Последний старец по главам

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ТАЙНЫМИ ТРОПАМИ.

…Паулюс сидел в тёмном, затхлом полуподвальном помещении. Он, как будто никак не реагировал на происходящую катастрофу. Шоком безмолвия и безволия был парализован весь штаб 6-й армии. Снаружи, на заснеженных улицах с обгоревшими коробками разрушенных домов с рухнувшими перекрытиями, с искореженными и ещё работающими танками и самоходными орудиями, теснящимися среди обломков, загромождающих дворы, тонных грузовиков, бронетранспортеров, тягачей, мотоциклов и легковых машин, меченных тавро из орла с разведёнными крыльями со свастикой в лавровом венке, который сжимали его когтистые лапы, развернулись тяжёлые бои. Среди обледенелых трупов его некогда непобедимых гренадёр, загнавших русские армии до Волги и Сталинграда («…Волга, Волга, великая русская река!») ещё живые, обмороженные, полуголодные, покрытые вшами и тряпьём люди стреляли из щелей домов, баррикад и завалов по другим людям в тёплом ватном обмундировании и шинелях на толстом сукне, цигейковых шапках и валенках. Среди груд щебня и кирпича (деревянные домики на окраинах, возле завода «Баррикады», если не сгорели во время летних бомбёжек, то были разобраны на дрова) урчали, звеня гусеничными траками крашенные в белое русские панцеры Т-34/76, КВ-2,Т-70, британские «Матильда» и Валлентайн», а также «Грант», представляющие собой огромные, слоноподобные туши с двумя пушками. Не считаясь с потерями, Советы продвигались шаг за шагом к центру разрушенного города. Они стремились сомкнуть стальные клещи своих штурмовых соединений на захлёбывающемся от натуги горле 6-ой армии. И без того окружённой, погибающей от мороза, голода, отсутствия боеприпасов и топлива, прочей поддержки, обещанной рейхсмаршалом Герингом и самим фюрером. Ещё хлопали в развалинах выстрелы из 88-мм зениток, поражающих вместе с 50-мм Pak. и 105-мм Le НF-18  русские  сверхтяжёлые, средние и лёгкие панцеры. Но это была агония обречённых.

   В полуразрушенном здании Центрального универмага на площади Павших Борцов, покрытой воронками разной величины, обугленными обломками автомашин, Паулюс в который раз уже задавался вопросом: могло ли всё сложиться иначе, если бы он прислушался зимой далёкого 1941 года к странному, удивительному русскому с белой, как лунь, окладистой бородой, с коричневым, изрубцованным морщинами лицом и такими ясными, суровыми, но по-детски чистыми глазами – способными, как оказалось, заглянуть в Книгу Жизни. Прочесть любую ЕЁ страницу. Как самую древнюю, замшелую, так и нетронутую, ещё не написанную, где были обозначены  Творцом неба и земли суровые и прекрасные вехи горделивого человечества…


               
*   *   *

…Вскоре на южном фронте произошла кровавая мясорубка. Летом 1942 года  оперативная группа «Кемпф», состоящая из армий Паулюса и Вейхса, взяла в клещи ударную группировку Тимошенко под Изюмом. Так началась операция «Фридрих», которую русские упредили своим неожиданным наступлением. В начале мая в район Харькова прибыли некоторые ожидавшиеся из Франции дивизии, в том числе и 305-я Боденская дивизия, а с ней тогда еще не знакомый Адаму, его будущий друг Отто Рюле, служивший в моторизованной санитарной роте.

    Подготовка к переброске войск для летней кампании 1942 года шла полным ходом. Но на долю 6-й армии выпало еще одно тяжелое испытание. Советские соединения, располагавшие значительными силами, включая и многочисленные танки, предприняли 12 мая новое наступление с Изюмского выступа и под Волчанском.

   Для 6-й армии создалось угрожающее положение. Наносящим удар советским войскам удалось на ряде участков прорвать германскую оборону. 454-я охранная дивизия не устояла перед натиском. Случилось то, чего Паулюс опасался еще 1 марта. Дивизия отступила. Пришлось отвести километров на десять назад и VIII армейский корпус, так как венгерская охранная бригада под командованием генерал-майора Абта не смогла противостоять наступающему противнику. Советские танки стояли в 20 километрах от Харькова. Правда, 3-я и 23-я танковые дивизии пытались нанести контрудар, но безуспешно.

   Прорвавшись на Харьковском направлении, русские не учли опасности флангового прорыва и окружения. Это произошло. После изнуряющих степных побоищ, уничтожив до четырёх дивизий противника, включая 1500 танков, захватив до 20 000 пленных солдат и офицеров, 6-я и 4-я армии вермахта начали стремительное продвижение на Ростовском и Сталинградском направлении. Вскоре армия Паулюса вышла к левой излучине Великой Русской Реки. За это, правда, пришлось поплатиться внушительными потерями в боях на Дону, под станицей Клётской и Вёшинской, но это было не в счёт. Кроме этого в ходе битвы за Харьков на голову генерал-полковника и его адъютанта, равно и всего штаба, обрушилась другая напасть. Прибыл личный представитель доктора Геббельса Ганц Фриче. Он пришел представляться Паулюсу в мундире зондерфюрера, что соответствовало званию капитана вермахта . Считая себя непревзойдённым журналистом, этот ушлый господин, мешая всем и лазая повсюду, собирал материал для Volkishe Beobaxter. Дважды его пришлось спасать от неминуемой гибели. Паулюс, чуть было не вскипев (это происходило с ним крайне редко), хотел удалить этого зазнавшегося писаку с театра военных действий. Но помогло заступничество самого доктора Геббельса. Чем он умаслил «Кунктатора», так и осталось неизвестно. Хотя впоследствии, прочитав очерк Фриче о сражении, Паулюс остался им доволен. Как нельзя кстати смотрелись в нём фотографии с подбитыми русскими Т-34 и КВ, наводившие ужас на германскую инфантерию и панцерваффе в 41-ом. На этот раз превосходство было утрачено. Новые германские «ролики» почти свели его на нет. Это были Pz. IV F2 – первые танки с 75-мм пушкой с длинной ствола 43 калибра. В сочетании с отличной оптикой они могли поражать «тридцатьчетвёрки» в борт с дальних дистанций. Правда оснастить такими танками удалось по одной роте  в каждой из дивизий.

    «…С нетерпением ждал зондерфюрер Фриче начала операций под Харьковом, - напишет в своих воспоминаниях Адам. - Затем его перо застрочило, снабжая тыл блистательными, воодушевляющими корреспонденциями с поля сражения. Они придавали бодрость многим немцам, усомнившимся и павшим духом. В памяти многих людей бледнели ужасы лютой русской зимы, неудачи под Москвой и в Крыму. Наверное, Фриче считал, что всем потрафит, поместив в солдатской газете, издававшейся в Киеве, статью, в которой он прославлял как великого полководца Паулюса, в ту пору получившего звание генерала танковых войск. Нашей последней победой, писал Фриче, мы обязаны в первую очередь осторожному и целеустремленному руководству Паулюса. Помню, как мы в штабе армии радовались и гордились, читая эту статью. Зондерфюрер сразу выиграл в нашем мнении. Однако министр пропаганды доктор Геббельс реагировал иначе. В день, когда нам доставили номер этой газеты — мы еще сидели после ужина за столом, — Фриче вызвали к телефону. Вернулся он с красным, пылающим лицом. Что же случилось? Геббельс устроил ему головомойку за то, что он восхвалял Паулюса как полководца: в Великой Германской империи этот эпитет применим только к одному человеку — к фюреру и рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру. Фриче пробыл в 6-й армии еще несколько месяцев. Насколько мне известно, он ни разу больше не проштрафился перед своим начальством. Когда Паулюс узнал о происшествии, он рассердился: — Чем только эти люди занимаются! Как будто это самое главное. А что мы сели в калошу главным образом потому, что верховное командование недооценивало противника, им невдомек».
 
   Вскоре Гейм принял на себя командование 44-й танковой дивизией, а его преемником в штабе армии стал полковник генерального штаба Артур Шмидт. «Какой был резон в этих перестановках? В разгар подготовки наступления, накануне летней наступательной операции?» - напряжённо думал Адам. Он с нетерпением ждал отпуска, которому мешала операция «Фридрих». Даже Паулюс отнесся к этой замене  неодобрительно.   Тем более, когда обер-квартирмейстер, отвечавший за все снабжение, полковник генерального штаба Пампель, был также смещен. Вместо него назначили полковника генерального штаба Финка. Как и Шмидт он был «человеком фюрера». Оба – члены национал-социалистической партии. Шмидту и Финку нужно было за короткий срок ознакомиться с установками их предшественников. Шмидту это удалось очень скоро. Сын купца, уроженец Гамбурга, он был человеком умным, гибким, наделенным большой сметливостью. Это сочеталось с твердостью, которая, впрочем, часто переходила в упрямство. Он мог накричать на замешкавшегося офицера или курьера с донесениями. Похвалить «телефонную девицу» на телетайпе за локоны и пилотку, скошенную в соответствии с уставом набекрень. Он вскоре получил прозвище «чёртик из табакерки»: за редкостный талант – появляться ни к месту и ни ко времени, портя настроение оперативным работникам штаба! В штабе 6-й армии готовы были закатить ностальгическую попойку – проводы и расставание с бывшим начальником!  Главное отличие  между сыном купца и прежним начальником было налицо: Гейм умел поддерживать хорошие отношения со всеми отделами штаба армии. Он был солдатом и прежде всего требовал от каждого своего сослуживца соблюдать дисциплину и беспрекословно повиноваться его приказаниям, но он отвечал за каждого начальника отдела и выручал его в любой ситуации. Шмидт к этому не стремился. Он действовал во всём с истинно-нацистской самоуверенностью. Занимался безудержным прославлением политики фюрера на Востоке и в Европе. Был занят тем, что выискивал явный и тайный саботаж приказам ставки. Адам напишет по этому поводу следующее: «В противоположность ему Шмидт был нетерпим и заносчив, холоден и безжалостен. Чаще всего он навязывал свою волю, редко считался с мнением других. Между ним и начальниками отделов его штаба неоднократно возникали столкновения, особенно с начальником оперативного отдела, с обер-квартирмейстером и начальником инженерных войск армии. Это отнюдь не ускоряло последние приготовления к летнему наступлению. Многие офицеры нашего штаба добивались перевода в другие части. Паулюс был осведомлен об антипатии, которую внушил к себе начальник штаба. При малейшей возможности Паулюс старался сглаживать эти шероховатости, не ставил перед собой серьезно вопроса о замене начальника штаба».

     Похоже, что квалифицированный генштабист Шмидт не стремился установить контакт с армейской средой. Это было очевидно всем германским офицерам в штабе 6-й полевой армии. Даже к Паулюсу он относился не так, как следовало бы: спрашивал у него по поводу и без оного мнение - «а что думает по этому поводу великий фюрер»? Шмидт пытался помыкать командующим. Ловить его на противоречиях, чтобы при удобном случае свалить. Но кому это было выгодно? Адам, связавшись через Отто Рюле (тот отправился в отпуск) и через знакомого полковника в штабе люфтваффе, выяснил: Шмидт во времена службы в рейхсвере, был замечен в контактах с ведомством Канариса. После того, как Гейдрих, обучившись у шефа разведмастерству, «слинял» в SS и открыл собственную «фирму», скорее всего работал у него V-mann. Это поняли и командиры корпусов, которые приняли тут же Шмидта скрипя сердцем.

    Несмотря на очевидное поражение, русские сражались отважно. Прикрывая отход своих частей, избиваемых с воздуха люфтваффе, они оставляли вкопанные в землю танки и управляемые по радио огнемёты (ФРОГ). Поражало другое. Намечённое русскими наступление на Крымском полуострове провалилось почти одновременно с трагедией под Харьковым. Упредив скучившиеся для атаки советские войска, артиллерия и авиация Манштейна нанесла по «скоплению сил противника» смертельный удар. Это говорило о наличие в оперативном управлении русских германских агентов. (Лишь после падения Севастополя стало известно о том, что комендант военного аэродрома майор Попов перебежал на сторону германцев.) В начале марта полным разгромом закончилась наступательная операция 2-ой ударной армии под командованием генерала Власова, героя зимнего наступления под Москвой, на Волховском участке северного фронта. Русских пропустили в оперативные тылы, а затем попросту уничтожили в «котельной битве».

   Опасный прорыв под Изюмом был ликвидирован. Паулюс получил Рыцарский крест. Командный пункт армии был переведен из Полтавы в Харьков. Паулюс информировал оперативный отдел о предстоящих операциях, в которых со стороны Германии и ее союзников должны были участвовать более полутора миллионов солдат, свыше тысячи самолетов и несколько тысяч орудий всех калибров. 6-я армия первоначально получала задачу по обеспечению фланга танковой группировки, наступающей на Сталинград. Директива Гитлера № 41 от 5 апреля 1942 года определила для группы армий «Юг» цели летнего наступления 1942 года. Осуществление комплекса операций должно начаться наступлением из района южнее Орла в направлении на Воронеж. Для этого предназначались 2-я, 4-я танковая и 2-я венгерская армии. Задачей 6-й армии было прорваться из района Харькова на восток и во взаимодействии с продвигающимися вниз по Дону моторизованными частями 4-й танковой армии уничтожить силы противника в междуречье Дона и Волги. После этого, в третьей фазе летнего наступления, 6-я армия и 4-я танковая армия должны были соединиться в районе Сталинграда с силами, наступающими на восток от Таганрога и Артемовска. Достигнув Сталинграда, предстояло уничтожить этот важный военно-промышленный центр и крупнейший узел путей сообщения.

    На заседании отмечалось кроме всего прочего шаблонность мышления красных генералов. Так, в духе своего фильма «Если завтра война!»  и общей пред военной доктрины РККА они бросали в бессмысленные контратаки целые танковые соединения без достаточной пехотной поддержки и взаимодействия с воздуха. В результате «руссише панцерс» становились лёгкой добычей зенитной и противотанковой артиллерии. Они забрасывались бомбами и попадали на минные поля. В то время, как панцерваффе было строжайше запрещено ввязываться в лобовые атаки. В памяти Паулюса и Штрума ещё были свежи картины 1941 года, когда Pz. III и Pz. IV с их «штуммелями» приходилось попросту говоря улепётывать от «тридцатьчетверок» с бронёй в 48-мм.  Pz. I и Pz. II вообще было нечего делать на полях сражений. Их стали использовать в полицейских и охранных частях для борьбы с «руссише партизанен».

   Отмечалось также обилие лёгких танков в русских дивизиях. Судя по всему большевики делали ставку на летний блицкриг, если штамповали тысячами БТ, Т-26, Т-50 и Т-70 со слабой бронёй с 20-мм и 45-мм пушками. Из противотанковых частей почему-то изымались 76-мм пушки ЗИС-2. Вместо них увеличивались ПТР и маломощные «сорокапятки», схожие внешним видом с германским Pak. 35/36.

   В перерыве заседания Паулюс предложил своему «Палладину» выйти во двор казачьей хаты. Светило яркое дневное солнце. Стаи птиц стремились туда, где веяло дымом пожарищ. Высоко в прозрачно-синей лазури гудели эскадрильи отбомбившихся архаичных «штукас» с неубирающимися шасси. Советских краснозвездных «ястребков» давно не было не видно, не слышно.

-         Кто курирует у русских танковую промышленность? - поинтересовался Паулюс.

-         Нарком иностранных дел Молотов. Очень странный господин. В молодости дружил с нашим рейхсминистром иностранных дел. Впрочем, Шпеер тоже был весьма странен. Фюрер, если мне не изменяет память, поручал ему ещё в 40-м переоснастить панцеры новыми дальнобойными пушками. Сделано это только сейчас его преемником Шахтом.

-         Да, весьма странно, - неуверенно согласился Паулюс.

-         А по-моему, господин генерал, самое странное — это то, что поражения относятся целиком на счет командующих армий или групп армий.  Генерал Гудериан, например, после поражения под Москвой был снят и отправлен в тыл, — зато победами мы в первую очередь обязаны полководческому искусству фюрера, - обратился к нему Адам.

-         Милый Адам, надеюсь, эти крамольные мысли вы не высказываете в присутствии господина Фриче. Мне бы не хотелось, чтобы у вас были неприятности.

-         Вы правы, - поддакнул «Палладин». – Возьмёт да опишет мою персону в своих зажигательных репортажах.

   От молодого полковника, несмотря на всю драматичность обстановки (пыльные колонны русских пленных, разбитые силуэты танков, остовы боевых самолётом среди клочьев блестящего дюраля и обломков плексигласа, стада зелёных фордовским грузовиков, которые поначалу вызывали смех, но затем, ввиду потёртостей ног и солнечных ударов наступающей пешком основной массы инфантерии, были взяты в штат пехотных дивизий) не укрылись многие детали, которые он  описал в своих дневниках:

   «…Не успел я сесть в машину, как мотор сразу загудел. Через несколько минут машина помчалась по взлетной дорожке в степи, затем оторвалась от земли. Мы летели на небольшой высоте. Солнце, еще низко стоявшее на восточном краю небосвода, заливало золотистым светом бескрайнюю степь. Капли росы на выжженной траве блестели, как жемчуг и алмазы. Это было чудесное зрелище. И все же я опасливо поглядывал назад. Стояла отличная летняя погода, а как раз это-то и было небезопасно. Она открывала перед вражескими истребителями различные преимущества: ясную видимость, солнце светило в спину, а не в глаза. В случае налета противника нам пришлось бы худо. От пилота не укрылось мое опасливое поглядывание на восток. Он усмехнулся.

— Можете не беспокоиться, господин полковник. Когда наши истребители в воздухе, ни один русский «як» сюда не сунется. Видите вон там поблескивающие на солнце точки? Это наши. Покажись только противник, они ринутся на него, как ястребы.

    Мы летели сейчас в обратном направлении над дорогой, которую прошла в последние недели наша армия.

    Редко попадалось на глаза какое-нибудь селение. Очень долго мы летели над шоссе, по которому тянулись на восток колонны машин, груженных предметами снабжения. Сопровождающие их конвойные приветственно махали нам руками. В расстилавшейся перед нами бескрайней степи порой мелькали разбитые танки, орудия или опрокинутые грузовики. Отчетливо вырисовывались линии окопов, в которых еще недавно лежали друг против друга немцы и русские. Взгляд мой нередко приковывали к себе тела убитых красноармейцев или разложившиеся трупы лошадей с уродливо торчащими вверх ногами. Там же, внизу, кончили свою жизнь тысячи немецких солдат и офицеров, утрата которых и побуждала меня сейчас лететь в Винницу. Но тогда как немцы погребли своих товарищей в этой чужой земле, ни у кого не нашлось времени отдать последний долг и советским солдатам, павшим на захваченной нами территории.

   Внезапно характер пейзажа изменился. Мы перелетели через Оскол и Донец. Врезавшиеся в степь поселки с их садами и полями стали теперь многолюднее и крупнее. А затем показался Харьков: море домов, тракторный завод, высотный дом и вокзал, а за ним и аэродром.

   Описав изящную дугу, пилот посадил машину на взлетно-посадочную полосу. Самолет медленно подкатил к стоявшему вблизи «юнкерсу-52», мотор которого тут же заработал. Это был самолет связи, направлявшийся в Винницу. Наш штаб армии радировал харьковскому аэродрому, что я вылетаю из нашего степного села. Меня уже ждали. В две минуты я перебрался из одного самолета в другой. Там уже сидело несколько курьеров. Раздался гул моторов. Машина стартовала. Она быстро набрала высоту. Полет в западном направлении открывал перед нами картину, полную разнообразия. До самого горизонта тянулись плодородные украинские поля, пересекаемые полосами леса, реками и ручьями. Сеть населенных пунктов была гораздо гуще, чем на первом этапе моего воздушного рейса. Обширные села сменялись городками и городами. Наш «юнкерс-52» летел на высоте около тысячи метров. Мы без труда могли наблюдать колонны транспорта, которые двигались на восток по густой сети шоссейных дорог. Все чаще попадались навстречу поезда, мчавшиеся в Харьков. Они везли туда продовольствие, боеприпасы, горючее, оружие и снаряжение. Харьков был главной базой снабжения группы армии «Б»».

  «… Почти столь же серьезным было положение под Волчанском, северо-восточнее Харькова. Понадобилось ввести в бой буквально последние резервы 6-й армии, чтобы задержать противника. Но затем наступил перелом. 17 мая к Изюмскому выступу с юга подошла армейская группа "Клейст" с III танковым корпусом под командованием генерала фон Макензена. (Это был потомок генерала от кавалерии Макензена, корпус которого был разбит русскими в августе 14-го в Восточной Пруссии.-Авторы.) Одновременно с севера развернула большое наступление 6-я армия. В ожесточенной борьбе удалось окружить наступавшие советские соединения. Это были две изматывающие недели. Ни днем, ни ночью мы не снимали с себя сапог, не говоря уже об одежде. 29 мая весеннее сражение за Харьков кончилось.

   « …Хотя в ходе предыдущей операции под кодовым наименованием "Фридрих I" был уничтожен Изюмский выступ, нужно было принять меры, чтобы создать для 6-й армии более благоприятное исходное положение. 13 июня был предпринят удар на Волчанск, получивший название операция "Вильгельм", и 22 июня — удар на Купянск (операция "Фридрих II") совместно с III-м  танковым корпусом, который затем остался в подчинении 6-й армии. Танки с грохотом помчались вперед, пехота и артиллерия заняли свои исходные позиции. После короткого массированного огневого удара из сотен орудий наши войска прорвались вперед, смыкая клещи. В течение нескольких дней окруженные соединения были разбиты. Мимо двигавшихся на новые исходные позиции немецких войск продефилировало 20 тысяч пленных в наш тыл».

    «…На юге России, западнее Дона, намечалась крупная операция с целью окружения и уничтожения основных сил Красной Армии. При успехе этой операции открылся бы доступ к Волге и Кавказу с его нефтяными источниками и, по замыслу Гитлера, был бы нанесен смертельный удар Советскому Союзу».

   …Едва не споткнувшись о колодезный журавль, Адам подошёл к мотоциклисту фельдсвязи и передал ему плотно запечатанный сургучом пакет – списки награждённых Золотым и Железным крестом. По станице в этот момент проходил механизированный обоз – громадные колёсные транспортёры Sd/ Kfz. 8. C широкими решётчатыми радиаторами они напоминали таранообразные снаряды времён пунических войн. Пыль, поднимая гусеницами и шинами, ела глаза. Под маскировочным тентом то там, то тут виднелись спаренные стволы «Эрликонов» либо тонкие с раструбом 20-мм зенитные автоматы «Бофорс» на вращающихся станках. Шумела сигналами палатка роты связи в желтовато-коричневых, камуфляжных разводах. Русскую молодуху (лыбилась, дура дурою!) обступили германские гренадёры в майках с чёрным орлом или расстёгнутых егерских рубахах на перламутровых пуговичках. Кто-то предлагал ей зелёный мятный леденец в прозрачной упаковке, кто-то тянул на себя коромысло с вёдрами. «О, русски девушка! Шлехт!» «Ой, вы какой! Да не тяните так сильно! И щипаться не надо – не каменная я…»

   Едва не попав под гусеницу самоходки Stug III Ausf Е (по станице с грохотом и лязгом проходила колонна самодвижущейся артиллерии), к нему спешил юноша в германском френче и пилотке, скошенной на лево. У него была повязка Hilswillige.

- Герр оберст! Как хорошо, что вы попались мне, - начал он. – У меня хорошие новости…

-  Какие, Рус Сергей?

-  Только что я встретился со станичным предводителем. Бывший председатель колхоза «Заветы Сталина» потомственный донской казак Остопупенко согласен сотрудничать с германской империей. Он и другие старики готовы встретиться с представителями германского командования и участвовать в наборе молодёжи в восточные батальоны.

- Отлично! – Адам  потрепал русского по плечу.

   Он вспомнил, как в морозную февральскую ночь 1942 года судьба свела их вместе, чтобы, наверное, никогда уже не разлучить. Будучи в станице Красный Устюг, «в гостях» у русского по фамилии Иванов, что мужественно перенёс пытки в зондеркоманде, Адам вышел на крыльцо подышать свежим воздухом. Ясно светила луна. Серебристо горели звёзды. Чистивший снег юноша на этот раз вернулся из чуланчика с топором. Он вознамерился было колоть дрова. Но путь его почему-то лежал мимо Адама. Раздался резкий оклик «хальт!», и к русскому устремились полевые жандармы. Глядя на винтовки и автомат, смотрящие прямо в грудь, тот был вынужден остановиться. У него отобрали топор. Стали обыскивать. Глядя на всё это, полковник был вынужден вмешаться. Ему почему-то сразу показалось странным, что русский призывного возраста околачивается в станице.

   «Дезертир я, - ответил тот, шмыгая носом. – Сбежал от большевиков. Вот, думаю, как послужить Великой Германии. И вашему фюреру. Поможете ?»

   У него вывернули карманы. Красноармейская книжка на имя Сергея Борисовича Тихонова, 1920 года рождения. Прочитал и перевёл спустившийся с крыльца граф Куценбух. Понятное дело, что у мальчишки он вызвал тихий трепет одним своим появлением. Чего только  стоили   мёртвые глазницы и скрещенные кости на его кокарде войск СС и ведомства РСХА? Но ничего. Обошлось – никто не умер…

   На вездеходе они проехали вдоль наступающих колонн германских войск. Севернее Дона ухало. Над суглинистыми холмами посреди бескрайней, голой степи взлетали высокие султаны чёрного и пепельно-серого дыма. Жёлтым ковром веялась в воздухе пыль. Она упрямо лезла в уши, за воротники рубах и френчей, под нательные сетки от насекомых, хрустела на зубах.  В ряде мест пыль присутствовала в воде. Равно как и соль. Солончаки в этих местах были явление нередкое. Пыль, пески и соль нещадно наступали на степь, как коммунизм на капитализм, с усмешкой заметил про себя Адам. Над будет посмешить Паулюса этим афоризмом.

   В направлении Дона и станицы Клётской, за которую шли бои (русским удалось закрепиться на левом берегу, потеснив 8-ю итальянскую дивизию) длиннющим потоком тянулись механизированные, танковые и пешие колонны вермахта. От нещадного солнца зеркально вспыхивали кабины транспортёров и грузовиков. От металла восходил пар. Он обжигал кожу. Длинные стволы раскрашенных камуфляжем орудий покрывали брезентовые намордники. В обратную сторону двигался поток русских пленных – в промокших, грязных гимнастёрках, а иные совсем без них. Раненых поддерживали товарищи.

-        Не желаете обратиться к своим соотечественникам? – Адам участливо кивнул в сторону, откуда слышались оклики германских и русских конвоиров (последние были, по-видимому, полицаи или из отряда станичной самообороны).

-        Честно говоря да, но… - юноша замялся. Его синие глаза замутила жалость или отчаяние.

-        Договаривайте, - ещё более участливо обратился к нему Адам. – Вы испытываете вину? Я правильно истолковал ваше состояние, Сергей?

-       Да…

-       Они воевали, а вы… О, нет! Вы такой же патриот, как и они. В то время, как они, оболваненные сталинской пропагандой…

   Пока Адам читал душеспасительную лекцию, Сергей Тищенко как можно жалостливее всматривался в изнурённые, прокаленные на солнце фигуры. Тех, кого вели без гимнастёрок, с шоколадно-чёрными загоревшими торсами или в грязном нательном белье, по-видимому, были командиры или артиллеристы. Вот встану сейчас перед ними, взгляну в их суровые очи – вмиг ведь растерзают… Или сам отдам Богу концы, подумал он в секунду мгновения.

-      Вы что-то сказали! – нарочито громко обратился к нему Адам.

-      Да… Я бы хотел остановить колонну. Хотя бы часть, чтобы поговорить. Может у меня получится.

   Колонна (вернее, её хвост) по требованию Адама остановилась. До уха Сергея донеслись оклики «станичников», разряженных по такому случаю в синие шаровары с красными лампасами: «Становитесь по рядку, вашу мать! Тудыт её в качель и коромысло! Вы****ки сталинские!» Исхудалые лица пленных с обтянутыми щетинистыми скулами вызывали тошноту. Германский фельдфебель с жандармской бляхой на цепочке прошёл мимо колонны, мягко ступая по истоптанной, взрыхленной гусеницами и шинами земле ботинками в парусиновых гетрах. Он прижимал к лицу платочек. «Katucha ist god!» - скорее одобрительно сказал он. Он подмигнул парню в зеленовато-синем мундире с белой повязкой «хиви». Его круглое сытое лицо  лоснилось от удовольствия. «Dancke shoon,» - усмехнулся ему Сергей. Он и не думал прибавлять к сказанному Main Herr. Ничего, обойдётся, зараза.

-      О, Катьюша! – некстати раздалось из длинной колонны инфантерии. – О, да! Великая русская песня! Катьюша выходит на русский берег – ждёт своего русского парня…

-      О, да! Который сражался с нами под Брестом или Ковелем.
Так уж устроен мир, дружище!

-     А мне больше нравится песня о Волге! Русская песня!

-     О, Фрицы! Мы скоро дойдём до Волги. Неужели так близка наша цель!

-     До войны я смотрел русский фильм «Волга-Волга»! Мы хохотали всей семьёй! Там толстый русский на деревянной бочке поёт, что он водовоз – что без него ничто в России не происходит! Представляете, парни? Так и пел: «Ни туда и ни сюда».

-     Тут что-то явно намечается. Этим русским будут предлагать бороться со Сталиным.

-     Что ж, правильно! Нечего их задаром кормить в лагерях. Пусть послужат рейху.

-      Всё это вздор! Это свиньи! Недочеловеческие ублюдки. Мочатся под себя. Видите, ребята, над ними мухи! На них надо возить воду или камни – так будет лучше…

   Проходящие мимо пехотинцы без касок, с загоревшими потными лицами и развевающимися волосами, улыбались Сергею как своему.

-      А ты, сука, тоже русский будешь? – услышал он шёпот за спиной.

-      Как и ты…

   В этот момент показалось то, что никто, пожалуй, не ожидал. Тройка Пе-2 (по фронтовому, просто «пешек») со вспыхивающими плексигласом бронеколпаками, прикрывающими кабины, в сопровождении истребителя Як-1 пронеслись над степью. Колонны растеклись так, будто были из неоформленного теста. Но самолёты не бомбили и не стреляли. Они устремились к другим целям.

-   Я думаю, после этого вам сложно будет произнести спич, - суховато молвил Адам. Он прошёлся мимо колонны русских пленных, щеголеватый, с отличной выправкой, застёгнутый на все пуговицы, с толстыми шнурами аксельбанта на левом плече. Поправил козырёк высокой, спадающей на лоб фуражки. – Предлагаю вам отложить его до лучших времён. Проследуем дальше, на аэродром?

   Сергей смотрел перед собой. Позади себя (он не повернулся лицом к колонне, ощущая лишь невыразимый смрад) он услышал в свой адрес немало печатного и непечатного из разряда русской брани. Кто-то жалостливо попросил сигарет. Не оборачиваясь, Сергей протянул зелёную пачку с орлом и свастикой. Как бы случайно, он подставил ножку проходящему мимо полицаю-станичнику. Тот, на мгновение опешив, рухнул в пыль мордякой. Колонна раскатисто заржала.

-         Тогда скажу я, - уверенно произнёс герр оберст. – А вы, надеюсь, переведёте. Ведь так, юноша?

-         Попробуйте… - улыбнулся одними губами Сергей. Они были сморщенные и высохшие.

   Адам поправил серебрянный витой шнур. Выбрав лицо по-дурковатей (в станичной охране они все были таковыми), он остановился подле. Глядючи специально затуманенным взором сквозь него и всё окружающее, он начал как можно спокойней. Делал при этом паузы и расстановки на ключевых местах.

-         Русские солдаты и командиры! Вы оказались в плену доблестной германской армии непобедимого рейха. Для вас война благополучно закончилась. Однако среди вас и ваших товарищей, ещё воюющих с нами, есть немало людей, одураченных ядом большевистской пропаганды. Она отравила их души и сердца. Германский рейх не ваш враг! Вы должны это донести…

   Сергей старательно переводил. Всё пространство внутри и вовне, залитое до этого золотистым солнечным светом, заполненное сочным запахом дурящей зелени и вывороченной наружу коричневатой земли, по которой двигались неровные тени колыхавшихся повсюду масс техники и пехоты, покрывала незаметно откуда выползшая непроглядная тьма. По прозрачной лазури раскалённого неба с широко расставленными серыми крыльями в белых подпалинах плыл кречет. Он будто исполнял волю небес. Готовился на кого-то упасть с их высоты – стремительным «камнем», расставив когтистые лапы и растопырив  изогнутый клюв.

-    …Россия должна стать свободной европейской страной с цивилизованными законами. Каждый из вас по желанию может отправиться из лагеря для военнопленных на работы в любую из европейских стран. Или занять место в строю. В рядах тех, кто… - Адам на мгновение замялся, но тут же справился с собой, - …решит бороться с большевистской тиранией с оружием в руках. Кто из вас хочет сделать этот выбор прямо сейчас?  Если да, надо сделать один шаг…            
   

*   *   *               

Из дневника полковника Вильгельма Адама:
 
«…1 июня 1942 года в штабе группы армий «Юг» в Полтаве состоялось расширенное совещание командующих. Гитлер явился в сопровождении генерал-фельдмаршала Кейтеля, начальника оперативного отдела генерал-лейтенанта Хойзингера, генерал-квартирмейстера генерала Вагнера и множества адъютантов. На совещание были приглашены: генерал-фельдмаршал фон Бок, командующий группой армий «Юг», генерал пехоты фон Зоденштерн, начальник штаба группы армий «Юг», генерал-лейтенант фон Грейфенберг, впоследствии начальник штаба группы армий «А», генерал-полковник фон Клейст, командующий 1-й танковой армией, генерал-полковник Руофф, командующий 17-й армией, генерал-полковник барон фон Вейхс, командующий 2-й армией, генерал-полковник Гот, Командующий 4-й танковой армией, генерал танковых войск Паулюс, командующий 6-й армией, генерал танковых войск фон Макензен, командир III танкового корпуса, и от военно-воздушных сил — генерал-полковник фон Рихтгофен, командующий 4-м воздушным флотом.

    Обсуждался план действий на южном направлении. Гитлер уточнил цели наступления, намеченные в директиве от 5 апреля 1942 года. Он вел большую игру, по поводу чего и сам заметил:

-    Если мы не возьмем Майкоп и Грозный, то я должен буду прекратить войну».


*   *   *

…Началось с утра. Танки дивизии в количестве ста штурмовали германские позиции под Жмыховкой. Пехотой они обеспечены не были, если можно было так выразиться. Оторвавшись далеко вперёд (их нарочно пропустили за линию траншей) бронированные машины Т-34/76 с лобовой бронёй 48-мм, десяток КВ-2 с бронированием в 90 мм, а также два английских Мk. II с 77 мм бронёй попали в хорошо замаскированную артиллерийскую засаду. Ушли всего сорок «коробочек». Остальные обгоревшими тушами, с бессильно свёрнутыми набок башнями и застывшими в повороте орудиями остались чадить.

   Раза два прилетали наши бомбардировщики. С огромной высоты ТБ-7 принялся забрасывать сотней бомб, чёрным роем высыпавших из необъятного брюха, свои же наспех отрытые в степи окопчики. Под общие матюги среди воронок и неостывших трупов на земле из камушков тут же было выложено слово «СВОИ», подкреплённое тремя неприличными буквами. «А ведь могут обозлиться – ещё раз вдарить, соколы хреновы,» - едва пошутил кто-то, с осунувшимся от жары и жажды лицом, весь от кончика носа до макушки каски в белой как мука пыли. Пошутил и тут же смолк. Время для шуток было неподходящее.

   Вскоре в ослепительно сияющем, без единого облачка небе появился германский самолётик с неубирающимися шасси. Одно или двухместный моноплан с вращающимся пропеллером. Он принялся кружить над свежеотрытыми, плохо замаскированными холмиками брустверов. Спустился ниже, прямо к оврагу, где застыли повреждённые и не очень, измотанные в атаке танки. Там тот час же закипела, вырываемая наружу земля. Блеснуло рыжими вихрями пламя. Протяжно загудели осколки. По спинам застучал чёрный дождь сухих комьев с характерным привкусом сладковатого немецкого тола.

- Ух, фрицы! Мать-перемать! В бога, в душу! Все – огонь по самолёту! Перевернулись с брюха на спины. Упор приклад – ложем в грудь! Прицельная рамка – 30 метров…

   Так кричал кто-то из уцелевших командиров.

    …Принялись дружно палить по стервятнику. Длинными очередями дубасил из ПД с круглым диском Нестеренко. Хохол по происхождению и по призванию. Родом из Донбасса. Красивый, статный парень. С открытым, улыбчивым лицом. Трещала СВТ в руках у Тимурбекова из Узбекской ССР. Было видно, как скалится он, сбросив каску, своим смуглым, скуластым лицом. Как градом льётся с его стриженной под нуль головы пот. Он – охотник там у себя. Наверное поэтому самолётик с неубирающимися шасси, меченный чёрно-белыми квадратными крестами, вдруг завалился на левое крыло. Его древний двигатель-винт чихнул пару раз и совсем заглох. Словом был и выдохся весь.

-    Маслопрододка   кирдык! Алла акбар! Слава товарищу Сталину!

   …Бегом кинулись за балку в степь. Из самолётика, открыв угловатую дверку в квадратной стеклянной кабине колпаком, вылазил фриц в сером парусиновом мундирчике. Сорвав с себя лётный шлем с очками, он яростно закричал. На лицах подбегающих к нему красноармейцев было всё написано. Его сбили с ног. Принялись по началу бить ногами и прикладами. Потом – колоть штыками. Зрелище было невыносимое. Но оно помогло зарядить зачерствевшие души необходимой ненавистью. Не, лучше яростью. «…Пусть ярость благородная вздымает как волна. Идёт война народная, священная война…»

   С той стороны это наверняка видели. По красноармейским позициям ударили «картофелемёты» - 50-мм ротные миномёты. Маленькие огурцевидные мины, отбрасывая тени, врезались в землю. Раздавались лёгкие хлопки. Вырастали кустики пыли. Осколкам косило залёгших неглубоко людей. На воздух взлетали клочья серых скаток шинелей, зелёные СШ-40, ботинки «гавнодавы» с кровавыми обрубками ног. Без всякой команды остатки штурмового батальона сорвались с места. Навстречу шли в атаку уцелевших после атаки и обстрела танки. Ну, бардак… С отложистого склона балки как на ладони бегущими раскинулась станица Верещагинская. Утопающие в зелени садов белые домики с соломенными, деревянными и железными даже крышами. С длинным известняковым корпусом МТС. Над зданием сельпо уже не реял гордо красный стяг. У, гады…

   Среди расстроенных рядов метался с оскаленным, почернелым лицом капитан. Бил во всё кулаком. Левой рукой сжимал рукоять «тэтэшника».

- Расстреля-а-ю, мать вашу! На-а-азад! Проститутки! Враги народа…

   Кто-то огрел его прикладом в спину. Матерясь, капитан рухнул под бегущие «гавнодавы». Кстати говоря, некоторые успели подумать, что завезли эти ботинки с двойной, подбитой гвоздями подошве, с кожаными шнурками в 1914 году из Америки. Тогда к началу первой мировой войны для действующей царской армии катастрофически не хватало сапог. Вот и завезли с обмотками.

   …На встречу в пыльном броневичке  с вращающейся башенкой с 45-мм орудием не ехал, а мчался кто-то грозный.  В сине-красной фуражке ведомства НКВД. Когда он выскочил, точно его пружиной толкнуло, из открытой наполовину башенки, все увидели глубоко запавшие глаза. Скучились испуганно на его пути.

- Я сотрудник особого отдела дивизии майор Бобриков! Панику прекратить! Остановить паническое бегство. Бегом марш на позиции. Живо, кому говорят! Открываю огонь…

- А ко-ко не ку-ку будет, гражданин начальничек - товарищ командир?

   У назвавшегося Бобриковым лицо перекосилось. Как будто было из ватмана, который скомкали и вытерли им стол. Палец скользнул к ложу ППШ, что свисал с левого плеча. Ему, охламону чекистскому, как видно терять было нечего.

- Пальцем-то ствол не лапай! – ефрейтор Цвигун с перебинтованной башкой протопал вперёд. Бросил перед собой фрицевский автомат с плоским магазином. – Не лапай, говорю, ментяра! Был ты им по жизни – сдохнешь, не перекрестишься…

   Он оборотился спиной к опешившему особисту.

- Слышь, братва! Кончай драпать! Пятки землёй мазать! Пока этим фраерам грёбаным…

    Тут он завернул совсем неприличное. Для этого расстегнул брюки xэбэ на ширинке. Показал то, что было скрыто под ними. Все оглушительно заржали. Кое кто, схватившись за живот, рухнул в землю. Но в следующий момент рухнули все от выросшего чёрно-огненным столбом близкого взрыва. Оборванными струнами запели осколки. По дороге к станице пылило две полуторки с прыгающими на прицепе «прощай Родина». Их необходимо было вернуть назад. Тем более, что…

- Водитель! Механик! Твою налево и вперёд… - орал оправившийся от удара комбат. Он возник из облака пыли в своей одетой на ремешок фуражке с треснувшей кокардой, с гуляющей по бедру планшеткой с неизменным ТТ, который вращался над головой. – Немедленно вернуть эти грёбанные ПТС! Назад! К ним! Стреляю…

   Он действительно выстрелил. Скорее всего наугад. Но пуля срикошетила о стальной намордник кабины. Так, что водитель, дёрнулся в узком триплексе, и немедленно дал газ. Ухая на колдобинах, броневик помчался за двумя пушками.

- Коммунисты ко мне! Комсомольцы вперёд! Беспартийные и сочувствующие – не отставать…

   …Навстречу ползли три уцелевших после атаки танка: две махины «Клим Ворошилов» с отметинами на пыльной зелёной броне и английская «Матильда». У неё заклинило шаровой механизм сплюснутой башни. Скорость была не ахти, так как союзнички изначально создавали как «танк поддержки пехоты». Но броня ничего. Выдерживала и 50-мм снаряды. Разве только длинноствольные зенитки 88-м её пробивали. А по изрытому воронками полю цепями перебегала навстречу поредевшему батальону германская инфантерия. Было видно как из садов выкатывали бронетранспортёры с 50-мм пушками на броне.  Они объезжали подбитые советские танки, чтобы поддерживать огнём свою атакующую пехоту.

- А ну, поворачивай свой драндулет! – заорали танкистам, не видных в задраенных люках. – Куды драпаете, черти?

- Ладно, не вопи! – чумазая рожа в чёрном шлеме показалась в командирской башенке «Матильды». – Где вы были, когда нас фрицы под орех разделывали! Пехота, царица полей! Проститутка, а не царица…

   Зеленовато-жёлтая масса красноармейцев, собравшись  вокруг коммунистов, спешно приводила себя в порядок. Рассредоточивалась на взводы и отделения. Кто-то привинчивал к стволу винтовки ружейную гранату грушевидной формы (ВКГС-40), которую надо было выстреливать холостым зарядом. Тимурбеков лёжа чистил кожух СВТ, усеянный продольными отдушинами.

    Германская пехота была уже близко, когда был открыт (со 100 метров) огонь на поражение. Минут через пять зелено-жёлтые цепи вскинулись, пошли в атаку.

- За Родину! За Сталина! Ура-а-а…

- Смерть фашистским гадам!

- Щас мы вас отдрючим…

   Германская артиллерия на самодвижущихся лафетах открыла убийственный огонь. С расстояния 300-400 метров. Серо-жёлтые туши гробовидных «Ганомаг» вздрагивали. Из длинных стволов с грушевидными окончаниями вылетали треугольники пламени. Германские пехотинцы срочно залегли, образуя чёткие концентрические круги. Каждый взвод, повинуясь командам и без оных, группировался вокруг станкового или лёгкого пулемёта. Из-за этого создавалось впечатление о насыщенности вермахта автоматическим оружием, но это было не так. Основным вооружением так и оставалась винтовка «Маузер» образца 1898 года. Стрелять из неё приходилось всё также архаически: передёргивая затвор. Появившиеся в больших количествах самозарядные G.41 «Вальтер» и «Маузер» не отвечали запросам. Их старались передавать охране тыла. Пистолет-пулемёты всё также присутствовали в единичных экземплярах.

   …Атака захлёбывалась. Германский пулемётчик бил с плеча второго номера из  MG-24. Его очереди выкашивали задние ряды красноармейцев. Уже много распростёртых тел с мокрыми бурыми разводами валялось на поросшей ковылём, покрытой воронками земле.

   Тут вновь нечаянно негаданно появился грузный ТБ-7. Угрюмо вращая красными лопастями четырёх, а не пяти громадных двигателей, этот бомбардировщик высыпал на «собачью свару»  сотню мелких осколочных бомб.

    Заслышав тугой свист, немцы и русские мгновенно приникли к земле. Передние ряды, перемешались. Они лежали друг к другу. Тимурбеков упал, не добежав до узколицего солдата в сером хлопчатобумажном мундире, таких же брюках и ботинках с гетрами. Расширенными от ужаса глазами под стеклами никелевых очков этот фриц  заторможенно смотрел на узкоглазого «сталинского монгола». Неминуемыми скачками тот приближался. Ужасный кинжальный штык на  его причудливом оружии со  стволом в дырчатом кожухе, грозился распороть ему брюхо. Через минуту оба лежали, закрыв головы руками. Краем глаза Тимурбеков   видел глубокие пластины серой каски, рожок отдушины с красносинебелым щитком, а также вентиляционное отверстие врага.

    Бомбы легли как нельзя кучно. Клочья человеческих тел, дымящиеся обрывки форменной одежды и обломки оружия покрыли собой оставшихся в живых. По полю бежал живой факел. Кто-то сохранил выданные на взвод термитные шары для подрыва бронетехники, что носились в просторной брезентовой сумке, укутанные в бумагу и солому. Теперь от осколка или неосторожно толчка они воспламенились…

- Auf! Hende Hooch! Shtalin kaput…

   Это орал высокий долговязый офицер в сером лёгком кителе  (из роты венской 44-й пехотной дивизии или «Хох-унд-Дойчмастер») с красно-белой ленточкой на пуговице. У него в руке был советский ППШ. Несколько бойцов поспешно встали. Подняли трясучие руки. Они сбрасывали с себя шинельные скатки, брезентовые пояса с подсумками.

- Хер тебе в рожу! От меня лично и всех уркаганов!

   Это орал как сирена ПВО Ванька Цвигун. В прошлом уголовник-рецедивист.

- Was? Nixt Verstehen…

- Щас тебе будет! И «вас»,  и «квас», и пидарас…

   Больше не желая терпеть и ждать, Ванька выхватил из-за пояса (загодя туда сунул на случай) короткую саперную лопатку. Самое страшное оружие пехотинца в ближнем бою. Все вокруг, оправляясь от шока, становились на корточки. Начинали подниматься. Немцы и русские удивлённо оглядывали друг-друга. В это мгновение остро заточенное прямоугольное лезвие врезалось под кадык. Затем ушло вертикально вверх.

- Кха-к-к…

    Только и успел издать предсмертный звук австриец. Было ли это «Mein Liber Myter» или «kinder»,   а может быть «My Furer!» Одному Богу было известно. Из распоротой сонной артерии ударила тугая пенная струя тёмно-вишнёвой, как плоды на станичных садах, крови.

   В следующий момент всё изменилось. Люди, ещё минуту назад думавшие о том, как странно воевать и как необычно дружить, набросились друг на друга с озверелыми, осунувшимися лицами. Хлопали пистолетные выстрелы. Рассекал воздух шанцевый инструмент. Мелькали непримкнутые и примкнутые ножевые штыки. Русский трёхгранник осиным остриём входил в чужую плоть. С хрустящим звуком… Раны от него были если не смертельны, то труднозаживляемы. Его применение пытались запретить на Гаагской и Женевской конвенциях. Да где там…

*   *   *

Из аттестации за период с 1933 по октябрь 190 года на командира 99-й стрелковой дивизии генерал-майора Власова Андрея Андреевича за подписью командира 8-го стрелкового корпуса генерал-майора Снегова, командующего войсками КОВО Генерала Армии Жукова и Члена Военного Совета КОВО Корпусного Комиссара Вашугина:
  « …
   7. С какого времени в РККА – 1920 г.
   8. С какого времени на должностях начсостава – 1920 г.
   …
    Предан партии Ленина- Сталина и социалистической родине.

    …В генерале Власове удачно сочетается высокая теоретическая подготовка с практическим опытом и умением передать подчинённым свои знания и опыт. Высокая требовательность к себе и подчинённым – с постоянной заботой о подчинённых. Он энергичен, смел в решениях инициативен.

   Хорошо знает жизнь частей, знает бойца и умело руководит воспитанием их, начиная с мелочей; любит войсковое хозяйство, его знает и учит части заниматься им.

   Дивизия, которой генерал Власов командует с января 1940 года, под его непосредственным руководством много и упорно работает над отработкой отделения, взвода, роты, батальона и полка и добилась в этом больших успехов…»


Из материалов уголовного дела М.Н. Тухачевского (собственноручные показания Тухачевского, написанные им после ареста):

«…Из отдельных вредительских мероприятий, подготовлявшихся в штабах БВО и КВО, мне известны нижеследующие: разработка плана снабжения с таким расчётом, чтобы не подвозить для конных армий объёмистого фуража со ссылкой на то, что фураж есть на месте, в то время как такового заведомо на месте не хватает, а отступающий противник уничтожает и остатки. Засылка горючего для авиации и механизированных соединений не туда, где это горючее требуется. Слабая забота об организации оперативной связи по тяжёлым проводам, что неизбежно вызовет излишнюю работу раций и раскрытие мест стоянки штабов. Недостаточно тщательная разработка и подготовка организации станций снабжения и грунтовых участков военной дороги. Размещение ремонтных организаций с таким расчётом, чтобы кругооборот ремонта затягивался. Плохая организация службы ВНОС, что будет затруднять своевременный вылет и прибытие к месту боя истребительной авиации…»


*   *   *

   Волга… Она предстала ровная, как сталь, ослепительно-синяя, чуть морщинистая от ветра. Гладь одной из самых красивых в России рек. На её берегу раскинулся этот стратегически-важный, промышленный центр, который носил имя Сталина – Сталинград. Завод по производству артиллерийских орудий «Баррикады», металлургический комбинат «Красный октябрь», тракторный завод им. Дзержинского, химкомбинат «Лазурь» с подъездными путями в форме «теннисной ракетки – всё это делало город на Волге, по которой «плыть долго», заманчивой, но сомнительной целью.

   Начиная с жаркого, кончая первыми осенними холодами, на этих живописных просторах  развернулось одно из самых страшных сражений в истории Второй Мировой войны. В истории всего человеческого рода на этой планете. В задымленном небе эскадрильи люфтваффе висели бесконечно. Выстраиваясь в гигантскую «карусель», Ju-87 (они же «штукас», «певуны» и «лаптёжники») кружили над разрушенным, выгоревшим дотла каменным скелетом великого города. Роняли в бушующие огнём развалины всё новые и новые «поленья» чёрных, казавшихся игрушечными (для тех, кто оборонялся и наступал внизу) бомб. Издавали ужасный, почти звериный вой своими вмонтированными в крылья сиренами. От бесконечных пенных фонтанов на Волге рябило в глазах. Германская тяжёлая артиллерия простреливала эту единственную водную артерию, по которой снабжались защитники Сталинграда. С правого берега с воем выписывали свою дугу советские снаряды. Нередко самоходные баржи, катера и баркасы волжской флотилии, взятые в «вилку», или прошитые из скорострельных пушек с воздуха, шли ко дну. Вокруг них, в маслянистой воде, барахтались люди. Некоторые доплывали до берега. Большинство шли ко дну под тяжестью оружия, патронных сумок и боеприпасов. Если топили корабль с военными материалами, порой целая дивизия на том берегу замолкала. Приходилось идти в бой с голыми руками.

   А город и ближайшие к нему окрестности застилала мохнатая шапка дымного пламени. Оно извергалось на поверхность из разрушенных нефтехранилищ на Мамаевом кургане. Горящая нефть ж и р н о стекала прямо в Волгу, сжигая всё на своём пути. Взрываясь фонтанами разноцветных искр, как самое что ни на есть адское пекло. Ветра, продувающие степь с четырёх сторон, создали из этого дыма чёрно-красный, колоссальных размеров крест. Это жуткое зрелище стало по истине пророческим. «…Седьмой Ангел вылили чашу свою на воздух: из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий: совершилось! И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле. Такое землетрясение! Так великое! И город великий распался на три части, и города языческие пали, и Вавилон великий воспомянут пред богом, чтобы дать чашу вина ярости гнева Его. И всякий остров убежал, и гор не стало; и град, величиною в талант, пал с неба на людей; и хулили люди бога за язвы от града, потому что язва от него была весьма тяжкая».

   Отслеживая оперативную обстановку, Паулюс часто бывал во временных командных пунктах, оборудованных в зоне непосредственных боёв. 6-я армия несла колоссальные потери. Из рот создавались батальоны. Солдаты и офицеры сходили с ума от напряжения. А неподалёку, раскинувшись на Волге, стояла Астрахань, где не было русских войск. Её можно было взять безо всяких усилий. Но приказ фюрера и верховного командования был иным: только Сталинградская крепость! Хотя никаких укреплений им брать не пришлось.

   Впервые в истории Второй Мировой войны сражение разыгралось внутри города. На улицах, в «коробках» разбитых домов. В подвалах и системе канализации. Советские солдаты генерала Чуйкова, командующего 62-й армией, применили тактику боёв, которая лишала немцев их преимущества – массированных танковых атак. И фланговых «обводов». В большом городе трудно было ориентироваться. Тем более среди дыма и огня, застилавшего небо. Невозможно было рассчитывать на сигнальные ракеты. Радиосигналы глушили железобетонные развалины. Из щелей, оконных проёмов и баррикад русская пехота, средь которой часто мелькали «полосатые черти» в бескозырках, разила танки и самоходки. Зажатый стенами домов панцер с оборванной гусеницей становился отличной мишенью. Русские наловчились подбивать переднюю и замыкающую машины – их добычей становилась вся колонна. Не приспособленная к уличным боям германская пехота несла потери. Стали использовать части полевой жандармерии и сапёров – они были обучены тактике боёв в городе.

   Циклопические развалины Тракторного завода им. Дзержинского (СТЗ), что за Купоросной балкой, поразили воображение генерал-полковника. Здесь почти не переставая, под огнём 105-мм гаубиц и бомбами пикировщиков, русские продолжали выпускать с конвейеров десятки танков Т-34. Без краски, а порой без прицелов танки шли в бой. Это поражало воображение! Порой, в искорёженных 62-тонных Кристи обнаруживались люди в рабочих спецовках. Они висли на рулях, застывали за окулярами танковых прицелов. Свисали из башенных и лобных люков. А подходы к заводу «Баррикады» защищали девушки-зенитчицы. Не умевшие стрелять из 85-мм пушек по наземным целям, они продержались менее часа. Панцеры и панцервагенс Курта фон Зейдлица-Курцбаха, смяв этот слабый заслон, на целую неделю увязли в боях. За цеха, что обороняли по началу лишь рабочие из ополчения.

   …Паулюс пытался вызвать в памяти образ русского старика. Время от времени у него это получалось. Особенно ночью, когда он лежал на походной алюминиевой койке. Смотрел в темноту перед собой. Видел какие-то неясные свечения. Из них нередко возникало знакомое ему до боли, по отечески ласковое лицо.

   «…Да, я был не прав, отец, когда не послушал ваш мысленный совет. Я продолжил службу в вермахте. Продолжил воевать. Сейчас подчинённые мне солдаты сеют разрушение и смерть в  т в о е й   стране. Стало быть, я являюсь главным преступником. Ответственным за эти страдания и разрушения. Эти солдаты подчиняются своим офицерам. Они получают приказы от своих генералов. А генералы… Я изо дня в день отдаю в штабе приказы. Убийственные и бессмысленные. Всем существом я ощущаю, что нет тех оправданий, которые могли бы смягчить мою жалкую участь…»

   «…Да, оправданий нет и не должно быть. Однако ты не единственный, кто ощущал себя таковым в ВЕЛИКОЙ ПРИРОДЕ. Многие, очень многие видели себя со стороны и ужасались. Считая себя ранее непорочными, каждый из них вскоре обнаруживал своё ужасное несовершенство…»

   …Паулюс, устало запахнувшись в генеральский китель, вышел во двор станичного дома. Тёмно-синее, почти чёрное небо было усеяно гирляндами созвездий. На них, возможно, теплилась или зарождалась чья-то жизнь. Дай бог, чтобы там не повторился тот кошмар, в который ввергла себя наша сумасшедшая цивилизация, подумал Паулюс. Он ощущал всем телом и душою лёгкую, успокоительную прохладу. Она мягко обволакивала плечи. Проникала в лёгкие. Снимала напряжение у бешено работающего головного мозга.

   В той стороне, где в огнях пожарищ раскинулись безобразные руины Сталинграда, тоже стояла удивительная тишина. Похоже, боевые действия временно прекратились. Стороны достигли неофициального перемирия. Такое случалось на войне. С обоих сторон выходили парламентёры с белыми платками. Или отрезами простыней на палках. Они предлагали не открывать огня, пока не уберут раненых или не похоронят убитых. И меж бездыханных и ещё живых тел, посреди воронок и развалин, ходили бок о бок те, кто стреляли друг в друга. Ни, комиссары, ни особисты созданной Сталиным «Контрразведки СМЕРШ», не мешали русским. А немцев не пугали ни SS, ни Geheime.

   Между тем в руинах начались снайперские бои. Германских «ангелов смерти» возглавил майор Кёнинг. Чемпион Олимпийских игр по стрельбе и личный друг рейхсфюрера SS Гиммлера получил задание: создать систему губительного огня. Чтобы «русские фанатики» ни днём, ни ночью не чувствовали себя в покое. Похоже, это у него выходило плохо. Потому что с русской стороны против него действовал охотник-сибиряк Василий Зайцев. Его снайперы укладывали немцев как на стрельбищах. Майор, памятуя о своих олимпийских регалиях, тщетно пытался достать пулей «неполноценного русского», пока сам не нарвался. Пуля русского сразила его прямо в лоб среди развалин Сталинградского элеватора.
«…Вот так унтерменш, - сказал по этому поводу Адам. Ему заносчивый Пауль Кёнинг не нравился ещё при жизни. – Это я о русском! Кто бы мог подумать!  Рейхсфюреру будет тяжело пережить своё поражение. Он явно проиграл свою битву за Сталинград. Как вы думаете, герр генерал, каковы наши шансы?» «Вильгельм, вы, я вижу, не унимаетесь в своём красноречии! -  улыбнулся ему Паулюс. – Оно не доведёт вас до добра. Лучше спросите своего русского друга. Как есть… Сергей? О, да. Он помогает вам изучать нравы русских. Или обратитесь к капитану Больро из оперативного отдела. Он, если не изменяет моя память закончил русское пехотное училище в 20-х. Наверняка, у него не стёрлись воспоминания о славянском коварстве…»

   Паулюс прогуливался между высокими штабными автобусами, фургонами походных радиостанций, легковыми «мерседесами» и «опелями». Всё было затянуто маскировочными сетями. На редких возвышенностях стояли зенитки-88 и 20-мм автоматы. Русские Пе-2 (У-2), старомодные бипланы, неслышно стрекоча моторами, подбирались к германским штабам или позициям. Прицельно-точно сбрасывали на головы или в открытые люки осколочные, а также фугасные бомбы. Летели они на низких высотах, не доступных для зенитной артиллерии (она не могла взять такой угол), а также скоростных «мессершмиттов». За сбитый самолётик полагался Железный крест и отпуск в фатерлянд. Их прозвали «кофейными мельницами», «хромыми воронами», а также «дежурным унтер-офицером». Также как и он, они неслышно подкрадывались и беспрепятственно уходили восвояси.

   Время от времени прохаживались фигуры часовых в стальных шлемах, с винтовками или автоматами. Но Паулюс старался держаться незамеченным. Он как никогда нуждался в том, чтобы побыть одному. Он вспомнил невольно о былых боях. 6-я армия, встречая упорное сопротивление русских 61-й и 62-й армий, сумела выйти к Волге.  Потери были не символические – с момента боёв за Харьков было убито и ранено до 100 тысяч человек! Панцердивизии лишились 30% «роликов», многие из которых, правда, удалось восстановить и поставить в строй. Русские потеряли в двое больше, особенно в танках и авиации. Всё потому, что командующий Южным фронтом маршал Тимошенко и член Военного Совета Хрущёв действовали в худших традициях наступательной стратегии. Под угрозой приказа № 227 (который, к слову скажем, карал лишь трусов и дезертиров), прикрываясь именем Сталина, они гнали в неподготовленные контратаки на закрепившиеся в обороне части вермахта своих солдат и бесценную технику. Получив копию приказа операции «Фридрих» (был сбит майор Рейхель из оперативного отдела группы армий «Б»), они развили наступление на Изюмский выступ без должного взаимодействия с другими участками фронта. После провала 2-й ударной армии и потери Крыма, после чего стало ясно – в окружении Сталина есть утечка информации. А выход к Сталинграду, на подступах к которому создавались мощные оборонительные сооружения, стал возможным по одной причине – окружение в районе Калача  танкового корпуса. Он прикрывал после потери Орла (тоже сильно укреплённого!) выход к городу. Вместо того, чтобы занять эшелонированную оборону, повинуясь приказам Хрущева и Еременко, нового командующего Южным фронтом, бывшего сотрудника охраны Троцкого, ударили по наступающим танкам Зейдлица-Курцбаха. И попали в «котёл».

   Паулюс вздохнул. К удивлению своему он увидел прогуливающегося по станичной улице полковника Адама. Тот, завидя своего генерала. Ускорил встречный шаг. По опыту он знал, что предстоит интересная, очень важная беседа.

- Почему вам не спится, Вильгельм? – тихо спросил Паулюс. Он старался смотреть прямо в глаза, как это делал русский старик. – В такое судьбоносное для рейха время его солдатам необходим длительный и спокойный сон. Разве только генералы… На них лежит такое бремя – в том числе, о спокойном сне своих подчинённых…

- Я пробовал написать письмо жене, - молвил Адам, подойдя к Паулюсу вплотную. – У меня ничего не вышло. Из головы не выходит тот полевой лазарет. На развалинах вокзала, где мы побывали вчера. Помните, герр генерал?

   Паулюс нахмурился. Коротко кивнул. Как такое можно забыть? «Кюбель» в сопровождении мотоциклистов охраны вёз их по улицам, которые походили на скальные обломки. Всюду торчали вывороченные, согнутые в штопор взрывной волной стропила, искорёженная арматура выглядывала из развален как обглоданные рёбра или скрюченные пальцы. То там, то тут виднелись обгоревшие остовы русских и германских танков. Дымили искорёженные бронетранспортёры и самоходные орудия. Над восходившими к небу каменными обломками виднелась громада элеватора из серого бетона. Сам вокзал был объят пламенем. Мимо них сновали германские солдаты. Их лица под глубокими стальными шлемами были покрыты копотью от пожарищ. Мундиры были изорваны и перепачканы в саже. Переносили пулемёты, перекатывали 37-мм пушки. Переносили на носилках раненых. Они прошли в полевой лазарет, что расположился в пакгаузе. Прямо на каменном полу лежали десятки раненых.  Обер-ефрейтор, которому доктор только что отпилил блестящей, красной от крови пилой ногу (её пронесли мимо Паулюса и Адама в цинковом тазу) сидел и улыбался. Он жадно затягивался папиросой, словно не чувствовал боли. «…Иваны дерутся как звери! – внезапно произнёс он странным, нечеловеческим голосом. Его глаза дико блеснули. Он истерически захохотал. – Из моего батальона остался в живых я. Только я! Все погибли! Они всех здесь перебьют. Если хотите знать, то это – кара Бога за наши грехи…»

- …Победы нашего славного вермахта не дают нам права писать победные реляции. Особенно, когда до конца дела осталось ещё далеко, - продолжал Адам,  вдумчиво улыбаясь. Словно разговаривал сам с собой. – Жене, которую я горячо люблю, нельзя лгать даже в письмах. Она всё поймёт и всё простит. Каково будет мне смотреть её в глаза? Выносить эту пытку?

- Каково будет нам всем… - тихо произнёс Паулюс.

   Он мысленно перенёсся в другой памятный день. 23 августа 1941 года. Тогда сотни самолётов 4-го флота Рихтгоффена (Ju-88, He-111, Do-17, Ju-87) нанесли смертоносный удар по городу Сталина. По приказу последнего, доведённого до 1-го секретаря обкома Чуянова, эвакуация гражданского населения как заводов и учреждений категорически запрещалась. Она могла быть расценена как сигнал к сдаче города. Жертвы были колоссальные. Под обломками гостиницы «Интурист» погибли раненые бойцы и командиры сталингардского фронта. Не спасся никто.

   Паулюсу вспомнилось и другое. Вчера они поднялись по крутой лестнице водонапорной башни. Оказались над Сталинградским вокзалом, откуда простилалась панорама всей битвы. Вдали, над руинами домов, где улицы скрещивались у овальной площади Павших борцов, высилось большое здание с фронтоном и полукруглой аркой – Центральный универмаг. Его внутренние перекрытия осели и провалились. Осколки выбитых стёкол над колоннами кроваво отражали языки пожарищ и блески взрывов. Там засели русские из состава моряков волжской флотилии и высадившихся пехотинцев 61-й армии. Туда по данным воздушной разведки (Паулюс сам держал в руках свежераспечатанные снимки) на самоходных баржах были подогнаны и выгружены два десятка Т-34/76 и КВ-2. Помимо всего прочего – полевые орудия калибра 76-мм, прозванные в вермахте за эффективность огня «бах-бубух». Русские создавали баррикады из обломков, сваренных из рельс «ежов», минировали противотанковыми минами подходы к Волге. На крыше универмага скорее всего находились корректировщики: русские 122-мм гаубицы Л-3 с того берега слишком точно поражали скопления германской пехоты и танков ещё в развёртывании. На площади вокзала, возле фонтана со скульптурной композицией из пионеров и лягушки (подобный фонтан был у Центрального универмага), группировались под прикрытием дымовой завесы PzIV и PzIII Ausf G, F1 и F2.  Эти панцеры были снабжены дополнительными бронеэкранами и часть из них была вооружена длинноствольными 75-мм пушками. Они испускали выхлопы синтетического бензина, который всё увереннее гнали в рейхе. За ними, спешившись с грузовых «опелей», полугусеничных «бюссингов» и «опель-маультиров», Sd. Kfz. 8 а также  бронетранспортёров «Ганномаг», выстраивалась в боевые порядки пехота. Штурмовики выделялись короткими маскировочными куртками, а также русскими ППШ-41, которые были незаменимы в ближнем бою. В транскрипции вермахта эти автоматы получили обозначение MP-717 (r). Справа со стороны пакгаузов разворачивалась батарея 105-мм Sе HF 18. Она принялась обстреливать волжские переправы. Из длинных хоботов 6-тонных пушек с массивными станинами вылетали лоскутья пламени. Тут же офицер связи, протянул к ним провод полевого телефона: генерал фон Зейдлиц-Куртценбах докладывал что танки и самоходки саксонской дивизии заняли «Дом лётчиков». Это было на левом фланге. Да, такое же полукруглое здание из розового туфа. Чем-то схожее с Центральным универмагом.

   Вскоре площадь вокзала с музеем обороны Царицына были накрыты огнём из 102-мм миномётов системы Шавыгина. Взметнулись клубы дыма вперемешку с огнём и обломками. В мембраны «Эриксона» донёсся знакомый голос: «Генерал-полковник! Русские силами десятка танков КВ-2 и пяти Т-34 атакуют мои позиции. В моём распоряжении четыре самоходки Stug III Ausf E, три Pz III Ausf H. Пять Pak 38. Немедленно вышлите поддержку люфтваффе и подтяните танки! Нам не выстоять…» Это кричал командир саксонской 113-й дивизии. Он как в воду глядел: через пол часа русские отбили «Дом лётчика». Стали с левого фланга обходить боевые порядки вермахта. Вскоре с площади Павших борцов выползли тяжёлые и средние русские панцеры. КВ-2 по зелёному корпусу и угловатым башням были окрашены белыми полосами. Они только что расстреляли севшие на мины панцеры. Теперь помогали русской пехоте штурмовать здание исторического музея и вокзала. Зеленовато-жёлтыми горошинами, пригибаясь и залегая, за ними бежали пехотинцы. Некоторые катили за собой прикрытые щитками станковые пулемёты «Максим». Из окон музея (здание было из красного кирпича, с белыми каменными наличниками на фигурных окнах, с шатровой крышей из железного листа) повалил густыми клубами дым. Вылетали пучки искр. Тридцатьчетвёрка с ходу распластала гусеницами  50-мм противотанковое орудие. Прислугу, что попыталась отползти,  расстреляла русская пехота. Артиллеристы  были вооружены пистолетами «Люгер». Серьезно отстреливаться они не могли. Вскоре все трое дёргали в предсмертной судороге ногами в сапогах, подбитых гвоздями.

   Т-34, разворачиваясь на одной гусенице, вёл круговой обстрел здания вокзала. Одновременно поливал очередями вход и выход музея. Оттуда, из огня, пытались вырваться германские пехотинцы. Надо было эвакуироваться – промедление грозило попасть в плен. Этого ещё не хватало, подумал Паулюс. Он затопал каблуками по лестнице вниз, где ждала охрана и «Кюбель». А над площадью уже летел Пе-2, русский скоростной пикирующий бомбардировщик. Он уронил бомбы на тяжёлую батарею. Накрыл огнём из скорострельных пушек тяжёлые 75-мм орудия образца 1913 года. Пролетел в сторону Домов специалистов желтовато-зелёный бомбардировщик Br. 20 Cicogna в окружении трёх остроносых истребителей С.200 Saetta из состава итальянской 22-й истребительной группы С.A.F.O. Германские He-111 эмблемой «красного барона» бомбили переправы. Там копилось множество мирных жителей, а также военной техники. Сбитых над Волжскими переправами германских лётчиков обычно в плен не брали. Толпа разрывала их на части. На острове «Голодный» расположился штаб 46-й дивизии. Её командир и начальник вскоре будут расстреляны по приговору военного трибунала за самовольную эвакуацию.

   Это был один из ста дней битвы за Сталинград. В ходе которого город, вернее его объятые дымом и пламенем руины, переходили по многу раз из рук в руки. Эта кровавая мясорубка выкашивала многие тысячи людей. Прежде всего молодых и здоровых. Волею судеб им было уготовано участие в кровавом эксперименте.

- …Я тоже люблю свою жену и своих детей, - продолжал Паулюс. – Они остались далеко в Германии, хотя постоянно пребывают здесь, в моём сердце. Им тоже нельзя лгать. Этой болезнью, Вильгельм, больна вся нация. Мы боимся признаться друг-другу во лжи – какой чудовищной  л о ж ь ю  даются нам эти победы! Я сейчас вспомнил этого русского с бородой. Если он прав, то мы все обречены. Это нужно принять как должное. Как наказание, ниспосланное Богом.

- Не понимаю вас, герр генерал, - полковник Адам нахмурился. Он неслышно сдвинул начищенные каблуки сапог. – По-моему, вы хотите сказать, что война проиграна? Не так ли?

- Нет! Война только часть нашего поражения, - смутился Паулюс. – Мы проигрываем жизнь, которая кончается там, где начинается страх перед вечностью. А она велика. К сожалению, мы этого ещё не понимаем. Этот русский понял…

   Он указал длинной  рукой на красновато-зелёные огни Кассиопеи, что раскинулись прямо над ними. Они готовы были обрушиться и придавить собой всё неразумное, истребляющее себя человечество. Во всяком случае, так казалось.

-      Мой друг! Это тоже жизнь, - неожиданно сказал он. -   Возможно, что некая сила, будь то Великий Бог или таинственные жители далёких планет, взяли и поделили часть  с в о е й   жизни. Путём сложнейших молекулярных процессов создали  с а м и х  с е б я   через нас. Сотворили человека по образу и подобию своему, как это сказано в Святом Писании. Мой друг! Я никогда не задумывался над этим, но этот русский… Верите ли? Он изменил меня. Проник в мою суть и зажёг её интересом к  н о в о й  жизни…

   Они некоторое время помолчали. Светало…В воздухе гудел Bf 189. Знаменитая  «рама», которую было трудно сбить расчётам ПВО. Этот самолёт-разведчик с огромной высоты фотографировал расположение врага. Передавал точные данные в штаб люфтваффе, который немедленно высылал эскадрильи «штукас», либо радировал артиллеристам или химическим миномётам.

- Боюсь, что с такими мыслями вам сложно будет отдавать приказы, - заметил Адам. – А в остальном… Я тоже вспоминаю об этой удивительной встрече. Она говорит о том, что надо быть честными. Мы попали в другой мир. В другое измерение жизни. Стараясь подчинить его своим правилам, мы изменились сами. «Жестокость и ещё раз жестокость»! Фюрер не прав. Жестокостью не подчинить волю народа с тысячелетней историей. Жестокость – тот инструмент, который изменяет нас самих. Мы перерождаемся: из сверхчеловеков превращаемся в расу карликов и пигмеев, - Паулюс виновато усмехнулся. Кивнул в знак согласия. – Возможно, русский прав: этот контроль выдумал Бог. Как ОН выдумал нас. С тем, чтобы мы вершили Суд над Ним, а Он – над нами.

- Это замкнутый круг, Адам, - вздохнул Паулюс. – Человечеству из него не выйти. Человечество всё время пытается разорвать этот порочный круг войнами.

- Возможно это так, - Адам осмотрелся. – Возможно… Спокойной ночи, герр генерал. Увидимся уже сегодня. По оперативной сводке – русские снова начнут наступление в районе посёлка «Баррикады». Там будет пекло…

*   *   *

…Цвигун выбрался из воды. Пристань горела. Ярко-оранжевые языки пламени обгладывали низкие деревянные постройки. На боку, выглядывая на половину из воды рубками и трубами, показывая острые носы, лежали баркасы и катера. Автомат пришлось утопить, что б спастись самому. Баржу, на которой переправляли батальон 35-й стрелковой дивизии, потопили вражеские пикировщики. Как только она оказалась на середине Волги, те налетели из-за туч. Бойцы дружно открыли огонь из стрелкового оружия. Но очередью из автоматической пушки один «лаптёжник» разбил форштевень. Затем в клочья разлетелась фанерная радиорубка. Вышло из строя рулевое управление. Баржа, работая мотором вхолостую, стала кружить на месте, вспенивая мутно-синюю воду. Раздался крик: «Братцы! Тикай! Щас потопят!» Все кинулись в воду, срывая с себя шинельные скатки, патронные сумки, швыряя оружие. Цвигун, выпустив последние две очереди из ППШ (дождавшись, пока затвор брякнет металлом), стремглав прыгнул головой вниз. Шумно зарылся в волну.

   Он выбрался на жёлтый песок босой. В одной гимнастёрке без ремня. Из оружия – самопальный ножик с деревянной ручкой, что был привязан к телу. Да бритвенное лезвие «Нева», что зашито надёжно в воротник гимнастёрки. На песке сейчас же взметнулись фонтанчики. Вот б…! Снайпер… Цвигун тут же нырнул головой за разбитую лодку. Щёлк-щёлк! Над головой образовалось два выходных отверстия. Звездообразной формы. Падла фрицевская! Не видать тебе твоей мамы, если я до тебя доберуся. Помяни моё слово.

   Дождавшись момента (у фрица должна была выйти обойма), он с перекатом достиг откоса. Вскарабкался по нему к ближайшим развалинам. Никого… Только дымила разбитая полуторка. Рядом – два бойца с натёкшей под ними кровью. Один лежал крестообразно, раскинув руки. Другой, привалившись к рубчатому скату, казалось, смотрел в пыль. Пуля снайпера угодила ему в висок. Похоронить бы вас, братки, да возможности такой нет.

   Он переполз через груду битого кирпича. Держа ножик лезвием к себе, прополз на локтях половину подвала, что зиял многочисленными отверстиями от снарядов. Лучшего места для стрельбы не сыскать. Где  э н т о т  гад? Где?..

- Ты не меня ищешь? – возник точно из небытия голос.

- А то…

   Цвигун перестал дышать. Он слегка оборотился. Оставаясь в положении лёжа. Позади стоял высокий фриц. Упакованный по первому разряду. На груди – бинокль в чехле. Сам – в пятнистой куртке. Голову украшала кепи. На локте, по-охотничьи, тот держал винтовку с оптическим прицелом, что для верности была обмотана парусиной. Рожа закрашена неровными чёрно-зелёными полосами. Испугаться можно…

- Ты не меня ищешь, Рус Иван? Cоm zoom Mir!

- Я тя щас урэкаю!  Падла ты сиамская, - Цвигун смачно сплюнул. – Ежели не угомониши…

- Was? Ты есть шутить? Русски шутка…

   Цвигун быстро прикинул: отступать некуда. Немец был явно с навыком. Первым же выстрелом срежет наповал. Умирать, естественно, не хотелось. Но у немца был единственный недостаток. Единственный и неповторимый: он был в фаворе. Его пёрло от куража. Хотя и встал он с «прикрытой спиной» - к выщербленной стене.

- Курево есть? – оставаясь в положении лёжа, бывший рецидивист сделал движение щепотью пальцев. – Курить, говорю, брось! Перед смертью страсть как охота.

- О! Загадочный русски душа, - немец рассмеялся. – Ain sigarette?

   Тут над его головой чиркнула пуля. Стреляли со стороны берега. Под углом, что труден для опытного стрелка. Пятнистая фигура приникла. Кувырок… Немец   отпрыгнул. А Цвигун бросился за ближайшую кучу кирпича.

   Советский снайпер ловил в окуляр прицела врага. Но тщетно. Он был готов стрелять на движение. Стрелять по любому движущемуся предмету, чтобы самому не стать мишенью. Но всё живое в развалинах приникло к каменным обломкам.

   Цвигун осторожно цапнул обломок кирпича с куском цемента. Бросил его. Тут же запела рикошетом пуля. Твою мать… Ежели стреляет свой – точно пришьёт! Ежели немец… Правда, по выстрелу было слышно – работала трёхлинейка системы Мосина. Но фрицевские снайперы ей тоже не брезгуют. Лишь меняют нашу оптику на свою – цейсовскую. Осталось одно испытанное средство. Ох, ни раз оно на войне выручало.

- Твою мать в бога, в душу! – заорал Цвигун. – Ты меня слышь или нет, бисова душа? – ответа, как и следовало ожидать, не последовало. Наш и германский снайперы молчали, чтобы не выдать себя. – Ну, молчи! Понятливый я уродился на этот свет. Я щас брошу кирпич! Понял!?! Ты в то место не пуляй.

   Он подбросил кирпич. Выстрела - слава тебе, Господи! – не последовало. Зато рядом стукнулась о бетон длиннорукая граната. Из железной ячейки в деревянной ручке, где был вырван предохранительный клапан, с лёгким шипеньем выходил воздух. Ну, падла фрицевская! Быстрее ветра, матерясь, что есть мочи, Цвигун метнулся к ней. В мгновение ока схватил. Забросил далеко. Она смачно рванула. Резанули оборванными струнами осколки в перемешку с битым кирпичом. Всего десять секунд. Они спасали жизнь, если успеешь перехватить и кинуть «гостинец».

   …Осколок кирпича угодил ему в лоб. Разум выскочил через потаённую дверь души, что широко распахнулась в голове. Потерялся средь огромных шаров. Зелёных и красных. Скользнули воспоминания. Беспризорное детство. Колония. Лагерь… Когда очнулся – его чувственно шлёпал по лицу какой-то узкоглазый, низкорослый субъект в ватнике. В зелёном, мятом и тёртом шлеме с красной, плохоразличимой звёздочкой. Цвигуну хотелось встать от такого панибратства.  Двинуть узкоглазого по его серой от пыли, коричневой роже. Он было поднял руку, но она была непослушна ему. Существовала как бы отдельно от тела.

- …Ты, Васька нехороший! Злой совсем! Зачем драться собрался? Зачем бить будешь? Не враг я! Смотри хорошо! Узнаёшь, шайтан неверный? – смеялся, скаля зубы боец, который становился совсем знакомый.

- У, блин! Дык это ты – Тимур?..

- Я буду! – рука Тимурбекова переместилась на лоб. Поколдовала над раной, из которой водопадом текла кровь. – Якши, мякши! Врачуй баба, врачуй деда! Шайтан не надо!  Уйди! Здоров будь без шайтан. Ну, вставай…

- Ох, мама не горюй! – рассмеялся Цвигун.

   Он едва приподнялся на локте, когда вспомнил про фрица. Но тут же успокоился. К корявой стене с обнажившейся под штукатуркой оранжевой кирпичной кладкой стояла маузеровская винтовка. С длинным оптическим прицелом.

- Убил что ли? – недоверчиво молвил он.

- Нет! Не убил, - засмеялся Тимур Тимурбеков. – Гранату ты бросал. Он под камень попал. Под завалом лежит. Стонет…

- Добей эту падлу, - застонал от ярости и жалости Вася. – Он же мною как фраером помыкать думал! Ты видел?

- Я тебя, Вася, видел. Думал: ты – не ты? Потом его видел. Как он с тобой говорил. Думал он и ты – оба фрицы. Потом ты его ругал. А я стрелял. Нехороший угол для стрельбы! Вот я и стрелял, что б ты ушёл. Потом ты меня ругал…

- Ладно, - махнул рукой Цвигун. – Проехали!

   Он, цепляясь за стену, подошёл к винтовке. Взял её за ремень. Пошёл наугад…

   …Когда он действительно пришёл в себя, вокруг было темно. Мелькали всполохи пламени от разрывов. С Волги доносились крики: «Тону! Помогите!» Стучали очереди из пулемётов. С берега бил зелёными трассерами крупнокалиберный Дегтярёва-Шпагина. Ему из развалин, что были в ста метрах, отвечал оранжевыми германский MG-34.

   Он пополз, ужом прижимаясь к бетону. Усыпанному битым кирпичом и стрелянными гильзами. Внезапно остановился. Замер как вкопанный в землю по самые уши. Прямо перед ним в стенном проёме лежали две фигуры. На головах у обоих знакомые шлемы. С рожками отдушин и оттопыренными боковыми пластинами. На задах – цилиндрические футляры противогазов. Отставленных ног подошвы  блестели в серебристо-лунной темноте шляпками гвоздей. Один из лежащих прижимал к согнутой в локте руке деревянный приклад «ручника» MG-42. Они тихо переговаривались. А у него было только лезвие за подкладкой воротника с защитными петлицами, да нож на верёвочке. Самое главное – как его не заметили? Ведь лежал мешок-мешком. Знать, истинно Бог уголовную душу любит. Или смилостивился, или шанс какой даёт. Смотри, мол, не промахнись…

   Внезапно раздалось «Ahtung! Feur!». Дырчатый кожух с воронкой изрыгнул бледный сгусток.  Не помня себя от ярости (в ушах стоял вопль-призыв о помощи!), Васька, как дикий кот, прыгнул с ужасающим рёвом. Он бил ножом по живому. Издавая нечленораздельные звуки. Кто-то тянул к его горлу засученные до локтей руки. Чьи-то пальцы царапали его кадык. В лицо брызнула тугая, липкая и солёная струя. Кровь… Вражья кровь! Руки немца обмякли. Пальцы разжались. Всё! Капут-аллес…

   Он без сожаления обшарил карманы. Вывернул их наружу. Письма и фотокарточки, нераспечатанные игральные карты. Пачку бумажных денег. Всё это он бросил веером. На боку у одного в чехле – обнаружил двуствольную ракетницу. Осторожно выглянул наружу. Меж обрушенной стеной и знакомой полуторкой стоял с открытыми люками танк Т-34. От него несло гарью.  Двигались какие-то неясные тени. Эх, раскрыть бы сумку! Там сигнальные патроны с разноцветными головками. Два белых – перенос огня ихней артиллерии. Вот, если б… Но в темноте  - не различишь ведь!

   В ту же минуту донеслись хлопки. Стреляли, судя по звуку, наши тяжёлые миномёты с берега. Тот час же -  з а к и п е л о. В прямом смысле этого слова. Блеснули вспышки лохматых взрывов. Дыбом встала земля. Сверху обрушились железные стропила, что погнулись о бетон фундамента. Посыпались угловатые обломки бетонного перекрытия. Наши, как видно, работали по развалинам. Где проявил себя вражеский пулемёт. Им было невдомёк, что лупят по своим.   

- Эй, живые есть? – раздался голос по-русски.

   Палец Цвигуна машинально дёрнулся на спусковом крючке. Пулемёт резанул короткой очередью по развалинам. Трассирующие пули красным пунктиром ударили по обломкам. Высекли пучки искр. В следующий момент сильная рука обрушилась ему на голову. Зажала рот. Другая рука обхватила его поперёк туловища. Рывок… Цвигуна оторвало от бетона. Швырнуло на него.

   Он лежал носом на убитом фрице. Руки были закручены за спину. Казалось, их завязали штопором и завернули узлом. Сверху бубнили (похоже, на русском!) голоса. Один предлагал его «пристукнуть, падлу!». Другой – захватить «на тот берег», в СМЕРШ. Или – в разведвзвод 33-го батальона волжской флотилии.

- Бра-а-атцы… - замычал как бурёнка Васька. – Я ж свой! Пустите, не сбегу…

- Не врёшь?

- Ей-ей! Падлой буду!

- Верующий что ли?

- Поневоле им станешь!

   Голоса снова забубнили. Казалось, на мгновение вспыхнул карманный трофейный фонарик. Подсветило зеленоватым, а затем красноватым светом.

- Ладно! Распусти ему узел, Петро! Слышь, вражина? Будешь рыпаться – фюрера своего на новый год в гробу увидешь. Понял?

- Понял, понял! – благодарно заторопился Васька, запоминая оскорбления.

   Оказавшись на спине (руки оставались закручены), он с радостью увидал склонившиеся над ним фигуры. Обе были в защитных гимнастёрках, но с полосатыми тельниками. На голове у одного была каска, у другого – бескозырка с тускло-золотой надписью «Свирепый».

- Браты! Миленькие! – запричитал Цвигун.

- Ладно! Кто такой? Где документы?

- Так я с потопленной баржи! С 33-го пехотного! Нас того – «лаптёжники» потопили. Я  выплыл. Вот вам крест! Руки развяжите – Христом Богом…

- Ишь какой быстрый! Руки ему… Как докажешь, что ты – это ты?

- Так я это… - у Цвигуна помутилось в ушибленном лбу. – «Смертник» должен быть в левом кармане. Пошарьте…

- Допустим, что найдём. Как докажешь, что твой?

- Да вы   ч т о!?! Свой – говорят вам!

- Какой-такой свой? Тут такие свои ходят-бродят! По своим же и стреляют, - смачно пошутил тот, что был в каске. – Петро! Надо его на тот берег – лодкой или баркасом. С ранеными. Пусть заградотряд с ним разбирается.

- Ага! – кивнула «бескозырка». – Тут и ракетница фрицевская. Из неё, видать, сигналы давал. Что б «ишаки» по переправе работали.

- Да вы чё, в натуре!?! – взбеленился уркаган в душе. – Охренели на своём солёном ветру? Это их ракетница! Я их замочил…

- Ну да! Сказки не надо рассказывать, парень! Замочил… Небось наших же бедолаг в их форму и обрядили. Что б правдоподобнее вралось. Что б мы тебя в обе щёчки расцеловали и как своего приняли. Шпион чёртов…

   Его рывком подняли на карачки. Заставили таким образом передвигаться к берегу. Но, пройдя развалины, позволили встать на ноги. С обрыва было видно как в свете осветительных ракет десятки лодок и плотов сгрудились у песчаной отмели. Она буквально кипела от сотен людей в защитном и чёрном обмундировании. Холодно блестели штыки трёхлинеек и СВТ. На плечах несли станки пулемётов «Максим», длинные ПТР на сошках, плиты и стволы ротных миномётов. Над смутно белеющими скелетами домов высилась в трёх километрах «шапка» Мамаева кургана. Источая огненные клубы из стальных резервуаров, в небо поднимался оранжево-чёрный хвост. Расширялся и закипал на степном ветру. Небо над Сталинградом всё было накрыто его мохнатым куполом. Дымное пламя скрывало от глаз людских звёзды, лунный свет и солнечные лучи. Они будто существовали отрезанными от Божественного Мира. От БОЖЕСТВЕННОГО ПРОВИДЕНИЯ. Казалось, всё живое и всё человеческое умерло в этом рукотворном аду. Но это было не так.

   Внезапно от дольних развалин взлетели две белые вспышки. Сигнальные ракеты! В районе Сталинградского вокзала тут же заработали шестиствольные или десятиствольные Nobelverfel, что были прозваны «ишаками».  «Ложись ! Полундра!» - раздался зычный окрик. Песчаную набережную покрыл собой человечий свист. Над изуродованными карнизами с сорванными крышами уже неслись зловещие «светляки». Реактивные снаряды, вырабатывая струи пламени из сопел, обрушились на переправу. Вода у берега вспучилась в темноте монолитными, пенно-жёлтыми столбами. Мелькнули обломки досок. Вспучился песок на берегу. «А-а-а!» - протяжно завыл кто-то неподалёку. Матрос-Петро, широколицый (в свете вспышек) парень, бросив перед собой самозарядную винтовку, пал ниц. Схватил себя за живот обоими руками. Стал корчиться в пыли. Цвигун, ни много ни мало, живо упал на задницу. Протащил через ноги руки – они оказались впереди корпуса. Затем, быстро разрезал морской узел. Не порезавшись о ножевой штык CВТ, забросил оружие на спину.

   Не помня себя, Васька дотащил тяжёлого матроса до берега. Там среди свежих, курящихся дымом воронок, валялись трупы, оторванные конечности, стонали и кричали раненые. Матерились, отдавая команды, ещё живые. Какой-то высокий флотский в чёрном бушлате с кортиком жестикулировал – на берег с плота выкатывали две «сорокапятки». Под его чутким руководством это, видать, проходило быстрее. К нему и обратился Цвигун с изящной простотой:

- Эй! Товарищ командир! Где тут у вас шпионов расстреливают?

- Чего-о-о?

- Говорю вам – шпиона расстрелять надобно! Вот он!

- Да где?

- Да я!

   Командир, лупая глазами, секунду спокойно смотрел на него. Затем, сообразив что к чему, разразился витиеватой морской бранью. Из её контекста следовало, что «мало вас, пауков сухопутных, моряки хрендили – как склянки в ушах пробъют…».

- Это тоже шпион? – отругавшись, спросил флотский. Он явно намекал на Петро, у которого вся гимнастёрка снизу, где был левый бок, натекла кровью. – Как и ты, хрендель пехотный?

- Ага! Раненый ваш. Примите и распишитесь…

- А ну встать смирно, хрен сухопутный! Фамилия? Поступаешь в моё распоряжение…

   Матросы, заняв ближайшие развалины, тут же вступили в огневое соприкосновение с гессенский пехотной дивизией. Светало. Краски золотистого сентябрьского утра обрушились на этот задымлённый, по военному мрачный мир. Огоньки от взрывов и выстрелов перестали выхватывать себя из тьмы. Над обломками домов со следами былой мирной жизни (уцелевшими фрагментами стен с обоями, торшерами, столами и коврами), сохранившимися чудом фанерными и жестяными ларьками на перекрёстках продолжал мрачным саваном виться покров дымного пламени. Изливая с небес осадки чёрного отработанного горения. От них першило во рту. Чесалось в глазах. Они забивали уши. Люди походили на трёх обезьян из буддийской символики: обезьяна, которая не видит  м а й ю, так как закрыла лапами глаза; обезьяна, которая не изрекает имя  м а й и, так как закрыла лапами рот; обезьяна, которая не слышит имя  м а й и, так как закрыла лапами уши.

   Ефрейтор Цвигун, вооружённый СВТ-41 (Петро умер, не приходя в сознание), участвовал в перестрелке боевого охранения. Они сразу же вытеснили вражескую группу из пятиэтажной «сталинки». Взяли пленного – пожилого немца с чёрной окантовкой на погонах и воротнике с вычурными петлицами. Тот бормотал что-то невнятное, показывал коричневый кожаный бумажник с фотографиями своих детей. Но убивать его не собирались. Объявился некто в ватнике и каске. Некто представился корреспондентом «Красной Звезды» Константином Симоновым. Дескать, хочу писать репортаж на тему прошедшего боя. Вы уж помогите…

- Это можно, - сказал Цвигун сочувственно, переглянувшись для верности с чумазыми, как он, матросами. – Так вот! Товарищ военный корреспондент! Для верности: шли бы вы отсель - на свою большую качель…

- А если серьёзно? – нахмурился Симонов. Он явно не собирался поддаваться. – Я, между прочим, не лапшу на уши читателю вешать собираюсь. У меня цикл статей о битве за Москву. Участвовал во взятии Великошумска. Под Клином меня даже контузило. Да-да! И нечего на меня пялиться, - слегка повысил он свой мягкий, театральный голос, видя что матросы и пехотинец намерены придуриваться дальше. - Писал о боях за Великие Луки. Меня, знаете ли, сам Константин Константиныч Рокоссовский…

- Чего? Ценит? – не выдержал белозубый парень-губашлёп с «оканьем».

- Бери выше: он за евойной супругой с веничком прохаживается! Следочки её от пылюки метёт! – завёлся старшина-каконир 1-й статьи Зазоруля.

- Брателло! Не гони волну, - нахмурился Цвигун так, что у матроса клацнула челюсть. – Что ж, ребята! Если товарищ корреспондент предъявил нам о себе, надо его уважить. Рассказываю! Сижу я, давеча, в засаде. Вижу: прёт на меня танков этак шестьдесят. А то и все сто. Верно говорю?

- Не-а! – раздался голос. Говорил матрос-первогодок Шрафутдинов. – Двести было. Сам считал.

- Точно! Как это я так опростался, братцы. Так вот…

- Так вот, - захлопнул записную книжку Симонову. – Во-первых, моё воинское звание – товарищ майор. Во-вторых, никто и никому не давал права касаться личной жизни. Это ясно? Кому не ясно – шаг вперёд! – все настолько присмирели, что никто не шелохнулся. Было слышно уханье в центре и на элеваторе. – Третье! Поскольку все тут шутниками оказались, теперь шутить буду я. Вернее шутить будем вместе.  Я остаюсь с вами. Буду жить и сражаться бок о бок. И опишу всё, что здесь происходит.  Ясно?

   Ответом было ещё больше затянувшееся молчание.

- Тады это надо отметить! – Рука Зазорули потянулась за ватник. Он вынул трофейную круглую фляжку. Отвинтил крышечку-стаканчик. – Пойло дерьмо, я извиняюсь! Навроде лимонада-ситро с пивом. Коньяк называется. Но на безрыбье и рак сгодиться! Давайте, товарищ майор! – он протянул своё богатство Симонову.

- Это другой разговор! Ваше здоровье, черти вы полосатые…

    Но допить им, как следует, не дали. Немцы начали обстрел прибрежной полосы. Над переправой повисли «штукас» в количестве тридцати. Принялись утюжить берег. От разрывов на развалины поползли жёлто-коричневые клубы. Все чихали и матерились. А на дальнем конце улицы произошло первое движение. Наблюдатель заметил самоходку «Мардер» с 75-мм длинноствольной пушкой. За ней ползли гробовидные бронетранспортёры с 37-мм пушками и, видимо, 81-мм миномётами.  На всей вражьей технике – белая эмблема «скрещённые клинки». «…Ага! Как на саксонском фарфоре! – перекричал шум разрывов Симонов. Его антрацито-чёрные, красивые глаза засверкали в азарте. – Скорее всего, саксонская дивизия! Вот так ферт!» «Да уж! – уважительно поддержал его Васька. – Где чалились, товарищ майор?» «В смысле?»-«В смысле лагеря?» - продолжил было шутить Цвигун.

   Но артподготовка (длилась два часа) к тому времени закончилась. Батальон морской пехоты ждали две неожиданности. Наверху, где был балкон, молчал наблюдатель. Как оказалось, он словил пулю или осколок в висок. А внизу, прямо перед ними, урчали моторами два германских панцера. Один, украшенный на лобовике траками, плевался огнём из пулемёта и длинной пушки с массивным дульным тормозом. От развалин, где засели матросы и товарищ корреспондент с умным Васькой, летели осколки кирпича. Позади ухала самоходка. Танк поменьше, с короткостволой пушкой пополз было в обход. Там, где начинался пустырь с воспоминанием от детской площадки и футбольного поля. Как только его синевато-серый борт, меченный крестом и клинками, повернулся к матросам, в него попали снаряды от двух сорокапяток. Панцер завертелся на оборванной гусенице. Из бокового люка в плоской башне показалась голоса в чёрном шлеме. Фриц пытался выползти, но упал, срезанный пулей, на броню. Вскоре его тело соскользнуло вниз под вращающуюся, уцелевшую гусеницу. Шрафутдинова, при виде кровавого месива, стало безудержно рвать. А Симонов только смотрел на происходящее расширяющимися глазами. Его мужественно-красивое, семитское лицо с аккуратными, точно подведёнными усиками заметно побледнело.

   …Зеленовато-синие фигурки панцергренадир (так с 42-го года стала называться вся германская пехота) показались на обломках. «О! Гости пожаловали. Щас мы их умоем !» - торжественно прошептал Зазоруля. Так как на берегу во время обстрела был убит мичман, что командовал взводом, старшина временно взял на себя эту должность. – Когда подойдут – в упор!» «А нас тоже – под жопу? Или как?» – возмутился Васька, показав на изготовившийся к продолжению панцер и самоходку. – Пусть уж товарищ майор нами покомандует. А то тебе волю дай – ты фрица на корабль пригласишь, что б не промахнуться!» Матросы удивлённо заржали. Зазоруля, двухметровый гигант с пудовыми кулаками (был чемпион флотилии по вольной борьбе и имел разряд по боксу) вскинулся было ответить. Но неожиданно для себя примолк. Слеза выкатила на его могучую скулу. А Симонов, ободрившись, уже командовал: «Первое отделение -  это те, что рядом со мной! По офицерам и пулемётчикам по моей команде… Второе отделение – оставшиеся! Отсечь от бронетехники остальную пехоту. Не давать поднять головы. Слушай мою команду…» Он был на Хал-Хинголе. Кроме этого, пришлось повоевать маленько в 41-м. В Белоруссии, когда оказался под Минском и командовал взводом в окружении. Помимо всего прочего, как подчинённый главпуру РККА, Симонов и его коллеги регулярно проходили военные сборы в кадровых частях. За этим следил сам Лев Давидович Мехлис. Тем, кто линял – спуску не давал.

  Через час, когда впереди не осталось никого кроме десятков трупов, атака прекратилась. Панцеру с длинной пушкой пришлось скрыться за ближайшими развалинами. Бронебойщик своей бронебойно-зажигательной пулей повредил поворотный механизм башни. Самоходка повела было огонь, прикрывая отступление своей пехоты. Но её накрыло с левого берега. Сотня снарядов тяжёлой артиллерии взметнули тонны земли, кирпича и арматуры с человеческими телами. Десяток снарядов упали недалеко от развалин, где засел матросский гарнизон.
«…Твою налево! – заругался Зазоруля. – Комендоры хреновы! Попаду на тот берег – так накостыляю! Кто бы им точные координаты сообщил. Не то похоронят. В братской могиле с товарищем корреспондентом… извиняюсь, товарищ майор!» Но Симонова это мало беспокоило. Отряхнувшись от известковой и кирпичной пыли он, как марсианин (с красно-белой пыльцой!) что-то строчил химическим карандашиком в пухлом блокноте в кожаной обложке. Перед ним на расстеленном платке лежала точилка «Октябрь», а также с десяток таких же карандашей. Три из них были также остро заточены.

- Здравствуйте, мальчики! – раздался позади шорох. В проёме подвальной лестницы, держась за железные перила, скользнула девичья фигурка в шинели. Полы были подвёрнуты за ремень. На коротко остриженной «под мальчика» головке чудно смотрелась жёлто-зелёная летняя пилотка. – Санитар-инструктор Пономарёва! Будем проводить санитаросмотр по форме «номер два»…

- …на предмет бронтозавров и прочих живностей в лохматой щетине, - закончил Васька. – Я ничего не упустил?

- С вас первого и начнём, - закусив губу, едва сдержала смех «сестричка». – Покажите голову. Так! Ясно, что ползают. Теперь закатайте гимнастёрочку. Выше…

- Если б ниже…

- А вы остряк, я погляжу! Ещё выше. До подмышек! Не бойтесь – я не щекочу. Так! Снова ползают. Буду обращаться к вашему комбату. Иначе, вшивость…

   Все съёжились. Для моряков проблема вшей никогда так остро не стояла. Симонов ехидно улыбнувшись, что-то снова черкнул в блокнотике.

- Отстреливать нас будут? Аллах-акбар! – испугался Шарафутдинов.

- Не угадали! – девушка что-то принялась писать в своём блокнотике. – Надо устраивать хотя бы раз в неделю прожарку всего белья. Иначе вас вши и блохи просто съедят.

- Ага! Как же! – пробасил с сомнением Зазоруля. Покрутил сивый, отросший пушисто ус. -  А фрицы уголька подбросят! И пару бомбочек, что б ясней горело.

- Надо продумать этот вопрос, - не унималась упрямая особа в пилотке.

- Можно  продумать вместе? – обратился к ней Васька.

- Какой вы… - улыбнулась девушка с карими глазами. У неё в петлицах были заметны треугольнички ефрейтора. – Посмотрим на ваше поведение, боец. А пока… - её взгляд скользнул по оробевшим морпехам. – Чтобы всех не мучить, снимите с себя хотя бы вы, товарищ… - она кивнула Зазорули.

   Когда Пономарева собралась покинуть тёплую компанию, с ней увязался Васька. Он выпросил у товарища командира сопровождать санинструктора. Ибо, так сказать, снайперы и прочая недобитая сволочь… Симонов, трясясь от внутреннего хохота, отдал такой приказ. За что девушка наградила его взглядом, полным укоризны.

- …Девушка, а девушка, - тянул из себя Цвигун. – Как вас зовут?

- Санитаринструктор Пономарёва, - изрекла недовольно девушка. – Ефрейтор медицинской службы. Ещё вопросы? – запыхалась она. Уронила голову на разбитую цементную тумбу.

   Они ползли вдоль развалин детского сада. К батарее из двух пушек 45-мм. Именно они подбили Pz III Ausf L. Именно они прикрывали дом, где засел батальон морской пехоты. Тот самый взвод, что принял Цвигуна, корреспондента Симонова, а также эту суровую, но красивую девушку.

    С некоторых пор Васька из ефрейторов снова перекочевал в рядовые. А именно: после кровавой схватки под Жмыховкой. Им удалось обратить в бегство роту венской 44-й дивизии. Тем более, что КВ-2, а также две «матильды» подоспели. Они повели, на этот раз грамотно, беглый огонь  по бронетранспортёрам с 50-мм пушками. Вскоре прилетела четвёрка скоростных бомбардировщиков (СБ-2). Они принялись бомбить вражеские боевые порядки. На высоту въехали полуторки с сорокапятками, что оказалось не две, а четыре. Их сумел остановить комбат. Сутки они держали оборону от подошедших панцеров и штурмгешутц дивизии Кемпфа. Подбили десять бронированных машин. Уложили в землю до роты вражьей пехоты. Тогда немцы, вызвав сначала «хеншели», а затем «штукас», принялись мешать с землёй их позиции. После чего, оставшиеся в живых попали в плен.

   Колонну влили в общий поток, что шёл под конвоем станичных предателей на запад. Вдоль дороги пылила вражья техника и пехота, что топала всё больше ножками. Позади иной раз хлопали выстрелы. Это станичные пристреливали тех, кто ослаб и не мог двигаться. Цвигун не ослаб. Он подбадривал остальных. В станицах, где были кратковременные остановки, заигрывал с казачками. Те, сердобольно прослезившись, выносили пленным сало, хлеб и молоко. Благо, что единственный немец в охране колонны, с бляхой на стальной цепочке, не был против. Он лишь похлопывал казачек по талии. И снимал со всех продуктов свою пробу. «…Сразу видать, что ментяра ихний,» - смекнул Цвигун. Так и сказал своим, с коими был уговор: держаться вместе. Друг друга не терять. Вскоре к ним подогнали другую партию. Пленных заставили выстроиться. Стали пересчитывать. Выявлять евреев, командиров и комиссаров. Их увели. Оставшихся угнали в степь. Там с вечера был бой. Итальянская 8-я дивизия наступала на Клётскую. Среди траншей и окопных ячеек валялось множество трупов. Итальянцы-трофейщики собрали в кузова своих «фиатов» и SPA советское оружие. Похоронщики закапывали своих убитых в отдельные могилы. Над каждой из них устанавливался аккуратный изготовленный крест с каской или пилоткой, где красовались белые звёзды. Над ней человек в черной с красным султане, с белой пелериной, с серебряным крестом читал на латинском молитвы.

   Они же хоронили  с в о и х. Брали их за окаменевшие от смерти ноги и руки. Раскачивали. Швыряли в общую яму. А станичники лузгали подсолнухи. Поле этих жёлто-чёрных «солнышек» было совсем недалече. Но до него надо было добежать. Их – человек пятьдесят, а охрана – человек десять. Но у всех винтовки. Не известно кому уготовлено получить пулю. А страх – великий сдерживающий механизм.

   А итальянцы в чудных  коротких мундирчиках, в ботинках с гетрами и красных галстуках (это была дивизия «Винченца», что охраняла тыл) выстроились вокруг сотни своих могил. По знаку офицера – сделали залп. Затем, когда раздалась команда вольно, принялись готовить на кострах то ли макароны, то ли лапшу. Но до того длинную! Глядя на голодные глаза русских пленных, один из них, издав шумное «O, Mama mia! Madonne russo!», немедленно преподнёс им котелок. А станичнику, попытавшемуся выбить его из рук Цвигуна, профессиональным боксёрским ударом заехал в челюсть. Началась перебранка. Немец-«ментяра» (у него на плече уже висел ППШ) принялся что-то лаять, доказывая итальянцу, что так нельзя. Тот, наступая на союзника грудью, тараторил быстро на языке Цезаря и Калигулы. Товарищи солдата загородили от охраны пленных. Стали подмигивать. Указывать на подсолнухи. Так произошёл побег.

- …Девушка, а девушка! Ой, извините великодушно, товарищ санинструктор! – не унимался Цвигун.  Он с неудовольствием заметил, что в поршневой затвор СВТ забилась земля. Вынув его из затворной рамы, принялся протирать ветошью и то, и другое. – Можно умный вопрос задам?

- Можно, - кивнула Люда отдышавшись. Она смерила говорливого парня насмешливым взглядом. – Если только вопрос будет умный.

- Я попробую. Вы замужем?

- Как вы думаете?

- Думаю, что нет.

- Кха… Да вы проницательный боец.
 
- Бог голову не обидел, - согласился Васька. Дочистив самозарядку, он осмелел настолько, что сделал ей замечание: - Просьба: сильно не кашлять и вообще не шуметь. Тут снайпера балуются. Слышали про таких?

- Слышала, - вздохнула Люда. – Не только слышала, но и видела. Не самих, конечно… У меня подругу один такой убил. Прямо в лоб.

- Сочувствую, - вздохнул в свою очередь бывший уркаган. – Здесь, на Волге?

- Нет, у Сапун горы, - последовал ответ.


*   *   *

   В начале октября 1942 года Паулюсу позвонил по ВЧ адъютант для особых поручений фюрера обергруппенфюрер SS  Фогеляйн. Женатый на сестре Евы Браун, этот господин одно время был наместником Чехии и Моравии. Обращался к чехословацким рабочим с благодарственными речами и призывами ремонтировать повреждённую в боях технику вермахта, что те и делали на заводах «Шкода». (Кроме всего прочего, создавали танки, тягочи и грузовики, а также 105-мм гаубицы, что стреляли по советским солдатам. Впоследствии эти пролетарии будут оправдываться тем, что в знак скорби ходили на работу в чёрных рубашках.) Он весьма любезно пригласил генерал-полковника на встречу с Гитлером. Это было неожиданностью для Паулюса. Хотя он ни раз обращался к фюреру с просьбой о визите в полевую ставку. В OKV зрело недовольство. Удары, наносимые войсками на южном направлении, сплошь и рядом носили хаотический, бессмысленный порядок. 4-я танковая армия генерала-полковника барона фон Вейхса достигла предгорье Кавказского хребта. Её передовые части вели ожесточённые бои на подступах к Туапсе. Конно-механизированная дивизия «Эдельвейс» выдвинула свои разведывательные отряды к Нальчику. Горные егеря, набравшись мальчишеского азарта (многие из них побывали на Кавказе ещё до войны, по обмену) водрузили на горной вершине Эльбрус нацистский штандарт. Гитлер пришёл в бешенство и готов был расстрелять зарвавшихся солдат. Он (по свидетельству министра вооружений Шпеера) бушевал целый час. Солдат, к слову говоря, так и не расстреляли. Но осадок остался неприятный: ни 4-й танковой армии, ни дивизии «Эдельвейс» явно не хватало для покорения большевистского Кавказа. Правда, вступившие в Майкоп танки и бронетранспортёры Вейхса были встречены белым конём, ведомым под уздцы горделивыми бородачами. Черкесы местами поднимали зелёные знамёна с полумесяцем, нападали с тыла на советские части, жгли склады. Нездорово вели себя калмыки: тоже организовывали отряды «местной самообороны», что постреливали в спины красноармейцев. Но всех переплюнули потомки имама Шамиля. На территории Ичкерии была создана «бандгруппа» из… 6000 человек. Это незаконное формирование возглавили сотрудники НКВД и члены ВКП (б), которые установили связь с германским командованием. Для уничтожения этой банды командованию южной группы войск пришлось привлечь армейскую и фронтовую авиацию.

    Сутки и… дымные, ужасные развалины «сталинградской крепости» остались для Паулюса позади. Как самый страшный, нереальный сон. Транспортный «Ю-85», переделанный под пассажирский, долетел до Винницы. Прямо с аэродрома эскорт мотоциклистов SS домчал его в машине фюрера «Даймлер-Бенц»  до полевой ставки, что расположилась в дремучем лесу. Огороженная тремя рядами проволочной ограды с током высокого напряжения, минными полями, многочисленными постами и ДОТами, расположенная в надземных коттеджах и железобетонных, невидимых глазу бункерах, эта резиденция Гитлера носила название «Вольфшанце» («Волчье логово»).

   Фогеляйн встретил его на выходе из машины, в «зоне 3». Только что взвыла коротко сирена. Но ничего страшного: оказалась, что заяц или лиса мелькнули в кустах возле колючей проволоки. Туда немедленно устремилась на бронетранспортёрах и мотоциклах «тревожная группа» из полка «Лейбштандарт» SS. Одетые в пятнистый камуфляж, они напоминали лесных дьяволов.

- Хайль! – рука обергруппенфюрера черкнула воздух снизу наверх.  Губы под аккуратными усиками двинулись в усмешке. – Рад вас видеть, генерал-полковник.
- Благодарю вас, - кивнул Паулюс высокой фуражкой. Его рука крепко сжимала портфель с оперативными документами. – Каков мой распорядок дня, обергруппенфюрер?

   Он ступил из открытого салона автомашины на бетонную площадку. На ней под маскировочными сетями стояло до десятка грузовиков, легковушек и вездеходов. Высокие кроны деревьев уходили в высь. Звонко пропел одинокий комар. Места были болотистые. Ночами гнусавое пение кровососов становилось особенно нудным. Они пробивались сквозь накомарники и беспощадно жалили двухметровых блондинов из личной охраны, штабных офицеров, секретарш, стенографисток и прочий персонал. Но фюреру они были ни по чём. Он терпеливо, даже с завидным мужеством сносил комариные укусы. Паулюс, узнав это, про себя только хмыкнул. На мгновение ему пришло в голову: это может быть причиной всех трудностей. Упорство или даже (будем называть вещи своими именами!) упрямство фюрера. Сам он готов страдать до посинения, но…

- О, не стоит так официально! – расхохотался Фогеляйн. Он поправил козырёк своей фуражки с серебряной эмблемой черепа и кости. – Вас можно поздравить с победой? Русские варвары окончательно разбиты на берегах этой реки… кажется, Волга?

- До полной победы ещё далеко, - сухо заметил Паулюс. Он посмотрел как отогнали машину. Окинул себя взором: идеально сшитый по талии мундир, украшенный Железным крестом с дубовыми листьями («ботвой»), красно-белой ленточкой Железного креста 2-го класса, Золотой Рыцарский крест. – «Шталинград» становится всё более похожим на Верден.  Вы понимаете, о чём я?

- Признаться, нет, - смутился Фогеляйн. – Верден…

- Это город-крепость, который в 1916 году был осаждён рейхсвером, - усмехнулся Паулюс. – К сожалению, он так и не был взят, - заметив на лице обергруппенфюрера и окружающих эсэсманнов недоумение, поспешил добавить: - Но «Шталинград» взят – в этом я могу вас заверить, господа! Осталось только подавить отдельные очаги сопротивления в развалинах.

- Я не знаток  военного искусства, - Фогеляйн развёл руками, - но мне становится всё ясно. С такими генералами как вы, дорогой Паулюс,  победа у нас в кармане. Простите за фамильярность, но это так.

   А с такими адъютантами, как вы,  нам никогда её не видать, с внутренним негодованием отметил генерал-полковник. Он стремительно вошёл в коттедж № 8 под гофрированной крышей. Внутри царила спартанская обстановка. Деревянные панели на стенах. Стул, стол из сосны.  Кровать, застеленная серым шерстяным одеялом. Письменный стол у окна, с печатной машинкой в чехле, с письменным прибором в металлических подстаканниках и двумя телефонами. Окно покрывала собой синяя штора, что автоматически поднималась и опускалась длинным свисающим шнуром. В углу – гипсовый вазон с искусственной геранью. На стене – картина в деревянной рамочке: акварель в бледно-розовых и голубоватых тонах. Замёрзшее озеро с катающимися на коньках детьми. Снежная баба на фоне дома с островерхой черепичной крышей. Картина называлась «католическое рождество», хотя намёка на церковь в ней не наблюдалось.

   Паулюс не успел пожалеть, что рядом нет Адама, как раздался телефонный звонок.  На этот раз его обеспокоил шеф-адъютант фюрера полковник Шмундт. «…Генерал-полковник! Вам надлежит через пять минут быть в бункере фюрера, - заявил он глухим басом. – Фюрер ждёт вас. Прошу вас поторопиться». Покойный Рейхенау, что за словом не лез в карман, давно бы оборвал нахала, что служил только в штабах. Но Паулюс не любил конфликт. Он старался ладить со всеми в ставке фюрера. За это его ценил прежде всего Адольф Гитлер.

    Гитлер встретил его в обстановке, которая полностью копировала зал оперативных заседаний в Цоссене. Тот же длинный стол чёрного дерева. Те же стулья белой кожи, с одноглавым орлом кайзеровской империи. Металлические плафоны для светильников, вмонтированные в голые цементные стены, были отлиты ввиде факелов. Казалось, это руки протянулись из бетона, что удерживали их. Сам фюрер в излюбленной им манере поспешил к дорогому гостю. С виновато-гостеприимной улыбкой он долго тряс ему руку. Одетый как и прежде в двубортный серый китель без знаков различия (не цеплять же нашивки ефрейтора!) с Железным крестом 3-го класса слева, а также знаком за лёгкое ранение, он излучал прежнюю уверенность. Его бледно-голубые глаза искрились от мыслей, что в последнее время стали пугать всё больше людей из его окружения. А именно: после бомбардировки японцами Пирл-Харбор взять да объявить войну США. Это было верхом безумия. Американские нацисты из кожи вон лезли, чтобы сдержать через послушных им конгрессменов стремление «левого» президента Рузвельта  открыть второй фронт. Конгрессмен Трумэн в свойственной им манере заявил, что в интересах США пусть русские и немцы убивают друг-друга как можно больше. Помогать нужно тем, кто окажется на грани. Может быть, фюрер намеренно стремится приблизить рейх к этой г р а н и? Так неожиданно для себя, подумал Паулюс. Ведь не даром экспресс фюрера назывался «Америка», а белоснежный дизель-поезд Геринга – «Азия».

- Как здоровье вашей милой супруги? – поинтересовался фюрер. Его любезная улыбка, казалось, раздвинула щёточку под носом.

- Благодарю вас, мой фюрер, - через силу улыбнулся Паулюс. – Жёнам солдат ничего не остаётся как ждать. Ждать, когда их мужья закончат эту войну.

- О, да! – Гитлер взял его под локоть. Лёгким движением освободил руку от портфеля, что оказался на столе. – Война это двигатель прогресса, милый Паулюс. Без войн человечество хиреет. Даже самые великие нации становятся беззубыми. Они теряют способность воспроизводиться. Да, да! – он тряхнул чёлкой, что лезла ему на глаза.  - Производить на свет великое потомство!  В этом задача европейской расы. Когда женщины и их мужья научатся зачинать детей, согласно астрологическим начертаниям, данным нашими великими предками – расой Атлантов и Лемуров, мы будем спасены от вырождения! Я вам скажу: миллионы лет назад на Земле не было жизни. Она была, но ввиде гигантских яиц, что прибыли к нам из других миров. Они стали размножаться путём  к а п л е в и д н о с т и. С их поверхности скатывались, как капли, другие живые сущности. Так произошло сотворение по  о б р а з у   и   п о д о б и ю. Вы меня понимаете, Паулюс?

   Внезапно, переменившись в лице, Гитлер строго взглянул ему в глаза.

- Да, мой фюрер, - вынужден был сказать Паулюс. Он, как и многие другие из близкого окружения «вождя нации», мало что понимал из его излияний. – Себе подобное порождает себе подобное.

- Да! Точно так! – воскликнул фюрер. Он хлопнул себя по левой коленке. – Вы верно уловили мою мысль, дорогой друг. С вами приятно иметь дело.

   Довольный своей мыслью, фюрер угостил Паулюса чаем, настоянным на редких тибетских травах. Он более получаса рассуждал о преимуществах религии бон-по перед традиционным буддизмом. По его мнению, секта, что исповедовала более жёсткий режим подготовки адептов (их били и унижали, а они обязаны были за это благодарить) более действенна. Методы её применимы для современного общества, так как спасают его от духовного растления и физического вымирания. К тому же, хламиды, в которые облачались последователи бон-по – ярко-красные. Цвет физической силы и совокупления. Без этих двух начал, по мнению «великого сына германской нации» невозможно существование арийской расы. Ко всему прочему, древний знак солнцестояния (она же свастика) в исполнении бон-по развёрнута крыльями в обратную сторону. Это значит – остановить время и изменить его ход. Что и делает идея национал-социализма…

- Этот Сталин, мой враг, также был уверен, что ему удастся эта задача, - округлив глаза, рассуждал фюрер в слух. – Он несомненно умный человек. Теперь я ясно вижу это. Ему не повезло в одном: он находится в окружении вырожденцев. Он попытался избавиться от них. Но ему не удалось! Окружение Сталина, этот Молотов и Каганович, что на содержании еврейской плутократии, сумели настроить его против меня. Я убеждал Сталина уничтожить эту публику. Он лишь смеялся в ответ. Я знаю, что Молотова и Риббентропа связывают давние приятельские отношения. Нет смысла повторять, что оба – записные англоманы. Я тоже был сторонником союза с Британией, пока это отвечало интересам нации. Но… - он помедлил, заметно волнуясь. – Интересы нации выше, чем политические соображения. Пакт оси, что был заключён в Мюнхене, к сожалению, не оправдал моих надежд. Чемберлен был вынужден сдать свои позиции этому жирному подонку Черчиллю. Ставку пришлось делать на Сталина.

   Поэтому, мой фюрер, вы согласились на предложение рейхсмаршала бомбить Британию, подумал Паулюс. Вероятнее всего, оно исходило от самого «Азиата». Сталин через своих агентов в штабе люфтваффе так обработал «Борова», что тот не устоял. В результате рейх разорвал и без того тонкую связь с Британией. Но Америка…

- Мой фюрер! – решительно начал он, скосив взгляд на портфель. – Позволю себе заметить, что мы нерационально расходуем свои силы на юге России. Прежде всего бои за «Шталинград» пожирают и без того скудные резервы. Мне требуются дополнительные силы. Но 4-я танковая армия увязла в боях за Кавказ. А переброска сил с других участков фронта грозит ослабить оборону группы армий «Центр» на таких стратегических направлениях, как Москва и Санкт-Петербург. К тому же румынские и итальянские альпийские части, задействованные на Волге, следовало бы перебросить на Кавказ. Вместо этого они несут неоправданно-высокие потери в качестве обычных полевых соединений…

- Довольно! – фюрер махнул рукой. – Вы словно сговорились! Мои генералы постоянно просят у меня резервов. Я поставил под ружьё в начале восточной компании пять миллионов человек. Этого оказалось недостаточным, чтобы одержать победу. Теперь, когда русский зверь истекает кровью на берегах Волги, вам снова чего-то не хватает? Я снял призывные ограничения – в вермахт мобилизованы семнадцатилетние юнцы! Вам опять мало крови!?! Нет! – он заходил вдоль стола для заседаний. Постепенно накаляясь, Гитлер  то сжимал, то разжимал кулаки. Глаза его горели неистовым пламенем. Губы двигались под щёточкой усов, которая готова была прыгнуть на лоб. – Это вымогательство, Паулюс! Вы не находите, что все генералы рейха ополчились против своего фюрера? Они готовы свалить на него вину за свои неудачи на фронтах. Я знаю… - его голос задрожал как натянутая струна. Складки серой, нездоровой кожи легли на воротник крахмаленной сорочки, быстро темнеющий от пота. – Я знаю: меня хотели использовать эти поганые прусские вояки! Этот Рунштедт, фон Бок, фон Лейб и Браухич! И этот Гальдер, которого я с позором выгнал с поста главнокомандующего! Я был нужен им для устранения позорных статей версальского договора! Они хотели использовать меня со своими британскими друзьями, чтобы поколебать позиции Франции! В 35-м меня хотели убить! Три раза взрывали пивные залы в Мюнхене, где я готовился выступать! Теперь, когда провидение помогло мне выжить, эти ублюдки стремятся бросить тень на моё славное имя! Я виноват за провал зимней компании в России! Я виноват за медленные темпы наступления на юге! Что вы думаете об этом, мой друг?

   Он стремительно подошёл к нему. Взял его за шитый золотом погон на розовой подкладке панцерваффе. Затем потрепал за крест с «ботвой», что замер на груди.

- Мой фюрер, вы всегда стремились окружать себя молодыми генералами, - тактично ответил Паулюс, глядя в его расширяющиеся зрачки. – Генералы  старой прусской школы рейхсвера незаменимы, но их взгляды во многом соответствуют Великой войне. Мне помнится, что в 35-ом, - он решил в меру польстить Гитлеру, - многие из них отрицали полную моторизацию вермахта. Хаммерштайн, как и фон Фриче, был против внедрения новых образцов стрелкового оружия. Ему не по душе была автоматическая винтовка, которую русские к тому времени приняли на вооружение. К тому же старые военноначальники были против демилитаризации рейнской зоны. Даже аншлюс Австрии…

- Отлично, мой друг! – фюрер снова вернулся в благодушное настроение. Он потрепал Паулюса за витой погон. -  От вас больше толка, чем от всех этих болванов. Разумеется, это – без обратной передачи! Не стоит злить львов, заглядывая к ним в клетку, - он усмехнулся. – Впрочем, какие они львы! Свора жалких шакалов, готовых продать меня и рейх. Хотя и это им не удастся. Ни Сталин, ни Черчилль, ни даже этот паралитик Рузвельт ни сядут с ними за стол переговоров. Это исключено! Я крепко держу руку на пульсе событий!

   Он подошёл к бетонной стене. На ней висел одинокая фотография в деревянной рамочке. С неё на мир смотрело симпатичное женское лицо. Большие глаза, чуть вздёрнутый носик. Кружевной воротник с оборками. Ни дать, ни взять – вечная невеста. Но не фройлен Ева, подумал Паулюс. Он не видел пассию фюрера. Однако слышал, что она несколько лет работала фотомоделью и обладала самоуверенным, красивым лицом. Взгляд же с фотографии был настолько скромен, что его обладательницу хотелось пожалеть и приласкать.

- Я вижу, что вас пленил этот взор, дорогой Паулюс, - рука фюрера, поросшая волосом, коснулась пальцами фотографии. Он осторожно пригладил её. – Женщина, которую вы видите – моя милая матушка. Её дух витает со мной. Она подсказывает мне верные решения. Только этой святой женщине я обязан своим восхождением! Я знаю, что у вас было тяжёлое детство, мой Паулюс.  Вы росли без достатка. Вас пытались не пустить в офицерский корпус эти прусские стервятники. Мне это известно! Хотя я и не стремился к карьере военного, но я испытал нимало лишений!

- Моя матушка также помогала мне незримым присутствием, - участливо вымолвил Паулюс.  В эту минуту он был на стороне фюрера. В груди у него сладко щемило. – Вы правы: мне долго не удавалось осуществить свою мечту. Перед тем, как попасть в полк принца Евгения Савойского, я был вынужден  испытать ощущение маленького человека. Сын тюремного инспектора из провинции – разве у меня были шансы утвердиться на высоких должностях? Если бы не связи моей любимой супруги. Если бы не моя милая матушка, что  благословила мой брак…

- Вы тоже были любимым сыном у матери? – взгляд фюрера стал по-настоящему тёплым. Он ослаб в плечах. Стал даже рыхлым, как опара. – Вас тянуло к ней – прижаться к её груди, всплакнуть на ней? Как мы похожи, дорогой друг. За время своих скитаний в Вене, сидения в грязных траншеях Великой войны, я понял – это милое существо, - он снова пригладил фотопортрет матери, - дороже мне всех женщин на свете. Я ухаживал за ней, когда она была больна. У этой святой женщины обнаружился рак. Нестерпимая боль в груди! Целые сутки я просиживал у её кровати. Но Бог  оказался неумолим. Он забрал её к себе, чтобы пропустить меня через горнило страшных испытаний. Бог не так милосерд, каким его рисуют в церквях. Я чувствую себя Иисусом Христом! – внезапно продолжил он с яростными глазами. – Я пришёл, чтобы разделить вас! Чтобы положить между вами меч! Меч раздора, меч войны! Только кровопролитная война способна вылечить человечество от его недуга – власти еврейской плутократии…

- Мой фюрер, осмелюсь вам напомнить, что расовый закон 1935 года уравнял в правах с подданными рейха тех евреев, что участвовали в Великой войне, - осторожно заметил Паулюс.  Он всё более безнадёжно взвешивал свои шансы убедить фюрера прекратить распыление сил на юге. – К ним также относятся кавалеры Железного креста. Мне известно, что некоторые учёные рейха, евреи. Герр Розенберг даже разработал…

- Герр Розенберг – взбалмошный, малообразованный прибалт! – усмехнулся Гитлер. Гримаса отвращения внезапно передёрнула ему лицо. – Он сам мало что понимает в своём тугодумном бреде! «Миф XX века» - евреи распоряжаются жизнью!  Ха-ха! Откровеннее расписаться в своей глупости не смог бы даже Геринг! Евреи как нация, несомненно, представляют угрозу для европейской цивилизации! Но смею вас заверить, что еврейский капитал вкладывал и будет вкладывать деньги в экономику рейха! Пока здесь, на востоке, мои армии движутся к сердцу России! Если, конечно, господа с Уолл-Стрит и Уайт-холл не хотят получить русские танки! На берегах Темзы и Гудзонского залива! Американские коммунистические штаты! Это было бы заманчиво для дядюшки «Азиата»! Он к этому и стремится, - фюрер начал снова успокаиваться. Его исступлённые глаза лукаво блеснули. – Сталин с тех пор, как мои прусские болваны не смогли его одолеть, вызывает у меня только искреннее, неподдельное восхищение. Это Мефистофель! Он искусил эту жидовскую свору. Они продались ему с потрохами! Заложили свои души и свои капиталы! В обмен на призрачную идею – «Германия будет повержена»! Но это фантасмагория! Фатомаргана!

   На массивном столе запел нежным звонком чёрный аппарат внутренней связи.

- Здесь фюрер! – фюрер, поморщившись, сорвал трубку. – Что-о-о? Фогеляйн, вы просто нахал! Как вы осмелились быть посредником между фройлен Евой и… Да, нахал! Молчать! – заорал он, налившись кровью. (Паулюс при этом невольно вздрогнул.) – Молчите и слушайте! Передайте ей, что до вечера я всецело принадлежу интересам нации! Никто не вправе беспокоить меня! Это будет расценено как государственная измена! Вам ясно? Я закончил…

   Он раздражённо бросил трубку на рычаг. Там что-то звякнуло. Затем, не замечая Паулюса, сделал два круга вдоль стола. Нажал на кнопку электрического звонка, вмонтированного в панель стола. На его вызов явился статный оберштурбаннфюрер SS Линге, что был начальником личной охраны фюрера. С ним вождь нации был предельно строг. Фройлен Ева никогда не должна беспокоить фюрера в такой обстановке. Пусть скажет в «аппаратной» - категорический приказ фюрера: не соединять фройлен Еву с ним ни в рейхсканцелярии, ни Растенбурге, ни в «Вольфшанце»! Это, чёрт возьми, не выносимо! Когда бабы пытаются взять власть над мужчинами! У этих стариков-генералов все жёны такие. Брюзжание их вторая натура. А, может быть, и первая. Вот отсюда - все беды «тысячелетнего рейха». Хотя до них ещё далеко.

   Когда Линге, повернувшись на каблуках вышел, показав Паулюсу короткостриженный затылок (это был рослый шатен с правильными чертами лица), фюрер в невероятном возбуждении сделал ещё одну пробежку по зале. Он массировал себе костяшки кулаков. Затем стал судорожно ковыряться в ногтях. Паулюс было поморщился, но вовремя собрался. Уставившись в одну точку, он терпеливо стал дожидаться конца экзальтации.

- Проклятый сводник! – пробурчал фюрер. – Этот Фогеляйн… Будьте осторожны с ним, мой друг! – он снова приблизился к Паулюсу. Потрепал его по плечу. – Вокруг меня толпятся изменники и шпионы. Вам наверняка известно, что многие люди из аппарата Гиммлера путались с проклятыми социал-демократами и коммунистами. Ещё в 20-х, когда партия крепла и росла для борьбы! Они присосались к движению. С тех пор я пытаюсь освободить от них нацию, - он запнулся и опустил глаза. Его плечи слегка подрагивали. – Только вы, Геббельс и Борман – вот, кому я могу всецело доверять! Мне известно от Канариса, что  в 1926 году вы преподавали на командных курсах в Цоссене красным генералам и офицерам. Мне известно, что некоторые из них успешно воевали против нас под Москвой, - он усмехнулся. – Мне также известно, что некоторые из ваших знакомых до сих пор оказывают нам активное содействие. Кто из них вызывает у вас большее доверие, Паулюс?

   Паулюс после непродолжительной паузы назвал несколько имён. Затем обратил внимание фюрера на двух генералов, попавших в плен летом 1941 года. Благодаря генерал-лейтенанту Понеделину в плен сдалась почти целая дивизия под Киевом. Она запирала выход в Крым. Ну, а бывший командующий 2-й ударной армии генерал-лейтенант Власов, что сейчас находится на правах почётного военнопленного, вообще кладезь для имперской политики! Его бы бросить на формирование частей «русской освободительной армии», под трёхцветным знаменем старой России. Два с половиной миллиона русских пленных, что с 41-го года оказались в лагерях, могли быть использованы против Сталина. Да и желающие с оккупированных территорий, где есть недовольные Советами, тоже. Герр Геббельс, как известно, поддерживает эту идею. Он завёлся мыслью, что раз есть евреи «по духу» и «по плоти» (последних можно использовать в науке), то почему бы не разделить славян на подобные группы? Последних можно со временем…

- О, нет! – фюрер замахал перед собой, будто отгонял демона. – И не просите! Унтерменши не могут составить единое целое с подданными рейха! Это невозможно. Для этого я должен буду поступиться с заветами, данными мною старым борцам. Ещё на заре движения я поклялся – использовать евреев и славян так, чтобы это не ущемило права германцев. Нарушить данное обещание, значит похоронить себя как вождя нации. Вы понимаете, мой друг? Конечно нет! – предупреждая реакцию Паулюса, он сделал круг. – Вы военный стратег, но не политик.

   «Интересы нации выше, чем политические соображения». Это было готово вырваться из уст Паулюса. Но он вовремя сдержал себя.  Фюрер, верный сын своей милой и покойной матушки, был невероятно противоречив. Кажется он вознамерился обмануть самого Господа Бога. Во всяком случае, переигрывать всевышнего ему пока что удавалось. Либо САМ Всевышний  позволил ему взять бразды правления в свои немощные руки. Со своим умом и проницательность, колоссальной памятью, вмещающей сотню цифр и фактов, Адольф Гитлер и впрямь производил впечатление «посланца небес». Но при ближайшем рассмотрении вырисовывалось явное противоречие: фюрер был зависим от своего окружения. Страной с самого начала завладели группы и семейные кланы, что, используя каналы старых и новых служб, стремились всё больше подчинить уроженца Браунам на Инне. Устранить его силой или заменить на более послушную кандидатуру, мешало одно обстоятельство: кто-то из сильных мира сего, что через Швецию и Швейцарию, а также Латинскую Америку щедро спонсировал войну рейха, желал  и м е т ь  д е л о   лишь с герр Шикльгрубером. Это было понятно: с фюрера были «взятки гладки».

   Впрочем, фюрер как будто не замечал очевидного. Он «сладко» ходил по тесному бетонированному пространству бункера. Жадно потирая руки, дождался, когда пришли с докладами начальник сухопутных  сил генерал-фельдмаршал Кейтель, министр вооружений и боеприпасов  Шпеер, рейхсляйтер Борман. В присутствии Паулюса которому это показалось невыносимым, Кейтель принялся восхвалять план фюрера: перерезать водную артерию Волги, по которой якобы осуществлялись поставки англичан через Иран и Персию. Кроме того, по мнению «Лакейтеля» падение Майкопа и продвижение 4-й танковой армии к нефтепромыслам Баку и Грозного (до последнего надо было продвигаться и продвигаться!) смогло бы окончательно решить проблему поставок горючего. Разорвать магический круг: зависимость германской империи от поставок из нейтральных стран.

- Именно об этом я говорю на протяжении всего лета! – возбуждённо подхватил фюрер. – Но мои старые генералы настолько глупы, что это Сизифов труд!

- Мой фюрер, - мягко обратился к нему Шпеер, галантный мужчина в строгом, отлично сшитом костюме с золотым партийным значком. У него были расширенные, вопросительные глаза и пушистые брови. – Весьма разумно, что вы пытаетесь нацелить вермахт на захват нефтеприисков юга России. Однако для этих целей  не хватит сил 6-й полевой и 4-й танковой армии. Они и так рассеяны. К тому же несут огромные потери. А им предстоит вести бои на кавказском хребте, где, по моему разумению, выгоднее всего использовать альпийские, горно-егерские части. Мне известно, что таковые имеются в составе итальянского экспедиционного корпуса, а также в войсках Антонеску. Но они…

- Хватит! – фюрер в мгновение ока подскочил вплотную к красавцу-министру. – Шпеер! Вы берётесь судить о вопросах стратегии. Это не ваша прерогатива. Предоставьте это мне и моим верным генералам, - он кивнул в сторону Кейтеля, у которого едва монокль не выскочил из глаза. – Ваша задача – насытить армию самоходными установками и новыми танками «Тигр». Не забывайте о ней!  Что произошло с вашей суперновинкой под Харьковым? Да-да! Летом этого года? Почему вы молчите, а Паулюс отдувается за вас?

- Мой фюрер… - начал было Шпеер, но тут же запнулся. Он вспомнил, что его предшественник, доктор Тодт, нечаянно погиб в авиационной катастрофе…

   Под Харьковым, в ходе успешного развития операции «Фридрих», были опробованы первые Pz V в соответствии с проектом WH 41. Но их броня легко поражалась советскими 76-мм полевыми пушками. Дело в том, что удельный вес «Тигра», что был создан на шасси Pz IV, увеличился от возросшей массы. Поверх основной брони, которая не превышала 17-30 мм, были навешаны дополнительные бронелисты. Итого получилось 60-70 мм. Скорость тяжёлого танка уменьшилась. Способный поражать в борт КВ и в лоб Т-34 на дальних дистанциях, «Тигр» представлял отличную мишень для длинноствольных полевых орудий ЗИС-2. Помимо всего прочего, не способный маневрировать, он подвергался опасности быть поражённым в бензобак снарядами 20-мм автоматической пушки ШВАК, что состояла на вооружении советских штурмовиков ИЛ-2, бомбардировщиков СБ-2 и даже модернизированных И-16. Русские  под Харьковым  подбили три «Тигра».

- Мой фюрер, я обещаю вам в скором времени выпустить доработанную модель, - покраснел Шпеер. – Кроме того, на заводах компании Man, Mersedes и Reinmetal-Borsing  идут работы по созданию 62-тонного танка. Он будет называться «Пантера». Самоходную установку «Элефант», вооружённую 88-мм орудием, не способен будет поразить ни один русский танк.  Данный проект финансирует известный предприниматель Фердинанд Порш. И…

- Отлично! -  фюрер потрепал Шпеера по плечу, обёрнутому в шевиот. -  Фердинанд Порш – тот самый, которому Сталин предлагал занять пост наркома тяжёлой промышленности! Теперь он работает с нами! Мировые финансовые круги – на нашей стороне. Я никогда не сомневался в нашей победе.

   Шпеер принялся читать, переворачивая листы вощёной бумаги на пружинистой скрепке (он держал перед собой папку кожаного тиснения с золотым орлом). Помимо всего прочего на Юг России направлено сотни САУ «Мардер», «Веспе» (последние вооружены 100-мм пушками). Кроме этого – два Pz.  Sf. V «Sturer Emil», вооружённые  100-мм. (Паулюс вспомнил: эти тонные монстры с 40 мм бронированием были переданы в 251-й тяжёлый противотанковый батальон и с июля 1942 года сражались в составе 16-й танковой дивизией под Верхне-Бузиновкой.)  Самоходки Stug III Ausf F и Ausf gI снабжены длинноствольными 75-мм пушками. Лобовая броня этих «штурмгещюц» составила 60 мм, кормовая – 30 мм. Это – без кормовых бронеэкранов, которыми также оснащаются эти самоходки, что, используя свой низкий силуэт, представляются сложным противником для советских панцеров. Батальонами этих САУ оснащены многие пехотные и моторизованные дивизии. Всё это позволит панцерваффе заметно усилить свою мощь. Русские противу всех ожиданий не сделали ничего, чтобы усовершенствовать свои танки. Напротив нарком ИНО Молотов, куратор «Танкограда», приказал поставить на конвейер производство сотни лёгких Т-50, Т-60 и Т-70 с короткостволыми пушками. Т-34/76 так и остался с 48 мм лобовым бронированием, вооружённый 76- мм пушкой среднего калибра. К тому же его производство заметно сократилось. Модернизированные германские панцеры могут поражать его лобовую броню с дальних дистанций, уступая «руссише панцер» лишь в скорости. Основным и самым серьезным противником продолжают оставаться лишь КВ-2 с 90-100 мм бронированием и британские Mk. II («Матильда») с 80 мм передней бронёй. Но производство первых также значительно сократилось, а вторые поступают через Иран и Мурманск в незначительных количествах.

   Кроме этого русская танковая промышленность всё не решается запустить в серийное производство свои САУ. СУ-5 (истребитель танков), что были захвачены в двух экземплярах в приграничных боях 41-го, так и не поставили на конвейер. С сентября по ноябрь был налажен выпуск самоходок ЗИС-30/50 на шасси тракторов «Комсомолец», с 50-мм полевым орудием. Выпущено всего 100 единиц. А между тем бои под Воронежем летом 1942 года показали –больше половины советских танков выбивается огнём германских штурмгешюц с безопасной для последних дистанции.

-   Мой фюрер, приношу вам свои извинения! – заставил всех обернуться хорошо поставленный, почти театральный баритон. Через открывшуюся дверь входил округлый, затянутый в белый мундир с сиреневыми атласными отворотами главнокомандующий люфтваффе, рейхсмаршал Геринг. Он на ходу вытянул в партийном приветствии левую руку. (Паулюс отметил, что пухлые пальцы были унизаны массивными перстнями. Свечение, которое исходило от камней,  слепило глаза.)   Правую руку с маршальским жезлом он прижал к выступающему животу. – Хайль! Движение военных эшелонов на польской границе – наш милый фон Шпеер и впрямь вознамерился завалить вермахт новыми танками!  Отрадно! Как, вы здесь? – он сделал вид, что не увидел Шпеера. – Приветствую вас, милый друг! – он бесцеремонно взял за плечо элегантного министра вооружений. Тряхнул его так, что на голове у того нарушился безукоризненный пробор с бриллиантином. – Кейтель! Старая гвардия видит вас! Победа и только победа…

   Геринг начал с того, что со всеми подробностями поведал фюреру и присутствующим как провёл сегодняшнее утро. Скольких оленей он застрелил на охоте в «Каринхолл»: в своей резиденции в Восточной Пруссии, названной так в честь покойной жены. Затем фюреру была предложена фотография: пузатый рейхсмаршал в кожаных шортах с подтяжками, в шляпке с тетеревиным пёрышком, опершись на лук (колчан со стрелами висел через плечо), стоял на поверженном олене. (Паулюс едва сдержал своё презрение. ) Эмма Зоннеман, нынешняя супруга, бывшая актриса берлинского варьете с чистой биографией, передавала фюреру наилучшие пожелания. Гитлер был невероятно растроган. Он, прижав руки к груди (на митингах в Нюрнберге они скрещивались у причинного места), улыбался. Его голубые глаза слезились и лучились от ностальгии. Обременённый «заботой» о нации, фюрер лишь мечтал о семейном счастье у камина, с детьми и внуками, в тайне для себя и окружающих побаиваясь оного.

- Геринг! – фюрер взял себя в руки. – Командующий 6-й армией Паулюс приглашён мною на заседание ставки. Он прибыл к нам с берегов этой реки… Волга? О, да! Русские так и называют её – «Волга, Волга, великая русская река!» Помнится, Геббельс рассказывал мне до начала компании на востоке – в России есть песня с такими словами, - он мрачно усмехнулся. – Паулюс! У вас наверняка есть пожелания в своём докладе. Они могут быть отнесены как к Шпееру, так и к Герингу.

- Генерал –полковник! – рука Геринга с «палкой» жезла, украшенного золотыми листьями и увенчанного орлом, вскинулась под потолок. – Мои извинения! Я так увлёкся, что не заметил вас.

- Мой фюрер, я не могу добавить к сказанному ничего, - заметно нахмурившись, начал Паулюс. – В своём докладе я отразил основные положения нашей стратегии – движение танковых армий на Кавказ ослаблено сопротивлением русских. Мы наносим удар по расходящимся линиям. Это не допустимо с точки зрения тактики. Под Сталинградом, - Паулюс незаметно для себя правильно выговорил название города, - сконцентрированы два десятка танковых, моторизованных и пехотных дивизий. Кроме того – десятки венгерских, итальянских и румынских дивизий, - он очертил указкой на карте, что была расстелена на столе, круг, где змеилась голубая артерия Волги, которую, казалось, протыкали синие и красные стрелы. Там пестрели чёрные флажки с номерами дивизий вермахта и союзников.  – Сталинград, несомненно, представляет стратегическую ценность. Сеть железных дорог: через Абганерово, Калач, Песковатку – связывает нас с центральной Россией и Кавказом. По Волге двигались транспорты с нефтеперегонных заводов. Теперь это невозможно, так как вермахт и люфтваффе, - тут Паулюс невольно польстил этому пузатому рейхсмаршалу, - контролируют движение судов. Мой фюрер! Создалась величайшая со времён истории войн возможность, - указка в руке Паулюса медленно переместилась южнее Сталинграда, очертила «сапожок» Крыма, скользнув по извилистому коричневому берегу Чёрного моря, упёрлась в зубцы кавказского хребта: Anapa, Gelendgik, Sochi, Suhumi. – Наши армии могут опрокинуть русскую оборону под Туапсе и пройти всё побережье. Выйти к турецкой границе. Агентура Абвер подготовила материалы. В Грузии, Абхазии возможны диверсионные акции и восстания против сталинского режима. Канарис убеждён, что это осуществимо. Тем более, что в составе вермахта и группы армий «Юг» уже сформированы первые национальные части из состава русских, калмыцких и казачьих добровольцев. Мой фюрер, если части вермахта выйдут к Грузии, это означало бы вступление в войну Турции, где действует агентура фон Папена. Мы могли бы…

- Я не верю этому изменнику! – Гитлер тряхнул чёлкой. Заходил в беспокойстве. – Этот Папен  весьма подозрительный и гнусный тип. Он стремился развалить нашу партию ещё во времена республики.  Только заступничество Геринга спасло его от возмездия! – он бросил недовольный взгляд на главного лесничего рейха, у которого сразу же зардели толстые щеки. - Что же теперь? Папен озабочен идеей втравить бывшую Оттоманскую империю в войну со Сталиным! Турки это не тот союзник, на которого нужно ставить в компании на юге. Дальше Кавказа они не пойдут. К тому же эти плодоносные земли и порты придётся отвоёвывать у них силой. А Британия непременно воспользуется этим! Стравит нас, чего и добивается Папен, - фюрер едва не сшиб стул. – Не понимаю, о чём думает адмирал Канарис! Его задача – организовать антибольшевистский заговор в Кремле. А он стремится к созданию казачьих, грузинских и абхазских дивизий в вермахте! Какое убожество мысли! Даже Гиммлер предложил мне сформировать мусульманскую дивизию в составе Waffen SS! Это что-то новое, господа! Похоже на заговор! О, эти заговоры… - он выдвинул тяжёлый стул и сел на него.

- Мой фюрер, я всего лишь… - Паулюс сделал попытку «достучаться» до фюрера через Геринга. Но тот лишь создал сложную систему складок на толстом, с двойным подбородком лице. -Уничтожая тысячи людей под Сталинградом, мы не достигаем цели летней компании. Мы втягиваемся в затяжные бои на 1943 год, не учитывая материальные и людские резервы…

- Вы устали от степных ветров, дорогой Паулюс! – с очаровательной простотой заметил Геринг.  Он предусмотрительно встал между Паулюсом и  Гитлером. – Там, где степи – повышенное давление на мозг. Солнце и сухой ветер дают о себе знать. Не удивительно, что вы не верите в свою победу, - он едва заметно подмигнул Паулюсу, поправив нашейный Железный крест 1-й степени.

- Я всего лишь проявляю заботу и солдатах, - уклончиво прокомментировал Паулюс. Усилием воли он заставил себя остановиться. Тем более, что щёки фюрера, прикрытые ладонью (он сидел в позе раденовского мыслителя, опершись локтем о стол) стали наливаться багровым. – Я нахожусь с солдатами. На поле боя, где многое заметней, чем здесь.

   Молчавший Кейтель, прижав к животу свой жезл, так же укоризненно качнул головой. Он также был знаком Паулюсу   по штабной работе в Цоссене и совместным отношениям с Гудерианом.  Последний считал фельдмаршала отменным штабистом, но никудышным оператором. Последние выдвижения Вильгельма Кейтеля были связаны с его довоенным вступлением в NSDAP, а также безоговорочному подчинению доктрине фюрера. Это стало причиной обидных прозвищ «задница» и «лакей». Сменив на посту главнокомандующего OKV  Франца Гальдера, этот бывший стажёр Академии им. Фрунзе, что в 20-х инспектировал от рейхсвера бронетанковые войска РККА и знал, что удары подобными соединениями наносятся лишь по сходящейся линии, не думал поправлять фюрера. Он ни в чём не прекословил ему. Как и Геринг, лишь поддакивал пиететам.

- Вам нужно отдохнуть, Паулюс, -  устало выдавил из себя Гитлер. Он, наконец, оторвал руку от лба и глаз. Взглянул на окружающий мир ничего не видящим, затуманенным взором. – Идите… Господа! Заседание ставки я вынужден прервать. Сложное состояние экзальтации посетило меня в ходе его. Вас вызовут. …Да, рейх непременно вырождается как и всё мировое пространстве в целом… - заметил он кому-то невидимому.

- Генерал, вы свободны, - тихо сказал Борман. – Вы меня понимаете?

  Этот низкорослый крепыш с мрачным, неулыбчивым лицом неслышно подошёл к нему вплотную. Загородил пространство между собой и Гитлером. Во время совещания он стоял в стороне у стенографистки, что механически записывала за фюрером, а также личного летописца «великого сына германского народа» - молодого человека с усиками, в синем костюме. Кроме того в ставке присутствовал полковник из военно-исторического отдела OKV. Он заносил в блокнот свои пометки, чтобы издать по завершению войны сборник речей и цитат под красноречивым названием – «Фюрер как великий стратег».

- Прекрасно понимаю, - также тихо ответил Паулюс.

   Каблуки начищенных сапог послушно сдвинулись, а руки срослись с диагоналевыми бриджами с малиновым лампасом генеральштеблера. Он больше ничего не видел и не слышал. Перед его глазами продолжала жить помимо его воли картина из того недалёкого прошлого, что осталось «за кадром» в Сталинграде. Разрушенные, сожжённые коробки домов с обрушившимися перекрытиями, с «рёбрами» изогнутой арматуры, развороченные бомбами автомашины с обезображенными обрубками детских тел и многое другое.

   …Паулюс, получив от холодного, но любезного эсэсманна свой «вальтер» (сданное оружие вынули из несгораемого шкафа, поделённого на множество запираемых отсеков), одев фуражку, устремился наверх по бетонным ступенькам. Мимо него прощёлкав каблуками, совершили пробежку две девицы в полувоенной форме, с папками. Вероятней всего, это были стенографистки – одна из тех, что остро отточенным  карандашом записывала в бункере слова фюрера. Если в этих стенах, в непосредственной близости от фюрера работает русский разведчик (а он есть!), то его тоже должна была бы поразить та беспечность, с которой этот австриец относится к режиму секретности на своих совещаниях, с болезненной усмешкой подумал Паулюс. Во время докладов начальников штабов (в рейхе было четыре штаба при штабе верховного командования, в соответствии с родами войск) адъютанты фюрера и начальник охраны «Лейбштандарт» следили за тем, чтобы никто из присутствующих не делал никаких пометок. Но всё сказанное фюрером тщательно конспектировалось от руки. Затем перепечатывалось на машинку. Сам фюрер вечерами, за чашкой чая или тарелкой крапивного супа (обожаемого им, но ненавидимого другими), любил окружить себя прислугой и эсэсманами из группы тайной полевой полиции SS (GFP), что сопровождали его «тело». В эти часы его возлияния были особенно оригинальны. Они поначалу потрясали, потом удивляли, а затем вызывали скрытое, всё нарастающее раздражение. Фюрер, как будто улавливая его волны, начинал целенаправленно действовать на нервы. Он бесился как маленький мальчик, понимая, что разоблачён – «король-то голый»!

   Но как выйти с ним на контакт, продолжал беседовать с самим собой генерал-полковник. Он ступил из мрачного бетонного подземелья на усыпанную жёлтым речным гравием дорожку. Движущиеся мимо эсэсманы в количестве отделения (подбородки под шлемами выставлены, карабины уложены на плечо, на поясах кинжалы с монограммой «Честь и верность») на ходу сделали «на караул». Шарфюрер вскинул руку в приветствии. Паулюс со скрытым недовольством взял под козырёк. После войны, с каким бы исходом она не завершилась, мы во всём будем винить этих молодчиков. А виноваты как раз мы, «рыцари вермахта», что с попустительства фюрера и приведших его к власти старопрусских генералов не протестовали. Не препятствовали политике «дранг» в Европу и на Восток. Всё это казалось заманчивым в 20-х: рассчитаться с французами и англичанами за поражение в Великой войне. Надавать им с помощью русским под коленку, затем присоединить к рейху Австрию и Судеты, Померанию. Но за всё надо платить. Русские потребовали малого: поставки судоремонтных кранов, крейсер «Лютцов», десятки субмарин Z, которые стали называться «Щ». (Сейчас эти «щуки», прорываясь сквозь минные заграждения на Балтике, топят наши транспорты с углём и никелем из Швеции и Норвегии.)  А англичане… Он вспомнил о тех секретных разговорах, что вели с ним на лужайках Цоссена и загородных особняках генерал- фельдмаршалы  Гальдер и Клюге, полковник граф фон Штауффенберг, а также генерал-полковник Гудериан. Их мысли сводились к одному – фюрер ведёт рейх к катастрофе. Опять Германия втянута в войну на два фронта. Уроки прошлого поражения кого-то ничему не научили. Ещё бы: этот  к т о - т о   терпит на посту канцлера бывшего ефрейтора и «агента на доверии»! По слухам, брожения происходили даже  в святая-святых – RSHA. Сотрудники «СД-заграница», что курировали от рефератов R I и R II Россию, начинали искать пути контактов с русскими. Как нельзя кстати пришлось пленение генерала Власова. Того знал Вальтер Стеннес, что был начальником охраны у Чан-Кайши, где Власов под фамилией «Волков» служил военным советником. Ещё тогда этот русский изъявил желание сотрудничать и спасать мир от «сталинской агрессии». На своих допросах в Волхове он весьма охотно заявил о военных приготовлениях «Азиата»: тысячи сконцентрированных на границах Польши танках и самолётах, 150 дивизиях, готовых, подобно гуннам, пройти «огнём и мечом» цивилизованную Европу. Это выглядело смешно: Европу с огнём и мечом уже прошёл фюрер! Причём, не без нашего участия, горько в который уже раз отметил Паулюс.

    Вечером того же дня он встретился в парке, что был разбит при ставке, с рейхсмаршалом. Они поговорили об обеспечении с воздуха наступающих группировок. Геринг, облачённый в халат зелёной парчи с золотыми кистями (он прогуливался после собственного ужина, где не было вегетарианских яств фюрера), заверил его: серьёзного противодействия русской авиации не предвидеться. Да, Сталину «пожарными методами» удалось эвакуировать авиационные заводы Юга на Дальний Восток. Выпуск истребителей, бомбардировщиков и штурмовиков происходит бесперебойно. Их количество (около 4000) не уступает люфтваффе. Но! (При этом Геринг поднял толстый палец с золотым перстнем, украшенным агатом.) На большей части русских истребителей нет радиопередающих станций. В лучшем случае – радиоприёмники! Ведь склады с большинством из них попали в руки вермахта ещё в 41-м, так как были сконцентрированы в приграничных округах. Теперь русские пожинают плоды своей самоуверенности, мой друг! Опытные кадры «руссише люфтваффе», сбившие тогда же до 300 самолётов рейха, либо погибли при отступлении, либо погибли в авариях, либо… Тут Геринг загадочно усмехнулся. Его густо напомаженные волосы блестели в сумерках. У него по линии отдела 1 s при штабе люфтваффе были свои агенты среди «сталинских соколов». Каких-то Сталину удалось арестовать по «делу авиаторов» накануне восточной компании. Среди них – нарком ВВС Рычагов, его помощник Смушкевич. Именно они распорядились лишить И-16 и новые скоростные ЛАГи и ЯКи  радиостанций. Выстроили самолёты на трёх аэродромах так, что те не могли взлететь, мотивируя это нотой ТАСС о соблюдении СССР и Германией пакта о ненападении. И не привели в готовность авиацию на приграничных округах. При том, что эти приказы поступали ещё задолго до 22 июня 1941 года.

   Паулюс о многом знал. Из бесед с Канарисом он догадался о «троцкистском следе»  в деле командующих ВВС РККА. Павел Рычагов воевал в 37-м в Испании. Числился военным советником. Несмотря на господство в небе республиканской авиации, армии Франко, Муссолини, а также германский легион «Кондор», сумели одержать верх. Разгадка была в том, что Рычагов «снюхался» с главным военным советником республиканцев Павловым. Тот, закатив пьянку, «проворонил» выдвижение республиканских танков под Гвадалахару, где атаковали с упреждением франкисты. На вооружении у последних были лишь итальянские и германские пулемётные танкетки. Против советских БТ и Т-26 они были бессильны. Одновременно в Гвадалахаре вспыхнул мятеж, поднятый троцкистской организацией ПОУМ. Его «подогрел» советский журналист Кольцов, что был дружен с Павловым и Рычаговым. В своих беседах он призывал испанских крестьян и интеллигенцию разрушать церкви и расстреливать священников. Это лишь усиливало отторжение, так как Испания была католической страной с набожным населением, особенно в сельской местности. Ну, а позже, 22 июня прошлого года генерал-лейтенант Павлов, что оставил без боевых снарядов и патронов (особенно, бронебойных!) многие части на границе, не вывел дивизии из Бреста и просто «не довёл» приказ Сталина о скрытом рассредоточении до командующих…

- Русские лётчики также молоды, как большинство рыцарей люфтваффе, - Геринг говорил об этом с большим воодушевлением. – Но уровень их подготовки чрезвычайно низок. За три месяца их учат лишь несложным манёврам и тактике боя. Распределение лётного состава по эскадрильям происходит без учёта уровня подготовки и личностных характеристик. Иными словами, дорогой Паулюс, их бросают как листья в печь! Русский истребительный парк в основной массе представлен И-16 с двигателями воздушного охлаждения.  Они чрезвычайно уязвимы. Своей массой ввиде многолучевой звезды создают сопротивление воздуху. Правда, благодаря двигателю и конструкции крыльев, этот самолёт не уступает нашим Bf 109 в скорости. Он лишь слаб на вертикальных виражах. Может продержаться на них лишь до 7 минут, - Геринг умилённо массировал своё брюхо. – Этого вполне достаточно моим мальчикам! Подержать русского побольше – и он уходит в штопор! Знаете, что значит «чёрные глаза»? Это сленг рыцарей неба!

- Но русские упорны, - парировал Паулюс. – Их резервы и ресурсы неисчислимы. Они переоснастят свою авиацию двигателями с жидкого охлаждением. Усилят вооружением, улучшат подготовку экипажей. Моя супруга познакомила меня с русскими эмигрантами. Многие из них служили в императорской армии русского царя. Так вот, что мне сказал бывший казачий генерал: «Россию можно победить дисциплиной, но дисциплинированную Россию невозможно победить». Невозможно было одолеть Петра Великого, создавшего Санкт-Петербург на болотах – он подчинил Россию своей власти. Сталин тоже заимствовал его опыт. Мне думается, что нас ждут сюрпризы. Пока ещё русский медведь не слушается своего хозяина вполне – он машет своими страшными лапами вполсилы и малоприцельно. Однако что будет, если новые удары придутся точно?

- Глупости! – хохотнул рейхсмаршал. – У меня с Россией есть надёжная связь. Также есть русские знакомые… Со всей ответственностью могу вас заверить: победа русских также невозможна, как невозможно окружение сколько-нибудь крупных германских сил! Они уже попытались сделать это под Пижмой – и что же? Хватило десятка транспортных самолётов люфтваффе – целый месяц дивизия снабжалась всем необходимым. Затем она вырвалась из котла.  Русский генеральный штаб как бриллиант – в «оправе» из нашей агентуры! Информация поступает из близкого окружения «Азиата». Что он может противопоставить нашему арийскому коварству? Только бросать новые дивизии в мясорубку.

- Тактику перманентной мобилизации, - заметил Паулюс, опершись об ограду из берёзовых сучьев. В тёмно-зелёной воде, обезвреженной креозотом не водились личинки кровососущих тварей, но и не было жизни. – Я изучил тактику русских. Во время гражданской войны большевики с подачи Троцкого, терпя поражение за поражением от кадровых войск белого движения, приступили к постоянному формированию новых частей. Взамен уничтоженных или потрёпанных приходили дивизии, укомплектованные наполовину, без достаточного вооружения и снабжения. Но их личный состав был обучен с учётом опыта их разбитых предшественников. Таким образом, количество плюс качество нового пополнения взаимодополняли друг друга! Им удалось одолеть противника. То же они предприняли сейчас.

- Я же говорил вам: как листья в печь! – Геринг хлопнул его по плечу.

- Оставьте, рейхсмаршал!  Это недопустимо – недооценивать боевой дух врага. К тому же, вы, как и я, были вхожи… гм-гм… в то далёкое время к тем, кто сейчас является нашим врагом. Вы понимаете, о чём я? – так как Геринг кивнул, Паулюс продолжил: - У них после… как это назвать?.. о, «великой чистки»! -осталось немало талантливых молодых генералов. Рокоссовский, Василевский, Малиновский. Ватутин, что сдерживал натиск группы армий «В» летом 41-го в Белоруссии.  Неплохо воюет Баграмян, но под Харьковым он не сопротивлялся планам Тимошенко – ввести Сталина в заблуждение. Нами перехвачена его радиосообщение. В нём он говорит о том… - Паулюс горько усмехнулся, - …что в тылу его наступающей дивизии на десяти «шторхах» высадился десант в количестве 300 человек. (Герин как бы задумался, но тут же густо захохотал.) Хотя это были всего лишь контейнеры с боеприпасами и продовольствием для окружённого венгерского полка из дивизии Абта. Вы можете себе представить такое в радиоэфире вермахта?

- Нет! Но я помню нечто подобное во французской компании. Когда командующий французской армии, что разгромлена и бежит, шлёт радиосообщение командующему английским экспедиционным корпусом: германские танковые колонны безудержно прут к Ла-Маншу. За ними – пехота с  автоматами, «она у них вся моторизована»! – Геринг чуть не давился от смеха. –Где он видел столько автоматов и столько транспорта у нашей инфантерии? Но, у страха глаза велики – так говорят эти русские!

- Да, страх… - задумчиво произнёс Паулюс. – Тогда мы пугали мир вместе с русскими. Нас испугались так, что мы победили. Теперь же… Вы не находите, что решение фюрера… ум-гм… объявить войну, вы понимаете кому, было, как бы это сказать… Одним словом, рейхсмаршал, мне показалось, что вы более осведомлены в этом вопросе, чем я.

- А что вас смущает, мой дорогой Паулюс? – Геринг кивком головы подозвал своего адъютанта. Тот открыл шкатулку орехового дерева. Освободил от прозрачной упаковки сигару с Гавайских островов, в красно-золотой обёртке. Откусил серебренными ножницами её кончик. – Война на два фронта? В этом нет ничего страшного. Мы ведём эту войну по сценарию, который выгоден мировым кругам. Включая, еврейское масонство. Именно они вкладывают деньги – и немалые! – в экономику рейха. Наши транспорты, идущие из Швеции, не думают топить. Наши вклады в Латинской Америке и Швейцарии «разморожены». Не все, конечно, но – процесс запущен! А война с Америкой… Это нужно для отвода глаз. Вот увидите: ни один американский стратегический бомбардировщик не приблизится к границам рейха, пока мы воюем с Россией. Мы напали на Сталина только потому, что это выгодно воротилам на Уолл-Стрит. Мы отсекли Британию – это отрезанный ломоть. Что с них взять? Колонии? Они нам даром не нужны! У нас была возможность захватить Конго и Ливию, но к чему нам это? Лучше получать деньги наличными и в твёрдой валюте – д о л л а р! – он потряс сигарой, которая источала приятный аромат и сизо-голубую струйку дыма.

*   *   *

…Аня не хотела рассказывать тому,  кто её вёл по лесной чащобе. Сверху, сквозь рисунок сосновых крон, раскинувшихся зелёными куполами, светило золотисто-оранжевыми лучами мирное, доброе солнышко. Казалось, всё живое приникло к ЕГО мощным лучам, источавшим невидимый ультрафиолет, что дал, согласно науке, начало жизни на этой планете. Разбудил её в подсознании Мирового Океана, что покрывал собой миллиарды лет эти просторы. Обитавшие в нём простейшие сине-зелёные водоросли под воздействием солнечных излучений стали эвалюционизироваться. Доэвалюционизировались, мать их…

- Сейчас, девка, будет просека, - сказал совсем юный мальчик-партизан. На его головке топорщилась выгоревшая красноармейская пилотка со звёздочкой. – Поэтому стой здесь. Смотри на меня. Как махну рукой – иди спокойно. Смотри, если что – положу одним выстрелом. Ферштейн?

   Он для убедительности тряхнул, подвешенный на груди, ППД с дисковым магазином.

- Ферштейн! А за девку – по шее! Ферштейн?

- Хе-хе…

   Хлопец, поморщив облупленный, веснушчатый носик, опустил руку. Ладонью вниз. Аня тут же присела. Замерла… Над головой, запутавшись в ветвях и хлопая крыльями, дважды прокричала птица. Посыпались зелёные иглы хвои. Проводник, следя за обозначившимся выступом просеки, мгновенно слился с землёй. Не поднимая зада, он прополз на локтях, положив на изгиб локтя автомат (что б спиральная пружина не выбросила магазин), метра полтора. Затем снова замер. Прислушался. Затем снова прополз. Вскоре его фигурка скользнула меж коричнево-серых, с желтенькими верхушками пеньков. Оказалась там, где снова зеленел «лесной ковёр». Места эти были глухими. Хотя и были у фрицев егерские части, обученные действиям в лесах, но таковые на Смоленщине не наблюдались.  Но для порядку следовало такие «пустоты» проверять. Тем более, что над лесными массивами кружил время от времени дальний самолёт-разведчик «рама». Он мог заметить с воздуха просеку, что была оставлена партизанами (срубил десяток деревьев соседний отряд, да кучно!).

   Хлопец издали поднял руку. Аня, оправив платье и косынку (выглядела на самом деле как заправская девка), зашагала чинно-важно. Перед собой она почти не смотрела. Поэтому, когда её лодыжка упёрлась в стальную, туго натянутую проволоку, не сразу сообразила «что есть это». Раздался тихий щелчок. Он заставил Аню вздрогнуть. Ледяная, спасительная волна окатила её по всему стройному, девичьему телу. На мгновенье время как будто стало. Остановилось совсем. Перестали петь птицы. Потемнело сверху Солнце. Угроза опасности заставила девушку мгновенно лечь. Через несколько минут, показавшихся ей Вечностью, со стороны, где щёлкнуло, прогремел неслабый взрыв.

   Оглушенная горячим толчком (шум почти не был слышен), девушка несколько минут лежала, свернувшись калачиком. Обхватив исцарапанные коленки. А хлопец, слившись с землёй в который раз, осмотрелся. Затем всё также, по пластунски, извиваясь как змей, прополз до неё. Пока полз – с треском обрушилась подрубленная взрывом молодая сосёнка. Она легла аккурат в метре от неё. Засыпав эту якобы связную дождём из зелёных сочных игл.

- Слышь! Живая что ли? – он, всё так же лёжа, тряхнул её за плечо. – Ну!?!

- Живая-живая… - прошептала Аня. Звук медленно выравнивался в её мембранах. – А ты?

- Вставай, давай, - он снова тряхнул. - Идти надо. Придётся крюк сделать.
- Придётся, значит придётся, - уклончиво заметила Аня.

   По своему опыту, наработанному в разведке, она знала: вопросы задаются к месту и ко времени. Ни того, ни другого не было.

   Пока она шли, хлопец пару раз приседал. Выбросив руку и приподняв за ложе автомат, он прицеливался в мирные, чуть колышущиеся от ветра кусты. Обращал внимание на какие-то шероховатости, что обнаруживались на траве, на стволах деревьев. Как-то раз, покопался вблизи муравейника, собранного из веточек и соломинок трудолюбивыми мурашами. Вынул какой-то неприметный сучок. Пробормотав: «Тьфу ты, бестолочь!», оглянувшись в сторону Ани, немедленно положил его на место. Присыпал и прировнял. Ага, тайничок, подумала   девушка. «Мёртвые места» оживают», как бы сказал герр Вильнер.

    Они дошли до двух поваленных деревьев, что были покрыты рыжей трухой. Стволы, изъеденные червем, покрывали своими тонкими побегами белые поганки. Здесь хлопец шёл уверенней. Он, положив ручонки на автомат, висящий на широком брезентовом ремне, лишь осматривался по сторонам. Иногда поворачивал затылок (Аня шла следом) в сторону девушки. Но она, похоже не вызвала подозрения с самого начала. Партизанский секрет, на который она наткнулась, услышав её отзыв в ответ на пароль, чему-то удивился. Но затем, придал ей в сопровождение этого молчаливого хлопчика.

   Из-за поваленных деревьев вылетела сосновая шишка. Описав дугу, хлопнула своей чешуёй недалеко от хлопца. Тот лишь выставив вперёд ствол автомата, показал свою бдительность. Не поворачиваясь, махнул Ане рукой: давай, мол! Пришли…

- Много силы – ума не надо? – недовольно бросил он двум парням из своего отряда, что притаились за трухлявыми стволами. Недалеко, где начинался откос с выпирающими корневищами, были привязаны две лошади. – В следующий раз – гранатой  угощаю. Прямо по кумполу! Так и знайте, - он красноречиво тряхнул подвешенными к поясу «лимонками» в количестве двух.

- Ну, понятное дело! – протянул один из парней с пулемётом Дегтярёва. – Больше не будем. Жизнь ведь дороже, - он провёл рукой по молодой щетине.

- До командира? – другой, у которого из-под воротника гимнастёрки со значком «Ворошиловского стрелка» выглядывала тельняшка, тряхнул золотистым, точно спелым чубом в сторону девушки. – Сопроводить надо?

- Так точно, - шмыгнув носом, промычал тот. При этом опустил глаза в мох. Наподдал лаптем (видать, сапожек под размер, не нашлось) ветвистую поганку. – До самого главного…

- Но-но! – процедил первый, шутливо хмурясь. – Ишь распинался! Природу любить надо! Она как мать твоя, обалдуй! Понял?

- Понял, - хмыкнул парнишка. – Люби Природу как – мать твою…

   Парни из ближнего секрета заржали. Но в полголоса. Хлопец в пилотке улёгся на мох рядом с шутником, что был в папахе-кубанке. Тот расстелил скатёрку. Разложив на ней ломоть хлеба, нарезанные бруски янтарно-жёлтого сала (у Ани замутило во лбу) и луковицу, предложил это угощенье мальчишке. Её они как будто не заметили. То и верно. Проверяют, мать их – «Природу надо любить!» Демаскировать лес не надо – вот что! Ведь дуракам понятно (не дурам!), что следы пребывания человека в необжитых лесных районах сразу видать. Вот так и вычисляют фрицевы да наши разведчики: по брошенному иным обалдуем окурку, консервной жестянке и прочим мусорным принадлежностям. Плюс-минус: вырванные ветки (руки бы вырвать тем, кто их вырывает!), вытоптанные ягоды да грибы, уголья и зола от костра, что не подумали засыпать и заровнять.

- Ну что, девка, теперь вместе топать будем? – сказал тот, что с «Ворошиловским стрелком». У него на груди висел пистолет-пулемёт со странным угловатым кожухом. В остальном был похож на ППД. – Ну, потопали…

- Я не против, - заметила Аня. Чувствовала, как омерзительное спокойствие окутывает истомлённые члены. Подступает к горлу в виде удушья. – Если вы тоже не против.

- Я-то? – усмехнулся тот. Они шли рядом. Наподдал ей локтём. Задел как бы ненароком левую грудь, что обозначилась выпукло под ситцем. – Меня Сашкой кличут. А тебя как мама называет?

- Фаина Николаевна – имя, отчество  моей мамы, - улыбнулась девушка, стараясь подчинить всё возрастающее беспокойство. – С детства называет меня Любкой. Как артистку Любовь Орлову.

- Любка, значит… - парень ей загадочно подмигнул. – Любовь, это самое, дело хорошее!  Мамаша твоя, женщина умная. Завидую… Вот я, сиротой рос. Никем не прикормленный, не пригретый. Попал после трёх ходок в детский дом имени «Пролетарской коммуны». Давно это было! – так как Аня сочувственно ему кивала, он ободрялся всё более:

-       Так вот, о чём это я? Любушка-Любаша! Ягодка ты моя, лесная. Чагой-то не весело мы идём? Не находишь?

- Чагой-то?.. – шутя переспросила его Аня. Он заржал. – Как это, не весело?

- Да так! В ногу как-то. Всё равно как в армии. Так не пойдёт. Устала поди? Помнишь, как в той сказке? «Сядь на пенёк, съешь пирожок». Ферштейн? Натюрлих?

- Я, я! – сказала Аня, пародируя германских солдат. – А где пенёк-то?

   Подходящий пенёк тут же, как нельзя некстати, отыскался. Причём довольно быстро. Сашка подсуетился. Он быстро расстелил стиранный носовой платок. На нём по мановению волшебства появился колотый сахар, германский мятный леденец в прозрачном чехольчике, два сухаря с золотисто-чёрной корочкой. Всё это богатство было предложено к ногам Ани. А они действительно требовали отдыха. Девушка прошла от «железки» километров пятнадцать. По кочкам и ухабам. Прячась и замирая: местами рубился и складывался в штабеля лес. Инженеры из батальона Тодта, а также солдаты «трудового фронта» в коричневой амуниции, с нарукавными повязками со свастикой, шныряли то там, то тут. Поваленные деревья освобождали от сучьев и листьев. Один раз она наткнулась на пожилого солдата из «трудового фронта». Он стоял и мочился, отставив винтовку. Увидев девушку в платочке, лишь вскрикнул «Main Gott!» Стал торопливо застёгивать ширинку. Стеснительность этого немца её выручила: она сумела уйти незамеченной. Хорошо, полевых жандармов в этих местах не наблюдалось.

- Я вот что подумал, -  продолжал неугомонный Сашка. – Любаша! Снимай-ка долой гавнодавы! Я тебе ноженьки помну. Небось устали-то? Притомились бедненькие?

- Да уж, не отдыхали, - осторожно, но с улыбкой кивнула она.

   Не дожидаясь ответа, он потянул с её ноги левый ботинок. Тот свободно болтался на девичьей ступне, которую покрывали волдыри да кровоподтёки. Аня научилась заворачивать портянки, но таковых не отыскала. Поэтому изранила ноги. Раны обложила листьями папоротника и шалфея. Это несколько успокоило боль. Последние полтора километра до первого секрета она шла со звоном в голове, с ватными ногами. В ступнях лишь неприятно саднило, так как тяжесть тела девушка научилась переносить со ступни на икроножные мышцы и тазобедренный сустав. Походка при этом получилась припадающей. Как у беременной или несущей что-то на животе. Гранаты или патроны, например.

   Сашка, стянув гавнодав, с ужасом осмотрел обложенные зелёными сморщенными листьями пятки и ступни. Пальцы, почерневшие от грязи, были также тщательно обёрнуты. Сквозь потемневшую зелень проступала бурыми пятнами кровь. Аня собиралась сама сделать привал. Обмыть ноги водой, будь поблизости ручеёк или лужица. Уложить старые листочки с новыми, что были в кармане платья.

-        Эка  тебя разранило! – протянул он с расширенными, серыми глазами. – Из далёка, видать, шла? Ну, ясное дело. Могила, тишина! – он стукнул себя в грудь.      Затем стал осторожно мять рукой больные места. – Терпи-терпи!

   Рука его поползла по лодыжке. Затем горячие пальцы скользнули наверх, к колену. Охватили его. Стали, осторожно приглаживая кожу, ползти вверх. К горячей округлости бедра. Там, где у Ани, после первых же прикосновений стало сладостно щемить. И волнами разливаться к животу.

- Вот это видел? - её рука осторожно подняла с земли большущий камень.

- Ага, - он слепо качнул головой. Рука его по прежнему ползла в заданном направлении. – Врезать хочешь? Ну врежь! А что?

- И врежу… - стиснула зубы девушка. – А ну, руки прочь! Не понятно? – её пальца крепче стиснули камень. Напряглись для удара. – С повязкой давно не ходил?

    Рука чуть замерла. Слегка подрагивая, остановила свой поиск. Совсем немного…

- Любаша… Некультурно как-то получилось… - опустил он глаза. Уронил подбородок с отросшей бородкой на автоматное жёлтое ложе. – Знаешь, как тут истомился? То-то! Да и ты, я вижу, давненько радости не испытывала. Не с фрицем же в койку  -  плюх? Правда? Ты, я вижу, не из таковских будешь. Сразу твой взгляд заприметил.  Когда ещё давеча с нашим Колькой топала. Вот, думаю, девка: глаза синькой обведены, качается на ходу. А какая тоска в этих глазоньках? Думаешь, не заметно? То-то!

- Руку-то всё равно… Убери, говорю, лучше, - Аня не знала, что и думать. Камень она держала уже из последних сил. Вот-вот, пальцы разожмутся сами.  – Не шалава я. Правильно заметил. Вот и не лезь.

- Не вопрос, - рука, нехотя дрогнув, слегка отползла.

   Они пробыли несколько минут в безмолвии. Камень-таки предательски вывалился из разжавшихся пальцев. Мягко упал в траву. Кракнула, как выстрел, какая-то ветка. Больше Аня ничего не помнила. Небо сверху пошло кругами. Затем мягкий удар в темя. Вспышка и темнота. Кто-то сопел, пристраиваясь на ней. Пытался раздвинуть её ноги – она изо всех сил стискивала колени. Царапала руками землю, обламывая ногти, хотя царапать следовало чью-то наглую рожу. Жаркие губы касались изгиба её шеи. Рука расстёгивала пуговички клетчатого платья. Другая бесцеремонно мяла грудь. Затем, когда сил уже не оставалось («Пусти, паскуда!»), она, шепча проклятья, которые казались ей громоподобным криком, впала в дурящее беспокойное забытье.

   …Она очнулась от того, что сверху потекла струйка воды.  Глаз приоткрылся. Она увидела у головы ботинок с высокой шнуровкой. Из коричневой кожи. Взгляд пополз выше – там начинались заправленные в ботинок брюки синевато-зелёного, не нашего сукна. Она даже не испугалась. Что это – с самого начала была провокация? Германский розыгрыш? Или…

- Эта шлюха, кажется, не думала сопротивляться, герр лейтенант, - раздался звонкий юношеский голос по-немецки. – Расставила ноги!

- Тебе, Йорген, следует помолчать, - сказал голос постарше.

    Нога в ботинке отступила.

- Слушаюсь, герр лейтенант!

   Струйка воды вновь окатила лицо. Кровь стала медленно приливать ко лбу.

- Shtet auff! – раздался голос по старше. – Встать, бистро!

   Её слегка пошлёпала по щекам странно пахнущая, мужская рука. Как будто смазанная рыбьим жиром.  От этого в тёмных, полузакрытых веках блеснули искры.  Затем, по команде старшего, её взяли за плечи. Одним рывком приподняли. Волоком протащив, усадили на пенёк. Стали вновь шлёпать по лицу. Но уже чувствительно.

   Ага, сейчас. Подумала девушка. Повозитесь со мной. В голове между тем мелькала лихорадочная мысль: где Сашка? Минуту назад – убила б, не пожалела. Но теперь… Тоже, конечно, олух царя небесного. Нашёл, где распускать клешни. Вот и влипли. По его вине, конечно. Хотя его можно понять: д е в к а  попалась ни какая-нибудь.

- Все русские девки – шлюхи, - снова ожил Йорген. – Эта тоже не исключение.

- Йорген! Последний раз – заткнись!

- Слушаюсь, герр…

   Придурак, подумала Аня.  Заклинило на одной теме. Она волей-неволей была вынуждена открыть глаза. Трое. В голубовато-серых камуфляжных куртках, с длинными полами. Головы двоих покрывали облегчённые круглые шлемы без боковых пластин. С накомарниками. В руках – винтовки, с виду обычные , но с коробчатыми выпирающими магазинами. Значит, самозарядные. На поясах по шесть туго набитых подсумков. Длиннорукие гранаты, подвешенные через плечо плоские фонарики. Коробчатые сумочки на ремнях, круглые фляги со стаканами в виде крышек. Кинжалы в ножнах. Перед ней стоял по видимому офицер. Через плечо – германский пистолет-пулемёт с длинным плоским магазином, отведённым в сторону «стременем» приклада. На рукаве маскировочной куртки германца был оранжево-голубой щиток с двумя белыми орлами. Их головы были развёрнуты, крылья и когтистые лапы – разведены. Она тут же автоматически вспомнила занятия по знакам отличия вермахта. Это – ни SD, ни SS. Это - авиа-полевые дивизии Германа Геринга.

   В следующий момент резкий, но приятный запах ударил ей в ноздри. Голова моментально прояснилась. Она как будто проснулась. Немец с эмблемой трёх летящих орлов на шевроне держал перед её лицом плоскую фляжку, обшитую замшей. Оттуда несло то ли коньяком, то ли вермутом.
- Кто ты есть? – вполголоса спросил герр лейтенант.

   Девушка намеренно растягивала паузу. Ничего не понимающими глазами она смотрела перед собой.

- Эй! Ты кто есть? – немец вновь пошлёпал её по щекам. – Отвечайт?

- Я?.. – она изобразила естественное непонимание. – Не знаю.  Не помню. Они… они поймали меня. Господин офицер! Хотели… ну, сами знаете, чего они хотели, - краем глаза девушка пыталась определить, где же Сашка, но не могла найти его. По всем признакам у него с ней ничего не вышло, хотя могло произойти наверняка. – Я отбивалась. Спасибо вам, - шептали её непослушные губы. – Danke shoone.

- Ти есть знать по германски? Отшень карошо! Good? Maine veben!

   По всей видимости, немцы следили за этими местами давно и выбросили для этих целей эту группу. Аню на мгновение захлестнула догадка: поставленная у просеки мина-растяжка (граната, в чеку которой была вплетена проволока, что обтягивала ствол дерева), их рук дело. У них наверняка задание – взять языка-партизана. Доставить его в штаб для офицера из абверкоманды. Значит немцы из ведомства Канариса прослышали о данном маршруте. Кто-то стуканул. Так-так…

- Тебя есть крать партизан? Так есть? – продолжал офицер.

    У него было приятное, моложавое лицо с волевым подбородком.  Русые брови и стально-голубые глаза. Изрезанный продольными морщинами серый от загара лоб покрывала своим козырьком каскетка.

- Да, так.

- Что ты делать в лесу одна?

- Я?.. У меня парень ушёл к партизанам, - не моргнув глазом, соврала она. – Я его так просила, а он – ни в какую. Я пошла в лес, чтобы вернуть его.

- Ти любить свой парень?

- Да!

- Ти есть врать нам? Отвечайт!

- Нет, что вы! Как можно? Только правда! – для пущей верности Аня размашисто себя перекрестила. Из-за разорванного воротника платья она вынула медный нательный крестик на длинной цепочке. Приложилась к нему губами. – Вот видите – святой и истинный крест! Что б мне провалиться!

   Немцы заулыбались. Им такое было то ли в диковину, то ли непривычно. В подобных условиях. Один из них, присев на колено, скосил винтовку в сторону леса. Второй стал оглядываться по сторонам, делая какие-то знаки офицеру – растопыренными или сложенными пальцами.

- Герр лейтенант! С ней мы далеко не уйдём. Она нас видела. Что с ней делать?
   Это говорил чернявый, что присел. Голосом Йоргена, что считал всех русских женщин шлюхами или просто выпендривался.

- Идите по маршруту, - сказал, не оборачиваясь, герр лейтенант. – Я вас догоню.

   Вот и всё, промелькнула в голове у девушки проклятая мысль.

- Ти кому-то сказать, что видел нас? – последовал дурацкий вопрос.

- Нет, что вы! – она готова была вновь перекреститься.

- Если ти сказать, мы убить тебя? Vershtehen?

   Аня понимающе кивнула. Косясь на рукоять кинжала. Не станет же он её стрелять? А то ведь сбегутся «рус-бандит». Если будет резать, то по крайней мере она успеет заметить. Но похоже, у этого странного немца были иные планы. Но где же этот обормот Сашка? Жив он или?..

- Мы есть спасать тебя от бандит. Ти кароший девотшка, - фриц участливо похлопал её по плечу. – Должен помнить добрый дел. Как есть по русски: долг платить красно!

- Долг платежом красен, - подхватила с благодарностью Аня. – Ой, как вы правильно говорите! – спохватилась она. – Я буду помнить. Что я могу для вас сделать?

- Ти хотеть помочь зольдат рейх?

- Да-да!

- Иди к партизан. Я искать тебя. Если тебе нужен я, ходить за лагерь партизан каждый суббот. Недалеко. Я сам идти к тебе. Ja volle?

- Ага!

   Вскоре за ним качнулись кусты. Темнит… Скорее всего, пойдут следом. Чтобы проследить и выйти к партизанам. А Сашка… не хотелось этому верить, но скорее всего – их человек. Даже платочка с яствами – и того не наблюдается. Мразь… гадина ползучая! Стоп-стоп, тут же привела себя в чувство Аня. Ещё разведчица НКВД, называешься? Эх ты, горе чекистка! С такими «дешёвыми» нервами лечиться надо. Теря-тетеря…


*   *   *

- ...Значит, вы подарите мне город Сталина в самое ближайшее время? – проникающе спросил «великий фюрер». Он массировал обгрызенный ноготь на большом пальце. – Надеюсь, не к Рождеству? В Сочельник?

- О, нет! – поперхнулся было Паулюс. Тугая струя было захлестнула его гортань. Но фюрер сделал движение рукой, которой массировал: всё мгновенно успокоилось. Будто ничего и не было. – Необходимо всего пару недель. Русские будут окончательно оттеснены на противоположный берег.

- Что армия? Каковы настроения среди солдат и офицеров? – фюрер прошёлся вокруг Паулюса. – Мне интересно это знать. Я не напыщенный индюк, как Геринг. Он озабочен лишь сбором подарков для себя, обирая таким образом своих лётчиков. В рейхсканцелярию приходят кипы писем от простых германцев. В них даже дети жалуются: Геринг утерял всякий стыд! Он убивает оленей из лука, а проклятые Томми бомбят наши города? Сотни убитых и раненых! Это…

- Я знаю, мой фюрер, что затяжные бои под Сталинградом беспокоят некоторые слои нации, вызывая у них лёгкое недовольство, - Паулюс видел, что Гитлер слегка нахмурился, но тут же совладал с собой. – Смею вам заметить, что в армии наблюдаются случаи, когда нестойкие солдаты и офицеры, чья психика расшатана картинами смерти и разрушений, - Гитлер нахмурился ещё сильнее, что заставило Паулюса поторопиться, - жалуются своим товарищам на тяготы и лишения. Но это участь всех войн, мой фюрер! Хотя в следующий момент многие из них, забыв о сиюминутных слабостях, продолжают сражаться. Сталинград находится в наших руках. Это я заявляю как командующий 6-й армии. Лишь участок шириной в сто метров на левом берегу Волги пока контролируется русскими. Но это…

- Это не представляет ценности! – успокоено сделал жест фюрер левой рукой. Будто приветствовал кого-то. – Русские давно проиграли эту великую битву, мой Паулюс. Ещё с того момента, когда Сталин решил меня использовать в своих авантюрах. Конечно, я и Германия были нужны ему. Он хотел расчистить себе путь к господству над Европой. Этот несчастный паралитик Рузвельт помогает ему через этого… Кагановича! Мне докладывали, что пленённый нами Яков Сталин отрицал на допросе в абверкоманде, что женой его отца является Роза Каганович. Отрицать очевидное!

   Для Паулюса это «очевидное» было невероятным. Он впервые слышал о существовании мифической родственницы всесильного наркома путей сообщений Лазаря Кагановича, что, оказывается, была многолетней тайной женой советского вождя. Это было похоже на игру Абвер II. Это управление действительно занималась такого рода пропагандистскими играми. Но на фоне сложившихся обстоятельств приём был совсем заезженным. Сталин крутит многолетний роман с еврейкой… Да кто этому поверит! Или придаст значение? Всю свою жизнь на посту генсека, пытавшийся приблизить к себе ни грузин, но славян, Сталин никогда не ставил евреев выше представителей других народов. Более того: после репрессий 37-го года число «жидомасон» значительно поубавилось как в центральном, так и в местном аппарате власти. Всё больше появлялось русских и осетин. А вот с Рузвельтом у Сталина были общие цели: свалить владычество Англии на морях и на суше. Властвующая многочисленными колониями  в Индокитае и Африке, эта островная империя ревностно следила за усилением континентального могущества США и России. Ей было не по душе ни то, ни другое. Рано или поздно, но колонии должны были отойти к новым хозяевам. Их цветнокожие жители заметно подустали от британского владычества. Всё смелее они требовали самостоятельности. В ответ же на их головы и плечи обрушивались удары дубинок колониальной полиции. Либо им в лица смотрели штыки британской пехоты, зрачки пулемётов. Местами, как в Индии, против митингов для устрашения были использованы броневики. А крупнейшей из колоний была Палестина. Туда, не долго думая, решили «спихнуть» европейских евреев-ассимилянтов. Это было продумано с двойной целью: заполучить Босфор с проливами, уменьшить и свести на нет британское господство в передней Азии. Но самое главное – использовать еврейских переселенцев для дальнейшего возмущения в колониях. Их непрошеный визит должен возмутить жителей-арабов. На песчаных землях должна будет пролиться кровь. Теория Карла Хаусхофера –    «расширение жизненного пространства»! Кто бы мог подумать, что Британия, Россия и США окажутся по одну стороны баррикады, а рейх…

  Но фюрер, кажется, не интересовался этим. Он увлечённо говорил о другом. Паулюс с недоверием вслушивался в эту речь. Ему казалось, что он видит сон, от которого не может избавиться.

    Со слов «великого фюрера» выходило, что эта война была развязана… по вине еврейских промышленных кругов. Но в этом не было ничего нового. Об этом говорил не только фюрер. Геринг, Геббельс, Розенберг – каждый витийствовал на свой лад со своих трибун. Но в речах фюрера на этот раз была одна особенность. В отличие от прежнего, он утверждал: в решении еврейского вопроса заинтересованы прежде всего эти воротилы семитского происхождения. Им видите ли поперёк горла стало распространение ассимилянтов по Европе.  Евреев стало так много, что они скоро потеснят своих еврейских хозяев жизни. Иными словами, образовалась группа молодых евреев-финансистов, заинтересованных в бунте против Рокфеллеров, Ротшильдов и иже с ними. К ним примыкают с недавних пор финансисты-неевреи. Скажем, Крупп, Тиссен…

- Таким образом, это не война Германии против России, -  торжественно объявил фюрер. – Это борьба кланов банкиров и промышленников за мировое господство! Евреи лишь используются в ней. Вы уловили суть, дорогой Паулюс?

   В этот момент Гитлер подошёл к нему вплотную. Приблизил своё одутловатое серое лицо с налипшей на лоб прядью мокрых волос:

- Мой дорогой Паулюс!  Мне рассказали о ваших таинственных встречах в этой украинской деревне. С этим загадочным русским, которого одни считают сумасшедшим, другие – великим врачевателем. Думаю, вам не составит труда поведать мне о них более подробно. Особенно в аспекте той Великой Силы, которой он обладает.

- О да, мой фюрер! – с замирающим сердцем вымолвил Паулюс. – Я действительно встречался на юге России с таинственным человеком. Это необыкновенный русский старик. Хотя он ещё не стар. Он может голым ходить по снегу. Обливается ледяной водой на морозе. Он исповедует этот образ жизни как избавление от болезней. У него целое учение. Из него следует, что живущие в этом мире люди смертельно больны. Они ушли от Природы. Это повлияло на их духовную и физическую деградацию. Возврат к Природе и естественному существованию – в этом он видит  в ы з д о р о в л е н и е…

- Это очень интересно, - прошептал фюрер. – Очень…

   Он отодвинул массивный стул. Прошёлся вдоль железно-бетонных стен украшенных портретами Фридриха Великого и фон дер Бисмарка в золотом багете. Наступал час экзальтации. В эти моменты фюрер будто не руководил собой. Предавался неким таинственным силам, которые назывались демиургом. Краем глаза Паулюс уловил нечто странное. Над головой Гитлера произошло странное движение. Словно некая чёрная чаша была опрокинута над ней. Она залила пространство густой, клейкой массой. Это уже было слишком! Паулюс покрылся клейкой, холодной испариной.

-           Я открою вам другую великую тайну, Паулюс, - тихо сказал фюрер. Торжественно распрямившись, он подошёл к массивному дубовому столу. Вынул из кармана серого двубортного кителя коробку спичек. Стал не спеша зажигать свечи в тяжёлых бронзовых подсвечниках, что стояли на поверхности этого стола. – Эта война всего лишь ширма. Мистическое покрывало, которое скрывает суть иных событий. Тайну этого мира! Только Титанам Духа и Великим Ариям, переходящим из поколения в поколение в человеческом облике, дано понять это. Во имя чего миллионы людей истребляют друг -друга на полях сражений! – он поднял голос до неузнаваемой ноты. Его глаза засверкали как две электрические лампочки, что заставило генерал-полковника, мужа  и отца, вздрогнуть. Спичка наконец догорела. Паулюс видел, как красноватый огонёк лизнул пальцы говорящего, однако тот даже не вздрогнул. До того был увлечён. – Истинные арийцы уже вышли из вечных  космических льдов! Они готовы вселиться в этот мир. Покрыть его своими бессмертными творениями. Скульптурой, живописью, техническими достижениями! Готовится проект дискообразных летательных аппаратов. Они со временем способны будут преодолеть космическое пространство. Но! Миллионы недочеловеческих обезьян препятствуют им!  Полуживотных, полулюдей…

   Гитлер с минуту помолчал. Огонёк от спички наконец-то стал причинять ему если не боль, то некоторое неудобство. Он, поморщившись, выбросил догоревшую спичку. А Паулюс вновь подумал о своём. Фюрер рассматривал эту войну как инструмент достижения целей… потусторонних сил. Этот австриец и впрямь рехнулся? Сумасшедший пришёл к власти в рейхе в 33-м? А если он не сумасшедший, а нормальный? Если все эти «демиурги» действительно существуют? Как существует русский Порфирий Иванов, бегающий по снегу и морозу босиком, обливающийся ледяной водой, не признающий никакой одежды кроме домотканых кальсон?

- Мы являемся проводниками воли Великого Разума, - продолжил «великий сын германского народа». – Именно он отправил этих Титанов Жизни на эту планету многие миллиарды лет тому назад. Я надеялся, что увижу одного из них как вас, Паулюс. Это наконец свершилось. Одно из этих существ явило нам свою силу и мощь. Этот русский…

   Да, но ведь русские до не давних пор были представителями недочеловеческой расы, успел подумать Паулюс. И это нельзя было оспаривать, мой фюрер! Времена, как видно, меняются. И не без всесильного адмирала, что возглавляет известное ведомство на Тирпицуффе. Иванова стремятся использовать «по назначению»: сделать из него своеобразный проводник политики фюрера и рейха на востоке. Неужели его попытаются убедить, что следует прославлять арийскую идею среди славянского населения? Смешно… Но кому-то это нужно. А тем временем тысячи германских и русских солдат гибнут в бесполезных схватках за полуразрушенный город. Пусть и носящий имя Сталина. Тут явно обошлось не без магии. Астрологи «Туле» опять что-то вычислили. Какая-то звезда сошлась с какой-то планетой… Таким образом Сталинград стал судьбоносным городом в астрологической карте третьего рейха.

-    Я прекращаю войну с Россией, - задумчиво сказал фюрер. – Это же очевидно, мой друг! – он вновь потрепал Паулюса по плечу. – Наши цели достигнуты. Нам больше не к чему стремиться. Цель третьего рейха – воспрепятствовать компактному проживанию евреев в Европе! Их дальнейшему распространению на её просторах и переселению в Азию. Палестина, эта священная земля гроба Господня,  должна быть защищена от их тлетворного влияния! Именно там эти недочеловеки стремятся воздвигнуть своё мерзкое капище – храм Соломона! Именно с его возникновением древние усматривают начало конца света! Придёт    н е к т о, кто станет во главе человечества! Он, подобно Христу, будет творить чудеса, извергая свет с небес. Но это будет иудейская ложь! Моей целью с самого рождения было воспрепятствовать этому грандиозному обману. Теперь решается всё! Британия, этот зверь из апокалипсиса, что вышел из воды, стремится сохранить свои колонии в Палестине. Мы поможем ей! Еврейский вопрос требует…ум… гм… радикального решения. Тысячи этих отбросов арийской расы сконцентрированы в гетто по всей Европе. Мы загоним их в «геенну огненную» и превратим их в пепел, что будет рассеян по ветру. Так будет уничтожено влияние «семени сатанинского»! И когда пробьет этот великий час, я уйду в тень. Навеки поселюсь в Альпах. Мне не нужна слава, мой дорогой Паулюс…

    Мой Бог, он действительно считает себя Христом, в ужасе подумал Паулюс. Он помешен на этом. И кому-то это выгодно. И кто-то ему внушает этот бред. Вместе с таблетками и уколами, что лишь усиливают его! Этот массажист Гиммлера! Сам Гиммлер! И Канарис… Они все англоманы, чёрт бы их побрал! И там и Риббентропп со своим русским знакомым. Хотя супруга Молотова, Полина Жемчужина, связана с американским еврейским комитетом, но она также поддерживает отношения со шведским кланом Валленбергов. Эти господа издавна поддерживают интересы британской короны в Швеции и других скандинавских странах. Стало быть, вовсе не заинтересованы в спасении сотен-тысяч «нелюдей».  Тому же контактируют тайно с герр Гиммлером, что основал при главном управлении имперской безопасности некое Палестинское бюро. А глупец Шикльгрубер надеется таким образом заручиться английской поддержкой. Он не понимает, что давно оказался пешкой в большой политической игре? Или рассчитывает, что жизни несчастных евреев способны подвигнуть Британию или США на помощь Германии? Ещё раз глупец! Евреев принесут в жертву, как «закланного агнца», а его фюрера объявят антихристом и зверем апокалипсиса.  К сожалению, вместе с фюрером – всю Германию…


*   *    *

…Чуйков выгнал из блиндажа нерадивого командира. Пришлось взять в руки необструганную дубину. Использовать по прямому назначению. А что? Ну не понимают отдельные бестолочи, что надо стоять насмерть. Всё норовят драпануть на тот берег. Штаб одной дивизии из вверенной Чуйкову 62-й армии так и поступил. Перекочевал в полном составе на остров «Голодный», что у 2-й переправы. Со своими частями, сражающимися в развалинах бывшего рабочего района «Спартановка» переговаривался исключительно по рации. Стоило рации выйти из строя – связь оборвалась вовсе. Ну бестолочь – она и есть! Расстреливать таких на месте – приказ товарища Сталина даёт добро! Так нет же. По доброте душевной он, Чуйков, простил комдива. Отлупасил только палкой. И по настоянию особиста из контрразведки СМЕРШ передал его дело в трибунал. Тут уж генерал ничем не смог помочь своему старому другу. Вместе служили в ДВО сначала под Блюхером, затем под Опанасенко, что в рекордные сроки после смещения и расстрела своего предшественника провёл грунтовые и шоссейные дороги, разместил бойцов и командиров с семьями по квартирам.

- Я тебя, паскудника, на том свете сыщу! – орал вслед удиравшему комдиву Чуйков. До половины он выгнулся к занавешенному плащ-палаткой ступенчатому лазу из землянки, что была отрыта на склоне волжского берега. – Твою мать так- растак!

- Что, руки чешутся, товарищ генерал? – то подал голос начштаба Пожарский, видный, плечистый мужчина с копной непослушных русых волос.

- Да уж, чешутся давненько на некоторых. Пройтись бы по их плечикам вон этой штуковиной! – дубина с грохотом резанула по столу с клеёнкой, что откопали в развалинах.

- А иные считают иначе. В трибунал – расстрел…

   Чуйков настороженно воззрился в синие глаза Пожарского, обведённые кругами недосыпа. «Иные» это несомненно член военного совета Сталинградского фронта Хрущёв и командующий генерал-майор Ерёменко, что был скор на расправу. Неугодных и проштрафившихся командиров он лупил при стечении народа кулаком по зубам. Дубасил также палкой. Матюги сыпал неумеренно. По слухам товарищ Сталин, приняв его у себя в Кремле, удивлённо спросил: «Нэужэли так сразу  и дали – по морде?» - намекая на одного из подчинённых. Еремёнко сжался. Помимо информации об участии его в заговорах Тухачевского и Уборевича, контактах с троцкистской оппозицией, он наступал в 41-м под Валдаем довольно неумело. Сконцентрировав огромные силы, не смог отсечь пути отступления группы армий «Центр» на севере столицы. Это наводило на тревожные размышления. Направленный верховным на юг, Ерёменко также отличился со знаком минус. Приданные ему танковые части он расходовал безграмотно, с грубейшими нарушениями ПУ-41. Он их бросал в отрыве от пехоты, без взаимодействия с авиацией и артиллерией в лоб на противотанковую оборону. В результате чего те несли громадные потери, а противник неудержимо двигался вперёд.

- Пусть себе считают, - криво усмехнулся Чуйков. Отбросив палку, он распрямился. Расправил плечи и грудь. Пошёл неожиданно по узкому пространству землянки в присядку. – Эхма! Засиделся я в норке! Пойду на передок. Кузьмин! – позвал он ординарца. – Хватай автомат, будешь сопровождать. Приказ ясен?

- Слушаюсь…

    Через пятнадцать минут он, с ППШ на ремне, с раскрытым футляром полевого бинокля, в одной мягкой полевой фуражке, шёл по развалинам в сопровождении ординарца и двух бойцов охраны. Маршрут до боли был знаком ему. Вот справа – глубокая воронка от «сотки». В ней – в три ряда, как штабель! – громоздились наши и немецкие трупы, что издавали тяжёлый сладковатый запах разложения. Некогда и некому было спускаться, чтобы отделить своих от чужих. Приходилось воздавать должное на ходу. Шепча что-то вроде: «Простите, ребята! Братцы-славяне… Отомстим ещё за вас!» Дальше начинались развалины заводского клуба с мраморной доской почёта. Она каким-то странным образом уцелела в этом огненном аду. Высился раздолбанный снарядами 45-мм размалеванной пятнистой тушей германский панцер. В стороне – «тридцатьчетвёрка» без башни, что, отброшенная взрывом, валялась на развалинах. Два лёгких танка: Т-60, что аккурат вписался своим маленьким уступчатым корпусом в обвалившуюся стену. И Т-26 издырявленный прямыми попаданиями. От них стелился запах разложения и смерти.  По изрытой земле с осколками стёкол стелилась сованная гусеница с отполированными траками, валялись выбитые стальные катки с фигурными вырезами. Из танка с короткой пушкой тоже изрядно пованивало разложившейся человечиной. Точно «Робинзон Крузо» , успел подумать генерал. Эту книжку Даниеля Дефо со сборником  рассказов «Золотая лихорадка» Джека Лондона он всё время перечитывал. Держал под головой во время сна. Иногда в слух читал Пожарскому.

    Мимо них брели, опираясь на палки и винтовки измазанные кровью и кирпично-известковой пылью, с осунувшимися чёрными лицами раненые. Потерянными глазами они провожали взглядом человека с удлинённым, чернявым лицом. Его генеральские звёзды на защитных петлицах, казалось, не волновали этих людей. Но Чуйков смотрел на них с надеждой и терпением. Ловил взгляд каждого, стараясь отыскать в нём что-то от человека. Увидеть то, что скрыто от его взгляда, направленного сквозь толщу событий, нагромождённых чужим и своим разумом,   т о т  лучик света, что ведёт к победе. И он ловил этот невидимый простому глазу свет. И зажигал чужие сердца. Бойцы, казалось, расцветали у него на глазах. Становились из замухрышек былинными богатырями. И победа действительно казалась не за горами.

   Вскоре из-за груд досок, что были когда-то заборами, и сгоревших бревенчатых срубов, что были домами, показались извилистые щели и изломанные окопы. В них двигались зелёные стальные шлемы. Пришлось проползти метров сто по совершенно открытой, ничем не защищённой местности. Щёлкали, натыкаясь на препятствия, шальные и целенаправленные пули. Как-никак Гитлер отправил под Сталинград лучших снайперов, многие из которых проходили в 20-х стажировку на дальневосточных полигонах.

    …Чуйков клюнул носом в обшитый жердями окопчик, когда вдали, на фоне сгоревших и уцелевших домиков с резными наличниками, произошло нехорошее оживление. Сперва уханье дальних взрывов прорезали трели свистков. Взметнулись в направлении наших позиций две белые и одна зелёная ракеты. Затем захлопали натужно германские ротные миномёты. С противным писком маленькие, похожие на свеклу, мины стали рваться вокруг. Взметались  холмики земли, вился зеленовато-жёлтый дымок германской взрывчатки. Сверху, наверняка вызванные по рации, устремились из-за редких туч (с утра мёл непродолжительный мелкий, но мерзкий дождик) «певуны» в количестве трёх. Растопырив стальные «лапти», они принялись обстреливать хорошо обозримые сверху чёрные борозды траншей с выемками огневых точек. Прицельно роняли пяти-сотенные  продолговатые бомбы. С земли по ним лупили из обычных и самозарядных винтовок, постреливали короткими и длинными из ПД и ДШК. Один раз вылетела, пущенная кем-то по дурости, ствольная граната ВКГС-40. Оставляя за собой пушистый хвост и вращая крыльями раскрывшихся стабилизаторов, эта зелёная «груша» облетела по спирали пикирующий Ю-87. Затем, потеряв высоту, сорвалась вниз. Рванула всё ж таки на фрицевой стороне…

    Чуйков, цепляя плечами брустверы, шёл, пригнувшись, мимо изготовившихся бойцов. Толкал их в спины, пахнувшие кислым запахом пота. Не без гордости он смотрел на приготовленные ниши для автоматных дисков, ручных,  противотанковых и ствольных  гранат, бутылок с горючим. А впереди уже урчали моторы. С головы сбило снайперской пулей фуражку. Кто-то мастерски водрузил на неё СШ-41. Пробравшись в окоп с крупнокалиберным Дегтярёва- Шпагина, Чуйков без бинокля рассмотрел как по земляной, изрытой воронками дороге, движутся три танка. За ними, пригибаясь, короткими перебежками, то и дело залегая и поднимаясь, бежали поотделённо человечки в зеленовато-синих, куцых мундирчиках или пятнистых плащ-накидках.  У последних в руках нередко просматривались знакомые дисковые пистолет-пулемёты. За пехотой, завывая перегретыми двигателями и пуская из выхлопных труб синеватые струи,  ползли грибовидные бронетранспортёры. Сзади расположилась неповоротливая туша с длинным орудийным хоботом. Как всегда самоходка была готова прикрыть отход своей пехоты.

  Наверху с рёвом пронеслись десяток И-16, они же «ишаки». Маленькие тупоносые самолётики сопровождало два остроносых Як-40. Они с ходу атаковали уплывающие с опустошёнными бомбоотсеками пикировщики. Один из них, неуклюже вращая изломанными крыльями и показывая обтекатели на жёлтом брюхе, пошёл вниз, оставляя дымную струю. Вокруг него выписывали победные круги два «ишака». Но из-за редких тучек уже летели два «мессера». Мигая пулемётными вспышками на акульих носах, они уходили от наших истребителей. Вот один Me 110 круто ушёл наверх. И-16 по инерции устремился за врагом. В то время, как вытянутая «оса» с крестами на крыльях продолжала уходить ввысь, «ишачок» уже начало кидать в штопор. Вскоре он сорвался и рухнул камнем. Из-за деревянных построек взметнулся чёрно-огненный султан взрыва.

- Отмаялся, сердешный, -  жалостливо протянул чей-то простуженный голос. - Что ж он так…

- Мотору силёнок, видно не хватило! Слабые у нас моторы…

- Тиши вы! Накличете беду. Нормальные моторы. И лётчики тоже…

- Товарищ политрук! А почему тогда…

- Почему, по качану! Приготовиться к бою! По моей команде…

   Танки противника с короткими пушками, укрывшись за дополнительными бронеплитами тяжёлого и длинноствольного "штуг", принялись обстреливать траншеи. Таким образом, помимо уже проведённой артподготовки в сочетании с авианалётом, происходила дополнительная «работа по позициям». Вызывать по «вертушке», то есть  полевой связи, огонь тяжёлой артиллерии было неразумно. Пришлось, маскируясь за развалинами, придвинуть две сорокапятки. Они открыли скорострельный огонь. У одного из панцеров тот час же перебило гусеницу. Длинноствольный стал приноравливаться по противотанковым расчётам. Два его снаряда легли в опасной близости. Когда рассеялось облако взрыва одного из них, у косого плоского щитка одной из пушечек обнаружился лишь лейтенант, командовавший батареей. Хватаясь руками за уши, из которых лилась кровь, он принялся загонять в приёмник затвора тонкие снаряды. Дергать за обшитую кожей цепочку. Снаряды рикошетя о бронеплиты, уходили в небо. У второго орудия стали взлетать фонтанчики щебня и пыли. Бил вражина-снайпер.

- Он же сейчас весь расчёт, б… сын, перебьет! – взорвался криком Чуйков. – Почему не выявили? Давно у вас промышляет этот молодчик?

- С той недели! – перекрикивая грохот отвечал комбат. – Перестрелял наш пулемётный расчёт. Тяжело ранил командира 3-й роты. Снайпера, молодого парнишку из Донбасса, наповал… Жаль, пацана!

- На хрена ты мне это перемалываешь!

- Товарищ генерал! Нам нового истребителя прислали. Узкоглазый такой! С Узбекистана! Охотником там был. Этот не промажет. У него на прикладе – столько насечек! Приклада не видать…

       Вражеский снайпер и впрямь скоро притихнул. А в боевых порядках вражеской пехоты стали рваться наши мины. Повинуясь свисткам офицеров, она спешно ретировалась на исходные позиции. Два уцелевших танка медленно отползали. Их гусеницы плющили синевато-зелёные холмики трупов. Раза два кто-то из лежавших пытался отползти. Тогда Чуйков, привыкший ко многому, медленно закрывал глаза. Повторял про себя полюбившиеся ему места из книг.

       После боя, он велел позвать нового снайпера. Тот и впрямь оказался узкоглазым. Маленьким, но широкоплечим. В длинном не по росту ватнике, прожженном местами до дыр, в выгоревших летних обмотках на кривых ногах, в «просящем каши» ботинке, он звонко крикнул:

- Рядовая Тирмурбеков… прибыл, товарища генерала!

- Вот те здрасьте!

   Бойцы и командиры, что скучились вокруг, зареготали.

- Что же ты меня так не уважаешь, снайперская душа? – задавливая в себе смех, спросил Чуйков. – Как к бабе обращаешься – в женском роде?

- Виновата я, товарищ генерал! – поправился Тимурбеков. – О девушка думал-думал. Без меня в райцентра живёт много. Много, ой!

- Ничего, дождётся, если любит, - Чуйков хлопнул снайпера по маленькому крепкому плечу. – Насечку сделал?

- Насечка… Какой насечка? А!.. Нет, товарища генерала! Буду делать так скоро, как фашиста стреляй, - прижал винтовочный ствол к каске Тимурбеков. – Как убивай совсем его подлый душа, так и сделай! Иначе никак нельзя! И его следить долго-долго! Он уходить тоже долго-долго! Но я хитрый. От деда и отца хитрость пришла. Я с его душой долго-долго говорить. А тогда она ко мне уходить. С его берег на мой! И он – вот здесь, - Тимурбеков протянул маленький коричневый кулачок.  Раскрыл его.

    Все увидели малинового шёлка мешочек, похожий на кисет. Он был расшит  серебристыми буквами-символами.
 
- Вона как! – сказал пожилой старшина.  – Колдун стало быть!

- Духи ловлю, - подмигнул ему снайпер.

- Ладно, - махнул рукой Чуйков. – Всё равно молодец.

   Он кое-что повидал на Дальнем востоке.  Общался с эвенками. Видел пляски под звенящий бубен шаманов, что изгоняли хворь и несущих её злых духов. А в Сибири ходили легенды о злом хозяине подземного мира Орлике, что сталкивал народы в бесконечных войнах. А ночами выходил наружу и пил кровь ещё живых. Ну точно Гитлер, подумал Чуйков. Или «Ерёма» с «Хрущём». Те тоже любят солдат скопом на смерть посылать. Без горячей кухни даже. Дадут сто наркомовских грамм на душу. И – в перёд, за товарища Сталина! Когда ж он их раскусит. Стрелять таких с плеча – и то не жаль…

    Вернувшись на КП, Чуйков застал там к вящей радости генерал-лейтенанта Родимцева. Они вместе служили на Дальнем востоке. Вместе участвовали в боях за сопку Заозёрную под озером Хасан. Родимцев и тогда командовал танковым полком. За успехи в боевой и политической подготовке ему доверили испытывать первые советские самоходки СУ-5. Они отлично показали себя в боях с самураями. Разрушая с дальних дистанций доты и дзоты, уменьшили и без того большие потери нашей пехоты и танков.

- Ну рассказывай, чертяка! – заключил в свои объятия старого друга Чуйков. Выше Родимцева на голову и шире в плечах, он был полная противоположность небольшому светловолосому и худенькому генералу. – С чем пожаловал?

- Принимай меня с дивизией! – пытался рапортовать тот по форме, уклоняясь от объятий. – 13-я гвардейская дивизия выгрузилась сегодня днём под обстрелом и авианалётом. Большие потери! Штуки висели над переправами. А нашей авиации не видать. Но половину людей и техники сберёг.

- Ну и славно! А то от 62-й фактически никого не осталось.

   Они вышли к прибрежным развалинам. Не взирая на запреты расчётов ПВО, что, укрывшись за маскировочными сетками, крутили на турелях длинноствольные зенитные пушки, стали наблюдать за вздыбленной волжской панорамой. Переправы  с серо-зелёными бороздами островов, напоминающие гребни плавников или спины морских чудищ, тонули в клубах чёрного и пепельно-серого дыма. Горел на рейде речной «трамвай», что был приспособлен для перевозки войск и военных грузов. Его окружало море чёрных точек: голов, рук, ног… То и дело вспенивая воду, взлетали сквозь свист и вой столбы разрывов. Бесконечные плоты, лодки с людьми в зелёных шлемах, шинелях и ватниках. С короткостволыми сорокапятками, длинностволыми 76-мм полевыми пушками, зарядными ящиками, пулемётами «Максим», ДШК. Проклятые «штуки» с растопыренными обтекателями, повиснув над всем этим, роняли с крыльев бомбы. Завывали сиренами  так, что у бойца или командира-первогодки леденило душу. А по бурым песчаным склонам этого берега уже карабкались сотни ещё тёплых, ещё живых, в необъмятом обмундировании. Они с изумлением и трепетом видели ещё чадящий дымом Мамаев курган. Обугленные руины домов. Изрытый блиндажами откос, по которому шли на передовую.


*    *    *

…Сталин  прикоснулся к огромной настенной карте в дубовой рамочке. Поскрёбышев, по его знаку, дёрнул за шнурок: шторы расползлись по обе стороны. Теперь взорам членов ГКО предстала знакомая панорама. Извилистые голубые реки, что капиллярами пронизывали белое поле с зелёными крапинами лесов, коричневато-серые наслоения гор возле крутых берегов Чёрного, Средиземного моря, Атлантического океана. Синие и красные полосы указывали расстояние линии фронта, Даты – на изменения в этой линии, что произошли за истекшие сутки. Синие и красные монолитные стрелы – направления главных и вспомогательных ударов. Стрелки тех же цветов, но выполненные в виде пунктира, на отступление. К сожалению, за истекшие месяцы, начиная с августа 1942 года, больше было стрелок с красным пунктиром. Особенно, на юге. У Волги и на Кавказе. 4-я танковая и 6-я полевая армии вермахта неудержимо рвались на этих направлениях. Курировавший южный фронт маршал Будённый проиграл сперва сражение за Крым, затем позволил себя потеснить на Кавказе. Немцы взяли Ростов-на-Дону. Оттуда танковые клинья Гота устремились на Краснодар и Туапсе. Пал Майкоп. Во общем ничего хорошего. Это при том, что эвакуировавшаяся советская промышленность, включая промышленные гиганты на севере, которые не затронула война, выпустили к началу 42-го года 3500 танков, 4000 самолётов, 60 000 орудий и миномётов. Если по танкам и самолётам всех типов, включая те, что были задействованы до войны, советская армия не уступала немцам, то по орудиям и миномётам, количеству боеприпасов превосходило более чем в два раза.

    Покусывая едва заметно седой с рыжинкой ус, Верховный прохаживался по мягкому зелёному ковру. Сидевшие за длинным столом люди, обличённые властью, напряглись. Молчание человека в полувоенном кителе, в горских сапогах без каблуков, с трубкой вишнёвого дерева было хорошо им знакомо. Временами доброжелательно-ласковое, тёплой волной обволакивающее всё и вся. Временами холодно-жёсткое, даже жестокое. Готовое заморозить смертельно пространство и время. Тогда часы-ходики в напольном футляре действительно останавливали свой ход. Длинная узкая стрелка, казалось, замирала за стеклом циферблата. А длинный висячий маятник щёлкал так, будто готов был отрезать головы сидящим.

    Молчали чёрные и белые телефоны кремлёвской связи. Они были отключены Поскрёбышевым. У карты стоял маршал Шапошников с указкой в морщинистых, старых руках. Со сверкающим пенсне, приятно картавя, он делал доклад о ситуации на фронтах.

- …Таким образом, врагу удалось достигнуть оперативный успех на юге страны, - говорил Георгий Валентинович. – Его танковые части, развивая успех, приблизились к Туапсе. Но взять «ворота» Черноморского побережья они не смогли. Предпринимая усилия прорвать нашу оборону, Гот атаковал её в направлении Индюк-Гора, - все присутствующие заметно улыбнулись, - но безуспешно. Сказалось отсутствие на этом направлении горно-стрелковых соединений. Конно-механизированная группа «Эдельвейс» приданная группе армий «Юг», используется, на наш взгляд, крайне неэффективно. Пытаясь прорваться к Сухуми, её подразделения малыми группами двигаются по большому кавказскому хребту через Ачишхо, - указка орехового дерева вновь заскользила по глянцевой бумаге карты, с изображением кавказских гор и береговой линии. Тёмно-синие волны Чёрного моря, казалось, омывали её остриё. – Передовые группы германских альпинистов проникли к Красной поляне. Там были встречены бойцами заградительных батальонов НКВД. В этом отношении товарищ Берия располагает информацией более, чем я… Что же касается Сталинградского направления, то хотелось бы акцентировать ваше внимание на  вражеские удары. Они всё более становятся бессмысленными, носят затяжной и замкнутый характер. Враг как будто стремится изнурить нас их частотой, что во общем не характерно для германской стратегии, - Шапошников намеренно сделал паузу. Обвёл сидящих взглядом из-под пенсне. – Полевое командование во главе генерал-полковником Паулюсом, по нашим данным, не раз запрашивало ставку Гитлера. Сам Паулюс не так давно общался с ним лично. Его доводы перебросить на Кавказ итальянские и румынские горные дивизии, задействованные на Волге, не возымели успеха. Для Гитлера, по видимому, вопрос овладения Сталинградом играет не столько военно-стратегическое, сколько  и н о е  значение. Идеологическое, я бы сказал, товарищ Сталин…

- Благодарю вас, Георгий Валентинович, - раздался тихий, уверенный в себе голос с грузинским акцентом. – На наш взгляд вы дали правильную оценку действий врага. И нашей оборонной стратегии. Это в частности, - Сталин зловеще усмехнулся кому-то. Но тут же продолжил как ни в чём не бывало: - Враг, разгромив наши силы в Крыму, не сумел уничтожить Черноморский флот. Теперь, имя такую возможность, - Верховный явно намекал на продвижение танков Гота  к Сухуми, Сочи, Пицунде и Цхинвале, - кажется, не думает делать это. Что ж, как сказал Наполеон, если противник ошибается, не надо мешать ему в этом. А мы получаем возможность накопить силы и нанести удар. Но надо выгадать главное направление. Какое оно на ваш взгляд, товарищи?

- Товарищ Сталин! Разрешите…

    Сталин кивнул. Молодой статный Василевский, представитель оперативного управления ГШ, встал. Стремительно одёрнув ладно шитый френч с  золотом звёзд в петлицах и эмалью орденов, он начал:

- …Если мы с 41-го никак не можем переболеть наступательной стратегией, то Гитлер только подхватил её. Я имею ввиду его частые бессистемные удары под Сталинградом. Они истощают военно-промышленные ресурсы Германии. Людские потери вермахта также велики. Две дивизии из состава 6-й армии уничтожены полностью. В других – громадные потери. До 40-60 % личного состава. В технике ещё больше. Противник как бы подсказывает нам: «Нанесите, други сердешныя, мне удар. В подбрюшье». Дескать, совсем оно у меня открыто. Гитлеровский генштаб так и завлекает нас, чтобы наше зимнее контрнаступление состоялось под Сталинградом. Уже сейчас, - взгляд синих глаз Василевского скользнул по карте, - у него наблюдается концентрация в центре, под Сталинградом, дивизий исключительно немецких, а на флангах – итальянских, венгерских и румынских. То есть нам открывают удары по флангам! Подсказывают их направление. Исходя из этого, думаю, не лишним спланировать наступательный удар на Центральном участке фронта. Я поясню, товарищ Сталин, - видя, как сухая левая рука предупредительно взметнулась, Василевский тряхнул пышной шевелюрой. Крупное красивое лицо его засветилось проникающе. – Разрешите? – Сталин кивнул шапкой густых седых волос, что покрывали его голову с мощным лбом. – Товарищи! Гитлеровское командование рассчитывает на повторение оперативной комбинации лета и осени 41-го, 42-го года. То есть, наши массированные контрудары по укреплённым позициям полного профиля, с разветвлённой противотанковой обороной, а также подтянутыми резервами. Используя сеть железных и шоссейных дорог, немцы быстро подтянут свои войска из Центральной России на Сталинградское направление. В случае, если мы на нём будем наступать. Нам, конечно, пускают пыль в глаза ослабленными флангами. Хитёр этот Паулюс, ничего не скажешь! Но и мы лыком не шиты. Стремится нас заманить в мышеловку, а затем захлопнуть её. Пропустит наступающие группировки Донского и Сталинградского фронтов к Калачу. Возможно, позволит им даже соединиться! Но – дальше их не пустит. Группа армий «Центр» тут же начнёт переброску свежих соединений. Нам будет нанесён удар сразу с двух сторон: из доморощенного «котла», а также со стороны группы армий «Гот», - рука Шапошникова машинально показала указкой эти два направления и вернулась на прежнее место. – Кольцо для наших войск замкнётся. Это будет повторение трагедии 2-й ударной. И…

- Продолжайте, продолжайте… - на скулах Сталина ходили желваки.

- Поэтому, с вашего позволения, товарищ Сталин, я перейду к главному. Вот здесь, - он толкнул рукой папку на зелёном сукне, - изложены оперативные соображения по предполагаемым наступательным операциям на Демьянском, Ржевско-вяземском направлениях. Это более выгодный район для наступления. Во-первых, мы, наступая со стороны Москвы и валдайских высот, получим возможность для манёвра. Враг, скованный на своих опорных пунктах, вынужден будет, как и прежде, пропускать наши войска за свои боевые порядки. Концентрировать на этом участке фронта резервы, ослабляя южное направление. Северный и Центральный фронт таким образом будет держать удар со стороны трёх вражеских фронтов! А тем временем на Сталинградском направлении можно будет провести отвлекающую наступательную операцию. Скажем, под названием «Уран». Она не только нервирует высшее руководство вермахта и самого Гитлера, но и вынудит противника начать переброску сил в обратном направлении. Товарищи! В дивизиях вермахта на Центральном направлении недокомплект на 30, а то и 40 %. Ещё больше потери в танках и авиации! Уже сейчас, задействовав поставки руды и никеля из Швеции и Норвегии, немцы не могут восполнить понесённые потери! Мы же, восполнив свои, в состоянии окружить под Волховом и Вязьмой группу армий «Центр»! Тем более, что противник вынужден будет оттянуть часть войск на усиление внешнего обвода кольца, что окружает Ленинград. Таким образом, я настаиваю, что данная наступательная операция более целесообразна, чем под Сталинградом. Я закончил, товарищи.

   Он продолжал стоять, вытянувшись во фрунт. Как бывший царский офицер, каковым и был. Хотя под следствием и судом, в отличие от Рокоссовского, никогда не состоял, и лагерной баланды не кушал.

- А что! Это мысль, - вытянул кулаки перед собой Ворошилов. Он возглавлял Центральный Штаб партизанского движения. Был в курсе передвижений немецких войск, сообщаясь в этом контексте как с 4-м управлением НКВД, так и с контрразведкой СМЕРШ, в которую было выделено бывшее 1-е управление (военная контрразведка) НКВД. – А мы своими силами скуём тылы врага. Начнём рельсовую войну. Не позволим ему беспардонно перебрасывать отдохнувшие части на Северное и Центральное направления. А что! А, товарищ Сталин? – тот остановился. Пыхнул облачком табачного дыма. – А тем временем под Сталинградом товарищи Хрущёв и Ерёменко проведут отвлекающую операцию. Это мысль! Чертовски хорошая! Попробуй, Гитлер, угадай-ка, где товарищ Сталин предполагает наступать? Нанести по его битому воинству главный удар? Пусть поломает голову, этот фюрер. А мы тем временем устроим ему баню. Сразу в двух местах. Это мысль…

- Да, мысль интересная, - положил чёрные усы на плечи главный инспектор кавалерии РККА (должность специально была создана под него Сталиным!) маршал Будённый. – Тем более, что Гитлер заманивает нас. Совсем хитрость потерял. Ну кто же, спрашивается, будет наступать там, где явно просматривается ловушка? В здравом уме и трезвой памяти? Он полагает, что мы. Что после потерь корпуса Ефремова, разгрома 2-й ударной, и неудачных попыток прорвать блокаду Ленинграда мы так и ни чему не научились. Зря так считает! Наступление, как верно изложил товарищ Василевский, следует проводить  там, где следует. Интересная мысль, ничего не скажешь…

- Да, интересная, - в тон ему сказал Верховный. Его рябое коричневато-серое от загара лицо с узкими, с густыми ресницами, тигриными глазами стало проникающе-серьёзным. – Очень интересная. Кто ещё хочет выступить по предложению товарища Василевского? Смелее…
   Головы (седые, смолисто-чёрные, русые и лысые) за длинным столом задвигались. Руки потянулись к карандашам, папкам и листьям лощёной бумаги. Кое-где на этих листьях грифели стали выписывать сложные рисунки, женские, мужские и прочие профили, фасы, геометрические фигуры. Фрагменты топографической карты с угадываемым на ней Сталинградом или Ржевско-вяземским направлением. Звякнул горным хрусталем графин. Калинин и Каганович, почти одновременно потянули к нему руки.

- Да, мысль интересная, - сказал Микоян, что был из числа немногих в чёрной чесучовой паре при галстуке. – Товарищ Сталин, мне кажется, что товарищ Василевский во многом руководствовался в своих соображениях  размышлениями товарища Шапошникова. Без них он бы не принял столь важного решения.

    Улыбка тронула старческие, сморщенные губы Шапошникова.

- Поэтому оно в двойне интересное, - растягивая слова и по-барски откинувшись на спинку стула, прорезюмировал своё отношение нарком путей сообщения Каганович, облачённый в синий френч полувоенного покроя, со скрещёнными молоточками и гаечными ключами в чёрных петлицах. – Старый ум, старый опыт дополняет молодую смекалку. Товарищи Шапошников и Василевский взаимно дополняют друг друга. Так и нужно. Так принято у нас, у большевиков.

- Очень интересное предложение, товарищи! – тряхнул подстриженной седой бородкой «всесоюзный староста» и «дедушка» Калинин, что был председателем ВЦИК ВКП (б). Он был также в гражданском. – Противник ожидает наше наступление, там, где ожидает. Он уже поймал нас на этом ожидании. Теперь искушает ещё. Но мы на эту провокационную попытку не поддадимся. Как говорится, не пойдём через широкие врата! Пойдём в узкие. Под Волховом, конечно, местность не ахти. Болота, которые придётся обходить или гатить под огнём противника. Но ничего! Где наша не пропадала. Верно, товарищи? – подавляющее большинство голов закивало. – Верно! Ну вот, вижу, что основная мысль дошла. Там, где тяжелее, там и нужно проводить наступательные операции. Тем более, что выгода очевидна. Скуём противника под Ленинградом, заставим метаться с резервами на юге и на севере. А там товарищ Ворошилов подсобит со своими героями-партизанами да героями-подпольщиками. Верно ведь?

- Верно-то верно, - прогудел Будённый сквозь усы. – Только… Товарищи! Товарищ Сталин! Откровенно говоря, меня смущает очевидный разброс наших сил. При проведении операции по план товарища Василевского. Наступаем по трём сходящимся линиям: Москва-Волхов-Вязьма. Это хорошо! Но при этом преследуем разные цели. Окружение, полное или частичное уничтожение группы армий «Север или «Центр», деблокация, опять-таки полная или частичная города-героя Ленинграда. Колыбели нашей пролетарской революции, товарищи. Это плохо! За двумя зайцами погонишься… Мне это не нравится, товарищ Сталин! Хватит ли у нас сил и умения? Мы уже оплошали летом на юге, намереваясь наступать почти одновременно в Крыму и под Харьковом? Что из этого вышло, лучше не вспоминать. Ничего хорошего. Не лучше ли нам всё-таки не уподобляться Марсу или Юпитеру,  этим древнеримским богам войны?

   Каганович нелепо усмехнулся сквозь чёрные подстриженные усы. Его круглые, немного навыкат, глаза сверкнули. Ворошилов что-то написал на листе, затем сложив его вдвое, передал Берия. Нарком госбезопасности и внутренних дел как будто не заметил. Он то морща, то разглаживая залысый лоб,  делал какие-то пометки в блокноте. Затем, оторвав страницу, сделал в ней запись. При этом, прикрывая пляшущий под карандашом листик, он отодвинул на мгновение пухлую, но сильную левую руку. Показав при этом часть листика сидящему подле него генералу армии Жукову. Тот и виду не подал, что заметил. Вскоре Берия, сложив запись, передвинул написанное через стол. Кивком головы указал в направлении телефонов Верховного. Сталин, по мере приближения послания, медленно подошёл к своему стулу. Пыхнув трубкой с изогнутым черенком, он развернул листик. Некоторое время вчитываясь, покивал головой. Затем, полыхнув спичкой, бросил свёртывающийся в трубочку пылающий листик в пепельницу горнего хрусталя.

…Кто из них, думал Сталин.  Кто из них предатель? Сейчас, как никогда, он проверял своё окружение. Свой ближний круг. Он запустил грандиозную дезу.  Направление главного удара. Кто-то должен сглотнуть наживку. Информация, запущенная им, должна лечь на стол Канариса или Гиммлера. Затем и Гитлера. Молотов, что не проронил ни слова, Жуков, что видел край записки Берия, Микоян, что передавал её? Василевский, что выдвинул план наступления в Центре? С подачи Шапошникова, разумеется. Георгию Валентиновичу Сталин верил. Тот не предал его ни разу. Ни в далёком 27-м, когда верный Троцкому Антонов-Овсеенко с Тухачевским пытались поднять мятеж в Петрограде. Шапошников, командующий ЛВО, распорядился вывести на улицы броневики. А в 37-м он помог выявить вредительскую деятельность группы Тухачевского, что во всю пыталась втянуть Советскую Россию в агрессивную войну с Европой. Накачивала РККА лёгкими быстроходными танками с тонкой бронёй и двигателями на бензине. Предлагала выпустить эти горе машины в количестве 100 000, что подорвало бы экономику. Теперь, после Голикова, Георгий Валентинович тайно курировал деятельность Разведупра РККА. Уверенный наверняка, что в ближнем круге засел враг, Шапошников предложил провести операцию «Престол». Совместно с ведомством Лаврентия им удалось внедрить к подозреваемым в шпионаже лицам, из числа актёров и администраторов Большого театра, а также кинорежиссёров Мосфильма, своих агентов. Жена Шапошникова Надежда, бывшая балерина Большого театра,  организовала «журфиксы» у себя на дому. Туда она приглашала тех же подозрительных лиц. С её помощью источники возможной утечки, среди коих оказался Михаил Ромм, а также Александр Каплер (этот открыто волочился несмотря ни на какие предупреждения за Светланой Аллилуевой) получали «подтверждающие сведения». Якобы на уровне генштаба существует антисталинский заговор. В него вовлечены помимо всего прочего Василевский и Шапошников. Они хотят захватить пальму первенства после поражения Советов. Была также запущена информация о предстоящем наступлении Красной армии. Так как  в 42-м оно провалилось на юге, на этот раз удар небывалой мощи предполагалось провести на Центральном участке фронта.

- …А что вы в свою очередь намерены предложить нам, товарищ Жуков? – вдруг обратился Сталин к бывшему начальнику генштаба. Лукавая усмешка шевельнула его прокуренные усы. Глаза снова блеснули жёлтым тигриным огнём. – Где нам следует наступать зимой?

- Товарищ Сталин, я… я всего лишь… - растерялся тот. Его плечи заходили ходуном. На лбу появился пот. – Наступление, конечно, следует проводить там, где противник наиболее ослабил свою оборону. Значит под Сталинградом.

- Вы уверены? – последовал вопрос.

- Да, товарищ Сталин.

    Молотов сидел в прежнем положении. С непроницаемым лицом. Он смотрел перед собой через стёкла пенсне. Куратор танковой промышленности из него никакой, со скрытым раздражением подумал Сталин. Гонит и гонит лёгкие танки с конвейера. Ну ничего. Найдём для него замену. Вот наш Лаврентий. Сидит, как и он. Слова не проронит. А проект увеличения качества и количества танков у него уже имеется. Предлагает, во первых, незамедлительно  увеличить выпуск Т-34. Правда не старой модели калибра 76-мм. Нет! На новые танки товарищ Берия предлагает устанавливать пушки калибром 85-мм, причём увеличив их дальнобойность. Теперь немцам не удастся так просто поражать тридцатьчетверки в лоб и в борт с дальних дистанций. Помимо этого планируется выпуск новых танков ИС-2 («Иосиф Сталин»), вооружённых 100-мм пушками, а также самоходных установок САУ. На эти предполагается ставить 200-мм гаубицы.

- Это хорошо, - загадочно произнёс верховный, выстукивая трубку о пепельницу. – Очень хорошо. Помнится, товарищ Будённый призывал нас не уподобляться Юпитеру и Марсу.  Мне кажется, что планируемые операции следует назвать именно так. Запишите, товарищ Василевский. Готовы? Операцию по ликвидации вражеской обороны на Ржевско-вяземском направлении мы назовём «Марс». Операцию по окружению группы армий «Центр» под Волховом и Демьянском – «Юпитер». А за отвлекающей операцией на юге пусть останется предложенное вами название. Я имею ввиду «Уран». Кто за?

    Все многозначительно закивали. Берия, уронив голову на плечо, глубокомысленно прищурил свои узкие, миндалевидного выреза глаза. Пенсне на тонком породистом носу вспыхнуло как хрустальное. Он первый поднял руку. Неспешно. Как будто сделал кому-то невероятное одолжение. Шапошников отложил указку. Его рука поднялась второй. Вскоре возник лес рук.

  …Выпроводив членов ГКО, Сталин отдал Шапошникову распоряжение: Жукова отправить снова в Ленинград. Для подготовки удара нужно скоординировать действие Ленинградского фронта. Тем более, что Жуков уже отличился в Ленинграде. С огромными потерями,  защищая город на Неве, который немцы больше не собирались атаковать. А Жуков в 41-м и 42-м году организовывал атаку за атакой на Пулковских высотах. Там по его вине полёг почти весь отряд Кронштадтских матросов. Оставшихся едва хватало на обслуживание орудийных башен на кораблях балтфлота. Огонь из главных калибров, способный подавлять вражеские батареи,  таким образом вёлся в пол силы. А командующий группой армий «Север» фельдмаршал фон Лейб принимал у себя при штабе эксперта по взятию крепостей фельдмаршала Манштейна.  Таковым тот стал после оккупации Крыма и взятия Севастополя. Подтянув под Ленинград осадные орудия, включая трофейные советские, демонтированные под тем же Севастополем, 600-мм мортиры и французские 100-мм «Рено», он взялся за бомбардировки стойкого города со знанием дела. Город был разбит на сектора. Каждая батарея отвечала за свои цели. Таким образом, снаряды ложились кучнее, причиняя городу с его замёрзшими полуголодными защитниками и почти истощёнными жителями всё новые жертвы и разрушения. Кое-как в борьбе с вражескими сухопутными «стервятниками» помогали наземные батареи на железнодорожных транспортёрах, а также в фортах «Серая Лошадь», «Красная горка» и «Обручев».  Но на них непрестанно налетала вражеская авиация. А корабли помимо толстой брони обкладывались поверх палуб бронеплитами. При попаданиях бомб те лишь разлетались, что добавляло работы крановщикам и только.

- …Останься, - тихо сказал Сталин Молотову.

   Тот повиновался. Сняв пенсне, тут же потёр переносицу. Без двух овальных стёклышек на латунной дужке его лицо с примятым носом, с близорукими глазами выглядело по-детски незащищённым. Может, нарочно снял – что б я увидел это? Так подумал Сталин. Он знал силу коварства.

- Так что, может пойти нам на сепаратные переговоры с Австрийцем?

- Товарищ Сталин, Коба… Если  тебе угодно знать моё мнение, то я отвечу. С тем, кого ты имеешь ввиду, надо было договариваться ещё в весной 1941 года. Ещё до Арденн и Дюнкерка. Он уже тогда открестился от двухстороннего пакта. Стал наймитом Чемберлена. Наша позиция не уступок его только раздразнила.  С одной стороны осуществляем стратегические поставки, а с другой… Ну зачем надо было говорить о крахе империализма? Зачем распускать слухи о том, что нам удалось столкнуть лбами империалистических хищников? – Молотов заметно волновался. – Австриец решил, что мы играем им. Стал вести свои закулисные переговоры. Когда он догадался, что «Лётчик» работает на нас и с нашего ведома предложил бомбить Британию, и отреагировал соответственно. Я же предупреждал: миссия этого… ну, ты понимаешь, о ком я… лишь первая весточка усиления кливлендской группы.  Англия и так находится меж двух огней. Как тогда, так и сейчас эти лорды боятся усиления США. Вот они и предприняли классический ход конём.

- В роли Буцефала, надо полагать, выступил наш австриец, - пыхнул трубочкой Сталин. – Лучшей кандидатуры не нашлось. Продолжай…

- О чём, собственно? Ах, да…

- Что да?

  В кабинете на мгновение повисла гнетущая тишина.

- Ну ты, как я понял, имел ввиду оценку обстановки? Параллели: вчера- сегодня? Так вот, это противостояние во многом затянулось. Его и сейчас можно использовать. Фюрер ведь не дурак. Понимает, что он лишь разменная монета в руках великих. Ты, кстати, один из них, Коба. Так вот… - Сталин загадочно усмехнулся. – Можно только намекнуть ему. Дать понять, что мы не против возобновления отношений. В том русле, каковыми они были до известных событий. Что у нас в общем-то общие цели и задачи. Не допущение распространения… ум… гм… нашего восточного соседа.

- Японии? – усмехнулся Сталин.

- Ну вот, ты шутишь, - усмехнулся в свою очередь Молотов-Вече. – Зачем? Итак всё ясно: Гитлер продолжает вести прежнюю линию. И бомбёжки германской авиацией островов носили скорее символическое значение. Тогда как на нас бомбы сыплются по-настоящему. А граф Мальборо… Известно, как и благодаря чьим усилиям этот аристократ вошел в палату лордов. Стал членом правительства ещё при Чемберлене. Его ловят на контактах с паралитиком. Он и так опустил флаг Британии до уровня доминиона одной континентальной державы. Без помощи этой державы Британии не выстоять.

- Да, - усмехнулся Сталин. – Ещё одно наше поражение – и Черчилля можно будет сдавать в нафталин. На веки вечные. Ты так решил?

- Так решила обстановка, - задумчиво произнёс нарком.

   Сталин  прошёлся к стене. Посмотрел с минуту на портреты Суворова, Кутузова и Александра Невского.  Затем перевёл взгляд на Молотова.

- …Возвращаясь к начатой теме: где нам стоит наступать? – спросил он. – Мнения разделились. Шапошников считает что под Ржевом и Вязьмой. Василевский того же мнения. И Каганович, и Микоян, и Будённый… Даже главный партизан и главный подпольщик. Товарищ Ворошилов. Только Жуков считает – под Сталинградом. А как ты?

- Коба, я гражданский человек, - часто заморгав, ответил Молотов. Через секунду он справился с собой. Его голос зазвенел как натянутая струна. – Наступать можно сразу на обоих направлениях. Чтобы противник не догадался какое из них решающее. У него меньше сил, чем у нас. Но он их может быстро сконцентрировать. Если вникнет в наши планы.

- Или если узнает о них заранее, - п и л я щ е сказал Сталин. Он продолжил свой маршрут. На этот раз прямо на Молотова. – Так ведь? Ты верно сказал: если проникнет в наши планы. Если… А мы помешаем ему в них проникнуть. Ведь если об этих планах станет известно его  ч е л о в е к у, то он у нас под колпаком. Не так ли? Пока это тайна двух или трёх, это уже не тайна, - Молотов совсем сник. – Так вот, - Сталин окончательно приблизился к нему. Взял за крахмаленную манжету тёмно-синего костюма. – Вече! Ты и я – мы оба знаем о том, что не знают другие. Я поведаю тебе: наступление произойдёт под Сталинградом. Только там! Так и передай. Если передашь… - он приблизил своё изрытое рябинами лицо. Сверкнул не людским светом в жёлтых, окружённых морщинами глазах.

- Спасибо… - с Молотова ручьями лился пот.

- Пожалуйста, - спокойно ответил Сталин. Словно стотонная глыба свалилась с его плеч. – Не сомневался в этом. Ты чуткий человек, Вячеслав. Тебе не нужно объяснять, что будет. Если информация уйдёт к адресату. Если тайна станет известна  е м у. У тебя, в конце концов, есть Полина, - покатые плечи в синем костюме дёрнулись. Залысая приплюснутая голова в обрамлении седины заплясала на них. – О ней тоже стоит подумать. Пока думаю только я, товарищ Сталин.

- Коба… - став пепельным, проскрежетал Молотов. – Я всё понял. Но и ты пойми меня. Я всегда старался для тебя. Для нашей дружбы…

- Мы знаем друг друга много лет, - Сталин накручивал пальцами манжету. -  Ты знаешь как долго могу я терпеть измену. Я прощал Бухарчику, когда он плёл вокруг меня заговоры. Когда таскался за Надеждой по тёмным углам. Подслушивал наши разговоры и убедил её доносить на меня. Я даже предложил ему остаться в Швейцарии. Под предлогом вывоза архива Маркса-Энгельса. Возможно он не понял меня. Вернулся из этого турне сам. Привёз с собой даже молодую жену. Хоть бы о ней подумал, дурак. Теперь ты…

- Хорошо, я подумаю, - уклонился Молотов от прямого ответа. – Подумаю…

- Подумай, - в голосе Сталина появились настойчиво-упрямые нотки. – Заодно вот о чём. Риббентроп… Он как никто другой был и остаётся сторонником германо-британского сближения. Понимает ли он, что карта этой империи давно бита? С того самого момента, когда бомбы люфтваффе обрушились на Лондон и Ковентри? С этих самых пор Британия приковала себя тяжёлыми цепями к нам и Рузвельту. Сначала пыталась упросить нас – нападите на Гитлера! Не напали… Тогда упросили Гитлера напасть на нас. Что он пожинает? Что пожинают они? После Пирл-Харбор – войну на два фронта. Гитлер окончательно отрезал себя от Британии. И рассорился с Америкой. Подумай над этим. Ты был и остаёшься умным, Вече. Думаю, ты поймёшь. И всё верно сделаешь.

- Коба! Одно прошу: не трогай Полину, - умоляюще прошептал Молотов. – Она у меня всё: и смысл жизни и сама жизнь. Оставь её. Если провинилась, я сам…

   Он отбыл из кремля. По специальной кремлёвской ветке метрополитена достиг секретного подземного бункера, расположенного у станции «Октябрьская». (Москвичи ежедневно садились здесь в вагоны подзёмки, но никто не подозревал, что за стеной из белого кафеля с изразцами, с позолоченными бронзовыми фигурами-барельефами революционного матроса, солдата и комиссара с обнажённым маузером, появляется вождь.) Минуя многочисленные посты бойцов кремлёвского полка НКВД, сплошь вооружённых самозарядными винтовками, Сталин, прошёл систему подземных галерей. Спустившись через ярко освещённый, белоснежный тоннель с часовыми у металлических телефонных аппаратов, он сначала оказался в бомбоубежище. Выкрашенное в светло-зелёные тона, с белым высоким потолком, оборудованное телефонной и радиосвязью, с аккуратно застеленными койками, комнатой для отдыха и курительной, она располагала к тому, чтобы укрыться от назойливого внимания. Здесь же, по соседству, за массивными бронированными дверями с герметическими замками в виде колёс, находилась радарная станция «Эдисон». За металлическими коробками с зеленоватыми экранами сидели бойцы ПВО. Они внимательно следили за тем, какие серебристые чёрточки появляются и исчезают в «сеточке» на Московском направлении. Перед каждым лежал журнал с записями авиавылетов, по которым они сверялись с экранами.

    В подземном кабинете, что был точной копией кабинета в кремле, Сталин выкурил трубочку. Снова прошёлся по ковру вдоль массивного дубового стола с бронзовым письменным прибором, хрустальными графинами, стаканами и пепельницами. Мысленно представил себе членов ГКО. У каждого из них – своя тайна. Многие тайны известны ему. Многие. Но не все.  И человек, думая, что его тайна раскрыта, начинает понапрасну метаться. Делать глупости. Как ягнёнок при виде зубов волка. Ему и надо это. Ему нужен «момент истины». Чтобы каждый их них раскрылся. Они сами должны того хотеть. Он загадочно пыхнул себе под нос. Усмехнулся. Напугал я Вече. И не зря. Компроматериала на него и его благоверную жёнушку набралось сверх.   И по линии НКВД, и по линии Разведуправления РККА. Что до сих пор лелеют они, сердечные, мечту втравить Россию в войну на стороне Британии. За интересы лордов. И пока нами не дан чёткий ответ «да» или «нет», нас «воспитывают» поражениями. А Молотов мог бы настучать фюреру. Сталин почувствовал прилив нечеловеческой ненависти, но в ту же минуту благополучно задавил его.  Мог бы… Но слишком явны его намерения. Слишком многие знают о его «амурах» с Риббентропом. И о шведском канале, и о связях по линии Международного Красного Креста. А эти организации давно под колпаком CIS. И ведомства адмирала Канариса. И службы Рейнгарда Гейдриха, которого подозрительно быстро разорвало на куски в Праге, когда он, примерив на себе корону чешских королей, выехал в открытом авто. Бомбу, по данным Лаврентия, кинули чешские агенты британской разведки. Зачем? Нарушил древнее проклятие – надругался над народной и имперской святыней… Гейдрих, как и Шелленберг, был задействован в системе агентуры Особого сектора ЦК ВКП (б). Благодаря этому обергруппенфюреру SS, основателю SD, Сталину удалось сохранить наиболее разветвлённую резидентуру НКВД и РУ в Европе. Центр которой обосновался в Париже. Источники имелись в министерстве авиации, министерстве  иностранных дел, в штабе верховного командования и командования сухопутных сил третьего рейха. Непосредственно возле Герина и Геббельса были агенты. Оба, в своё время задействованные советскими спецслужбами, были теперь противны Сталину. И тот и другой, словно сговорившись, «пели» в эфир накануне 22 июня 1941 года: войны не будет! Войска концентрируются для отвлекающего манёвра. Вот-вот поступит предложение от фюрера: пропустить танковые группы и часть пехотных дивизий через границу. Чтобы те, либо по суху либо через азиатские порты СССР, достигли Передней Азии. Даже перед самым нападением, когда оставались считанные часы, от них продолжала поступать успокоительно-разрушающая информация: фюрер введён в заблуждение своим подлым окружением. (Подлецами были, соответственно не они: Борман, Гиммлер, Риббентроп и другие.) Упреждающий удар Красной армии лишь сыграет на руку англичанам. На границе на 22 июня, конечно, возможны провокации. Даже возможны бомбардировки отдельных объектов на территории СССР. Некоторые части, возможно, перейдут Буг. Атакуют советские заставы. Но – не более того.

    И Сталин поверил. Кому? Этим мерзавцам, что были завербованы ещё в 20-х Европейской секцией Коминтерна? Товарищем Карлом Радеком-«крадеком», с подачи папы-Троцкого? Но он поверил. И попался…

- Товарищ Сталин? – это постучался в дверь Власик. В отсутствии Вали и Поскрёбышева он оставался его ангелом-хранителем. – Чаёк поспел. Не желаете? – не дожидаясь ответа и угадав его, пятясь задом, начальник охраны установил сияющий поднос с тонкостенными стаканами в бронзовых подстаканниках с вычурными ручками. С розеткой, где красновато искрились ягоды кизилового варенья. – Угощайтесь, товарищ Сталин.

- Угощайся со мной, - сделал попытку пошутить вождь.

- Как можно? Разрешите идти…

- Ладно. Разрешаю, - когда Власик чётко повернулся и встал к нему спиной, сказал, точно глядя прямо в затылок: - А ты бы где наступал, Коля?

- На юге? – Власик, стоя спиной, лишь оборотил голову в профиль.

- Да, - растягивая буквы и в тон ему подсказал Сталин. – Именно там.

- Ну так то ж… Под Царицыным бились в гражданскую вместе с вами. Там, мне, конечно, привычнее думать… Главное, не играть в поддавки с противником. И что б он с нами не играл в поддавки. А он это может.

- На юге или в центре?

- Раз позволил нам перемолоть после Харькова столько дивизий на Волге, может там и играет с нами? – Власик продолжал разговаривать со спины. – На черта ему эти руины? Что он за них держится?

- Но и мы тоже их держимся, - Сталин принялся нарочно громко выбивать люльку трубки о звенящую бугристую пепельницу.

- Но так то ж! Извиняюсь, вашим именем город назван! Для каждого советского человека - святыня, а не город.

- Ладно, - доброжелательно заметил Сталин. Он шумно продул черенок. Крошка табака незаметно попала ему в нос. Глаза от этого налились кровью. – Подумал… Спасибо, Николай. Иди…

   …Как там Яша? Этот страшный по лукавой своей простоте вопрос ужалил в самое сердце. Он едва не охнул. Лишь инстинктивное движение – левая, высохшая после не залеченного перелома в детстве рука поползла к груди – позволил устоять на ногах. Предательские фотографии и письмо уже пришли к нему по линии Женевского отделения  Красного Креста. Оттуда и до этого приходили всякие подлости: сжалиться о советских пленных, что умирают с голоду и холоду, поедают друг друга,  как каннибалы, в немецких лагерях. Позволить снабжать их гуманитарными посылками. Будто бы он заявил: «У нас нет военнопленных. Только изменники родины». Ничего подобного он не сказал. Его слова грубо исказили. Изменников, конечно, хватает. Но при чём его жалость? Сами виноваты, что сдались. Ведь исключили Советский союз из Лиги наций в феврале-марте 41-го – за зимнюю войну с Финляндией. Благодаря ей Ленинград не был захвачен немцами – граница отодвинулась до Северной Карелии. При том, что он по каналам НКИД и своим личным спецслужбам обращался с подобными предложениями к финнам. И военные действия начал лишь после их категоричного отказа и с объявления войны за сутки до её начала. Что теперь поправишь? Исключили, так примите нас вновь в свою Лигу. Но ведь им не это нужно! Нужно, чтобы товарищ Сталин «просигналил» всему миру о своей лояльности к слабым духом. И те бы сдавались и сдавались.

   А Яша… Это его, Иосифа, крест. Мягкий, глазами и голосом в мать. Екатерину Сванидзе. Не имел он права сдаваться в плен. Не имел. Лучше бы погиб. Пустил себе пулю в висок. Погиб при попытке к бегству. Мало ли кидалось из колон военнопленных и  гибло под пулями германских конвоиров? «…Отец, меня хорошо кормят и хорошо со мной обращаются….» Неужели его рук? Отсечь бы такие руки. А Вече должен был первый просигнализировать. Но нет! Молчал… Хотел, видно, сильнее уколоть меня. Что ж, это тоже придётся запомнить. До конца войны.

   Через несколько минут Власик доложил о прибытии Берия. Сталин тут же принял наркома НКВД и генерального комиссара госбезопасности. На стол, его зелёное сукно, тут же легли из папки акты графологической и почерковедческой экспертиз. В особом конверте покоились фотографии Якова в распахнутой шинели, с всколоченной головой. Рядом с ним шли в широких галифе два германских офицера: улыбающийся оберст из люфтваффе и офицер (звание было трудно разобрать из-за блика на погонах) в мундире с чёрным отложенным воротником. Экспертиза полностью опровергала подлинность фотоснимков и якобы письма. И там, и здесь – фальшивка. И то неумелая. Тени падают вразброс. Блики созданы намеренно, в лабораторных условиях. «Голова» Яши установлена на чужое туловище.

- Молодец, - похвалил Сталин своего железного наркома. – Теперь только держи руку на пульсе. Мне важно знать: через кого и какая из двух? Ошибки быть не может. Особое внимание – на Вячеслава, - он зловеще улыбнулся. – Где?

- Вот, товарищ Сталин, - Берия вынул из другой папки листы с записями «прослушки» у Дома ЦК. – Данные за месяц. На прошлой неделе ничего особенного. По телефону ни гу-гу. Только пилит своих сотрудников. Как доложат ему сексоты на кого – начинает устраивать разнос.  На час! По-моему, догадывается. И издевается… А вот дома он другой. Часто уединяется с женой в ванной комнате. Включают все краны. Что-то там идёт. И чем ближе к нашей дате, тем больше воды у них струится. За всеми из обслуги, включая домработницу, установлено круглосуточное наблюдение. Оно тоже пока ничего не дало. Разве что… - видя, как глаза Сталина сверкнули, нарком сбился, но продолжил: - Через полпреда в Швеции Коллонтай  Полиной Жемчужиной давно установлен контакт с секретариатом Гиммлера. Постоянно запрашивает у них информацию о еврейских капиталах, реквизированных нацистами. Сердобольная какая… Домработница как-то проходила мимо шведского посольства. Когда мимо неё проходили из резидентуры бюро S, помощник атташе по культуре, и они сравнялись… Поскользнулась и чуть не упала. Якобы… В кадрах оперативной съёмки не разобрать – произошёл ли контакт. Но с точностью до 70  могу заверить: мог произойти.

- Следить какая информация проявится у Гитлера, - нахмурился Сталин. – Только это. Никаких опрометчивых движений. Ты понял, Лаврентий? – когда тот, покрывшись испариной, кивнул, продолжил: - Мне доложили, что некоторые из твоих ребят-нелегалов глубокого прикрытия на досуге занимаются антифашисткой деятельностью. Листовки даже по ночам клеят.  С ума сошли, сопляки эти? Им головы надо за это пообрывать, - Берия вновь трепетно кивнул. Что-то молниеносно записал карандашом в большой служебный блокнот. – Так и передай по резидентурам: никакой внеслужебной самодеятельности. Их жизни сейчас: достояние всего советского народа и всего человечества. Пусть помнят. Припугни их как следует. Пусти машину с фарами по встречной, подошли жуликов или громил. Ты можешь…

- Слушаюсь, товарищ Сталин. Разрешите доложить: операция «Гейне» подходит к решающей фазе. Противник окончательно уверовал в наши намерения – взять реванш за незавершённое наступление зимой. Он концентрирует свои танковые и механизированные дивизии, включая части SS, там, где ожидается. На предполагаемом участке главного удара никакой перегруппировки сил противника не наблюдается. Более того – враг намеренно и дальше ослабляет свою оборону. Особенно на флангах.

- Если на обоих направлениях что-нибудь произойдёт за предстоящие сутки, обязательно докладывай. Приезжай и буди среди ночи. Я разрешаю, - Сталин, подойдя вплотную, похлопал Берия по плечу. – Верю в тебя, Лаврентий. С того самого момента, когда увидел тебя. Когда узнал про работу в АзЧК, в начале подумал: вдруг английский шпион? Теперь вижу, нет. Точно не английский. Говорят, ты женщин насилуешь. Одних школьниц замучил в постели не одну сотню. Там, где с Ниной и сыном живёте, там у тебя личный гарем, - пыхнул Сталин, обдав наркома медвяным дымом. – Насильник ты, Лаврентий! Точно – не английский. Там со времён лорда Галифакса, что  турнул нас из Лиги, все педерасты. Так что верю, что не шпион. Доверяю…

- Спасибо, товарищ Сталин, - усмехнулся Берия одними глазами из-под пенсне. Губы остались сжаты. – Женщины иногда бывают. Но только по службе. Это мои агенты. Иногда, конечно, успокаиваю как могу. Но… Нину не проведёшь. Если почует женский одеколон – жди скандал.

- …Что по другой операции? – Сталин испустил клуб дыма в сторону напольных часов, намекая на время.

- По «Монастырю» лучше, чем предполагалось, - облегчённо вздохнул нарком. – Источником, кажется, заинтересовался сам, - Берия провёл щёпотью пальцев под носом. – Его интерес прикован к объекту моим нелегалом. Теперь дело во времени. Черчилль с Рузвельтом накачивают Нормандию листовками с предсказаниями Нострадамуса о трагедии на Рейне. Там действительно есть катрены про  Х и т л е р а и неуспешный исход войны в Европе.  Упоминается название великой немецкой реки – как предупреждение о предстоящем поражении. Фюрер был и остался мистиком. Мы внушаем ему идеи о его мессианстве.

- Это хорошо и плохо. Он может наделать глупостей сверх того, что сделал. По моим данным Гиммлер убедил его начать уничтожение всех евреев, сконцентрированных в гетто по всей Европе. Чувствую, что он это сделает.

- Что ж, товарищ Сталин, мы выгадаем на этом. Подготовим обращение к еврейской диаспоре США, Ирана и нейтральных стран. У них не останется выбора. Американские евреи будут и дальше давить на конгресс об увеличении помощи по ленд-лиз и высадке в Европе. То, что нам нужно. Так что худа без добра не бывает.

- Да, сами виноваты. Вот что… У тебя там слишком разветвлённая сеть. Много случайных людей, которые достались нам от Троцкого с Радеком. Почисть свою резидентуру, Лаврентий. Только тихо. И без осложнений. С нас достаточно предательств «Лётчика» и «Хромого».

- Понимаю, товарищ Сталин.


*   *   *

...Цвигун полз по заснеженному склону Мамаева кургана. Освещаемый сигнальными ракетами, он выглядел  как пейзаж луны. Всюду воронки разной величины. От свежих – волнами, по траектории полёта, рассыпалась вывороченная земля. Пустые ящики из под консервов, галет были редкостью. Как и деревянные окраинные дома они шли на топливо. Кучи стрелянных, заиндевевших гильз, пулемётные ленты, борозды давно отрытых траншей, что сложной паутиной извивались по возвышенностям. Подбитые танки виднелись ближе к ничейке – многие ещё с лета и начала осенних холодов, пользуясь временным затишьем утащила эвакуационная служба. Наша и фрицев. Наверху, освещаемые бледно-жёлтым, красным и оранжевым фосфоресцирующим светом, высились громадные нефтяные баки, почернелые от копоти. К началу первых холодов они и перестали гореть. Дважды из, казалось бы пустых и брошенных траншей доносилась обрывистая чужая речь. Щёлкали зажигалкой, прикуривая сигарету в кулаке. Играли чуть слышно на губной гармонике или аккордеоне. Один раз, после этого музицирования, с нашей стороны, что расположена была у берега, близи развалин водонапорной башни и станции электрички,  взлетело  дюжина ракет. Часть приземлилась у вросшего в колючий белый снег Цвигуна. Разбрызгивая разноцветные искры, ближайший пиропатрон освещал окружающий мир блёклым, мёртвенным светом. Разбрасывал неровные тени. Затем по пятачку ударили тяжёлые батальонные миномёты калибра 120 –мм. Было жарко…

- Кхе… кхе…кхе… - прокашляло почти под ухом. – Das ist verfluht! Chaise Russich Ivan ist too lidos!

    Цвигун тут же вжался лицом в снег. Над бруствером, отделанным жердями и даже какими-то досками, виднелся с противоположной стороны германский указатель. На нём чёрным по белому было написано: Ahtung! Kommando der 10 Pioneers Tr.

- Ладно… Заладил, - забубнил он себе под нос. – Выходи уже, давай. Ком шнель!

- Ja, Ja… - зашептал понимающий голос. – Ich been vershtehen…

- Ну и выползай! Шевели мослами, кому говорят. Время-деньги…

   Из-за бруствера, что вёл в извилистый ход сообщения, показалась окрашенная известью котлообразная каска. Затем, напряжённо озираясь, выполз, согнувшись в три погибели сам Ганс Эшке. Шея была укутана шерстяным шарфом. Облачённый в белый бушлат и брюки толстого сукна, с подстёгом из шерсти, он похоже не мёрз. На ногах были войлочные боты на толстой деревянной подмётке. Хоть и были знакомы, но немец пришёл на встречу с карабином. За ремнём с шестью тугими подсумками и коробчатой сумкой, была заткнута граната.

- Рус! Давай обмен, - клацая зубами, начал тот. – Ты есть первый! Сталин гуд! Война ист шайзе! Давай…

- Что тебе давать, обязьяна фашистская? Я те покомандую… В прошлый раз – кто давал? Я… Чья теперь очередь? Ну?

- О, я есть забывайт! Это есть мой ошибка.

- Память надо лечить. А то сразу – давай ему.

   Вскоре натуробмен состоялся. В вещмешок Цвигуна перекочевал «мыльный карандаш», набор бритвенных лезвий в целлулоидной коробке, золотисто-оранжевый фольгированный пакетик с попугаем и плитка швейцарского шоколада. Кроме того: бутылка вермута, полиэтиленовые упаковки с колбасой и сыром, что были нарезаны дольками, оранжевая пластиковая коробочка со сливочным маслом. Фрицу от щедростей душевных досталось: кусок свиного сала с янтарно-синими прожилками, бутылка медицинского спирта две цигейковые шапки и варежки.   Шапки были списанные и предназначались в тыл. Но куда там! Ваське удалось заполучить их у интенданта на правом берегу, когда плавал туда за наградой.

- Мы есть договариваться за три! – встрепенулся немец. – Три перчатка! Wa ist drei…

- Где я тебе – «драй» возьму? Морда ты… Жди до следующей побывки. Гитлер капут? Ферштейн, параша?

- Hitler ist kaput, Mein Froinde! Stalin ist good furer!

- Только не хрен товарища Сталина своим фюрером поганить! Не то хер тебе будет вместо варежек. Покеда…

   Загребая локтями, он пополз назад. Следующая встреча – через три дня на этом же месте. Как всегда  Эшке предупредит его кашлем. Как-то раз, когда Васька приполз (товарообмен шёл уже месяц!), то в назначенное время не услышал сигнала. То есть услышал явно другой, простуженный кашель. Так и пополз, стараясь не дышать, обратно. По добру и по здорову. Теперь он полз весело. Казалось, что не полз – летел, едва касаясь заснеженной земли. Все звуки зловещего военного мира казались ему на редкость мелодичными. Вот «прошелестел» германский MG 34. От возвышенности, что шла под ближайшим сгоревшим нефтебаком, в нашу сторону потянулась пунктирная полоса трассирующих пуль. Никакого чувства опасности она у него не вызвала. Напротив – было красиво. Малиновые искры, что вытянулись в дорожку, напоминали бенгальские огни. Снег напоминал папье-маше или конфетти. Будто невидимый старик с белой бородой, в малиновой шубе с посохом изо льда разбрасывал вокруг эти гостинцы. Было начала ноября. Волга уже встала. Оделась в льдистый панцирь Великая Русская Река.

    …Васька помнил, как первый раз ему удалось поцеловать Люду. Было это там же, при обороне развалин жилого дома в районе посёлка «Баррикады», что граничил со «Спартановкой». Они ползли к позициям сорокапяток, когда он предупредил её: не кашлять и не шуметь. Работают снайперы. Затем игриво поинтересовался, слыхала ли про таких? Она в тон ему заметила, что да. Подругу один убил – выстрелом в лоб. На Сапун-горе… Оказалось, что эта девочка лет 20 уже прошла крещение огнём. И водой тоже. Участвовала в эвакуации остатков крымского фронта. В Севастопольской бухте под бомбами «штукос» и «юнкерсов» с «хейнкелями» и «дорнье» помогала грузить транспорты с ранеными. Из-за убыли в личном составе тамошних медсестёр, её даже отрядили на батарею береговых башенных орудий. Она жила неделю в бетонных казематах, что сутки напролёт молотили бомбами те же «штуки». Затем к ним подключились тяжёлые гитлеровские пушки. Не меньше «шестисоток», говорили моряки-комендоры. Ишь как садят… Одна из трёх 180 мм пушек в башне была выведена из строя. По стенам каземата пошли трещины. Вскоре вышла вся соляра: сел движок дизель-генератора. Отключилась автоматизированная подача снарядов из погреба в приёмники затворов. Пехотинцы впереди начали группами отходить. По действующей ещё телефонной связи им тоже поступил приказ: отходить в город. Батарею взорвать. За неисполнение приказа… Они выдвинулись туда. Один из моряков вынул из мешка пакет с порохом. Рассыпал из него серые борозды по ступеням в порохового погреба. Затем, выйдя на задний двор  капонира, поджёг. Расчёт батареи оказался уже достаточно далеко. Через десять минут вздрогнула земля. Укрывшиеся за скальными обломками бойцы и медсестра увидели над собой чёрно-красное гигантское облако. А комендор Гриша так и не вернулся. По его душу и моряков, и Люду ещё тогда тягали в особый отдел. Якобы тот был из семьи раскулаченных и близок к семье немецких колонистов под Саратовом, где родился и вырос. На законный вопрос Люды: «…Если вы его подозреваете, почему он тогда взорвал батарею?» немолодой усталый капитан третьего ранга лишь усмехнулся. Довольно нелицеприятно посоветовал ей больше помалкивать и слушать. На его дальнейшие попытки выяснить «кто да что» о товарищах-матросах, девушка лишь громко фыркнула.

    Вскоре её перевели в 1-й сектор обороны или так называемое «кольцо внутреннего обвода», что окружало развалины города. В санчасть, что расположилась в выдолбленном в скале блиндаже. Туда с передовой приносили окровавленных, потерявших человеческий вид матросов и солдат. «…Будешь со мной спать, будешь хорошо иметь», - последовало молниеносное предложенение от начальника санчасти. Лысый и широкозадый, он был откровенно противен девушке. К тому же вечно тянул спирт. Попытка завладеть силой нарвалась на отпор: «дохтур» увидел на уровне лица скальпель. А когда ранило Игоря, младшего лейтенанта, что был артиллерийским корректировщиком, ей и ещё одной девушке, Насте, что часто сиживала на коленях у начмеда, довелось ползти вместе. К подножию Сапун-горы. Там, оказавшись у воронки с телом, они заметили, что Игорь мёртв. Пуля пробила ему лоб. В следующий момент, когда Настя подползла вплотную и хотела снять планшетку, а также оружие со «смертником», её руки судорожно взметнулись. Изо лба вылетели кровавые брызги. Она уткнулась в каменистую землю. В следующий момент, в восьми-девяти метрах шевельнулось то, что было кочкой с колючками. На обомлевшую от ужаса Люду уставилось загорелое лицо. Под каской в камуфлированном чехле. Вороненый ствол винтовки с глазком оптики маячил из стороны в сторону. Затем фриц, оскалившись, проговорил: «Komm naсh muter!» Она помедлила. Тогда снова прозвучал выстрел. Пуля взметнула фонтанчик пыли. Лишь это заставило её ползти опрометью.

   «…Я об этом никому кроме вас не рассказывала,» - призналась ему Люда. «Никому и не надо, девушка, - ответил он. – Я ж не тот говёный особист? И не прокурор какой? Вас закладывать не стану». Сия откровенность выросла не на пустом месте. После того, как они побывали на позициях ПТО, взгляд Люды, уже на обратном пути, упал на подбитый германский танк. Там суетился немецкий солдат-санитар с брезентово-кожаной сумкой. Заметив «гостей» он вырвал из кобуры пистолет. Принялся стрелять. Васька тогда орал страшные слова, чтобы «товарищ ефрейтор» спрятала кое-что и не таращилась. Сам выпустил раз за разом весь магазин СВТ. Из развалин помогли своим огнём моряки с Симоновым. Вскоре немцы накрыли площадку с подбитым танком из миномётов. Пришлось взвалить девушку на плечи и, как говорили на зоне, «делать ноги». Понимая как стыдно ей за случившееся, он ни разу не намекнул об этом. Ни ей, ни другим. Только Симонов, игриво теребя белый от извёстки ус, что-то понимал на своём уровне. А на следующую ночь она сама пришла к нему. Губы её слились с ним в жарком поцелуе.

   ...Цвигун осторожно, вытягивая шею, подползал к нашему переднему краю, что местами подступал вплотную к германским траншеям. Путь-дорожка его лежала на секрет. На стыке двух минных полей. (Прошлым месяцем  ребята из сапёрного батальона ползали в этих местах. Понаставили до сотни пехотных и противотанковых «кругляшек».) Проход был помечен едва заметными колышками. Сам Васька подложил ещё пяток камней, что б не ошибиться. Не дай Боже! Дважды на мины попадали люди с нашей стороны. Один раз – с немецкой. Их разорванные в клочья, обезображенные трупы с разбросанными конечностями в лохмотьях сгоревшей амуниции не выглядели аппетитно. Во всяком случае Васька однажды блеванул, проползая мимо.   Уж на что уже бывалый, а так – понесло… Он заметил над бруствером щиток «максима» и кожух цилиндрического ствола, укрытый мешковиной. Решительно пополз к нему. Но, не доползая метров пяти, разглядел, что пулемётная ячейка была вроде нежилой. Необжитой окоп чувствуется уже издали. Особенно в морозную ночь, когда колышется парок дыхания. Слышится кашель и шепот, позвякивание оружия. А запахи! Кислый запах немытых человечьих тел, запаршивевшего сукна или овчины, запах пшённого концентрата, сала или ржаной «черняшки». Или йодоформа, что пьют заместо спирта для сугреву. Выменянного или выпрошенного у жалостливой медсестрички. Или у сердобольного военврача какого-то там ранга. Ничего подобного не наблюдалось. Это было тревожно. Ещё как…

   Оружие Васька  (СВТ-40, от убитого Петро) оставил там же, в секрете. При нём был лишь трофейный германский штык. Да германский «Вальтер» ПП, в котором оставалось всего два патрона. Пистолетик был им взят из кобуры убитого фрицевского миномётчика. Сначала берёг как трофей. Затем думал подарить Люде вместо прежнего – «Люгера» П38. Пистолет был с хорошим боем, но сильно большой. А когда израсходовал почти всю обойму в последней вылазке (уничтожали ночью миномётную батарею на правом гребне, как раз у сгоревших нефтебаков), решил подождать с подарком. Куда дарить – с двумя патронами? Сейчас он раздумывал над тем, как быть. Если он прав, то происшедшее в окопчике – следствие вылазки германской разведки. Ведь кто-то же снял бойцов с секрета, а пулемёт оставил?

    Он вынул пистолет из-за пазухи. Сплёл пальцы вокруг рифлёной рукояти с вензелем W.  Сняв шерстяную перчатку, снял с предохранителя и оттянул пружинистый затвор. При этом чуть было не отжал специальную кнопочку на рукояти, что выбрасывала обойму. Было как будто тихо. Взлетали, озаряя заснеженное, изрытое воронками чёрно-белое пространство, развалины впереди со вставшими дыбом рельсами, осветительные заряды. Стучали изредка с обоих сторон тяжёлые и лёгкие пулемёты. Но временами чудилось будто кто-то сопит. Васька, на всякий случай прочитав лагерную молитву про чёрта, что родил трёх чертенят (пожелал им доброго здоровья и в обмен попросил «рогатого» охранить его от всякой напасти!), взял чуть левее. Заползая вход сообщения, он сначала примостился на бруствер. Осмотрелся… Ничего, вроде бы тихо. Чуть поодаль начинались, раскинувшись крыльями, позиции 4-й и 5-й (родной) роты 34-го батальона 13-й гвардейской дивизии. Как раз на стыке и поставлен был секрет с пулемётом, чтобы беречь сон и покой бойцов. Дабы не тревожила их, сердешных по ночам германская разведка, что на прошлой неделе утащила-таки четверых. (Один днём позже выступал по «германскому радио». Призывал желающих выходить без оружия на ничейку, где «…добрые германские солдаты вам любезно дадут покушать и выпить шнапсу. Ну,  а затем переправят вас в тыл дожидаться конца войны с жидовскими комиссарами и их прихвостнями…») Как бы не было сейчас гостей. Мрачные мысли заволокли его душу. Он вспомнил широко раскрытые глаза сержанта Кадилова, что был старшим секрета и пулемётного расчёта. Над ним нередко смеялись из-за фамилии, а также из-за смешного отчества – Афанасий Павлиныч. Был он из рода священников, за что долгое время (до 1938 года) испытывал всяческие трудности. Кто-то из его родственников ранее сидел по тюрьмам и лагерям. Теперь же, в связи с  потеплением власти к православной церкви был освобождён совсем или досиживал срок на спецпоселении. Афанасий вызывал у некоторых бессовестных красноармейцев шутки, когда крестился или целовал нашейный медный образок перед боем. Мёртвых он также перекрещивал и старательно закрывал им глаза. Даже убитых немцев. «Тоже люди ведь! – горестно говорил он, потирая лоб или подбородок. – Богом сотворённые. Не их вина, что фюрер у них. Покаются там, пред Богом-то… Куда им деться? На небесах пред Ликом Святым никто не укроется. Всякое дело явлено будет. Вот там – суд! А что здесь? Одна морока. Да томление плоти. Небеса- вот освобождение для человека. И всякой Божьей твари». Тягали его пару-другую в полковой СМЕРШ. Но ничего не добившись, отпустили. Религиозную и антисоветскую пропаганду теперь не приклеишь. Даже бессовестные  в органах, что попадались ещё, боялись идти на это. Не зря товарищ Сталин (был пущен слух!) в беседе с председателем союза писателей Александром Фадеевым попросил того перекреститься: «Правда, что вы вэрующий?» - Правда, товарищ Сталин». – «Пэрэкрэстытесь, если так! Я тоже был вэрующий в Бога, а повэрил в коммунизм».

    Перемахнув через бруствер, Васька некоторое время постоял. Держа тупой вороненый ствол на уровне глаз, пошёл к пулемётному гнезду. При этом вжимался в промёрзшую земляную стену хода. На всякий случай поднял с земли увесистый ком. Забросил его куда следует. Там что-то громко стукнулось. Но ничего не произошло. Окоп продолжал хранить молчание. Можно было отправиться в штаб батальона. Доложить ротному младшине Седельникову, что так мол и так, оказался у пулемёта и не нашёл там никого. Придумать историю, что забрёл туда за махоркой. Но как объяснишь, что оставил там оружие? Это – трибунал и штрафбат. Он продолжал красться вдоль хода. Совсем медленно приблизившись к повороту, снял ушанку. Зацепил её на ствол «Вальтера». Вытянул вперёд, как мишень. Опять ничего. Эта неопределённость сводила его с ума. А санбате полка ждала Люда. Он обещался проведать бойцов из 4-й и вернуться через час.  Трепло… Ещё не хватало, чтобы девушка плохо о нём подумала. Небось завёл себе новую «сестрёнку»! Когда награждали в тылу. А от меня теперь нос воротит, поймало его возбуждённое сознание такую препоганую мысль. И стало действительно не по себе. Он решительно собрался и шагнул вовнутрь. Полной грудью, во весь рост. Шумно выдохнув из себя.

    Опять ничего… В копчике не было ни души. Сам он, укреплённый по брустверу досками и битым камнем с кирпичами, с аккуратно выдолбленными нишами с патронными цинками и гранатами, с самим пулемётом на архаических колёсиках, железной опорной скобой и гнутым шитком со смотровой щелью был таким, будто из него с минуту назад ушли. Ушли, чтобы ровно через минуту вернуться. Он было расслабился и сел, не думая ни о чём. Но даже самую подлую мысль о том, что спящих ребят застигла в врасплох вражеская группа, перешибла другая. Она заставила его подскочить как ужаленного. Чуть ли не на метр: СВТ не было!

   Ёк-ёк, сказал он себе по татарски, как это бывало говорил Шрафутдинов. И ещё раз ёк.  Стало быть нафигачил кто-то из своих. Донёс-таки о моих визитах, подлюка. Неужто Кадилов? Убъю паскуду. Зарежу. Верно смершевцам скурвился. А такой фраерок будто бы! Фрейфе! Вот из таких «редисок» и получаются заправские сучары. Только сам он где? Что-то уж больно явно менты работают. Засветили его предо мною. Не похоже это на них. Что-то не клеится.

- Слышь ты, придурок! Хватит ползать, - раздался внезапно тихий шёпот.
   От неожиданности он вздрогнул. Встрепенулся. Но ноги и руки сделались как ватные. Сигнал «тревога» явно не прошёл по организму. Стало быть, бояться было нечего. И некого.  В окопчике или в ходе был не враг.

- Сиди спокойно, - продолжал говорить с ним голос слева. – Не рыпайся!  Слушай меня внимательно, парень. От того, что ты сейчас услышишь, зависит многое. Может быть вся операция. Понял? Кивни!

- Ну понял, - нехотя кивнул тот. – Из понятливых. А на хрен из тени? Выдь наружу. Перетрясём по людски.  Не в западло будет?

- …Продолжай слушать, - говорил хозяин голоса как в ни в чём не бывало. – Иди в особый отдел. Там доложи с глазу на глаз старшему оперу или начальнику. Слово в слово: «Есть новости от 401-го. Доложить по линии». Понял?

- Ферштейн, - нехотя согласился Васька. – Доложу как же… Что встретил лунной ночью одного мудака. Что тот мне назвал своё погоняло типа «четыреста один». Как же… Ты мне варьку не валяй в стогу сена! Слышь ты, ферштейн-оберштейн? Теперь я догнал. Ах он, паскуда! Ах он, редиска! На перо поставлю! Голым задом…

   Эшке бы внутренне содрогнулся.  Побелел и не встал от таких слов.

- Ладно, хватит, - голос в темноте, скрытый ходом сообщения едва вибрировал от смеха. – Уркаган… Молодец, что так метелишь! Только вот что: оружие твоё у меня. Скажешь да, получишь. Скажешь нет…

- Ну а скажу? Лопуха нашёл!

- Это как скажешь. Скажи, что б я тебе поверил: скажешь?

- Говорю да, - помедлив, ответил Васька уверенно. – Ну?

   Из-за бруствера, осыпая мёрзлые, пепельно-серые комья, сползла длинная винтовка со стальным кожухом газоотводной трубки.

- Эй, фраерок! А ребят подкинуть не забыл? – чувствуя, как к горлу подступает приятно-горький ком, Васька помнил о других. – С ними что? Слышь ты, мудила? Щас из пулемёта садану, хрен ты опущенный!

   Он и впрямь кинулся к «максиму». Схватил обшитые сукном рукоятки, наложил палец на гашетку. Но тут же отпрянул. В мелькнувшем ракетном блике с нашей стороны он успел разглядеть в ходу слева неподвижные, прислонённые к земляным стенкам три тела. У них были завязаны за спинами руки.  Чем-то закрыты рты. Теперь он понял чьё сопение ему почудилось.

   Над изрытыми склонами, увенчанными цилиндрами мятых, издырявленных баков, взметнулись осветительные ракеты. Цвигун напряжённо всматривался поверх бруствера, но ничего не замечал. Тот, кто повязал ребят и вернул ему СВТ,  был не дурак. Полз по всем правилам, сливаясь с местностью. К тому же, наверняка был облачён в маскхалат. Правда интересно, как это ему удалось одолеть сразу троих? А может, он не один… При такой мысли Ваську знобливо передёрнуло. Что делать? Он снова кинул взор на ребят, что сидели связанные по рукам  и ногам. В неловких позах. Развязывать? Или в СМЕРШ? Или… Он вспомнил про вещмешок с гостинцами для Люды.  Пойдут расспросы: как мол оказался у пулемётной ячейки? Откуда фрицевские вещички?  Решительно его повело к связанным. Он высвободил рот Кадилова от цигейковой шапки. Затем взмахом штык-ножа перерезал прочный зелёный шпагат, коим были связаны его руки и ноги.

- Эх, ты! – сказал он в виновато моргающие глаза. – А ещё верующим называешься! В Христа-Бога. Что у него сказано: «Имеющий глаза да увидит». А ты? Имеешь зенки – так протри, что б видеть? Ферштейн?

- Ребят сонных повязали, - отбрехивался тот. – Я им соснуть позволил, ради Христа. А сам возле пулемёта…

- Прикурнул, да? Эх, теря-тетеря. Курский ты соловей. Ну, бывай! Да ты не боись, фраерок, - ободрил он Афанасия Павлиныча: - В Васю что вошло, то куда попало не выйдет. Намёк понял? Ну, то-то. Бодрствуйте…

- Спаси тебя Господь…

   Васька, закинув СВТ за спину, спешил теперь в санчасть. Вещмешок он держал в руке, как сущую драгоценность. По пути его останавливали направленными штыками или стволами пистолет-пулемётов часовые, что не имели привычки спать. (С тех пор, как новый комбат вместе с начальником СМЕРШ или без него заимел вредную привычку: проверяя посты, если заметит спящего – подойдёт да гаркнет по-немецки на ухо. С тех пор, как двоих замели в штрафбат – спросонья поднимали руки и просили о пощаде, - желающих кемарить как-то поубавилось.) Васька лениво отбрехивался «свои!» вместо положенного «Пароль?» - «Гудок». «Отзыв?» – «Пламя». Его узнавали. Перекидываясь весёлыми словечками сквозь заиндевевшую растительность, окружавшую губы и щёки, просили засвидетельствовать почтение «сестричке». Ля амур его с Людой ни для кого в поредевшем батальоне секретом не был. Относились к ним в основном доброжелательно. Правда помощник начальника полкового СМЕРШ, капитан Стеблов, коего на прошлой неделе завалил гитлеровский снайпер, некоторое время имел виды на Людмилу. Ходил вокруг неё кругами. Широкое, лоснящееся его лицо отдавало то перегаром, то одеколоном «Москва» с «Красным Октябрём». Часами он просиживал в землянке санчасти, умасливая сестричку подарками вроде шоколадок «Спорт» и трофейных дамских сигарет «Данхил» с длинным золотистым мундштуком. Но всё было тщетно. Зачастил было капитан на «прожарку», что расположилась на откосе берега. Но результат – нахватался вшей от грязного белья, что было свалено в кучу. Сидеть возле него его как будто никто не надоумил. Красный от ревности Васька тогда сам забегал кругами. Несмотря на увещевания Люды («…Да не курю я, Васенька! Даром он мне не нужен, милый мой, драгоценный…»), он был уверен: Стеблов, вражина ментовская, нарочно к вшам поближе подсел. Дабы их нахвататься и в голом виде, значит…

    Перешагивая через спящих, что лежали вповалку или сидели, прислонившись друг к другу, выдыхая морозный пар через поднятые воротники шинелей, надвинутые шапки-ушанки, доведённые до глаз свитера или шерстяные подшлемники (мода пошла от фрицев и финнов), он наступил на вытянутые бурки из чёрного беличьего меха. Обладатель их чихнул. Его широкое узкоглазое, как скала, лицо озарилась на мгновение длинной улыбкой. «Ты мало-мало, Вася, меня задавишь! Полохой ты…» Васька, признав алтайца Таматакова, только щёлкнул его по носу. «Ну ты, бисова душа! – раздался с фланга недовольный сиплый бас. Кашель: - По ногам как по бульвару! Чай, не по девкам ходишь…» В ответ на такую некультурность Васька  лишь сплюнул.

- Хенде хох! – гаркнул он, подражая комбату, в прикрытое шапкой ухо дневального, что сторожил санчасть. Немного подумав, добавил:  - Руссиш швайн!

- А?.. Что? Где? – подскочил тот, как подброшенный взрывом. Заметавшись по траншее со входом в блиндаж, что завешен был плащ-палатками в несколько слоёв, испуганно заверещал: - Ну, чё? Паскуды! Кранты вам, фрицы! Товарищ Сталин! Дорогой и любимый! Да я свою жизнь за вас…

    Клацнув  затвором трофейного МП-40, он вовремя заметил ухахатывающего Ваську. Плюнул что есть сил. Разразился витиеватой бранью.  На шум из блиндажа вылетела Людмила и её помощница Зойка, тоже ефрейтор и младший санинструктор.

- Ну он паскудина, твой уголовничек! – жалостливо протянул дневальный, нескладный тощий паренёк с заячьей губой. Видя, как Васька покатывался ещё больше, добавил:  -  Нашла хахаля! На что особист-покойник видный был…

- Как вам не стыдно! – шумно выдохнула раскрасневшаяся от мороза девушка. – Товарищ боец!

   Её коротко подстриженные волосы растрепались из-под шапки. На гимнастёрку с угольниками в петлицах с чашами, перевитых змейкой, была одета ватная безрукавка, прошитая по воротнику и плечам белыми нитками. На груди были пришиты карманы, куда она складывала шприцы, бинты и склянки с йодом или зелёнкой. Из-под воротника на шелушившийся подбородок выбивался ворот грубошерстного свитера. Он скрывал натёртую девичью шею, что страдала от уставных крючков и пуговиц, на которые застёгивались воротники. Нежное круглое личико со вздёрнутым носиком и большими карими глазами, что смотрели пытливо, но с детской робостью, здорово было обожжено морозным ветром, что наносил из степи сухой колючий ледок. Но несмотря на эти военные прелести, Васька  залюбовался ею как никогда.

- Слышь, братело! Фонтан прикрой! – сквозь смех посоветовал он бойцу. – И матюгальник заодно.

- Да пошёл ты, хрен моржовый! Уркаган задрипанный! Небось у параши дневалил в своём Учкумлаге. Не пой фокстрот – целей будешь…

- Не блатуй! – уже серьезно начал Вася. – Не люблю, когда за базар не в ответе. Понял? У тебя фраер на лбу написан, а ты в авторитет лезешь. Совет да привет мой. Пойдём, Люда, - он, смерив съёжившуюся фигуру с вытаращенными глазами и шинели до пят, выданной явно не по росту, отогнул полог блиндажа.

   Другой рукой он увлёк за собой Люду. Внутри на досках, застланных немецкими шинелями с погонами и шевронами, укрытые собственными шинелями или ватниками, лежало шестеро забинтованных. У одного, что смотрел на мир сквозь щели, оставленные в марле, на правую руку была наложена «шина» в виде бруска фанеры. Вид был такой, будто человек вытянул её лодочкой для приветствия - «Нате вам!» или «Держи пять!» На бревенчатом потолке с проступающим ледышками качалась германская карбидная лампа, что освещало пространство зеленоватым болотным сиянием. Кроме этого на столе, сбитом умельцем из взвода обеспечения, из брусков и реечек, пылали круглые жестяные плошки (также трофейные), заполненные стеарином. На пустом зелёном ящике из-под мин сидел, с сипением выдыхая и тараща белые глаза, молодой боец. Из-под съехавшей на затылок ушанки выбивался отросший чубчик, что покрывал левую часть обритой головы. Боец то хватал шумно воздух, двигая посиневшими губами, то судорожно прикладывался к котелку. Пил из него судорожными, мелкими глотками. На столике посреди коробок со шприцами, упаковок с ватой и марлей, а также склянки с йодом стояла обшитая войлоком круглая фляжка. Из её открытого горлышка несло едкими, техническими маслами.

- Ох и нагвоздался этот супчик! – тихо сказала Люда, прижимаясь к Васькиной небритой щеке. – Сидоров, из 3-го взвода. Где-то антифриз стянул. Разбавил с водой и… Говори таким, не говори, всё равно травиться будут. Или меня, дуру набитую, под трибунал надо, что не умею объяснить? – она чмокнула его в щёку. – Ну вот, заросший какой! Прямо кактус. И насекомые, наверное, в щетине водятся.

- А ты меня целуешь, - с укоризной заметил он.

- А я тебя целую, милый, - её губы коснулись вновь его щеки с «колючками».

- А вошь, она медсестричек ой как любит, - хохотнул через силу Васька. – Прыг-скок с меня. А мне, понимаешь, неловко. Свою милую-суженную своим паразитам вскармливаю. Что я, фашист какой?

- Глупый…

   В следующий момент их губы слились в жарком поцелуе. Он умело (был опыт!) обхватил её плечи. Стал поглаживать их волнами. Затем с плеч опустил их на полушария груди. Стал водить по бёдрам, отчего девушка сразу обмякла и затихла у него в руках. А через полог бесшумно метнулась к Сидорову вернувшаяся обратно Зойка. Она быстрее ока налила из кипящего чайника в мятую жестяную кружку горячий морковный чай. Сунула его почти под нос бедолаге: «Пей, дурик! Только мелкими глоточками. Не то глотку спалишь…»

   Сверху грохнуло и тряхнуло. Донёсся знакомый ишачий вой и свист. Ясно: фрицы щекотали нервы пристрелочным огнём из своих «труб». Шестиствольные миномёты. Или что заметили, движение какое на нашем передке. Вон, Зойка бегала через ход сообщения к водокачке, что в ста метрах, если вниз, по прямой. Там, за развалинами, в яме разводили огонь на углях, где кипятили воду и разогревали кашу или банки с тушёнкой. Бывало, что отдельные «барбосы» разогревать то разогревали, но открыть консерву не догадывались. В результате банки взрывались, разбрызгивая вокруг себя горячие комья свинины, обложенной жиром. Грохот при этом получался незабываемый. Одного этого хватало, чтобы фрицы оживали и «давали прикурить».

    Люда вздрогнула и прижалась к нему плотнее, словно ища защиты. Вот гады, напугали девушку, подумал он.  Слегка погладив её каштановые волосы, что окружали голову как стрижка «каре», он внутренне напрягся, обдумывая, что сказать. Она уловила его перемену. Стала пристально вглядываться. Губы её, шелушившиеся и потрескавшиеся, что кололи и царапались, как и его собственные, стали медленно открываться. В них читался немой вопрос: что будет со всеми нами, что будет со мной, мой милый?

- Ой, это я… того, кашлянуть забыла, - смущённо опустила глаза толстенькая, крепко сбитая Зоя. Она втайне была влюблена в Ваську, но и виду не подавала.

- Ум…гум… - просипел Сидоров из 3-го, что шумно тянул кипяток.

- Гав-гав… - в тон ему пошутил Васька, чтобы как-то расшевелить обстановку.  – Здрасьте! Привет вам от Шарика - Бобик передавал!

   Зоя совсем зардела. Свиридов чуть было не поперхнулся кипятком – его пришлось бить по спине рукой Зои, что Цвигун предусмотрительно взял в свою. Забинтованный до глаз с «шиной» трясся от мелкого, булькающего хохота. Рука, поддерживаемая перебинтованной палкой, двигалась из стороны в сторону. Остальные, раненые легко, шумно задвигались. Люда тоже прыснула от хохота. Но в глазах оставалось прежнее недоверие.

- Заяц! – он, заметно успокоясь, чмокнул её в носик. – Тут такое дело… Меня комбат к себе требует. Чую, может надолго. Ты не горюй. Где наша, как говориться… Вот, - он опустил на земляной пол вещмешок, - тут и тебе и вам всем, ребятки, гостинец припас! Налегай во всю стахановскую!

- Вася, милый! – её глаза стали полны жгучих слёз. Одна, брызнула ему на лоб и, казалось, прожгла кожу. – Надолго…

- Не навсегда! – он опустил глаза, но тут же вскинул их обратно. – Да ничего не будет. Вызывали уже… Обошлось тогда, обойдётся и сейчас. Ну, бывай, Людочек.

   Он мягко оторвал её от себя. Мелко перекрестив себя, обернулся на выход.

- Бывай, Васёк! Что б всё ладно там было! – донёсся голос.

- Быстрей возвертайся, - донёсся другой. – Ни пуха тебе, ни пера…

   К чёрту, хотел было бросить по привычке Васька. Но, вспомнив, что перекрестился, он смолчал. Путешествуя в полусогнутом состоянии по траншеям со спящими, перешагивая через ноги в валенках, винтовочные и автоматные приклады, патронные диски, вещмешки, подкладываемые под голову, сопящие и чавкающие во сне небритые, дорогие сердцу и душе физиономии, он внезапно наткнулся на бредущих встречно комбата и незнакомого командира. В относительно новых желтовато-коричневых ремнях, перекрещённый портупеей с планшеткой, в длинной комсоставской шинелью с пристёгнутыми за хлястик полами, он в отличие от настороженного комбата шёл пружинистым, лёгким шагом. Сзади следовал вестовой комбата с ППШ и в шлеме, за ним – два бойца. Причём при свете от ракеты Цвигун успел заметить, что у обоих нет петлиц и звёздочек. Взгляд у одного из них был затравленный и агрессивный. Другой же смотрел из-под лобья. Всё время двигал губами, словно шептал молитву или заклинание. Штрафники…

- Ну Цвигун, - заулыбался комбат Гранатулов. – Несёт тебя нелёгкая! Куда путь держишь, боец?

- В СМЕРШ, - коротко ответил вытянувшийся Васька. – Разрешите следовать дальше, товарищ майор?

    У товарища майора упала  на грудь тяжёлая, квадратная челюсть. Был он под два
метра роста. Белой кожи полушубок, покроя «романовских», на дублёном овчинном меху, делал его ещё шире и крепче. Близко расположенные к переносице глаза с редкими бровками, тяжёлый, как наковальня, подбородок с двойной ямочкой делал его похожим на штангиста или молотобойца. Но голос у Гранатулова был тонкий, даже писклявый. Он страшно таращил глаза, отдавая команды, отчего писк становился ещё тоньше и запредельней.  Но непонятливым доставалось по русски: тяжёлым, как кувалда, кулаком. Один удар которого отбрасывал человека на метр. В сочетании с тонким, писклявым  криком это выглядело жутко. Но за глаза его звали не иначе как «Оськой». Как-то раз, контуженный, выбираясь из-под развалин, он пискнул в телефон полевой связи: «Ось-ось?» Это было достаточно, чтобы кличке появиться и пристать.
 
- О, как! – майор загородил ему дорогу. – Так на ловца и зверь бежит.  Товарищ капитан, - не оборачиваясь, заговорил он с новым командиром: - Вот! Вот он, наш герой! Из бывших, искупивших кровью, значит… Орденоносец! Небось с собой таскаешь орден? – подмигнул он Ваське. – Знакомься…

- Красноармеец Цвигун, - вытаращил глаза Васька, глядя в пространство над командирами. – Бывший зека. Ныне боец-орденоносец. И так далее. И тому подобное. И…

- Всё! – кулак комбата уже выписывал сложные фигуры у носа.

- Нет, почему же… - усмехнулся капитан. – Пусть продолжает.

- А вы кто будете, товарищ капитан? – усмехнулся Васька. – Никак…

- Угадал, - кивнул капитан. – Старший уполномоченный контрразведки СМЕРШ. Прикомандирован с сегодняшнего числа к отделу при штабе вашего батальона. Вы к нам направлялись?

- Так точно. К вам.  Только «не направлялись», а направляюсь.

- Что у вас? – тон капитана стал непринуждённо-деловым. Он жестом пригласил Ваську следовать за ним. – Идите, комбат! Мы вас догоним…

   Цвигун  начал  издалека. Он честно признался, что ползал на ту сторону. На вопрос зачем, последовал ответ: продуктовый паёк сильно урезан. Бойцы неделями не видят мясных консервов. Одни лишь сухари да пшённая каша, от которой в животах свербит. До коле ж можно? (Уполномоченный СМЕРШ покивал с пониманием. Глаза его, однако, не выразили никакого сочувствия.) В конце-концов, Цвигун был уверен: его контакты с врагом в лице этого немца могут только помочь. Этот Эшке неплохо метелит по-нашему. Как-то обмолвился, что до войны, в сентябре 38-го, был по обмену специалистов на заводе «Россельмаш». Разве плохо иметь своего человека – уши и глаза – на той стороне? По-моему, неплохо. Вот и я говорю… «Хорошо, - глаза смершевца-капитана засияли от азарта. – Убедил… Но почему ты, боец Цвигун, не обратился по инстанции? К моему предшественнику? Или начальнику полкового отдела СМЕРШ?» «Видите ли,  товарищ капитан, - Цвигун отчётливо проговорил слово «товарищ». – Мы народ по лагерям тёртый. Бывалый… К недоверию приучены в отношении вашего брата. К тому же мною ваш предшественник занимался. Я ведь коротенько в плену побывал. Летом, во время Изюмского сражения. На меня целую папку в «смерть шпионам» завели, - усмехнулся он; капитан тут же провёл пальцем по переносице. Затем вынул дюралевый портсигар с папиросами «Пушки». Одну сунул себе в зубы, другую предложил ему: -  Чего он там накопал, в толк взять не могу! Ей-ей, брешут! Если кто насвистел, будто я перед фрицами в плену хвост распушил. Не было такого! Я так понял, что информация прошла: будто я выпрашивал у тех разрешения перетереть со станичными насчёт хлеба да сала. А потом, дескать, побег и всё такое…» - он многозначительно кашлянул. «…А не было всего такого?» – глаза смершевца снова зажглись холодным пламенем. «А не было! – в тон ему схохмил Цвигун. – Не верите, пошлите в дело. Ну вот, хотя бы с этими… штрафниками. Чем не проверка?» Капитан шумно продул фильтр папиросы, что сплюснул широкими, рабочими пальцами. Затем согнул в зигзаг.

- Подумаем, - он неуверенно, но с любопытством окинул взглядом  парня с чернявым лицом и антрацито-чёрными цыганскими глазами. – Прямо на смерть готов… Ладно, подумаем. А за «четыреста первого», - он понизил до неузнаваемости голос, - огромное тебе спасибо. Держи пять!

- Благодарствуем, - Васька сомлел от неожиданности, но ухватил за большую руку. – Разрешите отбыть в расположение взвода?

- Разрешаю. Бывай… - капитан на мгновение задумался, а затем серьёзно добавил: - Береги себя, боец!

- Слушаюсь, беречь себя, товарищ капитан!

   Они расстались как будто знали друг-друга давно. Капитан, что так и не представился, пошёл догонять Гранатулова, что следовал с сопровождением на позиции 4-й роты, где ночью скрыто разместилась полурота штрафников. С утра, ровно в 6-00 им предстояло перейти в контратаку. Прямо перед позициями 4-й, слева от берега Волги, что оделась в лёд, разместилась немецкая четырех орудийная батарея. За ней – до двух миномётных расчётов, что вместе тревожили огнём наш берег.  А также мешали по ночам скрытно перебрасывать по льду подкрепления и боеприпасы. Отправлять в Малую Слободу раненых. Штрафников и тех пришлось и тех отправлять под огнём «нобелверфелов». Часть пути ползли по льду. Слава Богу, огонь реактивных установок оказался наобум. Ракетные снаряды  взломали лёд слишком далеко. Ранены были только двое проштрафившихся, о чём уже доложено  командиру  штрафбата. Тот имеет полное право написать представление о погашении судимости у обоих. Отправить их в тыл на сборный пункт с правом восстановления в прежних званиях и должностях, в регулярных частях. Интересно, поступит ли?.. Начальник загрядотряда хоть и свой, чекист, но больно въедливый. Больно много требует от подчинённых и самих штрафников. Будто им, бедолагам, от этого легче? Да, имеются среди «товарищей осужденных» немало мерзавцев, что пытались дезертировать путём самострела (выдавали пятна пороха от близкого выстрела), расхитителей казённого имущества, нарушителей дисциплины. Есть и те, кто вёл пораженческую пропаганду как  по глупости, так и по чужому научению. Дескать, немцы культурная нация – в плен, если возьмут, то будут кормить, а затем посадят на поезд с билетом в любой конец Европы. Ту-ту, мол, ребята. Как же… Его передёрнуло от воспоминаний. Освобождая деревни под Болхово зимой 41-го он видел  раздетые трупы наших пленных, что закоченели на морозе. Сожжённые факельщиками избы, закутанных в тряпьё мамаш с годовалыми детьми, что беззвучно рыдали. Выпрашивали хлеба. Не для себя – для детей… Видел  самих пленных «арийцев», также замотанных в тряпки и шали. Небритых, с чёрными пятнами морозной гангрены на руках и лицах. С крупными жирными вшами, что покрывали их мундиры и запаршивевшее от грязи нижнее бельё со штрипками и пуговицами. (По этой причине их брезговали обыскивать – предоставляли это делать самим, препоручая их же товарищам.) Их было по-человечески жаль, тем более, что среди них встречалось немало бывших коммунистов и социал-демократов. Они с готовностью вызывались помогать «рус камрад». Многих передавали «по эстафете»: 4-му управлению в Москву. Там требовались кадры для нелегальной работы во вражеском тылу. Но стоило ему представить, что кто-то из этих «арбайтеров» или «бауэров» стрелял по нашим…

   Были среди штрафников и калмыки, и татары, и немцы, что несмотря на высылку поволжских колонистов на север, всё же густо насытили ряды Красной армии с начала войны. Тех или иных бросил на «искупление кровью» военный трибунал по разной причине. Кто-то передавал врагу сведения о своих частях, ползая за линию фронта. (Нередко, в ходе отступления под напором врага, а затем быстрого контрудара обнаруживались ненайденные немцами записочки: «в штаб абвергруппы», «в абверкоманду» или просто «господам немцам». В ходе тех же атак при захвате документации оперативных отделов вражеских штабов также обнаруживались любопытные документы. В них нередко указывались исходные данные источников, что ползали за линию фронта. ) Хотя немало было просто попавших под каток. Под пресс обстоятельств, имя которым – война. Слабый духом, что не сидел в колымских лагерях по 58-й за антисоветчину, нередко «гудел» в штрафбат. За брошенную винтовку. За оставленный при отступлении пулемёт. За пьянку и прочее поведение, что получило имя нарицательное – а м о р а л к а! Можно судить или не судить строго тех, кто выносил приговоры по этим бедолагам. Но капитану, что побывал на войне с осени 41-го, выходил из окружения, был в фильтрационно-проверочном лагере (ФПЛ), то есть проверялся своими же чекистами, казалось, что без вины виноватых всё равно нет.

- …Привет! – коротко бросил ему начальник отдела контрразведки полка, что с расстегнутым воротом допрашивал какого-то бойца в землянке. – Приземляйся. Ввожу в курс дел. Этот мудак, - палец майора скользнул в направлении бритой головы,  со свежей ссадиной у виска, - сегодня по утру читал в отделении жалостливое письмо. Вот оно, кстати, - на колченогом столе, освещаемом сплюснутой латунной гильзой малокалиберного снаряда, зашелестел лист, вырванный из германского журнала «Сигнал». – Вот, гляди! Фрицевский журнальчик таскал с собой. Почти не тронутый. Пары листиков нет – может кому одолжил? – рука снова  ш и р к-    н у л а  к  голове, которую арестованный спешно закрыл руками. – Заливает мне баллоны, что на жопу свою израсходовал. Врёт, ясное дело! Журнальчик фрицы печатают о-го-го на какой бумаге! На глянцевой! Такая гавно плохо трёт. Ты чё мне мозги впариваешь!?! – кулак на этот раз прицельно тюкнул бритую голову, от чего существо в грязной гимнастёрке с сорванными петлицами, со сползающими штанами, лишь судорожно сжалось.

- Разрешите? – стянув с головы шапку, капитан деловито цапнул лист из глянца со следами от скрепки. На нём красочно, в цвете были расположены картинки: гигантская пушка «Дора» на железнодорожных транспортёрах под Севастополем, германская радиоуправляемая танкетка, всё там же - итальянские аквалангисты. На обороте среди фотографий Манштейна-Левински в сдвинутой пилотке, колонн советских пленных  и брошенной техники потерялся текст. Написанный от руки химическим карандашом. Скорее всего, его обломком.  Неумелым мальчишеским почерком. Буквы были корявые, наползали друг на друга. «…Мамочка! Мне страшно! Я скоро погибну. Забери меня отсюда. Нас не кормят, мама. Нас гонят на убой. Иногда в голову идут мысли, а не сдаться ли в плен? На прошлой неделе после немецкой радиопередачи трое наших бежали. Их винтовки и автомат нашли в окопах. А самих нет. Вот и думайте, как вам поступать. Ваша судьба – в ваших руках. (С этого места - жирно обведено и подчёркнуто красным грифелем. С надписью, сделанной рукой майора: «С чужого голоса поёт!»)  А Сталин похоже нас не любит. И на Россию ему напевать, если продолжает мериться силами с Гитлером. А немцы, похоже, и впрямь цивилизованная нация. Нас обещают кормить два раза в день, отправить на работу в Германию или любую из стран Европы, как мы пожелаем.  Только куда девать комиссаров и чекистов? На этот вопрос – один  ответ:  к стенке их, гадов…»
   
- Ты видишь, как они этого сучёнка обкатали? – свирепея заёрзал на табурете начальник. – Расстрелять такого мало! Вот взял бы… - его рука было замахнулась вновь, затем вынула из кобуры ТТ. – Сейчас выведу и пальну! – он подмигнул капитану. – А что? Как, капитан? Одобряешь такой поступок?

- Да, наворотил ты делов, - мрачно изрёк тот, адресуясь к изменнику. – Как же так? Советский парень. Родом из рабочих. Сталинградец ещё! Родители – отец коммунист с дореволюционным стажем, мать передовик производства, -  капитан демонстративно пролистал папку с подшитой характеристикой командира отделения, взвода (писал старший сержант заместо убитого лейтенанта). –Где сами – твои родители?

- Эвакуированы в Астрахань, - давясь от плача заговорил тот, не отрывая рук.

- Ого! – подкинул палец «гражданин майор». Он был небольшого роста. На голове лохматился седой ежик волос. На узких плечах шелестела новая гимнастёрка из тёмно-зелёной шерсти. В петлицах, что раньше были серебристо- голубые, с пропеллерами от ВВС, на этот раз  была пехотная эмблема из двух скрещённых ружей. Эмалево-золотой значок «гвардия» на груди был как нельзя кстати. – Эвакуировали их! А они кто – наркомы или конструктора? Это почему их так – взяли и сунули эвакуационное свидетельство? Это кто его им сунул, мать его за руку?!? А?!?

- Не-не знаю, - заикался тот сквозь рыдания. – Я не-не з-з-знаю…

- Заладил как припадочный – не знает он! Знать надо! – майор снял пистолет с предохранителя. Звонко передёрнув затвор, загнал патрон в ствол. Подмигнул ещё раз. Внезапно, налившись кровью, затрясся как паралитик: - Зенки открыл! Быстро! Ну!?! В глаза мне смотреть! Говори быстро: кто тебя завербовал? Кто…

- Я не-не знаю… Был один – приходил… Тёмный такой… Говорил, что жалко ему… Я не-не знаю кто…

- Говори быстро: кто? Имя, звание, особые приметы? Он тебе всучил журнал? Отвечай – он!?!

- Не-не знаю… я его потом отыскал. В вещмешке…

- Ну, смотри! На вон, кусок сахару. Пососи хоть как следует. Да чайку попей, - рука майора щёлкнула пальцами. По ступенькам (блиндаж был в три наката, отрытый и настланный летом) сбежал дневальный сержант с трофейным плоским котелком со складной крышкой-манеркой, что использовалась для питья. – Сейчас дам карандаш и бумагу.  Напишешь мне всё подробно. Сможешь?

- Ум… гум…

- Не ум-гум, а есть! Эх ты, враг народа – чучело из огорода, - майор, довольный своей шуткой, захохотал. – Ну, если не сможешь, мы подсобим, – он вновь моргнул капитану, что зарылся носом в папку для бумаг с оперативным делом сидящего рядового. – Только, если подсоблять будем, ты много чего напишешь. Это я тебе обещаю! За дёшево отделаться у нас не выйдет. Не та система!

   Он вызвал через дневального бойца с ППШ. Поручил ему присматривать за изменником, пока тот «сочинять будет». Затем, набросив полушубок и шапку, предложил выйти с ним в траншею. Так и поступили.

- Даже чаю, этот дурак, попить не дал, - насмешливо протянул майор, жадно закуривая «Казбек». – Тьфу! Тошно от него! Даже бил – и то тошнит. Как на гавно встал. На жалость давит! Я таких, жалостливых, за версту чую. Родители, видать, из бывших. Троцкисты, ясный огород! Надо шифровку с нарочным – в дивизионный отдел! Что б территориалы их отследили!

- Да, надо, – вдумчиво согласился капитан. – А с этим как?

- Что? - неопределённо ухватился за мысль  начальник.

- Может для себя прибережем? Для контактов с этим «тёмным»?

- Надо подумать. С начальством согласовать. За самодеятельность, сам знаешь – по шапке… того! А мысль интересная. Мне б его звание по легенде, приметы. Неужто из наших? Или шляется кто по ночам? – майор даже подавился табаком от возбуждения.  Прокашлявшись, продолжил: - Вот заразы, фрицы! Как работают! А познакомиться с этим «ряженым», артистом из Большого  театра, надо. Всенепременно! Так и назовём разработку. «Ряженый»!

- Лучше «тёмный», - настаивал капитан. – Так по сути. С момента истины…

   Утром, с первыми лучами низко стелющегося солнца, по врагу ударили четыре 76-мм полковые пушки. Левый склон покрылся чёрно-огненными шапками взрывов. Облаками оседал снег. К орудиям подключилась миномётная батарея. 120-мм мины с квакающим звуком приземлялись за сгоревшими цистернами на верхушке Мамаева кургана. Там фрицы установили два 75-мм тяжелых орудия (IG-18), что держали под обстрелом местность. За шумом огня  к малому нефтехранилищу, тоже покорёженному, что располагалось у берега, подошли два Т-60 и одна БА-20. Полурота штрафников, поделенная на два батальона (условно, конечно!), изготовилась к атаке. Позади во второй линии наших траншей, среди бойцов 4-й и 5-й залегли два пулемётных отделения (два ПД и один «Максим»). Это был отряд заграждения. Непосредственно пулемётчиками руководил молодой лейтенант, который подчинялся майору НКВД.
 
- …Вперёд, соколики! Дадим фрицу прикурить! За Родину! За Сталина!

- Эхма! Гуга!

   Цвигун был в первом эшелоне обороны. Он наблюдал, как штрафники, в поношенных шинелях и ушанках, с одними винтовками с приткнутыми штыками, кто крестясь, а кто матерясь, готовились принять бой. Некоторые из бойцов несмотря на строжайший запрет подбадривали их. Слово за слово, давали отхлебнуть из фляги. Совали по карманам сухари, куски сахара и сала. Кое-кто подкидывал «болезным» да «сердешным» патронов, гранат. Сам Васька сунул одному из штрафников с характерным вырезом глаз, примятым носом и смугло-грязной кожей ребристую гранату Ф-1. «…Спасиба, дорогая брата, - пустился тот жалостливо благодарить. – Буду не забыть до самая смерть! Спасиба – как спасиба, тебе!» Он даже отставил винтовку. Встал на колени. Но Васька с омерзением отвернулся и сплюнул. Подобные фортели ему были не по душе.

    Теперь они, следуя за своим командиром, пехотным офицером, что с петлицами звёздочками, бежал первый по снежно-чёрному склону, карабкались по брустверам. Мелькали их стоптанные сапоги, латанные валенки, даже ботинки с обмотками. Сзади заурчали моторами маленькие танки с автомобильными двигателями. Они, лязгая гусеничными передачами, шли за растянувшейся пехотной цепью. Их конические башни с тонкими пушками вращались в поисках цели. Бронемашина, поворачиваясь на ухабах, медленно следовала в стороне.

    Чуть в стороне, на КП командира роты смотрел в стереотрубу на атакующих сам Гранатулов. Рядом с ним, согнувшись под навесом, пристроились офицеры, среди коих был начальник СМЕРШ, новый старший уполномоченный, командир заградотряда.  Они старались рассматривать сцену предстоящего боя в бинокли. О снежное бревно навеса щёлкнула пуля. Вторая…

- Пригнитесь, товарищи командиры! – запищал комбат. – Снайпер…

- Уже пригнулись, - пошутил начальник контрразведки. – Ниже некуда!

- Не остроумно, - сухо заметил майор НКВД.

   Пуля тут же, чиркнув, сорвала портупейный ремень с его плеча. Он инстинктивно сел. Все остальные последовали за ним.

- Товарищ комбат! – раздался
голос связиста, что тянул трубку полевого аппарата своему начальству: - Командир батареи просит разрешение перенести огонь вглубь позиций врага!

- Дай сюда, - Гранатулов захватил огромной лапищей эбонитовую трубку. – Куда перенести?!? Ты мне огневой вал создай! Я те перенесу… Людей не жаль?

Усмехнувшись, он выставил трубку мембраной микрофона:

- …У меня и так суточный перерасход снарядов! Я и так начальнику артснабжения вынужден отписываться по дням и по часам, сколько снарядов и мин мною истрачено, сколько целей поражено! Комбат! За приписки меня Ершов из СМЕРШа того… это самое – под трибунал и в штафбат…

   Ершов захохотал. Командир заградотряда, высокий, крепкого сложения человек с примятым носом, криво усмехнулся. Пробормотал: «Снаряды на таких переводи… Жалеть – не потеть…» Уполномоченный промолчал.  Он явно не одобрял подобные настроения. К тому же в сердце ёкнуло. В ночь его прибытия (шёл вместе со штрафниками по льду, под  огнём «нобелверфелов») вместе с ним, ряженые в шинели с отпоротыми петлицами, на этот берег пришли двое снайперов. Уже здесь, в блиндаже Гранатулова они переоблачились в маскировочные халаты. За три часа до атаки через разминированный проход («коридор», что использовался раньше СМЕРШем в оперативных целях) оба уползли во вражеский тыл. Одним из «истребителей» был легендарный снайпер-сибиряк Василий Зайцев, произведенный не так давно в лейтенанты. Пользуясь шумом боя, они должны были уничтожать вражеские расчёты в пулемётных гнёздах, подносчиков и наводчиков орудий. Судя по всему, им это удавалось.

   Грязно-серая, как сама земля, цепь, ломаясь и выравниваясь, бежала издавая странный, мычащий звук «гуга!» к переднему краю немецкой обороны. Оттуда раздавались редкие хлопки винтовочных выстрелов, очереди пистолет-пулемётов, а также «ручников». В бинокль было видно, как над оседающим земляным крошевом и снежными вихрями, среди чёрно-пепельных воронок двигаются глубокие белые каски, суконные каскетки с длинными козырьками и обмотанные шалями осенне-летние пилотки. По данным разведки здесь, во втором эшелоне вражеской обороны расположилась батарея противотанковых орудий (3 Pak. 35/36, 1 Pak. 38). Орудия молчали. Внезапно раздались хлопки вражеских 82-мм миномётов. Рассекая воздух, с противным писком разорвались две мины. Но почти за цепью. Лишь двое штрафников, нелепо взмахнув руками, завалились в снег. Миномёты скоро замолчали. Лёгкие танки въехали на позиции. Принявшись утюжить их гусеницами, они из пулемётов и скорострельных пушек расстреливали прячущихся немцев. Вскоре один Т-60 завертелся на повреждённой гусенице. Те ещё продолжали сопротивляться. Штрафники грязным ручьём заполнили вражеские траншеи. Там закипела рукопашная. Кто-то упал ниц на бруствер. Над его гребнем то и дело взмахивали руки, приклады и сапёрные лопатки. Доносились дикие крики. Вскоре всё смолкло. Установилась дикая, необычная тишина.

- Что ж, без особых потерь, - подытожил Гранатулов.  – По моим подсчётам, не больше взвода наших полегло на подступах. В траншее может и больше. Всё равно – мало…

- С-с-сработано, как в аптеке, - смачно подтвердил командир 4-й. Это был тоненький веснусчатый старший лейтенант, недавно оправившийся от контузии. Он получил прозвище «сы-сы-сыкун» за посттравматические последствия. – Ос-с-собенно, с-с-с огневым валом, товарищ комбат. Бог войны не подкачал.

    Огневой вал действительно батарейцы выставили умело. Правда не поторопились его перевести вглубь, когда цепь, прижавшись к земле метрах в сто, замедлила минуты-две свой победный рывок. Пришлось артиллерийскому наблюдателю выбежать в траншею. Не мозоля глаза вражескому «ангелу смерти», дать ракету о переносе огня.

    В следующую минуту Гранатулов взмахнул рукой. Двое бойцов из роты связи, что были приданы соседней роте,  ринулись по изрытому склону на захваченные позиции. Один тянул за собой кабель, что был намотан на стальную катушку, другой держал у бедра стальную коробку телефонного аппарата. А  с низины вражеских позиций взметнулись разноцветные сигнальные ракеты. Две белых, одна красная…

- Мать-перемать! –пискнул комбат. Его шапка на барашковой шерсти съехала на затылок. – Фрицы в атаку идут! – он тут же вырвал  трубку: - Хохленко! Сейчас тебе с НП будут поступать координаты для стрельбы! В курсе, что фрицы к атаке изготовились? То-то! Обеспечь удар по скоплению противника и поставь заградительный. Что б всё шики-шики! Ясно! Исполнять…

- Более или менее, - шепнул начальник СМЕРШ своему уполномоченному.

- Ну, не так, чтобы совсем непонятно, - кивнул тот.

- Беспокоишься за наших ребят? – тот явно намекал на снайперов. - С «истребителями» ничего не случиться. Посмотри мне в глаза! – он уставился подчинённому прямо в глаза: - С ними всё будет шики-шики. Понятно?

- Понятно, что понятно…

   А Гранатулов, одевая зелёный, некрашенный под зиму шлем на шапку, хватая автомат, уже подавал свой писклявый голос:

- 4-я, слушай! Скорым шагом – за мной! По склону рысью – ма-а-арш! На помогу «ёжикам», что без нас долго не сдюжат. Ясно?

- Ясно, товарищ комбат! – донеслись голоса.

   Задвигались шапки-ушанки, спины в серых шинелях. Руки потянулись за уложенными в ниши противотанковыми и осколочными гранатами. Вскоре, тёмно-серая волна, ощетиненная штыками и дырчатыми кожухами ППШ и ППД, рванула вперёд. Два расчёта ПТР волокли на себе длинные, как колодезный «журавль», противотанковые ружья. Две «сорокопятки» катить в гору не стали – там и так были трофейные пушки. По донесениям связистов – два орудия (обследовал штрафник-артиллерист) оказались вполне исправные. Связисты уже сыпали по прямому проводу закодированные кое-как характеристики целей  и их координаты: «…НП Батареи! Наблюдатель! Петров? Что б тебя… Оглох или контузило от самогону? Давай, передавай быстро «огурцам». В «Редком» - квадрат 40-22 – две большие коробочки и одна малая. Пусть вдарят осколочно-фугасным – там скапливается до роты…» Наши снаряды и мины не замедлили себя ждать. Перебегая по склону, Цвигун только втягивал голову в плечи. А по вскопанному снегу с дымящимися воронками мелькали быстрые тени. Мешанина трупов в разных положениях, обрывки кожаного и брезентового снаряжения… Уцелевшие орудия в капонирах срочно разворачивали, взявшись за станины и шиты, кое-как «сбацанные» расчёты. Одно из них оказалось 50-мм, что несомненно повышало вероятность зажечь или повредить «коробочки» издалека.

    Соскочив вместе с другими во вражью траншею, Цвигун, вновь представленный к званию ефрейтор (перед атакой довёл до сведения комроты), снял с предохранителя СВТ. Щёлчком загнал из длинной выступающей обоймы патрон в ствол. С утра раздали из обеспечения бронебойные «желтоносики». Для поражения бронемашин и транспортёров ой как сгодятся! Он предусмотрительно из десяти выстрелов  половину сделал бронебойными. А из рощи «Редкая», объезжая частые воронки, ехал вражеский бронеавтомобиль с коробчатым радиатором и решётчатой башенкой, где были установлены 20-мм пушка и курсовой пулемёт. Оттуда высунулся силуэт в чёрной пилотке под белым меховым капюшоном. Вражеский офицер, по видимому артиллерист-наблюдатель, смотрел сквозь цейсовские окуляры. Затем, прижав к уху наушник радиостанции (над машиной высилась телескопическая антенна) , принялся докладывать по начальству. Но недолго –  схватился за голову! Раскинув руки, завалился за решётчатый поворачивающийся конус башни. Его спешно стали тащить обратно. ( Ай да снайперок у нас, с радостью подумал Цвигун. Мне б его повидать… Он тоже выпустил три патрона, один из которых оказался бронебойный.) Тонкая пушка и пулемёт в башне тоже стали плеваться огнём. Сухо треснуло  ПТР . Бронеавтомобиль вздрогнул. Из его бортового покатого листа вылетела искрой ржавое пламя.. Но следующий  выстрел из трофейного 37-мм орудия мгновенно охватил бронеавтомобиль шапкой бледного огня. Из открывшейся дверцы с крестом и эмблемы в виде рыцарского щита с красными и синими вставками выскочили двое. Принялись кататься, сбивая огонь с белых курток с капюшонами. А из рощи, подминая чёрные ветки, медленно, лязгая траками, выползали два панцера. Выходила пехотная цепь из синевато-зелёных и белых людей. Начинался бой…