Набоков по Фрейду. Теннисный матч Гумберт - Лолита

В доме прохладно и пусто, а тут, на упругой поляне,
гонится ветер за солнцем, и будет до вечера длиться
легких мячей перезвон,- юности белой игра...

Говорить о фрейдистских мотивах Набокова мягко говоря неоригинально, потому сузим зрачки наших голубых глаз до темы тенниса. Об этом, кажется, еще никто и никогда. Меж тем поле это, а точнее сказать лужайка, плодороднейше, и среди порхающих плиссированных юбочек можно пожать немало любопытного.
Теннис сопутствует Набокову на протяжении жизни: детское хобби с возрастом оседает на страницах книг в виде белоснежных хлопчатобумажных воспоминаний. В теннис играют герои Набокова, он рассыпан по страницам романов, как галька по корту: теннисные шорты, теннисные мячики, теннисные крики, даже Теннисон. Но лишь в «Лолите» теннис выступает не просто декорацией и антуражем, не как деталь пейзажа или неизбывная частица детских воспоминаний, но как полноценный участник драмы. В «Лолите» теннис – важный участник сюжета, а теннисный корт – арена страсти между главными героями, на которой, как на супружеском ложе, орут ссоры, причитают примирения, ревет ревность – словом, разворачивается вечная борьба за любовь.
«Для меня игра всегда был чем-то большим», - признается в романе Автор. И в другом месте продолжает: «Думаю, что я особенно  чувствителен  к  магии  игр. Я  видел  вместо  доски квадратное углубление, полное прозрачной  морской  воды  с  редкими  раковинами  и каверзами». Попробуем подхватить предложенную игру в символы и пронаблюдать, как игра в теннис становится зеркалом, отразившим историю жизни Гумберта Гумберта и Долорес Гейз.
***
Теннис вплетается в ткань романа исподволь, почти по инерции. Он далеко не сразу становится тем Символом, в который превращается ближе ко второй части исповеди Гумберта. Но отголоски грядущих лаун-баталий слышатся уже во второй главе: мы узнаем, что удары «мяча об стенку ракеткой или ладонью» составляют главное развлечение Гумберта-школьника. Непосредственно Теннис впервые упоминается главой позже – в патриархальной атмосфере нанятой виллы, апельсиновых деревьев, песчаного пляжа и первой влюбленности. Теннисные состязания, наряду с бесконечностью и множественности миров, составляют предмет бесед юного Гумберта и столь же юной Аннабеллы, его внезапной возлюбленной. Здесь, в прологе, уже слышна тема «мучительной любви» без возможности удовлетворения, которая пройдет пронзительным смычком по струнам романа. Отметим также соседство тенниса с философией и космосом – масштаб игры, заданный Автором, и, конечно, Аннабеллу – «девочку, без которой не было бы Лолиты». И теннисного поединка, добавим мы.
Это еще только прелюдия, не поединок, не игра. Вброс мяча происходит в главе 10:
«Пока я стоял, вытирая платком лоб и глядя на случайно подвернувшийся предмет - старый серый теннисный мячик, лежавший на дубовом бауле, - донесся с верхней площадки контральтовый голос  госпожи  Гейз».
Собственно, теннисный мяч – первое, что видит Гумберт, стоя на пороге дома Гейзов по Лоун (!) Стрит, если не считать мексиканских сувениров, дверных колокольчиков и «Арлезианки» Ван Гога. Мяч появляется на страницах романа под звуки контральто (к слову – самый низкий женский голос, которым в операх часто поют юноши и мальчики – вроде Орфея, Ратмира или Леля). В дальнейшем мы увидим, что лоун-теннис и в особенности мяч имеют в романе свой «саундтрек» - значимую для судеб героев вокальную партию.
Это даже не вброс, а ковыряние – мяч «подвернулся случайно», он не подан, как подобает, и пока нейтрально окрашен. Позже мы увидим, как серый цвет мяча обретет цвет кожи Лолиты и покроется абрикосовым пушком ее поясницы...
Стоп, кажется, я проговорился. Что ж, чему быть, того не миновать, сорвем покровы! Я вынужден признаться: теннис заявлен в качестве генеральной темы статьи намеренно, для отвода, как говорится, глаз. Истинный предмет моего исследования лежит в иной плоскости и представляет собой, с позволения сказать, женский зад. Если уж быть совсем откровенным – это девичьи ягодицы, попросту говоря – попка Лолиты. То есть теннис, конечно, тоже важен, но скорее как сублимированная метафора – супружеского ложа (корт) и женского зада (мячики). Изощренный ракурс, не правда ли? В качестве оправдания замечу, что «теннисное прикрытие» интимной тематики заявлено не мной. Набоков лично признавался, что «девственный пушок теннисного мяча» был для него одним из неизбывных переживаний детства. Давайте договоримся: с этого момента будем следить за теннисными перипетиями, держа в голове то, что он призван замещать. Ну, то есть будем мотать головой туда-сюда, в точности как делает персонаж другого романа Набокова:
«Подле одной из площадок, на лесенке, сидел человек и, следя за перелетами мяча, как автомат, поворачивал голову вправо, влево, вправо, влево, словно отрицал что-то».
За одним исключением: мы не станем ничего отрицать, а попробуем – пристрастно, но непредвзято – посмотреть, как теннисные мячики и лолитины ягодички ведут нас, подобно клубку ниток из детской сказки, по сюжету романа. По рукам? Тогда возвращаемся к поединку.
Первая подача происходит в следующей, 11 главе. О, эти барабанные палочки, эта тревожная дробь грядущих событий! Все готово для начала игры, но не будем спешить. Великий матч требует преамбулы, разогрева и рекогносцировки. Итак, мы в знакомых уже декорациях сада мисс Гейз:
«Четверг. Очень жарко. С удобного наблюдательного пункта (из окна ванной комнаты) увидел, как Долорес снимает белье с веревки в яблочно-зеленом свете по ту сторону  дома.  Вышел,  как  бы  прогуливаясь. Она  была в клетчатой рубашке, синих ковбойских панталонах и полотняных тапочках».
Зрители собрались. Флаги реют. Идет представление игроков.
«...Каждым своим движением среди круглых солнечных бликов она дотрагивалась до самой тайной чувствительной  струны  моей низменной плоти».
Придерживаемся, как договаривались, двухфокусной картины бытия. Корта еще нет, но вот «круглые солнечные блики»... Почему они круглые? Мне мерещится, или это?.. Впрочем, не будем нагнетать ситуацию: развивается «ягодная» тема чрезвычайно медленно и плавно.
«Когда  она встала,  чтобы  внести  в  дом  белье, я издали проследил обожающим взглядом выцветшую сзади голубизну ее закаченных  штанов».
Ну и что, штаны и штаны. Идем дальше.
«Пятница. Видел, как она шла куда-то  с  Розой,  темноволосой  подругой. Почему  меня  так  чудовищно волнует детская - ведь попросту же детская – ее походка?» 
Как в истинном произведении искусства в «Лолите» нет заранее готового ответа. Автор на наших глазах приходит к осознанию пристрастий - своих и своего героя:
«...Разберемся в этом.  Чуть туповато ставимые носки. Какая-то разболтанность,  продленная до конца шага в движении ног пониже колен. Едва намеченное пошаркивание. И все это бесконечно молодо,  бесконечно  распутно».
Он стремиться разобраться в предмете своего интереса, но как будто боится поднимать взгляд выше коленей Лолиты. Что это, робость или отсутствие интереса? Скорее робость, неловкость, преодолеваемая мучительно постепенно, как закатываемая штанина. Еще до встречи с Лолитой, Гумберт собирает ее образ по частям: волосок на бортике ванной, забытый на полу носок, первый слог имени, первый из шажков вниз по нёбу...
«Воскресенье. Она... отступила  к своему  половичку рядом с тюленеобразной маменькой.  Там  моя  красота  улеглась  ничком,  являя  мне, несметным  очам,  широко  разверстым у меня в зрячей крови, свои приподнятые лопатки, и персиковый  пушок  вдоль  вогнутого  позвоночника, и выпуклости обтянутых черным узких ягодиц, и  пляжную  изнанку отроческих  ляжек».
Добрались! Мы, наконец, обрисовали объект вожделений Гумберта лишь для отвода глаз дополненный ляжками. Знаете, я понимаю его. Я с детства испытываю дискомфорт, чтобы произнести слово «попа». То же, уверен, испытывает Хриплый Хумберт – он больше поэт, нежели врач. Можно, конечно, его избегать, но вожделению не прикажешь. И потом как поведать слушателям историю души, не называя вещи своими именами? Разве так поступают на исповеди? Нет, пора преодолеть робость, а делать это лучше всего  буквально, через созвучие слов:
«Маленькой Вирджинии еще не стукнуло четырнадцать, когда ею овладел Эдгар. Он давал ей уроки алгебры.  Воображаю.  Провели  медовый  месяц  в  Санкт-Петербурге  на западном  побережье  Флориды.  "Мосье  По-по", как один из учеников Гумберта Гумберта в парижском лицее называл поэта Поэ».
По-по-поэ... Что ж, неплохая по-попытка. Следующая уже увереннее:
«Человек же попроще - и попрактичнее - здраво удовлетворился бы коммерческими эрзацами».
«Поп» дважды подряд – случайно ли? Может, и случайно...
Ночь. «Если же закрываю глаза, вижу всего лишь застывшую часть ее образа, рекламный диапозитив, проблеск прелестной гладкой кожи с исподу ляжки, когда она, сидя и подняв высоко колено под клетчатой  юбочкой,  завязывает  шнурок  башмака».
Теплее...
Четверг. «Наконец, когда я полностью опутал мою жаром пышущую душеньку этой сетью бесплотных ласок, я посмел погладить ее по ноге,  по  крыжовенным волоскам  вдоль  голени... и  я  все  похохатывал  и обращался к Гейзихе через ноги Ло, причем моя рука ползла вверх по худенькой спине нимфетки, нащупывая ее кожу сквозь ткань мальчишеской рубашки».
Вверх? Холоднее.
Суббота. «Ее русые локоны склонились над столом, у которого я сидел, и Хумберт Хриплый обнял ее одной рукой - жалкое подражание кровному родству. Держа лист и продолжая его изучать чуть-чуть близорукими глазами, моя наивная маленькая гостья медленно полуприсела  ко  мне  на  колено.  Ее  прелестный профиль, приоткрытые губы, теплые волосы были в каких-нибудь трех вершках от моего ощеренного резца,  и сквозь  грубоватую ткань мальчишеской одежды я чувствовал жар ее тела».
Горячо! Но поздно – Лолиту срывает с едва-едва насиженного места «голос говорливой Луизы»
Среда. «Ло уже теребила ручку двери, чтобы взлезть с моей стороны. "Это возмутительно", - начала Гейзиха, но Ло уже втиснулась, вся трепеща  от  удовольствия.  "Подвиньте-ка ваш  зад", - обратилась она ко мне... Суставами пальцев моя правая рука прилегала к синим  ковбойским  штанам девчонки».
Ло играет на опережение. Она первой нарушает табу, звонко выпаливая: «Зад!». Тепло.
И вот пятница, страстная пятница.
«Мечтаю о какой-нибудь ужасающей катастрофе. О землетрясении. О грандиозном взрыве. Ее мать неопрятно, но мгновенно  и  окончательно  изъята вместе  со  всеми остальными людьми на много миль вокруг». 
Гумберт, снедаемый вожделением, грезит о познании Лолиты в неком постапокалиптическом  мире, вдали людей и какой-либо цивилизации. Это, конечно, грезы о том прерванном акте из детства, когда мы с Аннабеллой «нашли себе место на развалинах низкой каменной стены».
«Лолита подвывает у меня в объятиях. Освобожденный, я обладаю ею среди развалин.  Ее удивление. Мои объяснения. Наглядные примеры, сопровождаемые животными звуками».
Обладание передано лишь через окружающую обстановку, но и в ней можно увидеть намеки на позу, в которой тема нашего исследования играет значимую роль: отсутствие цивилизации, развалины, животные звуки наводят скорее на доисторическое соитие, нежели на миссионерскую позицию. Этот домысел, кажется, подкреплен последующими сентенциями:
«Не будь Гумберт трусом, он бы мог потешиться ею мерзейшим образом (воспользовавшись ее посещениями - вчера, например,  когда она  снова  была  у  меня,  показывала  свои  рисунки  -  образцы  школьного искусства)»
Лолита сидит за столом, Гумберт склонился над ней, поглядывая через плечо и вдыхая медовый запах ее затылка – я вижу эту сцену так. Возможно, все это досужие и небеспристрастные домыслы, но вот вам факт. Спустя пару абзацев Автор, не оставляя сомнений, сам задает координаты, предлагая нужную фокусировку; вычерчивает их местоположение, как заветные сокровища на пиратской карте:
«Вид со спины. Полоска золотистой  кожи  между  белой  майкой  и  белыми трусиками.  Перегнувшись через подоконник, она обрывает машинально листья с тополя, доходящего до окна».
Кажется, можно подвести некоторый итог? посмотреть, что у нас, как говорится, в сухом остатке. В Предисловии про имя героя сказано, что это «маска  --  сквозь  которую  как  будто   горят два гипнотических глаза». Очевидно, речь об инициалах HH, в которых, при должной фантазии, можно углядеть щелки глаз, сияющих сквозь прорези маски. (Еще большее сходство обнаруживается, если записать инициалы как GG, – здесь щелки глаз явственно видны сквозь оправу круглых черепаховых очков). Подхватывая предложенное состязание в фантазии, предположим, что нечто подобное скрыто и в имени героини – dOlOres. Глядя на эти округлости (съедающие разделительную щелку звонкого l – кончик языка бьется в нёбо), можно понять, что привело в состояние гипноза несчастного Гумберта.
«Я  начал  к  ней  подкрадываться  "искалеченной караморой", как  выражаются  пантомимисты.  Мои  конечности  были  выгнутыми поверхностями,  между  которыми  -  скорее,  чем  на  которых  -  я медленно подползал, пользуясь каким-то нейтральным средством  передвижения:  подбитый паук Гумберт. Мне потребовалось Бог знает сколько времени, чтобы добраться до нее. Я ее видел как бы через суживающийся конец подзорной трубы  и  к  ее тугому задку  приближался,  как  паралитик  с  бескостными,  вывороченными членами, движимый ужасным напряжением воли».
Это ли не гипноз?
«Наконец  я  оказался  как  раз позади нее; но тут мне явилась несчастная мысль - выказать мнимое озорство - тряхнуть  ее  за  шиворот,  что ли, - дабы скрыть свою настоящую игру, и она кратко и визгливо сказала: "Отстаньте!" (что  было  прегрубо),  -  и,  жутко осклабясь, Гумберт  Смиренный  отступил,  меж  тем  как  дрянная  девчонка продолжала верещать, склоняясь над улицей».
Тряхнуть. Дивный эвфемизм! Визг выводит Гумберта из сомнамбулического состояния, но, разумеется, ненадолго.
«После завтрака я полулежал в низком садовом кресле, пытаясь читать. Вдруг две ловкие ладошки легли мне на глаза: это она подкралась сзади, как бы повторяя, в порядке  балетных  сцен, мой  утренний маневр».
Ответный ход! Это сладкое слово «взаимность».
«Ее пальцы, старавшиеся загородить солнце, просвечивали кармином, и она судорожно хохотала и дергалась так и сяк, пока  я  закидывал руку  то  в  сторону,  то назад, не выходя при этом из лежачего положения».
Представили?
«Я проезжал рукой по  ее  быстрым  и  как  бы  похохатывающим  ногам,  и  книга соскользнула  с  меня,  как  санки...»
Переведем дух. Эта ускользающая книга знаменует точку, железнодорожную стрелку, в которой отношения HH и OlO окончательно утрачивают литературный флер и становятся на путь физиологии, на котором секс и спорт – пункты одного маршрута. (Несколько позже уже журнал, не книга «спрыгнет на пол, как спугнутая курица», чтобы освободить место для первого из таких пунктов). С этого момента теннисные мячики и женские ягодицы будут мелькать перед нами параллельными маршрутам, как пейзажи за окном идущего поезда, если глазеть попеременно то вправо, то влево. Ну, вы уже знаете.
Итак, книга скользит в кювет и тут...
«Мистрис Гейз, прогуливаясь, подошла и снисходительно сказала: "А вы просто шлепните ее хорошенько,  если  она  вам мешает  в  ваших  размышлениях».
Здесь я вынужден снова прервать наш матч и дополнительно придать ему дюйм-другой пикантной глубины. Вам же известно, что такое спанкинг? Страстное желание шлепать женское ягодицы, вот что это такое. Так вот, я уверен: теннис и спанкинг - увлечения одного рода. Каждый, кто держал в руках ракету и прикладывался с ее помощью по упругой мякоти теннисного мячика, согласится со мной. А кто не держал, пусть представит себе прекрасную, голоногую и раскрасневшуюся даму, ну, скажем, Машу Шарапову, с истошным визгом принимающую и отвечающую на удары неугомонного снаряда. Или Анну Курникову с ее «Прыгать должны только мячики». Или Гасси Морган, впервые сменившую шорты на теннисную юбку в далеком 1920-м. Или Елены Вилльс, которая выиграла чемпионат в 1950 году и была, конечно, куда ближе Гумберту.
Окинем еще раз вооруженным (но не сужающимся концом трубы, а совсем наоборот) на сей раз взглядом витиеватый узор на ковре корта:
Напрямую ягодицы упомянуты в тексте только шесть раз, из них с сексуальным подтекстом и того меньше. Зато все шесть, то есть, конечно, двенадцать, ягодиц принадлежат исключительно нимфеткам – других в природе будто бы не существует! И в каждом случае, что существенно, подчеркнут контакт с этой частью тела, как минимум – визуальный. Один раз это расточающий округлые ласки султан, «помогающий  маленькой невольнице с прелестными ягодицами взобраться по ониксовому столбу». (Про этот столб стоит поговорить отдельно, но в другой раз). Во второй - «коричневая, голенькая, худенькая  Лолита» обращена к счастливому Гумберту (а заодно, конечно, и к автору) «узкими белыми ягодицами». С третьим случаем мы уже знакомы: «моя  красота  улеглась  ничком,  являя  мне, несметным  очам,  широко  разверстым у меня в зрячей крови, свои приподнятые лопатки, и персиковый  пушок  вдоль  вогнутого  позвоночника, и выпуклости обтянутых черным узких ягодиц, и пляжную изнанку  отроческих  ляжек».  Еще пару раза речь идет о физиологических параметрах ягодиц, а также любовных утехах на природе, чреватых укусами насекомых. И, наконец, в самый первый раз, когда ягодицы появляются на страницах романа, «счастливая  рука кралась вверх по ее солнечной ноге до предела, дозволенного тенью приличия... по ее прелестной нимфетовой ляжке,  которую моя  волосатая лапа массировала и медленно обхватывала, - и так как панталончики у нее были самого зачаточного рода, ничто, казалось, не могло помешать моему  мускулистому  большому  пальцу...»
Впрочем, перечитайте сами. Подтекст там даже не нужен, ибо все говорит сам текст: девичьи ягодицы являются предметом пристального интереса автора, они приковывают взор, вызывают желание сжать или хотя бы прикоснуться. Что же, вполне законно. То есть, возможно, как раз незаконно, но здесь на выручку приходят белоснежные (в «Лолите» они еще не приобрели лимонного оттенка) упругие и покрытые пушком мячики. Они всегда под рукой и всегда доступны, их можно ударить и сжать, они следуют, куда укажешь, и они покорно вернутся, чтобы быть отшлепанными снова, они хрустят, как булка, и звенят, как струна, они порой теряются, но и это не беда – ибо их всегда можно заменить новыми – пушистыми и незатертыми.
И как после этого не воздать должное теннису? Справедливости ради отметим, что один случай внимания читателя «Лолиты» к теме тенниса известен. Точнее, известна реакция на него – гневная отповедь Набокова на критику некого Роу:
«Не менее  смехотворно  и  его пристальное внимание к Лолитиной игре в теннис  и  утверждение, что теннисные мячики - это, извините, яйца (богатыря-альбиноса, не иначе)».
Думается, гнев этот эстетического толка - автор не оскорблен фрейдистскими трактовками, а раздосадован их неуклюжей неточностью. В самом деле, углядеть в  девичьих ягодицах мужские тестикулы может лишь полный болван.
Но вернемся на лужайку (лаун!) дома мисс Гейз, которая только что предложила мистеру Гумберту шлепнуть свою дочурку, чем выпустила джинна из бутылки. Итак, маман усаживается на травке, и в этот миг через нее перелетает... Что бы вы думали? Теннисный мяч!
«…со вздохом притворного блаженства несносная дама опустилась на траву… опираясь на распяленные за спиной руки, и вдруг старый серый теннисный  мяч  прыгнул  через  нее,  и  из  дома донесся  несколько  надменный  голос  Лолиты:  "Pardonne, maman. Я не в тебя метила".»
Ло подхватила тот самый мяч, с дубового баула, на который положил глаз Гумберт! Как следует воспринимать этот выпад? Ло принимает игру? Или это больше похоже на приглашение на казнь? Как бы то ни было, ослепленный желанием, Гумберт с жаром с соглашается на все:
«Разумеется, нет, моя жаркая, шелковистая прелесть!»
Он уже вкусил запретный плод, ощутил его дразнящую мякоть, он больше не терзаем вечной проблемой: шелк или бархат? Но он не способен думать ни о чем ином, пропуская первый удар Судьбы: серый шар, брошенный Лолитой, открывает счет в этом поединке.
Эйс.
До конца первой главы это счет не изменится. Гумберт так и не выйдет на корт. Лишь в самом конце, готовясь к новой жизни с Ло, Гумберт купит ей причиндалы этой жизни, где среди комиксов, гигиенических принадлежностей и платьев глянцево мелькнет теннисная ракетка. Это Гумберт принял вызов Лолиты. Он еще не узнал в корте союзника, но в его голове уже зреет спасительная мысль – обвести себя и «огонь своих чресел» меловым квадратом, защитить от поползновений извне. А пока первая партия остается за Лолитой.
0:1 по сетам.
***
Вся борьба разворачивается в части второй. ГГ и Ло начали свое безумное путешествие по телу Америки, а Гумберт уже имел не одну возможность обнаружить неизбывный интерес к своему «сокровищу» со стороны готовых расчехлить ракетку проходимцев. Уже вторая глава содержит внушительный абзац, раскрывающий эротическую подоплеку лаун-тенниса. Терзаемый ревностью Гумберт отчаянно ищет поводов для уединенного сближения:
«Я пробовал научить ее играть в теннис, дабы иметь с нею больше общих забав».
Вы заметили, как проговаривается герой: больше общих забав! Он увлекся, разгорячился, вспенился, вышел из берегов и вот его уже несет к другим берегам потоком волнующих теннисных переживаний. Долой метафоры, теннисная площадка становится супружеским ложем, на которой происходит выяснение отношений.
15:0. Начало партии за Гумбертом.
«Хотя  я  в  свое  время  отлично  играл,  учителем  я оказался прескверным...»
15:15. Судьба в лице русоволосой нимфетки огрызается.
 «...поэтому,  в  Калифорнии, я настоял, чтобы она взяла некоторое число дорогих уроков  у знаменитого бывшего чемпиона...»
И вот Ло уже впереди: 15:30. Но Гумберт не сдается:
«...долговязого, морщинистого  старика...»
30:30.
«...с  целым гаремом мячиковых мальчиков».
45:30.
Мы многое можем отдать за реализацию юных мечтаний, не правда ли? Гумберт не поскупился на серию дорогих - подчеркнуто - уроков. Решение это далось нелегко, оно чревато новыми угрызениями ревности, но выхода нет. Опасения, впрочем, напрасны: чемпион стар, немощен и для вящей уверенности, кажется, гомосексуален. К тому же чемпиону можно довериться – это не какой-нибудь проходимец, а гость из прошлого:
«Тридцать лет тому назад, в Канн, я видел, как  именно  он  в  пух  разбил  великого  Гобера».
1:0.
Первый гейм за Гумбертом, но сейчас уже видно, что легкой «хеппиэндной» победы ожидать не приходится и нас ожидает эпический поединок до победного конца. Давайте понаблюдаем, как простая игра в исполнении мастера обретает характер искусства, сокровенной забавы, ради которой можно пойти на любые жертвы:
«Иногда во время урока,  когда  для  продления обмена,  он позволял себе удар, чистый, как кактусовый цветок, и со струнным звоном возвращал мяч ученице,  эта  божественная  смесь  нежной  точности и державной мощи напоминала мне...»
Чистый, как цветок, удар, струнный звон, нежная точность вкупе с державной мощью... Господи, да нужен ли тут мяч?! Все это атрибуты иной забавы, пуритански прикрытой прозрачной, впрочем, вуалью ракетки. Вы уже поняли, что мы вернулись к теме спанкинга. Сексуальная направленность теннисных ударов больше не нуждается в прикрытии, плиссированная юбочка больше не собьет нас с толку, ибо мы знаем, кто открыл Гумберту тайную сторону тенниса... Аннабелла! Та самая «изначальная девочка» юности, без которой не было бы никакой Лолиты:
«Передо мной возникали те далекие дни, когда при сильном горячем ветре, в вихре пыли, в тумане странной усталости, я давал мяч за мячом веселой, невинной, изящной  Аннабелле (блеск браслетки, плисированная юбочка, черная бархатка вокруг лба)».
«Давал мяч за мячом». Критика Роу можно понять, не такой уж он и сказочник!
И 2-й гейм уверенно берет Гумберт. Но в сете, кажется, назревает перелом:
«Каждое мое слово (0:15), каждый  настойчивый  совет (0:30) только усугубляли (0:45) угрюмую злобу Лолиты (0:60)».
Гумберт, кажется, не осознает опасности, которую таит теннис. Меж тем эта буржуазная забава может изменить представление человека о природе частного и общего. Теннис - не какой-нибудь гольф, плавание или гребля. На корте человек весьма быстро превращается в хозяина своего четко огороженного участка, который принимается оберегать со всей свирепостью собственника.
Этот гейм Лолита берет вчистую. Счет во второй партии размочен: 2:1
Гумберт, однако, не слышит этих воплей, не хочет признавать в себе нарушителя границ. Мы еще столкнемся с этим аспектом игры, а пока Автор и его Герой с головой растворились в зрелище:
«Странно  сказать, нашим упражнениям она предпочитала - по крайней мере,  до  приезда  в  Калифорнию  -  бесформенный перешлеп   (и   бесконечные   поиски  мячей)  с тоненькой, слабенькой, но удивительно хорошенькой - в стиле ange gauche -  сверстницей.  В  качестве зрителя,  всегда  готового оказать помощь, я подходил к этой чужой девочке и вдыхал ее легкий мускусный запах, пока трогал ее голую руку и держал  ее  за кисть  с  выдающейся  косточкой  или  перемещал  туда-сюда напором ладони ее прохладную ногу, чтобы добиться  лучшей  постановки  для  удара  слева. Тем временем  Ло, нагнувшись вперед, с солнечно-русыми волосами, падающими через лицо, вбивала ракету, как трость калеки, в землю и испускала  страшный  крик отвращения,  вызванного моим вмешательством. Я оставлял их в покое и, сидя в стороне,  с  шелковым  шарфом  вокруг  шеи,  продолжал  на  них  смотреть  и сравнивать  их  телодвижения.  Было это в южной Аризоне, кажется, где зимние дни с ленцой, с теплым исподом. Неуклюжая Лолиточка промахивалась и ругалась или попадала примитивной подачей в сетку  и  в  отчаянии  поднимала  к  небу ракету,  показывая  влажный, блестящий молодой пух под мышкой, между тем как ее еще более нелепая и не менее прелестная партнерша  прилежно кидалась на каждый мяч и все всегда мазала; но обе они развлекались необычайно и ясными, звенящими   голосами,   не   переставая,  вели  точный  счет  в  этой  своей бессмысленной игре».
Я нарочно привел это сапфический эпизод полностью, чтобы вы могли насладиться непревзойденным эротизмом женского тенниса. Бесформенный перешлеп, нелепые позы, бессмысленная игра – разве не так всякий мужчина воспринимает лесбийские ласки? В том случае, разумеется, если присоединиться к ним нет возможности, а попытки вмешаться сопровождаются криком отвращения.
Каждое очко дается с трудом: 15:15 в четвертом гейме.
Что же, роль зрителя тоже не лишена мазохистского экстаза. Безмятежное созерцательное счастье, ленца, теплый испод… На какое-то время результат матча отходит на второй план. Соперники разыгрались, полностью вошли в игру, растворились в ней, являя зрителю образчик чистого искусства.
«Все прочее было  ничто,  по  сравнению  с  неописуемым  зудом наслаждения, который я испытывал от ее теннисной игры: могу только сказать, что это было дразнящее, бредовое ощущение какого-то повисания на самом краю - нет, не бездны, а неземной гармонии, неземной лучезарности».
30:15.
Неземная гармония – вот она начальная лучезарность, как огонь мотылька манящая. Ради такого не жалко и умереть! Да что там, девяти абзацев не жалко, лишь чтобы попытаться дать описание этой неземной гармонии.
«Несмотря на преклонный возраст (четырнадцать! – прим. П.Е.), она более чем когда-либо была нимфеткой в своей  белой теннисной одежде, с абрикосовым загаром на руках и ногах. Крылатые заседатели! Никакой загробной жизни не  принимаю,  если  в  ней  не объявится  Лолита  в  таком  виде,  в  каком  она была тогда...: широкие, белые мальчишеские трусики, узенькая талия, абрикосовая голая  поясница,  белый  грудной  платок,  ленты  которого  идут наверх,  кругом  шеи, кончаясь сзади висячим узлом и оставляя неприкрытой ее до безумия молоденькие и обаятельные лопатки с этим  абрикосовым  пушком  на них,  и  прелестные  нежные косточки и гладкую, книзу суживающуюся спину!»
Вы обратили внимание на абрикос? На три абрикоса – целый абрикосовый пирог! Не в первый уже раз Автор сравнивает кожу Лолиты («ноги», «поясница») с этим фруктом. Нам больше привычно сравнение женского пушка с персиком, но здесь лежит тонкая грань: «персиковая» кожа, очевидно, подобает скорее женщине бальзаковского возраста (персик применительно к Лолите упомянут дважды: один раз – «щечки персика» - со ссылкой на поэта, второй – «персиковый пушок» - еще до первого контакта, когда точность глаз нельзя было подкрепить чуткостью рук), кожа нимфетки – чистый абрикос. Он миниатюрнее, светлее и ровнее по тону, не столь мягок и обладает несравненно более нежной (шелковистой, не бархатной) кожицей. Посмакуйте эту разницу, как смакует это пиршество для глаз Набоков:
«...Ее ракета обошлась мне в небольшое  состояние. Дубина, стоеросовая  дубина! Ведь я мог бы заснять ее на кинопленке! Она бы тогда осталась и посейчас со  мной, перед  моими  глазами,  в проекционной камере моего отчаяния!»
30:30.
Остановись мгновенье, ты прекрасно! Разве станешь торговаться, когда кто-то спросит лишь душу в обмен на возможность вечно наблюдать картину неземной гармонии? Разве раскаявшимся выглядит этот детоубийца?
«Перед  сервисом,  до того  как приступить к действию, Лолита как бы делала передышку, выстаивая два-три такта за меловой чертой... всегда оставаясь спокойно-веселой - она, которая  так  редко  бывала  веселой  в  ее  сумрачной  домашней обстановке! По-моему, ее теннисная игра представляла  собой  высшую  точку,  до  которой молодое существо  может  довести  сценическое  искусство...»
45:30.
О эта высшая точка. Что может последовать после, если не наивысшее падение? Но сперва несколько абзацев отдохновения:
«В  ясной  колорадской атмосфере  Чампиона,  на  превосходнейшем  корте  у подножия крутой каменной лестницы, ведущей к "Отель Чампион", где мы стояли, мне почуялось, что  могу отдохнуть  от  кошмара  неведомых  измен,  окунувшись в чистоту ее стиля, ее души, ее неотъемлемой грации».
3:1 в пользу Гумберта. Но это лишь затишье перед бурей.
«Изящная ясность всех ее движений находила свое слуховое дополнение в чистом, тугом звоне каждого ее удара. Войдя в ауру ее власти,  мяч  делался белее, его  упругость  становилась  качественно  драгоценнее.  Прецизионный инструмент, который она употребляла по  отношению  к  нему,  казался  в  миг льнущего  соприкосновения необычайно цепким и неторопливым».
15:0 в пятом гейме.
Кажется, мы вместе с автором добрались до сути вещей. Вся прелесть, алхимия шлепка, какие в чести у спанкменов, конечно, не в боли, а в столь тонко, со знанием дела описанном Набоковым качественном изменении. Чистый удар – как философский камень - способен менять природу вещей, принуждать их – о, страсть Искателя! – к трансмутации, когда предметы меняют свои физические свойства - цвет, твердость, агрегатное состояние, - превращаясь в драгоценность. Звук и сияние, сопровождающее сие действо, дополняют магию момента.
«Ее  второй  сервис... звучно ударялся об арфовую струну сетки - и  отскакивал  в  аут».
30:0.
Это божественная музыка! Но что может Терпсихора против Марса?
«Отшлифованная бисерина ее "скатного" удара подхватывалась и  возвращалась  в  угол  противником, у которого, казалось, четыре ноги и кривой гребок в руках. Ее драматичные драйвы и  восхитительные слетники пренаивно падали к его ногам. Вновь и вновь она мазала легкий мяч - и,  смеясь,  пародировала  досаду  тем,  что  склонялась  вперед  в балетном изнеможении, с повисшим со лба локоном. До того бесплодными  оказывались  ее грация  и  блеск,  что она даже не могла побить пыхтящего Гумберта, основной удар которого был старомодный "подъемный" драйв».
45:0.
Такая музейная хрупкость и девичья беспомощность не может не заставить трепетать самое седое сердце.
«Ее смэш относился к ее сервису, как относится сектет к октету в сонете, ибо ее  натренировали, мою прелесть, немедленно после подачи просеменить к сетке на проворных, ярких, в белой обуви ножках. Никто бы не мог сказать, что лучше у нее выходит – драйв справа или драйв слева: один был зеркальным отображением другого, - у меня в самых  чреслах до сих пор покалывает от пистолетной пальбы этих ударов, которым вторили четкое эхо и выкрики Электры».
4:1 во второй партии.
Но что это, выкрики Электры? Похоже, Гумберт, выдавая желаемое за действительное, слышит страстные стоны Электры, той греческой нимфетки, что возжелала собственного отца. Покалывание в чреслах? Любопытный симптом. Впрочем, я уже говорил, что спанкинг – это не только давать шлепки, но и быть отшлепанным. Быть окутанным самой Красотой, погруженным в спасительный омут, где боль спадает и израненное сердце начинает звучать глуше: Пу-бум, пу-бум, пу-бум.
«В тот день,  на  превосходнейшем  корте  у подножия крутой каменной лестницы, мне почуялось, что  могу отдохнуть  от  кошмара  неведомых  измен,  окунувшись в чистоту ее стиля, ее души, ее неотъемлемой грации... Скажу больше: ее стиль был совершенно точной имитацией самого что ни на есть  первоклассного тенниса, лишенной, однако, в ее руках каких-либо практических результатов».
На корте перерыв – соперники меняются площадками. Пу-бум, пу-бум, пу-бум.
А Набоков идет дальше. Лолита, конечно, Алхимик, Маг, но маг не ведающей своей Силы. В этом незнании, в непрактичности этой состоит различие Нимфетки и Женщины. «Ах, - восклицает автор в ответ на указание на непрактичность игры Долорес, -  не все ли равно - при такой грации!» Разве можно поверить алгеброй гармонию? Нет.
«Ее  подача  отличалась  прямотой,  красотой,  молодостью, классической чистотой траектории, но, невзирая на беговой ее темп,  ее  было нетрудно  вернуть,  ибо никакой закорючинки или изюминки не было у длинного, элегантного подскока ее мяча».
15:0. Матч возобновлен, и снова Гумберт впереди.
Сила без агрессии, деяние без корысти, наитие без подковырки – вот что такое Лолита, вот что такое Нимфетка. В английском оригинале, подача Ло дана еще более откровенно, ей приписан spanking pace – пришлепывающий шаг, который Набоков уклончиво переводит в неудобоваримый «беговой темп». Но это пример не сразу осознанного стеснения. В примере с вышеозначенным перешлепом ситуация обратна: оригинал куда менее сексуален: pat ball approximations, «что-то вроде два прихлопа, три притопа». Только сейчас, растворившись в родной и близкой стихии тенниса, Автор какой-то частью сознания начинает постигать природу Лолиты:
«Никакой не существовало лукавинки в ее манере играть - если, однако, не считать за финту нимфетки веселое  равнодушие  к  исходу  игры.  Она,  столь жестокая и коварная в обыденной жизни, тут проявляла такую невинность, такую откровенность, такое  доброжелательство  в смысле  пласировки,  что  даже посредственному, но настойчивому игроку, как  бы  он  коряво  и  неумело  ни играл,  удавалось так прихлопывать и подрезывать мяч, чтобы проковырять себе путь к победе».
30:0.
И еще один штрих к портрету Нимфетки: беспомощность, хрупкость, мимолетность Красоты и Молодости. Одно только трогательное «неумение писать на стенку» способно самого грозного льва заставить рухнуть пред ноги Ло и ползать в пыли преданным пуделем.
«Помнится, присутствуя при первой же их  игре,  я  почувствовал,  как усвоение  этой  красоты  меня буквально облило едва выносимым содроганием».
45:0.
Как истинный европеец, наследник античных канонов красоты, Гумберт переживает экстаз сродни Просветлению, какое можно испытать, созерцая произведение искусства.
«Первую же теннисную учебу, которой я когда-то мучил Лолиту...  я теперь вспоминал как нечто гнетущее и горестное - не только потому, что мою безнадежную ученицу так отвратительно раздражал каждый  мой совет...»
Ага, мы предупреждали! 45:15.
«...но еще и потому, что драгоценная симметрия корта, вместо того, чтобы отражать дремавшую в ней гармонию, оказывалась  исковерканной вконец неуклюжестью  и усталостью ребенка...»
45:30.
По замечанию Нины Берберовой, теннис был для Набокова «образом райского блаженства меры, точности и благородства». Представляется уместным привести цитату из По, столь конгениального Гумберту: «Как сильный человек наслаждается физической ловкостью, предаваясь таким упражнениям, которые приводят его мускулы в движение, так человек анализирующий... извлекает наслаждения даже из самых тривиальных занятий, приводящих его талант в действие. Он увлечен загадками, игрою слов, иероглифами...» Кажется, выкинь из текста «иерог» - и получишь точное описание пристрастий Гумберта в порядке возрастания: физические упражнения, игра слов, лифы... Впрочем, нас сейчас интересует первое.
5:1. И один гейм до победы в партии.
Любовь ГГ к теннису - это античное, европейское отношение к спорту и физическим упражнениям, не имеющее ничего общего с американским культом спорта как шоу. Послушайте, разве такой портрет способна нарисовать фантазия самого искушенного американского режиссера:
«У моей Лолиты была чудная манера чуть приподымать полусогнутую в колене левую ногу   при   раскидистом   и  пружинистом  начале  сервисного  цикла,  когда развивалась и на мгновение натягивалась в лучах солнца живая сеть равновесия между четырьмя точками  -  пуантой  этой  ноги,  едва  опушенной  подмышкой, загорелой  рукой  и  далеко  закинутым назад овалом ракеты, меж тем как она обращала блестящий  оскал  улыбающегося  рта  вверх  к  маленькой  планете, повисшей  так  высоко  в  зените  сильного  и стройного космоса…»
15:0.
Корт подкупает Гумберта-Набокова своей симметрий, гармонией поединка, в котором очевиден изначальный паритет; в нем все как на ладони, и все зависит от тебя: тет-а-тет, или, в переводе кверти, ай-ту-ай – в общем один на один. В жизни этот паритет неизбежно нарушается:
«Помню, я как-то предложил достать им холодных  напитков: поднялся по гравием  посыпанной тропинке и вернулся, неся два высоких стакана ананасного сока, с газированной водой и янтарным льдом. Вдруг я почувствовал пустоту в груди и  остановился:  девочек  не  было  на  площадке...»
15:15
О, эта пустота в груди! Не ревновал тот, кто не знает ее гложущего посасывания. Ситуация на площадке стремительно меняется:
«... Я  огляделся,  и  мне  показалось,  что мелькнула  фигура Лолиты в белых трусиках, удалявшаяся сквозь пятнистую тень по садовой дорожке в сопровождении высокого мужчины, который нес две ракеты».
Вот оно! Пастораль с двумя «перешлепывающимися» нимфами может быть омрачена лишь одним – в любой момент, только засмотрись, к ним может присоединиться громила-сатир с инструментом – и даже двумя – наготове. То, о чем ты не смел (ну ладно, смел) мечтать, он воплотит за милую душу. Вот оно начало того конца, которым оканчивается начало.
Двойной удар от Ло. 15:45 и вот уже она в шаге от того, чтобы взять этот гейм.
«Я ринулся за ними, но когда я стал пробиваться с треском через кустарник, то увидел мою  Лолиту  в  длинных  штанах  и  ее  подругу в трусиках, шагающих взад и вперед по плевелистой полянке и хлещущих ракетами по  кустам в беспорядочных поисках последнего потерянного мяча».
Штаны и трусики на месте, сатиров поблизости нет. Слава Богу, на этот раз обошлось! Уфф! На волне счастья Гумберт все-таки берет верх во второй партии.
Счет по партиям равный: 1:1.
Нас ждет тай-брек – решающая укороченная партия.
***
Обладатель всякого сокровища обречен чахнуть над ним подобно Кащею. Золото, по крайней мере, можно подарить кому-то, но поделиться женщиной с другим, с другой?.. Женский род этой «другой» коварен, он таит в себе скрытую угрозу. Мужчина понятен, все его намерения видны, как на ладони, но что станешь делать с молоденькой нимфеткой, которая бесцеремонно вторгается в твою жизнь, даже не ощущая вины. Вызовешь на дуэль? Набьешь морду? Ей даже не выскажешь своих недовольств – засмеет. Женские теннисные поединки продолжают преследовать Гумберта.
«С Линдой Голль, лучшей теннисисткой в школе, Долли  играла  сингли  не  меньше  двух  раз в неделю: у меня есть подозрение, что Линда была настоящей нимфеткой, но почему-то она у нас не бывала (может быть, ей не  позволялось  бывать);  она мне  запомнилась  только  как  вспышка  самородного солнца на прямоугольнике крытого корта».
Наблюдать такое – особое удовольствие (чуть ранее Гумберт прямо указывает на это: «Я с удовольствием думал, что познакомлюсь с Лолитиными подругами»), но удовольствие это, как сказано выше, мазохистского толка. Грустный смайлик посреди процитированной фразы лучше всяких слов указывает на переживания досадующего героя.
Происходит обмен геймами – каждый уверенно берет свою подачу.
1:1.
Это кульминация партии, ее качели, именно сейчас решается ее исход – обе стороны утомлены поединком, кто-то должен выйти вперед. В Америке рыцарей отродясь не водилось. Частную собственность здесь принято обносить колючей проволокой и охранять с орудием в руках, иначе она очень скоро превратится в проходной двор: твой двор станет проходным, а дом - публичным. Теннисные забавы медленно, но неверно перестают быть уединенной забавой Гумбертов:
«Разговор происходил в тот день, когда Лолита, отправившись играть в теннис в тот  весьма  "светский"  спортивный  клуб...  звонила  оттуда  по телефону, что она, может быть, опоздает на целый час».
Тревожный звоночек! Язвительные кавычки, конечно, не могут скрыть ревности  - Гумберту хорошо известно о влюбленности Долли в «преосвященного Риггера» - «угрюмом громадном  мужлане  с  лошадиной  челюстью». «Громадный мужлан», «лошадиная челюсть» - у ревности глаза будут побольше, чем у страха.
1:2.
Гумберт не сдается, в свете новой угрозы он стремится застолбить свое право на единоличное обладание Лолитой любым способом:
«Лолита издала звук вроде  "ых!",  прикрыла  глаза  и  упала  в кресло, звездообразно раскинув руки и ноги, этим подчеркивая свое отвращение и измождение,  и  стала  божиться,  что  такой  мерзкой шайки мальчишек она никогда в жизни не видела. Я купил ей новую теннисную ракету за эту фразу».
2:2.
Счет сравнялся, но столь легко выигранный гейм может сыграть плохую службу – усыпить бдительность, расслабить.
Здесь впервые, кажется, в полной мере проявляется мазохистский характер пристрастия Гумберта: как носитель Эдипова комплекса, он не столько стремится шлепать, сколько сам желает быть отшлепанным. В версии Кубрика тема подчинения является, простите за каламбур, доминирующей: уже на фоне начальных титров следует сцена, где Гумберт делает педикюр Ло. Этот мотив «слуга – госпожа» будет нарастать crescendo по мере роста напряженности в отношениях с Лолитой. Мы уже видели, как в конце первой части Гумберт покупает Ло теннисную ракетку. Теперь, в 12 главе II части, ракетка снова появляется в качестве подношения, но какие это разные ракеты! Первая ракетка, понятно, Гумберта – Гумберта Наставника. Он хочет «поучить» Ло, причастить ее к своему миру. «Вы здорово лупите, господин», - подыгрывает ему шалунья Ло. Вторая ракетка – уже ее, это награда за хорошее поведение – верность мужу. Гумберт Слабый, Гумберт Ведомый подносит ее хозяйке своего Сердца, лишь бы она шлепала его мячики. Между двумя этими снарядами лежит воронка, та самая бездна, в которую будут опущены планы Гумберта. Пока это только намек, ружье, подвешенное на заднике сцены, которое выстрелит залпом несколько позже.
Здесь стоит отметить, что Гумберт – не просто европеец и искусство его не вполне куртуазного толка. Так, упомянутый стройный космос...
«...она сотворила с определенной целью - напасть на него звучным хлестком своего золотого кнута».
0:15
Щелк! В этот момент теннис полностью сливается со своей садо-мазохической ипостасью. А ведь ранее Ло была охарактеризована не иначе, как «Бич Божий»!
«День был безветренный. Она лупила крепко и плоско, со  свойственным ей вольным  махом».
Еще, еще, а!, а!
0:30
 «Ритмический  распорядок  этих  ударов  был  так   классически   прост,   что собственное  мое передвижение сводилось, в общем, к плавному прогуливанию туда-сюда - настоящие игроки поймут,  что  я  тут  хочу  выразить».
О, да, любезные спанкмены, мы все понимаем!
0:45
«Резаный, довольно густо скошенный сервис, который я унаследовал от отца... наделал бы моей Лолите немало трудностей, захоти я их причинить...»
15:45
Ей Богу, так и хочется заменить в этом откровенном признании «сервис» на подходящую мужскую рифму – дабы расставить все по своим местам.
«... Но кто бы решился смутить такую ясноглазую милочку? Упомянул ли я где-нибудь, что ее голая рука была отмечена прививочной осьмеркой оспы? Что я любил ее безнадежно? Что ей было всего лишь четырнадцать лет?»
2:3
А ведь мог! Ей богу мог взять этот гейм, но остановил себя, сдержал руку, замкнул себя в рамках Мазоха! И это в решающей партии!
«Накажи, как» - обращается Гумберт к своей госпоже в конце первой части. К этому моменту становится очевидным: Гумберт - пассивный спанкмен, желание шлепать самому в его случае полностью сублимировано в сервисы, драйвы и смэши; зато сам он со всем страстотерпством истинного мазохиста подставляет свои щеки шлепкам Судьбы. Вы помните один их них, в первой части:
«Окаянный, умирающий  Гумберт неуклюже погладил ее по копчику, и девчонка  ударила  его,  пребольно,  одной  из  сапожных  колодок  покойного господина  Гейза».
И еще один гейм сдает Гумберт: 2:4.
Шлепки эти – отзвуки той первой «дверной» оплеухи, полученной Гумбертом в день разъезда с польской женой. Очередной и самый роковой из этих ударов уже занесен и стремительно приближается. Неземная гармония уже готова обернуться земной алгеброй. Love boat плывет навстречу быту, а партия стремительно движется к развязке:
«Вдруг вижу - откуда ни возьмись, появляются двое в теннисных трусиках: рыжий мужчина, лет на восемь моложе меня, с обожженными на солнце малиновыми голенями;  и  довольно  матовая  брюнеточка,  года  на  два старше Лолиты, с капризным  ртом  и  жестким  взглядом».
0:15.
По-достоевски чуткое «вдруг» не сулящее ничего, кроме трагических перемен, уже впило свое жало в волосатую грудь Гумберта.
«Как   это   обыкновенно   бывает у добросовестных  новичков, их ракеты были в чехлах и рамах, и несли они их не так,   как   носишь   естественные    и    удобные  продления некоторых специализированных  мышц, а как  если  бы  это  были  молотища, мушкетоны, коловороты  или  мои собственные  вкусные,  громоздкие   грехи».
0:30.
Это блестящее наблюдение сделано, конечно, Набоковым, и задолго до появления «рыжего и брюнеточки», ибо в этот момент мысль Гумберта уже скачет от «специализированных мышц» для шлепков к «громоздким грехам». Посыльный отеля зовет Гумберта к телефону – второй звонок!
0:45.
«Некий зловещий  штиль  дозволял  сердцу  держаться  на  плаву,  пока  я следовал  за  мальчишкой к отелю.. Я оставил Лолиту в довольно посредственных руках, но все равно. Буду, конечно, бороться.  Бешено  бороться.  Лучше  все  уничтожить,  чем  от  нее отказаться. Да, действительно, крутоватая лестница».
15:45.
Вы, конечно, видели эту лестницу – мостик теннисного судьи, куда Гумберт загнал себя, влекомый зовом Мазоха. Бороться – то есть подсуживать, фиксировать линии в пользу Лолиточки и надеяться, что совсем другие судьи, к которым обращен весь этот душещипательный рассказ будут снисходительны к своему «коллеге».
Звонок, конечно, оказывается «липовым» - как та розга, которая спустя мгновения со звоном опустится на загорелый зад Гумберта.
«С первой же терассы я увидел наш корт: он  казался  величиной  с  детскую  грифельную доску - плохо вытертую. Золотистая Лолита участвовала в игре смешанных пар».
Хм, это уже не классика, это свинг! Но стоит ли удивляться, мистер Гумберт, не на это ли намекал тремя абзацами выше рыжий, учтиво предлагаю «игру вчетвером»?
2:5. Лолита в одной гейме от полной победы!
«Она двигалась как прекрасный итальянский ангел - среди  трех  отвратительных калек  фламандской  школы. Один из них, ее партнер, меняясь с ней сторонами, шутовским жестом хлопнул ее по заду ракетой».
0:15
А! Какой жестокий, но в то же время сладостный удар. А, Гумберт, ты ведь ждал этого!
«У него была удивительно круглая голова; его коричневые штаны совершенно не подходили для тенниса. Произошло краткое замешательство - он увидел меня на лестнице и, отбросив ракету – мою ракету!  -  стал  карабкаться  по  крутому  газону,  отделявшему  теннис  от бульвара».
0:30
Оставим «коричневые штаны» на совести Гумберта – ревность, как мы уже отмечали, не умеет быть великодушной. Но что вы скажете насчет «моей ракеты»? Не напоминает ли это вам унтер-офицерскую вдову? Не дошел ли наш аскетичный герой до самобичевания и вериг? Не имеем ли мы дело с двойником Гумберта? Его высвободившейся садистской половины?
«"Представьте  себе",  -  объяснила  Фэй,  -  "какой-то  нелепый нахал присоединился к нам, чтобы составить вторую пару. Не правда ли, Долли?" Она  уже  была  для  них  Долли.  Рукоятка  моей  ракеты  все  еще была омерзительно теплая на ощупь».
15:30
Нет, похоже, наш герой не осознает, чье тепло ощущает его рука. С этого дня корт перечерчен, на него ступила нога чужого, и к нему пристроены два коридора - дополнительные линии разметки для игры пара на пару. Для Гумберта корт священен, и теперь его святыня обесчещена. Это уже не льняная лужайка, которую он, решившись на брак с Шарлоттой, любовно постригал, готовя бранное ложе, это хард, игра на выживание, в которой победит один - сильнейший.
Это последнее описание теннисной игры в романе. Дальнейшие поиски и обретение самого себя Гумбертом  - вплоть до роковой развязки - выходят за периметр мелового квадрата. У того же Кубрика в сцене убийства Куильти навязывает своему убийце партию в пинг-понг – «униженная» версия большого тенниса. Гумберт вновь и вновь вынужден отвечать на подачи жертвы, принимая маленькие целлулоиды.
Тот микст, к слову, окажется вещим: Ло сбежит от своего напарника к другому, знакомому «коричневых штанов», который предложит ей оргию из меняющихся пар.
Теннис еще дважды покажется на страницах – мельком, намеком – в самый раз, чтобы означить конец агонии:
«Никто  не  узнает,  каких  усилий  мне стоило отнести все это к ней - букет, бремя любви, книги».
В числе книг мелькает и "Теннис" Елены Вилльс, «которая  выиграла  свой  первый  национальный  чемпионат  в пятнадцать лет».
15:45. Лолита подает на игру.
Тенниса уже давно нет между ними, но он продолжает мерещиться, борется за свое право на жизнь:
«"Дик вон там", - сказала она, указывая невидимой теннисной ракетой и приглашая меня  пропутешествовать взглядом через эту комнату».
2:1. Гейм овер.
Последнее действие в этой игре остается за Лолитой. Гумберт окончательно запутался в миражах воспоминаний и собственных двойниках. Он остался один на корте. Он предстает перед другим кортом – Судом (Court) присяжных. Какой счет этой партии укажут они?