Мифы и легенды

Савельевы встретились в институте, на первых курсах. Правда, тогда они еще были не Савельевы, а Савельев и Белоусова, совершенно разные, чужие друг другу люди. Но потом как-то подружились, сблизились – Саша хорошо пела, очень тоненько, как серебряной вилочкой по хрусталю стучала, а Матвей прилично аккомпанировал на гитаре. Вскоре вся дружная институтская компания начала воспринимать их дуэт целиком, как две половины, друг от друга неотделимые.
Потом поехали все вместе в Карелию, с палатками. У костра опять много пели, выпивали «арбатского», выяснилось, что Людка Селивончик, с экономического, умеет гадать на картах. И уже никто, конечно, не удивился, когда Саше в качестве суженного нагадался бубновый валет – парень белокурый, самоуверенный. И она сама уже не удивилась ни капельки, когда Матвей стянул со своих широких плеч ярко-красный свитер и накинул на её плечи, не худенькие, но вполне беззащитные. Улыбнулся довольно и легко убрал от глаз свежевысохшую солому - челку. За спиной у него лениво пробовало краешком воду ароматное карельское солнце.
Потом поженились.

Илюше Матвеичу исполнилось как раз два годика, когда папа-Савельев стал погуливать. Причем делал он это как-то лихорадочно, бессистемно. И всегда неудачно. То полночный звонок, то чужая расческа, то обрывок театрального билетика – влипал по новой причине, но каждый раз. С самого-самого начала Саша приняла факт очень тяжело. Ревела полночи на кухне до икоты. Разбила зачем-то финский заварочный чайничек, симпатичный, да и дорогой, в общем-то, только для неё, Матвей потом и не заметил отсутствия, даром, что заваривать приходилось прямо в чашке. Раздобыла номер случайной любовницы и нашипела в трубку замысловатых и заведомо ложных угроз. Даже напивалась крепленым вином подряд три вечера (а дома – ребенок).  Во второй раз обошлось спокойнее – стрельнула у соседки крепких сигарет, заперлась в ванне часа на три, поразмыслила. Последующие адюльтеры обходились совсем уже малой кровью. Только «стало как будто скучнее жить», признавалась Саша подружке Алле, к которой, кстати, тоже ревновала своего муженька, так та была хорошо и удачно сложена. Но Матвей хорошо, много и задорого работал, с Илюшей был ласков, хоть и сдержан, не отказывался брать в руки гитару на дружеских посиделках (а кто бы знал, как Саша любила петь. «Дождик осенний, поплачь обо мне» и все поблескивающие во хмелю глаза – на неё одну), дарил красивые букеты раза три в год, не считая праздников. А самое главное – сквозь года ему каким-то образом удавалось оставаться прежним.  В хорошие мирные дни от бубнового валета даже попахивало хвоей и затухающим костерком. А в остальном, на вопрос «Как жизнь семейная?», можно было ответить только «С переменным успехом». И хмыкнуть так, со значением.

Однажды, когда Илье было уже шесть, его отцу предложили в рабочих целях посетить одну жаркую страну, сходить на конференцию, заключить кой-какую сделку. А так как дело, которое предстояло ему обстряпать, выходило для конторы крайне выгодное, то пригласили даже с женой и с экскурсионной программой. Не поскупились на звезды, «включенные» завтраки и прочий люкс. Обычно отпуск Савельевы планировали долго и с такими ссорами, что в процессе приходилось не наслаждаться теплой морской водицей и брякающими сувенирами из шершавых ракушек, а медленно отходить, как раскаленная железка, от красноты недавнего скандала, остывать, раздраженно шипя. А тут такой подарок. Как будто снова помолодел и садишься в поезд «Москва-Петрозаводск» и мчишь на последний акт спектакля «Костры, комарьё и белые ночи». Саша даже ударилась слегка в ностальгию между складыванием в чемодан колгот и глаженьем галстуков – что-то ей представилось такое давнишнее, ароматное, забытое, что-то из разряда «вдвоём» или еще чего похлеще, на букву «лю» и с французско-сырным окончанием «блю». Но между воспоминаниями и Сашей красивой высокой грудью встала юная работница салона связи Лилия. Её достоинства исчерпывались цветочным именем и тем, что в своем корпоративном шейном платочке и черной узкой юбочке она походила на сказочной сексуальности стюардессу. Однако Матвею вполне этого хватило, чтобы ловить все нахальные взгляды, перемигиваться со своей стюардессой и раздуваться от сознания собственной самоуверенности, когда Савельевы заходили в салон кинуть денег на счет телефона. Вот, мол, какой я удалец, так и распирало его, жену к любовнице привел и глазом не моргнул. Его, конечно, как всегда, давно разоблачили и частью сознания он это понимал, но пока продолжал ломать комедию. В голове у Саши всплыло это бесстыдство, внутри вспенилась привычная обжигающе-ледяная волна, в висках забухало, и она с яростью – эх! – захлопнула чемодан. На этом сборы завершились.

Прилетели на остров, который был мал и скуден до того, что с трудом вмещал в себя взлетно-посадочную полосу. Вокруг не было ничего сине-белого, как с туристических картинок про Санторини и ничего ароматно-зеленого, как из рассказов друзей про Родос. В основном довлел желто-пыльный цвет степей и серо-коричневая корка горных горбов. Аэропорт был пустынным и несовременным, никакой привычной суеты. Пока проходили паспортный контроль, не приземлился ни один самолет. Слышно было, как заунывно распеваются где-то на близких лугах козочки. Саша всегда чувствовала себя нехорошо после перелетов, гудела голова, но тут было что-то странное, неуютное, как чужой взгляд на спине.   
Гостиница, в которой была назначена конференция, выглядела поживее – заканчивались последние приготовления к туристическому сезону, но холл уже был полон людей, в лобби стройные официанты разносили закуски, гречанка на ресепшн улыбалась строго, но приветливо, и была готова разрешить все вопросы на трех доступных ей языках. Саша не могла намечтаться о кофе, чтобы развеять туман в голове и о звонке домой, чтобы убедиться, что сынок, оставленный бабушке по малолетству Илюша,за тридевять своих земель сыт, счастлив и спокоен. А Матвей всё здоровался с кем-то за руку, говорил по-английски и по-французски и даже схватил себе с проплывающего мимо подноса розовую креветочью запятую с обмакнутым в белый соус хвостом. Более того, он уже вежливо улыбался какой-то рыжей, бесстыжей, красногубой доморощенной богине с обгоревшим носом и еще полшага ему оставалось до попрания всяческих приличий. Саша нахмурилась и, захватив только легкий кофр, оставив в холле беспомощный, валяющийся кверху брюхом чемодан, на лифте поднялась в номер.
Там стояла прохлада – вообще, было прохладнее, чем ожидалось, зачем только купальник взяла? – окна были отворены и скучные гостиничные занавески неистово трепетали от морского ветра, как стрекозиные крылышки. Не удержавшись, вышла на балкон, зажмурилась от снопа густого света, ударившего прямо в высокий, чуть веснушчатый лоб – сразу напротив было море и море поедало огромное алое солнце. Акт происходил в полной тишине, даже козочки заткнулись, и в этом было для не впечатлительной, но ужасно уставшей Саши всё – тоска, досада, одиночество. В общем, когда Матвей вернулся, то застал её в слезах, и в лицо ему было кинуто предложение заманчивое, но опасное. Давай разведемся, просила Саша.

Следующим утром Матвей поднялся рано и сразу отправился на свою конференцию, к сделкам, договорам, бизнес-терминам, рукопожатиям и красногубым небожительницам в юбках-карандашах. Саша провалялась в кровати допоздна, потом лениво почистила перья – повалялась в ванне, уложила волосы и спустилась, наконец, к завтраку, который уже превратился в обед.
- Kalimera! – жизнерадостно пропел для неё одной высокий, курчавый господин в белом переднике. В кожу его навечно въелся жгучий загар. Он одновременно умудрялся нежно, как родной, улыбаться, предлагать на выбор кофе или чай, отодвигать стул, расправлять скатерть и без стеснения заглядывать в её декольте.
Саша поздоровалась по-английски, а загорелый мотылек всё вился, бил крылышками, выдавал трескуче, по-гречески то ли комплименты, то ли скабрезные шуточки. Когда он спросил, не желает ли мадемуазель (о, мадам?) выпить, Саша только махнула рукой и на стол бухнулся целый кувшин красненького, уже только запахом и цветом выдававшего свою богатырскую крепость. В отеле кормили хорошо, с упором, разумеется, на местную кухню – острый дзадзики, какие-то сухенькие бараньи котлетки, разящая чесноком лепешка, политая солнечными капельками оливкового масла, бамия, козий сыр любой степени твердости, экзотическое помидорное варенье. Обычно малоежка, Саша неожиданно для себя почувствовала чудовищный аппетит и ела, пила за двоих. Официантик только причмокивал и всплескивал руками от удовольствия, прилетая поменять тарелки.
- Я передам нашему шеф-повару ваши комплименты, Николас бывает очень благодарен за неприкрытую лесть! И за неприкрытые женские коленки, fant;zomai! Мадам приехала на конференцию или просто так? Ай-яй, кто же приезжает сюда вне сезона! Чем же мадам планирует заняться?
- Мадам планирует поваляться на шезлонге, изображая собой морского котика, - призналась разомлевшая Саша.
- Нет-нет, так вы совсем не узнаете острова, станете рассказывать своим друзьям, как вам  он не понравился, туристы не захотят приезжать и, в итоге, мы с бедным Николасом останемся на улице, вы же этого не хотите? Вам непременно стоит прокатиться на корабле, у нас в порту вы найдете настоящий корабль, «Афина», скажете, что Джудас прислал – Джудас - это я. Поездка станет в полцены! Увидите нашего «краба» (мы зовем так остров) с моря и сразу всё поймете! E;nai magik;! Это волшебство!
- Джудас, значит? – Сашу очень развеселило его имя и она даже томно похихикала, удивляясь, что греческое вино быстро и точно бьет в голову, как в гонг. – О`кей, Джудас. «Афина»? Ну почему бы и нет.

Когда приехала в порт, дождь лил в полной истерике, исступленно хлестал по темени, полз по шее вниз ледяной змеей. Послеобеденную благостность немедленно смыло, легкое опьянение держалось из последних сил, привычная злость опять подобралась к горлу и держала пальчики по-хозяйски, в районе кадыка, готовая вцепиться. Однако Саша прошлась-таки по остро выдающейся в море набережной и среди печально зависших на якоре посудин усмотрела одну, смолянисто-коричневую, скромную «Афину», явно обитаемую. «Настоящий корабль». Задиристо крикнула с суши, кутаясь в поднятый ворот:
- Hello! Есть кто живой? Мадам желает выйти в море!
Выглянул мрачноватый, но прелесть, какой капитан – как с картинки. Грязная тельняшка, борода, пузо, налитые кровью глаза под пухлыми веками. Саша глянула вниз, ожидая увидеть деревянную ногу, но обе были живыми, обутыми в растерзанные сланцы. Капитан говорил по-английски плохо, да и вообще не был настроен на болтовню. Буркнул только, что погода портится, но, услышав про Джудаса, смилостивился, пожал плечами:
- Двадцать евро.
Саша пожала плечами в ответ и вскарабкалась на борт. Кой черт угораздил?

Джудас, Иуда, предатель! Море, еще вчера бывшее совершенно обычным, подчиненным туристическим законам и предлагавшее лазурный цвет, теплую воду, долгое песчаное дно, сегодня вдруг оказалось не в настроении. «Афину» трясло, зашвыривало то вверх, то вниз, качало и накреняло. Кораблик заливало соленым бульоном, дождь только набирал силу и, казалось, вторил своему обиженному другу. Саша всё же до последнего держалась на палубе, силясь разглядеть в наползшей мгле сизые очертания острова, должного напомнить ей исполинского краба. Никакой магии, никакого волшебства, только ужасная, сводящая горло тошнота, холод, ревущий лодочный мотор, ртутная сталь воды и нехорошие, сиреневые подбрюшья туч, словно павших жертвами чудовищной болезни. Ну, чего ты так боишься, чучело, спрашивал раньше в грозу Матвей и приобнимал её крылом, жалел. Когда промокшая и несчастная, она спустилась в каюту, капитан хмуро глянул и буркнул:
- Причалим на Нисиросе, обратно не подойти. Я говорил вам, что погода портится, dek;ra skat;!
Хам, подумала Саша и только потом испугалась.

Нисирос, соседний островок, еще меньше и скучнее, возник из тумана осклизлым, мрачным комом, ни один огонек не светился на побережье. Они осторожно пришвартовались, даже здесь, за волнорезом, лодчонку мотало, как пьяную. Саша с благодарностью приняла под ногами твердую землю, шмыгнула носом и уставилась на капитана, оставшегося для неё сейчас единственным другом. От Матвея и теплого гостиничного душа её отделяло несколько километров несносной, взбесившейся морской истерички-царицы и что делать?
Капитан проверял узлы, что-то напевал под нос, нарочно не замечая упорного взгляда женщины в дорогом, но легком бежевом плащике. Потом вздохнул, вкладывая в этот звук своё настроение типа «всебабыдуры»:
- Приходите завтра, в шесть утра. Опоздать нельзя, уплыву один. Погода skata.
Подом подумал и добавил, издеваясь:
- Мадам.
И ушел, оставив Сашу совершенно одну, прижимать к груди ридикюльчик, молчать, глупо пялиться в залитую дождем даль.
Городочек без названия тек прямо отсюда, с пустынной набережной и заканчивался вдали бледным очертанием монастыря на тонкой скале, опоясанной внушительной лестницей. Когда капитан ушел и Саша оказалась в одиночестве, именно оттуда, с высоты, донесся до неё бескомпромиссный, тонущий и выныривающий из морского рокота гул колокола и именно он оживил её и заставил двинуться вперед, между близко стоящими, разноцветными домами.
Очевидно, в туристический сезон город жил полнокровно – вокруг кафешки с прошлогодними выцветшими обещаниями вкуснейших морских гадов в вине и соусе и наглухо закрытыми ставнями; сувенирные магазинчики в избытке, но окна запыленные, а на видном месте лаконичная табличка «closed». Вот тебе и отпуск, подумала Саша тоскливо и в ту же секунду увидела человека, который, закутанный в синий дождевик быстро пересек улицу, и скрылся за дверью, под табличкой «;;;;;;;», что, означало, конечно, полутемный жаркий зал с зависшим табачным дымом, крепкое пиво, жаренные на гриле сосиски, шумную компанию за угловым столиком и тихую музыку из помирающего музыкального автомата. Саша юркнула за дверь и ожидания подтвердились, за исключением шумной компании – в прокопченной таверне народу было – бармен да тот, в дождевике. Они оживленно болтали по-гречески и едва на неё обернулись, но явно заметили.
- Ну, и то Слава Богу, - сказала она вслух по-русски, а потом поздоровалась по-английски и попросила позвонить -  по законам фильма ужасов, остров подавлял сигнал сотовой связи. Пока Матвей брал трубку, пытался понять суть дела, выяснял, зачем понадобилась жене морская экскурсия под дождем, злился и называл её «куриными мозгами», бармен успел принести кувшин чего-то солнечно-желтого, отдающего карельской смолой и арахисовых орешков в мисочке.
 – Это рецина, местное вино, - сказал кто-то, едва Саша убрала телефон от уха. Она оглянулась на сказавшего – он снял дождевик и теперь улыбался одними морщинками вокруг глаз. Саша отметила приятный, не навязчивый, но резкий профиль, пиратскую серьгу в ухе, легкую седину в волосах, как будто старость была в настроении и лишь провела по ним ласковой рукой, а  не сожрала весь цвет, как совсем скоро случится у Матвея. И только после этого поняла главное:
- Вы шутите? Здесь, в Богом забытом месте тоже есть свои русские?
- Мы везде, правда, - засмеялся мужчина и бросил бармену сухое греческое слово, после чего тот принес еще один кувшинчик и протер полотенцем чистый стакан. – Вы удивитесь, когда поймете, сколько русских выбрало островную жизнь и – вот это уже не удивительно – сколько из них прозябает теперь здесь в нищете и безделье.
- Да, мы умеем плохо жить и делаем это искусно в любой точке земного шара, - неприязненно дернула плечом Саша. Она не была готова к традиционным разговорам, которые всегда любят вести эмигранты, жадно интересуясь прошлой жизнью, как новостями с другой планеты – кого выберут в президенты? (а уберут этого, придет другой, все они - жулики и воры). Сколько-сколько масло стоит? (да я на эти деньги здесь корову куплю, ко-ро-ву и свою маслобойку). Опять у вас взрывали? (валить нужно из этой страны, это же каждый день, как русская рулетка).
Но мужчина улыбался и смотрел пристально:
- Есть такой грех. Спрошу, наконец-то, что нас с Матиасом мучает с тех пор, как вы вошли – вы к нам по делу или на экскурсию?
- Издеваетесь? – Сашу разозлило, как он бравирует привилегией быть на своей территории. – Вышла в море на прогулочной лодке полюбоваться красотами местного захолустья, а капитан – зараза – причалил и сказал, что до завтра не отплыть. Шторм, чтоб его!
- Правда? Ну, так это ж сказка! Наверное, сам Зевс вам благоволит и спешит показать немножко дикой Греции – уверен, вы будете впечатлены. Готов устроить экскурсию прелестной соотечественнице!
- Буду признательна, если устроите экскурсию до ближайшего мотеля, - буркнула Саша и махом осушила стакан. Рецина была ледяная, сводила зубы, но пробивала до мозга костей и, парадоксальным образом, согревала.


- Слышать не хочу про мотель, да и вряд ли найдем работающий вне сезона, - мужчина был сама доброжелательность, что совершенно выводило из равновесия и грозило еще одним приступом морской болезни. Но после двух сменянных кувшинов из-под рецины и состоявшегося-таки разговора, где новый знакомый проявил себя вежливо, словоохотливо и чуть насмешливо, можно было простить любую его раздражающую замашку.  -  Знаю, где вам остановиться, у меня здесь дачка в трех километрах, на самом берегу. Так, сарайчик, холостяцкая берлога, ничего особенного, но горячим вином обеспечу и ужином накормлю.
- Вы действительно давно не общались с соотечественницами, если думаете, что они готовы без вопросов отправиться на дачку к незнакомому мужчине…
- Задавайте мне любые вопросы, если это поможет вам принять решение. Или оставайтесь здесь, дожидаться, когда набредут пьяные греческие рыбаки, скучающие во время шторма и знающие тысячу и один сальный анекдот, чтобы развлечь одинокую женщину в коротком пальто.

 Невероятно, но мужчину звали Сашей или Александросом на греческий манер и у него, помимо дождевика, дачки и морщинок вокруг глаз, был собственный мотоцикл, черно-серая рычащая зверюга. Саше пришлось усесться сзади и уткнуться носом в широкую спину, несущую чужим, опасным запахом. Но чувствовала она себя молодой, бесстрашной и веселой – треклятая рецина ли или какое-то там временное помешательство на нервной почве. Как только стартанули и ринулись сквозь глубокие лужи, да по узеньким улочкам, распугивая мокрых кошек, в ушах только зазвенело от восторга, а в голове не осталось ни мысли.
Действительно, совсем скоро выбрались из города и, пропетляв по сельским, раскисшим от дождя дорогам, подъехали к низенькому, каменному домику с жестяной крышей. Вокруг – скромный сад из трех диких яблонь и куста ежевики. На заднем дворе – классический, но не внушительный перистиль с видом на бушующее море. Убранство скудное, хотя пол чисто вымыт и на столе в гостиной – тарелка со свежими фруктами. 
- Всегда поражался этому подозрительному женскому взгляду, каким они окидывают мужское убежище, оказавшись там впервые, - засмеялся Александрос, внося в комнату поднос с вином, наструганным козьим сыром, оливками. Саша, несколько раз пытавшаяся увещевать себя и напомнить, в каком двусмысленном положении оказалось, так и не нашла в душе ни зародыша вины, скинула промокшие туфли и удобно уселась нога на ногу на мягком диване.
- Размышляю, чем вас лучше стукнуть, если начнете приставать, - весело откликнулась она и с аппетитом принялась за терпкие, сочные оливки.
- Обещаю этого не делать, - поднял руки вверх новый знакомый. – Но если не сдержусь – остановите выбор на том подсвечнике, что на каминной полке. Он с виду такой тяжелый, а на деле – гипсовый.
Так, посмеиваясь, подтягивая друг друга ближе за эти ниточки, что отвечают за дружбу, попивая вино из хозяйских закромов, беседуя обо всякой не зависящей от них ерунде, вроде быть или не быть ночью дождю, они перебрались на задний двор, укрылись, неожиданно одним пледом и сидели, греясь друг о друга боками, поглядывая на беснующееся море.
- Кто вы, Александр, собственно, такой и чем занимаетесь, если в будний день посещаете паб, а потом тратите время на незнакомого человека?
- Ну, неужели неясно сразу? Я художник, фотограф и художник. Работы продаю по Интернету, а летом – понимающим туристам.  Свободного времени навалом и я трачу его на рецину и хорошеньких молодых женщин, если повезет!
- Завидую вашей жизни, - успела только пробормотать Саша, как на неё обрушился шквал ответных вопросов, который она спровоцировала своим, необдуманным. Освещать особенности не самой удавшейся, жизни в её планы не входило, но пришлось нехотя отвечать. Первое, что её саму удивило - не обозначила Илюши. Обычно он возникал в её беседах сразу же – хорошенький, любознательный, талантливый бутуз, а тут – не обмолвилась ни словом, что настораживало. С момента замужества она больше никогда не флиртовала с мужчинами и не оказывалась в положении, когда факт материнства стоило скрыть. Зато дала себе волю в рассказах о Матвее – плотина прорвалась и выпустила грязные воды ночевок на работе, невнимательности, резкости жалких, бесстыжих измен. Александрос кивал, слушал внимательно, даже сочувственно, но потом вступился:
- Вот вы, Саша, говорите, что не понимаете, отчего он изменяет. А изменяют мужики не отчего-то, а вопреки, и это не я сказал, это истина, древняя, как сама Греция. На свете так много прекрасных женщин, при взгляде на иных просто дух захватывает, так стоит ли неизвестно кому ценная верность того, чтобы отказываться себе в земных удовольствиях?  Эти удовольствия ведь единственное, что у  нас, простых смертных есть. Измена это просто тяга к прекрасному, бесконечное сравнение не в поиске совершенства, но в стремлении познать различные грани, сравнить, насладиться божьими творениями, в конце-концов. Как говорил Огюст, наш, Ренуар - Я никогда бы не занялся живописью, не будь у женщин груди. Гений, между прочим, а тоже ценитель.
- То есть вы тоже можете забыть обо всем на свете, обо всех обязательствах, только столкнувшись с достойным внимания экземпляром?
- Забыть обо всем на свете? А что я сейчас, по-твоему, дурочка, делаю?
Ну, вот и всё. Он придвинулся к ней близко и она вцепилась холодными пальцами в его руку изо всех сил, не особенно заботясь, что кому-то там может быть больно.

Возвращались, едва рассвело, немного боясь опоздать на борт сурового капитана и вместе с тем ужасно боясь на него успеть. Ехали медленно, на остров опустился свежий, пахнущий морем и подмосковными огурцами туман, но уже было очевидно, что день будет ясный, солнечный. Сезон наступил резко и бесповоротно, Греция замерла в ожидании туристов. Саша молчала, мучилась от головной боли, думала. Александрос спросил что-то у неё через плечо, не дождался ответа и вдруг резко завел мотоцикл вправо, жестко затормозил на обочине, перекинул ногу, сел прямо на землю и закурил.
- Я сейчас тебя довезу до набережной. Мы попрощаемся скупо, как незнакомые. А потом я уеду. И буду скучать по тебе, очень. Потому что ты такая смешная – высокого роста, а внутри тонкая, нервная. Летом, когда в полдень весь город будет засыпать под злым солнцем, я буду курить и рисовать твои портреты, один за одним – охрой, сепией и жженой умброй, я уже придумал. Я буду рисовать так, как будто мы с тобой всё лето на море и у тебя уже загар, и с носа кожа слезла, и как будто ты напилась фраппе, лежишь под гамаком, дремлешь.
- Расскажи мне про неё, пожалуйста, - попросила Саша, садясь рядом и с наслаждением вытягивая ноги. – Она такая плохая, что ты от неё прячешься в этой хижине?
- Нет, она обычная. Добрая, работящая женщина, держит свой магазинчик сувениров. Она то меня и сподвигла к переезду из России, она из тех, знаешь, что, как волна-цунами – подгребает и несет. У неё в магазинчике как раз и висят мои работы под подписью «Russian artist Smirnof» – она запрещает мне подписываться нашей общей фамилией, чтобы поставщики продукции не подумали, что она держит на особом положении мужа. А она и вправду держит меня на особом положении – на длинном поводке. Считается, что я  непризнанный гений и потому мне позволяется многое, но, по сути, я просто гоняю на этом старом мотоцикле по мокрым горам, рисую маслом и дружу с Матиасом, барменом, вот и всё. Как ты себя чувствуешь?
- Совершенно замечательно, - решила Саша после недолгого раздумья. – Свободной и отомщенной, и еще тысячу раз свободной. Может, ты и прав был, когда говорил ту чушь про Зевса? Только эту страну я всё равно не полюблю. Теперь уж точно не полюблю.
- Зря ты, - засмеялся Александрос. – Она щедрая и питательная, как батарейка. Если прислушаться, можно почувствовать этот гул – гул земли, понимаешь? Столько энергии кроется только в островах вулканического происхождения и некоторых женщинах.
- Я это почувствовала! Почувствовала сразу по прилету – такое невнятное ощущение, почти некомфортное, как будто…
- Чужой взгляд на спине, правда?
Они молчали, курили, глядели на поднимающееся солнце, трусливо позабыв про нетерпеливого капитана, про всё на свете, даже самое важное.
- Как же всё так получается? – спросила, наконец, Саша.
- Нормально всё получается, даже забавно. – Улыбнулся, поцеловал её в нос.

Потом она стояла на палубе уходящей в море «Афины», смотрела на спокойную воду, немножко думала о том, была ли одинокая ночь Матвею подспорьем для веселья с красногубой? Хорошо бы, чтоб была, тогда все взятки гладки и можно не мучиться, хотя она еще и не начинала. И вообще, надо разводиться или повременить, посмотреть, что там за горизонтом, потерпеть? И, интересно, испортится погода или всё, до самого сентября солнце? А вообще, хорошая страна, такой климат, море. Надо бы Илюшку сюда свозить, может, в августе. На другой, остров, разумеется, может, Родос или Крит, где там сервис покруче? Купаться в бассейне, рисовать солнцезащитным кремом рожицы на животе, собираться гладкие камешки и пробовать всё подряд за шведским столом, вечером стягивать мокрые волосы в хвостик и гулять по территории отеля, освещенной праздничными белыми огнями. А утром просыпаться рано, тихонько, чтобы не разбудить сына, выходить на балкон и смотреть, смотреть до рези, до слез на безмолвное, наплевавшее на всё солнце. Оно, кстати, нехотя поднималось из спокойного, яркого ультрамарина - широкое, неоднородно-желтое, ароматное, как свежая смолистая слезка на карельской сосне.