Последний старец по главам

Глава третья. Тени  предков.

      Дождь в Париже был не просто  дождь, но потоками воды из разверзшейся небесной хляби, что имела начало от всех начал – самой Великой Матери Вселенной. Потоки блестящей на солнце воды, разбиваясь о черепичные крыши каскадами сотен блестящих слез. Стекали тут же, по отполированным сотнями колес, шин и подошв, древним мостовым. В узких, подчас темных даже в летнюю погоду улочках с нависшими со всех сторон балкончиками, с витринами и вычурными решетками, происходило то, что древние мужи, именуемые пророками,  назвали Великим Потопом. Высилась в мутной пелене чудо из чудес – Эльфелевая башня. Крылатые кони на зеленом куполе гранд опера, казалось, плыли в океане. Бурлящие потоки серой воды, пузырясь и вспениваясь, несли в белых барашках всевозможный мусор. Они делали свое дело. Париж снова выглядел чистым и прежним. Как это было тогда, в то далекое лето 1905 года. Совсем юный лейтенант-фендрик Седан поссорился с милой Сезанне Легустье. Навсегда порвал с ней, заподозрив в коварной неверности. Узрев рядом с ней, на плетеном соседнем стульчике уличного кафе драгунский палаш в полированных ножнах и синий кепи с красным помпоном, с перекрещенными  серебряными клинками…

   С тех пор прошло немало лет. У Сезанне Жане родился и подрос сын Христиан. Его мать всю войну была занята на работе в полевых госпиталях. По конец, в 1918 году, ее перевели в самый большой военный лазарет Франции – в Доме инвалидов, что был основан еще мадам Помпадур. Там судьба познакомила ее с капитаном Депо, что служил всю войну в артиллерийской разведке и состоял при штабе артиллерийского дивизиона Лионской бригады. Осенью 1916 года в ходе боев за местечко Сент Антуан капитан лишился ступни, так как шагнул на неразорвавшийся снаряд бошей.  (Так он всем говорил.  Хотя снаряд мог быть вовсе не от бошей, а от кого угодно.)   Капитан помнил ту кошмарную атаку на неприступные позиции Веймарского гренадерского полка. Под вражескими пулями и снарядами полегла значительная часть 145-ого полка Лионской бригады, которым командовал полковник Анри Седан. Депо не знал, кто был (возможно, так и остался) первой и единственной любовью его жены. Он усыновил 13-летнего Христиана. Сезанна стала его супругой и взяла фамилию Депо. Сам капитан, освоившийся ходить (со временем, довольно сносно танцевать) на протезе, уволился из рядов французской армии. Его давно занимала мечта стать директором, воспитателем и содержателем частного приюта для бездомных. На них он насмотрелся во времена войны. На часть суммы, которая осела на его фамильном и личном счете, а также вырученные с государственной ренты  две тысячи франков, он приобрел в тихом предместье Сент-Женевьевы двухэтажный домик с земельным наделом в шестьсот акров. Христиан, достигнув двадцати трех лет, поступил на службу в префектуру полиции. В тридцать восемь лет числился помощником отдела криминальной полиции префектуры Монмартре. «Что ж неплохо, сынок. Совсем неплохо, - говорили ему престарелые родители, отец и мать. – Троих внуков нам подарил наш мошняга  Христиан. А что с женой не решились на четвертого, то этот шаг – как раз для первых седин…»

   После того, как боши ( они же сосисечники, они же пивохлебы) оккупировали милую Францию, оставив на юге правительство Виши во главе с маршалом Пэтеном, многое в Париже изменилось. Стало откровенно чужим и отталкивающим. Ordnung оставил местные власти, включая мэрии и префектуры полиции со всем прилагающимся штатом. Христиан, помощник начальника отдела криминальной полиции, как и все парижане, недоумевал: как боши, разгромленные Антантой, могли оказаться сильнее? Откуда ни возьмись у полуголодной, задыхающейся от безработицы и сотрясаемой кризисами Германии появилась мощная армия, состоявшая из моторизованной и механизированной пехоты, а также целых танковых дивизий! Об этом в Европе и не мечтали. Только в большевистской России -  еще раньше! - было заведено точно также для вторжения в свободную Европу. Так пугала социал-демократическая пресса. Она же «насвистела» о том, что армии Французской Республики не нужны автомашины и танки в больших количествах, так как от этого страдает чистый воздух – его портят выхлопные газы…

   Тем более странным было то, что ведущие французские танки «Билис» (В-2) и «Соммуа» (S-35) по вооружению и бронированию превосходили германские панцеры. По численности своей танковый парк республики на тысячу единиц  превосходил «проклятых бошей». То же наблюдалось и в артиллерии. Авиация республики до половины не дотягивала до общей численности германской. У рейха насчитывалось до 3000 истребителей, бомбардировщиков и прочих самолётов. Среди них – новейший истребители Bf 109 F. До 40 % французской авиации составляли самолёты разведки. Несколько сот бомбардировщиков, а также новейших истребителей – с ними авиационный парк республики насчитывал всего 1000 с небольшим машин. Кроме этого у бошей был создан «штукосбомбен» или пикирующий бомбардировщик «Ю-87». Снабжённый помимо подвешенных к крыльям четырьмя 50-тонным бомбам  и одной 100-тонной,  скорострельной пушкой и пулемётами, этот самолёт с неубирающимися шасси, заправленными в стальные обтекатели, был похож на хищную птицу. С помощью этих «птичек» боши обрабатывали танковые колонны, пехотные и кавалерийские части, бомбили французскую авиацию на аэродромах. Доты или дзоты непреступной «линии Мажино» были частью обойдены, частью оставлены их гарнизонами, частью разбиты огнём гаубиц и тяжёлых пушек, бомбами, а также захвачены десантниками-парашютистами. Их сбрасывали на Францию и Бельгию в огромных количествах, как будто бошей этому кто-то научил. Уничтожая с помощью «кессельшлахт» бронетехнику  и пехоту, панцердивизии опустошали целые участки фронта. Противник был вынужден в срочном порядке перебрасывать части, снимая их с других направлений. Таким образом, блицкриг охватывал громадные пространства с материальными ресурсами, поглощая их в себя как губка поглощает воду.

   «…Это чёрт знает что, старина, - ругался за бутылкой «Бордо» школьный друг Христиана, воевавший в составе танковой бригады под Антверпеном. Там же попал в плен, через неделю был освобождён под честное слово не воевать с Германской империей. – Этих подлецов-бошей кто-то научил отменно сражаться!  Они владеют в совершенстве тактикой, о которой писал генерал Де Голль в «Монитор». Их панцеры слабее наших, но они действуют по нашим «коробкам» довольно эффективно из засад. Расстреливают нас на марше в борт или бензобаки. Либо, рассредоточиваются, и имитируют отход. Мы же, увлёкшись погоней, отрываемся от пехоты и… попадаем под перекрёстный огонь противотанковых батарей. Сверху сыплют бомбы эти стервятники с сиреной в отогнутых крыльях, с неубирающимися шасси. В добавок по нашим тылам и боевым порядкам работает тяжёлая артиллерия. Мы её вообще не видим! « «Что ж, выходит, мы были  изначально незрячими, - грустно улыбнулся Христиан, - Оттого и проиграли бошам эту компанию. Если этот… как ты его назвал?.. мосье Де Голль предупреждал нас о тактике, которую наш генштаб так и не взял на вооружение. Поделом ! Нашей демократии досталось на орехи».

   Утром, когда боши входили в Париж, Христиан, направленный префектурой на дежурство к Эльфелевой башне, воочию наблюдал германское превосходство. Колонны пехоты в стальных шлемах, с эмблемой кленового листка на чёрном нарукавном шевроне мерной поступью  шли под арками «чуда света». Их командир с золотыми пальмовыми ветвями на кроваво-красном поле петлиц, также в стальном шлеме, восседающий на белом жеребце с распущенной гривой, приветствовал своё воинство вытянутой к небу рукой. По брусчатой мостовой цокали подковы и кованные сапоги с раструбами-голенищами. Лица бошей были снисходительны к побеждённым, что толпились по обе стороны Елисейских полей. За тёмно-синими шпалерами французской полиции, что сдерживала их натиск. Христиану (да не ему одному!) было странно видеть, как иные парижане машут руками и преветсвуют своих захватчиков. Иные выкрикивают одобрительные лозунги. Потом по мостовой залязгали гусеницами «квадраты» маленьких, почти игрушечных танкеток с парой пулемётов из башен. С выглядывающими из люков головами в чёрных пышных беретах с орлами в веночках. Самоходные орудия, похожие на гробы, с длинными или короткими пушками были немногочисленны. После – длинный артиллерийский парк. Пароконные упряжи, запряжённые пегими, рыжими и серыми першеронами, везли под детищем инженера Эльфеля тяжёлые пушки, противотанковые орудия и гаубицы. Этой грозной техникой, одолевшей Францию за три недели, хотелось любоваться.

   Неподалёку в толпе он заметил свою жену. Полина Жидель, опершись локтём о каменную тумбу парапета, пересчитывала что-то в сумочке. Вокруг неё сновали молодцы в чёрных беретах и тужурках. Кагуляры…  Они выкрикивали нацистские лозунги: «Слава Германии! Бей жидов и их прихвостней! Смерть английским ублюдкам!» Наверх веером летели разноцветные листовки. Одна из них порхнула на плечо близстоящего ажана. Он с удивлением снял её. Повертел в руке. «Дай сюда», - Христиан почти вырвал её. Мельком задержал взгляд. Там говорилось, что правительство Франции предало интересы французского народа. За его спиной замышлялись неслыханные злодеяния, как-то: объявление войны Германии и России в ответ на пакт о ненападении и сотрудничестве от 23 сентября 1939 года.  Дескать, это было на руку Англии, стравить в междоусобной, кровопролитной войне великие державы.  «Английские ублюдки» намеревались использовать французскую  армию на Карельском перешейке. Там, где у России и Финляндии была общая «неудобная граница» - Ленинград, в прошлом Санкт-Петербург, был пограничным городом…

   Утром 22 июня 1941 года  ровно в 6-00 в кабинет Христиана Депо на втором этаже префектуры Монмартре  вошли двое мужчин, одетых в неприметные рабочие блузы. Этим людям удалось беспрепятственно пройти мимо дежурного ажана. У них  были пропуска за подписью самого префекта Парижской полиции. Пропуска и подписи были хорошо сработанной фальшивкой SD илиGeheime. Типография бошей печатала такие документы, имея на руках штампы и печати, предоставленные самим префектом полиции.  «Рабочим» удалось без труда открыть дубликатом ключа дверь. Но они не стали рыться в бумагах, что были заперты в несгораемый шкаф. Им достаточно было оставить в центре стола орехового дерева небольшую фотокарточку. На ней был запечатлен человек в форме полковника французской пехоты. Можно было хорошо рассмотреть его широко открытые, лучистые глаза; вьющиеся, закрученные усики и бородку o-la Луи Бонапарт.

   Чем-то (вернее будет сказать кем-то)  знакомым повеяло от этой странной фотокарточки. Депо не удивил сам факт ее появления. За много лет службы в префектуре полиции он навидался немало. Христиан знал, что идти докладывать по начальству бессмысленно. Все архивы распущенной французской армии хранились у бошей. К ним, понятное дело, соваться тоже не стоит. Сунешься раз: протянешь палец – оттяпают всю руку…  Возможно они и поступили так со мной, подумалось Христиану. Хотят вызвать меня в свою комендатуру, а затем в глазах моих друзей представить это в искаженном свете. Выставить меня пред всеми коллаборационистом. Тайным или явным. Уж это они могут… Христиан тут же почувствовал прилив сил. К тому же в петлицах улыбающегося полковника он обнаружил «145». Это был номер части, в которой служил данный офицер. Может быть, и командовал ей когда-то…

   Вечером того же дня, продолжая что-то усиленно вспоминать, Христиан благополучно добрался до местечка Сент-Женевьевы, где жили его родители. По дороге из Парижа он не заметил ничего необычного. Кроме молочного фургона «Рено», что двигался все время на обгон. По старой привычке Христиан хотел, было наказать этого зазнайку-водителя. Однако, почувствовав необъяснимую тревогу, он не стал этого делать.   Снова показалось, что все это не к добру и не случайно. Очевидно, за ним кто-то наблюдал. Этим «кто-то» были именно немцы из Geheime Statspolizei. Возможно, это была группа наружного наблюдения префектуры полиции, состоявшая из коллаборационистов, либо из числа завербованных SD  осведомителей. Развелось их с момента вступления «сосисечников» и «пивохлебов» в столицу мод. Как лягушек в прудике Сан-Си, не жаренных и не съеденных еще…

   Обогнув на своем «Фиате» кладбище Сент Женевьев Де Буа, он перекрестился (мысленно). Завидев золотую с синевой луковицу купола с православным крестом. Там, за высокой кирпичной стеной, были захоронены многие славные русские. После октябрьского переворота в 1917 году они не приняли новую власть, которую представляло большинство рабочих и крестьян, живущих в России. Франция тепло встретила этих добрых и умных людей. Христиан вспомнил рассказы своего приемного отца. О том, как храбро сражались русские солдаты и офицеры в составе русского экспедиционного корпуса. Если б не эта помощь, то боши еще в 1914 году переименовали город на Сене в Парижбург. Установили своих бронзовых одноглавых орлов на величественных башнях Натр Дам де Пари. А сейчас им ничего не стоило свесить из стрельчатых окон «нашей Дамы» тяжелые кроваво-красные полотнища, украшенные древней -  рунической и индуистской - свастикой.

   У центральных ворот кладбища его внимание привлек зеленый мотоцикл с коляской. На его номерном знаке было WH. Один из приехавших на нем бошей с бляхой фельджандармерии  прогуливался вдоль подстриженных кустов.  Христиан тут же ощутил на своем затылке его мысленное внимание. Сопоставив два факта (мотоцикл бошей и молочный фургон с парижскими номерами), он окончательно понял, что за ним установлено наблюдение. Произошло что-то серьезное, о чем он не знал и даже не догадывался.  (Признаться честно, это было самым страшным, получать удары вслепую.)  Разве что… Он моментально ощутил горячую силу в груди. Осознал, что его догадка, подкрепленная фотокарточкой с неизвестным, но странно знакомым ему полковником…

   …Стоп, милый Христиан, мысленно сказал он себе, когда колеса «Фиат»  хрустнули по усыпанному гравием подъезду возле приюта «Notre Dame». Название «Марсельская бригада» тебе ни о чем не говорит? Говорит, еще как говорит, бесценный мой мосье, старина инспектор… При штабе какого полка, какого артдивизиона служил мой отец? Он говорил что-то такое, что наводит меня на мысль: как и где искать в этом клубке хитроумных событий кончик ведущей нити.  Да, отец мне говорил. Не помню, увы, что именно.  Поэтому я сейчас же… Он остановил свое авто, отключил зажигание. Спрятал (очень осторожно) ключ зажигания в правый карман жилетной пары. (Поближе к семизарядному браунингу в наплечной, замшевой кобуре.)  Поставил своего Друга-Итальянца (так он в минуты спокойствия называл свой «Фиат»)  на ручной тормоз. Чтобы ты, moon sheer,  ненароком не скатился в прудик Сан-Си. К обожаемым моим приемным отцом пучеглазым жабам… Так, все у меня отлично, мосье комиссар. Нет, пожалуй, сам мосье префект парижской полиции.  «У аппарата! Вас слушают…»

   Вечерело. За высоким окном с отодвинутыми синими гардинами сгущались прозрачно-синие, летние сумерки. Закатившееся за крайнюю точку  малиновое солнце освещало мир неестественным  аккумуляторным светом.  Было в нем что-то похожее на отблеск  настольной лампы, что направляют в лицо во время допросов. Так поступали до войны в префектуре полиции. Поступают и сейчас, когда преступник упорствует. Или бьют тяжелой папкой по голове.  Через подушку или матрац – скрученным резиновым шлангом. Так как от обычной дубинки ажана остаются синяки. На худой конец раздевают догола. Прикованного к стене наручниками обливают из шланга ледяной водой. Тугой струёй. До утра… Что б сознался во всех своих преступлениях, проклятье. Merde!

   Подойдя к высокому окну с открытыми зелеными ставнями, Христиан не заметил никого и ничего, вызывающего у него, как у сыщика, подозрение. Но фотокарточка, которую он поутру застал на своем письменном столе…

   Войдя в свою комнату, он ощутил прилив благоговейного восторга и неземного покоя. Разом слетели и усталость, и напряжение. На маленьком инкрустированном столике с синим абажуром лежал, притаившийся за телефонным аппаратом, знакомый листок. Это была фотокарточка незнакомого французского полковника с закрученными усами и бородкой o-la Луи Бонапарт. Твердой рукой отца было написано. Мягким карандашным грифелем. Едва видимым почерком: «Это он, Христиан. Надо поговорить. Жду тебя в полночь в нашем фамильном погребе. Бочка № 1/ 9, выдержки 1873 года».

    Вот тебе и ответы на все вопросы. Какая удача, подумал Христиан. Робкая надежда становилась сильной. Он немедленно стер белым ластиком записку отца. Сунул в жилетный карман фотокарточку. Надо ожидать чего-то важного от этой встречи, сынок - мысленно сказал ему отец, улыбнувшись в пышные усы. Но будь как никогда собран и внимателен…

   Поздним вечером за ужином они беседовали об отвлеченном. На лицах Христиана и его отца ничего невозможно было прочитать. Только один раз у Сезанны вздрогнула едва заметная черточка на лбу. К нему она потянулась красивой, несмотря на старость, рукой. В самый неподходящий момент в руке у Христиана  глухо брякнула чашка севрского фарфора. Это был тайный знак.  Всевидящее ОКО Времени передавало своим сподвижникам какую-то важную весть, не требующую отлагательства.

   - У тебя все в порядке на службе, мой мальчик? -  вздрогнув, с тихой улыбкой,  просила Сезанна. – Я вижу, что сегодня ты немного не в себе. Неужели боши ведут себя плохо? Ты говорил, что несмотря на шутки и насмешки о «лягушатниках» к вам относятся спокойно. Ты ответишь мне, Христиан? Мне нужно знать…

   - Мама, ты права, - улыбнулся сын, вытирая шелковой салфеткой губы. – Извини меня за мою бестактность. Я должен был сразу сказать тебе.  (От отца к нему тут же протянулась невидимая нить сознания, которую он тут же убрал.) Сегодня ночью нас вызывали в Ля Буже. Там зверски убили молодого парня-ажана из соседней префектуры. Право, мне жаль, что я вынужден говорить это за ужином…

   - Нет, почему же, сынок, - смущенно улыбнулась мать, задев рукой подбородок. – Я была не права. Извини, если помешала твоим мыслям, Христиан.

   - Сезанна, милочка, ты лучше всех! – тут же пошутил в адрес жены Мартен Депо. – Ну что же, пойду, выкурю сигару на балконе. Иди отдыхать, Христиан. У тебя, по-видимому, был нелегкий день.

   На балконе, где Депо-старший (как дракон в преисподней) испускал клубы густого сизого дыма, было прохладно и тепло. В темном воздухе на высоте в миллиард лье покоилось святилище, которое называлось Луной. Доносилось приглушенное слабым, невнятным шумом пение ночных птиц. Успокоено (в сравнении с вечерним и дневным часом) квакали лягушки в прудике Сан-Си. Вдали, в темно-синем ночном мареве едва белел соседний особняк. Покрытый виноградными лозами по самую крышу. Как будто в мире ничего не случилось. На этот день, на этот час, на этот миг. Как будто 22 июня 1941 года германские войска, повинуясь приказу фюрера Адольфа Гитлера, не вступили в войну со своим недавним союзником  - Советской Россией. Как будто на огромных расстояниях от Черного до Балтийского моря не лилась кровь сотен тысяч людей;  не ушились, объятые дымом и пламенем, как картонные коробки, жилые дома. Еще не кричали от ужаса женщины и дети, которые искали убежища от бомбежек в ямах, кюветах и подвалах; не лязгала гусеницами и не попирала шинами чужая, размалеванная пятнисто, мышисто-серая техника с одними пулеметами либо с пушками; с черно-белыми,  мальтийскими крестами, языческими символами. Покрытая по самые башни кроваво-красными стягами с черной, древне рунической  (а также индуистской) свастикой в белом круге. Весь мир облетели кадры германской кинохроники: протянувшиеся (казалось, в бесконечность) в клубах пыли  колонны панцеров, гусеничных вездеходов, бронетранспортеров и  колонны русских пленных посреди лесов и полей необъятной страны. Еще год назад (несмотря на долгую, кровопролитную осаду линии Маннергейма) она поражала своей мощью. Пылающие русские деревни смотрелись как дурной сон, на фоне которых темные фигуры в угловатых, с рожками отдушин касках выглядели призрачными инопланетными существами.

    Здесь, во Франции, в Париже все это казалось чужим. В этом был осколок великой европейской трагедии…

   - Сезанна, сегодня по радио было сообщение, - испустив, по драконьи, две дымные струи, произнес Депо-старший. – Гитлер напал на Сталина. В то время как мы стоим здесь, любуемся этой восхитительной природой парижского предместья, там, на востоке льется кровь. Убивают людей. Одни люди других людей.

   - Ужас, милый Мартен! – выдохнула из себя Сезанна, путаясь в белый пуховый платок. – Одни солдаты убивают других солдат. Как в то далекое время. Мы пережили с тобой великую и страшную войну. Мы ее прекрасно помним, Мартен.

   - Мы ее помним, милая, - буркнул добродушно Депо-старший. – Но другие… Фюрер ее должен помнить. Он воевал, как и мы. Против нас с тобой, Сезанна. Но… Почему он  видит смысл жизни в том, чтобы напасть на Россию? Неужели Гитлер не осознает, что жестоко ошибся в выборе противника? Сталин ему явно не по зубам, милочка. Впрочем, я не знаю, о чем думает этот тирольский австриец. Ему самому неведомы свои же мысли…

   - Что ему сделали русские? – вжавшись в плечо мужа, прошептала на ухо Сезанна. – Ведь они так хорошо уживались друг с другом, Гитлер и Сталин. Что же произошло между ними?  Если один победит другого, что будет дальше со всем миром? Со всеми нами?

   - Гитлеру не одолеть Сталина, - отвечал ей Депо-старший. – Россия слишком велика, чтобы ее можно было завоевать. Даже силами всей Европы. Наш корсиканец в свое время попытался это сделать. Он оставил почти всю великую армию в снегах этой страны. Если фюрер надеется избежать этой страшной участи, он немедленно попросит у Сталина прощение. Отведет свою армию, несмотря на свистки и улюлюканье прессы, на прежние рубежи. Будет просить о мире. На любых, даже самых унизительных для него условиях. Но он не сделает это, этот неистовый Адольф. Зря… Глупо-глупо! Умно лишь то, что мы сегодня, как всегда, вместе, милочка…

               
*   *   *

…Война застала Настасью Филипповну Померанцеву (Крыжовой она была по первому мужу) на рижском взморье. Она отдыхала на маленькой мызе с рыболовными снастями, что были растянуты вдоль и поперёк песчаной косы. Второй муж отправил её, предчувствуя наступающую военную грозу, на отдых. Он обещался приехать сам через неделю. Но уже третьего дня, а именно 22 июня 1941 года на рассвете эскадрильи самолётов с чёрно-белыми трафаретными крестами, грузно вращая лопастями, пересекли воздушное пространство СССР. Разбуженная гулом сотен моторов, что проткнули предрассветную мглу и тишь, Настя вышла, зябко поводя плечами, во двор. Самолёты со вспыхивающими в первых лучах плексигласовыми носами (это были Hе-111 H-22), нарушили строй. Ромбические «девятки» начали обтекать лесок в двух километрах от отмели. Образовав некоторое подобие небесной «карусели», бомбардировщики принялись ронять к земле гроздья продолговатых чёрных предметов. Раздался оглушительный свист и… Насте показалось, что небо если не перевернулось, то свернулось в свиток. Из зелёной, цветущей кудрявости с железным скрежетом выросли столбы дымного пламени. Взметнулись земляные кручи в перемешку с обломками деревьев.

   - Война, русская пани! – заверещала старуха-хозяйка. – Это война! Герман бомбит ваши воинские склады у Даугауниц.

   Мерно, не чувствуя опасности, плескала волна. Ничего, казалось, не в состоянии было поколебать её. Потрясённая, Настя не в силах была что-либо сказать. Как завороженная, в нижнем белье-комбинации, купленной на Ляйпцигештрассе в Берлине, с размётанными волосами, она созерцала картину зла и разрушения. Зоркий глаз супруги помощника торгового атташе сразу заприметил одно обстоятельство. Среди столбов дыма и пламени, окрасивших хвойный массив в чёрно-оранжевые, яростные тона, мелькнули две дымные трассы по нисходящей. По этой же траектории в километре от мызы приземлился в песок тающий, зеленоватый огонёк. Значит, кто-то стрелял из ракетницы. Прежде, чем начали бомбить, пронеслось у неё в голове. Это диверсия…

   -   У вас есть телефон? – спросила она хозяйку, Стефанию Плёцинг, каким-то чужим, неузнаваемым голосом. – Где-нибудь поблизости есть телефон?

   - Ну что вы, пани Настя, - Стефания смущённо улыбнулась, показав жемчужно-белые, молодые зубки. – Какой же здесь телефон? – она сокрушённо осмотрела телеграфные столбы, бесконечной чередой идущие вдоль побережья. – Когда Советская власть к нам пришла, наш телефон убрали. Пан районный уполномоченный приехал и… как есть… конфисковал. Расписку оставил.

   Насте всё было ясно. Больше в этом уютном, двухэтажном домике под черепицей, с запахам кофе и парного молока по утрам, её ничто не держало. Тем более, после виденного. Зелёная ракета… Это был знак беды, знак тревоги и призыв к действию. Она вспомнила, пакуя свой нехитрый скарб в купленный на Ляйпцигенштрассе чемоданчик, как сын пани Стефании, двухметровый увалень с голубыми детскими глазами и насупленными губками, с вечера, облачившись в жилетку с желтыми и красными цветами, уехал на мотоцикле. На плечах у него был плотно набитый рюкзак. Была ли в доме ракетница? Она не знала. После того, как она зарегистрировалась по месту прибытия, в Талинском УНКГБ, в местном райотделе ей указали на здешнюю мызу. Надо полагать, тот самый уполномоченный, который конфисковал у пани Стёфы телефон. Под расписку. Товарищ сержант госбезопасности Рудзилитис. По его словам, хозяева вполне лояльны к новой власти. После присоединения Литвы к СССР оказывали активное содействие в выявлении и аресте бывших чинов полиции, жандармерии, а также политического охранного управления.

   -Пани хочет идти пешком? – старуха, розовощёкая, с тщательно завитыми, седыми буклями женщина в переднике была участлива и доброжелательна. Она прилично говорила на русском.  – Я вам не советую.  Дождитесь Отиса. Он довезёт вас на мотоцикле. У него хороший мотоцикл.

   - Спасибо, я заметила, - Настя была одета, если можно так выразиться. Всё бельё и предметы женского туалета она затолкала в чемодан. На комбинацию набросила кожаный плащ. – Я не могу больше ждать. Благодарю вас за всё, но… - её осенила мысль. – В доме есть ракетница? Я слышала, что у рыбаков они есть, чтобы давать предупреждения во время шторма.

   - Я посмотрю с вашего позволения. У сына должна быть. Подождите меня немного, пани.

   Шаркая туфлями, старуха ушла в одну из комнат, декорированную по стенам и потолку чёрно-белыми панелями. Было слышно, как она возится в письменном столе и шкафах. Перекладывает с места на место бельё, канцелярские принадлежности. Затем, шумно вздохнув, пани Стефания вернулась.

   - К сожалению, я не нашла. Видимо, сын взял с собой, когда уехал с вечера. Ума не приложу, зачем она ему.

   - Зачем, зачем… - повторила Настя. Ответ на этот вопрос она уже знала. – Жаль, что не нашли. Тогда прощайте, - она, неожиданно для себя подошла и поцеловала это «сморщенное яблоко» в румяную щёчку.
   


*   *   *
   
Отрывок из выступления во французском парламенте генерала Жиро в 1927 году, основного докладчика по «Закону о подготовке нации к войне»:

«…Никакой импровизации! Никакой свободы выбора! Во время будущей войны весь народ абсолютно должен подчиняться распоряжению властей. Власть заблаговременно составит расписание для каждого гражданина. Основная мысль нашего нового закона состоит в том, что, готовясь к «полной войне», власти должны будут разрабатывать полный план мобилизации для каждого человека, учитывая его пол, возраст, индивидуальные способности, знания, состояние здоровья, род деятельности и силы. Во время войны свободных людей со свободой выбора работы нет. Все заранее учтено. Расписания составлены. И в момент объявления мобилизации каждый немедленно отправляется и начинает намеченную для него и обязательную работу».

               
*   *   *

…Степанов Егор не помнил всего, что произошло в этом страшном бою под Смоленском. Его  сбросили на парашюте в составе батальона 11-ого парашютно-десантного корпуса в сентябре 1941 года. Десантники и окруженцы прикрывали отход раненых через болотистую речку, заняв наспех отрытые окопчики на левом берегу. Перед тем как атаковать из лесу, немцы принялись забрасывать позиции минами и снарядами. Этот сущий ад длился часа полтора. За это время небо покрылось толстой коркой пыли и дыма. После чего, поддержанные десятью легкими Kpwf Pz-I ,  вооруженными спаренными пулеметами, а также двумя Kpwf Pz-II с тонкоствольной 20-мм пушкой в атаку пошли германские пехотинцы. Было их не более роты. Вспыхивали на солнце плоские ножевые штыки германских карабинов. Глубокие каски с выдающимися пластинами и рожками отдушин делали  синевато-зеленых врагов зловещими, инопланетными существами. Под огнем двух тяжелых «Максимов» и десятка «дегтерей» немецкие цепи расслоились и заметно поредели. Серо-зеленые фигурки, постреливая на ходу, перестраивались во взводы и отделения. Прикрывали друг-друга огнем, сволочи…  Передергивая затвор своей  самозарядной СВТ, красноармеец Степанов не без удовлетворения отмечал свою стрельбу.  Враги, которых он ловил в прорезь прицела, то и дело валятся как подкошенные.  Цепь удалось отсечь огнем от танков. Они прорвались за первую полосу траншей. Егор, видя движущиеся на траншею два немецких легких танка, ведущие огонь из пулеметов, отставил самозарядную винтовку. Вооружившись двумя противотанковыми гранатами на длинных деревянных ручках (подобрал этой ночью у убитого немца с металлической бляхой на груди), пополз по изрытой земле вперед. На медленно движущиеся, отполированные траки…

   Когда контуженный взрывом боец пришел в себя, недалеко стояли солдаты в зеленовато-синих мундирчиках и пилотках. У одного из немцев, на поясе, которого он заметил увесистую кобуру с белой металлической цепочкой, через плечо висела большая зеленая сумка с красным крестом. Их санитар или фельдшер, подумал боец. Земляная крошка слепила ему глаза. Ныла поврежденная пулей (с Рz I ранило по касательной)  нога. Хотелось пошевельнуться. Хотя бы сплюнуть накопившуюся во рту землю. Это могло привлечь внимание скопившихся возле него врагов. У большинства на плече или через локоть были переброшены короткие винтовки с плоскими штыками. У одного, явно в возрасте, с бело-черной угловатой нашивкой на рукаве мундира, Степанов заметил советский пистолет-пулемет Дегтярева (ППД-38). На опрокинутом зарядном ящике сидел немец в черном мундирчике с розово-серыми петлицами,  в черной пилотке на стриженной голове. Он, поддерживаемый  двумя солдатами, бережно подставил оголенную до колена ногу. Из нее  водопадом текла кровь. Немец с санитарной сумкой обработал ногу марлей. Залил йодом из стекляшки. Танкист не выдержал и скривился. Будто собрался помирать. Это произвело на столпившихся солдат непредсказуемое впечатление. Некоторые из них засмеялись. Один, щупленький, с выдающимся подбородком и сверкающими очками, сделал страдальческую гримасу. Протянул танкисту круглую в сукне фляжку. Помогает гад-фашист другому гаду, с завистью подумал Егор. Мне бы хоть кто помог…

   Внезапно его взгляд встретился с взглядом сидевшего в центре немецкого танкиста. У того были стально-серые глаза и большая ямочка на круглом подбородке. Немец  минуты две недоуменно смотрел в его сторону. Старался отыскать что-нибудь живое. В этом распростертом теле. В синем брезентовом комбинезоне на стянутой колоколом гимнастерке. В коричневом кожаном шлеме, покрывавшем стриженую голову. С лужей крови, что слиплась в коричневую пленку на ногах. Перед его взорванным танком Pz I. В следующий момент он понял… Русский, взорвавший его «panzer», был жив. Он смотрел на него, раненого солдата фюрера, сквозь щель своего глаза. Одна рука этого красноармейца была неестественно выгнута и лежала ладонью кверху. В следующий момент рука немецкого танкиста поползла к кобуре «Парабеллума». Однако стоявшие вокруг него солдаты вермахта истолковали его поступок по-своему. Десяток сильных, загорелых мужских рук потянулись к нему. Взяли за плечи. Уложили на носилки, застеленные пятнистой плащ-палаткой. Вскоре вдали закипела стрельба. Поднимая пыль, пронеслось два или три мотоцикла. О Егоре забыли совсем…
      
   …Бог есть, товарищи, пронеслось в мыслях у Егора. Еще несколько часов назад он висел в небе, болтаясь на парашютных постромках. Был близок, как никогда к Господу Богу. К самому Всевышнему… Мать была права, когда учила меня этому. Крестилась на свои золотые оклады в красном углу нашей избы. Видать Бог помог мне, комсомольцу и безбожнику. За что Ты, Господи, любишь меня и помогаешь мне? Ведь я ж не верую в Тебя. Умирать мне сейчас не страшно. Просто до боли обидно. До боли обидно умирать, познавши, что Ты есть, Господи. Самую малую толику от Тебя, Господи…

   Дождавшись темноты, Егор, кое-как читая молитву «Отче наш», пополз по изрытому воронками полю. Полз, честно говоря, наобум Господа Бога. Иссиня-черное, с миллиардами планет и звезд небо чертили десятки осветительных ракет. Их пускали немцы. Фосфоресцируя, эти синие, белые и зеленые «звездочки»  бросали на почерневшую землю  блики. Болела поврежденная пулями мякоть ноги. С болью отдиралась кровавая короста от сукна. Пару раз он упирался головой в бездыханное тело. Ощупывая плечи (на предмет погон), грудь, лицо, он определял кто это. Фриц-ганц или поверженный им советский боец. За черной щеткой редкого леса было спасение. Там струилась речка. Оттуда веяло прохладой.  Он заметил окопчик будто бы  заброшенного НП. Это оказалось не так. Из-за оплетенного жердью бруствера поднялась глубокая каска, которую скрывали ветки с листьями. Для маскировки гад привесил… Немецкая каска то приподнималась, то опускалась. Маячила в пяти шагах от лица Егора. Затем ее обладатель чихнул себе под нос. Тихо сказал «verdammt!». Поднял над каской  толстый парный ствол…   Егор видел такую штуковину (правда, с одним стволом) у командира десантного взвода.  Сообразил, но не сразу, что «треба зенки прикрыть». Едва не ослеп от яркой вспышки. Вылетел фонтан серебристо-белых искр. Взметнулся освещающий все и вся ярко-красный шарик…

    Минуту-другую Егор лежал безо всякого движения, зарывшись носом в землю. Ему снова вспомнилась мать, иконка в золотом окладе при меркнущем свете лампады. Он с новыми силами зашептал «Отче наш». Чувствовал при этом необычайный прилив сил из небесной выси. Бог, если Он есть повсюду, в живом и неживом на планете Земля (впрочем, во всей Вселенной), действительно помогал ему, что было диковинно и непонятно.

   …«Стеур», немецкий транспортный тягач, лязгая гусеницами, вытягивал на стальном, скрежетавшем тросе поврежденный Pz II. Это случилось у самого редкого леса. На оперативных картах Красной армии и вермахта он так и значился «Редкий». Несколько немецких саперов-солдат в серых хлопчатобумажных комбинезонах стояли по сторонам. Они щурились от света мощных фар, защищенных предохранительными колпачками с прорезями. «Хорошо, Холлингер! – приговаривал один из них, делая водителю «Стеур» пассы обеими руками. – Очень хорошо, дружище! Хорошая работа, парни. Почему-то пехотинцы 10-ой дивизии считают нас засранцами. Странно… Правда, ребята? Если бы не наша помощь, их обоз, санчасть и ремонтные мастерские достались этим красным бандитам». «Сами они засранцы, старина Стефан, - отвечал ему другой. – Теперь наш «лысый папа» подумает перед тем, как оказывать помощь этому тощему журавлю, оберсту Кранцу. Пусть от большевистского десанта его лошадей и его самого защищают одни полевые жандармы. Уж они-то навоюют из своих дробовиков…» Эх, гранату бы сюда, подумал Егор. Противотанковую или хотя бы, осколочную… Он плюхнулся в воронку от  авиабомбы. С запахом немецкого тола, что походил на жженый гребешок. Пальцы на ощупь взяли несколько гильз и затвор от мосинской трехлинейки. Внезапно, его нога, обутая в тяжелый, подбитый гвоздями ботинок  (в старое время он назывался «американкой»), уткнулась во что-то мягкое и податливое. Кто-то живой застонал и всхлипнул. «Мама… Мамочка! Пропал я, мама… Пропали мы все… Советская страна и товарищ Сталин…» - зашептал юный, почти мальчиший голосок.
      
   - Ну-ка заткнись, падаль! – шепотом напустился на «живое» Егор. – Сейчас мигом удушу, ерш твою медь! Сопли распустил, ядрена канитель. Заткнись и подыхай, как человек. Как советский человек. Понял ты, слизняк вонючий?

   - Кто ты? – испуганно спросил его голос постарше. – Кто ты есть, человече?

   - Я-то кто? – удивился Егор. Он начал различать в темноте блеск чужих глаз. – Я-то есть боец Красной армии. Непобедимой и легендарной. Прославленной в боях… Кто ты есть, друг сердечный? Мне тебя пока не видать…

   - Тише вы, черти громкогласые, - испуганно зашептал кто-то третий. – Сидим тихо, покуда всех не переловили. Мне этих гадов-фрицев охота на штык попробовать. И пулей достать. К своим хочу успеть… Кто не хочет, пусть идет в поле с поднятыми оглоблями – как раз под прицел их…

    - Помолчали бы все, - с сомнением протянул Егор. – Тут в ста метрах немецкий НП. С него эти ракеты десятками пускают. Что б таких разговорчивых за версту было видать.

    В подтверждении его слов над воронкой прошли очереди из тяжелого немецкого пулемета MG-34. Красные трассы ярко прочертили вязкую ночную мглу. Разговор заметно притих. Свет немецкой ракетницы на мгновение озарил зеленым, магниевым отблеском группу бойцов-окруженцев в измазанных глиной устаревших шлемах 36-го года. У двух были СВТ, у остальных винтовки Мосина.

    - Сейчас он по нашей канавке мусорной зачнет гвоздить, - сказал кто-то невнятно. – Бонбами…

   - Ты, чудо… - шикнул на него Егор, погрозив в темноту кулаком с ободранными костяшками. – В школе хоть один класс проучился? «Зачнет», «бонбами»… Ты родную речь знаешь или не знаешь? Молчи уже, хрюкало колхозное. Сам я с деревни.  Такое наречие слышу впервые… По одному надо ползти, товарищи. Остальные прикрывают отход. Все бойцы? Командиры, сержанты или старшины?

   - Все бойцы, товарищ командир…

   - Да какой я вам командир! Такой же боец, как и все. Давайте винтовку, пойду в прикрытие…

   Подползая к блестящей, журчавшей в темноте речке, Егор услышал со стороны влажного, с дурящим запахом зелени луга тихий, монотонный голос. Он бормотал что-то невнятное, как будто отец журил расшалившееся дитя. Махнув рукой бойцам, которые в одночасье стали ему своими, он остался в колючем кустарнике на бережку. Вспышки ракетницы и сигнальные патроны, повисшие в густо-фиолетовом, ночном воздухе выхватили из темноты щетинистую верхушку леса. Перед ним, на синевшей полянке стояли две полугусеничные машины с закрытым брезентовым верхом. Сомкнутый строй германских солдат в котлообразных шлемах, с винтовками и плащ-накидками образовывал усеченный квадрат. Против своих взводов навытяжку держались офицеры в фуражках с приподнятой тульей, в блестящих ремнях и кобурами на животах. В центре строя (когда вспыхнуло с десяток карманных фонариков, кои фрицы держали на груди) Егор к своему удивлению узрел множество тел. Они были уложены на брезентовую материю, стеленную на траву. Убитые германские солдаты лежали со сложенными на груди руками. Перед ними ходил высокий, с прямой спиной немец с серебряным крестом на цепочке, что держал перед собой. Он, бормоча непонятные звуки и слова, крестил своих «убиенных». Нами убиенных, мелькнуло в голове у Егора. Ужаснувшись, он немедля затоптал в груди, под сердцем, чувство жгучей, несчастной жалости. И все же чудно: выходит, хоть и фашисты немцы, эти фрицы, но – Бога не забывают и Христа чтут. А как же? Говорит же этот фрицевский поп, что крестом их крестит «amen» да «amen». Аминь, выходит, говорит. Мертвых своих отпевают…
   
               
*   *   *
   
Из речи Гитлера 23 ноября 1939 года на совещании с генералами:

«…Меня могут упрекнуть: борьба и снова борьба. Но я вижу в борьбе сущность всего живого. Никто не может уклониться от борьбы, если он не хочет погибнуть. Численность населения растет, и это требует увеличения жизненного пространства. Моей целью было создать разумное соотношение между численностью населения и жизненным пространством. Для этого необходима война. Ни один народ не может уклониться от решения этой задачи, иначе он погибнет. Таковы уроки истории…»
   
Из речи Сталина на первой всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 года:

«…мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим! История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все – за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это было выгодно, доходно и сходило безнаказанно…»

               
*   *   *

…В июне, как только началась война, Егор вызвался добровольцем на фронт. Вместо того чтобы везти на фронт, его, после собеседования в тульском военном комиссариате, с пятью другими «гавриками» отправили поездом в Ленинград. Сопровождали призывников до пункта назначения капитан и сержант с голубыми авиационными петлицами и эмблемой серебристого пропеллера. Месяц учебки на закрытом полигоне пролетел незаметно. На западе грохотали бои, ночное небо пронзали разноцветные молнии далеких взрывов. После утомительных прыжков с парашюта, стрельбы с винтовки Мосина, самозарядной СВТ, пулемета Дегтярева и пулемета «максим», их погрузили ночью в тяжелый, снабженный пятью вращающимися лопастями ТБ. Тот грузно оторвался от взлетной полосы. Взмыл вверх. После того, как вспыхнула контрольная лампочка над входом в кабину, старший привычно скомандовал: «Построиться! Приготовиться к выброске…» Егору было не в диковину. До войны он, обучаясь в тульском сельскохозяйственном техникуме, исправно занимался парашютным спортом при курсах «ОCОВИАХИМА». Облаченные в синие брезентовые комбинезоны и кожаные шлемы, с полной выкладкой боеприпасов и оружием, с парашютными ранцами бойцы один за другим, держась за предохранительный трос, подходили к открытой дверце. Один за другим, оттолкнувшись ногами и раскинув руки, ныряли с головой в непроглядную, бушующую ветром тьму. Снизу вспыхивали золотистые светляки трассирующих пуль, что-то горело ярко-оранжевым, кипучим пламенем. (Как потом выяснилось, за район посадки, что находился в семи километрах к северу, должен был заранее помечен тремя кострами. За них были приняты подожженный немецкий бронетранспортер, мотоцикл и самоходное орудие.)  Порывистым хлопком распахнулся над головой белый шелковый купол. Вспышки идущего боя выхватывали из темноты с десяток других шелестящих на ветру парашютов, черно-серые заросли и стально-блестевшую полоску речки. Три огненные трассы с земли, как показалось Егору, тут же потянулись к нему. Метят прямо в лицо, гадюки, с внезапным ожесточением подумал он. Ветер шевелил его под темным отверстием в белом шелковом куполе. Десятизарядка СВТ то и дело цеплялась своим хромированным стволом, забранном в дырчатый кожух, за белые шелковые ремни, которые стянули гибкими обручами его молодое, сильное тело. На земле было еще проще. Как учили, он, поджав к туловищу ноги в ботинках с обмотками, обхватив колени руками, принял «позу улитки». Коснувшись земли подошвами, резко оттолкнулся, вскинув руки. Его проволокло, не накрыв парашютным куполом. Помня слова комбата («Парашютный шелк это – золото советского народа!»), он, освобождаясь от наплечных лямок, попытался скатать парашют. Но было не до этого…

   -  Fallschirmspringers! – раздался чей-то оклик. Во тьме, освещаемой рваными вспышками, метнулись фигуры в глубоких стальных шлемах. Один из немцев неудачно нарвался на него. Егор, как на учениях, взял его шею в удушающий захват, думая захватить языка. Однако тут же был брошен через плечо ловким самбистским приемом. Из глаз брызнули белые молнии… Стиснув зубы, парень умудрился сорвать с плеча СВТ. Поставив самозарядную винтовку на боевой взвод, готовясь прошить врага очередью или частыми одиночными, он к изумлению своему заметил, как немец со стальной бляхой в пол груди стоит напротив него, не предпринимая никаких действий. Его карабин, который он нелепо держал за погонный ремень, царапал стволом землю. «O, Main Gott! – зашептал этот странный фриц. - Russiche, nixt schossen! Ish been Doiche kommunist…» «Да провались ты пропадом! – сделал страшные глаза Егор, держа самозарядку на уровне лица, готовый выстрелить в любой момент. – Проваливай на хрен…» Внезапный взрыв ручной гранаты оглушил обоих. Куст ярко-оранжевого пламени взвился над лугом. Высоко во тьме, подобно страшным светлякам, взметнулись пуки горящей соломы. Мимо него проволокло на парашюте мертвое тело.
               
               
*   *   *

   
Из рапорта начальника батальона полевой жандармерии при 10-ой пехотной дивизии 2-ой танковой группы вермахта при группе армий «Центр»:

«…Выброшенный русским командованием парашютный десант в 3-45 был атакован силами батальона полевой жандармерии, так как своими действиями угрожал тыловым частям 10-ой пехотной дивизии, атаковавшим соединение красных войск, имеющих намерение совершить прорыв в сторону линии фронта. После встречного боя, длившегося получаса, мною и вахмайстером Стрински, как помощником командира батальона, был сделан вывод о неравенстве в соотношении сил. Прорывавшаяся к северо-востоку русская часть использовала против тылового обеспечения 10-ой пехотной дивизии ручные и станковые пулеметы, ротные минометы. Противотанковой гранатой было подбито самоходное орудие Stug 39 от 38-ого танкового корпуса, которое не подчинялось нашим приказам, так как его экипаж нес охрану коммуникаций в целях продвижения тыловых частей самого корпуса. Имеющийся в нашем распоряжении бронетранспортер Kfdz 251 D был подожжен бронебойно-зажигательными пулями. Помимо этого был взорван мотоцикл фельдсвязи. Потеряв до 30 % от личного состава, будучи оторван от сил тылового обеспечения, которые должен был охранять, я отдал приказ своим солдатам закрепиться на левом берегу реки. По моему приказу был открыт плотный огонь из стрелкового оружия по красному десанту…

   
Из воспоминаний командующего 2-ой танковой группой генерал-полковника Гудериана:

«…Наша пехота могла подойти не раньше, чем через две недели. За это время русские могли в значительной степени усилить свою оборону. Кроме этого сомнительно было, удастся ли пехоте опрокинуть хорошо организованную оборону на участке реки и снова продолжать маневренную войну…

   Я полностью осознавал всю трудность решения. Я считался с опасностью сильного удара противника по открытым флангам, которые будут иметь три моих танковых корпуса, после форсирования Днепра. Несмотря на это я был настолько проникнут важностью стоящей передо мной задачи и верой в ее разрешимость и одновременно настолько был убежден в непреодолимой мощи  и наступательной силе моих войск, что немедленно отдал приказ форсировать Днепр и продолжать продвижение на Смоленск».
               
               
*   *   *
               
…Утро следующего дня застало их в доме одной молодухи. В десяти верстах от Смоленска.  Она оказалась статная и красивая баба. Жила, по всей видимости,  одна-одинешенька. Муж через неделю после начала войны ушел на фронт. Некому стало обходить с ружьем охотничьи угодья. Присматривать за нутриями, водяными крысами, что жили себе припеваючи в загонах-сетках да лесном озере. Война не докатилась до этих удаленных от города, одетых в зелень благодатных мест. Высокие, тяжелые кроны деревьев излучали влагу и покой. Мшистые поляны радовали посторонний глаз. Были девственны и чисты как невеста.

   - Тут немец летал, касатики! – проговорила молодуха, в спешке мешая в большущей сковородке яйца со скорлупой. –  Хвост у этого паразита был странный – точно наша буква «П». Высоко, этот проклятущий гад, кружил. Крестами своими, страшенными, на крыльях мелькал…

   - Спасибо, хозяйка, - сказал Егор. Он пожал руку этой красивой моложавой женщине с толстой русой косой, что была уложена под гребешок на затылке. Построив свое «войско» (из шести бойцов с батальона, попавшего в окружение), приказал всем представиться четко, по-военному. Особенно понравилось ему представление бойца Сергея Тищенко из Сергиево-Троицкого посада. – Ну вот, Ирина Никитична. Наша малая Красная армия. Пробиваемся к своим. Идем на соединение с основными силами. Подкормиться бы нам у вас, харчей на дорогу… Понятное дело, соснуть часок-другой, пока тихо.

   - Конечно, милые вы мои, - заторопилась молодуха, улыбаясь полными губами. – Я вам, товарищ… - она посмотрела на небесно-голубые петлицы с серебристыми пропеллерами, - …товарищ старший боец, у себя… в горнице постелить готова. Остальному личному составу – в подсобном помещении. Там кровати есть железные, матрасы чистые. Припасенные для такого случая…

    Егор, задумчиво чихнув, провел у себя рукой по подбородку. Сделал он это совершенно случайно. Без бойцов идти в избу-сторожку было как-то неловко. Прятаться от молодухи было глупо. Он поправил ремень винтовки с приткнутым штыком. Подтянул ремень с брезентовыми подсумками. Глупо все это, Господи.

    - Приказ по личному составу малой Красной армии, - сказал он, никому не подражая. – Первое: всем принять команду вольно. Второе… - он намеренно затянул паузу. Посмотрел, не смеется ли кто. – Красноармеец Тищенко! Знаю, что ты … Принять ключи от подсобки у хозяйки. Будете меня замещать во время отсутствия. Назначить дозор у дороги. Вести наблюдение за местностью. В случае появления противника оповестить личный состав. Третье: отдыхать чутко, в одежде и при оружии. Пока я отсутствую, приказы красноармейца Тищенко становятся моими. Вопросы есть?

   - Разуться можно, товарищ командир? – жалостливо спросил высокий чернявый парень с усиками.  Вследствие контузии у него текла из ушей кровь. - Тяжко в обуви будет дремать-то…

   - Разуться можно,  - с сомнением протянул Егор. – Разуться позволяю…

   Клином на восток шли (построившись девятками, точно на параде) немецкие бомбардировщики «Хейнкель», «Юнкерс» и «Дорнье». Их сопровождали, юркие,  похожие на стрекоз, «Мессершмитты». Эти самолеты с плоскими, точно акульи носы фюзеляжами, парили тройками. Точно также эти стервятники с черными крестами в белой обводке шли на бреющем над беззащитными мотострелковыми и танковыми колоннами РККА, уничтожали маленькими, подвешенными к крыльям бомбами тяжелые, неповоротливые трактора и тягачи, охотились за отдельными машинами и мотоциклами с делегатами связи… Все это выглядело до ужаса обыденно. Ступая за хозяйкой, Егор намеренно держал голову поднятой. Хотел задержать в своей памяти эти чужие, серовато-зеленые, в желтых линиях и с крестами на крыльях самолеты. Где была наша авиация, спросил он не себя, а кого-то невидимого? Почему не летают «сталинские соколы», Господи? Непобедимые асы, которые громили немецких и итальянских авиаторов в небе Испании? Накануне 22 июня 1941года – задали жару япошкам-самураям в Монголии. Опозорились, осрамились… Ядрит нас всех разъядрит, к ядреной фене! Без матери… Мать это – святое для всех имя. Его «матерщиной» нельзя касаться. Все, что угодно, можно обматерить. И кого угодно. Кроме родной матери, Матери-Родины и товарища Сталина. Как пить дать, его окружили враги народа. Иначе откуда  у Гитлера такая наступательная мощь, что – аж дух захватывает?

   - …Что, родненький? – наливая ему в кружку молока (при сторожке был коровник), спросила Ирина Никитична. – Боишься что ли кого? Не бойся, родненький. Ты ешь-ешь, миленький. Я тебе прямо в  горнице. Тут… Рядом с собой постелю.

    - Мне бояться некого и нечего, - протянул Егор больше себе под нос. Дожевывал вареную, с топленым маслом картошку. С малосольными огурчиками и тонкими ломтями бледно-розового сала. – Ведь у своих же, Ирина. Не в лесу, среди зверей… - скорее повинуясь инстинкту, он встал и приставил винтовку к столу. – Неловко как-то получается. По второму разу меня кормишь, хозяюшка. Совсем тяжелый буду.

    - Это ничего, - молвила женщина, украдкой смахнув невидимую паутину с больших, изумрудно-зеленых, с легкой поволокой глаз. – Знаешь как в такой глуши томно и одиноко? – она теребила пуговку на вязаной кофточке, под которой обозначилась большая, красивая грудь. – Так-то, родненький мой. Тебе ж, милому, бойцу-то нашему, бабу не понять. Ты не вини меня грешную, Егорушка. Срам-то какой, Господи! Ты не гляди на меня и не слушай меня, дитятко. Соскучилась я по мужской любви. Совсем квелая стала без нее.

    Егор отложил ложку. Проведя рукой (на этот раз осмысленно)  по густой щетине на подбородке, подался было из-за стола. Невиданная сила удержала двадцатилетнего парня на месте. Заныла подраненная, промытая спиртом и перебинтованная нога, о которой он уже думать забыл. Шумно заскрипели часы-ходики. Едва не упала на пол тяжелая мосинская винтовка с примкнутым штыком. Егор, было вставший, снова водрузил себя обратно.

   - Все понимаю, Ирина, но поделать с собой ничего не могу, - сказал он, сомкнув обветренные, потрескавшиеся губы. – Подневольный я человек. Боец я, красноармеец. Войн малой Красной армии. Есть и другая. Большая и непобедимая. И ты, хозяюшка.…   Твое желание мне, как мужчине и человеку… советскому человеку… Словом, все понимаю, Ирина, -  наконец, набравшись мужества, он подошел к ней. Взял как можно нежнее ее теплый, мягкий локоть. – Времени на это нет. Самим, думаешь, легко приходится?

   - Может на меня и есть время? – с мольбой прошептала женщина. – Может, не зря судьба нас свела в этот час воедино, Егорушка?

    - Извини, - Егор запнулся, и голова его, как подкошенная, наклонилась к ее трепетным, полным губам…

    Корниенко, сидевший в дворике за дощатым столом, под жестяным навесом с вырезанными по углам звездочками с серпом и молотом,  чистил массивную эсвэтэ. Делал он это по приказу бойца Тищенко, которого, «товарищ старший красноармеец» оставил старшим вместо себя. Штык в виде кинжала он отомкнул. Тщательно почистив ветошью, заткнул за обмотку. Из избы-сторожки с железной крышей донесся сдавленный стон. Ну, старшой, и наяривает, с гордостью подумал Корниенко. Ему тоже не мешало сойтись с пышногрудой молодухой. Но раз его место было здесь – он не смел даже пикнуть… Может кому и обидно, что баба не ему досталась, но мне ничуть. Так говорил он сам себе. Нет, я мозжу и потерпеть, если надо. Зачем мне тут сидеть? Пойду в лесок или поближе к подсобке. Почищу чего из амуниции. Пока старшой свои дела кончает. Время за делом быстро пролетит.

   - Не в моготу? – оскалившись, весело гаркнул под ухом низкорослый, плечистый Тимурбеков. – Я свою уже почистил. Старший купаться не велит. Жаль… Там, в прохладе, это быстрее проходит. Я уже пробовал. Там, у себя, на родине. Пойду туда, товарищ. Посплю, друг.

   - Ты оружие с собой захвати, балабол, - предупредил его боец Корниенко. – Разбрелись мы по ее хозяйству. Тищенко, правда, у дороги сидит. Сам в дозор вызвался. Начальник… Как бы не заснул этот жених. Пойду, проверю его на крепость.

   …Сергей Тищенко не спал. Винтовку он содержал в идеальном состоянии. Ботинки, обмотки, брезентовые подсумки были подогнаны точно. Как же это так, думал он, лежа за кустами с волчьей ягодой. Немцы идут как по маслу. Будто все наши танки, самолеты и пушки в несметных количествах – сон в летнюю ночь. Как у Вильяма Шекспира… Вот он извергся, этот «небесный Везувий». Прямо на наши головы.  Товарищ Сталин своей мудрой, почти гениальной головой не допер-таки, что Гитлер-фюрер возьмет и нападет. Будто бы Сталин не хотел этого – толкнуть Германию в национал-социализм. С его рабочим и крестьянским красным знаменем. Против всего мира. Может покойного государя-императора, подло убитого со всей августейшей семьей в Тобольске, тоже использовали, чтобы совершить агрессию? В отношении Германии? Чтобы он подтолкнул своего кузена Вильгельма II… Он словно услышал голос своего отца.  «В Россию пришли германцы, а не русские-советские пришли в Германию. В наш фатерлянд, сынок…» Германский рейх, ведомый фюрером и идеей «арийского превосходства над другими народами», одерживал верх над колоссальной махиной РККА. Сотни танков и самолетов с красной звездой были уничтожены в первые же часы. Германские люфтваффе господствовала в «советском» небе. Это он видел, когда их часть на полуторках и ЗИС-5 отправляли со станции на фронт. Два или три раза советские остроносые «ястребки» появлялись за месяц боев. Это было непостижимо для сына жандармского полковника. Спрятавшего свою истинную биографию, как того желали органы НКВД. Как был по документам Тищенко, так и остался им. Но отчество отцовское ему заменили. В паспорте, по достижению совершеннолетия, он стал не «Валерьянович», но «Дмитриевич». Сам отец понимал, что его незаконный сын должен оставаться тайной. Многие из его «клиентов»  по царской охранке были расстреляны в подвалах ОГПУ-НКВД. Кто-то из числа его коллег-жандармов облачился в кожанки ЧК. Тянул сейчас срок в Колыме или Магадане. Окруженный колючей проволокой и северным сиянием. Красота…

   Отец так  и не вошел в штат созданной при его участии политической полиции Советской России. Поначалу это было не нужно по   соображениям конспиративным. Затем, когда ставшие начальниками в ОГПУ-НКВД, его агенты и соратники перебили друг дружку, сам пожелал остаться в тени. Выделив из оставшихся в живых самых способных, проверенных временем, отец твердой рукой направлял их на самый верх. Кто-то из его осведомителей попал (чаще всего, по дурости) в лагеря. Приходилось их вытаскивать из заполярного края. Кого-то удавалось пристроить в гражданские наркоматы. Внешне это были вполне безобидные советские служащие. На деле же – послушные и верные проводники воли отца. Пройдя через веретено всех «чисток», они остались доживать свой век.

     Сергей Тищенко вспоминал, как давеча они лежали у шоссе. Вглядывались в лица проходящих и проезжающих мимо немцев.  Их было так много, и они были так близко, что даже оторопь брала. В пятнистых грузовиках, на бронетранспортерах и гусеничных вездеходах, мотоциклах, велосипедах и телегах. Потомки Гете, Шиллера, Вагнера и Бисмарка проносились в клубах густой, коричневой грязи.  Проходили колонны танков и самоходных пушек с готическими крестами. (Нередко Сергей видел «panzers» с клепкой по корпусу или с круглой, как у БТ, башней. Вооруженные слабой 37-мм пушечкой они были жалкими. Это были чешские LT-35. Танки, доставшиеся вермахту после присоединения Судетской области и захвата всей  Чехословакии.)  Не так, чтобы уж очень грозны и красивы были эти боевые машины. Но их было много. Двигались они четким, организованным строем. Пехота зачастую перемещалась пешком. С засученными по локоть рукавами, обвешанная с ног до головы подсумками, гранатами на длинных ручках. С пятнистыми плащ-палатками, что были скатаны в круглые чехлы.  (Время о времени Сергей, к своему удивлению, видел германцев в красноармейских плащ-палатках. Обнищали они что ли, в своем рейхе непобедимом, с досадой думал он.)  Ветер шевелил волосы этих чужих солдат из далекой Германии. Они смеялись и шутили, курили и пели, нередко поигрывая на губных гармошках. У многих из них Сергей с удивлением замечал советские пистолет-пулеметы с круглым  магазином.   Нередко на плечах у Desche Grenadier виднелись дегтяревские «ручники» или эсвэтэшки. Признают нашу мощь, великогерманцы. Но почему же мы – «непобедимая и легендарная» - так быстро поддались их ударам?  Неужто прав был отец:  не все «чужие», из числа «врагов империи», которых внедряли англосакские предатели-либералы (еще до кровавого месива на Ходынке), были истреблены в великих чистках…

   Зная немецкий (благодаря отцу и иностранному факультету МГУ, где он учился параллельно истфаку), Сергей с замирающим сердцем слушал знакомую, чеканно-грубую и красивую германскую речь. Ему необходимо было все понимать, чтобы не оказаться «в слепом полете» и не угодить «в замкнутый квадрат».

   - …Фогель, напрасно ты думаешь, что большевики так просто сдадутся. В боях под этим – черт возьми! – Шмоленгсом, мы понесли ощутимые потери. Только в нашей роте за последние две недели сорок убитых. Это слишком много, парень, для скоротечного блицкрига.

   - Друзья! Победным блицкригом тут, похоже, не пахнет. Нам говорил уполномоченный доктора Геббельса, что русские только и ждут, что мы придем и освободим их от непосильного гнета коммунистов-евреев. Только двое пленных поведали мне об этом. Похоже, мы их сильно напугали своей быстротой, своим натиском, ганцы…

    - Вильгельм!  Ты начинаешь мне надоедать своей пустой трескотней. Мы расширяем жизненное пространство арийской расы. Русские будут в этом участвовать, если проникнуться идеями великого фюрера. Наш дух непобедим в вечном отражении Демиурга германской нации. Им является Адольф Гитлер, наш фюрер…

   - Похоже, что часть этих варваров придется согнать с их земель. Вы обратили внимание, фрицы, какие колоссальные поля? Как они их лениво обрабатывают? Вспахано и засеяно едва треть этого великого пространства. Фюрер совершенно прав, когда пишет и говорит: природа наделила славян огромными территориями, с которыми они не могут и не хотят управляться. Неполноценная раса! Плодятся как кролики…

    - Нам, германцам, досталась великая задача – создать единую Европу. Под началом Германской империи. Это не подлежит сомнению. Только проклятые иудеи заинтересованы в обратном. И их большевистские агенты в Кремле. Большевизм едва не распространился в тех странах, которые мы освободили от еврейской плутократии. Американские ковбои и их Томми-прихлебатели боятся нас как последние трусы! Второй Дюнкерк для них обеспечен, в Северной Африке…

   - Тише, гренадеры вермахта! Я прочитаю вам строчки из письма моей милой Греты.  «Феликс, любимый! У тебя родились очаровательные двойняшки-девочки. Пока ты с товарищами воюешь в далекой России, не забывай о том, что тебя любят и ждут…»
   
   - Да пребудет с нами Бог…

   Многое из того, что Сергей слышал от солдат фюрера, перед самой войной сказал ему отец. Россия и Германия – вот единственная сила, способная противостоять заокеанским «конкурентам». Коими всегда были Англия и США. Гитлер… Что ж, пусть будет Гитлер у нас в союзниках, чем в противниках. Если б Николай Романов, застреленный в Тобольске, набрался мужества и не позволил Матушке-России, великой державе, ввязаться в самоубийственную мировую войну на стороне Антанты… Не было бы октябрьского переворота в 17-м и последовавшей гражданской бойни. Бог его покарал, этого самодержца российского. Хотя и напрасно… Мог бы царь-государь, покаявшись (с  Божьей помощью) в грехах, помочь великому белому движению. Образумить добровольцев-офицеров, безусых юнкеров да студентов, что не след мечтать об Учредительном собрании и демократической конституции. Тем более, по указке англо-американских «друзей». Тем более, обещаясь продолжать войну с Германией-фатерляндом  «до победного конца». Ульянов-Ленин (Бланк) хотя бы эту дурость не попустил. Хоть и называл русских все дураками против немцев-умников. Хотя бы в этом «вождь пролетариев» обелен в глазах потомков. Билль о правах, под балалайку, им, канальям золотопогонным, захотелось отведать…

   Глядя, как немецкая пехота едет на велосипедах  (это было не редкостью), Сергей внутренне засмеялся. Вид потомков Зигфрида, трясущихся на обозных фурах, запряженных бельгийскими першеронами, тоже был забавен. Германская артиллерия на конной тяге не свидетельствовала о мощи вермахта. На обслуживающих вермахт автомашинах (с латинской буквой G) он видел клейма французских, бельгийских и даже английских фирм.  «Доджи» использовались для командиров, что восседали на мягких кожаных сидениях, в высоковерхих фуражках. Эти трофеи достались германцам под Дюнкерком. Тогда, как сообщалось в прессе, французские и английские части бросили весь свой транспорт. Вот и чешут потомки Гете, Шиллера да Маркса с Энгельсом по нашей землице на английских «Доджах». Как будто это Гайдн парк. Или Трафальгарский «сквер»…

   Сергей встрепенулся, но винтовку не тронул. Краем глаза он заметил, что к нему (пригибаясь среди листьев) идет Корниенко.  Этому что здесь надо, собрату по рабочему классу…  Впрочем, хороший он парень, ничего не скажешь. Надо бы с ним помягче. Правда, с мыслей сбил, зараза. Придется мыслепоток поправить – нешуточное дело…

   - Что, притомился на боевом посту? – улыбнулся Корниенко желтоватыми, лошадиными зубами. Прижав  эсвэтэ казенником к бедру, он завалился на хрустнувшие ветки. – О, ты и хворост нарубил? Что б мягче спалось? Ну, ты молодец, братишка. Ничего не скажешь.

   - Ничего, справляюсь помаленьку, - улыбнулся Сергей. – Вы-то как, на своем боевом посту? Небось, весь пруд перебаламутили? Всех водяных крыс сожрали? Или хозяюшке подсобляете, по дому…

   - Ей подсобишь, - хмыкнул Корниенко, покусывая застрявшую в петлице соломинку. – Там старшой у нее, в хате… Сергей, я тебя сменить готов. Если устал, иди, отдыхай. Серьезно тебе говорю.

   - Не надо, - Тищенко устало причмокнул губами. – Мне и тут хорошо. Спать, честно говоря, не хочется. Принцип у меня такой. Если что-то начал – доведи до конца. На чужие плечи не перекладывай, - схитрил он, хотя в действительности мучил себя этим принципом.

   - Тогда побуду с тобой минуты-две, - с завистью молвил Корниенко. Через минуту голова в защитной пилотке качнулась и опрокинулась…

   В чистом, лесном воздухе гудел какой-то жук. Слабые лучи золотистого Солнца, пробивавшиеся сквозь кроны темной зелени, освещали, будто через решето окружающий мир. Словно не было войны. Словно не довелось им пережить этот бой. Сергей вспомнил, как стрелял из винтовки по сине-зеленым фигурам соотечественников-врагов. Кто-то из них падал и больше не вставал. Может быть, он ошибался… Во всяком случае, Сергей не испытывал сладкого возбуждения при мысли, что убил захватчика. Враги-немцы были лишь поневоле, подумалось ему. Не соверши Сталин тот роковой шаг, не вступи он в сговор (так говорил отец) с теми, против кого был заключен пакт о ненападении 1939 года, все могло обернуться иначе. У Гитлера не было бы повода напасть на Советскую Россию. Отец был прав, когда по своим каналам в НКВД-НКГБ отправил меня на фронт курьером в штаб группы армий «Центр». Вернее в оперативную группу «Центр», что была прикреплена к штабу вермахта. Немцы национал-социалисты знали, чем грозит им выход из-под контроля армейских отделов Abwehr. Ведомство Гиммлера  (RSHA) тут же забросило, как заправских парашютистов, оперативников из  SD. Они спешно подчиняли армейское полевое командование. Хотя, как говаривал отец, не всегда и не везде. Вот, хотя бы генерал-полковник панцирных войск Гейнц Гудериан. Наотрез отказался идти рука об руку с SS-манами. А Эвальд фон Клейст навещает наших раненых командиров в госпиталях. Даже не скрывает этого, молодчина. Вот так немцы, вот так захватчики…  При оперативной группе «Центр» в энзанцгруппе «В» состоит некто штандартенфюрер SS Макс фон Вильнер. По словам отца, субъект еще тот. Но с органами НКВД сотрудничает давно. Еще с момента внедрения нашей резидентуры во властные структуры Веймарской республики. Помог протащить с десяток наших агентов в полицай-президиум Баварии, когда служил инспектором криппо в Мюнхене. В подошве красноармейского ботинка у меня - тайник с капсулой. Совесть моя не позволяет мне открыть подошву. Посмотреть содержимое… Тем более, что капсула запаяна. Вскрытие будет сразу заметно «адресату».

    Нет, преодолеем свой неуемный интерес, мальчик. Коробит душу, что убивал своих и своего отца соотечественников. Стратегических союзников. Впрочем, на войне как на войне. Так говорят веселые французы. Если б не этот «старшой»… Давно бы перешел на ту сторону. Встретился с Вильнером. Впрочем, все идет по плану. Как небо решило, так и будет, мальчик. Вот удивится Вильнер, если я припрусь к нему с толпой этих «головорезов». Мягко сказано, что удивится… Возможно, он отошлет меня обратно: с донесением-шифровкой к отцу.   В наш Центр. Лишь бы немцы (если придется «сдаваться») не поняли меня превратно. Не заперли «до выяснения» в «шталаг». То-то будет смешно: шел на связь – зашел в Desche ГУЛАГ…

   Через час, когда Корниенко проснулся и виновато захлопал глазами, Сергей сдал ему свой пост. Забросив винтовочку за широкую, спортивную спину, он весело зашагал к сторожке. Осторожно постучал в дощатую, ладно обструганную дверь. Открыла сама хозяйка. С распущенной косой, со счастливыми, полными слез глазами.
 
   - Вам Егора Андреевича позвать? Я  позову, не сомневайтесь…

   Егор, тоже ослабевший от внезапного счастья, едва одетый, вышел на крыльцо. Долго не мог понять, что от него хочет этот боец. Выяснив, что тот изучал немецкий язык не только в школе, только свистнул.

    - Так ты, братишка, в разведку надумал? Зачем? Немцы сами сюда скоро явятся. Буди это сонное царство – не доглядел-таки за ними…

    - Мне поговорить с вами надо, - упрямо сомкнув губы, молвил Сергей. – Пройтись бы вокруг хаты не мешало…

     Прохаживаясь вокруг сторожки, он объяснил свой план. По его словам выходило, что убитый в бою лейтенант-взводный (эту историю Сергей знал наверняка, с чужих слов), возложил на него перед смертью одно поручение. Какое именно? Он, Сергей, сказать не имеет право. Поручение очень важное. В письменном виде.

   - Получается, взводный тебе одну тайну доверил? – с сомнением протянул Егор. – Если личную, то…  Но если не только личную… Что ж ты раньше молчал, дружище? Неужели в чем-то нас подозревал? Или меня? Понимаю, не хотел от коллектива отбиваться…

   - Не хотел вас впутывать, - кивнул Сергей. – Тайна есть тайна, товарищ. Мне надо срочно в Смоленск. Только так, чтобы немец не учуял что к чему. Да и ребята не догадались.

   - Отправлять тебя одного… - Егор на мгновение ощутил прилив холода к спине. – Придется хозяйку попросить. Вместе на телеге поедете. Вместе назад обернетесь. Скажешь фрицам, что сын ее – с фронта убежал…

    - Как же вы здесь? – Сергей с трудом задавил смех. – Немцы не сегодня завтра сюда придут…

    - Да, задачку ты задал, парень. Видать, тот взводный важное дело тебе поручил. Придумаем что-нибудь. Не в лесу же отсиживаться… Ирина! – Егор с сожалением поджал пальцы босых ног. – Тут такое дело, что не знаю… Бойцу надо отлучиться. Не подсобишь с телегой?

    Ирина оказалась бабой на редкость понятливой. В Смоленске у нее жила свекровь. В случае чего, немцам можно было сбрехать про нее. Назвать точный адрес. Со сторожкой было сложнее. Приходилось рассчитывать, что ганцы-фрицы не так скоро доберутся до этих мест. Развивая свое наступление – будь оно неладно! – первое время захватчики могли не придать значение дороге, ведущей в лес.

   - Будем, надеется, что так, – сказал Егор. Если только не врет этот парень, подумалось ему. Вдруг задумал к немцам переметнуться  и к нам немчуру привести. Придется и здесь какую-нибудь легенду сочинить, улыбнулся он. – Ты, Сергей, в случае чего подтвердишь, что мы с тобой – одна шайка-лейка. И ты, Ирина, надеюсь, замолвишь за нас словечко перед фрицами. Мол, приблудились, лешие, из лесу. Решили сдаваться. Тебе от «новой власти» зачтется. Покуда наши не вернуться. Эту новую власть чихвостить не начнут…

               
*   *   *

   …Свет в подвале включил Депо-старший, когда осторожно спускался по каменной, извилистой лестнице. Ряды массивных бочек, стянутых медными обручами, с блестящими краниками (было в них шампанское и коньяк выдержки от  1807 до 1914 года) поражали даже бывалое воображение. Мартену Депо не терпелось зажечь с нужного конца сигару. Но он знал счет времени как никто другой. Он знал, что Время не терпит предателей и перебежчиков. Необходимо знать свой день и свой час. Если в человеке кто-то смутно сеет сомнения и ложь, не стоит поддаваться этому сеятелю. Либо он возьмет свое право, либо сам человек, обладатель своей бессмертной души, утвердится в своей правоте. Внутри себя и этого мира. С этого начинается величие человеческой души на этом древнем свете.

   - Это ты, Христиан? – сумрачно, с затаенным сомнением спросил он. Увидел в глубине винного погреба  с рядами круглых лампочек в сетчатых кожухах, высокую фигуру, стоявшую против желтого света. – Впрочем, оставайся там, где стоишь. Сейчас подойду к тебе.

   - Не надо, отец, - перебил Депо-старшего его приемный, но любимый сын. -  Я подойду к тебе. По-моему наши русские друзья задали бошам жару. Как сообщает Лондонское радио и янки…

    Христиан, следуя совету отца, все-таки остался на своем месте. Интуиция Депо-старшего подсказывала иной раз совершенно неожиданные комбинации. Правда, зачастую они оправдывались. Особенно после того, как землисто-серые (как сама земля) колонны бошей в стальных шлемах прошли железной поступью под арками Эльфелевой башни.  Мартен не горел дурацкими желаниями – «попробовать на вкус»  германскую кровь. За ним не водилось наклонностей, присущих парижским гаврошам. Он не полагал нужным (во всяком случае, пока) браться за оружие. Возводить на Монмартре (вблизи «мельницы» Мулен-Руж) баррикады. Депо-старший справедливо считал, что французы не готовы к организованному сопротивлению оккупантам. Если позволили им пройти по милой Франции за три недели.  «Если наш народ не приложил достаточно сил, чтобы отразить бошей на границе, что можно ожидать сейчас? Когда эти самые боши в Париже и преспокойно себя чувствуют,  - горестно вздыхал он за коньяком, с сигарой и кофе. – Попивают наши вина и кофе, похрустывают нашими булочками-круасан. Бр-р-р, ненавижу эти проклятые прусские морды…»  « Милый, но нельзя же сидеть, сложа руки, - шептала Сезанна. На всякий случай она велела прислуге задернуть тяжелые, шелковые шторы в гостиной. -  Неужели наш народ будет терпеть это нашествие? Не сплотится, как в августе 1914 года?» «Прошу тебя, Сезанна, не думай об этом пока. Еще не пришло время Лотарингской Девы, дорогая. Но оно, это долгожданное время, придет. Нас принесли в жертву чужим интересам, Сезанна. Франция всегда была разменной монетой в руках у английских лордов. Именно они прикрывались нами, как щитом, в битве на Марне. Чтобы столкнуть лбами, как козлов на горной дороге, Россию и Германию...»

   По знаку отца Христиан подошел к одной из огромных винных бочек. Под медным краником он заметил незнакомую ему фотокарточку. Лицо этого щеголеватого военного напоминало полковника 145-ого полка. Судя по огромным шароварам  и  повязке от пыли на кепи с помпоном, этот лейтенант (на незнакомой фотокарточке) служил в колониях. До августа 1914 года. Следуя интуитивному позыву, Христиан подошел и взял эту фотокарточку. Повернув ее, он увидел почерк матери: «Христиан, милый мой мальчик! Не задавай лишних вопросов после того, что прочтешь. Тебе предстоит встретиться с этим прекрасным человеком. Надеюсь, он все тебе объяснит. Не задавай лишних вопросов отцу. Он знает не больше твоего. С любовью. Твоя мама».

   - Отец! Я понимаю, что это…  то, о чем просила мама, не обсуждается, - произнес Христиан, пряча фотокарточку во внутренний карман. – Все же, милый отец, почему ты назвал его? – испытывающее посмотрел в глаза Депо, заросшие густыми, пепельными бровями – Что ж, понимаю тебя, отец. Эта тема закрыта для нас. Не буду ее тревожить.

   - Придет время, Христиан, и ты узнаешь всю правду, - молвил Депо, выпустив струю дыма из ноздрей. – Теперь же сделай вид, что ничего не произошло. Оставь эту фотокарточку у себя. Ты правильно сделал… Ты покажешь ее при встрече. Это будет необходимо для того, с кем ты вскоре увидишься, сын мой…

    Утром Христиан услышал осторожный стук в дверь. Привратник, старик Жан Крупе, осторожным шепотом сообщил, что некто, мосье Гвидо,  просит мосье старшего инспектора Депо подойти к телефонному аппарату. Никакого такого мосье Христиан не знал. Поэтому с величайшей осторожностью ступил в гостиную. Взял телефонную трубку.

    - Старший инспектор Депо у аппарата, - четким, излишне жестким голосом произнес он. – Говорите!   
 
    - Нам необходимо встретиться, мосье Депо, - произнес неизвестный на том конце провода.- Мы еще не знакомы. Но я видел вашу фотокарточку. Вы понимаете меня, мосье Депо? Итак, у собора Сердце Монмартре. Ровно по полудню. Разумеется, сегодня, - сказал неизвестный ему мосье Гвидо.

   То, что он произнес, было вполне достаточно. Для встречи. Христиан Депо счел нужным не задавать лишних вопросов. Отправиться в указанное место, в указанное время. По службе в префектуре полиции он был свободен. С утра 23 июня 1941 года у него начинался долгожданный отпуск. В этом неспокойном году. Это было как нельзя кстати. Заехав накануне в префектуру Монмартре, он обнаружил на своем рабочем столе фотокарточку человека, с которым должен был встретиться. Выяснить что-то важное для себя.

    …Красный фуникулерчик мигом взметнулся к самой вершине знаменитого холма на Монмартре. В полдень на площади, возле собора, было почти безлюдно. Кое-где прогуливались пожилые супружеские пары. Они кормили голубей и обсуждали этот мир сквозь призму времен. Время от времени отворялись тяжелые, гулкие двери собора. Кто-нибудь из стариков заходил вовнутрь. В огромную каменную залу с высокими, готическими сводами. Статуями католических святых.   Множеством маленьких и больших восковых свечей, что огненными точками светили входящему из темной, чуть затхлой глубины веков. На площади появлялись боши. Из числа солдат и офицеров германского гарнизона. Проходящих и запасных частей, получивших увольнение в город. Они весело смеялись, посверкивая на солнце своими литыми ременными бляшками, пуговицами и нагрудными орлами. Позировали  перед объективами фотоаппаратов. Длинноногий офицер-бош с желтой тесьмою на воротнике и фуражке покупал букетик гвоздик у молодой, хорошенькой цветочницы. Офицер улыбался, как мог. Что-то говорил девушке на ужасном французском, мешая свою речь выпуклыми, чеканными германскими фразами. Девушка стеснительно смеялась, показывая бошу жемчужно-блестящие, белые зубки. Сидящий на зеленой, изогнутой лавочке старик в темном берете, с розеткой ордена почетного легиона в петлице, вздохнул. Покачал головой.  Уставившись в желто-розовые крыши далеких домов и серую ленту стелящихся улиц Парижа, он сказал, ни к кому не обращаясь:

   - Вот так приходит Конец Света. Которого не ждешь совсем. Если этот мир когда-нибудь окончательно рухнет, но подымится из бездны…

   Его слова были заглушены грохотом взметнувшегося фуникулерчика, что привез на вершину холма Desche Grenadier. Их вид так смутил престарелого парижанина, что он не счел нужным закончить свою мысль. Хотя, может быть, «боши» не были олицетворением того Конца Света, о котором он заговорил.

   Христиан пару раз обошел собор Сердце Монмартре, к которому сходились мощеные булыжником узкие улочки. Незнакомец Гвидо мог отсиживаться в одном из уютных кафе, что находились на первых этажах старинных, крытых черепицей домов. Оттуда и наблюдал за ним. Наблюдателями могли быть, так называемые, «вольные художники». Днями и ночами они выставляли свои картины на этих улочках. Полагались в основном на бошей. Префектура полиции давно привлекла многих художников в штат своих агентов. ( Сам Христиан знал пару-другую здешних «мазунов», которых в прежние времена снабжал фотографиями преступников, что были в розыске.)  Пока к нему никто не подходил. Ощущения, что он «под колпаком», не появлялось. Но на душе у старшего инспектора было неспокойно. Как будто, кто-то невидимый пытался задавать ему ход мыслей. Руководить его действиями. Но, не проявляя излишней жесткости. Так, ради пустяка… Всполохи тревоги, что пытались выкачать из души жизненные силы, подавлялись легким усилием воли. Обойдя величественный собор Сердце Монмартре для приличия еще раз, Христиан купил букетик алых роз. У той самой цветочницы, с которой любезничал длинноногий офицер-бош. Девушка улыбнулась ему без причины. Христиан ответил ей снисходительным кивком. Ему показалось, что ей этого будет достаточно.

   Через двадцать минут с момента условленной встречи, так и не дождавшись незнакомца Гвидо, он отправился вниз. По белой каменной лестнице, что шла параллельно рельсам фуникулерчика. Подойдя к своему «Фиат», он заметил на ветровом стекле за «дворником»  крохотный лист бумаги. Виду не подав, Христиан сел за руль. Включил зажигание…

   Поколесив у Гранд Опера с крылатыми конями на зеленом, облезлом (мэрия при бошах не любила раскошеливаться) куполе, Христиан остановил «Фиат» недалеко от Лувра. Там он как бы невзначай обратил внимание на ветровое стекло. Снял с него бумажку.  (Мало ли какая мерзость может прицепиться!  Или мосье инспектор получил весточку от одного из своих многочисленных агентов.)  Пройдя по парку и отыскав  подходящее место в увитой зеленью беседке, он прочитал послание. «Вы молодец, мосье! Восхищен вашей выдержкой. Будет время, обязательно познакомимся. Ваш Г.». Вот мерзавец...

   Христиан вспомнил старика с розеткой ордена почетного легиона. В вязаном темном берете. Он нарочито громко изрек «апокалипсическую» истину. Он было подумал, что это и есть незнакомец, представившийся как Гвидо. Во всяком случае, следуя с букетиком алых роз, сидящего на лавочке старика он не заметил. Неужто он и есть, этот загадочный Гвидо? Тот самый лейтенант, с повязкой от пыли на кепи, а затем щеголеватый полковник 145-ого полка французской пехоты? Он был запечатлен на разных фотографиях. Одна из них оказалась дома, у родителей... Всевышний Создатель! Впору было вернуться к собору Сердце Монмартре и зажечь свечу у статуи Святой Девы. Какие еще тайны хранит в себе наша благочестивая семья – одному лишь Богу, Христу и Матери Его...

               
*   *   *               

   ...Разумеется, - задумчиво произнес Макс фон Вильнер, прикладываясь к рюмке коньяку. Довольно продолжительное время она стояла перед ним на синем сукне стола. Играла на Солнце своими хрустальными гранями, разбрасывая по стенам кабинета жемчужно-огненные, почти розовые блики. – Оперативная группа «Центр» для того и предназначена самим фюрером, чтобы искоренять большевистское зло. Семя иудейского дракона на бескрайних арийских пространствах. Освобождать от него великую Россию. Вы думаете, я лгу, милейший Лев Кириллович? O’ Mein Gott!  Как может лгать такой прямодушный, порядочный человек, как я? Человечище, как было сказано одним из ваших величайших прозаиков. Если мне не изменяет память, им был Федор Достоевский. Великий фюрер боготворит этого автора. Какие образы, какие персонажи вышли из-под его пера.

   - Фюрер увлекается прозой? – искренне изумился Лев Кириллович. Чушь какая-то, подумалось ему. Он смотрел в лицо этому «арийцу». Оно не было похоже на профили и фасы германского сверхчеловека, точно вылепленные из алебастра или вырубленные из древа. Попытка сравнять российского человека с арийцем выглядела с руки этого штандартенфюрера SD нелепо-вздорной. Хотя и занимательной. – С вами невероятно интересно общаться, герр Вильнер. Признаюсь честно, идея существования моего Великого Отечества под руководством германского рейха кажется мне вздорной. Вы можете меня расстрелять, герр штандартенфюрер. Это вы, конечно, можете. Но добавит ли вам это уверенности? Чувства выполненного долга и сохраненной чести?  Мне видится, что величайший классик германской и мировой литературы Гете, создавший «Фауста» и «Страдания молодого Вертера», незримо участвует в нашей беседе. Помните слова Гете о смерти? «Блажен, к кому она в пылу сраженья увенчанная лаврами придет, кого сразит средь вихря развлечений или в объятьях девушки найдет». Замечательные слова…

   Вильнер критически окинул взором стоявшую перед Львом Кирилловичем рюмку коньяку. Тот так и не подумал прикоснуться к ней. Это не входило в планы штандартенфюрера  SS. В содержании данной рюмки был сосредоточен весь его план. Психо-химическая обработка объекта сводилась «на нет». Без употребления коньяку из данной рюмки севрского хрусталя. Русский, задержанный на одной из дорог под «Шмоленгсом» (что явилось результатом мер специального фильтрования беженцев), оказался оперативно-подготовленным типом. Это Вильнер понял еще до рапорта наряда SS, что осуществил задержание. Специальная жестикуляция и манера двигаться выдавала в русском агента «огэпэу». К тому же  невозмутимый тон, которым тот (усталый и старый человек) объяснялся с ним, говорил о знании методов оперативно-психического подхода к личности. Даже в столь драматических условиях, в которых оказалась его страна и он сам…

   - Вы молодец, герр… - Вильнер окинул взором первые две страницы зеленой книжицы советского паспорта (явно «сработанного» в спецлабораории НКВД) с гербом из серпа и молота, - …Тихонов. Так есть, Тихонов Лев Кириллович! Это есть так будет по-русски? Выглядите устало, но без тени сомнения. Что ж, завидую вам и вашей специальной подготовке. Прежде всего, тем людям, с которыми вас, искренне уважаемого мною человека, связала матерь-судьба.

   - Вы делаете мне незаслуженный комплимент, герр Вильнер, - усмехнулся в седые, пышные усы Лев Кириллович. -   Вновь и вновь. Поверьте, я этого не заслуживаю.

   - Поверить вам!?! – Вильнер чуть не свалился со стула с прямой, жесткой спинкой, обтянутой синим сукном. – О, конечно, коллега… - он задумчиво посмотрел сквозь собеседника, понимая, что приближается к цели. – Мне только и остается, что верить вам. Вашему опыту, мой коллега. Ваша премилая организация в свое время помогла нам и всему германскому народу. Это не следует сбрасывать со счетов. Даже в столь роковой час, герр Тихонов.

   - Я слышал о том, что фюрер любит Достоевского, -   глазом ни моргнув, перешел на свою тему Лев Кириллович. – В Советской России издан почти весь Федор Михайлович. Кроме одного,  несомненно-гениального произведения под названием «Бесы». Один мой влиятельный знакомый слышал – краем уха, конечно! – что отец всех народов, - Лев Кириллович многозначительно поднял свои седые усы щепотью пальцев, - тоже предпочитает чтение Федора Михайловича Достоевского. Особенно в тяжкие ночи и дни, когда вермахт продолжает свое продвижение в глубину России. Что же касается того, что не было издано…  Вы уловили мою мысль, герр  Вильнер?

    - О, так есть! – шумно вытянул из себя воздух штандартенфюрер SS. В который раз с искренним сожалением он окинул взором рюмку коньяку. Внезапно мысль, точно разряд электрического тока, пробила его с ног до головы. Что, если этот «агент огэпэу» направлен именно к нему? Его внутренний облик (некое свечение) показывает, что с германцами он имел дело задолго до этой конспиративной беседы. И этой проклятой, совершенно бессмысленной и преступной войны, в которой скоро раскается сам фюрер и великий германский народ. Об операции полиции контроля (РК) в структуре Amt III RSHA он как-то не подумал. Старик явно не оттуда. Во всяком случае, это была бы слишком  «топорная» работа с их стороны, язвительно подумал Вильнер. Так говорят мои русские друзья. Под «топором» имеют в виду то, что необходимо отсечь. За неимением никакой пользы. Они и сейчас со мной работают, мелькнуло в голове у Вильнера…

               
*   *   *

   Скрипнув хорошо смазанными осями, телега остановилась. Вдалеке, на перекрестке двух дорог, где начинался большак, слышался шум моторов. Ирина подтянула на себя поводья. Дала Стрелке понять, чтоб та не ржала, не била в землю копытом, но стояла тихо. Та все верно поняла. Нестарая, пегая кобыла с белыми чулками и белой звездой на лбу. Сергей был одет в  белую с синим футболку с эмблемой «Динамо».  На плечи был наброшен   пиджак со значком парашютиста. Голову покрывала кепка.  Услышав шум моторов, он приподнялся на локти.

   - Немцы, видать там, касатик, - молвила женщина.

   - Слышу, что немцы, девушка, - пошутил Сергей, у которого приятно  засосало под ложечкой.

    У «девушки» трепетно взметнулись круглые, красивые плечи. Кожа на красивой шее, между вырезом платья и уложенной на голове косой, на мгновение стал пунцово-красным. Стыдится чего-то девушка или стесняется, подумал Сергей. Приятно ей, что так назвал. Девушка…

   - Ты зачем в Смоленск собрался? – спросила его Ирина, не оборачиваясь. – Скажи мне честно, Родину предавать?

   Сергей вздрогнул, но виду не подал. Ирину он явно проглядел в своем сознании, но ничего еще не было потеряно.

   - Нет, что ты, голубушка, - усмехнулся он, бледнея при мысли, что попадет в руки  к «своим», которые кончат его как предателя. – Ты мне судьбу не выбирала. Поэтому не знаешь что и почем в моей жизни. Зачем же судишь строго, голубушка? Нельзя так, Ира. Не по-божески это. И не по-человечески. Сама знаешь…

   - Это дурачье в сторожке, - Ира дернула вожжи так, что Стрелка, тряхнув гривой, стала перебирать копытами, подымая облако светлой пыли.– Как они купились на все, что происходит? А, касатик ты мой? – она говорила все также, не оборачиваясь. Задурило им голову зелье специальное. Пойдем-ка со мной в лесок. За ближайший кустик, где  греха не видать. Или ты до города дотерпеть можешь? Молчи тогда. Доедем, будет нам с тобой разговение. Для души и тела, милый.

   Суровый и величественный лес, темнея своими густо-зелеными кронами, был по обе стороны. Он хранил величественную тишину, которую нарушал стрекот птиц и шелест листвы, что переговаривались между собой на своем языке.

   Ну, я тебе устрою, стерва, пообещал ей Сергей. И под кустиком, и на пуховых перинах. Везде, где полюбится… Может быть и контроль идет. С чьей-то невидимой стороны. Только с какой именно, вот в чем вопрос, как говорит отец. Совсем невидимых проверок не бывает… Конечно, под охи да вздохи в лесу, посреди деревьев и кустиков, от такой крали кое-чего можно выведать. Только краля эта явно специальная. Тогда и вздохи тоже будут специальные. Zer good,  как говорят господа германцы. Пусть будут специальные…

   На шоссе было полным-полно германских машин на гусеницах и резиновых скатах. Размалеванных извилистыми маскировочными линиями. Все, кто был в них (водители и солдаты, что набились в кузова), вглядывались в стоящего на перекрестке высокого плотного германца, облаченного в синевато-серый, прорезиненный плащ с прелиной. У него была сияющая на Солнце бляха в пол груди и маленький, плоский фонарик с разноцветными стеклами. На спине, дулом к земле, висел короткий пистолет-пулемет с плоской обоймой, со стальным, похожим на стремя прикладом. Германец подавал во все стороны руководящие жесты руками. В одной из них была палочка с красным кругом. Ее смерть как боялись проглядеть германцы-водители. Нарушить, таким образом, правила движения. На перекрестке дорог стоял мотоцикл «Цюндапп» с коляской, с притороченным к ней длинным зеленым ящиком и пулеметом на турели. Положив на его дырчатый кожух руку, в коляске сидел другой германец с бляхой. Он курил. Двое солдат-жандармов утрамбовывали сапогами землю возле столба. На его табличке значилось: Shmolengs 6 km,  Krasnoe 8 km,  Vazma  60 km, Moskay…

   Появление перед большаком  телеги с пегой лошадью германцы восприняли как обычное явление. Дорога в лес была перегорожена длинной колченогой рогатиной с намотанной на нее колючей проволокой. Сергей преспокойно (куда уж было волноваться) провел пальцем над верхней губой. Его положение тут же осветилось по-новому. Высокий, плотный германец, собрав добродушную складку на лице, кивнул подбородком. Гаркнул сквозь рев моторов двум бездельникам у полосатого столба. Те, одернув винтовки на желтых ремнях, нехотя приблизились к колченогой рогатине. Поскрипывая, точно несмазанные калитки на ветру, своими прорезиненными, синевато-серыми плащами.

   - Ausweis! – произнес один из них, что не мог взять в толк, почему он оторван от безделья.

   - Nixt ausweis, - в тон ему молвил Сергей, забираясь в  мутное подсознание через его полусонные глаза. – Герр офицер, у нас с женой (Mein Frau)  нет пропуска. Мы живем далеко от города. Мы едем в Смоленск к вам, чтобы получить пропуск. Нам можно проехать здесь, герр офицер? Здесь больше нет объезда…

   Германец побарабанил по своей бляхе «Feldjandarmen № 309». Скрипнув рукавом своего прорезиненного плаща с перелиной, поправил на голове глубокую стальную каску. Перед ним – местные жители. Ничем явно не подозрительные. У русского мужика, с серыми спокойными глазами, на щеке и подбородке курчавилась щетина. Женщина в синем платье и белом берете, была обворожительна. Напоминала женщин из далекой Тюрингии. Не довелось еще видеть такую красивую русскую… Хотя они, несчастные варвары и недочеловеки, но есть и на этом поле прекрасные цветы.

   - Герр обер-вахмистр! Этот мужик говорит, что едет из лесу в город. Вместе с женой, - отрапортовал он старшему наряда фельджандармов. – С целью получения пропуска в фельдкомендатуре.

    - Он говорил с тобой по-германски,  Ганц?- удивленно спросил его вахмистр. – Этот мужик знает наш язык?

    - О, да, герр обер-вахмистр. Он отлично говорил со мной по-германски.

    Обер-вахмистр фельджандармерии машинально сделал знак «стоп» движущемуся транспорту. Подошел к оплетенной колючкой рогатке. Всматриваясь в лица двух русских, мужчины и женщины, он терялся в догадках, что ему мешает их задержать.

    - Герр офицер, позвольте засвидетельствовать свое почтение, - сказал Сергей и показал взглядом, что нужно сойти на землю. Спрыгнув, он подошел к вахмистру с бляхой на стальной, мелкой цепочке. Снял кепку и поклонился так, как учила приставленная к нему отцом бонна из бывших. Она была завербована в агенты ОГПУ. Числилась на ответ должности в коммерческом ресторане, куда нередко захаживали иностранцы. – Направляюсь в вашу полевую комендатуру, чтобы сдаться в плен. Предложить свои услуги германскому  рейху. Бежал из Красной армии. Не желаю сражаться против фюрера и великой Германии.

   Германский обер-вахмистр, хлопая своими синими, выпуклыми глазами, с некоторым сомнением оглядывал спортивную фигуру этого русского мужика. Если приглядеться, ему было немного лет. Откуда он так хорошо знает Hochdesch? Русские в своих школах всегда преподавали германский. Особенно после пакта о ненападении 1939 года. Фюрером тоже было позволено изучать русский в народных школах и университетах. Разучивались и русские песни. «Утомленное солнце», «Волга-Волга», «Катюша», «В парке Чаир»… Газета «Volkicher Beobaxter» выходила под лозунгом «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» Так велел рейхсминистр пропаганды доктор Геббельс. Значит и фюрер… Обер-вахмистр крякнул от нахлынувших воспоминаний, сказал «moment». Потянувшись рукой к бедру, он достал из планшета четырехугольник серой бумаги с орлом и свастикой в веночке.

   - Если вас остановят солдаты полевой жандармерии, покажите им этот документ, - сказал он дружелюбно. – Это временный пропуск. В полевой комендатуре предъявите его помощнику коменданта. Вам и вашей жене выпишут постоянный. Verstehen?

    - O, ja! – согласился Сергей и пожал протянутую ему руку. – Благодарю вас, герр офицер. Приветствую в вашем лице непобедимую германскую армию. Вы принесли нам свободу от большевистского варварства. Благодарю вас за доброту, - бросив взгляд на Ирину, он заметил на ее круглом, красивом лице любезную, почти светскую улыбку.

   По знаку вахмистра рогатка с колючей проволокой была отодвинута. Шумно фыркнув, Стрелка вытянула телегу на заполненную германским транспортом дорогу. Большая часть техники вермахта шла в сторону Vazma  и  Moskaw. Пристроившись с краю дороги к ряду пятнистых полугусеничных грузовиков «Опель-Маультир» (на базе грузовика «Опель» 3.6),  Сергей и Ирина медленно двигались на своем гужевом транспорте к Shmolengs. На обочинах, изрытых воронками, лежали обгоревшие остовы ЗИСов, танки БТ, Т-26 и КВ, артиллерийские трактора с искореженными гаубицами. Это было следствие губительных налетов германской бомбардировочной авиации. Кое-где на зеленой траве виднелись свежие холмики могил с красноармейскими пилотками. Все это постепенно наполнило душу Сергея необъяснимой тоской. Но он борол ее осознанием близкой цели.

   - Здорово кумекаешь по-ихнему, - молвила Ирина. – Языки, значит, знаешь. Мой тоже этому делу обучен. Я тоже понимаю, касатик. Женою своей меня окрестил? Ха-ха-ха… Что ж, молодец, парень. Буду я твоей женой. Только не зазнавайся. Больно будет.

   - Суровая вы, девушка, - прошептал Сергей. - Как бы не пришибли на дороге… Про лесок и город я уже забыл. Ничего этого не было. Мало ли что сорока-белобока на ухо насвистела? Мне все слышно…

   - Ты про что это говоришь, не разумею никак? – чужим голосом спросила «девушка». – Не видать и не слыхать мне ничего…

   Играет со мной, подумал Сергей. Германцы в своих гусеничных транспортерах, прижав к животам пулеметы и винтовки, посмеивались. Шумно обсуждали свое и едущих в телеге русских. Из обрывков фраз Сергей понял, что прелести Ирины в вермахте оценили высоко. Будь она в другом месте… «Hеil Hitler!» - рявкнул в ответ на это Сергей. Германская трепотня тут же стихла. «…Этот парень, верно, ее муж, - сказал кто-то с берлинским произношением. – Ни одному мужу не понравились бы такие пошлости, друзья». «Русским все равно, Холлингер, - промямлил недавний шутник, если судить по выговору, саксонец. – Они же моются в общих банях. Голые бегают по снегу и морозу. К тому же я слышал и читал, что русские предлагают друзьям своих жен. Особенно своим гостям. Понял, дружище?» «Нет, так делают на востоке, - возразил берлинец. – Ты все путаешь, Франц! Так делают монголы. Или китайцы… Русские только моются в общих банях. Только в этом ты прав, дружище. Их варварские обычаи следует скрупулезно изучить. Непременно попробую мыться в общих банях. У нас будет много времени, когда мы займем Москву. Не следует забывать, фрицы – мы несем этим варварам европейскую культуру…»

   Заладили как попки, варвары да варвары, недовольно подумал Сергей. Неплохо бы Вильнеру и самому фюреру знать, что у нас, в России, не терпят такого обращения. Нет, раз могут стерпеть. Но потом врежут по харе… Привыкли у себя, в просвещенной Европе, считать нас за «варваров». Ходили чумазые в своих «немецких землях» со средних веков. Потому что за вырубку леса «на дрова» им головы секли. Их бароны да маркграфы. Общие бани им, видите ли,  не по нраву… Посмотрим, господа хорошие, как вы русской зимой запоете. В каких вы банях мыться будете, когда мороз ударит…

   В солому упал, брошенный кем-то из германцев, непочатый бутыль с пестрой наклейкой и вывинчивающейся пробкой. Шнапс, подумал Сергей, расправив руки. Нашли, чем удивить! Сверхчеловеки еще называются… «Russische vodka ist good!» - не глядя, «поблагодарил» Сергей захватчиков-соотечественников. Сверху, заржав и закукарекав на все лады, принялись обсуждать достоинства русской водки перед германским шнапсом. (В конце-концов одолела «Russische vodka».) Грозный командный оклик «schweigen!» из кабины утихомирил эту солдатню.

   Сергей тут же поймал себя на мысли, что ему становится скучно. Неприятный осадок заволок его внутренности. Ему хотелось увидеть глаза этого германского офицера, что сидел в кабине. Наверняка он наблюдал за ним. «Dancke schoоn, Mein Herr,» - сказал он так, чтобы услышали наверху…

               
*   *   *

…Согласен с вами, герр Тихонов, - не унимался Макс фон Вильнер. Он ухитрился незаметно подвинуть коньячную рюмку ближе к собеседнику. – Фюрер не пишет художественную прозу. В этом преуспел доктор Геббельс. Именно он написал повесть «Михаэль. Германская судьба на листках дневника», которая, благодаря усилиям фюрера, была опубликована лишь в 1929 году. Один из главных героев – русский анархист Иван Винуровски, искренний почитатель Достоевского. Многие считают «Михаэля» скучнейшим, но я не согласен. Хотя… «Я вижу руины домов и деревень при свете вечерней зари… Я вижу остекленевшие глаза  и слышу душераздирающие стоны умирающих. Я больше не человек. Меня охватывает дикая ярость. Я чую кровь. Я кричу: «Вперед! Вперед!» Я хочу стать героем», - процитировал он, многозначительно потеребив пальцем кончик носа. – Германская народная классика. Не Достоевский, конечно, но… Mein Kampf, по-истинне, бессмертное, гениальное творение. Не спорьте, не спорьте, мой коллега. Не думаю, что вы читали это великое произведение.  Германский эпос…

   - Почему же, герр Вильнер, - улыбнулся сквозь седину пушистых усов Лев Кириллович. – Мне приходилось… Вы предлагаете мне еще раз познакомиться с постулатами великого фюрера о неполноценности славян как генетической, человеческой расы? О том, что только великогерманцы сумеют обрабатывать бескрайние земли славянских народов? О том, что у нас, русских,  не может быть собственной культуры? Потому что Демиург всего человечества – Великая Германия. О да, герр Вильнер! Ваша шутка, признаюсь, удалась на славу. Я бы так пошутить не смог. Во всяком случае, с вами. Мне печально, что такой «великий» человек как Адольф Гитлер заблуждается в отношении моей великой страны. Мне жаль это слышать от вас, молодой человек. Я не обидел вас? (Вильнер смущенно пожал плечами и провел пальцем по груди.) Простите старика. Так вот, герр Вильнер. Союз Германии и России обеспечил бы в 1914 году вечный мир для Европы. Ни одна пушка на Балканах не осмелилась бы выстрелить. Союз Германии и Британии… Вы повторяете ошибку покойного русского императора, расстрелянного большевиками в Тобольске.  Он попал под контроль врагов. России и Германии. Ведь у нас всегда были общие враги, герр Вильнер. Они надоумили его вступить в Антанту. Тройственный союз с Англией и Францией. Разумеется, за этими «партнерами» незримо наблюдал дядюшка Сэм. Как бы чего не вышло… Я застал эти времена, герр Вильнер. Помню, сколь неоднозначно воспринимались события августа 1914 года в русском и европейском обществе…
   
   - Не предавайте значения таким мелочам, герр Тихонов, - Вильнер уставился взглядом своих светло-голубых глаз в коньячную рюмку. Ему удалось ее подвинуть еще ближе. – Мой ум подсказывает мне, что вы умеете читать между строк. Фюрер, называя славян неполноценными народами, имел в виду их зависимость от еврейской плутократии. Говоря о том, что Германия должна придерживаться военно-политической оси с Британией, фюрер не забывал о союзе с Россией.

   - …Поэтому фюрер приказал вермахту напасть на Советскую Россию? - сострил Лев Кириллович, поглаживая седые усы. – По-моему, «союзник», начавший войну со своим союзником, становится его противником. Как бы вы называли Россию, если бы русские войска вторглись в пределы рейха 22 июня 1941 года? Молчите? Вы не допускаете такую возможность, герр Вильнер? Или вы думаете… - он замер, ожидая, что Вильнер откроет анналы мозга и выплеснет наружу скрытую информацию.

   - Вы хотите сказать, что Сталин готовился… - Вильнер был доволен тем, что начал «потрошить» своего «русского друга». На столе,  крытом синим сукном, протяжно загудел зуммер в черной коже. Пришлось измениться в лице, сорвать трубку. – Здесь Вильнер! – его голос на мгновение стал жестким, даже грубым. – Так Фоммель! Отлично сработано! Оцепить весь сектор… Просейте через «частое сито» окраины – им все равно не уйти…Не тревожить меня по пустякам, дружище. Пусть дополнительные наряды SS… Свяжитесь с оперативным дежурным энзацгруппе. Он выделит вам людей для операции. В нужном количестве,  - сухо закончил он. Как только Вильнер положил трубку на рычаг, его лицо вернуло прежнее, благодушное выражение. – Мы несколько отвлеклись от темы, герр Тихонов. Выходит, мы предупредили ваше нападение своим ударом. Ваша сильная держава прихлопнула бы нас в один момент (ein minute!). Как лягушку или комара. У нас оставалось лишь одно преимущество – элемент внезапности при нападении. И мы им воспользовались, коллега. Теперь вы понимаете, что гений нашего фюрера оказался сильнее коварства иудеев, окруживших Сталина? Буду прям: нам нужны такие люди как вы, герр Тихонов. Люди, понимающие великую цель освобождения всего человечества от владычества иудейской плутократии…

   - Честно говоря, с детства недолюбливаю евреев, - кивнул головой Лев Кириллович. – Мне всегда казалось, что все они жулики и проходимцы. Что-то вроде цыган, но на порядок хуже. Следует ли понимать, герр Вильнер, что мой опыт пригодится германскому рейху в борьбе с иудаизмом в России?

   - Вы верно поняли мою мысль, уважаемый коллега, - поспешил задобрить его штандартенфюрер SD. – Мне приятно сознавать, - он размял костяшки пальцев, - что среди поколения отцов сохранилось немало людей, в которых Великая Матерь Природа вложила истинное знание. Старики нередко учат молодежь тому, что мешает ей жить. Долг старого поколения – прислушиваться к новым веяниям, а не глушить их догмами. Вот при каких условиях опыт стариков незаменим, - он окинул взором бюст фюрера из бронзы на столе. Посмотрел сквозь лучи Солнца на огромный кроваво-красный стяг со свастикой, что трепетал на ветру за окном. Со двора, сквозь полуоткрытое окно доносился рокот моторов: трехтонные «Опель-Блитц» либо наполнялись солдатами SS, либо отгружали новую партию задержанных и арестованных. Будучи левым (по убеждениям) национал-социалистом, Вильнер не смешивал эти две юридические нормы. Тем более что до Великой войны он закончил Гедельбергский университет, получив степень бакалавра права. При этом Макс гордился (в тайне души, конечно), что в этих стенах в XVIII веке учился светило русской науки Михаил Ломоносов. – Нам надо выпить за успех. Стоя! Так говорят в моем славном отечестве,  - он взял свою рюмку и встал, оправив свинцово-серый френч с Железным крестом 1-ого класса и серебряными дубовыми листьями в черных петлицах; на красной нарукавной повязке у него была в белом круге черная индуистская свастика, обозначающая славянский Коловрат.

   -…Евреев я всегда считал мошенниками и плутами, - помедлив, произнес Тихонов. – Правда, кто может поручиться, что в моей крови не течет… как бы мне выразиться поучтивее, иудейская юшка? – он густо рассмеялся, придвинув к себе коньячную рюмку. – Представляете, герр Вильнер: вы, штандартенфюрер SD, арийский воин и прочее поднимаете бокал…  нет, что у нас – о, ja! – рюмку коньяку на брудершафт с Мойшей Рабиновичем…

   - Признаюсь вам честно, коллега, - Вильнер сумел подавить смех и спрятать его внутри, - что моя кровь тоже немного… - он провел мизинцем по кончику носа, невинно округлив светло-голубые глаза. – Правда мой баварский род издавна покровительствует этим ростовщикам. Чтобы их деньги шли в казну германскому рейху, а не уплывали за океан. В банки Ротшильдов и Рокфеллеров. Несомненно, что два этих ублюдочных иудейских клана – главные виновники прошлой войны, которая вылилась в миллионы жертв. Пусть эта европейская драма никогда больше не повторится. Прозит, мой друг!

   - Прозит, - поддержал его Тихонов, чокаясь в пол силы, чтобы не потерять над собой контроль после того, как организм переработает содержимое…

   …Вильнер еще раз взвесил в голове все «за» и «против». Старик ему явно нравился. Успешная вербовка – повышение в иерархической структуре Amt VI (SD) и параллельный источник информации для хозяина в НКВД. Еще со времен Веймарский республики, будучи инспектором криппо… Как ему казалось, он пошел на этот шаг по идейным соображениям. В данном случае «казалось» являлось символом веры. Измученный позором поражения Германии в «первой» мировой войне, Вильнер без колебания пошел на сотрудничество с иностранным отделом ОГПУ, представленными в лице его соотечественника, аккредитованного журналиста португальской газеты «Либерасьон» в Германии. Платили ему щедро, в марках и американских долларах. Его коллеги из криппо за год не получали столько, сколько он за месяц. Только из-за этого он временами испытывал угрызения совести.

   Небольшой шок Вильнер испытал, когда ему предложили ввести в полицию Баварии «нужных» лиц с далеко небезупречным прошлым. Это были «скрытые» люди из партии Пика и Тельмана. Вильнер был убежден, что именно эти «господа» (и иже с ними) виновны в крахе германской империи. Особенно насторожило, что предлагаемые «оперативные источники» связаны с социал-демократами. Данная партия никогда не была самостоятельной. Она курировалась Туманным Альбионом через White Hall и Intelligence Service. Большинство полицай-президентов Германии были ставленниками или членами этой партии. Без колебаний они отдавали приказы по разгону демонстраций коммунистов и национал-социалистов, которые в 20-е годы нередко проводились в одном месте и в одно время. Но Вильнера сумели убедить, что эти лица будут под его неусыпным контролем, а также под контролем хозяев из ОГПУ- ГУГБ НКВД. (Включая европейскую секцию Коминтерна.)  Этого ему показалось достаточно. Лишь бы «засланцы» (как говаривали сами «русские друзья») не натворили чего лишнего. Будучи в криппо, а затем в RSHA – святая святых третьего рейха…

   Вильнер не держал на русских зла. Хотя коммунистом по своим убеждениям он не был. (Придерживался позиции имперского мышления.) Россия наравне с Германией испила горькую чашу поражения и разрухи. К тому же… Просматривая страницы европейской прессы, приносимую куратором-журналистом из ОГПУ-НКВД, он убеждался в том, что Советская Россия – путь к возрождению германского рейха. Когда же в Германии, благодаря русским, стали появляться военные кадры, обученные таковому и авиационному бою, специалисты различных отраслей промышленности… Вильнеру захотелось своими глазами увидеть эту великую страну. Но всякий раз обстоятельства были против него. Наконец его желание исполнилось. Правда, странным образом… Адольф Гитлер, оказавшись полезным Иосифу Сталину в роли канцлера Германии, создал третий «тысячелетний» рейх. Тактика Москвы стала окончательно ясна Вильнеру. Кремль хочет взрастить «колосс на глиняных ногах», способный подчинить себе всю Европу. Тем более, что перспектива расплатиться за былые поражения тешила имперские амбиции любого из германцев. Но мало кто предполагал всерьез, что «колосс» ударит по своему хозяину… Думалось, что зловещий шепот – всего лишь прикрытие, ложная завеса-легенда для вторжения на Британские острова. Но «гений фюрера», похоже, сделал промах. Опасаясь нападения Сталина, он, Адольф Гитлер, поспешил нанести удар первым.

   Вильнер, как и многие другие, полагал, что эта  «стратегическая ошибка» будет вторым кровавым уроком для Германии. Что вермахт разобьется о стальной щит РККА уже на границе. Но… Случилось непредвиденное: красные стремительно отступали. Путь на Москву был открыт. Горы разбитой и брошенной техники, с орудиями чудовищного калибра и чудовищной толщины броней, громоздились на полях сражений и на дорогах. Союз России, Англии и США был не за горами. Так предполагали сами русские. Направленный штабом SS в оперативную группу «Центр», Вильнер ожидал указаний из Советского Центра. В последней «весточке» значилось: «…Ждите курьера. Позывные-пароль: «Юкас, вы брали жакет Эльзы?» Ваш отзыв: «Нет, вы ошиблись. Жакет Эльзы я оставил в прачечной».

   -…Все-таки фюрер не прав, что отправил рейхсляйтера партийной канцелярии Рудольфа Гесса с тайной миссией в Туманный Альбион, - шепнул Тихонов, проведя пальцем по мочке уха. -  Это спровоцировало недоверие нашего Хозяина. Раскрутило цепь дальнейших, весьма трагичных событий. Теперь альянс Россия-Англия-США, либо Германия-Англия-США стал неизбежен. Две ведущие державы, одна из которых уже вовлечена войну, а другая готовится войти в нее по post-factor, будут поддерживать одну из воюющих сторон. Лучше сказать, обоих противников, но поочередно. Того, кто будет вполне отражать их интересы…

   - Подумайте, возможен ли альянс Россия-Германия? - вкрадчиво перебил его Вильнер. – Даже в столь драматической ситуации, которую наши страны переживают теперь, наши силы еще можно объединить. Против общего врага…

   - Прекратить эту бессмысленную бойню! – Лев Кириллович высоко поднял кустистые седые брови. – В этом состоит великая европейская истина, коллега.

   - Мне думается, мы договорим эту тему в недалеком будущем, - улыбнулся Вильнер. Он вышел из-за письменного стола. Обнял Тихонова за плечи. -  Коллега, вам есть, где остановиться в Шмоленгс? Никак не могу выучить эти русские названия, черт возьми… Так я и подумал. Впрочем, не все потеряно и здесь, - он нажал на задней панели стола неприметную фаянсовую кнопку электрического звонка. – Фоммель! Немедленно вызвать мою машину к заднему подъезду. Этого господина доставить на нашу квартиру… Вы проживете неделю у нас. Потом мы окончательно определимся с вашей судьбой, - он пожал Тихонову руку и, улыбнувшись, блеснул серебряными листьями в черных петлицах.
      
    Эрнест Фоммель, штурбаннфюрер SS, секретарь-референт Вильнера, немедленно исполнил приказ.  Хоть и состоял на службе в Amt IV (Sipo), но был обязан исполнять приказы своего начальника из «конкурирующей фирмы». (Вильнер догадывался, что «золотой мальчик» является  агентом полиции контроля III-его генерального бюро (РК)   и докладывает о его контактах «уполномоченному Гиммлера» при штабе оперативной группы, но виду не подавал. Пусть этот молодой болван натешится – с него станет…)  Худой и длинный, почти юноша, он спустился с Тихоновым по узорчатой железной лестнице (здание было старинное) на первый этаж. Там была «сортировка» или приемное отделение энзацгруппе. Солдаты в касках с эмблемой молний на белом щитке вели в подвал группу подозрительных личностей. Пришлось подождать конца этой «процессии», чтобы скрытно выйти на задний двор. Там их ждал черный, лакированный (отличная мишень для авиации врага) «хорьх» Вильнера.

   …Выехав за ворота, оплетенные колючей проволокой, они мчались по улицам древнего русского города, пережившего осаду польских войск Стефана Батория и нашествие Наполеона Бонапарта. Златоглавыми куполами сиял величественный кафедральный собор. В нем, по слухам, побывал сам генерал-полковник панцирных войск, выпускник Казанской секретной танковой школы Гейнц Гудериан, с которым «герр Тихонов», он же Тищенко Валериан Арнольдович, сталкивался в Казани в далекие 20-ые, когда там располагалась «школа Кама», а затем «технические курсы ОСОВИАХИМ». И тогда был верующим, этот «быстроходный Гейнц», и сейчас таковым остался. Любит Россию, нечего сказать. Хотя и прошелся по ней бронированными катками-гусеницами своих панциров, мерзавец эдакий…

   Много зданий лежало в руинах. На улицах было немало воронок от бомб и снарядов. Их приходилось осторожно объезжать, чтобы не задавить фельджандармов-регулировщиков. Смоленский Кремль зиял многочисленными выбоинами в величественных  стенах. Деревянные «шатры» на четырехугольных крепостных башнях с узкими бойницами в своем большинстве сгорели. Тищенко с сожалением вспомнил, что в далекую зиму 1812 года пять этих каменных гигантов было взорвано маршалом Неем по приказу Наполеона, армия которого гибла в снегах России. Ничего не скажешь, всякие были у нас захватчики…

   Ему необходимо было выдержать контроль над своей линией в этой игре. Сыграть до конца эту хитрую комбинацию НКВД накануне битвы за Москву. У всякого зерна есть своя шелуха, которую необходимо снять. Чтобы добраться до ядра («…то бишь, Центра…»), подумалось ему. Так устроен человек и все человечество. Мы снимаем с себя – друг у друга – лживые «одежды», чтобы открылась суть вещей. Иногда для этого необходимо провести кровопускание. Даже в мировых масштабах, как это не прискорбно.… Но совесть? Неужто и она попадает в разряд тех «лживых химер», от которых необходимо избавиться? Неужто совесть (Она же Господь Бог) всего лишь – узы обременительных обязательств и предрассудков, сковывающих жизнь народов? Взять хотя бы нынешнюю ситуацию. Один из противников-партнеров становится более уязвимым по отношению к другому.  Как Сталина к Гитлеру. Или наоборот, кто их знает. Время даст окончательный ОТВЕТ на этот великий ВОПРОС. Сейчас же необходимо оборонять свое Великое Отечество. Что же до вечного, то бишь схоластических истин… Совесть и культура – то истинное зерно, из которого подымается к Великому Солнцу Жизни цветок Великого Человечества. Так меня учил мой покровитель и святой заступник, последний старец Сергиево-Посадский отец Зосима. В миру Андрей Степанов, (Как выяснилось потом, по жандармским каналам, кои и сейчас служат свою верную службу ведомству НКВД-НКГБ.) Россия-Мать, кто Ты и кто Мы? Куда мчишься на конях своих как тройка с бубенцами? Кто укротит тебя, кто остановит и направит твой ход? Нет, сама Ты, сама… Не надейся на руку хозяина – она, эта рука, может дать промах. Так уже не раз бывало в истории русской. Захватчики, среди коих немало было образованнейших и гуманнейших господ, не смогут дать, Россия-Мать, того, что сокрыто в Твоих духовных недрах. Напоили Иванов «зельем хитрым». Сделались Иваны «не помнящими родства». (По информации соответствующего департамента, завезена была «отрава» с Тибет.  Там околачивались агенты-миссионеры США и Туманного Альбиона.) И сейчас «рука хозяина» чужими руками пытается вывести Россию из европейской политики. С помощью германских союзников. Видать, надоело быть «великому фюреру» проводником воли Кремля. Решил он отправить Рудольфа Гесса (который, как говорят надежные источники, был его миньоном еще по Баварскому полку еврея Листа в рейхсвере) в Британию. И изменилась расстановка сил на европейской карте. Снова мое Великое Отечество во вражьем окружении. А «утечка» на 22 июня сего года – явно с самого верха. Кто-то в окружении Хозяина «слил» информацию об аэродромах, воинских частях и складах с военными материалами. Иначе как объяснить поразительную точность ударов люфтваффе?  Поразительную же «беспечность» наших зенитчиков и истребителей, которых даже в воздух не подняли, когда небо потемнело от асов с крестами?  Что означает отписка Верховному со стороны г-на Шапошникова – «управление войсками было нарушено»? Или эта примитивная деза является причиной ужасной неразберихи и ужасных потерь? Ведь были оперативные игры «красные-синие» накануне. Да и более поздний опыт (создание оборонительного пояса на Старой границе и прилагающиеся к нему мероприятия) тоже имеется. Нет, господа изменщики! Нас на мякине, как воробьев не проведешь…

    «Всюду предательство, трусость и обман», как говаривал последний государь-император перед отречением. Да, измена на Руси пока еще жива. Достигает намеченного. Предстоит племени «младому и незнакомому» победить ее в предстоящих боях за Великое Отечество. Страшные бои предстоят в этом веке. И «что век грядущий нам готовит…», как сказал великий классик. Ему вспомнился его сын. Будучи незаконнорожденным, Сергей не испытывал недостатка в любви. Как Господь послал Сына  Своего возлюбленного на крест, так и я, Господи, подумал Валериан Арнольдович. Кощунство это пред Богом – себя так возносить…  Хотя, как говорил отец Зосима (бывало, до первых петухов засиживался с ним в келье) промысел Божий и промысел человеков  одно целое. Ведь создан человек по образу и подобию Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа. Мой грех, что Сергей незаконнорожденный. Еще будучи полковником охранки я, встретившись со старцем святым, задался вопросом: мог ли поступить иначе? Любовь (может быть, страсть) толкнула на этот пылкий роман с девушкой-курсисткой. Ухаживавший за ней гимназист с Москвы-матушки оказался «клиентом» охранного отделения. По неразумению своему согрешил я, Господи. Когда же, сохранив сына своего, отправил на задание в германский тыл, не согрешил ли вторично? Прости, Господи…

   - Прошу вас, - с холодной вежливостью сказал штурбаннфюрер SS Фоммель. – Следуйте за мной…- он колебался, прибавить ли ему к сказанному германское «мой господин», но решил пока этого не делать.

   Каменный двухэтажный особняк SD недалеко от Смоленского Кремля был обнесен оградой из колючей проволоки. На почтительном расстоянии, через улицу, высились одноэтажные деревянные строения. Частью брошенные, частью разрушенные бомбами и снарядами. В одном из таких домов, снеся железного листа крышу, застряло обгоревшее германское самоходно-штурмовое орудие («штурмгешуц») Stug III. Неизвестно почему здесь пребывавшее до сих пор… Учитывая германскую аккуратность, все это выглядело достаточно странно. Похоже «милые коллеги», попадая в русскую ауру, начинают разлагаться, с усмешкой подумал «герр Тихонов». Тут же ощутил приятный холодок. Спинной нерв показывал точность выбранного направления. Два солдата SS в касках, с приткнутыми к карабинам штыками сделали «на караул». Красивая женщина в темном suit и черной пилотке на белокурых, собранных в узел волосах, приятно улыбнулась. «Герр Тихонов» успел улыбнуться ей в ответ. Глядя снизу вверх: эта фрау поливала из фаянсовой лейки  цветы. Приударить  бы за такой, игриво подумал «герр Тихонов». Тут же погнал из себя шалую мысль… Шагающий на своих журавлиных ногах, Фоммель жестом пригласил его войти. Взял в коридоре  подле дежурного SS-mann (тот вскочил, по-дурацки оттопырив локти) ключ с биркой, что висел на внушительной доске с готическими символами. Поднявшись по каменной лестнице на второй этаж, он отомкнул выкрашенную в белое дверь с сияющим номерком 28. Счастливая цифра, подумалось Тищенко. Вернее их комбинация. Именно в двадцать восемь лет я был зачислен в отдельный корпус жандармов…

   - Вы будете жить здесь. По приказу штандартенфюрера SD Вильнера, - Фоммель, казалось, говорил в пустоту. – Инструкция специально для вас будет на стене. Внимательно изучите ее параграфы и выполняйте неукоснительно. В комнате вы найдете полевой телефон. Это – прямая связь с оперативным дежурным энзацгруппе. Через коммутатор вас подключат к аппарату штандартенфюрера SD Вильнера. Код для нужного подключения: «Бавария-Мюнхен, главная подстанция». Запомните. От этого будет зависеть точность вашего подключения, - он усмехнулся тонкими бесцветными губами. – Ваши вопросы?

   - Вопросы… - Тищенко прятал в пышные, седые усы улыбку. – Вопросы есть. Вопросов много. Когда и как меня будут кормить, герр Фоммель? Мне нужно потреблять массу молочных продуктов. Ведь я же язвенник, герр штурбаннфюрер. Так-то вот… Это во-первых. Во-вторых, мне можно гулять только по периметру двора? Или разрешен выход в город? Необходимо согласовать вариант «номер два» с вашим начальством. Не то я ненароком перелезу за ограждение и убегу… Вам же будут неприятности, герр Фоммель. Наконец, кто эта дама, на втором этаже? Она будет жить по соседству…

-     На эти вопросы я не уполномочен отвечать, - мрачно отчеканил Фоммель. Он понял, что им играют (скорее всего, с двух сторон) и решил держаться жестко. – Впрочем… - помявшись две секунды, он сообразил, что последнее может быть интересно в оперативных целях. Как для «начальства», так и для «уполномоченного Гиммлера» из РК. – Фрау Мильх ухаживает за цветами. Что мне передать ей?

-     Вот оно что! – протянул в ложной задумчивости Тищенко. – Я-то думал, баран старый… Передайте ей, что я восхищен. Просто потрясен безмерно ее женственностью. И арийской, по-истинне арийской красотой. Верно, я сказал, герр Фоммель? Ведь я прав, герр штурбаннфюрер? – не дожидаясь ответа, он вскинул правую руку в партийном приветствии национал-социалиста. – Hеil! Hеil Hitler!

   - Seig Hеil! – рука Фоммеля сама собой взметнулась над тульей фуражки с серебряным орлом рейха и адамовой головой SS с пустыми, мертвыми глазницами. – Я передам фрау Мильх сказанное вами. Будьте уверенны… - он помедлил, но все-таки щелкнул каблуками перед тем, как спуститься вниз.

    Выходя к калитке по скрипучему гравию, он мысленно похвалил себя за оперативную находчивость. Несомненно, что этот русский старик давно работает на германский рейх. Это необходимо отметить в рапорте уполномоченному РК.  Данный контакт «начальства»  может быть интересен как несанкционированный выход агента. Что послужило причиной? Если же контакт санкционирован, то не является ли он операцией РК? Тогда «под колпаком» находится он сам, Фоммель. Поэтому ушки надо держать наготове. Если же… Впрочем, Макс фон Вильнер, штандартенфюрер SD, не только мой начальник. Член NSDAP с 1930 года. Поэтому носит на левом рукаве кителя чёрно-серебристого басона угловатый шеврон «старого борца». Кроме этого он кавалер Железного креста 1-ого класса, который (в коробочке из черного бархата) принял из рук самого рейхсфюрера SS и полиции Генриха Гиммлера. К нему больше доверия, чем к Эрнсту Фоммелю, что примкнул к движению только с 1939 года. Неоперившийся юнец.

   Нет, подозревать в измене своего начальника и боевого товарища выше моих сил, подумалось ему. Фрау Мильх (настоящего имени этой женщины он не знал и знать не мог) ушла на кухню. Он заметил ее, когда проходил мимо дежурного шарфюрера. Оттуда доносился запах ароматного кофе и жареного бекона с луком. Фоммель обожал эти блюда. Только вне службы…


*   *   *

- Я только вот чего не пойму, - не унимался раненый на носилках. – Откуда у него такая мощь?

- Элемент внезапности, - выдавил из себя красноармеец-еврей. У него был характерного выреза нос. Он слегка поправил деревянную рукоять брезентовых носилок, где покоился раненый. – Мы думали, он на нас без предупреждения не пойдёт, а он пошёл.

- Ага, будет он ещё вас предупреждать! – взалкал усатый белобровый ефрейтор-телеграфист. Он подкинул носилки так, что у лежащего клацнули невидимые под сплошной пеленой марлевых бинтов зубы: -  Открыточку, значит, по почте вышлет: такого-то числа во столько-то – ожидайте! Непременно нападать будем!

- А у нас был пакт! Пакт о ненападении, - прохныкал идущий рядом с женщиной, позади всех, лейтенант-танкист. В кожаном шлеме, в синем, ещё не обмятом комбинезоне. На его плече был пистолет-пулемёт с круглым диском. – Как же можно так – нападать? Ведь мы же союзниками были?

- Хе-хе! Сунь себе в заднюю дырку этот пакт. Кому он теперь нужен.

   Они шли по хвойному лесу на рижском взморье. Под ботинками хрустели рыжие хвойныеt иглы. Саваном они покрывали землю. Над кронами с увесистыми шишками, что пирамидальной тёмной листвой уходили вверх, голубели осколки ясного неба. Ухало…

- А вы что думаете, девушка?

   Вопрос был адресован к ней. Все взоры были обращены на неё.

- Не знаю, что вам сказать, мальчики, - ответила Настасья Филипповна.

- Да что угодно! Вот уж сутки как вместе – вы всё молчите и молчите. В молчанку играете?

- Товарищ ефрейтор! Не смущайте девушку. Засмущаете, неловко за вас будет.

- Помолчал бы, еврейская твоя душа!

- …А на ночлег где будем становиться? Жрать охота!

- А к жёнке? К жёнке не охота?

- Кажись там едут. Ложись! Жопами не елозить!

   Все четверо носильщиков, бухнув живую поклажу, улеглись в хвойный ковёр. Раненый задавлено матюгнулся. Позади привычно (ещё с гражданской навострилась!) залегла Настасья Филипповна.  Упал лейтенант, положив перед собой оружие.

   Лязгая по дороге, что была неразличима среди влажно-серых, бархатистых стволов, лучиков света, вырвавшихся в темень леса из просветов деревьев, неслась колонна маленьких танков с короткими пулемётными или пушечными стволами из башен. Их украшали белые кресты с широкими полями. Впереди ползла гусеничная машина, похожая на гроб. Из узкой щели в скошенном лобовике торчал короткий, точно обрубок, ствол.

   За танками трещала моторами колонна причудливого вида мотоциклов. Задний ход у них был на гусеничных траках. За ними на прицепах с зарядными ящиками подпрыгивали короткостволые пушки с косыми щитами. На сиденьях были ясно различимы чужие солдаты в зеленовато-коричневых накидках, в круглых глубоких шлемах с широкими задними пластинами. Колонну замыкала кавалькада полугусеничных транспортеров с  вытянутыми радиаторами. На сиденьях рядками, точно в электричке, сидели точно такие же солдаты с винтовками, ручными и станковыми пулемётами. Они играли на губных гармошках, смеялись, пели и курили. В их числе были люди в гражданском. По всей видимости, литовцы, что сотрудничали с Германией тайно, а теперь явно.

   Как Отис, с  тихой яростью подумала Настасья Филипповна. При этом она, нечаянно, подняла голову. Германец в чёрной форме, с розовыми шнурами на отложенном воротнике, с наушниками от шлемофона на чёрной пилотке, тот час заметил её. Губы растянулись в улыбке.

- Das ist Froilen! Gen good! Kessen gen.

- Was wagas?

- Itch kaine  munitions, vet Knapf!

  Он, ещё больше вынув себя из вращающейся башенки «гроба», приветливо махнул в её сторону ладонью. Она хлопнула ресницами в знак признательности. Видел бы её Витя, новый муж. Что он там, в Берлине? Если был на задании – по нелегалам, остался ли? Итак их всех, ребят из оперсостава посольской резидентуры, пасли как овечек.

   Колонна, обдав лежащих выхлопами бензина, ароматами машинного масла  и теплотой двигателей, так и прошла мимо.

- Весёлые, гады! – сплюнул белобровый ефрейтор. Он поправил съехавший брезентовый ремень длинной винтовки с зарешётчатым кожухом.  – Поднимем товарища капитана, что ли?

- Да уж… Подымай! – крякнул другой боец.

- Эй! – ефрейтор толкнул коленом взад еврея. – Соломон Моисеевич! Мойша Абрамович! Тягай, кому говорят!

- Не толкайтесь, Пыжиков, - поморщился  еврей. – У меня, между прочим имя и отчество имеются. Нормальные.

- Это какие ж? Просвети?

- Русские! Андрей Борисович…

- А по фамилии кто будешь?

- Розенбаум…

- Во как!  А меня татарином кличут. Татарин Борис Петрович. Танковый батальон, 145-й стрелковой дивизии. Командир роты связи. Вон, лейтенант подтвердит, - заговорил из-под бинтов раненый.

   Его снова подняли. Снова процессия двинулась.

   …Лейтенант Васечкин, что молча шёл рядом, давно уже разглядывал нежный изгиб шеи, мочку уха под каштановыми завитками волос, собранными в узел. Женщина лет сорока. Интересная, образованная. Её большие изумрудные глаза светились как пламя. Одета она была в изысканный плащ из бежевого габардина. Тогда в лесной чаще, они наткнулись на неё спящую. Стараясь не разбудить раньше времени, он на цыпочках подкрался. Плащ, свёрнутый вчетверо, покоился у неё под головой. Потрескавшиеся, спекшиеся губы шумно пропускали воздух. Ему хотелось прикоснуться к ним своими губами. Так он и сделал. И получил звонкую пощёчину.

   На вопросы она отвечать отказалось. Вручила ему паспорт. С пылающей от удара щекой, он посмотрел его. Померанцева Настасья Филипповна. 1980 года рождения. (Ого! Как в прошлый век…) Москвичка. Кажется своя. Шпионка бы так не спала.
С тех пор он чувствовал как меж ними образовалась невидимая связь.

- Когда этот чёртов лес кончится? Не знаете, ребята?

- Кто ж его знает…

- Когда ветер подует, тогда, следовательно, лес начнёт редеть. Либо мы сбились к береговой линии. Либо деревья начали редеть. Стало быть…

- Заладил – стало-обосс…! Конкретно давай, внук Ротшильда!

- Товарищ Пыжиков! Пожалуйста, извинитесь!

- А то что? Напужал меня, ой-ой-ой! Уже боюсь!

- Остановись!

   Носилки были вновь водружены на крытую мхом и хвойными иглами землю.

- Я не внук Ротшильда. И никогда им не был, - Розенбаум снял с плеча трёхлинейку. Отставил её к стволу. Ослабил зажим брезентового ремня с подсумками. Размял небольшие, но хваткие кулаки.  – Вы это прекрасно знаете! Знаете, а издеваетесь! Это подло! Хоть вы и ефрейтор… И при женщине так скверно выражаетесь! Вам не стыдно? Хотя бы перед ней – извинитесь!

- Да пошёл ты!

   Кулак Розенбаума достал его в подбородок. Тот, неловко взмахнув руками, завалился в мох.

- Уф-ф-ф!

   Команда носильщиков притихла. Все, затаив дыхание, следили за развитием событий. От мёртвой тишины канонада стала ещё звучнее. Розенбаум не дожидаясь особого приглашения, занял боксёрскую стойку. Его худые, в обмотках с ботинками ноги пританцовывали. Туловище изгибалась. Голову он прятал за выставленные вперёд руки с согнутыми кулаками. Правую он держал костяшками к подбородку, левую – точно на линии подбородка.

- Ах, сука! Ну держись, сын Моисея!

   Пыжиков, отбросив СВТ-40, бросился на своего обидчика. И получил серию ударов. Левой Розенбаум, изогнувшись и уйдя от замаха, ловко врезал ему двойным хуком в нос. Правой, когда ефрейтора перекосило от боли, он вырубил его коротким свингом в почку.

- Пристрелю-ю-ю! – дико взвыл Пыжиков. Он в полупрыжке оказался возле оружия. Рванул его за приклад.

   Тут лейтенант-танкист оттянул на себя стальную шишечку затвора. Поднял вровень с грудью дырчатый круглый кожух ППД-38.

- Товарищ ефрейтор! Немедленно прекратить! Успокойтесь. Взять оружие на ремень. Иначе будете арестованы. Вам ясно?

- Есть… - отёр кровь Пыжиков.

- Идите к носилкам. Рядовой Розенбаум!
- Я!

- Сопровождайте женщину. Я займу ваше место.

- Есть!

   Розенбаум, взял винтовку, послушно занял место у Настасьи Филипповны. Когда лейтенант подхватил носилки, они снова двинулись. Танкист стыдил Пыжикова. Тот, опустив голову, понуро вещал: «Не со зла я это, товарищ лейтенант! Воспитательные меры! А то больно самостоятельный. Старшинство не признаёт…»

   Сверху пели птицы. Они как будто временно замолкли, прислушиваясь к грому далёкого боя. Но теперь вновь ожили.

- Где так драться навострились? – с затаённым восхищением спросила женщина.

- Я, знаете, родом с Ленинграда, - замялся Розенбаум. – Потомственный петербуржец, можно сказать. С детства учусь на скрипке. Сперва в школе, затем в училище. Поступил в консерваторию. Отец скрипач, дед скрипач. Ну и я тоже. Зачем терять преемственность?

- Этому вас в консерватории учат? – чёрные крылатые брови точно переломились.

- Нет, что вы! Этому нас в консерватории, конечно, не учат. Просто… Вы
представляете себе, что такое двор? Колодезный двор, где стены сдавливают кусочек неба? Петербургский двор! По нему надо было ходить со скрипичным футляром. Мне, еврейскому мальчику. Мама шила мне короткие штанишки на подтяжках. Расчёсывала, пока был маленький, волосы на прямой пробор. Ну, а местная шантрапа… Вернулся с синяком раз, вернулся два. Отец стал учить драться. Потом, когда я подрос, записал на бокс в спортклуб «ОСОВИАХИМ». Вообщем научил меня постоять за себя. Хотя вы не поверите… ой, не споткнитесь о корень! Я как-то иду домой с футляром. Шпана меня не задирает – можно схлопотать. Смотрю, отец устроился на лавочке: забивает «козла» с родителями этих мальчишек. Он с ними в детстве также на кулаках знался. А как подросли, так стали друзья. Не разлей вода.

- Понятно… Спасибо вам.

   Она помнила Санкт-Петербург. В далёком теперь уже детстве возникли набережные, одетые в гранит. Бронзовая статуэтка Чижика на парапете Фонтанки. Золотой шпиль Петропавловки. Отец, коллежский асессор, водил её на прогулки. Затем, получив повышение в жаловании, нанял гувернантку. В 17 лет она влюбилась в гусарского корнета. В красно-чёрном ментике и доломане Ахтырского полка он был потрясающе красив. Обвенчавшись против воли родителя, она бежала с ним в первопрестольную. Но Северная Пальмира осталась в её сердце навечно. Как и проклятие отца, что умер, так и не простив её. После октября 17-го у него, действительного статского советника, был выбор. Либо служба новой власти, либо эмиграция, либо… Отец был неисправимым либералом. В молодости, начиная коллежским секретарём при министерстве внутренних дел, он умудрился спрятать на квартире своего друга. Тот, будучи студентом юридического факультета, разбрасывал прокламации «Народной воли» у Полицейского моста. Увлёкся. Сзади неслышно подкатили «архангелы». Тот сумел прыгнуть на извозчика. Приставил тому к виску револьвер. Романтическая получилась поездка, ничего не скажешь. Впрочем, её супруг был не лучше. Корнет Ростовцев, в 1905 году воевал в Манчжурии. Лишился пальцев левой руки – оторвало японской шимозой. После этого, «неисправимый Пестик» (так она называла его дома) всерьёз увлёкся марксизмом.

   Настасья приезжала в город на Неве 25 декабря, когда толпы народа с иконами и хоругвями двинулись с рабочих окраин к Зимнему дворцу. Ей надо было увидеть мать. Пасть к ногам батюшки. Постараться вымолить его прощение. Последнее не удалось. Могло не состояться и первое. Если б… Людской водоворот подхватил её на Литейном. У моста ровной серой цепочкой, с винтовками, стояли солдаты. В заиндевевшем башлыке прогуливался офицер. «…Господа, па-а-апрашу разойтись! Приказано открывать огонь!» Затем – команды: «Товьсь! Цельсь! Пли!» Залп…

- Долго ещё? – не думая спросила она. Сев на пенёк, подвернула полы плаща. Сняв туфлю, помассировала левую ногу в телесном фельдепсе. – Может передохнём, товарищи?

- Вообще-то здесь у меня надо спрашивать, - нахмурился товарищ лейтенант. – Пока я здесь старший.

- Извините, - пальцами она коснулась висков. – Можно сделать короткий привал? Так это называется у военных?

- Можно, - улыбнулся танкист. Щекастый добрый мальчик. Он ослабил хватку рукояти носилок. – Привал на сорок пять минут. Засекаю время, - он поднёс к глазам командирские часы с компасом. – Розенбаум и… Пыжиков! Сходите, осмотритесь! Что б мирно! Тьфу ты чёрт, часы как нарочно стали…

   Через час разведчики пришли. И привели с собой группу бойцов с младшим командиром. Оказывается неподалёку разместилось несколько сот человек из состава 145-й стрелковой дивизии, потрёпанной танками и авиацией Манштейна под Даугавписом. Остались после боя четыре 45-мм противотанковые пушки с половиной боекомплекта. Кроме того к ним прибился танк КВ-1 с 152-мм гаубицей. Эта танковая часть встретила войну на границе. Попала под удары бомбардировщиков и штурмовиков. В считанные минуты были уничтожены с воздуха склады топлива, боеприпасов. Пострадали сами танки, что стояли безо всякой маскировки в открытом поле. Из ста, в числе которых были такие тяжеловесы как Т-35 с 60 мм бронёй и тремя пушками (одна 67-мм и две 45-мм), КВ-1, КВ-2, Т-28 с бронёй в 80 мм, Т-34 с бронёй 48 мм, лёгкие БТ-5, БТ-7, а также Т-26, остались всего тридцать. Но без заправки, снарядов, запчастей… Только парочка Т-26 Т (танк-танкер) и осталась на всё про всё.
   Однако танкисты хвалились, что разгромили из засады колонну лёгких танков противника, а также транспортный обоз с пехотой и артиллерией. «…До двадцати машин сожгли. Правда, он вызвал авиацию – появились пикировщики с гнутыми крыльями. И ну в нас бомбочки кидать! Но мы тоже не пальцем деланные. Манёвры совершаем, от разрывов уходим. Повредили только Т-35. Пришлось бросить».

- То-то что повредили, - недовольно поморщился лейтенант Васечкин.  Он присел на полянку, заполненную сидящими и лежащими бойцами. Снял с головы кожаный шлем. Распустил ворот комбинезона и гимнастёрки с кубарями в чёрно-красных петлицах. – Вы хоть на десяток танков да автомашин счёт ведёте. Мы же… Обидно! Дивизия сильная. Шестьдесят танков. Шестнадцать бронемашин. Сто полевых пушек. Тридцать противотанковых. Гаубицы позавчерась к нам доставили. Только снарядов не успели подвести. А тут… В ночь на 21-ое  вся проводная связь накрылась. Местные совсем озверели! Дверьми хлопают. Морды воротят. «Мы по рюсски не понимайт!» Подлюки… Перед побудкой зачитали приказ наркома обороны: про боевую готовность, о скрытом рассредоточении. До часу ночи рыли полевые позиции. А часа в три по нам сверху тоже – шарах! Хорошо комдив часть личного состава  и матчасть приказал вывести в поле. Бомбы уронили прямо на склады. Всё горит, рушится. Жёны и дети командиров кричат! Под ногами трупы, оторванные конечности. Такое, товарищи, не забыть, не простить нельзя! Все согласны? – срывающимся голосом заявил он. Все, кто был вокруг, согласно закивали. Спорить было не к ряду. – А утром связались с нами по рации из штаба округа. Приказ: севернее Даугавуписа прорыв вражеских танков и мотопехоты. Нас туда – этот прорыв ликвидировать. Хорошо, двинулись. Сверху нас немец дождём из бомб освежает. Несём потери. Трёх Т-26 как не бывало. Лошадей с десяток поубивало. Пришлось часть пушек на себе тащить. И тут нас с ходу атакуют. До ста танков. Мы, конечно, как могли в боевые порядки развернулись. С десяток машин подбили. Но у него организация! Сверху на нас пикировщик да бомбовик прёт! А у нас в зенитной артиллерии некомплект! А наших «соколов» почти не видать! Три «чайки» прилетели. Сбили двух стервятников да сами два самолёта потеряли. «Туберкулёзов» штук восемь ушло без прикрытия. В сторону границы. Обратно пришли всего два. Бардачно начали мы войну!  Стыдно…

- Ну ты особо не отчаивайся, лейтенант! – пожалел его усатый старшина-сверхсрочник. – Нам тоже  южнее такой перекур устроили!

- Да уж! Перекур так перекур. Дивизию по частям в бой ввели. Кто такую диверсию задумал? Дескать, не надо ждать подхода главных сил – атакуй тем, что есть в наличии. Ну, атаковали…

- Да уж! Еди их мать, енералов энтих! Товарищу Сталину бы на них телегу! Сто танков бросили через мост – немец их по одиночке из пушек расщёлкал. Стоят сердечные «тэшки». Дымят поди до сих пор. А нас, царицу полей, немец своими танками атаковал. Танки у них не то что наши – дрянь! Одни пулемёты в башнях! Мы из ДШК один такой зажгли. Аж полыхнул синим пламенем! Но у нас боеприпасов – кот наплакал! Один ящик на орудие, всё, что в подсумке. А у него снабжение. Так что зарылись мы в землю и сидим. А он по нам из миномётов и орудий. Потом авиация. А потом снова танки с пехотою. Ну, тут мы стали отходить в лес. Потому что здесь спасение. А наши соколы хреновы почти не летают. И батарейки в рациях сели – питания нету…

- Да, хреново начинаем, - к толпе подошёл высокий танкист. На нём был серый хлопчатобумажный комбинезон, вымазанный маслом. Шлем был заткнут за портупею. – А к вам гражданское население прибилось? Кто такая?

   Его ладное лицо с усиками, светло-карие глаза и прямой нос портила свежая ссадина на лбу. Настасья Филипповна смотрела на него так, будто он был единственной защитой от прорвавшегося врага.

-       А вы кто такой? – задала она свой встречный вопрос.

- Ни диверсант, ни шпион, - начал танкист. – Простой советский человек.

- Поздравляю вас с тем, что в моём лице вы встретили своё я, - ответила она.
   Танкист хмыкнул. Помяв в руках шлем, отошёл. Вернулся с двумя офицерами: пехотным капитаном и майором.

- Притулились не так давно. Сидят как свои, - сказал танкист, показывая взглядом на группу Настасьи Филипповны. – Проверить надо бы, товарищ майор.

   Тот, сурово покивав головой, покрытой блином фуражки, кивнул в сторону вновь прибывших. Его широкое загорелое лицо недобро потемнело.

- Встать! Я сказал встать! – он отстегнул клапан кобуры. – Я начальник 3-го отдела 145-ой стрелковой дивизии майор Ахромеев. Оружие – на землю! Не прикасаться, - он молниеносно выхватил пистолет. Снял с предохранителя. – Вам особое приглашение нужно! – он выстрелил поверх головы Розенбаума. Тот, побелев лицом, отложил винтовку. – Вот так… Теперь, слушай команду. Красноармейские книжки, тетради, оружейные карточки – на землю! И два шага назад – ма-а-арш!

   Пока бойцы с лейтенантом (раненый с обожжёным лицом лежал тут же, на носилках) спешно выполняли команды особиста, к Настасье Филипповне  с боку зашёл капитан. Он не стал расстёгивать замшевую кобуру на скрипучем комсостаском  ремне. Он просто сказал:

- Следуйте за мной! Без фокусов.

   И она пошла на лёгких ногах, чувствуя его правоту и силу. Чувствуя, что они – с одного поля. Это было то главное чувство, ради которого она прожила этот день.

   Перед глазами Васечкина снова и снова  вставали картины утреннего боя. 57 танков Т-26, успев перестроиться в атаку, ринулись на вражеские машины. Те пёрли клином. Лишь на переднем «панцере» (лейтенант изучал на курсах переподготовки комсостава немецкий) была короткостволая пушка. В достойном смысле этого понимания. Но за весь короткосрочный бой – ни разу не выпалила. Остальные больше напоминали танкетки. Их короткие тела на двойной гусеничной передаче несли маленькие башни. Из коих торчали тонкие стволы либо 20-мм пушек, либо пулемётов.

    Командир танкового батальона майор Лепёхин оставил его при себе: раз командир взвода управления – будешь заместо убитого комсвязи. Расположившись на пригорке, он через радиостанцию броневика роты связи пытался координировать действия батальона. Вот «тэшки», грузно переваливая через препятствия, на предельной скорости 18  км в час сблизились с вражеским строем, что напоминал клин. Эх, поближе бы вынести НП – больше было б толку! Желтоватое облако пыли закрыло две танковые массы. Вспышки выстрелов. Оранжево колыхнулось пламя над первой вражеской танкеткой. 45-мм снаряд прошил её тонкобронированный борт на развороте (та включила форсаж). Вскоре с грохотом взметнулась её башенка, меченная белым крестом с широкими крыльями. Стали лёгкими хлопками рваться снаряды в корпусе. Вражеская колонна, не принимая боя, вся ушла на форсаж - в обратном направлении.  В мембранах шлемофона, что Васечкин прижимал к виску, возник злорадный вопль. Это кричал Лепёхин: «Горит крестовый! Горит, гребёна мама…» Сквозь треск и шипенье доносились команды на немецком: «Kolonne! Ahtung! Zuruk marchirt!», «Ja volle, Commandant! Ober-leutenant, Shneller! Auf nach…» Вспыхнули кострами ещё несколько вражьих машин. В наушники ворвался властный голос комдива: танкам – на прорыв! Пехоте – скорым шагом в атаку! Атаковать и сходу, на плечах врага, ворваться в предместье Даугавписа. Закрепиться и ждать подхода главных сил.

   По дороге густыми массами колыхалась наша пехота. Но не тут-то было! «Тэшки» угодили в засаду. Немецкая панцирная дивизия успела оборудовать противотанковые позиции. Грузовики «Крупп Протце» и полугусеничные мотоциклы Sd. 2 подвезли 37 мм пушки, а также пару 50 мм Pak 38. Они были рассредоточены в систему артзасад с расчётом взять танки противника в кинжальный огонь. В мембраны переговорного устройства ворвался не голос – вопль Лепёхина: «Танк! Горим!.. Первое отделение – вперёд, не останавливайтесь, вашу маму! Второе – уничтожить противотанковую артиллерию…» Грохот, скрежет…