Детские Хроники смутного времени глава3

ГЛАВА 3
В  Ставрополь  за  хлебом.

Весна тысяча девятьсот девятнадцатого года наступила  непредполагаемо ранняя и  дружная как никогда. Побежали по улице бурливые, коричневые сверкающие ручейки, сердито пенясь вокруг встречных камней и быстро вертя щепки и птичий пух. В огромных лужах отражалось голубое небо, с плывущими по нему круглыми, точно, крутящимися белыми облаками. С крыш посыпались частые звонкие капли. Воробьи, стаями обсыпавшие придорожные травы, кричали так громко и возбуждённо, что ничего нельзя было расслышать за их криком.
Везде чувствовалась радостная, торопливая тревога жизни.
Снег сошёл, оставаясь ещё кое-где грязными, рыхлыми клочками в лощинах и тенистых местах. Земля, чёрная и тёплая, отдохнувшая за зиму, обнажилась, полная жизненных соков и жажды нового материнства.
Все с облегчением вздохнули. Слава Богу, – крестились старики, — Что установилась хорошая погода.
Открылся путь, очистились дороги от сугробов. Стали доставлять из Астрахани  и окрестных сёл продукты, фураж и необходимые материалы.
Кочубеевцы стали выздоравливать. Настроение у всех улучшилось, жизнь стала радостнее. В Оленичево прибыло много здоровых свежих людей в гражданской одежде. Совместно с ними, кочубеевцы принялись приводить своё хозяйство в порядок. Выздоровевшие из местного населения так же были привлечены к этому делу. Собирали оружие, сносили его в склады. Стаскивали повозки, амуницию и другое имущество в одно место.
За селом было вырыто много скотомогильников, куда всех павших лошадей со дворов и берега речки стаскивали и зарывали.
Оставшихся после тяжёлой болезни, процентов шестьдесят от прежнего состава, красноармейцев стали партиями отправлять через сёла Яндыки и Промысловка в Астрахань.
В конце апреля всё было приведено в порядок, казалось, будто и не было этой стихии. Отец и мать к этому времени почти выздоровели.
Отец задумал ехать в Ставрополь за мукой, о чём и сказал матери: – Завтра мы с Петей пойдём в хотон* (калмыцкое  селение) к знакомому, к Басангу, ты его знаешь. Буду просить у него лошадь напрокат.
Мать стала его отговаривать: – Куда ты пойдешь, ты ещё очень слаб.
Но отец настоял на своём и мы вдвоём рано-рано утром тронулись в путь.
Расстояние до хотона было немалое – вёрст восемнадцать. По-хорошему, ходьбы часа три, но мы кое-как добрели только к вечеру. Мне-то что, а вот отец немного пройдёт и, задыхаясь, садится отдыхать.
Знакомый  нас принял радушно: – О, Кузьма пришёл!
– Вот, Басанг, кое-как  дошёл.
– Какой ты Кузьма хворый. – Всё удивлялся и сочувствовал Басанг.
Хозяйка дома постаралась – сварила густой молочный чай, подала по кусочку  лепёшки, навела в деревянной чашке шурмук* с маслом (*сухой творог).
Мы хорошо поели и  как бы сразу усталость куда делась.
Отец со знакомым разговаривали долго.  Басанг  рассказывал отцу:
– Мы слыхал, Оленч много народ пришёл. Мы ждал его. Коров, лошадь мы на камыш прятать. Но на наш хотон ни один чужой челек не был.
Отец сказал, что сейчас бояться нечего, что весь народ ушёл на Астрахань.
– Ты, Кузьма, каком  делам меня пришёл?
– Пришёл просить у тебя лошадь. Хочу ехать в Ставрополь за мукой. Дома куска хлеба нет, баба и ребятишки голодные. Наш народ тоже собирается.
Басанг согласился дать нам лошадь с упряжью напрокат.
Тут я от усталости и сытного ужина крепко уснул.
Я ещё спал, а уж всё уж было налажено. Лошадь – справный мерин стоял, привязан у арбы и хрумкал сено.
Мы не торопясь попили чай. Басанг что-то по-своему сказал жене, она сейчас же насыпала в небольшой мешочек фунтов десять пшеничной муки.
– Бери, – сказала она, – как пойдёшь без хлеба, такой большой дорога.
Отец сердечно благодарил хозяев, конечно, он был очень рад этому ценному подарку.
Приехали домой. Мать обрадовалась нашему возвращению. Стали советоваться с чем же ехать, на что покупать муку. Решили, что нужно брать что-либо из одежды. Мать достала из сундука несколько своих платьев, юбок, кофточек, отцов суконный костюм, два золотых кольца, сняла золотые серьги.
Отец смастерил на арбе неказистую будку от ветра и дождя. Мать напекла из привезённой  нами муки лепёшек, с расчётом, что бы нам хватило до места. Но тут выяснилось, что оленичевские мужики, прослышав, что на дорогах много банд,  поездку в Ставрополь  отложили. Но отец мой, несмотря на отговоры  матери и родственников, настоял на своём – ехать.
На третий день мы выехали в дальний путь, одни из всего села. К закату солнца мы доехали до Сладких – так называлось это место. Отец знал, что сюда должны подъехать, примерно в полночь, чумаки из Промысловки, Яндык и Михайловки.
Так и получилось, как предполагал отец. К полуночи мимо нас потянулся обоз подвод из пятидесяти. Мы сразу же запрягли свою лошадь и присоединились к нему. В этом обозе оказались наши родственники и знакомые, чему отец был рад.
Ходили слухи, что в степи по дороге на  Ставрополь разгуливают банды и грабят  проезжих. Но за десять суток пути мы никого не встретили.
Ночью мы так же спокойно въехали в село Десятое. У отца в этом селе был с давних пор хороший знакомый. Утром этот дядя Степан и отец заметно были не в духе. Я спросил отца: – Что случилось, или знакомый не рад нашему приезду?
– Да нет.
– А что же?
– Тебе это ни к чему знать.
Однако потом выяснилось, что дядя Степан рассказал отцу, что сейчас  в этих краях хлеб не так-то свободно можно продать и купить. Люди лишний хлеб припрятали, оставили себе только что бы дотянуть до нового урожая.
– Повсеместно ходят уполномоченные какие-то, чёрт их знает, хлеб  описывают, лишний забирают не за понюх табаку. Что-то недоброе надвигается. Есть слухи, что собирается войско каких-то белых, и средь лета хотят они идти на Астрахань, в ваши края. Но ничего, Кузьма, что-нибудь придумаем. А ну, давай свои товары, обсудим на месте, сколько запрашивать за каждую вещь.
Вечером хозяин запряг своих коней в бричку, и уехали с отцом неизвестно куда. На второй день к полудню вернулись. Оба в хорошем настроении.
Я заглянул в бричку – лежат три мешка муки. Это примерно, не примерно, а точно пудов пятнадцать.
Отец мне сказал, что съездили удачно, спасибо Степану, если б не он – вряд ли у нас что-то получилось.
Почти всё было уложено, сделано, готово к отъезду в обратный путь домой.
Отец знал  где стояли на квартирах остальные чумаки; пошёл узнавать когда и в какое время будут выезжать из села.
Договорились, сегодня в ночь, как стемнеет.
Двоюродный  братуха  отца шепнул ему на ухо:
– Наняли проводника, который поведёт нас не по главной дороге, а где-то обочной по бездорожью, и  чтобы до рассвета доехать до какой-то глубокой балки. Так что следи за нами и не отставай. Проводник сказал, что в этой балке нужно переждать до ночи, а потом двигаться дальше. Днём выбираться из этой балки нельзя – можно попасть в руки казакам, которых так много в  этом селе, днём они выезжают в разведку на дальнее расстояние.
Всё было продумано, чтобы миновать эти неприятности.
Хозяйка напекла нам в дорогу калачей из своей муки, дядя Степан принёс свиного сала, дал на всю дорогу для лошади овса. Всё складывалось как нельзя лучше. Повечеряли. Отец ещё раз сходил узнать об  отъезде. Всё, как договорились, изменений  никаких не было.
Как только стемнело, запрягли свою лошадь, поблагодарили своих знакомых за приём и помощь, и тронулись в путь.
Всё, как намечалось на месте, так и получилось. Доехали благополучно до балки, она  действительно оказалась  очень глубокой и скрытной.
Старший над обозом послал двух мужиков наверх посмотреть, что есть вокруг и будет ли виден дым, когда разведут костры для варева обеда.
Посланцы, вернувшись, сообщили, что вокруг балки ничего кроме голой степи не видно, не видно также и дыма от наших костров.
Все успокоились.
Теперь нужно было стоять и дожидаться ночи, а потом двигаться дальше.
Так нет, нашлись такие «храбрецы», которых, видно, тяготило  долгое ожидание:
– Что толку стоять здесь целый день, тратить зря время. За день можно отмахать не менее сорока вёрст. Бояться тут нечего, от села-то уехали почитай  вёрст сорок. Кто на такую даль заглянет? Кто как хочет, а мы поехали.
За этими, взбаламутились и остальные.
Но не проехали и пяти вёрст, как из-за бугра на полном галопе вылетели не менее тридцати казаков. Стреляя вверх и заезжая под перед обоза, скомандовали: – Стой! Куда едете?
– Домой. – отвечают мужики.
– Куда, домой?
– Астраханцы мы…
– Красным хлеб везёте? Заворачивай обратно!
Мужики – к старшему отряда:
– Отпустите пожалуйста, хлеб везём  домой  детям своим, дети с голоду умирают.
– Не разговаривать!
Отец говорит:
– Ну, всё, сынок. Муку  нашу свалят, а нас и наши  подводы в обоз. Это я хорошо знаю, Степан мне рассказал, что приехавших обозников  всех ловят и собирают в один двор. Грузят их подводы каким-то грузом и  никуда не отправляют, держат под строгой охраной. Идут слухи, что создают военный обоз.
Так  идём мы с отцом рядом со своей подводой, а один из казаков, подъехав к нам поближе, говорит отцу: – Эх, дед, дед, жаль мне твоего мальца. Попали вы в нехорошее дело, пропадёт малец. Тебя, дед, надо бы отпустить, но этот начальник очень уж строгий, не соглашается со мной. Ну, ничего, батя, приедем на место, там сходишь до нашего главного, он казак хороший. Хорошо попросишь его, думаю, он отпустит вас.
Поздно вечером весь наш обоз загнали в какой-то большой двор, обнесённый высоким деревянным забором. За этим забором стоял деревянный, на высоком фундаменте, с шатровой крышей дом – казачье правление.
Во дворе было много-много подвод, наверно, задержанных ещё раньше нас чумаков. В общем, двор был забит подводами и людьми. На ночь железные решетчатые ворота  заперли на замок. У калитки встал часовой. Никого со двора не выпускали.
Настала ночь. Улеглись спать, но какой тут может быть сон. Отец без конца вылезал из будки, курил и курил.
– Знаешь, сынок, завтра смотри того казака, который с нами разговаривал.
– Ладно. – говорю.
Утром во дворе обозники стали налаживать котлы для приготовления себе еды. Костры горели вовсю, котлы, подвешенные за орыши* (оглобли) арбы, дымились паром, вкусно запахло едой. Мы тоже пристроились к соседскому костру, подвесили своё ведёрко сварить чай.
– Ты, Кузьма Михайлович, – советовали мужики, – давай хлопочи у начальства, тебя могут отпустить через мальчишку. Нам отсюда не вырваться, попали как индюк во щи.
Вскоре после такого разговора, на дворе появился один из казаков, но, видать, не из простых: стройный такой, прилично одет, сапоги  хромовые, высокие голенища с вырезом под коленями, на высоких каблуках, брюки прямые  без лампасов из хорошего синего сукна, из такого же сукна куртка. Куртка окаймлена хорошим барашковым мехом, рукава, спереди две барашковые ленты и на задней прорехе.
Он расхаживал по рядам подвод, помахивая плёткой.
Отец, недолго думая, пошёл навстречу этому казаку.
– Товарищ, я к тебе…
– Какой я тебе «товарищ»? Ты что, скотина голодраная? Я тебе дам такого «товарища», будешь вечно меня помнить. Вот сейчас заставлю казаков всыпать тебе полсотни розог, скотина ты негодная! Красная сволочь!
Плётка так и вьётся перед лицом отца. Он пытается что-то сказать.
– Молчать!
Не знаю что было бы дальше, но на наше счастье в это время из здания штаба выбежал казак и  крикнул этому «герою», что его срочно требуют к телефону. Оставив отца, тот побежал в штаб.
– Кузьма, – кричали мужики, – давай быстро сюда! Знать, счастье твоё – выручил тебя этот казак, могло бы дело обернуться к плохому. Как это ты Кузьма проболтался, и надо же, сказать – «товарищ».
– А чума его знает, по привычке что ли.
 Тут появился казак, который был нам нужен. Он сам подошёл к отцу.
– Ну, дед, легко ты отделался, он мог бы тебя за это слово «товарищ» засечь и бросить в карцер. А знаешь кто это? Это помощник нашего главного. Ну, ладно. Беда в том, дед, что главный наш сегодня  рано утром уехал с казаками по вызову какого-то большого начальства, к вечеру должен вернуться. Как только появится, так ты с малышом к нему. Не бойся, смелей, только называй его «господин начальник». Он человек хороший.
Атаман, со своими сопровождающими прибыл под вечер, но до конца дня ещё время было.
Мы с отцом сразу же к нему. Но что ему, этому атаману взбрело в голову заехать на своём коне в здание штаба? Это произошло на наших глазах. Крыльцо было высокое, метра полтора, но конь пошёл смело вприпрыжку по ступеням. Только вот, седок не рассчитал или забыл, что въезжая в дверь нужно пригнуться, ударился головой об верхний косяк, вылетел из седла и разбил себе всё лицо. Его сейчас же уложили в тачанку и увезли домой.
Отец со вздохом мне говорит: – Ну, сынок, всё; одна надежда была, и та из рук ушла.
На другое утро опять подошёл к нам этот казак.
– Ну, батя, не повезло вам вчера, но главный наш чуя себя хорошо. Бери мальца и дуй до него, только добро проси.
Отец взял меня за руку, пошли. По дороге отец даёт мне наказ:
– Как только нас пустят к начальнику, сразу падай на колени, проси и плачь; понял?
– Ладно. – говорю.
Подходим. Дом богатый, покрашен зелёной краской. В деревянном палисаднике цветы и высокие-высокие тополя. Около ворот ходят два павлина, такие красивые, разукрашенные. Я на них загляделся, потому что впервые видел такую птицу. Отец дёрнул  меня за руку, – Пошли, ишь раззявил рот. Не за этим пришли.
Постучались в калитку. Послышался  женский голос: – Заходьте!
Пожилая женщина выслушала отца и прямо со двора окликнула: – Глашка!
Глашка вышла из дому. На вид ей было лет двадцать пять, не больше, чернявая, покрыта белым платком.
– Вы до кого? – спросила она.
– До главного, – сказал отец.
– Сейчас побачу.  Вы заходьте, а малец  хай постоит туточки.
Глашка подозвала меня к себе, – Ох, який ты грязный, чумазый. Як чушонок. Мамка у тебе е?
– Есть, – говорю.
– Виткеля приехали?
– Астраханцы мы.
– Ой, далече, далече.
Вышел отец, по лицу видно – обрадован.
– Ну что, отпустил?
– Отпустил. Мне, говорит, мой ординарец вчера о вас всё рассказал. Я хотел ещё вчера вас отпустить, да видишь что случилось. Поезжайте.
Отец на ходу снял шапку и перекрестился: – Ну, слава Богу! Вырвались наконец-то.
Мы пошли прямо до часового, который стоял не в воротах с у крыльца штаба.
– Господин часовой, ваш главный отпустил нас, откройте ворота, мы поедем.
– Отпустил, говорите, давайте бумагу.
– Какую бумагу?
– Главного.
– Бумагу он не дал, сказал – поезжайте.
– Словам мы, батя, не верим.
– Как же так?
– А так, будет бумага, отпущу.
Что делать? Отец опять берёт меня за руку: – Пошли.
Пока дошли до главного, чего только не передумали. Вдруг он за это время сильно заболел, или что-нибудь могло случиться. Может даже передумал, скажет, чего они мне надоедают, пошли ко всем чертям. Всё может быть.
Постучали в калитку. Во дворе мы встретили молодуху  Глашку.
– Что случилось?
Отец сразу перед ней на колени, дёрнул меня за руку, я тоже бряк  рядом.
– Дорогая, помоги нам, часовой без бумаги не отпускает.
– От черти поганые, замудровали бедных людей. Погодьте, я сейчас.
Минут через пять принесла бумажку.
Отец, пятясь задом до самой калитки, несчётно раз сказал: – Благодарю, тебя, дорогая.
– Поняйте, поняйте с Богом.
По дороге к штабу отец заставил меня прочитать что написано. Написано было только одно слово – «отпустить». Внизу поставлены  число, месяц и год. Затем подпись главного неразборчивой загогулиной и большая круглая печать.
Часовой посмотрел бумагу: – Вот это другое дело.
Мы выехали со двора. Все обозники нас провожали и нам завидовали.
Дорогу  отец знал хорошо. Мы выехали на край села, распрягли лошадь, пустили её пастись.
– Дождёмся темноты,– сказал отец,– а там, в путь.
Я остался у подводы, а отец пошёл по крайним дворам. Вскоре вернулся, принёс два громадных калача и больной кусок свиного сала.
Ехали мы всю ночь по той же дороге, что и в первый раз и приехали к той же балке. Переждали день, а в ночь опять поехали. Как-то было жутко-страшно кочевать одним по безлюдной степи. Опасались: вдруг банда, вдруг… да мало ли что может в дороге случиться.
Проехали мы трое  суток, на четвёртые, утром нас догнал обоз, подвод тридцать. Люди оказались свои, из сёл Яндыки и Михайловка.
На пятый день, примерно в полдень, нас встретила банда, верховые четырнадцать человек.
Отогнали нас от подвод и стали шарить, забирали овёс, хлеб. У нас забрали почти полмешка табака-самосада. Когда отец увидел, что один бандит понёс наш мешок с табаком, кинулся к нему отнимать, но вместо табака получил четыре нагайки по спине.
После этой банды мы доехали до дома благополучно.