Детские Хроники смутного времени глава8б

ГЛАВА 8б
Вдали от дома.   Возвращение.

Канонада, по-прежнему была хорошо слышна и, кажется, стала ближе.
Наконец, в какой-то день, почти перед закатом, раздалась команда запрягать, и погнали нас на юг по направлению к Чёрному Рынку. Ехали всю ночь, переправлялись не один раз через речки и протоки. К утру доехали до Белого Озера. Простояли полдня, затем погнали нас дальше. Небо заволокло чёрными тучами, сделался полумрак, из нутра которого летел мокрый снег.
Наш обоз догнала колонна пехоты. Мы ехали медленно по бездорожью, колёса уходили в грязь по ступицы. Некоторые лошади не в состоянии тянуть воз, падали, их били, подымали, перегружали часть груза на более сильных. Я со своей повозки не слезал, хотя знал, что лошади  тяжело. Но как я пойду по такой грязи в одних портянках?
Как-то нас догнала тачанка, запряженная тремя лошадьми. Кроме возничего в ней сидели два человека, укрывшись с головой чёрными бурками. У одного из них бурка свесилась и тёрлась о колесо. Один из солдат, шедший невдалеке, окликнул возничего и указал на бурку. Тот остановился и солдат принялся высвобождать бурку из-под колеса. Видимо дремавший, владелец бурки очнулся, солдат козырнул ему и указал на происшедшее. Тот поблагодарил солдата и приказал трогаться, чтоб ехать дальше. От происшедшей возни  очнулся и второй, поднялся, оглядел проходящую мимо колонну пехоты, которая двигалась без всякого строя и порядка. Многие солдаты обернули свои головы полотенцами и портянками, спасаясь от снега, который бил им  в лицо. Тачанка понеслась полной рысью в голову колонны. Колонна остановилась. Командир, который вёл эту колонну, стоял навытяжку рядом с тачанкой, а чин, сидевший в ней, строго его отчитывал,  неумеренно жестикулируя в опасной близости от его лица.
Наш обоз двигался до самой ночи. Позади виделось огромное огненное зарево – при отступлении белые подожгли Алабугу.
Так как дорога была  слишком плохая, тягловые окончательно выбились из сил, были частые остановки, нас стала обгонять конница и артиллерия.
На следующий день утром доехали до Нового Берюзяка, но впереди путь преграждала глубокая река, через которую нужно переправляться паромом.
Паром был небольшой, вмещал полтора-два десятка подвод не более. Образовался затор обозов и войска. Конница и пехота пошли обходным путём, где-то вёрст за восемь нашли мелководье. Мы переправились только к вечеру.
Слышались разговоры среди солдат, что, мол, красные на пятки наступают, дай Бог успеть переправиться, а то они нам перцу набьют в задний проход.
Действительно, что «красные рубят пятки» было видно из того, как после переправы нас вновь погнали, не останавливаясь всю ночь. На следующий день к вечеру мы прибыли в Чёрный Рынок.
Весь наш обоз разместился за селом на ровной площадке рядом с садом и виноградниками. Мужики сразу же взялись варить на ужин мясо. Я пристроился к костру греться. Дядя Никифор и дядя Прокофий отправились  в село, вернулись поздно. Ночь была тёмная-тёмная, моросил дождь. Мы поужинали и сидели у костра. Тётя Надя окликнула меня. Подойдя, увидел, что дядя стаскивает с моей арбы ящики и складывает их в штабель. Я стал помогать. Работали без шума и разговоров. Разгрузили все три подводы. Они стояли  как-то с краю, это, наверное, заранее предусмотрел дядя.
После разгрузки подводы развернули в обратную сторону. Дядя Никифор куда-то отлучился, но сразу же вернулся. Мы стали быстро без шума запрягать. Тётя Надя всё время шёпотом причитывала: – Ой, Господи, да унеси же нас отсюда без всякого греха. Царица ты моя Небесная, да сохрани ты нас от этой нечести.
Мы откуда-то с задов заехали в большой двор, распрягли и сразу же верблюдов и мою лошадь завели под навес. Повозки разобрали, сложили в одно место и завалили всяким хламом.
Тётя Надя и Стешка, девочка лет восьми уже давно были в хозяйском доме  в тепле, а мы еще возились во дворе. Когда всё привели в порядок, дядя сказал: – Ты, Петро, иди в хату, а я ещё схожу в одно место.
Вся эта ночь была тревожная, мы прислушивались к каждому шороху.
Наутро, по просьбе дяди Никифора, хозяин дома сходил за село в то место откуда мы удрали. Вернулся он с хорошей вестью – за селом никаких обозов не было.
В этот день никто из нас со двора не выходил. Корм для верблюдов и лошади хозяин разрешил брать у него.
Здесь я считаю необходимым пояснить о своих односельчанах. Докучаевы  Андрей с женой, Василий без жены, но с двумя детьми, Афонькой и Петькой, Прокофий с женой, как и мой дядя Никифор со своей семьёй, бежали вместе с отступающей армией белых. Стали жить в Ставропольской губернии, а потом вздумали возвратиться домой, и попали в плен к казакам, как и я.
С вечера меня стали готовить как пастуха, пасти верблюдов и лошадь. Дядя Никифор где-то достал почти по моему росту немудрёный пиджак, смастерил новые поршни, тётка нашла портянки, дали поношенную, но по мне, шапку.
Чуть только стало светать, мы с дядей взяли верблюдов и лошадь и направились за село. Вёрст через пять дошли до зарослей кустарника. Здесь на полянке горел небольшой костёр. У костра сидели дядя Прокофий и Афонька, такого же возраста, как и я. Афоньку я знал давно – вместе учились в школе. Мы с Афонькой остались со скотом, мужики ушли.
Харчей у нас было с расчётом на три дня. Афанасий и я курили, правда, у меня табака не было, потому что дядя Никифор не курил, и раздобыть мне было негде. Афонька же потянул табаку у своего отца. Его отец дядя Василий курил трубку и всегда имел большой запас табака-самосада.
Ночи были холодные, потом очень часто стали выпадать снега. Мы принялись делать себе курень, набрали жердей, натаскали сухого сена, а его было много, и когда ложились спать зарывались в него – ничего, терпимо.
На третий день пришёл дядя Андрей, Афонькин дядя, привёл с собой Петьку, Афонькиного родного брата. Петьке было годов восемь или девять, в общем, против нас – малыш. Они принесли продукты, котёл, чашки и ложки.
Дядя Андрей рассказал нам, что в селе тихо. Нет ни красных, ни белых. Но всё же нам надо со скотом  кочевать дальше от села, с глаз постороннего люда.
Как только хорошо стемнело, мы тронулись. Дядя Андрей привёл нас в густой высокий камыш, там стояла землянка, но в ней никто не жил. У этой землянки не было ни окон, ни дверей. От этого жилья мы ещё дальше углубились в камыш, где оказалась какая-то поляна и небольшое озерцо. Об этой местности дядя Андрей, наверное, узнал у местных жителей.
– Ну вот, – сказал он, – тут будете жить. И корм тут хороший, и вода есть.
На следующий день мы сделали хороший шалаш из камыша, и как только стемнело,  дядя Андрей ушёл. Мы остались втроём.
На четвёртый день после ухода от нас дяди Андрея мы решили послать одного  из нас в село Чёрный Рынок за продуктами.
Пошёл Афанасий. Когда он вернулся, рассказал, что в селе полно войск белых, пехота, казаки и пушки. Сказывают, что красные находятся где-то около Нового и Старого Берюзяка. Но ничего не происходит, всё тихо. Наши мужики дома не живут, где-то прячутся. Тётки Аксинья, Надя и Варя сказали, что бы мы больше в село не приходили – мужики сами будут приносить продукты.
Прошло пять дней. Продукты у нас кончились, а мужиков наших нет. Посоветовались и  решили: идти нужно самим. Очередь была моя. Договорились, что бы задержался на один день, походил по селу, кое что узнал и набрал побольше окурков.
Прошёл я почти полдороги, шёл задумавшись. Думал, конечно, о доме, о родных. И вдруг заметил – по дороге на меня едут всадники. Куда деваться сам не знаю. По краям сбоку была высокая трава. Я подогнулся и шмыг с дороги в эту траву. Лежу не шевелюсь. Думаю: вот как проедут мимо меня, дождусь, когда скроются, тогда пойду.
Не успел я всё продумать, подъезжают ко мне казаки, человек  двенадцать и один из них крикнул: – Эй! А ну вставай!
У меня так всё нутро и оторвалось, руки и ноги трясутся.
Начался спрос-допрос: – Откуда, идёшь куда?
Говорю: – Пасём мы, трое мальчишек своих верблюдов, вон там… Иду в село, домой за продуктами.
– Чьи верблюды?
– Наши.
– А где отец?
– Нет у меня отца, у дядя живу и верблюды дядины.
– А где твой дядя?
– В Чёрном Рынке.
– А не врёшь?
– Нет…
И тут один из казаков вступился: – Слушай, брось терзать хлопчика. Без нас они хватили вот так. – он резанул себя ладонью по горлу.
У меня была с собой хорошая плеть.
– А ну, дай сюда свою плеть.
Я протянул ему.
– Вот этой плёткой всыпать тебе, чтоб не шатался в такое время.
Стою я, молчу, думаю  что будет дальше.
– Кого видел из мужиков тут?
– Нет.
– А ну, айда куда шёл.
Не прошёл я версты, как этот отряд догнал меня. Я посторонился на обочину дороги. Один из казаков крикнул мне:
– Эй, малой, подь сюда!
У меня всё так и затряслось. Я подошёл.
– А ну, садись ко мне. – Он высвободил ногу из стремени, протянул мне руку. – Становись на ногу.
Я как кобчик* в момент оказался на лошади за спиной казака. (*небольшая хищная птица отряда соколиных). Он даже удивился: – Ого, молодец. На лошади ездил?
– Ездил.
– Оно и  видно. Казак?
– Нет.
Он промолчал и больше не задавал никаких вопросов.
Доехав до околицы, меня ссадили, дальше я пошёл пешком. На большой ровной площади маршировали солдаты. Двор, где мы квартировали, был весь занят казаками с лошадьми.
Я спросил тётю Надю где дядя.
– Не знаю, нет уже третьи сутки.
Из Чёрного Рынка я выбрался на третьи сутки, когда все войска ушли из села в направлении на Новый и Старый Берюзяк. Пришёл на свой стан, мне мои друзья сказали, что приходили казаки и забрали мою лошадь.  Я поплакал вдоволь, но, как говорится, слезами горю не поможешь. Вскоре пришли наши скрывающиеся мужики, а нас троих отправили в село.
В конце марта тысяча девятьсот двадцатого года Красная армия заняла село Чёрный Рынок и продвинулась дальше до села Таловка. В этом наступлении красные захватили много пленных.
Афонька, Петька и я пошли смотреть что происходит в селе. Мы увидели построенных в несколько рядов пленных белых солдат. Они срезали друг у друга погоны с зелёных шинелей и френчей и бросали на землю в одну кучу.
И тут-то я встретил своего знакомого дядю Жору. Он меня не узнал.  Я подошёл к нему, говорю: – Здравствуй,  дядя Жора, это я, Петя.
Он долго смотрел на меня, потом обнял и расцеловал. Потом стал меня разглядывать: – Ой, Петя-Петя, да на кого же ты похож. А я ведь с месяц назад  был у вас в Оленичеве. Ваши считают, что тебя уж в живых нет. Мать без конца плачет.
Я ему рассказал, что слышал меж казаками такой разговор: – Допустим красных до Кизляра, а там, в окопах поставим бочки с вином, перепьются черти, и мы их пьяных всех уничтожим.
Дядя Жора дважды произнёс: – Понятно, понятно.
Потом взял меня за руку, и мы пошли к коновязи, где стояло много рассёдланных лошадей. Из своей перемётной сумы достал брюки и гимнастёрку, конечно, не новые: – Пусть тётка подошьёт, и будешь носить.
Я его поблагодарил.
– Петро, а ты не забыл того дядьку, которого мы все звали Деникиным?
– Нет, а что?
– Сегодня на рассвете мы бросились в атаку на белых, он попал под пулемётный огонь и получил одиннадцать ран. Сейчас  лежит в церкви, там наши открыли госпиталь. Незнай, выживет или нет. Сейчас к нему иду, проведать. Ну, пока. – Он подал мне свою руку.   Мы попрощались, и больше я его никогда не видел.
Конечно, я помнил этого Деникина, и Георгий не случайно спросил меня о нём. Дело в том, что дядя Деникин однажды чуть меня не пристрелил.
Деникин – это вроде как прозвище дали ему его же товарищи. Был он солидного вида, широкомордый, носил поддёвку, которая была отделана хорошим барашковым курпеем*, носил белый из хорошего сукна башлык и знатную папаху. (*мерлушка, смушка, шкура ягнёнка).  В общем, с виду, боевой казак. Исполнял  он  должность фуражира эскадрона. Хотя, дядя Жора чином был старше его, но Деникин часто вступал с ним в горячий спор, и Георгий ему всё прощал.
Когда их поставили к нам на квартиру, этот Деникин без всякого разрешения хозяев  занял кровать в самой большой комнате, в некотором роде зале. На этой кровати мы никогда не спали, она была частью убранства. Когда он нахально объявил, что эта кровать будет занята им, мать всё с неё стащила, оставила только один матрас, набитый сеном, высокий и круглый, почти как бочка. Деникина это не смутило, и он так и спал на этой кровати всё время.
Потом он сильно заболел тифом, как и все. Весной в марте по приказу все красноармейцы отправлялись в Астрахань. Деникин ещё болел, но его не оставляли у нас, должны были увезти на бричке. У него был револьвер, где он его хранил, никто не знал. Когда он стал собираться и не смог найти свой револьвер, он подумал, что это я его похитил. В это время я был на улице и смотрел как уезжают от нас красноармейцы. Вдруг один из них, наверное, друг Деникина, берёт меня за воротник и тащит в избу.
– Скажи, куда ты дел револьвер?
– Ты что, никакого револьвера я не видел и не знаю.
– Врёшь, щенок! – и давай меня терзать. Ухватил своими ручищами, приподнял против себя, – Не скажешь, не принесёшь сейчас же, пристрелю тебя. Говори, где? – а сам тычет револьвером мне в лицо. Откуда у него взялся второй револьвер?
Отец и мать, ещё больные, лежали на кровати, через силу поднялись, стали его упрашивать: – Что ты над ребёнком делаешь? – Мать плачет навзрыд, плачу я, говорю: – Никакого револьвера не видел и не знаю.
Но уговоры напрасны. Кажется, ещё минута, и он бы меня застрелил. Но тут в избу вбежали Георгий и два красноармейца, забрали этого Деникина и уложили в бричку.
На второй день после их отъезда, отец, хоть и больной, стал выносить из избы мусор и сено из-под кровати, где спал Деникин. Матрас, как видно, был сшит из старых мешков, за зиму порвался, сено из него вывалилось на пол к глухой стене – и вдруг из сена выпал этот злосчастный револьвер. 
Револьвер был не обыкновенной величины, в его барабан свободно входили винтовочные патроны. Отец сказал, что этот револьвер кустарной поделки. После этой находки мы все охали-ахали, вздыхали: почему мы не могли полезть под кровать поискать этот проклятый револьвер, и ничего бы этого не было. Потом отец сдал его в комендатуру и ему на это выдали справку.
В первых числах мая тысяча девятьсот двадцатого года, когда Красная армия изгнала белых из Чёрного Рынка и продвинулась дальше, мы стали собираться домой, в родные края.
Выехали мы из Чёрного Рынка ночью. На вторые сутки миновали Старый и Новый  Берюзяк. К вечеру, переправившись через какой-то широкий, версты в две, болотистый разлив. Почти в полночь мы доехали до бывшего рыбного промысла. Наши мужики говорили, что это промысел «Семирублёвый». На промысле не было ни одной живой души. Дома и другие постройки были изрядно разрушены. Здесь мы простояли до утра. Погода стояла сухая и тёплая. За полтора суток доехали до Белого Озера. У Озера нас встретил патруль. Патрульные оказались нашими сельчанами – Михин Никифор и Черных Дмитрий. Они рассказали, что в Оленичеве всё спокойно, люди стали сажать огороды, подправлять своё хозяйство.
Подъехали к Алабуге, она была вся сожжена, остались  полуразрушенные фундаменты и обгоревшие остовы печей. Тем не менее, мы считали  себя почти дома. Здесь мы дали хорошо отдохнуть себе и скоту. Проехали ещё полдня и ночь, а утром нас догнал обоз, подвод двадцать, все на верблюдах. Шли порожняком на Астрахань через Оленичево. Наши мужики стали выспрашивать откуда они путь держат. Оказалось, были в обозе с боеприпасами у красных, а сейчас отпустили по домам – больше не нужны. А сами  они из Болхунов.
Дядя Никифор мне сказал:
– Вот, Петро, тебе попутчики. С ними доедешь до дому, чем идти тебе с нами пешком.
Тётя Надя дала мне краюху хлеба. Я догнал одну из подвод, парень, ехавший на ней, оказался хорошим, заметив меня, крикнул: – Садись, садись на нашу подводу, будешь погонять.
Поздно вечером обоз свернул с дороги. Распрягли. Мужики стали подвешивать котлы, варить ужин. К ужину пригласили и меня.
На второй день к вечеру мы подъезжали к Оленичеву. Обоз пошёл западнее, по Татарской дороге, так у нас её называли.
Я спрыгнул с подводы, помахал рукой своим спутникам в знак благодарности и сел на пригорок в сторонке от дороги. Земля была тёплая, зеленела трава, в воздухе прямо надо мной порхал жаворонок. Неподалёку паслись сельские верблюды, около них бегали ребятишки-пастушки. Я рассматривал село, отыскал взглядом наш дом. Мне не хотелось засветло идти домой, чтоб не встретиться с людьми в таком оборванном и грязном виде. А душа так и рвётся – скорей, скорей домой, к родным – сердце  наскучалось за девять месяцев разлуки.
По мосту с пастбища прогнали телят, потом прошли верблюды.
Ну, пора, пора. Иду, не иду, а лечу. Теперь-то пройду тайком, никого не встречу посторонних.
Только я перешёл мост, бежит какая-то девчонка прямо мне навстречу. Всё ближе и ближе. Это же Нюрка Фанасейкина.  Она меня тоже узнала. Как заорёт: – Мама! Это ты?
– Я. – говорю.
– Побегу сказать твоей матери!
– Не надо! – кричу ей вслед, но где там.
Кто-то её окликнул: – Что ты, Нюрка?
 - Петька Еничкин идёт, Петька Еничкин идёт!