Глава 40. И снова страждущие

Египтянин ненадолго задумался, так ли это? Нет ли здесь противоречия? Потом тихо спросил:

— Известно ли царю Соломону самое доброе существо?

«Что может быть добрее и ласковее кошки? Некоторые собаки тоже…», — подумала Эстер, и вновь ошиблась.

— Снова надо заглянуть в свою душу. Человек равно мерзок, как и добр. От него одного зависит, какое лицо показать людям, которые и решают, хороший человек перед ними или злой. Но и они иногда ошибаются, ибо человеческая душа труднопознаваема. Всякий день человек разный, и порой сам не знает, как он поступит в том или ином случае, может лишь догадываться.

— Может ли душа существовать отдельно от человека? — быстро спросил Моше. — То есть я хочу узнать, может ли душа жить после смерти человека, как утверждают наши жрецы?

— Почему ты решил, что я могу сообщить иное? Меня с детства учили жрецы Мицраима. Я не могу заявить, что они ошибаются. Заглядывая в душу, ты смотришь в себя, ибо ты и есть душа. С собой врать не станешь. Ты сам лучше всех знаешь, какой ты замечательный человек, или преступник, каких свет ни видывал. Каждый решает сам, в каких богов ему верить. Это касается и души.

— Твои слова похожи на драгоценные камни в золотой оправе короны. Ты, несомненно, знаешь и великую тайну, как сделать своих подданных счастливыми и богатыми? Но почему народ твой, в большинстве своем, столь беден и несчастен? — наивно удивился египтянин. — Издай правильные законы, поставь честных судей, чтобы народ почувствовал хоть какое-то облегчение и твою заботу о нем. И память о тебе как о великом царе народ пронесет через столетия. Пожалуй, это равносильно строительству пирамиды Хефре, и столь же трудно. Но, возможно, так же благородно и необходимо для мудрого властителя, каким ты, несомненно, и являешься.

Соломон откинулся на спинку трона и с некоторым удивлением посмотрел на смельчака, посмевшего давать ему советы. Вряд ли Моше осмелился бы сказать эти слова чопорному Суссакиму, Хираму или какому-то другому царю. Каждый царь считает своё правление идеальным, а свои приказы — единственно верными, не согласных с этим утверждением отстраняет в сторону, на тот свет. Не ожидал столь серьёзного вопроса, затрагивающего основы царской власти.

— Моше, — мягко произнес он, — я ничего не знаю о тебе, как ты жил, кто тебя учил и как. Ты ещё молод, но, вероятно, успел побывать во многих царствах, или же слышал о них от купцов и странников, и сможешь назвать мне царство, народ в котором счастлив и богат, сейчас или когда-либо в прошлом? Царства, что когда-то очень давно существовали на западе от Египта, не оставили после себя письменных источников, поэтому никто не может сказать, какими они были.

 Не станем вспоминать Атлантиду, которая процветала две тысячи лет тому назад, и была самым могучим и богатым царством всей ойкумены. Но и они были вынуждены бежать из своего царства, которое опускалось в пучины моря. Большинство из них осело в Междуречье, и мы их теперь помним под именем — шумеры. Многим народам они передали свои знания.

Атлантида погибла, а сведения папирусов Карнака недостаточно подробны, чтобы судить об атлантах, как о самых счастливых людях. Возможно, они так же страдали от болезней и несовершенства своих законов, которые сейчас нам кажутся идеальными? Нет? Не можешь вспомнить ни одно благополучное царство? Даже на краю ойкумены? Я тоже. Вся беда в том, что богатство и внешнее благополучие не приносит людям счастье. Это, всего-навсего, лишь одно необходимое условие из многих его составляющих. Может быть, счастливы лишь те, кто не родился. Человек рождён для страданий. Люди очень несовершенны, и я не знаю, чья в этом вина, то ли богов, нас создавших, то ли нас самих, потому что не хотим становиться лучше, добрее, ибо это невыгодно, противно натуре человека.

Все люди непостижимо многообразны и желают неодинакового: один — жену соседа, или его дочь, другой — много золота и серебра, а третьему, кроме вина, сикера, ничего не надо. Желай малого, соразмерного со своими возможностями и будешь счастлив долгие годы. Большинство же людей хотят невозможного, несбыточного, отчего сами же и страдают. Не пытайся прыгать через реку — утонешь. Прыгай через ручей, и ты достигнешь своей цели. Желания людей не совпадают с намерениями царя, который не в силах научить всех, вожделеть одного, а не разного. Вот когда всё человечество захочет быть счастливым, то и станет им. А пока нужно смириться и не желать невозможного, которое так же недостижимо, как и знание, что движет звездами, Луной и Солнцем, ибо тогда, как начертано на стене храма Абу-Симбел, каменный сфинкс засмеется, и жизнь на Земле иссякнет.  Наше счастье, что человеку узнать это не под силу, и род наш продолжится на многие века.

— Ты воистину мудр, и знания твои непомерно велики, но есть ли такое, чего и ты не знаешь?

— Есть, Моше. Я не знаю и тысячной доли того, что хотел бы узнать. Поэтому мои доверенные люди разыскивают редкие манускрипты по всем странам, переписывают их, когда невозможно приобрести. Я покупаю и читаю их, в надежде изведать новое. Хочу испытать то, чего пока никто не знает, но станет известным через века. Что это? — кто бы мне сказал. Но нет таких людей. Ещё не родились. За день мы десятки раз принимаем решение по каким-то вопросам, не особо задумываясь, к какому результату приведет выбор.

В какое-то мгновение думаем, что лучше сделать так, хотя на самом деле может быть всё иначе. Никому из нас не дано знать, как же надо было поступить в том или ином случае. Иногда вовремя сделанный щелчок по носу предотвращает от губительного следующего шага вперед — в западню. Но сразу осознаешь только щелчок и обиду от него, а западня видится гораздо позже, через годы прожитой жизни.

Так и я не знаю, будет ли моё правление Израилем и Иудеей благополучным, приведет ли к процветанию моего народа, или же развратит его. Малое — видится вблизи, под пристальным взглядом. Большое — можно заметить только издали, отойдя на значительное расстояние. Хотя, возможно, это знание и существует, но напиться из сосуда можно только в том случае, если в него что-то налито, точно так же человек должен знать, чего искать, и он найдет, если станет настойчив. Желание чего-то — движет всеми поступками человека. Ты захотел увидеть меня и сделал это, не устрашившись, ни расстояния, ни разбойников на караванном пути. Если не умалчиваешь об истинной цели.

— Моя истинная цель — это признание тебе в моей благодарности за спасение. Ты направил мою судьбу в новое, лучшее русло жизни. Жалею, что не в моих силах сделать то же самое для тебя, ибо твоя судьба не нуждается в изменениях. Боги с самого твоего рождения выбрали для тебя лучшую долю. Моя благодарность, в любом случае, будет несоразмерной с твоим поступком. Единственное, что могу предложить — это рукопись Имхотепа, с рассуждениями о необходимости возведения пирамид, о способах строительства, переписанную мною на священный папирус в храме Амона специально для тебя.

Египтянин приблизился к царю и протянул широкий свиток обеими руками, чуть склонив бритую голову. Соломон взял манускрипт, развернул, разглядывая иероглифы, и с чувством произнес:

— Ты доставил мне подлинную радость. Я даже не знал о существовании такого папируса. Спрашивал жрецов, но они только разводили руками, мол, за давностью лет всё забыто. Никто не помнит, зачем, кем и как строились великие пирамиды. Надеюсь, Моше, ты не скоро покинешь Иерусалим? Хочу обстоятельнее поговорить с тобой, расспросить о Египте, о моем тесте Суссакиме. Я не посылаю к нему людей с тайными намерениями, поэтому некому доставить, хоть какие-то сведения о жизни Большого Дома. По-прежнему ли сильно влияние пришлых ливийцев на жизнь египтян? Оправилась ли Нубия после поражения?
Кто нынче близок ко двору? Как поживают мои знакомые? Уверен, и Астис захочет встретиться с тобой. Она скучает по дому, родителям. Твой визит доставит ей удовольствие, развеет тоску. Астис до сих пор не может привыкнуть к воде из колодцев и наших источников. С сожалением говорит, что нет ничего лучше нильской воды. И в этом она права, по себе знаю. Вода из Нила самая вкусная. Иногда я поручаю караванщикам привезти воду из Нила в серебряных сосудах, но она быстро заканчивается.
Передай Астис, что не стану возражать, если захочет навестить отца и родные места. По себе знаю, как на чужбине порой тоскливо и неуютно. Позже мои слуги найдут тебя, сообщат время и место нашей встречи. Я рад был снова увидеть тебя, Моше. Твое прибытие в Иерусалим хороший подарок для меня, ибо ты показал, что добро долго помнится, а не растворяется бесследно в мирской суете. Сенеб, Моше!

Египтянин, почтительно пятясь, приложил правую ладонь к груди и вернулся на прежнее место, понимая, что и другим гостям хочется поговорить с человеком, общение с которым доставляло умиротворение и наслаждение не только из-за его дружелюбности, что редко можно встретить среди царей, но и ясного понимания уникальности Соломона, как своей мудростью, так и душевностью. С Суссакимом так свободно не поговоришь. Он больше обеспокоен поддержанием у народа своего величия, веры в свою непогрешимую божественность. Слаб человек, если хочет казаться значительнее, чем есть на самом деле.

Когда же в конце приема Соломон подошел к больным и ласково с ними заговорил, Эстер ящеркой пробежала через тронный зал и встала так, чтобы никому не мешать и всё видеть, жадно вслушиваясь в каждое слово царя. Видимо, ей рассказали, как Соломон заметил её, безмолвную, среди страждущих и, по сути, спас от неминуемого страшного конца. И сейчас она пыталась понять, как это происходит, — исцеление людей? Обыденность произносимых слов не разочаровывала.

Догадывалась, что всё намного сложнее, видела измученные лица, горящие надеждой глаза, и спокойного, благожелательного царя Соломона, ласково простирающего длань над головой страдальца и произносящего слова целительной молитвы, или заговора. Не всем, но некоторым, заметно становилось лучше, боль утихала, и они, радостно восклицая, благодарили Всевышнего и Соломона, уходили из тронного зала, освобождая пространство и внимание царя для очередного бедолаги.

— Афара, ты ли это? — удивился Соломон, увидев среди страждущих свою наложницу в скромном платье и пестром платке. — Вот уж не ожидал тебя здесь встретить. Что привело тебя сюда?

— Соломон, я бы не стала тебя беспокоить, но раньше к нам приходила Милка, лечила от всех хворей. Сейчас же она почему-то отказывает всем приглашающим. Даже за золото не соглашается приходить. А я уже измучалась от боли.
Афара, стройная идумеянка, чем-то неуловимо похожая на Вирсавию в молодости, выпростала руку из-под платка, и Соломон увидел три очага нарывов, один краснее другого.

— Бедняжка! Почему же Бехера не позвала? Он умеет лечить воспаления.

— Мои слуги вот уже который день сидят у порога его дома, призывают ко мне, но тщетно. Он один, знатных больных много, не успевает ко всем, а я всего лишь одна из твоих наложниц. Тебя только здесь и можно увидеть. В другое время ты недоступен. Твои рабыни дерзки — не разрешают тебя беспокоить. Я их понимаю, но…

— Не сокрушайся, Афара, твоя боль скоро пройдет, и забудешь о ней, как о плохом сне. Возьми пласт сушеных смокв и наложи на нарывы. Уже к вечеру почувствуешь себя значительно лучше. Снимешь, когда они прорвут. Это средство многие старушки знают. Удивлен, что тебе никто не подсказал.

— Я стеснялась показывать, чтобы подруги не злорадничали и не говорили, будто Яхве наказал за мои грехи, или за мою любовь к тебе, а она безмерна, — тихо проговорила Афара и поклонилась, прощаясь.

— Афара, в дальнейшем за обедом не избегай есть лук и чеснок. Они предохраняют от многих недугов и от таких нарывов, — вслед добавил Соломон.

Среди страждущих особенно нелепо выделялась огромная фигура Ваана, сына Ахилуда, приставника в Фанаахе, Мегиддо и во всем Беф-Сане. Громадная не из-за роста, а неимоверной толщины, что издали делало его похожим на большой войлочный мяч, каким забавляются мальчишки на пустырях окраин города, пиная ногами. Ваана стоял, тяжело дыша, обливаясь потом, часто вытирая лицо и шею серой тряпицей, которую уже можно было выжимать. Он походил на большую рыбину, вытащенную сетями на берег.

— Что случилось, любезный Ваана? — участливо спросил Соломон. — Как оказался рядом с этими несчастными? Не перепутал ли место? Ты всегда отличался отменным здоровьем и силой. Говорят, в молодости ты на равных боролся с филистимлянским рефаимом, когда он вызвал тебя на поединок?

— Это было давно. Сейчас мне могут только мертвые позавидовать, но скоро и они утешатся. Помоги, Соломон, мочи нет, ходить не в состоянии, задыхаюсь, грудь разрывается от недостатка воздуха, чувствую — еще немного и отправлюсь к Аврааму и Сарре. Жить хочется, еще и сорока лет не прожил.

— Дорогой Ваана, ты не пробовал ограничить себя в количестве съедаемой пищи? Посмотри на своих подданных, никто из них не может похвалиться твоими размерами, хотя аппетит не меньше твоего. Может, они и съели бы столько же, но не имеют возможности, никто им не дает. А тебе всё даром достается. Вот ты и жадничаешь, переедаешь.

— Соломон, я ем очень мало. Два раза в день, всего понемножку. Ты же знаешь, был у меня на пирах. Понимаю, глядя на меня, в это трудно поверить, но это правда.

Соломон с сомнением осмотрел Ваана, толщина которого не первый год была предметом насмешек острословов и мальчишек в Иудее. Не проходило дня, чтобы на какой-нибудь вечеринке не вспомнили толстяка Ваана и не пожелали врагам такой же участи. Судьба быть приставником в самой богатой провинции, печально сказывалась на её властителе.

Среди знати объединенного царства считалось престижным иметь искусных поваров. Лучших нанимали в Мицраиме, в Ассирии, и они изощрялись в приготовлении различных изысканнейших яств для своих хозяев. Обжорство Ваана вошло в поговорку:
«Толстяк ест и ртом, и глазами. Его чрево скорее лопнет, чем он оставит жаркое недоеденным».

И, тем не менее, если человек обратился за помощью, то надо ему помочь, а не насмехаться. Но как это сделать, если он сам не в состоянии устоять от соблазна насытить своё чрево? Радикальным лечением могло быть одно средство — продажа в рабство или отправка на год в заиорданские каменоломни. После раскалывания мраморных глыб и доставки их к месту обработки, вернется домой стройным и сильным. Но Ваана не поймет такой заботы, обидится, может стать врагом, что весьма нежелательно, потому что он отправляет в царский дворец больше продуктов, нежели остальные приставники.

— Дорогой Ваана, не отчаивайся, всё не так страшно, как ты себе представляешь. Иной худой не всегда сможет стать толстым, а не наоборот. Думаю, ты сам себе в силах помочь, стоит лишь захотеть этого. Ты весьма вовремя приехал в Иерусалим, не пришлось посылать за тобой. Десять дней назад горожане Фанааха и Мегиддо принесли мне папирус с жалобой. Тебя обвиняют в мздоимстве, потворству корыстолюбивым судьям, в утаивании значительной части собираемого урожая при отправке в Иерусалим, и в прочих разных грехах.

Знаешь, я склонен им верить. Казначей Ханиил целую неделю подсчитывал по представленным тобой папирусам учета поставок, и выяснил, что за четыре года своего правления ты утаил продуктов на сто пять талантов серебром. Это огромная сумма, даже для моей казны. Тем более что у меня огромные расходы на строительство храма, новых городов, крепостных стен. Каждый талант на особом счету — лично подсчитываю поступаемые сикли.

Ночами не сплю, раздумывая, где найти, как выкроить, сэкономить десяток, другой, талантов, чтобы не ввергнуть царство в хаос разорения? А ты, оказывается, уже присвоил больше ста талантов. Ваана, всему есть мера, не испытывай моё терпение, верни серебро в мою казну. По старой, доброй памяти к тебе, не буду чересчур строгим, дам два лунных месяца на сбор серебра и отправку его в Иерусалим. Только так ты облегчишь свою участь и близких, которых не придется беспокоить допросами и прочими неприятными последствиями.

продолжение: http://www.proza.ru/2014/02/01/806