Император Макрин 217г

         На следующий день после убийства Макрин, облаченный в императорский пурпур, уже стоял на форуме лагеря в Каррах. Все прошло очень удачно. Мартиниан уже никому не расскажет, кто на самом деле организовал убийство. Единственный, кто мог бы изобличить бывшего префекта претория, уже сутки, как был мертв. Солдаты, оставшись без императора, колебались недолго. Щедрая денежная раздача войску уладила все сомнения. На Макрина был возложен пурпурный плащ, и воины принесли ему присягу. Конечно, на их подкуп пришлось потратить почти половину состояния, но все это окупится стократно, ведь теперь вся империя принадлежит ему – Опиллию Макрину, бывшему префекту претория, столь успешно скакнувшему по служебной лестнице. Помимо прочего, в лице Макрина впервые императором стал представитель всаднического сословия. (1)
              Головной болью оставалась война с парфянами, но ненадолго. Узнав о смерти своего обидчика, царь Артабан посчитал себя отомщенным. С варварами был заключен мир; обе стороны остались при своих интересах, а римляне, признав себя виновниками конфликта, согласились оплатить военные издержки парфян. На том и разошлись, хотя необходимость выплаты этих сумм породили первое недовольство новым императором. 
          В Рим Макрин отправил письмо, в котором уведомлял о смерти Каракаллы, из осторожности оправдывая себя и клянясь, что ничего не знал о готовящемся убийстве. Осторожничал напрасно - римский сенат, едва получив известие о смерти Каракаллы, возликовал, ибо сенаторы жили в постоянном страхе перед полудиким императором. Теперь с их душ словно свалился камень. Макрина признали августом без лишних колебаний, в надежде, что он вернет общественные свободы, сильно сократившиеся при последних императорах. 
          Теперь Макрин посчитал себя уверенно укрепившимся на императорском престоле.Он сделал подданным некоторые послабления — вернул из ссылок тех, кто был осужден при Каракалле, вернул прежнюю ставку налога с наследства, которую предшественник удвоил. Конкурентов себе Макрин не видел. Конечно, у покойного Каракаллы остались наследники – племянники Элагабал и Александр Север. Но что они могут сделать? 

           В истинных возможностях родственников убиенного Каракаллы Макрин существенно ошибался. Молодой Элагабал, один из двух законных наследников престола, проживал недалеко от места последних событий, в сирийском городе Эмесе. Он был там жрецом в храме одного из местных божеств. В это время, по случаю войны с парфянами, близ города стояли два галльских легиона – земляки Каракаллы. Будучи в увольнении в городе, солдаты часто посещали и тот храм, где служил Элагабал. Мать же его, сестра Каракаллы, была очень богатой женщиной, и мечтала видеть сына на престоле. Пока место было занято суровым братом, эти мечты так и оставались мечтами. Но после убийства Каракаллы настало время действовать. В ход пошел все тот же тривиальный подкуп воинов. Это, а также земляческие чувства галлов к семье покойного императора, и предопределили дальнейшие события.


Провиниця Сирия, июль 218г.

        Контрибуция, выплачиваемая парфянам по условиям мира, вызвала у солдат раздражение — они считали, что было бы куда лучше продолжить войну, разбить варваров, а деньги поделить между собой. Подношения начальникам и щедрые обещания легионерам, расточаемые северовской родней, в конце концов, распалили жадность и побудили солдат к мятежу. Галльские легионы из Эмесы двинулись на ставку Макрина.
              Император все еще находился на востоке, проведя здесь весь год с небольшим своего правления. Ожидавшие от него политических послаблений и смягчения власти были обмануты — Макрин предавался зверствам ничуть не менее, чем его свирепый предшественник. Любимыми его видами казней были замуровывание виновных в стену и сожжение живьем. Рабов, бежавших от своих господ, он заставлял биться между собой на мечах. Даже доносчиков, если они не могли привести доказательства своих слов, Макрин приказывал казнить, чего не делал даже Каракалла. При этом, император-мавританец отличался лицемерием. Во всем, вплоть до бороды и походки, он подражал Марку Аврелию, который, между тем, уже превратился в идола. Надевая на себя личину показной добродетельности, Макрин не мог скрыть два своих главных порока — жестокость и праздность. Он проводил время в Антиохии (2) в бездеятельности, мало заботясь о делах государства и тратя время в основном на зрелища. Разряженный, как варвар или женщина, в поясе с драгоценными камнями и золотой пряжкой, он раздражал и граждан, и солдат, которые никак не понимали, почему, если закончилась война они должны жить в чистом поле в палатках, не возвращаясь в свои привычные лагеря, в то время, как непонятно каким образом ставший императором Макрин утопает в роскоши и неге. Поэтому, когда в Эмесе среди войск вспыхнул мятеж, он был поддержан многими. 
             Император не придал большого значения случившемуся. Это стало его главной ошибкой.
           Макрин отправил к лагерю галльских легионов своего префекта претория Юлиана с отрядом, однако, вскоре голову Юлиана прислали императору в мешке, а мятежников поддержали уже несколько соседних городов.
           Тогда разъяренный Макрин отправил в Эмесу своих земляков - мавританских лучников, славившихся своей жестокостью. Им было официально разрешено убивать, грабить, уничтожать и разрушать, что они и принялись делать — тщательно и с большой охотой. В этом была вторая ошибка Макрина: Элагабал, конечно, давно уже покинул Эмесу, перейдя в лагерь под защиту галльских легионеров, а зверства мавританцев лишь разозлили провинциалов. А Элагабал, тем временем, уже двигался с двумя легионами на столицу Сирии – Антиохию. Макрин, осознав, наконец, серьезность положения, собрал преторианскую гвардию, мавританцев и еще некоторые сохранившие ему верность войска, и поспешил навстречу Элагабалу.   

            Встреча двух противников произошла недалеко от Антиохии. Стояла жара. С каменистых равнин Бореи Халибенской дул порывами знойный ветер. Воздух был пропитан едкой гарью пожара – недалеко горела степь, и ветер нес гарь на войско Макрина. Пыль раздражала глаза и горло, хрустела на зубах. Сквозь дымную мглу солнечный свет казался мутно-красным, неясным, но Макрин ясно видел приближающиеся в боевом порядке войска неприятеля. В центре, сдвинув сплошной стеной синие щиты с изображением рыб и трезубца Нептуна, прямо на императора двигались легионеры 10-го легиона. Макрина обуяла ярость пополам с досадой – этот легион покинул свой лагерь в Айле (3) и не поленился быстро проделать неблизкий марш, чтобы присоединиться к мятежу. Силы Элагабала возрастали. Своим острым взглядом Макрин мог разглядеть во вражеских рядах знаменосца в оранжевой тунике под панцирем.
Баба разряженная! - зло осклабился Макрин. (4)
            Над головой вражеского знаменосца, на перевитом синими лентами древке, сидел не обычный серебряный легионный орел, а самый настоящий, живой, посаженный в клетку.
- Так ты власти моей захотел?! – в ярости крикнул Макрин невидимому Элагабалу, - Ну, получи же!
              Низко и протяжно завыли боевые трубы в рядах преторианцев. Войско Макрина широким шагом двинулось навстречу врагу. Засвистели стрелы, дротики, камни из пращей. Макрин остался на месте, пропуская войско вперед. Император разыскивал взглядом впереди Элагабала. Того не было видно. Старый полководец-евнух Гамнис, и, по совместительству, воспитатель Элагабала, облаченный в чешуйчатый панцирь, был хорошо виден на вершине холма у недостроенного кастелла, где находилась ставка узурпатора. Он стоял на пригорке в окружении соратников, и галлы эмесского легиона, зачинщики мятежа, охраняли его. Усиливающийся ветер из пустыни надувал значки, рвал с перекладин четырехугольные вексиллумы. Новый префект претория привел к Макрину отряд конногвардейцев и что-то озабоченно говорил, но император не слышал его, глядя на противника. Свист ветра, крики команд, надрывное гудение труб заглушали его голос.
            Мятежники приближались. Макрин не торопил события, подпуская поближе. Как только враг приблизился почти вплотную, по знаку императора вперед выдвинулись лучники. Дождь стрел остановил и смешал наступающих. Ловя подходящий момент, Макрин двинул своих преторианцев в контратаку. Элагабал (точнее, Гамнис) не стушевался. В бой вводились все новые когорты, и Макрин это прекрасно видел, и ругал себя за то, что оставил гарнизоном в Антиохии довольно крупный отряд. Как бы он пригодился сейчас!   
           На левом фланге войскам Элагабала удалось прорвать ряды мавританцев и устремиться к ставке Макрина. Преторианская конница ринулась им навстречу, и сражение закипело уже в непосредственной близости от императора.
- Все, хватит! – решил Макрин.
             Слева вдруг густо полетели камни из пращей – мятежники, распознав ставку императора, принялись ее обстреливать. Камни били по преторианцам, сбивали с ног, убивали и калечили, вынуждая воинов останавливаться и прикрываться щитами. Враги торжествующе ревели издали. Словно бы совсем рядом от Макрина звякнула тетива вражеского лука. Стрела сломалась о камень. Император отпрянул.
- Отправляюсь в Антиохию за подкреплением! – крикнул он, но никто не услышал его в шуме сражения, в завывании ветра, крутившего песчаные вихри.
             В сопровождении нескольких всадников Макрин покинул поле битвы и понесся в сторону города, словно беглец.
             Бегство Макрина никто не заметил. Потеряв своего вождя, не видя его, преторианцы замешались, напор их ослабел. Введенные в бой Гамнисом свежие когорты фракийцев и галлов решили исход сражения. Фронт преторианцев прогнулся, а затем начал медленно отступать. Войско Макрина организованно отходило к Антиохии, но, пройдя половину пути до города, переменилось в своем настроении. Брошенные своим предводителем, преторианцы решили прекратить борьбу и выслали послов к Элагабалу. Получив заверения в его милости, они в тот же день присягнули своему недавнему врагу.   

           Макрин, лишившись почти всего, спешно покинул Антиохию. Не имея в своем распоряжении достаточно сил, он пустился в бегство с небольшой свитой, планируя добраться до дунайских войск, и выступить с ними против мятежников.
             Бежал стремительно, почти не останавливаясь, и сумел пересечь все азиатские провинции, опережая весть о своем низложении. Ехал он инкогнито, чтобы не быть узнанным. Эта мера предосторожности не была лишней, ибо Элагабал, узнав о бегстве своего врага, немедленно выслал за ним погоню. Конные преторианцы, разделившись на несколько отрядов, по разным дорогам спешили к берегам Боспора. Они понимали, что Макрин направляется именно туда, чтобы переправиться на европейский берег и бежать к войскам, чья верность ему, утвержденному сенатом императору, пока была вне сомнений. Макрин опередил своих преследователей и прибыл к проливу раньше. Он сел на корабль, но, к несчастью для него, сильный встречный ветер не позволил ему вовремя переправиться, в том самом месте, где два года назад едва не утонул в шторм Каракалла. Макрин был вынужден вернуться в порт Абидус на азиатском берегу Боспора, чтобы переждать непогоду.


Абидус, провинция Азия, август 218г.

         Изможденный быстрой непрерывной ездой, испытывающий страх перед настигающей погоней, Макрин устроился на постоялом дворе, моля богов, чтобы море поскорее успокоилось, и можно было ехать дальше. Смертельно уставший после целого дня пути, поужинал и тотчас же отправился отдыхать. Четверо солдат эскорта остались внизу, желая выпить – постоялый двор был совмещен с таверной. Паршивое местечко, вовсе не подходящее для императора, но что другое можно отыскать в таком захолустье. Да оно и лучше – быть сейчас полагалось тише воды, ниже травы. 
         В Абидусе было темно. Наступил вечер. На море еще штормило, но в гавани, защищенной молом, волн не было. Лениво покачивались у причала торговые корабли. Команды спали на нижней палубе, готовили ужин, играли в кости. В порту светились огоньки таверн и харчевен, горели костры, на которых разномастный люд готовил пищу. Пахло рыбьей требухой, жареным мясом, подгоревшим оливковым маслом.
         В одной из портовых таверн, отмеченной воротами с надписью «Кто вытащит отсюда гвозди, пусть вобьет их себе в глаза», вечер ничем не отличался от любого другого вечера. Разномастная публика выпивала, закусывала, горланила и играла. На присутствие нескольких незнакомых воинов никто внимания не обращал. Те сидели за столом в углу зала и без удовольствия цедили вино.
         Вертеп жил своей обычной жизнью. Трактирщик рассчитывал отужинавшего гостя:
- Вина один секстарий, на четыре асса. На асс хлеба, на два асса закуски. За девочку восемь, сена на мула на два асса.
Проклятье, этот мул меня разорит!
             Горсть черных монет, пахнувших медью, звонко рассыпалась по столу.
Возьми, вонючий!
          Трактирщик суетливо собрал мелочь в кошель. Рядом, не обращая внимания на спор, старший артели работников, нанявшихся на посевную, сердито выговаривал нанимателю:
Ты плохо снабжал нас питьевой водой, хотя уговор был. Ты обещал нам по окончании работ керамий пива, и обманул! Смотри, как бы тебе не пожалеть об этом, скряга!
Хозяин! - орали из-за другого стола, - Десяток жареных скумбрий и кувшин вина! Чистого!
         Обрюзгший старый плотник, с сальными волосами и в грязном шейном платке, шлепнул по заднице девушку, разносившую блюда. Кто-то загоготал из-под стола, и тут же притих. Из-за полога выскочил лысый карлик и подбежал к плотнику.
- А Диокл опять проигрался, и не сможет заплатить за выпивку! – хрипло закричал он, показывая толстым пальцем на плотника.
- Ха-ха! Гоните его! – раздался отовсюду смех, - Отдавай в залог штаны, Диокл!
- Погодите вы. Дайте отыграться, - пьяно бубнил плотник, - Будто с осла упал я. Обчистили меня, обчистили, разбойники!
          Высунулся хозяин таверны – небритый одноглазый тип, покрытый недельной щетиной, с висящей на шее буллой с талисманами от сглаза. Он сделал знак рукой, и двое угрюмого вида амбалов направились к Диоклу. Один из них поигрывал узловатой дубинкой из дерева оливы.
- Ах ты, гад! – разозлился плотник, и отвесил карлику размашистый подзатыльник.
          Тот упал и покатился по полу куда-то далеко. Мордовороты подскочили к Диоклу, схватили под руки, и поволокли к выходу. Хозяин таверны издевательски хохотал.
Убирайся вон, старый сатир! Будешь знать, как лапать моих девок!
Рогатую корову я скорее обниму!
Он еще грубит, мерзавец! Вот деревня! Вот бесстыжий обезьяний род! Гоните его!
          Диокл исчез, выкинутый прочь, но почти тут же дверь распахнулась, и на пороге возникли сразу пять новых визитеров. Вид их был непривычен глазу и грозен – огромного роста, в красных плащах, в панцирях, шлемах и с оружием.
- Ой, - испуганно шепнул карлик кому-то из собутыльников, - Не иначе, преторианцы!
- Прячься, от греха подальше.   
          Хозяин таверны изобразил на лице холопски-радостное выражение, и посеменил к преторианцам. Но те молча отстранили его в сторону, и проследовали к солдатам Макрина, сидевшим за столом.         
- Кто из вас Трифон? – спросил преторианский декурион (5), в шлеме, увенчанном плюмажем из черных страусовых перьев.
- Я, - лениво отозвался один из эскорта, - Тот, кого вы ищете, здесь. Где оговоренная плата?
           Декурион бросил на стол перед Трифоном пухлый кошель, в котором звякнули деньги. Преторианцы двинулись по лестнице наверх.   

           Макрин у себя в комнате, достав зеркало, разглядывал свое отражение. В вечернем свете видно было плохо. В начищенной бронзе отражались несколько морщин, прорезавших лоб императора.  Макрин вздохнул – не юноша уже, увы. Но ничего… Что-то еще, темное и бесформенное, наползло вдруг в зеркало сзади. Император обернулся. В комнату, на удивление бесшумно, вошли несколько человек в военной одежде.
- Кто вы? – спросил Макрин, уже понимая с ужасом.
          Вместо ответа блеснул короткий меч, и вонзился в грудь Макрина. Тот от неожиданности и боли выпучил глаза, хотел закричать, но рука солдата крепко зажала ему рот. Преторианец ударил еще раз. Император в его объятиях дернулся еще пару раз, и обмяк. Голова его безжизненно склонилась набок. Солдат выпустил тело Макрина, и оно упало на пол. Наклонившись, воин вытер окровавленный меч о полу тоги убитого. Товарищи смотрели равнодушно. 
- Все. Нет больше Опиллия Макрина.
- А не разевай рот на порфиру, если не принадлежишь к роду августов! 
          Преторианцы деловито спустились вниз по лестнице и, с выражением довольства выполненной работы, покинули таверну. Посетители озадаченно переглядывались, возвращаясь к своим обычным делам.
- Что там?
- Да вроде, убили кого-то.
          Убийство именем императора давно стало делом обычным. Коммод, Септимий Север, Каракалла приучили римлян к этому. Теперь этим же занялся и Элагабал.
          Шустрый карлик, побежавший наверх, проверить, вернулся оттуда с выпученными от увиденного глазами, схватил ковш с водой и принялся судорожно пить. Двое пьяниц за столом смотрели на карлика осоловевшим взглядом.
- Д-дурак… Воду пьет…
- А давай по этому поводу дернем!
          Вместе с Макрином в тот же день был убит и его девятилетний сын Диадумениан, которого он объявил наследником. Так династия Северов вернула себе трон. Немедленно после этого Элагабал, не спрашивая согласия сената, сразу же присвоил себе титул консула, ранее принадлежавший Макрину. Сенат не посмел возражать; он разразился лишь показными проклятиями в адрес Макрина и его сына и пожеланиями счастья новому императору.


1. до этого все римские императоры принадлежали к высшему, сенаторскому сословию. Сословие всадников, второе по значимости, дало многих императоров IIIв., и первым из них был Макрин. IIIв. вообще считается «золотым веком» всадничества.
2.  Антиохия — город Антакья (Сирия). Во времена Римской империи — третий (после Рима и Александрии) по величине и значению город государства. 
3. Айла — город Эйлат (Израиль).
4. Оранжевый цвет (наряду с желтым и зеленым) считался у римлян «женским». Но к IIIв., в связи с начинавшейся варваризацией нравов и быта, такое деление постепенно упразднялось.
5. Декурион — командир конного отряда из ста всадников. Соответствовал центуриону в пехоте.


Иллюстрация: император Макрин (изображение на монете).