Февраль

Никогда не обращала внимания на мужчин своего возраста. Тем более не интересны были мальчики моложе меня. Как получилось, что этот мальчик привлек мое внимание? Ответа на этот вопрос не могу дать до сих пор. Может быть, он просто появился в нужное время в нужном месте? Нет, не могу ответить. Хронологию событий память моя воспроизводит с особой тщательностью. А вот почему воспроизводит, на этот вопрос я могу ответить. Он окутал собой, а любая женщина чувствительна к окутыванию, к всесторонней защищенности. Он окутал и взглядом вошел в пустовавшее пространство внутри меня. Вошел и заполнил. Глаза в глаза, а в глазах обожание. Обожание в этот момент – здесь и сейчас. Потом по-другому, но сейчас – обожание. Купилась! Как девочка наивная купилась. Жалею? Отвечу наперед на все вопросы подобного плана: я не могу жалеть о том, за что благодарна судьбе. А я благодарна судьбе за появление этого человека в моей жизни.
Хронология… Ситуация начала приобретать какие-то реальные очертания 22 февраля. До этого имели место быть некие психологические инсинуации, с моей стороны, по крайней мере. Даже этот нелепый заход с чемоданом! Придя как то на занятия, я картинно стала сокрушаться девочкам-коллегам, что вчера, собрав чемодан и набив его купленными здесь книгами, не смогла его даже поднять. Как же я его теперь потащу на вокзал в день отъезда? Расчет оказался верным: мальчик улыбаясь поднял вверх руку, как школьник на уроке. Я бесстыдно сделав вид, что не ожидала такого исхода, рассыпалась в благодарностях. Ловушка захлопнулась. Понял ли он, что рассчитана атака была на него? Да конечно понял! А вот с его стороны не знаю, были ли такие инсинуации? Думаю, были. Это стилистика его поведения, как выяснилось впоследствии. Но я не берусь сейчас судить в формате «было-не было». В данном случае я слишком предвзята и субъективна. С моей стороны были инсинуации в виде заигрываний, стрельбы глазами, привлекающих жестов. Были, играла, доигралась.
Двадцать второго он не в первый раз уже проводил меня до метро. Села в вагон. Мальчик не шел из головы. Смятение было полное. Ничего не понимала. Просто тянуло к нему. На выходе из метро набрала номер. Голос усталый ответил стандартное «ало». Попыталась, как можно менее эмоционально, выдать что-то вроде:
- Слушай, завтра праздник, а я совершенно не умею делать подарки. Может тебя в кино пригласить? Ответ прозвучал достаточно холодно, резанул по самолюбию:
- Знаешь, я очень устал. Давай завтра созвонимся.
Мальчик засел в мозгу окончательно. До сих пор в «игрушках» мне не отказывали. Наушники плеера снова в уши, в плеере Меладзе – мужчина, поющий о том, что без меня не может. Слезы на глазах. Сосредоточилась на рабочих мыслях. Попыталась отключиться от переживаний. Получилось не надолго. Дошла до сестры. Поделилась ситуацией и получила восхитительно-успокаивающий ответ:
- Господи, перестань париться! Утро вечера мудренее! Не с ним в кино, так со мной в театр завтра! Одевайся универсально. Позвонит – пойдешь, не позвонит – найдем, чем заняться!
Утром одевалась тщательно, продумывая детали. Макияж занял почти полчаса – такого рекордного времени эта операция у меня никогда не занимала. Мандраж начал бить на занятиях. Сидя рядом с преподавателем, понимала, что с трудом концентрирую свои мысли на материале. Краснела как рак и холодели пальцы. Закончившееся на пятнадцать минут раньше занятие плавно перешло в общение тет-а-тет с преподавателем, человеком, с которым у нас проявился на тот момент взаимный интерес. Мы мирно беседовали, когда плетью по нервам резанул звук сообщения, пришедшего на телефон. Вероятно, я настолько изменилась в лице, что собеседник мой понимающе улыбнувшись спросил:
- Вам, наверное, нужно ответить?
 Я смогла лишь кивнуть головой, покраснев до корней волос. Мы вышли из учебной аудитории, он, извинившись, тоже стал набирать чей-то номер, а я взглянула на  табло телефона. По позвоночнику побежали мурашки: «Ты освободилась, радость моя?» Руки мелко затряслись. В кнопки я не попадала, проклиная допотопную модель нерусифицированного телефона. Что писала – не помню. Помню только, что старалась делать это лаконично, без эмоциональной окраски.
Когда подошла к группке коллег, пьющих с преподавателем кофе, в голове пульсировала только одна мысль: «Через двадцать минут у метро». А преподаватель, глядя мне в глаза, произносил тем временем сакраментальную фразу:
- Сегодня мой сын играет главную роль в премьерном спектакле «Ромео и Джульетта» в Театре Джигарханяна. Я могу пригласить троих желающих.
 Вот тут я и сделала глупость. Ведь слышала же, как в разговоре по телефону он называл собеседника очень-очень редким именем, которое могло принадлежать только одному, очень нужному мне в плане профессиональных знакомств, человеку. А он обещал в трубку:
- Да, мы подойдем в театр к 18.00.
И смотрел выжидающе на меня теперь. А я … Это была единственная моя ошибка во всей этой истории. Ошибка, которую я себе никогда не прощу. Он смотрел мне в глаза и ждал, а я сказала «нет». Прикрыла отказ альтруизмом в пользу коллег, мол, они не были в театре, а я уже и в Ленкоме, и в Современнике побывала. Дура я. Вместо того, чтобы на премьере «Ромео и Джульетты» сводить знакомство с нужными людьми, побежала  в кино с мальчишкой, который… Нет, я пообещала, что оценок «было – не было» давать не буду.
Помню ли я как до метро шла? Нет. Его у входа в подземку помню. Мальчик. Я не умею иначе определить его на тот момент.
- Сегодня ты – Сусанин! Я плохо знаю развлекательные места столицы!
В ответ - саркастично прозвучавшее:
- Тогда до ближайшего кинотеатра?
Я не помню как ехали в метро. Бликами по памяти переходы подземки. Мягкой кожей под ладонями его куртка. Тесным кольцом в защите от падения его руки. Опять окутал. Большой торгово-развлекательный комплекс. Я до сих пор не знаю, как он назывался и где находится. Спасибо, память! Иначе было бы как с мостом Богдана Хмельницкого! Но о нем позже.
«Ромео и Джульетта» - это рок того дня. Мы стояли у касс кинотеатра и, глядя на табло, из двух «зол» выбрали меньшее. Между «Ромео и Джульеттой» и каким-то вестерном выбрали последний. Я с трудом отыскала в интернете спустя год название этого фильма, но что стоит название, если содержание для тебя все равно осталось загадкой? Мы так и не поняли о чем кино… Последний ряд был выбран по взаимной договоренности, а представлен сей выбор был в форме шутки, навроде: «Мы же взрослые, поэтому в последний ряд!» Шутила:
- Тебе уже есть двадцать один год?
Отвечал:
- Мне то есть, а вот тебе - не знаю!
Остававшееся до сеанса время коротали на открытой площадке торгового центра. Там впервые я поняла всю прелесть того, что в городе этом тебя никто не знает. Можно вот так свободно сидеть за столиком в очень оживленном месте с человеком противоположного пола, не боясь, что через пару часов кто-то из знакомых, увидевший тебя совершенно случайно, доложит об этом твоему супругу. Но там же, впервые я очень болезненно ощутила на себе всю «прелесть» мезальянса.
За соседним столиком обосновалась семья: бабушка - женщина возраста моей мамы, мама – моего возраста девушка, и дочка – девчушка лет пяти-шести. И все бы ничего, и даже вызывала картина отрадное умиление, если бы не бабушка … Вся глубина общественного порицания отразилась в ее взгляде на меня. От того, как она смотрела, мне становилось физически плохо. Меня бросало то в жар, то в холод. А он ничего не хотел видеть. Он просто сводил с ума и самоутверждался. Сидящие друг напротив друга, мы представляли собой весьма странную картину: его пожирающий меня, взгляд, его ладони, перебирающие и поглаживающие нежно каждый пальчик на моих руках, его неумолкающий голос, песней сливающийся в моем сознании и его глаза… Глаза цвета горького чая, светящиеся от удовольствия, от осознания того, насколько он, сидящий с красивой женщиной, «крут». Глаза его с ума не сводили, нет! Опять окутывали, закрывали, защищали. Они говорили: «Смотри, на нас смотрят и мне хорошо, мне комфортно от этого». Некомфортно было мне. Мне – тридцатитрехлетней замужней женщине с мальчиком, моложе меня на десять долгих лет, на целую жизнь, на целую вечность. Мне было некомфортно, но выплыть из его глаз я была уже не в состоянии.
Я не выдержала бабушкиного укоряющего взгляда.
- Скоро начнется сеанс, пойдем?
И усилием воли прокладывала путь в кинотеатр.
Что такое последний ряд в кинозале? Ну, конечно, места для влюбленных! Мы к таковым не принадлежали. Мы делали все, чтобы избежать любого упоминания о романтике отношений, чувствах. Просто поддались искушению: я – искушению молодости, он – искушению … Да не знаю я, до сих пор не знаю, искушению какому он поддался?! Наверное, опыт мой женский: ведь знала же, зараза, как его завести! Все знала: и пальчиком нежно вдоль руки, и «нечаянные» касания к его груди, и затылком к его шее, и запах дорогих духов от волос, и губы у уха, шепчущие издевательские замечания в сторону неинтересного фильма на экране. Не выдержит даже мертвый. А он не мертвый совсем. Ему двадцать три и в огромном чужом городе он уже несколько месяцев по однообразному сценарию: общежитие – работа – учеба. Я, наверное, тоже появилась в его жизни в нужное время, в нужном месте, иначе спустя час в кофейне он не начал бы разговора с фразы: «А ты не хотела бы что-то поменять в своей жизни?» И, в ответ на мой наивный вопрос: «Что?» не дал вполне однозначный ответ: «Мужчину, например».
Как я должна была среагировать на это? По-моему я сделала самое правильное, на тот момент, ответив пословицей: «Одно на другое менять – только время терять». Отмела его психологические инсинуации на корню. Потом, гораздо позже, пожалела себя, сказав: «Два месяца счастья, пусть в подобии любви, стоят целой старости рядом с нелюбимым». Но это будет потом. А тогда – любование его мною, затянувшийся разговор, красивые уговоры на десерт и красивый полуотказ с кормлением мороженым-пироженым с ложечки. Объятия и тихое счастье обоих: мое – от тепла и ухода от внутреннего одиночества, его – от самопиара и ухода от одиночества внешнего. Вот тогда и завязались узелки моей кармической связи. Я не просто понимала его, я его физически ощущала даже на расстоянии, я его чувствовала. Чем более он приближался географически, тем сильнее щемило мое сердце. Но это будет потом. А тогда было просто хорошо. Просто и хорошо.
- Посмотри, какой тортик шоколадный?! Ну, давай, а?
- Ну, не ем я сладкого! Не упрашивай, пожалуйста!
Фисташковое мороженое из моей ложки у его губ таяло вместе с ним под взглядами окружающих.
- Посмотри, как ребята за тем столиком смотрят на нас! Они мне завидуют!
- Чему они могут завидовать? Ну сидит себе парочка и сидит.
- Они завидуют тому, что я сижу с такой красивой женщиной!
- Ты - ребенок! Ну кто же завидует мальчику, сидящему со взрослой женщиной? Может я твой преподаватель и у нас деловая встреча.
- Я не мальчик. Я взрослый мужчина. Самостоятельный. Я уже давно живу самостоятельно, один. Готовлю, порядок навожу. Когда учился в институте, между прочим, я был весьма состоятельным человеком для своего возраста. На жизнь зарабатывал сам. У меня все было. Это здесь, в столице, все приходится начинать заново.
И, вот тогда, чуть помедлив:
- А ты ничего не хотела бы поменять в своей жизни?...
Он смотрел прямо в глаза, произнося это. По позвоночнику выстрелами пульсировал его взгляд. Такие «шутки» со мной так в лоб еще никто не шутил. Я пошла по пути самому легкому… Одно на другое …  Мальчик затих. Глаза горели. Его не отправили подальше, его не унизили непосредственно, с ним не согласились и не отказали. Но мальчику было явно не по себе. Психологическая атака не удалась. Все его красивые речи о самостоятельности канули в лету, напоровшись на айсберг женского житейского опыта, не позволявшего хозяйке поверить во все им сказанное.
Но, боже мой, как - же хотелось верить! Как хотелось быть окутанной, обожаемой, которой вот так, с налета «А не хочешь ли ты мужчину поменять?». А вечер все длился и длился. Я молчала, слушала, улыбалась, говорила ровно то, что он хотел слышать. Он говорил. Говорил. Говорил. О чем? Как то кино, сюжет которого для меня так остался загадкой, слова его совершенно не отложились в памяти. Ну не отложились и все! Мне просто было хорошо. Просто и хорошо.
В тот вечер посетители московского метро стали свидетелями странной картины: мальчишка лет двадцати с небольшим превращает женщину лет тридцати «с хвостиком» в девчонку лет пятнадцати, распластывая ее в объятиях по мраморной стене метро. Ощущения просто космические от слов:
- Нет, не в этом вагоне ты поедешь! Давай в следующем!
И так вагон за вагоном, через каждые две с половиной минуты: «В следующем… В следующем… В следующем…». Он совершенно не умел целоваться. Это стало понятно еще в кинотеатре. Но от него шла просто неимоверная волна желания. В кино он просто сжал мою ладонь, когда почувствовал, что вот-вот… На все про все мне понадобилось не более пятнадцати минут. В метро он взял в свои руки инициативу и наслаждался полным контролем. А я наслаждалась полнотой ощущений совершенно новых для меня. До звона в ушах, до боли в груди, до остановки дыхания от нахлынувших эмоций. Это безумие преследовало меня на протяжении всего пути в вагоне, в который я все же, вытянувшись из его объятий, смогла сесть. Люди тихо плыли перед глазами и все казались счастливыми и улыбающимися. Как бы мне хотелось сейчас зафиксировать это отношение, это чувство к нему: дикое и бестолковое желание, безосновательное, бесперспективное. Не было у этого физического влечения будущности, просто не было! И оно должно было остаться вот таким – тупым физическим и не более …
Метро выстрелило мною на выходе. Скользя и спотыкаясь на всех встречных колдобинах, я летела домой, к сестре. Я задыхалась, упираясь лбом в ее колени, взахлеб рассказывая не то, что произошло, а свои ощущения. Она гладила по голове как маленькую девочку. Я была счастлива и мурлыкала как котенок. В этой эйфории я уснула.
Утром, перешагнув порог учебного центра, я точно знала что должна делать, а чего не должна. Я была твердо убеждена, что безумие закончилось, и жизнь моя потекла в старое русло. Не тут-то было. Я села рядом со своим любимым преподавателем в ожидании. Взгляд его был ласково упрекающий, но он улыбался, стало быть, я прощена. Так и сидели бы мы рядышком, восстанавливая отношения, вылетевшие из колеи после моего вчерашнего сумасбродства. И, даже, не готовилась я ко встрече с мальчиком, полагаясь на свою вменяемость. Оказалось зря. Опоздавший юный герой, проскользнув по традиции незаметно на последний ряд за спины нас, сидящих в авангарде, повел себя весьма странно. Доселе все две недели процесса обучения он был весьма скромен в высказываниях, тем более в публичных репликах и комментариях. Но здесь мальчика как будто прорвало. Саркастические реплики его, откуда то у меня из-за спины, сыпались как из рога изобилия. Мне показалось, что он просто пытается обратить на себя внимание. Ухмыльнулась про себя: «Последний раз видимся, мальчик! Как обещал – чемодан на вокзал доставишь и … адьё!». Мальчик смелел на глазах. Он пересел на первый ряд справа от нас и откровенно уставился на меня счастливо улыбаясь. Я покраснела как рак, стараясь не смотреть в его сторону и тщетно убеждала себя в том, что все его действия не направлены на привлечение моего внимания. Развенчала мои мифические самоубеждения девочка, с которой мы очень сблизились на этих курсах. В перерыве подойдя ко мне и обняв за талию она улыбаясь сказала:
- Что-то наш тихоня сегодня раздухарился! Он не отрывает от тебя глаз! У вас что то было?
Здесь я и сорвалась. Обняв ее и ласкаясь, как котенок, я шепнула ей на ухо, что была с ним в кино. Она гладила меня по спине и шептала, что она рада за меня, и что искры летят от нас во все стороны. Вот этих-то искр я и испугалась. Я бегала от него как чумная, стараясь не сталкиваться ни физически, ни даже взглядом. Но перерыв, к сожалению, кончился и пришлось возвращаться в аудиторию на завершающее занятие. Я остолбенела на входе: моя папка с учебными материалами, мирно почивавшая на момент моего ухода на перерыв на стуле рядом с преподавателем, оказалась на стуле, рядом совсем с другим человеком. И место мое было занято, и, угадайте где, лежала теперь моя папка? А мальчик улыбался, уперевшись подбородком в ладонь и ожидал реакции. Мне пришлось сесть с ним рядом. Я не хочу сейчас думать о том, как перекочевала моя рабочая папка на другое место, стараюсь убедить себя в том, что многое во всей этой истории было увидено мною совершенно не так, как показывала реальность. Поэтому посчитаем переезд несчастной папки просто случайностью и не более. Но он снова был рядом. Снова окутывало его тепло. Снова что-то шептал на ухо. Снова, снова, снова! Помню ощущения мои: мне стыдно. Я не хочу, чтобы это происходило публично в аудитории, где меня знают. А он опять не замечает. Его личный комфорт – его главное достояние. И ему снова комфортно. Флирт – его нормальное состояние. Ненормальное состояние, как выяснилось гораздо позже, - это последствия флирта, вернее продолжение или окончание. В этом он абсолютно «никакой». Шлейф от неопределенных последствий флирта волочится за ним многокилометровыми фалдами, доставляя периодически носителю шлейфа неприятности разных размеров. Потом это будет выглядеть так: «Со мной это не в первый раз» - так скажет мальчик, спустя год, признаваясь в своем неумении доводить отношения до логического конца. Но это будет потом … Снова потом…
Меня колотило, метало из стороны в сторону и я сопротивлялась всеми фибрами души. Оставался только этот пресловутый чемодан. Ведь я абсолютно честно не смогу с ним справиться, особенно на эскалаторах метро. Разговор о чемодане был в кино, но сейчас я не могла о нем говорить. Он знал во сколько поезд. Адрес сестры тоже знал. Мы не договорились о времени его приезда, но я не могла больше! Я просто сбежала! Мне было худо: я начала ревновать! Поняла, что дело заходит слишком далеко и попыталась убежать.
Сестра задала вполне логичный вопрос:
- Во сколько приедет то?
- Мы не договорились, - ответила я.
- Тогда за час до отправления поезда выходим из дома.
Она торопила меня с выходом. Выволокли на свет божий мы с ней вдвоем мой чемоданище за полтора часа до отправления поезда. Изрядно отошли уже от дома, когда позвонил мальчик:
- А мне никто не открывает дверь!
- Ты где?
- У подъезда стою.
Черт! Лучше бы он не приходил! Мы ждали, пока он найдет нас, стоящих посередине пути с «виновником торжества». Сестра смешила меня до колик в животе. Я плакала от смеха, когда из темноты вынырнула его небольшая фигурка. Это зрелище нужно было видеть! Кандидат в мастера по гиревому спорту едва доставал вместе с макушкой до груди «гарной московской дивчины» - моей сестры. Умирать буду – не забуду саркастического выражения на ее лице и слов в ответ на его «здравствуйте» и мое представление:
- Ну, здрасьте!
Я взмолилась о пощаде:
- Перестань меня, пожалуйста, смешить! Я уже чувствую каждую мышцу на животе!
Он был растерян, по-моему обескуражен.
- Ну, ладно! Я пойду тогда, - проговорила сестра, - давай, удачно тебе доехать. Чемодан твой в надежных руках, на вокзал доставят. Ну, до свидания … Андрей.
В ее словах было столько насмешки, но он, то ли не понял, то ли просто проглотил. Она ушла. Мы остались вдвоем посередине дороги. Мне стало страшно от контраста его с чемоданом. Но идти было надо. Запомнился путь до вокзала. Он стоически переносил абсолютно все. Да, действительно, настоящий мужчина. Отдаю должное. Я люблю смотреть на мужские руки. Они завораживают меня почище манипуляций гипнотизера. Руки его… Закрываю глаза, помню каждую жилку, напрягшуюся от обхвата ручки чемодана, от подъема его на ступеньку эскалатора, от переноса над негодной дорогой, по которой колеса отказывались крутиться. Как же хорошо я помню его руки! Просто удивительно. Я несла ахинею ему под руку. Сказалась бутылка шампанского, выпитая пополам с сестрой. Он молчал. Мне казалось, что от стиснутых зубов у него сводит челюсть, но в метро его руки по привычке взяли в кольцо. Вот тогда я поняла, что уезжаю, что кончилось чудо, сказка кончилась. Только спустя секунды после его выхода из вагона, я поняла, что даже не поблагодарила мальчика. Выскочила вслед. Он уже затерялся в толпе. Вернулась в вагон. Села. «Спасибо за сказку» - полетела sms. А в ответ что то вроде «Не забудь стереть переписку, а то мало ли чего». Опять резануло по самолюбию: «Совсем идиоткой считает или наивен»? Все кончилось. Было чуть грустно, но … не более.
Теперь точно могу определить точку отсчета от которой «все началось». В «зацепе» ты меня не обвинишь, мальчик, нет! Сегодня я способно аналитически разложить ситуацию. Я всего лишь вошла в социальные сети и вступила в переписку с тобой. А твой шаг был уже телефонный. Не я тебе звонила «Я соскучился, когда ты приедешь». Не я. Звонок – это не соцсеть, не спрячешься за «обычным интернетным стебом». И не я тебе писала в шесть утра после ночного бдения за адской работой: «Как хорошо, что ты пришла!» Но и здесь возьму ответственность на себя: да, я делала ровно то, что тебе было необходимо на тот момент – поддерживала, раскладывала по полочкам не раскладываемое твоим мозгом, слушала, молчала… Мамой я тебе была! Вот так просто определено это мною сейчас. Мама, и ничего больше! Интернетная мама. Я ведь не позволила тебе больше звонить. Зачем? Ты все равно не знал о чем говорить. Просто хотел, а чего и сам не знал. Я знаю теперь: маму рядом. Но мама из меня вышла никудышная. Я вообще никудышная мама и жена.