Прохор

   В прошлом году я отдыхал в санатории «Машук» в городе Пятигорске. Я уже бывал там раньше несколько лет подряд. Но в тот год там отдыхало особенно много москвичей. Среди них выделялась одна интересная особа. Звали эту женщину Вера Александровна, она была поэтессой. Её очень быстро узнали и запомнили все отдыхающие, главным образом по её хрипловатому голосу, который слышался то тут, то там. Уже не молодая женщина была необыкновенно общительным и энергичным человеком. Первый раз, когда я её увидел, она была одета в узкие черные брюки и черный свитер. Дважды обмотанный вокруг шеи белый шарф не очень сочетался с её рыжими прямыми коротко подстриженными волосами. Она носила очки, которые поминутно спадали ей на нос.
   Она имела обыкновение бесцеремонно подходить к отдыхающим и откровенно вмешиваться в их разговоры. Скорее всего, это издержки профессии. Как я позже узнал, она всю жизнь проработала пишущим корреспондентом и редактором.
   Как-то раз она и ко мне так подошла. Я в то время стоял с Владимиром Михайловичем – тоже москвичом, с которым мы обедали за одним столом.
   - Как это Вам удается ежегодно доставать путевку в этот санаторий?, - спросила Вера Александровна меня своим хриплым голосом.
  - Я не достаю, я просто звоню и бронирую и приезжаю, - ответил я ей, слегка удивившись таким любопытством.
   - Вы что, за свой счет?
   - Да, путевку я покупаю здесь.
   Она окинула меня с ног до головы взглядом и сказала себе под нос: «Богатенький пенсионер…». После этих слов она тут же переключилась на другого отдыхающего, который проходил рядом.
Мы переглянулись с Владимиром Михайловичем, удивляясь таким бесцеремонным общением. Через несколько минут, когда она закончила беседу с тем человеком, она вновь обратилась ко мне.
   - А Вы до пенсии кем работали?
   - Я инженер.
   - А отрасль?
   – Энергомашиностроение.
   - Круто, - заключила она и пошла дальше.


   На следующий день, в пятницу утром она подошла ко мне так же неожиданно.
   - Сегодня вечером состоится литературный салон, на котором я буду читать стихи. В перерывах между моими выступления Вы прочтёте свои рассказы, - заявила она приказным тоном.
   Я очень удивился, т.к. в санатории никто не знал, что я в свободное время тоже увлекаюсь сочинением прозы. Откуда она могла узнать?
   - Перерывы будут короткие, по пять-семь минут. Будьте готовы уложиться в это время.
   - Хорошо, я подумаю, - ответил я ей немного растерявшись.
   - Замечательно, - коротко сказала она и удалилась.
   Вечером того же дня состоялся этот литературный вечер. Вышло совсем недурно. Она читала свои стихи, стихи Есенина, Лермонтова, причем выступала без микрофона. Но даже и без микрофона её громкий хрипловатый голос был слышен в каждом уголке гостиной. В перерывах между её выступлениями, я читал свои рассказы. Правда, за семь минут уложиться было тяжело, поэтому я больше пересказывал сюжет, нежели читал с листа. Такую форму повествования я называю «рассказным вариантом рассказа». Публика восприняла нас очень приветливо. Аплодировали, благодарили за чудесный вечер, спрашивали, где можно прочитать мои рассказы, где можно купить мои книги и сборники стихов Веры Александровны.
   На следующей неделе мы решили повторить. К нам на этот раз обратились желающие поучаствовать, оказалось, что в санатории отдыхало много тех, кто в свободное время любят заниматься творчеством. Я помогал в организации этого второго вечера и даже был ведущим.
   Второй литературный вечер также имел большой успех. Зрителей было ещё больше. Нам даже пришлось открыть двери в танцевальный зал, чтобы уместить всех желающих послушать.
   Вера Александровна на этот раз выступала лишь один раз. И то, только благодаря тому, что публика попросила прочесть её стихотворение «Кавказ». Вообще в тот день она как-то странно себя вела. От былой активности не осталось и следа. Она была очень тихой, задумчивой, практически ни с кем не разговаривала, а сидела одна. Это было ей очень несвойственно.
   Художественный руководитель санатория по окончанию вечера пригласила выступивших к себе в кабинет на чай. Но как только все собрались, ей позвонили по телефону и срочно куда-то вызвали, поэтому извинившись, она удалилась, оставив ключи от кабинета Вере Александровне. А та сидела тихая, задумчивая, держа чашку двумя руками, изредка отпивая из неё маленькими глотками.
   Собравшиеся громко обсуждали прошедший вечер, делились впечатлениями, говорили о каждом в отдельности. Не делилась впечатлениями только Вера Александровна. Она вообще за столом не сказала ни слова. Лишь когда все уже стали расходиться, она тихо сказала, обратившись ко мне: «Петрович, останьтесь».
   - Посидите со мной немного, - попросила она меня, когда все вышли.
   Я присел, а она молчала, держа уже пустую чашку в руках. Я снова включил чайник, когда он закипел, то взял у нее из рук чашку, заварил по новой чай, подал ей и сел за стол.
   - Сегодня двенадцать лет, как умер мой муж, - сказала она через некоторое время.
   В этот день у меня такая тоска всегда. Знаешь, - обратилась она вдруг ко мне на ты, -  мне так хочется вернуться в детство в этот день. Не знаю, почему, но я в этот день всегда вспоминаю свое детство. А наше детство с тобой одинаковое было. Ты за два месяца до войны родился, а я через три месяца после начала войны. Так что мы с тобой дети войны.
   Отец у меня погиб, мама тоже рано умерла, я их и не помню совершенно. А жила и воспитывалась я с теткой. Тетка горбатенькая была, всю жизнь проработала в правлении колхоза. А жили мы в деревне. Там, особенно на нашей улице, жило много моих сверстников. А помнишь, как в те годы жилось? Дети ходили в школу, а лето проводили на реке, босиком, в трусах.
   - Конечно же помню… То были первые годы после войны, все бегали, кто в чём был. Позже, конечно, девочки одевали маечки, когда стали отличаться от нас, пацанов…
   - Да… Почти все время проводили на реке, играли в казаков-разбойников, были тимуровцами, помогали старшим, тетке моей дрова помогали носить. Но это все игры были.
   Но я вот, какую историю хочу тебе рассказать. Однажды мы как обычно купались у Девичьего моста, недалеко от старицы. Там было много ила, поэтому мы всегда после таких прогулок и купания пачкались, как чертята.
   И вот однажды, когда мы были у реки, видим, что через мост едет «Победа». У нас в деревне мало было легковых машин, поэтому любой транспорт вызывал у нас настоящий восторг. Нам, естественно, было до жути интересно, куда и к кому это приехала машина, поэтому мы все побежали за ней. Эта машина приехала к бабе Маше, жила у нас там такая. У нее был хороший дом, построенный перед войной. Война у неё забрала мужа, поэтому она жила одна.
   Из машины вышел мужчина в белом костюме, как тогда говорили, при шляпе. И две женщины. Вышедшая им навстречу баба Маша как будто их даже ждала. Они поздоровались, прошли в дом. Мы, пацаны и девчонки, ясное дело, облепили забор и стали следить, с интересом наблюдать за этими людьми, приехавшими из города.
   - Кто же были эти люди, - спросил я Веру Александровну, когда та прервалась, чтобы глотнуть чаю.
   - Слушай дальше. Через некоторое время они вышли из дома, о чем-то разговаривая. Потом мужчина и одна женщина сели в машину и уехали, а одна осталась. Мы стояли, облепив забор, и смотрели за всем происходящим.
   - А ну-ка геть вит циля, голытьба!, - крикнула нам оставшаяся женщина, заметив нас.
   Мы в жизни не слыхали таких слов, но нам показались слова грозными, поэтому мы убежали.
   Через день приезжает грузовик. Событие и вовсе невероятное для нас. С грузовика начали сгружать разные вещи, многие из которых мы вообще видели впервые в жизни. Но самое главное, что поразило нас, детей, это два новеньких велосипеда. Их вытащили из грузовика и поставили возле забора. Мы глаз не могли от них оторвать. Новенькие, блестящие… И руль, и никелированные детали ярко сверкали на солнце. А у нас, представь себе, руки сами к ним тянутся. Мы приблизились, чтобы хорошенько их рассмотреть, но эта грубая женщина тут как тут подошла, опять крикнула что-то наподобие «геть вит циля», взяла эти велосипеды и занесла в дом. Весь оставшийся день мы думали-гадали, для кого же предназначены эти велосипеды, кто на них будет кататься?
   Ещё через два дня опять приехала «Победа». Вышел тот же мужчина, который приезжал в первый раз, женщина и два пацана, примерно нашего возраста, может быть, на год постарше. Они выглядели так, будто их только что срисовали с картинки. Одетые в   чистенькие белые рубашечки, короткие шорты того же цвета, они были похожи на настоящих городских, не то, что мы. Даже носочки у них были белого цвета, а на ногах черные кожаные босоножки.
   Мы глазели на них, как на инопланетян. По сравнению с нами, деревенскими они больше напоминали детей какого-нибудь большого начальника.
   Они, в свою очередь, тоже внимательно нас рассматривали. Но не с интересом, как мы, а с некоторой долей презрения. Противно им, всем таким чистым и опрятным, было видеть нас, босых и чумазых. Потом один из них полез в карман и достал конфетку в бумажной оберточке. У нас даже таких оберток и нет. В то время мы с девчонками любили собирать разные фантики от конфет, а мальчишек больше интересовали почему-то наклейки от спичечных коробков.
   Этот мальчишка взял конфету в рот, а обертку бросил на землю. Мы тут же бросились её подбирать. Первым бросился Генка, был такой у нас мальчик, схватил эту оберточку. Мы знали, что он отдаст ее Люське, поскольку Люська у нас считалась самой красивой. Ну, может, она и не сама красивая, но зато она лучше всех нас одевалась. Если все были в майках, то она всегда носила платьица, потому что у нее отец был председателем. У нее бывали и конфеты, потому что отец часто в город ездил и привозил много всего дефицитного, чего у нас в деревни не видели. Но Люська была нежадной девочкой. Она не только фантиками делилась, но и конфетами угощала.
   Второй точно так же достал конфету, положил её в рот, а фантик, на который мы все уже прицелились, стал мелко-мелко рвать. Порвал и бросил по ветру, чтобы разлетелось. Нас это задело, мы ещё немного постояли и ушли.
   На второй день, когда мы гуляли, мы увидели этих близнецов уже на велосипедах.
   - Эй, ты, очкарик, - а у нас Вовка ходил в очках, - ну-ка, иди впереди и указывай нам, где дорога к реке, - издалека крикнул нам один из них.
   Вовка считался среди нас самым умным, потому что носил очки.
   - Если вам надо, вы найдете. А дорожка вот идет, езжайте и выйдете к реке, - спокойно ответил Вовка.
   Сказав это, он повернулся и пошел в сторону. Мы одобрительно закивали и ушли за ним. Эти два типа сели на велосипеды и обогнали нас по дорожке. На реке мы принялись купаться, а они стояли с велосипедами и наблюдали. Мы купались в реке и тут же, как мы говорили, грязевые ванны принимали. Пачкались, а потом в реке обмывались. Нам это было весело и интересно. Я в то время была, как говорится, главной заводилой, поэтому, недолго думая, я предложила своим: «А давайте их искупаем в старице!»
   То ли нам завидно тогда было, что они такие чистенькие и ухоженные, а мы в трусах и застиранных майках, то ли тот случай с фантиком оставил нехороший осадок, но схватили их, затолкали в эту лужу прямо в их босоножках, носочках, рубашках и во всем том чистом и белом. Они моментально превратились в таких же грязных и чумазых, как мы. А потом еще взяли их велосипеды и через мост убежали в лес. Они кричали нам вслед, визжали, а мы всей гурьбой убежали в лес.
   На поляне мы пытались кататься, как те близнецы, но у нас не получалось, ведь никогда раньше мы на велосипедах не катались. Только у Вовки получалось, он нас начал обучать. Целый день мы провозились с этими велосипедами, а под вечер стали думать, как мы их вернём.Решили дождаться вечера, чтобы нас никто не видел. Так мы и поступали.                Вечером, когда стало темнеть, мы подошли к дому бабы Мани и собрались поставить их возле забора. Мы даже их немножко грязью обмазали, чтобы они не блестели. Когда стали подходить, то наткнулись на ту самую грубую женщину. Мы бросили велосипеды и пустились врассыпную. Она погналась было за нами, но никого не догнала. С того дня она стала сопровождать двух близнецов.
   А что придумали мы? Мы брали прутики, окунали их в свежие коровьи лепешки и катапультой швыряли в этих пацанов. Однажды даже попали в лицо женщине, которая везде с ними ходила. Сколько крику было, сколько шума! Она гонялась за нами, а нам было весело. Так она никого и не поймала. Такое повторялось. Они приходили купаться на реку, вернее близнецы шли купаться, а она их охраняла, сидя на берегу под зонтиком от солнца даже тогда, когда солнца не было, а мы кидались в них грязью. Часто бывало так, что она доставала из корзины разные сладости и начинала их кормить печеньем, конфетами и многим другим. Нам, конечно, было очень завидно.
   Она снова глотнула чаю, уже успевшего остыть, немного помолчала и продолжила.
   Был у нас там конюх один по имени Прохор. Никто не знал, откуда взялся этот одноногий старик в нашей деревне, даже  председатель не знал ничего о нём. Вначале он ходил на костылях. Ноги у него не было выше колена. Работал на конюшне, там и жил. Потом он из одного костыля сделал себе некое продолжение ноги, там, где заканчивалась нога, он отпилил и приделал себе что-то вроде подушечки. А другим костылем он продолжал пользовался. Так и ходи с одним костылем, одной здоровой и одной деревянной ногой. Опираясь на здоровую ногу, деревянную он заносил кругом.
   Однажды этот Прохор шел по дорожке в сторону правления, а навстречу ему шла эта женщина со своими воспитанниками. Прохор собой занимал всю дорожку, когда ходил, ибо по-другому с костылем и деревянной ногой было нельзя.
   - Эй, ты, пьяная, безногая… Уступи дорогу детям, не видишь, что ли?, - ещё издали закричала она.
   Прохор остановился, оперся на свой костыль, стал внимательно разглядывать ту, которая так ему крикнула
   - Ты что, не видишь, что ли, дети идут! А ты, грязное чучело, безногое, стоишь здесь, не уступаешь, - вновь крикнула ему та баба.
   Прохор перехватил костыль и взял его обеими руками.
   - А я сейчас покажу, как уважать надо старших, - крикнул он ей в ответ.
   Дети испугались, побежали вперед, а она пошла напролом. Но, не доходя до него шага три, испугалась и обошла его.
   - Мне что-то твоя рожа знакома, - сказал ей Прохор, внимательно вглядываясь в её лицо, когда она проходила рядом с ним.
   - С алкашами грязными не знаюсь, - быстро ответила она ему и ускорила шаг.
   Прохор стоял задумавшись, а потом, увидев нас, спросил, кто это был.
   - Это дачники здесь у бабы Мани живут, - поспешили ответить мы.
   - А где баба Маня живет?
   - Да вон там. Там еще одна тетка и один дядька, - доложили мы, показывая в сторону дома.
   Он заинтересованно посмотрел туда, куда мы ему указали, поблагодарил, назвал нас  разведчиками и пошел дальше. Подошел к дому бабы Маши, остановился, достал кисет и долго скручивал себе цигарку, смотря на дом. Постояв так некоторое время, он ушел.
   Мы продолжили купаться в реке, а потом кто-то из заметил, что Прохор стоит на мосту.
   - Смотрите, а Прохор на мосту. Не купаться ли пришел?
   Прохор обыкновенно ходил небритый, волосы на голове у него были нестрижены и не причесанны, а одежда на нем требовала ремонта, стирки, а вообще замены. Что на рукавах, что на ноге – везде были дыры, кое-как залатанные. Пиджак на нем тоже весь в лохмотьях был.
Вдруг мы замечаем, что со стороны города едет машина, а машина эта была грозная, ее все звали «черный ворон». Ты, наверное, знаешь, что ходили тогда такие «черные вороны»?
   - Знаю, конечно. Это машины, которые людям приносили одни неприятности. Странно, что именно «черный ворон», ведь машины темно-синие были обычно, милицейские.
   - Та машина остановилась около Прохора, оттуда вышел один человек и помог Прохору сесть в машину. Нам стало интересно, почему забрали Прохора, поэтому мы побежали вслед за этой машиной.
   Она поехала в деревню, остановилась у дома бабы Маши. Дверь открылась, оттуда вышел Прохор, но теперь он шел как-то быстро и уверенно. Открыл калитку, а там сидел этот мужчина за столом, две женщины и дети, пили чай с пирогами и печеньем. Прохор быстрым шагом, опираясь на костыль прямо направился к этому мужчине. Увидев Прохора, этот мужчина стал судорожно шарить, ища что-то под столом, но не успел, запутался в длинной белой скатерти. Прохор к нему приблизился, тот схватил стул и замахнулся на конюха. Но Прохор перехватил свой костыль, взял его, словно винтовку, и какими-то неуловимыми движениями выбил стул у этого мужчины и этим костылем ударил его в живот. Тот согнулся, а в этот момент одна из женщина схватила нож, что-то крикнула и бросилась на Прохора. Прохор, не оборачиваясь, направил костыль ей навстречу, и та с размаху наткнулась прямо лбом на костыль. Она что-то вякнула, у нее закатились глаза под лоб, и она свалилась. Прохор опять перехватил свой костыль, теперь он его взял как будто за ствол винтовки, и ударил по голове костылем согнувшегося мужчину, повалив его окончательно. От удара костыль переломился на две части.
   Подбежали двое военных, которые приехали на «черном вороне», взяли Прохора под руки, отвели в сторону. Он сел на траву, как-то подогнув свою здоровую ногу и выставив деревяшку, и мы отчетливо услышали его слова: «Лейтенант Федоров, расстрелять!»
   Мы видим, что перед Прохором навытяжку стоял военный с трёмя звездами на погоне . Мы разбирались и знали, что это полковник. А Прохор назвал его почему-то лейтенантом.
   - Командир, не имею права!, - ответил полковник.
   - Лейтенант, я приказал! В исполнение приказа товарища Сталина предателей и изменников Родины расстреливать на месте! Расстрелять!
   - Командир, этот приказ отменен.
   - Кто имел право отменить приказ товарища Сталина?!
   - Командир, время и сам товарищ Сталин.
   - Кто такой время?
   - Командир, война кончилась.
   - Костя, как кончилась?, - спросил Прохор уже другим голосом, немного помолчав.
   - Да, командир, война кончилась.
   - Костя, когда?
   - Шесть лет назад, командир.
   - Костя, а Берлин? Берлин?! Кто брал Берлин?! Мы или американцы?
   - Командир, мы брали Берлин. Война кончилась.
   - Костя, ты правду говоришь?
   Тут Прохор стал себя осматривать.
   - Костя, Костя, а это где?, - спросил он, глядя на деревянную ногу.
   - Командир, я думаю, на Зеелевских  высотах.
   - Но мы их взяли?
   - Мы взяли. Мы победили.
   - Костя, ты правду говоришь?
   - Да, командир. Мы победили.
   - Костя, мы победили! А этот предатель, этот предатель жив! Костя, ты помнишь, сколько из-за него погибло наших? Костя, ты знаешь, как он издевался, Костя, расстрелять его надо. Расстрелять, Костя! Ты помнишь, как он сбежал, переоделся в женское, и эти бабы его спасли?! Костя, арестуй их всех. Костя… Лейтенант, я приказываю тебе обеспечить охрану!
   Полковник отдал честь конюху Прохору.
   - Есть, командир, обеспечить надежную охрану!
   - Костя, так, чтобы он никогда больше не убежал!
   - Командир, он теперь никуда не убежит. Мы судить его будем.
   - Исполняйте!
   Мы смотрели и не верили своим глазам. Этот грязный, небритый Прохор, одетый в лохмотья, приказывал статному полковнику.
   - Есть, командир! – и подошел, приказал своим подчиненным одеть наручники на всех троих.
   - Они еще без сознания.
   - Все равно наденьте на них наручники. Облейте их рожи водой, чтобы пришли в себя.
   Полковник снова обратился к Прохору, который всё это время сидел задумчиво.
   - Командир, ты где живешь?
   - Не знаю.
   - Где твой дом?
   - Не знаю.
   Он сидел, смотрел на свою деревяшку, а в это время подошла баба Маша, протянула ему кружку. Мы думали, что там вода, а там, наверное, была водка или самогонка.
   - Спасибо тебе, сестричка, - сказал он выпив.
   Прохор подогну под себя здоровую ногу и тут же прилег. В это время подошел председатель  и несколько деревенских мужиков. Полковник обратился к нему, спросив, где живет Прохор.
   - Да, понимаете, никто не знает, откуда он здесь взялся. Документов у него нет. Он работает в конюшне, там же живет.
   - Вы что, не знаете ни его фамилии, ни имени?
   - Нет, не знаем. Да и он сам не знает. Очевидно, после контузии. Вот и живет у нас в деревне под именем Прохор.
   По распоряжению председателя один из мужиков подъехал на телеге с сеном. Полковник очень аккуратно взял Прохора на руки, положил на телегу и его увезли.
   В это время женщина, которая получила в лоб от Прохора костылем, пришла в себя. Начала ругаться и кричать. Мужчину облили водой, он тоже стал в себя приходить. Все они были в наручниках.
   - Грузите, - приказал полковник.
   Несколько человек осмотрели стол и обнаружили под скатертью тайник, в котором лежал пистолет.
   - Смотрите, не успел воспользоваться, - сказали они, подозвав полковника.
   - А кто это такой, Прохор?, - спросили они его.
   - Это наш командир. Как он здесь очутился, не знаю. Мы потеряли его на Зеелевских  высотах. Непонятно, куда он делся, как исчез. Нашли лишь только его гимнастерку с документами, партбилет, ордена, а тело так и не нашли.
   Вера Александровна замолчала, немного подумала. Я тоже сидел молча.

   - Я уже потом, когда корреспондентом работала, - продолжила она, - узнала, кто такой Прохор от того полковника, который был уже в отставке. Он сказал, что Прохор был их командиром, лейтенантом был, когда началась война. Они вместе служили, вместе попали в окружение, вместе пытались из него выйти. Среди них был некий Белов, который оказался предателем. Прохор поручил ему идти в разведку,  с ним отправил еще пять человек. Тот предал их, пришел к немцам, сдал всех... Служил он потом у немцев охранником концентрационного лагеря. Потом они под руководством Прохора освободили всех заключенных, напали на этот лагерь, но Белов при поддержке тех двух женщин сумел улизнуть. Прохор тогда поклялся, что найдёт предателя и отомстит за погибших товарищей. Эти пять человек, преданные Беловым, погибли от его же руки. Когда было наступление на Берлин, то на Зеелинских высотах Прохора, очевидно, ранило, оторвало ногу, и он, чтобы сделать жгут, сбросил гимнастерку, разорвал нижнюю рубаху и перетянул себе ногу. Так его без сознания, без документов и нашли контуженного. Из госпиталя ему некуда было идти, а в деревне он оказался случайно.
Когда он на дорожке увидел и услышал ту женщину, когда скручивая цыгарку он увидел во дворе Белова, то к нему частично вернулась память. Он все вспомнил, пришел в правление колхоза и позвонил в НКВД, назвав и себя, и предателей. А на полковника-сослуживца он попал чисто случайно. Тот, недолго думая, сразу же приехал, ну а дальнейшее… Дальнейшее тебе уже известно. Мне все эти события врезались в память навсегда.
   На другой день мы собрались у реки, и каждый пытался рассказать, что он вчера видел. Обсуждали вчерашние события, вспоминая, как Прохор, орудуя костылем словно винтовкой, уложил здорового и жирного мужчину, как он, будто у него на затылке были глаза, не глядя на женщину, бросившуюся на него с ножом, то ли ударил, то ли подставил костыль, и она, закатив глаза, рухнула, как полковник перед Прохором стоял по стойке «смирно», выполняя его приказы. Все это мы, мальчишки и девчонки, сидели и обсуждали. Этих арестовали, в наручниках увезли, и тех близнецов, которые сидели и ревели там, за столом, их также посадили в «черный ворон» и увезли.
   В то время, когда мы все это обсуждали, со стороны города показались несколько легковых машин. Они переехали мост и поехали по направлению к конюшне. Естественно, мы все бросились бежать за ними. Приехав, из машин вышло много людей военных и гражданских. Из конюшни тем временем вышел Прохор. Он опирался на вилы двумя руками, потому что, как я уже сказала, костыль он сломал о голову Белова. Люди, вышедшие из машин, пошли к нему навстречу. Впереди всех шел генерал.
   Генерал подошел, стал отдавать честь, что-то говорить. Все это мы наблюдали издалека, поэтому слов нам не было слышно. Прохор уже не опирался на вилы, он расправил плечи, стоял тоже по стойке смирно, смотрел на генерала. Генерал отдал честь, что-то сказал, потом схватил Прохора и обнял. Все остальные также окружили его и стали обнимать. У Прохора на лице появились слезы. Слезы капали на его небритые щеки, со щек на бороду. Адъютанты и шоферы притащили откуда-то стол, стул, из багажников достали водку, закуску, стали раскладывать на столе. Разлили по стаканам водку, на единственный стул посадили Прохора. Генерал посмотрел на Прохора, подошел, снял с него лохмотья, в которые был одет Прохор, и надел на него свой генеральский китель.
   - Командир, каждый год 9-го мая мы пили за тебя. Мы не знали, что ты остался жив. Мы не нашли тебя на Зееленских высотах, поэтому сочли тебя погибшим, желали, чтобы земля была тебе пухом. А ты, оказывается, был здесь, рядом. За тебя, командир! За то, что ты жив, что ты с нами!
   Все чокнулись, Прохор хотел встать, но ему все сказали, чтобы он сидел.
   Он выпил сидя, пока все пили стоя. Поставили стаканы, начали что-то говорить, адъютанты снова наполнили стаканы, генерал опять собрался говорить, все замолчали.
   - Теперь я предлагаю выпить за тех, кого нет с нами. Кто не дожил, не дошел до Берлина, кто погиб в честном бою, а кто и от предательства… Почтим их память. Пусть земля им будет пухом.
Прохор поднялся, опираясь левой рукой за крышку стола, а в правой держал стакан. Все как по команде выпили, потом как по команде склонили голову и так стояли некоторое время. Потом опять,как по команде расправили плечи, подняли головы, взяли по кусочку хлеба, понюхали и стали закусывать. Адъютанты начали разливать еще.
   - А теперь я хочу выпить за будущее, за здоровье, за нас с вами, за то, что мы живы, за наших детей, за наше будущее, за светлое наше будущее!
   Все чокнулись, выпили, генерал что-то сказал адъютанту, тот подошел к Прохору, посмотрел на  его деревянную ногу, никому ничего не говоря, достал нож, стал разрезать те веревки, которыми были привязаны остатки костыля к его ноге. Обрезал, убрал это все, в это время подошел полковник, взял Прохора на руки, понес к ЗИМу и посадил его на заднее сиденье. Генерал подошел, сел рядом с Прохором, а этот полковник открыл багажник, достал увесистый пакет и отдал его председателю.
   - Это детям раздайте, а вы, мужики, выпейте за нашего командира, за то, что он жив, за то, что мы его нашли.
   Сказав это, полковник сел на переднее сиденье, и машины уехали.
Мужиков, конечно, долго не пришлось уговаривать, а председатель отдал пакет бабе Маше, как мы ее звали.
   - Раздели среди детей, - только и сказал он ей.
Она сказала нам, чтобы мы выстроились в очередь, и стала раздавать конфеты: сначала по три, потом по пять, потом еще по три, пока не кончился весь пакет. Мужики в это время допивали водку, которую оставили для них.
   Вера Александровна снова замолчала, потом, будто опомнившись, сказала мне, что ей завтра утром рано надо уезжать.
   - Как уезжать? У тебя же еще путевка не кончилась!
   - Мне позвонили, предложили работу, поэтому приходится жертвовать путевкой. А чего тут говорить, ты сам пенсионер. Коли не подработаешь, то нечем будет платить за коммунальные услуги. Ну, ладно, не провожай меня. Закроешь, ключ отдашь завтра Наталье.
   Она поднялась и быстро пошла. Я вышел вслед за ней, закрыл кабинет и посмотрел, как она быстро своей легкой походкой удаляется подходит к лифту, нажимает на кнопку и уезжает.
   Утром я не провожал ее.