Игра богов

Пролог

Было около 8 часов вечера, когда в одном из столичных кабаков, в подвале сидели два приятеля.

- Легко ли разрушить воздушный замок? - говорил один из них. - Положим легко. Определенные части этой ****утой конструкции имеют свойство мгновенно улетучиваться, стоит им чуть-чуть только столкнуться с действительностью. Ну и что? Много ли это дает? Представь, некая персона изобретает подобное строение и прячется в нем от реальности. Что, она больна? Психически нездорова? Ничуть не бывало. Это естественная реакция. Аллергия на действительность. То есть, во-первых, кто их строит? Главным образом, изгои. В каждом обществе, в каждом коллективе есть аутсайдеры. Причин к этому может быть сколько угодно, да и зачем их объяснять? Люди сталкивался с этим каждый день, и это каждому очевидно. Изгою надо как-то жить - это факт. Но его реальность чудовищна, он одинок, не понят, плюс его ненавидят и над ним издеваются. Попробуй поставить себя в его положение. Ты не сможешь. Даже я не смог. Но ты поставь. Как ты будешь выживать? “Не обратишь внимание”? - это красивая формула успешных людей. Утопия. Неосуществимая мечта. Если бы задрот мог “не обращать внимания”, он не был бы задротом. Если бы у бабушки был ***, она была бы дедушкой. Чтобы как-то существовать, задрот изобретает систему ценностей, свою, особливую систему. Лепит он ее из того, что есть у него под рукой. Попадется ему кодекс Бусидо - слепит из кодекса Бусидо. Попадутся Мемуары белого движения - слепит из Мемуаров белого движения. Примеров может быть сколько угодно. И вопрос тут не в материале, а в самой сути. Какая разница, какое оправдание он выберет, убедительное или нет? Оно всегда будет оправданием. Поводом, к бездействию, под котором прячется страх. Дрожь в коленках, заплетающийся язык, мокрые ладони. Это было и будет всегда, - и вопрос тут только в масштабах. Любой замок можно разрушить до основания. Снести его стены, сравнять с землей фундамент, но это ничего не даст. Ничего. Человек приспособится. Возьмет больше времени, месяц, два - он построит новый. Пусть ты разрушишь и этот - ему не составит труда выдумать третий, пятый, десятый... Беда не в том, каков этот замок. Беда в том, что он вообще его строит. Чтобы оборвать эту порочную спираль нужно только одно - убить строителя. Уничтожить его мир. Мир в котором возможны воздушные замки не должен существовать. Знал ли ты, что смерть целого мироздания может стать благословением для его создателя?
- А если ты заодно убьешь этого самого... творца?
- Если уничтожить вселенную, умрет ли бог?
- Нет, но...
- Он умрет. Но только в том случае, если его не существует. И человек умрет, если его не существует. Я не знаю, что будет. Зачем вообще ставить опыт, если его результат известен заранее?
- И это справедливо?
- Именно.

Глава 1 - Бесполезные разговоры.

- Ты знаешь, я думаю некоторые вещи не должны быть связанными, не нести никакой смысловой нагрузки, а просто быть. Вот, как этот самый разговор. Мы просто ждем и мило болтаем. И какая разница, о чем? Со всеми этими смыслами много путаницы выходит. Есть главное, а есть второстепенное, а еще есть совсем ничего не значащее. Вот, например, я задам тебе глупейший вопрос: почему, когда говорят “полтора человека” все и всегда представляют себе одного целого и одного напополам отрубленного? Вот почему бы не вообразить сразу три половинки? Ведь это тоже будет полтора?
-  Я думаю сочувствие. 3 половинки, а в данном случае - это 3 калеки вызывают жалость и эмоциональный протест против такого деления, который можно резюмировать формулой: “Люди не цифры - и их нельзя так поделить.”
- Ой ли? Я думаю, еще как можно. Но ведь куда интереснее их не делить, а умножить. А что касается неуместного, то оно... если глаза меня не подводят, уже приближается. Вон там, видишь? Вон пробираются. Неоклассическая живопись и декоративная литература.

- Эгей! Васкуров!

Высокий худощавый парень с чрезмерно длинными руками и ногами, и, кажется, из них только и состоящий, приподнялся со стула. Мягко, словно смазанный циркуль, разогнул свои конечности и махнув кому-то рукой, через огромный зал торгового центра крикнул:
- Эй! Творческая интеллигенция! Сюда!
И на секунду обернувшись, бросил своему собеседнику
- Первое, что тебе нужно знать о Васкурове, так это то, что он коммунист. “Советскую Россию” даже выписывает и партбилет есть. Но это он только думает, что коммунист. На самом деле просто старьевщик. Я так полагаю прямо отсюда и можно начинать.
И вдруг расправив неожиданно широкую грудь, крикнул, сложив ладони рупором.
- Ну, шевелись, говно нации!
Шуму в зале поубавилось, и несколько голов обернулось в сторону кричавшего. Молодой человек расхохотался.
- Ну чего головой вертишь? Что? Пошло? Ну-ну. Это от недостатка оригинальности. Что? Ах ты про это... Да ничего не будет. Они все терпилы. В душе. Поверь мне. Шум и ярость. А то и этого не дождешься, - и он снова уселся, скрестив все свои члены и словно паутину, распустил на столе свои длинные тонкие пальцы.
- Вот-вот, смотри, вон идут. Васкуров - тот толстенький, белобрысый... ты смотри, смотри - красный идет, как знамя коммунизма! А тот, что бледный и в веснушках - это Васнецов. Человек без определенной политической ориентации. Вы с ним споетесь в немом дуэте. Он тоже все время молчит. Но тебе это, как бухгалтеру, позволительно, а он ведь преподавателем в Н-ском работает! Я однажды подглядел, как он лекции читает. 6-й год одно и тоже по бумажке. И самое смешное, не потому, что не знает или не помнит. Память у него почти идеальная. Феномен, в своем роде. А просто не уверен. Я думаю, он за 5 лет ни разу двойки не поставил, и тоже по неуверенности.
- Ну вот, знакомьтесь, пожалуйста! Вот “это” - Рыцарь Невежества, адепт Седой Старины и конкистадор Упрямства Рогом, - Павел Васкуров.  А это - Михаил Васнецов. Помните в Апокалипсисе есть 4 всадника? Если бы Миша был одним из них, то ехал бы не на каком-то там рыжем или черном коне, а именно на коне Блед! Безмолвный Жнец Молчания и жрец Культа Тишины. Впрочем, я заврался. Он пока только послушник. Послушненький послушник. Жрецом еще только предстоит стать. Ведь человеческие пороки имеют привычку усугубляются только с возрастом... Ну ладно, ладно, не обижайтесь, я шучу.
- Знаете что, Виктор, ваши шутки всегда дурно пахли и не соответствовали действительности, а из того, что говорил Владимир Ильич Ленин, вы, кажется, знаете всего одну эту фразу, так что я попросил бы вас не говорить о вещах, о которых вы не понимаете.
- Да разве шутки должны соответствовать? Но может быть, может быть, я не прав. Я всегда это первый готов признать. Я человек, а не машина и потому ошибаюсь. Да, к тому же, как недавно стало известно, машина тоже ошибается. Но вы постойте ругаться, я сперва вам представлю моего друга и товарища - Станислав Волонский. Говорить не любит, но умеет слушать. А мне, как и вам, Павел, слушатель просто необходим. Ну вот теперь можете жать друг-другу руки. Вот так. Мне всегда казалось, что этот маленький ритуал у мужчин из области фалометрии. Мужчины так узнают не только предполагаемую половую силу своего соперника, но и мелкие оттенки в его настроении - то есть, его слабости. Как вы к этому относитесь, Васкуров? О, я знаю вашу “надстройку” и даже ваш “базис”. Будь ваша воля, вы бы непременно убили ту обезьяну, которая первой взяла в руки палку - это было бы слишком опасным и радикальным для вас новшеством!
Васкуров презрительно хмыкнул и несколько напоказ закинул ногу за ногу. Это был действительно невысокий белобрысый парень, не толстый, хотя и несколько мешковатый.
- Я приучил себя ко всему относиться серьезно - начал он вяло, - но вы всегда так утрируете... Какая-то там обезьяна с колесом...
- С палкой.
- Ну или с палкой... Я хоть с вами и общаюсь, но заметил, что вы постоянно пытаетесь меня задеть, встревожить. Вы никогда не соглашаетесь ни с одним моим мнением. Я уверен, что настоящие друзья так не поступают.
- Знаете ли вы, Павел, что такое настоящие друзья? Нет, постойте, не отвечайте. Не рушьте мой хитрый план. Я вас лучше спрошу про логический предел. Знаете что такое? Не как научное понятие, а просто. Включите ваше воображение и подумайте, что бы мог означать этот термин?
- Ну... - Васкуров с достоинством поднял глаза к потолку. - Я полагаю, это означает конец логической цепочки.
- Браво. Это почти то самое, что и я имел ввиду. Меня даже несколько пугает, что наши мысли так совпали. Но я вам сейчас поясню. Представьте, возьмем за основу ваше утверждение: “Прогресс вреден, его надо искоренять”.
- Нет, нет, постойте! - снова покраснел и разволновался Васкуров. -  Вы переврали, я такого не говорил! Я говорил, что современные тенденции вредны, что их нужно пустить в другое русло, то есть вспять. Нужно вернуться к государственности!
- Ну вот, а я разве другое сказал? Слова, да, другие, но суть-то ведь, суть-то та же! У логики нет предела, предел для нее определяет человек, в силу своего здравомыслия или... безумия. Вы начали с того, что современные тенденции надо повернуть вспять. Не где кончается ваше безумие, Васкуров? Разве можно повернуть вспять человеческую мысль?
- Можно. Почему же нельзя?
- Да потому. Потому что это жизнь, а не столбцы цифр. А человек - это не машина, чтобы слушалась ваших команд. Да притом еще и глупых команд. Это вы одно-два поколения обмануть сможете, да и то, необразованных да и то, через большую кровь. А третье плюнет на вас, да ладошкой подтолкнет - вы и развалитесь. Разлетитесь в прах. И только скулить оттуда будете: “развалили”, да “разворовали”. А по мне: раз от толчка развалилось - то и строить не надо было. А по мне так лучше воры, чем убийцы. У нас на Руси всегда так - если и не вор, то убийца уж непременно. И последний - непременно герой. Да-да, не кривите ваше лицо, Васкуров. У меня западная модель мышления навязанная мне американским государственным департаментом. У них, ну то есть у них - национальный герой вор, потому что каждый второй у них - убийца. А у нас вор каждый первый, и потому в героях ему не ходить. Попробуйте поспорьте. Впрочем, все это очень скучно. - оборвал вдруг Виктор. - мы и без того долго вас ждали, так что сидеть тут больше нет никакой возможности. Давай собираться, Стас.
- Так мы сейчас куда?
- Вы “куда”? - Этого я не знаю. А мы по домам.
- Да что такое? Кто так делает? Ведь ты собрал нас...
- Баранов в стадо тоже собирают, но те не спрашивают, зачем это нужно.
- Ну ты, кажется....
- А, вспомнил. Действительно важное дело. Через неделю у меня день рождения и вы все приглашены. Вот и все. Будет закуска и прочее.
- Эгхм... спасибо, конечно, но ведь... ты мог просто позвонить... Да ведь постой! Ведь у тебя день рождения в июле, а сейчас, сейчас ведь сентябрь, что ты дурака валяешь?
- Я тебя, Паша, пока еще нигде не валял. Но память на сей раз тебя не подвела. День рождения в июле. А отмечаю в сентябре. 13-го числа, в субботу. В 7 вечера.
- Но зачем?
- Затем, что подарков больше.
Селезнев и Волонский попрощались и вышли на улицу.
- Ну как тебе, хороши кандидатуры?
- Как ты и говорил. Не жалко?
- Нет.



Глава 2 - Повечерили

Разойдясь с Васнецовым, Васкуров отправился домой на метро. Поднявшись с посредством лифта на 2-й этаж, он прошел пешком еще 5 и очутился на седьмом. Как можно тише он открыл ключом дверь, буквально на цыпочках проскользнул вовнутрь. В холодильнике, в красной кастрюльке, лежала вареная курица. Там же на кухне стоял и мольберт с недоделанным наброском, который по детальности прорисовки, мог бы соперничать с готовым полотном. Скетч чем-то напоминал детскую развивающую картинку из серии “Раскрась сам”.
“Все-таки не очень приятный человек этот Витя Селезнев. - устало мыслил Павел - Черт бы его побрал, только захочешь посидеть, поработать, как навяжется... “ Но Васкуров не злился. Неприятная встреча была окончена. Он был дома в котором были только его правила, ну еще правила матери, но это все равно, что его. Павел сидел на табуретке, жевал холодную курицу и был почти счастлив. Одна маленькая тревожная мысль стучалась в его сознание: “Что это за “день рождения” и как бы хорошо на него не пойти”.

Вода уже закипала. Васнецов подбросил сушеного укропа, добавил щепотку измельченных белых грибов и четверть супового кубика. Помешал, и, зачерпнув деревянной ложкой “по стенке”, попробовал. “Солить не надо. - как можно уверенней подумал он. - Пельмени и так солёные”.
Высыпав десятка три свернутых по-новому “лодочкой” пельменей, Васнецов все-таки не удержался и подкинул щепотку соли, помешал и подкинул еще.
Смешав кетчуп, горчицу и майонез в одном судке он достал из холодильника графинчик с недешевой водкой (Васнецов находил, что хранить водку в графинчике эстетичнее) налил пол рюмки, подумал, и долил до краев. “Сегодня можно”. - успокоительно легло у него в голове. Впрочем день был самый обычный и даже не перед выходным.
Два пельменя уже плавали на поверхности. Васнецов слегка убавил огонь и пошевелил несколько прилипших ко дну, они то же всплыли.
Все было готово. Михаил перекрестился, хотя и не был религиозен, выпил, поморщился, крякнул не без некоторой сладости и с увлечением принялся есть. Мягкая обжигающая теплота разливалась по всему его телу.
“Приятно, что все это закончилось - тепло думал он, - есть же неугомонные люди... Есть, кончено такие, которые прямо напрягают... Куда хуже есть. Но вот от этого все время сидишь и ждешь чего-то. Уйдешь от него и радуешься, что жив остался”. - он засмеялся довольный своей шуткой. Взгляд его упал на графинчик. Он встал, взял рюмку и положил ее в раковину, убрал было и графин, но вдруг порывисто схватил опять рюмку, налил на “пол пальца” выпил и только тогда спрятал водку на место.
“Все-таки хорош сегодня день, очень хорош”... думал он укладываясь на диван перед телевизором.




Глава 3 Хлопотун

Утро у Селезнева обещало быть хлопотным. Во-первых нужно было раздобыть аппаратуру.
Огромный магазин компьютерной техники был прямо тут в двух шагах за углом, но Селезневу он не подходил. Нужен был другой. Маленький, неприметный,  с одним понимающим продавцом. Как раз такой, Селезнев знал, располагался всего в нескольких кварталах. Виктор двинул напрямик через проулки и вскорости достиг своей цели. За прилавком сидел полный загорелый субъект в серо-коричневой футболке с немытыми волосами. Селезнев поздоровался, тот кивнул. В магазине был еще один покупатель и Виктор с отсутствующим взглядом принялся разглядывать одну из двух пыльных, со следами белой краски, витрин. Ждать пришлось недолго - мешающий клиент почти тут же расплатился и вышел.
- Вам помочь? - деловито осведомился продавец.
- Да. Мне нужна беспроводная веб-камера, с разрешением не ниже 1920 на 1080. И что бы неприметная. Без всяких там лампочек, диодов и прочего.
Немытый субъект улыбнулся половинкой рта обнажив желтоватые кривые зубы и понимающе кивнув, скрылся в подсобке.
- Вот. - произнес он полушепотом в тон Селезневу. - Компактная, черная, не блестит. Микрофон встроенный, очень чувствительный, функция ночного видения. До 70-ти часов активной съемки.
- Сколько? И еще одну. Хорошо. Пакет есть?

- Это я удачно. - думал Селезнев выходя на улицу. Но надо еще проверить. Оборудованием мы обеспечены. Теперь нужны сценарий и актеры.
Камера работала превосходно. Картинка была четкой и яркой, а микрофон улавливал даже уличный шум и обрывки голосов. Функция ночной съемки Селезнева не впечатлила, но он на нее и не рассчитывал. Важно было другое - поместить камеру в комнате так, что бы и не составило труда ее спрятать и нужные объекты не имели возможности выпадать из виду.
Здесь Селезневу пришлось поломать голову. Нужный ракурс получался единственно с предпоследней полки книжного шкафа, но шкаф был забит доверху и хотя камера была действительно незаметна - в ряду книг являлась предметом инородным, к тому же, Селезнев это знал, люди оказываясь в гостях первым делом идут рассматривать чужие полки.
- Тем более Васнецов непременно заинтересуется, что я читаю. Хотя ему и не совсем до того будет - ухмыльнулся он.
Но рисковать было нельзя. Частично решение уже наклевывалось: Виктор перетащил все книги с полки в другую комнату в платяной шкаф.
Камеру он пристроил в обувную коробку, коробку в тень.
- И заставить... какой-нибудь гадостью, которую стыдно показать, чтобы и смотреть в эту сторону противно. - Виктор огляделся, пододвинул стул и вывернул из люстры ту лампу, которая бросала свет на книжный шкаф.
- Сейчас шторы задернем... вот так... кажется теперь совсем хорошо.
Действительно, угол, который и до того был плохо освещен оказался полностью скрыт. Коробку с камерой Селезнев спрятал за разной надаренной ему мелочью, в том числе выставил декоративную пивную кружку с гербом Австро-Венгрии, польскую статуэтку медведя и финскую керамическую кошку розового фарфора.
Камеру Селезнев для надежности обернул черной футболкой. Выглядывал только матовый глазок.
С технической стороны все было готово. Следующим пунктом Селезневу надо было ангажировать актрису.



Глава 4 Селезнев

По своей натуре Селезнев был экспериментатор. Случись ему выбрать научную карьеру, он, кажется, бы мог добиться весьма многого. По крайней мере, прославился бы неэтичностью и беспринципностью своих экспериментов. Но судьба распорядилась иначе. Закончив 11 классов, Селезнев поступил в Пищевой институт на факультет Технологии и производственного менеджмента. Решающую роль в этом его выборе сыграла боязнь отмотать два года в казарме, чего Селезнев старался всеми силами избежать. Он пробился на военную кафедру, и сразу после окончания с той же целью устроился на оборонное предприятие. Институт не дал Селезневу почти никаких полезных знаний, а дальнейшая карьера была хоть и ясной, но совершенно безперспективной, однако это его уже ничуть не волновало.
Другое полностью поглотило его внимание. Он именно обнаружил в себе почти непреодолимую тягу к разного рода проделкам, объектом которых неизменно становились почти все окружавшие его люди.
Заметит он, к примеру, девушку поскромней и позабитей и выдумает писать ей самые пламенные любовные письма, присылать цветы и проч. Разумеется, анонимно. И потом смотрит из угла, что, дескать с ней будет? Переменится ли?
Или отыщет какого-нибудь коллегу со странной привычкой, и начнет эту привычку за ним повторять. Со всей серьезностью, всем видом показывая, что не передразнивает, а именно хочет уподобиться яко солнцу или, на худой конец, маяку.
А то привяжется к одному бухгалтеру с тонкими, как у девушки, руками, чрезвычайно неловкому, вечно все ронявшему и вечно всех толкавшему. В течении нескольких месяцев неотступно, и изобретая все новые и новые предлоги, станет уверять, что тот силен, как геркулес и ловок, как жонглер или канатоходец.
И действительно, часто кончалось тем, что забитая девушка хотя на время расцветала на глазах. Человек со странностью, видя столь небывалое к себе внимание, отказывался от своей привычки и искал себе иной отдушины. Неуклюжий же бухгалтер... впрочем здесь Виктор не многого достиг.
Глядя на такие его придумки и, главное, на их результат, можно было подумать, что Селезнев какой-то меценат и вполне искренен в своем желании помочь людям. Если бы не было других проделок, совсем уже непонятно с какой целью производимых.
Эти его дела были до того странны, и внешней своей формой настолько неблагонадежны, что и равнодушный коллектив мог бы не стерпеть. Селезнев же столкнулся с такого сорта людьми, котором есть дело до всего, так что вскорости был поставлен вопрос об его увольнении.
Забегая вперед, скажу, что для Селезнева события эти прошли совершенно без последствий, он, как оказалось, был совсем не без связей, так что  и само начальство предпочло на сей раз закрыть глаза на его проказы.

Всего же выходок тогда обнаружилось две, случились они разом в один год, и, как теперь можно догадаться, выдуманы были в одно и то же время, - запаздывало только их исполнение.

В ту пору на предприятие взяли одного новичка. Невысокого кудрявого парня, только что окончившего институт, никогда и нигде не работавшего, и потому, может быть, весьма неопытного в иных вопросах. Этого одного бы хватило, чтобы Селезнев обратил на него внимание, но как назло, этот молодой человек оказался еще и боязлив. Обладая при том доверчивостью почти детской и такой же ребяческой фантазией мальчик этот постоянно чего-то опасался. То приходила ему идея, что его уволят, за проступки, которых он и не совершал никогда, то вдруг уверял себя, что как-нибудь узнается какой-нибудь его секрет, которого по-правде, очень может быть, что вовсе не было, то волновался, что распустится какой-нибудь стыдный слух о нем или о его родне... словом, все те глупые мысли, которые время от времени приходят в голову каждому, и вскорости отбрасываются, как ненужные, занимали его постоянно и весьма серьезно, время от времени прорываясь в виде оговорок, туманных намеков и проч.. Селезнев тут же приметил эту его особенность и стал вникать. Молодой человек же, как назло, до того успел всем надоесть, что вниманию Селезнева обрадовался как манне небесной и в очень скором времени привязался к своему покровителю и проникся к нему искренним уважением.
И вот тут-то и случилось действительно неприятное для него проишествие. Сам ли, или не без  некоторой помощи, но паренек испортил один отчет, который ему выдали в качестве экзамена. В отчаянии он бросился к Селезневу, но тот вдруг тоном приговоренного объявил, что сделать ничего нельзя, что это “такой проступок!”, “что на него только и рассчитывали, а он...” и прочее все в этом духе.
Молодой человек не спал от страху три дня. Работал что есть силы, но все из-за того же страха и переутомления не только не исправил, но и испортил, даже и то, что было сделано хорошо. Кончил он, наконец, тем что потерял сознание прямо за рабочим столом. Вызвали врачей. Те посмотрели и увезли беднягу. Вернулся он, впрочем, довольно скоро - недели через две. Но с тех пор стал молчалив и задумчив.

Что же до второго стажера, то здесь вышло похожее. Им оказалась так же весьма весьма молодая еще девушка, принадлежавшая к одной из не слишком жизнерадостных субкультур. Селезнев втерся в доверие и к ней и примерно в то же время, что и к первой своей жертве. Здесь ему пришлось потратить несравнимо больше усилий, но кончил он, как и в первым случае - безграничным к себе уважением. А может быть и чем-то сверх того. Как именно протекало их общение достоверно неизвестно, зато известно, что однажды под глубокой тайной Виктор признался девушке, что ему скучно и незачем жить. Что ничего в жизни его не радует, что ему не к чему стремиться, цели нет, любви нет и что давно уже хочет покончить со всем, но боится делать это в одиночку. Если в ад, то рука об руку с верным человеком.
Что было дальше - опять-таки неизвестно, но утверждают, что девушка сама предложила ему оставить сию юдоль скорби, предоставив только выбрать подходящий способ. Оказалось, что такой способ у Селезнева уже готов: есть, дескать, такой препарат, при определенной дозе которого можно ожидать того-то и того-то. Но главное, все будет элегантно и безболезненно. На том и порешили. Выбрали время, накупили таблеток, написали записки. Собрались. Через два часа  девушку увезли с тяжелейшим отравлением сразу несколькими препаратами, среди которых, как говорили, была лошадиные дозы слабительного, рвотного и мочегонного.


Оба этих случая были, конечно, чрезвычайно двусмысленны, так что могло и не обойтись одним увольнением, и кто-то даже поговаривал дескать, надо бы  сообщить куда следует. Но сколько бы ни подступали с расспросами к его жертвам, решительно ничего не могли добиться. Пытались увещевать и самого Селезнева, но и тут ничего не достигли. Молодой человек смотрел на убеждавших его почтительно, но вместе с таким искренним недоумением, что тем, наконец, стало даже неловко. И даже так, что  убеждавшие, вопреки фактам, сами чуть не уверовали в совершенную его невиновность. И еще долго после этого разговора, при виде Селезнева, всем было не ловко и как бы чего-то стыдно.
Виктор, впрочем, действительно оставил на время свои проделки, несколько прискучив их простотой и однообразностью. Для чего-то сложного сослуживцы никак не годились - слишком были предупреждены. Тут-то ему и пришли на ум старые школьные приятели - Васнецов и Васкуров.
Не мало труда ему стоило отыскать их, не мало - возобновить знакомство и снова сдружиться. Были у него и другие жертвы и заготовки, но стоило только ему рассмотреть своих прежних товарищей, как он загорелся невиданной прежде аферой.
Для этой новой идеи Селезневу нужна была актриса. Актриса, готовая на все. Где такую найти Селезневу было известно. Но главный вопрос так и не был решен: согласиться ли нужная проститутка сыграть так, как это от нее потребуется? Такое, Селезнев знал, нельзя было решить по телефону. Нужно было искать, ехать и договариваться лично.


Глава 5 Актриса

В интернете, как известно, можно найти самую неожиданную информацию. Существует особый и весьма серьезный сайт для “ходоков”. На самом деле, куда сложнее найти стоящие отзывы о надувной лодке или велотренажере, чем о конкретной проституке. О любой фее в столице можно получить весьма достоверное и подробное досье и, главное, не от рекламодателя, а, так сказать, из первых рук. То есть из тех самых рук, в которых она только что побывала. Узнать можно почти все, но Селезневу важны были только два предмета: характер и форма работы. Один из последних отчетов, опубликованных в ленте сайта, касался некой Надежды с Красных ворот.
Воспользовавшийся ее услугами Дон (единое и универсальное обращение к ходоку на сайте), писал, что девочка действительно еще очень молода и, как минус - неопытна. Однако старательна, а отношение к клиенту - отличное. Внешность же соответствует фотографии, а работает от себя, т.е. индивидуалка. Все эти условия были необходимы Селезневу, но было тут и то, без чего нельзя обойтись: Надежда с Красных ворот была неуловимо похожа на одну одноклассницу Васнецова, в которую тот, Селезнев знал это наверно, был в свое время влюблен. Говорили, что и Васкуров то
же, но это уже никак нельзя было проверить.

Заказать проститутку - это вам не в парикмахерскую сходить. К ней нельзя записаться и графика у нее нет. Адрес ее нигде не указан, а если указан - то липовый. Настоящий вам скажут только по телефону. Звонить надо с отдельной симкарты, желательно оформленной на неизвестно кого. Звонить надо не из дома, а находясь на той станции метро, которая указана в анкете. Если фея вам ответила - это значит вы пришли первый, но и тут точного адреса вам скорее всего не укажут, а укажут только дом и как к нему добраться, с тем, чтобы прибыв на место вы отзвонились еще раз. Все это делается отнюдь не из-за предосторожности. В Москве вряд ли найдется хоть одна неизвестная полиции “точка”, но для удобства самих клиентов дабы не сталкивать двух петухов в одном курятнике.
Если вы на месте, отзвонились, а трубку никто не берет, знайте - вы опоздали. Ищите другую фею на вечер.

Селезнев стоял на Каланчевской улице. Он улыбался. Все его тело подергивалось от нервного возбуждения он чувствовал себя актером, за которым наблюдает даже не многотысячная толпа, а всего два зрителя. Но зато самых важных.
Порывшись в боковом кармане он достал клочок бумажки с номером. Трубку подняли уже через два гудка. “Быстро. Это хорошо. Не опротивело еще значит. Или деньги нужны”.
- Да, але. - голос девушки был деловит.
- Надежда?
- Да, это я.
- Я бы хотел воспользоваться вашими услугами. Вы сейчас свободны?
- Да я свободна. Подъезжайте на Красные ворота.
- Да я уже на месте. Рассказывайте, как пройти.
Девушка быстро и толково объяснила дорогу, так что Селезневу не составило труда найти нужную улицу и дом. Он отзвонился еще раз и получил номер квартиры.
Надежда жила на 12-м этаже.
На звонок в дверь ответили не сразу. Секунд десять ничего не было слышно, потом по окуляру глазка скользнула тень. “Осторожничает”
Наконец дверь приоткрылась и на площадку выглянула молодая черноволосая девушка.
- Здравствуйте, Надя.
- Вы проходите, проходите. - Едва различимый по телефону малороссийский выговор обозначился явно.
“Хохлушка - подумал Селезнев, - Говорят, редкость. Тем лучше”.  Он проворно шагнул в проем и сходу, с необычайной ловкостью поцеловал фею в губы. Та на секунду смутилась, но тут же нашлась, улыбнулась и ответила коротким поцелуем.
Виктор разделся, сунул ноги в предложенные тапочки.
- Давайте сначала немного поговорим - просто сказал он. - Хочу по-больше о тебе узнать. Мы не против? - Он вынул из сумки бутылку дорогого полусладкого вина и коробку конфет.
- Нет, мы не против! - Весело и не без игривости подхватила девушка. - Проходи на кухню. Будешь чай?
- Буду.
Поискали штопор, откупорили бутылку. Виктор налил в принесенные бокалы на два пальца. Девушка попробовала конфету и зажмурилась от удовольствия.
- Это с чем же они? С черносливом? Обожаю!
Селезнев не приступил сразу к делу, и не задал двух известных, в таком случае, вопросов: “Откуда?” и “Давно работаешь?”, а повел разговор издалека. О людских странностях вообще и о сексуальных пристрастиях в частности. Спросил, между прочим, часто ли клиенты требуют чего-нибудь необычайного и легко ли ей исполнить подобные просьбы. На что фея ответила, что не часто, всего только два раза, и что ей самой показалось это смешно и потому не сложно исполнить.
Чем дальше, тем больше убеждался Селезнев, что нашел именно ту, что нужно.
- А чего это мы все сидим да сидим, а время идет... - неопределенно напомнила фея. Может вы в душ, а поговорим после, если время будет.
- Нет, я на самом деле для другого пришел.
Девушка явно забеспокоилась:
- Но вы учтите, что...
- Да вы не переживайте - я ведь только поговорить и узнать подходите ли вы для одной забавной штуки. Деньги за время я вам хоть сейчас внесу, если вам так комфортней.
Селезнев положил на стол две синие купюры. Увидав деньги девушка расслабилась.
- Странный вы какой. В первый раз такое вижу...
Виктор засмеялся
- Да вы погодите, еще не то будет. Нет, ты не думай - начал он уже приступая прямо к делу - я не какой-нибудь извращенец, или нанимаю тебя для извращенца. Ничего этого нет. А вот ты лучше скажи, мечтала когда-нибудь стать актрисой?
- Да, я думаю, каждая мечтала. - Надежда лукаво склонила голову на бок. - а вы что же, режиссер?
- Я? Пожалуй что и, режиссер. Только я не кино, я жизнь режиссирую, и вы будете моей актрисой.
Спустя час Селезнев вышел из подъезда совершенно удовлетворенный. Успех был неожиданный и полный. Вообще, в этом до крайности неопределенном и ненадежном деле все складывалось как нельзя лучше, и уже это одно казалось Виктору странным. Впрочем, не столько странным, сколько...
- Я думаю и тебе то же охота посмотреть - хитро подмигнул он неизвестно кому.
Оставался один пустяк - написать сценарий.


Глава 6 Проповедь

- Сверхъестественного тут нет ничего. Это я только назвал так красиво “Игра Богов”.
А на самом деле пустейшая закономерность - обыкновеннее всех прочих. Никаких там законов энергии, кармы и прочей глупости тут и в помине нет. Даже “той же мерой отмериши” - совершенно не про это сказано. У нас на Руси эта закономерность просто называется - “за что борешься на то и напорешься”, или “не рой другому яму - сам упадешь”.
Тут все просто - есть два таких закона особых, и первый я тебе расскажу, слушай: “Любое явление, дойдя до своего логического предела обращается в собственную противоположность”. Мутновато, да? Лучше пока не сформулировал. Но объяснить могу. На пустынниках. На святых пустынниках Достоевского.
Помнишь как он писал? Что святые-то именно и созерцают разом две бездны: веры и безверия. Почему они созерцают, ты не задумывался? Оттого ли только, что широк человек? Человек-то широк, да не в том дело. А в другом совсем. Вот скажи мне, какая последняя точка веры? Самая последняя?
Ну?
Нет. Причем тут гора?
Знание! - вот каково ее имя. Этот Великий Святой иногда доходит до такой точки, что просто-запросто узнает, что Бог - есть. Узнает наверно. Вот словно бы перед собой его “увидеши” и “руку в ребра разверзты вложеши”. Вот на этой самой точке и пресекается всякая вера и наступает знание! Подвиг его великий пресекается! Ибо в знании, какой же подвиг? Ни подвига, ни даже заслуги. Знание - есть награда. Ну, а как ее тебе и не нужно? Что делать-то будешь? Ее ведь в окошко не выбросишь!
Ну вот а теперь скажи мне, откуда вообще берутся эти святые? Кто или что заставляет людей обыкновенных такие дивные нечеловеческие подвиги совершать? Не страх же Гиены Огненной или Смерти или Небытия? Не страсть же к Райским Кущам? Не гордость же человеческая? Что же тогда? Что? А вот именно то, самое великое и непомерное, без чего нельзя обойтись человеку. И имя этому чудищу - “Потребность”. И потребность веры - потребность самая неудержимая и самая разнузданная, ибо нет и не было у человека во всю его историю даже мысли в уме, что потребность эту нужно ограничить хотя бы ради самой этой веры!
Тут нет ошибки. Я именно это утверждаю.
У человека не было. У Бога была!
У Него была! Помнишь?
Вот где то самое доказательство на века вперед!
Вот где чудо нерукотворное!
Велика потребность веры и неутолима - и именно велика она у тех, кого мы и называем святыми, ставя их безмерно выше себя, забывая, ту главную истину - “Что велико у людей - то мерзость перед Богом”. И как ты думаешь, во что, под конец, вырождается их вера? В неверие. В неверие самого факта знания. И это до абсурда у них доходит!
- Что ж, стало быть по-твоему: “Черт смеется над человеком”?
- Черт? Причем здесь черт? Нет, это не черт. Да и не нужен он тут вовсе - места ему тут нет. Сами правила таковы что по-другому не сыграешь.
- Постой, погоди. Ну допустим, что ты и прав, но ты все про справедливость мне говорил. Это разве теперь справедливо? Где она тут? Ведь если правила не сатана устанавливает, стало быть - Он. Но как же могут существовать такие законы? Ведь тут нельзя выиграть!
- Отчего же нельзя? Очень можно.
- Да как же, если нет правил? Этак до самоубийства дойти можно!
- Какое самоубийство? Глупость. Причем тут самоубийство? Не ерунди. Именно по правилам и можно выиграть. По ним только и можно. Тут опять-таки нет ничего сверхъестественного. Решительно ничего.
Если хочешь узнать - то для этого от самого сотворения мира только одна вещь требовалась - задать вопрос. Хочешь узнать, как уберечься от греха, какой вопрос нужно задать?
- Этот самый вопрос.
- Нет! Это не главное. Ты с конца начинаешь, а надо с начала.
- Ну и как будет с начала?
- А вот как. Первый вопрос, который ты должен задать: “Что есть грех?” Что смеешься? Я не с метафизических, не с философских точек и тем более не с религиозных - я с самой вот простой. Человеческой. Вот перед тобой список - похоть, алчность, гнев, обжорство, зависть, гордыня, уныние.
Что они? По сути? Не ответив на этот вопрос, ты никогда не ответишь как их уберечься.
Ну так что есть грех?
Ну?
Нет.
Распаленная потребность. Все семь смертных грехов - потребности человеческие! Потребности без которых нельзя ему обойтись! Но сама потребность - не грех. Чтобы в грех обратиться - ей надо известную черту перейти.
Все учения христианские, суть, умеренность предписывают. Умерить потребности - вот цель и подвиг верующего. Не уничтожить их - это издевательство и мазохизм, а умерить - вот Вера и вот Подвиг.
И Святой Подвижник, верой своей великий, должен умерить веру свою! Не велика и ужасна она должна быть, яко чудище беснующиеся, а тиха и кротка, яко агнец божий!
Святые, чаще других, первой заповедью грешат и из веры своей себе же кумира сотворяют!

Селезнев вдруг засмеялся.

- Ну как? Хороша моя проповедь? Ведь я по молодости одно время даже по духовной хотел пойти. Мечтал, что дослужусь до патриарха, и всю эту глупость упраздню. Ну или хотя бы раскол сделаю - давненько его у нас не было.
На практике это все мало что значит - я больше чтобы теорию подвести - мысль свою твердо поставить. Да и второго закона я тебе все равно не скажу - его уж сам додумывай.
- Почему?
- Да потому. Так оно слаще. “Ведь я Алиса Селезнева с невъе... “ Селезнев расхохотался.
Улыбнулся и Волонский.
- Ну не говори. Как хочешь.
- Не хочу. Васкурова мы на его же диалектике поймаем. Он глуп. Но Васнецова мне жаль, он не глуп. Знаешь ли ты, что женщина, умная женщина, никогда умного мужчину не собьет? Зато низкая и глупая - легко собъет. А еще лучше, если распутная. Ошарашит, огорошит одним словом так, что тот всю жизнь будет вспоминать и краснеть от злобы и стыда. И самое замечательное, ей это ничего не будет стоить. Никакого умственного напряжения.
- И тебя то же собьет?
- Меня нет, потому я сам распутная девка. Да притом еще и глупая.



Глава 7 Последние приготовления

Селезнев заходил к Надежде еще два раза. Фея принимала его с видимым удовольствием, как старого знакомого. Роль ей очевидна нравилась. Читая сценарий она то и дело заливалась веселым смешком.
Особенной памятью путана не обладала, и понимала свою амплуа по-своему. Порой забыв реплику куртизанка заменяла ее более меткой, так что Селезнев только в ладоши хлопал.
К концу второго сеанса он был уже совершенно уверен, что с этой стороны ему нечего опасаться и что даже если дело пойдет не по сценарию, от этого не только не может произойти никакого вреда, но наоборот - дело только выиграет, ибо будет уже вполне естественно.
- Главное - естественность. Это, это самое и нужно. - приговаривал он про себя.

А уж линию его актриса выдержит - он об этом позаботится. Единственное за что волновался теперь Селезнев - это за неявку протагонистов. Васнецов и Васкуров могли даже не сговариваясь струсить и спасовать.

Вот уж о чем стоило позаботиться особо.

В квартире Васнецова телефон звонил добрую минуту. Но тот все не находил в себе сил подняться с кровати.  Васнецов спал не ворочаясь, мертвым сном. Ему и всегда было трудно подниматься - за ночь его тело отекало, наливалось холодной водяной тяжестью, руки и ноги, казалось, были стянуты вязкой кисельной пеленой и слушались неохотно, а голову и вовсе нельзя было поднять.
Водка же оставляла после себя глухую чугунную боль в затылке и какие-то тошнотворные отголоски на весь оставшийся день. Похмеляться же было нельзя - Васнецов больше самого страха боялся, что кто-нибудь узнает о его пагубном пристрастии. Его мучила изжога от дрянной пищи и что-то покалывало у левой лопатки. В такие минуты ему очень хотелось больше не жить. Не умереть, а просто не жить. Перестать существовать и умственно и физически, а еще лучше устроить так, что бы вообще не рождаться.
С тяжелым скрипом и ругательствами Михаил повернулся на постели и все еще лежа стал нашаривать на полу телефон. Ему почти никто не звонил - Васкуров отделывался пространными смс-сообщениями, а дипломников у Васнецова в этом году не было. Секретариат же и вовсе не удосуживался сообщить об отмене лекции, так что Васнецов часто вхолостую таскался с Петровской-Разумовской на Первомайскую.
- Здорова Михайло, - раздался в трубке насмешливый голос Селезнева. - Каково здравствуеши? Каково отходиши апосля вчерашнего? Головка-то небось бо-бо?
- Привет... Да все у меня нормально... с чего ты взял? - как можно бодрее и увереннее произнес Михаил. - И что это еще значит, после вчерашнего? Я кажется...
- Ай-яй-яй, Миша, ну как не стыдно врать? Святой Аллоизий тебя бы не одобрил! Ведь клюкнул вчера? Признавайся, клюкнул, ведь? “Раз-два-три-Госпади-благослави!” По-Кукишевски Миша, по-Кукишевски!
- Да ничего я не пил! - уже почти искренно возмутился Васнецов. - Да с чего ты вообще взял эту глупую идею, что я пью?! Ну ты хоть раз меня пьяным видел? Ну хоть раз?
- Значит больше обычного? - с сочувствием заметил Селезнев. - Пьяным я тебя не видел, это верно, но ты как тот чеховский ревизор. У тебя в столе крантик с водкой приделан. Да ведь ты и то не пьешь, а выпиваешь. По-маленькой. Да и еще по-маленькой. Это ведь хуже алкоголизма. Алкоголизм - он лечиться.
- Ладно, хватит. Ничего я не пью и не “выпиваю”. Ты ведь за чем-нибудь звонишь? Не для того же ведь только, что бы свою фантазию в сотый раз мне навязать. Выдумай уже по-оригинальней чего-нибудь! - Васнецов говорил уже почти спокойно, но в душе он содрогался.
Одному Богу известно как, но Виктор Селезнев угадал эту Михайлову слабость чуть ни с первого дня. Пить Васнецов начал всего только с пол года назад, из-за одного мелкого обстоятельства, которое принесло ему много тоски. Так что он в первое время не мог даже уснуть не проворочавшись часа 4 сряду, мучимый обидой на самого себя и сознанием собственного ничтожества. Водка же - хорошее средство не думать. Пил ее  Михаил с великой осторожностью, не иначе, как глубокой ночью с обильной закуской предварительно заперев дверь на все замки и выключив телефон. Ни его коллеги, которым, впрочем, было мало до него дела, ни студенты, которым есть дело до всего, не только не могли его “обнаружить”, но и даже заподозрить Михаила Викторовича в чем-нибудь подобном.
Но вот однажды утром, в будний день, Васнецов вышел из своего подъезда и чуть не налетел на своего старого школьного товарища Виктора Селезнева весело и в упор его разглядывающего.
- Ну здорово, Васин-Цов! Как она? Жизнь-то?
Михаил и рта не успел раскрыть, как Селезнев словно спеленал его своими длинными руками. Тряхнул раза два, а потом отпустил, внимательно осмотрел его испуганное лицо и лукаво прищурился.
- Вот ты какой теперь... Вот уж не думал, что ты... - и тут он вдруг, хитро подмигнул и расхохотался.
- Ну-ну, не завирайся! - говорил он теперь в трубку. - А, впрочем, мне теперь и все равно - мне ведь только высший долг пропаганды исполнить, а потом и не спрашивай с меня! Я вот чего тебе звоню: предупредить, - 13-го я сам к тебе заеду и под белы рученьки, под белы рученьки, Миша, в воронок! В такси-то. А то сбежишь, ей-богу сбежишь, я уж знаю!
- Ну зачем, да не надо этого...- тоскливо протянул Михаил. - Что я маленький что ли убегать? Чтобы ты еще за мной до дома ездил...
- А я все равно заеду, Миша! Зае-еду!
- Ну... как хочешь... - в голосе Васнецова скользнула нотка безнадежности.
- ...ило
- Что?
- Погода, говорю, хорошая. Давай.



Глава 8 Акт первый. Явление первое.

К 7-ми часам все было готово. Стол был из ресторана, да не из одного. Селезнев  подбирался к человеку со всех сторон, и мимо прочего всегда выяснял вкус своей жертвы. Пообедать нахаляву - у многих губа не дура, да и отказаться трудно - Селезнев - человек настойчивый.
Поклонника прерафаэлитов Васкурова ждала пицца от настоящего шеф-повара итальянца. Классик, при всей своей ненависти к западному, предпочитал рестораны быстрого питания.
Для литературоведа было привезено украинское сало, галушки, пирог-курник и особая горилка на меду.
Волонскому был заказан английский бифштекс с кровью и сухое вино.
Сам же Селезнев обошелся каким-то салатом и морковным соком. Он не был вегетарианцем, но при случае, любил припустить окружающим пыли в глаза, вовсе не с тем, чтобы покрасоваться, а так, для каких-то своих целей. Актриса, впрочем, то же не была забыта - для нее было припрятано нечто, из риса и размороженной рыбы, что у нас называют “суши”.
Волонский был на месте. Васкуров тоже. Задерживался только Васнецов.
Замечу, в скобках, что у Васкурова была одна несколько странная особенность: находясь в обществе, он на дух не переносил молчания. Если долго повисала пауза, он изо всех сил старался снова разжечь разговор. Задать какой-нибудь вопрос, самому что-нибудь порассказать. Но то, что получалось у него наедине с матерью, со всеми прочими выходило с жалкими натяжками. Он потел, краснел и сбивался.
Селезнев же, как назло, совершенно не обращал внимания на его попытки хоть как-то разбавить тишину, а Волконский, на которого Павел и возлагал все свои надежды,  - совершенно их не оправдывал, и больше по своему обыкновению, молчал или отвечал так, что и продолжить разговора нельзя.
- Я бы вот что хотел у вас спросить, - без особой надежды в голосе уже в третий раз начинал Васкуров, - а скажите, где вы учились?
- Н-ский университет.
- Я, знаете, закончил сразу два ВУЗА, - продолжал Васкуров. - У меня два диплома... У нас, знаете была академия... вернее так сказать, там был художественный колледж, откуда уже можно было поступить в Г-ский университет современной живописи и в Х-й на точно такой же. Ну вот, мать мне посоветовала поступить в оба, и я...
Селезнев вышел в другую комнату, а Волонский смотрел в окно.
Васкурова это решительно обидело и он замолчал.
 - Вы продолжайте - продолжайте, нам все это очень интересно! - Весело отозвался из другой комнаты Селезнев. - Про то как вы учились, про то, какие там преподаватели. Ну продолжайте! А то ведь... Впрочем, можете и не продолжать. Уже не нужно. Кажется это такси Васнецова? Его усы с 7-го этажа очень хорошо видно. Лучше бы он сбрил их. Он с ними как побитая собака выглядит. Так и ждешь, что руку тебе лизать начнет.

И действительно это был Васнецов. Он совсем уже был готов никуда не идти. Но Селезнев так упорно бомбардировал его звонками и смсками, что тот, наконец сдался и решил перетерпеть. Недобрые предчувствия терзали его. Что-то задумал Селезнев - это было очевидно. Но вот что? Слишком настойчив, даже слишком. Нет, не хорошие предчувствия, очень не хорошие.

Он вышел из такси не расплачиваясь - Селезнев таки оплатил и его, и направился к подъезду. Но не прошел он и трех шагов, как его окликнули.
- Извините, вы не подскажете это 13-й дом?
- Да, вот он... - начал было Васнецов, но замолчал. Странное чувство охватило его, сон не сон, дежа вю, не дежа вю, а именно то, что называется “чертовщина”. Голос был как-будто не знаком, но вот сама фигура, осанка, улыбка, сама даже одежда отчетливо, но в то же время неуловимо напоминала нечто из прошлого. Не то мучительно сладкую, не то позорную страницу. Тут же отчетливо отозвавшуюся в его спине и коленках.
- А подъезд? Не знаете? Это третий подъезд? Меня тут один друг пригласил, на День рожденья, а я совсем заблудилась. Никто не знает этого дома, 5 человек спросила, никто не подсказал.
- Д-да... - не проговорил а как-то даже промычал Васнецов. - Да вот он, третий подъезд. Вот этот... этот самый.
- А вы? Вы то же туда? Ой, как мне повезло! А можно я с вами пройду?, Я хочу сюрприз, а там, наверно, домофон. Можно? Спасибо Вам большое! Ой, вы такой милый! О, я может ошибусь, но я все-таки спрошу, вы не Васнецов?  Ах это и есть вы? Господи, а я с вами так запросто! Что же вы не сказали, кто вы? Вот я дура! А мне Витя о вас только и рассказывает, какой вы умный, знаменитый! Как вас студенты слушают... вы ведь преподаватель? Мне кажется это так страшно быть преподавателем, вот ты стоишь, а перед тобой - толпа... И что им говорить? Скажешь не то - засмеются! Страшно. Надо  быть очень смелым! - Надежда трещала без умолку. Васнецов успел было раза два, вставить, что “Витя преувеличивает”, и что он вовсе никакая не “величина”, но возражения эти потонули среди восхищенного стрекоте девушки. Она и вовсе не обратила внимания на них внимания. Казалось, она  так поглощена, что забыла даже про свой “сюрприз” и так и вошла в квартиру продолжая о чем-то восторженно говорить.
Селезнев встретил их радушно, со счастливой, но хитрой улыбкой.
- Ну раз уж вы так вместе вошли, и даже, как я вижу, успели познакомиться, что и к лучшему. Замечу в скобках, что нет ничего продуктивней случайного знакомства, - рассыпался Селезнев, так уж вы поухаживайте за дамой, примите у нее пальто! Вот вам и вешалка. Какое же однако оно у вас холодное. Совсем не по сезону. Ну уж я надеюсь, Михаил вас отогреет, он очень горячий малый! Особенно по части женского пола! Ты, Надежда, с ним осторожней! Вы будете не первая, кого он надул свой видимой  скромностью и своими невидимыми слезам, он волк! Тигр! Хищник в чистом виде, вы ему не в коем случае не верьте, - надует, да вокруг и аналоя обведет! - Балагурил он, в тон своей подруге.

Разобрались, расселись по местам. Селезнев с чрезвычайной ловкостью подал каждому гостю заготовленное специально для него блюдо, сопровождая небольшой но лестной характеристикой, в противу своей обычной насмешливости. Это, впрочем, заметил один лишь Васкуров, которого, почему-то посадили в углу стола, на отшибе, по соседству со стеной.
- Вы, Виктор, я вижу, сегодня в хорошем настроении духа. - заметил он со своего края, но тот даже и внимания не обратил. Он оглянулся, на Михаила, в надежде найти если не поддержку, то хотя бы внимание, но с это стороны было не подступиться, Надежда уже полностью им овладела. Васкуров взглянул на Волконского - но и здесь было мало надежды. Однако он все-таки решил попытать счастья.
- А вы, позвольте спросить, у вас такая интересная фамилия... Я кажется где-то слышал ее... Может быть вы, так сказать, продолжатель древнего рода, или...
- Не продолжатель. - холодно ответил, тот. И оборвав таким образом Васкурова и   отвернулся в другую сторону еще явственней обозначив свое нежелание вступать в какие-бы то ни было разговоры.
Васкуров решительно обиделся.
- Я может быть вас задел, таким щекотливым вопросом, - с достоинством продолжил он. - Я вполне допускаю, что могут быть темы, не совсем подходящие, однако...
- Ничего тут щекотливого нет. Фамилию выбрал мой прапрадед. Почему - это вы у него спросите. Правда для этого вам потребуется отправиться на тот свет. Я, впрочем, могу вам это устроить, если вы и дальше будете задавать глупые вопросы, - неожиданно проговорил он.
Васкуров не нашелся, что бы ответить. По правде, он порядком трухнул. Драться ему и раньше не приходилось, а Волконский был вдобавок на целую голову выше и уж куда, как шире в плечах. И даже несмотря на то что он явно сейчас пошутил, реплика эта совершенно выбила Павла из колеи. Он, затаив обиду, решился пока молчать.



Глава 9 Сон и бред

На другом конце стола у Васнецова дело, кажется, шло на лад. Блаженная улыбка не сходила с его лица, он был счастлив, как ребенок, который долго мечтал о почему-нибудь запавшей к нему в душу игрушке, и которую родители никак не хотели купить ему, но не потому, что дорога, а ради одного воспитания: вот мол, дескать, знай, не все в жизни достается тебе. Этот известный ход родителя, ребенок никогда понять не в состоянии, ибо ясно видит, что между ним и мечтой его стоит совсем не какая-нибудь там “судьба”, и “обстоятельство” а вполне конкретная персона. Вредная персона. Глупая персона. Однако родитель смягчается. Слабая надежда брезжит в сердце ребенка. Вот он уже спрашивает о чем-то продавца, вот достает деньги и вот, только что злая ненавистная ребенку женщина, которая совсем уже и не мама, а скорее походит на то, что называется “тетю”, в один момент превращается в добрую фею-крестную, центр всего, что только есть хорошего во вселенной.

Васнецов был не то что счастлив, а в том горячечном полубредовом состоянии, когда человек теряет разом все концы, и бросается совершать самые отчаянные поступки. Он ясно видел, что как бы “нравится” Надежде, но не смел в это поверить. Мысль его то взлетала к небесам, то проваливалась в самую темную пропасть безверия, в то же время лихорадочно подмечая самые малейшие, самые ничтожнейшие подробности объекта своего помешательства.
- То есть вот она сейчас коснулась руки, - думал он. - Почему это она коснулась? Можно ли подумать, что за этим стоит что-нибудь эдакое? Ну, допустим, симпатия. Не обычная ли это неосторожность? Не просто ли незначащий жест? А может обман, хитрость или о, еще тысячи и тысячи “если”, которых я не знаю и не узнаю! Ну а хоть и не обман, это уж слишком, то опять таки, почему не что-то другое? Почему это не дружеское, почему не жалость, не участие,  не... о Господи, да как тут узнать? Как вынести все это? Да разве один только этот жест? Вот она сейчас улыбается. Отчего она так улыбается? Мне ли она улыбается? От того ли, что я смешон, и она надо мной смеется? От того ли, что все эти проклятые мысли написаны у меня на лице? Что все эти гадкие страхи и сомнения словно через кожу с потом проступают и она чувствует этот ублюдский запах неуверенности, неопытности? Они, говорят, очень хорошо чувствуют эти запахи... От того ли, что тут вообще, кампания и она так себя и ведет в компании, от того ли, что Селезнев сейчас сказал? От того ли что я пытался убого шутить? Да неужто я и вправду это сейчас “смешно” сказал? Или она этому смеется опять-таки “просто” и “из вежливости” или еще черт знает из чего, что нельзя понять! Ну или всего хуже. Если она и сама не знает зачем, и все это бессознательно! Или проверяет, стою ли я? Как, дескать, я отвечу, как, дескать, я скажу? О господи, да ведь это груз неимоверный! Как же узнать точно и наверняка, чего она хочет? Чего она ждет от меня?
Но вот опять она смотрит. Как она смотрит! Вот посмотрела в сторону. Куда она посмотрела? На Селезнева? На Волконского? Зачем она на него посмотрела? Нравится он ей? Но вот и Селезнев... Да кто они друг другу? Друзья? Нет, они не встречаются, не так себя влюбленные ведут, но вот... Нет, это уже начинается ревность. Это ее гадкие уколы. Господи что же это за безумие?! Кто она мне? Что она мне? Как смею я ревновать ее? Что за мерзкий у меня характер? Нет, она смотрит на меня, а значит это так... это ничего! Это просто кто-нибудь из-них сказал что-нибудь, вот она и посмотрела....
Да не все же ей, в конце концов, на меня смотреть - ведь это подозрительно, надо и на других... Да она красива. Черты лица... да, это те самые черты, я очень хорошо помню это. Вот и подбородок, вот и скулы так же расставлены... И вот... Черт возьми! Да неужели же я обречен каждый раз влюбляться в эту ****ую геометрию? Что в ней есть такого? Что в ней так бесконечно привлекательно, почему я не могу не думать о ней? Но, боже мой, это ее лицо, это ЕЕ лицо... и почему? Откуда в ней столько сходства? И глаза! Черт бы их побрал эти проклятые глаза, такие же круглые, такие же серые чуть не прозрачные, такие прекрасные глаза, чистые... с искоркой... О Боже, о Дьявол!, Как я ненавижу вас, как вы мучили меня ночами! Как пытали меня, и как... как я жить без вас не могу, без этого проклятого вездесущего воспоминания....
Сколько мы здесь? Сколько уже времени? Есть ли у меня  время успеть? Есть ли у меня время? Надо телефон... Нет! Телефон никак нельзя! Он у меня старый и гадкий, она тут же обратит внимание! Да и неудобно сейчас... А надо узнать... Надо узнать у нее номер, спросить... но как спросить? Вот так просто? Она наверно даст, в этом почти нет сомнения. Но... как же это сказать ей? Это, кажется просто, но... это невозможно, неисполнимо! Может спросить у Селезнева? Но тот... он меня просто уничтожит! Задавит подъебами! Блять, имей уже смелость Миша! А что если это твое! ТВОЕ! счастье?! Что если ты ее и ждал всю жизнь? Посмотри на нее. ПОСМОТРИ! Это она, она! Только представь, что эти черты, которые годами рвали тебе душу будут твоими! И ничьими больше! ТОЛЬКО твоими! Навсегда, навеки, в неограниченное безраздельное пользование! Ты сможешь целовать их, обнимать их! Ты сможешь рыдать у нее в ногах и она поймет тебя! Она простит и поймет! За все простит! За все оправдает! За каждую ошибку в твоей жизни! Она будет тебя гладить по голове, как маленького мальчика, как ребенка! Ведь ты и есть всего маленький мальчик, ребенок, Миша! И она, она будет тебя обнимать! Понимаешь ты это? ОНА Сама будет обнимать! Потому что ты - ее, и больше ничей! А она - твоя и больше ничья! И это во всем мире, во всей вселенной, ничей! На все времена и только вы двое!
Ну а что... Ну а что если это все не так? А... ну там, обман, иллюзия....  Или просто игра? Ну так, дружеское участие, или... или просто? Просто... просто...... Да и конечно, как это иначе может быть? Да только так и может. Это два слова Миша, главные два слова твоей жизни. “Просто” и “так”. НУ а что если сейчас... если на этот раз... ?
О Боже! Великий и всемилостивый! Дай мне сил! Дай мне смелости совершить то, что должно и не совершить то, чего нельзя... Вот опять! Куда она посмотрела? Нет, нет, это ничего. Там просто за окном что-то стукнуло...



Глава 10 Тост

Между тем Надя говорила без устали, когда же она умолкала, вступал Селезнев и уж действительно такого радушия с его стороны никто и никогда не видел.

Гости, казалось, все были довольны. Даже Васкуров, немного погодя, поуспокился, отведал своей пиццы и нашел ее “недурстенной”.

- Я хочу сделать одно заявление, - вдруг поднялся со стула Селезнев. - Стойте. Соврал. Не заявление, а тост! Я предлагаю выпить за одну замечательную категорию людей. Господа, выпьем за лгунов. За каждого из нас! Ведь каждый в этой комнате - совсем не то, и совсем не тот, кем представляется! Итак, за лгунов дамы, и господа!
Он опрокинул свой бокал, и плотоядно причмокнул.
Гости примолкли.
Васкуров очень хорошо понимал, что Селезнев нечто задумал, и только провоцирует, но обиженный невниманием, и слегка подвыпивший, вино - что-то уж опьяняло сильнее обычного, он слишком чувствовал, что давно зревшая неприязнь к этому самодовольному Вите Селезневу настойчиво требует выхода. Да и случай таков, что... Селезнев, кажется промахнулся, тут уж обижены все: наверняка он, Васкуров, найдет поддержку и уничтожит его!

- Виктор, вы кажется позволили себе несколько лишнего... - начал он, оглядываясь. Васнецов, словно бы, не то кивнул, а так - сделал какое-то движение, которое можно бы истолковать, в том смысле, что он не против того, что говорит Васкуров. Павла это ободрило.  - Вы уже кажется начали оскорблять... По какому праву вы это делаете? Есть конечно, права хозяина и права гостя, я не о них сейчас говорю... - Васкуров начал несколько путаться. - Моя мать о вас говорила что, вы человек ненадежный... с чем я совершенно согласен, и тоже ей это говорил... и я всегда подозревал в вас нечто такое... Вы замутнили свои идеи... вы пошли по неправильному пути... Я помню когда вы в школе говорили мне, что есть идеал, и что надо умереть за этот идеал, и почему же вы... теперь....

- То есть почему я не умер? Я вас правильно понял? - вдруг совершенно серьезно посмотрел на него Селезнев. - Вы полагаете я вас оскорбил, оскорбил общество? Я могу вам тут же в глаза указать, что вы лжете. Я вот именно вас первого и имел ввиду. Вы самый большой лгун и есть.
Васкуров открыл было рот, но Селезнев грубо оборвал его.
- Постойте помолчите малость. Прикройте свой рот. Оттуда все равно ничего кроме глупости не выходило. Вот так. Чтобы “оскорбленному обществу” было уже совсем понятно, кто вы есть, я вас сейчас по косточкам разберу.

Извольте.

Во-первых, три ваших главных качества. Вы несамостоятельны, неопытны, глупы. С вами нельзя нормально поговорить ни на одну тему. Тем не менее вы всем навязываете свои идиотские правила поведения, - удивления достойно, откуда вы вообще их берете - ведь вы никогда не прочитали ни одной хорошей книги.

Во-вторых Вы скучны и неинтересны - всем и всегда было решительно все равно, что советовала вам ваша мать, которая, заметьте это особо, знает о событиях вашей жизни только с ваших слов и только в вашей интерпретации. Попросту говоря, вы и ей лжете.

В-третьих, никому не интересно где и как вы там учились. Это было бы интересно, если бы вы действительно что-то из себя представляли, но это не так. Тем не менее вы напускаете на себя важный вид, и называетесь гордым словом “художник”. И это тоже ложь!

То есть, что вы собственно написали? Ничего. То есть совсем ничего. Одни наброски, на которые и смотреть стыдно. В рисунке 5-летнего ребенка и то больше живой непосредственной силы, чем в ваших “чертежах”! Дипломы ваши - ничего не значащий мусор. Вы не умеете рисовать. Это походило бы на то, как бы вы окончили экономический с красным дипломом, и не могли бы посчитать ставку в карточной игре.
У ваших картин, только один зритель - именно ваша мать, которая вас и содержит.

Ну и в четвертых - все бы это ничего, если бы вы не были так откровенно высокомерны. Словно бы вы Бог - а они плевки у вас под ногами. Попробуйте хотя на секунду осознать единственную живительную для вас мысль - вы ничтожество. Хуже, вы - ничто. Все ваше самосовершенствование ничего не стоит, потому что конечный его итог - это вы, как вы есть. Самодовольный трусливый дурак.

Васкуров встал из-за стола. Он задыхался.
-... Вы... Такого... Вы затронули такие низкие материи! Как вам не стыдно! Мне не стоило бы внимания на это обращать... Я бы обратил внимание, если бы вы указали на недостатки с точки зрения высоких материй... но вы указали с низких! и потому это недостойно того, что бы я даже обратил на это свое внимание... Начал он, постепенно набирая силу - И при еще даме... вы унизили сами себе, Селезнев, вы...
Но тут его неожиданно прервали
- “Дама”? Это кто какая тут “дама”? Это он про меня? Ой не могу, мамочка, держите меня! - вдруг звонко расхохоталась Надежда. Смех ее звучал переливами, то опадал, то снова вздымался. - Ты где... ты в каком году живешь? - хохотала она. - А постой, погоди, ты ведь с мамой, с мамой живешь - это она тебя научила? Нет что правда? Ты с бабой был когда? А о каких это ты материях? Что за материи? Ты что девственник что ли? Да тебе просто бабу надо! Нормальные мужики о таком и не заговорят никогда!
За Надеждой захохотали Селезнев и Волконский. Васкуров беспомощно оглядывался по сторонам. Взгляд его упал на Васнецова. Васнецов тоже смеялся.
Не помня себя от страха и злобы Васкуров роняя стулья вылетел из-за стола. На ходу схватил курту шапку и ботинки и хотел было выскочить за дверь, но та была заперта, а из комнаты все доносился ненавистный ему смех.
- Откройте - откройте сейчас же! - завопил он в ярости барабаня кулаком в дверь.
- Что Пашунь, замуровали демоны? А нука перекрести, как Акунин бюллетень, авось откроется! Ну? Что никак? Видать вера твоя слабовата!
- Сволочь! - в бешенстве заорал Васкуров. - Пусти гадина! Что я тебе сделал? Что я вам всем сделал?
Голос его дрогнул. Павел больше не мог сдерживаться. Горячая волна рыданий захлестнула его. - Сволочи! Миша и ты с ними! Ты-то Миша, ты-то за что?! За что ты так со мной? Что я тебе сделал?
- В самом деле Витя, пусти его! - робко попросил Васнецов. - Ну зачем ты?
Селезнев бросил на него хитрый взгляд, и чуть-чуть примигнул одним глазом.
Надежда тут же отпрянула от него и юркнула в прихожую.
- Молодец Миша! Вступился за друга. - Одобрил вдруг Волконский. - Надя его успокоит. А ты молодец. Давай еще по одной, раз такое дело. Ничего-ничего не переживай, все с ним нормально будет.
Селезнев уселся и как ни в чем не бывало принялся закусывать. Волконский смотрел дружелюбно. Васнецов чувствовал себя польщенным. Несколько стесняясь он налил себе еще рюмку, Волконский с видимым удовольствием с ним чекнулся.
Вскоре Селезнев повел какой-то отвлеченный разговор. Тем не менее Васнецова не покидало беспокойство. Когда Надежда выскочила из комнаты, с ней улетучилась и большая часть ее чар. Однако призрачная близость к женщине не давала Васнецову покоя, жгучее беспокойное чувство все сильнее выказывал права свои. Знакомое Васнецову чувство. Страшное чувство.
Он все порывался выйти в коридор, но его все задерживали и не пускали, наконец, он вышел под предлогом, что ему надо в уборную.
Ни Васкурова ни Надежды в коридоре не было. Валялись только павловы ботинки и нитяная шапочка. Тут же была еще одна дверь, чуть приотворенная, но там было темно и подглядывать Васкуров не решился. Он спустил воду в туалете и вернулся за стол. Раза два он попытался выразить беспокойство за отсутствие Васкурова, но ни Селезнев ни Волконский не обратили на его неуверенные намеки никакого внимания продолжая о чем-то весело растабарывать. Тревога Васнецова нарастала.



Глава 11 Надежда

Оказавшись в прихожей Надежда действовала с чрезвычайной быстротой. Подскочив к сжавшемся в комок рыдающему Васкурову она нежно обняла его одной рукой и приглаживая его непослушные волосы начала нашептывать приятные и успокоительные словечки, извиняться за себя, за Селезнева, легонько подшучивать над ним, словом все эти мелкие вещи, которая умеет делать одна только женщина.
Надеждины уговоры и объятия быстро возымели живительный эффект - Васнецов перестал рыдать, и внутренне успокоился, хотя и продолжал всхлипывать, но больше из боязни, что Надежда сочтет, что ее дело сделано и оставит его.
- Ну пойдем, пойдем - вон туда. Шептала девушка - там нет никого. Вот, вот так. Какой ты неуклюжий, прямо как маленький медвежонок! Я люблю медвежат. Они такие милые! Ну вот ... вот, садись сюда.
- Ну? Какие же у тебя волосы растрепанные, давай я их приглажу, ну?. - Щебеча таким образом Наджеда все ближе и ближе прижималась к Васкурову. Почти абсолютная темнота, горячая близость женского тела, ее дурманящее дыхание мутили разум. Рука его сама потянулась обнять ее. Надежда, по всей видимости, не возражала.
 
- Как вы считаете Сергей, я спрошу у вас банальность, но все таки. Способна ли мужская дружба устоять перед женщиной? Знаю-знаю, вас уже тошнит. Но послушайте. Ведь это такого рода вопрос, на который в разное время нужно дать разный ответ. Очевидно же, что в современном обществе отношения мужчины и женщины несколько изменились. Более того, они, как будто, поменялись ролями. Мужчины стали более женственными, а женщины более мужественными. Как вы думаете, почему это? Я считаю, всему виной войны. Все разговоры, о том, что они научили человечество гуманности, по-моему безосновательны. Даже и одного человека трудно чему-нибудь научить, не правда ли, Васнецов? А тут целое человечество! Нет-с, причина в другом. Я кажется, сажусь на своего любимого конька, но тем не менее. Причина в дарвинизме. Война, это как мелкое сито для крупного песка - через нее просеиваются герои, а трусы и просто малодушные - остаются. Ну или наоборот. Никогда не мог хорошенько понять этой аллегории. Таким образом, две мировых войны, а у нас еще и революция, оставили на племенное разведение мужчин хитрых и боязливых, - известные женские качества. Но свято место пусто не бывает, и в освободившемся пространстве женщины просто не могли не расправить свои крылья - кому-то надо быть мужиком, если сами мужчины перестают ими являются!
Так вот, в этом ключе, не теряют ли актуальности все эти замечательные мужские правила? Ну там, про верность, честь и прочее? Не по-женски ли поступит ваш друг в важную минут жизни? То есть если и не предаст, то не закроет ли в ужасе закроет глаза и не опустит ли руки?
Вот хотя бы ты, Миша, - вдруг обратился к нему Селезнев. - Вот сейчас, не далее как пол часа назад я ужасно оскорбил и обидел твоего друга, с которым вы вместе... сколько уже? Лет 15, - никак не меньше. И что же? Ты заступился за него? Выказал мужество? Или хоть порыв к мужеству? Или хотя бы неодобрение? Нет. Ты смеялся. Ты не слова не сказал, а ведь между прочим и ты, Миша, точно такой же.  И то же девственник. Ты мог бы хотя из солидарности заступился! Или ты испугался, что все так и подумают, что ты из “солидарности”? А ведь, представь себе, ровно до той минуты, пока ты так подло не захохотал, я не был уверен в этом. Ты именно этим своим торопливым смешком так и выдал себя явственно и с головой.

Васнецов молчал.

Первое движение его было возмутиться, и возразить, но он не привык возражать. Ему всегда было проще согласиться, тут же, ужаснее всего, было то, что Селезнев отчасти прав. То есть, на ту самую часть, которая никогда не даст покоя совестливому человеку. И правота эта была отвратительна - он действительно бросил своего друга в беде, а эта жалкая попытка заступиться... Он и сам очень хорошо знал, что в свои 30 он так и не стал мужчиной, что он многого трусит, однако никто прежде не заявлял ему так прямо и в лоб. Он молчал. Он думал. Он с трудом понимал, в каком находится положении и что из него следует. Следует ли вообще из него хоть что-нибудь? Оно противоестественно и искусственно. Понятно, что он все это спланировал, и что? Это и есть его кульминация? Нет, не таков Селезнев. И в этом нельзя участвовать. Лучше всего будет уйти. И говорить меньше слов.
Васнецов встал с кресла.
- Ты откроешь нам дверь?
- Я? Нет. У меня и ключа нет. Да и кому это “нам”? Если ты про Васкурова, то он, скорее всего уже ушел.
- Как ушел? - не понял Михаил.
- Да так и ушел. Ногами. Неужели ты думаешь, он бы тут остался после твоего коварного  предательства? - Селезнев захохотал. - После того, как другу - сквозь хохот выдавливал он. - Другу то единственному... Чтобы перед бабой хватом показаться... и ножом в спину! В сердце! Да по самую рукоятку!
- Отдай ключ. - потребовал бледный Михаил;
- Ключ? Ключ у Надежды. Кто, думаешь, ему дверь открыл? У нее и проси. Если она с тобой заговорит, после того что ты тут наделал.
- Да что я наделал-то?
- Как? - Селезнев перестал смеяться и сделал круглые глаза. - А предательство? Думаешь, почему она на кухне сидит и плачет? Я думаю она тебе твой ключ прямо в твою подлую рожу швырнет, как только увидит. Так что береги ебач Миша, лицо ведь ты уже потерял.

Надежда действительно была на кухне. Она сидела молча спиной и смотрела в окно. Миша позвал ее, но та даже не обернулась. Он тихонько обошел ее с другой стороны и увидел что глаза ее мокры, и смотрят отстраненно. Кое-где растеклась тушь, но это не показалось Васнецову некрасивым. Несмотря на дикость своего положения, на явную постановку, Михаил вдруг остро ощутил, что девушка плакала из-за него. Сознание этого было ему чрезвычайно приятно. Но вместе с этим пришла какая-то подлая слабость в коленках. Стало трудно стоять на ногах и он опустился на стул. Он смотрел и смотрел в ее заплаканное лицо.
Он не знал, видит ли она его, или только делает вид, что не замечает.
Ему хотелось упасть перед ней на колени, целовать ей ноги, но он тут же почувствовал, что этого нельзя. 
В нерешительности он снова встал и хотел было взять ее за руку, но она тут же нахмурила брови и напряглась.
- А, это ты?... За ключем пришел? На, бери. - Она кинула ключ на стол.
Но Миша ключа не взял. Он стоял молча.
- Ну что смотришь? Бери и уходи. Ты ведь за этим пришел.
- А Паша... ?
- Что “Паша”? Тебе какое до него дело? Ты уже все показал на что способен.
Девушка всхлипнула и закрыла лицо руками.
- Я думала ты... а вы.. фу, как противно!
- Надя...
- Что же это такое? Поиздеваться хотите? Еще не натешились? Пошел! Прочь пошел! Уходи! - Надежда задыхалась от негодования. - Как ты мог так поступить? Бросить в самый отчаянный момент! Смеяться! Как не стыдно?
- Наденька, ну прости меня пожалуйста я ведь не хотел... Я не знал...
Девушка вдруг выпрямилась и глаза ее сверкнули?
- Так ты еще и оправдываться? Как это “не знал” и “не хотел”? Это что еще значит? Человек делает только то, что он хочет! Вас никто не заставлял! Ты не маленький, и поступил именно так, как ты хотел! А ты хотел покрасоваться! Погордиться перед слабым! И подло погордиться! Ты испугался, что и над тобой засмеются! Ну и пусть бы смеялись! Пусть бы! Ты взрослый мужик, а трусишь, как школьник! Не нашел ничего лучше, чем унизить своего же друга, чтобы хоть чуть-чуть подняться в глазах тех самых людей, которых презираешь и ненавидишь! Что, не так я говорю? Чьим мнением ты так там дорожил? Селезнев тебе важен? Или тот, другой? Да ты их даже не знаешь, а уже готов им пятки лизать! Ну пусть бы и так, пусть ты подлец, но ведь должна же быть в тебе жалость! Твой друг на вот на этом пороге готов был умереть со стыда, а ты: “Витя открой ему” Фу! Экая гадость! Говорить мерзко! Да ты должен был тут же броситься на них с кулаками! Набить морду! А ты что сделал? Конечно, вот уж верх благородства - похвалили, как собачку-жучку, погладили, и “Ай да Миша! Ай молодец!”  А он там... ну и *** с ним! Пускай убивается.... Не мое горе! Бедный, ведь у него всего и было помощи и поддержки, что ты один на всем белом свете! Ну чего? Чего ты испугался? Ведь вас двое и их тоже двое! Ведь встань ты с самого начала на его сторону, смог бы Селезнев так над вами издеваться? Вот Паша - тот не испугался, тот встал, он всех хотел защитить! А ты струсил, и струсил заранее, про запас, на всякий случай! Когда это еще ничем тебе не грозило! И ведь так оно всегда.... Знаешь ли ты сколько мерзости на земле происходит из-за таких как вы? Не из-за Селезневых с Волконскими, а вот из-за этого самого подленького одобрения с улыбочкой да с усмешечкой! И это когда ближнего твоего сапогами в грязь утаптывают! Те, кто бьют - те виноваты, но вы в сто крат виноватее! Потому, что вы допустили!
Что позволили, что стояли и посмеивались!
И вот он ко мне прощения пришел просить! У кого и за что ты просишь?
 
- Ну, ну, не обижай его, Надежда. - Раздался вдруг голос Селезнева. Он стоял тут же в коридоре и, очевидно, наблюдал за сценой с самого начала. - Миша всего лишь “хорошенький мальчик”. Не в смысле, конечно, что я бы его трахнул, а в том что положительный. Незлобивый. Труслив немного, но что уж тут поделаешь? Тут все дело в одной только черте. В одной маленькой черточке. Знаешь, какая эту у них черта? У “хорошеньких мальчиков”-то? Они надеются. Они, знаешь ли, никогда не в состоянии понять, почему за их мягкость и доброту судьба посылает им только пинки и подзатыльники, на которые-то им и пожаловаться некому. Ну а если пожалуются? Ну что ж, в лучшем случае не обратят внимание и дадут ни к чему не идущий совет, а в худшем... посмеются. Как вот сейчас.
Я Миша, все о тебе знаю. Я знаю, таких, как вы, я знаю даже как вы думаете. Мыслей своих вы не начинаете и не заканчиваете, потому что уж заранее было понятно, чем они закончатся. Год от года ложатся они бесполезным бессвязным грузом в голове, и только в критическую минуту обретают форму, давая, впрочем, самые неожиданные выводы. Тем и страшен подобный мысленный мусор, который не сортируется, как положено оконченным мыслям, а лежит до поры, чтобы при случае потом выстрелить. А уж чем и в кого - один бог только и ведает. То есть из одних и тех же обрывочных мыслей формулируются у вас самые неожиданные выводы. К примеру ты, Миша - “Хороший мальчик”, и что это значит, ты сам знаешь. Сейчас положим знаешь, но опять же только потому, что я тебя спросил. И ты мне, Селезневу, - ответил. Не себе, понимаешь ты это? А чужому человеку.
В малодушную минуту, ты из этого “хорошего мальчика” мигом вылепишь тряпку и размазню, жалкого труса, который потому только добр, что не находит в себе смелости быть злым. Тебя не хватает ни на один серьезный поступок, а только на пол-поступка. Ибо попробовав и встретив препятствие, ты тут же бежишь без оглядки назад. А если и получишь результат, то он тут же покажется тебе через чур двусмысленным.
Вот теперь ты испугался. Чего ты испугался? Надьки что-ли? Ха! А я ведь сейчас тебе одну забавную штуку открою. Вот интересно? Переменится ли твое мнение...
- Молчи - вдруг взвизгнула Надежда. - Прошу тебя, Витя, Витечка. Я тебе потом... потом, все что ты скажешь, но только не делай этого, прошу не надо этой игры! - Это глупая игра, злая, они ведь совсем не такие как ты о них говоришь, Витя!
- Ты чего мелешь, дура? - с какой-то вдруг бешеной злобой прошипел Виктор. - Ты чего ополоумела? Нука, пойдем! Пойдем! - Он грубо схватил ее за руку и с силой рванул, так что та чуть не упала со стула.
- Пусти, Витя! Пусти! - всхлипывала и вырывалась девушка, но Селезнев был куда сильнее. Он затащил ее в комнату и с бешенством захлопнул дверь. Щелкнул замок.



Глава 12 ****ец, Миша

Сознание, стыда пришло к Васнецову слишком позно. Он все еще стоял на кухне опустив руки и потерянно глядя в коридор, когда наконец, почувствовал... Вина накатывало на него тяжело, неторопливо, но с неотвратимостью лавины погребая под собой жалкие остатки его самолюбия. Он ощутил, что в самый нужный, самый важный момент допустил свершиться чему-то настолько стыдному, настолько непереносимому, что умри он сейчас - и тогда бы не искупил, своего трусливого бездействия.

Он бегом бросился к двери, начал дергать ручку, но та не поддавалась. За дверью слышались крики и звуки ударов. Селезнев, очевидно, избивал  девушку.
- Ты будешь еще? Нет, ты будешь?
- Пожалуйста Витечка, не надо, не надо больше! Я сделаю! Я все сделаю! Только отпусти!
- Да что ты сделаешь, ****ь подзаборная!? Ты все что могла изгадила, ты понимаешь? Для чего я в тебя столько денег вбухал, что ты в самый ответственный момент, этакую ***ню выкинуть! Что ты этим хотела? Ну!? Отвечай! - Селезнев разразился потоком ругани.
- Паскуда! Отвечай, что ты должна была сделать? Ну? Отвечай иначе я тебе так ****ьник разобью, что ты еще два месяца даже ночью на трассе ни копейки не заработаешь!
- Я... должна …. была... - сквозь всхлипывания отвечала девушка. - Нет Витя, не бей пожалуйста! Я не могу... он услышит!
Снова звуки ударов.
- Так вот о чем ты беспокоишься? Ах вот чего ты... - Селезнев вдруг замолчал. Слышны были только всхлипы девушки. Тишина все тянулась и тянулась...

И вдруг Селезнев захохотал. Он разразился таким диким и неудержимым хохотом, что Васнецов отпрянул от двери. Виктор хохотал и не мог остановиться, минуту, две.
- Ах вот ты... ах вот ты чего захотела... - сквозь судороги выдавливал он. - Ну хорошо же...  Ну хорошо... ой не могу... уморила!
Неожиданно щелкнул замок. Девушка пулей вылетела из комнаты в прихожую и чуть не сбив Васнецова с ног.
Она схватила щапочку, сапоги и свое худое пальтишко и вытащив из карманчика второй ключ распахнула дверь и так и оставив его в замке босиком выбежала в коридор. Было слышно как хлопнула дверь на лестницу.


- Ну вот, все и закончилось, - услышал Васнецов у себя за спиной задумчивый голос Селезнева. - Вот тебе и кульминация моего представления. К сожалению, оно не вышло, так как я его задумывал. Помяни мое слова Миша - Селезнев уселся на тумбочку для обуви в прихожей. - Бабе никогда не верь. Какая бы она не была. В чем бы не клялась. В ответственный момент в них что-то срабатывает - и они скорее на попятную бегут. Жить, знать, очень хочется. Такова и природа их. Это мужчина готов умереть за пустяк, если надо. А ты, Миша, готов теперь умереть? Впрочем, я совсем не про это. - Селезнев зевнул - он видимо очень устал и вся фигура его как-то растеряла всю свою силу. Он прислонился спиной к стене и прикрыл глаза.
- Да, черт возьми, сколько иногда надо усилий, чтобы научить человека совершить поступок? Ох, много. Я думаю, тебе тоже нелегко...
- Мне? Мне нелегко? - вдруг в бешенстве проскрежетал Михаил.
- Да не тебе... хотя, пожалуй и тебе не легко... Ну что же, Миша, поделать, если ты не способен на поступок? Я как не бился... Вот скажи мне, ты, литературовед. Скажи: о чем пишут книги? Можешь ты суммировать, свой опыт? Ведь опыт литературы так колоссален… так всеобъемлющ... он самую суть затрагивает, главный нерв жизни.... и почему же вы никогда не можете из него ничего для себя полезного извлечь, а только говорите... говорите... все такие умные и пустые словечки... тенденция, абстракция, импрессионизм, имадженизм... все это, конечно, умно... ну вот а на практике что? Ничего. Фиить. И все.
Скажи мне, о чем сюжет твоей драмы? Вот этой самой, которую я написал и поставил? Я отвечу, почему вы не понимаете литературы. Потому что для вас она - это другое. А она - не другое. Она - жизнь. Понимаешь? Ты знаешь ее законы, так знай и законы жизни. Проведи параллель. Разочти, где завязка, где кульминация, где развязка... Определи роли, ну и, конечно, вычлени главную мысль. Ведь для этого ненадо лезть в корни... это глупость про корень... тот, кто это сказал... он его и не видел никогда... Определить... главное... суть и безошибочно - можно только по цветку... - Селезнев уже говорил, словно сквозь сон - медленно, потухающим голосом.

- Вот... ты говоришь определи. - с горечью заговорил Васнецов. - Определи. Да как ты не понимаешь, насколько это для меня позно? Что ничего уже не даст? Урок дают, чтобы его выучить, а ты что сделал? Ведь это смерть! Понимаешь ты это? Ты думаешь я не вижу? Не вижу ничего? Да, эта моя трагедия. Это ода моему малодушию и... бездействию... о, разве ты не знаешь, что я сам, первый, сыт по горло этим бездействием?... Разве не знаешь, что жизнь и без тебя столько раз мне это доказывала?
О, ты хитер Витя! Но скажи мне сам, почему ты не делаешь хорошего? Почему ты не помогаешь, а только рушишь?... Думаешь я не понимаю сейчас, что ты мне одним движением нос утер? На 100 лет вперед утер! Да, я дурак, глупец, малодушная тварь! Но ты-то мучая меня сам понимал масштабы моей трагедии? Ты-то понимал, что я сам об этом первый и лучше всех знаю? Вот только сейчас, 5 минут назад я стоял тут и хотел возражать! Я негодовал! Я хоть и знал, что ты прав, но был в бешенстве, что меня так обвиняют! Но я бы все равно не возразил. Я бы ушел! Я бы возразил потом, в душе бы возразил, ушел бы, забился бы в угол и победил бы тебя, когда ты не можешь ответить! Думаешь, я не вижу, не понимаю, как это нелепо и уродливо? Но ты понимаешь ли альтернативу?
Понимаешь ли, что нельзя человеку так оставаться неотвеченным? Нельзя человеку с виной выжить? Понимаешь ли ты, что люди не просто так ее на других перекладывают? Понимаешь ли ты насколько тяжело, непереносимо это сознание? Оно разъедает душу, уничтожает все! А ты? Что ты сделал? Ты осознаешь сейчас, что ты со мной сотворил? Ты своим представлением, своей проклятой комедией уничтожил во мне тот последний ресурс, который остается у каждого человека? Который дан ему богом и природой! Кого я теперь обвиню? Кто будет виноват если не я? Понимаешь, серьезно виноват? Навсегда? Так что не забыть и не исправить! Я хотел, я знал как тебе возразить про Пашу, я смог бы смириться, и он сам бы простил меня...
Но ты тут же легко, не сходя с места кинул мне и второй шанс - второй шанс все исправить, совершить поступок! И тут же, так же легко, словно щелчком по носу доказал, что ВСЕ что ты про меня говорил - мною заслуженная правда! О тварь подлая! Ты умеешь уничтожить человека!
Но умеешь ли ты воскресить его? Способен ли ты на это? Нет, не способен! Убивать, уничтожать - это только ему позволено, потому что только Он может и возродить, и исправить все, абсолютно все! И...

- И дать тебе бабу? - вдруг усмехнулся Селезнев. - Я ведь про вашу черту тогда не досказал.  Вы по тому так милы и так безобидны, что в тайне надеетесь, что за вашу доброту вам Бог бабу пошлет. Ну, так я вам открою секрет. Посылал уже и не раз. Но вы никогда не знали, что с ней делать. Потому, именно, что так и надеялись, что все как-нибудь само собой устроиться. Не устроиться Миша. Бабу - ее нужно добывать. Ты свои ****острадания в абсолют не возводи. “Трагедия”, “навсегда” “способен” “не способен” - это все словечки.
Даже сейчас, в отчаянии высказывая мне все это, ты все равно надеешься, что уж хотя бы за это твое покаяние, - Селезнев снова усмехнулся. - За самокритику твою - тебе тут-то ее и пошлют. С небо ****ятины, как манны небесной. Ведь тебе так хочется быть понятым, и все никак в толк не возьмешь, почему тебя не хотят понять. А что понимать то? Таких, как ты - миллионы. И вам друг на дружку искренне похуй. Ты не хочешь никого понимать - и тебя не хотят. Вот вы и ходите - непонятые. Вот вам - одинокие. Чтобы тебя поняли - ты другого прежде пойми. А там, глядишь, и себя уже не понадобится. Но знаешь, что Миша? Я пойду еще дальше. Я дам тебе третий шанс. Мне уже и самому интересно, запорешь ли ты и его. Вот.
Селезнев вдруг отстранился и вытащил из-зо спины черную сумочку из кожзама.
- Судя по всему у нее там все. Деньги, документы, ключи, паспорт. Я тут сидел и думал вернется она за ними или нет. На. Держи. Избавь ее от постыдной необходимости выпрашивать ее у меня после всего что с ней тут было.
Васнецов помолчал.
- А что если она.... что если я не найду ее?
- Ну не найдешь, так и незачем. Меня от одного воспоминания коробит, как она у меня в ногах ползала... Ну чего морщишься? Ползала, Миша, ползала... Умоляла меня не говорить тебе, что она не проститутка, которую я нанял и которой деньги платил, чтобы она над тобой издевалась... - Селезнев открыл дверь, шагнул в проем и отправился в сторону мусоропровода.
- Надя?.... Стой! Ты не смеешь!
- Почему это не смею? А что она мне сделает? Ментам позвонит? - Селезнев открыл заслонку мусоропровода и швырнул надину сумку в контейнер. - Ты знал, что если они не из салона, с ними можно делать все, что угодно? Не платить, избить, изнасиловать -  и тебе при этом ничего не будет.  У них нет защитников. И идти им не к кому. Такие как она - самые бесправные на всей земле.
- Витя, не выкидывай! Пожалуйста!
Селезнев становился. Он обернулся и молча посмотрел на Васнецова. С минуту оба молчали.
- Миша, это уже ****ец, - наконец тихо проговорил Селезнев.
Он вынул сумку из контейнера.
- Ты понимаешь, что сейчас должен был мне морду набить? Зубами в меня вцепиться, горло мне разорвать, но не позволить мне это сделать? Понимаешь, нет? - Селезнев тяжело вздохнул и опустив плечи поплелся обратно в квартиру.
- На. Забирай и иди. Она у метро тебя ждет. Больше ей некуда деваться. Города не знает... да и далеко ей...  Да и опять же, куда без ключей-то? Квартира съемная... Нет, и правда, экая дрянь народ?



Глава 13 Утрата Надежд

Васнецов выскочил на улицу. Горечь и злоба душили его. В эту секунду он явно чувствовал, что ненавидит их обоих - и своего мучителя, и его жертву, которая явно была с ним в сговоре, самого себя, свою жизнь, свою работу, все! Каждую черту и каждое дыхание мира! Ему страстно хотелось уничтожить это одним движением руки, как никогда не существовашее, чтобы и следа от всего этого не осталось во вселенной. Но он ясно понимал, что чтобы он сейчас не сделал - вскрыл бы себе вены, шагнул из окна - ему ничто не поможет. Сумка жгла его руку как каленое железо.
Получив ее из Селезнева он еще не совсем хорошо понимал, во что ввязался и каким бременем может быть иногда по видимому самое простое дело. Метро было недалеко, но квартира Селезнева была так хитро расположена, что дойти от нее можно было сразу до трех станций - и к какой из них направилась Надежда? Ответ был у него в руке, но заставить себя прикоснуться к чужим вещам... рыться в ее сумочке... Васнецов не мог. Положение его было безвыходным - отправиться сейчас домой - это значило не только оставить Надежду на улице, но и, быть может, отдать ее на растерзание Селезневу - и только один Бог знает, как он теперь с ней поступит.

- И кроме того... кроме того именно этого он и ждет от меня! Именно так он обо мне и думает!, - это было страшно и непостижимо, но Васнецов явно ощутил, что именно потому, что Селезнев “знает” - он, Михаил Васнецов, не может это так оставить. Не может убежать, напиться, забыть - потому, что это он не забудет. Умереть ему сейчас тоже очень хотелось. Но вместе с этим он чувствовал, что Селезнев каким-то непостижимым образом предусмотрел и это, и что это тоже будет проигрыш.
Он твердо решил, что даже если ему предстоит обойти и объехать все станции Москвы - он найдет эту девушку. Он вернет ей ее вещи, он вернет ее к жизни, а она вернет и его. Кто бы она ни была, чтобы она не делала - это не важно и не страшно. Это все равно. Это не имеет никакого значения. Здесь в грязи - он нашел свой драгоценный алмаз и он снова отыщет и сохранит его.
За час с небольшим Васнецов оббежал все три станции. Девушки не оказалось ни на одной. Он был в отчаянии. В надежде что она все-таки вернулась к Селезневу - он бросился было к нему.
- Ну чего ты дверь ломаешь? Нету ее тут. Да, приходила. Но ушла. Я сказал... - он зевнул... - Я ей все сказал. Иди уже. Она у метро. В переходе.

Но Надежды небыло ни в метро, не в переходе. Время было уже 12 - еще час и метро перестанет работать. Что же тогда? Как же тогда? Он снова обежал все станции. Побывал во всех переходах, устал и насквозь промок от пота - ноги почти уже не держали его. Он прислонился к стене у закрытой кассы и посмотрел на часы. Время было 45 минут первого. Он бы успел домой, если бы отправился прямо сейчас, но Васнецов не хотел домой.
- Если она будет ночевать на улице - то и я буду, - подумал он. И никогда еще он не чувствовал в себе такой решимости. Васнецов явно ощутил отчаянную скорбную правоту своего решения, и сознание это, несмотря на глубочайшее отчаяние, было приятно ему.
- Значит будем ночевать, - он огляделся. - Но как же тут ночевать? Надо найти место...
Васнецов попытался присесть на ступеньки, но холод гранита словно ожег его сквозь тонкие летние джинсы.
- Так вот почему они всегда в так тепло одеты, - думал Васнецов снимая куртку и расстилая ее у стены. - Оно и понятно. Камень забирает все тепло из тела, это и Короленко писал.... тут и летом пневмонию схватить... - странное спокойствие вдруг овладело им. Уже много лет, мысль его не была так ясна и рассудительна. Он улегся на пол, прислонился спиной к стене и ощутил, как медленно понемногу лютый каменный холод наполняется теплотой его дела.
- Вот так. И хорошо. - бормотал он разглядывая гранитный узор на полу. - Как человеку мало иногда нужно. - Место что бы лечь. И все. Я сыт, здоров. Я должен быть счастлив. Пусть я одинок? Ну и что с того? Разве тебе самому не приятно, что ты одинок? Это приятно. Это хорошее сознание. Ты ни на кого не надеешься, ни на кого не рассчитываешь... поистине источник скорби - это другие люди. Ничто так не огорчало тебя как люди. Их переменчивость, ложность, неспособность понять ту нежность, ту внутреннюю красоту, что заключена в каждом создании, в каждом стебле и в каждой пылинке... и уж конечно, друг в друге... Зачем они дерутся? Зачем делают больно братьям своим? Когда все на свете так просто? Как дважды два. Одиночество - вот панацея от боли. А здесь, в этом каменном лабиринте его нет, и оно есть - Васнецов засмеялся, как ребенок коротким счастливым смешком. - Вот так. Вот так.... - шептал он закрывая глаза. - Как в той американской сказочке - “Свобода - это утрата всяческих Надежд” - он снова засмеялся.
Сквозь дремоту он как бы видел, что кто-то стоит склонившись над ним. Ему очень не хотелось открывать глаза, но словно что-то знакомое проскользнуло в этих чертах - он зажмурился и... и ощутил, как чья-то нежная рука гладит его спутанные волосы.
- Надя, неужели...
- Тс... Тише... - прошептала девушка. - Ты ждал меня? Ты остался из-за меня?
- Да... я не хотел... не хотел что бы ты была одна...
- И я не буду. Не буду. Теперь не буду.
Она скинула свою курточку, легла рядом с Михаилом и накрыв обоих своим пальтишком плотно прижалась к нему устроив свою голову у него на руке.
- Знаешь... Мне говорили...  Это так глупо... я никак не могла к чужому имени привыкнуть.. И вот теперь... теперь я знаю почему...

Васнецов то спал, то в страхе просыпался и каждый раз находя Надежду возле себя, засыпал со слезами счастья на глазах. Ему все не верилось, что вот она... тут? Невозможно... Эта ночь, проведенная на холодном полу метро, с полицейскими, равнодушно проходящими мимо, с подвыпившей компанией, которая долго стояла и смеялась над влюбленными, с бомжом, который пристроился неподалеку... это была лучшая ночь в его, Васнецова, жизни. Утро застало их в объятиях друг-друга - девственника и шлюху. В 5 утра первые пешеходы нарушили их покой и блаженство.
Они молча встали на ноги, собрались и стали спускаться по эскалатору.



Эпилог.


- ..Нет....
- Что?
- Нет! Я никогда этого не сделаю. Ни для тебя, и ни для кого!
- Даже если я покажу ему?
- Даже если покажешь. Я все равно не сделаю. И он... даже если он увидит - он... я это знаю, он простит.
- А что если все они увидят? И в самый торжественный момент? Ты знаешь мои возможности. Думаешь, я не смогу это устроить?
- Мне все равно. Мне все равно, что все. И когда угодно. Пусть они отвернуться. Но он один будет смотреть мне в глаза.
- Да... глаза... - это, конечно, сила.
- Не смей над этим смеяться!
- Я и не смеюсь.

Кстати, ты знала, что Васкуров тоже женится?