Последний старец по главам

Глава восьмая. Возвращение из бездны.   

    …Протянулась тундра. На многие километры. Пурга завивала белые вихри средь едва видимых чахлых кустиков и карликовых деревьев. По ним нередко порхали пепельно-белые совы с красными, пронизывающими глазами. Ловят скачущих средь снегов пепельно-белых зайцев. Раздирают их сырое, кроваво-красное, с синими прожилками мясо длинными, заострёнными когтями. Затем: «Уф-ф-ф-ф!» Горизонт был покрыт неровными, изгибающимися волнами северного сияния. Оно поражало глаз. Оно завораживало всякого, кто становился невольным свидетелем этой игры красок. Даже часовой войск НКВД с СВТ, закутанный до глаз в бараний тулуп, с опущенными отворотами цигейковой шапки, что нёс вахту на караульной вышке и то залюбовался этими переливами. Потом обратил свой взор вниз, на раскинувшийся среди белого торжества тундры лагерь. Со звенящими на ветру проволочными заборами в три ряда. С караульными, крепко сбитыми из привозного дерева вышками по периметру. С продолговатыми бараками для зэка. Над ними вился сизо-белый, успокаивающий душу дымок.

   Хлопнула обшитая войлоком дверь одного из них. Ага, там где сидят политические. Контрики, вредители, шпионы и их пособники. Нечисть всякая. Вышли из барака двое. Первым – высокий и худой, в чёрном лагерном бушлате с номером Щ-109. Всё как полагается. Ни к чему не придраться. Заложив руки за спину. За ним в белом нагольном полушубке и валенках, с планшетом через плечо семенит… хм… гм… Вот так-так. Сам прежний опер. Денис Трофимович Кибриц. Майор внутренней службы. На должность оперативного уполномоченного и начальника оперчасти был назначен хозяином ГУЛАГ Берманом ещё в 34-м. Со вчерашнего дня, ходят слухи, будет смещён с занимаемой должности. Приехал на аэросанях проверяющий из Москвы. С Лубянского главка. Нашёл в ходе проверки, что товарищ старший майор много попустил перегибов. Что ж, начальству видней.

   - Ты это… Крыжов… товарищ Крыжов, это самое, не бойся, - майор морщил своё круглое, кирпично-красное лицо. Закрывал его от летящей снежной крупы пятерней в варюжке. – Проверяющий он… это самое… мужик вроде неплохой.  Может срок тебе скостят. Может… Зовут его Виктор Семёнович. Это я тебе для информации… не подумай чего.

   - Понял, гражданин начальник, - «бушлат» с номером Щ-109 шёл согласно инструкции не оборачиваясь. Голову в чёрной ушанке держал высоко. Поскрипывал по свежему снежку валенками. – Ничего лишнего не болтать. Кормят хорошо, жалоб нет…

- Во, молодец! – Матвей Филиппович взмок от напряжения. -  Голова!

   Они вышли на широкую площадь с мачтой, где расположилась радиотарелка лагерного узла связи. «…Передаём сигналы точного времени… В эфире радиостанция Коминтерна, дорогие товарищи… Неукоснительно соблюдаются условия советско-германского пакта о ненападении… В Северной Африке продолжаются бои с переменным успехом между итало-германскими и английскими войсками…» Дощатый пятиэтажный дом под шиферной крышей, где располагалась комендатура. Вахтенный в шерстяной гимнастёрке с малиновыми петлицами вскочил как полагается, когда зэка и сопровождающий его гражданин старший майор вошли в просторные сени. Они были украшены еловыми привозными веточками и портретом человека-вождя с усами, но без трубки. Звякая цинковым ведром, в коридор вышла женщина из вольнонаёмных. Принялась надраивать шваброю дощатый, окрашенный коричневой масляной краской пол.

- Ну-ка марш мне на мороз! – грозно прикрикнула она на «гражданина начальника». - Нечего мне здесь снег разбрасывать. Кому говорят!

- Ладно-ладно, - замахал тот обеими руками. – Сейчас выйдем.

   Пришлось подчиниться. Вышли на крытое козырьком крыльцо. Не дожидаясь команды майора, Крыжов принялся сбивать с ватника снег. Судя по всему, "откомандовался" на своей должности Денис Трофимович. Вышел весь. Не даром отписано было (с оказией) целых два письма на имя «всесоюзного старосты», «дедушки Калинина». Хотя, быть может, новый нарком НКВД, генеральный комиссар госбезопасности товарищ Берия на самом деле мужик не аховый. Но дело своё знает не по наслышке. Говорят про него, что крут и горяч. Что будучи 1-м секретарём обкома Грузии кого-то из троцкистов-уклонистов застрелил прямо в своём кабинете. Из своего нагана. Что после расстрела Ежова, вычистил всех его ставленников. Что начал выпускать многих незаслуженно посаженных по 58-10 и прочим «прим». Доволен многим его делам суровый народ зэка. Медикаментов в лагерях стало поболее, кормить стали получше. Поприжали уголовную братию, что во многих местах срослась с лагерным начальством.

   Когда снова зашли, то из распахнутой двери, оббитой дерматином, с красно –золотой табличкой «машбюро», вышла вольнонаёмная Эльза Семёновна Франкенберг. Кутаясь в пуховый платок поверх костюма. Пепельные волосы были взбиты и уложены под сеточку. Румяная кожа слегка припудрена. На ходу секретарь –машинистка лагерного управления зажигала папиросу.

-       Павел Алексеевич! – при виде Крыжова её красивые, стареющие глаза засветились. – Как дела, радость моя? Что такой неулыбчивый? Надо крепиться!

-       Ничего себе, живём, слава Богу, - заметил Крыжов, состроив подобие улыбки на бледном, осунувшемся лице. – Только благодаря Ему выживаем.

-       Всё будет хорошо, - сказала Эльза Семёновна. Подойдя к нему вплотную, она затушила папиросу. Коротко взглянув в глаза зэка, крепко взяла своими нежными пальцами за грубый ворс чёрного бушлата. – Всё будет очень хорошо, дорогой товарищ. Несмотря ни на что и вопреки всему.

   На прежнего опера она даже не смотрела. Будто того не было вовсе. Впрочем, ещё по одной причине. Бумагу для письма с оказией именно она вручила Щ-109. Крыжов к тому времени уже числился библиотекарем, куда попал по её протекции. (Прежнего, беднягу, урки-блатари проиграли в карты. Был тот до судимости и срока артистом Московской оперетты. Обещался исполнить пахану «Мурку» на именинах последнего, но обещания своего  не выполнил. Это несмотря на то, что артисту светила стать заведующим кружка лагерной самодеятельности, о чём пахан брался перетолковать с самим опером. «Душа артиста тонка и ранима, - признался он Крыжову. – Не могу её калечить перед этими мерзавцами. Пусть бьют или убивают. Мне всё равно». За это его «отпетушили».  Он не вынес позора и повесился в нужнике.) Крыжов был благодарен ей за то, что она согласилась передать весточку на Большую землю. Раза два пришлось проверить эту чудную, добрую женщину, муж которой, военный летчик, погиб в Испании в 37-м. Все проверки она выдержала с достоинством. Никто так и не узнал  о переданной бумаге, не потревожил своим зловонным вниманием ложные тайники с письмом. «…Итак, контроль мною пройден?» - «Эльза Семёновна, дорогая вы моя… Простите ради Бога и всего святого…»

   В помещении опречасти было натоплено. Жар шёл из раскрытой заслонки чугунной печки-буржуйки. Перед ней на корточках, в подшитых кожей унтах, сидел совсем молодой человек. Рылся кочергой в красно-чёрноё россыпи углей в пышущих недрах печурки. Со спины нельзя было понять какого он звания. Виднелся лишь вихрастый черный затылок да оттопыренные уши.

-      Можно, товарищ лейтенант внутренней службы? – угодливо послюнявил сквозь зубы опер.
   
-      Нужно, товарищ  майор внутренней службы, - не повернув спины, ответил проверяющий.  –Дверь снаружи закройте. Ждите, когда вас позовут.

   Опер, пятясь задом, неловко вышел. Напоследок он кивнул в сторону гражданина зэка. От жара, исходившего от печурки, тому стало на мгновение дурно. Пол качнулся под ногами и поплыл. Перед затухающим взором пронеслись нелепые воспоминания. Он увидел свой арест в марте 34-го. Ночью, когда под окнами донесся рокот двух моторов, он без сомнения понял: это за ним. Чёрная «эмка» (она же «маруся») и ЗИС-5 с закрытым кузовом. В просторечье «воронок». Под окнами возникли неясные тени в фуражках и военных шинелях. Появился ствол винтовки бойца конвойных войск НКВД. «Ну, вот и всё, - сказал он своей жене, Настасье. – За мной пожаловали, Настасьюшка. Ты уж не плач. Веди себя молодцом. Дождись, если можешь. Вот ещё что. Как вызовут в Большой дом на горке, немедленно от меня открестись. Мол, подаю на развод и точка. Поверь, так будет лучше». Пока по ступенькам клацали их сапоги, он успел сказать в её заплаканные глаза только это. Жалел потом на всю оставшуюся жизнь. Сейчас  Настасья замужем. Живёт в Берлине, при  нашем полпредстве.

- Виктор Семёнович Абрамов, лейтенант госбезопасности, - раздался голос.

   Крыжов увидел себя лежащим на дощатом полу. Будто был подвешен над собой. Своим бренным телом.

-           Зэка номер Щ-109, - через силу произнёс он. Приподнявшись на колени, стал медленно вставать. – До ареста был Крыжов Павел Алексеевич. Был и остаюсь чекистом. Был и остаюсь членом партии.

-           Не сомневался в этом, - Виктор Семёнович резко хлопнул заслонкой. Отставил кочергу и плавно встал. – Об этом после. Подойдите к столу и садитесь.

   Крыжов, цепляясь пальцами в рукавицах за стену, повиновался. Виктор Семёнович, отведя в сторону взор своих ястребиных, пронзительно-синих глаз, стоял как вкопанный. В петлицах у него горели блики на рубиновых треугольниках и серебренных жгутиках. Со стены в глаза Крыжову поддерживающе смотрел сквозь стёкла пенсне новый нарком «внудел» товарищ Берия. С фотографии  в добротной рамке.

-           Курите, - кивнул Виктор Семёнович на раскрытую пачку «Северной Пальмиры». – Хоть с куревом здесь не обижают?

-           Где там, - Крыжов скептически усмехнулся. Ему было всё равно, что последует за его красноречие. Лишь бы отряд наказан не был, подумал он. – Пачка махры в сто грамм. На весь барачный контингент. На весь отряд. Такая, что горло дерёт как рашпилем. Или отсыревшая. Для нашего брата зэка и такого дерьма не жалко.

-           Всё так, - с изумительной простотой ответил Виктор Семёнович. – Здесь ещё что… Вот на Соловках, там был просто шалман. Тамошнее начальство с опером срослось с блатными. Вовсю грабили спецконтингент. Пользовали зэчек как хотели и когда хотели. Сплавляли на большую землю крупу, масло, сахар и медикаменты. А заключённые мёрли как мухи. Пришлось туда пребывать с вооружённым сопровождением. Знаешь, осназ наркомата? То-то… Работ было не впроворот. Как стали чистить эту мразь так по сей день копаем. Кто сколько украл. Кто кого порешил. И за что…

-           Занятная у нас беседа происходит, гражданин начальник, - Крыжов смотрел на папиросы, но к ним не притрагивался. – Зачем мне всё это знать?

-     Не гражданин, а товарищ , -  Абрамов побарабанил с улыбкой по стеклянной поверхности стола. – Это во-первых. Во-вторых, в вашем режиме те же проблемы. Но, так сказать, в смягчённом варианте. Имеют место хищения со складов. Утечки медикаментов, продуктов питания, топлива. У вас сколько лиц из числа спецконтингента померло в ту зиму? То-то… По отчетности, что ваш кум да начальник сплавлял нам, не более 10 %. А по-настоящему… Получается все сорок!  Это ещё по-божески, товарищ Крыжов, - заметил он, глядя в расширяющиеся от ненависти глаза зэка. – По-божески, говорю я вам. В других лагерях и лагпунктах умерло от голода и болезней от половины и более. Вот такая суровая статистика.

- В помощники к себе призываете? – Крыжов оценивающе посмотрел в глаза новому наркому с фото. – Я лучше вас знаю, что в лагере происходит.

- Поэтому и вызвал тебя, - Виктор Семёнович выдвинул полку стола. Покопался в раскрытой папке. Положил на стекло, коим было закрыто зеленое сукно, пачку листов из ученической тетради. Они были исписаны лиловым химическим карандашом. – Дошло, видешь, до назначения. Новый нарком спустил указание разобраться. С тем меня и прислали к вам. Подтверждаю, что разобрался. Факты подтвердились. Что скажешь, дорогой писатель?

- Отродясь им не был, - поморщился зэка Крыжов. – Карандаш пальцы отучились держать. Они всё больше к циркулярной пиле или двуручной привыкшие. К мастерку или лопате. Знаете? На стройках социализма за колючей оградой цемент приходилось в тачку кидать. Да раствор месить. И лес на Колыме валить приходилось. Тридцать кубометров в сутки на человека.

- Вот что, дорогой товарищ, - Абрамов сделал предостерегающее движение рукой. Пальцы у него были тонкие, как у пианиста, но, судя по всему, крепкие как сталь. – Не надо меня жалобить.  Успокойся и слушай. Вслед за мной сюда прибудет группа из следственного управления наркомата и военной прокуратуры. На пересмотр дел. Так вот, могу сказать с гарантией: твоё дело будет пересмотрено. Освободят тебя, Крыжов! Снимут с тебя все обвинения. Восстановят в прежней должности. Только в обморок больше не падай, -  полушутя-полусерьёзно заметил он.  – А то придётся в санчасть тебя отправить.

   Крыжов сидел, закрыв лицо руками. Никого не стесняясь, он плакал. Слёзы текли по его небритым, запавшим щекам. От них скоро намокла и без того влажная шапка из чёрного цигейка. Вот она, свобода. Проклятая свобода, еди её мать. От которой отвык, которой уже не рад. Которую надо принять и переварить как лекарство. «…И взял я книжку из рук Ангела, и съел её; и она в устах моих была сладка, как мёд; когда же съел её, то горько стало во чреве моём. И сказал он мне: тебе надлежит опять пророчествовать о народах и племенах, и языках и царях многих».

   …На выходе из комендантского дома топтался прежний опер. Воротник полушубка был задран. Полы поддувало подзёмкой. А на дворе уже строилось в оцеплении бойцов НКВД с рвущими поводки овчарками в черно-плотное каре лагерное население. Кашляя простуженными глотками. Скаля щербатые и железные пасти. «…Не в падлу, Валёк, подвинься, будь добр…» «…В залупу себе спрячь свои извинения, падла! Опосля покумекаем…» «А ты меня не тычь, паря! Тыканный уже на воле…» «…Морду свою спрячь. Неровён час – достану…» И – всепокрывающее: «Прек-р-ратить разговоры! В колонну по-о-о-трядно, становись! Ра-а-а-внением на отрядных! Дистанция удаления четыре метра. Конвой стреляет без предупреждения. Ма-а-арш…» И – тронулась армада зэковская. Сдвинулась с места. Погнали её в тундру под усиленным конвоем из вооружённых невиданными прежде пистолет –пулемётами с круглыми дисками и винтовками с дырчатыми кожухами на стволах и кинжальными штыками. К самому берегу. Там в скалах развернулась гигантская секретная стройка. Вырытые осенью котлованы залили бетоном с арматурным креплением. Бетон наипрочнейший – марки 600. Теперь надобно долбить в камне скальных пород углубления. Бывший военмормед, посаженный в 33-м за шпионаж в пользу Японии и Польши, так оценил происходящее: «Береговую батарею здесь закладывают, товарищи зэка! Фронтом в море. Не иначе, как 100-мм «Кане» будут ставить в башнях на аппарели. Значит скоро быть войне. Что б в секрете сохранить, они нас здесь сотнями покладут. Особенно нашего брата, политика. Пайки поэтому урезали, медикаменты убрали…»

   - Вот видешь, товарищ Крыжов, всё прояснилось, - подошёл к нему Кибриц собственной персоной. – Из своих источников скажу тебе: выпустят тебя скоро. Ты уж зла не держи, ладно? С кем не бывает. На то и революция… советская власть. Как можно без жертв, без недостатков? И без перегибов тоже? Никак нельзя. Даже сам товарищ Сталин на этот счёт что-то сказал. «Лес рубят, щепки летят»! То-то, Крыжов…

   Крыжову вспомнилось другое. Расширенное от ярости лицо опера. «…Всех перестреляю, твари вражеские! – орал он перед строем политических. – Сгинете здесь все до единого! Костей не найдут. Жопы драные…» Гражданин начальник был озабочен неуспехами в вербовке осведомителей. Поначалу, за пайку хлеба и сахара, многие изъявили желание. Но потом жар энтузиазма враз охладел. Кто-то из «стукачей» попал под камнепад, кому-то отрезало голову циркулярной пилой. «Опущенных» считали десятками… Всё потому, что оперу необходим был противовес в агентуре. Когда среди одной части спецконтингента её накапливалось слишком много, Денис Трофимович решал эту проблему скоро: сливал данные пахану по кличке «Князь». Тот вершил суд да дело: опускал или резал своих «ссученных», а также  политических. Если последние оказывались по распределению в одних отрядах с блатными. (В своих отрядах «последние» вершили свой суд да дело: сами убивали и сами опускали сексотов из своей среды.) Впрочем, в изобретательности оперу нельзя было отказать. Иной раз он помещал в отряд к политическим по двое или трое стукачей-блатных. Делал он это для разрядки и чтобы отследить возможные контакты с волей. Случались жертвы…

  - Послушай, что скажу, - поманил его пальцем Крыжов. Когда тот подошёл, чуть слышно сказал в мочку: - Да пошёл ты к лагерной матери…

   Пока тот хлопал глазами, сонными и воловьими, неспешна отправился на задний двор комендантской, где библиотека. Зэка гражданин (теперь уже товарищ) Крыжов, согласно своим правам на этой должности, мог ночевать там же. Но на трехверстных нарах в бараке, средь бывших работников всевозможных наркоматов, заарестованных краскомов и военморов, включая работников ОГПУ-НКВД, что расслаивались на две враждебные касты (опера из секретно-политического отдела и «тройки», что держались друг от друга особняком; сотрудники же ИНО в лице Крыжова и старенького нелегала держались красных командиров) он чувствовал себя куда привычнее.

   Тем временем в помещении оперчасти, просторном и натопленном, Виктор Семёнович беседовал с Князем. Встретившись по пути следования с Крыжовым тот, ни с того ни с сего подмигнул ему. «На волю, братуха, плывёшь, - пророчески изрёк он. – Не скоро там будет, раб Божий, Князь…» Бойцы НКВД завели его к инспектору ГУЛАГа. Князь поначалу решил, что новый нарком «перетасовывает» как  колоду привилегированных. Загнать его, вора авторитетного в дальний лагерь, где полным-полно «красных воров»… Мертвая пелена застлала его глаза. Железный ком подкатил к горлу. «Живым, суки, не дамся, - пронеслось в голове у вора. – Ни одного сучёнка на перо поставлю. Всех завалю, собаки краснопёрые!» Глядя на молодость чекиста, сидящего перед ним за массивным столом с бронзовым письменным прибором, где раньше восседал «золотой кум», решил, что можно договориться. В рыбпромхозе им. «Пролетарской коммуны», где часть зэка помогала чинить снасти и солить улов, закатывая его в бочки, обитали две крали. Их пользовало лагерное начальство. Прежние проверяющие инспектора тоже. Уж  на что суровыми  казали себя…

   Но дело было в другом. Савсэм в другом, как говаривал товарищ Сталин.

   - Заключённый Щ-135, он же Александр Филиппович Захарченко, он же вор в законе по кличке Князь,   авторитет зоны, - перечислил все регалии сидящего перед ним Виктор Семёнович. Пролистав пухлую картонную папку с уголовным делом, затёртую по краям, он подколол к ней указание директивных органов. – Вор-рецедивист. Впервые осуждён за кражу с поножовщиной в дай Бог памяти каком…  909-м. Ещё при царе-батюшке. Так, кражи складов и магазинов в 20-х… Это не в счёт. Убийство трёх сотрудников милиции. Это произошло в 33-м. На станции-перегоне Чоп. С дружками-подельниками вы, уважаемый Александр Филиппович, взламывали пломбы на вагонах с хлебом. В голодный год. Ай-яй-яй, как нехорошо. Да-с с…

   - Давно это было, начальник, - прогудел сквозь железного блеска, со смолью, спутанные усы Князь. Сквозь железный блеск сверкнула золотая фикса. – Постой… Как назвал меня? На вы, что ль? Отродясь такого с Князем не было. Добро попомню…

   - …Пожалуйста, - не отрываясь от папки ответил Абрамов. На самом деле он украдкой разглядывал все чёрточки на лице уголовного авторитета. – На теле шрамов, согласно общему заключению судмедэкспертизы… ага, два  десятка! Живого места нет, - он вынул из подшитого к делу конверта фотографии с номерами, где Князь был запечатлен в голом виде. Его мощное, покрытое буграми мышц, поросшее волосом тело было испещрено сложной мозаикой воровских наколок: купола трёх церквей на одном предплечье говорили о трёх «ходках», а православный крест о воровской «коронации». – Только вот какая незадача, Александр Филлипович. Интересная «малява» попала мне в руки белы. Вот так малява… Цена ей красная – чья-то жизнь да доброе имя, - он ловким движением вынул сложенный вчетверо лист рисовой бумаги. На нём стилом были начертаны каракули, увенчанные крестом с выгнутой подковой. – Итак, вспомним! Сахалинская ссыльно-каторожная тюрьма в году 900-м от Рождества Христова. Нары, тьма… Два Ивана, по воровскому, значит, авторитета лагерных, спорят. Кому бежать первому. Если сбегут оба – порядку не будет. Шелупонь всё под себя на каторге возьмёт. Фраера… Некто Князь знает: у Федьки Кривого больше прав на побег. Как-никак, четыре ходки с острожных централов. А у самого Князя только одна. Незадача…

   - Н-н-нэнавижу! – шумно выдохнул Князь. Его покрытые шрамами кацапые пальцы с хрустом сжались в кулаки.

   - Сдал ты своего братана-Ивана. Подло и вероломно. Собакам легавым, - Виктор Семёнович оторвал взгляд от папки. Погрузил его без остатка в мутно-чёрные, агатовые очи вора. – Маляву же Кривого тюремное начальство перехватило. Где тебе приговор воровской прописан. И трёх свидетелей конвой по приказу урядника застрелил на руднике. Сразу, после перехваченной малявы. Так что не обессудь за правду. Стукач ты и есть…

    С минуту в кабинете воцарилась тишина. Лагерный авторитет смотрел перед собой. Взгляда Абрамова он не выдержал. Мял в больших, изрезанных руках черный лагерный треух. На большом, корявом как кора лице блуждали неясные тени. Виктор Семёнович и виду не подал, но был собран как пружина. Готовый ко всему, он приоткрыл ящик стола. Там воронённо поблёскивал пистолет ТТ .

   - Был такоё грех в моей биографии, - молвил вор. – Был…

   - Что было, то прошло, - буркнул словно бы нехотя Виктор Семёнович. – Речь не об этом. Трёх Иванов постреляли,  да брат наш Федька остался. В Молдавии объявился. От воровских дел отошёл. На сигуранцу работает. Слышал о такой конторе?

   - Что за хрень? – Князь окончательно пришёл в себя. Нутряным чувством он понял, что всё серьезное миновало. – Контора ментовская? Закордонная поди?

- Агась… - понимающе кивнул гражданин начальник. – Курите «Пальмиру». Специально для вас припас, товарищ авторитет зоны. Так вот, значит. Авторитет Федькин, сами понимаете, подмочен. Слово его в воровском мире цены не имеет. Но козу вам сделать он сделает. Данные имеем . Хотят Федькины хозяева из Румынской и Германской конторы в наш воровской мир лапу запустить. Людей, значит, в нём своих заиметь. Разумеете к чему клоню, Александр Филлипович?

  Далее разговор пошел как по накатанной. Будто говорили два профессионала.

- Разумею… Тупоумия за собой нету. Шпиёном своим заделать меня хотите? Можа не надо?

   -     Не шпионом, не шпионом… Искупить вину кровью – как насчёт этого? В действующую армию пошлём. Форму оденешь. Винтовочку в руки. Само собой, воровские дороги для тебя закроются. Ещё! То что сейчас и прежде услышал, данные к разряду совсекретные. Вот, подписка о неразглашении. Ознакомься и распишись… Вот так. Представь нам списочек своих воров, что также для службы годны.

- Где служить придётся? Если, скажем, на юге, в Африке, многие пошли бы.

-       А что, это мысль, Александр Филлипович. Можно и в Африке. Так и скажи братве. Кто желает, тот будет служить в Африке. Или в Персии. Если анализы подойдут…

               
*   *   *

Из шифрограммы командующего ленинградским фронтом Жукова № 4976 от 28 сентября 1941 года:

   «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они сами будут расстреляны».

Из документов НКВД:

   «28.6.41 г. старший политрук Григоренко в составе роты был выделен на охрану моста через реку Березина. Григоренко зашёл под мост, откуда продолжительное время (пока его не обнаружили) вёл стрельбу из автомата по нашим зенитным установкам и работникам НКВД. Его обнаружили замаскированным, стоящим по пояс в воде, с венком на голове. При аресте Григоренко оказал сопротивление… Органами НКВД старший политрук Григоренко расстрелян».

*    *    *

…Под Перекопом меня чуть не расстреляли свои, отче, - медленно, с чувством благоговения говорил товарищ Крыжов. – Когда Фрунзе занял остров Крым,  там начался кровавый ад. Бела Кун и Землячка, которых Совнарком и ВЧК уполномочили «навести порядок», залили остров Крым потоками крови. Расстреливали пленных вопреки клятвенному заверению Фрунзе. Где-то я читал, что Черное море стало красным от крови. Или слышал об этом на севере. Уже не помню. Память… Так оно и было, отче. Тогда-то я впервые узрел истинное лицо «красного террора». Почувствовал себя… Впрочем, белые силы сами во многом способствовали этим зверствам. Россия разродилась как больная мать дитем, потеряв премного крови. Роды затянулись, стали небезопасными… Их затягивала и та, и другая сторона. Помогали так называемые «друзья». Хороши все: те, кто кидали адские машины в кареты, и те, кто разъезжал в каретах. Террористы-бомбисты и сановники с золотым шитьем… Патриоты и предатели-перевертыши были и с той, и с другой стороны. Поделили Россию на красных и белых. Забыли, как благородно звучит простое имя – человек. Нам «помогли»  многое забыть. Забыть человека в себе, как Божье Создание. Как подобие Бога в себе…

   - Тебя взяли в 34-м по ложному навету, сыне, - с тягостной грустью молвил Зосима. – Знаю, что ты вплоть до финской войны сидел в лагерях. Тайно помогал тебе через одного хорошего человека. Он тоже, еще до октябрьского переворота, заблудился в своих служебных догмах. Путь к Свету Божьему тяжкий, но пройти его необходимо. Так-то, сыне.

   - Отче, я нахожусь в раздумье, - помедлив, сказал товарищ Крыжов. -   Враг уже на подступах к нашей столице. Мое место… Как бы мне не покоробить эти святые стены… Короче говоря, в органах. Может так статься, это промысел Божий. И руце Его направляет меня на этот путь. И крест это мой прижизненный… Совесть моя подсказывает, что отсиживаться на тыловых должностях после освобождения и реабилитации – просто трусость, а значит подлость. Пред Богом и пред людьми. Разыгрывать из себя обиженного, незаслуженно пострадавшего не лучше того. Отче…

   - Дитятко, иди с миром, - внезапно молвил Зосима. Уловив зрением своим духовным намерение Павла Крыжова, он оборотился к иконе «Спас на крови», под которой золотистым лучом тлела лампадка.

   …Искушаю, мелькнула в голове запоздалая мысль. Тем не менее, Крыжов продолжал стоять на коленях. Духовный опыт подсказывал ему, что главное еще впереди. Недодуманное, недосказанное…

   - Благослови меня, отче, - разомкнул он помертвевшие от тяжести губы. – Каюсь, что потревожил тебя в столь нелегкий час, - он замер, так как рука Зосимы легла на его стриженную «под нуль», не успевшую отрасти голову.

   - Бог благословит, сыне, - тихо молвил старец с суровой, но любящей улыбкой. – Простит всех: и правых, и виноватых. Ибо несть на свете людей безгрешных. Все мы грешные от рождения и до самой смертушки. И тот, кто свят – грешен более других, сыне. Тот же, кто говорит о святости своей – суть от лукавого, но не от Бога нашего. Прощение твое – путь к благословению, которого просишь и о котором молишь.

   - Рад простить да не смогу, отче, - сутулые плечи Крыжова (поврежденные бревном на лесозаготовках в республике Коми) заметно вздрогнули. Ему вспомнилось чудовищное обвинение в шпионаже в пользу Англии, Франции и США, а также попытку совершения покушения на товарища Сталина. Следствие строилось на «слепых» уликах. Завербованный в Крыму полковник Седан, который позже был «передан» в иностранный отдел (ИНО) ОГПУ, оказывается, был «связным с троцкистско-зиновьевским террористическим центром». Сам же Крыжов являлся «его резидентом» при «вооруженном отряде партии». – Грешный я человек, понятное дело. Как я могу забыть, что идея, которой служил беззаветно, предала меня? Нет, такое не забывается…

   - Иди с миром. Защищай Великое Отечество наше, - молвил старец, который закрыл глаза.

   Лицо его было светло. Хотя и измученно бессонными ночами, которые Зосима посвящал молитве и духовному промыслу. Помогал Святой Руси на невидимом, духовном фронте. Брань эта, что велась исстари, не доступна была глазу человеческому. Но Божественному ОКУ открыта была всегда. Когда «орды» великогерманцев с железным скрежетом вторглись в пределы Советской России, Зосима осенил крестом того «наркомвнуделовца», что был прислан к нему из Кремля. Сталин давно общался с Зосимой, замаливая грехи своей буйной молодости. Одни только кровавые эксы (взять ограбление банка в Тифлисе) чего стоили в жизни этой противоречивой, но неоднозначной, колоссальной по своим масштабам человеческой личности? Несомненно, что Сталин великий грешник. Но кто из живущих на этом свете вправе называть себя святым? Только тот, кто облачился в «овечью шкуру», а внутри суть «волки хищные». Так сказано в Святом Писании.
 
   «…Возьмите эту фотографию, - сказал при встрече с ним начальник секретного отдела НКГБ, что занимался личной безопасностью вождя. – Пусть облик товарища Сталина поддерживает с вами постоянную связь. Молитесь за вождя нашего народа – это убережет нашу страну и его самого от роковых ошибок, которых было совершено немало. Взорван храм Христа Спасителя. Ведь на народные деньги воздвигнут, был…»  Зосиму хотели отвезти в Кремль или на Кунцевскую дачу. Но он воспротивился.  «Была бы на то Божья Воля, сам бы пошел»,  - сказал он начальнику охраны вождя генералу Власику, что приехал в Сергиево-Троицкую лавру в первый же день войны. – Пешком бы пошел на Московский град. С посохом, как исстари монахи совершали. Но Бог мне не дал такого благословения. Иди с миром – помогай стране и своему народу…»

   Когда же из НКВД приехал полковник  и попросил старца освятить знамя дивизии особого назначения имени Дзержинского, с радостью согласился. Перед сомкнутым строем войнов-чекистов  (среди них были спортсмены-разрядники и оперативные сотрудники) была произнесена православная молитва. Он благословил их на ратный подвиг. Россия-Мать всех рассудит. Всем воздаст по заслугам. После этого получил от генерала Власика  письмо от вождя, которое тут же (по прочтению) было у него изъято. В нем выражались истинные слова благодарности за то, что «…старец Земли Русской помогает Воинству Земли Русской в святом деле: борьбе с немецко-фашистскими захватчиками». Далее, Иосиф Сталин, которого многие считают палачом русского народа, писал: «Слово Божие – такое же оружие как танки и самолеты.  Советский народ с нетерпением ожидает Слова Божьего.  От тех, кто скрыт от глаза простых смертных. Один из них это вы, отец Зосима. Каюсь, что раньше, в годы индустриализации и коллективизации, очистительных процессов над врагами народа я не обратился к вам. Мы избежали бы многих напрасных жертв, происшедших в ходе оплошности, злоупотреблений и открытого вредительства. Прошу вас молиться о спасении нашей великой державы. Впрочем, и моем личном. Последнее не является обязательным. Свою жизнь товарищ Сталин не мыслит без жизни России».

   - Сильно наступает немец-то? – спросил Зосима, продолжая стоять спиной к товарищу Крыжову. – Мне важно это знать с твоих слов, сыне.

   - Сильно, отче, - подумав с минуту, ответил ему Крыжов, облаченный в диверсионный ватник и стеганые штаны. Решением  оперативного штаба НКВД он, восстановленный в рядах органов госбезопасности, в составе диверсионной группы 4-ого управления  готовился быть заброшен в тыл наступающей группе армий «Центр». – Сильно… Немцы взяли Смоленск.  В ходе недавнего наступления прорвали линию фронта. Взяли в «котлы» несколько наших армий под Вязьмой и Брянском. Умеют воевать, черти, прости меня, Господи… - он спешно осенил себя православным крестом. – Еще бы: вооружали их, готовили на наших полигонах. Теперь вот сетуем. Какие у них генералы, какая у них тактика, какая разведка! Техника, правда, ни к черту. Кроме авиации, конечно. Все у нас было, где теперь то «все»? В лагеря были отправлены лучшие кадры НКВД и армии. Конечно, там тоже не без греха. Кто товарищей своих предавал, кто на Тамбовщине и Рязаньщине мужиков газами травил да из «Максима» косил. Вроде генерала Тургуева… Рокоссовского и иже с ним Хозяин, правда, сберег. Отфильтровал да выпустил. Идите мол, воюйте… Или действительно, такая наша кара: «лес рубят, щепки летят»? И меня также, отче. Сто раз могли извести. Зэкам отдать на растерзание, бревном придавить. Или пулю пустить. Будто при попытке к бегству. Не долго, что ли? Нет… Пощадили. Смилостивился Господь, сподобил на ратный подвиг. Только ты, отче, меня не благословишь. Вот немец и прет… - он засмеялся. – И оружие у нас первоклассное, и танков много. Самолетов еще больше. Было… Все одно: он пока нас сильнее, а не мы его. Потому что силу мы ему отдали. Думали, что он французов да англичан сокрушит. Европу нам на блюдечке преподнесет. Гитлер смекнул, что товарищ Сталин его руками жар загреб. Вот и решил нас наказать. Крепко наказать. Что б до самой смерти помнили, в тайге сибирской, что в Европу соваться можно было только Петру Великому. Он окно в нее «прорубил» знанием своим, а не силой. Стремился нас, мужиков сиволапых, к океану европейской мысли вывести…

   - Выговорился, сыне блудный? – вновь раздался тихий голос Зосимы. – Ничего, это пройдет. Благословляю тебя, сыне, на подвиг ратный. С миром иди. Сражайся с врагом. Одолеем мы Гитлера. Будет у нас Великая Победа и Великое Отечество. Будет… - он обнял и благословил Крыжова крестным знамением. Затем прижал к своей груди, пропахшей воском и ладаном – глухо зарыдал…

   До Москвы он добрался на электричке, которые, на удивление все еще ходили. По пути, вглядываясь в леса и перелески, а также поля с деревенскими крышами, влажными от дождя, Крыжов того ни с сего вспомнил: в 1812 году отряду «великой армии» Наполеона-Бонапарта так и не удалось найти Сергиево-Троицкую лавру. По преданию, небывалый для этих мест туман ее заволок. Будто был это Лондон, столица Туманного Альбиона, а не Центральная полоса (тогда, губерния) России-Матушки. Вот, заразы… Всем неймется нас завоевать, подумал Сергей Крыжов.  До сих пор лезут и лезут  на Отчизну все, кому не лень. Действительно, не лень кому-то…

     Он вспомнил события 1940 года, при штурме линии Маннергейма, о которых ему поведал знакомый чекист-особист из Ленинградского военного округа. Завывающая пурга, пятнистые кроны карельских берез, из которых (рассеченных пулями финских «кукушек») не капал душистый сок – мгновенно смерзался в прозрачно-стеклянные, каменные по своей прочности комочки. Разбитые танки БТ-5, БТ-7, Т-26, которые финские противотанковые 37-мм пушки пробивали навылет, громоздящиеся в сугробах, подорвавшиеся на фугасах или просто застрявшие советские грузовики и тяжелые гусеничные тягачи с гаубицами. Танки КВ, СМК, Т-35 и Т-28 ломали себе катки и разрывали гусеничные траки на вековых валунах, что покрывали целые поляны и не были заметны под снегом. На 30-40 градусном морозе отказывали самозарядные винтовки Токарева (СВТ), которые исправно лупили (одиночными и очередями) на маневрах, в летнее время. Одетые, поначалу,  в тонкие шинели и суконные буденовки бойцы обмораживались. Их обледенелые трупы громоздились на дорогах и карельских равнинах, на подступах к предполью финских укреплений. Из-за каждого снежного кустика, из каждой заснеженной кочки и груды камней могла вылететь смерть. Летучие отряды финских лыжников, облаченных в белые маскхалаты (прозванные «белая смерть»), появлялись внезапно. Обстреливая проходящие на марше или вставшие на отдых колонны из винтовок, пистолет-пулеметов «Суоми», а также ротных минометов, они исчезали под землей, в замаскированных от чужого глаза бункерах. После того, как, названный в честь бывшего свитского офицера и лейб-кавалергарда последнего русского императора, ныне президента Суоми барона Маннергейма,  УР удалось взять, многие ломали головы: почему так плохо сработала разведка генштаба РККА и НКВД? Неужели на территории Финляндии, бывшей с XVIII века провинцией Российской империи (княжеством Финляндским) не было достаточно оперативных источников, могущих поделиться информацией о глубоко эшелонированной линии Маннергейма? Начертить или скопировать схемы укреплений, дотов и дзотов, бетонных надолбов, проволочных заграждений и минных полей? К тому же, как и линия Мажино, данный объект широко рекламировался в зарубежных журналах. Нередки были и фотографии дота «Миллионный» и «Поппиус», а также других оборонительных полос, запечатленных крупным планом посреди снега и карельских берез. Так крупно, что можно было разобрать пулеметные и орудийные амбразуры, калибры «Максимов» и толщину бетона…

     Да, измена в нашем высшем руководстве налицо, еще раз взвесил все «за» и «против» товарищ Крыжов. Лично он, чистый по своей совести человек, чекист, член ВКП (б) с 1920 года (приняли в Крыму, после того как разобрались и не расстреляли) ни на минуту не сомневался: страна Советов должна выстоять и выстоит в тяжкую, лихую годину. Но как объяснить это простым советским людям, бойцам Красной армии? Почему и еще раз почему в недалеком прошлом, самая сильная боевая (в техническом и человеческом отношении) мощь все пятится и пятится от самой границы, позволяя вермахту, хуже вооруженному и оснащенному, овладевать все новыми и новыми пространствами нашей необъятной страны? Это было уму непостижимо… Вернее, нет: постижимо, но для того ума, который постиг многие тайны жизни  советского руководства. Ведь армией до сих пор руководят все те же изменники, неожиданно для себя открыл известную истину Крыжов. Те же «шпионы и диверсанты», что положили на линии Маннергейма, в сугробах и заснеженных болотах Карелии многие тысячи бойцов и командиров РККА. А Хозяин их (шпионов и диверсантов) так и не призвал к ответу. Неужто потому, что сидят они в наркомате обороны на московской набережной в неприступных кабинетах, а на воротниках у них горят золотым шитьем маршальские звезды? Выходит, что чистка высшего командного состава с 1937 по 1938 год была еще как оправдана, противу того, о чем мололи в колымских и магаданских лагерях!?! Скорее всего, тайна моего ареста сокрыта в председателе коллегии ВЧК Якове Петере. Недаром, пользуясь своим положением, следователь НКВД, что вел (вернее «шил») дело Крыжова, после давящего вопроса «…Что вы можете сказать о товарище, рекомендовавшем вас на нелегальную работу в иностранный отдел ОГПУ?», успел шепнуть: «Знаком с высшим нацистским руководством…». Ну, да: он же латышский немец, этот Петер. Вполне мог шпионить за Россией уже тогда, будучи в марксистских кругах и на рабочих маевках. Нехитрое дело. Наши органы свое дело знают. Копнули верхушку – низам, конечно, не поздоровилось…

    Сойдя на Белорусском вокзале, Крыжов тут же угодил в лапы патруля погранвойск НКВД. Трое бойцов в фуражках с зелеными околышами и петлицами на шинелях, с винтовками, противогазами и саперными лопатками, а также младший лейтенант тех же войск. У него помимо кобуры с «тэтэшником» с плеча свисал пистолет-пулемет Дегтярева с круглым дырчатым кожухом и круглым патронным магазином. Младший лейтенант, откозыряв как положено, попросил предъявить документы. Двое бойцов обступили Крыжова с обеих сторон, третий остался (стоя уступом) за своим командиром. Блюдут инструкцию, черти, с приятным сожалением отметил про себя Крыжов. Документы все же пришлось предъявить. В отделе кадров НКГБ на Лубянской площади ему по прибытию с «северного курорта» успели выдать военный билет, паспорт и предписание НКВД СССР от 17 сентября 1941 года № УЧ-35/А, что он поступает в распоряжение в/ч  449/8. Что эта за часть, ему предстояло узнать сегодня ровно по полудню. Было 6-00,  когда Крыжов добрался на метро до площади Дзержинского. В вагонах метрополитена было масса военных с оружием и без, людей в штатском, имевших за спинами упруго набитые вещмешки и винтовки. В сумрачном небе висели серые туши аэростатов, которые москвичи уже успели окрестить «слонами». Ряд зданий как стратегически-важные объекты усиленно охранялись, были заложены мешками с песком, закрыты от воздушной разведки врага маскировочными тентами, где были нарисованы тушью ложные окна и двери. Кое-где раздавались одиночные выстрелы. Все окна были заклеены косыми бумажными полосками. «Соблюдай светомаскировку!» гласили суровые плакаты с женщиной в косынке, что, сделав почти зверское лицо, показывала красным нарисованным пальцем на горящее во тьме окно и трафаретные черно-белые кресты немецкого бомбовоза. Подняв к небу тонкие стволы, на перекрестках стояли скорострельные зенитные пушки. Ничего, выстоим…

   Когда со двора углового дома послышался женский крик, он не особенно испугался. Облаченный в защитную стеганую куртку и брюки, Крыжов напоминал бойца Красной армии. Но в цигейковой шапке вместо звездочки темнело. Придерживая за лямки вещмешок, он вбежал с улицы во двор с песочницей под деревянной крышей. У подъезда одного из московских домов двое обступили женщину в пуховом платке и коричневом драповом пальто. Один из них выкручивал у нее из рук сумочку. Другой, придавив рукой горло, заглушил рвущийся наружу крик. Так дело не пойдет, ребята, отметил про себя Крыжов. Заложив руки в карманы стеганки (авось за дезертира сойдет), Павел, намеренно громко топая кирзачами, приблизился к двум бесстыжим молодчикам. У стоящего на стреме вмиг отвисла челюсть. Лицо, крупное и рябоватое, с настороженно бегающими сизыми глазками в складках морщин, тут же приняло зверское, сумрачное выражение. Мастерски присев, он выхватил из правого кармана затасканного брезентового плаща с опущенным капюшоном заточку – отточенную до блеска отвертку. «Ну чё, падла, покумекаем? – зашептал он, точно завороженный, сквозь щербатые зубы. – Покумекаем, говорю, баклан… фраерок ты, гребаный…»

   - Какой я тебе фраерок, братан? – расплылся в намеренно-широкой, глуповатой усмешке Крыжов, широко расставив локти. – Загибаешься, небось, со страху? Не боись, легавых поблизости нет. Не срисовал, братишка, - и, видя блеклое недоумение в глазах рябоватого и его длинного, худого подельника, парня-несмышленыша, снова «подхватил знамя». – Так что, такой расклад. Бабу эту потрошим вместе, по-братски. Потом перо ей в бок, а ключики от хазы… Ловишь мою мысль, братан?

  Женщина продолжала мычать бессвязное. Рябоватый, потеряв бдительность, опускал заточку все ниже и ниже. Обойдя его, Крыжов (фиксируя взглядом свой правый бок) подошел к жертве. С задорно-развязанным: «Ну, где там ключик с ручек…», он резко выбросил руку вперед. Худой урка взвыл, закрыв лицо руками: щепотью пальцев Павел повредил ему глазные яблоки. Этого было достаточно, чтобы женщина с воем вырвалась и стремительно побежала в подъезд. Сбив коротким ударом ноги и хуком левой  длинного на землю, Павел успел увернуться от заточенной отвертки. «Ну, все, амба тебе, сучара! – заревел рябоватый. – Сашко, держись! Щас я из энтого цуцика фарш нежный буду делать…» Пока Сашко, извиваясь ужом на мокром асфальте, силясь встать на карачки, Павел дважды ушел от выпада заточкой. На третий раз, изловчившись, он поймал рябоватого в самбистский «замок»: залом с выведением руки с холодным оружием к своему затылку. Взвыв, рябоватый повалился мордой на тот же мокрый асфальт. Выламывая ему руку, Павел принудил кацапые пальцы с татуировкой «вера» разжаться: звякнула, ударившись об асфальт, заточенная отвертка с янтарной рукояткой. Сзади топали сапоги бегущего патруля. Выстоим, подумал Павел облегченно. Он продолжал прижимать рябоватого к земле.
 
    - Это я вызвала милицию, - раздался позади женский шепот. Сдавая рябоватого двум ополченцам и участковому уполномоченному в черной шинели и барашковой шапочке, что прибыли на ЗИСе, Крыжов бросил мимолетный взгляд на недавнюю жертву бандитского произвола. Выстоим, подумал он в который уже раз.
   
-     Что ж, спасибо вам, - Крыжов потер обе руки и легким движением бросил за спину защитный вещмешок, который сбросил на асфальт после того, как уложил длинного подельника. – Попадаются еще сознательные гражданки, - сострил он в пол силы. - Впредь будьте поаккуратнее, девушка. Осматривайтесь по сторонам, когда выходите на улицу. Времена нынче неспокойные: хулиганье шастает, диверсанты…

-     Вы сами-то, товарищ, кто будете? – нерешительно подступил к нему участковый, когда бандюг погрузили в открытый кузов машины. – Извиняюсь, конечно, но… документики при себе? Предъявите, пожалуйста.

   Пока Павел отстегивал крючки на стеганке, запуская руку во внутренний, обшитый брезентом карман, его изучали глаза этой, спасенной им женщины. Изучали робко и пытливо. Что, муж у нее погиб на фронте? Или без вести пропал, что по нашим временам почти что одно и то же.
               
    Эхма, дым с огнем, живы будем – не помрем… Он ощутил, как в глубинах души свернулось комочком незнакомое чувство притаившейся мужской ласки. Всем своим телом и душою он внезапно для самого себя осознал: она была ему нужна, эта женщина. На день, на час, на миг. Бог подарил ему право распорядиться ее и своей судьбой. И он, Павел Крыжов, сделает это.               
   - Вас проводить? – этот вопрос вырвался подсознательно, так как не был продуман.

   - Если только… - помялась женщина, опустив к земле серые, осененные венчиками ресниц усталые, заплаканные глаза. На правой щеке ее кровенела свежая ссадина. - Я хотела сказать, что до подъезда. До входной двери.

   - Вы, товарищ, не очень-то на гражданочку напирайте, - усмехнулся участковый уполномоченный, возвращая Крыжову паспорт и военный билет (предписание НКВД ему вручено не было). – Я извиняюсь, конечно, но успокоить ее надобно. Вам следует проехать с нами для дачи свидетельских показаний. Благодарность вам пропишем по месту службы или трудовой деятельности. А гражданочку придется после, повесткой вызвать…

  - Что я и собираюсь сделать, - Крыжов сделал скучное лицо. – Успокоить так успокоить, - он внезапно подошел к милиционеру вплотную и, проведя пальцем по  своему подбородку, сказал. – Не надо никого никуда вызывать. Очень тебя прошу. Особенно это касается меня, дорогой товарищ. Если все понял верно, то кивни…
   
               
*   *   *

...Высокие, синевато-зелёные повозки, запряженные пароконными упряжками, сменила колонна тупорылых, крытых брезентом грузовиков с вытянутыми радиаторами и шестью колёсами. Они шли непрерывным потоком по правой стороне улицы. Чередовались с крытыми же машинами на гусенично-шинном ходу. Они были закованы в броню и смотрели на мир сквозь узкие щели. На них были маленькие башенки с тонкими стволами пушек и пулемётов. Это была какая-то разновидность современных бронеавтомобилей. В колонну врывались отряды мотоциклетов или велосипедистов с брякающими звоночками. Тогда Аня с замирающим, почти неживым, не человечьим интересом рассматривала из окна четвёртого этажа бывшей купечьей квартиры с лепными потолками нахохлившиеся зелёно-серые фигурки. В чудных глубоких касках, в длинных камуфляжных и нет плащ-палатках с откинутыми капюшонами с зелёными гофрированными цилиндрами, притороченными к задам, они не были похожи на людей. Скорее на марсиан Уэллса. Уллы-уллы…

   Стреляя выхлопами синтетического бензина, машинизированно-конный и человечий поток чужой армии вполз и постепенно влился в замирающий от страха город. Становился с ним на короткое время единым целым. Он пёр безо всякий длительных остановок – Drang nach Osten! – дальше и поэтому нигде не задерживался. Словно никакого города  и в помине не было. Равно как и не было за окнами этих домов людей, что, прощаясь с жизнью, украдкой разглядывали других людей -  этих серых, с каменными, напряжённо-непроницаемыми лицами со стальными, котлообразными головами. Хлопали окна, трещали запираемые на шпингалет форточки. Колыхались стиранные и не очень занавески.

   Раздавался смех. Почти что гогот. Будто ржали лошади… Немцы смеялись не русским, горлотанным смехом. Наблюдая за происходящим сквозь щели в занавеске, Аня увидела, что в её окно бесстыдно тычут пальцами в чёрных перчатках. Смеются, раззявив тёмные рты, до красноты раздувая щёки, эти незнакомые чужие люди, пришедшие ненавидеть и убивать. Это было нереально. Как кошмарный сон. Хотелось крикнуть что-нибудь обидное. Но от одной мысли кровь у неё отлила от висков и мелкой дрожью затрясло колени. В голове у неё лихорадочно вертелась мысль о самом худшем, от чего злые слёзы закипали в девчоночьих глазах.

   Колонна на время остановилась, хотя моторы продолжали работать. Запах отработанного бензина продолжал коптить воздух под её окнами. Один фашист, чтобы разыграть или напугать её, потащил с плеча автомат с длинным магазином. Нацелил его на окно. Аня показала ему через стекло язык. Улица огласилась громким, лающим смехом. Дурни, подумала Аня. Всё же ей было приятно, что на неё обратили внимание. Во всяком случае, она уже не ощущала себя мышкой в норке, которую пугают кошкой. Да и немцы заметно приободрились. Ещё бы! Ожидали, наверное, сверху гранату, а получили высунутый язык…

   Избавившись от страха, она вышла в общий коридор и заварила на общей кухне чай. В комнате напротив раздавались неясные голоса. Какая-то возня, словно кто-то непрестанно двигал мебель. Вскоре из неё вышел Тихон Захарович, по профессии дворник. И по призванию тоже. Косолапо протопав, он робко прошёлся к здоровенному кухонному окну. Робко выглянул своим полным, поросячьего отлива лицом наружу. Его бледно-розовая, обрамлённая жидкими волосиками лысина вмиг запотела. Сделалась красной и затем малиновой.

- Что, едут, злыдни? – почёсывая грудь и не глядя на неё, спросил он. – Едут, едут… Новая власть, значит у нас.

- А старая? – Аня убрала с керосинки чайник. Завернула краник.

- Чего?

- Старая власть что? Думаете ушла?

- Ты это, девка, помалкивай.

- Вы мне советуете?

- Да не то чтобы… Целее будешь. Я жизнь прожил.

   Сквозь окрашенную в голубое дверь показалось дородное (под стать самому дворнику) лицо жены. На голове у женщины громоздились поленьями металлические бигуди, больше похожие на минный трал, что цепляли к танкам. Она отличалась тем, что была неуловима и бесшумна. Никто из жильцов, включая престарелую Азалию Викторовну, никогда толком не видел её.

- Дурак ты, дурак… Немедленно домой, простофиля! Осиротить меня хочешь?

- Иду, мамочка, иду.

     Хлопая подтяжками и семеня тапочками, Тихон Захарович прошмыгнул мимо. На Аню лишь бросил негодующий взгляд. Она вспомнила как намедни в Большом доме её предупреждали: «С вами на связи будет сотрудник».

- А вообще, конечно, ничего, - сказала она вслед, тряхнув причёской. – Ничего… Главное, что жизнь продолжается. И не такие уж они страшные. Сверхчеловеки…

- Злыдня! – это ожила за дверью старуха из 31-й. – Скинуть бы тебя туда, к ним.

   В этот момент сильно постучали с лестничной площадки в дверь. Аня так и осталась в положении – с чайником, который держала на вытянутой руке. Затем, проверив винт на керосиновой горелке, она, не выпуская его из рук, пузатый, белый, с улыбающимся рыжим солнышком, пошла в общий коридор. С замирающим, знакомым ощущением в сердце, которое едва не выскочило из груди, открыла запертую на щеколду дверь. Поставила чайник на пол.

   Это был высокий офицер. В сером плащ-накидке, с узкими серебряными погончиками, бархатным чёрным воротником и серебряным шитьём на высокой фуражке. Он стоял перед ней, сжимая рукой в кожаной перчатке светло-коричневый чемодан с блестящими замками и пряжками. Широко раскрыв светло-серые глаза, он вежливо спросил:

- Как есть квартир? Айн квартир, Битте?

- Что? – Аня испуганно заикаясь, в свою очередь спросила у него, изо всех сил прижимая руки к груди.

   Он в упор посмотрел на неё. Смерив с головы до ног уверенным взглядом, рукой в перчатке отстранил Аню с пути. Сделал шаг через порог, где «застыл» чайник. Солдат в серой пилотке с малюсенькой красно-белой кокардой, на фоне обращённого к орлу чёрного с белой каймой треугольника втащил, кряхтя и пыхтя, два чемодана. Бухая подкованными сапогами, поставил их прямо в коридоре. Оттёр со лба пот.

- Айн партизанен?.. коммунистен?.. комиссарен?.. – сыпались на Аню, как
из рога изобилия, его поспешные, нелепые вопросы, на которые он, впрочем, и не желал получить ответы, задавая их то ли из любопытства, то ли из-за неуверенности, которую был не в силах скрыть даже от людей захваченного им города.

    Аня мотала головой как телушка.

- Юден? – наконец спросил он. Округлив глаза, этот сверхчеловек ткнул в девушкину грудь донельзя длинным, указательным пальцем.

   Это прозвучало у него так, будто Анино еврейство было для него делом ясным. Установленным фактом, против которого уже ничего не попишешь, потому что писать бесполезно  - глупо да и небезопасно…

- Ага! – нашлась Аня. – Юден-юден! С самого детства…

- Колоссаль!

   Солдат надул щёки. Прыснул смехом. Обливаясь потом, потащил чемоданы дальше по длинному коммунальному коридору. Вскоре он в недоумении остановился. Ряды дверей и огромная общая кухня сразили его  наповал. Так и остался стоять с открытым ртом. Аня лишь усмехнулась. Потерпите, голубчики, ещё не то будет… Через открытую дверь на лестничную клетку было видно, как солдаты в касках, с ранцами из телячьих шкур и зелёными, гофрированного железа футлярами стучали кто кулаком, а кто прикладом к соседям. Они весело и шумно переговаривались между собой.

   Немец-офицер, перетянутый по талии, отставил чемодан на пороге кухни. Он подошёл к ней вплотную. Глядя на неё холодно-серыми глазами, которые замораживали всё и вся, сказал, чётко проговаривая каждое слово:

- Я здесь буду жить, фройлен. Обер-лейтенант барон фон Зибель-Швиринг, - его каблуки сами собой сдвинулись. Аня не предполагала такой изысканной галантности, но тем не менее промолчала. – Как я уже сказал, я собираюсь жить здесь. Недолго. Наша часть скоро уйдёт из этого города дальше, на восток. Я надеюсь что вы и остальные жильцы должным образом отнесутся к германским солдатам. Мы просто выполняем свой долг. Защищаем Европу от большевизма, - видя, что Аня понимающе кивнула, он продолжил: - Я вижу, что вы благоразумная девушка. Это меня радует. Где есть хозяйка этот дом?

- Почему вы решили, что у нашего дома есть хозяйка? – искренне возмутилась девушка, проведя мизинцем по подбородку. – В нашем доме нет никаких хозяев. В нашей стране…

- Шлюха! Проститутка! – донеслось из 32-й комнаты. – Вот придут наши – вздёрнут тебя на фонаре!

- …Мне нужна большая квартира с ванной и туалетом! – резко сказал в ответ на это офицер из другого мира. Как будто он и впрямь был из иной Вселенной. – Такая квартира есть в этом доме? В вашем доме? – он усмехнулся. Его cерые «ледышки» заметно потеплели. – Вас не будут обижать. Повторяю: германские солдаты пришли к вам с освободительной миссией. Битте… как вас зовут, фройлен?

- Меня Аней зовут, - потупив голову, оплетённую косой, сказала юная девушка. До этого она  пристально разглядывала этого молодого офицера.

- Где есть ваш родитель? Ва ист ваш фатер, мутер… есть бабка? – невозмутимо спросил офицер.

   К тому времени его денщик беззастенчиво (по совету бабки из 32-й) вызвал наружу Тихона Захаровича. Тот, суетясь и потея, как кабан на бойне, вскрыл топором дверь в нежилую комнату. Оттуда намедни съехала семья бухгалтера строительного треста. Топор выпал из рук. Загремел «по дощатый пол». Денщик сочувственно похлопал Тихона Захаровича по жирной спине. Вручил ему мятный зелёный леденец.

   Офицер, он же барон фон Зибель-Швиринг, жестом пригласил её пройти вовнутрь. Проходя в комнату, он машинально снял широкополую фуражку с выгнутой тульёй и положил её на сгиб руки. Не зная почему, Аня зардела от смущения. Она обратила внимание, что у этого барона были красивые золотистые волосы, расчёсанные на прямой пробор, и гладко выбритый затылок. Девушка впервые видела, чтобы мужчины так стриглись и причёсывались. Поэтому она попыталась скрыть свою смешливую девичью реакцию от заносчивого, горделивого германского офицера.

- Это есть от вша, - холодно произнёс обер-лейтенант, от которого не укрылся даже столь малозначительный мимический жест на  круглом девичьем личике. – Так где есть ваш родитель, фройлен? – он неожиданно взял Аню за круглый девичий подбородок с крохотной ямочкой.

   Это уже было слишком! Аня размахнувшись, влепила наглому завоевателю по арийской физиономии. Про себя она отметила, что немец был ничего себе: не лишён мужской привлекательности. От неожиданности фон Зибель-Швиринг не успел даже отпрянуть. Яркая вспышка и сноп разноцветных искр брызнули у него из глаз. Правая щека горела – в круглом, в ореховой деревянной оправе, зеркале на старинном комоде, брошенном прежними хозяевами, он  увидел себя в профиль. Красный отпечаток девичьей ладони был признаком того, что его поколотили здесь – в этом городе, «освобождённом» войсками победоносного германского рейха. Шмоленгске… Он  неплохо изучил русскую историю в военной академии. Проштудировал труды фон Клаузевица. Тот в 1812 году состоял на русской службе. Гнал через этот старинный русский город в зимнюю стужу отступающие наполеоновские войска.

- О, битте! Извините, герр офицер, - сказала девушка, внезапно потупив глаза. Руку с открытой ладошкой она держала над головой, предупреждая его о возможных последствиях. - Я не думала, что у меня так… Я ошиблась! Ещё раз, прошу вас…

- Нитшьего! Отшень корошо! Это есть полезно, Анья.

   …Однако, она, эта странная русская фройлен, очень хорошо воспитана и достаточно мила, чтобы закрутить со мной короткий роман. Он думал, весело массируя правую щеку рукой в перчатке. Не, бить я её не стану. Не престало германскому офицеру поднимать руку на слабую девушку в огромной, практически побеждённой нами стране. Краем глаза он заметил в зеркале упитанное, курносое лицо денщика. Глаза под съехавшей на лоб пилотке с одноглавым орлом были широко открыты. Малый понял, что стряслось с его обожаемым начальником. Или даже видел, как того отхлестала по морде милая русская фройлен. Интересно ему, этому мекленбуржцу Раусу, что же будет дальше. Как поступит с ней начальник – так поступит и он, подчинённый. След за ним – другие подчинённые других начальников. Каждому своё, как гласит Новый Завет.

- …А родители уехали давно, - сбивчиво говорила Аня. – А я осталась, потому что… Вообщем, когда началось сражение за Смоленск…

- Не надо больше, -  Зибель-Швиринг устало махнул рукой. – Идите к себе. Впрочем…

    Аня замерла в пол обороте.

- Вы меня очень обяжете, если составите мне компанию, - улыбнулся барон.– Совсем недолго. На этот вечер. Вы расскажите мне о себе. Может быть, покажите свой семейный альбом. Я покажу вам свои фотографии, которые ношу с собой. Вот здесь, - он похлопал себя по груди. – Это возможно, Анья?

- Конечно, - потупилась Аня. – Только если… Одним словом, прошу вас вести себя прилично. Если вы хотите, что б этот вечер состоялся. Я обещаю к вам прийти, а вы обещайте мне, что не будете распускать руки. Вы обещаете? – она воззрилась в его серые глаза.
      
   …На общей кухне сновал Раус Котц. Был он в чине ефрейтора от инфантерии (Аня услышала трепотню других «зольдат»), но фору в нём хватало через два звания. Он распотрошил чемодан-футляр, где хранились складные баварские судки, кастрюли и сковородки. На одной из них принялся что-то жарить, отдающее свиным салом и картошкой. Старательно помешивая алюминиевым черпаком, напевал себе под нос про рейнского часового, что стоит на часах у казармы и ждёт любимую. Та, естественно, приходит – но! Для германского солдата дисциплина есть прежде всего. Он не имеет права покинуть пост. Даже поговорить на посту. Перемигнуться с любимой девушкой. В отличие от нашего – ну, полный придурак! Аню даже замутило. А Котц, скинувший мундир с погонами и петлицами, был совсем не страшен. В серой рубашке на подтяжках, что крепились к диагоналевым брюкам оцинкованными крючками и пряжками, он скорее напоминал рабочего-монтажника. Если бы не короткие, с двойным швом сапоги, подбитые железными шляпками.

- Мы есть быть немногой кушайт! – шутил он с Аней. Другие жильцы только отваживались выглядывать наружу. – Отшень корошо! Хлеб унд сал! Кушайт… как это по русски? О, ja! Naturlih! Хлеб-соль! Русский обычай надо знайт! – он воздел палец левой руки. Потряс им в воздухе. – Вы выпить со мной, милый Анья? По-германски будет – Анна…

- Ну нет, - фыркнула Аня, зябко кутаясь в мохеровый платочек. – Вот ещё! Да меня твой барон сегодня вечером к себе приглашал! Понимаешь? – она повторила сказанное на ломаном немецком, чтобы не выдавать себя. – Vershtechen? O, Main Gott! – счастливо отмахнулась она от этого «прилипалы», который явно на неё запал.

- Барон?.. Да, да, - закивал Котц. Его глаза тут же потерялись в складках кожи. Он внезапно заскрёб себя по спине. – Битте! Прошу прощения, фройлен – русская вошь! Постараюсь её поймать в следующий раз. Пока же я всецело ваш. И не обращайте внимания на эту мелочь, - рука с длинным черпаком указала на снующих по коридору солдат с белым кантом на серых погонах. Они снимали мокрые пятнистые плащ-палатки. Сушили их на кухне. – Если кто-нибудь из них посмотрит на вас косо или будет приставать – зовите меня! Нет, лучше назовите им моё имя! Увидите, что будет…

- Сразил! – всплеснула руками Аня. Опереточно засмеялась, показывая белую шейку из-под платка. – Точно назову. Danke shoon!

   Солдаты мрачно обсуждали свои проблемы. Они промокли, устали и были злы. На подоконнике выросла горка стальных глубоких шлемов с кожаной изнанкой. Пирамидой были поставлены посреди кухни карабины. Аня обратила внимание, что ложа у многих были выделаны из фанеры, и лишь у двух-трёх из орехового дерева. Затворы были изящно отшлифованы на металлорежущих станках. В коммунальном коридоре, вызывая смех и шутки, толкались Денис Трофимович с супружницей. Они подметали натоптанный пол. Используя свои скудные познания в немецком, дворник предлагал чужим солдатам вскипятить воду и принять душ. Последнее за искорёженным водопроводом было сказано некстати. Громадного роста солдат с созвездием значков из белого и чёрного металла, где в обрамлении венков изображались танки, наконечники пик или скрещённые ружья, хлопнул его по лбу. Раздался оглушительный смех. Денис Трофимович, пятясь полным задом, углубился на кухню. Занял позицию возле Ани. Но не тут-то было! Котц, подмигнув девушке, неслышно подступил к нему. Сказал оглушительное: «Ав-ав!» Прямо под ухом. Дворник едва не упал замертво.

- О, «Волга-Волга»! – рассмеявшись со всеми, гаркнул Котц. Он потрепал Дениса Трофимовича за нос. Предложил из зелёной пачки папиросу. – Ти есть водовоз! Как есть там? «…И ни тьюда, и ни сьюда!»   Правильно, фройлен? – обратился он, окрылённый своим познанием в русском, к Ане.

- Высший класс! – покивала та с глубокомысленным видом. – Мои аплодисменты.
   Для наглядности пришлось пару раз звонко хлопнуть. Кухня огласилась жеребячьим ржанием. Германские солдаты принялись наперебой обсуждать Анины достоинства. Кто-то, белобрысый, с юношескими прыщами, совсем ещё мальчик принялся сравнивать её со своей невестой в местечке Карлхост, что под Берлином.

- Заткнись, философ! – поддел его Котц. – Тебе надо ещё молочко пить из бутылочки. А ты по невесте скучаешь! Вот узнаешь, что такое женское коварство, Аксель!

- Не смей, друг! Ты не знаешь, какая она – моя Анна! Анна Энгельс никогда не шлялась с другими парнями. Мы были рукоположены ещё с детства. Наши родители так решили. Она…

- Что ты там бормочешь, сопляк? – это был солдат увешанный знаками за подбитые танки, ярость в бою и меткую стрельбу. – Не загадывай в таких вопросах как женская любовь, война и наследство.

- Это почему же, Хануссер?

- Женщина может разлюбить по истечении тридцати лет. Бросить тебя как тряпку – уйти к твоему лучшему другу. На войне можно схлопотать пулю и никогда не жениться. Наследство могут перехватить родственники, - принялся дотошно философствовать Хануссер. – Жизнь так устроена, что каждая из этих составляющих создаёт единую цепь. Стоит одному звену выпасть – цепь распадётся. Всем ясно, фрицы?

    Все одобрительно закивали. При этом белобрысый жених из Карлхост хлопал по плечу дворника. Тот одобрительно кивал. На Аню этот тип избегал смотреть.

-       Мне   не ясно, обершутцер! – раздался знакомый молодой голос.

   Все солдаты тотчасже вытянулись, двинув каблуками. Их груди распрямились, а локти оказались оттопыренными. Котц едва не угодил в Аню. Там, где примостился Денис Трофимович, что-то хрюкнуло.

- Что же вы замолчали? – обер-лейтенант и барон прошёлся по кухне среди застывших истуканов в зелёно-серой униформе. Его безупречно сшитый, подогнанный по росту мундир украшали бронзовый крест «За заслуги» 2-го класса, а также золотая нашивка «За храбрость в танковом бою» с серебренной эмблемой Pz IV. – По-вашему, наследство и война способны разрушить такие обязательства? Разлучить жениха с невестой? Даже если это был обет, данный перед лицом Бога?

- Герр обер-лейтенант, я затрудняюсь вам ответить.

- Тогда не смейте лгать молодому стрелку! Ему завтра идти в бой. Это предстоит каждому. Чтобы остаться в живых, Акселю и вам, Хауссер, нужно чувствовать плечо товарища. Всех, кто ждёт вас в милой Германии. Это как нить! Если её оборвать…

   Он не закончил. Посмотрел в пространство. Аня впервые прониклась к нему чувством глубокого уважения. Хоть и враг, но сказанное им от души. От чистого сердца. Это надо учесть. Тем более, что в её нелегальном положении, на подпольной работе по заданию резидента НКВД «Борода» доверительное общение с солдатами и офицерами врага – самое главное. Только через него можно владеть полнотой информации. О передвижении танковых, механизированных и пехотных колонн. О складах боеприпасов и продовольствия. О планах гитлеровского командования. «…Вам надо понравиться. Вы должны вызвать у них симпатию. Тем самым завоевать доверие. Если потребуется, даже через… ну, вы понимаете. Разведчик не должен гнушаться ничего, что идёт на пользу дела. Там, где можно получить оперативную информацию из проверенных источников или подвергнуть её оперативной проверке, любой способ допустим. Кроме измены Родине, делу партии, Сталина-Ленина, разумеется…»

   Набросив жакетку, она вышла на улицу. Вечерело. Возле домов толпились осмелевшие жители. Они с испуганным любопытством осматривали войска и технику германского рейха. Двухрядным потоком по обеим сторонам улицы двигался артиллерийский обоз и танковая колонна. Посредине перекрёстка у сгоревшего Дома Культуры железнодорожников, стояли двое солдат в длинных плащах с металлическими нагрудниками. Они регулировали движение взмахами жезлов с красными кружочками. Тяжёлые орудия с передками и зарядными ящиками перевозились четвёрками лошадей. Маленькие, точно игрушечные танки с двойными рядами катков, с пулемётами из башен, мягко перекатываясь на гусеницах, включали форсаж на перекрёстке.  Поворачивались на одной вращающейся гусенице.

   Она обошла сгоревший Дом железнодорожника. На задах, у сквера, памятником товарищу Сталину (мраморная фигура усатого человека во френче не вызвала у оккупантов антипатии) виднелся автомобиль-фургон с огромным красным крестом в белом круге и литерой G. С него  ссаживали немцев, обмотанных бинтами, с пятнами крови. Тут же в сквере устанавливали зенитные пулемёты с тонкими, расширяющимися на концах стволами, на поворотных механизмах. Часовой в глубоком шлеме, с приткнутым штыком-тесаком, сказал Ане по-немецки, что здесь ходить нельзя. На его лице блуждала нехорошая улыбка. Девушка, кивнув, тактично отошла. На Монтажном переулке, где находилось типовое здание гастронома с полукруглой аркой, с каменными фигурами колхозников и рабочих, венками из колосьев, дымилась походная кухня, запряжённая парой огромных лошадок с пышными гривами. Германский повар в белом фартуке поверх шинели разливал в плоские котелки «зольдат» дымящееся варево. Те благодарно хмыкали и улыбались. Очкастый солдат в пилотке, что сидел на мотоцикле с пулемётом, играл на губной гармошке в футляре из красного дерева. Он подмигнул Ане. Затем жестом позвал её.

- Не бойтесь! -  сказал он вполне серьезно, но благожелательно. – Я не сделаю вам ничего дурного. Я – Гельмут Кальб, из Дрездена. Как зовут вас, милая фройлен?

- Милую фройлен зовут Аня, - ответила девушка. – Что вам нужно, Кальб?

- О, сущий пустяк! – улыбнулся тот. У него было вытянутое худое лицо. Большие глаза под стёклами никелевых очков были прозрачно-синими. – Я пишу своей девушке в Дрезден. Маленькое письмо, - он вложил губную гармошку в карман шинели. Покопавшись в ранце, вынул открытку с золотым обрезом, украшенную по краям орлами со свастикой. – Но в голову ничего не идёт. Вы, может быть, подскажите?

- Ещё бы! – Аня едва подавила в себе желание сказать: «Напишите, что вас ещё не убили!». - Пишите… - у него в руке возникло самопишущее перо. – «Моя дорогая! Моя, любовь и моя судьба! Я страдаю, что не вижу тебя. Не ощущаю аромата твоих губ. Не могу прикоснуться к твоим плечам и обнять тебя». Записали? – немец потрясённо кивнул. Его рука с пером дрожала. – Дальше: «Скоро, очень скоро»,– в скобках –«скорее чем ты думаешь, я вернусь к тебе. Дождись», - немного подумав, она добавила: - «Жди меня и я вернусь. Ещё раз целую, очень люблю». Точка!

- Что я могу сделать для вас, фройлен? – потрясённый Гельмут, вылетел на тротуар, изрытый небольшими воронками. – Это колоссально! Это…

- Ничего! – Аня, немного подумав, сказала ему: - Я знаю, что среди вас есть хорошие люди. Их много. Я хочу спросить у вас: зачем? Зачем вы пришли сюда?

- Да, но… - немец, испуганно оглядываясь (его товарищи ели возле кухни), снял очки. – Я не знаю зачем. Фюрер призвал меня в ряды вермахта. Мы и не думали воевать с вами. Там, под Брестом, наш ротный Маерлинг, так и сказал: большевики пропустят нас через границу в Персию. Мы будем вместе с ними бить англичашек под коленку. Потом этот приказ на рассвете. Этот кошмар! Многие офицеры тогда  возмутились! Зачем нам воевать со Сталиным, шептались они. Русские наши союзники, - он, помедлив, спросил её: - Вы ведь это хотели от меня услышать, милая фройлен?

- Спасибо вам, - кивнула Аня. – Рада, что не ошиблась.

   Солдат, немного подумав, прибавил:

- Нас обманули. Но это секрет! Возможно, фюрера тоже обманули! Ведь у него столько завистников, столько врагов! Это ещё больше, чем тайна! Не говорите это никому. Не то… Слышали о «гехаймештатцполицай»?

- А что это?

- О, это… - солдат вздрогнул как осиновый лист. – Как у вас в России огэпэу, так и у нас в рейхе есть тайная государственная полиция. Она хватает всех неблагонадёжных. Бросает в тюрьмы и концлагеря. Мой брат сидел в Маутхаузене под Линце.  Это город в Австрии, где родился Моцарт. Сейчас рядом с ним концлагерь. Брат был социал-демократ. Он имел неосторожность заговорить в компании о фюрере. Что-то нехорошее… На него донесли.

- Где ваш брат сейчас?

- Он дал письменное обязательство не выступать против фюрера и рейха! Он был прощён. Сейчас он работает в Мюнхене, на заводах «Мерседес». Изготавливает для вермахта грузовики, - Гельмут замялся. – Мы стоим в Шмоленгс сутки. Идёт перегруппировка частей в нашей танковой группе. О, я так много говорю! Мой язык не доведёт до добра! Очень прошу вас: скажите, как вас найти?

        Здесь не очень подходящее место для знакомства.

- Ну, знаете…

   Аня, «лепя горбатого», поскромничала. Неужели в Германии все девушки сразу зовут своих знакомых парней в гости? К тому же, если  родители этих девушек в отъезде. Ага, не все… Но очкастого Гельмута такой аргумент не убедил. Он рвался ещё сильнее. Видно, в ней обнаружилась какая-то потайная ниша. Попав в неё, этот «фашист» не чувствовал себя вполне свободным. Или напротив – почувствовав себя наконец свободным, стремился в неё. Девушка сдалась.

   Тут произошло неожиданное. Из просветов лохматых туч выплыло три длинных самолёта с прозрачными колпаками вместо кабин. Шумно работая винтами, они пошли на снижение. Солдаты на улице вначале приняли их за свои. Даже принялись махать руками. Один офицер щёлкнул затвором фотоаппарата «Кодак». Но из брюха одного из бомбардировщиков вывалился рой маленьких, тёмных предметов. Возник тугой, неприятный свист.

- Ahtung! Alarm! Das ist bombes! Aller sich vebergen!

- O, Main Gott!

   Очкастый Гельмут с завидной прытью обхватил её руками. Повалил на асфальт, закрыв своим телом. Землю разорвало, она затряслась. Грохотом заложило уши. Они стали как ватные. Волна горячего воздуха прошла сквозь них. Сверху оземь шлёпал и щёлкал мусор, ввиде обломков, комьев и чего-то липкого. Когда Гельмут встал, он с ужасом посмотрел туда, где была кухня. Аня, лёжа на спине, краем глаза увидела комья риса и красноватого мяса, скорее всего говядины. Недалеко от лица лежало ещё кое что. Это был обрубок конского копыта с запекшейся розоватой костью, красно-синими, окровавленными жилами.

- Немедленно уходите! – донёсся голос Кальба. – Подальше отсюда! Ни в коему случае туда, где была кухня. Туда не смотреть! Я прошу вас, Анья! Быстро…

   Не помня себя, девушка пересекла сквер. Там также дымились воронки. У двух зениток валялись трупы в землисто-зелёных куртках, в обтянутых камуфляжной материей касках. Их лица уже обретали мёртвенно-бледный, восковой оттенок. Часового с блудливой улыбкой отнесло взрывом на памятнику. Санитарная машина, объятая пламенем, дымила. Вокруг неё корчились ещё живые. Обрубки человеческих тел, без ног и без рук. Ногой Аня потфутболила  что-то круглое, похожее на мяч. Человечья голова! С ледяным сердцем она кинулась побыстрее к дому. А кто их звал сюда? Кто? Сами виноваты! Сволочи, мрази… люди…

   
   *   *   *
   
...Жуков ехал в сторону Вязьмы. На заляпанном грязью «Бьюике», что отличала высокая проходимость. И то машину приходилось время от времени тягать с помощью досок и веток из грязи. Жидкое месиво покрыло дороги с первыми дождями. У немцев, говорят, та же история. Но прут, как черти.

   С утра была у него встреча с наркомом НКВД и генеральным комиссаром госбезопасности. Товарищ Берия также отправлялся на фронт. По дороге решил заехать к нему на чаепитие. Так пролетело время по чём зря. Однако «Лаврентий Падлыч» не был такой простак, как про него говорили по началу. Мол, способен только справки по реабилитации подписывать да «кровавого карлика», то бишь бывшего товарища Ежова со товарищи к стенке в лубянском подвале прислонять. После того, как в Ставке стало известно о прорыве 2-й танковой группы Гудериана на Ржевско-вяземском направлении, многие головы в генштабе и ЦК печально поникли. Хозяин не прощал предательства. Не то, что Ильич, что покоился сейчас в мавзолее. Тем более, что измена на фронтах и высшем руководстве проступала всё яснее. Кто-то упорно и настойчиво подсиживал товарища Сталина, находясь к нему в непосредственной близости.

   «…Георгий Константинович, как такое могло случиться? – мягко, грассируя, спросил его товарищ Берия. – Линия фронта устоялась. Враг разбросал свои силы. Его нужно было брать на измор и только. Но Гитлер нас опять перехитрил. Суворовским методом «не числом, а умением» он сумел окружить группировку из пяти армий в вяземских лесах. А как же резервный фронт под командованием маршала Будённого? Да, странно всё это… Не проясните обстановку?»


   Место было выбрано в подмосковном лесу. Мокром и грязном, хотя и мрачно-величественном. Жуков поджался. По кулуарам генштаба ходили слухи: жена Будённого, балерина Большого театра, подозревается в шпионской деятельности в пользу Германии. Вообще после дела Павлова, командующего Юго-Западным округом, обстановка изрядно накалилась. Жуков всячески добивался своего: сохранения «у руля» преданной ему группы генералов, в число коих Павлов и входил. Будучи ещё военным советником в Испании, тот не оправдал надежд вождя. Провалил все наступательно-оборонительные мероприятия республиканских войск.  Сначала продул Гвадалахару, затем пустил  франкистов к Мадриду. Всё потому, что снюхался с ПОУМ, что лелеял товарищ Троцкий. И открытым текстом призывал не ссориться с Гитлером.

   «Лаврентий Павлович, ситуацию могу прояснить лишь побывав на месте, - заикнулся Жуков. – Пока же… Более обширной информацией владеет разведка генштаба и товарищ Шапошников. Я же, будучи отстранён от оперативного руководства, не в состоянии что-либо утверждать…»

   Он добавил ещё что-то о внезапности удара. Но Берия его уже не слышал. Или не хотел слышать или не подавал виду, что информация, которой не располагал Жуков, ему интересна.

   «Ситуация усугубляется тем, что в наших рядах есть предатель, - сказал он улыбаясь той холодной улыбкой, что бросает в дрожь. Его узкие, в прищуре глаза под стёклами пенсне сверкнули как лёд. – Его надобно выявить. Но так, чтобы наши славные ведомства не бросили тень друг на друга. Вы меня понимаете? – он остановился. Внезапно положил руки на плечи маршала. Кожанка того заскрипела. – Ты меня понимаешь, Георгий Константинович? Враг ждёт, что ваша разведка рассорится с нашей. Выйдет разнобой и, чего совсем уж… 37-й год! Ты меня понимаешь?»

   «Более или менее…»

   «Так более или менее?»

    Они с минуту барражировали по мокрой лесной поляне. Одуряющий запах гнилой зелени кружил им головы. Взметнув каскад хрустальных брызг, метнулась из кроны ближайшего дерева птица-синица.

   …Теперь Жуков трясся в сиденье «Бьюика». Позади в автомобиле-вездеходе ГАЗ-30 тряслась охрана. Когда до Белой Руссы оставалось километров сорок он увидел в окно двух бойцов, тянущих телефонный провод.

- Останови! – Жуков высунулся сквозь опущенное боковое стекло: - Боец! Что слышно о положении на фронте?

   Связисты замерли. Недоверчиво посмотрели в сторону машины. Тот, что помоложе с громоздкой катушкой, усмехнулся недобро. Даже, как показалось генералу, вымолвил что-то вроде «да пошёл ты к ё… матери!» Пожилой, обросший бородой боец, мастерил «козью ножку». Обслюнявив как положено  газетный клок и отсыпав в него предварительно рыжей махры, он добродушно бросил:

- Огонька не найдётся?

- Как же…

   Жуков, подчиняясь привычке не ругаться с бывалым народом, бочком протиснулся из машины. Подхватив полы кожаного пальто, ступил хромовыми сапогами в жирно чавкающую грязь. Прошлёпал к бойцу. Протянул зажигалку.

   Тот, чиркнув колёсиком, прикурил. Без всякого страха рассмотрел за отворотами уголки алых Жуковских петлиц с золотыми звёздами.   Георгий Константинович только крепко закусил губу. Конвоя за ним – никакого. Если не считать четырёх охранников. А если б и был… Он отлично понимал, что силён только в отношении среднего и преимущественно старшего командного состава. Всё! Их он мог «тыкать», швырять их доклады и рапорты на пол, вытирать об них ноги. Даже хлестать по лицу генералов и полковников перчатками – тоже мог. Но бойцов… Перед его глазами до сих пор были живы картины империалистической войны. После революции февраля 17-го тех золотопогонных офицеров, перед коими раньше трепетал всякий нижний чин, оскорбляли и били. Иных просто расстреливали. Вон, Пашка Дыбенко, который любился с Коллонтай, - тот просто кувалдой разбивал головы. Или скидывал за борт линкора своё офицерье на Балтике. В холодные волны…

- Так что слыхать на фронте? – ещё раз поинтересовался Жуков.

- А то и слыхать, что немец нас бьет, - буднично сказал боец. Он прикурил: из большущей самокрутки повалил медвяный синеватый дымок. – Вон, слыхал? Хорошо слышно…

   Гул шёл с запада такой, что хоть уши затыкай. Сверху заморосило. Жуков пригнулся. Почти сел в грязь, когда над щёткой берёзового леса прогудел сиренами вражеский пикировщик с выгнутыми крыльями и шасси в стальных обтекателях. Самолёт сделал разворот. Пошёл в пике… Но бомб на крыльях у него не было. Сбрасыватель разжался – над дорогой и лесом запорхали разноцветные листочки что выстрелило из серого, продолговатого «агитснаряда».

   Георгий Константинович, матюгнувшись, погрозил кулаком. В продолговатой кабине пикировщика он ясно различил голову в тёмных очках и кожаном шлеме. Лётчик состроил гримасу. Пальцем провёл себе выше шеи, где был пуховый белый шарф.

- Сука! – Жуков принялся обтирать полы кожаного пальто, лишь больше размазывая грязь. – Погодите, гады, погоним ещё вас до вашей фрицевой мамы.

- Это можно, - сплюнул табачный листик  боец. Его глаза заметно налились кровью. – Когда-нибудь погоним.

- Как это когда-нибудь? – опешил Жуков. – Что значит когда-нибудь? Разобьем под Москвой и погоним. Что даже пятки засверкают!

- А что ж раньше-то не гнали? – бородатый, выдохнув струю махорочного дыма,
посмотрел вслед улетавшему пикировщику. – Вона куда Гитлера допустили.

- Наполеон и дальше захаживал, - парировал как мог Жуков.

- Так то при царизме было! – встрял молодой роты связи.
- Цыц у меня!


   На мотоцикле подъехал лейтенант, командир той  же роты. У него было безусое востроносое лицо с запавшими скулами. Перепоясанный по грязной шинели с комсоставскими пряжками портупеями с ТТ и планшеткой, он выглядел боевым и уверенным, каковым естественно не был.

   Вырулив к  кювету, он подбежал к генералу. Изобразил как мог (дело было на луже) стойку смирно. Выкатив глаза и приложив руку к фуражке, срывающимся голосом назвал часть и боевое задание.

- Молодец! – Жуков, приблизившись, хлопнул его по плечу. – Запомню… Будешь включён в наградные списки. Будешь представлен к Ордену Красного знамени. Правильно держишь…

- Служу трудовому народу! – оробел вконец парнишка. – Только я это… Товарищ генерал! Я в боях не был. Как же, товарищ гене…

- Всё! Решено, - оборвал его Жуков.

   Ближе к Белой Руссе стали попадаться разрозненные группы отступающих бойцов. Вскоре они превратились в колонны. Остатки бронетанковых и механизированных подразделений, повозки, упряжки с противотанковыми и полевыми орудиями ползли по разъезженным, превращённым в коричневато-серую, липкую кашу дорогам. Созданные на Вяземском направлении по инициативе Ерёменко заградотряды, что имели кроме стрелкового оружия танки и бронемашины,  явно не справлялись со своей задачей. Правда, Жуков раз увидел, как в одном месте дорогу отступавшим перекрыли до взвода мотоциклистов с пулемётами на турелях, два броневика. Кого-то из окруженцев разоружили и под конвоем повели в кювет. Вскоре оттуда сухо грянули выстрелы.

   В другом месте, на разъезженной колее он увидел буксующие полуторки и ВАЗ ААА на трёх осях. Бойцы в промокших шинелях (хоть отжимай!), в наброшенных углом плащ-палатках, волочившихся по грязи, рубили молодой ельник – готовили настил под колёса. Старший офицер, по видимому командир колонны, и в ус не дул. Он прохаживался по обочине. Размахивал, как стеком, спиленной еловой веточкой.

   Сквозь открытую  дверцу газика Жуков поманил его:

- Бегом ко мне!

- А вы кто такой? Диверсант? Документ – живо мне…

   Но договорить тот майор-интендант не успел. Его глаза в ужасе раскрылись – из –за отворотов кожаного пальто сидящего в салоне сверкнули золотой тесьмою генеральские петлицы. Рука майора судорожно разжала пальцы – самодельный стек полетел в грязь.
- Кто командир колонны, твою мать едит!?!

- Я… я… Т-т-товарищ г-г-генерал…Виноват!

   Майор был готов на колени повалиться перед незнакомым, но грозным лобастым начальством. Ноги его подкосились, но он вовремя вспомнил о бойцах. Разинув рты, они скапливались. Заметил это и Жуков.

- Фамилия!?! – рявкнул он.

- Берёзкин… Виноват, майор Берёзкин из роты обеспечения…

   В приступе испуга тот перечислял какие-то номера каких-то частей и соединений, что были по соседству с его дивизией. Но попали в окружение и дрались за линией горизонта, где поросшая лесом изломанная возвышенностями равнина была покрыта восходящими дымами. В «газике» замер начальник охраны.

- Расстрелять!

   Жуков произнёс это страшное слово буднично. Даже без особой ярости.

   Он побывал в Штабе Западного фронта. Ничего путного он там не узнал. Враг везде рвётся вперёд. Наши везде отступают. Связь с оперативной группой Болдина,  3-й и 13-й армиями нет связи. Скорее всего, они сражаются в котле. С командующим 19-й армией генералом Лукиным и со штабом 24-й армией под командованием Ершакова отрывочная радиосвязь, которую глушат немецкие радиоакустики. Сплошной линии фронта нет. От наших окруженцев – самые противоречивые данные. То – «дерутся на последнем издыхании… снарядов нет, мин нет…», то просят поддержать ударами авиации и танков.

- Бездельники, раздолбаи! – Жуков крепко выругался. Снял фуражку, отёр мощную голову. -  Что вы там бормочете? Не могли организовать оборону на танкоопасных направлениях? Почему, - его большой палец скользнул по карте, - у вас на флангах приходилось на дивизию 17 километров фронта? Это что за вредительство, вашу мать? Расстрелять вас мало, засранцев! Ни минных полей, ни противотанковых заграждений не выставили! Ерои драные! На центральном участке пальцем негде ткнуть, а на флангах по танку на километр, и по две сорокапятки!

   Присутствующие и без того имели вид не геройский. Пахло трибуналом.
- Молчите?!? Ты что скажешь? – Жуков яростно воззрился на командующего Западным фронтом генерал-полковника Конева.

- Товарищ генерал армии, мы не предполагали, что противник, скованный боями под Ленинградом и Киевом, сможет так скрыто подтянуть резервы, - опустил голубые глаза к полу Конев, этот низенький остроголовый человек.

- Они не знали! Пальцем деланный что ли? – насмешливо спросил Жуков. – Раз не знал, значит, выходит так, - у Конева потемнело от злобы в глазах, но он сдержался. – А разведка что – не докладывала? Ты разведку организовать не можешь?  Не учили? Ладно… Сам у меня на брюхе поползёшь в разведку. Пока кишки не вылезут, ползать будешь, - цедил Георгий Константинович. – К стенке тебя поставят. Это я тебе обещаю. А сначала в вагонзак, к уркам, где… Ну, сам знаешь. Запоёшь, как петушок золотой.  Ясно? То-то. Что сделано для ликвидации прорыва к Можайску?

- Разрешите? – робко приподнялся генерал-лейтенант Маландин, командир оперативного отдела. – Товарищ генерал армии! Мы вот тут посоветовались – пора вводить в бой резервную, товарища Будённого. Одними нашими силами не сладишь. И подтянуть авиацию МВО. Противник, следуя своей тактики, держится шоссейных и грунтовых дорог. Оно и понятно – там проходимость. Так вот, по скученным колоннам наши соколы и отбомбятся.

- За чем дело стоит? – рука Жукова потянулась к «вертушке» в замшевом чехле. – Семён Михайлович разве не в курсе?

- Дело в том, что… - Меландин опустил глаза.

- Ну в чём? – сверкнул глазами успокоившийся Жуков.

   Конев негромко откашлялся в кулак. Начальник штаба Соколовский, плотный и широкоплечий генерал, с копной пышных волос, сделал свирепое лицо. Поднявший было голову телефонист, мгновенно спрятал её в плечи.

- Разрешите доложить…

- Убит, ранен? Да говори же ты!.. – Жуков едва не сгрёб обоих.

- Начальник резервной армии маршал Будённый нами не найден. На связь не выходит около двух суток, - произнёс Меландин.

- Твою мать…

   Жуков едва не потерял равновесие. Будённый был ему по началу службы как отец родной. Именно благодаря его рекомендации Жукова перевели в Киевский округ и утвердили в 37-м в должности комдива. В том же году НКВД арестовал жену Будённого. Ей предъявили обвинение в шпионаже, так как она часто наносила визиты, утверждённые руководством Большого театра, в посольства. Поддерживала дружеские отношения со многими иностранными атташе.  В том числе и германскими, одному из которых во время визитов якобы передавала агентурную информацию о состоянии РККА. На следствии она полностью созналась, оговорив при этом Семёна Михайловича. За этом её презирали все: начиная от следователей и охраны в лагерях, вагонзаках и пересылках – кончая самими зэками.  Будённого Хозяин не тронул. Оставил в прежней должности.

- Отправляюсь на его поиски, - бросил Жуков, одевая фуражку. – Будут звонить из Ставки, о случившемся – ни одного слова! Понятно? – три головы кивнули почти одновременно. – На всех танкоопасных направлениях выставить артиллерийские заслоны. Прежде всего там, где дороги. Враг должен быть скован. Это тоже понятно? Исполнять. Если будет звонить Верховный – вы меня не нашли…

   На рассвете машина выехала к Малоярославцу.  Жуков приказал водителю гнать во весь опор. На перекрестье Можайского шоссе с грунтовкой (Газ-30 с майором Бедовым отстал)  водитель слегка притормозил. В хмуром утреннем тумане, что серыми хлопьями тянулся вдоль кромки щетинистого леса и телефонных столбов, виднелась пара мотоциклов с колясками. Стоял странного вида горбатый бронеавтомобиль на шести камерах. Маленькая башенка, из которой торчала тонкая пушечка и пулемёт, была украшена готическим чёрно-белым крестом. Стальная дверца была приоткрыта – из неё вышел человек в чёрном комбинезоне и пышном, скошенном в бок берете. Немцы…

-        Немцы, товарищ генерал армии! - выдавил из себя ефрейтор Бунич. Он притормозил. Его рука легла на рукоять сцепления. Затем перекочевала на регулятор скоростей.  -   Сейчас будет жарко.

- Жми на газ! – стиснул зубы Жуков.

  «Бьюик», взметая гроздья мокрой земли, стал разворачиваться по грунтовке. Один из мотоциклов, рванул было навстречу. Но выручил добротный двигатель «Либерти». Машина рванула так, что ветер в ушах засвистел. Прогремела запоздалая очередь из MG –24. Вот обормоты! Заседают у себя в штабе, окружили себя битым воинством, а у них под носом вражеская разведка шныряет, в сердцах подумал Жуков. Представителя Ставки чуть в плен не взяла. Он представил себе лицо Гудериана или фон Клюге. Как бы они вытянулись, получив доклад: на рассвете 8 октября разведкой такой-то панцерной команды был взят в плен… Кукиш им обоим!

     Они поехали по объездной, через лес. Машина прыгала на откровенных кочках и ухабах. Покрышкам грозила незавидная участь. Охраны было не видать. Ну что ж, прорвёмся без охраны. В конце-концов, «Бьюик» зарылся носом о очередной ухаб. Бунич пошёл в лес за подходящими сучьями и палками. Жуков уткнув нос, задремал на сиденье. От лёгкого шума он проснулся. Дверца, обшитая коричневой кожей, была открыта. В грудь ему смотрел тонкий металлический ствол MP-38 с «клювом». Но человек в короткой маскировочной куртке с распущенными тесёмками, похоже, был дружелюбен. Под капюшоном виднелась пилотка с металлической эмблемой черепа и кости. Эсэсманн…

- Was ist das? – у Жукова всё ходило ходуном. Рук из карманов он не вынимал. – Что вы хотите?

     Он чуть было не прибавил Herr Offizier, но догадался этого не сделать. Может контроль Хозяина? Особенно, если учесть, что Буденного не сыщут, а я с маршалом… Так он подумал уже после.

- Есть новости от 401-го, - усмехнулся эсэсманн. Он сказал это по русски.  – Передайте по линии.

- Кому? Вы что шутите? – Жуков краем глаза заметил, как вздрогнул куст за ближайшей сосной.

- Вы не догадливы, - продолжал усмехаться эсэсманн. Он повторил сказанное. – Чем быстрее об этом узнает ваш… как есть, Верховный, тем лучше. До свидания.

- Куда?!. – Жуков едва не вывалился из машины.

     Но эсэсманна уже след простыл. Обман зрения, мираж… Жуков протёр глаза. Веки стали лёгкими. Значит, 401-й. Шутки шутим, значит. У, твари! Неужто, на провокацию ловят? Я им поймаю. Я чист перед Родиной и товарищем Сталиным. А если маршал Будённый и иже с ним переметнулись на вражью сторону, то в том моей вины нему. Срочно надо будет отписать Верховному. Или лучше – шифрованное сообщение по радио. Они у меня допрыгаются, черти.

- Заждались, Георгий Константинович? – грянуло под ухом.

   Жуков вздрогнул. Подле него, опершись на левый задний скат, стоял низенький краснолицый Бунич. Ушанка была сдвинута. Ватник был расстёгнут. Он плутовато улыбался. Видно была причина.

- Где?.. – выдавил Жуков. – Где, я тебя спрашиваю?

- Что, товарищ генерал армии?

   В воздухе, сером и холодно, с клёкотом метнулась птичка-пичужка.

- Ладно, убедил, -  Жуков смерил взглядом своего водителя.  – Поехали…

   Подъезжая к Малоярославцу, он заметил  небольшое скопление войск и бронетехники. В числе танков были даже британские Mk. I и Mk. II. Так называемые пехотные танки «Матильда» и «Валлентайн», что поставлялись СССР по ленд-лиз Британией. Гусеничные передачи, как у наших Т-28 и Т-35, были забраны специальными фальшбортами. Из башен торчали 2-х фунтовые, они же 50 –мм пушки, обладавшие неплохой пробивной силой. Торчали стволы 37-мм зенитных автоматов и тяжёлых 85-мм зенитных пушек, на случай, если немец попытался бы на тяжёлых транспортниках Ju-85 высадить десант. Или бросить на бомбёжку многоцелевые Ме-101, не говоря уже о «Хейнкелях» и «Юнкерсах».  Хотя, нет. Погода была мокрая. Никаких бомбёжек или выбросках на парашютах не предвиделось.

    Дом Будённого прикрывал отечественный тяжёлый танк «Клим Ворошилов-1». Часовой, наставив жало трёхлинейного штыка, потребовал документ. Жуков достал из-за отворота кожаного пальто. Жало отошло в сторону, и генерал армии беспрепятственно прошёл вовнутрь.

    Прославленный маршал, бывший легендарный командир Первой конной, чьи фотографии были известны каждому школьнику, сидел в лёгкой прострации. Семён Михайлович касался пальцами своих иссиня-чёрных, закрученных усов, что по праву считались достоянием советского народа. Взгляд цыганских глаз блуждал по расстеленной перед ним карты. Всё Ржевско-вяземское направление по красному пунктиру «линия фронта на 7.10.1941 года» было пронизано синими, хищными стрелами. 2-ая танковая  армия Гудериана прорвала фронт за считанные часы. Советские пять армий тщетно пытались оказать сопротивление. Хотя на своих глубоко эшелонированных позициях казались неуязвимыми. Правда в ряде участков, как перед речкой Царицей, фронт оказался слишком растянут. Там не ждали массированных ударов танков противника, ибо предполагали, что «теоретик» попрёт на главном направлении. Казалось бы, какой дурак будет форсировать речку через мост под убийственным огнём? Когда достаточно зажечь два-три танка,  чтобы устроить всем остальным кровавую баню? С лёгкой руки отдельных командиров на этом участке оборону держали малочисленные подразделения. Траншеи были отрыты не полного профиля, в прямую линию, что делало обороняющихся легко уязвимыми для ударов артиллерии и миномётов. Откорректировав стрельбу, немцы принялись ложить снаряды и мины «рядком». Началась паника. Кто-то крикнул: «Танки прорвались!» Началось бегство. Танки противника, всего 50 штук, причём с лёгким пулемётно-пушечным вооружением, буквально на плечах бегущих ворвались в местечко. Пехота врага захватила тыловые службы дивизии под командованием генерала-лейтенанта  Меандрова. Вроде дельный служака, предан делу Сталина-Ленина, в связях с врагами народа не замечен, в заговорах не участвовал (наоборот, активно их разоблачала с помощью соответствующих «сигналов»). Под руководством Шапошникова состоял при генштабе до войны, составлял планы упреждающих ударов. Вместе с Мерецковым и Штерном. Двумя «ероями», мать их…

    Что-то аналогичное произошло на левом фланге. Там было лисисто-болотистое дефиле. Ограничились тем, что отрыли окопчики неполного профиля. Выставили «сорокапятки» и батарею «Катюш», они же реактивные миномёты БМ-13 на колёсном ходу. Даже местность как следует не заминировали. Плоды сего по сей день расхлёбываем, да расхлебать не можем.

*   *   *

   Они лежали, тесно обнявшись, на двуспальной кровати. Весь мир им казался… Вот именно «казался» - не был реальным, в котором бушевало пламя второй мировой бойни. Крыжов первый откинулся в сонное блаженство. Варина рука обмякла и разжалась сама по себе. Он увидел, как увлажнился ее лоб в завитках каштановых волос. В глазах этой женщины показались блестки скупых слез. Невыплаканное женское счастье в годы войны. Какой поэт это пишет, подумалось ему. Разве что, Константин Симонов, его знакомый. Надо будет ему подсказать что-нибудь из собственного литературного опыта. Ну, вот, скажем: «Жди меня и я вернусь. Только очень жди…» Да, не слабо, Костик, обратился он будто сам к себе сладостной полудреме. Пальцы, тыкаясь в темноте во что попало, нащупали-таки коробку «Беломорканал». Можно еще: «…Жди пока пройдут желтые дожди». Ну, чем не рифма, дорогой мой гений! С буквы «Г», разумеется. То-то Костя удивится. «Дивись на меня, дивчину». Только не подавись мною, пожалуйста.

-        О чем шепчет, мой милый? – Варя томно, словно и впрямь не было войны, приблизила свою растрепанную голову к его груди.

- Так, о своем, - Алексей теперь был озабочен поиском спичек. Следовало встать (он почти зримо вспомнил, как затолкал их вчера во внутренний карман телогрейки), но этого как раз не хотелось. – О своем, о солдатском.

-       Тебе скоро на фронт? – она произнесла это почти с мольбой, как заклинание.

-       Да, - ответил он через силу. – Да, милая женщина. Милая моя женщина…

         Варя встала. Бледная в темноте, как призрак,  она принялась одевать халатик. Он тем временем пропустил через себя события вчерашнего дня. После случившегося в московском дворе, он за десять минут добрался до первого подъезда наркомата внутренних дел на Лубянке. Через распахнутые ворота из П-образного двора выезжали грузовые ЗИСы с зачехленными кузовами. По первому этажу, забранному в белый и розовый мрамор, двигались сотрудники наркомата в форме и штатском. Несли какие-то деревянные и металлические ящики. Над Москвой стояли столбы черного дыма: все организации и учреждения, готовясь к эвакуации, жгли документацию. Печи  в Большом Доме на Лубянке раскалились до красна – так много надо было уничтожить чекистских тайн, доверенных бумаге, запакованную в серые картонные папки с грифом «Совершенно секретно» или «Хранить вечно». В одной из комнат, где располагалось вновь созданное 4-ое управление, предназначенное для подпольной, партизанской, диверсионной и агентурно-разведовательной борьбы в германском тылу, его встретили двое.

   «Присаживайтесь, - коротко, без всякой любезности (на что он не посетовал), предложил ему крупный брюнет со сросшимися на переносице бровями. На малиновых петлицах коверкотовой гимнастерки у него сияли шпалы майора госбезопасности. – Вас ознакомили в общих чертах с деятельностью нашего подразделения?»

   Крыжов помедлил с ответом. Ему не понравилось, что второй сотрудник, облаченный в длинный кожаный плащ, стоял к нему спиной, что-то разглядывая в окно, оклеенное крест на крест бумажными полосами. В кабинете под номером 440 царил некоторый беспорядок. Занимавший пол стены дубовый шкаф с «амбарными» ящичками, иные из которых были выдвинуты и пусты, а также лишены условного шифра (Е-225, 41-«Альпы», II-Valli), придавал помещению вид коммуналки, из которой выселили прежних жильцов.

   «Что, не нравится?» - сумрачно обмолвился стоящий к нему спиной.

   «Не понял», - Алексей решил, что его проверяют на пригодность.

   «Что ж тут непонятного? - словно обижаясь, молвил бровастый. При этом, чирикнув себя пальцем по носу, он бросил мимолетный взгляд на кожаный плащ, в который облачился «спина». – Москва скоро падет. Немец будет здесь. Свои как-никак, немцы-то…»

    «Если так, извиняюсь, какого хера… - Алексей, не стесняясь в выражениях, выдал свой «ответ Чемберлену». – Я смотрю у вас, гражданин майор, и подворотничок подшит, и шпалы надраены. На петлицах, а не железнодорожных путях… Драпать, гляжу, не собираетесь. Небось, костьми готовы лечь, но не пустить врага в сердце Советской России. России-Матушки, туды-растуды ее мать…»

   «Мы-то готовы, - согласился бровастый, согласуясь взглядом с реакцией «спины». – А вот как ты, Крыжов?»

   «…С какого года в органах?» - вместо ответа спросил его Крыжов.

   «Это к делу не относится», - бровастый заметно сбился и покраснел.

   Ага, с облегчением подумалось Крыжову. Попадание в цель. Ниже ватерлинии. По кормовому шву крейсера «Шлезвиг-Гольштейн», что обстреливал из своих 100-мм пушек Вестерплато. До сих пор не потоп, зараза. Ничего, как-нибудь поможем. Краснофлотцам не впервой.

   «…Из какого техникума?» - решил повредничать Павел.

   «Вы мне это бросьте, товарищ Крыжов! - бровастого наконец-то пробило на всамделишную ярость. – Вам здесь не кадры, вы здесь не инспектор по… это самое…»

   «Спасибо хоть гражданин не сказали, - Павел встал и сделал нешуточный реверанс. – Могу повторить, если будут коллективные заявки…»

   «Спина» заметно оживилась. По кожаной спине плаща с продольным швом и хлястиком вспучились лопатки. Бровастый замер, в пол оборота глядя на своего, надо полагать, начальника. Так и есть… «Спина» плавно развернулась. Высокий человек с седой, коротко остриженной бородкой, в золотых очках приблизился к нему. Протянул крупную белую ладонь для пожатия.

   « Герман Иванович, - сказал он тепло, заметно улыбаясь. – Вам представляться не стоит. Я знаю о вас все, что нужно. Нужно для совместной работы. Товарищ Илья… - седая бородка совершила кивок в сторону бровастого, что сидел потупясь, - …несколько погорячился. Ему можно простить – он в органах госбезопасности без году неделя. Можно сказать, со вчера. Не обижайтесь друг на друга, товарищи. Предстоит работа. Огромная работа на благо нашего Великого Отечества».

   «…Слово «Отечество» вчера введено в обращение по указанию товарища Сталина», - Илья попытался «сделать ход конем», чем полностью реабилитировался в глазах Крыжова…

   Тихий Варин голос позвал его на кухню пить чай. Большие настенные часы  АМО с сияющей медной гирькой показывали без 10 минут 6. Через пол часа на площади Дзержинского, у спуска в метро к одноименной станции, его должна была подобрать машина с номером МО 23-02.

-      Откуда это у тебя? – Крыжов еще раньше обратил внимание на красного дерева трюмо в спальне, подобного дерева мебель в гостиной и объемный приемник «Телефункен», который Варя, по-видимому, не думала сдавать; теперь его настырное внимание привлек халат черного шелка, расшитый желтыми, изготовившимися к прыжку драконам.

-      Муж служил на КВЖД, - сказала Варя, не моргнув глазом. Она принялась помешивать ложечкой «чай», которым оказался ячменный напиток фабрики имени Микояна «Золотой колос». От «напитка богов» восходил белесый пар. Пахло жженым и пекло в горле. –  Потом был в Испании военным советником с 36-го по 39-й. Он у меня танкист, милый. Помогал республиканцам осваивать наши БТ-5 и БТ-7. Потом мне рассказывал, что дважды в них горел: скорость у наших быстроходных танков высокая да броня тонкая, - она тут же спохватилась, что сболтнула лишнее, под грифом «совершенно секретно» или «секретно». - Богатый у него послужной список – не правда ли? У меня где-то пепельница завалялась из серебра – тоже в виде дракона. Ты куришь, милый? Нет? Как жаль…

     Он почувствовал, как к горлу подкатил непрошеный ком. Чем-то вязким и холодным заполнило рот. Его вопросы (равным счетом, как и само любопытство) перестали нравиться ему.

-      Да, я курю, - Крыжов старательно отхлебнул из чашки «Харьков». – Разве ты не заметила пачку папирос на тумбочке, возле кровати? – он тут же устыдился своего вопроса. -  Где сейчас твой муж?

-     Он… далеко, - Варя опустила глаза, осененные темными ресницами, которые сразу же погрустнели. -  Не спрашивай меня о нем, милый.

-      Понял, - Павел украдкой взглянул на часы «20 лет РККА», что расположились на запястье руки. Было еще пятнадцать  свободных  минут, чтобы допить ячменный напиток, одеться и, выкурив на бегу папиросу (можно до половины), добежать до назначенного места. – Не буду, не буду. Я тоже недавно из тех мест. Да, да, - подтвердил он, чувствуя любопытство сидящей перед ним женщины, которая в одночасье стало для него таким близким и милым существом. – Прохлаждался на  северном курорте с 36-го. Лес рубят – щепки…

-      Он тоже так написал. Оттуда, - Варя украдкой смахнула слезу. Улыбнулась через силу. – Мне передали оттуда… ты понимаешь, о чем я говорю, письмо. Это опасно, но человек, взявшийся быть курьером, согласился. Охранял это место… Так вот, Алеша написал буквально следующее: не печалься – все образуется. Сталин и советский народ… Что с его делом разберутся – все обвинения в шпионаже в пользу Польши, Латвии и Англии будут сняты. Что репрессии в Красной армии и органах госбезопасности  развязаны врагами народа: Тухачевским,  Блюхером, Уборевичем и им подобными изменниками. Именно их приспешникам было с руки  такое нелепое обвинения: шпионаж в пользу… Как можно быть платным агентом сразу трех стран? Это же глупо! – она повысила голос и гневно смотрела сквозь него. От ее пылающих ненавистью и презрением глаз Крыжову на мгновение стало жутко. Ну, как узнает или почувствует, что он из «вооруженного отряда партии», коим товарищ Сталин обозначил  органы ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД-НКГБ. Плюнет в рожу или растерзает тут же, на месте. Даже справка об освобождении из колымского лагеря не поможет. – Какой смысл, милый? Там же не дураки сидят, в трех разведках? Что б столько денег одному платить. Это потому, что маршал Тухачевский во время маневров в Московском округе в 36-ом припомнил моему мужу статью в «Красной звезде». Обходя строй комсостава, ехидно заметил: «Вот он, наш писатель! Как же, я читал ваши «Уроки разгрома в 1921 году или провал похода за Вислу». Хорошая статья – переживет своего автора…» Через неделю моего мужа подвергли внеочередной аттестации и тут же уволили из Красной армии как неперспективного. Еще через день за ним пришли – вот сюда, под покровом ночи. Трое… Я так и сказала следователю, а он смеялся: «Не наговаривайте на товарища маршала! Вы ему ни жена, ни теща…» Дурак! Теперь этого маршала с его кампанией шпионов и вредителей расстреляли, а мой Алеша до сих пор сидит в лагерях. Даже не знаю где… Муж нарочно не написал, чтобы меня не травмировать…

-      Теперь его выпустят. Теперь многих выпускают, - он взял ее тонкую руку с перламутровыми ногтями, чуть увлажнившуюся от его прикосновения. – Теперь война. Поэтому… Мне надо идти, милая Варя, - он спешно поднялся, облаченный в гимнастерку и брюки «хэбэ» и шерстяные носки. – Черкни мне имя, фамилию и отчество своего мужа. У меня остался знакомый в штабе МВО. Пусть напомнит кому надо, что б включили в списки к реабилитации и пересмотру дел  Верховному. Впрочем, имя твоего Алеши я знаю. Не надо его писать…

   Над Москвой стелилось свинцово-серое небо, сквозь облака реденько выглядывали лучи рыжевато-золотистого, испуганного солнца. Туши «слонов» противовоздушного заграждения делали осенний пейзаж вовсе фантастическим. Вот-вот из них ударят лучи инопланетных чудовищ, вроде Уэлсовских марсиан, заклинающих свое кровожадное заклинание: «Уллы-уллы!». Он усмехнулся, когда представил это. Как летящие на Москву летчики люфтваффе, увешанные под комбинезонами наградами (Железными и Рыцарскими крестами, с бриллиантами и Дубовыми листьями, и без них), нажимая на рычаг бомбосброса, якобы заходятся в криках «хайль!» или «зиг хайль!». Ну, не звери же они, эти люди. Не звери, хоть и воюют с нами. Хоть бомбят и обстреливают, давят гусеницами наших ребят.

   Благородная женщина, подумалось ему о Вере. И ее Алеша, по записке «Устюжанин Алексей Петрович, полковник МВО, осужден в 1936…», тоже парень, чувствуется, что надо. Молодец, что хватило мужества не написать жене, где тянет срок. Он на минуту вспомнил вытье пурги о стены дощатого лагерного барака, сопенье и натужный кашель на нарах, окрики вертухая бледным утром, когда происходила «маевка» (она же лагерная  побудка с перекличкой); матюги урок, которым хотелось (по научению старого опера-кума) «поставить на перо» всех врагов народа,  опостылевшая колючка с караульными, нелепо сбитыми вышками. И… Нестерпимое желание пройти этот ледяной ад с замороженными душами и ампутированной совестью (на зэка с отмороженными и отпиленными конечностями он тоже насмотрелся), доказать самому себе, что не враг. Это следствия на Лубянке в 36-ом. Мордовали (следователь Никифоров попался совестливый – не бил!) на допросном «конвейере», возили в Кресты и в Большой Дом в воронке с небесно-голубым кузовом «хлеб».  Стало закрадываться подленькое сомнение: не ответственен ли он за грехи Октября? Как-никак революцию со всеми…

   У продуктового магазина, заложенного мешками с песком, где он топтался, было видно, как по Лубянской площади делает круг ЗИС-5 (А-А). Кузов машины был задраен защитного цвета брезентом. Обогнав две «эмки», грузовик начал сбавлять ход. Но Крыжову от этого легче не пришлось. Номерная табличка под фордовским радиатором была сверх меры заляпана грязью. Вернее замазана чем-то черным: ваксой ли или каким другим спецсредством – кто бы сказал… Выглядывали лишь первые «МО 2…». Поэтому, когда машина притормозила, Крыжов, будто пришитый к перехоженному асфальту, остался стоять на своем месте.

   Водитель в зеленой железной кабине (в последнее время у ЗИСов и ГАЗов они стали из фанеры) бибикнул. Крыжов понимающе кивнул. Машина было взревела, сорвалась с места. Крыжов помахал ей вслед. Оборотясь к мешкам на витрине, услыхал скрежет тормозов.

-     Эй! – раздался со спины знакомый голос. – Товарищ Быстрый, хватит нам за вами гоняться! Живее садитесь в кузов – приказано через сорок минут на сборный пункт…

-      Так уж и быть, товарищ Илья, - Крыжов, разбежавшись, клюнул носом в кузов. - Только в следующий раз с контролем шутите поосторожнее. Контроль он явление обоюдоострое. Все равно, что золингеновская бритва. Чуть дернешься и порез.

-      Скажите еще! – Илья смотрел на него дружелюбнее, чем вчера, но настороженность спрятал. – Контроль для нас, чекистов, как отец родной! Учить меня уму разуму вздумали? Напрасно. Мне ваша биография известна. Дело ваше вдоль и поперек изучил. Понимаю… Сопляком меня считаете в органах, салагой зеленым? Думаю, будет повод убедить кое-кого в обратном. Сопляков в ЧК не было. Тем более…

-      Сопляком вас в органах не считаю, - согласно кивнул Крыжов. – Но контролем все же баловаться не советую. Приручил нас враг к перестраховке. Забодай меня трактор «Комсомолец» или тягач «Коминтерн», если ошибаюсь. Все норовим подозрительность свою подпитывать. Подозревать стали ради красного словца. Помните, что ради этого-самого словца кое-кого в буржуазном мире зарезать не грех?

-      Помню, - также согласно, вторя ему, кивнул сам Илья. – Только врагов развелось действительно много. Иначе, как Гитлеру стали известны замыслы нашего Центра? Почему немцам труда не составило разбомбить за пару суток все объекты Первой линии Стратегического Пояса? Стало быть, кто-то слил им секретнейшую информацию.

-      Ничего, разберемся, - буркнул Крыжов. – А пока на эту тему будет особый молчок. У нас с  тобой. Нечего себе и друг другу мозги забивать. Не время еще по таким вопросам дискутировать. Мы с тобой ни гнилая западная демократия, что бы за деревьями потерять лес. Они у себя в дебатах утонули, идти на выручку Речи Посполитой или организовать крестовый поход против большевизма. И Адольфа Алоизовича взять под ручку. Что б нас, значит, кем было стращать. Достращались, мать их в бога и в душу! Там, откуда я приехал, нам все уши прожужжали. Сначала по «лагерному телеграфу», а затем новый опер. «Пятая колонна», говорит, погубила Францию, а прежде Чехословакию. Скрытый враг. Вот и кумекайте, что правильно вас, голубчиков, в наши края по этапу «столыпин» привез. Контроль есть контроль. Если ты советский человек, предан делу партии Ленина-Сталина, любишь советскую родину, с тобой ничего плохого за колючей проволокой не случится. Естественный отбор, по сэру Чарльзу Дарвину, и есть наш контроль.

-      Что за «столыпин»? – разинул рот Илья. – Вы так странно говорите…

-      Историю надо учить, дурила, - незлобно пошутил Крыжов. – В 905-ом году тогдашний премьер Петр Аркадьевич Столыпин впервые ввел практику. Заключалась она в том что не пехом по этапу кандальников надо гонять на «глубину Сибирских руд», а доставлять в вагонзаках. С тех пор и зовут их – Столыпинские.

   …Машину вынесло на Замоскворечье. Заводской пейзаж окраин сменился разъезженной грунтовкой, лесами и перелесками. Им попадались одиночные грузовики и легковушки. Из кузова было видно как сотни москвичей, в основном женщин, стариков и старух, копают противотанковый ров. Удручало, что не было видно грозных войск РККА. Танковых колонн, артиллерийских тягачей с гаубицами и пехоты на таких же ЗИСах или ГАЗах. Лишь кое-где проглядывались хорошо замаскированные под сетками с «шишечками» и «грибочками» 37-мм зенитные пушки со скорострельным боем. Правда, Крыжов из разговора с Германом Ивановичем и просто по слухам знал: столицу помимо множества зенитных батарей защищают истребители МВО, среди которых МИГи и ЛАГи, превосходящие «Мессершмитты» по скорости и «потолку». Кроме станций ПВО «Прожсвет» (ВНОС), проводящих слуховую разведку московского неба, имеется несколько новинок – радары фирмы «Эдисон», закупленные еще до войны у Британии. Так что вражеским стервятникам к столице не прорваться.

-        Вас приказано вооружить, - сказал товарищ Илья на подъезде к сборному пункту. Протянул, придерживая рукой дощатую скамью (машину кидало на ухабах, подпрыгивали зеленые деревянные ящике в кузове, а также мешки с сухарями) замшевую, иностранного пошива кобуру. – Это «Вальтер» РР, то есть полицейский. К нему две обоймы. Свободного оружия не нашлось.

- Хорошая машинка, - заметил Крыжов, пристегивая кобуру к кирзовому ремню.
   Объект, на который они вскорости пожаловали, представлял собой бывший пионерлагерь в сосновом бору. Группа белых сборных, по-фински, домиков под красными крышами из гофрированного железа. С гипсовыми пионерами обоих полов, что приветствовали (один с барабаном на шее, а другая с горном, отставленным в бочок) всех приезжающих и приходящих пионерским приветствием «всегда будь готов». К чему, понятное дело. Машина, урча, остановилась у ворот под металлической аркой с портретами Сталина, Молотова и Калинина. Часовые, неприметные, юркие ребята с капюшонами плащ-палаток и пистолет-пулемётами с круглым диском вскоре открыли тяжёлые деревянные створки. ГАЗ въехал во двор, сминая посыпанные речным песком тропинки. Несколько крытых грузовиков, мотоциклы и ГАЗ-30 с поднятым верхом скучились под натянутой маскировочной сетью. Тут же примостился колёсный броневичок БА-10 с пушечной башней, откуда выглядывал ствол 45-мм.

-        Про «столыпины» и самого Столыпина после порасскажите, - озорно подмигнул ему товарищ Илья. Подвернув полы кожаного пальто, перекрещённого портупейными ремнями, он спрыгнул. – Приехали по назначению. Пожалуйте к нашему шалашу.

   Крыжов проделал через борт то же самое. Надо сказать, что в «шалаше» было достаточно уютно и комфортно. Располагался он в помещениях администрации пионерлагеря. Временные, а может и постоянные постояльцы хорошо обжили его. В углу топилась «буржуйка» с выведенное в окно трубой. На столе стояла расчехлённая печатная машинка «Коннандойль» со взведённой кареткой. Рядом – стопка чистой писчей бумаги и пачка копировальных листов в раскрытой папке. За этим богатством расположился белобрысый паренёк в чёрном ватнике. Он заправил в каретку чистые листы в количестве десяти, проложив их «копиркой».

- Витя… а, Витя, - обратился к нему товарищ Илья. – Ты печатать собрался или бумагу портить?

- Товарищ майор, я всё правильно сделал, - палец Вити, как ужаленный, соскочил с клавиши.

- Что правильно? – продолжал товарищ Илья. Он расстегнул пальто, ослабил ремни портупеи. – Ты копирку положил?

- Так точно, - Витя даже привстал, сложив руки лодочками по швам. – Положил как положено. Как полагается, я хотел сказать, - в поисках поддержки он бросал едва заметные взгляды на Крыжова.

- Похвально, - хлопнул его по плечу товарищ Илья. Он незаметно подмигнул Крыжову. – Вопрос в том, как ты её положил. Какой стороной? Как девушку?

- Той… - помялся Витя. – Той самой, которая не пачкается.

- Той самой, которая не пачкается, - вздохнул товарищ Илья. – Покажи…

      Он сокрушённо вздохнул. Копирка находилась блескучей стороной не там, где ей быть следовало. По всей видимости, он уже проводил с Витей ликбез. Но с первой попытки ничего не вышло.

   - Вот испортишь мне ещё, заставлю в тыл к немцам за бумагой ползать, - пошутил товарищ Илья. – Как там наш клиент? Рожает или уже родил?

   - У них с Петровым полное взаимопонимание, - шмыгнул носом Витя. Он поскрёб в  затылок – Сам проверял. У меня не забалуешь.

   - Без подзатыльников?

   - Ну, не без этого, товарищ майор. Когда меня вели… в своё время, при Николае Ивановиче, следак ну до чего добрый был, но парочку-другую всё же отвесил. А тут такое дело.

   Крыжов, стоя посреди комнаты, отказывался верить своим ушам. Так, значит белобрысенький Витяня тоже того. Или бывший зэка, или был под следствием, а значит в предварительном заключении. То-то, я смотрю, ватничек у него нашенский. Чернявого фасона, как говаривал товарищ авторитет зоны. Товарищ Илья тем временем скинул кожанку вовсе. Оставшись в одной гимнастёрке из под ворота которой выглядывал свитер, он жестом пригласил Крыжова следовать за ним. Они прошли длинным дощатым коридором. По пути столкнулись с парой девушек. В синих шерстяных ветровках-трико, с белыми буквами МГУ они напоминали студенток-физкультурниц. Может, в своём недалёком прошлом они и были ими. Но не сейчас. За худенькими девичьими плечами виднелись брезентовые вещмешки солдатского образца. На груди – плоские фонарики. Одна из них, писанная красавица с собранными в узел золотистыми волосами, опустила глаза. Крыжов успел рассмотреть только, что кожа у этой Василисы Прекрасной была как крем-брюле или взбитые сливки. Другая, крепко сбитая, с ладной плотной фигуркой (эдакий грибок-боровичок!) и вовсе встала лицом к стене. Даже прикусила губу.
   Отворив без стука дверь с табличкой УХЧ, Крыжов пропустил первым Крыжова.

-         Сидеть лицом ко мне, морда! – гаркнул тот, что стоял перед столом. На нём была нательная бязевая рубаха с засученными рукавами, с мокрой от пота грудью. Одну руку он упирал в бок. Другой держал за подбородок сидящего перед ним на стуле человека. – Не вздумай оборачиваться. Последнее, что увидит твоя подлая душонка, если повернёшься, будет обсыканный тобой пол. Понял или нет, паскудина?

-          Отставить, - не меняясь в лице, сказал товарищ Илья.

   Он зашёл к сидящему с права. Встал у него с боку. Несколько мгновений смотрел на этого человека. Его костистая спина в красноармейской гимнастёрке также взмокла от пота. Воротник был полуоторван.  Чуть оттопыренные уши с пучками рыжеватых волос, облысевшая голова вызвала у Крыжова приступ гадливости. В конце-концов, не цацкаться же со всякой сволочью? Или сотрудникам органов госбезопасности необходимо всегда блюсти социалистическую законность? В разведке такого себе никто не позволял. Бить вербуемого, прибегая к методам морально-психологического давления во время «потрошения», было не принято. Объект либо замыкался в себе, если был чересчур стоек. Сходил с ума от побоев и прочих изуверств. Либо его «несло». Так называемая «избыточная пальпация» давала много разнообразной информации. Но от неё было мало пользы. В целях самосохранения объект выкладывался вовсю, часто подсовывая (сознательно и неосознанно) откровенную дезу. Она была сдобрена парочкой-другой реальных фактов. Это позволяло ей пуститься на время в самостоятельное плаванье. Отрывались от работы сотрудники, а то и состав целых подразделений с технической службой, наружным наблюдением, группой прикрытия и обеспечения. Задействовалась не одна агентурная сеть, включая «золотой запас» - нелегальная резидентура и её источники. Где была гарантия, что объект, из которого «выбили нужные показания» - не подстава, как это принято во всех нормальных разведорганах? Да и коонтрразведовательных тоже.

   - Вижу, Корзухин, всё вижу, - наконец, с насмешкой изрёк товарищ Илья. – Всё упорствуете по чём зря. Напрасно, напрасно…

   - Гражданин начальник! – оживился спина-Корзухин. Весь заёрзал своими мослами по стулу. – Я же к вам со всей душой. Всё как на духу. Гражданин следователь меня спрашивает, а я отвечаю. Вот и вы тоже, спросить чего-нибудь изволите? Спрашивайте, голубчик. Я готов.

   - Товарища гражданина майора называть только по званию, - снова возвысил голос допрашивающий. Это и есть тот Петров, с которым «у них душу в душу», как сказал Витя. – Будешь ёрзать жопой по стулу?

   - Никак нет, - заторопился Корзухин. – Не извольте сомневаться.

    - То есть наметился прогресс, - философически изрёк Крыжов. – Вот и ладно. Вот и ладушки! Молодец, - он потрепал Корзухина по плечу. Оно просело, будто было из ваты. – Вот и славно. Петь! – обратился он к Петрову. – Коли товарищ правду глаголет, его надо уважить. Как считаешь, Петя?

   - По шее ему надо, - нахмурился Петя. – Смотри, падла, я здесь недалеко буду. Если что…

   Чуть не задев Крыжова саженным плечом,  он вышел. Захватил со стола из сине-белой пачки «Беломорканал» пузатенькую папиросу. На спинке стула, что был за столом, осталась висеть гимнастерка с ромбами лейтенанта госбезопасности. Лицо у Пети Петрова было смугло-серое, почти цыганское. Ноздри на запотевшем носу вразлёт. Они грозно раздувались как у Змея Горыныча.

   - Как здоровечко Макса? – неожиданно спросил товарищ Илья. – Не болеет?

   - Нет, что вы, - начал говорить Корзухин. – Пребывает в полном здравии.

   - То есть, вопрос о Максе и о его здоровье на этот раз удивления не вызвал, - усмехнулся товарищ Илья. Он облокотился о стол. Сложил руки на груди. – Стало быть, ты его знаешь и он тебя...

   - Так точно.

   - Тогда расскажите, Корзухин, что вы делали в прифронтовой полосе.

   - Охотно. Я отбился от колонны  беженцев из Орехово. Это случилось во время авианалёта. Колонна была рассеяна. Многих поубивало пулями и осколками. Я остался жив. Признаться честно, по счастливой случайности, гражданин майор. Я ощутил некоторую пустоту в душе. Понял, что иду туда, откуда нет возврата. Повернул вспять. На западе шёл бой. По дороге в город я заметил группу немецких солдат. По-видимому это были парашютисты. Они скатывали свои парашюты… понимаете?

   - Что же было дальше?

   - Дальше… Меня остановили и обыскали. Офицер, который довольно сносно говорил по-русски, показал мне топографическую карту города и его окрестностей.

                *   *   *

   Через сутки его было не узнать. В ободранном ватнике он продирался сквозь жухлую листву. Впереди, за березовой рощицей, судя по карте, которую ему показали, было разъезженное грунтовое шоссе. Его надо было обойти. В лесных чащах и на проселочных дорогах с ночи урчало множество техники. Пол часа назад, обдав его выхлопами, прополз трех-башенный гигант Т-28. Голова танкиста в черном шлеме, беззаботно лузгающего семечки в открытом люке, показалась ему последней из живых. Вскоре показалась речка с узким кривым мостом. Там копошились бабы, роющие противотанковый ров. Холмы серой земли возвышались то там, то тут. Она взлетала гроздьями над их согбенными спинами и платками. Бедные вы мои, с тоской подумал он. Пробираясь в зарослях ивняка, распустившего свои плачущие ветви по сине-стальной воде, Корзухин заметил плывущее по течению раздутое тело. Запутавшийся в парашютные постромки,  этот убитый немецкий летчик почему-то вызывал у него горькое сочувствие. Оно и к лучшему…

   Внезапно с неба донесся гул и свист. В промозглой, капающей дождем выси появилось два чудных самолетика с расставленными стальными обтекателями. (В них прятались неубирающиеся шасси, за что «Ю-87» или «штукосбомбен» окрестили на фронте «певунами» или «лаптежниками».) Ревя установленными в плоскостях сиренами, самолеты хищно пронеслись над копающими. Бабы, подобрав юбки и пальто, чтобы не путались в ногах, с визгом разбежались кто куда. Выпустив трассер, один штурмовик зажег стоящий у мостика ЗИС-5 с четверённым пулеметом «Максим». Источая клубы черного дыма, машина вскоре взорвалась. По счастью бойцы-зенитчики, что были в кузове, заметив приближающиеся пунктиры трассирующих пуль, горохом посыпались на землю. Распластав ноги в желто-зеленых обмотках и прикрыв головы в касках руками, они бездвижно лежали.

   - Ой, Машка! – визжала одна баба, что плюхнулась в заполненную водой канаву неподалеку от кустов, где схоронился Крыжов. – Кажись, этот изверг меченный на второй заход идёт!

   - Вестимо идёт, - заорала, стремясь перекричать вой двигателя невидимая Машка. – Девки! Слышь, что скажу! Головы свои слишком не подымайте! Плечи втяните… То, что ниже пояса, тоже подберите! Неровён час – германец по вашему женскому богатству из пулемёта резанёт…

               
*  *   *
 
Из донесения командования 3-ей танковой группы вермахта (группа армий «Центр»), командующий генерал-полковник Эрих Гепнер:

«Главная причина возникновения и углубления кризиса заключается в том, что ремонт шоссейной дороги требует значительно больше сил и времени, чем это предполагалось. Несостоятельность первоначальных предположений в первую очередь показали разрушения, причиненные русскими минами замедленного действия. Такие мины, разрываясь, образуют воронку в 10 метров глубиной и 320 метров в диаметре. Взрыватели установлены с такой точностью, что ежедневно происходит по нескольку взрывов, и поэтому приходится каждый день строить заново объездные пути».
               
               
*  *  *
   
    5 октября 1941 года случилось невероятное: рано утром советские истребители обнаружили громадные колонны танков, бронетранспортеров и автомашин с мотопехотой, которые двигались на Юхнов. Техника имела соответствующий окрас и была отмечена белыми крестами. Первые донесения, последовавшие в Генштаб, были ошеломляющими: неужели враг прорвал фронт на Московском направлении? До столицы всего 200 километров. Путь практически не прикрыт – только строительные батальоны… Оборону на центральном участке фронта против группы армий «Центр» держали пять советских армий, три наших фронта. Западный под командованием  И.С. Конева, Резервный – С.М.Буденного и Брянский – А.И.Еременко. Войска насчитывали 1250 тысяч человек, 990 танков, 7600 орудий, 677 самолетов.

   Германский рейх на московском направлении сосредоточил 77 дивизий численностью до 1800 тысяч человек, 1700 танков и штурмовых орудий, 14 тысяч орудий и минометов, 1390 самолетов. Первым 30 сентября выступил Гудериан. Прорвав оборону Брянского фронта, его 2-ая танковая группа, переименованная в танковую армию, прошла около 150 километров и 3 октября захватила Орел. Часть войск Брянского фронта оказалась в окружении. (Впоследствии выяснится, что в окружение попадут все пять армий трех фронтов.) Генерал Л.М.Сандалов, начальник штаба фронта, впоследствии писал: «Оглядываясь назад, рассматривая теперь обстановку с открытыми картами, приходишь в недоумение: как мы не смогли тогда разгадать намерений противника?.. Ставка предупреждала 27 сентября о подготовке противника к наступлению на Москву. Лучшего наступления танковой группы на Москву, чем район Глухов, Новгород-Северский, Шостка, не найти. Путь оттуда на Орел, Тулу был наикратчайшим… Однако командование и штаб Брянского фронтом не смогли расшифровать этот легкий шифр».

   Вермахт преуспел третий раз все тем же методом: наступая с запада, впервые сомкнул клещи у Минска; во второй раз также у Смоленска. Теперь катастрофа случилась на подступах к Вязьме. Несмотря на германское превосходство (причем, для наступающей стороны, весьма незначительное: в 1,4-2 раза!) в пехоте, танках, артиллерии и самолетах, советские войска стояли в обороне. Находились в крайне выгодном стратегическом положении. Ставка верховного командования во главе с И.В.Сталиным, получив данные от разведки (НКВД и РУ) еще 27 сентября направила командующим всех трех фронтов предупреждения о предстоявшем в ближайшие дни крупном германском наступлении на московском направлении. Вражеский удар не мог быть неожиданным. К тому же метод, использованный вермахтом в третий раз, был весьма шаблонным – был разработан и внедрен военными теоретиками РККА, изучался в военных училищах и академии им. Фрунзе, которую в 20-ых годах с блеском окончили офицеры рейхсвера Кейтель, Модель, Браухич и Манштейн. (Последний, кстати, явился создателем германской самоходной артиллерии, идею которой вынес из учебных классов и полигонов Советской России: его познакомили с действующей моделью СУ-14. Гаубица на гусеницах, снабженная дизельным двигателем, с орудийным расчетом, что был укрыт броней, потрясла будущего панцерного аса…)   Преподавательский состав был представлен бывшими царскими генералами Триандафиловым и Свечиным, германофилами, т.е. сторонниками военно-политического союза Германии и России,  которых так люто ненавидел красный маршал Тухачевский, начальник штаба РККА. К слову скажем -  бывший поручик лейб-гвардии Семеновского полка… Свечина он даже засадил в лагерь, откуда того удалось вызволить усилиями К.Е.Ворошилова, учившегося, в отличие от Тухачевского, в академии им. Фрунзе.
 
   Таранный прорыв германских войск производится волнами – первая танковая армада вовсе лишена пехотной поддержки, вторая – подкреплена моторизованными и механизированными соединениями, так как предназначалась для расширения оперативного успеха. Как учили Свечин с Триандафиловым.

   В своем дневнике, посвященном кампании на востоке, начальник штаба сухопутных войск Германии генерал-фельдмаршал Гальдер сделал множество любопытных записей. Одна из которых – от 23 июня 1941 года. В ней так и говорится: «…танковые группы вермахта должны действовать концентрическими ударами, направленными в одно место, что обеспечит массированность действия». Гальдер опасается, что по разным причинам слаженность германского военного механизма может разладиться на русских просторах. Войска Гота могут, увлекшись преследованием отступающих частей РККА, углубиться вперед или отклониться на север, сойдя с Московского направления. Гудериан, по его мнению, может задержать темп продвижения и взять южнее. «Эту опасность, - пишет Гальдер, - следует учитывать, тем более что именно русские впервые выдвинули идею массированных подвижных соединений…»
 
   «Клинья» наступали концентрическими кругами: удары танков то сходились, то расходились, вбирая в свою орбиту большие площади – территории с массами окруженных войск.  Так было во время памятного блицкрига 1939-40 гг. в Польше и во Франции, где, благодаря «красным методам» вермахту удалось осуществить глубокий танковый охват оборонительных рубежей польских и французских войск, имевших крайне выгодную оперативную конфигурацию. Наступая советским таранным способом, Гейнц Гудериан, окончивший секретную танковую школу под Казанью в 1926 году, почти безостановочно дошел до берегов Нормандии. Причем его ударные подвижные танковые соединения были напрочь лишены пехотной поддержки. Это не вписывалось в тогдашние действующие каноны старой военной школы времен Клаузевица, Мольтке и Шлиффена, сочетавшие в себе приемы франко-прусской войны аж 1871 года, а также первой мировой войны 1914-18 года.   Возмущению старперов в витых сутажных погонах не было предела! Все они представляли группу генерала фон Секта, бывшего командующего вооруженными силами Веймарской республики, англомана, который не поддержал Мюнхенский путч Гитлера в 30-ых. Был разработан приказ об аресте «выскочки» за злостное неисполнение приказов начальства. Однако к тому времени Гудериан уже сокрушил все и вся на своем пути. Берлин и фюрер рукоплескали ему. Пришлось генеральштеблерам отложить свои надежды в «долгий ящик». Как-то: в случае провала блицкрига арестовать вместе с Гудерианом и самого фюрера, что они намечали сделать еще в 35-ом. Помнится, тогда батальоны рейхсвера, насчитывающие всего 219 сверхлегких танкеток Pz-I, вооруженных лишь парой пулеметов, были, по приказу Гитлера, введены в демилитаризованную Рейнскую зону. Предприятие носило откровенно самоубийственный характер! Стоило франко-английским «друзьям» выслать одну-другую эскадрилью бомбардировщиков с символическим прикрытием из истребителей – колонны были бы разбомблены на марше. Англоманы в германском верховном штабе злорадствовали, но фюрер одержал вверх. К тому времени Гудериан и иже с ним, представляющие русскую партию, еще имели силу при имперском дворе третьего рейха…

   По этому поводу Гейнц Гудериан скажет: «Иногда мне приходится меньше воевать с французами, чем со своим начальством». Другое высказывание «быстроходного Гейнца» или «нашего мальчика» (такие прозвища генерал-полковник получил в вермахте) также свидетельствует истине: «Пинайся, но не плюйся».

   Через многие годы Жуков скажет: «…Мы же не перед дурачками отступали по тысяче километров, а перед сильнейшей армией мира. Надо ясно сказать, что немецкая армия к началу войны была лучше нашей армии, лучше подготовлена, выучена, вооружена, психологически более готова к войне, втянута в нее… Надо признать, что немецкий генеральный штаб и вообще немецкие штабы тогда лучше работали, чем наш Генеральный штаб и вообще наши штабы, немецкие командующие в тот период лучше и глубже думали, чем наши командующие».   Примечательно, что до войны Разведывательное управление Генштаба РККА, который Жуков возглавлял, предоставило ему доклад «О франко-немецкой войне 1940 г.», где проанализировала знакомую методику таранных ударов в германском исполнении и многое другое. Георгий Константинович начертал свою резолюцию: «Мне это не нужно. Сообщите, сколько израсходовано заправок горючего на одну колесную машину».

   Французский блицкриг рейха – результат действий не колесного транспорта, а танков. Их не сопровождали в первых стратегических  эшелонах грузовики, транспортные вездеходы и бронетранспортеры с пехотой. Кстати, на Халхин-Голе Жуков сам доказал, что является сторонником таранного метода. К началу Баин-Цаганского сражения советская пехота отстала от ударной группы. Жуков принял решение атаковать одними танками. Решение было самоубийственное – не в пример деремилитаризации рейнской зоны. Японские войска выставили обороне у горы 160 противотанковых орудий, установили мины-ловушки на пятиметровых бамбуковых шестах. В атаку пошла 11-ая танковая бригада комбрига Яковлева, измотанная длительным маршем, вставшая на отдых. 200 танков БТ-5 и БТ-7, из которых половина сгорели. Такой ценой Баин-Цаганское сражение было выиграно.

    «Эта битва, - напишет Жуков, - является классической операцией активной обороны войск Красной Армии, после которой японские войска больше не рискнули переправляться на западный берег реки Халхин-Гол».

   Писатель Константин Симонов, в то время сотрудник фронтовой газеты «Героическая Красноармейская», спустя более двадцати лет в романе «Товарищи по оружию» пишет:

   «Командующий сидел в углу на своей неизменной парусиновой табуретке и показывал нагнувшемуся над картой командиру бронебригады, куда тот должен вывести один из своих батальонов, к рассвету переправив его на восточный берег.

   - Огнем и броней ударите с тыла по японцам, когда мы их сбросим с Баин-Цагана, и они покатятся к переправе, - сказал командующий, подчеркивая слово «покатятся». – Задача ясна?

   - Ясно, товарищ комдив!

   - А что у вас лицо такое? Сапоги жмут?

   - Потери большие, товарищ комдив.

   - Потери как потери, - сказал командующий. – Завтра, когда выполним задачу до конца, подсчитаем. Может в сравнении с результатами и не такие уж большие».

   …9-15 утра 12 октября 1941 года. Представитель Ставки главного командования Жуков дает радиограмму командованию окруженной под Вязьмой 19-ой армии: «Перед Ершаковым действует 252-я пехотная дивизия. Дивизия просила открытым текстом немецкое командование 11 октября сего года о помощи, так как не выдерживает натиска Ершакова. Видимо, перед Ершаковым наиболее слабое место во фронте противника. Учитывая слабость противника перед Ершаковым, немедленно разберитесь поглубже в обстановке перед вашим фронтом. Сможете ли вы успешно и быстро прорваться на вашем участке? Не лучше ли вам, закрывшись на своем участке от противника, демонстрируя прорыв, собрать танковую группу, артиллерийскую группу, помочь Ершакову мощным ударом смять противника и выводить все армии за Ершаковым на направлении станции Угрюмого, на Боровск, при этом в сторону противника иметь сильные заслоны, которым по мере выхода отходить за армией…»

    Связь с окруженцами тут же была прервана. Из «котла» удалось пробиться только мелким разрозненным группам. Остальные полегли в кровопролитных боях под Вязьмой или попали в плен. В том числе генерал Лукин.  Удивляет, что еще 11 октября  в 21-12 от него и генерала Болдина поступает радиограмма Сталину и командующему Западным фронтом Коневу – они не знали о назначении Жукова: «Кольцо окружения сомкнуто. Все наши попытки связаться с Ершаковым и Ракутиным успеха не имеют, где и что делают, не знаем. Снаряды на исходе. Горючего нет». Хотя 10 октября командармам окруженных армий отправили важное радиосообщение: где они собираются пробиваться через боевые порядки врага? Предполагалось оказать пробивающимся частям помощь авиацией. Факты говорили сами за себя: германцы в ряде участков котла не выдерживают ударов окруженных советских армий. Окажи там своевременную поддержку – большая часть войск вырвалась из окружения с техникой и ранеными…

   После войны генерал-лейтенант Лукин, которому в германском полевом госпитале ампутировали руку (по настоянию командующего группы «Центр» генерала-фельдмаршала фон Бока), свидетельствует: «Войска дрались до последнего солдата и до последнего патрона». Сам генерал, будучи раненым, без сознания, был схвачен в плен. Вернувшись после войны в СССР, он не был репрессирован. Компетентные органы НКВД-МГБ ограничились лишь стандартной «фильтрацией», которая показала его полную невиновность. Лукин был удостоен звания Герой Великой Отечественной войны и, как говорят в таких случаях, благополучно почил в 1970 году. В «бозе» или не в «бозе», сие не ведомо… 14 лет спустя германский историк Хоффман выпустил книгу «История власовской армии», где были приведены в качестве  примера стенограммы бесед «стойкого советского человека» с офицерами Абвера, СД и партийными функционерами. Лукин еще до измены Власова предлагал «арийцам» создать на оккупированных территориях «свободное русское правительство», которое придерживалось бы германской ориентации. При этом изменник выступал от имени некой «антисталинской группы», которую, по его словам, представляли советские генералы, оставшиеся по ту сторону фронта. Услугами Лукина решили пренебречь – отправили в концлагерь, где он благополучно дожил до освобождения в 1945-ом… Интересно, что угодившие в плен летом 1941 года (в разгар битвы на границе) генералы Потапов и Понеделин скоренько предложили тевтонам совместную борьбу со «сталинской тиранией». Данное предложение о сотрудничестве было с германской точностью задокументировано. После войны, согласно этим проверенным данным, Понеделин был расстрелян – было за что…

    С тыла и других фронтов на Московское направление спешили 11 стрелковых дивизий, 16 танковых бригад, более 40 артиллерийских полков. К середине октября столицу прикрывали части, насчитывающие 90 000 человек. С Дальнего Востока, останавливаясь лишь для смены паровозов, мчались сотни эшелонов. Оттуда на Москву перебрасывались кадровые войска: три стрелковые и две танковые дивизии.13 октября под Боровском советские танки Т-34 и КВ раздавили германские противотанковые батареи и пошли на запад. Положение спасли пикирующие бомбардировщики и тяжелая артиллерия вермахта.

   Неустанно молился отец Зосима в те далекие тяжкие дни за победу «русского оружия». Да, видно Господь не сподобил русскому воинству одержать верх в этой битве. «Нечистая сила поразила твое окружение» - обратился он к Сталину через Власика. – Совсем близко враг к тебе подобрался, раб Божий, Иосиф. У сердца он, твоего. Присмотрись к тому, кто на вид смирен как овца, а внутри суть волк хищный. Только для виду овечью шкуру носит, дабы скрыть свои замыслы коварные. Кто-то власти над тобой и Россией всей в кругу твоем возжелал. Остерегайся таких и борись с такими до последнего издыхания…»

                *   *   *

Из документа группы армий «Север» о действиях русских танков КВ:

   «…Танк не имел повреждений, несмотря на то, что… получил 14 прямых попаданий. От них остались лишь вмятины на броне. Когда подвезли 88-мм орудие на расстояние 700 метров, танк спокойно выждал, пока оно будет поставлено на позицию, и уничтожил его. Попытки саперов подорвать танк оказались безуспешными. Заряды были недостаточными для громадных гусениц. Сначала группы русских солдат и гражданских лиц снабжали танк снарядами и припасами по ночам, затем все подходы к нему были перекрыты. Однако и это не заставило танкистов покинуть свою позицию. Наконец он стал жертвой хитрости. 50 немецких танков симулировали атаку со всех сторон, чтобы отвлечь внимание. Под прикрытием ее удалось выдвинуть и замаскировать 88-мм орудие с тыла танка. Из 12 прямых попаданий 3 прошили броню и уничтожили танк».
   
               
*   *   *

…Вильнер вовремя прижался к бурой шершавой стене. Мимо, по выщербленному асфальту, петляя меж засыпанными и размякшими от воды воронками, прополз автобус «Опель» с громкоговорителями.  Следом на сниженной скорости ехали два мотоцикла с пулемётами. Седоки в мокрых прорезиненных плащах с прелинами, с надвинутыми стальными шлемами, в огромных дымчатых очках словно были из другого мира. Они были похожи на Уэлсовских марсиан в воображении Макса. Уллы-уллы…

   - …Житель Шмоленгс! Слушайт приказ германский командований! Слюшайт и запоминайт! Предупреждений один: за укрытый партизан, еврей, коммунист, советски активист - наказаний через расстрел. Предупреждений два: за хранений оружие  - наказаний через расстрел. Предупреждений три: всё населений есть пройти регистрация на биржа. Являться с паспорт. За неявка и отсутствия отметка -наказаний через  принудительный работа. Предупреждений четыре: за нарушений светомаскировка -наказаний через принудительный работа. Последний предупреждений! С 8 час вечер до 6 час утро есть комендантский час. Всякий прогулка по город есть запрещать. Наказаний через расстрел. Ви должен виполняйт приказы германски коимандований…

   После того, как моторы стихли, пальцы штандартенфюрера нащупали на мокрой кирпичной кладке лист фотобумаги. Он подсветил из-за пазухи карманным фонариком. Так и есть! Цветной плакат «ГИТЛЕР  ОСВОБОДИТЕЛЬ!» Но лицо фюрера с чёлкой на лбу и проницательными круглыми глазами было чем-то заклеено. Листовка… «Подпольный обком ВКП (б). Товарищ Свирепый». Химическим карандашом был написан лозунг «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» Под ним, неизменное обращение «товарищи» и собственно текст. «Смерть немецко-фашистским оккупантам!» в окончании.

   Он, пробираясь вдоль стены с жестяной вывеской «продукты», прошёл по краю рыночной площади с деревянными лотками и мокнущими под дождём лошадями запряжёнными в телеги. Вдали серело монолитное здание Успенского собора с куполам и звонницей. Над подъездом городской управы трепетало на ветру тяжёлое темно-вишнёвое полотнище со свастикой в белом круге. Под фронтоном у одной из колонн топтался сотрудник вспомогательной полиции в черной шинели и кепи с серыми меховыми отворотами. Он смолил цигаркой. Завидев фигуру Вильнера в коричневом дождевике с надвинутым на глаза капюшоном и кирзовыми сапогами, он лениво пробормотал:

- Комендантский час, еди его мать, по кому прописан! Щас дам свисток…

- Да пошёл ты…

   Миновав опасное место (полицай, разинув рот, долго смотрел вслед), Вильнер прошёл вдоль вырубленных деревьев Октябрьского сквера. Чугунная ограда была спилена и отправлена на переплавку молодчиками из организации Тодта. Вспоминая речь из громкоговорящей машины, Вильнер нелепо усмехнулся. Хоть бы нашли кого-нибудь из старой русской интеллигенции в городской управе. И текст слишком угрожающий. «Предупреждение» следовало бы заменить на «предостережение» или, ещё лучше, на «пожелание».

   Возле бывших статуй гипсовых девушек с веслами и прочими спортивными снарядами, у которых зачастую не было голов, рук и даже торсов, Вильнер нырнул за мокрую щетину кустов. Завывая перегретыми моторами, двигалась колонна вездеходов «Бюссинг», трофейных ВАЗ (А) и  полугусеничный ЗИС-42 с пехотой под брезентом. Полугусеничные мотоциклы везли 37-мм Pak. Следом полз на резиновых шинах бронеавтомобиль Sd. Kfz. 223 с 20-мм пушкой и пулемётом в круглой башенке. Ясно… По приказу Винфреда-Штахова в близ лежащих деревнях начинается облава.

   - На Муромской дорожке… первый сокол Ленин, второй сокол Сталин! – заорал кто-то на аллее. – Да пошли вы все к ё… матери, завоеватели хреновы! Кто с дрючком к вам… к нам того… придёт, значит, тот от того… от него… от дрючка, значит, того…

   Вильнер, было распрямившийся, стремительно залёг в грязь. Тяжко топая, в стёганке и ушанке с болтающимися на ветру отворотами ковылял какой-то пожилой русский. Был он явно навеселе. Красно-бурое широкое лицо с воспалёнными глазами меж синюшным носом излучало излишнюю самоуверенность, граничащую с нахальством. Толстым пальцем он грозил кому-то в сумерках.

- Halt! Vile die schossen!  Nixt com!

- Твою в обратную налево! Под дышло и вперёд… Гад!  Глиста сушёная в компоте!  Сыночка моего– кто мне вернёт!? Паскуды вы, паскуды…

- Zuruck!  Verdammen chaise…

    Как и следовало ожидать, щёлкнул выстрел из «Маузера». Под ногами у пьяного старика взметнулся фонтанчик мокрого гравия. По соседней дорожке топали подкованными подошвами трое патрульных. Вильнеру захотелось выпрямиться и… Но он не захватил жетон SD. Во вторых этого просто нельзя было делать – выпрямляться. Хотя… Начинаю не только мыслить, но и чувствовать по-русски, усмехнулся он.

   По мощёным ещё  до революции улочкам он благополучно добрался до явки.

   …Он стоял на углу Чеховштрассе, 7 (названа так по инициативе капитана Винфреда-Штахова, жившего в России до 17-го.) Внизу, под склоном, поросшим репейчатым кустарником, смутно блестела уходящая вдаль полоска реки. Ветром создавались чешуйчатые волны. В полумиле, из-за уцелевших деревянных и кровельного листа крыш, до коих не добрались ещё руки молодчиков герра Тодта, начинался полуразрушенный смоленский кремль с мощными стенами и крепостными башнями. Раза два, разбрызгивая грязь, улицу проехал мотоцикл с тремя седоками из фельджандармерии. На второй заезд, завидев скупой свет в окне третьего этажа (Вильнер облегчённо вздохнул), один из седоков на ходу выпустил обойму из «Люгера». Стекло со звоном рассыпалось. «Цюндапп», совершив круг, остановился. В оконном проёме с осколками появилась старушечья физиономия в платочке. Затем вперёд выдвинулась икона в золотом окладе. Жандармы расхохотались. Мотоцикл шумно завёлся и снова тронулся. На пятом этаже кирпичного дома со старинным дымоходом и дворницкой, с уцелевшими воротами, наконец открылась форточка. Теперь можно было идти. Уф-ф-ф…

   - Почему так долго не открывали форточку? - поинтересовался он, скидывая дождевик, с которого ручьями стекала вода. – Какие были обстоятельства?

   - Обстоятельств не было, - улыбнулась агент на доверии «Берта». Она унесла дождевик в уборную, что была отделана старинным кафелем с малахитовыми и изумрудными изразцами. – Позволю себе заметить, герр штандартенфюрер, так в России не говорят. «Какие были обстоятельства?» Это провал…

   - Да, провал… - усмехнулся Вильнер, проходя в гостиную комнату. – Всё же, что тому  было причиной?

    - Я услышала возню у соседей. Они в это время уже спят.

    - Вот как? Что ж, русские агенты не столь наблюдательны, как вы. Вас, Аграфена Петровна, я считаю исключением из правил. Так говорят в России?

   Смущённо запинаясь, Аграфена принялась рассказывать о новостях из жизни смоленского подполья. Она знала лишь одну явку и двух связников. За неделю до начала Смоленского сражения её вызвали в областное Управление НКВД. В дежурной части её встретил некто в гражданском. Обросший бородой, он выглядел как только что из лесу. Портретное описание она уже дала штурбаннфюреру Фоммелю. Имена или клички (…скорее всего, псевдонимы, усмехнулся Вильнер) тоже описала подробно в V-донесении.

   - Я читал все ваши отчёты, - Вильнер провёл пальцем по щеке.  – Они меня вполне устраивают. У вас острый ум! Я буду ходатайствовать в штаб оперативной группы «А» о повышении вас в ранг почётного агента. Это очень большое доверие, Аграфена Петровна!

   - Благодарю вас, - смущённо поджалась женщина.

   Ещё более смущённо она поведала о том, что ей рассказала свояченица. Прибывшая на днях в город с хлебом и салом из деревни, Ирина Погодина в разговоре в том о сём проговорилась, что у неё в сторожке гостят бойцы-окруженцы. Один из них, которого кличут старшим, то ли лётчик, то ли… Во всяком случае у него голубые петлицы с серебристыми пропеллерами. (При упоминании об этой подробности Макса чуть не вскинула на деревянном стульчике с гнутой спинкой незнакомая досель сила.) Все они с оружием. Думают пробиваться к своим. За линию фонта, то бишь…

- Вы так легко говорите об этом, - участливо кивнул Вильнер.

   Муж Аграфены Петровны Рябцевой попал в «великую чистку». В партию вступил в 1918 году по рекомендации комиссара Железной дивизии, в которой прошёл всю гражданскую. По протекции товарища Зиновьева, за которым ясно вырисовывалась острая бородка и пенсне Троцкого-Бронштейна, с 20-х годов стал неудержимо расти по партийной линии.  До убийства Кирова состоял исполнительным секретарём отдела кадров ленинградского обкома. Там развил бурную деятельность (по поручению того же Зиновьева с Каменевым) среди трудящихся, организуя сбор подписей против Сергея Мироновича. С его подачи месткомы на производствах и учреждениях подыскивали доверенных лиц, которые без устали распространяли о первом секретаре ВКП (б) пакостные слухи. Волочится за балеринами из Мариинки, пользует жён своих товарищей прямо в Смольном кабинете, близ комнаты товарища… ум… гм… Ленина… После того, как товарищ Киров пал, сражённый злодейской рукой коммуниста Николаева, коему так же нашёптывали, что «…Мироныч с твоей, сам знаешь, немного того», в  «колыбель революции» пожаловал Сталин с Ягодой. Вместе с ними – целая туча проверяющих из различных ведомств. В том числе ГУГБ НКВД, наркомата партийного контроля (НПК), особого сектора ВКП (б). Началось такое… Главу НКВД Медведя из Ленинграда забросили аж на Колыму. Правда не в качестве заключённого, но смотрящего за оными в системе ГУЛАГ. Примерно также поступили с шушерой по-мельше в чекистских рядах и партийных органах.

   Глядя в глаза Аграфены Петровны, Вильнер начинал сомневаться, что  ему удастся перевербовать её. Сделать «герцогом» (агентом-негласником, не осознающим, что он работает на противоположную сторону). Русские называют это «использовать в тёмную». Пусть так. Аграфена Петровна представляла особый тип русской бабы. Ладно скроенная, с огромными серыми глазами, вьющейся гривой жемчужно-белых волос, которые были завязаны в тугой узел, немного вздёрнутым носом и пухлыми губами. Роста она была небольшого, зато формы женского тела, кои обозначились сквозь ситцевое платье в синий цветочек, были выше всяких похвал. (Вспомнив оставшуюся в Берлине Анну с детьми, Макс усилием воли прикусил губу.)

   …Живший у них на ленинградской квартире инженер Грабе, работавший по обмену с группой специалистов из Гамбурга на заводе «Красный Треугольник», стал её любовником. Мужу давно было не до этого. Свою сногсшибательную жёнушку он принёс в жертву идеологическим потугам высланного «иудушки Троцкого». Завалив её в двуспальную кровать, Грабе (он же почётный агент Абвершталле-I ) выведал много интересного о внутрипартийных склоках города на Неве. Влюблённая дура поведала интересные подробности из жизни своего прежнего любовника, коим был начальник секретно-политического отдела НКВД Ленинграда Вебер. Это пришлось как нельзя кстати – тот вскоре дал согласие на сотрудничество с ведомством Канариса. В обмен на солидные перечисления в рублях Вебер, не скупясь, скрупулезно выдавал данные об оборонительных сооружениях Карельского УРа, а также военно-морской базе на острове Ханко.

   Весёлую компанию подмели в 37-м. Муж Аграфены после битья в подвалах ленинградского НКВД сознался во вредительской деятельности и получил десять лет «без права». Аграфену, подозреваемую в работе на германскую разведку, потаскали по кабинетам серого дома на Литейном. Бить не били (в интимной связи с Грабе она созналась), но промучили на допросном конвейере без сна. На десятые сутки, потерявшая выдержку, она бросилась на следователя. Чуть не расцарапала его красное, круглое лицо ногтями. Конвой оторвал её. Лёжа на железной сетке в карцере, Аграфена считала себя покойницей. Но судьба улыбнулась ей. Надзиратель, принесший ломоть чёрного хлеба и кружку чая без сахара, шепнул на ухо:  «Иди в отказ…». Новый следователь, вчерашний выпускник профтехучилища, что заменил изощрённого мучителя, принял её новые показания. Смущённо запинаясь, он заявил, что прежнего подмели как врага народа и… германского шпиона. «…Партия и ВЧК просят у вас прощения, товарищ Рябцева, за допущенные перегибы в ходе следственно-оперативных… того…» Вскоре ей оформили… явку с повинной.

   До сентября 39-го Аграфена Петровна прожила в положении ссыльно-каторожной на спец поселении № 143. Выделывала шкурки от промысловых котиков. После советско-германского пакта её вовсе освободили. Получив справку о снятии судимости, она отбыла по месту прежней прописки – в Ленинград. Но в обкоме были сплошь новые товарищи. Ведомственная квартира была отчуждена и занята. Аграфена получила направление в смоленский обком делопроизводителем. Там её быстро «хомутал» смазливый юноша, сексот НКВД, из общего отдела. Во время одного из свиданий он как бы невзначай назвал фамилию Грабе. Этого оказалось достаточно, чтобы она поняла: за ней приглядывают. Причём из Германии. А 21 июня 1941 года смазливый сексот предупредил её: «Скоро всё изменится. Недолго осталось ждать. У тебя будет другой куратор – я отбываю на повышение, в Москву. Зовут его «Борода», хоть бороду и не носит. Но для встречи с тобой, может быть, отрастит».

   - …Он будет с борода, - как бы невзначай заметил Вильнер. Почесав свой круглый с ямочкой подбородок, он обвёл взглядом вконец сдавшую женщину.  – Русский борода! Я вижу вам это что-то напомнило? Смелее отвечайте!

   - Да, да… - вздрогнули красивые, круглые плечи. На глазах у Аграфены появились биссеренки скупой влаги. Она сразу обмякла и постарела, утратив прежнюю привлекательность. – Я должна была догадаться, что вы знали о том, что я и Дима… словом…

   - Не стоит смущений, - Вильнер дружески потрепал её по плечу, ощутив как под тканью пульсирует потайная жилка. Рука также не нашла лямки лифчика, что заставило его сосредоточиться ещё более. Улыбку он с лица не убрал, но сделал ещё шире. – О, это всё шалости! Шалости и проказы! Забудем эту деталь. Будьте как каждый разведчик… как есть… раскованнее и смелее. Не стоит запирать в себе свои естественные желания, - прибавил он по-германски, - если они, разумеется, на пользу дела Великой Германии и России. Вы понимаете меня, фрау «Берта»?

   Она снова дёрнула плечами, опустив ещё ниже свою прелестную голову. Пальца сделали заметное движение: скользнув по кружевному воротнику, отстегнули пуговку прозрачного стекла.
   - Хочу вас предостеречь, что если так будет дальше – мы вас будем убить как негодную, - по возможности сухо заметил штандартенфюрер. В подтверждении своих слов побарабанил по столу. – Вы меня понимаете? – он нанёс ей лёгкий шлепок по щеке. – Ещё раз – понимаете!?

  Она медленно подняла полные руки. Выставив ладони, закрыла ими преклонённую голову.

- Прошу вас, не бейте меня. Пожалуйста…

- Вас кто-то есть бить? Отвечайте! Живо!

- Да… Но я боюсь. Это…

- Вам надо сейчас бояться меня. Только меня! Итак…

- Да… Это он… Тот, кому я передала… ну, это… по «Бороде»…

   Вильнер, как сражённый в бок, едва не грохнулся вместе со стульчиком на пол. Так вот что! Про бороду он начал, находясь «в эфире». Используя метод подсознательной пальпации. Видя на стенке над платяным шкафом картину в деревянной рамочке, где были запечетлены два бородача: Маркс и Энгельс. Их, по его распоряжению, специально велено было держать на стене хозяйке и содержательнице «ящика».

   - Теперь просто кивайте, - Вильнеру всё было и так понятно. Но он решил проверить. – Этот человек, то есть мой офицер, бить вас за то, что вы отказать ему доносить на меня? Хорошо, очень хорошо… Вторая причина, почему он поднять на вас рука – вы отказать ему… как есть… в сексуальный сожительств? Так есть? Ну, очень хорошо. Уберите немедленно руки от лица! Совсем хорошо, фрау! Ваш повышений в ранг почётный агент совсем близко. Уже не за горами, как говорят у вас…

   Во время последнего оперативного контакта, по её словам, «этот человек» нанёс ей безо всякого повода удар по лицу. Из носа хлынула кровь… Затем Фоммель приставил ей к виску пистолет. Срывающимся от презрения голосом сказал: «Продажная сука! Если не будешь информировать меня о своих встречах с моим начальником – тебе конец! Нет, я тебя не убью. В городе появятся другие прокламации.  Там будет кое-что о тебе и где тебя сыскать. Тебя подвесят за шею на фонарный столб…» Успокоившись, он дал ей платок. Затем оговорил Вильнера, назвав его…

- Очень хорошо, - Вильнер вручил свой платок плачущей женщине. – Есть выход из положений. Очень хороший выход. Вы меня понимайт? – так как Аграфена «понимайт» не совсем, он объяснил. – Вы должен сказать ваш связной о том, что видеть этот эсэсманн рядом… ну, скажем, собор. На площадь. Вы служить в управа секретарь? У вас окно выходить на площадь? Отлично! Затем вы видеть его только в гражданский одежда в управа. Каждый четверг. Ровно в 17-00. Он будет ходить в это время. Один раз в ваш кабинет. Другой раз у бургомистр.

- Он убьет меня, - плечи Аграфены мелко затряслись. Распухшие от слёз глаза дико блеснули.

- Я ему не позволю, - усмехнулся Вильнер. – Успокойтесь и слушайте далее. Я поручать вам один заданий. Особый важность! - он нарочно строил фразу так, чтобы Аграфена временами ощущала над ним скрытое превосходство. – Вы неплохо знаете по-германски. Это выше всяких похвал. Завтра вам и ещё кое-кому из городской управа будет дан пропуск на посещений офицерский казино. Вы сможете туда ходить каждый суббота на два часа. Это такой маленький поощрений! – усмехнулся он. – Слушайте и запоминайте, о чём будут говорить германские офицеры. Принимайте их ухаживания. Но осторожно. Вы не должны быть лёгкодоступной, - он, видя, как Аграфена подавила в себе смех, хлопнул ладонью по столу. – Обращать вниманий на седой офицер в роговых очках. У него на погон две золотых звёздочка. И сиреневый кант. Зовут полковник Ригель. Фотография я вам показать потом. Сперва определите его так - на глаз…

- Я сделаю всё, что вы скажите, - женщина растёрла лицо докрасна батистовым платком штандартенфюрера. – Только, у меня одна просьба будет. Если можно…

   Вильнер открыл рот. Этого он никак не ожидал. Если бы эта бабёнка попросила «за Диму»… Но она была либо не совсем продажной, либо происшедшее так ударило по её хлипкой совести, что впору было задуматься о смертном одре. «…Если что-нибудь известно о Грише…»

- Повторите слово в слово ваш заданий, - оборвал он её, заметно нахмурившись.

   Она как можно спокойнее проговорила всё, что он ей поручил.

-       Теперь слушайт самое главное. В разговоре с этим полковник в казино назвать меня. Мой имя. Сказать, что мой помощник… вы понимайт, называя меня и мой званий в SS, хотеть вас вербовать. Чтобы вы доносить на германский офицер. Будто я есть поручить ему шпионить. Это очень важно!

   После Аграфены Вильнеру более всего хотелось убраться к себе. В отдельную комнату коттеджа SS. Завалиться на складную аллюминевую кровать, до которой (как и до прочих цветных металлов в рейхе) не добрались ещё молодчики Тодта. Вытянуть ноги. Заломить руки за голову. До хруста в суставах… Но через минуту он спускался по трескучей деревянной лестнице. На свою беду наружу вылез домовой или квартальный (чёрт их разберёт!) староста. В накинутой на согбенные плечи шерстяной шали. Сморкаясь, он прошаркал разбитыми туфлями по вымытому полу. Намереваясь ополоснуть опухшее от сна лицо из круглого рукомойника в уборной (как и во многих других домах, здесь был общий санузел на два десятка квартир, а ванная или душевая отсутствовали вовсе). Завидев силуэт в  капюшоне и надвинутой на глаза цигейковой шапке (Вильнер «упаковал» себя в грубошерстный свитер и стёганые брюки), верно дал петуха: «…А чё вы здесь это? Того или не того… это самое…» Мелькнула ладонь с выставленными лодочкой пальцами. Хок… Челюсть не проспавшегося старосты едва успела выдохнуть пойманный воздух. Японским приёмом «клевок цыплёнка» штандартенфюрер нанёс ему щёпотью пальцев удар в сонную артерию. Тот грузно, хватаясь за горло и сонно заводя глаза, осел. Большое костистое тело, царапая спиной извёстку со стены, поползло на дощатый пол. Скоро оклемается, супчик…

   Вечером следующего дня к Вильнеру привели задержанного. Это был  человек лет сорока с копной русо-седых волос. Он был связником партизанского отряда «Смерть оккупантам!», посланным из лесу чтобы закрепить контакт с городским подпольем. Благодаря своей агентуре (в том числе «Берте»), SD не стоило труда установить за ним слежку. После того, как «объект» посетил явку на Чеховштрассе, 7, он покружил по городу. Документы (советский паспорт, заверенный печатью полевой комендатуры) оказался в порядке. Не было лишь отметки о регистрации на бирже. Так, во всяком случае, свидетельствовал наряд полевой жандармерии, досматривающий сельских жителей на въезде в Смоленск. От связника не пахло гарью, что свидетельствовало бы о ночёвках в лесу. При себе он имел мешок с картошкой и салом, полпуда муки, которые собирался, по всей видимости, обменять на барахолке. Наружка ходила за ним по рынку на соборной площади. Там он пристроился на самом людном месте, подле  паперти. Стал нарочито громко зазывать покупателей. Группе германских солдат из автомобильной части, задействованной для перевозок к линии фронта, предложил выгодный обмен: бутылку шнапса за полкило сала. Обмен вскоре состоялся. Солдат по звонку из энзацгруппе тотчас же тщательно обыскали и допросили. Но ничего выяснить не удалось.

   Тогда для задержания был выдуман предлог. На рынок прибыли наряды SS. Они окружили торговые ряды плотным кольцом. Стали просеивать всех  торгующих через «частое сито». Всех, кто вёл себя более или менее подозрительно, задерживали. Связник оказался в их числе, хотя документы у него не вызывали никаких подозрений.

   …В главном полицайучастке у связника отобрали весь съестной скарб. Сунули пару раз по физиономии кулаком, а по рёбрам резиновой палкой, которую в SS называли «гумой». Его по началу допросил старший поисковой группы Amt V криминалассистант Крешер. Допрашивал нарочито мягко, цедя на ломаном русском сожаления, что «русски политцишен не есть так хорошо воспитан как германски зольдат». («Русски политцишен», вытянувшись во фрунт, стояли, подперев стенку. В их обязанности входило моргать глазами и иметь как можно более раскаянный вид.)  Задержанный, по документам Якунов Алексей Дмитриевич, смущённо улыбался. Кажется, он ни о чём не жалел.

   Так было расписано по сценарию. Однако…

   Как только Вильнер изучил схему площади, он ахнул. Место было как раз напротив соборной паперти. Там, где связник, он же Якунов, «толкнул» (так говорят в России!) германским солдатам полкило свиного сала.

   Он задумался. Связник был явно не в его компетенции. Из Советского центра он никаких распоряжений на этот счёт не получал. Но…

- …Чай, кофе, сигареты? – непринуждённо начал он допрос, скорее похожий на беседу.
- Лучше махорки,  - усмехнулся связник. – Мы к ней привычные.

   Вильнер кликнул одного из полицейских, что дежурили в коридоре. Они получали германские сигареты, но продолжали курить самосад. Сигареты Befehl и Uno сбывали на местном рынке по спекулятивной цене, обрывая уши тем, кто  торговал в обход. Это несмотря на приказ герр фолькскоменданта, который предписывал придерживаться ценам, установленным ещё при Советах – до 22 июня 1941 года!

- Мне всегда импонировал русский человек, - продолжил штандартенфюрер. – Своей смышленостью и оптимизмом. Мы, германцы, прейдя на восток с освободительной миссией, несколько увлеклись. Некоторые из нас немного… как есть по русски… перегибать свой палка о русски спина. Я правильно говорить?

- Угум-м-м…- русский выпустил из волосатых ноздрей струйки синеватого дыма. Оглушительно закашлял. Его глаза  вмиг остекленели и налились кровью. – Что есть то есть. Перегибать палку это вы мастера. Вот, скажем, в моей деревеньке. Что нам обещал ваш уполномоченный… рекс или рейхскомиссар, чёрт его дери?  Говорит: мы вам всю землицу, что Советами в колхозы отчуждена, в собственность возвернём. Энто на словах. А на деле что? Как пахали за трудодни на общем поле, так и пашем. Теперича, правда, не на большевиков, а, извиняюсь, на вас.

- Это перегибы, - Вильнер усмехнулся. Подойдя ближе, одобрительно потрепал по плечу сидящего. – Некоторые наши сотрудники не вполне компетентны. Они слишком озабочены благополучием рейха. Поэтому мы рассчитываем на помощь таких, как вы. Естественно, помощь не бесплатную. Вы меня понимаете?

   Связник оглушительно прокашлялся. Смущённо посмотрел на портреты классиков и рейхсфюрера SS, что украшали стены.

- НКВД меня завербовал в 34-ом… Это ничего будет?

- Ничего, ничего… - успокоил его Вильнер.

- Тогда можна. Вы, извиняюсь, кто здесь будете? По отчеству и званию?

- Называйте меня просто – Максим Эдуардович, - Вильнер, внутренне торжествуя, прошёлся по кабинету. Зазвонивший пронзительно  полевой «Эриксон» он спешно отключил. – Думаю, так будет проще и вам, и мне. Ещё вопросы?

- Отписываться придётся?

- Разумеется, да. Как вы думали? Кстати, ваши прежние хозяева ещё здесь? – Вильнер внезапно остановился. Пронзил связника взглядом голубых глаз, которые на минуту затянула непроницаемая плёнка.

- Богом клянусь – все улепетнули! – размашисто перекрестился сидевший. Он вытаращил глаза. Лоб его под спутанной копной волос стал малиновым. – Вот вам крест! Разве что… - тут он сбивчиво стал говорить про Аграфену. Якобы до войны, будучи в областном Управлении НКВД, видел её в приёмной. Затем ему было поручено за ней проследить. Завязать интимное знакомство.

- С тех пор вы с ней виделись?

- Ну да…

- Что есть «ну да»?

   Человек из лесу помялся.

- Я, извиняюсь… Максим Эдуардович, по женской части я мужик это… ходок… Люблю значит по бабам… Ну, вот сегодня и заглянул. Сами понимаете…

   Вильнер вновь прошёлся. Зайдя к Якунову со спины (тот сжался и втянул голову), дружески похлопал по плечу.

- Вы думаете, что она есть работать на НКВД? Против Великий Германия?

- А что тут думать? Раз не сбежала, значит… Вам виднее, - Якунов, шумно высморкался. Вытер  пальцы о полу ватника. -  Только  сажать её, мне думается, не стоит. Баба справная. Может я её того… тоже на Великую Германию работать заставлю?

   Он говорил с огнём в глазах. Руки его чертили в воздухе соблазнительные контуры, в коих безошибочно узнавались круглые прелести Аграфены. Вильнер закусил губу. От омерзения к говорящему штандартенфюрер  едва не потерялся. Вот прохвост…

- Я подумаю, - как можно суше сказал он. –Good! Zer Good.

   Он нажал кнопку электрического вызова. В проёме двери тут же возникла фигура затянутого в корсет Фоммеля.

- Штурбаннфюрер! Возьмите с этого  господина подписку по всей форме. Проведите нужное мероприятие. Зайдите ко мне и доложите…

- Ja volle!

   После того, как  Якунов стал «агентом на доверии» (V-mann), Фоммель завёл его в один неприметный закуток. Там, развалясь, сидело на деревянных обструганных добела скамьях трое чинов вспомогательной полиции. Стоял патефон с набором германских и русских грампластинок. По знаку эсэсмана полицаи затушили цигарки. До хруста в суставах размяли набрякшие кулаки. Затем, врубив патефон («У самовара я и моя Маша! Её глаза так много обещают…»), отволтузили Якунова по первое число. Фоммель, скрестив руки, молча наблюдал. Ему было приятно осознавать свою непричастность к тому, что делают «эти русские свиньи».

- Теперь вы есть идти! Мы вызвать вас! Com nach House! Shneller!

- Благодарствуйте и на этом, -  русский завербованный, охая отправился восвояси. – Битте, дритте…

   …Крыжов благополучно вышел из лесу. Пройдя потайными тропами в лесной чаще, он чувствовал себя почти в безопасности. Однако чувство смутной тревоги всё ещё не покинуло его. Так бывает, когда человек, зная, что о нём заботится его окружение, продолжает рассчитывать в основном на себя. Так бывает, когда то самое окружение когда-то предало его.

    Он пересёк длинную лесополосу. За ней начинались места былых боёв. Здесь стрелковая дивизия  под командованием генерала Романова летом сдерживала натиск танков Гудериана. Арьергардом прикрывала отход главных сил. Изрытое воронками, покрытое, наполненными водой траншеями с полу осыпавшимися брустверами поле. В наспех отрытых капонирах стояли наверняка сорокапятки или крупнокалиберные пулемёты. А вот здесь, в маленькой землянке был медсанбат. Вон, как ведёт к ней от передовой, извилисто петляя, ход сообщения. Чтобы ни осколки, ни пули не долетали… Разбитая, со сгоревшими осями полуторка подвозила к передку боеприпасы.

   Заслышав голоса, мужской и детский, он моментально приник к сырой (со вчера лил дождь) земле. Но ничего опасного. Старик в поношенной телогрейке и его внучек. На нём была будёновка со споротой красной звездой.

- Здорово, дед! – Крыжов, окончательно осмелев, вышел к ним. – Вот, из окружения вышел. Надоела эта война хуже горькой редьки. Не подскажешь, где тут пристать?

- Здорово, соколик, - усмехнулся дед. У него была седая борода веников. Голову с остатками седых волос покрывал матерчатый картуз. – Издалёка топаешь?

- С под Орши, отец. Целая дивизия там в окружение попала. Сгинули все.

- А тебе повезло?

- Да! Бога надо благодарить, что так вышло. Землёй присыпало по самые уши. Ночью пришёл в себя – всюду трупы.


- А чего до  новой власти  не хочешь? У нас и староста теперь, заместо председателя. И полицейский. Всё чин чинаром.  Как при старом режиме.

- Так к новой власти присмотреться надобно. Может она  хуже прежней будет?

- Поглядим…

   Новая власть пока что не явила свою звериную сущность. Когда германские войска оккупировали смоленскую область, бывший колхоз «Путь Октября», что назывался раньше деревней Покрова Богородицы, принял на постой сначала батальон лёгких танков. Затем – полк одной из пехотных дивизий. Немцы оказались не страшными. Кур и собак  не стреляли, продукты не изымали. Если что было нужно, покупали за свои марки, которые назывались почему-то оккупационными. Жена Поликарпа сама вышла навстречу первому танку. На вытянутых руках её - свежеиспечённый хлеб с солонкой. Танк, более похожий на танкетку с пулемётом и коротенькой пушкой, встал как вкопанный. За ним – целая колонна. Германец, рыжий и здоровенный мужик с наушниками на пилотке, немедля спрыгнул на землю. Подойдя, испробовал её угощенье и сказал «гуд». Хорошо, значит, по германски. Похлопал Анисью по плечу.

   Очень скоро Поликарп сдружился с ихним полковником, что встал постоем в его доме. А ещё через неделю из города прибыл уполномоченный из викомендатуры, которая отвечала за сельское хозяйство. Высокий и сухопарый немец, в полувоенной шинели, но без погон. На фуражке с высокой тульёй разместилась малюсенькая кокардочка. Вместе с представителем фельдкоменданта и сельскохозяйственного отдела управы он принялся агитировать селян, чтобы те работали на «германски империй». Мужики и бабы, разинув рты, слушали лающий голос немца. Тот, в меру жестикулируя, объяснил: после победоносного завершения войны с большевизмом земля будет передана в безраздельное частное владение каждому селянину, но пока… Для снабжения той же германской армии требуются большие посевы зерновых. Вообщем, «унд клиеб», «унд сал», «унд млеко», как говаривали сами немецкие солдаты. Оказалось (к вящему недовольству), что новая власть колхозы упразднять пока не собирается. Они её ведите ли устраивают. Так проще собирать с сельских дурней «продналог» для вермахта. Учитывая, что многие сыновья ушли в Красную армию, воевали на фронтах, последняя перспектива выглядела совсем оскорбительно.

     Отменяются только прежние названия. Был колхоз «Путь Октября», теперь будет… Оставалась прежняя документация на прежних бланках с «шапками», прежние печати и штампы с СССР, ВКП (б) и тому подобным. В ходу оставались советские железные и бумажные деньги: с Лениным, полярным лётчиком и пограничником. Оккупационные германские марки тоже были в ходу. Но, как пояснил представитель фельдкоменданта, их курс пока составляет 300-400 марок за один советский рубль.  Инфляция, одним словом.

   Представитель фельдкоменданта, капитан с чудной фамилией Винфред-Штахов обратился к местным жителям на хорошем русском. Его короткая речь оказалась более понятлива и доходчива. «…Сталинская власть принесла русскому мужику только одни страдания! Коллективизация 30-х годов больно ударила по селу. Недоедание, а порой откровенный голод опустошил целые губернии бывшей российской империи. Вместе с тем сталинские комиссары и чекисты без пощады бросали в колымские лагеря и расстреливали всякого, кто им сопротивлялся. Возрождение исконных традиций русского общинного хозяйства, либо фермерский уклад, основанный на православной вере – вот миссия, которую принёс  вам на своих штыках германский крестьянин и германский рабочий! «Люблю пшеничные колосья, люблю труд крестьян!» - так сказал фюрер германской нации Адольф Гитлер…» На стену бывшего сельсовета тут же повесили два плаката. Один изображал человека с чёлкой и усиками, который то ли хмурился, то ли смеялся. На этом плакате во всю ширину была надпись: «ГИТЛЕР  ОСВОБОДИТЕЛЬ!» Второй плакат, тоже выполненный на  фотобумаге, в ярких красках изображал русского мужика с окладистой, как у Поликарпа, бородой. В рубашке в горошек. С косой, что держал отставленной. Другой рукой он пожимал почему-то сразу за обе руки  двух германских солдат. Те ему широко улыбались. «Земля – народу, фабрики - рабочим!» - значилось наверху, где неумелый художник прилепил изображения копров, заводских труб и элеваторов.

   «…Коммунисты они что ли? – прошепелявил дед Матвей, что ходил опираясь на палочку.  – И те землю да фабрики обещали задарма, а вышло что? Спросить что ли?» Несмотря на протесты своей старухи(«…сиди ты уже, сучок!»), он потянул чрез лес голов старую сморщенную ладонь. Уполномоченный викоменданта просто вытянулся в лице, когда перевели вопрос: «Так что, господа хорошие, советская власть не отменяется? Лозунги-то всё те же?» Будь поблизости господа из «гехайм», у старика могли быть неприятности. Сбиваясь и краснея, он как можно строже ответил: «Это не есть правда! Ви должен понимайт, что германский рейх должен победить это Сталин. Тогда мы будет менять вас печать, вас документ…» Из его слов и поведения просматривалась явная неспособность Гитлера-освободителя по нормальному утвердиться на этой земле. Если даже на замену штампов и паспортов у их денег нету.

    В довершение ко всему из большегрузной машины на трёх осях, с вытянутым радиатором сгрузили сеялку из рейха. Агрегат был солидный. Его перекатили в поле, где предстояло сеять озимые. Германский солдат в пилотке принялся объяснять селянам его устройство. Показывал за какие рычаги надо дёргать, на какие педали давить, ибо все надписи были на германском. За плечом у него на широком брезентовом ремне висела самозарядная винтовка  СВТ-40. Своих у них что ли нету? Это также не свидетельствовало в пользу «освободителей».

   Было задано ещё с десяток умных и не очень вопросов с соответствующими на них ответами. По завершении импровизированного митинга селянам была предложена кандидатура имперского старосты. К удивлению это был Поликарп Свиридов. Чем-то приглянулся он новой власти, именуемой не иначе как Ordnung. Почесав затылки и посмотрев на баб, мужики почти единогласно проголосовали «за». Воздержался лишь дед Матвей. «Окромя Поликарпу людей что ль нету?» - недовольно прошамкал он. «…Да хто, оглашенный?» - «Да хуть бы я!»

   После утверждения в должности, к Поликарпу подошёл капитан Винфред-Штахов. «Иван Карлович», - представился он. Протянул руку со снятой перчаткой. У него было хорошее русское произношение. Лицо с полуседыми, подстриженными усами поражало своей открытостью. Синие глаза излучали добро. «Я такой же русский как и вы, - предупредил вопрос этот «немец». – Жил до революции в России. Служил в русской императорской армии. С 1920 года обретаюсь в Германии. Так что, прошу любить и жаловать…» «Что ж, раз земляк, прошу вас до хаты,» - усмехнулся Поликарп. Это было то, что нужно.


*   *   *

Из разговора начальника Генштаба генерала армии Г.Жукова с командующим Северо-Западным фронтом генерал-полковником Ф. Кузнецовым от 26 июня 1941 года:

   «Жуков: Давайте конкретнее об обстановке, рассуждений не нужно, нам не до этого. Где противник?.. вы, как командующий очень плохо справляетесь с руководством войсками фронта… не знаете, где соединения фронта и что они делают… имейте ввиду, передовые моточасти (противника) далеко оторвались от своей пехоты. Поэтому вам подвёртывается удобный случай уничтожать их с тыла ночными действиями. Дайте задачу частям на широкие ночные действия…»

Из разговора начальника генштаба генерала армии Г.Жукова с новым командующим Северо-Западного фронта генерал-лейтенантом Н.Ватутиным от 13 июля 1941 года:

   «Жуков: Все ваши планы до сих пор в жизнь не проводились и оставались только фантазией, потому что эти планы до полков, рот, батальонов не доходили и никто это не контролировал…

   Ватутин: Товарищ генерал армии, все указания ваши мне понятны… Сил не так много, как кажется…

   Жуков: …части при плохих руководителях, ничего существенно не сделав, теряют не только личный состав, но и вооружение…»

Из шифрограммы начальника Генштаба генерала армии Г.Жукова командующему Юго-Западным фронтом генералу-полковнику  М.Кирпоносу:

«…Товарищ Сталин особенно требует смелее бить корпуса противника с тыла, отрезая их пути питания. У нас такой случай подвернулся, и на этом деле можно крепко проучить заносчивого противника…»


*   *   *

- Обла-а-ава! Тикайте… - этот вопль нечеловеческой силы пронзил всю базарную площадь.

- Ой, мама родная! Так у меня ж сала до пуда и мешок картохи. Куды ж я всё это дену? Изверги проклятущие…

- Кто изверги? Новая власть! А ну стой, вражья душа. Стой кому говорят, лярва сталинская! Стрелить буду…

- Ой, сыночек! Богом молю – не стрели! И так всё отдам…

   Крыжова от таких криков и речей совсем замутило. Вокруг неприметными, смазанными тенями (с серыми, похожими на лежалое тесто лицами, с потухшими глазами) метались человеческие фигуры в кожушках, довоенных пальто из драпа, демисезонных плащах, шляпах и платочках. Нос шибало запахами. Да какими! Прислонённая к паперти телега с запряжённой в хомут лошадью была покрыта сеном. Из-под копны выглядывали ноги без сапог, в размотанных грязных портянках. Доносился сивушный перегар. Но от ног «давило» сильней. Так, что чуткий, опытный нос чекиста (в прошлом полпредского резидента)  вовсе перестал чувствовать. Хотя и гражданская за плечами – с её с сногсшибательными ароматами! Одна только поездка в 18-м через Сиваш. До сих пор жива в памяти. «…Не боись, Лицко, не боись! Я тебя не зарежкаю…»

   Он складывал в отрез холста, с белыми кристалликами поваренной соли, слипшейся в свином жиру, увесистые шматья сала.  Не спеша, как и подобает в сложившейся обстановке. Как это учили делать ещё в ЧК. За бегущим – бегут! И стреляют: не в воздух, поверх головы, но – на поражение. Так, что на асфальт или булыжную кладку текут студенистые мозги. А бегут, известное дело кто – персоналии с хлипкими нервами и гнилой совестью. Те, у кого в подсознании засело: «Евгений Онегин лишний человек». Не прошёл контроль. То бишь – естественный отбор по старику Дарвину. Не прошёл, обезьяна!

   Тупорылые, раскрашенные в зеленовато-серую линию грузовики с брезентом, плотным кольцом стояли у площади. С обеих сторон от соборной ограды выкатили мотоциклы с колясками. В них устроились чины фельджандармерии с огромными бляхами на всю грудь.  «Люлечники» крутили на станках пулемётные стволы в «дырявых» кожухах. Вдали, за серыми складскими бараками, один из которых был приспособлен Винфред-Штаховым под «Народный театр драмы и комедии им. А.П.Чехова», виднелись редкие цепочки вспомогательных полицейских в чёрных шинелях серыми отворотами. А по рядам, пружинистым чеканным бегом, ударяя нога в ногу, бежали люди в пятнистых куртках и касках. Со значком из белого щитка и чёрных косых молний. Некоторые держали на поводках рвущихся овчарок. Плоскими широкими штыками мечущихся со скарбом «нелюдей» сгоняли в отдельные группы. Заставляли бросать узлы, баулы и чемоданы в одну кучу. Подозрительных ставили на колени, с заложенными на затылок руками. Начиналась проверка…

- Ausweisen! Shneller!

- Ой, господа-товарищи! Собачку-то уберите – боюся, что покусает…

- Заткнись! Делай как сказано, сука старая! Выворачивай кармашки! Не то пасть порву!

- Das ist Geistliche! Entlassen!

- Господи!  Пресвятые угодники! Царица-заступница, матушка! За бороду… ить!  - не тяните! Духовный сан, всё ж таки… У меня и разрешение от комендатуры имеется.

- Ладно, разберёмся! Топай за ограду, святой отец. Я к тебе… гм… за святым причастием зайду. После облавы…

- Russiche Ei`nwohnerschaft!  Schweigen! Ahtung! Aine Waffe und schnapps -ausliefern!

- Слышите, что вам говорят герр роттенфюрер! Оглохли? Сщас уши прочистят…

   Крыжов так бы и продолжил (точно по легенде!) сворачивать свой узел с плоской бутылкой от шнапса, что обменял на пол кило сала у троих германцев. Да только мимо него пробухал сапожищами полицай. На ремне у служивого висела тёртая кирзовая кобура из-под нагана. В полу развороте тот замер. Затем круто развернувшись, ощерил молодое, красное от ярости лицо:

- Ты чё, сука!?! В ябло давно не получал! Сщас…

- Да я скоро уложусь, сыночек. Вот-вот, и к вам. Куды мне…

- Ябло закрой! Манатки бросай! Живо…

   Крыжов помедлил. Развёл руками. Глаза полицейского потемнели. Мелькнул кулак с отбитыми в синьку костяшками. Ох-х-х… Небо с хлопьями чёрно-лиловых и серых туч окрасилось багровыми тонами. В бешеном аллюре (хотя без лошадей!) закружились позолоченные с синевой купола с лучеобразными крестами. Голова Крыжова тюкнулась о церковный забор.

   Полицай снова навис. Замахал ручищами, точно это были грабли. Прибежали ещё двое с винтовками. Рывком вздёрнули его на ноги. У одного в руках Крыжов заметил узел. Сопрут, сволочи… Ладно! Радуйся, что бьют милосердно. Кстати, с чего бы это? Не бегу, не прекословлю. Странно… Или так – Контроль предупреждает? Похоже, что так.

   Его за подмышки протащили к зелёному грузовику с номером WH 31-49. Им была советская полуторка. Запихнули (с борта потянули руки два жандарма в клеёнчатых плащах с бляхами) в кузов. Там сидели человек пять. Какой-то интеллигент в грязном, с отпечатками от подошв, плаще. Берет он судорожно мял в костлявых руках. Три женщины разных возрастов. Парнишка лет четырнадцати в вельветовой курточке с зелёными плюшевыми вставками, с будённовским остроконечным шлемом на непослушной вихрастой головке. Причём, к удивлению Крыжова, пятиконечная матерчатая звезда неопределённо-бурого цвета так и осталась неспорота.  Не за это ли прихватили «сверхчеловеки» бедолагу? Остальные задержанные не так привлекли его внимание.

   Машина (после того как жандарм с вязью на синевато-белых погонах, тюкнул о кабину) сорвалась с места. Проехала мимо управы. На деревьях сидели мальчишки – им такие сцены были в диковину. По площади шествовал высокий чин в очках, облачённый в кожаный плащ. В  фуражке с мёртвой головой в кокарде. Ему только что передали кипу изъятых зелёных книжечек с серпом и молотом. Он старательно уложил их в зелёный непромокаемый конверт, украшенный чёрными молниями.

   Их привезли в бывшее помещение райотдела милиции, где расположилось полицейское управление и школа полиции. Во дворе выгрузили тычками из кузова. Женщин и мужчин развели по разным камерам. Старого интеллигента, мнущего беретик, а также мальчишку в богатырском шлеме усадили с Крыжовым на длинную скамью. Она занимала половину дощатого коридора, выбеленного извёсткой. На входе стояло ведро с надписью «мусор» на двух языках. На стенах чёрными, выведенными по трафарету буквами, значилось на тех же языках: «НЕ КУРИТЬ!», «СОХРАНЯТЬ ТИШИНУ!», «СОБЛЮДАТЬ ПОРЯДОК!».

-        Ordnung! – срывающимся голосом прошептал интеллигент.  Его растрёпанные седые патлы покрывали уши. Желтоватая лысина блестела от бисеринок влаги. – Un Ordnung! Desche, Desche, uber Alles! Германия… ах, милая Германия!

- Чиво такое? – стоящего подле полицая чуть не хватили кондрашка. – Вы немец, что ль? Фольгс… фоль…

- Я не фольксдойтч! – помог ему старик. - Я природный русак. Русский человек! –костистый нос с пуками волос вскинулся меж седых бровей. От этого интеллигент, которого Крыжов автоматически, следуя оперативной интуиции, назвал «Доцент», стал похож на филина. – Молодой человек! Докатились – русский русского в морду тычет. Сапогом в спину…

- Но-но! –полицейский хамовато усмехнулся. – Нашёлся мне здесь, толстовец хренов! Сиди как сидел. Не то…

   Из-за притолоки коридора, освещённого аккумуляторной лампочкой (во дворе на каплевидном грузовике-генераторе включили двигатель) возник силуэт. Высокий пухлощёкий SS-mann в длинном чёрном плаще-реглане. На высокой тулье – эмблема черепа и костей. В руках – чёрная кожаная папка на молнии. За ним строевым шагом следовал помоложе, в синевато-зелёной полевого образца накидке. В полевой фуражке с кокардой «мёртвая голова». Они, оживлённо переговариваясь, проследовали в отдалённый конец коридора, прикрытый дверью-решёткой. Её спешно открыл сидящий на часах полицай. Кракнул открываемый замок. Полицай, здоровенный усач с багровым носом, оставался стоять «по швам». Глаза его часто моргали.

- Однако, организация… -  потянул было дядька в синеватом ватнике, что был с краю. Однако «дотянуть» не успел – резиновой палкой полицай огрел его по спине.

   Всхлипнув, «ватник» засучил пятернёй волосы.

- Зенки раскрой! На стенке что – не разговаривать?!? Значит, базара нет…

- Да я так, что б разговор поддержать, - вякнул «ватник», которому тут же досталось снова…

   В коридор вышел тот SS-mann, что был помоложе. Он был без плаща. На левом рукаве Крыжов, на напрягая зрения и не суетясь (Боже упаси!), рассмотрел узкий серебристо-чёрный шеврон: SD. Ага! Ими занимается не полиция безопасности – служба безопасности! Не четвёртое или пятое – внутреннее SD (Amt-III ) и внешняя разведка SD (Аmt-VI )! Ведомства группенфюрера SD Отто Олендорфа и бриганденфюрера SS Вальтера Шелленберга. Это уже интересно! Отшень интересно, как говорят сами арийцы. Не арийцы, конечно – так…

   От его внимания не укрылось и то, что бит  за разговор был только «Ватник». Человек, судя по всему, и при советской власти – недалёкий. Из тех, на ком – «воду возят», «запрягают» и «пашут». Жаль таких, не прошедших Контроль ему, Крыжову. Искренне жаль. Безо всякого злорадства.

   Молодой чин из службы безопасности, поскрипывая сапогами, прошёлся.  Провёл пальцем. Брезгливо поморщился – на решётке нашёл пыль… Затем, пригладив белёсые виски, сказал интеллигенту:

- Ваш фамилий? Отвечайт!

- Кому сказано, что  отвечай! – полицай крутанул за ремешок дубинку.

   Интеллигент подобающе прибрал седые лохмы. Воздел выцветшие глаза к подбородку высокого немца – там, где в серебряном шитье черных петлиц угадывались рунические молнии и кубики. И двигался над белоснежной полоской кадык.

- Оттенберг Александр Юрьевич, по рождению и крещению русский, - молвил он. Его сморщенные губы поджались. На лице появилась гримаса. – Что вас ещё интересует? Was ist loose, Mein Herr? Itch been  Verhaftete? Arestishe kalt? Meine Schuld, Bitter?

   Эсэсманн округлил свои белёсые, неопределённого рисунка глаза.

- Со мной так даже в НКВД не обращались, - усмехнулся Оттенберг. – А мне там гостить пришлось, милостивый государь.  В 34-м году, при Генрихе Ягоде! Земля ему будет пухом – не будем дурно о покойнике… - так как немец в форме молчал, Александр Юрьевич продолжил: - Меня на улице - средь бела дня!  Хватать под микитки – швырять в грузовик! Чтобы я, приват-доцент, заслуженный адвокат…

   Крыжов попал в кабинет лишь последним. Перед ним завели мальчишку. Вышел он без конвоира и по прежнему в островерхой буденовке. Чудеса… Когда белёсый эсэсманн толкнул Павла в открытую дверь, взору Крыжова предстались портреты Адольфа Гитлера в коричневой форме СА, рейхсфюрера «всея» SS Генриха Гиммлера. Последний загадочно улыбался сквозь стёкла пенсне, каковые носят в Германии лишь учителя да врачи. Справа под несгораемым шкафом расположились портреты Антона Павловича Чехова и Фёдора Михайловича Достоевского.  Оба русских классика с удивлением взирали на происходящее.

- Якьюнов Алэксэй Дмитриевитш? – после долго-мучительной паузы, не поднимая головы, произнёс остролицый субъект в штатском. У него был красно-золотой овальный значок. Он сидел справа от входа. – Вы  есть быть задержан! Сесть за стул. Сидеть прям.

- Это можно, - Крыжов, смело усаживаясь, решил косить под всамделишного придурка-дезертира. – Это мы мигом.

   Остролицый тем временем разложил на столе, стеленном розовой бумагой, зеленовато-серые матерчатые конверты. Из одного выложил зелёную книжицу с серпом и молотом. Но не Крыжовскую – Павел Алексеевич свою пометил. Ага, вот и моя – с надорванным уголком… Тем временем от его внимание не уходил другой немец. Пухлощёкий блондин с голубыми глазами, круглым подбородком. Он был в чёрном френче с нарукавной повязкой. Сидел под портретами обоих бонз.

- Криппо! – снова ожил остролицый, чем-то неуловимо напоминающий основателя SD Гейдриха. – Я есть криминалсекретарь Крешер. Иозеф Крешер! – он раскрыл чужой паспорт. Открыл папку с Sigrunen и аббревиатурой Amt-V (Sipo). Стал говорить как по написанному: -  Год рождений? Профессий? Где есть жить до начала война…


   Крыжов отвечал на монотонные вопросы односложно. Изображал на лице испуг и недоумение. Дважды интересовался судьбой своего узла.

- У вас не есть отметка о регистрации на биржа, - отмахнулся от «судьбы сала и картохи»  чин полиции безопасности. – Паспорт есть отметка комендатур. Почему вы есть нарушайт приказ германский командований?

- Ой, господин хорошой…

- Я не есть господин хороший! Криминалсекретарь Крешер…

- Ага! Точно… Я забыл! Ей богу, честное-пречестное. Исправлюсь, - Крыжов в меру сил отрывался от седалища и вилял задом.

- Мы отшень надеется на это, - заметил герр Крешер. Он несколько сбавил тон. «Гавкал» теперь с сочувственным участием. – Вы может взять…

   Рука Крыжова скользнула к чужой книжке серпастого и молоткастого. Замерла тут же. Словно почувствовав невидимую преграду. А эсэсманн в форме немедленно встрял с хитрым вопросиком:

- …Всего несколько вопросов, Алексей Дмитриевич. Вы никогда не думали о смерти?

   Крыжов остался в прежнем положении, растягивая оперативную паузу. Надо отдать им должное – пасс с портретами классиков, а также вопросом о смерти продуман здорово. Почти в точку. Надо будет учесть.

- Не поняли? – видя его замешательство, пухлощёкий раскрыл ладони. Обе руки он выложил на стол. – Я поясню. Передо мной – весьма умный, скромный, обаятельный мужчина. Лет сорока. Не больше, как говорят у вас в России. Согласно его документам, родом из Смоленска. 1978 года рождения. Паспорт выдан районным отделением милиции НКВД 3 октября 1933 года. Очень хорошо. Торгуете на рынке. Проживаете?

- Так это… Покровские мы! Бывший колхоз Октябрьский.

- …в сельской местности. Госсбауэр, как говорят в рейхе? Деревня Покрова Богородицы Смоленской области. Почему не живёте в городе?

- Так это… голодно у вас. Вот герр староста и отпустил. Поторговать, значит.

- Служили в Красной армии? С начала войны?

- Так точно. Как же-с…

- Откуда тогда этот паспорт?

- Паспорт… Так я ж кады в село попал, совсем никакой был. Ни книжки красноармейской, ни бумажки. Большевики, они знаете как? Ничего по призыву не выдали. Так, безпачпортный и  топал. Пока под Оршей  меня не контузило.  Божьей милостью… - Крыжов истово перекрестился. – Ну и вот. Притулился я к селу. А там герр староста и полицейский. Удружили, значит. За бутыль самогону паспорток мне сварганили. Ругать их будете? Не надо…

- Не будем, - усмехнулся эсэсманн. – В России так  принято.

- …Много есть у вас житель по такой паспорт? – возник криппо.

- Много не много, но есть, - засуетился Крыжов.

- Сколько есть? Вы готов нам писать?

- Стучать предлагаете? Не выйдет. Мы с детства отцом да матушкой в вере строгой воспитаны. К доносительству…

- Нам не нужно есть стучать, - Крешер сделал несколько пометок в блокноте. Сунул карандашик в металлический футляр. – Мы знайт, что староста Свиридоф-ф-ф не есть выполняйт приказ имперский власть.  Укрывать посторонний. Делайт ложный документ. Вы хотеть занять место имперский старост?

   Вопрос прозвучал неожиданно. Крыжов на глазах совсем поглупел. На деле был как сложенная пружина. Ему, значащемуся по учётам «G», как  неместному, хотя и родился по легенде в 70 верстах отсюда, предлагают занять место Сычёва?  Если живёшь там, где жил и прописан до 22 июня – значит для имперской власти ты проходишь по учётам «А». То бишь, вне подозрений. Можешь получить разрешение на торговлю, промысел. Беспрепятственно, по разрешению фолькскоменданта, передвигаться по области. Даже выезжать за пределы, будя там имеются родственники. А так… Хорошо, этот минигейдрих не стал «пальпировать» насчёт родных и близких. Что-то не так…

- А как же господин Свиридов? Не можно так. Не по Божески это. Верно?.. – он слегка оборотился к пухлощёкому. Тот едва заметно кивнул. Тронул пальцем ухо. Ага, есть…

- Кто есть подтвердить ваш личность в Шмоленгс? – раздражённо бросил полицейский вопрос Крешер. – Мы должен знать – вы есть коренной житель или притворяться? Дурачить нас…Shmeker!

- Чиво-чиво? – Крыжов даже привстал.

- Шмекер есть по германски нечестный человек, - усмехнулся поверх головы герр Крешера пухлощёкий. Голубые его глаза заискрились. – Это не есть хорошо. Очень нехорошо.

- Тогда нет! – замахал руками чекист. – Не шмекер!

- Кто есть подтвердить!?!. – Крешер потеряв терпение, хлопнул плоской широкой ладонью. Из металлического подстаканника вылетел карандаш с тёркой.

- А, это? Это самое, они и могут…

   Следуя легенде, Крыжов, намеренно долго сопя и почёсываясь, перечислил с десяток фамилий. В том числе сторожа из артели «Автомобилист», мастера-часовщика из «Гарантии», участкового уполномоченного, секретаря парторганизации, который якобы тянул его, верующего, из комсомола в кандидаты ВКП (б). Всячески убеждал порвать с религиозным мракобесием. Большинство названных им либо эвакуировались, либо были в действующей армии. Секретаря парторганизации убило накануне сдачи города – осколками авиабомбы. Сам Крыжов, то есть Якунов, по легенде, до войны работал курьером в газете «Смоленская Правда». Разносил письма, объявления. Затем поступил учеником наборщика в областную типографию. Герман Константинович «сварганил» легенду на совесть. Однако роль придурковатого для Крыжова явно не подходила.

- Also! – буркнул криминалассистант,  записав последнюю фамилию. Он удовлетворённо кивнул: Всесюкин Гавриил Евгеньевич, сидел пять лет в сталинских лагерях. До революции – сын купца первой гильдии, присяжный поверенный. Недавно назначен бургомистром: -  Кто вы знайт из агентур огэпэу?

- В смысле? НКВД что ль?

- Отвечайт!

- Да как мне их знать, господин… извиняюсь, крив… Они ж при Советах явно не ходили!
- Откуда вы знать?

- Опять двадцать пять. И рыбе зонтик. У нас за такие разговоры – знаете? По головке того… Могли и пятерик навесить по 58-й. Антисоветские разговоры…

- У нас тоже, - кивнул пухлощёкий.

   Крешер метнул на него недовольный взгляд. Затем почесал залысый лоб.
- Советски активист? Комсомол? Член партий?.. – эти вопросы посыпались как из рога изобилия.

   Крыжов, изобразив глупое недоумение, ещё раз озвучил фамилию, имя и отчество  погибшего при эвакуации наборного цеха секретаря парорганизации. Насчёт первых двух, представляющих угрозу третьему рейху,  он  заявил:

- …так у нас везде были активисты! И комсомольцы! Я тоже был в ВЛКСМ. Среднюю школу как-то надо было заканчивать? Без неё…

- Schweigen!

   Криминалассистант произнёс длинную, малопонятную немецкую фразу. Откинувшись на спинке, просидел в таком положении с минуту. Затем порывисто встал. Уложил в папку матерчатые конверты. Собрался было уходить…

- Паспорток-то верните! Зачем чужой-то…

   После этого Крешер, беззастенчиво ругаясь,  вымелся наружу. Крыжов сунул свою книжицу во внутренний карман ватника. Поскрёб щетину. А пухлощёкий немедленно встал. Оказался посредине. На его рукаве, как и следовало ожидать, был шеврон SD. Повыше локтя другой – ввиде узкой серебристой нашивки углом вниз. Ясно… Склока службы безопасности и полиции безопасности. Гестапо подсиживает разведку. Которая в RSHA не обладает властными функциями. Только представительскими. Не может задержать, тем более  «заарестовать» без санкции «папы Мюллера».

- Чай, кофе, папиросы… - предложил этот немец. Крыжову тут же стало всё ясно…


*   *   *

Из рапорта майора Коссарта, командира бомбардировочной эскадрильи:

   «…в 60 вылетах до 9 сентября 1941 г. наше подразделение встречалось с советскими истребителями всего 10 раз».

Из рапорта подполковника Х. Райзена, командира бомбардировочной авиагруппы II/ KG-30:

    «…из 20 самолётов, потерянных моей группой в 1941 г., только три или четыре аварии не имели объяснения, и это единственные потери, которые можно отнести на действия советских истребителей… я сам несколько раз чуть ли не сталкивался с русскими истребителями, пролетая через их строй, а они даже не открывали огня».

Из рапорта майора Й. Йодике, командира бомбардировочной эскадрильи:

   «…до осени 1941 г. мы или не сталкивались с советскими истребителями, или те просто не атаковали нас».


  *   *   *

-   …Ты почему не вводишь войска своего резервного, Семён Михайлович? – поинтересовался Жуков. Он скинул кожаное пальто. Посвёркивая золотыми звёздами в петлицах и шевронах, взялся за самовар – тот был ещё горяч: – Товарищ маршал! Товарищ Будённый! – он громко откашлялся, вызывая на себя внимание.

- Где мой штаб? – не видя перед собой, спросил тот сквозь знаменитые усы.

- Тут рядом. У полустанка Обнинского, - немного подумав, Жуков проговорил: - В 105 километрах от Москвы.

   Будённый продолжал молчать. Сидел как изваяние.

- Какое положение на фронте?  - вымолвил он в прежней тональности.

   К груди подступала жуть. Хотелось выматериться, но Жуков смолчал.

- Сплошной линии фронта нет. Только это я знаю.

- …Стрелять их некому! – Семён Михайлович изобразил гнев. Усы зашевелились, как разбуженные змеи. – Как в гражданскую…

- Стрелять! – усмехнулся Жуков, наливая себе и маршалу чай в высокие стаканы в медных подстаканниках. Он сдвинул ворох личных бланков «Маршал СССР С.М. Будённый» с гербом. – В 37-м сколько стреляли, а толку! Всех не перестреляешь. Вот сейчас в твоём штабе был. Всякого , кто там есть, расстрелять можно. Прямо ни сходя с места. А кто выполнять приказы будет? – в Жукове проснулся драгунский унтер-офицер. Именно в таком звании он уходил на империалистическую. – Не всякого дурака стрелять нужно.

- Трудно возразить, - помялся Будённый. -  Проезжал через Медынь. Кроме трёх милиционеров никого там нет. Местная власть, партийная и советская, оттуда ушла. 24-я и 32-я армии разбиты. Вчера я сам чуть не угодил в плен. Занесла меня нелёгкая на шоссе между Юхновом и Вязьмой. Думал оно наше, а там колоннами немцы прут. Играют в свои гармошки обоссаные, песни горланят! «Рус, рус!» Ком, значит, в плен! Ну, шофёр, известно дело, дал газ. Вынес, слава Богу, - никого не стесняясь, он перекрестил грудь со звёздами героя, и золотыми листьями на петлицах с громадными звёздами.

- В чьих руках Юхнов?

- Не знаю, - потупился Будённый. – Там держали оборону два полка народного ополчения из 33-й армии.  Думаю, что город уже взяли немцы.

- Товарищ маршал, - Жуков отхлебнул чай. Отставил стакан. Подобрал локти. – Я уполномочен Ставкой и Верховным главнокомандующим задать вам вопрос и потребовать объяснения по всей форме. Где войска Резервного фронта, которыми вы командуете? Где 200 танков? Почему вы не бросаете их в бой, чтобы заткнуть прорыв?

- На этот вопрос я не уполномочен объясняться ни с кем. Даже с тобой, Георгий Константинович, - Будённый по прежнему не смотрел в его сторону. – Войск больше нет. Я их отослал. Туда…
- Куда? – у Жукова похолодели кончики пальцев.

   Будённый уклончиво махнул чёрной, курчавой головой на юг.

- Этот вопрос я также не вправе с вами обсуждать. Только с товарищем Сталиным. Лично, - выдохнул он. – Можешь считать, что я выполнял указание директивных органов. Так оно лучше будет.


*   *   *

   После того, как его отволтузили со знанием дела полицаи, Крыжов, матерясь, поплёлся на выход. Для него стало совершенно ясно в чём заключались причины «пробуксовки» подпольной работы. Явно что канал связи под контролем. Сидящий на связи между городским подпольем и партизанскими отрядами (их было три в области, поддерживающими связь с Центром) человек либо провокатор, либо его используют в тёмную. Это ещё страшней: благими намерениями устлана дорога в ад. Возможно его, Крыжова, пасут ещё по выходе из деревни. Обосновался он в бывшем колхозе им. Октябрьской коммуны  неплохо. Дед Поликарп Свиридов, он же имперский староста, был человек партизан. До войны – служил доверенным лицом в системе народного контроля. Состоявший при нём сельским полицаем Спиридонов был человек ни так, ни сяк, но безвредный. Близкий родственник до революции состоял унтером при тюремной ведомстве, за что «Спиридона» не раз тягали в ОГПУ-НКВД. Пришлось ему от родственника (мотавшему к тому времени срок на постройке Волжско-Донского канала) отказаться. В полицаи пошёл по уговору Свиридыча: «…там паёк дают и ещё кой-чего». Кой-чего…

   Паспорт сделали быстро. Легенда о «серпастом и молоткастом» была придумана с целью убедить криппо и гестапо (насчёт службы безопасности не смели и думать!), что у старосты или полицая есть связи с уголовным миром. Фундамент этой легенды разрабатывался за год до войны, когда стало известно, что Абвер и СД запускают щупальца в мир «братков». Что им в этом незримо способствуют остатки недовыбитых троцкистов, окопавшихся  на партийной и советской работе. И в окружении Хозяина. В этом у Крыжова почти не было сомнения. Ведь если на связи в городе сидит агент-негласник той стороны, то… Чтобы такого внедрить, сохранить и задействовать в сложной оперативной комбинации нужно иметь нешуточное прикрытие. Как минимум на уровне Лубянского наркомата и партийного начальства. Скорее, не столько областного, сколько…

   Он остановился: изображая, что ищет что-то в грязи, сошёл в лужу. В ветровом стекле немецкого приземистого вездехода с камерой на остром радиаторе, мелькнула островерхая буденовка. Хвост? Мальчишка-топтун? Ага… Он вспомнил, как тот вышел из дверей с паспортом. А интеллигента-Оттенберга куда-то увёл полицейский. Странно… Второго, как немца по крови, обязаны были моментально выпустить. Наводят тень на плетень? Похоже, что так.

- Дядь? А дядь, закурить есть?

   Это говорил шкет, одетый в не по росту подогнанный пиджачок. На ногах были ботинки с обмотками. Шею в цыпках обматывал рваный шарф.

- Чего тебе, мальчик?

- Дядь, а дядь – закурить есть? – в прежней тональности повторил шкет.

   Его нагловатый взор где-то блуждал. На губах, измазанных в шоколаде или грязи, играла томная улыбка.  Обычно так ставят себя шестёрки, что «ошиваются» при блатных. В камерах, вагонзаках и автозаках. В лагерях и пересылках. Они имеют исключительное право требовать «калым» или «магарыч». За воздух или место – плати, фраерская душа! Не то – перо в бок или гвоздь в ушную раковину. Это самое быстрое из всех несчастий. «Опускания» до параши и ниже…
- Дядя завязал, - бросил ему Крыжов. – Под самую завязку. Не при делах.

- Где на зоне чалился?

- Говорить с пернатым буду в присутствии взрослых, - Крыжов отлично усвоил, что в компетенции шестёрки, а что за ней. – Вопросы, паря?

- Ладно, не прокурор, - виновато шмыгнул «паря». – Меня Минькой кличут. Я здеся при делах. При Васе Тёмном.

- Не слышал, - качнул головой Крыжов. – Я здесь вообще так… прохожу да забуду

- Если что понадобиться, спроси здесь обо мне, - почесал нос якобы Минька. – Ну, я почапал. Бывай, братан!

   Они распрощались как друзья. Спиной Крыжов ощущал, как за ними кто-то наблюдает. Наши? Бис его знает, подумал он. Ему вспомнился дед Ерофей. Минька «почапал» своими гавнодавами по жирной, разъезженной сельскими подводами и германскими машинами улочке. Она носила горделивое название «Адольфгитлерштрассе, 17». Об этом свидетельствовала  деревянная, окрашенная в белое дощечка с надписью на русском и хохдойтч. Проехавший мимо мотоцикл с водителем в плаще и бляхой фельдкурьера, едва не окатил его по уши.  Минька показал немцу (в спину, конечно) локоть. Затем присел. Выставил задницу. Похлопал по ней ладонями. Фу, как некультурно…

   Подмигнув ему, Крыжов пустился в путь. Ему как прописанному в Смоленске намекнули на «отсутствия отметка на биржа». Та располагалась на Адольфгитлерштрассе, 1. Прямо напротив управы и комендатуры. Опаньки! А в управе числится на службе наша связная по городу – Аграфена.

   …Минька осторожно зашёл влево. Не оглядываясь, втиснулся за посеревший от времени островерхий заборчик. Дальше тянулась улица, по которой до революции располагались купеческие лабазы Всесюкиных. Тот, что  нынче попал в бургомистры, точно попал. Говорил ему мой хозяин, не лезть поперёк батьки – всё ж полез, с мрачным удовольствием подумал «Минька». Но это было не его имя. Возле длинной очереди, что выходила на улочку (в помещении бывшего мучного склада, что примостился возле обгоревших бараков, оккупанты раздавали крупу и сахар), остановилась со скрипом длинная, низкой посадки машина. На номерной табличке отчётливо были прописаны две короткие молнии, но она была замазана грязью. Аппетитно чавкнув, открылась дверка. Стоявшие за раздачей женщины увидели, как рука в перчатке и кожаном обшлаге поманила оборвыша. Тот послушно подошёл. Глупо улыбаясь, протянул руку. Тут же оказался втянут. Хлоп!

   Красивая, точно в кинолентах, машина с пришторенными окнами, с тремя лучами посредине хромированного круга на радиаторе сорвалась с места. Вскинув тучу брызг и грязи, умчалась в сторону соборной площади.

- Был мальчик и нет, - сказала молодка в платочке и кирзовых сапогах, что выглядывали из-под обрезанной шинели. – Такие сейчас времена, бабоньки.

- Может отпустят? Покатают, шоколадом накормят…

- Гляди – как бы нас с тобой так не покатали!

- Бабы! Читали новый приказ фельдкоменданта? Всем женщинам до тридцати надлежит явиться на повторную регистрацию! Требуют при себе две смены чистого нижнего белья. Причёсанными, умытыми и всё такое. В нарядном платье. Говорят по секрету, что ихним солдатам будем прислуживать.

- Вот так! Сразу и солдатам. А может кого и на офицеров бросят? Я бы согласилась.

- А, тебя сразу видать. Нет, что б посопротивляться.  Со всеми пойдёшь…

   В салоне «Мерседеса» сидели Крешер, чин из секретной государственной полиции в дорогом пальто, а также регирунсрат жандармерии, что соответствовало званию капитана полиции и армии. Машину плавно качало на рессорах. Она выделывала круги по соборной площади. Затем остановилась и замерла на задах Народного театра.

   Салон, обшитый зеленоватым плюшем, был отделён от кабины опускающейся перегородкой. Все трое слушали агента наружного наблюдения. По легенде он назвался Михаилом, «что есть по русски Минька». В документах Amt V и Amt IV он проходил как оперативный агент группы В-3. Биография его была проста. Отец , офицер Красной армии, был расстрелян по приговору «тройки» (внесудебного заседания) в 34-м по обвинению в организации покушения на товарища Сталина. Мать сошла с ума и повесилась. Сам подросток по решению нарсуда был определён в детдом. Оттуда совершил пять побегов. За кражу съестного угодил в колонию. В начале войны в арестантский вагон, где эвакуировались малолетки-урки, попала бомба. Всех поубивало. Он остался жить. После оккупации полевая жандармерия провела облавы. Всех беспризорных подростков доставили в фильтрационный пункт. Там, после знакомства с Крешером, что накормил подростка колбасой с сыром, угостил шоколадом, тот дал согласие на сотрудничество с Sipo.

- …Покумекал по нашему, - уверенно сказал «Минька». – Зону знает. Чалился с блатарями. Но так… На кон ставить нужно!

- Что есть… А? – Крешер, усмехнувшись, ущипнул себя за нос. – Кон есть по русски… Au`flauf! Das ist Gaunersprache?

- Ja volle! – подросток неплохо изучил немецкий до ареста отца. – Именно, что воровской. Встречу надобно с ним провести. Чтобы раскрыть, где чалился и с кем. В смысле, петух- не петух…

    Чин из гестапо смущённо улыбнулся.  На нём была дорогая фетровая шляпа, жемчужно-серое кашне. Он изучил язык русских воров, так как прожил в СССР год, будучи работником представительства «Люфт Ганзе». Капитан жандармерии залез за борт салато-зелёной шинели с синими отворотами. Вынул небольшую книжицу с грифом: Geheime! Allein fur Dienstrags polizei und gendarmerie!

- Он знать твой Васья Тьёмный?

- Может да, может нет… Смотреть надо. Но что-то он знает. Но молчит. Дело у него здесь. Следить надо дальше. Он и проявится.

   Сотрудники полиции безопасности переглянулись.

- Ти молодец! – рука в перчатке похлопала «Миньку» по плечу. - Германский империя быть благодарен тебя. Можно идти! Продолжать…

    Когда подросток вымелся,  Крешер состроил на узком лице довольную мину:

- Я говорил, господа, что этот выродок из деревни пытается нас надуть! Он явно по линии нашего департамента. Уголовников я вижу издалека.

- Герр криминалассистант! – возвысил голос гестаповец. – Уголовный мир России и в нашей юрисдикции. Последнее указания группенфюрера Мюллера…

- Бросьте! – жандарм сунул за отворот шинели книжечку. – Нам нечего делить. Наша задача – перехватить его из лап SD. Похоже они крепко вцепились в него. Этот Вильнер…

   При упоминании Вильнера, что был их непосредственным шефом и главой резидентуры службы безопасности, у обоих заходили желваки. Беседа немедленно прервалась, как будто не начиналась.

- Надо что-то предпринять, - отдышавшись, завёлся по новой Крешер. – Отвлекающий ход. «Эстета» следует приманить чем-то в его вкусе. Женщиной, например.

- Сразу виден ваш уровень! – хмыкнул гестаповец. – Я навёл справки о вашем… нашем шефе. Служба в криминал-бюро при Мюнхенском директорате. Он знаком с «папой». Да, господа! «Папаша» и он – неплохо поддерживали друг-друга! Когда вместе избивали демонстрации социалистов. Когда громили их ячейки…

- Довольно! – засуетился Крешер. – Будем вести объект… гм… объект «Фауст-Т». Отслеживать его контакты. Я займусь уголовными подставами. Можно попытаться забросить нашу удочку. «Жакет Эльзы»!

   Чины «папы Мюллера» и Артура Нёбе, которому не присвоили в криппо кличку, снова переглянулись.

- Это мысль! – гестаповец потёр ладони. – Сделаем так: пусть этот русский поверит, что мир воров, существующий в рейхе, желает войти в долю с русскими блатными. У них это называется, войти в общак!

- Вопрос заключается в его воровском ранге, - нахмурил палевые брови жандарм. – Необходимо точно знать, кто перед нами. Мелкая фишка или король! Иначе мы будем выглядеть посмешищем в глазах всего директората.

- Не будем, Эйнгель! Кстати, вам через полчаса заступать на дежурство по казино! Не опоздайте!

- Унтерштурмфюрер! У меня прекрасная память. Уже иду.

 
*   *   *

Из директива Ставки от 4 июля 1941 года за подписью Г.К. Жукова:

   «Ставка приказала:

1. Вылет на бомбометание объектов и войск большими группами категорически запретить.

2. Впредь вылеты для бомбометания по одной цели одновременно производить не более звена, в крайнем случае, эскадрильи…»

Из донесения заместителя начальника 3-го Управления НКО СССР Ф.Я. Тутушкина от 8 июля 1941 года:

   «…перебазировка на другие аэродромы проходила неорганизованно, каждый командир дивизии действовал самостоятельно, без указаний ВВС округа, посадку совершали кому где вздумается, в результате чего на некоторых аэродромах скапливалось по 150 машин…

   …Маскировке аэродромов до сих пор не уделяется внимание. Приказ НКО по этому вопросу не выполняется…

   …Экипажи, оставшиеся без материальной части, бездельничали и только сейчас направляются за матчастью, которая поступает крайне медленно…»

*   *   *

…Когда Аня, изрядно запыхавшись, приблизилась к подъезду дома, всё уже кончилось. Колонна лёгких пулемётных танков снова пришла в движение. Солдаты из артиллерийского обоза оттащили убитых лошадей, обломки передков и зарядного ящика, в котором, по счастью, не оказалось снарядов. Тяжёлую пушку на стальных фигурных колёсах двигал в сторону целый взвод.

    Перебежав дорогу перед маленьким танком с тонкой пушкой и пулемётом, она отметила про себя букву G на броне, а также маленькую бочку на колёсиках. Она волочилась за танком на специальном прицепе. Офицер в башне, казалось, нарочно велел притормозить, пропуская девушку.

    Дверь в коммуналку была распахнута. Но на пороге стоял длинный, как жердь, сверхчеловек в стальном шлеме. Он пытался её не пустить. Ане пришлось назвать Котца и намекнуть на своё знакомство с бароном. Проблема тут же была улажена. Проскочив в свою комнату и запершись на ключ, она долгое время стояла, прислонившись к двери. Тяжёлое, прерывистое дыхание сотрясало девичью грудь. Силой воли она постаралась его унять. Ты спокойна, ты очень спокойна, расслабляла она себя по методу аутотренинга, что входил в её подготовку, как сотрудника НКВД, ещё в Краснодаре. Из кухни доносилось жеребячье ржание и грохот оцинкованной посуды: немцы (они же фашисты) жрали из своих плоских котелков. Оголодались, поди, сволочи…

   В дверь кто-то слабо постучал. Аня, помедлив, отворила. На пороге стоял испуганный Трофим Денисович.

-   Зовут, - исчерпывающе сказал он. – Туда надо! К ним на кухню.

- Обойдутся, - мрачно изрекла она. – Меня другие звали.

- Как знаешь, - с сомнением протянул дворник. Почесал жирную шею. – Мне-то что…
   Он собрался было уходить, как столкнулся с великаном Хауссером.

- Ви есть ходить к нам! – радушно заявил тот. – Надо ходить! Германски зольдат есть приглащать вас, фройлен! Коротать с нами ночка! Мы освободить вас от большевик!
   При этом он похлопал дворника по спине У бедняги началась икота.

- Очень нужно! Вот скажу барону…

- Ja! Naturlih! Bitte beshtehen…

   Выставив вперёд руки, обершутцер убрался восвояси. Перед глазами у него вставала одна картина. Расстрел одного «комиссарен-эрланц» и двух задержанных с ним в лесу бойцов. Это было под Лидой, в Западной Белоруссии. Их полк получил короткую передышку возле фольварка с мельницей и водяным колесом. Взводный лейтенант Фиельд получил такой приказ. Это было странно, так как во 2-й панцерной группе царили другие порядки. Наряд полевой жандармерии привёз на грузовике несчастных. Сам отошёл в сторону по приказу офицера, предоставив солдатам вермахта вершить чёрное дело. Русским же бросили четыре лопаты – ройте себе могилы! Фиельд снял мундир, закатал рукава сорочки. Поплевав на ладони, сам взялся за черенок. Его примеру хотели последовать другие, но были остановлены. После того, как яма была вырыта, Фиельд велел денщику принести три стопки с араманьяком на подносике, которые хранились в полевых судках. Предложил русским испить. Затем каждому из них пожал руки. Прыгнул из ямы. Дальнейшее Хауссер помнил смутно. Фельдфебель выкрикнул новобранцев. Те вручили ему винтовки (надо было заложить, по уставу, холостые заряды на четыре боевых), но было приказано стрелять без церемоний. Хауссер тогда рассвирепел. Он было оттолкнул молодого, но грозный взгляд Spaiss вернул его на место. Клацнули затворы, грянули команды. Залп… Трое русских солдат лежали неподвижно, уткнувшись в свежую землю. На их бязевых рубашках расплывались кровавые пятна. Человек, не пожелавший снять гимнастёрку с красными звёздами в шевронах, стонал и корчился. Фельдфебель Нюц вынул из кобуры «Люгер». Спрыгнул в яму. Раздался сухой щелчок. Он как молния пронзил грудь Хауссера. «….Мы идём по этой земле как победители, но нам не достаёт милосердия к побеждённым,» - написал он в письме к матери. Жена развелась с ним за год до восточной компании. Его сына она забрала к себе, так как была членом нацисткой партии. А Хауссер не был. Это и послужило причиной развода.

   Захлопнув дверь, Аня сняла плисовую жакетку. Повязала бант. Платье из шёлка с оборками одевать не стала. Осталась в сатиновом, с отложенным воротничком, что лишь подчёркивало статность фигуры. Зато надела туфли на высоком каблуке. Пудрясь, она в который раз критическим взором окинула стены «ящика». Конспиративной эта квартира была давно.  Местные чекисты использовали её для своих встреч с секретными сотрудниками. Стены были оклеены желтовато-коричневыми обоями в розовый цветочек, изготовленными в Харькове. Стоял шифоньер, ваза с геранью, висели портреты Маяковского и Сталина. Плакат «Резервы ОСОВИАХИМ!» был увешан фотографиями членов семьи. Несколько почётных грамот «заслуженному преподавателю средней школы». По легенде, здесь проживала семья педагога Смирнова, что был учителем начальных классов в школе Железнодорожного района. У него была старшая дочь, роль которой было поручено сыграть Ане. Тем более, что по легенде она давно училась в Ленинградском университете. Для этого понадобились соответствующие документы, которые быстро изготовили ещё в Краснодаре.

    Она вышла в коридор. Жена дворника подметала пол. Старая, ощипанная метла то и дело теряла прутья из вязанки. Аня с гордо вознесённой головой проследовала мимо. Вслед она услышала шепот: «Ну, погоди, сучка! Скоро тебе будет…»

- О, фройлен Анна! – дверь открыл сам барон. Он щёлкнул каблуками. Внезапно, поклонившись взял девушкину руку. Поцеловал её. – Вы почтили нас своим вниманием. Скромная мужская компания – германские офицеры! Мы все есть отшень рад - вас видеть!

- Я, признаться, тоже, - скромно потупясь, ответила девушка. Для вящей правдоподобности, она сделала томный взгляд. Завела его в потолок, захлопав ресницами. – Пустите руку…

- О, ja! Naturlih!

   Она проследовала  за  ним в комнату. Нарочно громко цокая каблучками по деревянному полу. (Дом был старый, купеческий, но паркет спалили в гражданскую. Тогда же реквизировали всю мебель, кроме платяного шкафа красного дерева, с витыми колонками по бокам. Он-то и находился в этой комнате.) На кожаном разлапистом диване с латками на спинке, перед раскладным походным столиком устроились трое германских офицеров. При появлении девушки, что чуть ли не под руку вошла с бароном, они шумно вскочили. Издав затяжное «о-о-о!» по нарастающей, принялись аплодировать. На полу стоял чёрный проигрыватель ввиде саквояжика. Высокий белобрысый увалень с широко поставленными голубыми глазами срочно освободил место для Ани. Она села, удерживаемая с двух сторон, на скрипучую кожу. Белобрысый, что был в чёрном мундире с серыми петлицами на розовой подкладке, с Железным крестом 1-го класса над карманчиком, сделал радушный жест на столик. Там было полным-полно всякой снеди – открытые плоские банки с сардинами, сыр и ветчина в полиэтиленовых, надорванных упаковках, круглый белый хлеб и бутыль со шнапсом:

- Кушайте, фройлен! Германские войны угощают вас.

- Спасибо. Я польщена, - немедленно среагировала она.

   Смахнув с плечиков невидимый мусор, тряхнув бантом, девушка принялась украдкой разглядывать сидящих. Все они были одного возраста с Зибель-Швирингом. Кареглазый шатен со стрижкой под скобку выглядел, правда, постарше, но это было лишь на первый взгляд. Он заметно подобрался, застегнул на крючки отложенный чёрный воротник с белой окантовкой, где были белые же петлицы ввиде уложенных колонн. На гладких серебристых погонах у него разместился «ромбик». Ага, обер-лейтенант пехоты. Не велика птица, но всё-таки. Прислонившись локтём на спинку, с краю сидел третий фигурант. Это был юный лейтенант цур зее с красно-белой ленточкой Железного креста 2-го класса. Его полагалось носить только в день награждения. Не повезло бедному. Держался он тихо и особняком. При появлении девушки близ себя, на диване, провёл пальцем по носу. Был заметен его очевидный интерес к происходящему. Наверное, скрытый сотрудник SD или Abwehr.

- Барон! Слово чести, что вы не прятали от нас это дивное создание, - зачастил словесами кареглазый. Он улыбался всеми своими зубами.

- И не думал, Гельмут!  Вы правильно заметили: я человек чести. Фройлен Анна была приглашена мною этим вечером.

- Когда вы успели познакомиться, Хуго? – белобрысый выбирал грампластинки. Одну из них, украшенную рисунком рабочего и колхозницы, не колеблясь установил в приёмник. – У вас завидная энергия. Я так не могу. В первый же день, господа! У барона талант заводить знакомства с девушками в освобождённой России.

- Прекратите, Дитер, - поморщился барон.

- Ещё больший талант – знакомить с русскими девушками своих друзей! – Дитер наконец завертел никелированную ручку-заводку. Раздалось лёгкое шипенье, как будто комната наполнилась змеями. – По мне, этот талант уходит корнями в глубину веков. К вашим воинственным предкам. Они также были галантны к пленённым ими… ум… гм… красоткам из Ливии и Палестины.

- Идиотский юмор, гауптманн, -  усмехнулся барон. – Фройлен не пленная. Я пригласил её как гостью.

- Это всего лишь шутка, барон. Не будьте жестоки…

   Шипенье вскоре закончилось. Грянул марш «Энтузиастов»: «…Здравствуй, страна героев, страна учёных и страна поэтов!» Немцы притихли. С интересом вслушивались в текст песни, который явно не понимали. А хотелось… Аню так и подмывало перевести хоть несколько слов, но, вспоминая установки, которые были даны на оперативных курсах, она только томно поводила взглядом. Оправляла платье на коленях. Оно и без того было туго натянуто.

- Друзья! – барон встал. Обратил взор серых глаз на Аню. – Милая русская фройлен в очевидном замешательстве. Доблестные германские офицеры забыли ей представиться. Точнее, по вине хозяина веселья – не представлены! Готов исправить свою ошибку. Господа! Фройлен! – офицеры снова вытянулись, оттопырив груди. Даже сидящий с краю. – Позвольте вам представить моего лучшего друга и старшего здесь офицера. Гауптманн Дитер! – он коротко кивнул в сторону белобрысого с Железным крестом 1-го класса. – Обер-лейтенант Вильгельми, - кивнул он в сторону кареглазого. – Лейтенант цур зее Вернер цу Армштад! Помимо всего прочего – самый молчаливый офицер.

   Аня ответила кивком. При этом больше не шелохнулась.

-   Барон! Я прощаю ваш карточный долг, - протянул Дитер.
 
- Господа! Позвольте вам представить – фройлен Анна! – Зибель-Швиринг восторженно посмотрел на девушку. Она явно вызывала в нём восхищение. – Своей русской красотой она сразила наповал это сердце, - он приложил руку к груди, где был Бронзовый крест с мечами. – Я взываю к её милосердию. Помогите мне, господа? – он подмигнул своим друзьям.

   Те рассмеялись. Стоя, принялись смотреть на Аню так просяще, что она наконец сдалась.

- Что надо? В чём дело? Господи! Как будто дети маленькие, а туда же – фон бароны…

- Простите его, фройлен! – захохотал Дитер. Он зашлёпал в ладони. Они были у него крепкие и большие, в царапинах. С заметным запахом бензина и машинного масла. Ну так, ясно, что танкист. Звания и знаки отличия вермахта, SS, SD, она также разучила. – Спойте нам что-нибудь по-русски! Отличную русскую песню.

- Мы вас отшень просить, фройлен Анна! – захлопал кареглазый. – Спеть «катьюша»!

   Вернер цу  Армштад так ничего и не сказал. Он состроил скучающую гримасу. На зло ему Аня запела. Нежным, чистым голосом. «…Выходила, правду говорила, про седого, сизого орла… И бойцу на дольней пограничной, ты, Катюша, передай привет…» По завершении она встала и поклонилась. Как ни странно, было не противно. Даже приятно. Немцы с минуту сидели ошарашенные. Затем принялись бешено аплодировать. «Ви есть артист, Анья! Дас ист гуд! Шлехт!»

   Через час рука барона лежала на её плече, другая – плавно касалась её бедра. Они танцевали вальс «Лунный ангелочек». Станцевав по очереди с каждым, она в конце-концов изобразила на лице капризную усталость. «Проводите меня в мою комнату!» - обратилась она к Зибель-Швирингу. Он с готовностью взял её под руку. Когда закрывалась дверь, Аня услышала знакомое «о-о-о!» и чьи-то приглушённые хлопки. Так бы и двинула по мордасам, в сердцах подумала девушка. Фашисты проклятые…
 
*   *   *

    Этим вечером в казино было немноголюдно. Лишь буянил в меру пьяный танкист. Он пол вечера сидел неподвижно. Лишь смотрел на кружку чёрного пива. (Бочонок был привезён из Мюнхена.) Как только этот лейтенант отхлебнул глоток, его понесло. Сначала он, распустив узел галстука, принялся орать песню «Танки Роммеля не боятся Африки!». Но это было только начало. Затем он влез с ногами на овальный столик. Благо, тот был заказан на одну персону. Несмотря на усилия обслуживающего персонала, сдвинул каблуки. Выкрикнул: «Хайль, мой фюрер! Моя жизнь – твоя жизнь!» Отбрыкиваясь от кёльнера и крупье (от вращающегося колеса рулетки хлынули все офицеры), он принялся костерить «проклятыми свиньями», «дерьмом» и «недоношенными ублюдками» всех, кто ошивается в тылу. На тёпленьких местах. В оккупационных администрациях, комендатурах и прочих гадюшниках, говоря по русски. Капитан жандармерии, получив по физиономии носком сапога, кинулся к телефону. Через пять минут в казино вошёл наряд жандармерии и дежурный по комендатуре в стальном шлеме. Всё было кончено.

   Когда сопляка-лейтенанта с заломленными локтями увели, веселье понемногу возобновилось. В центре внимания была русская дама. В тёмно-бардовом шёлковом платье. Её золотистые волосы были закручены в локоны. К ней подсаживались многие вояки, а также офицеры тыловых служб.

   В конце-концов за её столик  сел полковник-интендант. Высокий и седовласый, в роговых очках, он выглядел импозантно. Сидящие по соседству молодые офицеры SS из мотодивизии «Рейх» по началу не на шутку разобиделись. Их не устраивало, что «тыловая крыса» так уверенно держится. Отбила у них красивую женщину. Хоть и русскую, унтерменш, но всё-таки… В конце-концов,  согласно  расовой политики герра Розенберга, а значит самого фюрера, строжайше запрещено совокупляться с польками. Так же говорится в соответствующей инструкции рейхсфюрера SS и полиции. О русских бабах, да ещё таких красивых, там ничего не сказано.

- Что он себе вообразил? – нарочно громко, перекрикивая голос крупье и звон бокалов, высказал штурбаннфюрер с рукой на чёрной перевязи. – Мы сражались и были ранены. У всех боевые награды. А эта свинья, где она была? Вернее, он?

- Надо сунуть его мордой в грязь, - поддержал его товарищи. – Будем вызывать эту русскую по очереди на танец.

   Они, клацая каблуками, вознамерились было претворить свой план в действие. Но ничего не вышло. Оберст хоть и не был отмечен боевыми наградами и нашивками, но промах не сделал. Его дама отказала, галантно пожав плечиком, всем троим. Покружив с интендантом по круглой зале венский вальс (была вставлена монетка в музыкальный автомат), она затребовала счёт. Платил, естественно, он. Пройдя в игровую залу, он попрощался с кёльнером из Мюнхена. В вестибюле, украшенном портретами фюрера и рейхсмаршала на фоне красного стяга со свастикой, он принял из рук гардеробщика пальто с меховыми отворотами и фуражку. Своей даме помог одеть роскошного вида шубку голубого песца, такую же шапочку. Вращающаяся стеклянная дверь открылась. Жандармский унтер, поправив на груди начищенную бляху, почтительно подтянулся. Сделал под козырёк. Похоже, герр оберст был здесь уважаемым гостем.

   Казино, откровенно говоря, было «меченным». Все столики прослушивались через вмонтированные в них микрофоны. Кабинет управляющего (тоже из Мюнхена) был поделён на две части. В скрытой от глазу ложной дверью, замаскированной под панель, находилась «акустическая». Туда тянулись провода от «прослушки». Они были подключены к магнитофону с вращающимися катушками, что был включён в режиме «запись». К нему был подключён второй, резервный. На случай неисправности или на случай, если магнитная лента первого закончится, сработает автоматически второй.

   Записи старательно укладывались в железные коробки. Они анализировались в группе GFP, частью размагничивались (там, где был только пьяный бред). Лишь малая толика раздавалась другим спецслужбам третьего рейха. А именно: SD и Abwehr. В свою очередь, те скрипели зубами. В адрес бригаденфюрера SS Наумана произносились нелестные эпитеты.  В его на первый взгляд безукоризненной биографии выискивались, как на солнце, самые малые пятна. Почему он, кстати, в чине генерала управляет всего лишь группой «гехайм»? Верно ли, что в Мельбурне он знался с членами КПГ? От чего его учреждение обосновалась в бывшем здании обкома большевистской партии? А стоящий перед ним памятник Ленину так долго не сносили? Сам Науман лишь пожимал плечами.  Памятник?.. Не до него было. К тому же, этот Ульянов, по матери Бланк, наполовину германец. В ходе Великой войны, по достоверным данным (ведомство Канариса подтвердит!), сотрудничал с отделом Z. Насчёт своих знакомств с коммунистами, бригаденфюрер вообще предпочитал отмалчиваться.

   …Спортивный «Мерседес-Бенц» с кожаным откидывающимся покрытием мчался по бывшему Коммунистическому переулку, ставшему вновь Кадетским. Большинство старинных зданий из красного кирпича лежало в развалинах. Бывшее Дворянское собрание (при Советах – Дом Советов), с фронтоном, колоннами и шатром-крышей тоже. Уцелела лишь польский лютеранский костёл. Во времена воинствующего атеизма ни его, ни Успенского собора не коснулась рука разрушителей. Оберст притормозил. Не отключая зажигание, он вымелся наружу. Внутри, поставив две свечки к образу Мадонны, он застыл в полупоклоне. Вскоре машина помчалась снова. Она привезла своих седоков на Чеховштрассе, 7.

   Аграфена, закрыв дверь изнутри, принялась раздеваться. Полковник, уже сняв пальто и фуражку, продолжил думать о Боге. Несмотря на свои 50 лет он, не считая кратковременных связей, серьёзно не знался с женщинами. Причиной была его старая мать. После ранней смерти мужа она неусыпно следила за своим сыном. Поэтому, внешне исправный служака, Пауль Ригель мечтал об эффектной женитьбе. Если повезёт, ещё при жизни своей обожаемой, но зловредной матушки.

Глядя за движениями этой пухленькой, с круглым бюстом, златовласой славянки, он никак не мог справиться с тугими крючками своего воротника.

- Я скоро буду, милый, -  прошептала она на германском. Скользнула в одном неглиже наружу.

   Наверное в уборную, сгорая от нетерпения подумал Ригель. Он, наконец, справился с крючком, сломав его. Прикусил до боли губу. Под мундиром был офицерский корсет, белоснежное бельё, под коим – сетка-ладанка от насекомых. Когда дело осталось за малым, снять брюки и сапоги, дверь отворилась. Вошёл мужчина с бородой, в брезентовом плаще и высоких резиновых сапогах. При виде Ригеля он широко улыбнулся.

   Полковнику полагалось табельное оружие. Но с собой он носил дамский «маузер» 7, 62-мм. В заднем кармане диагоналевых брюк. Грабители, мелькнула в голове старого холостяка по неволе. В России их столько… Делать глупости (с точки зрения бородатого, конечно!) не стоило: рука бандита была утоплена в косого выреза брезентовый карман. Там, в бесформенных складках непромокаемой материи, обозначилось что-то тяжёлое.

- Вы правильно делаете, полковник, - произнёс русский на приличном языке потомков Зигфрида и Валгаллы. – Не стоит искушать стрельбу. Стрелок вы, как следует из вашей служебной карточки, совсем никудышный. Первый выстрел будет за мной. А мне очень не хотелось бы обрывать вашу жизнь. Можете одеться. Сядьте…

- Фрау Аграфен-н-н?.. – просяще-умоляюще выдавил из себя Ригель. Он потянул на голову сорочку. Одел её задом на перёд. – Что вы делайт с ней? Или?.. – страшная по своей простоте догадка осенила его залысую, седую голову. – Она тоже есть бандит? Колоссаль!

- Ну, не совсем бандит, - задумчиво протянул бородатый. – Так, самую малость. А вы что, не бандиты? Пришли на нашу землю с оружием в руках. Бандиты вы и есть. Только боитесь себе признаться в этом. Признать прописную истину, герр Ригель.

- Да, но фюрер объяснил нации, что начало восточной компании – это защита от сталинской агрессии, - пытался отстоять свои дохлую позицию германец. Он снял роговые очки. Стал протирать их носовым платком. – В меморандуме рейхсфюрера SS и полиции говорилось о подрывной деятельности большевистской агентуры, стремящейся взорвать Германию изнутри. Так и сказано – «взорвать»! – повторил он, видя как взметнулись брови бородатого. – А концентрация советских войск в западных округах! В Украине, Белоруссии, Прибалтике…

- Так сказано в меморандуме? – бородатый то ли злился, то ли смеялся.

- Да, мой господин!

- Товарищ Хмурый, - представился бородатый на всякий случай. – Герр Ригель! У меня нет желания вступать с вами в споры о том, что было и чего не было.  Это ни к чему. Ваш фюрер мне глубоко противен. Да и вам, по-моему, тоже. Нас интересует вот что. По роду своей службы в снабжении 2-й танковой группы при группе армий «Центр» вы контактируете с командованием местных частей организации Тодта. Это так?

- О, да-да! – мгновенно закивал Ригель. Он словно почувствовал, что это признание способно продлить ему жизнь.

- Скажите, чем вызваны поставки большого количества строительных спецовок, шанцевого инструмента?

- Я не имею права говорить об этом, - замялся полковник.

- А если я очень попрошу?

- Вы знаете, что меня ждёт в случае огласки? – задал встречный вопрос Ригель.
   С минуту они молчали. Наконец бородатый выложил на стол «Вальтер» образца 1939 года с рифлёной рукоятью и тонким стволом.

- Поступим так, - начал он. – Я буду говорить, а вы киваете. Либо да, либо нет. Согласны?

   Ригель неуверенно пожал плечами.

- Вот и славненько! Поехали… Под Смоленском проходят земляные работы с привлечением тяжёлой строительной техники. Бульдозеров, экскаваторов. Так? (Ригель по прежнему неуверенно кивнул. Его лоб покрылся испариной.) Ясно. Бетономешалки и цемент на подвозе? (Ригель кивнул уверенней.) Спасибо. Возводится подземное сооружение? (Снова кивок.) Ещё яснее. Железобетонное перекрытие, толщиной метра три-четыре. Что ж, совсем понятно. Либо пункт оперативного управления, либо… Ну, какого-либо нового оружия в вашем рейхе пока не предвидится. Да и смысл разрабатывать и испытывать его здесь! Скорее всего, центр управления. Группы армий «Центр»? (Ригель пожал плечами.) Что, вправду не знаете? – бородатый выложил из другого кармана пачку рейхсмарок с хрустящей пронумерованной упаковке Имперского Дойтчебанка. – Ровно тысяча! Подарок матушке на рождество. Ну?

- Откуда мне знать, что вы не работать на Абвер? – усмехнулся Ригель.

- Почему на Абвер? -  удивился бородатый. – А служба безопасности?

- Не знаю… SD имеет свои источники. Потом я вас поймал: вы сами высветились, что не работаете у Гейдриха, - опустил голову полковник.

- Тем, что задал этот бестактный вопрос?

- Хотя бы…

   Бородатый прошёлся по жилищу Аграфены. Изучил портрет фюрера, на обратной стороне которого был запечатлен Карл Маркс.

- Вот дура… - шепнул он. Затем сказал громко: - Да! В проницательности вам не откажешь. Вы мне нравитесь, герр Ригель. Предупреждаю: я с вами не заигрываю. На руках у меня компрометирующие вас документы. Будучи на Украине  в составе германских оккупационных войск в 1918 году вы были завербованы левоэсеровским подпольем. В Киеве, верно? Не без вашего участия с киевских артиллерийских складов стали бесследно исчезать снаряды. Куда? Вы за хорошие деньги сбывали их сразу Красной армии, оборонявшей Царицын, и генералу Краснову, что пытался его взять. Вы заработали миллион марок. Дали подписку о сотрудничестве с Региступром. Ваше шифрованное имя: «Дора». Продолжить дальше? О ваших увлечениях троцкизмом? В свете «проснись, Германия»! Теория, признаться, удобная. Что одна, что вторая. Что интересно: её организаторы, как и вы, мелкие авантюристы и лавочники. Ни на пфенниг  не верующие в идею. Только в свои аппетиты!

- Что вы хотите? – с ужасом спросил Ригель. – Возобновить отношения?

- Я хочу, чтобы вы давали мне подробный отчёт о своих отношениях с организацией Тодта.  И ещё… Вы не троцкист. Но отношения с троцкистским подпольем в Советской России у вас есть. Назовите мне имена известных вам троцкистов. Думаю,  это не составит никакого труда.

- Ну… - помялся Ригель. – Вам и без того не составит труда их установить. Прежде всего, это…

   Тут он назвал несколько имён, от которых у бородатого борода встала дыбом. Провокация? Если так, то зачем обречённому фрицу так шутить? Рыть себе могилу? Нет смысла. Если только, его самого не провоцируют. Надо припугнуть через него тех, кто может быть заинтересован в перекрёстной дезинформации.

   Когда бородатый, он же товарищ Хмурый, наконец покинул его, Ригель опустился на кровать. Он вынул из внутреннего кармана пачку шведских успокоительных таблеток. Проглотил было одну, но тут же выплюнул. Прямо на пол. Чёрт возьми! У него свидание с красивой дамой, а он… Можно и поперхнуться в порыве страсти! К тому же так занижать свои мужские силы?.. О, мой Бог! Он мысленно перекрестил себя, хотя был протестант, а не католик.   
      
   Бесшумно отворилась дверь. В кружевном неглиже, кругленькая и соблазнительная, впорхнула «фрау Аграфен». Вильнув тем, что пониже спины, она оказалась на коленях у оберста:

- А вот я, мой котик! Мяу…

- Ум-гум…

   Эта бурная ночь прошла беспокойно. Под утро полковник, кое как одевшись, стремительно выскочил к стоявшей в закрытом дворе машине. Стал бегать вокруг неё, становиться на корточки, осматривая крылья, баллоны и днище. В «Шмоленгс» регулярно проходили полицейские облавы на «рус-бандит». Похоже, полковник перестал верить в их эффективность. Затем, он завёл мотор и сорвался с места. «Мерседес-Бенц», хлопая не закрытым верхом, разогнался по бывшей улице Сталина. Остановился перед зданием полевой комендатуры. Показав пропуск часовому под хлопающим чёрно-красным флагом, не обращая внимание на вскочившего дежурного офицера, Ригель вбежал по каменной лестнице (это было здание бывшего райкома) на второй этаж. Нашёл комнату с вывеской «отдел III-а». Осторожно постучав, вошёл вовнутрь.

   Через час он, в окружении трёх чинов Абвер, напряжённо описывал вчерашнее происшествие. Аграфене он уделил минимум места. Зато бородатому, то есть «товарищу Хмурому»… Находящийся тут же майор Винфред-Штахов, сотрудник «Группе III», увлечённо потирал руки. Полевой комендант, грузный оберст-лейтенант Книппель, что кичился своими предками из «чёрных гусар» Раппа, сомнительно вздыхал. Такая удача выпадает редко. Правда, слишком уж скоро этот «Хмурый», глава большевистского подполья, вышел на контакт с такими целями. Их интересует бункер? А фюрер?..

- Господа! -  начал он. – Это подозрительно. Учитывая создавшуюся обстановку, необходимо послать запрос в штаб-квартиру. Русские явно подсовывают нам «утку».

- Если только русские… - заговорил Винфред-Штахов. – Это могут быть, так сказать, коллеги!
- Что-о-о? Не хотите ли вы сказать…

- Да-да! Это мог подстроить шеф зондеркоманды. Да и тайная полевая полиция давно стремиться кушать наш хлеб.

- Ну, это наглость! С их стороны, разумеется. Простите, майор.

- Герр оберст-лейтенант! Мне думается, что наш друг, - Иван Карлович перешёл на шёпот, - может дать согласие этому «Хмурому». Пускай Кукловод, что дёргает за ниточки эту марионетку, станет слепым исполнителем нашей воли. Мы навяжем ему игру! Если это SD, им же хуже. Мы скоро их раскроем. Если же комбинацию выстраивают разведорганы русских… Важно знать, что за фирма работает против нас. Разведка генштаба? Вряд ли.

- Почему же? Их интересует бункер как центр управления операцией на востоке. Во всяком случае, они так думают.

- Вероятнее всего Сталина интересует другое. Его стратегическая разведка разнюхала об истинном предназначении бункера. Он готовит акт возмездия.

- О! Было бы здорово! Только… - комендант закашлял. Складки багровой кожи выперли из-под бархатного воротника кителя с серебристыми «колоннами». – вы же понимаете, как это рискованно! Переговорите с вашими источниками. Русское подполье должно сглотнуть наживку. А именно: шеф большевистской резидентуры обязан поверить, что акту возмездия «Старый Лис» мешать не будет. Довольно этой бестолковой бойни! У моего друга под Псковом погиб сын. У него в полку всем офицерам вручили пригласительные билеты в ресторан «Астория» на Невском проспекте. Какая чушь! Во времена Фридриха Великого никто не прибегал к таким дешёвым ресторациям. Пфруй…

- Согласен с вами! – Винфред-Штахов сделал страшные глаза. Направил их на движущиеся под сукном лопатки и седой затылок Ригеля. Тот дописывал. Пачка денег полученных от «Хмурого», лежала тут же. – Ребёнку ясно, что надо работать. Дописали, герр оберст ? – Ригель тут же встал. Щёлкнув каблуками, протянул ему пачку исписанной бумаги. – Поставьте число и роспись. Так! Теперь внимательно слушайте. Русский резидент должен уверовать, что вы его боитесь. Материалы для вас будут подготовлены. Пока же смело говорите ему о поставках инженерного оборудования и строительного снаряжения на Площадку «Дармштадт».

- Да, но это – совершенно секретные сведения, - на лбу Ригеля выступила испарина. – Я давал подписку нашему отделу. Как же…

- Она будет аннулирована в письменном виде, - успокоил его Иван Карлович. – Делайте, что вам говорят. Возьмите деньги. Купите подарок к рождеству…

   Он уже наметил, как использовать свою агентуру в «ящиках», коими были новоиспеченный Народный театр драмы и комедии им. Чехова, а также Имперский госпиталь № 1 на месте бывшей городской больницы. Женщина-главврач, с которой он уже давно находился в оперативной связи (агент «Семён»), внушала у него больше доверия, чем все остальные. С недавних пор майор замахнулся (в фигуральном смысле!) на господина бургомистра. Но тот оказался «доверенным лицом» герра Вильнера. Чёрт и ещё чёрт! Вечно SD и SS опережают «нашу старушку». Так Иван Карлович называл разведку и контрразведку Oberkommando.

- …Здравствуйте, милочка! – обратился он по приезду к Маргарите Петровне.
Приложившись к её ручке, он обошёл окрашенные известью палаты. Там лежало несколько больных стариков, а также двое раненых красноармейцев и один командир, что не успели эвакуироваться. – Как чувствуют себя ваши подопечные? О! – он остановился. Осмотрел бирки с диагнозом, что были приторочены к спинкам кроватей. – Этот молодой человек уже почти здоров. Тут написано по латыни: «ушиб грудной клетки». Лёгкое не задето?

- О, нет, - засмущалась женщина-главврач в застиранном халате. – Тогда бы я написала «сквозное ранение груди, лёгкое не задето».

   Они уединились в её кабинете. Майор, сняв фуражку, извлёк из портфеля банки с тушёнкой и сгущенным молоком.  Шоколадом из Швейцарии, что предназначался скрытым раненым. Винфред-Штахов уже давно получил сигналы от нянечек, что также были его агентами. Однако, сдавать «русских врагов» SD или GFP было по меньшей мере глупо. А по большей – предательством оперативных интересов ведомства  Вильгельма Канариса. К тому же, Иван Карлович Стахов был обрусевший немец. К русским, ещё с Первой мировой войны, в которой  воевал с Германией, он относился с жалостливым участием. Вместо того, чтобы дружить с кайзером, их глупый император затеял войну. Да ещё в союзе с вечными врагами империи – Британией и Францией! Видя «снарядный голод» 1915 года, когда русская артиллерия, насыщенная французскими пушками системы Шнейдера и Крезо, на десять германских залпов отвечала одним, он, ёжась в окопах, лишь горестно вздыхал. А гражданскую войну встретил в штабе гетмана Скоропадского в Киеве, где под германским протекторатом была организована попытка «сыграть в самостийную Викрайну». Будучи свободным от присяги народу, царю и отечеству, он  без колебаний ответил согласием на вербовку отдела Z. Вербовщиком был обер-лейтенант от инспекции по артиллерии  Ригель.  Правда, вскоре того поприжали за махинации с русскими снарядами. Понизили в должности. А молодого поручика отметили за честность. Стахов стал рости. Вторую войну он встретил начальником Ригеля.

*   *   *

Из воспоминаний маршала СССР К. Рокоссовского:

   «Немцы полностью скопировали нашу тактику глубокого боя. В наступательных операциях они ведущую роль отводили танковым, моторизованным соединениям и бомбардировочной авиации, сосредоточивали все силы в один кулак, чтобы разгромить противника в короткие сроки; наносили удары мощными клиньями, ведя наступление в высоких темпах по сходящимся направлениям».

*   *   *

   В дверь постучали ещё сильней. Так что с косяка посыпалась штукатурка. Зибель –Швиринг недовольно поднял с подушки голову. «Чёрт возьми! – пробормотал он. – Это Раус тревожит меня в такую рань? Идиот… Я ему устрою отдых на передовой». Аня, укрывшись одеялом до кончика носа, лежала как будто спала. Она ощущала недоброе. При этом, помня чёткие установки, расслабилась до ощущения пустоты. Так, что вскоре зазвенело в голове приятным, мелодичным звоном.

   Хуго коснулся её щеки губами. Затем он стремительно встал. Обернув себя одеялом, решительно приблизился к двери.

- Открывайте! – грянул голос по-германски. – Полевая жандармерия!

- На каком основании? – произнёс барон. – Вы что с ума сошли? В такую рань!

- Немедленно открыть! – в дверь ударили с такой силой, что наружу выперли шляпки от гвоздей. – Иначе мы сломаем дверь!

- Если вы не прекратите, я буду стрелять через дверь! – сурово предупредил Хуго. – Я в чине обер-лейтенанта пехоты. Барон фон Зибель-Швиринг. Я буду вынужден сообщить командиру полка фон Хеппингу о вашем самоуправстве. Кто старший наряда?

- Штабс-фельдфебель Борн, - послышался с задержкой неуверенный голос.

- Прекрасно! По вашей глупой башке передовая плачет, фельдфебель. Да, именно! Свою вонючую приставку «штабс» можете скомкать и бросить в унитаз.

- Простите, герр обер-лейтенант. Но у нас – приказ командира полицейского батальона.

- Что за приказ?

- Здесь проживает русская, которую мы обязаны доставить в комендатуру.

- Что-о-о?

- К сожалению, это приказ.

   Барон отступил на шаг. Бросил в сторону Ани удивлённый взгляд. Затем, решительно одел бриджи и сапоги. Застегнул на все пуговицы мундир, что одел на голое тело. Открыл дверь. Аню он, похоже, не осмелился потревожить.

   На него тут же выступили трое в синевато-серых плащах с бляхами. Попытались зайти вовнутрь. Но Зибель-Швиринг, широко расставив ноги, воспрепятствовал такой наглости. Он сурово смотрел на этих «стервятников», что не так давно были выведены из-под армейского руководства и «организационно вливались в SS».

- Эта русская… - нерешительно помялся штабс-фельдфебель. Он поправил висящий на груди, с продетым под пуговицами ремешком, плоский фонарик. – Мы обязаны доставить её в комендатуру.
- Какой вздор! В чём она обвиняется?

- Не могу знать, герр обер-лейтенант. У нас есть приказ и мы обязаны его выполнить.

- Вы собираетесь и дальше беспокоить фронтовиков? Вы, который ни разу – я уверен! – не выстрелили. Какого чёрта! Я сам договорюсь с герр комендантом. Его ввели в заблуждение. Вон!

- Нам придётся вас арестовать за неподчинение приказам командования. Рупрехт и Эльза-Эшшонек! Арестуйте…

   В коридоре уже скапливались пехотинцы. Они принялись ругаться с жандармами. Впереди был гигант Хауссер. Он дважды щёлкнул пальцем по стальному шлему одного из них. Дело грозило принять неприятный оборот. Почему-то не подавали признаков жизни товарищи-офицеры. Дрыхнут, недовольно подумал барон.

- Арестовать меня? Попробуйте! – захохотал он. – Я сотру вас в порошок.

- Можно пройти… - неожиданно раздался знакомый женский голос.

   Это была Аня. Она одела платье и поправляла причёсанные, распущенные волосы. Её воспалённые от сна глаза смотрели отсутствующе и недоумённо.

- Ви не есть пройти! -  загородил проход широким туловищем в скрипучем плаще штабс-фельдфебель. Из-под стального козырька глубокого шлема струился пот. – Ви должен ехайт! Давай ехайт! Шнеллер! – он положил громадную руку на массивную кобуру слева, у которой по клапану извивалась металлическая цепочка.

- Не надо орать! Уши совсем заложил, прости господи, - как можно безразличней ответила она. Собрала волосы в узел. Завязала белый бант. – Надо так надо. Значит поеду. Чай не навечно забираете, - она неожиданно чмокнула барона в гладко выбритую щечку. Тот зардел от неожиданности.

- Бистро! Виходить…

   Жандарм перехватил её за локоть. Не вырываясь, она лишь сделала лёгкое движение. Дала понять, что ни смотря ни на что желает остаться независимой. Так её и вывели в коридор. Затем провели через сдавшую в стороны толпу сине-зелёных «арийцев». В ней возникло лицо кареглазого Вильгельми. Не было лишь одного – Вернера  цу Армштадт.  Видно он и «стукнул», подумала девушка. Хотя вначале подумала о других. Супругах-дворниках. Те напротив участливо стояли на входе. Опершись на куцые мётла. И подались на лестницу. Стоящий на часах германский караульный в стальном шлеме, с русским пистолет-пулемётом, лишь хмыкнул им вслед.

     Её намеренно вели по городу. Меж троих жандармов. Обходили воронки. Разбитые вчерашним налётом нашей авиации маленькие танки с пулемётами из башен, что были отбуксированы массивным тягачом. Вдоль сквера на улице Сталина. Там, перед памятником вождю с отбитой взрывом головой, стоял на разорванной гусенице, ещё дымясь, с открытыми люками лёгкий Т-60. Виднелись брошенные при отступлении полуторки с военным скарбом. Уставясь в небо толстым жерлом за зелёным щитком, на колёсном лафете виднелось 85-мм зенитное орудие. Перед ним со вставшим дыбом стальным радиатором, высился гробовидный германский бронетранспортёр. То там, то здесь на булыжной мостовой зияли с вывороченной землёй и камнями воронки разной величины. Курились дымом старинные кирпичные здания с остатками вычурных балкончиков. Как-никак за город восемь суток шёл бой.  Приходилось отсиживаться в подвале.

   Они прошли мимо взорванного здания тюрьмы, а затем Управления  НКВД. Здесь ещё были неразобраны баррикады.  Судя по количеству стреляных гильз, трупов в синевато-зелёных мундирах и котлообразным шлемам, разбросанным плащ-палаткам в коричнево-зелёную кляксу, а также запёкшихся кровью тел в травянисто-жёлтых гимнастёрках, бой тут шёл не на жизнь, а на смерть. В лепёшку была раздавлена маленькая советская пушка. Перед ней дымился приземистый германский танк со знакомой готической буквой на лобовике. А, съехав на примятую клумбу, с открытыми чёрными дверцами, лаково сияя, стояла эмка. Приникнув к лобовому стеклу в звёздообразных пробоинах лежал на руле шофёр. Рядом лежали плоские железные ящики. Возле них крутились какие-то германские личности. С серебристыми молниями на чёрных отложенных воротниках. С черепом и костью на околышах высоких фуражек. Один, наведя на ящики объектив фотоаппарата, сделал пару снимков. Другой, сидя на корточках, старательно списывал с ящиков номера. Бросив косой взгляд из-под прижмуренных ресниц, Аня обратила внимание на шеврон Geheime Staatspolizei.

   Германская похоронная команда в противогазовых масках укладывала германские же трупы в длинные грузовики на гусеничном ходу. На советские пока никто не обращал внимание. Редкие жители копались на развалинах. Они провожали мрачную процессию (девушку в одном платье, летних туфельках и белым бантом в окружении дюжих захватчиков) неподвижными взглядами. Мальчишки, что сновали бесстрашно у германских коновязей с пушками и полевыми кухнями, обозными телегами, корчили ей необидные рожи. На них покрикивали часовые в шинелях и плащ-палатках.

   На большом звании обкома (к тому времени, конечно, бывшего!) с памятником Ленина посреди зелёной клумбы развевались два чужих флага. Один был красный со свастикой в белом круге, другой – траурно-чёрный с белыми короткими молниями SS. Стояли по периметру площади машины различных марок. Это, очевидно, была группа тайной полевой полиции (GFP). От нахлынувших чувств нутро девушки заледенело. Но она привычно расслабилась. Стараясь быть как можно спокойней внутри и снаружи, проследовала через арку в филиал одного из страшных учреждений третьего рейха. Секретная государственная полиция. Гестапо…

   Дежурный офицер SS в просторном мраморном зале (бывшей обкомовской приёмной) поспешно загородил им дорогу. Старший наряда жандармерии торопливо зашептал ему на ухо. Тот кивнул. Скосив на Аню ледяной взгляд, потянулся рукой в кожаной перчатке к полевому телефону в чёрной коже.

   Вскоре девушка под конвоем двух солдат SS, приданных группе тайной полевой полиции (GFP), шла  по ворсистой дорожке второго этажа. Всюду – орехового дерева двери. С овалами зеркальных номерков. Когда-то здесь была приёмная 1-го секретаря обкома ВКП (б), общий отдел… Теперь, наверняка, расположились апартаменты начальника  «полевого гестапо». Всюду сновали люди в мышисто-серой униформе со значком из двух молний, черепа с перекрещённой костью. Нижние чины тащили продолговатые металлические ящики с рунами SS. Тянули по лестничной клетке толстые разноцветные провода полевого и внутреннего телефонов.

   Её завели в длинный узкий кабинет. Оставили там. За столом, крытым зелёным сукном, сидел низко наклоня светлый затылок, человек. Он что-то старательно писал. На плечах у него сияли серебряным басоном гладкие серебристые погоны лейтенанта вермахта, хотя воротник был явно украшен иными символами. На потолке горела  аккумуляторная лампочка. За спиной человека висела открытка с изображением Адольфа Гитлера, в которую Ане захотелось плюнуть.

   Дверь позади неслышно отворилась. К человеку, склонившемуся за столом, вошёл другой офицер. Что-то сказал по-немецки, не глядя на девушку. Некоторое время, показавшееся Ане вечностью, эти два душегуба неслышно переговаривались между собой. Причём светловолосый не думал поднимать головы. Он как будто намеренно не давал Ане возможности рассмотреть его лицо. Посмотреть ему прямо в глаза. Наконец черноволосый с тремя кубиками и полоской гауптштурмфюрера в петлице распрямился. Помахав в воздухе кистью правой руки в перчатке, он приблизился к девушке. Она ещё ничего не успела сообразить (только расслабилась в ожидании недоброго), как получила быстрый, режущий удар по лицу. Один, второй… Во рту сразу же стало солоно от крови. Заплюю им ковёр. Так подумала она.

- Итак, ви есть работа против нас! Так это? – гаркнул что есть сил сидящий за столом. – Отвечайт! Бистро!

- Я не понимаю, о чём вы… - спокойно произнесла Аня, больно ворочая опухающими губами.

   Тут же получила тычок в нос. На этот раз больше щадящий – эсэсманн по видимому имел инструкции сберечь её для чего-то важного. Это выглядело обнадёживающе.

- …Итак, ви есть работа против Великий Германий? – не поднявший головы унтерштурмфюрер продолжал как заведённый. – Кто ви есть?  Ваш фамилий? Ваш имья? Званий в огэпэу? Овечайт!

- Я ещё раз говорю, что не понимаю, о чём меня спрашивают, - ворочая солёными лепёшками вместо губ, как заведённая отвечала девушка. Капли крови падали на серое в клеточку платье с кружевным, отложенным как у блузки воротничком. –  Смирнова Анна Дмитриевна.  Меня так зовут. А вас? – неожиданно спросила она.

   Эсэсманн, что бил её, внезапно захохотал. Почесал себе кулаком надбровную дугу. Бить он её не стал. Было видно, что этап запугивания или «прессовка», либо остался позади, либо отодвинулся, высвобождая место истинной подоплёке.

- Ви не должен меня спрашивайт, - продолжил сидящий, не показывая ей лица.  – Только должен отвечайт. Кто ви есть?

- Смирнова Анна Дмитриевна.

- Это не есть правда!

- Это правда.

   Черноволосый, разминая обе руки (он крутил кисти перед собой, как боксёр на разминке), стал ходить вокруг. Его лицо ничего такого не выражало. Было видно, что он выполняет до ужаса привычную работу. Наверняка, гордится ею, подумала Аня. Она спокойно проглотила комок солёной крови. Он едко растворился в животе.

   Вскоре по неуловимой команде (чьей, она так и не поняла) её повели вниз. Вывели во двор. Один из солдат SS подтолкнул девушку к стене гаража. «К финишу!» - услышала она по-германски. Затем щёлкнула возвратная пружина затвора. По девичьей спине пробежал слепой холод. Щёлк, щёлк… Над головой брызнули осколки кирпича. Щёлк, щёлк… Под каблуками туфелек взметнулась земля, кольнувшая ноги сквозь фельдепсовые чулки. Мужские глаза сверлили её в мозг. Не дождетесь, слабо подумала она. Внутренне она сопротивлялась уже на пределе. Вот-вот готова была упасть в обморок. Верхушка головы, то есть «крыша», то и дело съезжала. Прилагая неимоверные усилия, её приходилось ставить обратно.

   В голове что-то отключилась. Аня «поплыла». Едва не рухнула – сзади девушку взяли за плечо сильной рукой. Сквозь колючий, едкий туман  д а в л е н и я  её тащили обратно в здание. Спустили по окрашенной в зелёное и белое лестнице в подвал. Там складские помещения новые хозяева решили использовать как камеры предварительного заключения. На стенах уже светились чёрные надписи на белом поле, призывающие хранить молчание и соблюдать чистоту. Сделанные на двух языках. Под ними, уткнувшись носами, стояли отсортированные по группам мужчины и женщины разных возрастов. У них были заложены  на затылок руки. Молодая немка в мундире и военной юбке, покачивая бёдрами, ходила вдоль этой шеренги. Хлопала по голенищу сапога резиновой плетью. На левую сторону головы с пышно уложенными тёмными волосами была сдвинута пилотка с эмблемой SS.

- Handes! Shneller! – удар плетью пришёлся по изгибу локтя, когда девушку толкнули к стене.

   Она помедлила. Теперь было неясно: стоит обнаруживать знание немецкого? Хотя что там – произнесённое было к разряду элементарной грамматики.

- Shneller! Ord! – металлический голос женщины SS  вновь пробрался к самому сердцу. – Bolsheviken shvaine, verdammpt!

- Заткнись, уродина, - прошептала Аня. Её руки стали медленно подниматься.

   Немка, щёлкнув каблуками в повороте, отошла. Её плеть лишь слегка толкнула девушку в талию. Дура и есть…

   Аня слышала, как длинноногий эсэсманн тоже в пилотке, с раскрытой гроссбух, подходил к кому-то. На ломанном русском спрашивал фамилию, имя и отчество. К ней никто не подошёл. Её с другими втолкнули в одну из дверей. У стен стояли старые стулья, рамы золотого багета без картин, разорванные портреты. Лежали связки старых газет и плакатов. Один из них был наклеен на стену. Женщина с суровым лицом, в косынке, прижимала палец к губам: «Не болтай»!

   Опустив руки, она осмотрелась. На потолке, что был на два вершка от головы, горела очень ярко синяя аккумуляторная лампочка, забранная в частый металлический кожух. По бокам стены виднелись узкие вентиляционные отверстия (во дворе, когда выводили «к финишу», она успела заметить трубу из асфальта). Кроме того, её ожидала неожиданность: все заключённые в камеру оказались мужчины. Вот так… Они смущённо и испуганно перешёптывались. У иных на лицах виднелись свежие ссадины или кровоподтёки. Что-то, а бить здесь могут, подумала она. Невольно содрогнулась при одной мысли.

- О,  Лев Давидович Троцкий! – один из сокамерников, разгребая кучу хлама, вытянул измятый холст. Раскрыл его, смахнув пыль.  Знакомое лицо, неистовый взгляд с бородкой Мефистофеля. – Как он здесь?..

- Видать в обкоме кто-то на чёрный день запасся, - хмыкнул другой.

   -    А вы поищите-поищите, - игриво предложила девушка. – Может, там товарищи Бухарин, Каменев с Рыковым…

   Тот, что сказал про «чёрный день» обкома (пожилой мужчина с седыми усами) снял пиджак. Осторожно укутал им девичьи плечи. Аня сделала вежливый кивок.

- За что тебя, девонька? – спросил  седоусый.

- А вас? – Аня стояла, отвернувшись к стене.

- Ты что, жидовка? – раздался молодой голос. – Как жидовка – вопросом на вопрос… Когда старшие спрашивают, отвечать нужно.

- А я молчунья. С детства такая, - продолжала гнуть линию девушка. – Что, не нравится?

- Гоношистая больно! Смотри, ухи в этом заведении пообрывают. Если я раньше…

- Рот прикрой! Герой нашёлся, - прозвучал грозный бас седоусого. Его мощная рука прикоснулась к её плечам. Осторожно погладила их. – Девонька! Будь ласкова, назови своё имя. Не сподручно мне так говорить. А за этого балабола мне стыдно. Ещё раз так голос подаст – с дядей будет дело иметь.

- Аня, - представилась девушка.

- Лев Кириллович, -   в свою очередь представился седоусый. – Тихонов…

   Выяснилось, что часть арестованных – бойцы истребительных отрядов и призывники с районных военных комиссариатов. Кто угодил под бомбёжку, чья колонна нарвалась на танки. Других окружение настигло на сборных пунктах. «Истребителей» гоняли бороться с вражескими парашютистами и диверсантами. Вместе с сотрудниками милиции НКВД. Когда враг замкнул кольцо, кто-то захотел вернуться…Седоусый оказался работником типографии, что отстал при эвакуации. Ане он сразу понравился. Правда, при мысли, что Тихонов  мог быть грамотно сработанной «подставой», у неё ещё сильнее сработал инстинкт самосохранения. Уняв сердцебиение, девушка решила играть самовлюблённую дурочку. Самое главное – убедить «новых хозяев», что она готова им служить. Для чего и осталась в городе.