Последний старец по главам

Часть  вторая. Советская Россия. 1940-41…

   Повестку она обнаружила в почтовом ящике. Меж двух газет: «Правды» и «Известий». Два свеженьких утренних номера, ещё пахнущие типографской краской, и сплюснутая меж ними серая, неприметная бумажка. На самой вершине у которой было крупными чёрными буквами – ПОВЕСТКА. Чуть пониже, прекращаясь у большой синеватой печати с пометкой УНКГБ по Краснодарскому краю, в отпечатанный по трафарету текст, от руки вписаны её фамилия, имя, отчество, адрес (вернее, прописка её родственников), установленные для её явки (слава Богу, не с повинной!) дата и время…

   Зачем ей так срочно надо было явиться к занятым, серьезным людям по указанному адресу и в указанное время – указано, понятное дело, не было…

   Аня дурочкой не была. Не от рождения, не по жизни. Как и многие другие, живущие в то неспокойное, великое время, она  прекрасно знала про частые визиты «ночных гостей» в серых кепках и балоньевых плащах, про алевшие внизу огоньки «чёрных Марусь», работающих на холостом ходу. Посвёркивающие из кабин цигарки ждущих водителей. Вместе со всей страной она читала стенограммы процессов над вредителями, диверсантами, врагами народа, шпионами иностранных разведок. Их имена были на слуху. О них раньше говорили с восторженным придыханием. Товарищ… Товарищ Тухачевский – победитель Колчака! Товарищ Зиновьев – любимец Ленина! Товарищ Бухарин – любимец партии! И вот…  Оказалось, что никакие они теперь ни товарищи, но – служат чёрному делу социал-фашиста Троцкого, что обосновался в Латинской Америке. Кое-кто, как и Родион Малиновский, близкий к Ленину, тоже бывший товарищ , работал на царскую охранку…

   В 34-м отца Анны арестовали как врага народа. Служил до того при полпредстве в Париже, помощником торгового атташе. После ареста мать всячески принуждала дочь отказаться от него. Говорила на все лады, что так нужно. Что это, наконец, воля самого отца. Но Анна была ни в какую. Мать вскоре сделала это. Вышла замуж. Укатила в Германию. А дочь отправила на Кубань. В Краснодаре жила двоюродная сестра матери. Вместе с мужем она уехала на всё лето в Крым. Так что огромная квартира из трёх меблированных комнат, с обслугой, была в полном распоряжении.

  Перед отъездом Аню вызвала к себе завуч по УВР  школы для детей сотрудников Наркомата иностранных дел. Она, барабаня по столу карандашом, спросила:

   - Ну что, Крыжова, как нам быть с твоим вопросом? Через год выпускные, будешь поступать. Я знаю, что будешь. Могут не принять документы. Сразу тебе говорю.               
   - Не стоит меня стращать, Октябрина Львовна, - достаточно уверенно сказала Аня. Она сидела на стуле, поджав коленки. – Я знаю о чём вы. Только отца своего всё равно не предам. Вы бы предали?

     - Дурочка, - та сняла большие очки с золотой дужкой, на золотой же цепочке. Растёрла сухую, пергаментной свежести переносицу. – И ещё раз так скажу. Кто тебя просит предавать? Кто так ставит вопрос, Крыжова? Прояви политическую смекалку. Обдумай как следует, - её колкие, подслепые глаза смотрели пронизывающе. – Если органы госбезопасности…

   - Знаю! – побледнела Аня. – Всё знаю. Что зря у нас никого не арестовывают. Только он мне отец. Понятно? Пока сам мне не признается, что враг, никогда этому не поверю. Слышите, никогда!

   - Значит, не любишь ты Советскую власть, - сумрачно молвила завуч. – Не любишь, девочка.

  Не помня себя, Анна хлопнула дверью. Однако вечером  в квартире прогремел звонок. На пороге   стояла Октябрина Львовна. «…Может впустишь меня, красавица сеньора?» – с усмешкой спросила она.  Сев за устланный кружевной скатертью стол в гостиной, она, ни говоря ни слова, вынула из портфеля листик бумаги. Со словами: «…Ну как, про отца надумала?», листик  оказался перед глазами смущённой Ани. На нём было написано: «Поступаешь правильно. Одобряю. Поезжай на лето в Краснодар к сестре матери. Остальное – при встрече. Сейчас никаких вопросов. Если согласна, кивни». Аня кивнула…

   …Они собирались друг у друга. Излюбленными компаниями. На квартирах, при запертых дверях  и отключённых телефонах (знаем про секреты «подслушки»!) шептались на разные темы. При уханье напольных часов в футляре из орехового дерева, с размеренным шорохом гуляющим маятником, которое заставляло вздрагивать и прекращать потайные разговоры. Ожидая, что вот-вот появится из самого тёмного, потаённого угла высокий военный человек. Покажет в развороте небольшую красную книжицу в коверкотовой красной обложке. И – «Кончилось, братцы, ваше веселье!»

   Кто у кого арестован, как кому можно помочь. Кому можно доверять, а кому не стоит. Читали и перечитывали письма оттуда. В них говорилось о голоде на селе, где крестьяне во времена великого перелома и коллективизации съели всех мышей и крыс. В лагерях, где сидели родители многих ребят, организованного неведомо кем и неведомо зачем «Антисталинского союза молодежи», будто бы сидели миллионы узников. Только за то, что посмели перечить линии генсека. За украденный с поля колхозного колосок, за произнесённое в разрез политики партии слово, за анекдот против Сталина. «…К этому ли вёл страну Советов товарищ Троцкий и товарищ Ульянов-Ленин? – вскипел Толя. – Сталин и его компания похоронили заветы наших вождей. Сгубили дело Октября. Видели фильм «Ленин в Октябре»? Там только Сталин возле Ленина и никого более. Ни Рыкова, ни Бухарина, ни даже Пятакова с Томским.  А уж о Троцком я вообще молчу. Из страны его выкинули! Создателя Красной армии… Какие были люди, ребята!» «…Поганая грузинская рожа! – вторил ему Лёша, что был заместителем  председателя подпольной организации. – Убить такого мало. А ведь кидали же народовольцы бомбы в царских сатрапов! Нам также надо обдумать вопрос о проведении террористических актов. Они того заслуживают. Этот жид Молотов с Кагановичем. Этот Вышинский, который был агентом царской охранки. А при Временном правительстве разыскивал товарища Ленина с Зиновьевым. Гады они…»

   Всё началось с визита соседки по квартире. Людка Пономарёва в шёлковом платье и белоснежном банте позвонила ей в дверь. «…Ой, вы, девушка, новенькая! Видимо, родственницей будете тети Вали и её мужу?» Получив утвердительный ответ, она смело впорхнула в открытую дверь. И не выпорхнула до сих пор. Вскоре Анна попала на «слёт». Проводился он в старом купеческом доме на улице Коммунаров, что вблизи от Управления НКГБ. Толя Очагов, председатель, как именовала его Людка, заперся с Аней в отдельной комнате. Поговорил обстоятельно. Во время беседы девушка ловила себя на ощущении: хоть и расспрашивает за что посажен отец, но о главном умалчивает. Так оно и было. Пожимая руку, приветствуя в ней «борца со сталинской тиранией», он, проведя мизинцем по верхней губе, прошептал: «Тебе привет от Октябрины Львовны».
 
   А через пару недель случилось то самое. Аня сидела в Центральной библиотеке и штудировала ленинские работы о большевистской печати. Ощутила лёгонький толчок в плечо. Та самая Людка. Теперь уже в платье-матроске. С развевающимися по плечам русыми волосами и озорно поблёскивающими зелёными глазами. «…Анюта, давай пройдёмся. Хочу тебя кое с кем познакомить». У трамвайной остановки стоял невысокий сухопарый человек. В фетровой шляпе, в строгом сером костюме. В руках вертел тросточку. В лице его было что-то близкое и душевное. Но Аня сразу же смекнула, что незнакомец скорее всего не советский человек, но иностранный поданный. Так и случилось.

   «…Эрнест Шпигель, - улыбнулся человек. У него были водянисто-серые глаза среди частых складок хорошо промытой кожи. Они лучились непонятным сиянием. – Приехал в ваш великий страна как турист. Жить на юг Франция. Правительств Виши! Там есть много русский писатель. Бунин, Мережковский… Германия нихт! Этот страна проклят, так как в ней этот Гитлер. Шельмец…»

   Расхохотавшись, обе девушки протянули ему свои крепенькие розовые ладошки.

   «…Куда мы есть идти? – Шпигель пожал руку Людке. Неожиданно поцеловал руку Анны. – Я недавно смотреть ваш славный город. О, столица казаков! Это есть колоссаль!»

   Они прогулялись по набережной Кубани. Пили газировку из автомата ввиде стеклянных колб. Шпигель купил по три разноцветных шарика. Подарил каждой девушке. У фотографа с аппаратом ФЭД, что дежурил от ателье, Шпигель за двадцать рублей заказал три снимка на фоне железнодорожного моста. При этом время от времени поглядывал на часы. Как показалось Ане, тянул время. Вскоре, по его знаку, девушки заняли место у железных, крашенных в голубое перил ограждения. За спиной донёсся гул приближающегося по рельсам поезда. Судя по всему это был грузовой состав. Глядя в щёлкающий фотообъектив, Аня спиной чувстовала давление, исходящее позади. Вскоре, после того как фотографии были сделаны и плёнка (за полтинник доплаты!) отдана Шпигелю, Надю как бы ненароком толкнул локтём проходящий мимо молодой человек. В парусиновой толстовке и белой кепке. С коротко остриженным затылком.  Она обернулась к уходящему серой змеёй товарняку.  С зачехленными платформами, на которых, как показалось, стояли часовые с винтовками.

   Вечером следующего дня Шпигель сводил их в кинотеатр «Октябрьский». Шёл фильм «Трактористы» с Николаем Крючковым в главной роли. Ну, Ладынина, с её белокурыми волосами и огромными, как озерищи, глазами, понятное дело  - была не в счёт… Когда цыганского вида Крючков, измазанный в машинном масле, гаркнул: «Танк это машина!», Шпигель издал вздох восхищения. Хлопнул в ладоши. Так, что близ сидящие громко зашевелились и недовольно зашикали: «Понимать же надо, товарищ! Фильм идёт…» В белому полотну экрана понеслись знаменитые танки с обрешётчатыми башнями. Они перепрыгивали через холмы. Валили гусеницами деревья. Ныряли в озёра…

   Выйдя из кинотеатра, Аня также ощутила спиной знакомое давление. Расставшись с  «туристом», она устроила форменный допрос подруге. Та бормотала невнятное. Шла по городскому парку. Он шёл на встречу. Толкнул её. Помидоры рассыпались… Ага, подумала Аня. С каких это пор Людка за помидорами сама на рынок ходит. У неё та же домработница, что и у нас. Тётя Дуся. Каждый день убирает квартиру. Покупки делает. Темнит что-то…  Тем же вечером она обратила внимание на поведение Шпигеля. Ей показалось, что во время сеанса в правом кармане его брюк что-то зашуршало. Затем немец заёрзал на сиденье. После сеанса он купил девушкам мороженное-пломбир в вафельных стаканчиках. Но на обратном пути, косясь на проходящий трамвай, быстренько с ними попрощался  и прыгнул в него на ходу. Мимо девушек протопали ногами двое моряков с развевающимися на ветру чёрно-золотыми ленточками. Но звенящий на путях трамвай был уже далеко. Тогда один из них, подмигнув Ане и Людкой, поймал такси. Куда он так торопился, подумала девушка.

   Утром её разбудил звонок в дверь. Открыв её, Аня обомлела. На пороге, застенчиво улыбаясь, собственной персоной стоял… турист.

   «…О, простите меня, Анья! – начал он. – Мне так неловко есть… Мы договориться с ваш очаровательный подруг о встреча. Ви понимайт меня? – он отступил на два шага назад. Постучал тросточкой в дверь Людкиной квартиры. – Но её  здесь нет! Как неловко, - сказал он, почти не коверкая русскую речь. – Как мне не ловко. Я могу её подождать?»

   «Да, конечно…», - кивнула она. Запустила гостя в квартиру. Заварила чай на принесённых Дусей земляничных листьях. Шпигель сновал по гостиной. Рассматривал вывешенные на стене фотографии в деревянных рамках. Особенно его заинтересовали те, где был запечатлен дядя Гриша в танкистской форме. Покачав головой и поцокав языком, Шпигель уселся за орехового дерева стол. Принялся за чай с клубничным вареньем и овсяным печеньем.

   «…В России много военных, - сказал он чисто по-русски. – Очень богатая и мощная страна. Вы любите Россию, Аня?»

   «Почему вы меня спрашиваете? – стрельчатые брови девушки удивлённо взметнулись. – Я советский человек. Я не могу сказать нет. Не потому что боюсь так сказать. Нет! Я люблю свою страну всем сердцем. Всей душой, если она, душа, есть на этом свете».

   «О, вы говорите как философ, - изрёк Шпигель. – Признаться честно, я восхищён не только вашей страной, но и лично вами. Да, Аня. Не удивляйтесь. Хотя, может быть, вам предстоит ещё многому удивиться. В ваши молодые годы».

   «…Вы шпион?» – этот вопрос Аня задала наугад.

   Шпигель опустил голову. Отложил надкушенное печенье в хрустальную вазочку. Аня обомлела, ожидая чего-то ужасного. Но… Плечи немца мелко затряслись. В горле и груди у Шпигеля забулькал оглушительный хохот. Смеётся, подумала Аня с облегчением. Весело ему…

   «…Шпион? Ха-ха! Чрезвычайно остроумно, фройлен, - сквозь хохот выдавил он из себя. Когда поднял глаза, они были полны слёз. Немолодое, морщинистое лицо заметно раскраснелось. -  Вы знаете, что, если не вынуть штекер из телефонной розетки, нас будет слышно на телефонной станции? – он кивнул надушенной, стриженной под бобрик головой, где блестела седина, в сторону чёрного аппарата на тумбочке. – Возможно, ваши товарищи из НКГБ тоже будут слышать нас. Специально для них я говорю: нет, я не враг России. Я друг вашей страны. Вас удовлетворил мой ответ?»

   «Нет, - сурово качнула головой девушка. Её белокурые локоны разметались в стороны, будто дунуло из окна. – Я не такая дурочка как это может показаться».

   «Что ж, - заметил турист. – Это несколько меняет дело. Впрочем, о самом деле. Приступим, как говорят у вас, в России, - он вынул из плоского, коричневой кожи портмоне фотографию. Осторожно придвинул её к Ане: – Взгляните, фройлен. Вам будет интересно».

   Никакая я вам ни фройлен, хотела было произнести Аня. Но взгляд её будто сам по себе обратился на стол. И… Перед глазами поплыли знакомые лица. Отец и мать, одетые по европейской моде (он в длинном костюме и примятой посредине фетровой шляпе, она в шляпке-«пирожок», в открытом платье с кружевным ридикюлем) на фоне взметнувшейся до небес Эйфелевой башни. Шпигель повернул фото тыльной стороной. Рукой отца было написано: «Наша жизнь протекает бесконечно. Этот железный Сфинкс, что смотрит нам в затылок, всего лишь подтверждение тому». И подпись: «Кр» с характерной для отца завитушкой. Дата: 11 марта, 1935 год. Всемирная торговая выставка в Париже.
 
   «Откуда она у вас? – хриплым, чужим голосом спросила девушка. -  Немедленно отвечайте. Иначе…», - она метнула негодующий взор к чёрному телефонному аппарату.

   «Вам не следует туда звонить, - с улыбкой посмотрел сквозь неё Шпигель. От этой улыбки у неё по спине пробежал холодок и затряслись мелкой дрожью коленки. – Вы понимаете, о чём я? Нет, не понимаете, милое дитя. Ваше присутствие на собраниях одной подпольной организации уже давно фиксируется органами НКГБ. С нашей подачи, разумеется. Вы там… - снова улыбнулся он, но уже помягче, - выполняете одно задание. Пока это так, вас никто не тронет. Если же вы станете делать глупости, Аня, никто, даже я, ваш покорный слуга, не сможет вам помочь. Статья УК РСФСР 58-10, если не ошибаюсь, за контрреволюционную деятельность, вам обеспечена».

   Они некоторое время сидели друг против друга в тишине. Было слышно как за окном звенит трамвай, гремят железом ворота продсклада, откуда выезжала грузовая ВАЗ АА.  Ходики на часах с кукушкой мерно качались из стороны в сторону. Раздавалось тиканье.

   «С вашего позволения, Аня, я оставлю вас, - Шпигель неторопливо встал. Оправил ловким движением синего цвета шевиотовый костюм. – Надеюсь, это не последняя наша встреча. Всего вам доброго, милая девушка,  - выйдя в прихожую, он со шляпой в руке и с неизменной тростью застыл на пороге, перед закрытой дверью. – Да, вот ещё что! Прошу прощения за некоторый резкий тон. Это были издержки. Это была моя ошибка. Иными словами, я был не прав», - произнёс он на последок.

   Не помня себя, Аня щелкнула рычажком английского замка. Волна света и тепла окатила её, когда обшитая кожей дверь плавно закрылась за ним…

               
*   *   *

     В приёмной НКГБ, выстояв очередь, она сунула серую, немного примятую повестку в открытое окошко. За ним серый обшлаг с начищенной медной пуговичкой помешивал крепкий чай в сияющем медном подстаканнике.

   - Подождите там, - сказал ей дежурный, указав рукой в узкий, отделанный мраморной плиткой коридор.

   Там оказалась прямоугольная комната с длинной деревянной скамьёй. На стене висели чёрные телефонные аппараты. Красно-золотая табличка «Не курить!»

   На деревянной скамье сидел какой-то старичок. Белая окладистая бородка. Красные подслепые глазки непонятного свечения из-под насупленных седых бровей. За плечами котомка как в старину.В руках - сучковатая палка. На лацкане пиджака медаль Героя Соцтруда. Рядом на скамье – шапка-кубанка серебристого барашка с золотым перекрестьем на малиновом верху. Во, как…

   - Непонятного много на этом свете, девонька, - протянул он, оправляя бороду сморщенной ладонью. Пожевав, словно нарочно, седые усы, продолжил. – Ты-то тут как? По неразумию своему иль чего похуже будя?

   Аня, стиснув колени и губы, упрямо молчала. Тишина становилась гнетущим сном.

   - Надоть тебе, красавица, помолиться, - продолжал старичок. – И Богу в церкви свечку поставить. Вон она, церковь-то – через дорогу будя. Как по Коммунарам пойдёшь, так в неё и попадёшь. В церковь Божию…

   - Я в Бога не верую, - наконец молвила девушка.

   - А кто теперича верует? – усмехнулся дед-столет. – Я, думаешь, тоже верую? На баб да девок незамужних всё больше поглядываю. Эхма, было времечко! Дед Тимофей своего не упустил. Пожил всласть. Да только суета всё это, - внезапно остепенился он. У неё на глазах. – Было времечко да прошло. Утекло, как речной песок чрез пальцов-то. Вот и я говорю…

   Его словеса или их поток прервались цокотом каблуков. В приёмное отделение УНКГБ вошёл молодой бравый военный перекрещённый портупейными ремнями. На рукавах у него красовались три малиновых усечённых шеврона. В малиновых же петлицах – столько же треугольников. На ходу он помахивал серым листком, смахивающим на Анину повестку.

-         …Вот что, Саблин, ты мне тут огород не городи, - весело бросил он старику. – Всё агитацию разводишь! Бес, понимаешь, ему в ребро. Ступай к себе домой, в станицу, и не вздумай там людей мутить. Архангелы ему, видешь ли, являются! Конец света пророчут… Я те дам, конец света! Такой конец, что дальше не заедешь…

- Воля ваша, - подымаясь, заметил старик. – Да только они являются. Всамделишно…

- На здоровье, - отмахнулся военный. – Пусть себе… И по многу раз! Только не вздумай мне в крайком ещё заявиться!  Со своими проповедями… Нет, до чего додумался, - он развернулся в пол-оборота к Ане. Упёр руку с малиновыми шевронами в бок. – Записаться на приём к первому секретарю и у него - в присутствии передовиков производства…

-        Бог с вами, - перекрестил его старик. – Живите с миром…

   Шаркая стоптанными сапогами, он вышел.

-       Крыжова? Анна Павловна? – приступил молодой военный. Проведя рукой по взъерошенной голове, он топнул начищенным сапогом. – Ну? Отвечай!

- Да, да…

- Двадцатого года рождения?

- Ну да…

-       Вам следует подняться наверх. Второй этаж, кабинет номер тридцать три. И без ну…

   Поднимаясь по широкой мраморной лестнице с ковровой дорожкой на металлических штырях (прямо с площадки с балясинами на неё смотрел гипсовый бюст товарища Сталина, который усмехаясь в усы, как бы говорил «Ух, я тебя, бесстыжая!»), она спиной чувствовала как на неё смотрят эти двое. Дежурный в фанерной будке за пультом коммутатора, с телефонами без наборных дисков и щеголеватый военный с шевронами. Вскоре хлопнула наружная тяжёлая дверь с вычурными бронзовыми ручками. Знакомый голос  по-стариковски прошамкал: «Я вот что попрошу, господа-товарищи! Люди мы все Божии! Одной кожею обшиты. Так вот, справочку мне надобно, что я в милицию-то и в этот самый, диспансер-то, по неразумению попал. Не то худо будет! Председатель у нас казак суровый. Трудодни мне не зачтёт…»
   Следуя по ворсистой ковровой дорожке, что устилала длинной змеёй прямой коридор, она нашла в ряду ладных дверей с дубовыми панелями ту, что имела зеркальный овал с номером «33». Мимо неё неслышно ходили люди в гражданском и форме: синие брюки-галифе, малиновые петлицы и шевроны. Кое-кто нёс картонные папки под мышкой и имел весьма растрёпанныё или чрезвычайно деловой вид. Раз проследовала девушка с насупленными, поджатыми губками.

   Она постучала кулачком – тук-тук! – ожидая самого худшего.

   -…Можна! – гаркнул из-за двери прокуренный голос.

   Она, снуя коленками, протиснулась сквозь щель полуоткрытой двери. На удивление там было не страшно. Скорее даже обыденно. Ёлочка навощённого паркета. Тяжёлые, ниспадающие синие гардины, что заслоняли почти до пола батареи парового отопления. Мебель морёного дуба с тяжёлыми бронзовыми ручками. Огромный несгораемый шкаф в правом углу. Огромные напольные часы «кремлёвка» в левом углу с бесшумно скользящими ходиками. За столом перед бронзовой же чернильницей ввиде танка Т-28 (чернило заливалось в ёмкости , что были расположены в трёх открывающихся башенках), с парочкой телефонов, положив руки на зелёное сукно, покрытое стеклом, сидел человек в гимнастёрке, внешность которого больше всего не понравилась Ане. Она органически не переносила подобных людей. Физиономия грузчика или боксёра. Примятый нос, тяжёлая, точно вдавленная ударом челюсть. Невидные под глубоко запавшими веками глаза. Мощный, конической формы череп был подстрижен под бобрик. Судя по единственному кубику в петлицах, начальник был ещё тот.

-     Что стоишь как бедная вдова? Садись! – словно уловив её неприязнь, фамильярно начал он. – Повестку давай! – протянул он мощную, с обозначившимися буграми мускул руку.

- Я забыла, - прикусила губу Аня, опускаясь на стул.  – Там…

- Что забыла? Где это там? – выпятив нижнюю губу, нагло спросил «бобрик».

- Внизу, у дежурного, -  промямлила Аня себе под нос. – Повестку…

- О, как! – хохотнул он, заставив её сжаться в комок. – Повестку она забыла! А голову свою не забыла? Голову свою, когда из дому шла… Повестку она…

   Подкрепляя своё негодование, «бобрик» принялся шумно хвататься руками за трубки телефонных аппаратов, бросать их на рычаг. Затем, упрев руки в боки, шумно двинул стул. Так, что у Ани заходило сердце в подмышках. Но ничего. Обошлось. Военному просто вздумалось пройти взад и вперёд.

-       Раз забыла, значит её у тебя не было, - произнёс он внезапно, затаившись за её спиной. – Значит ты у нас теперь кто?

- Кто? – с ужасом спросила Аня.

- Задержанная!

- Почему это? Я что…

-       А кто ты ещё, красавица маркиза? Или сеньора? Парле де франсе? Шпрехен зи дойтче? Буна нуштры?.. На каком языке предпочитаете говорить, госпожа иностранная шпионка? Ви меня есть понимайт, фройлен?

   Аня захолодела ещё больше. Он явно издевался. Не давая ей шанса на оправдание, стремился во что бы то ни стало припереть её к стенке психодавлением.  Не давай себя подчинить, дочка, раздался словно из далека, знакомый голос. Говорил отец. Уму не постижимо…

-       Не надо так со мной разговаривать, товарищ… - начала она было уверенно, но тут же сбилась. Ища поддержки, подняла голову на портреты. Сталин, Калинин и Молотов…Был также портрет нового наркома госбезопасности товарища Берия. Его умный взгляд под стёклами пенсне вселил в неё новую волну уверенности. - Представьтесь немедленно! Ваше звание в органах госбезопасности? Лейтенант госбезопасности?…

- Лейтенант…

   Он явно растерялся. Явно не ожидал от неё такого. Остановив свой поток давления, принялся собираться с мыслями. Даже поскрёб неожиданно затылок. Аня машинально сделала то же. Тут же ощутила, как между ними прошла тёплая волна. Ага, попала…

-       Девушка! – строго, как учитель в школе, обратился к ней «бобрик». – Здесь я решаю как и что должно происходить. Сидеть вам или стоять. Вы это понимаете?

- Фамилия и звание! – упрямо поджав губы, повторила Аня.

- Молчать! – возвысил он голос. – Прикрыла свой рот…

-       Вот что, товарищ «Бобрик», - с убийственным спокойствием произнесла она, глядя прямо в глаза хаму. – Если вы намерены продолжать в таком же духе, я не произнесу и слова. Буду сидеть как пришитая.

   Он округлил глаза, которые на поверку оказались стально-серые. Хмыкнув, обрушился своим тяжёлым телом на стул. Здоровой лапищей сграбастал трубку аппарата без наборного диска.

-       Алло! Дежурный! Тут у меня это… одна девушка оказалась случайная, то есть с улицы, - сказал он как можно суше в микрофон. – Зашла и села. Никак выпроводить не могу. Вы там что, спите или как? А?.. Что?.. Не знаю… Ни! Документов никаких нет. Судя по всему, и не было никогда. Где живёт? – удивлённо поднял он брови. – Где проживаете, гражданочка? – обратился он к ней, не глядя в глаза.

- На Луне, - бросила она небрежно.

- Говорит, что на Луне. Да, шкодит или хамит – это кому как… Что? Ладно…
   Он осторожно положил трубку на рычаг. Почесал у себя за ухом. Аня почесала кончик носа.

-           Вот что, красотуля! – сказал он развязанно-весело. – Доигралась ты со своим весельем! Это надо же - на Луне она… Дочь врага народа, а туда же – на прынцып идёт!

- Ведите себя прилично…

- …И подхватят тебя под белы ручки, и повезут тебя туда, где небо в овчинку тебе покажется, - он встал и, усмехаясь как Кашей Бессмертный, стал потирать мослы. – Посидишь ночку в камере, успокоишься…

   Как назло в открытую форточку ворвался рокот мотора, который оказался громче других.

- Если чего надо передать родственникам или близким, шепчи быстро, - снизив голос, внезапно сказал он. – Не сомневайся, я передам…

  Вот-вот, подумала Аня. Вот так он меня хотел поймать.

-        Я ещё раз убедительно прошу вас – вести себя прилично, - сказала она совсем уверенно. В добавок ко всему, достала из сумочки зеркальце и осмотрелась.  – Если я, как вы изволите выражаться, задержана, то на каком основании? Кто вам дал право так со мной разговаривать, товарищ лейтенант? Я, как и вы – служу делу Ленина-Сталина. Я, как и вы, живу в советской стране. По советским законам. Какой из них я нарушила?

   «Бобрик» открыл было свою челюсть, но говорить ему не пришлось. Дверь без стука отворилась. Вошёл низенький плотный человек в темно-серой чесучовой паре, с галстуком тёмного рисунка. У него были аккуратно подстриженные полуседые усы. В руке он держал злополучную повестку.
-       Ваша? – он нетерпеливым движением указал лейтенанту на стул.

- Я не вижу, что там написано…- Аня пожала плечиками в синей блузке.

- Ага…- усмехнулся «бобрик». – Не видит она, бедненькая! Очки дорогой обронила…

- Прочитайте!

   Она взяла несмелыми пальцами серый листок бумаги. Буквы типографского текста прыгали у неё перед глазами, стремясь попасть в мозг сквозь дырку в голове.  Крыжова. Анна Павловна. Всё верно… 1920 года рождения. Явиться… Тут она подавила в себе гомерический хохот. Какая ж ты дура… Число проставлено сегодняшнее, а год – 1942, а не 41-й! Год грядущий…

- Всё понятно? – обратился к ней седоусый.

- Пока не очень, - призналась она.

- Что не понятно? Спрашивайте!

- Что я буду целый год делать? Ждать?

   «Бобрик» шумно хмыкнул. Утопив голову в плечи, продолжать тянуть губу и относиться к ней как к забредшей с улицы. Аня на мгновение вспомнила деда-Саблина. Похвалила себя за память. Интересно, как к нему и таким, как он, тут относятся? Если только…

   Крайним зрением она уловила, как на столе со стороны усатого появился небольшой предмет глянцевой бумаги. Это была фотокарточка размером три на четыре. Знакомое лицо начинающей стареть женщины в седых старомодных буклях о очках на цепочке, с изящной дужкой…

- Вам знакомо это лицо? – спросил «усы» с изменившейся, смягчённой интонацией.

- Может быть… - Аня всё больше и больше поражалась своей находчивости.

- Здесь отвечают только да или нет, - в голосе «усов» зазвучали дребезжащие нотки.

- Напоминает нашего завуча, - улыбнулась Аня. – Во всяком случае, похожа на неё.

- Имя, отчество, фамилия?

- Моё?

- Завуча!

- Октябрина Львовна Октябрьская.

-       …Вам известно, что эта ваша Октябрьская – арестована по обвинению в шпионаже? – «Бобрик» наконец ожил и перешёл на вы. – Что на первом же допросе она дала письменные показания, уличающие группу преподавателей и учащихся школы НКИД в пособничестве шпионам и вредителям?

      Так-так, пронеслось в Аниной головке, обрамлённой льняными локонами.

- Впервые слышу об этом от вас, - ответила она. – И никакая она не моя, эта ваша Октябрьская.

  -     Ещё бы! – хмыкнул в который раз «бобрик», пропуская мимо ушей другое прочее. – Вам положено знать только то, что полагается, - видя, что на Аню это произвело впечатление, как на слона укол булавкой, заторопился продолжить: – Вас не смущает, что в числе всех прочих Октябрьская показала на вас, как на активного помощника в шпионской деятельности?

-      Не смущает, - у Ани снова пробежал лёгкий холод по коленкам. – Чужие фантазии меня не смущают.

-      Странно, - «бобрик» забарабанил по столу указательными пальцами. – Очень странно… Советская девушка! Комсомолка, отличница… Может ты советскую власть не любишь, Крыжова?

-      Это не вам судить, - отрезала девушка, успокаивая гнев, что было разлился горячим гноем по её груди.

-      Ошибаешься! – он встал, правда, менее шумно, чем в прошлый раз. Подошёл к ней. Опёрся ручищей о спинку стула. – Этим ты выдала себя, Крыжова. С головой! Кому, как ни мне, сотруднику органов госбезопасности, судить о твоей политической принадлежности! Провал за провалом…

-      Бобриков, сядьте…

   Аня чуть вздрогнула. А «бобрик», он же Бобриков, и вовсе сжался. Он, побледнев, вернулся на место. Тут на столе спасительно грянул телефон без наборного диска. Уловив разрешительную интонацию усатого, Бобриков схватил трубку.

- …Как это в отказ идёт? – рявкнул он. – Что опять? Все прежние показания?.. Ну, я ему, поганцу…

- Лейтенант Бобриков, - усатый, не меняя положения, обратился к нему. – Спуститесь и разберитесь. Подробно доложите через час. Уговор не забыли?

- Так точно, - смутился лейтенант.

- Идите и не забывайте…

   Когда сопящий от обиды Бобриков не замедлил выйти, одёрнув стоящую колоколом гимнастёрку, в кабинете наконец установилось мирное затишье. Усатый поправил фотокарточку, выложенную на стол его предшественником и подчинённым. На Аню он или не смотрел вовсе или наблюдал украдкой.

- Вы ещё здесь, Крыжова? – наконец заметил он. – Я же позволил вам уйти.

- Да, здесь, - упрямо сомкнув губы, ответила девушка. – Зачем эта комедия в Шекспировском жанре?

- Какая комедия? – подбитая сединою бровь усатого обозначилась ввиде подковы.

-        Какая?!? С годом на повестке? С этим старичком, что поджидал меня в приёмной? С этим бобриком или бобиком…

   Усатый хитро улыбнулся. Немного растерявшись, он указал пальцем на фотографию Октябрьской.

-        Будем считать, что эту комедию, как вы изволили выразиться, затеяла эта особа, - улыбнулся он. – Ныне безвредная… Теперь идите.

- Куда? – округлив серые глаза, глупо спросила Аня. – Домой? Насовсем?

- Домой, насовсем…

   Аня  встала, на этот раз не раздумывая. Поправила на белокурой причёске белый же фланелевый беретик. Из глаза предательски выкатилась скупая слеза, которую она в тот же миг затёрла неуловимым движением. Неужели не спросит, неужели не знает…

- Крыжова! – раздался тихий голос. – Повестку возьми…

  Она буквально вылетела из кабинета. Давя в груди запавший глубоко смех, пробежала по ворсистой дорожке. Остановилась… Дверь в кабинет № 33 так и осталась полуоткрытой. Оттуда раздался телефонный звонок. Вскоре сердитый голос усатого сказал: «Опять ты! Слушай меня внимательно! Ещё раз позвонишь…» Донёсся приглушённый смех, после чего усатый положил трубку на рычаг.

   Не помня себя и потеряв чувство реальности происходящего, она сбежала по удивительно пустым лестничным пролётам в мраморный зал дежурной части. Сидящий в фанерной будке за коммутатором дежурный потребовал предъявить документы. Она сунула серый листик с росписью и была отпущена. Пройдя несколько шагов по мраморной плитке коридора, стеленной ковровой дорожкой, Аня взялась рукой за вычурную бронзовую ручку. Тяжёлая дверь послушно поддалась и… Девушка, пройдя три ступени, вышла из мрачного серого углового портала в лучи июньского солнца.

   …Мимо пронёсся красно-жёлтый открытый трамвай с искрящимися «усами» на проводах. Сновали легковые ВАЗ-61 и «эмки» с кубиками на капотах. Одна авто притормозила рядом с ней. Голова весёлого шофёра в синей форменной фуражке спросила:

-       Тебе куда, красавица? Сеньора или ещё сеньорита? Гражданочка, наконец! Постой же… За трёшку куда хошь довезу! Да ты не сомневайся, красавица. Я девушек не ворую.

-      Спасибо, я очень рада.

-      Обижаешь! Я ж тебе ни поп какой. К девушкам, к красотуля таким, само собой, не равнодушен. Как звать? Аня? Люда?.. Может тебя в церковь подбросить? Так тут рядом,  на Коммунарах…

   Аню понесло через трамвайные пути. Опять – к дверям Управлению НКВД по Краснодарскому краю и Краснодару. Будто там ступеньки были намагниченные. По пути едва не сломала каблук: трамвайные рельсы были постелены прямо на старорежимной брусчатке, которая, по всей видимости, ещё не забыла цокот конки, экипажей, а также копыт конной жандармерии и казачьих сотен. Ворота по пути следования, с торца НКГБ,  со скрежетом распахнулись. Оттуда выехала грузовая ГАЗ с сине-серым кузовом «мясо». В кабине сидело двое водителей в кепках, но Аня твёрдо знала: так возят на допросы из предварительного заключения и обратно в тюрьму.

   …Она не знала, что в этом автозаке, прозванном в народе «воронком», везли с допроса Толю Очагова. С ним работал в оперативной связи майор Бобриков, что не так давно, за не имением других, более подготовленных кадров, числился в должности зам начальника секретно- политического отдела.

   Следуя какому-то неясному позыву души, девушка прошла мимо портала на углу Управления. Следуя вдоль мрачно-серой, отштукатуренной стены с рядами окон в белых рамах, задёрнутых, как правило, непроницаемыми шторами, она вышла с Коммунаров на улицу Советскую. Там, через другие трамвайные пути, действительно была уютная церквушка из красного кирпича, за кирпичной же оградой с золотоглавыми куполами. Звонил колокол к обедне.

   Не долго думая (вернее, не думая вовсе), Аня вошла, негромко цокая каблучками своих белых открытых туфелек, на церковный двор. В киоске, где очередью стояли замшелые старухи в аккуратно повязанных платочках, продавались свечки, иконы, лампадки и прочая утварь, так необходимая для морально несознательных граждан и гражданок, с упорством продолжающих верить в религиозное мракобесие. Но Аню это более не волновало. Незаметно оглядываясь по сторонам, она подошла близко к самой крайней старушке в синем ситцевом платочке.

- …Ай-яй-яй! А ещё комсомолка! – донеслось ей вслед на выходе.

   Аня оглянулась. Группе парней и девушек она демонстративно показала язык.

               
*   *   *


- …Надо действовать решительно! – убеждённый в решительности всех действий, толковал по-своему программу «Антисталинского союза» Саша Скрябин, которому опостылело вконец «программное милосердие» к семьям тех, от кого отвернулись окружающие после визита серых кепок и плащей. Его родителей, после командировки в Веймарскую республику в 30-ом, осудили по «экономической статье» за хищения, а также по 58-10 УК РСФСР (за антисоветские разговоры). – Товарищи! Надо действовать по-революционному – быстро и решительно! Так учил товарищ Троцкий! Даже беспощадно. По боевому беспощадно. В частности, по вопросу о трудовых лагерях. По-моему, их надо расширить. После свержения сталинской тирании мы говорим нет массовым репрессиям, но вместе с тем произносим своё решительное да массовым чисткам. Социалистическое общество нуждается в том, чтобы его чистили от таких контрреволюционных элементов как Сталин.

- И Гитлеров не мешало бы…

- Ну, это ты брось! – парировал, ни глядя, Саша. – Гитлер нам пока что нужен! Конечно, он империалистический зверь и человеческий подонок. Опирается на власть мировой олигархии. Но! Вместе с тем, Ленин и Троцкий учили нас тому, что за стол переговоров не грех и с дьяволом сесть. А как же! Ради достижения поставленных целей! Миллионы погибнут – миллиарды выживут! И построят коммунистический рай!

- Так я не понял: ты что же – предлагаешь нам принять сторону «шаг вперёд два шага назад»?

- Это как это? Поясни!

- А так: не мешать Адольфу Фюреровичу сокрушать наш социализм в отдельно взятой стране…

- Ну, заладил! Наглотался сталинских лозунгов. Тетеря! Помнишь такую работу Ильича «О национальной гордости великороссов»? В ней говорится о том, что ради достижения цели мировой революции можно и нужно желать поражения России в войне с Германией.

- Так то о самодержавной России говорится, а не социалистической. Понимать надо!

- Один хер! Опять ты Сталину подпеваешь! Вы****ку грузинскому… Какая-такая социалистическая у нас с тобой Россия? Ты соображаешь или нет? Придурак! Сталин отказался от идеи мировой революции, выслав Льва Давидовича в Мексику в 27-ом году! Сталин трусливо приказал убить товарища Троцкого своему гавнюку! Этот агент охранки выдвинул ревизионистский лозунг Карла Каутского, Розы Люксембург и Карла Либкнехта: построим социализм в одной стране. Да кому он нужен в одной стране!?! Скажи мне, кому?

- Нам! Тебе, мне. Вон – Людке Пономарёвой да Ане Крыжовой. Что б замуж вышли, детей рожали…

- А это вообще мещанские заблуждения! Уход от реальной жизни в слащавую патоку! Нормальной жизни ему захотелось! Ха-ха! Хо-хо!

- Вот над собой и посмейся! Раз над другими горазд…

- И посмеюсь! А что ты думаешь? Мы, революционеры-троцкисты, не боимся критики. В отличие от сталинских прихвостней и прочих морально-нравственных уродов, мы и самокритики не чураемся. Ясно?

- Пень-то ясный. Только вот что… Ты про уродов говорил – на кого намекал?

- …Ладно! Бросьте собачиться, ребята! Надо выработать программу минимум на ближайшее будущее. По-моему, война не за горами. Либо мы воюем с Германией против Англии, освобождаем колонии в Индокитае и Африке от континентального гнёта этой империи. Либо… Я даже не хочу прогнозировать этот второй вариант. По-моему Гитлер нас разделает под орехи.

- Ты что, грёбнулся?  Под какие под орехи? Да у нас самая сильная армия! В кинохронике видел сколько танков, самолётов, пушек? Столько тяжёлой артиллерии ни у кого нет! А плавающие танки – Т-37 А? Знаешь про такие? Мне дядька по секрету, незадолго до ареста сказал: по данным нашей разведки ни у кого в мире столько нет! Вообще ни одного! А у нас – целых четыре…

- Учи дурака Богу молиться, так он весь лоб расшибёт! Я ему про Ивана, а он мне про болвана! При чём тут количество? Сталин перебил большую часть командных кадров, взращённых товарищами Троцким и Тухачевским! Как теперь без них? Легендарных комкоров, комбригов и даже комэсков? Да никак! Есть цепь да нет связующих звеньев. Гитлер так сказал: Россия это – колосс на глиняных ногах. Из Библии! Ветхий Завет…

- А ты откуда знаешь?

- Читал! Отец заставлял. Надо знать оружие врагов, что б им же… Маркс говорил: религия это – опиум для народа! Не яд же!

- Какой ты умный, Сашенька! Прямо оторопь берёт…

- Подожди, Людка!  Откуда ты знаешь, что Гитлер сказал?

- Тебе-то что? Сорока-белобока на хвосте домой занесла. Пока гулял…

- А про самую сильную армию… На Карельском перешейке что вышло? Месяц мудохались – одно предполье взяли! С такими потерями! Мне рассказывали: обмороженных и раненых тысячами в Ленинград свозили! А Европу чего Гитлеру уступили? Чего, спрашивается, если такие сильные? Очко заиграло у усатого! Вот что! Боится он Гитлера!

- Верно Толян говорит! Подписываюсь! Стоило нам Плоешти да озеро Балатон в Венгрии захватить раньше фюрера – вермахт без горючего бы остался! Такие вот пироги, кот Вася!

- А, по-моему, чепуху вы городите, мальчики!  А фюрер ваш – кровосос и убийца! По нему верёвка плачет! Он все народы объявил неполноценными кроме своего германского. Это как это? Получается что – я, Люда Пономарёва, по нему есть неполноценная? Дурочка что ли? Сам он придурак в таком случае! Что б он в сортире потонул…

- Ну, про неполноценные народы признаю – тут он действительно загнул! Но про всё остальное… И партию свою назвал правильно – национал-социалистическая рабочая партия! За рабочих! И блицкриг он правильно просчитал: рабочие всех стран объединились и помогли ему одолеть своих капиталистов! А Сталин его боится! Поэтому и заключил с ним пакт о ненападении. Но ничего! Скоро терпение фюрера кончится и…

- Что «и…»?

- А то, что будет тоже, что и в Европе. При первом же германском солдате или танке, перешедшем за нашу границу, наши пролетарии и беднейшее крестьянство в красноармейских гимнастёрках воткнут штыки в землю. Хотя нет! Прежде обратят их против угнетателей: сталинских комиссаров и чекистов. Вместе с доблестной армией фюрера германского народа мы наконец освободимся от власти этой сталинской шоблы…

- Верно, Толян! А то что это у нас – самодержавие царское возрождается? Слух идёт из авторитетных источников: скоро в Красной армии погоны вводить начнут. Золотые, со звёздочками. Как при царизме!

- Ага! Лампасы в кавалерии уже ввели! В Киевском округе формируется Донской корпус: у все красных кавалеристов красные лампасы на синих шароварах! Ещё бы нагайку в руки! Генеральские звания  уже вернули! Как при Николашке Кровавом. Ещё одно свидетельство – на охранку сексотил усатый…

- Так что, ты предлагаешь Гитлеру служить? Верой и правдой? А если не весь народ это дело примет? Что с народом будешь делать?

- Вредных элементов, холуёв сталинских – за колючую проволоку. Без разговоров! У Гитлера соответствующие лагеря есть! Писали в нашей же прессе, что рейхсфюрер СС Гиммлер показал иностранным журналистам концлагеря, и те удивились приличному содержанию заключённых и гуманному к ним отношению охраны. Не то, что у нас! Сошлют на Север, в Заполярный круг! У них три лагеря концентрационных, под Берлином! Пиво, сосиски дают. И дворик мести велят!

- Так говоришь, будто сам там бывал!

- На экскурсию не отказался бы!

- То-то что на экскурсию!

- …Сын за отца не отвечает! – выкрикнула Зина Кириенко, у которой мать во время гражданской войны служила в Тамбовской ЧК, приводя в подвалах в исполнение расстрельные приговоры. В Великую Чистку её «подмели». – Что-что, ребята, а это нас действительно охраняет. Если, конечно, не идти на прямую конфронтацию!

- Нас превратили в безмолвствующих животных, пустое скопище, послушное стадо. Я имею ввиду не здесь присутствующих, - Сашин палец мгновенно скользнул за открытое окно, - но там! Их ведут как на бойню, а они послушно прутся! Пускай! Естественный отбор, как учил старина Дарвин! Лучшая акушерка мировой революции! А нам нужно как никогда помнить о конспирации. Организовать боевые группы на базе уже созданных «троек» и «пятёрок». В преддверии освободительной войны делать мины и гранаты, в крайнем случае бутылки с зажигательной смесью. Короче говоря, с первыми шагами германского пролетариата по нашей земле вести против диктаторов и диктатуры самую настоящую вооружённую борьбу! Конечно, как умные люди мы должны  постепенно заручаться поддержкой лиц из числа нам сочувствующих в ещё сталинском, партийном и военном аппарате. Они уже сейчас сомневаются в правильности существующего строя и ведут свою тихую, пока ещё тайную борьбу…

- Ага, поведёшь ты! – хихикнул Игорь Николаев, худой веснушчатый юноша, вечно поправляющий, большие никелевые очки на курносом, сплюснутом носу. У него в 34-ом «бесследно исчез» младший брат, рассказавший в компании сокурсников-студентов краснодарского пединститута анекдот про первую брачную ночь Сталина с Аллилуевой: «как Иосиф хотел, Надежда помогала, а у Бухарина всё вышло». – Враз прихлопнут! Как мушку плодово-огородную! Да, я понимаю: можно звать народ на борьбу с царём-угнетателем, который его, народ, явно и открыто угнетает! Но… как позовёшь на борьбу с этой тиранией? Когда у них, на словах всё – для нас! Всё для народа! На словах, а на делах…

- Надо учиться не бояться самим и учить этому других, ребята. Это очень просто. Оч-ч-чень даже просто, если вспомнить как распространяли свои прокламации по сёлам и долам народовольцы. Так и нам следует! Засесть за печатную машинку, запастись копиркой…

- Да что ты говоришь! Все писчие машинки – на учёте в милиции состоят. Не знала? В райотделах НКВД – учётные листы хранятся с оттисками шрифтов! Участковый уполномоченный в своё время ходил – сам оттиски делал…

- Вот сволочи! Тогда да, быстро вычислят.

- Стоп! У нас речь о доверии зашла! О стукачах и тому подобное… Так вот, смею вас заверить, ребята – нам стукач не страшен! Свои люди в органах имеются, преданные делу Ленина-Троцкого. Так и знайте! Нам всё известно о кажном, кто к нам приходит и кому мы доверяем. Сколько проверок и конспиративных встреч прошёл каждый из нас, прежде чем стать полноправным членом нашей пока ещё подпольной организации! Вот то-то! Но на этом, хочу я вам сказать, контроль не закончился! Он будет следовать за вами всегда! Он вездесущ! Как незримое око! Он…

- А что ты вдруг о других речь завёл? Другие, другие… Сам-то ты сколько проверялся?

- И потом – среди нас есть новенькая. Вот… Аня Крыжова. Сколько её проверяли твоим контролем? Прежде чем…

- Успокойтесь-успокойтесь! – Толя Очагов, молчавший всё совещание руководителей «пятёрок», предупредительно развёл руками. У него отца осудили по 17-58-18 УК РСФСР (за измену). – Можно скрыть всё, что угодно, окажись в коллективе случайно спаянных людей. Но спаянных идеей единого контроля! По Крыжовой хочу сказать: она находится вне подозрений. Наши люди в партийных и чекистских органах  просигнализируют если что. Но… Пока всё железно! Хотя, на всякий случай, думаю, стоит поручить ей какое-нибудь пикантное задание. Лёгкую экспрессивную проверочку! Помните, как поступил такой революционер Нечаев? Не помните! Плохо! Для проверки одного неустойчивого товарища заслал к нему своих людей в жандармских мундирах. Те повязали его и повезли якобы в крепость. Тот и раскололся. Назвал всех! И был покаран своими товарищами. Так вот, ставлю на голосование. Кто за? Не вижу рук! Пономарёва?  Да-да, к тебе относится! Вот теперь молодца! Принято единогласно…

   Этим же вечером Аня ощутила внезапную перемену в отношении к себе со стороны соседей. На неё будто боялись смотреть. Здоровались все торопливо, пряча глаза. Тётя Дуся нарочно громко стучала шваброй и гремела цинковым ведром, бормоча что-то вроде: «Живут тут всякие – ни проходу, ни проезду от них нету си…»


               
*   *   *
   
…Была осень. И была война. По Краснодару привычно носило красные и жёлтые листья, опавшие с деревьев. Дворники сметали их в размеренные кучи. Затем вволю накурив и наговорив, поджигали. Город наполнялся ароматом белёсого и жёлтого дыма сжигаемых листьев.  Такого незабываемого, такого неповторимого. Но повсюду, в глазах дворников, редких прохожих в гражданском и частых в военном, коричневато-сером обмундировании, в каждом сожжённом и сжигаемом листочке в струйках синего и рыжего пламени (словно повинуясь чьей-то команде, он сгорал, весело скручиваясь в обугленную трубочку) – везде зримо и незримо жила война.

   Война… Которую никто не ждал. Однако, как выяснилось позже, ожидали и предвидели все, от мала до велика. Оказывается, в неё никто не хотел верить. Она своим видением разрушала веру людей в счастливое будущее. Притом, что такое одинаковое для всех счастье каждый из нас понимает по разному.

   Война… Но прежде было 22 июля 1941 года с незабываемым обращением Молотова к советскому народу. А позже – потрясающие слух «братья и сёстры!». Так начал своё выступление Сталин. Собравшийся у чёрных радиотарелок народ, приникший к радиоприёмникам обыватель не ожидал такого от вождя-коммуниста и вроде как атеиста, если не безбожника.

   От дяди Гриши шли письма. Сначала из Монголии, затем из Москвы, где он до конца августа числился в распоряжении отдела кадров при Управлении автобронетанковых  войск РККА. Поначалу в них оптимистично освещались бои на границе. Выражалось бурное сожаление, что его сын Юрка не успеет «очень даже досрочно» выйти с лейтенантским кубарём в чёрной танковой петлице  из училища, чтобы, платя «смерть за смерть, кровь за кровь уничтожать немецких гадов-фашистов до самого логова – Берлина». Аня вспоминала другое: тихий шепоток тёти Вали при кухонном разговоре, где Настасье Филипповне говорилось о стремлении ряда высших руководителей нашей армии следовать с германскими войсками и их союзниками до Индийского океана, неся свободу народам Индии, Африки и Китая. «…Двух дивизий хватит, что б до Гималаев дойти! Наши танки англичашек быстро сомнут. Тем более, Настюха, их части в основном колониального комплектования – из туземного населения. Те вообще сражаться не будут. Лапки задерут…»

   В те далёкие предвоенные недели, когда ещё думать не хотелось о несчастье, постигнувшем весь советский народ и весь мир, Аня пережила состояние Данте. Будто бы вместе с ним её сначала пропустили через ад, затем через чистилище, а затем… Но чтобы попасть в заветный рай, встретив свою половину, ей вскоре пришлось пройти через испытания куда более страшные. После того, как она вышла целой и невредимой из тяжёлых дубовых дверей Управления НКГБ по Краснодарскому краю, жизнь стала подобно грозовой туче. Ни светлого пятна, ни даже лучика света по началу не было. Вокруг себя девушка ощутила вмиг непроницаемую стену. Люди, даже после ареста отца и его срока в лагере, относившиеся к ней с известной долей тепла, вдруг проявили себя с другой, неприятной стороны. «…Эй, шлендра! – звучало ей вслед от мальчишек, лупивших по мячу на пыльном поле. – Чапай, чапай! А не то мячиком по кумполу так заедем, что и не встанешь!». Группа подвыпивших молодых людей на набережной, одетых по последнему писку моды, попыталась к ней приставать самым бесцеремонным образом. Один из них в светлом костюме материала «Бостон» остановил такси. Попытался почти силком усадить её. Она в сердцах заехала ему по лицу сумочкой. «Товарищ постовой, хулиганка меня травмировала! Прошу вас снять побои…» Аня к своему удивлению заметила на противоположной стороне улицы блюстителя порядка. Он стоял, упрев руки в боки. Нахмурившись, качал головой в белоснежной фуражке. Но никаких действий, чтобы обуздать зарвавшихся хулиганов, не предпринимал.

   В доме, где она жила, проживали сплошь семьи советских, партийных работников, а также военнослужащих РККА в званиях не ниже полковничьих. У всех была домашняя обслуга. Родители ездили на служебном транспорте. Нередко на нём возили детей и жён, хотя это строжайше запрещалось.  Аня, наблюдавшая жизнь отца и его коллег по  НКИД, видела существенную разницу. Даже семьи, где кто либо из родителей подвергся в 37-ом, 38-ом и 39-ом репрессиям и не был реабилитирован, порой существовали безбедно, оформив законный развод. Но дети из этих семей, именовавшихся в учётах НКГБ как РВН, вели самую активную подрывную деятельность против режима. В этом Аня убедилась на примере «Антисталинского союза».

   После визита в серый дом на Советской, 7, она ощутила букет разных чувств. Помогло посещение церкви, что была неподалёку. Она, по совету одной сердобольной старушки в синем ситцевом платочке, поставила свечку против иконы Святой равноапостольной Анны, своей небесной покровительницы. Затем три раза перекрестилась щепотью из трёх пальцев. Отвесила земной поклон, коснувшись пальцами земли. Внезапно всё вокруг осветилось ясным, неземным светом. Люди в храме были наполнены этим небесным сиянием. Самые старые из них показались ей помолодевшими и прекрасными.

   С этого момента она поняла: всё будет хорошо несмотря ни на что и вопреки всему. Даже если люди в красных фуражках с синим верхом впихнут её в обрешётчатый кузов «чёрного воронка». Даже если бессовестный судья, подобный тому, что осудил её отца, впаяет ей срок от 5 до 10 лет. Однако в памяти тот час же возникли иные образы. Дегенеративного «Бобика» тут же вытеснило умное лицо «усатого», его тёмно-карие глаза, которые стремились помочь, а не покарать. Ей показалось, что за витой колонной храма мелькнула хитрая физиономия деда Саблина. Растолкав под недовольные охи и вздохи крестящихся старушек, она опрометью бросилась туда. Но Саблина, если он был, давно уж и след простыл.

   С ребятами из «Антисталинского союза» отношения также установились своеобразные. Ей время от времени звонили. Спрашивали о том, о сём, где была и как провела день. Пару раз приглашали на встречи. Но там, куда она приходила, её не ждали. Либо в квартире никого не было. Хотя иной раз чуткое девичье ухо слышала похрустывание паркета. Людки по странному мановению обстоятельств не оказывалось дома. Её бабушка, суровая грузная старуха в парике с седыми буклями, передвигавшаяся исключительно с тростью и носившая на мясистом носу пенсне с золотой дужкой, сурово и неизменно отвечала, приоткрыв дверь на цепочке: «Нет дома. Не изволила предупредить, когда её ожидать». В добавок ко всему вечерами Аню стали донимать странными звонками. Она снимала трубку телефонного аппарата. В мембраны наушников проникал чей-то шепот. С ней никто не разговаривал.

   К концу третьего дня своих мучений, чувствуя себя совершенно разбитой, Аня посмотрела на маленькую бумажную иконку своей святой. Поцеловала её. Затем уверенно сняла трубку. Набрала на диске четырёхзначный номер дежурной части НКГБ.

-   …Дежурный по управлению капитан госбезопасности Крутиков. Говорите!

-   Я это… Простите… - сбилась с мыслей Аня.

-    Говорите яснее или не занимайте линию, - сурово огласил ей правила игры мужской голос.

-    Я прошу вас передать одному человеку. Он заходил  в 33-й кабинет насчёт повестки на имя Крыжовой Анны. На нём был коричневый костюм… усатый, приятный…

-    Что ему передать?

-    Передайте, что Крыжова готова к встрече. Пускай даст знать когда и где.

-    Принято! Есть…

   Не помня себя, девушка осторожно возложила чёрную трубку на рычаг. Будто та была из горнего хрусталя.

   Утро следующего дня стало для неё днём нового рождения. Она встала ровно в 6-00. В пижаме выскочила на балкон с узорной оградой. Отчего-то ей захотелось сказать на весь свет что-нибудь хорошее. Она и сказала: желаю всякому живому существу счастья и здоровья. Сказала и порадовалась. Затем совершила пробежку на правый берег Кубани. Искупалась в прохладной синей воде.

   Мальчишки из соседних дворов, чья плотная ватага устремилась на песчаный пляж, на этот раз вели себя иначе. Помявшись, они расступились, дали ей пройти. Ничего обидного вслед себе она не услыхала.

   Дома на шифоньере предательски брякнул телефонный аппарат. Снова молчание. Чей-то задавленный вздох. Аня в ответ на это рассмеялась и положила трубку. Через час снова звонок. Аня, уже одетая, сняла трубку. Принялась читать неизвестному поэму Александра блока «Двенадцать». Трубку тот час же положили. «…Чёрный ветер. Белый снег…»

   Она уже собиралась замкнуть дверь, как ощутила позади себя чьё-то присутствие. Оглянулась. Так и есть. На лестничной площадке, не дойдя одну ступеньку до клетки, стоял Шпигель. Собственной персоной. Всё та же трость. Всё та же любезная улыбка. Вежливый полупоклон…

- А вы молодец, Аня, - сказал он. – Даже больше молодец, чем я ожидал.

- Вы думаете? – ощутив лёгкий холодок, она всё же замкнула дверь на два оборота. Поправила волосы, уложенные косой вокруг головы. – По моему вы слишком быстро выучили русский язык.

- Я знаю. Это наверняка покажется вам смешным, но… Мы можем переговорить у вас?

- Опять будете ждать Люду? Которая, кстати говоря, сидела у себя тихо, как мышь. Вы все… ягоды одного поля?

- Мы так и будем говорить здесь? Русские, насколько я успел узнать, народ гостеприимный. Не так ли?

   Немного подумав, Аня снова вставила ключ в замочную скважину.

- Что от меня нужно на этот раз? – она прошла в гостиную. Встала посредине у стола, крытого скатертью с вышивкой «ришилье». Шпигель таким образом лишался простора манёвра. Он был отжат к огромному шкафу морёного дуба с сервизом, с плеядой разнокалиберных слоников из фарфора.

- То, что мне нужно, так сразу и не скажешь, - начал он. – Во первых, ваш батюшка жив и здоров. Сидит в лагере под Архангельском. На тяжёлых работах больше не задействован. Его определили заведующим лагерной библиотеки. Я понимаю, в это поверить ещё более трудно, но… - видя расширяющиеся глаза девушки, он сунул руку за борт кремового пиджака. Извлёк листик клетчатой ученической тетради, который был исписан лиловым химическим грифелем. – Узнаёте почерк Павла Алексеевича?

   Аня ощутила прилив нечеловеческой ярости.  Ещё минута – она бы бросилась на этого фашиста. Выцарапала ему глаза. Так, что органам госбезопасности пришлось бы судить и её – за нанесение тяжких побоев германскому агенту.

- Можно вас попросить об одном одолжении?  - когда Шпигель кивнул, она произнесла: - Выйдете за дверь. Никогда больше не донимайте меня. Вам ясно? Или повторить?

   Тяжело вздохнув, немец спрятал «доказательство» во внутренний карман шикарного летнего костюма.

- Вы не дослушали, фройлен Анна, - она явно стилизовал свою речь под ранний период. – Ваш батюшка скоро будет освобождён. Но это первое. Теперь второе. Я и моя организация, - он улыбнулся, - не преследуем агрессивные цели. Фюрер конечно варвар, но он прошёл всю Европу. Из этого следует, что он нужен Германии. Как Иосиф Сталин – России. Вы ведь не пылаете любовью к вашему усатому вождю?

- Сейчас не знаю, - честно призналась Аня. Ненависть постепенно уступала место любопытству. – Когда отца арестовали и приговорили к десяти годам, я невзлюбила весь свет.

- Это проходит, - успокаивающе молвил Шпигель. Он сделал плавное движение рукой. – Ненависть плохой советчик. Вы умная и рассудительная девушка. К чему тратить себя на выражение низменных чувств? Вы не разобрались в себе, в своём предназначении. Вы родились в страшное и интересное время. Мы все живём потому что нам предстоит выполнить великую задачу. Поэтому произошла наша встреча, Аня.

- Можно узнать поподробнее? - Аня уже вошла в неизвестную пока роль. Отложив сумочку с косметичкой, мелочью на трамвай и читательским билетом, она прошлась по гостиной.  На ходу включила громоздкий приёмник «Филипс». – Пока вы говорите загадками.

- В своё время, фройлен Аня, вы узнаете всё, - успокоил её вновь Шпигель, хотя в этом уже не было необходимости. – Пока ваша задача сводится к тому, чтобы наблюдать. Вы – лёгкое судно с распущенным парусом. Повинуйтесь ветру. Он вынесет вас к нужному берегу.

- Если я скажу нет? – Аня в упор посмотрела в его ясные, совсем не старческие глаза. – Что тогда?

- Вас придётся принести в жертву египетскому богу, - сурово произнёс Шпигель. В следующий момент он оглушительно рассмеялся. – Всё это глупости! – он прошёлся к приёмнику. Ощупав ворсистую обивку, поискал на настроечной таблице отметку Дрезден. На этой волне передавали лёгкую музыку. Затем зажигательный голос Ганца Фриче стал выдавать очередное сообщение министерства пропаганды: все атаки британской авиации отбиты с большими для неё потерями, урон германским городам причинён небольшой, дружбе между Германией и СССР ничто не угрожает. – Я не сторонник принуждения. Хотя многие у вас да и у нас считают его вторым после подкупа действенным методом. Надо проникнуть в душу. Завоевать доверие. Только через доверие кадры решают всё! – усмехнулся он. – Вы мне доверяете?

- А как вы думаете?
   Раздался звонок в дверь. Дин, дон… На лицо Шпигеля легла лёгкая тень. Но Аню уже вынесло в коридор.

   За дверью вопреки всем ожиданиям вместо усатого сотрудника НКВД или (что было бы совсем фантастика!) Людки Пономарёвой высился столбом военный. В синих бриджах с красным кантом. В защитной фуражке с красным околышем. В красных с золотом петлицах сияли помимо кубиков лейтенанта  крохотные арфы.

- Дико извиняюсь! До Люды не смог дозвониться. Бабушка у неё то ли слепая, то ли глухая… может вы поможете?

- Чем? – удивилась Аня. – Дверь выломать?

- Да не… - хохотнул военный музыкант. – Это я и сам  смогу. Бог здоровье дал. Советская власть ещё больше укрепила. Я вот о чём. Может вы, как подруга, скажите: когда она придёт и где её ждать? А то я на побывку прибыл. Трое суток. Боюсь, укатила в поход. И не свидимся.

- Что-то я вас впервые вижу, - усомнилась девушка.

- Да и я вас тоже, - последовал исчерпывающий ответ.

   Аня жестом пригласила его войти. Он, не снимая фуражки, прошёл в гостиную. При виде Шпигеля совершенно не смутился. Зато с тем стали происходить «косые неясности». Задёргалось правое веко. Заходила ходуном трость в костистой, крепкой (Аня сама оценила его рукопожатие) руке.

-       Вы знакомы? – она в пол-оборота встала меж ними. – Господин Шпигель. Турист из Франции. Тоже – знакомый Люды. Который уже день ждёт её…

   Явно не ожидав такого поворота событий, немец прогнусил что-то вроде «будьте здоровы». С побелевшим лицом и трясущимися губами выскользнул из комнаты. По пути в прихожей задел трюмо – по паркету зазвенел «язычок» для обуви. Хлопнула дверь…

- Не обессудьте! – улыбнулась Аня. – Чем богаты, тем и рады.

- Да уж! – улыбнулся военный. – Счастливо вам, девушка.

   Он сделал плавный поворот кругом на каблуках.  Ровным, почти строевым шагом стал выходить.

-       Совсем забыла… -   не по девчоночьи хлопнула себя ладошкой по лбу Аня. – Стойте же! Он что-то предлагал. Хотел, рассчитывал… А ваш визит спутал все карты. Что теперь делать?

- Вопрос не ко мне…

   Когда она выбежала на этаж, военного уже след простыл. Только хлопнула дверь в парадной. Да шумно взлетели голуби – это она слышала. Было 10 июня 1941 года. Шесть дней назад в сообщении ТАСС говорилось о провокационных попытках вбить клин между Германией и СССР. Казалось, ничто не предвещало угрозы.

   Вечером, досидевшись допоздна в библиотеке, что напротив крайкома ВКП (б), она возвращалась домой. Решила пройтись пешком. Завидев издали чешуйчатый серебристый купол со шпилем, что высился на крыше УНКГБ, она неторопливо свернула с Советской на улицу Коммунаров. Несмотря на сумерки было многолюдно. В киоске «Союзпечать», освещённом высоковольтной лампой на столбе, вовсю торговали газетами, журналами, открытками. Рядом примостилась синевато-белая тележка с мороженым. Здоровенный рыжий парень в фартуке набивал вафельные стаканчики пломбиром, что вынимал металлическим стаканчиком с ложкой.  Из открытого нутра тележки курился иней.

  Аня примостилась к мачте освещения. И увидела усатого. В плаще из бежевой балони. Он стоял, как будто не видя её.

-     …Кому нары, девушка? – сказал весёлый, развязанный проводник, когда они сели в трамвай: - Вам  это нужно? Оплатите проезд.

   Заскрипев и зазвенев, трамвайчик тронулся. Притихшие пассажиры слушали трепотню проводника. Он толкался, шумно сморкался. Один раз рассыпал мелочь на резиновый коврик в проходе. Кепка усатого маячила за платками и шляпой какого-то старорежимного субъекта с бородкой, в очках, напоминавшего Чехова. Аня лишь видела крупную белую руку и съехавшую манжетку, под которой обнажился кожаный ремешок с часами – он удерживался за поручни. Кроме того мимо Ани проскользнул парень в футболке «Динамо». Поминутно извиняясь, он подмигнул в пространство. Девушка с чертёжной папкой, в вельветовой курточке и брюках, в авиационном шлеме, тоже как-то ободряюще окинула её взглядом.

-    Советскую-похерецкую проехали, дамочка, - не унимался проводник. Его широкое рябоватое лицо со сплюснутым носом хорошо было видно в тамбуре перед кабиной водителя. – На обратном пути остановочка будет! Ага! Спать не надо… Советская власть, понимаешь,  на вас силы тратит. Одевает, обувает… нянькается, как с сопляками малыми, а они! Спят на ходу. Смотрите – всё проспите…

   Трамвай со скрежетом занесло на повороте. Он нёсся вдоль набережной Кубани. Над Краснодаром сиял серпик молодой Луны. Его нижнее остриё мерцало красным светом. Это выглядело величественно и  одновременно зловеще. Синевато-серая гладь Великой реки юга России переливалась красноватым узорным сиянием. Будто какой-то шутник на небесах или во вселенной с ЕЁ бесчисленными мирами о чём-то предупреждал человечество.

   Внезапно Аня ощутила перемену. В вагоне кроме неё и пятерых пассажиров, не считая кондуктора, никого не осталось. Кондуктор что-то проворчал о безбожниках и атеистах, что заполнили всё пространство («…Ни продохнуть от них проклятых – воздух Богом сотворённый своим дыханием отравляют!»), позвенел мелочью в потёртой замшевой сумке. Он заметно нервничал. Его широкое рябоватое лицо с острыми зеленоватыми глазами принимало то выражение затаённого испуга, то становилось жёстким, даже агрессивным. Молодой человек в футболке «Динамо» явно загораживал ему проход к отдвижной двери в кабину. Его безволосая, распахнутая грудь плавно вздымалась. Рука с обозначившимся бицепсом цепко держалась за поручень. Двое других, постарше и тоже вьюнош, словно нарочно заняли выход из вагона. Они шумно переговаривались, словно желая выговориться перед последним днём Помпей. Усатого не было видно. Он как будто сошёл на повороте и растворился в сумерках.

-    …Господи, святые угодники! Царица небесная, заступница матушка, - бормотала сидящая посредине, напротив кондуктора, женщина с крупными чертами лица. Повязанная домотканым платочком, в просторном сарафане, с узелком в руках, она напоминала казачку с кубанских станиц. – Не дай нам, грешным, пасть ниже, чем пали. Не попусти на нас глад и мор. Не дай нам войны…

  Кондуктор, с минуту посопев, двинулся решительным шагом к кабине водителя. Молодой человек в футболке и не думал уступать.

-     …Ай, яй, яй, как нехорошо! – усмехнулся кондуктор. Он стоял к Ане спиной, но она физически ощутила как напряглись его мускулы под шитой по-украински рубашкой с косым воротом. – Уступи место дяде – не маракуй!

-     А это ваш рейс? - глаза юноши под кепкой, полузакрытые золотистым чубом как у Шуры Балаганова, подёрнула непроницаемая пелена. На губах блуждала холодная усмешка. – Что-то мне не нравится ваш почерк, уважаемый. Грубо работаешь.

-     Не понял? Повтори для дяди.

-     Фальшивишь, дядя. То и говорю. Не рыпайся – больно не будет…

   Сзади, держась за поручни, сбавив на пол тона голоса, подошли те двое. Юноша лет двадцати в песочного цвета костюме, который он держал на руке. С сильной шеей, повязаной галстуком «павлиний глаз».  И человек лет сорока, приземистый, широкоплечий. В мохнатой чёрной папахе-кубанке. В рубашке, перепоясанной наборным поясом. У него над губой топорщились чёрные, по-будённовски закрученные усы.

-      Закон есть закон, - сказал юноша с костюмом. – Его надо уважать. А ты его  преступил. Знал на что идёшь?

-     Дайте пройти! -повысил голос кондуктор.

    Он стал напирать грудью на «динамовца». Тот слегка поддался. Затем молниеносным движением перехватил руку кондуктора, зависшую на поручнях. В следующий момент она оказалась прогнута в локте. Кондуктор закряхтел, пытаясь освободиться из-под залома. Тогда двое других пассажиров включились в процесс. Юноша с пиджаком зафиксировал в заломе другую руку. Тот, что в кубанке, методично прощупал карманы брюк задержанного. Хлопнул по голове, что покрывала белая бумазейная кепка.

-      Пр-р-ройдёмте, гражданин, - спокойно возвестил он. Затем, обернувшись к Ане, обратился к ней и женщине: - Граждане! Попр-р-рошу соблюдать спокойствие. Органы госбезопасности и уголовного розыска пр-р-роизвели арест опасного преступника, - он вынул из кармана галифе книжечку в коверкотовом переплёте. Показал на корешке золотые буквы НКВД СССР. – Вы  и вы – пр-р-ройдите с нами! Будете понятыми.

-      У меня муж дома не кормленный. И дети. Советская власть что – на мне прекратится? – возмущённо выдохнула женщина с узелком.     Её крупное, не лишённое привлекательности  лицо страдальчески сморщилось.

-      Попр-р-рошу пройти! – усатого в кубанке невозможно было пронять. – На пр-р-роизводство сообщим…

   В отделе НКГБ  при линейном отделении милиции на станции «Краснодар-1», куда доставили арестованного, было не протолкнуться. Сновали заступившие на дежурство и сменившиеся с оного милиционеры. На деревянной, отполированной задницами скамье сидели трое помятых типов.  От них за версту несло перегаром.  Один всё время норовил горланить неприличные куплеты. Но моментально замолкал: сидевший у телефонов дежурный сержант показывал ему внушительный кулак. На одной костяшке краснела свежая ссадина. В добавок ко всему курился табачный дым. От него у Ани саднило в  глазах. Но девушка терпела.

   Из комнаты с дверью, что была обтянута коричневым дерматином на заклёпках, с номером «8», вышел усач в кубанке. Он снял её. Погладил залысую голову. Зачерпнул кружкой воду из оцинкованного бака.

-      Вас, девушка, попр-р-рошу пройти! – громогласно  заявил он. – У следователя будет несколько вопросов. Потом ребята вас подбросят на мотоцикле до дому. И вас тоже – не волнуйтесь…

   Она смело прошла в кабинет. Там сидел парень, что держал костюм в руке. Теперь он был лишь в свежей фланелевой сорочке. С галстуком «павлиний глаз», что был повязан на ослабленный узел. Его смугловатое лицо с выразительными карими глазами не выражало у Ани никаких опасений. В добавок ко всему на «плечиках» висел его пиджак. На лацкане она заметила созвездие значков. «Ворошиловский стрелок», «Отличник ГТО», «Парашютный спорт». И – голубовато-белый ромб «Выпускник МГУ». Наверное с юрфака…

- …Что, нравится? – спросил он. – Хотите, небось, поступать?

- Хочу, - сомкнула губы Аня. – Спрашивайте…

- Разрешите представиться! – улыбнулся молодой человек. – Старший следователь уголовного розыска лейтенант Бобриков. Можно без регалий – товарищ Бобриков. Не Бобиков… – предупредил он её, открывая папку с бланками протоколов задержания. – Что ж,  теперь колитесь вы. Фамилия, имя, отчество, год рождения…

   У Ани на мгновение «в зобу дыханье спёло». «Каркнуть» она не успела да и не хотела. Молодой человек, занеся перо из чернильницы  с зеленоватыми, окисными разводами, терпеливо ждал. Пришлось его уважить. Можно было, конечно, из вредности попросить его предъявить документы. Но зачем? Придумала тоже.

  Она воспроизвела в деталях поведение своё и арестованного. Последнему вменялась в вину антисоветская агитация и пропаганда по известной статье УК РСФСР. При обыске у задержанного был обнаружен финский нож в билетной сумке. Надо бы это отметить в Анином протоколе. И приложить её подпись.

-     Ничем вам помочь не могу, товарищ Бобриков, - она сделал едва заметное движение рукой. Пальцы коснулись нежного подбородка. – Я не видела никакого ножа. Как же я могу ставить роспись?

   Следователь угро отложил перо. Размял пальцы.

-      Вы меня удивляете, Крыжова! Это же враг! Матёрый! А вы? Эх-х-х… Я-то на вас понадеялся, - без зазрения совести цедил он. – Ладно! Где я теперь второго свидетеля найду? Я и оперработники – лица заинтересованные…

-      А как же презумпция невиновности? Товарищ генеральный прокурор о ней говорил…

-      Девушка! Жизнь это – живое древо! Диалектика материи. А все эти инструкции, кодекс и прочее – сухая ветвь. Её надо оживлять. И вот тогда…

-      Что тогда? - Аня подивилась своей настойчивости, граничащей с нахальством.

-       Да ничего! – внезапно резко оборвал он её. Придвинув вплотную  папку с протоколом, как можно суше сказал: - Ознакомьтесь и распишитесь. «С моих слов записано верно, мною прочитано». На каждой странице…

   Папка была раскрыта посредине. Какие-то конверты серой плотной бумаги, рукописные и машинописные документы и их копии, заверенные печатями и штампами прокуратуры, НКВД, НКГБ. И фотография – запястье с татуировкой ввиде креста с вогнутой нижней перекладиной. Наверное, это тоже относилось к задержанному.

-       У вас брат есть? – бросила она ему на прощание.

   Уши лжебобрикова тотчас же налились красным. Она так и вышла, не рискнув продолжить опасный разговор.

   На остановке позади отштукатуренного здания вокзала стояло несколько грузовиков ЗИС. Освещённая фонарями рыночная площадь была пуста. Через навесной мост, что был над путями, шла толпа молодёжи с рюкзаками и гитарами. Юноша в белоснежных туфлях и сорочке со значком ВЛКСМ играл и пел: «…В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает весна. Снятся мне твои золотистые косы…» Стоял у бордюра синий мотоцикл «М-73» с красной трафаретной надписью «милиция».  А под столбом с радио- тарелкой Аня заметила уже знакомую женщину, что отказывалась идти в понятые. Она как будто изучала расписание автобусов.

-   …Крыжова, стойте тихо. Не оборачивайтесь, - раздался знакомый шепот. Это говорил усатый чекист в плаще светлой балони. – Слушайте меня внимательно. Первое: ведите себя так, будто ничего не произошло. Со всеми прежними знакомыми контакты не обрывать. Ясно? Кивните! (Аня сделала едва заметное движение.) Хорошо… Теперь второе: ничему не удивляться.  Не задавать никаких лишних вопросов. Я буду на связи. Если понадобитесь – найду вас сам. Если понадоблюсь я – звоните…

   Вскоре она услышала за спиной скрип шагов. Усатый шёл к женщине, что изучала расписание автобусов. Постояв с минуту рядом с ней, обогнув здание вокзала, он пошёл к серому приземистому бараку, где расположилась камера хранения. Двое грузчиков в белых мятых фартуках, с металлическими жетонами, курили у входа. Он прикурил сигарету у одного из них. Скрылся в полутьме за клумбами цветов.

    После 22 июня она ещё раз увидела Шпигеля. В рабочем пиджаке и рабочей же кепочке, изрядно небритый и донельзя неузнаваемый, он стоял в толпе, что окружала газетные стенды. Казалось, жадно вычитывал сообщения с фронтов в «шапках». Она молча проследовала мимо, не говоря ни слова. Он же, будто почуяв её присутствие спинным зрением, тоже не оборачиваясь, растворился в толпе.

*   *   *

   Боброва направили из Ленинградского УНКВД по распоряжению самого наркома или товарища Берия.  В Краснодаре он освоился довольно быстро. Переезд семьи с багажом занял куда больше времени, чем представление начальству, знакомство с оперсоставом секретно-политического отдела. В должности начальника оного при Управлении наркомата внутренних дел по Краснодару и Краснодарскому краю Сергей Владимирович и был направлен в столицу кубанского казачества.

   Переезд и вступление в должность пришлось на начало марта – аккурат за два месяца до начала того, что в последствии называлось по разному. Великая Отечественная, вторая мировая, «всеевропейская война с большевизмом»…

   Вплоть до 39-го Бобров состоял специальным корреспондентом газеты «Правда». Тогда же активно исполнял оперативные поручения по линии 2-го управления НКВД. Ездил в специальную командировку на места боёв у озера Хасан. Написать толком ничего не удалось. Потери с нашей стороны были в трое больше, чем у битых самураев. Его поразило большое количество искореженных Т-26 и БТ, которые нередко попадали под огонь советской же артиллерии. В брошенных японцами окопах то и дело находились трупы солдат и офицеров, кончивших жизнь согласно кодексу бусидо: надрезали себе живот. Наши бойцы и командиры рассказали молодому корреспонденту много интересного, также не для печати. Оказалось, что в бой они шли поздней осенью в летнем обмундировании. До этого ютились в землянках и палатках. Боевая подготовка в Особом Дальневосточном Краснознамённом округе проводилась из рук вон плохо. Многие из прибывшего пополнения так и не научились кидать гранаты – забывали выдёргивать чеку. Получилось то, что хотелось назвать «камнем да в  свинью». По началу он дивился такой храбрости: по стране гулял 37-й год. «Ежовы рукавицы» наркома Ежова гребли всех подряд. На одного виновного приходилось десять, а то и более безвинных. Но цену такой храбрости он узнал также быстро: по возвращению в столицу куратор намекнул, что в должности заместителя «карлика» вступил новый человек. Бывший первый секретарь ВКП (б) Грузии – Лаврентий Павлович Берия. Человек принципиальный, порядочный и решительный. Своих карт ещё до конца не раскрыл, но грядут большие перемены. Может так статься, что «свято место пусто не бывает»…

   Давно бы пора, с откровенным облегчением подумал Сергей Владимирович. Мысль он свою спрятал в себе. Не проронил ни слова. Лишь показал жене на портрет Ежова, что висел в гостиной. Та, многозначительно улыбнувшись, всё поняла. Защебетала о своём, женском. А чуть позже, когда состоялся «суд скорый и неправый» над маршалом Блюхером, что набросился в пьяном виде с топором на опергруппу, всплыли новые убойные факты. Мало того, что тот, оказывается, с 20-х годов был завербован японской разведкой, из-за чего Дальний Восток  до 1922 года имел к РСФСР такое же как Китай к Монголии! Мало того, что тот запустил боевую подготовку вверенного ему округа, оставил войска без жилья и дорог, по которым можно подбросить подкрепления и грузы! Оказалось, что перед самым конфликтом у сопок Безымянная и Заозёрная случился крупный неприятный инцидент. За всю историю ОГПУ-НКВД не случалось ничего подобного! Начальник Дальневосточного Управления Генрих Самуилович Люшков попросту исчез. Отправился под предлогом агентурных встреч по приграничной территории округа и не изволил вернуться. Взял да и растворился в воздухе, надо полагать…

   Для Ежова со товарищи, коими были его замы по НКВД СССР Фриновский, Дагин  и прочая публика с далеко небезупречным прошлым, это был удар ниже пояса. Проверенный товарищ оказался вдруг если не шпионом, то натуральным вредителем. Вся агентурная сеть на Дальнем Востоке, казавшаяся безупречной, попала под удар. Такого Хозяин не прощал. Он предложил место всесильного наркома и комиссара госбезопасности на выбор:  Чкалову, Герою Советского союза и военному лётчику-испытателю, а также Косареву, первому секретарю ВЛКСМ. «Карлик» (Ежов был не гренадёрского роста) ещё пребывал на своём посту. Ни тот ни другой не дали своего согласия. Сталин перевёл из Грузии в Москву Лаврентия Берия. Поначалу оставил его при столичном обкоме. Вскоре энергичный мингрел в пенсне, с за лысым лбом, смеющимися глазами одел чекистскую форму. Чкалов погиб при странных обстоятельствах. Говорили, что за час до  полёта (испытывали истребитель И-180) на аэродром примчались чёрные лимузины. То ли с Лубянки от товарища Берия, то ли с Кремля от самого Сталина. Чкалова убедили не садиться в самолёт, что выведен из строя вредителями. Тот послушался и остался жив. На следующий раз, совершая неплановый полёт, Чкалов трагически погиб – во время полёта вышел из строя мотор…

   Товарища Ежова без шумной помпы вскоре арестовали и судили как врага народа. Он был расстрелян. Его портреты (белозубая улыбка под коническим черепом) был изъяты отовсюду. Школьники старательно закрашивали наряду с другими фотографии Николая Ивановича. В феврале 1939 года Сергея Владимировича вызвали телефонным звонком в главное управление кадров на Лубянской площади. После процессов над Тухачевским, Уборевичем, Примаковым, последовавшим за ними расстрелов Блюхера и Ежова, он был в некоторой растерянности. Судя по опустевшим коридорам и множеству закрытых дверей всесильного наркомата, врагов в нём оказалось по первое число. Отказаться он не смел да и не хотел. Желание пришло и утвердилось, как будто Сергей Владимирович ждал его всю жизнь. В конце-концов, идёт борьба. Противодействие двух систем, сказал он себе. Если не я, то кто же?

    Так думал не только он. Так думали многие. Почти весь советский народ.

    Прибыв на место, Бобров сразу же столкнулся с ожидаемыми трудностями. Во-первых, там, где разместили его с семьёй, невозможно было жить без скандала. Общежитие НКВД в районе «МК» было, по словам коменданта управления и начальника «хзо» забито до отказу. Старшему лейтенанту госбезопасности Боброву приказано выделить жилплощадь «шесть на семь» (на коммунальном подселении, ванна и санузел общие) в Заводском районе по улице Пролетарская, 22/1. Главное, что есть телефон. И жильцы, само собой разумеется, проверенные нашими бдительными органами.

   Бобров было налился кровью и решил идти на пролом: в приёмную начальника серого дома. Биться до посинения (начальника, конечно!) за приличные условия служебного житья-бытья. Но вовремя себя «затормозил». На новом месте всегда так. Поэтому, он сказал «есть». Взял руку под воображаемый козырёк (форма была сшита, но ещё не подогнана по росту) и, развернувшись на каблуках, вышел из просторного помещения хозяйственного отдела. Ещё было необходимо представиться коллективу и разгрести кучу оперативных и следственных дел. Как- никак – его утвердили приказом по краевому НКВД в должности начальника секретно-политического отдела.

   Сыграло роль образование, законченное и высшее (новый нарком придавал этому огромное значение), во-вторых опыт прежней работы под прикрытием. Помимо всего прочего засчитывался дореволюционный стаж ВКП (б), а также участие в гражданской войне. Происхождение у Боброва было неважнецкое (отец – из дворян, а мать из зажиточных крестьян), но так как родители прятали до революции сына-пропагандиста и укрывали склад прокламаций с набором шрифтов, то на эту графу вскоре закрыли глаза. Первую мировую войну (она же империалистическая) Сергей Владимирович встретил с ликованием. «Война это прежде всего весело!» - как говаривал тогда Александр Блок, кумир либерально-революционной молодёжи. Пошёл вольноопределяющимся  на фронт.  Участвовал в Брусиловском прорыве 1916 года. Через месяц сменил солдатские погоны с витым трехцветным шнуром на золотой басон с одной звёздочкой.

   …В первый же вечер  на новом месте  семью Бобровых  ждал сюрприз. За стенкой, в квартире работника райвоенкомата, стали громко играть на гитаре, горланить не совсем приличные песни. Старший лейтенант Бобров постучал в эту дверь. Ему открыли. На законный вопрос: «По что гудим, товарищи красные командиры?» последовало приглашение к столу. Оказалось, что гульба по случаю именин супружницы. За столом овальной формы из «старорежимного» красного дерева сидели в фривольных позах трое. Один пехотный лейтенант, один капитан-артиллерист и подполковник с танками в чёрных петлицах. Между тем никакой супружницы не наблюдалось. Вежливо отказавшись, Бобров тем не менее поздравил её заочно. Ему была поднесена чарка из хрусталя на серебряном подносике. Он лишь вежливо пригубил её. После чего и удалился. Веселье за стенкой возобновилось тут же. Да так, что Елена Петровна, супруга Сергея Владимировича, вознамерилась было пойти сама. Тщетные уговоры мужа на неё подействовали как на слона булавка. Когда хлопнула дверь, Сергей Владимирович мысленно посочувствовал товарищам краскомам. Так и есть – через пять минут там установилась гиблая тишина. Всё было просто: жена объяснила, по какому ведомству служит её муж.  В памяти были живы воспоминания о товарище Ежове и «ежовых рукавицах», равно как и шевроны НКВД , где меч пронзает змею. Поэтому «змеи» быстро успокоились.

   Первая же неделя службы была для него как гром среди ясного неба. Большая часть оперативных разработок  – это удары молотом по воробьям. При Ежове практика фабрикаций дел достигла небывалого размаха. Брали по малейшему подозрению, волтузили  до последнего, не гнушаясь пыткой «на конвейере» и обычным рукоприкладством. Для последнего, кстати говоря, приспособили резиновые шланги и обрезки из прессованного картона, что поставлялся из обёрточного цеха Краснодарской табачной фабрики «Золотой лист». Протоколы допросов пестрили противоречивыми показаниями, а также странными «обрывами», когда между одним и другим вызовом к следователю проходила неделя или даже месяц. Что за это время происходило с подследственным, одному Богу было известно.

- …Тётя Маня во время обеденного перерыва в конторе ляпнула своей подруге, что товарищ Сталин – в окружении врагов, - возмущался Сергей Владимирович. – Ещё бы! Она ведь враг, товарищи чекисты! Ату её! А если ляпнула подруге, которая поведала это своему мужу и любовнику, а те в свою очередь – своим… Это же антисоветский заговор! С подготовкой покушения на членов политбюро и товарища Сталина! А как же! Они ведь болтали между собой, что товарища Сталина, товарища Ворошилова и прочих товарищей хотят убить. Ведь об этом в газетах пишут. Так, товарищи?

   Дело было на оперативном совещании. Присутствовали сотрудники его отдела. Все почти на подбор – новички, без должного чекистско-оперативного опыта. Кто пришёл с завода, кто с колхоза. Троих призвали в органы со срочной службы в РККА. Только один с пединститута. Из старых, сохранившихся в прежних должностях, было всего трое. В том числе, лейтенант Бобриков.

- Разве это правильно? – видя молчание своих сотрудников, возобновил «великолепную порку» Бобров. – А ведь таких дел при Ежове было около 80 %! Вы только вдумайтесь в эту цифру! Получается, что из рук ЧК уплывали настоящие враги, подставляя нам либо мелких пособников, либо невиновных советских людей. Честных граждан нашей страны! Их мучили на допросах без сна по десять суток, били, морили голодом. Как же трудно, утратив доверие, восстановить его. Что нам и предстоит сделать.

- Разрешите вопрос? – поднялась рука лодочкой. Это говорил сержант Овсяников.
- Разрешаю. Только по существу.

- Как вы считаете, бывает ли скрытый враг? То есть человек, который только прикидывается, что чист. Он ещё ничего не совершил, но его происхождение, старые связи, среда толкают его на преступление.

- Считаю, что бывают. Вот Ежов. Вполне наш. Происхождения пролетарского. Работал, согласно анкете, на заводе «Красный треугольник» учеником мастера. Но это по анкете. А в ходе следствия выяснилось, что его там и близко не наблюдалось. Ясно,  как это делается? Вот это не просто подлог, а действительно заговор. Учитывая, что ни кадровый отдел ВКП (б), ни наша контора не смогли столько лет докопаться до истины.

- Так, может таких, как этот Ежов, стоит давить изначально? Плюс тех, кто ему пособничал. Разве не так? – подал голос сосед.

- Так да не так. Вот при царе у революционеров на предварительном следствии, в ходе суда да и на каторгах было прав предостаточно, - мотнул головой Бобров. Как только он начал тему о происхождении, у него запылали огнём уши. – О них восторженно писала демократическая пресса. Царь так и не додумался взять её в руки. Поэтому, благодаря этому и многому другому был свергнут. Большевики взяли общественную жизнь под контроль. Всякое отклонение от курса партии и советского народа изначально рассматривается как преступление. Но у нас остаётся  свобода! И принцип демократического централизма, когда младший, то есть подчинённый, может возразить старшему, то есть начальнику: товарищ, ты не прав! Ты зазнался или даже зажрался! – присутствующие неуверенно засмеялись. - Без этого ни социализму, ни коммунизму не быть! И враги прежде всего борются с этими великими завоеваниями. Стремятся забюрократить нашу общественную жизнь. Согласны? – все одновременно кивнули. Посмотрели ободрённей. - Ещё вопросы?

- Да,  есть! Разрешите…

   Ответив на два десятка (в том числе на тему о надбавках за выслугу, о кормовых, пайковых и обмундировочных), Бобров поставил перед оперсоставом новую задачу. Общую для всех сотрудников. «Мести под гребёнку» теперь отменяется. Всякий привод или вызов в серое здание без веских улик, тем более по анонимному «сигналу» не считается за арест. По месту службы или работы не доводится. Задержание или арест действительно виновных не считается поводом для организации травли членов их семей по месту жительства и на производстве. «Сын за отца не отвечает!» («…А дочь?» - неумно пошутил худенький белобрысый паренёк в вельветовой штормовке «юнгшурм». Бобров живо прихлопнул по столу.)  Во время оперативных мероприятий, как-то задержания, опросы свидетелей, беседы с секретными сотрудниками, допросы задержанных и арестованных (он настаивал на различии этих двух процессуальных понятий!) доводить это до подкорки. Никаких бранных слов, никаких угроз об исключении из партии или комсомола с «волчьим билетом» на всю жизнь! В директиве товарища наркома внутренних дел Берия ясно сказано: многие сотрудники отошли от традиционной кропотливой агентурно-осведомительной работы. Выработалась привычка доверяться информаторам с «чистой анкетой», где социально-близкое происхождение,  активная общественная работа и прочие записные данные укрывают порой вражеский оскал! Служат чем-то вроде овечьих шкур для волков, как в одной книге написано. Следует изжить на корню данные безобразия и прочие перегибы. Следует с особой тщательность, используя метод перекрёстного агентурного опроса, проверять любой сигнал. Тем более, если он анонимный. Ведь не секрет, что отдельные несознательные граждане и гражданки зарятся на чужую жилплощадь…

   К концу заседания Сергей Владимирович «поведал миру» о том, что на Дальнем Востоке в бытность Ягоды, а потом Ежова  арестовали большое количество граждан польской национальности. По обвинению в шпионаже на 2-й отдел польского генштаба. Кроме этого, «ляхам» припомнили польский батальон, что сражался против войск Уборевича и Тухачевского в рядах Колчака, разгром армий того же Тухачевского под Варшавой, падение тунгусского болида… Когда все отсмеялись вдоволь, Бобров закончил уже серьёзно: «А враг тем временем близко обретался!» И рассказал о странном исчезновении Люшкова. Мол, не без его, врага, тут обошлось. Похищение, если оно это оно…

- Останьтесь!  - бросил он Бобрикову, когда все стали расходиться.  – Присаживайтесь, товарищ лейтенант , - когда мощный, широкоплечий Иван Андреевич  устроился на хрустнувшем стуле, продолжил: - С августа 37-го по сегодняшнее число вы числитесь в этом звании на должности начальника 3-го отделения. Так?

- Так точно, - по старорежимному, мотнув бычьей головой ответил тот.

- Какие оперативные разработки вы провели лично за этот срок? – суховато, но без напускного самодовольства поинтересовался Бобров. Он выложил на крытую стеклом поверхность дубового стола две пухлые, объёмистые папки. В одной из них было личное дело лейтенанта госбезопасности  Бобрикова, в другой – собранные им при последней аттестации характеристики по раскрываемости, оперативности, партийной и общественной работе (был выпускающим  стенной газеты «Знамя чекиста»), а также  многим другим показателям, включая секретные отзывы кураторов НКВД по объектам (учебным заведениям), которые в свою очередь курировало отделение Бобрикова. – Слушаю вас!

- Товарищ старший лейтенант , - неловко усмехаясь начал тот. – Оперативные разработки за время вредительской деятельности врага народа Ежова считаю чёрным пятном в своей биографии.

- Да ну! – наигранно поднял брови Сергей Владимирович. – Прямо-таки несмываемым пятном считаете этот отрезок своей биографии?

- Несмываемым?.. – с сомнением протянул Бобриков, почесав затылок. – Насчёт того смываемое оно или нет, пусть об этом судит партия и советский народ. Именно они призвали меня в вооружённый отряд ВКП (б). А товарищ Сталин в своём докладе дал своё определение Ежову и ежовщине.

- Вы что – считаете себя виноватым в преступлениях Ежова?

- Я этого не говорил.

- Однако подразумевали.

   С минуту в кабинете установилась мёртвая тишина. Лишь чуть слышно ходили напольные часы в дубовом же футляре с боем, с серебренной врезной табличкой: «Нашим славным чекистам от шефов, Коллектив Краснодарской ордена Ленина табачной фабрики «Золотой лист». До революции это был средних размеров заводик фирмы «Табакъ. Коммерческое общество Головинъ и К.» с контрольным пакетом акций американского банка. Во времена нэпа прежние хозяева частично вернулись. Они снова принялись вкладывать свои деньги в производство табака. Даже частично вывозили продукцию в одну из европейских стран, где переклеивали ярлыки и сбывали по иной цене. С 33-го года всё «устаканилось» окончательно.

- Товарищ начальник, - продолжил Бобриков после тягостной для него паузы. Он собрал складки в надбровные дуги. Шевелил ноздрями. – Чувствую, что вас не устраивает моя кандидатура в прежней должности. Это читается в вашем настроении. Готов принять отстранение  и служить делу Ленина-Сталина так, как сочтёт нужным руководство.

- Дело в том, - Бобров осторожно раскрыл папку с аттестацией, - что вы сами себя не устраиваете, товарищ Бобриков. Да, именно! Ни как сотрудник органов государственной безопасности, ни как коммунист, ни как, простите, человек. Давно вы живёте с собой не в ладах, - он сделал предостерегающее, едва заметное движение рукой. – Именно так! Я со всей тщательностью изучил ваше личное дело. Посмотрел ваши рапорты, характеристики и докладные. Что же я увидел? В органах – с 33-го года по комсомольской путёвке. Отличные характеристики от 1-го секретаря темрюкского райкома ВЛКСМ. Ездили с комсомольским оперотрядом по казачьим станицам, агитировали крестьян и казаков к добросовестной сдаче зерна государству. Боролись с кулачеством. На вашем личном счету – три мироеда с семьями. Вы участвовали в их высылке уже как стажёр органов в феврале 1933 года. Через год вы - аттестованный сотрудник. В звании сержанта. Кандидат в члены ВКП (б). Так… Смотрим дальше, - Бобриков угрюмо опустил голову в бычьи плечи. – Ещё через год – вам присвоено звание лейтенанта государственной безопасности. Не припомните, за какие заслуги?

- В личном деле всё сказано, - глухо, с плохо скрываемой неприязнью выдавил «Бобик».

- Я знаю, что в личном! А сами? – так как Бобриков упорно молчал, Бобров зашуршал прошитыми суровой ниткой листами: - По заданию Нифонтова,  что в должности капитана исполнял обязанности начальника отдела, вы тихой сапой списались через своих секретных сотрудников с родственниками раскулаченных из станицы Тихоретская.  Пригласили их через тамошнего председателя на сельскохозяйственную выставку Краснодар, посвящённую юбилею октябрьской революции.  Кроме того выгадали возвращение ряда семей из раскулаченных в Тихаретскую. В связи со снятием судимости или окончанием высылки. Помните что было дальше?

- Не помню… - с циничной простотой, глядя в паркет, устеленный зелёной ковровой дорожкой, молвил лейтенант .

   Ещё бы тебе помнить, со скрытым отвращением подумал Бобров. Все они через месяц были арестованы как враги народа и вредители, что организовали якобы антисоветскую подпольно-диверсионную организацию «Трудовой крестьянский союз», имевшую своей целью дискредитацию колхозно-совхозного движения, порчу инвентаря и сельхозпродукции, печатанию и распространению соответствующей литературы от НТС. Вроде какие-то листы нашли в столе у председателя колхоза «Красный луч», у счетовода и агронома. У двух последних – дома, при обыске, под половицами. Как отмечают свидетели, проходившие по пересмотру дел в 1940-м, сотрудник райотдела НКВД как-то поразительно точно, безо всякого «вступления», оторвал именно эти половицы. Такое могло быть только по предварительному «сигналу». А его, простите, не было.

- Вот что, товарищ Бобриков, - устало подытожил «товарищ начальник». – Как советский человек советскому… гм, гм… человеку : с т ы д н о! Я не знаю, почему руководство управления на местах и в центре приняло решение аттестовать вас, но к мнению руководства прислушаюсь. Поэтому давайте будем работать. Но! То, что скажу сейчас, примите к сведению как аксиому. Фабрикацией в стиле Ягоды-Ежова, жандармских провокаций я не потерплю. Буду избавляться от вас со всей решительностью и жёсткостью. У нас хватает реальных, а не мнимых врагов, шпионов и диверсантов. Вы согласны?
- Ну да, - Бобриков, казалось, готов был забросить ногу на ногу.

- Что «ну да»?!? – округлил глаза Бобров.

   Бобрикова как подбросило невидимой пружиной. Он снова подобрался и сидел как по стойке смирно. С вогнутыми плечами и грудью со эмалево-золотым значком «Отличному чекисту».  Он вспомнил кое-что из своего далёкого уже прошлого. Свой первый допрос. Тогда, в уже далёком 34-м, его вызвал прежний начальник 3-го отделения  – Нифонтов. «…Подследственный Вержбитский по делу преподавателей не мычит, не телится на допросах, - сухо, не предлагая сесть, обратился он. – Спуститесь в следственное и разберитесь. Я уже прозвонил. Доложите по выполнению. Вопросы?» Бобриков кивнул, что таковых нет. Но, при попытке выйти, он был остановлен. Взгляд начальника был столь пронизывающ, что оторопь взяла. «Вы ещё здесь? – с наигранным удивлением бросил ему Нифонтов. Склонив маленькую лысую голову, он намеренно долго чесал затылок. Затем стал рассматривать пальцы с наманикюренными ногтями. Бросил совсем уже уничтожающий взгляд. А ведь неделю назад ещё беседовал с молодым сотрудником, переведённым с повышением из 2-го отдела, исключительно любезно. Поил чаем, расспрашивал о родных и близких. Всё это подействовало завораживающе. Иван, почти не колеблясь, вывернул свою душу наизнанку.

    В следственном отделе, в кабинете, где находился Вержбитский, в самом деле шёл вялотекущий, малоэффективный допрос. Молодой, пришедший по комсомольскому набору следователь-стажёр Перунов лишь таращил на подопечного глаза. Барабанил головкой карандаша по столу. Или откидывался на спинку стула. Так он старался произвести на подследственного хоть сколько-нибудь впечатления. Убедить его в своей значительности. Но уже гражданин, а не товарищ Вержбитский, был человек эрудированный. С аккуратно причёсанной бородкой и старомодных очках белого металла, он хитро стрелял глазами поверх головы этого веснушчатого паренька. На неубедительные вопросы, суть коих сводилась к попытке сыграть на совести и долге перед советским народом, лишь загадочно реагировал: «Вот поживёте с моё, юноша… Эх, если б я помнил, что было, а чего не было!.. Не знаю, погода была отвратительная: снег глаза слепил. Ветер уши закладывал – что мне говорили, не слышал…» В таком духе допрос тянулся уже третьи сутки. По какой-то загадочной причине Вержбитского «не садили» на «конвейер» без сна.  Это настораживало Бобрикова: могло значить лишь то, что арестованный по делу антисоветской белогвардейской организации, связанной с Российским Воинским Союзом (РОВС) в Париже, по каким-то причинам был нужен руководству. Целый и невредимый. Даже выспавшийся.

   Бобриков, ощущая почти физически мёртвенный взгляд начальника, предложил молодому стажёру-следователю выйти. Затем, бегло просмотрев протокол допроса, решительно захлопнул папку. «…Слушай меня внимательно, гнида, - с любезной жестокостью обратился он к подследственному. – Вина твоя перед советской властью очевидна. Мы располагаем достаточным количеством устных свидетельств и косвенных доказательств. Твои родственники живут в Парагвае. А там – центр белой эмиграции! Так что колись пока не поздно. Не то, - он деловито сжимал и разжимал огромные кулаки, - попляшешь у меня «камаринского» в КПЗ…Понял или нет?» Тот лишь усмехнулся. Смахнул невидимую пыль с плеча. На Бобрикова это произвело угрожающее воздействие. Будто его приворожили или подморозили. «…Вы откуда к нам прилетели, милый друг? – раздался точно из далека чужой, нечеловеческий голос. – С Марса? Юпитера? Венеры? А, вы с астрального мира? Так вот, я, ваш покорный слуга, тоже обитал   бестелесной оболочкой. Вы об этом хотели меня спросить? Ещё вопросы?» Кровь частыми толчками стала приливать к вискам. Не помня себя, Бобриков набросился на расплывчатое пятно. Яростно бил его, топтал сапогами. Хотел было вынуть из кобуры наган – вовремя себя удержал. Опомнился лишь того, когда узрел: в кабинет вошли Нифонтов и Баргезис, начальник следственного отдела. «…Кто вам разрешил нарушать революционную законность, товарищ Бобриков? – начал с убийственным спокойствием начальник Секретно-политического отдела. – Вы избили подследственного. Это – установленный факт! Сдайте оружие и удостоверение! Вы отстранены от оперативной работы. Пока расследование…»
 
    Быть бы Бобрикову сосланным на Соловки, тянуть бы лямку в конвое или оперчасти при СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения). Но… Судьба выкинула странный фортель. То ли пощадила, то ли наказала его. Да так, что и вспомнить страшно. Произошло (с подачи кого-то из управления – не иначе!) это странное знакомство – турист из Германии предложил ему интересное сотрудничество. Так и заявил: «…Мы не вербуем вас, товарищ Бобриков – предлагаем вам работать с нами в интересах защиты революционных завоеваний. Они попираются нынешним политическим руководством России. Вы понимаете, о ком я? Отлично… Идея товарища Троцкого о мировой революции забыта. Она вычеркнута из жизни партии, в членах которой вы состоите. Вместо этого провозглашён курс на… строительств социализм  одна страна. Вы меня понимайт?  Подвергаются незаконным репрессиям многие видные революционеры, продолжатели дела Льва Давидовича. Насколько мне известно, вас тоже… не гладить по голова ваш начальств. Так есть?» Бобриков угрюмо кивнул. «…Тогда мы поняли друг друга, - заинтересованно обнадеживающе кивнул иностранец. – Выпейте этот нектар. Он вернёт вам силы. Предаст вашему существованию новый смысл».
   

*   *   *

Из документов народного комиссариата обороны СССР:

   Командующему войсками Киевского Особого военного округа.
   
   Начальник   погранвойск НКВД УССР донёс, что начальники укреплённых районов получили указание занять предполье.
   Донесите для доклада наркому обороны, на каком основании части укреплённых районов КОВО получили приказ занять предполье. Такие действия могут немедленно спровоцировать немцев на вооружённое столкновение и чреваты всякими последствиями.
   Такое распоряжение немедленно отмените и донесите, кто конкретно дал такое самочинное распоряжение.
   10 июля 1941 года.                Жуков.
   
   
Командующему войсками Прибалтийского Особого военного округа.

   
   Вами без санкции наркома дано приказание по ПВО о введении положения номер два. Это значит провести по Прибалтике затемнение, чем и нанести ущерб промышленности. Такие действия могут проводиться только с разрешения правительства. Сейчас ваше распоряжение вызывает различные толки и нервирует общественность. Требую немедленно отменить отданное распоряжение, дать объяснение для доклада наркому.
   20 июня 1941 года                Жуков.

 
Председателю Совета Народных Комиссаров от 15 мая 1941 г.
   Соображение по плану стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза.
   I…
   Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развёрнутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании  и нанести внезапный удар. Что предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развёртывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развёртывания, и не успеет ещё организовать фронт и взаимодействие родов войск.
   II
   Первой стратегической целью действий Красной Армии поставить – разгром главных сил немецкой армии, развёртываемых южнее Брест-Демблин и выход к 30-му дню севернее рубежа Остроленка, р. Нарев, Ловничь, Лодзь, Крейцбург, Опельон, Оломоуц.
   Последующей стратегической целью – наступать из района Катовице в северном или северо-западном направлении, разгромить крупные силы врага центра и северного крыла германского фронта и овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии.  (…)
   
                Василевский.