Снова еще одна глава про Художника

Гостем Ежик в доме Гниля был нечастым, и цель его сегодняшнего визита была предельно ясно обозначена в его деловом настрое. И сейчас Художник и Корешок расположились в окружении застывших античных богов. Говорил Корешок. Художник взирал невидящим взглядом прямо в прорези для глаз венецианской маски Капитана, и почти не слышал рассказа Корешка.
Гнилю в голову приходили безрадостные мысли. Ему хотелось исступленного одиночества, грузного антрацитового неба и… боли. Атмосфера недавнего сна все еще была вокруг него. А сон был необычный. Все безумство заключалось в том, что Гниль снился какому-то человеку в тесной квартире с облупившейся побелкой на потолке. Сон человека бел беспокоен и исключительно кошмарен, с космической энергетикой. Наутро человек, конечно же, все забыл, выпил свой особенно мерзкий после сна, остывший и покрывшийся неприятной пленкой крепкий чай, в очередной раз выругался, обнаружив измятую пачку пустой, и вышел из квартиры. Гнилю не было дела до того, кому он снился, хотя все же немного обидно, что кошмарный сон с его главной ролью так скоро был забыт. А происходило там следующее.  В сознании человека Художник Гниль бессильно рухнул в высокую траву. Его окутал и теперь медленно душил запах ненавистного времени года. Приступ острой боли, и сказочный карлик в полосатых пурпурных чулках, поселенный когда-то в его голове, вдруг покрылся зловонным мхом и приобрел недоброе выражение лица. «Уходи!»- вырвалось глухо откуда-то из-под земли. Он корчился под сжигавшими его запахами. В глазах теперь мутно, и черные жуткие реки расходятся толстой пряжей, они не дают вырваться дикому воплю. Мертвый пейзаж, и душно, как перед грозой. Но грозы не будет, как не будет катарсического очищения. Это  вечные муки, это каменное изваяние человека, согнувшегося в скорби, и крику не вырваться, и не обрушиться металлическим дождем. Чувство безысходности, бессилия…
В холодном поту, уже знакомый Гнилю человек, пытался высвободиться, хотя бы узреть своего мучителя. Он путался в ожившем одеяле-коконе, больно зарывался лицом в подушку, он чувствовал, что дверь из этого отвратительного мира где-то совсем близко. Вскинув голову и выгнув позвоночник, он так и не смог проснуться, даже глотнув, сколько позволяли дырявые легкие, пыльного воздуха с привкусом побелки с потолка. 
Все исчезло. Из баночки, в которой некогда были чернила, чья-то рука выплеснула запах…
Рея была еще совсем молода. Она медленно умирала. Все бледнее становилась ее и до болезни сероватая кожа. Ее угловатый силуэт на фоне окна больницы был трагическим завершением темного коридора. Бьющий слишком яркий свет из окна еще больше подчеркивал линии ее фигуры, «съедал» форму, отчего она делалась хрупкой, будто ломкие сухие ветки, готовые сломаться под тяжестью серого снега Февраля.
«Рея!» - Человек кричал, но зубы его были плотно сжаты и никто не услышал его, как Покинутую  с полотна Боттичелли.
Гниль вернулся к рассказу и попытался понять по нескольким услышанным словам, о чем говорил Корешок. Попытка оказалась безуспешной. На просьбу Художника повторить все вышеизложенное, Корешок пришел в дикую ярость., поднялся с отсыревшего плетеного кресла и потопал толстыми пятками к двери.