Детские Хроники смутного времени глава8а

ГЛАВА 8а
За  хлебом.

В начале августа  тысяча девятьсот девятнадцатого года в нашем селе Оленичево стали поговаривать о том, как бы съездить на линию, то есть в Ставропольскую губернию за мукой. Надоело уже - два года без куска хлеба. Но как поехать? Дело было сложное. Ещё шла война, на селе, по сути, никакой власти не было, обращаться по этому вопросу было не к кому. Сегодня красные, а, смотришь, через неделю пришли белые. Село переходило из рук в руки  в месяц по нескольку раз. Да и банд по степям, сказывают, столько развелось – уму непостижимо. Ещё какие-то «зелёные» объявились. В общем, никакого порядка не существовало.
Но всё же старики собрались поехать за хлебушком.
Время шло, шли и сборы.
Наша мать тоже засуетилась: надо бы поехать, но как это сделать? Лошади своей нет, нет ни арбы, ни упряжи. Ехать самой тоже не так-то просто – это бросать детей на целый месяц. А время-то какое  – всё может случиться.
И всё же она решила сделать так:  взять напрокат лошадь с арбой и поручить меня какому-нибудь мужику.
Лошадь досталась прямо-таки на вид не очень мудрёная, ростом маленькая и худая, но хозяин её уверял мать:  «Ты не смотри, Еня, что она на вид такая, зато шустрая и тягущая.»  Арбу взяли у вдовы Маклаковой  Аксиньи. Арба, правда, досталась хорошая новая, на железном ходу.
Когда всё было сделано, мать сказала мне:
– Сынок, надумала я послать на линию тебя. Пойду, поговорю с Емельяном, что б он взял тебя под присмотр.
Я, конечно, был обрадован предстоящему путешествию.
Емельян согласился и дал слово всё сделать, с условием, чтоб я слушался его и не прекословил.
– Сынок, прошу тебя, ради Бога, слушайся его. Дорога-то какая дальняя – Бог знает, что может случиться.
– Ладно, ладно, мам.
– Ну вот и хорошо, я буду спокойна.
Емелька был старше меня на пять лет, разница в годах не особо-таки велика, но ростом и силой превосходил вдвое. Потом, мужики наши говорили, что Емелька – парень башковитый. Оно, конечно, так, но я тоже был не лыком шит. Запрягать-распрягать лошадь я мог без всякой посторонней помощи. Насчёт купить или продать, тоже смыслил. Но всё же – раз дал слово матери, что буду слушаться поручившегося за меня человека, то это я крепко запомнил и не артачился против Емельяна.
Я также запомнил слова матери:  «Кто знает, что может случиться? Дорога дальняя, едете не на один день.»
Всё продумав, стали мы собираться по-настоящему. Сделали походную чумацкую будку – в этом нам помог Емельян, покрыли её мешковиной от дождя, ветра и солнца.
Денег у нас не было. В ходу были николаевские, другие никакой ценности не имели.
Мать открыла свой сундук и стала перебирать вещи. Что получше – на обмен муки. Отложила две пары новых солдатских ботинок, что отец прислал из Астрахани, несколько платьев и кофточек, платки, отцовский суконный костюм. Всё это добро, по подсчёту матери, должно стоить не менее двадцати пудов муки.
Мать пригласила Емельяна, показала вещи, посоветовала за какую сколько нужно просить. А там уж на месте видно будет.
Встал вопрос ещё сложнее: куда и как спрятать эти вещи, чтоб, на случай банды, они не были найдены.
Придумали сделать так: перевернули арбу вверх дном, между перекладинами настила заложили все вещи и заделали фанерой. Получилось так, что не сразу догадаешься.
Емельян узнал, что из Промысловки, через два дня, если ничего не помешает, отправятся фур двадцать, да наших двадцать три. У промысловских мужиков есть с десяток винтовок, у наших тоже не меньше, так что от банды можно отбиться. Наши мужики ещё раз уточнили когда выезд, на какой дороге и где обозы объединятся.
На этот момент в селе стоял небольшой отряд красноармейцев и штаб. Этот штаб представлял Советскую власть, туда и обращались по всем вопросам жители  села. Разрешение на выезд в Ставрополь за хлебом также было получено там.
На фронте тем временем перемен особых не было. Но ходили слухи, что к белым пришло подкрепление, казачьи войска и боеприпасы. Они намереваются измотать силы Красной армии и потом ринуться по знакомой дороге на Астрахань.
В августе месяце дни стояли тёплые, даже жаркие. Но мать всё же дала мне в дорогу своё чёрное плюшевое на вате пальто, даже не пальто, а вроде накидки. В полах она была широкая, длинная, без рукавов, застёгивалась одной пуговицей у самой шеи. На ноги  припасла  портянки и поршни из сыромятины.
Выехали из села восемнадцатого числа после обеда. Ехали допоздна, но встретиться и объединиться с промысловцами должны были на следующий день.
По дороге распределились по котлам. В нашей компании-котле вся молодёжь: Емельян Ермолов, Ефим Докучаев, Иван Коньшин и я.
Поужинали, отзоревали вечернюю зарю, а наутро соединились с промысловцами.
На этом месте мы стояли долго, почти до обеда. Собрались все, что были в обозе, судили, рядили, посчитали сколько винтовок, патронов, кто должен владеть этими винтовками, избрали старшего над всем обозом. Договорились как нужно действовать и что делать  во время налёта банды. После обеда тронулись в путь.
Погода стояла тёплая-тёплая, солнце прогревало так, что душа радовалась. Трава  зелёная, житняк колосится, как настоящая рожь. Кое-где по буграм стаями паслись журавли.
Мы проехали трое суток спокойно, никаких встречных и поперечных не попадалось.
На четвёртые сутки около полудня мы увидели  с полверсты от дороги на пригорке одного всадника. Он постоял некоторое время на месте, потом скрылся.
Не знаю как у кого, а у меня полезли мурашки по телу.
Мужики всполошились, кто толкует, что, мол, это банда, другие говорят, что это просто какой-либо пастух со скотом в буртах. Обоз двигался своим чередом, все были наготове, на всякий случай. Проехали ещё примерно версты две, как из-за бугра скачут на нас человек пятнадцать, что-то кричат – не разобрать, стреляют вверх.
Старшой нашего обоза скомандовал:
– Стой! – Обоз остановился.
– В ружьё! – Мужики встали за повозками с винтовками.
– Залп! – Бандиты круто повернули в сторону, остановились. Стоят кучей. Трое из них спешились и без оружия направились к нашему обозу. Подошли примерно метров на сто и стали вызывать от нас людей. Трое из наших пошли на переговоры. Разговаривали долго, потом разошлись каждые по своим.
Я в это время лежал на своей подводе и меня, наверное от страха, била лихорадка. Обоз тронулся дальше. Я стал приходить в себя.
Емельян подошёл к моей подводе, толкнул меня: – Петро, ты живой?
– Живой. – говорю.
– Вставай, сейчас распрягать будем. Старшой дал команду лошадей пока на пастбище не отпускать.
Я стал расспрашивать своих компаньонов по котлу, что, мол, с бандитами было? Но меня урезонили: много будешь знать, скоро состаришься.  Я, конечно, вспылил:  «Подумаешь…»  Но они  опять меня осадили, есть, мол, у тебя под носом две дырки, и свисти в них. Было обидно, но что поделаешь с такими  «мужиками»?
На этом месте мы простояли до полуночи. Когда стемнело, пустили лошадей на пастбище под усиленной охраной. Спать никто не ложился.
О бандитах я всё же узнал от Никанора Дроздова. Все они были калмыки, требовали от нас деньги, хлеб и овёс. Но наши им во всём отказали и предупредили, что если вздумают напасть, живыми им не быть.
На десятые сутки мы ночью въехали в село Солонцы. Это село я и раньше знал, в нём мы были с отцом. Обоз в эту ночь разъехался по знакомым дворам. Емельян, Ефим и я заехали, как мне подумалось, к  хорошему знакомому отца Емельяна.
Днём Емельян и Ефим куда-то ушли и вернулись только к вечеру, а я, выполняя их указание, давал лошадям сено и поил.
Самого хозяина в этот день дома не было. Вообще хозяева оказались не такими уж старыми. У них было две девочки, одна, примерно, в мой рост, другая ещё меньше. Мы быстро познакомились. К нам присоединились два соседских мальчишки, и мы играли в прятки.
К вечеру вернулся хозяин. А на другой день с утра Емельян и Ефим запрягли своих лошадей в хозяйскую  бричку и вместе с хозяином куда-то уехали. Вернулись они поздно вечером, не одни, с ними приехали два мужика, каждый на своей бричке. Как только порядочно стемнело, мужики стали сгружать с бричек мешки с мукой. На мою подводу положили четыре мешка, на подводы Емельяна и Ефима по столько же.
На следующий день Емельян с Ефимом опять куда-то с утра ушли, дав мне вчерашнее задание. К обеду вернулись с Иваном. И до вечера занимались тем, что приводили в порядок арбы, смазывали оси колёс.
Перед уходом Иван спросил:
– Значит так, как договорились?
– Да, да, Ваня.
В ночь выехали в обратный путь. Все были довольны, что всё складывается удачно, и радовались обратному пути. Ехали всю ночь, стараясь подальше уехать от населённого пункта в степь, на простор, чтобы не видеть вооружённых людей, которые за эти дни намозолили нам глаза и которых мы все боялись и, опасаясь, гадали: а вдруг, а вдруг… 
Днём погоды стояли исключительно тёплые, солнышко нет-нет, а так пригреет, хоть в холодок прячься. Ночью становилось прохладно, а к утру уже холодно. От холода меня пока спасала эта самая мамина накидка.
За время пути к нашему обозу присоединялось всё больше и больше подвод, среди которых было много с семьями. Они, когда-то во время отступления белых бежали с ними. В основном это были богатые люди. А сейчас, где-то, от кого-то прослышав, якобы белые прогнали, даже разбили всю Красную армию и захватили Астрахань, едут со спокойной душой по домам.
Среди таких семей были и наши оленичевские: Суриков Никифор, Докучаевы Андрей, Василий и Прокофий и ещё некоторые другие.
На шестые сутки к полудню мы доехали до худуков  Цубы. Ехать осталось лишь двое суток, считай, почти дома. Около  худука*  скопилось множество подвод, не менее трёхсот. Путь проехали  большой, никого на пути не встретили, все были радостны своим счастьем – теперь до дому рукой подать. (*степной колодец, яма с водой.)
Всё произошло нежданно-негаданно. Сначала мы увидели в полуверсте от своего табора на бугре трёх всадников, потом их стало больше и больше. Это был разведывательный отряд белых, более сотни казаков. Они сразу же ринулись на обоз с шашками наголо и крича «Ура!».
Мужики, у кого было оружие, тайком побросали  его в худук. Каждый прижался к своей подводе.
Подскакав к обозу, половина казаков спешилась и стали отгонять нас от табора в одно место в чистое поле. Кто из обозников маленько артачился, упирался, тот получал приклад или нагайку.
Дети, женщины, девушки подняли плачь, но это зверьё ни на что не обращало внимания. В ход шли приклады и нагайки.
Когда всех согнали в одно место, заставили сесть на землю. Сами же полезли по подводам. Забирали всё, что понравилось: хорошие вещи, пиджаки, полушубки, сапоги. Когда все подводы обобрали, стали стаскивать с сидящих мужиков сапоги и брюки.
Сделав своё гнусное дело, заставили всех встать и вернуться к своим подводам. Расставили круговую охрану и из обоза никого, даже оправиться не выпускали. День был на исходе, а когда совсем стемнело, казаки вытаскивали из подвод женщин и девушек и уводили в сторону от обоза. Только было слышно страшный-жуткий плачь во время этой бессовестной зверской расправы.
После всего этого заставили нас запрягать, и всю ночь без остановки гнали на юго-восток под усиленной охраной.
Утром мы увидели деревянные крашеные дома, магазины, склады, навесы. Старики наши сразу определили, что это татарский городок Алабуга, значит, фронт с места не сдвинулся.
Наши подводы поочередно подгоняли к навесам и сгружали муку. Когда разгрузили все подводы, стали распределять по частям. Я своего Емельяна в это время потерял и остался без призора. Но вскоре под свою опеку меня взял мой дядя Никифор Михайлович. В нашей партии оказалось наших сельчан подвод пятнадцать, всё мужики пожилого возраста.
Распределение закончилось и нас со своими подводами  погнали в южную сторону вёрст за пять. Там загрузили какими-то деревянными тяжёлыми ящиками. Дядя Никифор сказал, что эти ящики с боеприпасами.
После погрузки нас погнали в обратную сторону, на север, загнали в какую-то глубокую лощину и заставили распрягать. На этом месте мы пробыли дней восемь. Я это время пас верблюдов и лошадей своих сельчан. Старики меня за это уважали и жалели.
Погода резко изменилась, похолодало. Стали дуть сильные ветра, моросил дождь и временами срывался мокрый снег. Ночью подмораживало. Мне было невыносимо холодно. Я так за ночь перемерзал, что всего сковывало как кость.
Всё это время шли бои севернее Алабуги. Обе воюющие стороны крепко стояли на своих позициях. Нам хорошо было слышно орудийную канонаду, разрывы снарядов. Мы уже к этому привыкли. Мужики наши стали куда-то из обоза уходить, возвращаясь, приносили хлеб, крупу, мясо и прочее. Мы здорово не голодали, но беда наша была в том, что нас заедала вша. Её было столько, что мы, сидя у костра, просто выскребали палочками, особенно по швам она лежала, что называется пластом.
Я за это время совершенно оборвался. На мне не было ни штанов, ни рубахи. На ногах вместо портянок тряпки, которые плохо держались, я их обматывал верёвками, но всё равно это плохо помогало.
Спасибо тёте Наде, жене дяди Никифора. Она дала мне дядины штаны, сшитые из серой шинели, но дядя ростом был здоровый, и его штаны были мне от самых пят до макушки головы. Тётя Надя подрезала штанины. Хотя, конечно, жалко ей было портить такое добро, но лучше ничего не придумали. Я натягивал эти штаны под самые подмышки и завязывал верёвкой, но мотня всё равно отвисала до колен.
Дядя Никифор был необыкновенный человек. Стройный, смелый – ему было не более тридцати пяти. Когда он пришёл с Германского фронта, на его груди красовалось несколько крестов и медалей. Мужики наши так говорили: – Он наш герой.
Никогда не забуду дядю Никифора и тётю Надю за то, что они спасли меня от преждевременной смерти. Не будь их, я или замёрз, или с голоду бы умер.