ВИНТ. Семидесятые -0. часть1

Часть 1. Две формулы.

Несколько вступительных слов

Имя, не нуждающееся в рекомендациях.
Гегель, современники знали, ценили и прислушивались, но только будущее позволяет очертить (= оп-ределить размер) фигуру деятеля: "Гегель был последним, кто истолковывал мир как разум" (Маркузе, с.325). Не каждому дано завершить целую эпоху, завершить собой, соединить прошлое и будущее.
Плюс масштаб, немецкий философ задал планку сравнения.
Кем был Маркс? Достаточно сравнить с Гегелем, да Маркса можно сравнить с Гегелем. Хотя бы для того, чтобы раскритиковать последователя. А кем был Ленин? Достаточно сравнить с Марксом, значит, его можно сравнить и с Гегелем. То есть фигуры Гегеля, Маркс и Ленина сравнимы по своему влиянию,; со-поставимы по своему размеру. А можно ли сравнить с Лениным Горбачева, нет? Тогда зачем тревожить, по цепочке, Гегеля. Зато Горбачева можно (и нужно?) сравнить с Черненко, Андроповым, Брежневым, Хруще-вым. Само собой выходит, что Горбачев запирает (= завершает) целую линию, он = последний. И в этом смысле, Горбачева можно сравнивать и с Лениным, и с Гегелем, и даже с Боэцием.
Все они были последними.
Если так, в каком смысле Ленин был последним?

Он не был последним там, где многие считали мир не готовым к прорыву, в светлое будущее, лишь толкнуть. Но он был последним из тех, кто считал возможным свою готовность к этому будущему передать миру. Тем самым и этот мир сделать готовым к прорыву в обещанное будущее. Если Ты готов = Мир готов измениться, нужно лишь найти точку, точку прорыва.
К будущему (в него?) последовательно вели = Идеалистическая диалектика ; Материалистическая диалектика ; Субъективный фактор. Знаменитая ленинская формула-синтез: самое слабое звено. Этим зве-ном оказалась Россия, именно здесь субъективный фактор оказался самым слабым (а не самым сильным, как нам внушали), доказательством чему служит Февраль. Все прочие рассуждения отца-основателя насчет про-чих предпосылок (типа последняя ступенька) – обычная демагогия.
Тогда кто Плеханов, считавший мир (= Россия) не готовым к прорыву, неужели первый?
Плеханов считал мир, конкретно Россию, не готовым к прорыву, автоматически получалось, что он сам становился не готовым к прорыву, не мог стоять во главе сил, идущих на штурм, ибо вместо воодушев-ления он бы их сдерживал. Не случайно, что он уступил Ленину руководящую роль в партии. Был ли он первым, вопрос спорный. А вот то, что не мог быть последним, очевидно.

Ну а пока, мы на рубеже 70-х.
До первого и, одновременно, последнего президента СССР еще далеко. Так далеко, что подобная ди-кая мысль (= о последнем правителе СССР) просто не приходит в голову, вернее, не должна. На самом деле, такая мысль уже пришла в голову. Как раз на рубеже 70-х (на самом деле, чуть ранее), в голову конкретного человека пришла мысль о возможной гибели СССР. Тогда, в 69-м, это был даже не прогноз, не возможный сценарий, а "драматическая форма", способ "указать на грозящие СССР опасности" (Амальрик, с.643), по-пытка предупредить, всего лишь. Об этом говорит и само название  драматической формы: "Просуществует ли Советский Союз до 1980 года", первое название. Затем появилось окончательная редакция – "Просущест-вует ли Советский Союз до 1984 года" (Амальрик, с.646).
Стоит ли вспоминать Оруэлла?

Раздел 1
1.
"Благодаря образованию человек станет разумным существом в разумном мире" (Маркузе, с.326).
Немецкий писатель рассказывает  о немецком парне, Западная Германия.
Начало всегда разумно. Немецкому парню двадцать пять. У него хорошая работа, и отношение к нему на работе хорошее, его ценит руководство (= босс). Вечером, в просторной квартире его ждет жена. Матери-ально он сам (= его семья)  обеспечен, достаток.
Но Жизнь > Достатка.
Есть еще духовная сторона, а что там у этого парня, в душе? Тайная боязнь, потому что "все дорогое для него и ценное может в любую минуту измениться и рухнуть" (Гейдеко, с.6). Почему? Неизвестно, но тревога гложет немецкого парня, он "боится заглядывать в будущее" (Там же). Настоящее разумно, но бу-дущее? Оно может стать неразумным.
Два мира, немецкий парень видит два мира.
Мир видимый – «устойчивый и благополучный». Именно в этом мире есть квартира, раз в неделю конверт с зарплатой, кредит на покупку мебели, скоро будет пополнение в семье. И другой мир, видимый только самому герою (= Ян Алерс). Там неуверенность, Ян ощущает ее, но не желает признаваться в этом. Он боится, и еще больше боится признаться в том, что он боится. Что это? Страх перед будущим и этот "страх перед будущим цепко держит в плену героев повести" (Там же).

Типичное состояние «рабочего человека в капиталистическом обществе».
Даже добиваясь материальной обеспеченности, рабочий в том обществе добивается этого за счет дру-гих, ценой предательства своих же товарищей. Отсюда, "рабочий в буржуазном обществе не ощущает пол-ной надежности, прочности своего положения, ибо нестабилен и ненадежен сам мир, который его окружает" (Там же, с.7). Каким-то образом разумный мир предстал неразумным, приближаясь к человеку, он перевора-чивается, происходит инверсия.

Ключевые слова?
Мир ненадежен, тот очень далекий мир, в Западной Германии.
Иначе говоря. Есть личные обстоятельства и личный выбор (образование, профессия, жена, ребенок). Есть общественные условия (босс, работа, кредит, само общество). Если личные обстоятельства Ян разре-шает вполне успешно, то общественные условия (как это и делает его жена) он может только заговаривать: "Только бы все и дальше шло как сейчас"  (Гейдеко, с.7).

Иное дело, советские рабочие.
Вот два из них, самые обычные, приехали (или уехали?) на далекую стройку, строительство еще толь-ко разворачивается, со временем все наладится. А пока, понятно, условия не самые благополучные. Скром-ное общежитие, быт не налажен, неудобства. Один оставил в далеком городе жену, другой недавно развел-ся, «горечь разрыва» еще свежа. Их рабочие специальности (шофер + экскаваторщик) на стройке еще не востребованы. Понятно, ни квартир, ни конвертов, только ведомости, два раза в месяц.
И что? – их самочувствие = полная противоположность ощущениям обеспеченного Яна.

Все их достижения еще впереди, но будут.
Потому что сами они здесь, и их данность суть общественные условия:
"…они смотрят в будущее без какой-либо опаски, твердо связывают с ним определенные надежды и планы" (Там же, с.6). Профессии не востребованы? Достаточно пустить в ход собственное красноречие (не-малое!), и они сели за руль, начали работать, зарабатывать. Почему так уверены в своем красноречии совет-ские рабочие?

Не потому ли, что Слово очень ценимо на наших российских просторах?
Нет, все гораздо проще, в советском обществе "труд стал свободной необходимостью" (Там же, с.7). Это позволяет "человеку оптимистически относиться к будущему – помогает ему в этом и ощущение проч-ности системы в целом, той общественной системы, которая заинтересована в труде всех и каждого" (Там же, с.7). Одним элегантным движением (= росчерк), критик смешал личные и общественные причины.
Но он прав. Вернее, имеет на это право, ибо личное у нас – всего лишь продолжение общественного. Таким образом, в отличие от немецкого парня советские рабочие лишены одного права – права поставить под вопрос собственное существование.
Что же это такое, свободная необходимость?

Ты свободен, пока необходим?
Должно быть, это очень гуманно, когда Человек = Необходимость. И так как мы живем в обществе, где люди действуют со знанием дела, то все принимают саму Необходимость = Человек. Даже если стройка не нуждается в экскаваторщике, он все равно должен «сесть за руль». У меня есть работа = Будущее. Или мое Будущее = Работа, оно уже здесь мое будущее. Проще говоря, будущее будет таким, каким мы сами пожелаем его видеть. А желаем мы его видеть рабочим (= трудовым), всегда. Государству всегда требуется рабочая сила, и нам всегда требуется быть государственной рабочей силой. Вот это пересечение потребно-стей = рабочая сила принадлежит государству + гарантия занятости и называется «свободной необходимо-стью». За этой уверенностью в завтрашнем дне, убежденность –
Советское государство = «сила на века».
Если довести до логического конца? Труд становится потребностью, в результате необходимость и свобода соединяются, затем уже необходимость, видимо, в силу диалектики, превращается в свободу. Про-исходит тот самый прорыв свободы – в необходимость. И вот она, первая жизненная потребность, радостно встречает нас у входа, прямо в храме Природы.

Впрочем, некоторая проблема все же возникает.
Если есть пределы труда, допустим, норма труда. Скажем, нормативная продолжительность рабочей недели, в конце 60-х была введена пятидневная рабочая неделя, трудящиеся получили два выходных дня. Это значит, есть время за пределами труда. Такое время называют свободным временем (и свобода нас встретит радостно у входа?). Почему свобода встречает нас у входа, а не у выхода? Видимо, есть такое ме-сто (= храм свободы?), где свобода должна встречать именно у входа, входя, мы входим в царство свободы.  И человек должен войти в храм свободы, именно войти, следовательно, он должен выйти из царства несво-боды. Не может же он из одного храма свободы войти (перейти?) в другой храм свободы. На практике, вы-ходя за пределы производства (= пройдя через проходную) человек попадает в пространство свободного времени, почти свободы, куда-то надо употребить это незаполненное время, по своему усмотрению.
К чему это я?
Зачем человеку свободное время? Тем более, человеку советскому?
К этому вопросу, о свободном времени, я еще вернусь, не один раз.

2.
Коль будущее обеспечено,
советским людям, видимо, не нужно беспокоиться, просто не о чем?
Конечно, беспокоятся. Они вообще очень беспокойные люди. Но это беспокойство особого рода.
Два инженера, как назло, на одном комбинате. Приходится как-то улаживать отношения: "Попере-менно каждый из них одерживает победу, попеременно один из них приобретает и утрачивает администра-тивную власть над другим" (Гейдеко, с.10). Своего рода, маятник, чем не движение? Первое условие маят-ника, равные противники. Второе условие, пространство, где этот маятник колеблется.
Каким образом создается это пространство?
Есть, требуется, еще один персонаж, директор комбината. Порядочный, честный, никому не отдает предпочтения, все решения с учетом многих обстоятельств. Это значит, "что он, руководитель производства рассматривал, оценивал и судил конфликт со стороны" (Там же). Его положение – над схваткой, а тигры пусть сражаются. Дойдут до крайности, остановим, не позволим кому-то одному добить другого, усилиться.
Нечто, напоминающее баланс, механизм равновесия.

Когда Ильич искал слабое звено, а потом звено основное.
Когда организовывал «красногвардейскую атаку», потом отступление.
Когда в 30-е создавали новую индустрию. Когда в 45-м брали Берлин, потом восстанавливали народ-ное хозяйство. Когда, наконец, уже в 50-х, разоблачили культ личности, последнего шпиона в ЦК и послед-нюю антипартийную группу, словно перешли некую черту. Именно тогда мы вступили в особые отношения с будущим, ; как минимум, у нас есть это будущее.
Какие это отношения?

На примере литературных персонажей и их создателей:
"…писатель проявил такт и гибкость мышления, избежал довольно распространенной схемы, по ко-торой победитель увенчивается лаврами, а побежденный … стирается с лица земли" (Там же, с.11). Стерли с лица земли, человек исчез, куда там Западу.
И люди живут, не тревожась, не боясь, не зная страха?
Так было, в недавнем прошлом. Теперь же, с прежней односторонностью (= примитивное деление) – "этот человек во всем хорош, этот – во всем плох" (Там же), с таким видением мира и с таким делением лю-дей покончено. Мир стал сложным, многоцветным. Люди поворачиваются, колеблются словно маятники, демонстрируя (= сочетая, соединяя) поочередно недостатки и достоинства. Достоинства вознаграждаются, недостатки сначала ведут к промахам, ошибкам. И только тогда, когда герой наломает дров, скажем, сорвет внедрение прогрессивного процесса плавки, ему воздается, не ранее.
Есть равные противники, они взаимно сдерживают друг друга.
Мир успокоился, обрел стабильность.


Раздел 2

1.
Новаторство писателей + поддержка критиков = обычная работа советских литераторов, больших и малых, старых и молодых. Возможно ли  в этой обычной работе отражение специфики советского общества на рубеже 70-х. Если так, в чем эта специфика, наиболее характерные черты?

Послушаем философа, выступающего в роли критика.
Критика = естественное состояние любого философа, вот его слово, вернее, Слово. В качестве объекта критики выступает другой философ, видный философ, но это западный философ, следовательно, идеологи-ческий противник. Другими словами, оппоненты – по разные стороны баррикад. Но может быть, есть что-то общее, если не в исходных постулатах, то в самом движении (= способы) к выбранной цели.
Что есть западная культура?
Своего рода круг, даже заколдованный круг. Мало приятного, всю жизнь ходить по кругу, даже если он обустроен с римской тщательностью. Человеческое стремление предпочитает кратчайшие пути, надо бы разорвать надоевший круг. Для этого надо быть Титаном (= Атлас). Или Субъективным фактором (= Чело-век-Масса). А там, на Западе, сплошь какие-то типы, наподобие "западноевропейского интеллигента XX века" (Давыдов, с.62). Не то, что на титанов, даже на субъективный фактор не потянут.

Круг = признание, что цели достичь невозможно?
Напротив, признание того, что цель достигнута, и движение можно продолжать бесконечно. Скажем, можно бесконечно наращивать потребление, бесконечно расширять круг потребления. В этом  расширяю-щемся круге любой человек (даже самый последний дворник) может расширять (= увеличивать) свое по-требление. В этом ценность расширяющегося круга, участники круга потребления увеличивают свое по-требление на разную величину (= объем), но увеличивают все. И тогда все (или большинство) согласны поддерживать сложившееся равновесие. Лишь бы скорость роста не менялась в пользу отдельных участни-ков. Что ж, остается следить за скоростью, регулировать. С тем, чтобы отдельные зарвавшиеся индивиды, не ушли в отрыв, не разрушили сложившееся равновесие.

Как реагируют подобные индивиды на подобное регулирование?
Такое ограничение они воспринимают, когда раньше, когда позже, как Тупик.
Да, кого-то приходится ограничивать, ради равновесия. Но стоит лишь где-то ввести ограничения, как они начинают расползаться, распространяются по всей социальной лестнице, захватывая все новые и новые группы. Здесь та же логика: ограничения захватывают всех, но они имеют разную жесткость. Терять начи-нают все, но размер потерь тем больше, чем ниже на социальной лестнице общественная группа. Сила Ма-ятника максимальна именно у крайнего положения (= полюс). Хорошо, если все общество попеременно приобретает, теряет. Снова растет, снова падает, все растут, все падают. –; Некое общее движение.
А если приросты (отрицательные и положительные)  быстро растут именно на полюсах?
Это угроза разрыва Пространства, глобальный Тупик. Или хотя бы его призрак.

2.
Именно в такой ситуации оказался Запад на исходе 60-х.
Достаточно вспомнить Майскую революцию (Франция, 1968-й). На деле, протестные выступления за-хватили все развитые страны (= некоммунистический мир). В гигантские колонны демонстрантов – здесь не преувеличение, встали миллионы, впереди молодежь (= студенты) + аутсайдеры (= безработные + меньшин-ства). Особенность, студенты и рабочие протестовали отдельно, не смешивались. Почему?
Рабочие не хотели смеяться, именно так.

Студенты Мая = Детонатор, но не сила (Арон, с.518).
Тогда можно сказать, другой стороной событий были преподаватели этих самых студентов, какая у них сила. Как вели себя стороны? Вот одна: "…выбитые из колеи, чужие в этом новом для них мире, не уве-ренные в правильности своего выбора, боялись не найти работы…" (Там же, с.523). Это студенты из первого поколения (их родители не имеют высшего образования), постоянная тревога, одиночество, в колонны их толкал страх перед будущим. А вот преподаватели: "…вышли из границ собственной личности, будто во внезапно устроенном карнавале, каждый отрешался от своего социального образа…" (Там же, с.518).
Сбросить надоевшую одежду, освободиться от обязательств, от принятых норм и дать волю мечте.
Одним словом, мы идем на карнавал. А карнавал – это всегда полное переворачивание. Святое осмеи-вать, ничтожное возносить, и смеяться, смеяться. Их манило беззаботное настоящее, веселые вылазки, ско-рее игра, чем грубые действия. Отсюда сочувствие, даже энтузиазм.

В результате карнавал стал делом всей нации.
А девизом стала знакомая аббревиатура – 3 М = Маркс + Мао + Маркузе.

Естественно, философы приступили к своей работе,
они начали конструировать Субъекта, то есть того, кто сможет выйти из тупика: "Маркузе видит воз-никающий здесь логический круг и не скрывает его от читателя. С одной стороны, он убежден, что все это под силу лишь новому «историческому Субъекту»…" (Давыдов, с.78). Все это = Существующий порядок + Его изменение. С другой стороны, тот же Маркузе "полагает, что такому Субъекту «неоткуда появиться»: слишком уж сильна и всемогуща господствующая система…" (Там же). Тупик есть, Субъекта нет. Субъект нужен, но Субъект невозможен. Тупик невозможен, отсюда необходимость Субъекта. Далее мы снова убеж-даемся, что Тупик все же есть, а Субъекта по-прежнему нет. Все тот же круг, но на этот раз круг социально-политический.

Логика есть логика, тем и хороша, что позволяет фиксировать круг.
А что же в жизни?
Протестующие не слишком думали о логике, где КНИГИ? – ибо ДЕНЬГИ завели мир в Тупик.
Понятно, речь идет о западном мире. И поэтому когда на прилавках появилась всего одна Книга  (= «Опыт об освобождении», Маркузе), она тут же была объявлена программой политической борьбы, фило-софская книга. Освобождение –; если оно совершается на «почве» социалистической теории –; Необхо-димость + Свобода –; "прорыв свободы в царство необходимости" (Давыдов, с.80; курсив автора – В.Л.).
Что представлял собой этот поворот?

В теории, возвращение от Маркса ; к Фурье.
Как практическое приложение, это снова инверсия.
Сначала возвысить Необходимость до уровня Свободы, действовать со знанием дела, полагал после-дователь и критик Гегеля (= Маркс). Теперь же, в 1968-м – движение в противоположном направлении – Свободу внести в Необходимость, тем самым осуществить «Великое Отрицание», великое = последнее. Как правило, вспоминают лозунг расшалившихся студентов: Будьте реалистами – требуйте невозможного. На самом деле, состояние умов более точно передает другая формула: "Запрещается запрещать". Здесь указан предел, все дальше некуда, что делать? Делайте прорыв, переводит логику Маркузе на обычный язык отече-ственный философ (= Давыдов).

Иначе говоря, там, где логика замыкает круг, там рождается "формула прорыва".
Суть дела не в том, что Запад не нуждается в прорыве, нуждается, да еще как, уж мы-то не сомнева-лись в этом. Вопрос, какой прорыв? Если идти за Маркузе, это карикатурная логика, так говорит наш фило-соф. И прорыв обернется карикатурой на самоё себя. Смысл критики: только истинный марксизм (= мар-ксизм-ленинизм) дает истинную формулу прорыва, для западного мира, для западной культуры.
А что такое прорыв? – Спасение мира! Мир надо спасать, понятно чей.

"…поддерживали его иллюзии насчет того, что СССР быстро догонит и перегонит США в экономике, а затем построит коммунизм…" (Арбатов, с.117).
Его = Руководство СССР.
В чем же особенность советского общества на рубеже 70-х? Оно противоположно бурлящему Западу.
Противоположно именно тем, что в советском обществе отсутствовала возможность прорыва. Или рассуждая чисто логически, к нему была неприложима формула прорыва. Оно было не способно (не хотело и не желало) меняться, менять достигнутый «социальный и политический порядок». Внутреннюю динамику ему заменяла экспансия во внешнем мире, борьба за расширение влияния в третьем мире.
В голодные 30-е уморили несколько миллионов, другие миллионы прогнали через всевозможные ла-геря, но был совершен прорыв. К новой индустрии, к новой промышленности, прежде всего, к военной про-мышленности, к милитаризации и унификации общества. Теперь, на исходе 60-х, Общество ориентировано на стабильность, если угодно, на рутину. Прорывы пусть останутся в прошлом (это не распространялось на военное производство), а в настоящем – мы будем пользоваться результатами этих прошлых прорывов, улучшать жизнь, повышать свой жизненный уровень. Одним словом, будем делать то, на что загнивающий Запад просто не способен.
Советское общество 70-х – это формула стабильности.
Ее суть? – Спасенный мир, уже спасенный, он уже есть, спасенный мир.

3.
"Заработки низкооплачиваемых работников все больше отставали от среднего уровня" (Арон, с.523).
Это там, во Франции, на Западе, в мире, идущем навстречу своей гибели.
А тут нефтяное Эльдорадо. В страну потекли нефтедоллары, после первого нефтяного шока.
Жизненный уровень, не спешно, но рос. Отдельные стандартные квартиры, дачные поселки и дачные домики, туризм, отпуск на берегу Черного моря или отдых на природе, все-таки два выходных. Молодежь уезжала, обычно после армии, на многочисленные ударные стройки, над ними шефствовал вездесущий ком-сомол. Несколько лет в общежитии, затем квартира, работа на новом предприятии, перспектива приличной зарплаты. Перспектива, а значит, и смысл, он есть уже в самом отъезде из дома, на далекую стройку. Жизнь предстает как непрерывное приближение перспективы. Вчера приехал, сегодня монтажник, завтра слесарь, встал в очередь на получение квартиры, от завода. Попутно выполняются планы, в том числе, и планы орг-набора, а редкие голоса, кто их слышал.

"…мыслящий субъект проникает за завесу случайностей, по-знает скрытую структуру мира и достигает всеобщих и необ-ходимых законов…" (Маркузе, с.327).
Вместе с нефтедолларами, жизнь текла в нужном направлении.
И вдруг, вторая половина 80-х, заговорили о прорыве, и где? В СССР, Запад оказывается, уже про-рвался. И когда только успели. Напоминает скандал в приличном семействе. Действительно, это там, на За-паде, нужно проникать сквозь завесу случайностей и прочие помехи. А у нас, подлинно научная теория, все давно объяснили, действуем в соответствии с познанными объективными законами.
Какие могут быть еще прорывы?

"Последние годы принесли нам оживление дискуссий о нашем прошлом. Это нельзя считать странным или парадоксальным, хотя перестройка устремлена в будущее" (Волков, с.72).
Где будущее? Опять в прошлом.
90-й, встретились два советских экономиста,
конечно, чтобы поговорить на актуальную тему (заодно и поспорить). Суть давнего разговора (в этом смысле наше прошлое не кончается): две общественные системы, в представлении не нуждаются,  соревну-ются который год. Как определить победителя? Есть способы, вернее, показатели. Еще отец-основатель ука-зал – повышение производительности труда. Будет повышение –; будет победа нового строя. На деле, он рассуждал в обратном порядке, победа непременно будет –; повышение должно быть.

Хорошо иметь классика, под рукой.
Все та же свободная необходимость, к тому же очень удобно, ибо можно "мгновенно находить у клас-сиков ответ на любой вопрос" (Волков, с.69). Действительно, классики как могли, старались облегчить жизнь своим эпигонам. Пытались предусмотреть ответы на любые вопросы, поэтому писали, писали. Поче-му Ильич обратил внимание на повышение производительности? Насущный повод: рабочие известного депо провели коммунистический субботник, первый! Вождь тотчас откликнулся брошюрой, знаменитый «Вели-кий почин». Какую мысль он проводит? – Разорвать круг, надо: "чтобы поднять производительность труда, надо спастись от голода, а чтобы спастись от голода, надо поднять производительность труда" (Там же).

Не просто круг, "порочный круг".
Голод и нежелание рабочих работать за гроши (= нищенский паек) подталкивают друг друга, взаимно усиливают, скорость нарастает, и в конце уже просматривается выход – потеря власти. Но это проблема Во-ждя, какую альтернативу он предлагает? Не ждать, пока стихия породит взрыв, но проявить волю к власти, и самим броситься навстречу стихии: "Ленин говорит, что подобные противоречия разрешаются прорывом, и в данном случае – переломом настроения масс, инициативой отдельных групп" (Там же). Переломить на-строение, превратить порочный круг, видимо, созданный упадочным настроением некоторых несознатель-ных рабочих, – в «восходящую спираль».

Отдельная инициативная группа.
Не о том ли грустил Маркузе, глядя на веселящихся студентов, – где Субъект? Переломить настрое-ние – значит, есть кому? "…порочный круг может быть превращен в восходящую спираль только одним способом: героический прорыв…" (Там же). Подвиг! – и такой подвиг под силу только сознательным рабо-чим, действующим добровольно (= без расчета на вознаграждение). Герои превращают круг в спираль: ударный труд – высокая производительность – преодоление разрухи и голода – лучшая жизнь. И если в на-чале цепи встают немногие герои, то в конце ее будут – все трудящиеся. Разумеется, когда трудящиеся уви-дят лучшую жизнь, их уже не придется уговаривать, сами бросятся к станкам. И геройский труд станет средством, а целью будет сам Человек, «полное и всестороннее развитие личности».
Примерно как Корчагин со товарищи, на строительстве узкоколейки.
Вот он прорыв, на расстояние 6 км.
Но ведь крестьяне окрестных деревень охотно вывезли бы дрова, всего-то, предложи нормальную оп-лату? Нельзя, зачем будить собственнические настроения, инициативная группа найдется, тут же рабочие откликнутся, чего доброго произойдет перелом, не в ту сторону. Гораздо проще мобилизовать пассажиров, с проходящих мимо поездов.

Вождь, как всегда, верен себе – инверсия.
Ведь как началось? Революционно настроенные солдаты и матросы. За ними группы передовых рабо-чих. Далее отсталые слои пролетариата, за ними крестьяне. Всей массой пошли в прорыв, втянуло массу как в воронку, засосало намертво. И нет самодержавия, рухнуло. Так и в организации труда, дадут ударники из числа сознательных рабочих десять норм, за ними подтянутся отстающие рабочие. А далее пойдут все про-чие, даже самые отсталые не захотят оставаться в стороне.
И завертится круг ударной работы = круг энтузиазма, возникнет воронка.

Неужели она есть, воронка?
Все тот же Май 68-го, какие они, участники Французского Мая?
"Веселые вылазки молодежи", "взрослые молодеют душой" (Арон, с.524). "Красочная толпа" заполня-ет аудитории, непрерывные "публичные собрания", "импровизированные ораторы". Кого они воспроизво-дят? – "великих предшественников", их слова и даже жесты. Действо привлекает любопытных, забавляет, доброе настроение преобладает, а насилие не воспринимается всерьез. Вы видите, в страну "вернулись" ис-торические дни. Волна грез (утопий, иллюзий?) подхватывает, уносит, затягивает. Скоро будет не вырвать-ся, не захочется вырываться. Воронка веселых эмоций, энтузиазма, игры, куда она ведет? А куда может вес-ти демагогия + утопия? Шутовство = Шуты, а шуты всегда лишь пародируют, точнее, копируют.
Они подсказывают, куда мы постепенно падаем.
Воронка власти или воронка подчинения.

3.
Небольшое отступление, Комиссар и Художник делятся личным опытом.
Опыт первый, от Комиссара.
"На вокзале давка. Народу – темная темь" (Фурманов, с.21).
Иваново-Вознесенск, все фабрики, все заводы, собрали добровольцев, говорят о тысяче. "Сегодня в полночь уходит на Колчака собранный Фрунзе отряд" (Там же). Перед отправлением, митинг. Комиссару дали слово, попрощаться. А ведь полночь, мороз, люди замерзли, значит, слово должно быть кратким.
Комиссар обводит глазами пространство, радуется сердце,
нет "концов черной массы – они, концы, были где-то за площадью, освещенной в газовые рожки" (Там же, с.26). По случаю дали освещение. А что дальше? И Комиссар увидел (показалось?), "за этими вот тысячами, что стоят у него на виду, тесно примыкая, пропадая в густую тьму, стоят новые, а за теми – новые тысячи, и так без конца" (Там же). Нас много, очень много, но будет еще больше. И с каждым разом все больше, больше. Откуда эта потребность быть больше? Главное, что нет конца. И тогда, сколько бы отрядов ни отделилось, суть дела не меняется. Ведь от бесконечной массы, сколько ни бери, она меньше не станет.
Люди массы, простота, жаркие чувства, гордость и восторг, воспламеняют.

Что сказал Комиссар, успел немало.
Помните, "куда и на что мы уехали". Шлите вестников, "шлите, что сможете, от грошей своих", помо-гайте. А еще детей наших берегите, оставляем вам, но вы их не оставляйте. И работайте, «дружнее работай-те», одним словом, помогайте. А еще он сказал, что на "фронте голодно" (Там же). Дали слово и рядовым, и провожающим, поплакали, "слезная дрожь острым током секанула толпу" (Там же). А дальше, отряд по ва-гонам, в вагонах. За окнами вагонов – толпа. Сплошная безликая масса, ворочается, гудит, волнуется, "слов-но огромный шерстистый зверь" (Там же, с.29 – 30).

Отряд в пути, долго, очень долго, две недели.
А ехать-то, до Самары, почему так долго? "Но по тем временам и этот срок - кратчайший" (Там же, с.30). Черепаший ход, песни борьбы «победным гулом кроют пространства». Дорожные впечатления, много нового, даже удивительного: "Чем ближе к Самаре, тем дешевле хлеб на станциях" (Там же). И хлеб, и все другие продукты, значит, есть и другие продукты. А между тем: "В голодном Иваново-Вознесенске, где ме-сяцами не выдавали ни фунта, привыкли считать, что хлебная корочка – великий клад" (Там же).
Что же они ели этими месяцами?
На фронте – голодно, и в самом Иваново – голод. А тут, словно нейтральная полоса, иная жизнь, с хлебом, с продуктами. Бросились покупать, сразу по пуду, по такому случаю. А на следующей станции, еще дешевле, еще белее. Куда девать свои пуды, сохнут же.

Полуголодные рабочие "вдруг увидели, что хлеба вволю" (Там же).
Едут к фронту, а хлеба все больше и больше. Значит, дело не в недостатке хлеба, в чем-то другом, в чем же? "И горько тут погоревали над общей безурядицей, над тем, что связь слаба у промышленных рабо-чих центров с хлебородными местами" (Там же). Есть промышленный центр, есть хлебное место, связи нет. Простые наглядные выводы, рабочему человеку как раз и нужны такие простые объяснения.
Почему хлеб именно здесь?

Как нет связи, а продразверстка, разве это не связь? Крестьяне дадут по разверстке, мы распределим по заводам (= Ленин), еще какая связь, непосредственно общественная. Иное дело окрестности Самары, продразверстка сюда не достает, продотряды не свирепствуют, те же самые отряды, в тех же самых вагонах, в которых те же самые рабочие. Зато есть нормальная экономика (= деньги + эквивалентный обмен), а зна-чит, есть нормальные стимулы для производства, и оно есть, это самое производство. И чтобы увидеть это производство, вернее, его результаты, нужно было отправиться из глубокого тыла на фронт.
Из тыла – на фронт, к хлебу, мимо хлеба! Ай да, Фурманов.

"Впрочем, Карл Маркс был смешон для всех, кто при-сутствовал на этом собрании…" (Анненков, с.16).
А теперь опыт второй, от Художника (обнародован во второй половине 60-х).
Зима 20-го, красные уверенно наступают, на всех фронтах.
Горький, используя свое положение, устроил Художнику (= Анненков) командировку "в один из юж-ных городов, только что занятых красными" (Там же, с.17). Художник уехал из нищего Петербурга. А прие-хал в другую страну. Он поражен: "неожиданным доисторическим видением: необозримые рынки, горы все-возможных хлебов и сдоб, масла, сыров, окороков, рыбы…" (Там же). Обилие и разнообразие, толчея, кри-ки, смех. Художник, командированный для чтения какого-то доклада (= официальный мотив), мгновенно забыл об этом докладе. Он не может оторвать глаз от вида бескрайнего рынка, еды, корма, скота, сытых лю-дей. Откуда, ведь здесь только что прошла война? Тому есть простое объяснение – эту область едва освобо-дили от "гнета капитализма", здесь еще не воцарился "принцип социалистической рационализации". И здесь на рынке, дистанция, отделяющая Художника от Рабочего, сжимается до нуля. Вот она связь, в ее самом изначальном виде, это такая грубо осязаемая вещь, как «несъеденные пуды». Наш Художник ничего не мо-жет поделать с собой, надо спешить.
Надо делать прорыв.
Он летит в Комиссариат по Продовольствию.
Подпись Горького произвела «магическое впечатление», художнику "был оказан горячий и почти-тельный прием" (Там же), где? В департаментах, в отделах, в секциях, подкомиссиях. Новая власть уже соз-дала новые учреждения, они уже оккупировали освобожденный «от гнета капитализма» город. Разумеется, новые власти "уже приступили к конфискации продуктов и социализации труда" (Там же), промедление смерти подобно. И Анненков понимает то, что еще не понимают жители этого южного «волшебного горо-да», надо спешить.

И вот для товарища Горького: упаковывают пшеничную муку, «два пуда».
Лично Горькому «20 фунтов копченой свинины». Следует особое распоряжение и Горькому незамед-лительно направляют: "20 банок консервированной осетрины и 10 налимьей печенки, а также 15 фунтов шоколада" (Там же, с.18). А доклад? Побоку, ищите дураков! Немедленно на вокзал, взгляды вправо и вле-во, выправил «внеочередной пропуск». Поехали, поехали же, уехал, без митингов, без речей. И тем более, без слез. А каково было тогда проехать, просто проехать в нищий Петербург?
Продовольственные отряды, кругом заграждения, косились: откуда такие тюки, что там? Раз пять проверили, но выручала "каждый раз подпись Горького". И он вернулся, добрался со своими тюками до ни-щего Питера. И даже передал первому пролетарскому писателю коллективное письмо и "несколько драго-ценных банок" (Там же). Настоящий прорыв.
Конечно, беседа у Горького, обед + рассказ.
А еще «мы долго смеялись».

Поразительны успехи Советской власти, в военном деле.
Через год после победы, в стране, освобожденной от эксплуатации, разразился голод.

4.
вернемся в 90-й, небольшое повторение.
Знакомый уже автор (= Волков), еще раз о сущности социализма.
Нужно просто внимательно читать классиков. Новый строй, по Марксу, означает новое положение "человека в производстве и обществе" (Волков, с.79), кто бы спорил. Сделали революцию, пришло новое государство – это и есть новое положение? Не совсем. Требуется "преодоление капитализма и движение к социализму" (Там же). Смысл этого движения – "преодоление господства наемного труда и возведение ра-ботника в ранг хозяина средств производства" (Там же). Что же это такое, возведение? Ленин и здесь объяс-нил, ясно и просто: работа на себя. Кто спорит, каждый горит желанием поработать на себя, конечно, стара-тельно, конечно, побольше. Неясно, правда, откуда берутся лодыри и тунеядцы? Ильич и здесь выручил, растолковал, как с ними надо поступать, пусть весь (!) народ наблюдает, и куда они денутся.

Октябрь ликвидировал «господство частного капитала».
И "человек перестал быть его наемным работником" (Волков, с.79). Перестал быть наемным рабом, как говаривал Ильич, разве это не прорыв? Эпохальный сдвиг, но все-таки, кем стал человек? И простой советский экономист (= Волков) вдруг вспоминает о государстве, на место Капитала пришло Государство. И что отсюда следует? Очень деликатное, социалистическое государство, в котором человек труда = хозяин, "превращалось в нечто иное, даже противоположное, не освобождающее, а вновь подчиняющее человека труда" (Там же, с.80). Это так просто, на место одного хозяина пришел другой хозяин.
Видимо, речь пойдет о еще одном прорыве, запахло ревизией.
Нужен пустяк, соединить работника со средствами труда, разве он не был соединен?

Работа на себя = реальное соединение, как это выглядит на практике?
"Если сказать максимально просто, то это значит, что человек может работать, где хочет, произво-дить, что хочет, продавать сделанный продукт, кому хочет, назначать за него цену, какую хочет, распоря-жаться заработанным, как хочет" (Волков, с.113). Как такое возможно? Очень просто: индивидуальный труд + кооператив + аренда собственности у государства. Кто не желает, по-прежнему трудится на государствен-ном предприятии. Кажется, все? Осталось последнее, а если человек не хочет работать, он может не рабо-тать? Скажем, арендует у государства, затем сдаст в субаренду. Монополизирует рынок какого-либо товара. Начнет делать вклады, жить на проценты. Да, мало ли возможностей у смышленого гражданина.
Откуда эта уверенность, что человек только и ждет, когда ему дадут отмашку.
Если он чего и ждет, так это источник дохода. Не труд интересует человека, но, прежде всего, источ-ник дохода, даже если это ветеранская пенсия бабушки. – Короче, новый прорыв не состоялся.

Снова СССР, почему же приходится идти на прорыв?
Потому что мы в пространстве советской организации, ее настоящее лицо = социализация, обобщест-вление. Были времена, когда обобществлялись даже штаны. Со штанами, в конце концов, разобрались. А вот труд, тут устои были неприкосновенны. Строго по труду, количество + качество. А что есть количество? Норма, еще одна прерогатива всемогущего и всезнающего Государства.
Таким образом, суть советской организации труда = круг.
Даешь, Норму. А далее все просто, начинаем выполнять заветы отца-основателя. От нормы – к ее ударному выполнению. От досрочного выполнения – к новой норме, более высокой. И снова ударная рабо-та, и снова повышение норм = повышение производительности труда. Огромное количество людей, с выс-шим образованием и без оного, были заняты превращением круга в восходящую спираль – и так без конца. А что в конце? Единодушный вопль пролетариев: Не режьте расценки!
Судороги социалистического накопления.
В конце уже мелкие судороги.

Все-таки, в чем же должен был состоять прорыв?
Это очевидно, в работе «на другого», то есть на потребителя. Только удовлетворив его потребности, ты обеспечишь самого себя. Лишь после того, как будет удовлетворен потребитель, а не до того, как было у нас: "Действительно, ведь платим  д о  т о г о,  потребитель действительно у нас ноль без палочки…" (Стре-ляный, с.13). Отсюда следует: "деньги за свой труд мы получали не после того, как он признан потребите-лем, а  д о, задолго до…" (Там же; везде разрядка автора – В.Л.). Именно потому Советская власть и состоя-лась, и держалась семьдесят с лишним лет, что уж очень мы хотели работать «на себя», только на себя. Да-ешь, общенародное государство, пусть дает работу, и пусть оплачивает все, что мы ему сварганим в порядке ударной работы, но еще лучше, пусть платит до того!


Приложения

1.
Как движется жизнь? – более или менее упорядоченно, по кругу.
Исследователи предпочитают другой термин – цикл. Цикличность = Регулярность.
Но иногда случаются судороги = Прорывы, на новый уровень, к новому порядку. Вовсе не обязатель-но на более высокий уровень, к более справедливому порядку, возможен выброс и беспорядка. Возможен и откат, где остановится откатная волна, не угадаешь. На то и судороги, случаются непредвиденно, не счита-ясь с желаниями людей. Прошла судорога, выбросило инициативных людей, проявили они твердость или ловкость, и пошел новый круг, жизнь продолжается.
Где могут быть прорывы?
Конечно, на концах (или полюсах). В 68-м таким концом был Запад, там и произошел прорыв (счита-ется, в информационное общество). Затем, в 85-м настало время другого полюса, Советского Союза. На со-ветском конце старались подойти основательно, солидно = преемственность + новаторство. Эксперты скри-пели, день и ночь. Первый этап – прорыв есть следствие скорости, т.е. требуется ускорение. На данном этапе тактика была проста: руководители + эксперты = не «оспаривать самого себя». Еще бы, революция продол-жается, мы – наследники тех, кто делал Октябрь. Где уж тут оспаривать, скорее черпать.
И тут выяснилось наследие 60-х: из советской действительности ушла поэзия.

Человек вдруг говорит, я увидел, я услышал.
Неужели больше никто не видит, не слышит, почему? "Я понял, что оглохшие пароходы были вовсе не футуристическим изыском, а поразительно верным реалистическим изображением, инверсией – по тому времени совершенно новым приемом, поэтическим открытием…" (Катаев, с.247). Это так просто, такая про-стая формула прорыва, нужно лишь перевернуть, и вот уже Пароходы = Живые существа. Просто, нужно увидеть, открыть. Открыть формулу, а дальше, только успевай переворачивать. Маркс перевернул Гегеля, вернее, его диалектику, поставил на ноги. Ленин перевернул Маркса, вернее, его экономическое учение, неужели опять поставил на голову?
Но само Открытие, разве не Прорыв?
"После выступления мне рассказали, что толпа смела милицию и прорвалась, разбив стеклянные две-ри" (Вознесенский, с.6). Толпа прорвалась к поэту, или к Слову. Но был ли этот прорыв Открытием?

Так обнаружились еще два конца:
Наступающие 20-е и уходящие 60-е. Или, более узко, время Гражданской войны (18-й) и время Праж-ской весны (68-й). Каких-то сорок лет. Достаточно было родиться в 1908-м, или чуть ранее, именно чуть ранее. И дожить до 1978-го, или несколько дольше, именно несколько дольше. Раньше, попасть под пресс Гражданской + Большой террор. Позже, пресс Перестройки + крах СССР.
Поколение Брежнева, 60-е – апогей его карьеры.

На вершине иерархии. А далее? Далее начался тот самый сюрреализм, который столь увлеченно рас-капывал (= критиковал) Давыдов у Маркузе. Но здесь не философы, сама жизнь + власть ставили и постави-ли комедию. Как ни странно, но каждое десятилетие – 50-е, 60-е, 70-е, 80-е – четко делится на две половины.
Первая – Вторая.
До февраля 56-го (до секретного доклада) – после февраля 56-го (после секретного доклада), это 50-е. Затем Хрущев – Брежнев, 60-е. Затем дееспособный Брежнев – и Брежнев, едва ворочающий языком, 70-е. Наконец, траурные марши на Красной площади – веселые марши Перестройки, 80-е. Что касается смутных 90-х, Читатель может вспомнить собственные наблюдения.

2.
"Наши профессора не заслуживали подобных оскорблений только за то, что не были революционерами" (Арон, с.43).
К кому обращаться? Естественно, к основоположнику.
В 74-м отца-основателя уже нет, но есть те, кто видел и слушал его, они помнят.
Привычное действие. Привычное настолько, что мы не замечаем этой необходимости, уже давно ставшей свободной необходимостью. Не замечаем, что тем самым ставим вопрос: чем же была жизнь между 1929-м и 1961-м, между 1961-м и 1991-м? А жизнь до 29-го? – это же так давно! Значит, надо начинать с той давней жизни. В самом деле, чем была жизнь между 1897-м и 1993-м? Жизнь идеи + человека, началась и закончилась, вместе с Партией. Человек, вооруженный Идей, или Идея, захватившая Человека, каждый мо-жет выбирать (+ продолжать) сам.
Рубеж 70-х, чего кивать на второго Ильича, тогда мы обрели сами себя.
Политическая археология многим пришлась по вкусу.

Вот ее некоторые образцы.
Фотография, девочка в шляпке, 15 лет. Началась Революция – она увидела Ленина – началась ее жизнь: "По силе, по своему захвату, по распахнутости новой, совершенно новой жизни чувства, которые мы тогда испытывали, невозможно сравнить ни с чем" (Драбкина, с.78).
За окном 70-е.
Та жизнь, Ленин, Революция, прошла ли она?
Та жизнь, именно та далекая жизнь, продолжается: "Задумывались ли вы над тем, почему имена круп-нейших государственных буржуазных деятелей – современников Ленина давно уже покрылись толстым слоем пыли забвения, а имя Ленина, дело Ленина, величие Ленина сияет все ярче…" (Там же). Действитель-но, почему имя Ленина звучит со всех страниц, из названий улиц, площадей, фильмов, спектаклей? Оно ок-ружает нас, более того: ведет из детского сада – в школу, из школы – в армию, из армии – на завод.
Есть имя Ленина, есть оплот Ленина, отсюда имя сияет на весь мир.
А этот прочий мир, как он себя ведет?

"У всех нас живы в памяти бурные события весны 1968 года во Франции" (Там же, с.79).
Да, живы. Университеты, взбунтовались. Столбы, повалены. Автомашины, пылают. Лозунги, оглу-шают: "чем хлестче, тем лучше" (Там же). Май, Франция, Революция. Девочка хорошо помнит, нужно дальше, дальше… "А дальше? Ничего. Пустота" (Там же). Вот так мы приходим в парк после праздника. Он тих, он пуст, завален мусором. Кто-то будет убирать этот "вчерашний мусор". Кому-то придется убирать следы Карнавала.
Ровесница революции явно разочарована.
Оно слушала Ленина, она читает его Слова, собранные в пятьдесят пять томов. Ей остается лишь по-следовать за учителем, и она начинает бичевать: "Участники событий искренне считали, что открывают но-вую главу всемирной истории…" (Там же). Глупцы, какие глупцы! Нашелся человек (= Энгельс). Он еще сто лет назад вскрыл их детскую наивность и столь же детское нетерпение: "…они воображают, что раз они хотят перескочить через промежуточные станции и компромиссы, то и дело в шляпе, и что если … на этих днях «начнется», и власть очутится в их руках, то послезавтра «коммунизм будет введен»" (Там же).

После Никиты Сергеевича, значение промежуточных станций не оспаривается.
Вот если бы они (= участники Майской революции) захватили власть?!

Тогда да, пожалуйста, будем сидеть на промежуточных станциях (некоторые в лагерях, как и сама Драбкина, ей повезло), будем заключать компромиссы и ссылаться на бородатых классиков. То есть будем действовать по науке – «изучи вопрос и познай его историю». Ее кредо?
Оно от Учителя, если кратко – История в кулаке.
"…во время выступления делегата Попова, говорившего о вездесущем и всюду проникающем духе Центрального комитета, Ленин поднял высоко кулак и воскликнул: «Кулак!»" (Геллер/Некрич, с.62). Власть кулака, не странно ли, что ее утверждала девочка в шляпке. Ей не надо было махать кулаками, она предпо-читала пулемет.

"Кулак" – суть ленинского действия, формула этого действия.
Подобно тому, как политика, по Ленину – концентрированное выражение экономики, так "кулак" – концентрированное выражение политики Ленина. Нужно обеспечить сосредоточенность (= концентрация) всех сил на узком участке = Звено. Поэтому иное название универсального методологического подхода по Ленину = Формула звена. Там где нужно прорвать (= разбить) фронт врага, там ищи слабое звено. Там где надо увлечь массы к нужному результату, там основное (= ведущее) звено. Ухватиться за звено, и вытащить всю цепь. Получалось, не нужно тащить всю цепь, лишь часть, что конечно, намного легче. Ну а если цепь удалось вытащить? Тут начинается вторая часть формулы – цепь должна быть "в кулаке". Взять под кон-троль, зажать, в первую очередь, самих людей. Если причины "в кулаке", если исполнители подчинены же-лезной дисциплине, то на выходе будут обеспечены требуемые результаты. В пределе, Результат = Цель. Вот таким образом, совершенно конкретная (= реальная) методология, дающая реальные результаты, посте-пенно переходила в Утопию, однажды перешла.

3.
"В жилах нашего столетия течет тяжелая кровь чрезвычайно отдаленных монументальных культур, быть может, египет-ской и ассирийской" (Мандельштам. Синявский, с.101).
В 20-м веке было много архаики, слишком много.
Она лезла из всех углов и щелей. Ее тащили на своих ногах нетерпеливые Массы. Чего только они не вытащили из запасников Истории. Скажем, Республика граждан-солдат = Государство Израиль. Как извест-но, к рождению этого государства причастна если не социалистическая теория, то уж социалистическая идеология точно. В 48-м "Израилю предстояло стать милитаризованным государством" (Арон, с.553). Но точно так же и СССР, предстояло стать милитаризованным государством, еще в 29-м.
Что первично? причины, которые мы всегда полагаем внешними, то есть враги? Или мотивы, что скрыты внутри нас? На мой взгляд, мотивы, здесь я напоминаю давно известное: "решение не вытекает из причины" (Бергсон). И главный признак этих мотивов – социалистическая идеология. Солдаты-граждане или члены партии, основанной на жесткой централизации и железной дисциплине, почему-то отзывчивы именно на социалистические лозунги.

Революция = Причины + Мотивы + Идеология (Арон, с.523).
Причины – политика правительства, жесткая. Уровень доходов, отстает. Минимум заработной платы, не был пересмотрен, это жизнь. Не удивительно, что "миллионы трудящихся оставили свои рабочие места" (Там же), ради жизни стоит. Причины сорвали людей, они могут заняться идеологией – "структура предпри-ятия, стиль управления, введение самоуправления, общество потребления…" (Там же, с.524). Идут бурные дебаты, где-то там, со словами и жестами, прорываются мотивы, ибо французы получили освобождение – в дебатах участвуют "сотни тысяч французов, освобожденных от труда, справедливо определяемого Марксом как «царство необходимости»" (Там же).
Пойти на прорыв, вырваться из Необходимости, неужели здесь что-то нечеловеческое?
Здесь самые глубокие мотивы человеческих поступков.

Освободились, заговорили, закричали.
И не хотят молчать, не хотят расходиться. "Это неожиданное развлечение среди повседневной скуки, эта квазиреволюция – скорее игра, чем дело – пробуждает в людях сочувствие и даже энтузиазм" (Там же). Не совсем революция, больше игра, а где же дело. Неудивительно, что Драбкина собрала (в кулак?) весь свой сарказм и обрушилась на Французский Май 68-го, где дело? То самое дело, которое делал Ленин, са-мый скромный и самый серьезный человек, посвятивший себя "маленькой песчинке в большом человече-ском мире, и всему человечеству" (Драбкина, с.85). А эти французы играют, стараются избегать насилия, ограничиваются тем, что смеются и торжествуют «при виде злоключений марионетки–жандарма». В итоге вместо революционной трагедии они поставили «революционную комедию».

Конечно, Карнавал = повод.
Достойный того, чтобы два интеллектуала обменялись парой фраз.
Первый интеллектуал. Про него не скажешь, бывший русский. Видимо, бывших русских не бывает. Но зато про него можно сказать другое – «белый русский» (Арон). Вот с этим интеллектуалом и беседовал второй, француз (= Арон). Что интересовало француза, разумеется, происходящее, оценка Французского Мая. «Русский белогвардеец» (= Кожев) не колебался: "…речь шла не о революции, а о стилизации под нее. Беспорядки внушали ему глубокое  презрение (реакция белого русского)" (Арон, с.526; курсив автора – В.Л.). Кожев добавил: шутовство, нелепое и мерзкое. Отсюда, следовало, майские события "лишь копируют великую Историю" (Там же). Стоит ли грустить, может быть, напротив, надо радоваться. Французам крупно повезло, ибо на их долю в 68-м выпала великолепная Копия.

Что же более всего радует девочку в шляпке?
"Как это замечательно вышло, что последним, что услышали от живого Ленина наша партия, народ, международный рабочий класс, были слова, что те, которые … не верят в избранный нами путь – п р о с т о  д у р а к и!" (Драбкина, с.85; разрядка автора – В.Л.). Можно ли считать этот издевательский выпад доказа-тельством правоты, да еще в историческом споре, скорее способ уйти от спора. Если Ильич издевался над героями II Интернационала, то его эпигоны могут смело издеваться над героями Французского Мая 1968-го. О чем забыла Драбкина в своем праведном негодовании?
О Пражской весне, о советских танках на улицах Праги.
Рубеж 70-х – это еще присутствие коммунистов ленинских времен, мамонты.

Если мы сейчас на рубеже 70-х?
Тогда наше будущее, возможно, зависит от нашего понимания трудов (и слов) Ленина. Но если это так, тогда и наше настоящее, по крайней мере, его смысл, зависит от этого понимания. Какой смысл доносит Драбкина, что она хочет нам сказать? Все обретает смысл, то есть, когда мы обращаемся к Ленину (а зна-чит, к Марксу и Энгельсу), все в мире обретает смысл. Тем более История. А если уж сама История, вся Ис-тория, обрела смысл, становится понятным и наше будущее, вернее, мы сможем понять свое будущее.
Не может же быть у раскрытой Истории двух смыслов.

Перефразируя: нет проблемы Ленина, есть проблема Драбкиной (и проблемы, которые решала Драб-кина). Столкнувшись с реальной проблемой, мы обращались к Ленину, обретали (занимали?) у него смысл. А, найдя смысл, решали проблему. Не суть важно, освоение целины для решения зерновой проблемы или закупки зерна за границей, поскольку на этой самой целине случился неурожай. Продовольственная про-блема = Зерновая проблема = Целина = Основное звено, потянув за которое, мы вытащим всю цепь.

Почему разумные существа до сих пор живут в неразумном мире?
Или иначе, что есть «основное звено» в переводе на язык теории общества?


Литература:

1. Амальрик А. Просуществует ли Советский Союз до 1984 года? – В кн.: Погружение в тряси-ну: (Анатомия застоя) / Сост. и общ. ред. Т.А. Ноткиной. – М.: Прогресс, 1991.
2. Арбатов Г.А. Человек Системы. – М.: ВАГРИУС, 2002.
3. Арон Р. Мемуары: 50 лет размышлений о политике. – М.: Ладомир, 2002.
4. Вознесенский А. Страдивари состраданья. – М.: «ЭКСМО-ПРЕСС», 1999.
5. Волков А. Человеческое измерение прогресса. – М.: Издательство политической литературы, 1990.
6. Гейдеко В. Сталь и шлак // Вопросы литературы, 1970, № 6.
7. Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. Кн. 1-я. Социализм в одной стране. – М., Издательст-во «МИК», 1995.
8. Драбкина Е. В час раздумья // Молодой коммунист, 1974, № 4.
9. Катаев В.П. Трава забвенья. – М.: Вагриус, 2007.
10. Маркузе Г. Разум и революция. Гегель и становление социальной теории. – СПб.: «Владимир Даль», 2000.
11. Полякова Е. И наступает время отдыха… // Новый мир, 1969, № 12.
12. Синявский А.Д. Основы советской цивилизации. – М.: Аграф, 2001.
13. Стреляный А. Социализм мысли против социализма чувства. – М.: «ПРАВДА», 1988.
14. Фурманов Д.А. Чапаев. Сочинения в 2-х томах. Т.1. – Л.: Художественная литература, 1971.