Прощай Бранко

Мы   познакомились  в  поезде  Москва-Ленинград.  Вначале  он  показался  мне  человеком  нелюдимым  и  угрюмым.  Устроились,  в  вагоне,  угостились  тем,  что  было  с  собой,  потихоньку  разговорились.  Оказывается,  он  живет  в  Исландии.  Там  у  него  ферма,  где  занимается  разведением  тонкорунных  овец.  В  Горелово,  под  Ленинградом,  живут  его  престарелые  родители.  Вот  уже  около  десяти  лет  он  разыскивает  сестер,  потерявшихся  в  блокаду,  родителей  или  родственников  своих  одноклассников,  солдат  своего  взвода.  Раньше  такие  поездки  были  исключены.  Поэтому  наведывается  теперь  в  город  своего  детства  дважды  в  год,  а  иногда  умудряется  и  трижды.  Дела  на  ферме  не  позволяют  приезжать  чаще.
Рассказанное  этим  человеком  я  слушал  с  интересом.  Говорил  он  просто,  кратко,  на  очень  хорошем  русском,  едва-едва  подернутом  усталостью  и  флером  заморского  произношения.


                ... Иже  кровь  в  постоянных боях за тя
                аки воду лиях и лиях.
                А. Толстой.
                               
               
 

  К  одной  из  годовщин  окончания  Второй  Мировой  Войны  постаревшим  солдатам  Европы  устроили  встречу  в  Абукире  с  посещением  Эль-Аламейна.  Люди  собирались  из  разных  стран,  воевали  на  разных  фронтах.  Из  нескольких  сот  собравшихся  - ни  одного  знакомого.  С  трудом  я  узнал  Бранко  Кнежевича,  серба.  С  ним  мы  пропахали  Апеннины  от  Тарента  до  Альп,  там  и  встретили  окончание  войны,  отметили  Победу.
Рассказывает,  что  живет  в  Абукире,  здесь  у  него  семья,  занимается  маленьким  бизнесом.  Дети  выросли.  Чуть  оперлись  на  крыло,  разлетелись.  Внуков  только  успевают  подкидывать.  Второго  уже  привезли.  Раньше  как-то  не  знал,  даже  не  задумывался,  что  внуки  - это  важнее  даже  собственных  детей.  Только  теперь  стал  понимать,  что  на  этом  свете  он  выполнил  свое  предназначение.  Оглушительно  хохочет,  говорит,  что  ему  теперь  ничего  не  страшно,  даже  если  сыграет  в  ящик.  Все  такой  же.  Шумит,  жестикулирует  и  сыплет  шутками.  Матерится  на  всех  мыслимых  и  немыслимых  языках.  Обнимает  через  каждые  пять  минут,  заглядывая  мне  в  глаза  своим  уцелевшим  оком,  будто  порывается  узнать  нечто  такое,  что  не  удавалось  не  то,  что  солдату,  а  философам  в  течение  веков.  Время  от  времени  мы  по  очереди  отхлебываем  из  плоской  стеклянной  фляги,  которую  он  выуживает  из  внутреннего  кармана.
Конечно,  задубела  кожа,  углубились  морщины,  поседел.  А  кто  из  моих  сверстников  теперь  не  седой  и  не  плешивый?  На  том  стоим.  За  те  полтора  года,  что  мы  партизанили  после  побега  из  концлагеря,  всякое  случалось.  Война  ускоряет  проявление  человеческих  качеств.  Отвага,  трусость,  подлость  - все  великое  и  ничтожное  проявляется  мигом.  Бранко  дважды  попадал  в  плен  к  немцам  и  оба  раза  возвращался.  Неунывающий,  наигрывая  на  трофейной  губной  гармошке  и  держа  трофейный  же  «шмайсер»,  будто  дубинку,  за  ствол.  Сначала  к  нему  относились  с  подозрением.  Дескать,  как  это  он  с  такой  легкостью  сбегает  из  плена?  Позже,  на  примере  бежавших  из  плена  Советских  солдат,  как  и  на  примере  Бранко,  немцы  совершенствовали  охрану  своих  концлагерей. 
Этот  потрясающий  человек  был  сколочен  золотыми  гвоздями  веселого  и  бесшабашного  оптимизма.  Мне  не  приходилось  видеть  его  одного,  постоянно  рядом  или  вокруг  него  крутились  люди  от  взрывника  до  командира.  Даже  говорили:  «Приходи  к  Бранко»,  «встретимся  у  Бранко»,  или  «спроси  у  Бранко».  Вроде  «встретимся  у  дуба»,  или  у  Собора.  Все  любили  его,  кроме  немцев.  Понятное  дело,  насолил  он  им  немало.
Как-то  мы  пробивались  к  своим.  Изувеченного  взрывом  Бранко  мы  по  очереди   волокли  на  себе.  Двое  прикрывали.  Немцы  с  боков  немцы  сзади,  немцы  сверху.  Думали,  пришел  конец.  Однако,  обошлось.  Думаю,  что  такое  везение  выпадает  на  долю  человека  одно  на  тысячу,  а  может,  раз  в  жизни.  Эти  горы  мы  изучили,  как  никто  другой  и  могли  шастать  по  ним  не  хуже  зайцев.  Приволокли  во-время.  От  потери  крови  он  мог  откинуть  коньки.  Вместо  этого  пожертвовал  одним  глазом  и  остался  жив.
Вроде  бы  нас  только  двое,  знавших  друг  друга  и  близких  друзей,  ибо  кровь  наша,  перемешиваясь,  орошала  древнюю  землю,  но  уже  на  второй  день  впечатление  было  такое,  будто  собравшиеся  провели  вместе  все  четыре  года,  только  и  делали,  что  рыли  окопы,  да  кормили  одних  и  тех  же  вшей.  Многие  из  нас  прихватили  с  собой  солдатские  алюминиевые  кружки  и  котелки.  Посреди  улицы  разводили  костер  из  тарных  ящиков  и  принимались  кипятить  чай.  Как  дети!  И  радовались  друг  другу,  как  дети.  На  костылях  на  протезах  и  колясках  - остатки  и  ошметья  от  Великих  Солдат  Великой  Войны.               
Местные  жители  относились  к  нам  спокойно,  с  пониманием  и  уважением,  на  наши  костры  и  чаепития  смотрели  с  улыбкой.  Должно  быть,  они  видели,  что  эти  немолодые  люди  собрались  здесь,  чтобы  вспомнить  давно  прошедшее,  боевых  друзей,  покинувших  мир  десятилетия  назад.  Будь  они  поэтами,  они  бы  сказали,  что  в  тяжелый  момент  истории  эти  люди  пожертвовали  собственными  жизнями,  не  требуя  ничего  взамен.  Отсюда  и  отношение  к  солдату  исстари,  во  всех  землях,  светлое  и  чистое. 
Когда  этот  человек  рассказывал  о  своем  друге  и  товарище  Бранко  Кнежевиче,  да  и  о  других  тоже,  его  довольно  аскетический  язык  порой  скатывался  на  эпические  тона.  Здесь,  спохватившись,  он  умолкал  на  короткое  время  и  снова  возвращался  на  бесстрастный  язык  свидетеля  событий,  не  особенно  подбирая  слова  и  не  заботясь,  какое  впечатление  он  производит  своими  воспоминаниями.  Он  не  выставлял  героем  ни  себя,  ни  тех,  кто   был  с  ним  под  Вязьмой  или  в  горах  Италии.  Не  пытался  вызвать  и  сочувствия  к  тяготам  прожитых  годов,  а  говорил  понятным  и  обыденным  языком  о  вещах  и  событиях,  переплетенных  с  небывалыми  человеческими  усилиями,  лишениями  и  страстями,  что  вызывало  во  мне  симпатию  и  доверие.  В  течение  всего  рассказа  меня  не  покидало  впечатление,  что  он  тоскует  по  своей  молодости,  по  тому  духу  товарищества  и  сплоченности,  который  приходит  к  людям  только  на  войне.  Рассказанное  моим  новым  знакомцем,  человеком  совсем  не  сентиментальным,  я  слушал,  будто  поэта  и  не  смел  перебивать.

                х  х  х      
               
-Как  мы  говорили?  Да  очень  просто.  Бранко  понимал  мой  «сербский»,  а  я  понимал  его  «русский».  С  остальными  изъяснялись  на  том  самом  «итальянском»,  что  бытовал  в  нашем  отряде.  На  нем  датчанин  или  грек  говорил  с  русским,  а  француз  что-то  оживленно  обсуждал  с  марокканцем,  евреем  или  англичанином.  И  все  понимали  друг  друга.
Как-то  в  Ленинграде,  где  теперь  я  бываю  часто,  не  реже  двух  раз  в  год,  я  оказался  свидетелем  не  редкого  в  наше  время  эпизода.  Недалеко  от  Балтийского  вокзала  была  толкучка,  или  барахолка,  как  хотите.  На  подъезде  к  барахолке  люди  припарковывали  свои  машины.  Подъехал  молодой  парень  со  своей  девушкой  на  новеньких  «Жигулях» и  остановился  впритирку  с  «Запорожцем».  Водитель  «Запорожца» , пожилой  инвалид  на  костылях,  стал  выезжать  и  чуточку  задел  машину  парня.  Озверевший  от  злобы  хозяин  «Жигулей»  в  два  прыжка  оказался  у  «Запорожца»,  открыл  дверцу  и  несколько  раз  ударил  инвалида  по  лицу.               
Люди  опешили  от  неожиданности.  Инвалид  вытер  кровь  с  лица,  закрыл  дверцу,  отъехал  немного  назад  и,  разогнавшись,  долбанул  машину  парня  по  фарам,  снова  отъехал  назад  и  снова  пошел  на  таран.  Грохот  от  ударов  железом  о  железо,  скрежет  и  визг  вращающихся  колес  и  холодная  деловитость  старика-инвалида,  не  простившего  оскорбления  юного  подонка,  - все  это  произвело  на  людей  потрясающее  впечатление.  Собравшиеся  смотрели  на  инвалида  с  восторгом,  ужасом  и  явно  симпатизировали  ему.  Парень,  хозяин  «Жигулей» ,  пытался  апеллировать  к  толпе  зевак,  однако,  встретив  их  холодное  безразличие,  сник.  Инвалид  открыл  дверцу  своей  машины,  закурил  и  с  убийственным  спокойствием  говорит  парню:  «А  теперь,  паренек,  иди,  жалуйся  в  ГАИ,  я  подожду.  Кстати,  на  фронте  я  воевал  танкистом,  документы  при  мне».  Воздух  взорвался  от  аплодисментов.  Парень  рыдал  и  не  знал,  куда  деться  от  насмешливого  презрения  публики.

                х  х  х 

- Бранко  пришел  в восторг  от  рассказанного  мной,  постоянно  просил,  чтобы  я  повторил  ему  то  или  иное  место.  Собрал  в  кучу  несколько  человек  и  тащил  меня  туда,  дескать,  они  тоже  хотят  услышать  мой  рассказ.  Чуть  погодя  он  громко  провозгласил,  что  этот  старик  наш  боевой  товарищ  и  сверстник,  что  необходимо  сейчас  же  отправить  ему  телеграмму  от  всех  нас.  Без  устали  теребил  меня,  хотел  узнать  адрес  старика-инвалида.  Откуда  же  мне  знать  его  адрес?  Ленинград  -  не  Абукир! 
Наконец,  он  вроде  бы  оставил  меня  в  покое.  Однако  я  точно  знаю,  что  он  отправил  телеграмму.  Скорее  всего,  «в  деревню,  дедушке».  Это  он  мог!  Я  не  придавал  этому  значения,  а  он  не  унимался,  говорил  об  этом  снова  и  снова  на  непонятных  мне  языках.  «Подвиг»  старика-инвалида  на  «Запорожце»  всколыхнул  его,  как  и  остальных.  Они  спрашивали у  меня,  что  такое  «Запорожец»?  С  ленивым  видом  и  нехотя,  я  объяснял  им,  что  это  такая  машина,  легковая,  в  России  ее  называют  еще  «Мерседесом»,  только  она  чуть-чуть  меньше  в  длину,  а  так,  все  один  к  одному,  четыре  колеса,  бампер,  дверцы… и  тут  же  добавлял  что  я  не  специалист,  а  привожу  мнение  других,  более  искушенных  в  этом  людей.
Многие,  с  увлечением,  ломая  язык,  шепелявили:  «Жепероже»,»Жепероже» ,  или  нечто  похожее.  Англичане,  кичащиеся  сложностью  своего  языка,  гулко  проглатывали  что-то,  пытаясь  извлечь  диковинное  для  них  слово,  и  растерянно  отходили  в  сторону.  Людям,  так  или  иначе ,  свойственно  в  течение  всей  жизни  впадать  в  детство.  Им  хочется  выглядеть  лучше,  чем  они  есть  на  самом  деле.  У  одного  это  выражается  так,  у  другого  иначе.  Этим  и  отличаются  люди,  кроме  чисто  внешних  данных.  Этого  не  удалось  избежать  даже  солдатам,  прошедшим  чистилище  войны,  может,  за  исключением  моего  друга.  Однако,  Бранко,  он  и  есть  Бранко,  таким,  какой  он  есть,  он  предстанет  и  перед  тысячной  аудиторией,  и  перед  страшным  судом.
За  те  несколько  лет,  что  довелось  мне  провести  на  чужих  землях,  среди  иноязычных  товарищей,  я  пришел  к  выводу,  что  мы,  выходцы  из  России,  отличаемся  от  них  разительно.  Главное  отличие  состоит,  на  мой  взгляд,  в  их  индивидуализме,  тогда  как  мы  считаем,  что  общественные  интересы  выше  личных.  Все  это,  включая  разбитые  машины  и  отважный  таран  старика-танкиста  вяло  ворочалось  в  мозгу  и  надоедало  мне.  Нехотя  надвинув  на  глаза  шляпу,  я  делал  вид,  что  дремлю.
Моему  непоседливому  другу  внезапно  пришла  в  голову  идея  организовать  «Международное  Общество  Защиты  Ветеранов  Второй  Мировой  Войны»  с  распространением  влияния  этого  общества  во  всех  странах,  выступавших  против  фашизма.  Он  тут  же,  экспромтом,  выдал  проникновенную  речь,  где  в  основном  напирал  на  судьбу  старика-инвалида  из  Ленинграда,  на  ситуацию,  когда  пожилых  солдат  становится  все  меньше  и  меньше,  и  когда  большая  их  часть  оказалась  на  старости  в  одиночестве  и  бедственном  положении.  Собравшиеся  отреагировали  на  речь  Бранко  громоподобным  ревом  одобрения,    без  лишних  проволочек  выдвинули  его  президентом  этого  общества  и  проголосовали,  постановив  немедленно  обратиться  в  сенаты  своих  стран,  чтобы  придать  обществу  юридический  статус.
Этот  ошеломляющий  крик  и  мгновенное  решение,  кому  быть  во  главе  общества,  напоминали  эпизоды  древней  истории  Рима,  когда  после  кончины  императора  легион  Преторианской  гвардии  объявлял  новым  императором  своего  командира  и  в  походном  боевом  строю  входил  в  столицу.  Сенат,  при  виде  решительно  настроенных  солдат  при  полном  вооружении,  клал  полные  штаны,  то-есть,  тогу.  И  тут  же  утверждал  гвардейского  выдвиженца.  Даже  сейчас,  по  прошествии  стольких  лет,  я  с  улыбкой  вспоминаю  моего  друга,  его  предприимчивые,  порой  придурковато-импульсивные  поступки,  которые  исходили  от  доброго  и  чистого  сердца,  а  в  большинстве  случаев,  от  озорства.

                х  х  х      

         - Всю  первую  ночь  после  приезда  мы  не  спали.  В  номерах,  на  галереях  гостиницы  собирались  группами  из  трех-четырех  человек,  узнавших  друг  друга  кто  по  голосу,  кто  по  выражению  глаз,  даже  по  характерным  жестам,  сопровождающим  человека  иногда  всю  жизнь.  Старые  люди  продолжали  поиски  знакомых. 
Под  утро,  когда  служители  гостиницы  сбились  с  ног,  разнося  напитки  и  угощения,  мы  услышали  потрясающий  вопль  абукирского  петуха.  С  разных  сторон  ему  ответили  другие  и  теперь  уже  хор  петухов  опевал  наше  прошлое,  и  нас  самих  с  теми,  кто  вставал  в  нашей  памяти  иными,  совсем  молодыми  людьми,  надевшими  солдатский  мундир.  Они  шли  в  нашем  воображении  выпукло,  как  наяву,  ряд  за  рядом,  тысячи,  тысячи  и  тысячи,  безмолвные,  безымянные  и  грозные.  Это  было  похоже  на  шествие  в  небытие  лучшей  части  человечества.  Грандиозное  жертвоприношение  кровавому  божеству.  Многих  из  них  я  узнаю  в  лицо.  Это  ребята  из  моего  взвода,  почти  все,  как  и  я,  после   девятого  класса…
Едва  мы  успели  пройти  ускоренную  подготовку,  как  нас  отправили  под  Вязьму,  места  такого  противостояния,  о  которых  писали  историки,  военные  аналитики  и  журналисты.  То,  что  я  видел  там  и  пережил  шестнадцатилетним  парнем,  едва  ли  возможно  выразить  общепринятыми  средствами.  Когда  мы  прибыли  на  места  боев,  мне  и  моим  сверстникам  страшнее  всего  была  тишина  ночью.  Теперь  я  понимаю  причину  этого  страха.  Ребята  еще  не  отвыкли  от  сказочного:  «Злой  волк  приходит  темной  ночью…»  Впервые,  в  одну  из  таких  ночей,  я  стал  раздумывать  о  природе  страха,  о  наших  далеких  предках,  проводивших  в  пещерах  холодные,  темные  ночи  под  уханье        ночных  птиц  и  рык  диких  зверей. Человек,  входя  в  пустой  зал  ресторана,  выбирает  столик  в  углу  и  садится  лицом  к  выходу:  а  как  же,  так  безопасней,  спина  защищена,  вход  под  контролем.  Если  этот  столик  занят,  он  выбирает  место  у  стены.  Это  отголосок  тех  давних  времен,  из  пещеры,  впечатавшийся  в  наших  генах.  С  тех  самых  пор,  со  времен  наших  ночных  вылазок  на  немецкие  окопы,  у  меня  особое,  необычное  отношение  к  ночи,  к  темноте,  как  к  спасительнице  нашей.  Я  видел  ночи  в  самых  разных  широтах.  От  волшебных  белых  ночей  на  берегах  Прионежья  до  тропических,  непрницаемо  черных,  с  их  неуемными  страстями  и  тайнами.
Менее,  чем  через  месяц,  мы  попали  в  окружение.  Самыми  стойкими  во  всем  полку,  когда  мы  прорывались,  проявили  себя  те  самые  подростки  из  моего  взвода.  В  нашем  деморализованном  полку  не  хватало  оружия,  боеприпасов,  не  было  провианта.  Многие  командиры  были  перебиты,  а  были  и  такие,  которые  исчезали  внезапно,  не  то  попали  под  шальной  снаряд,  не  то  дезертировали.  Полк  насчитывал  теперь  одну  треть  своего  первоначального  состава. Самым  дисциплинированным,  здоровым  и  боеспособным  подразделением  полка  оказался  мой  взвод.                Мы,  вчерашние  школьники,  быстрее  и  лучше  других  уяснили,  что самое  главное  для  прорыва и  воссоединения  со  своими  -  это  оружие  с  боеприпасами,  а  все  остальное,  включая  и  провиант  -  во  вторую  очередь. После  изнурительных  оборонительных  боев  или  затяжных  многокилометровых  бросков  и  работ  по  преодолению  препятствий,  быстрее  и  раньше  других  восстанавливал  силы  мой  взвод.  Мы  же  оказались  лучшими  разведчиками  и  добытчиками  языков,  немецких  «шмайсеров»  с  боеприпасами  и  провианта.  Возможно,  впервые  на  этой  войне  мы  превратили  обычный  солдатский  мундир  в  сплошной  патронташ,  где  каждый  патрон  или  граната  имели  свою  ячейку,  а  руки  вмиг  могли  достать  вслепую  и  набить  рожок  автомата.               
          За  неполных  два  месяца,  проведенных  здесь,  мы  изменились  до  неузнаваемости.  Мы  пережили  потрясение  от  впервые  увиденной  смерти  человека,  от  ежедневной  гибели  и  с  той,  и  с  другой  стороны,  и  за  столь  короткое  время  боль  или  сострадание  к  себе  подобным  трансформировались  у  нас  в  отвлеченное  понятие. 
За  оружием,  боеприпасами  и  жратвой  мы  делали  вылазки  на  вражеские  окопы  чуть  ли  не  каждую  ночь.  Во  время  этих  вылазок  мы  увидели,  что  хваленые  солдаты  вермахта  боятся  темноты  больше  нас  и  мы  разобрались  в  причинах  этого  страха.  Мы  ликовали.  Именно  после  этого  открытия  мы  избавились  от  страха  темноты.  Мой  взвод  потерял  людей  меньше  всех.  Нами  теперь  затыкали  всякие  прорехи  в  обороне  и  посылали  в  самые  горячие  участки  при  прорывах.  Полковое  начальство  признавало  наши  подвиги  в  ночных  вылазках,  но  и  недолюбливало  за  некоторую  вольность  в  наших  ночных  рейдах. 
Увы,  наши  войска  отступали  быстрее,  чем  прорывались  мы.  Ко  времени,  когда  мы  попали  в  плен,  взвод  мой  поредел  наполовину.  Везли  нас  через  всю  Европу,  в  Концлагерь  в  Рурской  области.  Работали  на  военных  заводах.  Там  мы  познакомились  с  Бранко  Кнежевичем  и  бежали  на  юг,  через  Альпы.  Так  было  проще,  а  Бранко  был  вроде  поводыря.
У  моего  нового  знакомого  была  привычка  делать  паузы  в  речи,  будто  он  прислушивался  к  своим  словам,  а  может,  таким  образом  он  давал  возможность  собеседнику  вникнуть  в  сказанное  им?  Однажды  я  спросил  у  него,  откуда  он  знает  так  хорошо  эти  места,  по  которым  мы  шли  на  юг,  направляясь  в  Альпы,  и  через них,  в  Италию.  Мне  показалось,  что  он  двигался  по  давно знакомым  местам. 
         -  Ты  что,  бывал  в  этих  краях?  -  Спросил  я. 
         -  Нет.  Но  за  этими  горами  Италия,  а  оттуда  до  моей  Родины,  Сербии,  рукой  подать.  Тебе  понравится  у  нас.  Все  славяне  произошли  от  нас,  сербов. – С  такой  трогательной  самоуверенностью  ошарашил  он  меня.  Звериная  способность  Бранко  ориентироваться  в  пространстве  привело  нас  в  северную  Италию.  «Любая  рыбацкая  шхуна  мигом  подбросит  нас  на  противоположный  берег».  -  Уверенно  рассуждал  он.  В  поисках  такой  шхуны  мы  прошли  всю  Италию  и  добрались  до  Калабрии.  Здесь  мы  примкнули  к  партизанам,  да  так  и  остались  на  Апеннинских  горах  до  конца  войны.   
        - Пока  я  не  превратился  в  немощного  старика,  и  пока  жив,  хочу  найти  родных  и  близких  солдат  моего  взвода,  своих  одноклассников  и  рассказать  им   об  их  последних  днях  и  где  они  похоронены.  Больше  некому.  Почти  всех  отыскал-обошел.  Осталось  найти  родителей  или  родственников  только  двоих.  Судьба  раскидала  их  по  бескрайней  стране.  Отец  одного  из  моих  солдат  отыскался  на  поселении  после  лагеря  в  Карелии,  в  Пиндушах,  на  берегу  Онежского  озера.  Очень  старый  человек,  живет  один.  Жена  его,  мать  моего  одноклассника,  умерла  в  блокаду,  в  Ленинграде.

                х  х  х   
               
            - Привезли  нас  в  окрестности  Эль-Аламейна  ранним  утром,  чтобы  люди  не  страдали  от  жары. Приятная  утренняя  прохлада  пустыни  ласкает  лицо,  руки,  даже  не  верится,  что  всего через  несколько  часов  над  огромным  африканским  континентом  начнет  неистовствовать  изнуряющее  светило.  Я  не  был  участником  сражения  при  Эль-Аламейне,  однако  читал  об  этом,  говорил  с  противостоявшими  солдатами,  свидетелями  и  историками.  Историки  и  военные  аналитики  говорят  мудро,  приводят  массу  аргументов  и  свидетельств  в  пользу  того  или  другого  утверждения,  чуть  ли  не  под  микроскопом  рассматривают  их  тактику,  сравнивают  качество  оружия,  машин,  экономики.
Говорят,  что  Монтгомери  расколошматил  Роммеля,  благодаря  мужеству  и  стойкости  английских  солдат.  Это  почему  же  только  английских?  Под  командованием  Монтгомери  служили  не  только  англичане,  но  и  солдаты  русского  происхождения,  канадцы,  евреи  и  индусы.  Так  же,  как  на  заснеженных  равнинах  Сталинграда  немецким  армиям  противостояли  не  только  русские.  И  еще…  Как  будто  солдаты  Роммеля  были  менее  мужественны  и  отважны,  или  не  хватало  им  боевого  опыта.
В  отличие  от  солдат  Роммеля,  они  защищали  другие  ценности,  другое  миропонимание  и  выполняли  свою  солдатскую  работу  с  достоинством  и  отвагой. Ни  один  не  дрогнул.  Высокое  небо  пустыни  да  пески – свидетели  тех  титанических  событий.  Мне  говорили,  что  во-он  тот  отставной  генерал  с  пустым  рукавом  в  сражении  под  Эль-Аламейном  был  совсем  молодым  выпускником  Британской  военной  академии.  Мы  все  уже  влезли  в  автобусы,  а  он  стоит,  повернувшись  к  нам  спиной  и  смотрит  куда-то  за  горизонт.  Никто  не  посмел  окликнуть  его,  поторопить.  Кстати,  о  мужестве  и  самообладании… 
В  концлагере  мне  довелось  видеть  шотландскую  дуэль.  Военнопленные  европейских  стран  в  немецких  концлагерях  имели  на  много  больше  прав,  нежели  советские,  так  как  их  странами  была  подписана  Международная  Конвенция  О  Военнопленных  в  Женеве.  Поэтому  условия  их  содержания  и  отношение  к  ним  были  неизмеримо  лучше,  чем  к  советским.  Меня,  по  какому-то  недоразумению,  содержали  вместе  с  англичанами  и  другими  европейскими  пленными.
В  ответ  на  высокомерную  спесь  немецкого  офицера,  пленный  английский  капитан  ответил  оправданной  и  понятной  дерзостью.  Немец  вызвал  его  на  дуэль.  Англичанину,  по  правилам,  оставалось  выбрать  вид  поединка, и  он  выбрал  шотландскую  дуэль.  Вырыли  глубокую,  в  рост  человека,  траншею,  напоминавшую  могилу,  в  которой  и  пройдет  дуэль.  Каждый  из  них  в  вытянутой  руке  держал  за  угол  край  простыни,  разделявшей  их,  а  в  правой – пистолет  с  полной  обоймой.  После  сигнала  судьи  они  начнут  стрелять  друг  в  друга  через  простыню.
Вокруг  этой  суровой  дуэли  собрался  почти  весь  концлагерь,  включая  и  охрану,  офицеры  которой  оживленно  рассуждали  об  арийском  духе  и  чести.  Внезапно  шум  и  говор  стихли.  Все  ждали  сигнала  судьи.  В  наступившей  тишине  раздался  звук  падающего  тела.  Защитник  арийской  чести  потерял  сознание.  Говорили,  что  его  отправили  на  восточный  фронт  за  трусость.  Это  я  так,  к  тому,  о  чем  рассуждают  историки.  Видите  ли,  при  всех  равных  условиях…   
Выражение  лица  этого  человека  не  менялось  в  зависимости  от  того,  о  чем  он  говорил  и  какой  накал  содержало  сказанное.  Не  менялся  и  голос.  Он  звучал  у  него  ровно,  будто  хорошо  натянутая  струна.  О  привычке  делать  паузы  во  время  речи  я  говорил.  За  все  время  рассказа  только  дважды  изменила  ему  эта  привычка  говорить  бесстрастно.  Это,  когда  он  вспоминал  о  своих  одноклассниках  и  в  конце,  когда  рассказывал  о  том,  как  Бранко  кружил  на  своем  самолетике  вокруг  парохода.  И  холодные,  цвета  индиго,  глаза,  только  в  этом  случае  теряли  свою  жесткость.

                х  х  х          
   
          -  Подошло  время  возвращаться.  Зафрахтованный  для  нас  пароход  доставит  всех  в  Марсель,  а  оттуда  мы  снова  разбредемся  по  свету.  Четыре  незабываемых  дня!  Как  будто  мы  всю  жизнь  знали  друг  друга,  менялись  значками,  зажигалками,  хлопали  по  плечу  и  окликали  по  именам.  В  ресторане,  где  нас  кормили,  мы  пили  вино  из  солдатских  алюминиевых  кружек  по  очереди,  так  как  не  все  догадались  запастись  ими  заранее,  хотя  рядом,  на  столах,  стояли  хрустальные  рюмки  и  бокалы.  Мне  не  забыть,  как  Бранко  Кнежевич  катал  нас  на  своем  самолетике  над  Абукиром,  облетал  пирамиды  в  Гизе,  всех,  кто  пожелал.  Сколько  горючего  сжег!               
Вот,  собственно,  и  все.  Пролетели  отпущенные  нам  четыре  дня.  Каждый  из  нас  знает,  что  это  наша  последняя  встреча,  едва  ли  кто  дотянет  до  следующего  юбилея,  а,  значит,  нам  не  суждено  больше  увидеть  друг  друга.  Пароход  с  протяжным  гудком  обходит  мыс  и  ложится  курсом  на  закат  солнца.  Машины  набирают  обороты.  Мимо  и  назад  уходит  ровная  линия  африканского  берега,  подернутого  нежнейшим  сиреневым  цветом  вечереющего  неба.  Вспоминаю,  как  несколько  дней  назад  под  таким  же  небом  на  одной  из  Каирских  улиц  мы  слушали  красивую  и  диковинную  музыку.  Молодая  ливийка,  в  ослепительно  белой  гандуре,  с  отрешенным  видом  играла  на  незнакомом  духовом  инструменте.  Рядом  с ней,  на  грязном  тротуаре,  ползал  ребенок.  Люди  безразлично  проходили  мимо.
Такое  же  небо  будет  и  завтра,  и  через  год,  как  было  и  тысячи  лет  назад,  когда  по  этим  берегам  проходили  солдаты  многочисленных  Рамсесов,  Тутмосов,  кровожадных  гиксосов  и  гарамантов.  Где-то  в  этих  местах  месил  раскаленные  пески  пустыни  Александр  Двурогий  -  завоеватель  и  основатель  многих  городов  и  государств.  Какая  умопомрачительная  историческая  генеалогия!  Жизнь  многих  из  нас,  свидетелей  и  участников  самой  кровопролитной  битвы  в  африканской  истории,  битвы  при  Эль-Аламейне,  всего  лишь  вспышка  на  небосклоне  этой  генеалогии. 
У  большинства  из  тех,  кто  собрался  здесь,  в  стране  сфинксов  и  пирамид,  есть  знакомые,  близкие,  у  которых  свои  повседневные  занятия  и  интересы.  Подойдет  время  и  все  они,  как  и  я,  как  и  каждый  человек,  тихо  переживут  одиночество  и  так  же  тихо  сыграют  в  ящик.  О  ком – то  вспомнят,  о  ком - то  нет.
Все  проходит.  Проходит  и  срок,  отпущенный  нам  природой.  Выросло  новое  поколение  людей  на  невиданных  нами  колесницах,  более  мощных,  более  стремительных,  нежели  наши,  с  другими  представлениями  о  мироустройстве,  до  предела  сжав  понятие  о  времени  и  расстояниях. 
    . . . В  этот  момент  высоко  под  облаками  показался  Бранко  на  своем  самолетике  и  принялся  описывать  круги,  покачивая  крыльями  и  вычерчивая  замысловатые  фигуры.  Впечатление  было  такое,  будто  он  махал  нам  руками,  порывался  обнять  нас  и,  чтобы  мы  видели,  взмахивал  ими  снова  и  снова,  прощаясь, таким  образом,  уже  навсегда. 
           Неожиданно,  с  большой  высоты,  он  резко  снизился  и  пролетел  чуть  ли  не  вровень  с  палубой. Все  высыпали  наверх.  Хромых  и  тех,  кто  в  колясках,  хватали  вдвоем-втроем  и  бегом  по  трапу,  без  единой  передышки!  Откуда  только  силы  взялись?  Мы  видели  открытый  фонарь  кабины  и  улыбающегося  Бранко.  Он  махал  нам  рукой  и  что-то  кричал.  Взмыв  круто  вверх,  он  вычертил  фигуру  и  снова  пролетел  рядом. 
Сколько  времени  прошло,  а  он  все  кружит  и  кружит  над  нами.  Пароход  отсалютовал  гудками.  Один  из  наших  товарищей,  грузный  и  красномордый  голиаф,  заорал  громовым  голосом:  «Убирайся,  Бранко,  у  тебя  горючее  кончилось!  Убирайся,  ублюдок»!  -  Однако  тот  продолжал  кружить,  будто  привязанный.  Видеть  это  стало  невыносимо.  Все,  кто  прилип  к  леерам,  чувствовали,  что  вот-вот  что-то  должно  случиться.  Люди  матерились,  сморкаясь,  глаза  плохо  видели,  полные  слез.  Самолетик  снова,  уже  в  который  раз,  стал  снижаться,  выровнялся  на  высоте  мостика,  пролетел  немного  и  внезапно  скользнул  в  волны.