Детские Хроники смутного времени глава5

ГЛАВА 5
Перелом.

По слухам, Одиннадцатая Красная армия под напором белых отходила по направлению на Астрахань почти без боя. Дойдя до села Басы, закрепилась, что бы дать жестокий отпор белым частям. Передовые отряды белых, преследуя отступающих, далеко оторвались от своего тыла и резервных частей. Они наткнулись на мощный оборонительный рубеж. Взять  сходу Астрахань и тем самым  открыть для себя водный путь на Царицын и Баку не удалось. Были большие потери в живой силе, стал ощущаться недостаток боеприпасов и продовольствия. По рассказам раненых солдат Белой армии,   на фронте наблюдался  рост недовольства, межнациональная враждебность, недоверие друг к другу.
На шестые сутки боёв много конных казаков и кавказцев дезертировали, увозя с собой награбленное.
После семнадцати суток напряжённых боёв Красная армия перешла в наступление. Белые дрогнули и стали отступать, оставляя сёла Михайловку, Яндыки, Промысловку.
Подымая тучи серой пыли, обозы белых шли теперь назад. Выглядели они не так хорошо как прежде, тягловая сила стала не та. Лошади, волы и верблюды были  истощены и, казалось, еле волокли ноги. Буйволов совсем не было видно в упряжи, наверное, были употреблены на мясо, съедены. Многие повозки разбиты, изношенные колёса укручены верёвками и проволокой.
Вслед за обозами очень много ехало беженцев, семьи богатых и зажиточных. Спасая свою жизнь, они бросили свои насиженные места. На повозках сидели седые старики и старухи, дети, а молодые женщины шли подле, подгоняя привязанных сзади и сбоку лошадей, коров и телят.
Обозы двигались без всякого порядка по три, по четыре в ряд, старались обогнать друг друга.
К вечеру в Оленичеве скопилось такое количество подвод, что уже невозможно было по улицам не только проехать, но и пройти. От большого скопления транспорта получился затор проезда через мост. По мосту проезжали  в два ряда,  цеплялись колёсами, опрокидывались вверх тормашкой. Крик, ругань, плачь женщин и детей – всё это продолжалось до середины следующего дня.
На другой день стала прибывать отступающая армия белых. Пехота расположилась в селе. Артиллерия переправилась через мост и, повернув на запад, за рекой вблизи гумен-сенников заняла позицию.
Мы с товарищами забрались на чердак дома Докучаева Фёдора Ивановича, который стоял на открытом месте, почти на самом берегу речки. С этого чердака можно далеко видеть всё пространство степи. Видно было как артиллеристы принялись копать ямы для установки орудий, перетаскивать какие-то ящики в укрытое место.
Пехота расположилась от западной окраины села до кладбища и дальше  километров на восемь. Мы поняли, что белые занимают позиции и уходить из села не думают, значит, будут бои.
Стала прибывать конница, она прошла мимо села западной стороной к озёрам в заросли камыша. Галопом промчался конный разъезд человек тридцать прямо к дому попа, где раньше был штаб красных. Лошадей завели во двор, не рассёдлывая, привязали к забору. Среди этих всадников, как мне думается, был один высокого чина, среднего роста, тушистый и, видать, не из русских. На нём была белая папаха с красным верхом, белая черкеска и на плечах золотистые погоны. На узком поясе висел убранный серебром кинжал и, в таком же убранстве, шашка.
Немного погодя следом примчалась двуколка. Приехавшие солдаты быстро повытаскивали из неё катушки с телефонными проводами, аппараты в деревянных футлярах и стали тянуть провода в нескольких направлениях. Один из проводов потянули в церковь на колокольню. Там был установлен наблюдательный пункт. С колокольни просматривалась местность в радиусе не менее пятнадцати километров.
Наступила какая-то страшная тишина, от которой жители села ничего хорошего не ждали.
Стоял невыносимо жаркий день, на небе ни одного облачка. Но было предчувствие перемены. И действительно. На исходе дня, когда солнце коснулось горизонта, мы увидели далеко-далеко на западе скопившиеся чёрные тучи, которые мчали с большой скоростью на восток. Мать сказала, что идёт шторм – нордвест. Поужинали засветло, как обычно – зажигать лампу не было керосина.
Сделался какой-то полумрак, воздух посвежел, но дождя мы так и не дождались и подумали, что он пройдёт где-то далеко стороной и не прихватит наше село. Дождь всё-таки был ночью, но мы его не слышали.
Утро было тихое, прохладное, на улице кое-где остались небольшие лужицы.
Вместе с дождём ночью ещё прибыло много солдат. Командование  белых предупредило всех граждан, что бы за пределы села не отлучались, по селу не бродили, потому что стрельба может начаться неожиданно.
Павлик, Антошка, Серёжка и я, по старой привычке залезли на чердак дома Докучаева Фёдора Ивановича, который теперь пустовал. Сам Фёдор Иванович служил у белых, и семья его сейчас уехала с обозом.
Смотреть с этого чердака было хорошо, наблюдались все четыре стороны за селом. Первое что мы увидели – столб пыли, потом стало видно движущую колонну пеших. Стало слышно стрельбу из винтовок и пулемётов. Со стороны красных началась стрельба из орудий. Нам показалось, что снаряды пролетают прямо над домом, на чердаке которого мы сидим. Недолго думая, мы покатились с этого чердака как горох.
– А знаете, – говорит Сергей, – это красные наверняка стреляли по нам, они заметили и подумали, что это наблюдательный белых.
Мы подались по домам.
Вскоре разгорелся страшный бой с обеих сторон.
Красные очень часто стреляли из орудий. Много снарядов ложилось в селе. Один снаряд попал в  угол церкви.
Орудия белых стреляли редко. Мы меж собой спорили; кто говорил, что, якобы, белые стреляют редко, но зато метко; другой оспорял – у белых мало снарядов, поэтому они так редко и стреляют. Последнее мнение вскоре подтвердилось.
Вечером после боя пришёл в село один батареец купить молока. Его окружили старики, разговорились. И тут дед Картушин стал допытываться:   - Что, мил человек, пушки ваши плохо стреляют?
– Стреляем-то мы, дед, неплохо, – сказал батареец, – да стрелять нечем, снарядов почти нет.
– Да-а. – протяжно сказал дед и почесал всей пятернёй за правым ухом.
В нашем селе все говорили, что, дед Картушин Иван – человек знающий, чуть ли не учёный. Он никогда не пропускал ни одного моления в церкви. По годовым праздникам выходил на амвон и читал проповедь. Сельчане к нему часто обращались за советом.
Стемнело, всё стихло, как будто ничего только что полчаса назад и не было. Ни винтовочных выстрелов, ни пулемётной трескотни, ни орудийной канонады.
Вдруг тишина нарушилась. По всему селу загремели повозки, визжали колёса на давно немазаных осях, раздавались громкие людские голоса, бряканье солдатских котелков, ржание лошадей. Всё это нагоняло на нас жуткий страх. Мы всей семьёй в тревоге сидели в своём убежище. 
– Мам, а мам, а здорово красные прут беляков, сказывают, что будто у белых нет ни патрон, ни снаряд. 
Мать на меня цыкнула: – Сядь и прикуси свой язык, не твоего ума дело, а то попадёшь за это как цыплёнок в лапшу.
Из угла слышится голос: – Нянькя, няньк, а наш Петькя, Панькя и Серёжкя,  как собачёнки, так и лижутся около этих солдат. – говорит тетя Шура, – А какого им чёрта там надо у них, чево доброго, проболтнутся и вся тебе недолга.
– Ты глянь, чё бреша*. —  вспылил я. (*образчик местного диалекта).
– И ничего она не брешет, я сама видела. Вот что, голубчик, с завтрашнего дня ни шагу со двора.
С утра, ещё как следует не развиднелось, поднялся такой страшный бой, пуще вчерашнего. Я со двора никуда, потому что снаряды красных рвались на земле и в воздухе.
Человек тридцать солдат пехотинцев расположились в нашем дворе, чистили свои винтовки и между делом спорили:
– Вот черти краснопузые палят, так палят. Головы поднять не дают, на солнышко взглянуть как оно родимое светит. А наши батарейцы, сидят, стреляют в час по чайной ложке.
– Ну, знаешь, дорогой мой друг, наши стреляют редко, да метко.   
– Э-э, ты брат, это скажи вон тому, – и указывает на меня, – а мы-то знаем, где собака зарыта.
Всё же, несмотря на сильный бой, я и мои товарищи ещё раз сделали вылазку. Забрались на тот же самый чердак и стали смотреть в сторону кладбища. Мы увидели как от конца села до кладбища и дальше рвались снаряды. Там были окопы белых. Из-за бугра вдруг вылетела конница белых и устремилась в атаку, но почти тотчас повернула назад, видно не смогла преодолеть ураганного  огня артиллерии и пулемётов. Затем такой скачок повторил другой конный отряд, но с таким же успехом вернулся обратно.
Время было за полдень, «наши квартиранты» стали собираться. Я спросил одного из них: – Вы куда, дяденька?
Он сразу не ответил, посмотрел на меня, а потом сделал взмах правой рукой, указал в сторону кладбища, где шёл сильный бой.
Нескончаемым потоком на подводах отправляли в тыл раненых солдат. Всё больше конников накапливалось в селе, они то и дело скакали группами из конца в конец без видимого смысла.
Неожиданно затрататакал пулемёт на подловке* в доме Ермакова Семёна. (*чердак). Этот дом стоял на самой окраине села, от которой и тянулись на запад окопы. Вскоре улицы заметно опустели. Вдалеке раздалось: – Ура-а!
Белые сдавали свои позиции. Последний отступающий конный отряд еле-еле управился проскочить через Оленичевский мост.
Я как раз в это время стоял около двора Антошки, почти около речки и с этого места хорошо было видно мост. Тут ко мне подскакал один красный кавалерист и крикнул: – Эй, малый, куда беляки удрали?
Я махнул рукой в сторону моста.
Он быстро соскочил с коня, забрался на крышу сарая и стал стрелять из ручного пулемёта по удирающим конникам. Расстояние между красноармейцем и белыми порядочное, но поле открытое ровное и всадников было хорошо видно. Пулемёт стрелял беспрерывно, хорошо было видно как одна лошадь упала, а всадник вылетел вперёд через её голову, но быстро поднялся. Другой подскочил к нему, и они поскакали вдвоём на одной лошади. Когда все скрылись за бугром, пулемётчик поднялся, посмотрел вокруг и сказал: – Гады, всё же удрали.
Красноармеец-пулемётчик был совсем молодой, глаза его горели огнём. По нему было видно, что он сорви-голова – шапка кубанка набекрень с наискось пришитой красной лентой, сзади висел белый башлык, на ногах хромовые сапоги с фигуристыми шпорами.
Он постоял, о чём-то задумавшись, потом ладонью слегка шлёпнул коня по шее: « Ну, Ребус, пошли».  Конь послушно пошёл за хозяином.
Красная Армия колонна за колонной проходила через наше село. Не знаю почему, но мы были рады ей, все жители села вышли на улицу. Наших сельчан тоже было немало в Красной Армии и поэтому жители вышли встречать своих сынов, братьев, мужей. Но многих не было, многих не встретили. Нашего отца тоже не было.
И всё же знакомого человека я встретил. Это был дядя Жора командир взвода, что квартировал у нас зимой. Мы пошли к нам. Мать его встретила радушно, а он нам подтвердил, что действительно наш отец находится в Астрахани при крепости.
Дядя Жора совсем внешне изменился против того, каким он был полгода назад. Возмужал, одет был хорошо. На нём был зелёного цвета френч, красные суконные галифе, хромовые сапоги, красивые как петушки шпоры, на широком ремне висела шашка, на голове серая барашковая кубанка.
Мать, не то шутя, не то всерьёз спросила его:
– Смотрю я на тебя Жорка, уж не комиссар ли ты какой – что-то похоже на это.
Жора усмехнулся:
– Что вы тётя Еня. Я всего лишь командир эскадрона, но – тоже шишка на ровном месте.
От души посмеялись.
– А вы знаете, тётя Еня, как уехали от вас, всё время думал о вас всех как о родных, я за это время так привык к вам, и сейчас ехал, а душа так и рвётся как бы поскорее увидеться. И другое думал: живы ли они остались. Ведь страсть-то  что было.
– Да, уж было, так было. Думали, что и конца этому не будет, и уж забыли и сомневались – жили ли мы когда-нибудь тихой спокойной жизнью.
Да Бог дал – всё же, наконец, утихомирилось.   А эти ваши пушки-то, как сбесились, палят и палят без конца. Беляки и те говорили: – Вот черти краснопузые, не дают головы поднять.
Георгий улыбнулся:
– Так было приказано, чтобы выбить эту белую гадину из Оленичева и чтобы она больше сюда не верталась. Ну, прощевайте Евгения Тимофеевна и ты Петро. Мне пора. Бывайте живы и здоровы. Может быть, придётся ещё встретиться.
– Храни тебя Бог. – сказала мать, а у самой слёзы на глазах.
– Мы пойдём дальше. Не горюйте, скоро придёт домой дядя Кузьма Михайлович.
На другой день с утра было снаряжено много подвод. Собрали всех ребятишек, девчонок, мужиков-стариков, молодых женщин, отправили в поле и по окопам собирать патроны и неразорвавшиеся снаряды.
Мужики и молодые женщины зарывали убитых лошадей.