Последний старец по главам

ГЛАВА ВТОРАЯ. Отступление.
               
«Золотой петушок», русский балет. Прекрасные танцы и народные песни.  Песня о Волге.                              
                Иозеф Геббельс. 14 сентября 1927 год.
Часть первая. Песня о Родине.

"…Я понимаю: осторожность осторожности – рознь. Многое, что на обыденном уровне зовется тайной мироздания, вселенскими загадками и прочими мудреными терминами, на деле оказалось «проще пареной репы». Так сказал мой русский коллега, старший оперуполномоченный иностранного отдела ОГПУ. Все, оказывается, происходит на старом, привычном уровне – уровне мыслительной или ментальной деятельности. (Черт! Ну и словечко, господа европейцы, вы завезли из Тибет – «как аукнется, так и откликнется», как говаривают в таких случаях те же русские-советские…) Мысль  это – строительный материал всего Мироздания. Так это, теперь, следует понимать и воспринимать. На том же уровне,  только в новой проекции. В новом преломлении уровня мысленно-ментальной деятельности. В спин-атоме, а также…

   А что тут удивительного? Удивляться тут нечему и не к чему, судари мои…Вон, вчера как распоясались: вместе с наци проводили общий митинг на Александерплатц, а затем у Брандербургских ворот. Факелами (благо, что людей было предостаточно, факелов – тоже) чуть не подожгли вековые липы  на, аллеях, что раскинулись по всей Унтер дер Линден. (Точно по Невскому гулял: в бледном свете белых ночей серебрится свинцовая вода, звенящая о гранит набережной. Варенька, такая красивая, такая молодая – принявшая «врага Отечества» и «революционного народа», пленного германца. Призванного в ряды рейхсвера в 1914-ом…) Тогда нам здорово досталось от полиции…"

…Шуцман здорово огрел его по спине «жезлом порядка», когда Эзерлинг попробовал сунуть ему под нос служебную карточку . Португалия считалась дружественной страной, так приютила многих национал-социалистов. Если в местном бюро НСДАП его принимали как друга, то полиция относилась к его аккредитации (газета «Либерасьон») с неподобающим подозрением.  Его уже дважды задерживали и отправляли в Revir. По поводу или без повода. Во время массовых мероприятий, как правило, по обвинению в неподчинении слугам закона. «…Вы сбили шлем с головы полицейского, - закатывая глаза, разглагольствовал дознаватель берлинской полиции Иосиф Крешер. – Это уже факт беззакония, герр  Де Багера. Вы же этнический германец! Стыдно…» Ему было тщетно объяснять, что в сваре, когда шеренга полицейских с того ни с сего обрушила дубинки на митингующих, было не разобрать кто кого и за что. Вызов адвоката был также не уместен. После вторичного требования его заперли на трое суток в одиночку. Когда он не сломался, подсадили к нему верзилу-альбиноса, который оказался не то умственно неполноценным, не то педерастом. Ночью Эзерлинг проснулся от характерного запаха и мокроты: подсаженный мочился на него. Пришлось вспомнить тренировки по боксу. С двух ударов (прямого хука и короткого свинга) он уложил  мерзавца. Затем железная дверь с решетчатым окошком распахнулась. В камеру ворвался дежурный надзиратель со сворой помощников. У всех в руках были дубинки. Дальше Эзерлингу (он же Августо Де Багера) вспоминать не хотелось…

"… Мы все когда-то   были строителями тончайших частиц, из которых потом сами же создавались грандиозные, плотные и осязаемые миры.  Бог и ЕГО Замысел – вот, что вечно в нашей жизни. Вот, что вечно на многомильных просторах Вселенной. И главное что этот Бог – не слеп, если не слепы мы. Когда видишь мир и тобой содеянное через призму духовного зрения. Ты не удален от действительности. О, нет… Ты, напротив, стремительно приближаешься к ней. Жить в мире вещей – не значит, что ты проник в суть всех вещей. Или хотя бы в мир одной-единственной, пусть даже незначительной (с виду!), малой вещички!  Не надо спешить думать о своем всезнании: его не было и никогда не будет. Из неуверенности своей можно сделать огромные выгоды, полагаясь на их законченное целое. Все равно, что на истину в последней инстанции. Точно также преступно думать, что «строительный материал», из которого создали Вселенную это – нечто неодушевленное. Иными словами, мертвое вещество. «…Лишенное тенденции  внутреннего смысла и присущей ему тенденции саморазвития, которая, как самостоятельная единица состояния макроразвития, включает в себя самостоятельные единицы теперь уже микросостояний – тенденции строительства и саморазрушения…"

   На Фридрихштрассе его чуть не окатил водицей пронесшийся мимо грузовик «Опель» с прицепом. В нем тесными рядами сидели молодцы в коричневом, с изображением символа солнцевращения на повязках. Они кричали «Хайль! Единый народ, единый фюрер, единая нация!» В стороны летели кипы листовок. Шуцман с  болтающейся на ремешке дубинкой, в надвинутом на лоб «шако» (суконный шлем с двумя козырьками), воровато оглянувшись, поднял одну из них с тротуара.. Отер с нее землю, сунул за борт шинели. Мерзавец… Где-то я видел твою паскудную рожу. Не иначе как на Александерплатц. Когда сбили с ног Вебера, молодого коммуниста, и принялись топтать коваными сапожищами.
 
   За углом он увидел массу битого стекла. Здесь была лавка   Соломона Менцеля. Типичный еврей . К тому же ортодокс. Носит пейсы и черную шапочку. Была лавка, а теперь нет. Его заранее предупредили: будет «хрустальная ночь», наш  милый еврей. Штурмовики намалевали ему масленой краской звезду Давида. Прямо на витрине. Когда Менцель не понял, ночью нанесли визит.

   - Нам здесь делать нечего, - сказал длинный тощий человек в фетровой шляпе. Он стоял, прислонившись к капоту легковой  DKV  с номерами криппо. – Хозяин не будет писать заявление. Слышал, Ганц?

   - Еще бы! – хохотнуло из кабины. Наружу выползло прыщавое широкое лицо с широко расставленными, голубыми «зенками», говоря по-русски. – Скоро переизберут полицай-президента. Уверен, что им будет Геббельс или … этот… солидный господин в кожаном пальто. Бывший военный летчик с прусской фамилией! Ты назвал его «дер Дике»…

   - Ага! Жирный боров! - засмеялся  старший из наряда криппо. – Боевой офицер, прошел всю Великую войну. Конечно, это будет он. Некому больше, дружище. Все захватили поганые евреи и иностранцы. Из Берлина скоро сделают проходной двор.

   - Все-таки жаль, если Менцеля совсем прикроют, - посетовал Ганц. – У него всегда свежие овощи. И рахат-лукум. Его так хвалит мой сынишка…

  Да, у Германа Геринга  есть все основания стать полицай-президентом Берлина. Он как-то брал интервью у этого мужественного человека. Тот горячо и долго вещал о милой Германии. «…Наш народ, милый друг, угнетают и капиталисты, и коммунисты, - полное, красивое лицо пруссака с тонким носом аристократа  наливалось кровью. – Последним я верю больше. Они хотя бы обещают германцам равенство. Буржуазии нельзя верить ни на йоту. Они обанкротились, когда мы сидели в окопах. Они предатели! Тысячи фронтовиков, нюхавших порох, вынуждены перебиваться с хлеба на кофе, пока эти ублюдки купаются в роскоши! Принимают золотые ванны, катаются на роскошных автомобилях, пользуют шикарных проституток. Они предали Великую Германию». О евреях герр Геринг выразился тоньше: «Да, не легко теперь будет жить евреям в Германии. Не легко…»

   Эзерлинг завернул на Унтер дер Линден. Миновав липовую аллею, подошел к величественному зданию Берлинского университета. Здесь случится  в 35-м факельное шествие. Выстроившись в форме гигантской свастики, штурмовики превратили ее центр в костер для сожжения писателей-неарийцев. Томас Ман, Лион Фейхтвангер, Стефан Цвейг…

- У вас можно занять пару пфеннигов? – обратился к нему неряшливый бродяга. Его шея была обмотана грязным полотенцем. – Мой добрый господин, пожалейте истинного германца. Я воевал, был контужен под Верденом. Под Соммой, когда на наши окопы перли английские «малышки» с металлическими лентами вместо колес, мне довелось видеться с ним, - бродяга кивнул на плакат, где был запечатлен Адольф Гитлер.

- Разве фюрер был под Соммой? – удивлению Эзерлинга не было предела.

- Ты что не веришь, ублюдок? -  это сказал уже другой человек. Он вышел из-за колонны. Спрыгнул с портала, засучил рукава. – Тебе зубы пересчитать, бешенная сволочь?

- У меня слишком много зубов, - задумчиво молвил Эзерлинг. – Они тебе не по зубам…

   …Меня этим не испугаешь. На войне и не такое видал. В руках у Эзерлинга –Де Багера оказался «Стеур», который он снял с предохранителя. Направил в живот неряшливому бродяге. Тот затрясся как  в параличе. Ничего, подумал Эзерлинг. На войне и не такое видал. Этому сопляку и в гробу не приснится, что я видел на линии огня. (…Опять я что-то сдал. Выпускаю точно болото свои «вредные испарения». Те самые вредные эмоции, за которые цепляются те силы, в пространстве и во времени, которым выгодно меня поймать. «Ущучить», как говорят мои русские друзья. ) Я видел лица врагов под стальными шлемами, их яростно разинутые глаза и рты, набитые землей. Они грызли и глотали эту землю. Стремились хоть как-то утолить голод смерти. Видел трупы врагов и товарищей по братской бойне. Они висели как тюки на колючей проволоке, заросли которой окутали поля Европы.
Разделив народы на два непримиримых лагеря  -  «свой» и «чужой». Чего я только не видел…

   Дождавшись, когда они убегут, он двинулся дальше. Внезапно ему пришла в голову неотвратная мысль. В сознании всплыл образ старшего следователя берлинской полиции Иосифа Крешера. Еврей… Штурмовики громят магазины и квартиры его соплеменников, а ему…  «хоть бы хны». Так говорят те же русские.

…Да, трудно что-либо назвать неодушевленным в этом многообразном, созданном по образу и подобию Всевышнего мире. В нем все изначально одушевлено и упорядоченно. Все имеет свою душу. Индивидуально-общественную и общую. Единую для всех нас душу. Душу Вселенной. Душу Мироздания. Душу Единого Бога Живого. Так сказал этот русский старик. О, нет! Старец, в доверительной беседе со мной… Спин-атом или Синергия. Это человек и то, что принято называть земным человечеством. Одномоментность и одноментальность, разбросанная по различным фрагментам Единой Памяти. В пространствах-моментах жизни. По различным минутным и часовым отрезкам одномоментной действительности. В различных вариациях пространства и времени. В них никто из нас не в состоянии усомниться. Только спокойно рассуждать: что может быть с нами в тот момент, когда мы встретимся со всеми моментами нашей жизни. Воплотимся в ткань времен. Во все. Что же будет дальше?

   Надо будет снова подвести Вебера к мысли о создании единого фронта сил. Коммунистов и национал-социалистов. Так думал он, так как приближался к конечной цели своего маршрута. Возле величественной арки Брандербургских ворот, воздвигнутой в честь воссоединения германских земель и победы над Францией в 1877-88 годах, расположилось уютное кафе «У Густава». Рядом с магазином под золотисто-коричневой вывеской (под цвет мундиров СА). «Дамы и господа! Цейсовская оптика для всех. Герр Линдерманн желает вам приятной и дешевой покупки».  Там же, в полуподвальном помещении расположилось военно-спортивное общество НСДАП «Сила через радость». При нем, естественно, маленькая пивная. Вот она, кстати… Он поздоровался кивком головы с хозяином с закатанными рукавами, с усами o-la Вильгельм (потерял ногу под Шампанью, ковылял на деревянном обрубке, проклиная лягушатников), почесал за ухом, обходя двух плечистых молодцев в кожанках поверх коричневых рубах. В глаза ему бросился громкий лозунг на красно-белой ленте кайзеровского рейхсвера: «Германцы! Только в единстве идеи рейха мы обретем успешное продвижение всех наших начинаний!» Ох уж, эти идеи, ох уж, эти начинания…

   Он дернул вычурную дверцу с остеклением. С замирающим сердцем спустился по ковровым ступенькам прямо в зал. Звучал Гогенцолерновский марш. На голых кирпичных стенах висели в золотом багете картины. Фридрих Великий, Бисмарк фон Шенхаус, Кайзер Вильгельм… Среди клубов удушливого табачного дыма (курили все, включая дешевые сигареты «Каро», от которых чесалось за ушами), застлавшим маленькие столики с высокими фарфоровыми кружками с жестяными бирками и замками на крышках, сидели знакомые и незнакомые ему лица. Сидел…

   Он хлопнул «Эльзасца» по плечу. Присел рядом с ним. Главное было вовремя перехватить тяжелую, крахмаленную салфетку с вензелем старой прусской династии. Она лежала напротив. Рука сама потянулась к ней. И… Салфетка тут же улетучилась в его воображении. Исчезнув со стола, она обосновалась в боковом кармане костюма. «Эльзасец» улыбнулся. «…Мне кажется, что сегодняшнее мероприятие удается на славу. Вы не находите, дружище?» Эзерлинг находил. Ему приходилось бывать на собраниях еще более крупных, чем это. Поэтому было с чем сравнивать и из чего выбирать.

   - Вот зараза этот Густав. Пиво как разбавлял так и разбавляет соленой водой. Что б ему горло эта соль проела…

   - Не стоит так о Густаве. Крембель! Он прошел Великую войну. Потерял левую ногу.

   -  Плевать мне на его ногу! На левую и на правую. Германец, если он истинный, без жидовской и негритянской крови…

   - Друзья! Дались вам эти евреи. Вот я состою в «Форейне». Для нас нет разницы чей магазин: еврейский или германский. Мы готовы уделать любой. Долой частный капитал! Долой монополии на фабрики, заводы и землю!  Как в России! Все должно принадлежать простому народу. Простым работягам-германцам. Хох! Я слышу, как они рукоплещут нам…

   - Пусть так, друзья. Но не следует забывать о Всевышнем Боге.
 
"…Впрочем, все это будет только при одном условии – если мы этого сами захотим. А если нет… Тогда мы будем горевать. Вместе с нами, отпущенные нами же пространственно-временные проявления. Мысленные образования. Мысленные «дети»… Выходит, что каждый из нас находит в себе и вне себя то, что  зовется действительностью – действительным уровнем в проекции восприятия  на всех пространственных уровнях этой действительности, которую мы пожелаем увидеть…"

  Эзерлинг почувствовал прилив необъяснимого. Внутренне напрягся. Но зря. Это был тот случай, когда необъяснимое вписывалось в Контроль Ситуации. Немного подумав, он кивнул кельнеру. Встал из-за уютного столика орехового дерева. Скользнул по лестнице наверх. Через отделанные красным деревом просторные «сени» магазина с полукруглыми, квадратными и прочей формы стеклышками в витринах – в свежий мрак улицы…

   Освещенные мощными прожекторами Брандербургские ворота смотрелись еще величавей в густо-фиолетовых сумерках. Возле тротуара, со стороны «У Густава» примостился полицейский броневик Sd. Kfz. 1. Со стальными прорезями-шторами на кабине, снабженный прожектором и сиреной. За ним пристроился шестиколесный, здоровенный, как вагон, грузовик «Хеншель». В кузове рядами сидели солдаты полицейского батальона в полной амуниции, с карабинами.

   Подойдя к деревянной будке со стеклянными оконцами, он в нерешительности остановился. Затем шагнул вовнутрь. Взял с рычага трубку. Прислонил к уху. Набрал номер центрального коммутатора берлинской полиции.

- Алло! Полицай-ревир Берлина. Дежурный слушает. Говорите…

- Говорит… доброжелатель.

- Слушаю вас, мой господин.

-       Герр дежурный! Запишите срочную информацию для криминалассистента Крешера. На углу Фридрихштрассе и Курфюсдесдам разгромлена лавка Менцеля. Ведущие расследование сотрудники криппо симпатизируют наци. Это все…

- Назовите свое имя, мой господин. Представьтесь…

   Кинув трубку на рычаг, Эзерлинг тяжко вздохнул. Затем, осмотревшись через оконца, снова взялся за телефон. Набрав номер отеля «Пеликан», он сбивчиво сказал дежурному портье:

-       Дружище! Мы оба германцы, собратья по несчастью. Да, нам выпала честь жить в столь тяжкое время. Что поделаешь… Завтра дежурит герр Вебер. Я вас очень прошу оставить ему записку. Пишите: «Очки для тетушки можете получить на Пикадилиштрассе, 9. Ровно в 20-00, каждый четверг этого месяца». Благодарю вас…

   Он побывал на новом собрании. Теперь уже более крупном, чем те, на которых ему ранее приходилось присутствовать в качестве журналиста или стороннего наблюдателя – резидента Советского Центра, информирующего ИНО ОГПУ об оперативно-стратегической обстановке в рейхе. Рейх, собственно говоря, на рейх не был похож. Так, одни жалкие ошметки остались. Все здоровое и сильное съел пресловутый Компьенский мир. В уютной тиши «поганого вагона» первого класса представителями Антанты были навязаны соответствующие подписи под соответствующими документами. Согласно этой «писульке» Германия теряла права на хорошо оснащенную армию с артиллерией, танками и самолетами а также военно-морскими силами. (От всего некогда могущественного кайзеровского флота оставили «репарационный» крейсер «Шлезвиг-Гольштейн» со слабым ходом и вооружением.) При рейхсвере разрешалось содержать лишь «автомобильно-тракторные команды». Рейнская область в 20-х была дважды оккупирована лягушатниками. Ко всему прочему Верховный Совет Антанты навязал Веймарской республике свое резюме: признать земли  Рейна… демилитаризованной зоной. Демилитаризованней некуда! Когда весь рейхсвер представлен из 22 дивизий. Влачит полужалкое, опереточное состояние…

   Собрание (скорее, по-русски говоря, это был митинг) проходило все там же – под аркой Брандербургских ворот. С права и с лева соорудили дощатые помосты-трибуны для выступавших. (Слева проходил митинг коммунистов, а справа митинговали национал-социалисты.) Гудела, заходясь в криках ликования и возмущения, многотысячная толпа. Овации любимым ораторам сотрясали  каменную арку. Со всех сторон митинг окружали многочисленные кордоны полиции. Лица шуцманов и солдат полицейских батальонов были суровы и насуплены. Козырьки суконных шлемов с орлами в веночках давили им на лбы. Руки в перчатках не находили себе места. Дубинки были в чехлах – герр Геринг, ставший к тому времени депутатом рейхстага, добился этого. Сновали типы в штатском, с липучими глазами и лицами, похожими на смятую туалетную бумагу.

   - …Мы за 8-часовой рабочий день, друзья! Но мы против борьбы с частным капиталом, - кричал с трибуны «герр Дике» или «дер Дике», Геринг. Он был облачен в кожаное пальто-реглан. На голове у него красовался полевой шлем «филд грау» образца 1918 года. – Мы приветствуем в свих рядах честных промышленников и предпринимателей. Мы зовем их в свои ряды! Они с нами! Долой поганых социал-демократов…

   Ему вторил Иозеф Геббельс:

   - …Россия и Сталин – вот наш идеал! Когда речь идет о правах германских тружеников, мы призываем коммунистов в свои учителя. Социал-предатели – так называют в России социал-демократических выродков! Мы разделяем убеждения Сталина и большевиков!  Это враги народа! Враги нации! Долой! Но классовая борьба должна не ущемлять достоинство нации. Нет, друзья! Наци считают… нет, мы убеждены: равенство трудящихся должно быть всеобщим только при одном условии – соблюдении национальных интересов! Истинный германец – вот наша опора…

   - Друзья! Германцы! – на дощатый помост, задрапированный красным полотнищем с символом обращения Солнца, взошел новый оратор. Это был крупный плотный человек в коричневой шинели отрядов СА. В бордовых петлицах у него сияло золотое шитье. – Я, капитан старого рейхсвера Эрнст Рем. Я люблю вас всем сердцем! Моя душа жаждет мира на земле отцов и предков. Мое требование – все заводы и фабрики необходимо передать в руки наших рабочих. Никаких сделок с буржуазией! Долой частный капитал! Я призываю распустить армию и полицию, - в рядах «стражей закона» прошло нехорошее оживление. Головы в шлемах, увенчанных орлами, задвигались. – Все равно эти ребята – не слуги народа, но… - стоявший подле Геббельс заметно толкнул оратора. Тот скривился, но мгновенно продолжил. – Хох! Мы победим, друзья! Если надо, мы потребуем вооружить весь народ. Вооруженная нация! Тотальная война с врагами рейха! Я поведу вас на битву, как древних небилунгов! Хох! Победа близка…

    Спускаясь с трибуны, Рем чмокнул в щеку одного из штурмовиков. Парень был кровь с молоком.  Он зардел от смущения. Остальные члены СА (парни в кожаных куртках и коричневых шинелях окружали митинг) одобрительно засмеялись. Судя по всему, им это было не в новинку. Из митинга, что слева, вслед этому оратору понеслись одобрительный аплодисменты и выкрики:

   - Вот так! Среди наци тоже есть умные люди!

   - Как же! Они поддержали нас в 20-ом…

   -Надо выступить единым фронтом против социал-предателей! Что скажите, коричневые?

  Им отвечали голоса справа:

    - У вас слишком много евреев. Они наши враги. Разберитесь с ними…

    - Еврейский капитал – враг трудящихся. Это так! Но среди евреев тоже немало таких, которые давили вшей в окопах…

    - Да есть и такие. Но они должны пройти проверку кровью. Доказать не на словах, а на деле: еврейский капитал такой же их враг, как и наш.

    - Евреи бывают по духу и по крови. Так сказал герр Розенберг. Главный идеолог нашей партии. И наш фюрер тоже так сказал. Евреи по духу наши враги. Евреи по крови могут быть гражданами тысячелетнего рейха. Возрожденной империи…

   Ему бросилась в глаза юная девушка. В котиковом пальто и кожаной шляпке с тетеревиным перышком. По ее красивому лицу текли слезы. Голубые глаза сияли. Надо будет ее запомнить, подумал он. Красивые глаза. Одухотворенное лицо. В наше-то время…

   Слева выступали Вильгельм Пик и Эрнест Тельман. Оба в кожаных пальто. С нарукавными красными повязками «Роте Фане». Их речи были в чем-то схожи с наци. Они были близки по духу и Эзерлингу. Но он чувствовал, что должен прирасти костьми и мясом к партии национал-социалистов. В этом заключалось задание Центра. Об этом он был обязан доложить в шифрованном сообщении «У Густава». Эльзасец-связной примет его в следующий понедельник.

   На его плечо легла тяжелая рука:

   - Мой господин! Прошу вас отойти с нами…

    Это были двое полицейских в форме. И один тип в штатском. Пальто-макинтош по последней моде (как и у него) стального цвета. Низко надвинутая фетровая шляпа. Они пробились к нему от кордона. Толпа мягко поддалась им, как масло ножу. Девушка, которая плакала, встрепенулась.

   - Мы разыскиваем преступника. По приметам он схож с вами, - начал без обиняков штатский из криппо.

   - Чем я могу вам помочь? – вежливо спросил Эзерлинг.

   - Сущий пустяк, - усмехнулся криппо. – Разрешите заглянуть в ваши карманы…

   Так и есть, пронеслось молнией в голове Эзерлинга. Те двое, у Берлинен-университет, были контрольным мероприятием одной из сторон. Ищут оружие, болваны. Ну, ищите…
               
               
*    *    *

Из шифрованного сообщения: Морий-Густаву.
22 ноября 1933 год.

«…В целях успешного выполнения задания Центра считаю целесообразным продолжать разработку и осуществление операции «Синтез». При этом настаиваю на дальнейшем  объединении усилий НСДАП и КПГ. Прошу Центр дать добро на организацию и проведение следующих мероприятий: совместные митинги, пикеты, демонстрации обоих политических движений; подготовку через вверенную мне агентурную сеть широкомасштабной компании в партийной и бульварной прессе в целях популяризации единства идей НСДАП и КПГ. Особенно, это важно в перспективе будущих выборов в рейхстаг…»

Из шифрованного сообщения: Густав-Морию.
24 ноября 1933 год.

«…Центр одобряет ваши действия ввиду усиливающегося влияния национал-социалистической партии в Германии. Для успешного выполнения задания вам надлежит вступить в оперативный контакт с источником «Рамсес»…»


  *   *   *

   У него деловито обшарил карманы этот тип в штатском. Полицейские в форме (дубинки они держали в чехлах) молча присутствовали при сём. Старший из них, вахмистр, с усами как у живущего в Голландии изгнанного Вильгельма Гоггенцоллерна, виновато опустил глаза. Молодой с оттопыренными губами и блудливым взглядом нехорошо усмехался. По-видимому, «грек»…

   -  На этот раз вы свободны, - штатский был изысканно любезен. – Но только на этот…

   -  Спасибо, вы очень любезны, - произнёс Эзерлинг.

   Он бросил взгляд перед собой. В пустоту, в пространство. Стоящая немного в стороне девушка с голубыми глазами улыбнулась ему. Глядя в удаляющиеся темно-синие полицейские спины  и  черно-красные шлемы, он ощутил тоску и одиночество. Там, в советском Центре ему верили. Но здесь… В рейхе, что был святая-святых для него, его исстрадавшегося сердца, он рад был ощутить хотя бы крупицу веры. Правда, в следующее мгновение он пришёл к иному выводу. Рассекая толпу надвое к нему спешили штурмовики СА в коричневых кепи и шинелях, с алыми нарукавными повязками со свастикой в белом круге. Их возглавлял высокий и бравый вояка Герман Геринг.

   - Кто смеет нарушать закон о не прикосновении личности? – грозно округлив глаза, рявкнул он на опешивших слуг закона. – Или мы живём в ужасающем безвластии, инспектор? Буква закона для вас ничто?

   - Кто вы такой? – криппо оробел, но позиций своих не сдавал. И это понятно: в спину ему незримо дышали его хозяева с Александерплатц, которым Эзерлинг, НСДАП и КПГ были во где… – Ваше удостоверение личности…

   - Эта свинья ещё что-то хрюкает! – раздался зычный оклик из толпы. – Эй, коричневые ребята! Бейте эту мразь!

   Штурмовики, мрачно засопев, сдвинулись ещё плотнее. Руки шуцманов поползли к кобурам. Уже было не до дубинок – нравы в те времена были, известное дело, какими… Из темно-сине-черных полицейских «шпалер» с шишаками шлемов донеслась пронзительная трель свистка. Строй изломался посередине. Группа шуцманов, раздвигая толпу плечами, тесно сцепляя меж собой локти,  ползла к месту намечающейся потасовки.

   Её ещё можно избежать , пронеслось у него в голове.

   - Благодарю вас, герр депутат, - вежливо парировал Эзерлинг. – Ничего унизительного не произошло. Эти господа просто выполняли свой долг. Не так ли инспектор?

   - Верно, - осклабился криппо. Он смерил Эзерлинга негодующим взором. – К этому господину у нас нет никаких претензий. Мы удаляемся… - он взмахнул рукой, давая понять, что в подкреплении не нуждается.

   После того, как толпа рассеялась, а ряды темно-синих людей с карабинами, пистолетами и увесистыми дубинками на ремешках, построившись в четкие колонны, удалились по ревирам и казармам, он почувствовал её взгляд. Он вспомнил, как зачарованная, эта юная валькирия поднимала правую руку и её губы шептали заветные слова: «Хайль! Зиг хайль!» Это было в конце, когда молодой оратор и гауляйтер НСДПА по Германии (Gaue) обратился к митингу с получасовой речью. Звали его Адольф Гитлер. Своё обращение он закончил словами: «Германия, проснись!»

   - …Какое свинство, мой друг, - рейхсредер Геринг, взяв его под руку, отвёл в сторону. – Не знать меня в лицо! Моими плакатами с огромными цветными фото был оклеен весь Берлин! Да что там Берлин – вся Германия! Свинство…

   - Согласен, свинство, - удачливо поддакнул ему Эзерлинг.

   - Я и говорю, что свинство, - Геринг одобрительно улыбнулся. Он заметно снизил тон. Потрепал Эзерлинга по плечу. – Герр Августо Де Багера? Друг Германии из далекой Португалии, если я не ошибаюсь? Ведь так?

   - Да, вы не ошибаетесь, герр рейхсредер, - Эзерлингу второй раз в жизни пришлось сыграть искреннее смущение. Он залился румянцем, как чистая, непорочная девушка, испытавшая первый поцелуй. – Мы уже были представлены, герр Геринг?

   - Ну зачем же скромничать, мой друг? – здоровенные лапищи Геринга легли на плечи. – Вы, помниться, брали у меня интервью о Пивном путче в Баварии. Свой очерк в прошлом номере газеты «Либерасьон» вы посвятили этой теме. Если мне не изменяет память он назывался…

      - …он назывался «Кто вы, истинные друзья Германии?» - из коричневой толпы штурмовиков и людей, активистов НСДАП в нарукавных повязках со знаком солнцевращения, выступил низенький щуплый человек в потёртом кожаном реглане. У него был выступающий подбородок, чёрные взлохмаченные волосы и блестящие чёрные глаза. – У очерка был также подзаголовок: «Вы!  Лживые «слуги народа», социал-демократы или социал-предатели! Час вашего разоблачения близок!».

   Лес рук взметнулся по толпе стоящих нацистов. «Хайль нашему герою!» раздалось из скопления «коричневых ребят». – Мы сломим шею нашим врагам! Зиг хайль!»

   - Это доктор Геббельс, - Геринг учтиво подвёл «Августо Де Багера» к своему другу и соратнику. – Это секретарь пресс-бюро нашей партии. И гауляйтер Берлина. Прошу вас по всем вопросам, связанным с информацией, обращаться непосредственно к нему. Итак, я доволен, что Матерь-Валгалла свела нас воедино, - улыбнулся он тонкими, аристократическими губами на прощание. – Мы ещё увидимся, мой друг!

   …Часть толпы с обоих митингов, что не желала рассасываться, хлынула в пивную «У Густава». Эзерлинг и Геббельс пошли вместе. «…У нас намечается схватка с коммунистами, - горячо зашептал Иозеф, округляя и без того круглые, как спелые вишни, глаза. – Они собираются преподать нам урок! Им не терпится доказать примат классовой борьбы над интересами нации. Как вам это нравится, герр Де Багера?» «Просто Эрих, - отшучиваясь, проговорил Эзерлинг. – Августо Де Багера всего лишь… ум… гм… псевдоним. У журналистов, доктор, знаете ли… ум… гм… тоже есть привычка шифровать себя. Так что насчёт классовой борьбы?» «О, да! – воскликнул Геббельс. Его широкий, но скошенный лоб прорезала загадочная складка. – Они призывают не просто к борьбе между классами, но к её обострению! Вы представляете, мой друг! Так говорил Сталин, так говорят Пик с Тельманом. Кстати, кое-кто из ветеранов нашего движения сиживал с Тельманом в одних окопах. Во время Великой войны. Не всё так просто, Эрих…» «Не все так просто, - согласился Эзерлинг. – У многих ваших штурмовиков есть подружки-еврейки. Кое-кто из коричневых ребят даже охраняет еврейские магазины и банки. За приличествующую мзду, конечно. Всё не так просто…» «О, вы шутник, - засмеялся Геббельс, показывая жёлтые, лошадиные зубы. – Конечно, величайшей глупостью было бы отрицать, что у отдельных членов нашего великого движения нет своих интересов в еврейском мире. Особенно, когда речь идёт о финансах. Но, я подчёркиваю, что это до поры и до времени! Как только мы возьмём власть…» Тут он поперхнулся от возбуждения. Чуть поодаль (Эзерлинг «сфотографировал» её чуть раньше) шествовала та самая девица. Она, глупышка, не боялась потонуть в сизом табачном дыму. Интересы движения её привлекали куда больше женских шпилек, шёлковых чулок и других предметов интимного аксессуара.

   На собрании в пивной присутствовал разнообразный люд. На простых рабочих спецовках и кожаных, потёртых и сравнительно новых куртках, у многих из заполнивших уютный зал людей были красные повязки с серпом и молотом или чёрные свастики в белой окружности. Шумно обсуждался еврейский вопрос (почему во время кризиса и оккупации «лягушатниками» Рейнской области выжили зачастую «обрезанные» фирмы, магазины и банки?), клеймили и громили (пока словесно!) проклятых иностранцев, которым следовало убраться за пределы милой Германии и не забирать работу у простых германцев. Более всех досталось оккупантам-пуалю, которые мутили чистые воды великого Рейна. Реквизировали (уже не в счёт репарациям!) всё что ни попадя, включая станки, кровельное железо с крыш и автомобильные покрышки. Бросали в тюрьмы, а то и расстреливали всякого, кто смел «гавкать» не по ихнему. По этому вопросу, который включал в себя требования пересмотреть условия Версальского мира, были единодушны все: коммунисты и национал-социалисты. По  вопросу о расширении жизненного пространства (Адольф Гитлер говорил о том, что Германии катастрофически не хватает ресурсов и колоний), начались кривотолки. Вскоре они переросли в откровенную потасовку. Нацист схватил коммуниста за грудки. Коммунист с треском оторвал лацканы у нациста. Замелькали кулаки… В самый разгар драки (до ножей и вилок как всегда не дошло) в пивную вошли полицейские. Сияя лакированными, как чёрное зеркало, голенищами и козырьками своих шлемов они высказали пожелание остаться и следить за порядком. Как сказал старший из них, «…во избежании разного рода последствий, которые всегда могут возникнуть». Никто не возражал. Все были настолько уверены, что в зале находятся  провокаторы и агенты в штатском, что и не думали противоречить представителям закона. Иные ораторы делали главный упор на всемерное развитие классовой борьбы. Она виделась им главным стержнем в общественной жизни. Они не подозревали, что этот меч, подымаемый ими пока только словесно, неизбежным образом готов был обратить своё отточенное лезвие против них. Подобно ножу гильотины, которому всё равно чьи головы рубить – а срубил он их, помнится, немало, подумал Эзерлинг…

   Он чуть было не утонул в этом потоке взаимного словоблудия. Геббельс сжимал его за локоть всё крепче и крепче. Как спасатель в бурную погоду, помогая малоопытному пловцу. Это вселяло в сердце Эзерлинга незнакомое ему до сих пор (в окружении наци) чувство всесторонней поддержки. Такое испытываешь от незнакомого человека, не представляющего истинные цели того, кому он помогает. Геббельс, жестикулируя, выкрикивал свои ремарки. Поминутно он прикладывался к высокой фарфоровой кружке с пенистым пивом, что была изукрашена пейзажами. Скорее всего, «Колченогий», как окрестил его Эзерлинг, был тайным агентом одной из сторон. Обычно провокаторы такие и бывают: не в меру велеречивы или молчаливы, когда ситуация того не требует. Ишь, как схватился этот щуплый хромоножка за мой буй. Надо будет осторожно забросить ему другой.

   - Вы слушайте, слушайте… - инструктировал он Эзерлинга. – Слушайте, но не старайтесь вникнуть в суть отдельно взятого, незнакомого вам явления. Боже упаси, как говорят эти русские, - Геббельс захохотал, -  запоминать отдельные высказывания. Пытаться цитировать их по памяти как Библию. Молитву господа нашего. Сотворить хоть какую-нибудь, мало-мальски доступную гармонию из всего сказанного не получится! Ни самим ораторам, ни тем, кто добротно готовил их выступления. Тот, кто помогает им сейчас так бодро витийствовать на волнах речи, - улыбнулся Геббельс.

   Эзерлингу показалось, что сделал он это нарочно, чтобы впустить незнакомца в свою прозрачную душу. Глаза у доктора Иозефа оказались в улыбке необыкновенно мягкие, даже бархатные. И ещё: Эзерлинг уловил потаённым внутренним зрением, что его собеседник часто общается с русскими или выходцами из России. Интонации и обороты речи выдавали этого маленького, колченогого человечка с головой. Догадка так и обожгла его душу. Что если… Но нет, не стоит ускорять события.

   - …Чтобы понять смысл происходящего на подмостках этого хорошо отрепетированного представления, - продолжал Геббельс с нарастающим возбуждением, - вам необходимо будет заглянуть на самое что ни на есть дно. В самую подноготную их души, что организовала души каждого из сидящих здесь людей. Внимающим с видимым пониманием данной абракадабре.
   - Вы не верите своим же ораторам? – у Эзерлинга нашло затмение на глаза. Весь мир после этого осветился по новому. – Своим собратьям? Единомышленникам…

   - Не надо таких громких слов, дружище! – герр Геббельс потрепал его по плечу. – Выпейте-ка лучше пива. Отменное, признаюсь… Вот видите, этот наци, призывающий к новой «хрустальной ночи», искренне уверен, что делает благо. Как и тот, что призывает отвратить свой взор от простого еврейского обывателя. Заняться всерьёз крупным еврейским капиталом. Кстати, такого же мнения Адольф… - с необыкновенным жаром указал он на белобрысого малого в синей рабочей спецовке и потёртоё кожаной фуражке. – Он мнит себя богочеловеком… Эдаким Одином! Однако он глуп, - усмехнулся герр доктор своими лошадиными зубами. – Глуп как тетерев. Он, как и его оппонент, спорят о химерах под прицелом опытного охотника. Тот уже загнал обоих в силки. Искусно сплетённые, хорошо расставленные сети. В них можно жить. Растить детей и даже любить. Чувствовать себя в относительной безопасности. Но это лишь кажущийся обман. Душевный блеф…

   - У силков, должно быть, есть имя, - через силу сказал Эзерлинг. Он чувствовал, как Геббельс забирается ему в душу. Проникает в её живительный источник, забирая из него всё живое.

   - Конечно! Это сама жизнь…

    Вот как, подумал Эзерлинг. Вернее, даже так, а не иначе. Это уже совсем по-русски, герр Геббельс.

   - Вы, наверняка зачитываетесь русской классикой, - помог он доктору. – Достоевский, «Братья…» … Как звали этих братьев, не припомните?

   - Ка-р-р-рамазоф-ф-ф! – отшутился Геббельс. Но глаза у него были серьёзные. – «Братья Карамазовы», так называется этот великий роман. Этого великого русского. … Теодора как есть… Фёдора Достоевского. Я был покорён его гением. С самого детства, в Рейдте, в нашем фамильном домике, я зачитывался его произведениями. «Преступление и наказание»! Какой порыв души! Какая глубина мысли! Каморка, в которой ютился этот… Раскольникоф-ф-ф… по своим размерам – гроб. Но на его перстне – глобус! С точки зрения добропорядочного германского буржуа, его бунт против общества достоин порицания. Но! Отбросим призрачные химеры. Присвоив богатства этой убогой старухи, этот русский нигилист не отдаёт их ни своей сестре, ни своей матери. Пожертвовал несчастной проститутке! Вот, - Геббельс почти вынул глаза из орбит, - вот это поступок, герр… о, простите, Эрих! «Тварь ли я дрожащая или имею какое право?»  Безусловно, этот Раскольников не тварь. Совершивший преступление во имя такого блага не может быть тварью. Протянувший руку помощи ближнему своему не может быть тварью. Сказавший толпе иудейских фарисеев: «Кто без греха, пусть бросит в меня камень!»  Этот поступок…

   Ну, это ты загнул, подумал Эзерлинг. Про поступок…

   - Естественный отбор! – Геббельс сунул свой продолговатый нос в пенистую кружку. – Он совершил естественный отбор! Как Наш Спаситель. Вы согласны, Эрих? Помните: «Кто не со мной, тот против нас»? Лишние должны уйти с нашей планеты. На этой тверди нет места человекообезьянам. Пришла эра Арийских Богов. Золотой век, мой друг! Нам с вами предстоит осчастливить нацию…

   - У этой старухи, мне помнится, была работница, - Эзерлинг флегматично притронулся к своей кружке. – В пылу своего деяния Раскольников убил и её.

   - Издержки, - улыбнулся Геббельс. – Какое великое начинание не обходится без них? Положа руку на сердце, вы тоже так думаете. Ведь так, мой друг?
   Издержки… Положа руку на сердце… Опять он выдаёт мне своего «русского». У него есть куратор в ИНО ОГПУ? Или – в Европейской секции Коминтерна? Или… Неужели «Колченогий» является сотрудником секретариата ЦК ВКП (б)? У Сталина под этой вывеской замаскирована целая разведслужба, о которой знают лишь единицы.

   - О, да! – Эзерлинг осторожно коснулся щепотью левой мочки уха. – Раскольников подобен египетскому фараону. Имя которому, если мне не изменяет память…
   Геббельс звонко щёлкнул ногтём по фарфоровой кружке.

   - Эрих! Я думаю, что мы поняли друг-друга, - он почесал кончик носа. Глаза его заметно потеплели. – Не стоит уточнять имя. Поступим так. Вы придёте в пятницу на будущей неделе в Спорт-Паллас. Ровно в 16-00. Там мы продолжим то, что начали здесь. Под этими романтичными сводами.

   Когда Эрих покинул собрание вместе с присутствующими было далеко за полночь. Редкие прохожие отражались в лучах фонарных столбов, что протянулись чёткими рядами по Унтер дер Линден. Впереди шла та самая девушка в котиковом пальто. В кожаноё шляпке с тетеревиным пёрышком. Она звонко топала каблучками. В руках она сжимала сумочку из египетской соломки. Не бедная девушка, подумал Эзерлинг. Интересно, эта фройлен – подстава? Или имя её – моя судьба? Явно напрашивается на знакомство.

   Они прошли мимо советского полпредства. За высокой вычурной оградой с тяжёлым красным знаменем с серпом и молотом (по обеим сторонам располагались полосатые будки с шуцманами) высилось здоровенное здание, отделанное белой, серой  и синей плиткой. В некоторых окнах горел свет.

- Фройлен позволит проводить себя? – наконец обратился к ней Эзерлинг.
   Девушка остановилась. Став в пол оборота на тротуаре, она стала дожидаться, когда к ней подойдут. В напряжённом воображении «Августо Де Багера» тут же возникла целая серия картинок: в тускло меблированном помещении на Александерплатц суровые господа из иностранного реферата показывают ей фото с его физиономией. Подробнейшим образом рассказывают, что он ест и пьёт, где предпочитает гулять и бывать по репортёрским делам. Инструктируют, как лучше завязать знакомство. Само собой, не обходят стороной вопрос о женских пристрастиях объекта. «…Предпочитает женщин стройных и высоких, как вы, милая фройлен. К тому же умных, не распущенных…»

- Да, мой господин, - сказал она как бы после лёгкого размышления. – Улицы Берлина не так пустынны.

- О, да! – подхватил ноту в разговоре Эзерлинг. – Может встретиться всякая шваль.

   Он решительно взял её под локоть. Она ослабленно поддалась ему. Надо же, пронеслось в голове у Эзерлинга, они и это предусмотрели. Мерзавцы эдакие. Ему не составило труда разговорить девушку. Звали «юную валькирию» Лотта Айсбах. Была она родом из Саарсбрюка, что счастливо расположился на границе с Францией, соседствуя с Эльзасом и Лотарингией. В сентябре 33-го приехала в Берлин. Покинула отчий дом. Мать, почтенная и уважаемая женщина, владелица (после смерти супруга) мелочной лавки, была против. Недаром о испорченности нравов в больших городах ходят слухи. В домах у аристократов непорочных девушек-горничных обманным образом влюбляют в себя пропитанные кокаином юнцы. Обрюхатив, непременно бросают. С вещами, посреди мощёной улицы. Оттуда два пути – либо домой, либо на панель. Хорошо, если «такой милый» не заразен сифилисом. Тогда через кровь заразит и дитя.

-       Я была служанкой в одном богатом доме, - запинаясь от смущения, рассказывала Лотта. Она прикусывала нижнюю коралловую губу. – Мне клялся в любви и верности сам хозяин. Но я не уступила ему, мой господин. Я хорошо помню завет матери: всегда и во всем согласовывать свои действия с разумом и верой в Бога.

-       Фройлен католичка? – живо поинтересовался ушлый журналист. Он ожил и заворочался в сложной, многослойной душе Эзерлинга.

- О, да, - кивнула чудная головка в шляпке.

- А вы немногословны, дитя моё, - на этот раз в Эзерлинге ожил приходской священник. Он не давал ему покоя с самого детства. – Одним словом, не типичны для представителя среднего класса. Сейчас в моде «ультрамарин». Как в одежде, так и в отношениях. Словоохотливость нынче в цене. Особенно среди дам. Очаровательных, как вы, милая фройлен.

- Мне тоже самое говорил прежний хозяин, - улыбнулась Лотта.  – Барон Людвиг фон… Впрочем, нет. Нет, мой господин! Вы не подумайте – никакая я не трусиха. Просто не хочу сплетничать. Это тяжкий грех. Пред Богом и пред людьми.

- Не сплетничайте, - улыбнулся в свою очередь Эзерлинг. Теперь смутные, глубинные образы выпустили его душу из своих цепких объятий. В нём говорил он сам. – Так чем же закончилась эта история с неудавшимся соблазнением? Надеюсь, я не слишком бесцеремонен, милая фройлен?

- О, нет! – с живостью замахала руками девушка. – Что вы, мой господин! Нисколько… Так вот, я рассказываю вам по порядку. Старый барон предложил мне руку и сердце. Сказал, что я похожа на его первую любовь. Но я осталась непреступна. Сослалась на обстоятельство, которое выручает: дескать дома, в Саарсбрюке,  остался мой жених. Мы помолвлены и через год будем обвенчаны. Он оставил меня в покое. Но мои злоключения не кончились. Оказывается, - девушка расхохоталась, - старый барон посвятил мне тетрадь стихов, которые нашла в секретере жена…

   Эзерлинг слушал её. Это надежда Германии? Поколение, которое будет жить в новом, тысячелетнем рейхе? Хочется верить. «…По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же её – как лица человеческие; и волосы у ней – как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов. На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев её – как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну; у ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах её были жала; власть же её была – вредить людям пять месяцев. Царём над собой она имела ангела бездны; имя ему по-еврейски Аваддон, а по гречески Аполлион».

-      …сейчас я служу у господина Менцеля, в зеленной лавке, - сказала Лотта. – Продавщицей. Он хороший господин, хоть и еврей. Платит достаточно. Тридцать марок в неделю.

-       Это не так много, - с видимым сожалением заметил Эзерлинг. – Евреи невероятно скупы. В скупости своей они опережают любого бюргера.

- Вы так думаете? – спросила девушка. – В Саарсбрюке евреи достаточно щедры…

   Договорить она не успела. На углу Курфюсдесдам и Унтер ден Линден происходило ужасное и обыденное. У всё ещё битой витрины зеленной лавки шестеро штурмовиков ожесточенно пинали ногами в кованых ботинках живой, шевелящийся тюк. Широкополая чёрная шляпа лежала растоптанная и смятая, чуть поодаль. «Тюк », закрывши лицо окровавленными руками, глухо рыдал. «Коричневых ребят» это только веселило. Обмениваясь замечаниями, они принялись бить по нему с разбегу. Как по футбольному мячу. Напрягши спинной нерв в области копчика (так учили в разведшколе расслабляться в минуты опасности), Эзерлинг ослабил зрительные нервы. Теперь он видел перед собой лишь хрустальную пустоту. Она была заполнена миллиардами (или мириадами?) блесток. Они двигались как живые субстанции. Ничего не происходит, потому что Бог это контроль…

- Какой ужас, - прошептала девушка сквозь коралловые губки. - Надо вызвать полицию…
   Она было рванулась из рук. Он удержал её. Больше силой воли, чем силой мышц.

-       Не стоит, фройлен, - сказал он с известной долей сухости. – Это не наша забота. Каждому своё, как говорили древние. Такие же слова, я надеюсь, будут начертаны на арках ворот исправительных учреждений нашего рейха. Великой Германии, чёрт возьми! Хайль…

-      Хайль! – ручка Лотты в кожаной перчатке «чулком» стремительно взметнулась. – Простите, мой господин. Я была не права…

               
*   *   *

   На будущей неделе он побывал в Спорт Паллас. Будучи нацистом по убеждениям, его хозяин предоставил этот современный дворец спорта для проведения митинга. Выстроенное в современном, модерническом стиле, из стекла и бетона, облицованное кроваво-красной гранитной плиткой «бычья кровь», оно светилось снаружи и изнутри множеством огней. Напоминает плывущий среди айсбергов лайнер. «Титаник», ненароком взбрело в голову.

   В больших, целиком остеклённых витражах колыхались тёмными сгустками большие человеческие массы. Над самым входом, украшенным синевато-золотистыми неоновыми трубками, развивались два партийных стяга из алого шёлка. Стояли фанерные щиты в человеческий рост. На них горели, составленные из лампочек, призывные лозунги: «Зайди к нам! Ты узнаешь о всемирном заговоре масон и евреев», «Думай о своём будущем и ты окажешься с нами – в рядах СА!», «Национал-социалистическая рабочая партия призывает тебя»,  «Откликнись! Нам нужны крепкие молодые люди – патриоты Великой Германии!» И, конечно: «Германия, проснись!» Молодые и совсем юные нацисты-подростки, в коричневых рубашках и нарукавных повязках сновали перед входом в гуще проходящих. Совали в руки листовки. Тут же стояли фанерные ящики «кассы взаимопомощи». У ступенек застыли люди в чёрной форме с руническими молниями в петлицах. Они осматривали всех входящих цепким, колючим взглядом. На противоположной стороне улицы с мерно движущимися лакированными авто, грузовичками и автобусами, сиял разноцветными огнями вечерний Берлин.

   - Герр Де Багера! – к Эзерлингу устремился незнакомый человек. Он отстранил рукой «чёрного». Провёл журналиста вовнутрь. – Меня предупредил герр Доктор.
 
   - Очень признателен, - улыбнулся Эзерлинг. – Куда я попал, мой господин? Мне необходимо написать репортаж. Телеграфировать его срочно – через час…

   - Не беспокойтесь, герр Де Багера, - улыбнулся встречавший. Это был крепкий, но плотный человек. Глаза его были голубые, а волосы белокурые. С пшеничным отливом. Он был облачён в полуспортивный костюм песочного шевиота, клетчатые гольфы и альпийские башмаки с шипами. В лацкане его короткого пиджака красовался красно-золотой значок с крошечной свастикой. – Вы всё успеете. Вас отвезут машиной на телеграф. Это я вам гарантирую, мой друг. Позвольте представиться: активист бюро НСДАП из Мюнхена. Август Беннеке! Проклятые буржуазные традиции…

   - Просто Августо, - пожал ему руку Эрих. – Кстати, обращаясь ко мне, вы можете не говорить «господин». Приставка «де» в Португалии и Латинской Америке означает именно это.

     В самом зале было полно народа в униформе горчичного цвета. Она состояла из бридж, рубашки с нагрудными карманами и круглой кепи с пятиконечной почти большевистской звездой. Он в шутку назвал её «пентаграммой». У некоторых на отворотах были дубовые листья, что символизировало старую кайзеровскую власть. Эта эмблема указывала на командирские посты, занимаемые этими людьми в недавно разросшейся, прежде такой маленькой и незаметной партии. На кроваво-красных, облицованных гранитом стенах помимо современной живописи с кубами и треугольниками, «летающими глазами» и серыми, плоскими лицами, лишёнными какой бы то ни было индивидуальности, висели полотна национал-социалистических художников. Они изображали стройные коричневые колонны на митингах и собраниях. Облик запечатленных на них людей поражал смотрящего своей циклопичностью, отсутствием теней на лицах и на окружающей их обстановке,  обилием солнечного света. Казалось, он изливался не только от неба, но и от земли.

   - Полицию вы здесь не увидите, мой друг, - Беннеке предупредительно дёрнул его за рукав. – Старика Гинденбурга всё больше начинают интересовать наши бравые парни. Наш фюрер…

   Ладно, подумал Эзерлинг. Посмотрим на что они способны, когда собираются вместе в этом остеклённом, цементно-арматурном кубе. Замкнутом пространстве. Чувство стадности пробуждает во всём человечестве и отдельных его представителях все самые скрытые пороки. Поднимает на поверхность человеческого восприятия все низменные и дурные качества человеческой души. Толпа вообще по природе своей катастрофично уязвима. Надо только уметь рассмотреть эти невидимые, до поры до времени скрытые язвы. «…И вышли из храма семь Ангелов, имеющие семь язв, облечённые в чистую и светлую льняную одежду и опоясанные по персям золотыми поясами. Одно из четырёх животных дало семи Ангелам семь золотых чаш, наполненных гневом Бога, живущего во веки веков…»

   К Беннеке из толпы штурмовиков вышел незнакомый человек. На нём был глухо застёгнутый коричневый мундир с золотой оливковой ветвью в петлицах. Его фигура была плотной, но крепко сбитой. Ступал он косолапо, хотя неповоротливым назвать его было затруднительно.

   - Охранные отряды были созданы недавно, - рассказывал тем временем Беннеке. – Тех, что видели у входа? Их функция – отвечать за безопасность проведения наших митингов и шествий. Это своего рода полиция партии. Пока что их число невелико, но мы продолжаем его увеличивать. Участившиеся нападения на нашего фюрера и гауляйтеров нас обязывают…

- Борман, - незнакомец протянул Эзерлингу свою плотную руку.

   …Борман вложил в неё пухлую, но сильную руку. Он пожал её, аккуратно пробуя свою силу, а также силу своего возможного противника.

-       Вы в первые на подобных мероприятиях, проводимых нашим движением? – спросил он.

-       Да, это так – я здесь первый раз и надеюсь не в последний, - усмехнулся Эзерлинг. Тут же он почувствовал, как рука Бормана заметно ослабла. Это успокоило его. – Ваша наблюдательность, герр Борман, вас не подвела.

- Партайгенноссе Борман, - поправил его собеседник. Его крупное, плотное мясистое лицо на какое-то время покраснело, а глаза сделались необычайно живыми. – У нас так принято обращаться к единомышленникам, товарищам по борьбе. Наша партия – не Уайт холл и не Уолт стрит! Августо! Мы не воротилы финансового капитала, черпаемого иудейскими ростовщиками  из касс Европы.

- Хайль! – это Беннеке выбросил свою левую руку в партийном приветствии.

   Борман лениво отмахнулся своей – короткой, полной, но неимоверно сильной лапищей. Его тёмные, неопределённого рисунка глаза заметно посветлели. Эзерлинг с любопытством разглядывал его крохотный шрам над левой бровью. По одним данным, партайгенноссе получил его в уличных схватках с продажной Веймарской полицией, по другим – с коммунистами, которых та же полиция лупила на равных с нацистами. Всё это было в начале 20-х на мюнхенских площадях. Впрочем, в 1920-м герра Бормана ещё не доводилось видеть никому. В милом фатерлянде. Он застрял на фронтах Великой войны. А именно:  в Прибалтике. Там, по сведениям ВЧК-ОГПУ-НКВД формировался добровольческий Железный корпус генерала фон дер Гольца. Понятное дело, чтобы воевать с красными латышами и эстонцами. Вся эта затея обернулась боком для германских волонтёров. Окрепнув, медлительные эстонские и латышские парни, не пожелавшие принять Советскую власть, быстренько разоружили корпус. Пушки, бронеавтомобили, пулемёты, запасы летнего и зимнего обмундирования – всё перешло в арсеналы формирующихся национальных сил. Германцы же, не получив обещанной земли и получив коленом под зад, убрались в свою разорённую контрибуциями Германию.

   Бормана на минуту отвлекли. Улыбнувшись, он оставил их. В это короткое мгновение Беннеке успел шепнуть:

- Будьте с ним осторожнее, мой друг. Постарайтесь завоевать его безграничное доверие. Карьера для вас будет обеспечена…

- В самом деле? – Эзерлинг изобразил на лице неуверенное любопытство.

- Признаться, я шучу только по праздникам. И то – в большом подпитии.

- Признание облегчает участь, - невинно вытаращил глаза Эзерлинг.

   Они оба рассмеялись. В это время Борман, стоявший под руку с молодым хлыщем с голубыми навыкат глазами, с зачёсанными назад волосами и красно-золотым партийным значком в лацкане модного костюма, сшитого по талии, подмигнул им обоим. Как будто, давая понять – я всё слышу. Хотя по мраморному холлу сновали взад-вперёд коричневые штурмовики, какие-то барышни в пёстрых тирольских платьях с кружевами и передниками, юнцы с барабанами, Эзерлинг ощутил прилив некой волны. Его левое ухо очистилось от шума.  В него ворвался тугой, оглушающий свист.

   Эзерлинг вошёл в зал. Эта полукруглая чаша с рядами дубовых стульев, сходившихся, как в амфитеатре, с дорожками-спусками, покрытыми мягким ковриком, была освещена юпитерами. Всюду маячили люди с фотоаппаратами и кинокамерами. Трибуна в центре из орехового дерева была задрапирована ярко-красным полотнищем с буддийской свастикой. Она была увенчана созвездием из микрофонов в стальных оболочках. Стены, облицованные коричнево-серой гранитной плиткой, с обоих сторон были покрыты старым кайзеровским штандартом из красно-чёрного шёлка, с чёрно-белым крестом, что был точной копией Железного креста, а также национал-социалистическим со свастикой.

   Внезапно он увидел Вебера. Тот стоял у одной из глиняных, с длиннющим горлышком ваз с претензией на тибетский стиль. При этом беседовал с уже знакомым грузным человеком. Его звали Эрнст Рем. У него в бардовых петлицах была золотом вышита эмблема пальмовых листьев в окружении лаврового венка. Венок как у покойника, машинально подумал Эзерлинг. Он на мгновение подумал о том, почему здесь оказался Вебер. Значит у него есть свои знакомые в НСДАП? Не без отвращения Эрих наблюдал за попытками жирного «коричневого капитана» хватать за руку члена КПГ. Поглаживать одну из них. Голова Рэма ушла в толстые плечи. Лицо было рыхлое и серое, так как носило следы нездоровой ночной жизни. Водянисто-серые выпуклые глаза были скрыты дряблыми, припухшими веками. Было известно, что герой Великой войны, а также военный советник при президенте Боливии (во время мексикано-боливийского конфликта)  отличался разборчивостью в связях с мальчиками. Особенно, спортивными и симпатичными юношами из хороших семей, что в последнее время захлестнули ряды штурмовых отрядов. Родители оных били тревогу. Многие из них писали жалобы в полицай-президиум, а также на имя гауляйтера ячейки НСДАП Берлина, коим был по совместительству Иозеф Геббельс, он же, как известно -  ф а р а о н…

   Уперев в коричневые бока жирные руки, он, не переставая морщиться, что-то доказывал Веберу. Время от времени щетина подстриженных усиков раздвигалась – капитан СА ослепительно блистал двумя искусственными зубами. Один из них был из золота, другой сверкал серебром.

   Тут прогремели фанфары. Проходы между рядами уже заняли штурмовики с вымпелами районных отделений НСДАП Берлина, Гамбурга, Мюнхена, а также других городов. Громко топая начищенными сапогами, эти юноши замерли по стойке смирно с вознесёнными кверху знаменами и головами. Их выправке мог бы позавидовать любой военный кайзеровского рейхсвера. Идущие за ними подростки в форме НСДАП вскинули серебренные горны. Забили в плоские чёрно-белые барабаны.

   Трибуна пустовала. По рядам наци пронёсся нездоровый ропот. А капитан СА Рэм продолжал мирно беседовать с членом КПГ. Стоя у прохода с лестницей, ведущей на сцену. Рядом с Эзерлингом застрекотала портативной двух кассетной камерой  Lk дама средних лет. Она тщательно снимала проход штурмовиков с вымпелами, барабанами и горнами. В передних рядах недовольно щурились на Рэма знакомые Эзерлингу лица: Геринг, Борман, Геббельс. Кроме них – высокий, с покатыми плечами брюнет в форме SS. У него был невзрачный вид, а также старомодное пенсне на носу. Он постоянно, то ли смущённо, то ли снисходительно улыбался. Как будто делал всем одолжение. Улыбался он и в сторону Рэма. Но на того это не производило должного впечатления. Лица многих из сидящих в рядах и стоящих в проходе нетерпеливо поворачивались, будто на шарнирах, назад и вперёд. Все были как заколдованы и чего-то ждали.

   Геринг, налившись кровью и едва сдерживаясь, поднял было своё крепкое, дородное тело с хрустнувшего стульчика (закачался весь ряд), когда Эзерлинг сказал: «Кх-кх!». Нарочно громко. Сделал он это совершенно случайно. Но до Рэма наконец что-то дошло. Он стал багровым до складки на бычьей шее до кончиков ушей. Хлопнув Вебера по плечу, необычайно легко взбежал на сцену. Занял место за трибуной.

- Хайль! Друзья мои! – он вскинул руку.

- Хайль! – ответила ему рёвом толпа коричневых и чёрных людей.

   Вскинулся лес рук. Многие из сидящих встали. У многих по щекам текли слёзы. «Проснись, Германия!» - ревел недалеко от Эзерлинга старик с пушистыми усами, с ленточкой Железного креста 2-го класса в петлице. Кричали мужчины и женщины. Над залом, вынырнув из динамиков на стенах, поплыла музыка– «Полёт валькирий» из оперы Вагнера «Кольцо Небилунгов». Дама с портативным киноаппаратом стрекотала, как стрекоза под самым ухом Эзерлинга. Её закрученные чуть ли не в спираль золотые локоны, изящная шляпка-пирожок, голубоватый кашемировый шарф излучали запах парижских духов. «Простите, милая фрау! Не могли бы вы встать чуть левей?» - обратился он к ней стонущим шепотом. Она, загадочно улыбнувшись полными, красивыми губами, лишь застрекотала объективом в его сторону. Полная дура…

- Друзья! Германцы! Я вышел к вам – распахните ваши сердца! – Рэма явно несло не туда. – Вы знаете, кто сейчас выйдет к вам. Хайль Шикльгрубер! – усмехнулся он. - Поэтому, помните, что я вам говорил и не устану повторять, товарищи! Я, братья Штрассер, братья Стенесс, а также немногие другие, кто не подпал под чары капиталистических наймитов призывают вас – к социальной революции, германцы! Только натиск вперёд! Только свержение поганой, прогнившей буржуазии…

- Довольно! Уймитесь…

   Это сказал вскинувшийся опять Геринг. Он сделал движение рукой. Микрофоны разом отключились. Рэм остался обеззвученным. Он напрасно шевелил губами. Но в полном гула замкнутом пространстве его толком никто не слышал. А ряды штурмовиков в центральном широком проходе раздались. По обе стороны. Меж ними энергично шёл уже знакомый Эзерлингу оратор из Мюнхена. Адольф Гитлер был облачён в коричневую форму СА без знаков различия. На боку – штурмовой нож с «рогатой рукоятью». На ногах вместо сапог были тирольские шерстяные чулки пестрой вязи, а также тяжёлые альпийские ботинки на толстой подмётке. Он уверенно шёл вперёд, излишне выпучив бледно-голубые, насмешливые глаза. Они постепенно зажигались огнём исступления. Под верхней губой прыгала щёточка смоляных усов. На лоб ниспадала непослушная чёлка. С непропорционально-коротким туловищем и длинными ногами фюрер не выглядел красавцем. Однако весь облик его излучал решимость и энергию, что охватывали толпу. Делали её послушной, как женщину в объятиях сильного мужчины.

   Отстранив Рэма от трибуны (тот, бледнея и краснея, сошёл в низ к своим единомышленникам), он коснулся щёпотью пальцев ближайшего микрофона. Его тут же включили – над залом пронеслось гудливое эхо. Дама со стрекочущей камерой подошла почти вплотную. Геринг обменялся с ней торопливым взглядом. С этого момента она больше не двигалась. Объектив без устали смотрел на оратора.

- …Германцы! Близок час Страшного суда. Заиграет  в трубу пятый Ангел. И мёртвые предки придут из объятий Валгаллы. Они восстанут из праха земного! Их великий дух войдёт в наши тела подобно живительному нектару, - орал Гитлер, потрясая кулаками. – Скоро, очень скоро закончится обман жидовской плутократии! Часы движутся! Они показывают время Страшного суда! Время разоблачения одного из  самых подлых мифов мировой истории – миф о власти мирового еврейства над народами Европы! Вместе  с вами я жду великого часа освобождения! Великие льды уже дают трещину! Они тают под огнём арийства! Эпоха льда сменяется эпохой космического огня! Мы несём его в своих сердцах! – он затрясся, как наэлектризованный. Толпа в зале притихла. Лишь герр Розенберг, автор «Мифа ХХ века», не терпеливо заёрзал на стуле. Не хотел, видно, терять пальму первенства борьбы с мировой плутократией. – Германия, Германия превыше всего!

   Царапнув щёку, к руке Эзерлинга потянулась ручка дамы с портативной камерой. В изящных пальчиках с перламутрово-розовыми ноготками была визитная карточка белого атласа. «Лени Ронненшталь, студия хроникально-документальных фильмов. Кинокомпания «ЕФА». Он с интересом воззрился на эту визитку. Затем любезно принял её из рук дамы. Медленно, сохраняя напускное достоинство, вложил в верхний карман пиджака.

  Потом было факельное шествие по всему Берлину. На улицы, обсаженные липовыми деревьями, уже легла тьма. Штурмовики в коричневой форме, с наплечными рыжими ранцами, высоко неся пылающие факела, маршировали нога в ногу. Мостовая скрежетала под кованной поступью их шагов. Колонны сопровождались усиленной полицией. Но она вела себя почтительно. Впереди ехала на крыше мини-автобуса «Опель» знакомая Эзерлинга. На этот раз, склонившись к стрекотавшей камере с двумя катушками, на треноге, что была установлена на огороженную площадку на крыше авто, Лени Ронненшталь снимала проход коричневых колонн. Фюрер и его соратники шествовали в первых рядах.

   А через неделю после публикации репортажа с места событий в газете «Либерасьон», а также его перепечатке со ссылкой в ряде европейских изданий, в отель «Пеликан» на лакированном лимузине заехал уже знакомый Беннеке. Он пригласил Эзерлинга в фешенебельный отел «Кайзерхоф» для встречи с одним влиятельным лицом в партии национал-социалистов. Августо Де Багера, не колеблясь, согласился.
 
               
*   *   *

Из дневника Иозефа Геббельса:

«Думаю о социальных проблемах. Экспрессионизм… Споры о Боге вечером в моей каморке… Вечером нет денег на ужин. Оставил официанту часы. Фантастические планы женитьбы. Разбиваются о мещанство. Политика. Демократия и коммунизм… Девки в университете… Мистика. Поиски Бога. Я  в отчаянии. Анка больше не может помогать. Куда деваться?.. Анка потеряла наши деньги. Тяжёлая сцена. Поиски покоя и ясности… Я должен найти себя».

   «Пасха 1920… Лихорадочное чтение. Толстой. Достоевский. Революция во мне. Россия… Красная революция в Руре. Там она спозналась с террором. Я издали восхищён. Анка меня не понимает».