церковь в ней не наблюдалось.
Паулюс не успел пожалеть, что рядом нет Адама, как раздался телефонный звонок. На этот раз его обеспокоил шеф-адъютант фюрера полковник Шмундт. «…Генерал-полковник! Вам надлежит через пять минут быть в бункере фюрера, - заявил он глухим басом. – Фюрер ждёт вас. Прошу вас поторопиться». Покойный Рейхенау, что за словом не лез в карман, давно бы оборвал нахала, что служил только в штабах. Но Паулюс не любил конфликт. Он старался ладить со всеми в ставке фюрера. За это его ценил прежде всего Адольф Гитлер.
Гитлер встретил его в обстановке, которая полностью копировала зал оперативных заседаний в Цоссене. Тот же длинный стол чёрного дерева. Те же стулья белой кожи, с одноглавым орлом кайзеровской империи. Металлические плафоны для светильников, вмонтированные в голые цементные стены, были отлиты ввиде факелов. Казалось, это руки протянулись из бетона, что удерживали их. Сам фюрер в излюбленной им манере поспешил к дорогому гостю. С виновато-гостеприимной улыбкой он долго тряс ему руку. Одетый как и прежде в двубортный серый китель без знаков различия (не цеплять же нашивки ефрейтора!) с Железным крестом 3-го класса слева, а также знаком за лёгкое ранение, он излучал прежнюю уверенность. Его бледно-голубые глаза искрились от мыслей, что в последнее время стали пугать всё больше людей из его окружения. А именно: после бомбардировки японцами Пирл-Харбор взять да объявить войну США. Это было верхом безумия. Американские нацисты из кожи вон лезли, чтобы сдержать через послушных им конгрессменов стремление «левого» президента Рузвельта открыть второй фронт. Конгрессмен Трумэн в свойственной им манере заявил, что в интересах США пусть русские и немцы убивают друг-друга как можно больше. Помогать нужно тем, кто окажется на грани. Может быть, фюрер намеренно стремится приблизить рейх к этой г р а н и? Так неожиданно для себя, подумал Паулюс. Ведь не даром экспресс фюрера назывался «Америка», а белоснежный дизель-поезд Геринга – «Азия».
- Как здоровье вашей милой супруги? – поинтересовался фюрер. Его любезная улыбка, казалось, раздвинула щёточку под носом.
- Благодарю вас, мой фюрер, - через силу улыбнулся Паулюс. – Жёнам солдат ничего не остаётся как ждать. Ждать, когда их мужья закончат эту войну.
- О, да! – Гитлер взял его под локоть. Лёгким движением освободил руку от портфеля, что оказался на столе. – Война это двигатель прогресса, милый Паулюс. Без войн человечество хиреет. Даже самые великие нации становятся беззубыми. Они теряют способность воспроизводиться. Да, да! – он тряхнул чёлкой, что лезла ему на глаза. - Производить на свет великое потомство! В этом задача европейской расы. Когда женщины и их мужья научатся зачинать детей, согласно астрологическим начертаниям, данным нашими великими предками – расой Атлантов и Лемуров, мы будем спасены от вырождения! Я вам скажу: миллионы лет назад на Земле не было жизни. Она была, но ввиде гигантских яиц, что прибыли к нам из других миров. Они стали размножаться путём к а п л е в и д н о с т и. С их поверхности скатывались, как капли, другие живые сущности. Так произошло сотворение по о б р а з у и п о д о б и ю. Вы меня понимаете, Паулюс?
Внезапно, переменившись в лице, Гитлер строго взглянул ему в глаза.
- Да, мой фюрер, - вынужден был сказать Паулюс. Он, как и многие другие из близкого окружения «вождя нации», мало что понимал из его излияний. – Себе подобное порождает себе подобное.
- Да! Точно так! – воскликнул фюрер. Он хлопнул себя по левой коленке. – Вы верно уловили мою мысль, дорогой друг. С вами приятно иметь дело.
Довольный своей мыслью, фюрер угостил Паулюса чаем, настоянным на редких тибетских травах. Он более получаса рассуждал о преимуществах религии бон-по перед традиционным буддизмом. По его мнению, секта, что исповедовала более жёсткий режим подготовки адептов (их били и унижали, а они обязаны были за это благодарить) более действенна. Методы её применимы для современного общества, так как спасают его от духовного растления и физического вымирания. К тому же, хламиды, в которые облачались последователи бон-по – ярко-красные. Цвет физической силы и совокупления. Без этих двух начал, по мнению «великого сына германской нации» невозможно существование арийской расы. Ко всему прочему, древний знак солнцестояния (она же свастика) в исполнении бон-по развёрнута крыльями в обратную сторону. Это значит – остановить время и изменить его ход. Что и делает идея национал-социализма…
- Этот Сталин, мой враг, также был уверен, что ему удастся эта задача, - округлив глаза, рассуждал фюрер в слух. – Он несомненно умный человек. Теперь я ясно вижу это. Ему не повезло в одном: он находится в окружении вырожденцев. Он попытался избавиться от них. Но ему не удалось! Окружение Сталина, этот Молотов и Каганович, что на содержании еврейской плутократии, сумели настроить его против меня. Я убеждал Сталина уничтожить эту публику. Он лишь смеялся в ответ. Я знаю, что Молотова и Риббентропа связывают давние приятельские отношения. Нет смысла повторять, что оба – записные англоманы. Я тоже был сторонником союза с Британией, пока это отвечало интересам нации. Но… - он помедлил, заметно волнуясь. – Интересы нации выше, чем политические соображения. Пакт оси, что был заключён в Мюнхене, к сожалению, не оправдал моих надежд. Чемберлен был вынужден сдать свои позиции этому жирному подонку Черчиллю. Ставку пришлось делать на Сталина.
Поэтому, мой фюрер, вы согласились на предложение рейхсмаршала бомбить Британию, подумал Паулюс. Вероятнее всего, оно исходило от самого «Азиата». Сталин через своих агентов в штабе люфтваффе так обработал «Борова», что тот не устоял. В результате рейх разорвал и без того тонкую связь с Британией. Но Америка…
- Мой фюрер! – решительно начал он, скосив взгляд на портфель. – Позволю себе заметить, что мы нерационально расходуем свои силы на юге России. Прежде всего бои за «Шталинград» пожирают и без того скудные резервы. Мне требуются дополнительные силы. Но 4-я танковая армия увязла в боях за Кавказ. А переброска сил с других участков фронта грозит ослабить оборону группы армий «Центр» на таких стратегических направлениях, как Москва и Санкт-Петербург. К тому же румынские и итальянские альпийские части, задействованные на Волге, следовало бы перебросить на Кавказ. Вместо этого они несут неоправданно-высокие потери в качестве обычных полевых соединений…
- Довольно! – фюрер махнул рукой. – Вы словно сговорились! Мои генералы постоянно просят у меня резервов. Я поставил под ружьё в начале восточной компании пять миллионов человек. Этого оказалось недостаточным, чтобы одержать победу. Теперь, когда русский зверь истекает кровью на берегах Волги, вам снова чего-то не хватает? Я снял призывные ограничения – в вермахт мобилизованы семнадцатилетние юнцы! Вам опять мало крови!?! Нет! – он заходил вдоль стола для заседаний. Постепенно накаляясь, Гитлер то сжимал, то разжимал кулаки. Глаза его горели неистовым пламенем. Губы двигались под щёточкой усов, которая готова была прыгнуть на лоб. – Это вымогательство, Паулюс! Вы не находите, что все генералы рейха ополчились против своего фюрера? Они готовы свалить на него вину за свои неудачи на фронтах. Я знаю… - его голос задрожал как натянутая струна. Складки серой, нездоровой кожи легли на воротник крахмаленной сорочки, быстро темнеющий от пота. – Я знаю: меня хотели использовать эти поганые прусские вояки! Этот Рунштедт, фон Бок, фон Лейб и Браухич! И этот Гальдер, которого я с позором выгнал с поста главнокомандующего! Я был нужен им для устранения позорных статей версальского договора! Они хотели использовать меня со своими британскими друзьями, чтобы поколебать позиции Франции! В 35-м меня хотели убить! Три раза взрывали пивные залы в Мюнхене, где я готовился выступать! Теперь, когда провидение помогло мне выжить, эти ублюдки стремятся бросить тень на моё славное имя! Я виноват за провал зимней компании в России! Я виноват за медленные темпы наступления на юге! Что вы думаете об этом, мой друг?
Он стремительно подошёл к нему. Взял его за шитый золотом погон на розовой подкладке панцерваффе. Затем потрепал за крест с «ботвой», что замер на груди.
- Мой фюрер, вы всегда стремились окружать себя молодыми генералами, - тактично ответил Паулюс, глядя в его расширяющиеся зрачки. – Генералы старой прусской школы рейхсвера незаменимы, но их взгляды во многом соответствуют Великой войне. Мне помнится, что в 35-ом, - он решил в меру польстить Гитлеру, - многие из них отрицали полную моторизацию вермахта. Хаммерштайн, как и фон Фриче, был против внедрения новых образцов стрелкового оружия. Ему не по душе была автоматическая винтовка, которую русские к тому времени приняли на вооружение. К тому же старые военноначальники были против демилитаризации рейнской зоны. Даже аншлюс Австрии…
- Отлично, мой друг! – фюрер снова вернулся в благодушное настроение. Он потрепал Паулюса за витой погон. - От вас больше толка, чем от всех этих болванов. Разумеется, это – без обратной передачи! Не стоит злить львов, заглядывая к ним в клетку, - он усмехнулся. – Впрочем, какие они львы! Свора жалких шакалов, готовых продать меня и рейх. Хотя и это им не удастся. Ни Сталин, ни Черчилль, ни даже этот паралитик Рузвельт ни сядут с ними за стол переговоров. Это исключено! Я крепко держу руку на пульсе событий!
Он подошёл к бетонной стене. На ней висел одинокая фотография в деревянной рамочке. С неё на мир смотрело симпатичное женское лицо. Большие глаза, чуть вздёрнутый носик. Кружевной воротник с оборками. Ни дать, ни взять – вечная невеста. Но не фройлен Ева, подумал Паулюс. Он не видел пассию фюрера. Однако слышал, что она несколько лет работала фотомоделью и обладала самоуверенным, красивым лицом. Взгляд же с фотографии был настолько скромен, что его обладательницу хотелось пожалеть и приласкать.
- Я вижу, что вас пленил этот взор, дорогой Паулюс, - рука фюрера, поросшая волосом, коснулась пальцами фотографии. Он осторожно пригладил её. – Женщина, которую вы видите – моя милая матушка. Её дух витает со мной. Она подсказывает мне верные решения. Только этой святой женщине я обязан своим восхождением! Я знаю, что у вас было тяжёлое детство, мой Паулюс. Вы росли без достатка. Вас пытались не пустить в офицерский корпус эти прусские стервятники. Мне это известно! Хотя я и не стремился к карьере военного, но я испытал нимало лишений!
- Моя матушка также помогала мне незримым присутствием, - участливо вымолвил Паулюс. В эту минуту он был на стороне фюрера. В груди у него сладко щемило. – Вы правы: мне долго не удавалось осуществить свою мечту. Перед тем, как попасть в полк принца Евгения Савойского, я был вынужден испытать ощущение маленького человека. Сын тюремного инспектора из провинции – разве у меня были шансы утвердиться на высоких должностях? Если бы не связи моей любимой супруги. Если бы не моя милая матушка, что благословила мой брак…
- Вы тоже были любимым сыном у матери? – взгляд фюрера стал по-настоящему тёплым. Он ослаб в плечах. Стал даже рыхлым, как опара. – Вас тянуло к ней – прижаться к её груди, всплакнуть на ней? Как мы похожи, дорогой друг. За время своих скитаний в Вене, сидения в грязных траншеях Великой войны, я понял – это милое существо, - он снова пригладил фотопортрет матери, - дороже мне всех женщин на свете. Я ухаживал за ней, когда она была больна. У этой святой женщины обнаружился рак. Нестерпимая боль в груди! Целые сутки я просиживал у её кровати. Но Бог оказался неумолим. Он забрал её к себе, чтобы пропустить меня через горнило страшных испытаний. Бог не так милосерд, каким его рисуют в церквях. Я чувствую себя Иисусом Христом! – внезапно продолжил он с яростными глазами. – Я пришёл, чтобы разделить вас! Чтобы положить между вами меч! Меч раздора, меч войны! Только кровопролитная война способна вылечить человечество от его недуга – власти еврейской плутократии…
- Мой фюрер, осмелюсь вам напомнить, что расовый закон 1935 года уравнял в правах с подданными рейха тех евреев, что участвовали в Великой войне, - осторожно заметил Паулюс. Он всё более безнадёжно взвешивал свои шансы убедить фюрера прекратить распыление сил на юге. – К ним также относятся кавалеры Железного креста. Мне известно, что некоторые учёные рейха, евреи. Герр Розенберг даже разработал…
- Герр Розенберг – взбалмошный, малообразованный прибалт! – усмехнулся Гитлер. Гримаса отвращения внезапно передёрнула ему лицо. – Он сам мало что понимает в своём тугодумном бреде! «Миф XX века» - евреи распоряжаются жизнью! Ха-ха! Откровеннее расписаться в своей глупости не смог бы даже Геринг! Евреи как нация, несомненно, представляют угрозу для европейской цивилизации! Но смею вас заверить, что еврейский капитал вкладывал и будет вкладывать деньги в экономику рейха! Пока здесь, на востоке, мои армии движутся к сердцу России! Если, конечно, господа с Уолл-Стрит и Уайт-холл не хотят получить русские танки! На берегах Темзы и Гудзонского залива! Американские коммунистические штаты! Это было бы заманчиво для дядюшки «Азиата»! Он к этому и стремится, - фюрер начал снова успокаиваться. Его исступлённые глаза лукаво блеснули. – Сталин с тех пор, как мои прусские болваны не смогли его одолеть, вызывает у меня только искреннее, неподдельное восхищение. Это Мефистофель! Он искусил эту жидовскую свору. Они продались ему с потрохами! Заложили свои души и свои капиталы! В обмен на призрачную идею – «Германия будет повержена»! Но это фантасмагория! Фатомаргана!
На массивном столе запел нежным звонком чёрный аппарат внутренней связи.
- Здесь фюрер! – фюрер, поморщившись, сорвал трубку. – Что-о-о? Фогеляйн, вы просто нахал! Как вы осмелились быть посредником между фройлен Евой и… Да, нахал! Молчать! – заорал он, налившись кровью. (Паулюс при этом невольно вздрогнул.) – Молчите и слушайте! Передайте ей, что до вечера я всецело принадлежу интересам нации! Никто не вправе беспокоить меня! Это будет расценено как государственная измена! Вам ясно? Я закончил…
Он раздражённо бросил трубку на рычаг. Там что-то звякнуло. Затем, не замечая Паулюса, сделал два круга вдоль стола. Нажал на кнопку электрического звонка, вмонтированного в панель стола. На его вызов явился статный оберштурбаннфюрер SS Линге, что был начальником личной охраны фюрера. С ним вождь нации был предельно строг. Фройлен Ева никогда не должна беспокоить фюрера в такой обстановке. Пусть скажет в «аппаратной» - категорический приказ фюрера: не соединять фройлен Еву с ним ни в рейхсканцелярии, ни Растенбурге, ни в «Вольфшанце»! Это, чёрт возьми, не выносимо! Когда бабы пытаются взять власть над мужчинами! У этих стариков-генералов все жёны такие. Брюзжание их вторая натура. А, может быть, и первая. Вот отсюда - все беды «тысячелетнего рейха». Хотя до них ещё далеко.
Когда Линге, повернувшись на каблуках вышел, показав Паулюсу короткостриженный затылок (это был рослый шатен с правильными чертами лица), фюрер в невероятном возбуждении сделал ещё одну пробежку по зале. Он массировал себе костяшки кулаков. Затем стал судорожно ковыряться в ногтях. Паулюс было поморщился, но вовремя собрался. Уставившись в одну точку, он терпеливо стал дожидаться конца экзальтации.
- Проклятый сводник! – пробурчал фюрер. – Этот Фогеляйн… Будьте осторожны с ним, мой друг! – он снова приблизился к Паулюсу. Потрепал его по плечу. – Вокруг меня толпятся изменники и шпионы. Вам наверняка известно, что многие люди из аппарата Гиммлера путались с проклятыми социал-демократами и коммунистами. Ещё в 20-х, когда партия крепла и росла для борьбы! Они присосались к движению. С тех пор я пытаюсь освободить от них нацию, - он запнулся и опустил глаза. Его плечи слегка подрагивали. – Только вы, Геббельс и Борман – вот, кому я могу всецело доверять! Мне известно от Канариса, что в 1926 году вы преподавали на командных курсах в Цоссене красным генералам и офицерам. Мне известно, что некоторые из них успешно воевали против нас под Москвой, - он усмехнулся. – Мне также известно, что некоторые из ваших знакомых до сих пор оказывают нам активное содействие. Кто из них вызывает у вас большее доверие, Паулюс?
Паулюс после непродолжительной паузы назвал несколько имён. Затем обратил внимание фюрера на двух генералов, попавших в плен летом 1941 года. Благодаря генерал-лейтенанту Понеделину в плен сдалась почти целая дивизия под Киевом. Она запирала выход в Крым. Ну, а бывший командующий 2-й ударной армии генерал-лейтенант Власов, что сейчас находится на правах почётного военнопленного, вообще кладезь для имперской политики! Его бы бросить на формирование частей «русской освободительной армии», под трёхцветным знаменем старой России. Два с половиной миллиона русских пленных, что с 41-го года оказались в лагерях, могли быть использованы против Сталина. Да и желающие с оккупированных территорий, где есть недовольные Советами, тоже. Герр Геббельс, как известно, поддерживает эту идею. Он завёлся мыслью, что раз есть евреи «по духу» и «по плоти» (последних можно использовать в науке), то почему бы не разделить славян на подобные группы? Последних можно со временем…
- О, нет! – фюрер замахал перед собой, будто отгонял демона. – И не просите! Унтерменши не могут составить единое целое с подданными рейха! Это невозможно. Для этого я должен буду поступиться с заветами, данными мною старым борцам. Ещё на заре движения я поклялся – использовать евреев и славян так, чтобы это не ущемило права германцев. Нарушить данное обещание, значит похоронить себя как вождя нации. Вы понимаете, мой друг? Конечно нет! – предупреждая реакцию Паулюса, он сделал круг. – Вы военный стратег, но не политик.
«Интересы нации выше, чем политические соображения». Это было готово вырваться из уст Паулюса. Но он вовремя сдержал себя. Фюрер, верный сын своей милой и покойной матушки, был невероятно противоречив. Кажется он вознамерился обмануть самого Господа Бога. Во всяком случае, переигрывать всевышнего ему пока что удавалось. Либо САМ Всевышний позволил ему взять бразды правления в свои немощные руки. Со своим умом и проницательность, колоссальной памятью, вмещающей сотню цифр и фактов, Адольф Гитлер и впрямь производил впечатление «посланца небес». Но при ближайшем рассмотрении вырисовывалось явное противоречие: фюрер был зависим от своего окружения. Страной с самого начала завладели группы и семейные кланы, что, используя каналы старых и новых служб, стремились всё больше подчинить уроженца Браунам на Инне. Устранить его силой или заменить на более послушную кандидатуру, мешало одно обстоятельство: кто-то из сильных мира сего, что через Швецию и Швейцарию, а также Латинскую Америку щедро спонсировал войну рейха, желал и м е т ь д е л о лишь с герр Шикльгрубером. Это было понятно: с фюрера были «взятки гладки».
Впрочем, фюрер как будто не замечал очевидного. Он «сладко» ходил по тесному бетонированному пространству бункера. Жадно потирая руки, дождался, когда пришли с докладами начальник сухопутных сил генерал-фельдмаршал Кейтель, министр вооружений и боеприпасов Шпеер, рейхсляйтер Борман. В присутствии Паулюса которому это показалось невыносимым, Кейтель принялся восхвалять план фюрера: перерезать водную артерию Волги, по которой якобы осуществлялись поставки англичан через Иран и Персию. Кроме того, по мнению «Лакейтеля» падение Майкопа и продвижение 4-й танковой армии к нефтепромыслам Баку и Грозного (до последнего надо было продвигаться и продвигаться!) смогло бы окончательно решить проблему поставок горючего. Разорвать магический круг: зависимость германской империи от поставок из нейтральных стран.
- Именно об этом я говорю на протяжении всего лета! – возбуждённо подхватил фюрер. – Но мои старые генералы настолько глупы, что это Сизифов труд!
- Мой фюрер, - мягко обратился к нему Шпеер, галантный мужчина в строгом, отлично сшитом костюме с золотым партийным значком. У него были расширенные, вопросительные глаза и пушистые брови. – Весьма разумно, что вы пытаетесь нацелить вермахт на захват нефтеприисков юга России. Однако для этих целей не хватит сил 6-й полевой и 4-й танковой армии. Они и так рассеяны. К тому же несут огромные потери. А им предстоит вести бои на кавказском хребте, где, по моему разумению, выгоднее всего использовать альпийские, горно-егерские части. Мне известно, что таковые имеются в составе итальянского экспедиционного корпуса, а также в войсках Антонеску. Но они…
- Хватит! – фюрер в мгновение ока подскочил вплотную к красавцу-министру. – Шпеер! Вы берётесь судить о вопросах стратегии. Это не ваша прерогатива. Предоставьте это мне и моим верным генералам, - он кивнул в сторону Кейтеля, у которого едва монокль не выскочил из глаза. – Ваша задача – насытить армию самоходными установками и новыми танками «Тигр». Не забывайте о ней! Что произошло с вашей суперновинкой под Харьковым? Да-да! Летом этого года? Почему вы молчите, а Паулюс отдувается за вас?
- Мой фюрер… - начал было Шпеер, но тут же запнулся. Он вспомнил, что его предшественник, доктор Тодт, нечаянно погиб в авиационной катастрофе…
Под Харьковым, в ходе успешного развития операции «Фридрих», были опробованы первые Pz V в соответствии с проектом WH 41. Но их броня легко поражалась советскими 76-мм полевыми пушками. Дело в том, что удельный вес «Тигра», что был создан на шасси Pz IV, увеличился от возросшей массы. Поверх основной брони, которая не превышала 17-30 мм, были навешаны дополнительные бронелисты. Итого получилось 60-70 мм. Скорость тяжёлого танка уменьшилась. Способный поражать в борт КВ и в лоб Т-34 на дальних дистанциях, «Тигр» представлял отличную мишень для длинноствольных полевых орудий ЗИС-2. Помимо всего прочего, не способный маневрировать, он подвергался опасности быть поражённым в бензобак снарядами 20-мм автоматической пушки ШВАК, что состояла на вооружении советских штурмовиков ИЛ-2, бомбардировщиков СБ-2 и даже модернизированных И-16. Русские под Харьковым подбили три «Тигра».
- Мой фюрер, я обещаю вам в скором времени выпустить доработанную модель, - покраснел Шпеер. – Кроме того, на заводах компании Man, Mersedes и Reinmetal-Borsing идут работы по созданию 62-тонного танка. Он будет называться «Пантера». Самоходную установку «Элефант», вооружённую 88-мм орудием, не способен будет поразить ни один русский танк. Данный проект финансирует известный предприниматель Фердинанд Порш. И…
- Отлично! - фюрер потрепал Шпеера по плечу, обёрнутому в шевиот. - Фердинанд Порш – тот самый, которому Сталин предлагал занять пост наркома тяжёлой промышленности! Теперь он работает с нами! Мировые финансовые круги – на нашей стороне. Я никогда не сомневался в нашей победе.
Шпеер принялся читать, переворачивая листы вощёной бумаги на пружинистой скрепке (он держал перед собой папку кожаного тиснения с золотым орлом). Помимо всего прочего на Юг России направлено сотни САУ «Мардер», «Веспе» (последние вооружены 100-мм пушками). Кроме этого – два Pz. Sf. V «Sturer Emil», вооружённые 100-мм. (Паулюс вспомнил: эти тонные монстры с 40 мм бронированием были переданы в 251-й тяжёлый противотанковый батальон и с июля 1942 года сражались в составе 16-й танковой дивизией под Верхне-Бузиновкой.) Самоходки Stug III Ausf F и Ausf gI снабжены длинноствольными 75-мм пушками. Лобовая броня этих «штурмгещюц» составила 60 мм, кормовая – 30 мм. Это – без кормовых бронеэкранов, которыми также оснащаются эти самоходки, что, используя свой низкий силуэт, представляются сложным противником для советских панцеров. Батальонами этих САУ оснащены многие пехотные и моторизованные дивизии. Всё это позволит панцерваффе заметно усилить свою мощь. Русские противу всех ожиданий не сделали ничего, чтобы усовершенствовать свои танки. Напротив нарком ИНО Молотов, куратор «Танкограда», приказал поставить на конвейер производство сотни лёгких Т-50, Т-60 и Т-70 с короткостволыми пушками. Т-34/76 так и остался с 48 мм лобовым бронированием, вооружённый 76- мм пушкой среднего калибра. К тому же его производство заметно сократилось. Модернизированные германские панцеры могут поражать его лобовую броню с дальних дистанций, уступая «руссише панцер» лишь в скорости. Основным и самым серьезным противником продолжают оставаться лишь КВ-2 с 90-100 мм бронированием и британские Mk. II («Матильда») с 80 мм передней бронёй. Но производство первых также значительно сократилось, а вторые поступают через Иран и Мурманск в незначительных количествах.
Кроме этого русская танковая промышленность всё не решается запустить в серийное производство свои САУ. СУ-5 (истребитель танков), что были захвачены в двух экземплярах в приграничных боях 41-го, так и не поставили на конвейер. С сентября по ноябрь был налажен выпуск самоходок ЗИС-30/50 на шасси тракторов «Комсомолец», с 50-мм полевым орудием. Выпущено всего 100 единиц. А между тем бои под Воронежем летом 1942 года показали –больше половины советских танков выбивается огнём германских штурмгешюц с безопасной для последних дистанции.
- Мой фюрер, приношу вам свои извинения! – заставил всех обернуться хорошо поставленный, почти театральный баритон. Через открывшуюся дверь входил округлый, затянутый в белый мундир с сиреневыми атласными отворотами главнокомандующий люфтваффе, рейхсмаршал Геринг. Он на ходу вытянул в партийном приветствии левую руку. (Паулюс отметил, что пухлые пальцы были унизаны массивными перстнями. Свечение, которое исходило от камней, слепило глаза.) Правую руку с маршальским жезлом он прижал к выступающему животу. – Хайль! Движение военных эшелонов на польской границе – наш милый фон Шпеер и впрямь вознамерился завалить вермахт новыми танками! Отрадно! Как, вы здесь? – он сделал вид, что не увидел Шпеера. – Приветствую вас, милый друг! – он бесцеремонно взял за плечо элегантного министра вооружений. Тряхнул его так, что на голове у того нарушился безукоризненный пробор с бриллиантином. – Кейтель! Старая гвардия видит вас! Победа и только победа…
Геринг начал с того, что со всеми подробностями поведал фюреру и присутствующим как провёл сегодняшнее утро. Скольких оленей он застрелил на охоте в «Каринхолл»: в своей резиденции в Восточной Пруссии, названной так в честь покойной жены. Затем фюреру была предложена фотография: пузатый рейхсмаршал в кожаных шортах с подтяжками, в шляпке с тетеревиным пёрышком, опершись на лук (колчан со стрелами висел через плечо), стоял на поверженном олене. (Паулюс едва сдержал своё презрение. ) Эмма Зоннеман, нынешняя супруга, бывшая актриса берлинского варьете с чистой биографией, передавала фюреру наилучшие пожелания. Гитлер был невероятно растроган. Он, прижав руки к груди (на митингах в Нюрнберге они скрещивались у причинного места), улыбался. Его голубые глаза слезились и лучились от ностальгии. Обременённый «заботой» о нации, фюрер лишь мечтал о семейном счастье у камина, с детьми и внуками, в тайне для себя и окружающих побаиваясь оного.
- Геринг! – фюрер взял себя в руки. – Командующий 6-й армией Паулюс приглашён мною на заседание ставки. Он прибыл к нам с берегов этой реки… Волга? О, да! Русские так и называют её – «Волга, Волга, великая русская река!» Помнится, Геббельс рассказывал мне до начала компании на востоке – в России есть песня с такими словами, - он мрачно усмехнулся. – Паулюс! У вас наверняка есть пожелания в своём докладе. Они могут быть отнесены как к Шпееру, так и к Герингу.
- Генерал –полковник! – рука Геринга с «палкой» жезла, украшенного золотыми листьями и увенчанного орлом, вскинулась под потолок. – Мои извинения! Я так увлёкся, что не заметил вас.
- Мой фюрер, я не могу добавить к сказанному ничего, - заметно нахмурившись, начал Паулюс. – В своём докладе я отразил основные положения нашей стратегии – движение танковых армий на Кавказ ослаблено сопротивлением русских. Мы наносим удар по расходящимся линиям. Это не допустимо с точки зрения тактики. Под Сталинградом, - Паулюс незаметно для себя правильно выговорил название города, - сконцентрированы два десятка танковых, моторизованных и пехотных дивизий. Кроме того – десятки венгерских, итальянских и румынских дивизий, - он очертил указкой на карте, что была расстелена на столе, круг, где змеилась голубая артерия Волги, которую, казалось, протыкали синие и красные стрелы. Там пестрели чёрные флажки с номерами дивизий вермахта и союзников. – Сталинград, несомненно, представляет стратегическую ценность. Сеть железных дорог: через Абганерово, Калач, Песковатку – связывает нас с центральной Россией и Кавказом. По Волге двигались транспорты с нефтеперегонных заводов. Теперь это невозможно, так как вермахт и люфтваффе, - тут Паулюс невольно польстил этому пузатому рейхсмаршалу, - контролируют движение судов. Мой фюрер! Создалась величайшая со времён истории войн возможность, - указка в руке Паулюса медленно переместилась южнее Сталинграда, очертила «сапожок» Крыма, скользнув по извилистому коричневому берегу Чёрного моря, упёрлась в зубцы кавказского хребта: Anapa, Gelendgik, Sochi, Suhumi. – Наши армии могут опрокинуть русскую оборону под Туапсе и пройти всё побережье. Выйти к турецкой границе. Агентура Абвер подготовила материалы. В Грузии, Абхазии возможны диверсионные акции и восстания против сталинского режима. Канарис убеждён, что это осуществимо. Тем более, что в составе вермахта и группы армий «Юг» уже сформированы первые национальные части из состава русских, калмыцких и казачьих добровольцев. Мой фюрер, если части вермахта выйдут к Грузии, это означало бы вступление в войну Турции, где действует агентура фон Папена. Мы могли бы…
- Я не верю этому изменнику! – Гитлер тряхнул чёлкой. Заходил в беспокойстве. – Этот Папен весьма подозрительный и гнусный тип. Он стремился развалить нашу партию ещё во времена республики. Только заступничество Геринга спасло его от возмездия! – он бросил недовольный взгляд на главного лесничего рейха, у которого сразу же зардели толстые щеки. - Что же теперь? Папен озабочен идеей втравить бывшую Оттоманскую империю в войну со Сталиным! Турки это не тот союзник, на которого нужно ставить в компании на юге. Дальше Кавказа они не пойдут. К тому же эти плодоносные земли и порты придётся отвоёвывать у них силой. А Британия непременно воспользуется этим! Стравит нас, чего и добивается Папен, - фюрер едва не сшиб стул. – Не понимаю, о чём думает адмирал Канарис! Его задача – организовать антибольшевистский заговор в Кремле. А он стремится к созданию казачьих, грузинских и абхазских дивизий в вермахте! Какое убожество мысли! Даже Гиммлер предложил мне сформировать мусульманскую дивизию в составе Waffen SS! Это что-то новое, господа! Похоже на заговор! О, эти заговоры… - он выдвинул тяжёлый стул и сел на него.
- Мой фюрер, я всего лишь… - Паулюс сделал попытку «достучаться» до фюрера через Геринга. Но тот лишь создал сложную систему складок на толстом, с двойным подбородком лице. -Уничтожая тысячи людей под Сталинградом, мы не достигаем цели летней компании. Мы втягиваемся в затяжные бои на 1943 год, не учитывая материальные и людские резервы…
- Вы устали от степных ветров, дорогой Паулюс! – с очаровательной простотой заметил Геринг. Он предусмотрительно встал между Паулюсом и Гитлером. – Там, где степи – повышенное давление на мозг. Солнце и сухой ветер дают о себе знать. Не удивительно, что вы не верите в свою победу, - он едва заметно подмигнул Паулюсу, поправив нашейный Железный крест 1-й степени.
- Я всего лишь проявляю заботу и солдатах, - уклончиво прокомментировал Паулюс. Усилием воли он заставил себя остановиться. Тем более, что щёки фюрера, прикрытые ладонью (он сидел в позе раденовского мыслителя, опершись локтем о стол) стали наливаться багровым. – Я нахожусь с солдатами. На поле боя, где многое заметней, чем здесь.
Молчавший Кейтель, прижав к животу свой жезл, так же укоризненно качнул головой. Он также был знаком Паулюсу по штабной работе в Цоссене и совместным отношениям с Гудерианом. Последний считал фельдмаршала отменным штабистом, но никудышным оператором. Последние выдвижения Вильгельма Кейтеля были связаны с его довоенным вступлением в NSDAP, а также безоговорочному подчинению доктрине фюрера. Это стало причиной обидных прозвищ «задница» и «лакей». Сменив на посту главнокомандующего OKV Франца Гальдера, этот бывший стажёр Академии им. Фрунзе, что в 20-х инспектировал от рейхсвера бронетанковые войска РККА и знал, что удары подобными соединениями наносятся лишь по сходящейся линии, не думал поправлять фюрера. Он ни в чём не прекословил ему. Как и Геринг, лишь поддакивал пиететам.
- Вам нужно отдохнуть, Паулюс, - устало выдавил из себя Гитлер. Он, наконец, оторвал руку от лба и глаз. Взглянул на окружающий мир ничего не видящим, затуманенным взором. – Идите… Господа! Заседание ставки я вынужден прервать. Сложное состояние экзальтации посетило меня в ходе его. Вас вызовут. …Да, рейх непременно вырождается как и всё мировое пространстве в целом… - заметил он кому-то невидимому.
- Генерал, вы свободны, - тихо сказал Борман. – Вы меня понимаете?
Этот низкорослый крепыш с мрачным, неулыбчивым лицом неслышно подошёл к нему вплотную. Загородил пространство между собой и Гитлером. Во время совещания он стоял в стороне у стенографистки, что механически записывала за фюрером, а также личного летописца «великого сына германского народа» - молодого человека с усиками, в синем костюме. Кроме того в ставке присутствовал полковник из военно-исторического отдела OKV. Он заносил в блокнот свои пометки, чтобы издать по завершению войны сборник речей и цитат под красноречивым названием – «Фюрер как великий стратег».
- Прекрасно понимаю, - также тихо ответил Паулюс.
Каблуки начищенных сапог послушно сдвинулись, а руки срослись с диагоналевыми бриджами с малиновым лампасом генеральштеблера. Он больше ничего не видел и не слышал. Перед его глазами продолжала жить помимо его воли картина из того недалёкого прошлого, что осталось «за кадром» в Сталинграде. Разрушенные, сожжённые коробки домов с обрушившимися перекрытиями, с «рёбрами» изогнутой арматуры, развороченные бомбами автомашины с обезображенными обрубками детских тел и многое другое.
…Паулюс, получив от холодного, но любезного эсэсманна свой «вальтер» (сданное оружие вынули из несгораемого шкафа, поделённого на множество запираемых отсеков), одев фуражку, устремился наверх по бетонным ступенькам. Мимо него прощёлкав каблуками, совершили пробежку две девицы в полувоенной форме, с папками. Вероятней всего, это были стенографистки – одна из тех, что остро отточенным карандашом записывала в бункере слова фюрера. Если в этих стенах, в непосредственной близости от фюрера работает русский разведчик (а он есть!), то его тоже должна была бы поразить та беспечность, с которой этот австриец относится к режиму секретности на своих совещаниях, с болезненной усмешкой подумал Паулюс. Во время докладов начальников штабов (в рейхе было четыре штаба при штабе верховного командования, в соответствии с родами войск) адъютанты фюрера и начальник охраны «Лейбштандарт» следили за тем, чтобы никто из присутствующих не делал никаких пометок. Но всё сказанное фюрером тщательно конспектировалось от руки. Затем перепечатывалось на машинку. Сам фюрер вечерами, за чашкой чая или тарелкой крапивного супа (обожаемого им, но ненавидимого другими), любил окружить себя прислугой и эсэсманами из группы тайной полевой полиции SS (GFP), что сопровождали его «тело». В эти часы его возлияния были особенно оригинальны. Они поначалу потрясали, потом удивляли, а затем вызывали скрытое, всё нарастающее раздражение. Фюрер, как будто улавливая его волны, начинал целенаправленно действовать на нервы. Он бесился как маленький мальчик, понимая, что разоблачён – «король-то голый»!
Но как выйти с ним на контакт, продолжал беседовать с самим собой генерал-полковник. Он ступил из мрачного бетонного подземелья на усыпанную жёлтым речным гравием дорожку. Движущиеся мимо эсэсманы в количестве отделения (подбородки под шлемами выставлены, карабины уложены на плечо, на поясах кинжалы с монограммой «Честь и верность») на ходу сделали «на караул». Шарфюрер вскинул руку в приветствии. Паулюс со скрытым недовольством взял под козырёк. После войны, с каким бы исходом она не завершилась, мы во всём будем винить этих молодчиков. А виноваты как раз мы, «рыцари вермахта», что с попустительства фюрера и приведших его к власти старопрусских генералов не протестовали. Не препятствовали политике «дранг» в Европу и на Восток. Всё это казалось заманчивым в 20-х: рассчитаться с французами и англичанами за поражение в Великой войне. Надавать им с помощью русским под коленку, затем присоединить к рейху Австрию и Судеты, Померанию. Но за всё надо платить. Русские потребовали малого: поставки судоремонтных кранов, крейсер «Лютцов», десятки субмарин Z, которые стали называться «Щ». (Сейчас эти «щуки», прорываясь сквозь минные заграждения на Балтике, топят наши транспорты с углём и никелем из Швеции и Норвегии.) А англичане… Он вспомнил о тех секретных разговорах, что вели с ним на лужайках Цоссена и загородных особняках генерал- фельдмаршалы Гальдер и Клюге, полковник граф фон Штауффенберг, а также генерал-полковник Гудериан. Их мысли сводились к одному – фюрер ведёт рейх к катастрофе. Опять Германия втянута в войну на два фронта. Уроки прошлого поражения кого-то ничему не научили. Ещё бы: этот к т о - т о терпит на посту канцлера бывшего ефрейтора и «агента на доверии»! По слухам, брожения происходили даже в святая-святых – RSHA. Сотрудники «СД-заграница», что курировали от рефератов R I и R II Россию, начинали искать пути контактов с русскими. Как нельзя кстати пришлось пленение генерала Власова. Того знал Вальтер Стеннес, что был начальником охраны у Чан-Кайши, где Власов под фамилией «Волков» служил военным советником. Ещё тогда этот русский изъявил желание сотрудничать и спасать мир от «сталинской агрессии». На своих допросах в Волхове он весьма охотно заявил о военных приготовлениях «Азиата»: тысячи сконцентрированных на границах Польши танках и самолётах, 150 дивизиях, готовых, подобно гуннам, пройти «огнём и мечом» цивилизованную Европу. Это выглядело смешно: Европу с огнём и мечом уже прошёл фюрер! Причём, не без нашего участия, горько в который уже раз отметил Паулюс.
Вечером того же дня он встретился в парке, что был разбит при ставке, с рейхсмаршалом. Они поговорили об обеспечении с воздуха наступающих группировок. Геринг, облачённый в халат зелёной парчи с золотыми кистями (он прогуливался после собственного ужина, где не было вегетарианских яств фюрера), заверил его: серьёзного противодействия русской авиации не предвидеться. Да, Сталину «пожарными методами» удалось эвакуировать авиационные заводы Юга на Дальний Восток. Выпуск истребителей, бомбардировщиков и штурмовиков происходит бесперебойно. Их количество (около 4000) не уступает люфтваффе. Но! (При этом Геринг поднял толстый палец с золотым перстнем, украшенным агатом.) На большей части русских истребителей нет радиопередающих станций. В лучшем случае – радиоприёмники! Ведь склады с большинством из них попали в руки вермахта ещё в 41-м, так как были сконцентрированы в приграничных округах. Теперь русские пожинают плоды своей самоуверенности, мой друг! Опытные кадры «руссише люфтваффе», сбившие тогда же до 300 самолётов рейха, либо погибли при отступлении, либо погибли в авариях, либо… Тут Геринг загадочно усмехнулся. Его густо напомаженные волосы блестели в сумерках. У него по линии отдела 1 s при штабе люфтваффе были свои агенты среди «сталинских соколов». Каких-то Сталину удалось арестовать по «делу авиаторов» накануне восточной компании. Среди них – нарком ВВС Рычагов, его помощник Смушкевич. Именно они распорядились лишить И-16 и новые скоростные ЛАГи и ЯКи радиостанций. Выстроили самолёты на трёх аэродромах так, что те не могли взлететь, мотивируя это нотой ТАСС о соблюдении СССР и Германией пакта о ненападении. И не привели в готовность авиацию на приграничных округах. При том, что эти приказы поступали ещё задолго до 22 июня 1941 года.
Паулюс о многом знал. Из бесед с Канарисом он догадался о «троцкистском следе» в деле командующих ВВС РККА. Павел Рычагов воевал в 37-м в Испании. Числился военным советником. Несмотря на господство в небе республиканской авиации, армии Франко, Муссолини, а также германский легион «Кондор», сумели одержать верх. Разгадка была в том, что Рычагов «снюхался» с главным военным советником республиканцев Павловым. Тот, закатив пьянку, «проворонил» выдвижение республиканских танков под Гвадалахару, где атаковали с упреждением франкисты. На вооружении у последних были лишь итальянские и германские пулемётные танкетки. Против советских БТ и Т-26 они были бессильны. Одновременно в Гвадалахаре вспыхнул мятеж, поднятый троцкистской организацией ПОУМ. Его «подогрел» советский журналист Кольцов, что был дружен с Павловым и Рычаговым. В своих беседах он призывал испанских крестьян и интеллигенцию разрушать церкви и расстреливать священников. Это лишь усиливало отторжение, так как Испания была католической страной с набожным населением, особенно в сельской местности. Ну, а позже, 22 июня прошлого года генерал-лейтенант Павлов, что оставил без боевых снарядов и патронов (особенно, бронебойных!) многие части на границе, не вывел дивизии из Бреста и просто «не довёл» приказ Сталина о скрытом рассредоточении до командующих…
- Русские лётчики также молоды, как большинство рыцарей люфтваффе, - Геринг говорил об этом с большим воодушевлением. – Но уровень их подготовки чрезвычайно низок. За три месяца их учат лишь несложным манёврам и тактике боя. Распределение лётного состава по эскадрильям происходит без учёта уровня подготовки и личностных характеристик. Иными словами, дорогой Паулюс, их бросают как листья в печь! Русский истребительный парк в основной массе представлен И-16 с двигателями воздушного охлаждения. Они чрезвычайно уязвимы. Своей массой ввиде многолучевой звезды создают сопротивление воздуху. Правда, благодаря двигателю и конструкции крыльев, этот самолёт не уступает нашим Bf 109 в скорости. Он лишь слаб на вертикальных виражах. Может продержаться на них лишь до 7 минут, - Геринг умилённо массировал своё брюхо. – Этого вполне достаточно моим мальчикам! Подержать русского побольше – и он уходит в штопор! Знаете, что значит «чёрные глаза»? Это сленг рыцарей неба!
- Но русские упорны, - парировал Паулюс. – Их резервы и ресурсы неисчислимы. Они переоснастят свою авиацию двигателями с жидкого охлаждением. Усилят вооружением, улучшат подготовку экипажей. Моя супруга познакомила меня с русскими эмигрантами. Многие из них служили в императорской армии русского царя. Так вот, что мне сказал бывший казачий генерал: «Россию можно победить дисциплиной, но дисциплинированную Россию невозможно победить». Невозможно было одолеть Петра Великого, создавшего Санкт-Петербург на болотах – он подчинил Россию своей власти. Сталин тоже заимствовал его опыт. Мне думается, что нас ждут сюрпризы. Пока ещё русский медведь не слушается своего хозяина вполне – он машет своими страшными лапами вполсилы и малоприцельно. Однако что будет, если новые удары придутся точно?
- Глупости! – хохотнул рейхсмаршал. – У меня с Россией есть надёжная связь. Также есть русские знакомые… Со всей ответственностью могу вас заверить: победа русских также невозможна, как невозможно окружение сколько-нибудь крупных германских сил! Они уже попытались сделать это под Пижмой – и что же? Хватило десятка транспортных самолётов люфтваффе – целый месяц дивизия снабжалась всем необходимым. Затем она вырвалась из котла. Русский генеральный штаб как бриллиант – в «оправе» из нашей агентуры! Информация поступает из близкого окружения «Азиата». Что он может противопоставить нашему арийскому коварству? Только бросать новые дивизии в мясорубку.
- Тактику перманентной мобилизации, - заметил Паулюс, опершись об ограду из берёзовых сучьев. В тёмно-зелёной воде, обезвреженной креозотом не водились личинки кровососущих тварей, но и не было жизни. – Я изучил тактику русских. Во время гражданской войны большевики с подачи Троцкого, терпя поражение за поражением от кадровых войск белого движения, приступили к постоянному формированию новых частей. Взамен уничтоженных или потрёпанных приходили дивизии, укомплектованные наполовину, без достаточного вооружения и снабжения. Но их личный состав был обучен с учётом опыта их разбитых предшественников. Таким образом, количество плюс качество нового пополнения взаимодополняли друг друга! Им удалось одолеть противника. То же они предприняли сейчас.
- Я же говорил вам: как листья в печь! – Геринг хлопнул его по плечу.
- Оставьте, рейхсмаршал! Это недопустимо – недооценивать боевой дух врага. К тому же, вы, как и я, были вхожи… гм-гм… в то далёкое время к тем, кто сейчас является нашим врагом. Вы понимаете, о чём я? – так как Геринг кивнул, Паулюс продолжил: - У них после… как это назвать?.. о, «великой чистки»! -осталось немало талантливых молодых генералов. Рокоссовский, Василевский, Малиновский. Ватутин, что сдерживал натиск группы армий «В» летом 41-го в Белоруссии. Неплохо воюет Баграмян, но под Харьковым он не сопротивлялся планам Тимошенко – ввести Сталина в заблуждение. Нами перехвачена его радиосообщение. В нём он говорит о том… - Паулюс горько усмехнулся, - …что в тылу его наступающей дивизии на десяти «шторхах» высадился десант в количестве 300 человек. (Герин как бы задумался, но тут же густо захохотал.) Хотя это были всего лишь контейнеры с боеприпасами и продовольствием для окружённого венгерского полка из дивизии Абта. Вы можете себе представить такое в радиоэфире вермахта?
- Нет! Но я помню нечто подобное во французской компании. Когда командующий французской армии, что разгромлена и бежит, шлёт радиосообщение командующему английским экспедиционным корпусом: германские танковые колонны безудержно прут к Ла-Маншу. За ними – пехота с автоматами, «она у них вся моторизована»! – Геринг чуть не давился от смеха. –Где он видел столько автоматов и столько транспорта у нашей инфантерии? Но, у страха глаза велики – так говорят эти русские!
- Да, страх… - задумчиво произнёс Паулюс. – Тогда мы пугали мир вместе с русскими. Нас испугались так, что мы победили. Теперь же… Вы не находите, что решение фюрера… ум-гм… объявить войну, вы понимаете кому, было, как бы это сказать… Одним словом, рейхсмаршал, мне показалось, что вы более осведомлены в этом вопросе, чем я.
- А что вас смущает, мой дорогой Паулюс? – Геринг кивком головы подозвал своего адъютанта. Тот открыл шкатулку орехового дерева. Освободил от прозрачной упаковки сигару с Гавайских островов, в красно-золотой обёртке. Откусил серебренными ножницами её кончик. – Война на два фронта? В этом нет ничего страшного. Мы ведём эту войну по сценарию, который выгоден мировым кругам. Включая, еврейское масонство. Именно они вкладывают деньги – и немалые! – в экономику рейха. Наши транспорты, идущие из Швеции, не думают топить. Наши вклады в Латинской Америке и Швейцарии «разморожены». Не все, конечно, но – процесс запущен! А война с Америкой… Это нужно для отвода глаз. Вот увидите: ни один американский стратегический бомбардировщик не приблизится к границам рейха, пока мы воюем с Россией. Мы напали на Сталина только потому, что это выгодно воротилам на Уолл-Стрит. Мы отсекли Британию – это отрезанный ломоть. Что с них взять? Колонии? Они нам даром не нужны! У нас была возможность захватить Конго и Ливию, но к чему нам это? Лучше получать деньги наличными и в твёрдой валюте – д о л л а р! – он потряс сигарой, которая источала приятный аромат и сизо-голубую струйку дыма.
* * *
…Аня не хотела рассказывать тому, кто её вёл по лесной чащобе. Сверху, сквозь рисунок сосновых крон, раскинувшихся зелёными куполами, светило золотисто-оранжевыми лучами мирное, доброе солнышко. Казалось, всё живое приникло к ЕГО мощным лучам, источавшим невидимый ультрафиолет, что дал, согласно науке, начало жизни на этой планете. Разбудил её в подсознании Мирового Океана, что покрывал собой миллиарды лет эти просторы. Обитавшие в нём простейшие сине-зелёные водоросли под воздействием солнечных излучений стали эвалюционизироваться. Доэвалюционизировались, мать их…
- Сейчас, девка, будет просека, - сказал совсем юный мальчик-партизан. На его головке топорщилась выгоревшая красноармейская пилотка со звёздочкой. – Поэтому стой здесь. Смотри на меня. Как махну рукой – иди спокойно. Смотри, если что – положу одним выстрелом. Ферштейн?
Он для убедительности тряхнул, подвешенный на груди, ППД с дисковым магазином.
- Ферштейн! А за девку – по шее! Ферштейн?
- Хе-хе…
Хлопец, поморщив облупленный, веснушчатый носик, опустил руку. Ладонью вниз. Аня тут же присела. Замерла… Над головой, запутавшись в ветвях и хлопая крыльями, дважды прокричала птица. Посыпались зелёные иглы хвои. Проводник, следя за обозначившимся выступом просеки, мгновенно слился с землёй. Не поднимая зада, он прополз на локтях, положив на изгиб локтя автомат (что б спиральная пружина не выбросила магазин), метра полтора. Затем снова замер. Прислушался. Затем снова прополз. Вскоре его фигурка скользнула меж коричнево-серых, с желтенькими верхушками пеньков. Оказалась там, где снова зеленел «лесной ковёр». Места эти были глухими. Хотя и были у фрицев егерские части, обученные действиям в лесах, но таковые на Смоленщине не наблюдались. Но для порядку следовало такие «пустоты» проверять. Тем более, что над лесными массивами кружил время от времени дальний самолёт-разведчик «рама». Он мог заметить с воздуха просеку, что была оставлена партизанами (срубил десяток деревьев соседний отряд, да кучно!).
Хлопец издали поднял руку. Аня, оправив платье и косынку (выглядела на самом деле как заправская девка), зашагала чинно-важно. Перед собой она почти не смотрела. Поэтому, когда её лодыжка упёрлась в стальную, туго натянутую проволоку, не сразу сообразила «что есть это». Раздался тихий щелчок. Он заставил Аню вздрогнуть. Ледяная, спасительная волна окатила её по всему стройному, девичьему телу. На мгновенье время как будто стало. Остановилось совсем. Перестали петь птицы. Потемнело сверху Солнце. Угроза опасности заставила девушку мгновенно лечь. Через несколько минут, показавшихся ей Вечностью, со стороны, где щёлкнуло, прогремел неслабый взрыв.
Оглушенная горячим толчком (шум почти не был слышен), девушка несколько минут лежала, свернувшись калачиком. Обхватив исцарапанные коленки. А хлопец, слившись с землёй в который раз, осмотрелся. Затем всё также, по пластунски, извиваясь как змей, прополз до неё. Пока полз – с треском обрушилась подрубленная взрывом молодая сосёнка. Она легла аккурат в метре от неё. Засыпав эту якобы связную дождём из зелёных сочных игл.
- Слышь! Живая что ли? – он, всё так же лёжа, тряхнул её за плечо. – Ну!?!
- Живая-живая… - прошептала Аня. Звук медленно выравнивался в её мембранах. – А ты?
- Вставай, давай, - он снова тряхнул. - Идти надо. Придётся крюк сделать.
- Придётся, значит придётся, - уклончиво заметила Аня.
По своему опыту, наработанному в разведке, она знала: вопросы задаются к месту и ко времени. Ни того, ни другого не было.
Пока она шли, хлопец пару раз приседал. Выбросив руку и приподняв за ложе автомат, он прицеливался в мирные, чуть колышущиеся от ветра кусты. Обращал внимание на какие-то шероховатости, что обнаруживались на траве, на стволах деревьев. Как-то раз, покопался вблизи муравейника, собранного из веточек и соломинок трудолюбивыми мурашами. Вынул какой-то неприметный сучок. Пробормотав: «Тьфу ты, бестолочь!», оглянувшись в сторону Ани, немедленно положил его на место. Присыпал и прировнял. Ага, тайничок, подумала девушка. «Мёртвые места» оживают», как бы сказал герр Вильнер.
Они дошли до двух поваленных деревьев, что были покрыты рыжей трухой. Стволы, изъеденные червем, покрывали своими тонкими побегами белые поганки. Здесь хлопец шёл уверенней. Он, положив ручонки на автомат, висящий на широком брезентовом ремне, лишь осматривался по сторонам. Иногда поворачивал затылок (Аня шла следом) в сторону девушки. Но она, похоже не вызвала подозрения с самого начала. Партизанский секрет, на который она наткнулась, услышав её отзыв в ответ на пароль, чему-то удивился. Но затем, придал ей в сопровождение этого молчаливого хлопчика.
Из-за поваленных деревьев вылетела сосновая шишка. Описав дугу, хлопнула своей чешуёй недалеко от хлопца. Тот лишь выставив вперёд ствол автомата, показал свою бдительность. Не поворачиваясь, махнул Ане рукой: давай, мол! Пришли…
- Много силы – ума не надо? – недовольно бросил он двум парням из своего отряда, что притаились за трухлявыми стволами. Недалеко, где начинался откос с выпирающими корневищами, были привязаны две лошади. – В следующий раз – гранатой угощаю. Прямо по кумполу! Так и знайте, - он красноречиво тряхнул подвешенными к поясу «лимонками» в количестве двух.
- Ну, понятное дело! – протянул один из парней с пулемётом Дегтярёва. – Больше не будем. Жизнь ведь дороже, - он провёл рукой по молодой щетине.
- До командира? – другой, у которого из-под воротника гимнастёрки со значком «Ворошиловского стрелка» выглядывала тельняшка, тряхнул золотистым, точно спелым чубом в сторону девушки. – Сопроводить надо?
- Так точно, - шмыгнув носом, промычал тот. При этом опустил глаза в мох. Наподдал лаптем (видать, сапожек под размер, не нашлось) ветвистую поганку. – До самого главного…
- Но-но! – процедил первый, шутливо хмурясь. – Ишь распинался! Природу любить надо! Она как мать твоя, обалдуй! Понял?
- Понял, - хмыкнул парнишка. – Люби Природу как – мать твою…
Парни из ближнего секрета заржали. Но в полголоса. Хлопец в пилотке улёгся на мох рядом с шутником, что был в папахе-кубанке. Тот расстелил скатёрку. Разложив на ней ломоть хлеба, нарезанные бруски янтарно-жёлтого сала (у Ани замутило во лбу) и луковицу, предложил это угощенье мальчишке. Её они как будто не заметили. То и верно. Проверяют, мать их – «Природу надо любить!» Демаскировать лес не надо – вот что! Ведь дуракам понятно (не дурам!), что следы пребывания человека в необжитых лесных районах сразу видать. Вот так и вычисляют фрицевы да наши разведчики: по брошенному иным обалдуем окурку, консервной жестянке и прочим мусорным принадлежностям. Плюс-минус: вырванные ветки (руки бы вырвать тем, кто их вырывает!), вытоптанные ягоды да грибы, уголья и зола от костра, что не подумали засыпать и заровнять.
- Ну что, девка, теперь вместе топать будем? – сказал тот, что с «Ворошиловским стрелком». У него на груди висел пистолет-пулемёт со странным угловатым кожухом. В остальном был похож на ППД. – Ну, потопали…
- Я не против, - заметила Аня. Чувствовала, как омерзительное спокойствие окутывает истомлённые члены. Подступает к горлу в виде удушья. – Если вы тоже не против.
- Я-то? – усмехнулся тот. Они шли рядом. Наподдал ей локтём. Задел как бы ненароком левую грудь, что обозначилась выпукло под ситцем. – Меня Сашкой кличут. А тебя как мама называет?
- Фаина Николаевна – имя, отчество моей мамы, - улыбнулась девушка, стараясь подчинить всё возрастающее беспокойство. – С детства называет меня Любкой. Как артистку Любовь Орлову.
- Любка, значит… - парень ей загадочно подмигнул. – Любовь, это самое, дело хорошее! Мамаша твоя, женщина умная. Завидую… Вот я, сиротой рос. Никем не прикормленный, не пригретый. Попал после трёх ходок в детский дом имени «Пролетарской коммуны». Давно это было! – так как Аня сочувственно ему кивала, он ободрялся всё более:
- Так вот, о чём это я? Любушка-Любаша! Ягодка ты моя, лесная. Чагой-то не весело мы идём? Не находишь?
- Чагой-то?.. – шутя переспросила его Аня. Он заржал. – Как это, не весело?
- Да так! В ногу как-то. Всё равно как в армии. Так не пойдёт. Устала поди? Помнишь, как в той сказке? «Сядь на пенёк, съешь пирожок». Ферштейн? Натюрлих?
- Я, я! – сказала Аня, пародируя германских солдат. – А где пенёк-то?
Подходящий пенёк тут же, как нельзя некстати, отыскался. Причём довольно быстро. Сашка подсуетился. Он быстро расстелил стиранный носовой платок. На нём по мановению волшебства появился колотый сахар, германский мятный леденец в прозрачном чехольчике, два сухаря с золотисто-чёрной корочкой. Всё это богатство было предложено к ногам Ани. А они действительно требовали отдыха. Девушка прошла от «железки» километров пятнадцать. По кочкам и ухабам. Прячась и замирая: местами рубился и складывался в штабеля лес. Инженеры из батальона Тодта, а также солдаты «трудового фронта» в коричневой амуниции, с нарукавными повязками со свастикой, шныряли то там, то тут. Поваленные деревья освобождали от сучьев и листьев. Один раз она наткнулась на пожилого солдата из «трудового фронта». Он стоял и мочился, отставив винтовку. Увидев девушку в платочке, лишь вскрикнул «Main Gott!» Стал торопливо застёгивать ширинку. Стеснительность этого немца её выручила: она сумела уйти незамеченной. Хорошо, полевых жандармов в этих местах не наблюдалось.
- Я вот что подумал, - продолжал неугомонный Сашка. – Любаша! Снимай-ка долой гавнодавы! Я тебе ноженьки помну. Небось устали-то? Притомились бедненькие?
- Да уж, не отдыхали, - осторожно, но с улыбкой кивнула она.
Не дожидаясь ответа, он потянул с её ноги левый ботинок. Тот свободно болтался на девичьей ступне, которую покрывали волдыри да кровоподтёки. Аня научилась заворачивать портянки, но таковых не отыскала. Поэтому изранила ноги. Раны обложила листьями папоротника и шалфея. Это несколько успокоило боль. Последние полтора километра до первого секрета она шла со звоном в голове, с ватными ногами. В ступнях лишь неприятно саднило, так как тяжесть тела девушка научилась переносить со ступни на икроножные мышцы и тазобедренный сустав. Походка при этом получилась припадающей. Как у беременной или несущей что-то на животе. Гранаты или патроны, например.
Сашка, стянув гавнодав, с ужасом осмотрел обложенные зелёными сморщенными листьями пятки и ступни. Пальцы, почерневшие от грязи, были также тщательно обёрнуты. Сквозь потемневшую зелень проступала бурыми пятнами кровь. Аня собиралась сама сделать привал. Обмыть ноги водой, будь поблизости ручеёк или лужица. Уложить старые листочки с новыми, что были в кармане платья.
- Эка тебя разранило! – протянул он с расширенными, серыми глазами. – Из далёка, видать, шла? Ну, ясное дело. Могила, тишина! – он стукнул себя в грудь. Затем стал осторожно мять рукой больные места. – Терпи-терпи!
Рука его поползла по лодыжке. Затем горячие пальцы скользнули наверх, к колену. Охватили его. Стали, осторожно приглаживая кожу, ползти вверх. К горячей округлости бедра. Там, где у Ани, после первых же прикосновений стало сладостно щемить. И волнами разливаться к животу.
- Вот это видел? - её рука осторожно подняла с земли большущий камень.
- Ага, - он слепо качнул головой. Рука его по прежнему ползла в заданном направлении. – Врезать хочешь? Ну врежь! А что?
- И врежу… - стиснула зубы девушка. – А ну, руки прочь! Не понятно? – её пальца крепче стиснули камень. Напряглись для удара. – С повязкой давно не ходил?
Рука чуть замерла. Слегка подрагивая, остановила свой поиск. Совсем немного…
- Любаша… Некультурно как-то получилось… - опустил он глаза. Уронил подбородок с отросшей бородкой на автоматное жёлтое ложе. – Знаешь, как тут истомился? То-то! Да и ты, я вижу, давненько радости не испытывала. Не с фрицем же в койку - плюх? Правда? Ты, я вижу, не из таковских будешь. Сразу твой взгляд заприметил. Когда ещё давеча с нашим Колькой топала. Вот, думаю, девка: глаза синькой обведены, качается на ходу. А какая тоска в этих глазоньках? Думаешь, не заметно? То-то!
- Руку-то всё равно… Убери, говорю, лучше, - Аня не знала, что и думать. Камень она держала уже из последних сил. Вот-вот, пальцы разожмутся сами. – Не шалава я. Правильно заметил. Вот и не лезь.
- Не вопрос, - рука, нехотя дрогнув, слегка отползла.
Они пробыли несколько минут в безмолвии. Камень-таки предательски вывалился из разжавшихся пальцев. Мягко упал в траву. Кракнула, как выстрел, какая-то ветка. Больше Аня ничего не помнила. Небо сверху пошло кругами. Затем мягкий удар в темя. Вспышка и темнота. Кто-то сопел, пристраиваясь на ней. Пытался раздвинуть её ноги – она изо всех сил стискивала колени. Царапала руками землю, обламывая ногти, хотя царапать следовало чью-то наглую рожу. Жаркие губы касались изгиба её шеи. Рука расстёгивала пуговички клетчатого платья. Другая бесцеремонно мяла грудь. Затем, когда сил уже не оставалось («Пусти, паскуда!»), она, шепча проклятья, которые казались ей громоподобным криком, впала в дурящее беспокойное забытье.
…Она очнулась от того, что сверху потекла струйка воды. Глаз приоткрылся. Она увидела у головы ботинок с высокой шнуровкой. Из коричневой кожи. Взгляд пополз выше – там начинались заправленные в ботинок брюки синевато-зелёного, не нашего сукна. Она даже не испугалась. Что это – с самого начала была провокация? Германский розыгрыш? Или…
- Эта шлюха, кажется, не думала сопротивляться, герр лейтенант, - раздался звонкий юношеский голос по-немецки. – Расставила ноги!
- Тебе, Йорген, следует помолчать, - сказал голос постарше.
Нога в ботинке отступила.
- Слушаюсь, герр лейтенант!
Струйка воды вновь окатила лицо. Кровь стала медленно приливать ко лбу.
- Shtet auff! – раздался голос по старше. – Встать, бистро!
Её слегка пошлёпала по щекам странно пахнущая, мужская рука. Как будто смазанная рыбьим жиром. От этого в тёмных, полузакрытых веках блеснули искры. Затем, по команде старшего, её взяли за плечи. Одним рывком приподняли. Волоком протащив, усадили на пенёк. Стали вновь шлёпать по лицу. Но уже чувствительно.
Ага, сейчас. Подумала девушка. Повозитесь со мной. В голове между тем мелькала лихорадочная мысль: где Сашка? Минуту назад – убила б, не пожалела. Но теперь… Тоже, конечно, олух царя небесного. Нашёл, где распускать клешни. Вот и влипли. По его вине, конечно. Хотя его можно понять: д е в к а попалась ни какая-нибудь.
- Все русские девки – шлюхи, - снова ожил Йорген. – Эта тоже не исключение.
- Йорген! Последний раз – заткнись!
- Слушаюсь, герр…
Придурак, подумала Аня. Заклинило на одной теме. Она волей-неволей была вынуждена открыть глаза. Трое. В голубовато-серых камуфляжных куртках, с длинными полами. Головы двоих покрывали облегчённые круглые шлемы без боковых пластин. С накомарниками. В руках – винтовки, с виду обычные , но с коробчатыми выпирающими магазинами. Значит, самозарядные. На поясах по шесть туго набитых подсумков. Длиннорукие гранаты, подвешенные через плечо плоские фонарики. Коробчатые сумочки на ремнях, круглые фляги со стаканами в виде крышек. Кинжалы в ножнах. Перед ней стоял по видимому офицер. Через плечо – германский пистолет-пулемёт с длинным плоским магазином, отведённым в сторону «стременем» приклада. На рукаве маскировочной куртки германца был оранжево-голубой щиток с двумя белыми орлами. Их головы были развёрнуты, крылья и когтистые лапы – разведены. Она тут же автоматически вспомнила занятия по знакам отличия вермахта. Это – ни SD, ни SS. Это - авиа-полевые дивизии Германа Геринга.
В следующий момент резкий, но приятный запах ударил ей в ноздри. Голова моментально прояснилась. Она как будто проснулась. Немец с эмблемой трёх летящих орлов на шевроне держал перед её лицом плоскую фляжку, обшитую замшей. Оттуда несло то ли коньяком, то ли вермутом.
- Кто ты есть? – вполголоса спросил герр лейтенант.
Девушка намеренно растягивала паузу. Ничего не понимающими глазами она смотрела перед собой.
- Эй! Ты кто есть? – немец вновь пошлёпал её по щекам. – Отвечайт?
- Я?.. – она изобразила естественное непонимание. – Не знаю. Не помню. Они… они поймали меня. Господин офицер! Хотели… ну, сами знаете, чего они хотели, - краем глаза девушка пыталась определить, где же Сашка, но не могла найти его. По всем признакам у него с ней ничего не вышло, хотя могло произойти наверняка. – Я отбивалась. Спасибо вам, - шептали её непослушные губы. – Danke shoone.
- Ти есть знать по германски? Отшень карошо! Good? Maine veben!
По всей видимости, немцы следили за этими местами давно и выбросили для этих целей эту группу. Аню на мгновение захлестнула догадка: поставленная у просеки мина-растяжка (граната, в чеку которой была вплетена проволока, что обтягивала ствол дерева), их рук дело. У них наверняка задание – взять языка-партизана. Доставить его в штаб для офицера из абверкоманды. Значит немцы из ведомства Канариса прослышали о данном маршруте. Кто-то стуканул. Так-так…
- Тебя есть крать партизан? Так есть? – продолжал офицер.
У него было приятное, моложавое лицо с волевым подбородком. Русые брови и стально-голубые глаза. Изрезанный продольными морщинами серый от загара лоб покрывала своим козырьком каскетка.
- Да, так.
- Что ты делать в лесу одна?
- Я?.. У меня парень ушёл к партизанам, - не моргнув глазом, соврала она. – Я его так просила, а он – ни в какую. Я пошла в лес, чтобы вернуть его.
- Ти любить свой парень?
- Да!
- Ти есть врать нам? Отвечайт!
- Нет, что вы! Как можно? Только правда! – для пущей верности Аня размашисто себя перекрестила. Из-за разорванного воротника платья она вынула медный нательный крестик на длинной цепочке. Приложилась к нему губами. – Вот видите – святой и истинный крест! Что б мне провалиться!
Немцы заулыбались. Им такое было то ли в диковину, то ли непривычно. В подобных условиях. Один из них, присев на колено, скосил винтовку в сторону леса. Второй стал оглядываться по сторонам, делая какие-то знаки офицеру – растопыренными или сложенными пальцами.
- Герр лейтенант! С ней мы далеко не уйдём. Она нас видела. Что с ней делать?
Это говорил чернявый, что присел. Голосом Йоргена, что считал всех русских женщин шлюхами или просто выпендривался.
- Идите по маршруту, - сказал, не оборачиваясь, герр лейтенант. – Я вас догоню.
Вот и всё, промелькнула в голове у девушки проклятая мысль.
- Ти кому-то сказать, что видел нас? – последовал дурацкий вопрос.
- Нет, что вы! – она готова была вновь перекреститься.
- Если ти сказать, мы убить тебя? Vershtehen?
Аня понимающе кивнула. Косясь на рукоять кинжала. Не станет же он её стрелять? А то ведь сбегутся «рус-бандит». Если будет резать, то по крайней мере она успеет заметить. Но похоже, у этого странного немца были иные планы. Но где же этот обормот Сашка? Жив он или?..
- Мы есть спасать тебя от бандит. Ти кароший девотшка, - фриц участливо похлопал её по плечу. – Должен помнить добрый дел. Как есть по русски: долг платить красно!
- Долг платежом красен, - подхватила с благодарностью Аня. – Ой, как вы правильно говорите! – спохватилась она. – Я буду помнить. Что я могу для вас сделать?
- Ти хотеть помочь зольдат рейх?
- Да-да!
- Иди к партизан. Я искать тебя. Если тебе нужен я, ходить за лагерь партизан каждый суббот. Недалеко. Я сам идти к тебе. Ja volle?
- Ага!
Вскоре за ним качнулись кусты. Темнит… Скорее всего, пойдут следом. Чтобы проследить и выйти к партизанам. А Сашка… не хотелось этому верить, но скорее всего – их человек. Даже платочка с яствами – и того не наблюдается. Мразь… гадина ползучая! Стоп-стоп, тут же привела себя в чувство Аня. Ещё разведчица НКВД, называешься? Эх ты, горе чекистка! С такими «дешёвыми» нервами лечиться надо. Теря-тетеря…
* * *
- ...Значит, вы подарите мне город Сталина в самое ближайшее время? – проникающе спросил «великий фюрер». Он массировал обгрызенный ноготь на большом пальце. – Надеюсь, не к Рождеству? В Сочельник?
- О, нет! – поперхнулся было Паулюс. Тугая струя было захлестнула его гортань. Но фюрер сделал движение рукой, которой массировал: всё мгновенно успокоилось. Будто ничего и не было. – Необходимо всего пару недель. Русские будут окончательно оттеснены на противоположный берег.
- Что армия? Каковы настроения среди солдат и офицеров? – фюрер прошёлся вокруг Паулюса. – Мне интересно это знать. Я не напыщенный индюк, как Геринг. Он озабочен лишь сбором подарков для себя, обирая таким образом своих лётчиков. В рейхсканцелярию приходят кипы писем от простых германцев. В них даже дети жалуются: Геринг утерял всякий стыд! Он убивает оленей из лука, а проклятые Томми бомбят наши города? Сотни убитых и раненых! Это…
- Я знаю, мой фюрер, что затяжные бои под Сталинградом беспокоят некоторые слои нации, вызывая у них лёгкое недовольство, - Паулюс видел, что Гитлер слегка нахмурился, но тут же совладал с собой. – Смею вам заметить, что в армии наблюдаются случаи, когда нестойкие солдаты и офицеры, чья психика расшатана картинами смерти и разрушений, - Гитлер нахмурился ещё сильнее, что заставило Паулюса поторопиться, - жалуются своим товарищам на тяготы и лишения. Но это участь всех войн, мой фюрер! Хотя в следующий момент многие из них, забыв о сиюминутных слабостях, продолжают сражаться. Сталинград находится в наших руках. Это я заявляю как командующий 6-й армии. Лишь участок шириной в сто метров на левом берегу Волги пока контролируется русскими. Но это…
- Это не представляет ценности! – успокоено сделал жест фюрер левой рукой. Будто приветствовал кого-то. – Русские давно проиграли эту великую битву, мой Паулюс. Ещё с того момента, когда Сталин решил меня использовать в своих авантюрах. Конечно, я и Германия были нужны ему. Он хотел расчистить себе путь к господству над Европой. Этот несчастный паралитик Рузвельт помогает ему через этого… Кагановича! Мне докладывали, что пленённый нами Яков Сталин отрицал на допросе в абверкоманде, что женой его отца является Роза Каганович. Отрицать очевидное!
Для Паулюса это «очевидное» было невероятным. Он впервые слышал о существовании мифической родственницы всесильного наркома путей сообщений Лазаря Кагановича, что, оказывается, была многолетней тайной женой советского вождя. Это было похоже на игру Абвер II. Это управление действительно занималась такого рода пропагандистскими играми. Но на фоне сложившихся обстоятельств приём был совсем заезженным. Сталин крутит многолетний роман с еврейкой… Да кто этому поверит! Или придаст значение? Всю свою жизнь на посту генсека, пытавшийся приблизить к себе ни грузин, но славян, Сталин никогда не ставил евреев выше представителей других народов. Более того: после репрессий 37-го года число «жидомасон» значительно поубавилось как в центральном, так и в местном аппарате власти. Всё больше появлялось русских и осетин. А вот с Рузвельтом у Сталина были общие цели: свалить владычество Англии на морях и на суше. Властвующая многочисленными колониями в Индокитае и Африке, эта островная империя ревностно следила за усилением континентального могущества США и России. Ей было не по душе ни то, ни другое. Рано или поздно, но колонии должны были отойти к новым хозяевам. Их цветнокожие жители заметно подустали от британского владычества. Всё смелее они требовали самостоятельности. В ответ же на их головы и плечи обрушивались удары дубинок колониальной полиции. Либо им в лица смотрели штыки британской пехоты, зрачки пулемётов. Местами, как в Индии, против митингов для устрашения были использованы броневики. А крупнейшей из колоний была Палестина. Туда, не долго думая, решили «спихнуть» европейских евреев-ассимилянтов. Это было продумано с двойной целью: заполучить Босфор с проливами, уменьшить и свести на нет британское господство в передней Азии. Но самое главное – использовать еврейских переселенцев для дальнейшего возмущения в колониях. Их непрошеный визит должен возмутить жителей-арабов. На песчаных землях должна будет пролиться кровь. Теория Карла Хаусхофера – «расширение жизненного пространства»! Кто бы мог подумать, что Британия, Россия и США окажутся по одну стороны баррикады, а рейх…
Но фюрер, кажется, не интересовался этим. Он увлечённо говорил о другом. Паулюс с недоверием вслушивался в эту речь. Ему казалось, что он видит сон, от которого не может избавиться.
Со слов «великого фюрера» выходило, что эта война была развязана… по вине еврейских промышленных кругов. Но в этом не было ничего нового. Об этом говорил не только фюрер. Геринг, Геббельс, Розенберг – каждый витийствовал на свой лад со своих трибун. Но в речах фюрера на этот раз была одна особенность. В отличие от прежнего, он утверждал: в решении еврейского вопроса заинтересованы прежде всего эти воротилы семитского происхождения. Им видите ли поперёк горла стало распространение ассимилянтов по Европе. Евреев стало так много, что они скоро потеснят своих еврейских хозяев жизни. Иными словами, образовалась группа молодых евреев-финансистов, заинтересованных в бунте против Рокфеллеров, Ротшильдов и иже с ними. К ним примыкают с недавних пор финансисты-неевреи. Скажем, Крупп, Тиссен…
- Таким образом, это не война Германии против России, - торжественно объявил фюрер. – Это борьба кланов банкиров и промышленников за мировое господство! Евреи лишь используются в ней. Вы уловили суть, дорогой Паулюс?
В этот момент Гитлер подошёл к нему вплотную. Приблизил своё одутловатое серое лицо с налипшей на лоб прядью мокрых волос:
- Мой дорогой Паулюс! Мне рассказали о ваших таинственных встречах в этой украинской деревне. С этим загадочным русским, которого одни считают сумасшедшим, другие – великим врачевателем. Думаю, вам не составит труда поведать мне о них более подробно. Особенно в аспекте той Великой Силы, которой он обладает.
- О да, мой фюрер! – с замирающим сердцем вымолвил Паулюс. – Я действительно встречался на юге России с таинственным человеком. Это необыкновенный русский старик. Хотя он ещё не стар. Он может голым ходить по снегу. Обливается ледяной водой на морозе. Он исповедует этот образ жизни как избавление от болезней. У него целое учение. Из него следует, что живущие в этом мире люди смертельно больны. Они ушли от Природы. Это повлияло на их духовную и физическую деградацию. Возврат к Природе и естественному существованию – в этом он видит в ы з д о р о в л е н и е…
- Это очень интересно, - прошептал фюрер. – Очень…
Он отодвинул массивный стул. Прошёлся вдоль железно-бетонных стен украшенных портретами Фридриха Великого и фон дер Бисмарка в золотом багете. Наступал час экзальтации. В эти моменты фюрер будто не руководил собой. Предавался неким таинственным силам, которые назывались демиургом. Краем глаза Паулюс уловил нечто странное. Над головой Гитлера произошло странное движение. Словно некая чёрная чаша была опрокинута над ней. Она залила пространство густой, клейкой массой. Это уже было слишком! Паулюс покрылся клейкой, холодной испариной.
- Я открою вам другую великую тайну, Паулюс, - тихо сказал фюрер. Торжественно распрямившись, он подошёл к массивному дубовому столу. Вынул из кармана серого двубортного кителя коробку спичек. Стал не спеша зажигать свечи в тяжёлых бронзовых подсвечниках, что стояли на поверхности этого стола. – Эта война всего лишь ширма. Мистическое покрывало, которое скрывает суть иных событий. Тайну этого мира! Только Титанам Духа и Великим Ариям, переходящим из поколения в поколение в человеческом облике, дано понять это. Во имя чего миллионы людей истребляют друг -друга на полях сражений! – он поднял голос до неузнаваемой ноты. Его глаза засверкали как две электрические лампочки, что заставило генерал-полковника, мужа и отца, вздрогнуть. Спичка наконец догорела. Паулюс видел, как красноватый огонёк лизнул пальцы говорящего, однако тот даже не вздрогнул. До того был увлечён. – Истинные арийцы уже вышли из вечных космических льдов! Они готовы вселиться в этот мир. Покрыть его своими бессмертными творениями. Скульптурой, живописью, техническими достижениями! Готовится проект дискообразных летательных аппаратов. Они со временем способны будут преодолеть космическое пространство. Но! Миллионы недочеловеческих обезьян препятствуют им! Полуживотных, полулюдей…
Гитлер с минуту помолчал. Огонёк от спички наконец-то стал причинять ему если не боль, то некоторое неудобство. Он, поморщившись, выбросил догоревшую спичку. А Паулюс вновь подумал о своём. Фюрер рассматривал эту войну как инструмент достижения целей… потусторонних сил. Этот австриец и впрямь рехнулся? Сумасшедший пришёл к власти в рейхе в 33-м? А если он не сумасшедший, а нормальный? Если все эти «демиурги» действительно существуют? Как существует русский Порфирий Иванов, бегающий по снегу и морозу босиком, обливающийся ледяной водой, не признающий никакой одежды кроме домотканых кальсон?
- Мы являемся проводниками воли Великого Разума, - продолжил «великий сын германского народа». – Именно он отправил этих Титанов Жизни на эту планету многие миллиарды лет тому назад. Я надеялся, что увижу одного из них как вас, Паулюс. Это наконец свершилось. Одно из этих существ явило нам свою силу и мощь. Этот русский…
Да, но ведь русские до не давних пор были представителями недочеловеческой расы, успел подумать Паулюс. И это нельзя было оспаривать, мой фюрер! Времена, как видно, меняются. И не без всесильного адмирала, что возглавляет известное ведомство на Тирпицуффе. Иванова стремятся использовать «по назначению»: сделать из него своеобразный проводник политики фюрера и рейха на востоке. Неужели его попытаются убедить, что следует прославлять арийскую идею среди славянского населения? Смешно… Но кому-то это нужно. А тем временем тысячи германских и русских солдат гибнут в бесполезных схватках за полуразрушенный город. Пусть и носящий имя Сталина. Тут явно обошлось не без магии. Астрологи «Туле» опять что-то вычислили. Какая-то звезда сошлась с какой-то планетой… Таким образом Сталинград стал судьбоносным городом в астрологической карте третьего рейха.
- Я прекращаю войну с Россией, - задумчиво сказал фюрер. – Это же очевидно, мой друг! – он вновь потрепал Паулюса по плечу. – Наши цели достигнуты. Нам больше не к чему стремиться. Цель третьего рейха – воспрепятствовать компактному проживанию евреев в Европе! Их дальнейшему распространению на её просторах и переселению в Азию. Палестина, эта священная земля гроба Господня, должна быть защищена от их тлетворного влияния! Именно там эти недочеловеки стремятся воздвигнуть своё мерзкое капище – храм Соломона! Именно с его возникновением древние усматривают начало конца света! Придёт н е к т о, кто станет во главе человечества! Он, подобно Христу, будет творить чудеса, извергая свет с небес. Но это будет иудейская ложь! Моей целью с самого рождения было воспрепятствовать этому грандиозному обману. Теперь решается всё! Британия, этот зверь из апокалипсиса, что вышел из воды, стремится сохранить свои колонии в Палестине. Мы поможем ей! Еврейский вопрос требует…ум… гм… радикального решения. Тысячи этих отбросов арийской расы сконцентрированы в гетто по всей Европе. Мы загоним их в «геенну огненную» и превратим их в пепел, что будет рассеян по ветру. Так будет уничтожено влияние «семени сатанинского»! И когда пробьет этот великий час, я уйду в тень. Навеки поселюсь в Альпах. Мне не нужна слава, мой дорогой Паулюс…
Мой Бог, он действительно считает себя Христом, в ужасе подумал Паулюс. Он помешен на этом. И кому-то это выгодно. И кто-то ему внушает этот бред. Вместе с таблетками и уколами, что лишь усиливают его! Этот массажист Гиммлера! Сам Гиммлер! И Канарис… Они все англоманы, чёрт бы их побрал! И там и Риббентропп со своим русским знакомым. Хотя супруга Молотова, Полина Жемчужина, связана с американским еврейским комитетом, но она также поддерживает отношения со шведским кланом Валленбергов. Эти господа издавна поддерживают интересы британской короны в Швеции и других скандинавских странах. Стало быть, вовсе не заинтересованы в спасении сотен-тысяч «нелюдей». Тому же контактируют тайно с герр Гиммлером, что основал при главном управлении имперской безопасности некое Палестинское бюро. А глупец Шикльгрубер надеется таким образом заручиться английской поддержкой. Он не понимает, что давно оказался пешкой в большой политической игре? Или рассчитывает, что жизни несчастных евреев способны подвигнуть Британию или США на помощь Германии? Ещё раз глупец! Евреев принесут в жертву, как «закланного агнца», а его фюрера объявят антихристом и зверем апокалипсиса. К сожалению, вместе с фюрером – всю Германию…
* * *
…Чуйков выгнал из блиндажа нерадивого командира. Пришлось взять в руки необструганную дубину. Использовать по прямому назначению. А что? Ну не понимают отдельные бестолочи, что надо стоять насмерть. Всё норовят драпануть на тот берег. Штаб одной дивизии из вверенной Чуйкову 62-й армии так и поступил. Перекочевал в полном составе на остров «Голодный», что у 2-й переправы. Со своими частями, сражающимися в развалинах бывшего рабочего района «Спартановка» переговаривался исключительно по рации. Стоило рации выйти из строя – связь оборвалась вовсе. Ну бестолочь – она и есть! Расстреливать таких на месте – приказ товарища Сталина даёт добро! Так нет же. По доброте душевной он, Чуйков, простил комдива. Отлупасил только палкой. И по настоянию особиста из контрразведки СМЕРШ передал его дело в трибунал. Тут уж генерал ничем не смог помочь своему старому другу. Вместе служили в ДВО сначала под Блюхером, затем под Опанасенко, что в рекордные сроки после смещения и расстрела своего предшественника провёл грунтовые и шоссейные дороги, разместил бойцов и командиров с семьями по квартирам.
- Я тебя, паскудника, на том свете сыщу! – орал вслед удиравшему комдиву Чуйков. До половины он выгнулся к занавешенному плащ-палаткой ступенчатому лазу из землянки, что была отрыта на склоне волжского берега. – Твою мать так- растак!
- Что, руки чешутся, товарищ генерал? – то подал голос начштаба Пожарский, видный, плечистый мужчина с копной непослушных русых волос.
- Да уж, чешутся давненько на некоторых. Пройтись бы по их плечикам вон этой штуковиной! – дубина с грохотом резанула по столу с клеёнкой, что откопали в развалинах.
- А иные считают иначе. В трибунал – расстрел…
Чуйков настороженно воззрился в синие глаза Пожарского, обведённые кругами недосыпа. «Иные» это несомненно член военного совета Сталинградского фронта Хрущёв и командующий генерал-майор Ерёменко, что был скор на расправу. Неугодных и проштрафившихся командиров он лупил при стечении народа кулаком по зубам. Дубасил также палкой. Матюги сыпал неумеренно. По слухам товарищ Сталин, приняв его у себя в Кремле, удивлённо спросил: «Нэужэли так сразу и дали – по морде?» - намекая на одного из подчинённых. Еремёнко сжался. Помимо информации об участии его в заговорах Тухачевского и Уборевича, контактах с троцкистской оппозицией, он наступал в 41-м под Валдаем довольно неумело. Сконцентрировав огромные силы, не смог отсечь пути отступления группы армий «Центр» на севере столицы. Это наводило на тревожные размышления. Направленный верховным на юг, Ерёменко также отличился со знаком минус. Приданные ему танковые части он расходовал безграмотно, с грубейшими нарушениями ПУ-41. Он их бросал в отрыве от пехоты, без взаимодействия с авиацией и артиллерией в лоб на противотанковую оборону. В результате чего те несли громадные потери, а противник неудержимо двигался вперёд.
- Пусть себе считают, - криво усмехнулся Чуйков. Отбросив палку, он распрямился. Расправил плечи и грудь. Пошёл неожиданно по узкому пространству землянки в присядку. – Эхма! Засиделся я в норке! Пойду на передок. Кузьмин! – позвал он ординарца. – Хватай автомат, будешь сопровождать. Приказ ясен?
- Слушаюсь…
Через пятнадцать минут он, с ППШ на ремне, с раскрытым футляром полевого бинокля, в одной мягкой полевой фуражке, шёл по развалинам в сопровождении ординарца и двух бойцов охраны. Маршрут до боли был знаком ему. Вот справа – глубокая воронка от «сотки». В ней – в три ряда, как штабель! – громоздились наши и немецкие трупы, что издавали тяжёлый сладковатый запах разложения. Некогда и некому было спускаться, чтобы отделить своих от чужих. Приходилось воздавать должное на ходу. Шепча что-то вроде: «Простите, ребята! Братцы-славяне… Отомстим ещё за вас!» Дальше начинались развалины заводского клуба с мраморной доской почёта. Она каким-то странным образом уцелела в этом огненном аду. Высился раздолбанный снарядами 45-мм размалеванной пятнистой тушей германский панцер. В стороне – «тридцатьчетвёрка» без башни, что, отброшенная взрывом, валялась на развалинах. Два лёгких танка: Т-60, что аккурат вписался своим маленьким уступчатым корпусом в обвалившуюся стену. И Т-26 издырявленный прямыми попаданиями. От них стелился запах разложения и смерти. По изрытой земле с осколками стёкол стелилась сованная гусеница с отполированными траками, валялись выбитые стальные катки с фигурными вырезами. Из танка с короткой пушкой тоже изрядно пованивало разложившейся человечиной. Точно «Робинзон Крузо» , успел подумать генерал. Эту книжку Даниеля Дефо со сборником рассказов «Золотая лихорадка» Джека Лондона он всё время перечитывал. Держал под головой во время сна. Иногда в слух читал Пожарскому.
Мимо них брели, опираясь на палки и винтовки измазанные кровью и кирпично-известковой пылью, с осунувшимися чёрными лицами раненые. Потерянными глазами они провожали взглядом человека с удлинённым, чернявым лицом. Его генеральские звёзды на защитных петлицах, казалось, не волновали этих людей. Но Чуйков смотрел на них с надеждой и терпением. Ловил взгляд каждого, стараясь отыскать в нём что-то от человека. Увидеть то, что скрыто от его взгляда, направленного сквозь толщу событий, нагромождённых чужим и своим разумом, т о т лучик света, что ведёт к победе. И он ловил этот невидимый простому глазу свет. И зажигал чужие сердца. Бойцы, казалось, расцветали у него на глазах. Становились из замухрышек былинными богатырями. И победа действительно казалась не за горами.
Вскоре из-за груд досок, что были когда-то заборами, и сгоревших бревенчатых срубов, что были домами, показались извилистые щели и изломанные окопы. В них двигались зелёные стальные шлемы. Пришлось проползти метров сто по совершенно открытой, ничем не защищённой местности. Щёлкали, натыкаясь на препятствия, шальные и целенаправленные пули. Как-никак Гитлер отправил под Сталинград лучших снайперов, многие из которых проходили в 20-х стажировку на дальневосточных полигонах.
…Чуйков клюнул носом в обшитый жердями окопчик, когда вдали, на фоне сгоревших и уцелевших домиков с резными наличниками, произошло нехорошее оживление. Сперва уханье дальних взрывов прорезали трели свистков. Взметнулись в направлении наших позиций две белые и одна зелёная ракеты. Затем захлопали натужно германские ротные миномёты. С противным писком маленькие, похожие на свеклу, мины стали рваться вокруг. Взметались холмики земли, вился зеленовато-жёлтый дымок германской взрывчатки. Сверху, наверняка вызванные по рации, устремились из-за редких туч (с утра мёл непродолжительный мелкий, но мерзкий дождик) «певуны» в количестве трёх. Растопырив стальные «лапти», они принялись обстреливать хорошо обозримые сверху чёрные борозды траншей с выемками огневых точек. Прицельно роняли пяти-сотенные продолговатые бомбы. С земли по ним лупили из обычных и самозарядных винтовок, постреливали короткими и длинными из ПД и ДШК. Один раз вылетела, пущенная кем-то по дурости, ствольная граната ВКГС-40. Оставляя за собой пушистый хвост и вращая крыльями раскрывшихся стабилизаторов, эта зелёная «груша» облетела по спирали пикирующий Ю-87. Затем, потеряв высоту, сорвалась вниз. Рванула всё ж таки на фрицевой стороне…
Чуйков, цепляя плечами брустверы, шёл, пригнувшись, мимо изготовившихся бойцов. Толкал их в спины, пахнувшие кислым запахом пота. Не без гордости он смотрел на приготовленные ниши для автоматных дисков, ручных, противотанковых и ствольных гранат, бутылок с горючим. А впереди уже урчали моторы. С головы сбило снайперской пулей фуражку. Кто-то мастерски водрузил на неё СШ-41. Пробравшись в окоп с крупнокалиберным Дегтярёва- Шпагина, Чуйков без бинокля рассмотрел как по земляной, изрытой воронками дороге, движутся три танка. За ними, пригибаясь, короткими перебежками, то и дело залегая и поднимаясь, бежали поотделённо человечки в зеленовато-синих, куцых мундирчиках или пятнистых плащ-накидках. У последних в руках нередко просматривались знакомые дисковые пистолет-пулемёты. За пехотой, завывая перегретыми двигателями и пуская из выхлопных труб синеватые струи, ползли грибовидные бронетранспортёры. Сзади расположилась неповоротливая туша с длинным орудийным хоботом. Как всегда самоходка была готова прикрыть отход своей пехоты.
Наверху с рёвом пронеслись десяток И-16, они же «ишаки». Маленькие тупоносые самолётики сопровождало два остроносых Як-40. Они с ходу атаковали уплывающие с опустошёнными бомбоотсеками пикировщики. Один из них, неуклюже вращая изломанными крыльями и показывая обтекатели на жёлтом брюхе, пошёл вниз, оставляя дымную струю. Вокруг него выписывали победные круги два «ишака». Но из-за редких тучек уже летели два «мессера». Мигая пулемётными вспышками на акульих носах, они уходили от наших истребителей. Вот один Me 110 круто ушёл наверх. И-16 по инерции устремился за врагом. В то время, как вытянутая «оса» с крестами на крыльях продолжала уходить ввысь, «ишачок» уже начало кидать в штопор. Вскоре он сорвался и рухнул камнем. Из-за деревянных построек взметнулся чёрно-огненный султан взрыва.
- Отмаялся, сердешный, - жалостливо протянул чей-то простуженный голос. - Что ж он так…
- Мотору силёнок, видно не хватило! Слабые у нас моторы…
- Тиши вы! Накличете беду. Нормальные моторы. И лётчики тоже…
- Товарищ политрук! А почему тогда…
- Почему, по качану! Приготовиться к бою! По моей команде…
Танки противника с короткими пушками, укрывшись за дополнительными бронеплитами тяжёлого и длинноствольного "штуг", принялись обстреливать траншеи. Таким образом, помимо уже проведённой артподготовки в сочетании с авианалётом, происходила дополнительная «работа по позициям». Вызывать по «вертушке», то есть полевой связи, огонь тяжёлой артиллерии было неразумно. Пришлось, маскируясь за развалинами, придвинуть две сорокапятки. Они открыли скорострельный огонь. У одного из панцеров тот час же перебило гусеницу. Длинноствольный стал приноравливаться по противотанковым расчётам. Два его снаряда легли в опасной близости. Когда рассеялось облако взрыва одного из них, у косого плоского щитка одной из пушечек обнаружился лишь лейтенант, командовавший батареей. Хватаясь руками за уши, из которых лилась кровь, он принялся загонять в приёмник затвора тонкие снаряды. Дергать за обшитую кожей цепочку. Снаряды рикошетя о бронеплиты, уходили в небо. У второго орудия стали взлетать фонтанчики щебня и пыли. Бил вражина-снайпер.
- Он же сейчас весь расчёт, б… сын, перебьет! – взорвался криком Чуйков. – Почему не выявили? Давно у вас промышляет этот молодчик?
- С той недели! – перекрикивая грохот отвечал комбат. – Перестрелял наш пулемётный расчёт. Тяжело ранил командира 3-й роты. Снайпера, молодого парнишку из Донбасса, наповал… Жаль, пацана!
- На хрена ты мне это перемалываешь!
- Товарищ генерал! Нам нового истребителя прислали. Узкоглазый такой! С Узбекистана! Охотником там был. Этот не промажет. У него на прикладе – столько насечек! Приклада не видать…
Вражеский снайпер и впрямь скоро притихнул. А в боевых порядках вражеской пехоты стали рваться наши мины. Повинуясь свисткам офицеров, она спешно ретировалась на исходные позиции. Два уцелевших танка медленно отползали. Их гусеницы плющили синевато-зелёные холмики трупов. Раза два кто-то из лежавших пытался отползти. Тогда Чуйков, привыкший ко многому, медленно закрывал глаза. Повторял про себя полюбившиеся ему места из книг.
После боя, он велел позвать нового снайпера. Тот и впрямь оказался узкоглазым. Маленьким, но широкоплечим. В длинном не по росту ватнике, прожженном местами до дыр, в выгоревших летних обмотках на кривых ногах, в «просящем каши» ботинке, он звонко крикнул:
- Рядовая Тирмурбеков… прибыл, товарища генерала!
- Вот те здрасьте!
Бойцы и командиры, что скучились вокруг, зареготали.
- Что же ты меня так не уважаешь, снайперская душа? – задавливая в себе смех, спросил Чуйков. – Как к бабе обращаешься – в женском роде?
- Виновата я, товарищ генерал! – поправился Тимурбеков. – О девушка думал-думал. Без меня в райцентра живёт много. Много, ой!
- Ничего, дождётся, если любит, - Чуйков хлопнул снайпера по маленькому крепкому плечу. – Насечку сделал?
- Насечка… Какой насечка? А!.. Нет, товарища генерала! Буду делать так скоро, как фашиста стреляй, - прижал винтовочный ствол к каске Тимурбеков. – Как убивай совсем его подлый душа, так и сделай! Иначе никак нельзя! И его следить долго-долго! Он уходить тоже долго-долго! Но я хитрый. От деда и отца хитрость пришла. Я с его душой долго-долго говорить. А тогда она ко мне уходить. С его берег на мой! И он – вот здесь, - Тимурбеков протянул маленький коричневый кулачок. Раскрыл его.
Все увидели малинового шёлка мешочек, похожий на кисет. Он был расшит серебристыми буквами-символами.
- Вона как! – сказал пожилой старшина. – Колдун стало быть!
- Духи ловлю, - подмигнул ему снайпер.
- Ладно, - махнул рукой Чуйков. – Всё равно молодец.
Он кое-что повидал на Дальнем востоке. Общался с эвенками. Видел пляски под звенящий бубен шаманов, что изгоняли хворь и несущих её злых духов. А в Сибири ходили легенды о злом хозяине подземного мира Орлике, что сталкивал народы в бесконечных войнах. А ночами выходил наружу и пил кровь ещё живых. Ну точно Гитлер, подумал Чуйков. Или «Ерёма» с «Хрущём». Те тоже любят солдат скопом на смерть посылать. Без горячей кухни даже. Дадут сто наркомовских грамм на душу. И – в перёд, за товарища Сталина! Когда ж он их раскусит. Стрелять таких с плеча – и то не жаль…
Вернувшись на КП, Чуйков застал там к вящей радости генерал-лейтенанта Родимцева. Они вместе служили на Дальнем востоке. Вместе участвовали в боях за сопку Заозёрную под озером Хасан. Родимцев и тогда командовал танковым полком. За успехи в боевой и политической подготовке ему доверили испытывать первые советские самоходки СУ-5. Они отлично показали себя в боях с самураями. Разрушая с дальних дистанций доты и дзоты, уменьшили и без того большие потери нашей пехоты и танков.
- Ну рассказывай, чертяка! – заключил в свои объятия старого друга Чуйков. Выше Родимцева на голову и шире в плечах, он был полная противоположность небольшому светловолосому и худенькому генералу. – С чем пожаловал?
- Принимай меня с дивизией! – пытался рапортовать тот по форме, уклоняясь от объятий. – 13-я гвардейская дивизия выгрузилась сегодня днём под обстрелом и авианалётом. Большие потери! Штуки висели над переправами. А нашей авиации не видать. Но половину людей и техники сберёг.
- Ну и славно! А то от 62-й фактически никого не осталось.
Они вышли к прибрежным развалинам. Не взирая на запреты расчётов ПВО, что, укрывшись за маскировочными сетками, крутили на турелях длинноствольные зенитные пушки, стали наблюдать за вздыбленной волжской панорамой. Переправы с серо-зелёными бороздами островов, напоминающие гребни плавников или спины морских чудищ, тонули в клубах чёрного и пепельно-серого дыма. Горел на рейде речной «трамвай», что был приспособлен для перевозки войск и военных грузов. Его окружало море чёрных точек: голов, рук, ног… То и дело вспенивая воду, взлетали сквозь свист и вой столбы разрывов. Бесконечные плоты, лодки с людьми в зелёных шлемах, шинелях и ватниках. С короткостволыми сорокапятками, длинностволыми 76-мм полевыми пушками, зарядными ящиками, пулемётами «Максим», ДШК. Проклятые «штуки» с растопыренными обтекателями, повиснув над всем этим, роняли с крыльев бомбы. Завывали сиренами так, что у бойца или командира-первогодки леденило душу. А по бурым песчаным склонам этого берега уже карабкались сотни ещё тёплых, ещё живых, в необъмятом обмундировании. Они с изумлением и трепетом видели ещё чадящий дымом Мамаев курган. Обугленные руины домов. Изрытый блиндажами откос, по которому шли на передовую.
* * *
…Сталин прикоснулся к огромной настенной карте в дубовой рамочке. Поскрёбышев, по его знаку, дёрнул за шнурок: шторы расползлись по обе стороны. Теперь взорам членов ГКО предстала знакомая панорама. Извилистые голубые реки, что капиллярами пронизывали белое поле с зелёными крапинами лесов, коричневато-серые наслоения гор возле крутых берегов Чёрного, Средиземного моря, Атлантического океана. Синие и красные полосы указывали расстояние линии фронта, Даты – на изменения в этой линии, что произошли за истекшие сутки. Синие и красные монолитные стрелы – направления главных и вспомогательных ударов. Стрелки тех же цветов, но выполненные в виде пунктира, на отступление. К сожалению, за истекшие месяцы, начиная с августа 1942 года, больше было стрелок с красным пунктиром. Особенно, на юге. У Волги и на Кавказе. 4-я танковая и 6-я полевая армии вермахта неудержимо рвались на этих направлениях. Курировавший южный фронт маршал Будённый проиграл сперва сражение за Крым, затем позволил себя потеснить на Кавказе. Немцы взяли Ростов-на-Дону. Оттуда танковые клинья Гота устремились на Краснодар и Туапсе. Пал Майкоп. Во общем ничего хорошего. Это при том, что эвакуировавшаяся советская промышленность, включая промышленные гиганты на севере, которые не затронула война, выпустили к началу 42-го года 3500 танков, 4000 самолётов, 60 000 орудий и миномётов. Если по танкам и самолётам всех типов, включая те, что были задействованы до войны, советская армия не уступала немцам, то по орудиям и миномётам, количеству боеприпасов превосходило более чем в два раза.
Покусывая едва заметно седой с рыжинкой ус, Верховный прохаживался по мягкому зелёному ковру. Сидевшие за длинным столом люди, обличённые властью, напряглись. Молчание человека в полувоенном кителе, в горских сапогах без каблуков, с трубкой вишнёвого дерева было хорошо им знакомо. Временами доброжелательно-ласковое, тёплой волной обволакивающее всё и вся. Временами холодно-жёсткое, даже жестокое. Готовое заморозить смертельно пространство и время. Тогда часы-ходики в напольном футляре действительно останавливали свой ход. Длинная узкая стрелка, казалось, замирала за стеклом циферблата. А длинный висячий маятник щёлкал так, будто готов был отрезать головы сидящим.
Молчали чёрные и белые телефоны кремлёвской связи. Они были отключены Поскрёбышевым. У карты стоял маршал Шапошников с указкой в морщинистых, старых руках. Со сверкающим пенсне, приятно картавя, он делал доклад о ситуации на фронтах.
- …Таким образом, врагу удалось достигнуть оперативный успех на юге страны, - говорил Георгий Валентинович. – Его танковые части, развивая успех, приблизились к Туапсе. Но взять «ворота» Черноморского побережья они не смогли. Предпринимая усилия прорвать нашу оборону, Гот атаковал её в направлении Индюк-Гора, - все присутствующие заметно улыбнулись, - но безуспешно. Сказалось отсутствие на этом направлении горно-стрелковых соединений. Конно-механизированная группа «Эдельвейс» приданная группе армий «Юг», используется, на наш взгляд, крайне неэффективно. Пытаясь прорваться к Сухуми, её подразделения малыми группами двигаются по большому кавказскому хребту через Ачишхо, - указка орехового дерева вновь заскользила по глянцевой бумаге карты, с изображением кавказских гор и береговой линии. Тёмно-синие волны Чёрного моря, казалось, омывали её остриё. – Передовые группы германских альпинистов проникли к Красной поляне. Там были встречены бойцами заградительных батальонов НКВД. В этом отношении товарищ Берия располагает информацией более, чем я… Что же касается Сталинградского направления, то хотелось бы акцентировать ваше внимание на вражеские удары. Они всё более становятся бессмысленными, носят затяжной и замкнутый характер. Враг как будто стремится изнурить нас их частотой, что во общем не характерно для германской стратегии, - Шапошников намеренно сделал паузу. Обвёл сидящих взглядом из-под пенсне. – Полевое командование во главе генерал-полковником Паулюсом, по нашим данным, не раз запрашивало ставку Гитлера. Сам Паулюс не так давно общался с ним лично. Его доводы перебросить на Кавказ итальянские и румынские горные дивизии, задействованные на Волге, не возымели успеха. Для Гитлера, по видимому, вопрос овладения Сталинградом играет не столько военно-стратегическое, сколько и н о е значение. Идеологическое, я бы сказал, товарищ Сталин…
- Благодарю вас, Георгий Валентинович, - раздался тихий, уверенный в себе голос с грузинским акцентом. – На наш взгляд вы дали правильную оценку действий врага. И нашей оборонной стратегии. Это в частности, - Сталин зловеще усмехнулся кому-то. Но тут же продолжил как ни в чём не бывало: - Враг, разгромив наши силы в Крыму, не сумел уничтожить Черноморский флот. Теперь, имя такую возможность, - Верховный явно намекал на продвижение танков Гота к Сухуми, Сочи, Пицунде и Цхинвале, - кажется, не думает делать это. Что ж, как сказал Наполеон, если противник ошибается, не надо мешать ему в этом. А мы получаем возможность накопить силы и нанести удар. Но надо выгадать главное направление. Какое оно на ваш взгляд, товарищи?
- Товарищ Сталин! Разрешите…
Сталин кивнул. Молодой статный Василевский, представитель оперативного управления ГШ, встал. Стремительно одёрнув ладно шитый френч с золотом звёзд в петлицах и эмалью орденов, он начал:
- …Если мы с 41-го никак не можем переболеть наступательной стратегией, то Гитлер только подхватил её. Я имею ввиду его частые бессистемные удары под Сталинградом. Они истощают военно-промышленные ресурсы Германии. Людские потери вермахта также велики. Две дивизии из состава 6-й армии уничтожены полностью. В других – громадные потери. До 40-60 % личного состава. В технике ещё больше. Противник как бы подсказывает нам: «Нанесите, други сердешныя, мне удар. В подбрюшье». Дескать, совсем оно у меня открыто. Гитлеровский генштаб так и завлекает нас, чтобы наше зимнее контрнаступление состоялось под Сталинградом. Уже сейчас, - взгляд синих глаз Василевского скользнул по карте, - у него наблюдается концентрация в центре, под Сталинградом, дивизий исключительно немецких, а на флангах – итальянских, венгерских и румынских. То есть нам открывают удары по флангам! Подсказывают их направление. Исходя из этого, думаю, не лишним спланировать наступательный удар на Центральном участке фронта. Я поясню, товарищ Сталин, - видя, как сухая левая рука предупредительно взметнулась, Василевский тряхнул пышной шевелюрой. Крупное красивое лицо его засветилось проникающе. – Разрешите? – Сталин кивнул шапкой густых седых волос, что покрывали его голову с мощным лбом. – Товарищи! Гитлеровское командование рассчитывает на повторение оперативной комбинации лета и осени 41-го, 42-го года. То есть, наши массированные контрудары по укреплённым позициям полного профиля, с разветвлённой противотанковой обороной, а также подтянутыми резервами. Используя сеть железных и шоссейных дорог, немцы быстро подтянут свои войска из Центральной России на Сталинградское направление. В случае, если мы на нём будем наступать. Нам, конечно, пускают пыль в глаза ослабленными флангами. Хитёр этот Паулюс, ничего не скажешь! Но и мы лыком не шиты. Стремится нас заманить в мышеловку, а затем захлопнуть её. Пропустит наступающие группировки Донского и Сталинградского фронтов к Калачу. Возможно, позволит им даже соединиться! Но – дальше их не пустит. Группа армий «Центр» тут же начнёт переброску свежих соединений. Нам будет нанесён удар сразу с двух сторон: из доморощенного «котла», а также со стороны группы армий «Гот», - рука Шапошникова машинально показала указкой эти два направления и вернулась на прежнее место. – Кольцо для наших войск замкнётся. Это будет повторение трагедии 2-й ударной. И…
- Продолжайте, продолжайте… - на скулах Сталина ходили желваки.
- Поэтому, с вашего позволения, товарищ Сталин, я перейду к главному. Вот здесь, - он толкнул рукой папку на зелёном сукне, - изложены оперативные соображения по предполагаемым наступательным операциям на Демьянском, Ржевско-вяземском направлениях. Это более выгодный район для наступления. Во-первых, мы, наступая со стороны Москвы и валдайских высот, получим возможность для манёвра. Враг, скованный на своих опорных пунктах, вынужден будет, как и прежде, пропускать наши войска за свои боевые порядки. Концентрировать на этом участке фронта резервы, ослабляя южное направление. Северный и Центральный фронт таким образом будет держать удар со стороны трёх вражеских фронтов! А тем временем на Сталинградском направлении можно будет провести отвлекающую наступательную операцию. Скажем, под названием «Уран». Она не только нервирует высшее руководство вермахта и самого Гитлера, но и вынудит противника начать переброску сил в обратном направлении. Товарищи! В дивизиях вермахта на Центральном направлении недокомплект на 30, а то и 40 %. Ещё больше потери в танках и авиации! Уже сейчас, задействовав поставки руды и никеля из Швеции и Норвегии, немцы не могут восполнить понесённые потери! Мы же, восполнив свои, в состоянии окружить под Волховом и Вязьмой группу армий «Центр»! Тем более, что противник вынужден будет оттянуть часть войск на усиление внешнего обвода кольца, что окружает Ленинград. Таким образом, я настаиваю, что данная наступательная операция более целесообразна, чем под Сталинградом. Я закончил, товарищи.
Он продолжал стоять, вытянувшись во фрунт. Как бывший царский офицер, каковым и был. Хотя под следствием и судом, в отличие от Рокоссовского, никогда не состоял, и лагерной баланды не кушал.
- А что! Это мысль, - вытянул кулаки перед собой Ворошилов. Он возглавлял Центральный Штаб партизанского движения. Был в курсе передвижений немецких войск, сообщаясь в этом контексте как с 4-м управлением НКВД, так и с контрразведкой СМЕРШ, в которую было выделено бывшее 1-е управление (военная контрразведка) НКВД. – А мы своими силами скуём тылы врага. Начнём рельсовую войну. Не позволим ему беспардонно перебрасывать отдохнувшие части на Северное и Центральное направления. А что! А, товарищ Сталин? – тот остановился. Пыхнул облачком табачного дыма. – А тем временем под Сталинградом товарищи Хрущёв и Ерёменко проведут отвлекающую операцию. Это мысль! Чертовски хорошая! Попробуй, Гитлер, угадай-ка, где товарищ Сталин предполагает наступать? Нанести по его битому воинству главный удар? Пусть поломает голову, этот фюрер. А мы тем временем устроим ему баню. Сразу в двух местах. Это мысль…
- Да, мысль интересная, - положил чёрные усы на плечи главный инспектор кавалерии РККА (должность специально была создана под него Сталиным!) маршал Будённый. – Тем более, что Гитлер заманивает нас. Совсем хитрость потерял. Ну кто же, спрашивается, будет наступать там, где явно просматривается ловушка? В здравом уме и трезвой памяти? Он полагает, что мы. Что после потерь корпуса Ефремова, разгрома 2-й ударной, и неудачных попыток прорвать блокаду Ленинграда мы так и ни чему не научились. Зря так считает! Наступление, как верно изложил товарищ Василевский, следует проводить там, где следует. Интересная мысль, ничего не скажешь…
- Да, интересная, - в тон ему сказал Верховный. Его рябое коричневато-серое от загара лицо с узкими, с густыми ресницами, тигриными глазами стало проникающе-серьёзным. – Очень интересная. Кто ещё хочет выступить по предложению товарища Василевского? Смелее…
Головы (седые, смолисто-чёрные, русые и лысые) за длинным столом задвигались. Руки потянулись к карандашам, папкам и листьям лощёной бумаги. Кое-где на этих листьях грифели стали выписывать сложные рисунки, женские, мужские и прочие профили, фасы, геометрические фигуры. Фрагменты топографической карты с угадываемым на ней Сталинградом или Ржевско-вяземским направлением. Звякнул горным хрусталем графин. Калинин и Каганович, почти одновременно потянули к нему руки.
- Да, мысль интересная, - сказал Микоян, что был из числа немногих в чёрной чесучовой паре при галстуке. – Товарищ Сталин, мне кажется, что товарищ Василевский во многом руководствовался в своих соображениях размышлениями товарища Шапошникова. Без них он бы не принял столь важного решения.
Улыбка тронула старческие, сморщенные губы Шапошникова.
- Поэтому оно в двойне интересное, - растягивая слова и по-барски откинувшись на спинку стула, прорезюмировал своё отношение нарком путей сообщения Каганович, облачённый в синий френч полувоенного покроя, со скрещёнными молоточками и гаечными ключами в чёрных петлицах. – Старый ум, старый опыт дополняет молодую смекалку. Товарищи Шапошников и Василевский взаимно дополняют друг друга. Так и нужно. Так принято у нас, у большевиков.
- Очень интересное предложение, товарищи! – тряхнул подстриженной седой бородкой «всесоюзный староста» и «дедушка» Калинин, что был председателем ВЦИК ВКП (б). Он был также в гражданском. – Противник ожидает наше наступление, там, где ожидает. Он уже поймал нас на этом ожидании. Теперь искушает ещё. Но мы на эту провокационную попытку не поддадимся. Как говорится, не пойдём через широкие врата! Пойдём в узкие. Под Волховом, конечно, местность не ахти. Болота, которые придётся обходить или гатить под огнём противника. Но ничего! Где наша не пропадала. Верно, товарищи? – подавляющее большинство голов закивало. – Верно! Ну вот, вижу, что основная мысль дошла. Там, где тяжелее, там и нужно проводить наступательные операции. Тем более, что выгода очевидна. Скуём противника под Ленинградом, заставим метаться с резервами на юге и на севере. А там товарищ Ворошилов подсобит со своими героями-партизанами да героями-подпольщиками. Верно ведь?
- Верно-то верно, - прогудел Будённый сквозь усы. – Только… Товарищи! Товарищ Сталин! Откровенно говоря, меня смущает очевидный разброс наших сил. При проведении операции по план товарища Василевского. Наступаем по трём сходящимся линиям: Москва-Волхов-Вязьма. Это хорошо! Но при этом преследуем разные цели. Окружение, полное или частичное уничтожение группы армий «Север или «Центр», деблокация, опять-таки полная или частичная города-героя Ленинграда. Колыбели нашей пролетарской революции, товарищи. Это плохо! За двумя зайцами погонишься… Мне это не нравится, товарищ Сталин! Хватит ли у нас сил и умения? Мы уже оплошали летом на юге, намереваясь наступать почти одновременно в Крыму и под Харьковом? Что из этого вышло, лучше не вспоминать. Ничего хорошего. Не лучше ли нам всё-таки не уподобляться Марсу или Юпитеру, этим древнеримским богам войны?
Каганович нелепо усмехнулся сквозь чёрные подстриженные усы. Его круглые, немного навыкат, глаза сверкнули. Ворошилов что-то написал на листе, затем сложив его вдвое, передал Берия. Нарком госбезопасности и внутренних дел как будто не заметил. Он то морща, то разглаживая залысый лоб, делал какие-то пометки в блокноте. Затем, оторвав страницу, сделал в ней запись. При этом, прикрывая пляшущий под карандашом листик, он отодвинул на мгновение пухлую, но сильную левую руку. Показав при этом часть листика сидящему подле него генералу армии Жукову. Тот и виду не подал, что заметил. Вскоре Берия, сложив запись, передвинул написанное через стол. Кивком головы указал в направлении телефонов Верховного. Сталин, по мере приближения послания, медленно подошёл к своему стулу. Пыхнув трубкой с изогнутым черенком, он развернул листик. Некоторое время вчитываясь, покивал головой. Затем, полыхнув спичкой, бросил свёртывающийся в трубочку пылающий листик в пепельницу горнего хрусталя.
…Кто из них, думал Сталин. Кто из них предатель? Сейчас, как никогда, он проверял своё окружение. Свой ближний круг. Он запустил грандиозную дезу. Направление главного удара. Кто-то должен сглотнуть наживку. Информация, запущенная им, должна лечь на стол Канариса или Гиммлера. Затем и Гитлера. Молотов, что не проронил ни слова, Жуков, что видел край записки Берия, Микоян, что передавал её? Василевский, что выдвинул план наступления в Центре? С подачи Шапошникова, разумеется. Георгию Валентиновичу Сталин верил. Тот не предал его ни разу. Ни в далёком 27-м, когда верный Троцкому Антонов-Овсеенко с Тухачевским пытались поднять мятеж в Петрограде. Шапошников, командующий ЛВО, распорядился вывести на улицы броневики. А в 37-м он помог выявить вредительскую деятельность группы Тухачевского, что во всю пыталась втянуть Советскую Россию в агрессивную войну с Европой. Накачивала РККА лёгкими быстроходными танками с тонкой бронёй и двигателями на бензине. Предлагала выпустить эти горе машины в количестве 100 000, что подорвало бы экономику. Теперь, после Голикова, Георгий Валентинович тайно курировал деятельность Разведупра РККА. Уверенный наверняка, что в ближнем круге засел враг, Шапошников предложил провести операцию «Престол». Совместно с ведомством Лаврентия им удалось внедрить к подозреваемым в шпионаже лицам, из числа актёров и администраторов Большого театра, а также кинорежиссёров Мосфильма, своих агентов. Жена Шапошникова Надежда, бывшая балерина Большого театра, организовала «журфиксы» у себя на дому. Туда она приглашала тех же подозрительных лиц. С её помощью источники возможной утечки, среди коих оказался Михаил Ромм, а также Александр Каплер (этот открыто волочился несмотря ни на какие предупреждения за Светланой Аллилуевой) получали «подтверждающие сведения». Якобы на уровне генштаба существует антисталинский заговор. В него вовлечены помимо всего прочего Василевский и Шапошников. Они хотят захватить пальму первенства после поражения Советов. Была также запущена информация о предстоящем наступлении Красной армии. Так как в 42-м оно провалилось на юге, на этот раз удар небывалой мощи предполагалось провести на Центральном участке фронта.
- …А что вы в свою очередь намерены предложить нам, товарищ Жуков? – вдруг обратился Сталин к бывшему начальнику генштаба. Лукавая усмешка шевельнула его прокуренные усы. Глаза снова блеснули жёлтым тигриным огнём. – Где нам следует наступать зимой?
- Товарищ Сталин, я… я всего лишь… - растерялся тот. Его плечи заходили ходуном. На лбу появился пот. – Наступление, конечно, следует проводить там, где противник наиболее ослабил свою оборону. Значит под Сталинградом.
- Вы уверены? – последовал вопрос.
- Да, товарищ Сталин.
Молотов сидел в прежнем положении. С непроницаемым лицом. Он смотрел перед собой через стёкла пенсне. Куратор танковой промышленности из него никакой, со скрытым раздражением подумал Сталин. Гонит и гонит лёгкие танки с конвейера. Ну ничего. Найдём для него замену. Вот наш Лаврентий. Сидит, как и он. Слова не проронит. А проект увеличения качества и количества танков у него уже имеется. Предлагает, во первых, незамедлительно увеличить выпуск Т-34. Правда не старой модели калибра 76-мм. Нет! На новые танки товарищ Берия предлагает устанавливать пушки калибром 85-мм, причём увеличив их дальнобойность. Теперь немцам не удастся так просто поражать тридцатьчетверки в лоб и в борт с дальних дистанций. Помимо этого планируется выпуск новых танков ИС-2 («Иосиф Сталин»), вооружённых 100-мм пушками, а также самоходных установок САУ. На эти предполагается ставить 200-мм гаубицы.
- Это хорошо, - загадочно произнёс верховный, выстукивая трубку о пепельницу. – Очень хорошо. Помнится, товарищ Будённый призывал нас не уподобляться Юпитеру и Марсу. Мне кажется, что планируемые операции следует назвать именно так. Запишите, товарищ Василевский. Готовы? Операцию по ликвидации вражеской обороны на Ржевско-вяземском направлении мы назовём «Марс». Операцию по окружению группы армий «Центр» под Волховом и Демьянском – «Юпитер». А за отвлекающей операцией на юге пусть останется предложенное вами название. Я имею ввиду «Уран». Кто за?
Все многозначительно закивали. Берия, уронив голову на плечо, глубокомысленно прищурил свои узкие, миндалевидного выреза глаза. Пенсне на тонком породистом носу вспыхнуло как хрустальное. Он первый поднял руку. Неспешно. Как будто сделал кому-то невероятное одолжение. Шапошников отложил указку. Его рука поднялась второй. Вскоре возник лес рук.
…Выпроводив членов ГКО, Сталин отдал Шапошникову распоряжение: Жукова отправить снова в Ленинград. Для подготовки удара нужно скоординировать действие Ленинградского фронта. Тем более, что Жуков уже отличился в Ленинграде. С огромными потерями, защищая город на Неве, который немцы больше не собирались атаковать. А Жуков в 41-м и 42-м году организовывал атаку за атакой на Пулковских высотах. Там по его вине полёг почти весь отряд Кронштадтских матросов. Оставшихся едва хватало на обслуживание орудийных башен на кораблях балтфлота. Огонь из главных калибров, способный подавлять вражеские батареи, таким образом вёлся в пол силы. А командующий группой армий «Север» фельдмаршал фон Лейб принимал у себя при штабе эксперта по взятию крепостей фельдмаршала Манштейна. Таковым тот стал после оккупации Крыма и взятия Севастополя. Подтянув под Ленинград осадные орудия, включая трофейные советские, демонтированные под тем же Севастополем, 600-мм мортиры и французские 100-мм «Рено», он взялся за бомбардировки стойкого города со знанием дела. Город был разбит на сектора. Каждая батарея отвечала за свои цели. Таким образом, снаряды ложились кучнее, причиняя городу с его замёрзшими полуголодными защитниками и почти истощёнными жителями всё новые жертвы и разрушения. Кое-как в борьбе с вражескими сухопутными «стервятниками» помогали наземные батареи на железнодорожных транспортёрах, а также в фортах «Серая Лошадь», «Красная горка» и «Обручев». Но на них непрестанно налетала вражеская авиация. А корабли помимо толстой брони обкладывались поверх палуб бронеплитами. При попаданиях бомб те лишь разлетались, что добавляло работы крановщикам и только.
- …Останься, - тихо сказал Сталин Молотову.
Тот повиновался. Сняв пенсне, тут же потёр переносицу. Без двух овальных стёклышек на латунной дужке его лицо с примятым носом, с близорукими глазами выглядело по-детски незащищённым. Может, нарочно снял – что б я увидел это? Так подумал Сталин. Он знал силу коварства.
- Так что, может пойти нам на сепаратные переговоры с Австрийцем?
- Товарищ Сталин, Коба… Если тебе угодно знать моё мнение, то я отвечу. С тем, кого ты имеешь ввиду, надо было договариваться ещё в весной 1941 года. Ещё до Арденн и Дюнкерка. Он уже тогда открестился от двухстороннего пакта. Стал наймитом Чемберлена. Наша позиция не уступок его только раздразнила. С одной стороны осуществляем стратегические поставки, а с другой… Ну зачем надо было говорить о крахе империализма? Зачем распускать слухи о том, что нам удалось столкнуть лбами империалистических хищников? – Молотов заметно волновался. – Австриец решил, что мы играем им. Стал вести свои закулисные переговоры. Когда он догадался, что «Лётчик» работает на нас и с нашего ведома предложил бомбить Британию, и отреагировал соответственно. Я же предупреждал: миссия этого… ну, ты понимаешь, о ком я… лишь первая весточка усиления кливлендской группы. Англия и так находится меж двух огней. Как тогда, так и сейчас эти лорды боятся усиления США. Вот они и предприняли классический ход конём.
- В роли Буцефала, надо полагать, выступил наш австриец, - пыхнул трубочкой Сталин. – Лучшей кандидатуры не нашлось. Продолжай…
- О чём, собственно? Ах, да…
- Что да?
В кабинете на мгновение повисла гнетущая тишина.
- Ну ты, как я понял, имел ввиду оценку обстановки? Параллели: вчера- сегодня? Так вот, это противостояние во многом затянулось. Его и сейчас можно использовать. Фюрер ведь не дурак. Понимает, что он лишь разменная монета в руках великих. Ты, кстати, один из них, Коба. Так вот… - Сталин загадочно усмехнулся. – Можно только намекнуть ему. Дать понять, что мы не против возобновления отношений. В том русле, каковыми они были до известных событий. Что у нас в общем-то общие цели и задачи. Не допущение распространения… ум… гм… нашего восточного соседа.
- Японии? – усмехнулся Сталин.
- Ну вот, ты шутишь, - усмехнулся в свою очередь Молотов-Вече. – Зачем? Итак всё ясно: Гитлер продолжает вести прежнюю линию. И бомбёжки германской авиацией островов носили скорее символическое значение. Тогда как на нас бомбы сыплются по-настоящему. А граф Мальборо… Известно, как и благодаря чьим усилиям этот аристократ вошел в палату лордов. Стал членом правительства ещё при Чемберлене. Его ловят на контактах с паралитиком. Он и так опустил флаг Британии до уровня доминиона одной континентальной державы. Без помощи этой державы Британии не выстоять.
- Да, - усмехнулся Сталин. – Ещё одно наше поражение – и Черчилля можно будет сдавать в нафталин. На веки вечные. Ты так решил?
- Так решила обстановка, - задумчиво произнёс нарком.
Сталин прошёлся к стене. Посмотрел с минуту на портреты Суворова, Кутузова и Александра Невского. Затем перевёл взгляд на Молотова.
- …Возвращаясь к начатой теме: где нам стоит наступать? – спросил он. – Мнения разделились. Шапошников считает что под Ржевом и Вязьмой. Василевский того же мнения. И Каганович, и Микоян, и Будённый… Даже главный партизан и главный подпольщик. Товарищ Ворошилов. Только Жуков считает – под Сталинградом. А как ты?
- Коба, я гражданский человек, - часто заморгав, ответил Молотов. Через секунду он справился с собой. Его голос зазвенел как натянутая струна. – Наступать можно сразу на обоих направлениях. Чтобы противник не догадался какое из них решающее. У него меньше сил, чем у нас. Но он их может быстро сконцентрировать. Если вникнет в наши планы.
- Или если узнает о них заранее, - п и л я щ е сказал Сталин. Он продолжил свой маршрут. На этот раз прямо на Молотова. – Так ведь? Ты верно сказал: если проникнет в наши планы. Если… А мы помешаем ему в них проникнуть. Ведь если об этих планах станет известно его ч е л о в е к у, то он у нас под колпаком. Не так ли? Пока это тайна двух или трёх, это уже не тайна, - Молотов совсем сник. – Так вот, - Сталин окончательно приблизился к нему. Взял за крахмаленную манжету тёмно-синего костюма. – Вече! Ты и я – мы оба знаем о том, что не знают другие. Я поведаю тебе: наступление произойдёт под Сталинградом. Только там! Так и передай. Если передашь… - он приблизил своё изрытое рябинами лицо. Сверкнул не людским светом в жёлтых, окружённых морщинами глазах.
- Спасибо… - с Молотова ручьями лился пот.
- Пожалуйста, - спокойно ответил Сталин. Словно стотонная глыба свалилась с его плеч. – Не сомневался в этом. Ты чуткий человек, Вячеслав. Тебе не нужно объяснять, что будет. Если информация уйдёт к адресату. Если тайна станет известна е м у. У тебя, в конце концов, есть Полина, - покатые плечи в синем костюме дёрнулись. Залысая приплюснутая голова в обрамлении седины заплясала на них. – О ней тоже стоит подумать. Пока думаю только я, товарищ Сталин.
- Коба… - став пепельным, проскрежетал Молотов. – Я всё понял. Но и ты пойми меня. Я всегда старался для тебя. Для нашей дружбы…
- Мы знаем друг друга много лет, - Сталин накручивал пальцами манжету. - Ты знаешь как долго могу я терпеть измену. Я прощал Бухарчику, когда он плёл вокруг меня заговоры. Когда таскался за Надеждой по тёмным углам. Подслушивал наши разговоры и убедил её доносить на меня. Я даже предложил ему остаться в Швейцарии. Под предлогом вывоза архива Маркса-Энгельса. Возможно он не понял меня. Вернулся из этого турне сам. Привёз с собой даже молодую жену. Хоть бы о ней подумал, дурак. Теперь ты…
- Хорошо, я подумаю, - уклонился Молотов от прямого ответа. – Подумаю…
- Подумай, - в голосе Сталина появились настойчиво-упрямые нотки. – Заодно вот о чём. Риббентроп… Он как никто другой был и остаётся сторонником германо-британского сближения. Понимает ли он, что карта этой империи давно бита? С того самого момента, когда бомбы люфтваффе обрушились на Лондон и Ковентри? С этих самых пор Британия приковала себя тяжёлыми цепями к нам и Рузвельту. Сначала пыталась упросить нас – нападите на Гитлера! Не напали… Тогда упросили Гитлера напасть на нас. Что он пожинает? Что пожинают они? После Пирл-Харбор – войну на два фронта. Гитлер окончательно отрезал себя от Британии. И рассорился с Америкой. Подумай над этим. Ты был и остаёшься умным, Вече. Думаю, ты поймёшь. И всё верно сделаешь.
- Коба! Одно прошу: не трогай Полину, - умоляюще прошептал Молотов. – Она у меня всё: и смысл жизни и сама жизнь. Оставь её. Если провинилась, я сам…
Он отбыл из кремля. По специальной кремлёвской ветке метрополитена достиг секретного подземного бункера, расположенного у станции «Октябрьская». (Москвичи ежедневно садились здесь в вагоны подзёмки, но никто не подозревал, что за стеной из белого кафеля с изразцами, с позолоченными бронзовыми фигурами-барельефами революционного матроса, солдата и комиссара с обнажённым маузером, появляется вождь.) Минуя многочисленные посты бойцов кремлёвского полка НКВД, сплошь вооружённых самозарядными винтовками, Сталин, прошёл систему подземных галерей. Спустившись через ярко освещённый, белоснежный тоннель с часовыми у металлических телефонных аппаратов, он сначала оказался в бомбоубежище. Выкрашенное в светло-зелёные тона, с белым высоким потолком, оборудованное телефонной и радиосвязью, с аккуратно застеленными койками, комнатой для отдыха и курительной, она располагала к тому, чтобы укрыться от назойливого внимания. Здесь же, по соседству, за массивными бронированными дверями с герметическими замками в виде колёс, находилась радарная станция «Эдисон». За металлическими коробками с зеленоватыми экранами сидели бойцы ПВО. Они внимательно следили за тем, какие серебристые чёрточки появляются и исчезают в «сеточке» на Московском направлении. Перед каждым лежал журнал с записями авиавылетов, по которым они сверялись с экранами.
В подземном кабинете, что был точной копией кабинета в кремле, Сталин выкурил трубочку. Снова прошёлся по ковру вдоль массивного дубового стола с бронзовым письменным прибором, хрустальными графинами, стаканами и пепельницами. Мысленно представил себе членов ГКО. У каждого из них – своя тайна. Многие тайны известны ему. Многие. Но не все. И человек, думая, что его тайна раскрыта, начинает понапрасну метаться. Делать глупости. Как ягнёнок при виде зубов волка. Ему и надо это. Ему нужен «момент истины». Чтобы каждый их них раскрылся. Они сами должны того хотеть. Он загадочно пыхнул себе под нос. Усмехнулся. Напугал я Вече. И не зря. Компроматериала на него и его благоверную жёнушку набралось сверх. И по линии НКВД, и по линии Разведуправления РККА. Что до сих пор лелеют они, сердечные, мечту втравить Россию в войну на стороне Британии. За интересы лордов. И пока нами не дан чёткий ответ «да» или «нет», нас «воспитывают» поражениями. А Молотов мог бы настучать фюреру. Сталин почувствовал прилив нечеловеческой ненависти, но в ту же минуту благополучно задавил его. Мог бы… Но слишком явны его намерения. Слишком многие знают о его «амурах» с Риббентропом. И о шведском канале, и о связях по линии Международного Красного Креста. А эти организации давно под колпаком CIS. И ведомства адмирала Канариса. И службы Рейнгарда Гейдриха, которого подозрительно быстро разорвало на куски в Праге, когда он, примерив на себе корону чешских королей, выехал в открытом авто. Бомбу, по данным Лаврентия, кинули чешские агенты британской разведки. Зачем? Нарушил древнее проклятие – надругался над народной и имперской святыней… Гейдрих, как и Шелленберг, был задействован в системе агентуры Особого сектора ЦК ВКП (б). Благодаря этому обергруппенфюреру SS, основателю SD, Сталину удалось сохранить наиболее разветвлённую резидентуру НКВД и РУ в Европе. Центр которой обосновался в Париже. Источники имелись в министерстве авиации, министерстве иностранных дел, в штабе верховного командования и командования сухопутных сил третьего рейха. Непосредственно возле Герина и Геббельса были агенты. Оба, в своё время задействованные советскими спецслужбами, были теперь противны Сталину. И тот и другой, словно сговорившись, «пели» в эфир накануне 22 июня 1941 года: войны не будет! Войска концентрируются для отвлекающего манёвра. Вот-вот поступит предложение от фюрера: пропустить танковые группы и часть пехотных дивизий через границу. Чтобы те, либо по суху либо через азиатские порты СССР, достигли Передней Азии. Даже перед самым нападением, когда оставались считанные часы, от них продолжала поступать успокоительно-разрушающая информация: фюрер введён в заблуждение своим подлым окружением. (Подлецами были, соответственно не они: Борман, Гиммлер, Риббентроп и другие.) Упреждающий удар Красной армии лишь сыграет на руку англичанам. На границе на 22 июня, конечно, возможны провокации. Даже возможны бомбардировки отдельных объектов на территории СССР. Некоторые части, возможно, перейдут Буг. Атакуют советские заставы. Но – не более того.
И Сталин поверил. Кому? Этим мерзавцам, что были завербованы ещё в 20-х Европейской секцией Коминтерна? Товарищем Карлом Радеком-«крадеком», с подачи папы-Троцкого? Но он поверил. И попался…
- Товарищ Сталин? – это постучался в дверь Власик. В отсутствии Вали и Поскрёбышева он оставался его ангелом-хранителем. – Чаёк поспел. Не желаете? – не дожидаясь ответа и угадав его, пятясь задом, начальник охраны установил сияющий поднос с тонкостенными стаканами в бронзовых подстаканниках с вычурными ручками. С розеткой, где красновато искрились ягоды кизилового варенья. – Угощайтесь, товарищ Сталин.
- Угощайся со мной, - сделал попытку пошутить вождь.
- Как можно? Разрешите идти…
- Ладно. Разрешаю, - когда Власик чётко повернулся и встал к нему спиной, сказал, точно глядя прямо в затылок: - А ты бы где наступал, Коля?
- На юге? – Власик, стоя спиной, лишь оборотил голову в профиль.
- Да, - растягивая буквы и в тон ему подсказал Сталин. – Именно там.
- Ну так то ж… Под Царицыным бились в гражданскую вместе с вами. Там, мне, конечно, привычнее думать… Главное, не играть в поддавки с противником. И что б он с нами не играл в поддавки. А он это может.
- На юге или в центре?
- Раз позволил нам перемолоть после Харькова столько дивизий на Волге, может там и играет с нами? – Власик продолжал разговаривать со спины. – На черта ему эти руины? Что он за них держится?
- Но и мы тоже их держимся, - Сталин принялся нарочно громко выбивать люльку трубки о звенящую бугристую пепельницу.
- Но так то ж! Извиняюсь, вашим именем город назван! Для каждого советского человека - святыня, а не город.
- Ладно, - доброжелательно заметил Сталин. Он шумно продул черенок. Крошка табака незаметно попала ему в нос. Глаза от этого налились кровью. – Подумал… Спасибо, Николай. Иди…
…Как там Яша? Этот страшный по лукавой своей простоте вопрос ужалил в самое сердце. Он едва не охнул. Лишь инстинктивное движение – левая, высохшая после не залеченного перелома в детстве рука поползла к груди – позволил устоять на ногах. Предательские фотографии и письмо уже пришли к нему по линии Женевского отделения Красного Креста. Оттуда и до этого приходили всякие подлости: сжалиться о советских пленных, что умирают с голоду и холоду, поедают друг друга, как каннибалы, в немецких лагерях. Позволить снабжать их гуманитарными посылками. Будто бы он заявил: «У нас нет военнопленных. Только изменники родины». Ничего подобного он не сказал. Его слова грубо исказили. Изменников, конечно, хватает. Но при чём его жалость? Сами виноваты, что сдались. Ведь исключили Советский союз из Лиги наций в феврале-марте 41-го – за зимнюю войну с Финляндией. Благодаря ей Ленинград не был захвачен немцами – граница отодвинулась до Северной Карелии. При том, что он по каналам НКИД и своим личным спецслужбам обращался с подобными предложениями к финнам. И военные действия начал лишь после их категоричного отказа и с объявления войны за сутки до её начала. Что теперь поправишь? Исключили, так примите нас вновь в свою Лигу. Но ведь им не это нужно! Нужно, чтобы товарищ Сталин «просигналил» всему миру о своей лояльности к слабым духом. И те бы сдавались и сдавались.
А Яша… Это его, Иосифа, крест. Мягкий, глазами и голосом в мать. Екатерину Сванидзе. Не имел он права сдаваться в плен. Не имел. Лучше бы погиб. Пустил себе пулю в висок. Погиб при попытке к бегству. Мало ли кидалось из колон военнопленных и гибло под пулями германских конвоиров? «…Отец, меня хорошо кормят и хорошо со мной обращаются….» Неужели его рук? Отсечь бы такие руки. А Вече должен был первый просигнализировать. Но нет! Молчал… Хотел, видно, сильнее уколоть меня. Что ж, это тоже придётся запомнить. До конца войны.
Через несколько минут Власик доложил о прибытии Берия. Сталин тут же принял наркома НКВД и генерального комиссара госбезопасности. На стол, его зелёное сукно, тут же легли из папки акты графологической и почерковедческой экспертиз. В особом конверте покоились фотографии Якова в распахнутой шинели, с всколоченной головой. Рядом с ним шли в широких галифе два германских офицера: улыбающийся оберст из люфтваффе и офицер (звание было трудно разобрать из-за блика на погонах) в мундире с чёрным отложенным воротником. Экспертиза полностью опровергала подлинность фотоснимков и якобы письма. И там, и здесь – фальшивка. И то неумелая. Тени падают вразброс. Блики созданы намеренно, в лабораторных условиях. «Голова» Яши установлена на чужое туловище.
- Молодец, - похвалил Сталин своего железного наркома. – Теперь только держи руку на пульсе. Мне важно знать: через кого и какая из двух? Ошибки быть не может. Особое внимание – на Вячеслава, - он зловеще улыбнулся. – Где?
- Вот, товарищ Сталин, - Берия вынул из другой папки листы с записями «прослушки» у Дома ЦК. – Данные за месяц. На прошлой неделе ничего особенного. По телефону ни гу-гу. Только пилит своих сотрудников. Как доложат ему сексоты на кого – начинает устраивать разнос. На час! По-моему, догадывается. И издевается… А вот дома он другой. Часто уединяется с женой в ванной комнате. Включают все краны. Что-то там идёт. И чем ближе к нашей дате, тем больше воды у них струится. За всеми из обслуги, включая домработницу, установлено круглосуточное наблюдение. Оно тоже пока ничего не дало. Разве что… - видя, как глаза Сталина сверкнули, нарком сбился, но продолжил: - Через полпреда в Швеции Коллонтай Полиной Жемчужиной давно установлен контакт с секретариатом Гиммлера. Постоянно запрашивает у них информацию о еврейских капиталах, реквизированных нацистами. Сердобольная какая… Домработница как-то проходила мимо шведского посольства. Когда мимо неё проходили из резидентуры бюро S, помощник атташе по культуре, и они сравнялись… Поскользнулась и чуть не упала. Якобы… В кадрах оперативной съёмки не разобрать – произошёл ли контакт. Но с точностью до 70 могу заверить: мог произойти.
- Следить какая информация проявится у Гитлера, - нахмурился Сталин. – Только это. Никаких опрометчивых движений. Ты понял, Лаврентий? – когда тот, покрывшись испариной, кивнул, продолжил: - Мне доложили, что некоторые из твоих ребят-нелегалов глубокого прикрытия на досуге занимаются антифашисткой деятельностью. Листовки даже по ночам клеят. С ума сошли, сопляки эти? Им головы надо за это пообрывать, - Берия вновь трепетно кивнул. Что-то молниеносно записал карандашом в большой служебный блокнот. – Так и передай по резидентурам: никакой внеслужебной самодеятельности. Их жизни сейчас: достояние всего советского народа и всего человечества. Пусть помнят. Припугни их как следует. Пусти машину с фарами по встречной, подошли жуликов или громил. Ты можешь…
- Слушаюсь, товарищ Сталин. Разрешите доложить: операция «Гейне» подходит к решающей фазе. Противник окончательно уверовал в наши намерения – взять реванш за незавершённое наступление зимой. Он концентрирует свои танковые и механизированные дивизии, включая части SS, там, где ожидается. На предполагаемом участке главного удара никакой перегруппировки сил противника не наблюдается. Более того – враг намеренно и дальше ослабляет свою оборону. Особенно на флангах.
- Если на обоих направлениях что-нибудь произойдёт за предстоящие сутки, обязательно докладывай. Приезжай и буди среди ночи. Я разрешаю, - Сталин, подойдя вплотную, похлопал Берия по плечу. – Верю в тебя, Лаврентий. С того самого момента, когда увидел тебя. Когда узнал про работу в АзЧК, в начале подумал: вдруг английский шпион? Теперь вижу, нет. Точно не английский. Говорят, ты женщин насилуешь. Одних школьниц замучил в постели не одну сотню. Там, где с Ниной и сыном живёте, там у тебя личный гарем, - пыхнул Сталин, обдав наркома медвяным дымом. – Насильник ты, Лаврентий! Точно – не английский. Там со времён лорда Галифакса, что турнул нас из Лиги, все педерасты. Так что верю, что не шпион. Доверяю…
- Спасибо, товарищ Сталин, - усмехнулся Берия одними глазами из-под пенсне. Губы остались сжаты. – Женщины иногда бывают. Но только по службе. Это мои агенты. Иногда, конечно, успокаиваю как могу. Но… Нину не проведёшь. Если почует женский одеколон – жди скандал.
- …Что по другой операции? – Сталин испустил клуб дыма в сторону напольных часов, намекая на время.
- По «Монастырю» лучше, чем предполагалось, - облегчённо вздохнул нарком. – Источником, кажется, заинтересовался сам, - Берия провёл щёпотью пальцев под носом. – Его интерес прикован к объекту моим нелегалом. Теперь дело во времени. Черчилль с Рузвельтом накачивают Нормандию листовками с предсказаниями Нострадамуса о трагедии на Рейне. Там действительно есть катрены про Х и т л е р а и неуспешный исход войны в Европе. Упоминается название великой немецкой реки – как предупреждение о предстоящем поражении. Фюрер был и остался мистиком. Мы внушаем ему идеи о его мессианстве.
- Это хорошо и плохо. Он может наделать глупостей сверх того, что сделал. По моим данным Гиммлер убедил его начать уничтожение всех евреев, сконцентрированных в гетто по всей Европе. Чувствую, что он это сделает.
- Что ж, товарищ Сталин, мы выгадаем на этом. Подготовим обращение к еврейской диаспоре США, Ирана и нейтральных стран. У них не останется выбора. Американские евреи будут и дальше давить на конгресс об увеличении помощи по ленд-лиз и высадке в Европе. То, что нам нужно. Так что худа без добра не бывает.
- Да, сами виноваты. Вот что… У тебя там слишком разветвлённая сеть. Много случайных людей, которые достались нам от Троцкого с Радеком. Почисть свою резидентуру, Лаврентий. Только тихо. И без осложнений. С нас достаточно предательств «Лётчика» и «Хромого».
- Понимаю, товарищ Сталин.
* * *
...Цвигун полз по заснеженному склону Мамаева кургана. Освещаемый сигнальными ракетами, он выглядел как пейзаж луны. Всюду воронки разной величины. От свежих – волнами, по траектории полёта, рассыпалась вывороченная земля. Пустые ящики из под консервов, галет были редкостью. Как и деревянные окраинные дома они шли на топливо. Кучи стрелянных, заиндевевших гильз, пулемётные ленты, борозды давно отрытых траншей, что сложной паутиной извивались по возвышенностям. Подбитые танки виднелись ближе к ничейке – многие ещё с лета и начала осенних холодов, пользуясь временным затишьем утащила эвакуационная служба. Наша и фрицев. Наверху, освещаемые бледно-жёлтым, красным и оранжевым фосфоресцирующим светом, высились громадные нефтяные баки, почернелые от копоти. К началу первых холодов они и перестали гореть. Дважды из, казалось бы пустых и брошенных траншей доносилась обрывистая чужая речь. Щёлкали зажигалкой, прикуривая сигарету в кулаке. Играли чуть слышно на губной гармонике или аккордеоне. Один раз, после этого музицирования, с нашей стороны, что расположена была у берега, близи развалин водонапорной башни и станции электрички, взлетело дюжина ракет. Часть приземлилась у вросшего в колючий белый снег Цвигуна. Разбрызгивая разноцветные искры, ближайший пиропатрон освещал окружающий мир блёклым, мёртвенным светом. Разбрасывал неровные тени. Затем по пятачку ударили тяжёлые батальонные миномёты калибра 120 –мм. Было жарко…
- Кхе… кхе…кхе… - прокашляло почти под ухом. – Das ist verfluht! Chaise Russich Ivan ist too lidos!
Цвигун тут же вжался лицом в снег. Над бруствером, отделанным жердями и даже какими-то досками, виднелся с противоположной стороны германский указатель. На нём чёрным по белому было написано: Ahtung! Kommando der 10 Pioneers Tr.
- Ладно… Заладил, - забубнил он себе под нос. – Выходи уже, давай. Ком шнель!
- Ja, Ja… - зашептал понимающий голос. – Ich been vershtehen…
- Ну и выползай! Шевели мослами, кому говорят. Время-деньги…
Из-за бруствера, что вёл в извилистый ход сообщения, показалась окрашенная известью котлообразная каска. Затем, напряжённо озираясь, выполз, согнувшись в три погибели сам Ганс Эшке. Шея была укутана шерстяным шарфом. Облачённый в белый бушлат и брюки толстого сукна, с подстёгом из шерсти, он похоже не мёрз. На ногах были войлочные боты на толстой деревянной подмётке. Хоть и были знакомы, но немец пришёл на встречу с карабином. За ремнём с шестью тугими подсумками и коробчатой сумкой, была заткнута граната.
- Рус! Давай обмен, - клацая зубами, начал тот. – Ты есть первый! Сталин гуд! Война ист шайзе! Давай…
- Что тебе давать, обязьяна фашистская? Я те покомандую… В прошлый раз – кто давал? Я… Чья теперь очередь? Ну?
- О, я есть забывайт! Это есть мой ошибка.
- Память надо лечить. А то сразу – давай ему.
Вскоре натуробмен состоялся. В вещмешок Цвигуна перекочевал «мыльный карандаш», набор бритвенных лезвий в целлулоидной коробке, золотисто-оранжевый фольгированный пакетик с попугаем и плитка швейцарского шоколада. Кроме того: бутылка вермута, полиэтиленовые упаковки с колбасой и сыром, что были нарезаны дольками, оранжевая пластиковая коробочка со сливочным маслом. Фрицу от щедростей душевных досталось: кусок свиного сала с янтарно-синими прожилками, бутылка медицинского спирта две цигейковые шапки и варежки. Шапки были списанные и предназначались в тыл. Но куда там! Ваське удалось заполучить их у интенданта на правом берегу, когда плавал туда за наградой.
- Мы есть договариваться за три! – встрепенулся немец. – Три перчатка! Wa ist drei…
- Где я тебе – «драй» возьму? Морда ты… Жди до следующей побывки. Гитлер капут? Ферштейн, параша?
- Hitler ist kaput, Mein Froinde! Stalin ist good furer!
- Только не хрен товарища Сталина своим фюрером поганить! Не то хер тебе будет вместо варежек. Покеда…
Загребая локтями, он пополз назад. Следующая встреча – через три дня на этом же месте. Как всегда Эшке предупредит его кашлем. Как-то раз, когда Васька приполз (товарообмен шёл уже месяц!), то в назначенное время не услышал сигнала. То есть услышал явно другой, простуженный кашель. Так и пополз, стараясь не дышать, обратно. По добру и по здорову. Теперь он полз весело. Казалось, что не полз – летел, едва касаясь заснеженной земли. Все звуки зловещего военного мира казались ему на редкость мелодичными. Вот «прошелестел» германский MG 34. От возвышенности, что шла под ближайшим сгоревшим нефтебаком, в нашу сторону потянулась пунктирная полоса трассирующих пуль. Никакого чувства опасности она у него не вызвала. Напротив – было красиво. Малиновые искры, что вытянулись в дорожку, напоминали бенгальские огни. Снег напоминал папье-маше или конфетти. Будто невидимый старик с белой бородой, в малиновой шубе с посохом изо льда разбрасывал вокруг эти гостинцы. Было начала ноября. Волга уже встала. Оделась в льдистый панцирь Великая Русская Река.
…Васька помнил, как первый раз ему удалось поцеловать Люду. Было это там же, при обороне развалин жилого дома в районе посёлка «Баррикады», что граничил со «Спартановкой». Они ползли к позициям сорокапяток, когда он предупредил её: не кашлять и не шуметь. Работают снайперы. Затем игриво поинтересовался, слыхала ли про таких? Она в тон ему заметила, что да. Подругу один убил – выстрелом в лоб. На Сапун-горе… Оказалось, что эта девочка лет 20 уже прошла крещение огнём. И водой тоже. Участвовала в эвакуации остатков крымского фронта. В Севастопольской бухте под бомбами «штукос» и «юнкерсов» с «хейнкелями» и «дорнье» помогала грузить транспорты с ранеными. Из-за убыли в личном составе тамошних медсестёр, её даже отрядили на батарею береговых башенных орудий. Она жила неделю в бетонных казематах, что сутки напролёт молотили бомбами те же «штуки». Затем к ним подключились тяжёлые гитлеровские пушки. Не меньше «шестисоток», говорили моряки-комендоры. Ишь как садят… Одна из трёх 180 мм пушек в башне была выведена из строя. По стенам каземата пошли трещины. Вскоре вышла вся соляра: сел движок дизель-генератора. Отключилась автоматизированная подача снарядов из погреба в приёмники затворов. Пехотинцы впереди начали группами отходить. По действующей ещё телефонной связи им тоже поступил приказ: отходить в город. Батарею взорвать. За неисполнение приказа… Они выдвинулись туда. Один из моряков вынул из мешка пакет с порохом. Рассыпал из него серые борозды по ступеням в порохового погреба. Затем, выйдя на задний двор капонира, поджёг. Расчёт батареи оказался уже достаточно далеко. Через десять минут вздрогнула земля. Укрывшиеся за скальными обломками бойцы и медсестра увидели над собой чёрно-красное гигантское облако. А комендор Гриша так и не вернулся. По его душу и моряков, и Люду ещё тогда тягали в особый отдел. Якобы тот был из семьи раскулаченных и близок к семье немецких колонистов под Саратовом, где родился и вырос. На законный вопрос Люды: «…Если вы его подозреваете, почему он тогда взорвал батарею?» немолодой усталый капитан третьего ранга лишь усмехнулся. Довольно нелицеприятно посоветовал ей больше помалкивать и слушать. На его дальнейшие попытки выяснить «кто да что» о товарищах-матросах, девушка лишь громко фыркнула.
Вскоре её перевели в 1-й сектор обороны или так называемое «кольцо внутреннего обвода», что окружало развалины города. В санчасть, что расположилась в выдолбленном в скале блиндаже. Туда с передовой приносили окровавленных, потерявших человеческий вид матросов и солдат. «…Будешь со мной спать, будешь хорошо иметь», - последовало молниеносное предложенение от начальника санчасти. Лысый и широкозадый, он был откровенно противен девушке. К тому же вечно тянул спирт. Попытка завладеть силой нарвалась на отпор: «дохтур» увидел на уровне лица скальпель. А когда ранило Игоря, младшего лейтенанта, что был артиллерийским корректировщиком, ей и ещё одной девушке, Насте, что часто сиживала на коленях у начмеда, довелось ползти вместе. К подножию Сапун-горы. Там, оказавшись у воронки с телом, они заметили, что Игорь мёртв. Пуля пробила ему лоб. В следующий момент, когда Настя подползла вплотную и хотела снять планшетку, а также оружие со «смертником», её руки судорожно взметнулись. Изо лба вылетели кровавые брызги. Она уткнулась в каменистую землю. В следующий момент, в восьми-девяти метрах шевельнулось то, что было кочкой с колючками. На обомлевшую от ужаса Люду уставилось загорелое лицо. Под каской в камуфлированном чехле. Вороненый ствол винтовки с глазком оптики маячил из стороны в сторону. Затем фриц, оскалившись, проговорил: «Komm naсh muter!» Она помедлила. Тогда снова прозвучал выстрел. Пуля взметнула фонтанчик пыли. Лишь это заставило её ползти опрометью.
«…Я об этом никому кроме вас не рассказывала,» - призналась ему Люда. «Никому и не надо, девушка, - ответил он. – Я ж не тот говёный особист? И не прокурор какой? Вас закладывать не стану». Сия откровенность выросла не на пустом месте. После того, как они побывали на позициях ПТО, взгляд Люды, уже на обратном пути, упал на подбитый германский танк. Там суетился немецкий солдат-санитар с брезентово-кожаной сумкой. Заметив «гостей» он вырвал из кобуры пистолет. Принялся стрелять. Васька тогда орал страшные слова, чтобы «товарищ ефрейтор» спрятала кое-что и не таращилась. Сам выпустил раз за разом весь магазин СВТ. Из развалин помогли своим огнём моряки с Симоновым. Вскоре немцы накрыли площадку с подбитым танком из миномётов. Пришлось взвалить девушку на плечи и, как говорили на зоне, «делать ноги». Понимая как стыдно ей за случившееся, он ни разу не намекнул об этом. Ни ей, ни другим. Только Симонов, игриво теребя белый от извёстки ус, что-то понимал на своём уровне. А на следующую ночь она сама пришла к нему. Губы её слились с ним в жарком поцелуе.
...Цвигун осторожно, вытягивая шею, подползал к нашему переднему краю, что местами подступал вплотную к германским траншеям. Путь-дорожка его лежала на секрет. На стыке двух минных полей. (Прошлым месяцем ребята из сапёрного батальона ползали в этих местах. Понаставили до сотни пехотных и противотанковых «кругляшек».) Проход был помечен едва заметными колышками. Сам Васька подложил ещё пяток камней, что б не ошибиться. Не дай Боже! Дважды на мины попадали люди с нашей стороны. Один раз – с немецкой. Их разорванные в клочья, обезображенные трупы с разбросанными конечностями в лохмотьях сгоревшей амуниции не выглядели аппетитно. Во всяком случае Васька однажды блеванул, проползая мимо. Уж на что уже бывалый, а так – понесло… Он заметил над бруствером щиток «максима» и кожух цилиндрического ствола, укрытый мешковиной. Решительно пополз к нему. Но, не доползая метров пяти, разглядел, что пулемётная ячейка была вроде нежилой. Необжитой окоп чувствуется уже издали. Особенно в морозную ночь, когда колышется парок дыхания. Слышится кашель и шепот, позвякивание оружия. А запахи! Кислый запах немытых человечьих тел, запаршивевшего сукна или овчины, запах пшённого концентрата, сала или ржаной «черняшки». Или йодоформа, что пьют заместо спирта для сугреву. Выменянного или выпрошенного у жалостливой медсестрички. Или у сердобольного военврача какого-то там ранга. Ничего подобного не наблюдалось. Это было тревожно. Ещё как…
Оружие Васька (СВТ-40, от убитого Петро) оставил там же, в секрете. При нём был лишь трофейный германский штык. Да германский «Вальтер» ПП, в котором оставалось всего два патрона. Пистолетик был им взят из кобуры убитого фрицевского миномётчика. Сначала берёг как трофей. Затем думал подарить Люде вместо прежнего – «Люгера» П38. Пистолет был с хорошим боем, но сильно большой. А когда израсходовал почти всю обойму в последней вылазке (уничтожали ночью миномётную батарею на правом гребне, как раз у сгоревших нефтебаков), решил подождать с подарком. Куда дарить – с двумя патронами? Сейчас он раздумывал над тем, как быть. Если он прав, то происшедшее в окопчике – следствие вылазки германской разведки. Ведь кто-то же снял бойцов с секрета, а пулемёт оставил?
Он вынул пистолет из-за пазухи. Сплёл пальцы вокруг рифлёной рукояти с вензелем W. Сняв шерстяную перчатку, снял с предохранителя и оттянул пружинистый затвор. При этом чуть было не отжал специальную кнопочку на рукояти, что выбрасывала обойму. Было как будто тихо. Взлетали, озаряя заснеженное, изрытое воронками чёрно-белое пространство, развалины впереди со вставшими дыбом рельсами, осветительные заряды. Стучали изредка с обоих сторон тяжёлые и лёгкие пулемёты. Но временами чудилось будто кто-то сопит. Васька, на всякий случай прочитав лагерную молитву про чёрта, что родил трёх чертенят (пожелал им доброго здоровья и в обмен попросил «рогатого» охранить его от всякой напасти!), взял чуть левее. Заползая вход сообщения, он сначала примостился на бруствер. Осмотрелся… Ничего, вроде бы тихо. Чуть поодаль начинались, раскинувшись крыльями, позиции 4-й и 5-й (родной) роты 34-го батальона 13-й гвардейской дивизии. Как раз на стыке и поставлен был секрет с пулемётом, чтобы беречь сон и покой бойцов. Дабы не тревожила их, сердешных по ночам германская разведка, что на прошлой неделе утащила-таки четверых. (Один днём позже выступал по «германскому радио». Призывал желающих выходить без оружия на ничейку, где «…добрые германские солдаты вам любезно дадут покушать и выпить шнапсу. Ну, а затем переправят вас в тыл дожидаться конца войны с жидовскими комиссарами и их прихвостнями…») Как бы не было сейчас гостей. Мрачные мысли заволокли его душу. Он вспомнил широко раскрытые глаза сержанта Кадилова, что был старшим секрета и пулемётного расчёта. Над ним нередко смеялись из-за фамилии, а также из-за смешного отчества – Афанасий Павлиныч. Был он из рода священников, за что долгое время (до 1938 года) испытывал всяческие трудности. Кто-то из его родственников ранее сидел по тюрьмам и лагерям. Теперь же, в связи с потеплением власти к православной церкви был освобождён совсем или досиживал срок на спецпоселении. Афанасий вызывал у некоторых бессовестных красноармейцев шутки, когда крестился или целовал нашейный медный образок перед боем. Мёртвых он также перекрещивал и старательно закрывал им глаза. Даже убитых немцев. «Тоже люди ведь! – горестно говорил он, потирая лоб или подбородок. – Богом сотворённые. Не их вина, что фюрер у них. Покаются там, пред Богом-то… Куда им деться? На небесах пред Ликом Святым никто не укроется. Всякое дело явлено будет. Вот там – суд! А что здесь? Одна морока. Да томление плоти. Небеса- вот освобождение для человека. И всякой Божьей твари». Тягали его пару-другую в полковой СМЕРШ. Но ничего не добившись, отпустили. Религиозную и антисоветскую пропаганду теперь не приклеишь. Даже бессовестные в органах, что попадались ещё, боялись идти на это. Не зря товарищ Сталин (был пущен слух!) в беседе с председателем союза писателей Александром Фадеевым попросил того перекреститься: «Правда, что вы вэрующий?» - Правда, товарищ Сталин». – «Пэрэкрэстытесь, если так! Я тоже был вэрующий в Бога, а повэрил в коммунизм».
Перемахнув через бруствер, Васька некоторое время постоял. Держа тупой вороненый ствол на уровне глаз, пошёл к пулемётному гнезду. При этом вжимался в промёрзшую земляную стену хода. На всякий случай поднял с земли увесистый ком. Забросил его куда следует. Там что-то громко стукнулось. Но ничего не произошло. Окоп продолжал хранить молчание. Можно было отправиться в штаб батальона. Доложить ротному младшине Седельникову, что так мол и так, оказался у пулемёта и не нашёл там никого. Придумать историю, что забрёл туда за махоркой. Но как объяснишь, что оставил там оружие? Это – трибунал и штрафбат. Он продолжал красться вдоль хода. Совсем медленно приблизившись к повороту, снял ушанку. Зацепил её на ствол «Вальтера». Вытянул вперёд, как мишень. Опять ничего. Эта неопределённость сводила его с ума. А санбате полка ждала Люда. Он обещался проведать бойцов из 4-й и вернуться через час. Трепло… Ещё не хватало, чтобы девушка плохо о нём подумала. Небось завёл себе новую «сестрёнку»! Когда награждали в тылу. А от меня теперь нос воротит, поймало его возбуждённое сознание такую препоганую мысль. И стало действительно не по себе. Он решительно собрался и шагнул вовнутрь. Полной грудью, во весь рост. Шумно выдохнув из себя.
Опять ничего… В копчике не было ни души. Сам он, укреплённый по брустверу досками и битым камнем с кирпичами, с аккуратно выдолбленными нишами с патронными цинками и гранатами, с самим пулемётом на архаических колёсиках, железной опорной скобой и гнутым шитком со смотровой щелью был таким, будто из него с минуту назад ушли. Ушли, чтобы ровно через минуту вернуться. Он было расслабился и сел, не думая ни о чём. Но даже самую подлую мысль о том, что спящих ребят застигла в врасплох вражеская группа, перешибла другая. Она заставила его подскочить как ужаленного. Чуть ли не на метр: СВТ не было!
Ёк-ёк, сказал он себе по татарски, как это бывало говорил Шрафутдинов. И ещё раз ёк. Стало быть нафигачил кто-то из своих. Донёс-таки о моих визитах, подлюка. Неужто Кадилов? Убъю паскуду. Зарежу. Верно смершевцам скурвился. А такой фраерок будто бы! Фрейфе! Вот из таких «редисок» и получаются заправские сучары. Только сам он где? Что-то уж больно явно менты работают. Засветили его предо мною. Не похоже это на них. Что-то не клеится.
- Слышь ты, придурок! Хватит ползать, - раздался внезапно тихий шёпот.
От неожиданности он вздрогнул. Встрепенулся. Но ноги и руки сделались как ватные. Сигнал «тревога» явно не прошёл по организму. Стало быть, бояться было нечего. И некого. В окопчике или в ходе был не враг.
- Сиди спокойно, - продолжал говорить с ним голос слева. – Не рыпайся! Слушай меня внимательно, парень. От того, что ты сейчас услышишь, зависит многое. Может быть вся операция. Понял? Кивни!
- Ну понял, - нехотя кивнул тот. – Из понятливых. А на хрен из тени? Выдь наружу. Перетрясём по людски. Не в западло будет?
- …Продолжай слушать, - говорил хозяин голоса как в ни в чём не бывало. – Иди в особый отдел. Там доложи с глазу на глаз старшему оперу или начальнику. Слово в слово: «Есть новости от 401-го. Доложить по линии». Понял?
- Ферштейн, - нехотя согласился Васька. – Доложу как же… Что встретил лунной ночью одного мудака. Что тот мне назвал своё погоняло типа «четыреста один». Как же… Ты мне варьку не валяй в стогу сена! Слышь ты, ферштейн-оберштейн? Теперь я догнал. Ах он, паскуда! Ах он, редиска! На перо поставлю! Голым задом…
Эшке бы внутренне содрогнулся. Побелел и не встал от таких слов.
- Ладно, хватит, - голос в темноте, скрытый ходом сообщения едва вибрировал от смеха. – Уркаган… Молодец, что так метелишь! Только вот что: оружие твоё у меня. Скажешь да, получишь. Скажешь нет…
- Ну а скажу? Лопуха нашёл!
- Это как скажешь. Скажи, что б я тебе поверил: скажешь?
- Говорю да, - помедлив, ответил Васька уверенно. – Ну?
Из-за бруствера, осыпая мёрзлые, пепельно-серые комья, сползла длинная винтовка со стальным кожухом газоотводной трубки.
- Эй, фраерок! А ребят подкинуть не забыл? – чувствуя, как к горлу подступает приятно-горький ком, Васька помнил о других. – С ними что? Слышь ты, мудила? Щас из пулемёта садану, хрен ты опущенный!
Он и впрямь кинулся к «максиму». Схватил обшитые сукном рукоятки, наложил палец на гашетку. Но тут же отпрянул. В мелькнувшем ракетном блике с нашей стороны он успел разглядеть в ходу слева неподвижные, прислонённые к земляным стенкам три тела. У них были завязаны за спинами руки. Чем-то закрыты рты. Теперь он понял чьё сопение ему почудилось.
Над изрытыми склонами, увенчанными цилиндрами мятых, издырявленных баков, взметнулись осветительные ракеты. Цвигун напряжённо всматривался поверх бруствера, но ничего не замечал. Тот, кто повязал ребят и вернул ему СВТ, был не дурак. Полз по всем правилам, сливаясь с местностью. К тому же, наверняка был облачён в маскхалат. Правда интересно, как это ему удалось одолеть сразу троих? А может, он не один… При такой мысли Ваську знобливо передёрнуло. Что делать? Он снова кинул взор на ребят, что сидели связанные по рукам и ногам. В неловких позах. Развязывать? Или в СМЕРШ? Или… Он вспомнил про вещмешок с гостинцами для Люды. Пойдут расспросы: как мол оказался у пулемётной ячейки? Откуда фрицевские вещички? Решительно его повело к связанным. Он высвободил рот Кадилова от цигейковой шапки. Затем взмахом штык-ножа перерезал прочный зелёный шпагат, коим были связаны его руки и ноги.
- Эх, ты! – сказал он в виновато моргающие глаза. – А ещё верующим называешься! В Христа-Бога. Что у него сказано: «Имеющий глаза да увидит». А ты? Имеешь зенки – так протри, что б видеть? Ферштейн?
- Ребят сонных повязали, - отбрехивался тот. – Я им соснуть позволил, ради Христа. А сам возле пулемёта…
- Прикурнул, да? Эх, теря-тетеря. Курский ты соловей. Ну, бывай! Да ты не боись, фраерок, - ободрил он Афанасия Павлиныча: - В Васю что вошло, то куда попало не выйдет. Намёк понял? Ну, то-то. Бодрствуйте…
- Спаси тебя Господь…
Васька, закинув СВТ за спину, спешил теперь в санчасть. Вещмешок он держал в руке, как сущую драгоценность. По пути его останавливали направленными штыками или стволами пистолет-пулемётов часовые, что не имели привычки спать. (С тех пор, как новый комбат вместе с начальником СМЕРШ или без него заимел вредную привычку: проверяя посты, если заметит спящего – подойдёт да гаркнет по-немецки на ухо. С тех пор, как двоих замели в штрафбат – спросонья поднимали руки и просили о пощаде, - желающих кемарить как-то поубавилось.) Васька лениво отбрехивался «свои!» вместо положенного «Пароль?» - «Гудок». «Отзыв?» – «Пламя». Его узнавали. Перекидываясь весёлыми словечками сквозь заиндевевшую растительность, окружавшую губы и щёки, просили засвидетельствовать почтение «сестричке». Ля амур его с Людой ни для кого в поредевшем батальоне секретом не был. Относились к ним в основном доброжелательно. Правда помощник начальника полкового СМЕРШ, капитан Стеблов, коего на прошлой неделе завалил гитлеровский снайпер, некоторое время имел виды на Людмилу. Ходил вокруг неё кругами. Широкое, лоснящееся его лицо отдавало то перегаром, то одеколоном «Москва» с «Красным Октябрём». Часами он просиживал в землянке санчасти, умасливая сестричку подарками вроде шоколадок «Спорт» и трофейных дамских сигарет «Данхил» с длинным золотистым мундштуком. Но всё было тщетно. Зачастил было капитан на «прожарку», что расположилась на откосе берега. Но результат – нахватался вшей от грязного белья, что было свалено в кучу. Сидеть возле него его как будто никто не надоумил. Красный от ревности Васька тогда сам забегал кругами. Несмотря на увещевания Люды («…Да не курю я, Васенька! Даром он мне не нужен, милый мой, драгоценный…»), он был уверен: Стеблов, вражина ментовская, нарочно к вшам поближе подсел. Дабы их нахвататься и в голом виде, значит…
Перешагивая через спящих, что лежали вповалку или сидели, прислонившись друг к другу, выдыхая морозный пар через поднятые воротники шинелей, надвинутые шапки-ушанки, доведённые до глаз свитера или шерстяные подшлемники (мода пошла от фрицев и финнов), он наступил на вытянутые бурки из чёрного беличьего меха. Обладатель их чихнул. Его широкое узкоглазое, как скала, лицо озарилась на мгновение длинной улыбкой. «Ты мало-мало, Вася, меня задавишь! Полохой ты…» Васька, признав алтайца Таматакова, только щёлкнул его по носу. «Ну ты, бисова душа! – раздался с фланга недовольный сиплый бас. Кашель: - По ногам как по бульвару! Чай, не по девкам ходишь…» В ответ на такую некультурность Васька лишь сплюнул.
- Хенде хох! – гаркнул он, подражая комбату, в прикрытое шапкой ухо дневального, что сторожил санчасть. Немного подумав, добавил: - Руссиш швайн!
- А?.. Что? Где? – подскочил тот, как подброшенный взрывом. Заметавшись по траншее со входом в блиндаж, что завешен был плащ-палатками в несколько слоёв, испуганно заверещал: - Ну, чё? Паскуды! Кранты вам, фрицы! Товарищ Сталин! Дорогой и любимый! Да я свою жизнь за вас…
Клацнув затвором трофейного МП-40, он вовремя заметил ухахатывающего Ваську. Плюнул что есть сил. Разразился витиеватой бранью. На шум из блиндажа вылетела Людмила и её помощница Зойка, тоже ефрейтор и младший санинструктор.
- Ну он паскудина, твой уголовничек! – жалостливо протянул дневальный, нескладный тощий паренёк с заячьей губой. Видя, как Васька покатывался ещё больше, добавил: - Нашла хахаля! На что особист-покойник видный был…
- Как вам не стыдно! – шумно выдохнула раскрасневшаяся от мороза девушка. – Товарищ боец!
Её коротко подстриженные волосы растрепались из-под шапки. На гимнастёрку с угольниками в петлицах с чашами, перевитых змейкой, была одета ватная безрукавка, прошитая по воротнику и плечам белыми нитками. На груди были пришиты карманы, куда она складывала шприцы, бинты и склянки с йодом или зелёнкой. Из-под воротника на шелушившийся подбородок выбивался ворот грубошерстного свитера. Он скрывал натёртую девичью шею, что страдала от уставных крючков и пуговиц, на которые застёгивались воротники. Нежное круглое личико со вздёрнутым носиком и большими карими глазами, что смотрели пытливо, но с детской робостью, здорово было обожжено морозным ветром, что наносил из степи сухой колючий ледок. Но несмотря на эти военные прелести, Васька залюбовался ею как никогда.
- Слышь, братело! Фонтан прикрой! – сквозь смех посоветовал он бойцу. – И матюгальник заодно.
- Да пошёл ты, хрен моржовый! Уркаган задрипанный! Небось у параши дневалил в своём Учкумлаге. Не пой фокстрот – целей будешь…
- Не блатуй! – уже серьезно начал Вася. – Не люблю, когда за базар не в ответе. Понял? У тебя фраер на лбу написан, а ты в авторитет лезешь. Совет да привет мой. Пойдём, Люда, - он, смерив съёжившуюся фигуру с вытаращенными глазами и шинели до пят, выданной явно не по росту, отогнул полог блиндажа.
Другой рукой он увлёк за собой Люду. Внутри на досках, застланных немецкими шинелями с погонами и шевронами, укрытые собственными шинелями или ватниками, лежало шестеро забинтованных. У одного, что смотрел на мир сквозь щели, оставленные в марле, на правую руку была наложена «шина» в виде бруска фанеры. Вид был такой, будто человек вытянул её лодочкой для приветствия - «Нате вам!» или «Держи пять!» На бревенчатом потолке с проступающим ледышками качалась германская карбидная лампа, что освещало пространство зеленоватым болотным сиянием. Кроме этого на столе, сбитом умельцем из взвода обеспечения, из брусков и реечек, пылали круглые жестяные плошки (также трофейные), заполненные стеарином. На пустом зелёном ящике из-под мин сидел, с сипением выдыхая и тараща белые глаза, молодой боец. Из-под съехавшей на затылок ушанки выбивался отросший чубчик, что покрывал левую часть обритой головы. Боец то хватал шумно воздух, двигая посиневшими губами, то судорожно прикладывался к котелку. Пил из него судорожными, мелкими глотками. На столике посреди коробок со шприцами, упаковок с ватой и марлей, а также склянки с йодом стояла обшитая войлоком круглая фляжка. Из её открытого горлышка несло едкими, техническими маслами.
- Ох и нагвоздался этот супчик! – тихо сказала Люда, прижимаясь к Васькиной небритой щеке. – Сидоров, из 3-го взвода. Где-то антифриз стянул. Разбавил с водой и… Говори таким, не говори, всё равно травиться будут. Или меня, дуру набитую, под трибунал надо, что не умею объяснить? – она чмокнула его в щёку. – Ну вот, заросший какой! Прямо кактус. И насекомые, наверное, в щетине водятся.
- А ты меня целуешь, - с укоризной заметил он.
- А я тебя целую, милый, - её губы коснулись вновь его щеки с «колючками».
- А вошь, она медсестричек ой как любит, - хохотнул через силу Васька. – Прыг-скок с меня. А мне, понимаешь, неловко. Свою милую-суженную своим паразитам вскармливаю. Что я, фашист какой?
- Глупый…
В следующий момент их губы слились в жарком поцелуе. Он умело (был опыт!) обхватил её плечи. Стал поглаживать их волнами. Затем с плеч опустил их на полушария груди. Стал водить по бёдрам, отчего девушка сразу обмякла и затихла у него в руках. А через полог бесшумно метнулась к Сидорову вернувшаяся обратно Зойка. Она быстрее ока налила из кипящего чайника в мятую жестяную кружку горячий морковный чай. Сунула его почти под нос бедолаге: «Пей, дурик! Только мелкими глоточками. Не то глотку спалишь…»
Сверху грохнуло и тряхнуло. Донёсся знакомый ишачий вой и свист. Ясно: фрицы щекотали нервы пристрелочным огнём из своих «труб». Шестиствольные миномёты. Или что заметили, движение какое на нашем передке. Вон, Зойка бегала через ход сообщения к водокачке, что в ста метрах, если вниз, по прямой. Там, за развалинами, в яме разводили огонь на углях, где кипятили воду и разогревали кашу или банки с тушёнкой. Бывало, что отдельные «барбосы» разогревать то разогревали, но открыть консерву не догадывались. В результате банки взрывались, разбрызгивая вокруг себя горячие комья свинины, обложенной жиром. Грохот при этом получался незабываемый. Одного этого хватало, чтобы фрицы оживали и «давали прикурить».
Люда вздрогнула и прижалась к нему плотнее, словно ища защиты. Вот гады, напугали девушку, подумал он. Слегка погладив её каштановые волосы, что окружали голову как стрижка «каре», он внутренне напрягся, обдумывая, что сказать. Она уловила его перемену. Стала пристально вглядываться. Губы её, шелушившиеся и потрескавшиеся, что кололи и царапались, как и его собственные, стали медленно открываться. В них читался немой вопрос: что будет со всеми нами, что будет со мной, мой милый?
- Ой, это я… того, кашлянуть забыла, - смущённо опустила глаза толстенькая, крепко сбитая Зоя. Она втайне была влюблена в Ваську, но и виду не подавала.
- Ум…гум… - просипел Сидоров из 3-го, что шумно тянул кипяток.
- Гав-гав… - в тон ему пошутил Васька, чтобы как-то расшевелить обстановку. – Здрасьте! Привет вам от Шарика - Бобик передавал!
Зоя совсем зардела. Свиридов чуть было не поперхнулся кипятком – его пришлось бить по спине рукой Зои, что Цвигун предусмотрительно взял в свою. Забинтованный до глаз с «шиной» трясся от мелкого, булькающего хохота. Рука, поддерживаемая перебинтованной палкой, двигалась из стороны в сторону. Остальные, раненые легко, шумно задвигались. Люда тоже прыснула от хохота. Но в глазах оставалось прежнее недоверие.
- Заяц! – он, заметно успокоясь, чмокнул её в носик. – Тут такое дело… Меня комбат к себе требует. Чую, может надолго. Ты не горюй. Где наша, как говориться… Вот, - он опустил на земляной пол вещмешок, - тут и тебе и вам всем, ребятки, гостинец припас! Налегай во всю стахановскую!
- Вася, милый! – её глаза стали полны жгучих слёз. Одна, брызнула ему на лоб и, казалось, прожгла кожу. – Надолго…
- Не навсегда! – он опустил глаза, но тут же вскинул их обратно. – Да ничего не будет. Вызывали уже… Обошлось тогда, обойдётся и сейчас. Ну, бывай, Людочек.
Он мягко оторвал её от себя. Мелко перекрестив себя, обернулся на выход.
- Бывай, Васёк! Что б всё ладно там было! – донёсся голос.
- Быстрей возвертайся, - донёсся другой. – Ни пуха тебе, ни пера…
К чёрту, хотел было бросить по привычке Васька. Но, вспомнив, что перекрестился, он смолчал. Путешествуя в полусогнутом состоянии по траншеям со спящими, перешагивая через ноги в валенках, винтовочные и автоматные приклады, патронные диски, вещмешки, подкладываемые под голову, сопящие и чавкающие во сне небритые, дорогие сердцу и душе физиономии, он внезапно наткнулся на бредущих встречно комбата и незнакомого командира. В относительно новых желтовато-коричневых ремнях, перекрещённый портупеей с планшеткой, в длинной комсоставской шинелью с пристёгнутыми за хлястик полами, он в отличие от настороженного комбата шёл пружинистым, лёгким шагом. Сзади следовал вестовой комбата с ППШ и в шлеме, за ним – два бойца. Причём при свете от ракеты Цвигун успел заметить, что у обоих нет петлиц и звёздочек. Взгляд у одного из них был затравленный и агрессивный. Другой же смотрел из-под лобья. Всё время двигал губами, словно шептал молитву или заклинание. Штрафники…
- Ну Цвигун, - заулыбался комбат Гранатулов. – Несёт тебя нелёгкая! Куда путь держишь, боец?
- В СМЕРШ, - коротко ответил вытянувшийся Васька. – Разрешите следовать дальше, товарищ майор?
У товарища майора упала на грудь тяжёлая, квадратная челюсть. Был он под два
метра роста. Белой кожи полушубок, покроя «романовских», на дублёном овчинном меху, делал его ещё шире и крепче. Близко расположенные к переносице глаза с редкими бровками, тяжёлый, как наковальня, подбородок с двойной ямочкой делал его похожим на штангиста или молотобойца. Но голос у Гранатулова был тонкий, даже писклявый. Он страшно таращил глаза, отдавая команды, отчего писк становился ещё тоньше и запредельней. Но непонятливым доставалось по русски: тяжёлым, как кувалда, кулаком. Один удар которого отбрасывал человека на метр. В сочетании с тонким, писклявым криком это выглядело жутко. Но за глаза его звали не иначе как «Оськой». Как-то раз, контуженный, выбираясь из-под развалин, он пискнул в телефон полевой связи: «Ось-ось?» Это было достаточно, чтобы кличке появиться и пристать.
- О, как! – майор загородил ему дорогу. – Так на ловца и зверь бежит. Товарищ капитан, - не оборачиваясь, заговорил он с новым командиром: - Вот! Вот он, наш герой! Из бывших, искупивших кровью, значит… Орденоносец! Небось с собой таскаешь орден? – подмигнул он Ваське. – Знакомься…
- Красноармеец Цвигун, - вытаращил глаза Васька, глядя в пространство над командирами. – Бывший зека. Ныне боец-орденоносец. И так далее. И тому подобное. И…
- Всё! – кулак комбата уже выписывал сложные фигуры у носа.
- Нет, почему же… - усмехнулся капитан. – Пусть продолжает.
- А вы кто будете, товарищ капитан? – усмехнулся Васька. – Никак…
- Угадал, - кивнул капитан. – Старший уполномоченный контрразведки СМЕРШ. Прикомандирован с сегодняшнего числа к отделу при штабе вашего батальона. Вы к нам направлялись?
- Так точно. К вам. Только «не направлялись», а направляюсь.
- Что у вас? – тон капитана стал непринуждённо-деловым. Он жестом пригласил Ваську следовать за ним. – Идите, комбат! Мы вас догоним…
Цвигун начал издалека. Он честно признался, что ползал на ту сторону. На вопрос зачем, последовал ответ: продуктовый паёк сильно урезан. Бойцы неделями не видят мясных консервов. Одни лишь сухари да пшённая каша, от которой в животах свербит. До коле ж можно? (Уполномоченный СМЕРШ покивал с пониманием. Глаза его, однако, не выразили никакого сочувствия.) В конце-концов, Цвигун был уверен: его контакты с врагом в лице этого немца могут только помочь. Этот Эшке неплохо метелит по-нашему. Как-то обмолвился, что до войны, в сентябре 38-го, был по обмену специалистов на заводе «Россельмаш». Разве плохо иметь своего человека – уши и глаза – на той стороне? По-моему, неплохо. Вот и я говорю… «Хорошо, - глаза смершевца-капитана засияли от азарта. – Убедил… Но почему ты, боец Цвигун, не обратился по инстанции? К моему предшественнику? Или начальнику полкового отдела СМЕРШ?» «Видите ли, товарищ капитан, - Цвигун отчётливо проговорил слово «товарищ». – Мы народ по лагерям тёртый. Бывалый… К недоверию приучены в отношении вашего брата. К тому же мною ваш предшественник занимался. Я ведь коротенько в плену побывал. Летом, во время Изюмского сражения. На меня целую папку в «смерть шпионам» завели, - усмехнулся он; капитан тут же провёл пальцем по переносице. Затем вынул дюралевый портсигар с папиросами «Пушки». Одну сунул себе в зубы, другую предложил ему: - Чего он там накопал, в толк взять не могу! Ей-ей, брешут! Если кто насвистел, будто я перед фрицами в плену хвост распушил. Не было такого! Я так понял, что информация прошла: будто я выпрашивал у тех разрешения перетереть со станичными насчёт хлеба да сала. А потом, дескать, побег и всё такое…» - он многозначительно кашлянул. «…А не было всего такого?» – глаза смершевца снова зажглись холодным пламенем. «А не было! – в тон ему схохмил Цвигун. – Не верите, пошлите в дело. Ну вот, хотя бы с этими… штрафниками. Чем не проверка?» Капитан шумно продул фильтр папиросы, что сплюснул широкими, рабочими пальцами. Затем согнул в зигзаг.
- Подумаем, - он неуверенно, но с любопытством окинул взглядом парня с чернявым лицом и антрацито-чёрными цыганскими глазами. – Прямо на смерть готов… Ладно, подумаем. А за «четыреста первого», - он понизил до неузнаваемости голос, - огромное тебе спасибо. Держи пять!
- Благодарствуем, - Васька сомлел от неожиданности, но ухватил за большую руку. – Разрешите отбыть в расположение взвода?
- Разрешаю. Бывай… - капитан на мгновение задумался, а затем серьёзно добавил: - Береги себя, боец!
- Слушаюсь, беречь себя, товарищ капитан!
Они расстались как будто знали друг-друга давно. Капитан, что так и не представился, пошёл догонять Гранатулова, что следовал с сопровождением на позиции 4-й роты, где ночью скрыто разместилась полурота штрафников. С утра, ровно в 6-00 им предстояло перейти в контратаку. Прямо перед позициями 4-й, слева от берега Волги, что оделась в лёд, разместилась немецкая четырех орудийная батарея. За ней – до двух миномётных расчётов, что вместе тревожили огнём наш берег. А также мешали по ночам скрытно перебрасывать по льду подкрепления и боеприпасы. Отправлять в Малую Слободу раненых. Штрафников и тех пришлось и тех отправлять под огнём «нобелверфелов». Часть пути ползли по льду. Слава Богу, огонь реактивных установок оказался наобум. Ракетные снаряды взломали лёд слишком далеко. Ранены были только двое проштрафившихся, о чём уже доложено командиру штрафбата. Тот имеет полное право написать представление о погашении судимости у обоих. Отправить их в тыл на сборный пункт с правом восстановления в прежних званиях и должностях, в регулярных частях. Интересно, поступит ли?.. Начальник загрядотряда хоть и свой, чекист, но больно въедливый. Больно много требует от подчинённых и самих штрафников. Будто им, бедолагам, от этого легче? Да, имеются среди «товарищей осужденных» немало мерзавцев, что пытались дезертировать путём самострела (выдавали пятна пороха от близкого выстрела), расхитителей казённого имущества, нарушителей дисциплины. Есть и те, кто вёл пораженческую пропаганду как по глупости, так и по чужому научению. Дескать, немцы культурная нация – в плен, если возьмут, то будут кормить, а затем посадят на поезд с билетом в любой конец Европы. Ту-ту, мол, ребята. Как же… Его передёрнуло от воспоминаний. Освобождая деревни под Болхово зимой 41-го он видел раздетые трупы наших пленных, что закоченели на морозе. Сожжённые факельщиками избы, закутанных в тряпьё мамаш с годовалыми детьми, что беззвучно рыдали. Выпрашивали хлеба. Не для себя – для детей… Видел самих пленных «арийцев», также замотанных в тряпки и шали. Небритых, с чёрными пятнами морозной гангрены на руках и лицах. С крупными жирными вшами, что покрывали их мундиры и запаршивевшее от грязи нижнее бельё со штрипками и пуговицами. (По этой причине их брезговали обыскивать – предоставляли это делать самим, препоручая их же товарищам.) Их было по-человечески жаль, тем более, что среди них встречалось немало бывших коммунистов и социал-демократов. Они с готовностью вызывались помогать «рус камрад». Многих передавали «по эстафете»: 4-му управлению в Москву. Там требовались кадры для нелегальной работы во вражеском тылу. Но стоило ему представить, что кто-то из этих «арбайтеров» или «бауэров» стрелял по нашим…
Были среди штрафников и калмыки, и татары, и немцы, что несмотря на высылку поволжских колонистов на север, всё же густо насытили ряды Красной армии с начала войны. Тех или иных бросил на «искупление кровью» военный трибунал по разной причине. Кто-то передавал врагу сведения о своих частях, ползая за линию фронта. (Нередко, в ходе отступления под напором врага, а затем быстрого контрудара обнаруживались ненайденные немцами записочки: «в штаб абвергруппы», «в абверкоманду» или просто «господам немцам». В ходе тех же атак при захвате документации оперативных отделов вражеских штабов также обнаруживались любопытные документы. В них нередко указывались исходные данные источников, что ползали за линию фронта. ) Хотя немало было просто попавших под каток. Под пресс обстоятельств, имя которым – война. Слабый духом, что не сидел в колымских лагерях по 58-й за антисоветчину, нередко «гудел» в штрафбат. За брошенную винтовку. За оставленный при отступлении пулемёт. За пьянку и прочее поведение, что получило имя нарицательное – а м о р а л к а! Можно судить или не судить строго тех, кто выносил приговоры по этим бедолагам. Но капитану, что побывал на войне с осени 41-го, выходил из окружения, был в фильтрационно-проверочном лагере (ФПЛ), то есть проверялся своими же чекистами, казалось, что без вины виноватых всё равно нет.
- …Привет! – коротко бросил ему начальник отдела контрразведки полка, что с расстегнутым воротом допрашивал какого-то бойца в землянке. – Приземляйся. Ввожу в курс дел. Этот мудак, - палец майора скользнул в направлении бритой головы, со свежей ссадиной у виска, - сегодня по утру читал в отделении жалостливое письмо. Вот оно, кстати, - на колченогом столе, освещаемом сплюснутой латунной гильзой малокалиберного снаряда, зашелестел лист, вырванный из германского журнала «Сигнал». – Вот, гляди! Фрицевский журнальчик таскал с собой. Почти не тронутый. Пары листиков нет – может кому одолжил? – рука снова ш и р к- н у л а к голове, которую арестованный спешно закрыл руками. – Заливает мне баллоны, что на жопу свою израсходовал. Врёт, ясное дело! Журнальчик фрицы печатают о-го-го на какой бумаге! На глянцевой! Такая гавно плохо трёт. Ты чё мне мозги впариваешь!?! – кулак на этот раз прицельно тюкнул бритую голову, от чего существо в грязной гимнастёрке с сорванными петлицами, со сползающими штанами, лишь судорожно сжалось.
- Разрешите? – стянув с головы шапку, капитан деловито цапнул лист из глянца со следами от скрепки. На нём красочно, в цвете были расположены картинки: гигантская пушка «Дора» на железнодорожных транспортёрах под Севастополем, германская радиоуправляемая танкетка, всё там же - итальянские аквалангисты. На обороте среди фотографий Манштейна-Левински в сдвинутой пилотке, колонн советских пленных и брошенной техники потерялся текст. Написанный от руки химическим карандашом. Скорее всего, его обломком. Неумелым мальчишеским почерком. Буквы были корявые, наползали друг на друга. «…Мамочка! Мне страшно! Я скоро погибну. Забери меня отсюда. Нас не кормят, мама. Нас гонят на убой. Иногда в голову идут мысли, а не сдаться ли в плен? На прошлой неделе после немецкой радиопередачи трое наших бежали. Их винтовки и автомат нашли в окопах. А самих нет. Вот и думайте, как вам поступать. Ваша судьба – в ваших руках. (С этого места - жирно обведено и подчёркнуто красным грифелем. С надписью, сделанной рукой майора: «С чужого голоса поёт!») А Сталин похоже нас не любит. И на Россию ему напевать, если продолжает мериться силами с Гитлером. А немцы, похоже, и впрямь цивилизованная нация. Нас обещают кормить два раза в день, отправить на работу в Германию или любую из стран Европы, как мы пожелаем. Только куда девать комиссаров и чекистов? На этот вопрос – один ответ: к стенке их, гадов…»
- Ты видишь, как они этого сучёнка обкатали? – свирепея заёрзал на табурете начальник. – Расстрелять такого мало! Вот взял бы… - его рука было замахнулась вновь, затем вынула из кобуры ТТ. – Сейчас выведу и пальну! – он подмигнул капитану. – А что? Как, капитан? Одобряешь такой поступок?
- Да, наворотил ты делов, - мрачно изрёк тот, адресуясь к изменнику. – Как же так? Советский парень. Родом из рабочих. Сталинградец ещё! Родители – отец коммунист с дореволюционным стажем, мать передовик производства, - капитан демонстративно пролистал папку с подшитой характеристикой командира отделения, взвода (писал старший сержант заместо убитого лейтенанта). –Где сами – твои родители?
- Эвакуированы в Астрахань, - давясь от плача заговорил тот, не отрывая рук.
- Ого! – подкинул палец «гражданин майор». Он был небольшого роста. На голове лохматился седой ежик волос. На узких плечах шелестела новая гимнастёрка из тёмно-зелёной шерсти. В петлицах, что раньше были серебристо- голубые, с пропеллерами от ВВС, на этот раз была пехотная эмблема из двух скрещённых ружей. Эмалево-золотой значок «гвардия» на груди был как нельзя кстати. – Эвакуировали их! А они кто – наркомы или конструктора? Это почему их так – взяли и сунули эвакуационное свидетельство? Это кто его им сунул, мать его за руку?!? А?!?
- Не-не знаю, - заикался тот сквозь рыдания. – Я не-не з-з-знаю…
- Заладил как припадочный – не знает он! Знать надо! – майор снял пистолет с предохранителя. Звонко передёрнув затвор, загнал патрон в ствол. Подмигнул ещё раз. Внезапно, налившись кровью, затрясся как паралитик: - Зенки открыл! Быстро! Ну!?! В глаза мне смотреть! Говори быстро: кто тебя завербовал? Кто…
- Я не-не знаю… Был один – приходил… Тёмный такой… Говорил, что жалко ему… Я не-не знаю кто…
- Говори быстро: кто? Имя, звание, особые приметы? Он тебе всучил журнал? Отвечай – он!?!
- Не-не знаю… я его потом отыскал. В вещмешке…
- Ну, смотри! На вон, кусок сахару. Пососи хоть как следует. Да чайку попей, - рука майора щёлкнула пальцами. По ступенькам (блиндаж был в три наката, отрытый и настланный летом) сбежал дневальный сержант с трофейным плоским котелком со складной крышкой-манеркой, что использовалась для питья. – Сейчас дам карандаш и бумагу. Напишешь мне всё подробно. Сможешь?
- Ум… гум…
- Не ум-гум, а есть! Эх ты, враг народа – чучело из огорода, - майор, довольный своей шуткой, захохотал. – Ну, если не сможешь, мы подсобим, – он вновь моргнул капитану, что зарылся носом в папку для бумаг с оперативным делом сидящего рядового. – Только, если подсоблять будем, ты много чего напишешь. Это я тебе обещаю! За дёшево отделаться у нас не выйдет. Не та система!
Он вызвал через дневального бойца с ППШ. Поручил ему присматривать за изменником, пока тот «сочинять будет». Затем, набросив полушубок и шапку, предложил выйти с ним в траншею. Так и поступили.
- Даже чаю, этот дурак, попить не дал, - насмешливо протянул майор, жадно закуривая «Казбек». – Тьфу! Тошно от него! Даже бил – и то тошнит. Как на гавно встал. На жалость давит! Я таких, жалостливых, за версту чую. Родители, видать, из бывших. Троцкисты, ясный огород! Надо шифровку с нарочным – в дивизионный отдел! Что б территориалы их отследили!
- Да, надо, – вдумчиво согласился капитан. – А с этим как?
- Что? - неопределённо ухватился за мысль начальник.
- Может для себя прибережем? Для контактов с этим «тёмным»?
- Надо подумать. С начальством согласовать. За самодеятельность, сам знаешь – по шапке… того! А мысль интересная. Мне б его звание по легенде, приметы. Неужто из наших? Или шляется кто по ночам? – майор даже подавился табаком от возбуждения. Прокашлявшись, продолжил: - Вот заразы, фрицы! Как работают! А познакомиться с этим «ряженым», артистом из Большого театра, надо. Всенепременно! Так и назовём разработку. «Ряженый»!
- Лучше «тёмный», - настаивал капитан. – Так по сути. С момента истины…
Утром, с первыми лучами низко стелющегося солнца, по врагу ударили четыре 76-мм полковые пушки. Левый склон покрылся чёрно-огненными шапками взрывов. Облаками оседал снег. К орудиям подключилась миномётная батарея. 120-мм мины с квакающим звуком приземлялись за сгоревшими цистернами на верхушке Мамаева кургана. Там фрицы установили два 75-мм тяжелых орудия (IG-18), что держали под обстрелом местность. За шумом огня к малому нефтехранилищу, тоже покорёженному, что располагалось у берега, подошли два Т-60 и одна БА-20. Полурота штрафников, поделенная на два батальона (условно, конечно!), изготовилась к атаке. Позади во второй линии наших траншей, среди бойцов 4-й и 5-й залегли два пулемётных отделения (два ПД и один «Максим»). Это был отряд заграждения. Непосредственно пулемётчиками руководил молодой лейтенант, который подчинялся майору НКВД.
- …Вперёд, соколики! Дадим фрицу прикурить! За Родину! За Сталина!
- Эхма! Гуга!
Цвигун был в первом эшелоне обороны. Он наблюдал, как штрафники, в поношенных шинелях и ушанках, с одними винтовками с приткнутыми штыками, кто крестясь, а кто матерясь, готовились принять бой. Некоторые из бойцов несмотря на строжайший запрет подбадривали их. Слово за слово, давали отхлебнуть из фляги. Совали по карманам сухари, куски сахара и сала. Кое-кто подкидывал «болезным» да «сердешным» патронов, гранат. Сам Васька сунул одному из штрафников с характерным вырезом глаз, примятым носом и смугло-грязной кожей ребристую гранату Ф-1. «…Спасиба, дорогая брата, - пустился тот жалостливо благодарить. – Буду не забыть до самая смерть! Спасиба – как спасиба, тебе!» Он даже отставил винтовку. Встал на колени. Но Васька с омерзением отвернулся и сплюнул. Подобные фортели ему были не по душе.
Теперь они, следуя за своим командиром, пехотным офицером, что с петлицами звёздочками, бежал первый по снежно-чёрному склону, карабкались по брустверам. Мелькали их стоптанные сапоги, латанные валенки, даже ботинки с обмотками. Сзади заурчали моторами маленькие танки с автомобильными двигателями. Они, лязгая гусеничными передачами, шли за растянувшейся пехотной цепью. Их конические башни с тонкими пушками вращались в поисках цели. Бронемашина, поворачиваясь на ухабах, медленно следовала в стороне.
Чуть в стороне, на КП командира роты смотрел в стереотрубу на атакующих сам Гранатулов. Рядом с ним, согнувшись под навесом, пристроились офицеры, среди коих был начальник СМЕРШ, новый старший уполномоченный, командир заградотряда. Они старались рассматривать сцену предстоящего боя в бинокли. О снежное бревно навеса щёлкнула пуля. Вторая…
- Пригнитесь, товарищи командиры! – запищал комбат. – Снайпер…
- Уже пригнулись, - пошутил начальник контрразведки. – Ниже некуда!
- Не остроумно, - сухо заметил майор НКВД.
Пуля тут же, чиркнув, сорвала портупейный ремень с его плеча. Он инстинктивно сел. Все остальные последовали за ним.
- Товарищ комбат! – раздался
голос связиста, что тянул трубку полевого аппарата своему начальству: - Командир батареи просит разрешение перенести огонь вглубь позиций врага!
- Дай сюда, - Гранатулов захватил огромной лапищей эбонитовую трубку. – Куда перенести?!? Ты мне огневой вал создай! Я те перенесу… Людей не жаль?
Усмехнувшись, он выставил трубку мембраной микрофона:
- …У меня и так суточный перерасход снарядов! Я и так начальнику артснабжения вынужден отписываться по дням и по часам, сколько снарядов и мин мною истрачено, сколько целей поражено! Комбат! За приписки меня Ершов из СМЕРШа того… это самое – под трибунал и в штафбат…
Ершов захохотал. Командир заградотряда, высокий, крепкого сложения человек с примятым носом, криво усмехнулся. Пробормотал: «Снаряды на таких переводи… Жалеть – не потеть…» Уполномоченный промолчал. Он явно не одобрял подобные настроения. К тому же в сердце ёкнуло. В ночь его прибытия (шёл вместе со штрафниками по льду, под огнём «нобелверфелов») вместе с ним, ряженые в шинели с отпоротыми петлицами, на этот берег пришли двое снайперов. Уже здесь, в блиндаже Гранатулова они переоблачились в маскировочные халаты. За три часа до атаки через разминированный проход («коридор», что использовался раньше СМЕРШем в оперативных целях) оба уползли во вражеский тыл. Одним из «истребителей» был легендарный снайпер-сибиряк Василий Зайцев, произведенный не так давно в лейтенанты. Пользуясь шумом боя, они должны были уничтожать вражеские расчёты в пулемётных гнёздах, подносчиков и наводчиков орудий. Судя по всему, им это удавалось.
Грязно-серая, как сама земля, цепь, ломаясь и выравниваясь, бежала издавая странный, мычащий звук «гуга!» к переднему краю немецкой обороны. Оттуда раздавались редкие хлопки винтовочных выстрелов, очереди пистолет-пулемётов, а также «ручников». В бинокль было видно, как над оседающим земляным крошевом и снежными вихрями, среди чёрно-пепельных воронок двигаются глубокие белые каски, суконные каскетки с длинными козырьками и обмотанные шалями осенне-летние пилотки. По данным разведки здесь, во втором эшелоне вражеской обороны расположилась батарея противотанковых орудий (3 Pak. 35/36, 1 Pak. 38). Орудия молчали. Внезапно раздались хлопки вражеских 82-мм миномётов. Рассекая воздух, с противным писком разорвались две мины. Но почти за цепью. Лишь двое штрафников, нелепо взмахнув руками, завалились в снег. Миномёты скоро замолчали. Лёгкие танки въехали на позиции. Принявшись утюжить их гусеницами, они из пулемётов и скорострельных пушек расстреливали прячущихся немцев. Вскоре один Т-60 завертелся на повреждённой гусенице. Те ещё продолжали сопротивляться. Штрафники грязным ручьём заполнили вражеские траншеи. Там закипела рукопашная. Кто-то упал ниц на бруствер. Над его гребнем то и дело взмахивали руки, приклады и сапёрные лопатки. Доносились дикие крики. Вскоре всё смолкло. Установилась дикая, необычная тишина.
- Что ж, без особых потерь, - подытожил Гранатулов. – По моим подсчётам, не больше взвода наших полегло на подступах. В траншее может и больше. Всё равно – мало…
- С-с-сработано, как в аптеке, - смачно подтвердил командир 4-й. Это был тоненький веснусчатый старший лейтенант, недавно оправившийся от контузии. Он получил прозвище «сы-сы-сыкун» за посттравматические последствия. – Ос-с-собенно, с-с-с огневым валом, товарищ комбат. Бог войны не подкачал.
Огневой вал действительно батарейцы выставили умело. Правда не поторопились его перевести вглубь, когда цепь, прижавшись к земле метрах в сто, замедлила минуты-две свой победный рывок. Пришлось артиллерийскому наблюдателю выбежать в траншею. Не мозоля глаза вражескому «ангелу смерти», дать ракету о переносе огня.
В следующую минуту Гранатулов взмахнул рукой. Двое бойцов из роты связи, что были приданы соседней роте, ринулись по изрытому склону на захваченные позиции. Один тянул за собой кабель, что был намотан на стальную катушку, другой держал у бедра стальную коробку телефонного аппарата. А с низины вражеских позиций взметнулись разноцветные сигнальные ракеты. Две белых, одна красная…
- Мать-перемать! –пискнул комбат. Его шапка на барашковой шерсти съехала на затылок. – Фрицы в атаку идут! – он тут же вырвал трубку: - Хохленко! Сейчас тебе с НП будут поступать координаты для стрельбы! В курсе, что фрицы к атаке изготовились? То-то! Обеспечь удар по скоплению противника и поставь заградительный. Что б всё шики-шики! Ясно! Исполнять…
- Более или менее, - шепнул начальник СМЕРШ своему уполномоченному.
- Ну, не так, чтобы совсем непонятно, - кивнул тот.
- Беспокоишься за наших ребят? – тот явно намекал на снайперов. - С «истребителями» ничего не случиться. Посмотри мне в глаза! – он уставился подчинённому прямо в глаза: - С ними всё будет шики-шики. Понятно?
- Понятно, что понятно…
А Гранатулов, одевая зелёный, некрашенный под зиму шлем на шапку, хватая автомат, уже подавал свой писклявый голос:
- 4-я, слушай! Скорым шагом – за мной! По склону рысью – ма-а-арш! На помогу «ёжикам», что без нас долго не сдюжат. Ясно?
- Ясно, товарищ комбат! – донеслись голоса.
Задвигались шапки-ушанки, спины в серых шинелях. Руки потянулись за уложенными в ниши противотанковыми и осколочными гранатами. Вскоре, тёмно-серая волна, ощетиненная штыками и дырчатыми кожухами ППШ и ППД, рванула вперёд. Два расчёта ПТР волокли на себе длинные, как колодезный «журавль», противотанковые ружья. Две «сорокопятки» катить в гору не стали – там и так были трофейные пушки. По донесениям связистов – два орудия (обследовал штрафник-артиллерист) оказались вполне исправные. Связисты уже сыпали по прямому проводу закодированные кое-как характеристики целей и их координаты: «…НП Батареи! Наблюдатель! Петров? Что б тебя… Оглох или контузило от самогону? Давай, передавай быстро «огурцам». В «Редком» - квадрат 40-22 – две большие коробочки и одна малая. Пусть вдарят осколочно-фугасным – там скапливается до роты…» Наши снаряды и мины не замедлили себя ждать. Перебегая по склону, Цвигун только втягивал голову в плечи. А по вскопанному снегу с дымящимися воронками мелькали быстрые тени. Мешанина трупов в разных положениях, обрывки кожаного и брезентового снаряжения… Уцелевшие орудия в капонирах срочно разворачивали, взявшись за станины и шиты, кое-как «сбацанные» расчёты. Одно из них оказалось 50-мм, что несомненно повышало вероятность зажечь или повредить «коробочки» издалека.
Соскочив вместе с другими во вражью траншею, Цвигун, вновь представленный к званию ефрейтор (перед атакой довёл до сведения комроты), снял с предохранителя СВТ. Щёлчком загнал из длинной выступающей обоймы патрон в ствол. С утра раздали из обеспечения бронебойные «желтоносики». Для поражения бронемашин и транспортёров ой как сгодятся! Он предусмотрительно из десяти выстрелов половину сделал бронебойными. А из рощи «Редкая», объезжая частые воронки, ехал вражеский бронеавтомобиль с коробчатым радиатором и решётчатой башенкой, где были установлены 20-мм пушка и курсовой пулемёт. Оттуда высунулся силуэт в чёрной пилотке под белым меховым капюшоном. Вражеский офицер, по видимому артиллерист-наблюдатель, смотрел сквозь цейсовские окуляры. Затем, прижав к уху наушник радиостанции (над машиной высилась телескопическая антенна) , принялся докладывать по начальству. Но недолго – схватился за голову! Раскинув руки, завалился за решётчатый поворачивающийся конус башни. Его спешно стали тащить обратно. ( Ай да снайперок у нас, с радостью подумал Цвигун. Мне б его повидать… Он тоже выпустил три патрона, один из которых оказался бронебойный.) Тонкая пушка и пулемёт в башне тоже стали плеваться огнём. Сухо треснуло ПТР . Бронеавтомобиль вздрогнул. Из его бортового покатого листа вылетела искрой ржавое пламя.. Но следующий выстрел из трофейного 37-мм орудия мгновенно охватил бронеавтомобиль шапкой бледного огня. Из открывшейся дверцы с крестом и эмблемы в виде рыцарского щита с красными и синими вставками выскочили двое. Принялись кататься, сбивая огонь с белых курток с капюшонами. А из рощи, подминая чёрные ветки, медленно, лязгая траками, выползали два панцера. Выходила пехотная цепь из синевато-зелёных и белых людей. Начинался бой…
ПОСЛЕСЛОВИЕ. ЛЁД, ПЛАМЯ, ЛЮБОВЬ…
…Посреди ночи Сталина разбудил осторожный стук. Он встал и, запахнувшись в пижаму, подошёл к бронированной двери, что отделяла длинный коридор с пунктом охраны от его половины. То был майор Хрусталёв, начальник охраны объекта «Ближние дачи», что назывались Кунцевскими.
- Что случилось? Докладывайте, товарищ Хрусталёв, - Сталин словно неохотно зевнул. Но его внимание быстро переключилось на волну предстоявшего разговора.
- Товарищ Сталин! Товарищ нарком внутренних дел и комиссар государственной безопасности минуту назад звонил по спецлинии «Кремль-1». Просил передать дословно: на вверенном участке за истекшие сутки происходят изменения.
- Вот как… - Сталин не выдал своего волнения. Лишь посмотрел поверх вихрастой головы майора. – Товарищ Берия ещё на проводе?
- Так точно, товарищ Сталин.
- Хорошо… Ступай и сообщи: сейчас буду говорить с ним. Смотри, что б не отключили линию.
- Есть, товарищ Сталин!
Развернувшись на каблуках вычищенных до синевы сапог, скрипя портупеей, Хрусталёв строевым шагом вышел. Аккуратно притворил массивную дверь. Бронированную, с открывающимся «окошком» для контактов с внешним миром. А Сталин, набросив поверх бязевой полосатой пижамной рубахи свой китель, прихватив коробку спичек и пачку папирос «Герцеговина Флор», направился по коридору на остекленную веранду. Там, возле шифоньера с телефонным аппаратом стоял Хрусталёв. Он держал на вытянутой руке трубку. Другой охранник в звании лейтенанта, что дежурил за столиком с отдельным аппаратами внутренней и городской линии, также стоял навытяжку. А на веранде, щёлкая каблучками, в наброшенном пуховом платке с вышивкой «ришелье», высоко взбитой причёской из золотых волос, суетилась у самовара Валентина. Когда успела его приготовить, с довольной истомой подумал вождь, прежде чем взял трубку. Одна мысль неприятно кольнула его в добавок к тому, что он услышал от Хрусталёва. Но её, эту мысль, он решил отложить на потом.
- …Сталин слушает, - сказал он в мембрану. – Говори, Лаврентий.
- Товарищ Сталин! Только что мне сообщили. На вверенном участке противник зашевелился. С вечера на танкоопасных направлениях выставлены заслоны из противотанковых батарей. А сегодня с ночи он освободил первую линию. Оставил там одних наблюдателей.
- Немедленно приезжай, - Сталин, не подавая виду, вставил папиросу в усы. Чиркнул спичкой. Закурился голубоватый сладкий дымок.
Знаками он велел охране удалиться. Вале, что было вознамерилась сделать то же, тут же подмигнул. Она удивлённо раскрыла синие, казалось, бездонные глаза.
- Зачем тебе уходить, Валюша? – удивлённо в свою очередь промолвил он. Его рыжие, подбитые сединой брови, изломались, создавая пирамидальную складку во лбу. – Ты мне нужна. Если, конечно, общество старого, замученного жизнью человека тебя не смущает. Известно, дело молодое…
- Товарищ Сталин! Как можно? Конечно, я останусь, - заспешила она. И уже в пол голоса: – Осип Виссарионыч! Я что хотела сказать: ко мне вчера в городе, у аптеки на Кузнецком, двое прицепились. Один сержант ВВС, другой майор из артиллерийского управления, с папкой. Всё нарочно громко говорили насчёт нашего наступления на Волге. Будто на Волге наши наступать будут. А отвлекающий удар где-то на севере или в центре. Под Москвой или Ленинградом. Мол, под Сталинградом слишком удачное положение сложилось. Вот так…
- Очень может быть, - пустил дымные кольца Сталин. – Сам не знаю, где наступать.
- Не может быть! – удивилась Валя. – От вас впервые такое слышу.
- А ты бы где наступала? – не моргнув, спросил Сталин.
- Я бы… Там, где враг не ожидает, - звонко парировала девушка. – А где именно, так я того не знаю. Мне бы ваш ум, товарищ Сталин! Вот тогда бы…
- Нас не ожидают под Москвой, - усмехнулся в усы Иосиф Виссарионович. - Под Сталинградом, как ты сказала, хорошее направление для нанесения удара. Все предпосылки есть. Нет одного: пользы! Окружение войск Паулюса нам не даст ничего. Какие-то развалины возьмём. Отвоюем обратно. Что б весь мир над нами смеялся? Гитлер итак попал впросак со Сталинградом. Думал, я от горя умру. Нет, не умер товарищ Сталин, от того что город, названный в его честь, оказался в руках захватчиков. Как ты считаешь, Валюша?
- Конечно не умер! – Валя налила кипяток с душицей и залила заваркой через золотое ситечко в тонкостенный стакан в сияющем подстаканнике. – Чай готов, товарищ Сталин!
- Спасибо тебе, - тот протянул руку и захватил ею стакан. – Перехитрил я Гитлера! Подсказал ему неверное направление летом. Мол, юг для меня дороже, чем Центральная Россия. Не думал я, конечно, что под Харьковом так всё обернётся! Не думал… И что в Крыму нас упредят. Но со Сталинградом Гитлер промахнулся. Ждёт, что я поддамся на его уловку. Начну наступать на флангах, там, где румыны засели, да венгры с итальянцами. Ладно…
Вошёл Хрусталёв. Ровным голосом он доложил о прибытии Берия.
- Пусть войдёт, - Сталин докурил папиросу. Смял мундштук. Уложил её бережно в пепельницу. – Сядь, Валюша, за стеночкой на веранде. Послушай, как говорить будет наш Лаврентий. Если что не так – дашь мне знать…
- Будет исполнено, товарищ Сталин.
Высокая белая дверь открылась. Берия (как всегда в чесучовой паре, при галстуке, в сияющем пенсне) пружинисто переваливаясь, походкой спортсмена, что ежедневно разминался в спортзале «Динамо» по джиу-джитсу, вошёл с кожаной папкой. Окинув взглядом приметные и нет отдушины, высокий потолок с лепным узором, обозрел снежные хлопья, что летели за стёклами веранды.
- Вот так - зима нагрянула… - сказал он неожиданно, точно рассуждая вслух. Затем, как будто вспомнив зачем пришёл, вытянулся: - Доброй ночи, товарищ Сталин! Разрешите доложить?
- Докладывай, - строго заметил Сталин.
Он, как всегда, не проронив ни слова, не издав не единого звука, выслушал доклад. А Берия ровным, грассирующим голосом, рассказывал, что со вчерашнего дня на Южном направлении, а именно – на участке Сталинградского и Южных фронтов, противник на флангах проводит усиление своей обороны.
- А на главном? – Сталин хитро подмигнул Лаврентию. Провёл мизинцем по изогнутой брови. – Доложи, как складывается обстановка на главном направлении?
- Товарищ Сталин! На главном направлении всё без изменений. Противник сконцентрировал четыре дивизии. В том числе танковую дивизию СС «Великая Германия». Сегодня также распорядился отвести войска с первого эшелона. Заменил регулярные части штрафниками.
- Вот значит как, - Сталин обошёл стол орехового дерева и овальной формы, на котором виднелись чайные принадлежности. – Заметался наш фюрер. Теперь гадает как на кофейной гуще. Где же товарищ Сталин собрался наступать. А наступления, может, вообще не будет, - и, глядя в спокойные глаза наркома, золотисто-карие, под пушистыми бровями, за стёклами пенсне, продолжил: - Лаврентий! В связи со сложившейся обстановкой, ввиду утечки информации операция «Марс» признана мной нецелесообразной, - он быстро подмигнул ему, проведя рукой по подбородку. – Думаю, что руководство генштаба поймёт. На основном направлении мы проведём лишь отвлекающую операцию.
- Таким образом, операции меняются местами, - снизив голос, быстро прошептал Берия. – Слушаюсь, товарищ Сталин.
- Вот так, - Сталин закурил снова. – Докладывай мне самым подробным образом. За три часа до начала. Любая мелочь может стать решающей. Иди…
- Товарищ Сталин, тут есть одно сообщение, - Берия вынул из папки вчетверо сложенный листик серой бумаги. Бережно разгладив, положил его на чайный столик. – Прошу вас, взгляните. Получено по каналам 4-го управления.
- Что там? – Сталин краем глаза скользнул по тексту. «..Есть новости от 401 го. Просьба сообщить по линии». Это было начало. Затем следовали столбцы цифр. Чуть ниже – их расшифровка…
Из сообщения по категории «Экстра» следовало, что спущенный приказ командующим Сталинградскому, Южному и Степному фронту о начале наступления 19 ноября сего года стал известен в штабе 6-й армии. Паулюс получил из Абвершталле донесение от своего агента о данном приказе. В нём, правда, была одна неточность. Главным направлением удара на Волге указывался не правый, а левый фланг Степного фронта под командованием Ватутина. Таким образом, служба адмирала Канариса либо шифровала свой оперативный источник в ближайшем окружении Сталина, либо… сработал наш источник дезинформации. Опасно это, правда. Но ничего. В данном случае, эксперты-аналитики Абвера, что посчитали на основании собранных ранее данных это направление более опасным, сделали доброе дело. Теперь наш ч е л о в е к, о котором было известно лично Сталину, был вне опасности. Фюрер уверен в проведении под Сталинградом отвлекающей операции, что призвана скрыть направление главного удара – под Ржевом.
Кроме этого в донесении была информация о двух источниках, что получили предупреждающую информацию по каналу «401». Но так её и не передали Центру. Одним из них был Георгий Жуков. Осенью 41-го, по дороге в Можайск, на него вышел источник информации. Но предупреждение через Жукова не пошло по назначению. Так как информация обладала внутренней защитой, своим собственным смысловым контролем, что делал психику её носителя весьма уязвимой, последний не мог её долго держать в себе. Это наводило на серьёзные размышления.
Вторым источником был резидент европейского отдела 7-го управления НКВД, что работал под прикрытием в парижской резидентуре. Под одной оперативной «крышей» там слились сотрудники Разведупра РККА и НКВД. Хоть и недолюбливали друг друга оба ведомства, а с 1937 года даже враждовали, но пока работа их представителей протекала успешно.
- Что ж, я знал, что враг близко, - в раздумье заговорил точно сам с собой Иосиф Сталин. – Притаился где-то рядом. Дышит мне в спину. Я дам ему бой, Лаврентий. То, что произойдёт завтра, будет началом этого боя. Похоже они словили наш крючок. Менять что-либо для них уже поздно. Для нас тоже. Остаётся лишь уповать на Бога.
- Товарищ Сталин, - произнёс Берия, начиная более серьезную тему. – Сегодня от «Вертера» получено подтверждение: «Альпиец» контактировал с нашим представителем из ИНО в 24-м. Накануне событий в Мюнхене. У них было всё оговорено по поводу. И сам повод, кстати, тоже. Поэтому я считаю нелишним будет проверить их обоих: представителя и… «Альпийцу» стоит только намекнуть, что мы знаем, и он запросит о мире. Вот увидите, товарищ Сталин.
- Выходит, я не ошибся: фюрер знал всё, - усмехнулся в желтовато-рыжие, с сединой, прокуренные усы вождь одной шестой человечества. – Он знал наших представителей из конторы Трилиссера. И «Ледоруб», - так Сталин называл покойного Троцкого, - тоже располагал информацией о фюрере. Они вели друг-друга, пока в их планы не встрял я. Не встряли мы все. Но… Высылая его из страны Советов, я не предполагал, что его источник так близко от меня. Теперь мы расплачиваемся за мои ошибки, Лаврентий. Что ж, я готов ответить за свою близорукость. Только после войны.
- Не стоит, товарищ Сталин, - Берия удивлённо раскрыл свои золотисто-карие, узкие глаза под стёклышками пенсне. – Ошибаются все. Я тоже накануне 41-го ошибся в Жукове и его сообщниках. Думал, что голос их благоразумия перебьёт авантюризм духа. Ничего не перебьет! Они посчитали, что троцкистское подполье сильно в Стране Советов. Что страна с приходом гитлеровских сил расколется на два непримиримых лагеря. Но они не учли главного.
- Иди… - устало сказал Сталин. – До утра постарайся не звонить, Лаврентий. Устал я. Надо мне выдержать до рассвета. Что бы не случилось – не звони. Уже ничего нельзя изменить. Нужно ждать и уповать на Бога. Иди…
* * *
…Оборону у хутора Гремячий не удалось прорвать с ходу. Засевшие в отрытых загодя траншеях и блиндажах румыны выставили 47-мм противотанковые пушки «Бойлер», что брали лобовую броню Т-34/76. Помог тяжёлый танковый батальон майора Померанцева. Десять окрашенных в белое КВ-2 с литыми башнями (первые два были снабжены противоминными тралами) прошли, ловко маневрируя, сквозь снежную пелену вьюги. Бетонные надолбы, что покрывали пространство между траншеями и наступающими, были ловко обойдены. На задах хутора открыла огонь четырёхорудийная гаубичная батарея 105-мм (судя по звукам выстрела, орудия были «Шкода»). Снаряды с шелестом рассекали лилово-серое, под сводом снеговых туч небо. Они с грохотом врезались в землю, выбрасывая наружу фонтаны чёрной земли, окутанной мерцающим саваном. Вот тяжёлый танковый батальон оказался у самых траншей. 47-мм орудия были бессильны. Их снаряды даже не смогли порвать гусеничные траки. Правда, прибывшие в усиление к румынам два германских 50-мм противотанковых Pak. 38 открыли огонь. У двух КВ были повреждены гусеницы. Они повели огонь в обездвиженном состоянии из своих 76-мм пушек. А из-за саманных, низеньких домиков с соломенными и деревянными крышами, колодезными журавлями и плетёнными заборчиками выползали две гитлеровские самоходки. Устаревшая Stug III Ausf Е с коротким 75-мм «штуммелем», а также модифицированная класса F, с дополнительными бронеэкранами , закреплёнными по бортам, и длинноствольной 42-калибровой пушкой. Последняя да и первая, будя в боекомплекте у обоих подкалиберные гранаты или гранаты с вольфрамовым сердечником, а также кумулятивные «красноголовки», представляли для тихоходных гигантов КВ серьёзную опасность. Наблюдавший с временного НП, что был в развалинах корпуса МТС, за ходом сражения генерал-майор Вольский, командир 1-й танковой дивизии, предпринял рискованный, но единственно-верный шаг. Он по радио открытым текстом приказал командиру батареи «РС», что транспортировалась на гусеничных тягачах «СТЗ-8», накрыть окраину хутора с вражескими САУ двумя залпами.
Воздух из-за скованной льдом речки разорвало. Над головами спешенных с грузовых ЗИСов и ВАЗов, а также «Студебеккеров» пехотинцев, изготовившихся к атаке сотни танков Т-34, десяти Т-70 и двух старичков БТ-7 устремились огненные протуберанцы. «БМ-13» из первых четырёх установок взметнули чёрно-огненные всполохи взрывов перед застрявшими КВ, где поминутно вырастали лохматые горы. (Пристреливались румыны-артиллеристы, огонь которых корректировал наблюдатель из траншей.) Stug III Ausf Е на минуту не стало видно. Серия ракетных снарядов упала поблизости. Когда дым и снежное облако стали рассеиваться, в окуляры стереотрубы стало видно – самоходка лежит вверх катками. Гусеничные траки были начисто сорваны. Вторая САУ медленно крутилась, словно гигантский бор, стараясь ввинтиться в мёрзлую твердь. Из её триплекосов и открытых люков валили струйки бледно-голубого дыма, каковой был от искусственного топлива. А танки КВ, оставшиеся на ходу, пробив в обороне брешь, устремились по широким улицам Гремячего. Стреляя на ходу из пушек, курсовых и бортовых пулемётов, они атаковали тяжёлую батарею. 150-м пушки, выполненные на чешских заводах Шкода, румынская артиллерийская прислуга пыталась тщетно развернуть и установить на станицы для ведения огня по танкам. Но КВ с дальних дистанций расстреляли этих людей в жёлто-коричневых длиннополых шинелях и высоких бараньих шапках.
…Майор Померанцев, оглохший от кратковременной контузии (снарядом 50-мм залепило по касательной в башню), было решил идти буром дальше. На Верхне-Бузиновскую, где по данным авиа и наземной дивизионной разведки были полевые склады румын, но радист вовремя крикнул сквозь рёв дизель-мотора:
- Товарищ майор! Вас командир полка… - и протянул наушник шлемофона.
- Слушает!.. – рявкнул Померанцев.
- Померанцев! Ты это – слушай боевую задачу! Сейчас же прекратить движение вперёд. Слышал? Повтори…
- Есть! Повторяю: прекратить движение вперёд. Дальше, товарищ полковник!
- …Закрепиться на задах, держать оборону до подхода главных сил. Приказ командира дивизии. Понял? У противника… тьфу, чёрт!.. есть неподавленные очаги сопротивления в этом секторе. Возможна контратака с танками и самоходными орудиями. Сейчас же вышли три или четыре коробочки на подмогу пехоте. Пусть домолачивают румын и фрицев. Повторить приказ…
- Есть повторить приказ…
Померанцеву Виктору до смерти как хотелось двигаться на своих широких, лязгающих гусеницах, прокладывающих косматые борозды по белому пушистому насту прямо на Верхне-Бузиновскую. А затем от Морозовской по прямой – всего каких-нибудь 50 км – до Калача. А там согласно поставленной перед командованием Степным фронтом задачи намечалась встреча с прорвавшимися танковыми и пехотными дивизиями Южного фронта. Правда, от бывалых танкистов, воевавших ещё под Москвой (экипажи собирали из опытных, чтобы не вышло сраму), он знал: впереди их ожидала неизвестность. Фрицы могли уже выставить батареи тяжёлых, раскрашенных под зебры, зениток на литых резиновых колёсах. Их снаряды пробивали бортовую броню КВ, клинили механизмы поворота башен, срывали сами башни, разбивали оптику прицелов. Вперед необходимо было выслать отряд мобильной разведки на лёгких Т-70.
- О! Выкатила тристапетка! - радостно крикнул наводчик. Он радостно же закрутил поворотный вентиль, от чего литой корпус прямоугольной башни стал разворачиваться по оси. – Сейчас бронебойным или осколочно-фугасным… Ей всё одно, сучке – на орехи будет…
- Что там, Михеев? – крикнул Померанцев больше для порядку, так как степенный, средних лет старшина, с орденом «Славы», значком «Отличный танкист» был ветеран. Участвовал в «зимней войне» на Карельском перешейке. Горел в БТ под Москвой, где был пересажен в Т-28, наводчиком головной башни 76-мм, а затем попал на Т-34.
- Да мелочь на гусеницах выкатила, - со злой радостью сообщил старшина, забирая из ниши тускло отсвечивающий в узком башенном пространстве аккумуляторной лампочкой черноголовый снаряд. – Если нет подкалиберного или кумулятивного, чёрта с два нас возьмёт за рога! Сейчас я тебе, проститутка… - он приник к резиновому наглазнику прицела.
- Погоди, Михеич…
- Чего там годить, майор! Дичь уходит…
Он загнал со звоном снаряд в приёмник орудия. Хлопнул затвор, досылая бронебойный в ствол. А Померанцев приник к башенному прицелу-перископу, что был установлен на вращающейся платформе командирской башенки. Из-за косо горящей, стелющей по ветру дымный холст хаты-мазанки, нелепо разворачивался на гусеницах юркий танк 35 (t) с круглой цилиндрической башней. Из тонкого короткого ствола 37 мм пушки возник лоскут оранжево-синего пламени. Через секунду звонкий щелчок на покатом лобовом листе оглушил экипаж КВ. Враг метил в лобовой триплекс, стремясь поразить «руссеше панцер» через единственное уязвимое место. Промазав, он тут же, развернувшись на одной гусенице, проутюжил снег в обратном направлении. По пути, правда, вписался и смял, румынский автобус для офицеров. А прямо на площади перед бывшим зданием колхозного правления с жёлто-зелёным румынским стягом, громоздились «кацуры» - румынские же обозные фуры на высоких колёсах, с откидными бортами, задраенными высокими кожаными чехлами в белых разводах. Гарцевали впряжённые здоровенные лошади с длинными, расчесанными гривами. Виднелись впряжённые в передки и уже отпряжённые короткостволые без щитов 47-мм пушки «Бойлер», 37-мм шведские «Бофорс» и даже 45-мм советские «сорокопятки», захваченные в летних боях. Люди в желтовато-коричневых шинелях, бараньих шапках или высоких суконных пилотках с двумя горбами, либо бежали, либо прятались за плетни и беленные стены. Они передёргивали затворы своих длинных старинных винтовок системы Маузер или Манлихер с аршинными сабельными штыками. Наблюдая через «перископ», Померанцев успел заметить у одного из «древних римлян» огнемётные баллоны на спине, а также металлическую трубу. Из неё вырывался маленький голубовато-рыжий огонёк. В окне станичного дома с грохотом, выбив уцелевшее стекло, появилось круглое рыльце советского пулемёта «Максим». Похоже, тут сдаваться не собирались. Но и атаковать их никто не решался.
- Комбат! Как слышишь – приём?!? – зашумело в мембранах наушников. – Переключайся – комполка на связи!
- Слушаю, товарищ полковник! - Померанцев, щёлкнув тумблером на «приём», тем не менее зорко поглядывал в башенный «перископ». Сквозь прямоугольную линзу с чёрными делениями, что вращалась от поворотного механизма, были видны военные приготовления румын. Залёгший артиллерийский расчёт пытался теперь снять с передка 45-мм трофейную пушку. – Вдарь-ка из пулемёта! – отдал он команду Васюхину. – Слушаю, товарищ полковник!
- Командуешь?!? – донёсся сквозь грохот пулемёта в лобовой «маске» корпуса голос полковника. – Дают жизни? Ладно… Слушай приказ! Прорвись на левую окраину. Там на левом фланге засели фрицы. Окопались по полному профилю. Имей ввиду – есть пушки 50-мм! Что б гнал как на тройке! Включай максимальную без промедления, комбат! Там, по дороге, минут через… 15-20 будет проходить наша автоколонна с орудиями и боеприпасами! Понял? Немедленно исполнять! За минутное промедление и сохранность автоколонны несёшь личную ответственность!
- Есть…
Несколько пуль звонко ударили о литой монолит башни. Следующим снарядом Михеич разнёс окно станичного дома, откуда выдвинулся ствол «Максима». А Померанцев тем временем отдал по радии приказ: двум КВ отправиться в тыл эшелонированной обороны румын. Помочь выдвигающейся нашей пехоте, средним и лёгким танкам окончательно прорваться и уничтожить очаги сопротивления. Там, судя по радиопереговорам, начиналась атака в лоб. Здесь никакого приказа дожидаться было не след. Это в дивизии отрабатывалось с момента её переформирования и назначения её командиром Вольского. Наконец-то к ноябрю 42-го в Красной армии приступили к возрождению танковых корпусов а также формированию танковых дивизий, что были расформированы незадолго до начала войны. В итоге – получилось то, что получилось: мехкорпуса использовались лишь для поддержки стрелковых дивизий. Те, правда, имели свои 60 танков. Но дробление танковых сил из механизированных корпусов выглядело бессмысленно! Это было явным вредительством для танковой мощи СССР. Но те, кто заикался об этом, немедленно попадали под «колпак» 3-го отдела НКО. Именно так называлась военная контрразведка. Не НКГБ, но 3-й отдел ведал поиском шпионов, мнимых и реальных, карал и миловал.
…Колонна подошла через пять минут после того, как КВ Померанцева отстрелялся по траншеям в две линии, где за испятнанными очередями танковых ПД засели люди в синевато-зелёных шинелях или белых куртках с капюшонами, в касках, обтянутых белой материей или окрашенных негашеной известью. С фронта наступал батальон Т-34/76, поддержанный десятком лёгких Т-70 на автомобильных двигателях, а также полком мотопехоты. Их встретили огнём из девяти 37-мм пушек «Бофорс», а также двух длинноствольных, с загнутыми щитами, на фигурных стальных колёсах Pak. 38. Эти 50-мм были опаснее всего. Подпуская «тридцатьчетвёрки» на близкое расстояние (300-400 метров) германские артиллеристы лупили бронебойными по стыкам башен, гусеницам. Они старались бить ниже кормовой брони, зная, что снаряд срикошетит от наклонных бронелистов. Но наши танкисты тоже чему-то научились за полтора года боёв. Они по германскому примеру, а также согласно своей же тактике, что изучалась иными германцами до войны в наших училищах и академиях, сосредотачивали убийственный огонь по одному орудию из нескольких машин. Подавив его, один взвод принимался поражать из пулемётов и орудий пехоту в траншеях. Второй и третий охватывали позиции с флангов. Атакующая наша пехота, установив на опоры и сошки миномёты, также утюжила врага. Перед фронтом, в промежуточных полосах между бетонными надолбами, стояли с разорванными траками (угодили на минное поле!) до десятка наших «тридцатьчетвёрок» и Т-70. Иные уже имели повреждения в корпусах и башнях от огня пушек 37-мм и 5о-мм. Три Т-70 горели, развороченные прямыми попаданиями. Оставшиеся танки (до 30) стали обходить передний край германской обороны с флангов, когда, ломая плетни и сминая колодезные срубы и сараи, со станичной окраины выполз белой глыбой КВ-2. Поводя «перископом» на командирской башенке, он двумя снарядами разбил один 50-мм «Бофорс». Так, что в воздух разметало по обе стороны причудливые металлические колёса и станины с сошниками. А орудийный хобот с массивным пламегасителем встал торчком. Упёрся в снег. Другую противотанковую пушку 50-мм расстреляли перекрёстным огнём «поумневшие» экипажи Т-34. Сзади серо-белыми цепями колыхались цепи советской пехоты, что спешилась с грузовиков ВАЗ АА и ГАЗ, тягачей «Ворошиловец» и британских гусеничных бронетранспортёров «Универсал», что в дивизии имелось всего 5.
Тягачи с 76-мм пушками, грузовики с боеприпасами, сопровождаемые конвоем из Т-34 и Т-70, а также двумя устаревшими Т-26, что пыхтели на предельной скорости в хвосте колонны, показались через мост над замерзшей речкой. Миновали в облаках белёсого морозного пара полуразрушенную МТС. Поднимая снег гусеницами и шинами, старательно обходя дымящиеся рваные воронки с чёрной и серой землёй, она подходила к северной окраине Гремячего. Хутор окутывало чёрно-косматое, с оранжевыми всполохами туча пожаров. От перестрелок, танковых дуэлей на заснеженных сельских улицах (обнаружились две притаившиеся «штурмгешуц»), вспыхнули, как пакли, соломенные крыши саманных домиков. Кроме того, у румын обнаружилась огнемётная рота (на вооружении были итальянские ручные Pignone), что испускала струи дымного пламени из своих «машинок».
Авиаразведка доложила на рацию командира дивизии – в 20 километрах от Гремячего обнаружена колонна вражеских таков и самоходных установок. В количестве сорока. С ними – с десяток бронетранспортёров зенитной поддержки, из которых был обстрелян трассирующими разведывательный СБ-2. Колонна танков движется в боевом построении – сердцевину представляют грузовики и транспортёры с пехотой и артиллерией. Вольский, не долго думая, вызвал к себе начальника артиллерии. Приказал развернуть две гаубичные батареи 120-мм. Пристреляться в том направлении, откуда ожидалась вражеская атака. Кроме этого, глядя на вырастающие фонтаны чёрной мёрзлой земли, он отдал распоряжение подвижной батарее «РС». Ей следовало быть готовой встретить врагов своими «гостинцами». На случай, если (а так и ожидалось!) немецкий панцер-командир вознамерится накрыть тяжёлые, неповоротливые гаубицы огнём из «небельверфелов» и тяжёлых орудий. Кроме этого, у переправы тот час были выставлена батарея ПВО. Погода была ясная. Можно было ожидать налёта как германских «мессеров» со «штуками», так и итальянских «маки», и румынских «харрикейнов». Эти «фанерные» истребители производства США незадолго до войны были поставлены ВВС Королевской Румынии. Теперь использовались на Юге, наряду с десятком самолётов того же типа, что прибыли для «сталинских соколов» по ленд-лизу. Силуэт был один, и случались всякие неприятности. Румынская белая полоса по хвосту, а также белый с мальтийскими уголками крест иной раз не бросался в глаза, как и советская пятиконечная звезда. Доставалось на орехи и тем, и другим. Но авиация противника, по слухам, в значительной степени была задействована под Ржевом, где шли другие бои. И над Атлантикой. Бравые союзники снова начали бомбёжки тысячелетнего рейха.
Всё вышло по Вольскому. 40-й панцерный корпус, насчитывающий в своём составе всего 32 исправных танка и 8 самоходок, исполняя приказ из штаба 6-й полевой армии (его передал по прямому проводу генерал Шмидт), спешил навязать встречный бой прорвавшимся «красным» танкам. Генерал-лейтенант Кемпф, пятидесятилетний, но бодрый старикан, весьма критично оценивал свои боевые возможности. А также (отдельно!) своей «панцертруппы». Более двух десятков «роликов», в том числе две САУ «Мардер» IV с длинными пушками 88-м, остались на месте постоянной дислокации – в станице Верхне-Бузиновской. Причём, не отдыхать и не прикрывать основные силы. Они пребывали в ремонтных ангарах корпуса по причине неисправности в электропроводке двигателей. Кабель, как установил первичный осмотр, был… изгрызен полевыми мышами. Так, возмущённому Кемпфу, отрапортовал начальник ремонтно-технической службы. Кемпф, мягко говоря, был недоволен. Он устроил разнос штабу. Ещё бы! Через пол часа – выступать на русских, а у половины панцеров и штурмгещюц, видите ли… Через пятнадцать минут после разноса, снова раздался телефонный звонок из Морозовской. Генерал-полковник Шмидт, ядовито осведомился о технической годности «роликов». Мол, все ли готовы выступить на русских? Кемпфу, что посмотрел на своих подчинённых с тихой яростью, ничего не оставалось, как сказать правду. Ответом был короткий щелчок на коммутаторе и тишина. Затишье перед встречной битвой.
«…Господа! Я призываю вас всех выполнить свой долг перед фюрером и Германией, заявил он, одевая фуражку с меховыми наушниками. – Я поеду на штабной бронемашине в центре колонны. Полковник Рейгель! Ваш батальон будет ведущей группой в составе колонны. Усильте ваши боевые порядки в центре двумя танками серии F. Только это спасёт нас от лобовых столкновении с КВ. По данным нашей наземной разведки, - он кивнул в сторону сухопарого майора из s I, - у противника имеется батальон этих танков. Капитан Вайс! – вперёд выступил огромного роста здоровяк, переодетый в белый комбинезон на войлочной подкладке, укутанный подшлемником под защитной пилоткой с красным кантом. – Следуйте в хвосте колонны Рейгеля. Ваши шесть StuG III Ausf А, а также две Marder IV должны быть готовы к отражению КВ. Остальной артиллерии и пехоте быть готовой выставить «ежа». Господа, ваши вопросы?»
Офицеры в зелёно-синих полевых шинелях и теплых войлочных куртках, с наушниками или подшлемниками из шерсти, недоумённо молчали. Кто-то (командир самодвижущихся зениток на «ганомаг») делал пометки в блокноте, который положил на планшетку. Сквозь целлулоидный чехол на него смотрела карта предстоящего боя. Он выглядел среди других странно, выделяясь среди красных, белых и розовых кантов, а также подкладок на серебряных витых погонах, оранжевой выпушкой и золотым летящим орлом полка «Герман Геринг». Именно из его состава пузатый рейхсмаршал приказал выделить два десятка подвижных батарей ПВО с четырёхствольными 20-мм автоматами «Эрликон» и «Бофорс», а также стационарные 88-м. Все свои действия он обязан был согласовывать с командованием люфтваффе при 6-й армии. Всё, что противоречило их предписаниям, отметалось моментально. Кемпфу и его начальнику штаба приходилось со скандалом истребовать даже Flak. 18 35/36, чтобы прикрыть танкоопасное направление.
«Герр генерал, мы собираемся дать русским встречный бой? – прозвучал наконец запоздалый вопрос от начальника самоходной артиллерии. Он явно не согласовал его с начальником всей артиллерии панцерного корпуса, которой и подчинялся, хотя вместо розовых подкладок и петлиц носил зелёные.
«Что вас смущает, герр полковник?»
«С нашими силами лучше не навязывать встречный бой. Полагаю, нам лучше спровоцировать наступающие русские танки на лобовую атаку. Выставим в 20 милях «ежа». Русские, как обычно, отрываются, со своими танками от пехоты и артиллерии. В этом он напоминают поляк и французов. Как только видят наши «ролики», тут же стремятся их атаковать. Нужно, воспользовавшись этим…
«Полковник, позвольте мне решать, как действовать! – Кемпф вынул из-за лисьей оторочки шинели портмоне с фотографией жены и детей. Бросив на неё загадочный взгляд, он заметил: - Германского солдата, тем более офицера, отличает безукоризненная дисциплина. И точность в исполнении приказов. Это приказ из штаба армии. Вы собираетесь его оспорить? – видя, как полковник стал хватать воздух губами, он резко бросил: - Вам следует возглавить самоходную артиллерию в составе ведущей колонны. Рейгель! Герр оберст поступает в ваши ряды. Господа! У меня всё. Надеюсь, у вас тоже. С нами Бог! Вперёд…
Некоторые офицеры торопливо крестились, произнося католические и протестантские молитвы. Бой предстоял действительно нелёгким. Ведь русские уже были не те. Они стали другие…
29/02/07.
Используемая литература:
Бушков А. Сталин. Ледяной трон: - СПб.: Издательский Дом «Нева», 2005.
Исаев А.В. Котлы 41-го. История ВОВ, которую мы не знали. – М.: Яуза, Эксмо, 2006.
Сталинград: Забытое сражение. – М.: АСТ; С77 СПб.: Terra Fantastica, 2005.
Карпов В.В. Маршал Жуков: Его соратники и противники в дни войны и мира; Литературная мозаика. – М.: «Вече»: «АСТ-ПРЕСС», 1994.
Яковлев Н.Н. Жуков. – М. «Молодая гвардия», 1992.
© Copyright: Станислав Графов, 2012
Свидетельство о публикации №212051101029
Свидетельство о публикации №212051101029
Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.