Коротульки

                Конец света.
     Итак, господа, обменяемся мнениями — провозгласил Оптимист. Он с комфортом устроился на диване. — До назначенного срока осталось две минуты.  Но вы знаете моё мнение. Я вот считаю, что никакого конца света не случится.  Все останутся живы и здоровы. Всё будет хорошо! — с широченной улыбкой провозгласил он. И  продолжил безмятежно уничтожать здоровенную плитку шоколада.
—Наивный! — уверено провозгласил Реалист. — Наступит, точно наступит конец света, это несомненно. Всё предсказано и доказано. Но, верите ли, меня это ничуть не страшит. Я всё учёл, и теперь, даже если случится Армагеддон, я готов к нему лучше всех вас. — Самодовольно ухмыляясь, Реалист откинулся обратно  в  кресло. Вид он при этом имел презабавный. Потёртая армейская каска съехала на одно ухо. В правом  кулаке нежно, словно некую святыню, он сжимал счётчик Гейгера.  По левую руку от него стоял туго набитый туристский рюкзак. Пессимист даже боялся себе представить, что могло скрываться в его недрах. Наверняка всё что  угодно, вплоть до портативной ядерной электростанции.
—Так вот что я скажу: конец света будет, но я выживу!
     Пессимист хмыкнул и подлил в огромный коньячный бокал любимого бастардо.  Потом неспешно раскурил тонкую сигару.
—Ну а что тогда вы, уважаемые, делаете  в моём загородном имении?
    Оптимист и Реалист переглянулись.
     Оптимист: ну если конца света не случится, нет никакой разницы, где обретаться. К тому же, у вас такие чудные вишнёвые сады…
     Реалист: знаете, это строение находится довольно-таки вдалеке от основных промышленных центров и военных объектов, так что  даже в случае ядерной войны я здесь в большей безопасности, чем дома.
    Неосознанно покрутив счётчик между пальцев, Реалист спросил:
—Ну а вы, почтенный?
    Пессимист скривился:
—Я? Я сыт по горло этой страной (он подтвердил высказывание характерным жестом). Меня достало наше правительство, наша экология вкупе с экономикой. Но больше   всего меня достали люди.  Теперь вот сижу своём имении и жду, когда же всё наконец закончится. И если уж миру конец, то какая разница, где находиться? Лучше уж помереть с комфортом, вкушая все радости  жизни. — Он выразительно помахал сигарой, едва не насыпав пепла себе в  бокал. Потом старый ворчун добавил издевательски:
—Если я умру, прошу не считать меня коммунистом.
Оптимист одобрительно усмехнулся, Реалист же недоумевающе нахмурился.
     Оптимист, глядя на  часы:
—Как бы то ни было, скоро все ваши споры, господа,  потеряют всякий смысл. Наступает час Х. До конца света осталось… три! Два!  Один!
     Трое замерли в напряжённом ожидании. В наступившей тишине отчётливо послышалось подозрительное потрескивание.  Внезапно раздался неимоверный грохот, и немалая часть стены обрушилась внутрь комнаты. Пессимист  рефлекторно прикрыл ладонью свой бокал, защищая благородный напиток от поднявшейся пыли. Дым сигары теперь мешался с пыльной пеленой. Спустя какое-то время видимость улучшилась. Пол-комнаты занимал безобразный завал грубых камней и штукатурки. А всё, что осталось от Реалиста и Оптимиста —помятая каска и пол-плитки шоколада на полу.
    Пессимист с досадой хлопнул себя по колену.
— Ведь говорили мне: займись наконец ремонтом, стены старее динозавров! А я решил — зачем? Всё одно конец света! Мдаа…
     Пессимист неспешно  передислоцировался в сторону завала, выплюнул  окурок сигары и меланхолично отхлебнул из бокала.
— А ведь все мы оказались неправы. Неожиданно. О, шоколадка! — наконец заметил он наследие Оптимиста. Тщательно отряхнув плитку, Пессимист принялся закусывать бастардо, сидя прямо на завале. Он посмотрел в пролом и увидел неправдоподобно яркие ночные звёзды. — Эх, хорошо-то как! Никогда не знаешь, как жизнь повернётся! — мечтательно полузакрыв глаза,  Пессимист с удовольствием прикончил бокал.
                Двадцать восьмой.
     Тьма была повсюду. Ни  звука, ни движения, ни проблеска света вокруг. И так уже долгое-долгое время. Двадцать восьмой  уныло лежал и думал. А  что же ещё ему оставалось? Лишённый возможности двигаться, смотреть и летать, он медленно сходил с ума. Не удержавшись в себе, Двадцать Восьмой принялся доставать своих соседей. Уж в который раз…
—Эй, Двадцать Седьмой.. Эй, слышишь?
—Да слышу, слышу.. Чё тебе опять? Всякие глупости городить буишь?
—Да ну тебя! Что уж, и поболтать нельзя?
—…Сё равно Двадцать Шестой вырубился. Делать нефиг. Давай уж, начинай пороть свою чушь.
    Двадцать Восьмой немного обиделся. Ему всегда  казалось, что размышления о смысле жизни нельзя назвать чушью. Но он смирил свой гнев. Ведь других нужно воспринимать такими, какие они есть.
—А ты как думаешь, Двадцать Седьмой, зачем мы здесь? В чём смысл нашего существования?
—Во  заладил! Да нету его, смысла-то. Существуешь — и радуйся, и тихо ржавей себе. Ты есть — и чё тебе ещё надо?
—Ты слишком просто смотришь на вещи, Двадцать Седьмой. Должен же быть во всём этом какой-то смысл! Ну а ты как думаешь, Двадцать Девятый? — впервые обратился он ко второму своему соседу.
—Эмм… с моей недалёкой точки зрения, во всём этом есть высший промысел. Я, конечно, не уверён ни в чём и не могу утверждать достоверно, ноо… неужели в нашем существовании нет никакого смысла? Поболтались там, полежали здесь —и так вечно? Да не может такого быть! — убеждённо вещал философ Двадцать Девятый. — А  ты-то сам как думаешь?
     Двадцать Восьмой замялся. Думать-то, он,  конечно думал. Поболе прагматика Двадцать Седьмого. Но меньше мечтателя Двадцать Девятого.
—Я… я не скажу  точно. Но иногда… мне так претит  неподвижность… хочется, чтобы нутро рвалось наружу, хочется куда-то лететь… но потом проходит. Я не  знаю, как тебе это объяснить.
—Не надо ничего объяснять. Я понимаю, о чём ты. Поговаривают, что то ли Третий, то ли Пятый – не скажу точно, сам я не был в том конце – придумали целую теорию на этот счёт. Но всё это настолько умозрительно —ведь никакого способа подтвердить или опровергнуть наши предположения не существует. Да и никто из тех, кого я спрашивал, не смог внятно объяснить, почему и отчего. Наверное, только время покажет, что к чему.
—Наверное, — покорно согласился Двадцать Восьмой. И они опять замолчали, теперь уже надолго. Тьма и тишина окружили их.
     …много позже что-то вырвало Двадцать Восьмого из дремотного оцепенения. Он не сразу понял, в чём дело, но потом осознал. Они двигались. Непонятно куда и зачем, но двигались.
—Эй, Двадцать Седьмой! Двадцать Седьмой!
     Но тот не откликался. Двадцать Восьмому стало страшно. Тут его что-то ухватило, тряхануло, ударило… кажется, он начинал понимать. Неожиданно он увидел свет в конце тоннеля, и Двадцать  Восьмого не стало.
                ***
     Лейтенант Аламедов короткой  очередью добил магазин. Когда ушёл последний, тридцатый патрон, приклад «Никонова» привычно ткнулся в плечо. Свежие гильзы были рассыпаны вокруг. Чертыхаясь, он принялся менять местами полный и пустой магазины, туго стянутые синей изолентой. Потом вытер вспотевший лоб. «Последний — подумал  он. — Как-то нынче быстро патроны кончаются…»
                Оборотень.
     Комнату заливал яркий лунный свет. Тяжёлые, красного бархата занавеси были широко распахнуты. Потому, невзирая на поздний час, комната была довольно ярко освещена.  И пламя единственной свечи оказалось никому  не нужным. В целом же зал производил впечатление готической роскоши. Старинная массивная мебель, покрытая тёмным лаком, подсвечники, несколько гобеленов, вишнёвого цвета занавеси.  Да и вообще в интерьере преобладали чёрный и красный цвета. Что-то ещё разглядеть  было сложно, но  двое в кровати к этому и не стремились. Они были достаточно увлечены друг другом, чтобы не интересоваться цветом  занавесок.
     Но тут он внезапно отстранил её и выскользнул из-под одеяла.
—Что… — начала девушка, но он мягко приложил палец к её губам.
—Прости, но сейчас пришло время объяснить тебе всё. Слишком долго я хранил в себе эту тайну.
     Парень подошёл к  окну и опёрся о  подоконник. Лунный свет обрисовал его мускулистый торс и серебрил красивые, до плеч, волосы. Немного помолчав, он обернулся.
—Я не хотел тебя тревожить, но мы уже так давно вместе, и я не в силах этого более скрывать. — проникновенно вещал он. Девушка внимала ему как зачарованная.
—Над моим родом довлеет древнее проклятие. Я страдаю от него долгие годы. Каждое полнолуние оно изменяет меня до неузнаваемости, потому что я… оборотень! — громко провозгласил он и сделал широкий жест рукой. Она сдавленно охнула, испуганно и удивлённо уставилась на него.
—Сегодня полнолуние, и я… Ох, началось! — он странно закричал, захрипел, выгнулся дугой. Что-то захрустело. В изменчивом лунном свете контуры его тела таяли, как оплывшая свеча. А потом он пропал.
    Взволнованная девушка приподнялась и выглянула из-под одеяла.
На полу под окном медленно и деловито умывался хомячок.
                Не беспокоить.
     Дракон поправил очки, умело сработанные из бочковых обручей, и продолжил грызть слегка обугленное молодое деревце, с успехом заменявшее ему карандаш. Мысль не шла. Стопка огромных листов бумаги (правда, сообразно размерам  дракона они едва тянули на блокнотные), на которых он писал, осталась почти нетронутой. Перестав грызть «карандаш», дракон неловко снял очки когтистой лапой и косолапо проковылял в другую половину пещеры. Здесь он тяжело плюхнулся на  груду травы, служившую ему постелью. Уж если ничего  не пишется, хоть вздремну — рассудил он и смежил кожистые веки. Но, видно, не судьба. Буквально через секунду откуда-то снаружи пещеры раздался  шум копыт и тихое позвякивание.
    Дракон открыл один глаз и прислушался.  Может, показалось, понадеялся он. Но нет. Звук копыт стал громче, а потом умолк.
— Выходи, исчадие ада! Выходи и бейся со мной честно!
     Дракон страдальчески поморщился. Неужели снова? Как надоели эти напыщенные идиоты! Для кого, спрашивается, он развесил целую кипу табличек при входе? «Частные владения», «Do not disturb», «Осторожно! Злой дракон!», « С животными не входить», «Сокровищ и принцесс в наличии НЕТ!  И не будет!». Для особо тупых каждую надпись сопровождала соответствующая картинка. И всё без толку.
    Пока старый ящер сокрушался, неведомый рыцарь въехал в пещеру, ничтоже сумняшеся  проигнорировав предупредительные знаки. «И даже не спешился, козёл. А я потом за ними лепёшки убирай. Ох, какая нынче молодёжь невоспитанная пошла…» — грустно думал дракон. Подслеповато прищурившись, он присмотрелся к непрошеному гостю. Тяжёлый доспех отблескивал серебром. Глухой шлем не открывал лица. Складывалось впечатление, что молодец напялил на себя содержимое целой кузни. Да и на лошади железа было не меньше. Это бряцающее чудо сжимало громадных размеров  турнирное копьё. Внушающе помахав копьём, рыцарь возвестил:
— Готовься к смерти, чудище!
— Я прям очешуел… — саркастично буркнул дракон и небрежно плюнул струёй пламени.
                ***
    …А ужин ничего так вышел. Паладин, тушёный в панцире, и конина в кляре удались на славу. Дракон задумчиво ковырял в зубах копьём. Между прочим, в качестве зубочистки оно оказалось гораздо эффективнее, нежели в качестве оружия.
—Ходят тут всякие, отвлекают, понимаете ли… — проворчал хвостатый мизантроп, выплюнув изжёванное копьё.
— А теперь пойду-ка я поработаю. — Он снова нацепил очки, отыскал брошенный в углу «карандаш», послюнил его и начал изливать вернувшееся вдохновение.
     «…Одной из основополагающих особенностей человеческой психологии является неприятие всех и всяческих запретов. Человек сможет сделать намного больше не ради чего-либо, а именно вопреки…». На титуле значилось просто: «Человеческая психология с нечеловеческой точки зрения».