Глава 54. Тяжёлое решение

Служанки ничего не знали о случившемся в саду и, умащивая благовониями сидящего царя, колко подшучивали над храпящими стражниками, вольготно раскинувшихся на спине перед входом спальни, но так и не выпустивших древка копья из рук, словно каждое мгновение были готовы вскочить и напасть на непозволительно близко подошедшего врага. Зара, доставая со скамьи халат царя, перешагнула через стражников и укорила обоих:

— Ямин, Целек, срамота армагеддонская! Ни капли стыда перед царем! Что он о вас подумает, горевоители?! За что вам платить серебром, если спите на службе, а царь остался без охраны? Впору с вас брать плату за ночлег.

— Их опоили сонным зельем, — заступился Соломон, думая, что надо ещё выяснить, как получилось, что стражники, ничего не заподозрив, соблазнились предложенным питьем. Вероятно, угостил кто-то из знакомых, не вызывающих подозрения, или подменили кувшины на кухне. Ну да, что гадать, пусть проспятся, тогда и выясним.

— Боже, зачем?! — воскликнула Зара. —  Они и без того любят спать! Как ни заглянешь в караульную, всё время дрыхнут, или что-то жуют. О, Всевышний! Соломон, неужели снова к тебе подбирались, чтобы убить?!

— Да. На пути ко мне зарезали двух прислужниц. Но сейчас можешь не волноваться, опасность миновала, разбойники пойманы и связаны.

— Аллилуйя! Наконец-то прекратятся эти страшные убийства! Я из-за них спокойно спать не могу. Всё так и кажется, крадутся в ночи, с огромными кинжалами и веревками. С детства вида крови не переношу. Я даже курицу не смогла бы зарезать. А у них на царя рука поднялась! Ничего святого в людях не осталось. Этих разбойников нужно камнями побить на площади, чтобы все видели, чем заканчиваются подобные деяния.

Соломон откинул полог и вошел в сумрачную спальную, где всё еще крепко и беззаботно спала Милка, подложив ладонь под щеку, — тяжело опустился на край ложа, размышляя о покушении. Которое по счету? И сколько ещё будет? Невозможно представить себя мертвым. 
Тебя не будет, а в мире ничего не изменится. Всё так же ярко будет светить солнце, щебетать ласточки, громко спорить люди на торговых площадях, за кустами миловаться влюбленные. Всё останется без изменения, кроме тебя, твоего потрясённого духа, который бесплотно будет витать над миром.

Взгляд остановился на мраморных плитах пола, узоры которых на стыках не гармонировали друг с другом: у строителей дворца Давида явно не хватило вкуса или умения создать целостную, завершенную красочную картинку, или же спешили уложить, чтобы быстрее закончить строительство. Надо проследить укладку плит в новом дворце, чтобы плиточники и на этот раз не испортили узоры.

Всюду нужен хозяйский глаз, никто не хочет проявлять самостоятельность, а он не в состоянии всюду успеть, за всеми уследить. Не может разорваться. Не может… Убийцы-то пойманы, и подвергнутся жестокому наказанию, но настоящий злодей пока на свободе. Неужели, это вернейший Завуф? Не хочется верить в столь низкое коварство, схожее с ударом кинжала в спину в базарной толчее, где легко затеряться и уйти безнаказанным.

Представил, как посмотрит в глаза Завуфа, и тот устыдится, опустит взгляд долу. Потом начнет оправдываться, многословно объяснять необъяснимое. Умело, произнесенные слова имеют свойство завораживать, переубеждать, навязывать чужую волю, вызывать сочувствие, жалость к чужой судьбе, воодушевлять на бой, смирять с поражением и, к сожалению, побуждать к совершению преступлений.

Какую казнь придумать предателю? Бросить в клетку голодным львам? Слишком быстрая смерть, не успеет осознать вину и раскаяться. Отправить в ссылку, в дальнюю провинцию, с глаз подальше? Все-таки бывший друг, много хороших воспоминаний связано с ним. Пускай вдали пожинает плоды своих преступных замыслов, до самой смерти осмысливает: кем был и кем стал.

Но на расстоянии трудно эффективно контролировать чьи-либо действия. На досуге, когда времени в избытке, а заняться больше нечем, Завуф организует более продуманный заговор, который, в силу разных причин и обстоятельств может удачно завершиться. Подслушивающих и доносящих всегда не хватает, они не в состоянии всюду поспеть и сутками следить за подозреваемым. Вот и доверяйся после этого предательства самым близким и дорогим людям!

Утомленная, как он думал, проявленной им ночной страстью, Милка не просыпалась, даже положение не сменила за время его отсутствия. Но сейчас её нагота не возбуждала, даже вызывала раздражение, то ли своим бесстыдством, то ли безмятежным состоянием, в котором она находилась, и он сердито отвернулся.

В воздухе внезапно запахло едкой гарью тлеющей ткани — это погас и тонкой извилистой струйкой задымил фитиль ночного светильника, — кончилась жидкость Хутуба. Соломон прижал огарок пальцами и, не оглянувшись на Милку, вышел из темной спальни в коридор, который с лежащими на полу стражниками вызывал тревожное чувство незащищенности.

Снова пошел к купальне, где перед стоящими убийцами положили окровавленные тела девушек, может быть, для того, чтобы ими осозналось совершенное страшное преступление  — убийство. Но на лицах близнецов никто не увидел раскаяния. Полнейшее равнодушие, как к горю других, так и к своей участи. Рядом стоял обескураженный Фалтий с пятью сонными, ничего не соображающими стражниками, поодаль — притихшая челядь. Одни с ужасом смотрели на убийц, другие, плача, на распростертые тела девушек, на месте которых могли оказаться сами.

— Фалтий, распорядись, всем лишним уйти: у каждой есть свои дела, пусть ими займутся. Где Завуф? Не вижу.
— Послали за ним быстроногую Эстер, — откликнулся начальник стражи. — К скороходам ещё посылать нужно, — время терять. И Эстер знает, где живет Завуф. Когда только успела? Сама вызвалась.

Фалтий нервно, то вынимал кинжал из ножен, то снова засовывал. Его брала досада и растерянность от произошедшего. Казалось, что и его вина в этом есть. Расслабился, что-то не предусмотрел.

Вчера он не ужинал вместе со всеми. Встретив Соломона и Милку у дворцовых ворот, сразу ушел к своей зазнобе, молодой вдове бывшего своего подчиненного, который год назад погиб из-за нелепой случайности — на стрельбище из лука он неосмотрительно, раньше времени вышел из-за укрытия, где подбирал упавшие стрелы, и был пронзен стрелой в глаз.
Глупая и необычная смерть. При всем старании не сможешь попасть так метко. Когда Фалтий поздно ночью вернулся в сторожку, то не придал значения, что подопечные спят в необычных позах, сам был в подпитии.

Соломон присел на мраморную скамью, уже прогретую лучами солнца, но вскоре вскочил, в нетерпении прохаживаясь вдоль рядов олеандра и посматривая в конец аллеи, откуда должен появиться тот, которому не боялся доверять самые сокровенные мысли — огорчало и само предательство, и потеря лучшего друга.

Как же получилось, что Завуф стал врагом? Этому нет объяснения. Всё вне здравого смысла и выше понимания. Предавали и раньше, и не однажды, не всякий человек в состоянии удержаться от соблазна золотом. Но у его друга золота больше, чем у него самого. Завуфу не надо строить города, возводить крепости, содержать войско. Всё золото для личных потребностей. Что же тогда?

Что сильнее золота? Власть? В любом случае у Завуфа не будет больше власти, чем до этого дня, когда он мог оказывать влияние на самого царя и его окружение. После смерти Соломона царем станет его сын Рисий, а Завуф приобретет лишь свободу от бывшего друга, и ничего больше, кроме проклятия сторонников Соломона.

Но вот и он показался в нарядном белом талифе  из месопотамской ткани, расшитой золотыми и парчовыми нитями, по краям одежды кисти с вставленными нитями из голубой шерсти, которые постоянно напоминали заповеди Всевышнего и побуждали к их исполнению.
Высокий, стройный, с гордым, чуть насмешливым взглядом, любимец царя и придворных женщин. Некоторые, Соломон знал от словоохотливых прислужниц, сами, беззастенчиво предлагали ему себя. Падает нравственность. Раньше такого не было. Женщины уважали свою честь и достоинство.

Соломон неотрывно смотрел на недавнего друга, ожидая увидеть на лице смущение или смятение чувств от неудавшегося покушения. Но взгляд Завуфа был, как всегда, открытым и радостным.

— Шеломо, я счастлив, что и на этот раз у них ничего не получилось! — воскликнул Завуф. — Позволь обнять тебя от переполняющей меня радости. Элохим не оставляет без помощи своих любимцев. Чтоб так было и впредь на долгие года. Но что с тобой? Расстроен? Понимаю. Неприятно сознавать, что тебя принимают за безмолвную жертву, которая не в состоянии ответить тем же. Надо лишь показать, что они сильно ошибаются. Но почему ты так холоден и мрачен? Ты не ранен?

— Я здоров, в отличие от тебя, — ответил Соломон, предостерегающе подняв руку, тем самым, запрещая другу приближаться к себе.
— Неправда. Я тоже здоров. Чего и тебе желаю на все года жизни. Ты так странно говоришь и смотришь, словно я наступил на свежую лепешку ослиного дерьма, или от меня невообразимо воняет, как от жирафа.

— Всё намного хуже. От скверны можно очиститься, а от своих наемников не так просто избавиться. Узнаешь? Зачем-то убили невинных прислужниц. А потом намеревались лишить жизни и меня. После задержания признались, что были посланы тобой. Приказать им повторить это? — сурово спросил Соломон, вглядываясь во внезапно побледневшее лицо бывшего друга.

— Что за шутки, Соломон? Этого не может быть! Если бы даже они это и произнесли, то ты уж должен был отличить правду от наговора. Они явно на меня клевещут — правду им невыгодно выкладывать, — проговорил Завуф, суровея лицом, понимая серьёзность оговора и их последствия.

С надеждой посмотрел на царя, а вдруг это всего-навсего лишь дружеский розыгрыш от переизбытка товарищеских чувств, как было  прежде, когда они от скуки подначивали друг друга. И всё решится веселым смехом над наивным простачком, поверившим в реальность чудовищного обвинения, — попытался улыбнуться, но губы предательски дрогнули, словно давая знать, что ему есть что скрывать.

— В приказном сне? Ты же знаешь — в дремотном сне люди всегда говорят правду. 
Завуф это знал. Он и раньше видел, как Соломон, отчаявшись вынудить какого-нибудь строптивца говорить истину, погружал того в чуткий сон и спрашивал всё, что тот до этого хотел утаить.

— Это всё какой-то нелепый бред! Я этих людей не ведаю. В первый раз вижу! Несуразный и злостный оговор! Соломон, с каких это пор ты стал безоглядно доверять словам незнакомцев, тем более убийцам?! Соломон, умоляю, ради всего святого, не лишай меня своей любви и дружбы! Поверь мне, как прежде до этого верил и не ошибался во мне. Во всем мире нет преданнее меня тебе. Ты же это знаешь. Ничего нет легче, как запятнать честь другого. Если посчитаешь меня злодеем, своим врагом, который строит против тебя козни, то ничего не остается, как заколоться этим кинжалом у тебя на виду. Иного выхода быстро доказать свою преданность и правоту я не представляю.

— Слишком легкой и скорой смерти хочешь. Сначала расскажи, зачем тебе понадобилась моя смерть? Чем я тебе помешал или не угодил?! — Соломон едва сдерживался от гневного крика. Он никогда ни на кого не кричал. Знал, негромкие слова, действуют намного сильнее. — Не хочешь облегчить душу признанием? Тогда слушай, что; скажут твои наемники.
Соломон сделал гипнотизирующий пас руками вокруг лиц братьев.

— Вас ничто не отвлекает. Вы расслаблены и спокойны, слушаете мой голос и подчиняетесь ему. Говори, — приказал он одному пленнику. — Как тебя звать? Откуда родом и зачем появился в Иерусалиме?

— Я Хаим. Пять дней назад с братом Магараем пришел из Шило, где отдыхали у родителей после ратной службы у царя Венадада, который отказался от наших услуг после замирения с хеттами, начал выплачивать им дань. Мы вернулись домой, и остались не у дел. Мы хорошие воины, воевали с филистимлянами, идумейцами, сувитянами. Ничего другого мы делать не умеем. Родители не в состоянии нас прокормить — родовую землю отобрал за долги наш старейшина Шемирамоф. Лепешки, смоченные уксусом, были единственной едой на протяжении трех последних месяцев. А сейчас и лепешек не стало. Кончилось зерно. А желуди ещё не поспели. Пришли к тебе с надеждой поступить на воинскую службу. Но в твои ворота нас не пустили, приказали ждать выхода вельмож. Нам не привыкать ждать, сели у ворот твоего дворца. Скоро из ворот вышел важный человек в коричневом талифе с золотой застежкой в виде скарабея. Мы подошли к нему и стали умолять взять нас на службу. Любую. Он начал расспрашивать, кто мы и зачем пришли во дворец? После того, как мы рассказали о своем бедственном положении, он отвел нас в сторону и предложил нам на двоих половину таланта золотом за твоё убийство. Слишком большой соблазн для бедняков, как мы.

— Если бы пришли ко мне с признанием, я бы заплатил вам вдвое больше.
— Ты бы не поверил нам — у нас нет доказательств, кроме его слов, исчезнувших в воздухе. Мы бы не получили и десятой части таланта, но плети могли отведать.
— Почему ждали так долго, не пошли сразу убивать?

— Мы хотели убедиться, что нас не обманут и доставят золото в Шило, в дом нашего отца Цофаха. Богачи не любят расставаться с золотом. Он мог подослать уже нашего убийцу, за десятую часть таланта. Часто так делается.

Завуф в отчаянии протянул руки к Соломону.
— Это уже не смешно, Соломон. Ты же знаешь, наговорить можно всякое. Запачкать словами легко, отмыться гораздо труднее.
— Сейчас я их разбужу и повторю вопрос, — проговорил Соломон, пряча взгляд.

— Прояви свою мудрость, Соломон. Неужели не видишь, что они нагло лгут? Пусть в приказном сне, но клевещут. Не понимаю, почему так происходит, но я чист перед тобой. Верь мне, как я всю жизнь верил тебе и не замышлял ничего дурного. Даже в мыслях подобного не было.

Но Соломон почти не слушал, боясь поддаться чувству жалости, — что сам же начнет подыскивать оправдания Завуфу и согласится с его доводами. Всё так и могло быть, как говорит Завуф. Нужно понять, разобраться, кто говорит правду, а кто нагло врет. Царь вплотную подошел к убийцам. Те спокойно глядели перед собой, будто сурика;ми на песчаном холме с норками.

— Хаим и Магарай, очнитесь. Смотрите на меня и, повинуясь, слушайте.
Братья тяжело взглянули на Соломона, и он не увидел в их пустых глазах ни страха, ни злобы, ничего, кроме скучного равнодушия.
— Кто вас послал убить меня и зачем?

Соломон обратил внимание на их руки: широкие и мозолистые, почти черные, то ли от загара, то ли от несмываемой грязи. Руки крестьян, а не воинов.
— Царедворец Завуф, — сказал один брат с заметным косым шрамом на верхней губе. — Зачем — не знаем, он не объяснил нам причину. У богатых свои причуды. Возможно, он зол на тебя.
— Это он?

— Да. Царедворец Завуф.
— Неужели в разговоре с вами он назвал себя?
— Нет, умолчал. Но когда он отошел от нас, я спросил о нем проходившего мимо иудея, и тот сказал, что указанный мною человек — любимец всех известных богов, первый друг царя Соломона.
— Вас не удивило, что он хочет убить своего друга? Друзей принято защищать.

— Удивило. Но богатые могут себе позволить иметь желания, которые бедняки не в состоянии понять. Половина таланта золотом на двоих — хорошая цена, чтобы не задавать лишние вопросы впустую. Мы могли бы спокойно вернуться домой и выкупить себе невест каждому. Мы до сих пор холосты. И на сытую жизнь хватит. Не каждый день делают такие предложения. Мы не могли отказаться, хотя понимали, что совершим грех.

— Соломон, это чудовищная ложь! Зачем мне нужно от тебя избавляться?! Клянусь всеми богами, Ашерой, своими детьми, я ни в чем не виноват перед тобой! Что мне сделать, чтобы ты поверил? Какими ещё богами поклясться?!

В голосе Завуфа было столько неподдельного отчаяния, что Соломон дрогнул, и в смущении перевел взгляд на убийц, потом на мертвых девушек.

Он страстно хотел верить Завуфу, но невинные жертвы преступления страшно и беспомощно лежали перед ним, и, казалось, вопили о мщении за свою преждевременную смерть. Соломон не знал, как поступить? Душа разрывалась от жалости к убитым и к Завуфу, который мог оказаться жертвой спланированного заговора, ничего этого нельзя исключать.
Но и Завуф может умело притворяться. Нужно во всем тщательно разобраться, без спешки. Злодеи пойманы. Пусть Завуф, если виновен, потомится в заточении, подумает о своей участи, а если — нет, то впоследствии поймет и простит излишнюю строгость, неизбежную при таких разборках.

— Фалтий, прикажи страже увести Завуфа. Посадите в пустую клетку, рядом со львами. Пускай хорошенько посмотрит на своих палачей, если не признается в своем злодейском намерении.

— Соломон, ты в первый раз в жизни совершаешь большую ошибку! Позже тебе будет очень стыдно и горько за неё! — пророчески выкрикнул Завуф, уводимый сонными стражниками, которые едва переставляли ноги и волочили копья по полу.

Соломон не откликнулся. Что считать большой ошибкой и что малой? Делал он и те и другие, и не однажды, но об этом мало кто знает и помнит. Всё это глубоко личное, касается ограниченного круга людей и его самого. Ошибаться всегда неприятно, но другого способа узнать истину не существует. К тому же, ошибки чаще всего случались в молодости, когда ум не зрел и подвергается различным влияниям.

Как он сейчас с досадой понимал, им манипулировали более опытные окружающие: родители, многочисленные родственники, жрецы. И все в корыстных целях. Даже придя к власти, Соломону понадобилось много времени, чтобы научиться противостоять властному напору самоуверенных людей, привыкших к подчинению и раболепствию других, переломить их волю и проводить уже свою политику.

Солнце подбиралось к зениту, зной становился нестерпимым, заставляя уходить с открытых мест, едва продуваемых жарким ветерком. Соломон нахмурился: в последнее время он всё чаще пропускал занятия в книгохранилище из-за постоянных покушений или смерти близких. И даже сейчас, когда найден истинный заказчик, ему не стало легче, не было уверенности, что эти чудовищные, опасные попытки прекратятся, что отныне жизнь станет безоблачно спокойной.

Вместо одного безумного могут прийти другие, желающих возвыситься — непозволительно много. Если же они достигнут своей цели, то к чему все его стремления упрочить царство и обширные знания? В загробном мире, если он существует, память о земном, наверняка, будет бесполезным балластом. Там нужны совершенно иные сведения.

Но никто не имеет представление, какие? Ни один человек не вернулся с того света, в реальность которого Соломон сомневался. Не верил многочисленным юродивым и пророкам, которые красноречиво описывали свое кратковременное пребывание в сумрачном шеоле после какого-то несчастного случая, беззастенчиво показывая лиловые рубцы бывших смертельных ран на голове, на груди, должные подтвердить правдивость их слов.

Надо быть слишком наивным, чтобы не видеть мечущиеся зрачки глаз, беспокойные жесты рук, и понять  — рассказчик опасается нечаянно вылетевшим ненужным словом выдать свою ложь. Да и сами повествования пеших путешествий по загробному миру однообразны и просты до примитивности, хотя порой приводились некоторые красочные и житейские подробности.

После услышанных невероятных историй оставалась неутешительная и грустная догадка, что жизнь после смерти придумали слабые, безвольные люди — страшно уходить в непонятное небытие, в жуткую безмолвность, в никуда, словно твоё рождение в яркий, красочный мир было случайным, бесцельным явлением, как и рождение таракана, глупой овцы, гримасничающей неразумной обезьяны.

А так хоть слабое утешение в существование иного, более благополучного мира, в котором снова сможешь жить, любить, чувствовать, думать, но только не страдать — довольно, намучались в прошлой жизни. Допущение жизни после смерти делало нынешнее бытие не бессмысленным.

Предполагалось, что снова будешь кому-то нужен. Твое прежнее и новое существование имеет какой-то смысл, пусть непонятый тобой и всеми мудрецами ойкумены. Пока есть хоть слабая надежда на оправдание своей неразумной, суматошной жизни, в лице Всемогущего, надо цепляться за неё, словно утопающий за камышинку, и истово верить в своё спасение. В этом смысл и сила любой веры, будь-то в Яхве, Молоха аммонитского или Ваала филистимлянского.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/20/551