Детские Хроники смутного времени глава6

ГЛАВА 6
Разное

С жалобой к деду.

Дедушка меня встретил приветливо: – А, Петушок пришёл.
Он усадил меня на низкий, для чеботарной работы, самодельный стульчик рядом с собой у верстака. Дед прибивал набойку к болотному сапогу. Увлёкшись своим делом, на меня не смотрел, напевал тихонько какую-то песенку без слов, потом, как бы между прочим, спросил:
– Мать дома?
– Дома. – А сам захныкал.
– Ты чего это?
– Мамка била.
– За что?
– Марфушка из люльки упала, и нос до крови разбила.
– А где била?
Я показал.
– А ну, снимай штаны.
Я снял. Дед присвистнул: – Да-а. Надевай. Чем это она тебе напестрила?
Я молчу.
– Чем она тебя била? Кнутом?  Ремнём?
– Нет, хворостиной.
– Ну, огонь её спали, маманя родная, искрестила дитя и – на тебе!
Зашла в дом бабушка Наталья: – А, внучек пришёл.
– Ты посмотри, мать, как этого внучка твоего испестрили.
 Бабка удивилась: – Кто же это его?
– Известно кто – маманя.
– Значит заслужил, зря бить не будут.
 Тут дед вспылил: – Ты только посмотри, сколько она ему рубцов наделала.
– Ничего, до свадьбы всё заживёт. Другой раз будет знать, как мать слушать.
 Дедушка не выдержал, с размаху ударил молотком по верстаку:
– Черти вы безжалостные.
Обив в сенях с валенок снег, кряхтя, заходит в дверь дед Ерофей.
– Ну и морозище.
– Да Бог даст, это, Ерофей, всё к лучшему.
– Чего-то я, Тимофей, не помню, что бы были допреж такие морозы.
– А что мы с тобой, Ерофей, помним с нашими тёмными головами? Мы забываем, что вчера было.
– Ты понимаешь, Тимофей, топлю, топлю эту окаянную школу, сколько камыша сжигаю, а тепла не видно.
– Ты сколько годов в этой школе  живёшь?
– Да, почитай, как пришёл с турецкой.
– Ну вот. А за это время хоть раз её обиходили? Ты посмотри, меж  брёвен вся пакля повылезала, ветер кругом в щели хлещет. Она уже наполовину в землю ушла, крыша вся сгнила.
– Это ты, Тимофей, правду говоришь. Когда я ещё был мальчонком, мне отец говорил, что она построена тогда же, когда и первая  церковь. Помнишь первую церковь?  Была она деревянная с одним куполом. Колокола  висели на бревенчатых козлах  рядом во дворе. Это сколько же прошло годов? Нам сейчас перевалило на восьмой, да до нас сколько… Это, почитай, около сотни лет.
Ерофей чуть ли не сызмалу стал церковным звонарём. Эту профессию он перенял от своего отца и исполнял её, пока не ушёл на войну воевать с турками.
Дед Ерофей давно уже стал одиноким. Деваться некуда, прислониться не к кому. Уже несколько лет как он опять стал служителем – звонарём, сторожем, истопником. Отвели ему в школе небольшой уголок за перегородкой, так он там и живёт.
– Ох, Тимофей, как вспомню эту проклятую Турецкую, сердце кровью  обливается. Сколько погибло там нашего брата, а сколько осталось калек. Я вот, хотя три раза был ранен, но всё же руки, ноги целые. А ты остался без ноги – калека. Я и думаю до сей поры: на кой кляп она нам нужна была?
– Ты, Ерофей, толкуешь так зря. Не Россия эту войну затеяла, а турки. Так что же, по-твоему, сказать туркам: нате, берите нас, надевайте на нас ярмо, ездите на нас как вам хочется?
Дед Ерофей осёкся:
– Так-то оно так. Но я толкую о другом – сколько нашего люда погибло.
Он наклонился как бы невзначай к дедушкиному уху и шёпотом сказал:
– Слухи идут, якобы ерманец собирается войной на нас.
– Ты-то откуда знаешь?
– Намедни отец Николай с ктитором Семёном калякали. Ну да ладно, Тимофей, давай свой кисет, ещё разок закурю, да пойду благостить на вечерню, а то уже опаздываю.
Я всё сидел и внимательно слушал разговор двух стариков.
Вдруг бабушка спохватилась:
– А этот чего сидит, нейдёт домой, уже ночь на дворе.
Дед вступился за меня:
– Куда он пойдёт, опять на тумаки? Пусть ночует, пока у его матери пыл пройдёт.
– Нечего делать! Анютка! Веди его домой, да скажи Еньке, если она только тронет мальчишку, я из её башки все волосы повыдеру.

За рыбой.

Когда-то близлежащие озёра изобиловали рыбой, добывать её не составляло большого труда, но с наступлением военных действий всё изменилось. То красные, то белые, добывая рыбу, просто её глушили – было чем в избытке. И вот рыбы, которая до этого ещё оставалась для населении единственным доступным продуктом питания, не стало. Про хлеб, крупу, мясо и молоко нечего и говорить, мы давно забыли их вкус и запах. Наступили по-настоящему голодные времена.
А война всё продолжалась, перевалила на третий год, и конца ей пока не было видно. К войне мы так привыкли, что стали к ней бесстрастны.
Село часто переходило из рук в руки: сегодня красные, а завтра, смотришь, по селу белые ходят.
Но жителям от этого не становилось легче, менялась власть, но неизменно оставались страх и голод. Положение отчаянное, нужно где-то искать, добывать себе чем-то питаться. А чем? Единственный выход – надо куда-то ехать искать и ловить рыбу.
Как-то приходит к нам Павлушка Козлов и говорит: – Тётя Еня, дай нам свою лодку, мы с ребятишками поедем ловить рыбу.
– Какие это ребятишки?
– Ну, я, Петро ваш, Федюра Ермолов, Яшка Луцев.
– Куда хотите ехать?
– Поедем в Зюзино, там обязательно будет ловиться хорошая рыба, как ни как это место почти около моря.
– Ой, Павлуша, ты думаешь туда не долетают снаряды? Ты что, думаешь там не бывает солдат? Ведь Зюзино от нас всего каких-то девять вёрст.
Павел стал заверять, что снаряды туда не долетают, солдатам там делать нечего, а мы никому не нужны. Я его поддержал, и мать согласилась с нами. Начались сборы.
Панька и Федюра были постарше меня и Яшки года на два. Старшим нашей компании определился  Панька.  У Феди от рождения не в порядке было с речью, он всё время молчал, но когда начинал говорить, то так  коверкал слова, что порою было трудно понять. Федя был против нас взрослее и сильнее, одна только беда, что язык у него не развит. Панька над ним всякие шуточки выделывал и руками, и ногам, но Федя на него не обижался, только улыбнётся и на этом всё.
Панька был балагур, он нам рассказывал как его, Федю и ещё несколько ребят привели в штаб белых и офицер спрашивает Федю: « Кто ты? Партийный?»  Федя ему отвечает: « Нет, я шить не умею.»
Впрочем,  я Паньке мало верил: ему сбрехать что-либо ничего не стоило.
Мы договорились взять с собой по три сетки на каждого. Взяли кадушку, полмешка соли – если будет лишняя рыба, будем её солить. Улов у нас будет общий.
Утром рано всё стаскали в лодку.
Мать говорит: « Взял бы ты, сынок, Андреяшку, что он будет тут голодать.»
Я согласился.  Андреяшке тогда всего шестой год шёл.
Панька при матери ничего не говорил, а когда далеко уже отъехали, заявил:
– На Андреяна пай выделяться не будет.
– Да ладно, – говорю, – чёрт рыжий.
До места доехали в полдень. Выбрали хорошее место стоянки. Вытащили свой багаж на берег. Расставили сетки. Не прошло и часа, поехали посмотреть есть ли рыба. В сетях рыба была, мы обрадовались, договорились, что будем располагаться здесь.
Накосили сухой травы, сделали вроде стана, и пошли все четверо искать дрова. Андреяна оставили на берегу около вещей: «Ты, Андрюша, посиди тут, мы сейчас найдём дрова и придём». Он согласно кивнул своей головкой.
Прошли мы от своего стана порядочно, перевалили через бугор, но дров так и не нашли. Зато вдруг увидели стаю из пяти волков. Мы стали на них кричать: – Тю-тю-тю! Волки посмотрели в нашу сторону и не спеша направились прочь за другой бугор. Мы пошли дальше и набрели на старую лодку. Когда-то её выбросило в эти места водой, нагоняемой моряной, ветром с моря. Видно лежала она здесь давно, и под палящим солнце так рассохлась, будто её разодрало какой-то неистовой силой.
Мы принялись её доламывать. Наломали каждому ношу по силам, затем решили ещё побродить – авось ещё что-нибудь попадётся.  Время шло, и мы вернулись на стан к закату солнца.
У стана Андрюши не было. Я туда, сюда, кричу: « Андреян, Андрюша!» Нет, не отзывается. Я в слёзы, думаю, как мне мать наказывала: смотри за ним, как бы не упал в воду, не дай Бог что случится с ним, не заявляйся домой.
Всё кругом стана обегали, нет Андреяна. Значит, полез в лодку, сорвался, упал в воду и утонул.
Ребята тоже перепугались. Осмотрели берег, около лодки никаких признаков, что бы он подходил к ней.
– Петро, иди по следу, куда мы шли за дровами, он, наверно, пошёл за нами следом, а  мы его не заметили. А мы пойдём по направлению к дому.
 Не прошёл я и ста шагов, как наткнулся на Андрюшу. Лежит он вниз лицом, спит, весь опух от крика. Я его разбудил, посадил себе на спину и притащил на стан. Тут не только я, все обрадовались, что нашлась наша пропажа.
После этого мы начали варить рыбу. Рыба варилась, мы все пятеро сидели у костра. Костёр был шумный, дрова сухие, только треск шёл, искры летели  во все стороны. Мы шутили, смеялись: « Эй, смотри лису не поймай. – Ой! Что-то запахло палёным. – Яшка! Штаны твои горят. – Не бреши, смотри, сам не сгори.»
Рыбу выложили на досточки, которые принесли. Ели сначала молча, пока не наелись.
Панька затеял разговор про давешних волков, потом плели кому что в голову взбредёт, про бабу ягу, домовых. Сидим болтаем, а самим страшновато, но виду не подаём, что боимся. И вдруг раздался звук, такой жуткий, будто волчий вой: – Пу-у-у-у-у!
Эх, как мы все с этого места бросились бежать в лодку, друг друга давим, чуть не перетонули. Когда от берега отъехали, я хватился, а Андреяна нет, он остался у костра и плачет навзрыд.
Я говорю: «Давайте к берегу, заберём парнишку». Но все боялись. Тогда я не стал больше никого уговаривать, подъехал к берегу и забрал Андреяна.
Потом стали разбираться, чего же  мы испугались. Может, кто чего видел.
Тогда Яшка признался, что, мол, это он пустил.
Все облегчённо вздохнули.
– А зачем ты тоже бежал в лодку?
– А вы побежали, и я следом за вами.
Мы вернулись к своему костру и стали доужиновать.
Утром рано-рано мы нагрузили рыбой Паньку и Федю, и они отправились домой.
Так мы рыбачили в Зюзино почти целый месяц, сами были сыты и сыты были наши семьи.
Фасоль.

Для наведения порядка в селе и окрестностях, в Оленичеве стоял небольшой штаб Красной армии.
Как-то в один прекрасный день приходит из этого щтаба красноармеец к Козлову Игнату Семёновичу и сообщает ему, что тот должен с ним завтра на своей лошади ехать в Яндыки за провиантом. Игнат Семёнович, почесав в затылке, рассудил, что с этим делом вполне может справиться его сын, пятнадцатилетний Павел. И вот, Павел едет в Яндыки на продовольственный склад. Пока снабженец занимался своим делом, Павел обозревал склад и приметил рассыпанную кое-где по полу фасоль. С замиранием сердца, он спросил, нельзя ли ему собрать с пола эту фасоль. Кладовщик разрешил. Павел собрал фасоли почти полторбы.
Приехав домой, он никому не рассказал о своей удаче, а фасоль припрятал.
С Павлом мы жили соседями, крепко с ним дружили, несмотря на то, что он был старше меня на два года. К вечеру Павел пришёл ко мне и рассказал обо всём этом:
– Но только ша, ни звука. Завтра пойдём на озеро, и там будем варить.
– Я сейчас хочу.
– Сейчас уже поздно. Завтра пойдём с утра пораньше.
– А куда пойдём?
– Найдём место. Возьмём косы, как будто мы идём косить камыш, котелок, спички. Сделаем так, что бы за нами никто не увязался. Пойдём по берегу, через огороды.
Когда я ложился спать, эта фасоль из моей головы не выходила.
– Ну,– думал я, – и нажрусь же завтра.
И другое лезло в мою голову: – Полторбы, ну будет там фунтов пять, не больше, это же чепуха – ни сыт, ни голоден.   
Утром рано приходит Павлик, спрашивает мою мать:
– Тётя Еня, а где Петро?
– Спит, наверно.
– Ого, плохой он у вас хозяин, что до сих пор спит.
– А я, Павел, рада, что он спит, а то, как встанет, так гнусит: – Мам, дай поесть, а чего я ему дам, когда в доме ничего нет. А на что он тебе понадобился в такую рань?
– Да мы вчера договорились идти зелёный камыш косить для коров.
– Это хорошо задумано. У нас надеяться больше не на кого, пусть идёт. Сейчас пойду разбужу его. 
Мы собрались в путь, взяли косы, котелок.  Торбу с фасолью Павел повесил на голое тело под рубаху, чтобы не было заметно.   Дошли до озера Орылкино,  верстах в четырёх от села.  Выбрали сухое место в густом камыше, вырыли ножом канавку-горно и принялись варить.
Когда Павел насыпал полкотелка фасоли, а в торбе осталось почти столько же, я сказал: – Чего оставляешь, сыпь всё.
– Дурень, а воду куда будешь лить сверху фасоли?
– Ох, – вздохнул я, – опять не досыта.   
– Она ещё разварится так, что из котелка будет выпирать.
– Ну ладно, будь по-твоему.
Вода уже добро нагрелась, фасоль наша стала выпирать наверх, кое-какая начала лопаться. Мы её по одной, да по одной достаём из котелка, и в рот.
Пока фасоль варилась и лопалась, мы её досыта в сыром виде наглотались. Но фасоль ещё в котелке оставалась. Павка говорит: – Пойдём домой, зайдём на свои огороды – там наши девчата – отдадим, пусть жрут.
– А не выдадут они нас?
– Прикажем: ни звука, а то – башка с плеч.
Всё было хорошо. Мы пришли домой.
К вечеру у меня стал болеть живот. Я всё терпел, потом уже не стало никакого терпения. Меня разрывало. Мечусь во все стороны.
Мать перепугалась: – Что с тобой, сынок?
– Я умираю, живот, наверно, сейчас лопнет. 
– Чего ты нажрался?
– Фасоли-и…
– Где ты её взял?
– Ой-ой-ой, не могу, умираю…      
Мать обегала всё село, но всё же достала касторового масла. 
– На, пей!
Я выпил полстакана, и тут-то меня пронесло. После этого я почувствовал себя хорошо и крепко уснул.
Такая же участь была и с Павкой.