Покуда я жив. Часть третья

МОЙ ПОБЕГ НАУКРАИНУ И ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАЗАХСТАН.



МОЙ ПОБЕГ НА УКРАИНУ.


             Три летних месяца я пас овец, а 10 сентября 1937 года я, после долгих уговоров мамы, сбежал на Украину к её старшей сестре, тёте Фране. Её семью, хотя они тоже были поляками, не выслали, так как дядя Бронек был хороший кузнец и механик, очень нужный специалист в районе. Мама говорила:
         – Здесь страшная засуха, смотри, всё сгорело. Мы здесь умрём с голоду, а ты можешь остаться жив. Даже, если тебя поймают и привезут обратно, ничего не бойся, тебя в тюрьму не посадят. Ты скажешь, что окончил 5 классов, учась на украинском языке, и хочешь продолжить учёбу на Украине. Мы с тётей Еленой всё обговорили. Она подробно расскажет тебе, как доехать, и напишет письмо тёте Фране и дяде Бронеку, они тебя не обидят. Строительство школы в Краснокиевке было запланировано только на 1938 г. Детей посылали учиться в район за 15км, где нужно было снимать квартиру и платить за питание. Я не мог ослушаться моей любимой мамы, и начал готовиться к дальней дороге. Я наизусть выучил маршрут, меня тётя Елена проверила. Мама продала полушубок отца соседке за 50 рублей, и все деньги отдала мне: 20 рублей она зашила в мои подштанники, а три десятки на дорогу – в разные места, в штаны и в пальто. Мама сама сшила мне школьную сумку через плечо, положила в неё насушенных для меня сухарей, грелку с молоком и мою справку об окончании 5-го класса, больше в сумке ничего не было. Письмо зашили в фуражку.
          Так как в нашем посёлке школу ещё не построили, ученики уже с 1-го сентября учились в Донецкой средней школе за 15км от нас. Десятого сентября я пришёл вместе с ребятами в школу, сказал им, что зайду к директору договориться, чтобы меня приняли в 6-й класс, а сам потихоньку вышел из школы и направился к станции «Тайнча». Я понимал, что должен идти ночью, чтобы меня не поймали, поэтому до вечера прятался за пустыми базами (скотными дворами) в посёлке Подольское, «Точка 4». Вечером пошел на станцию «Тайнча», шёл всю ночь. Утром я пришёл на станцию, посмотрел расписание, узнал, что поезд «Караганда-Челябинск» прибудет в 11 часов 20 минут, и стал ждать на лавочке у кассы. На станции было всего несколько человек. Я сидел и дрожал от страха: вдруг войдёт милиционер и заберёт меня. Касса открылась, я был в очереди вторым, за женщиной с двумя чемоданами. Я был маленького роста, и чтобы дотянуться до окна кассы, пришлось встать на цыпочки. Когда я взял билет, на душе полегчало. На платформе я пристроился к незнакомой женщине, как будто я её сын. Тут идёт милиционер по платформе, у меня сердце останавливается, пот прошиб, но милиционер прошёл мимо, и у меня отлегло. К счастью,  женщина оказалась моей попутчицей в 7-м общем вагоне. Она велела мне лезть на вторую полку. Я снял пальто, вся рубашка на спине и груди была мокрая от пота. Сухой стороной постелил пальто, лёг, и от пережитого волнения сразу уснул. Ночью проснулся сходить в туалет. Я снял рубашку, оторвал от спины присохшую нижнюю сорочку, расправил, снова надел. В вагоне тишина, все спят, а я до утра почти не мог уснуть, а когда проснулся, люди завтракали, сказали, что скоро Челябинск. Я очень хотел есть, но решил, что перекушу позже. Слава Богу, главное, проехал Петропавловск. Тётя Елена говорила, что после Челябинска меня никто не остановит.
          На вокзале в Челябинске было очень много народа. Я узнал в справочном бюро, что транзитный билет до станции «Ляховцы» в общем вагоне стоил 16 рублей 60 копеек, это гораздо дешевле, чем каждый раз брать билет до следующей станции. Поезд Челябинск–Харьков отправлялся в 19 ч. 30 мин. Я встал в очередь в кассу, подсчитал, что был 12-м в очереди. Взял билет, и через час уже ехал в 9-м вагоне дальше, на запад. Почти двое суток я не ел, молоко в грелке прокисло, но я ел сухарики с простоквашей, потом налил кипятка в кружку, запил, и мне показалось, что я давно так вкусно не ужинал. За всю дорогу я раза три пил кипяток с сухарями.
          Рано утром я слез с 3-й полки, и больше не ложился, стоял у окна, любовался природой. Меня обворожил Урал и река Урал, вдоль которой мы проезжали. Впервые в жизни я, пятнадцатилетний подросток, ехал в пассажирском поезде. Какая богатая природа Урала, какая красотища! Я видел чудо природы, и это меня вдохновляло и радовало, а уверенность, что меня уже никто не задержит, вносила спокойствие в мою душу. Я был среди пассажиров одинок и беззащитен, так как не было родных рядом со мной. Куда я еду, и что ждёт меня впереди, сам не знаю. Но с Божьей помощью план, разработанный мамой и маминой сестрой, тёткой Еленой, сбывается. Я ложился спать и тихо молился, вставал и молился, а после еды мысленно крестился, благодаря Бога. Я всё время стоял у окна и просил Господа Бога о помощи мне в моём пути. Многие спрашивали меня, куда я еду. Я отвечал, что еду к родной тётке, маминой сестре, учиться в 6-м классе. У тёти детей нет, а у нас четверо детей, и я самый старший. Родители меня отпустили. Я рассказывал так, как учила меня тётя Елена.
          В Харькове я закомпостировал билет до Киева, утром приехал в Киев, и нужно было до вечера ждать поезда до Шепетовки. Здесь я познакомился с пожилым дядей, который тоже ехал в Шепетовку. Он хорошо знал Киев. Я попросил его взять меня с собой в город. Дядя сдал свои чемоданы в камеру хранения, и мы пошли с ним по Киеву, побывали на Крещатике, погуляли в парке над Днепром, в буфете пили чай, дядя меня угощал. После покупки билетов у меня осталось 23 рубля 30 копеек. В Киеве я купил подарки своим двоюродным сестрам и братьям, детям тёти Франи: цветные карандаши (2 коробки), 2 пенала, 6 общих тетрадей. Я купил себе мороженое. Первый раз я попробовал мороженое, и его вкус запомнился мне на всю жизнь.
          С этим дядей мы ехали в разных вагонах, но в Шепетовке я подошел к его вагону, поблагодарил за всё хорошее, что он сделал для меня в Киеве, и проводил его до такси. Мой поезд на Ляховцы (станция «Суховоля») отправлялся в 18 часов 20 минут, до него оставалось почти 4 часа. Я сидел на вокзале, никуда не ходил. Рано утром я прибыл в Ляховцы. Отсюда дорогу я знал хорошо. Когда-то, по осени, отец несколько лет подряд возил зерно (госпоставку) на станцию «Ляховцы», и всегда брал меня с собой охранять подводу, пока он ходил по делам в контору. От Ляховец до нашего села Коровье 25км, а от Коровьего до Теофиполя, к тётке 2км, всего 27км. Мы с отцом много раз ездили в кузницу к дяде Бронеку лошадей подковать, повозку подремонтировать.
          Я вышел из вагона и сразу пошёл на шоссейную дорогу, которая вела по направлению к Теофиполю. В конце Ляховец шоссейная дорога сменялась грунтовой. Солнышко только всходило, радовало меня. Я благодарил Господа Бога и Матерь Божию, что довели меня благополучно до знакомых мест. Когда солнце повернуло к закату, я уже был у своей родной деревни Коровье, ещё 2км – и я у цели. Ноги стали быстрее двигаться. Возле своего села я сидел в канаве, ждал вечера, чтобы пройти село незамеченным. Пришёл в Теофиполь в          11 часов вечера. На центральной улице фонари горят. У кузницы перекрестился, поблагодарил всех святых, что привели меня к моим родным, а постучаться в двери дома долго не решался. Наконец решился, вошёл в сени, они не были закрыты, постучал. Сестра Маня открыла дверь. Я спросил, можно ли мне войти. Маня впустила в дом. Семья ужинала, меня не узнали. Дядя Бронек спросил меня:
          – Хлопец, что тебе нужно?       
          – Я сын Марцина, ответил я.         
          Тётя встала, обняла, заплакала:
          – Тебя не узнать, ты похож на цыгана. Как ты здесь появился? Раздевайся, помой руки, садись с нами ужинать.            
          Дядя тоже обнял меня, стал расспрашивать, откуда я приехал. Я умыл лицо от пыли – целый день в дороге был. Потом достал из сумки подарки: мальчикам цветные карандаши, девочкам по общей тетради. На коробочках и обложках было красиво написано: «Киев». Детям подарки понравились, они остались довольны. После ужина дети легли спать. Я достал из фуражки письмо тёти Елены, написанное на листе в клеточку (из тетради по арифметике). В письме тётя подробно описала наше житье в Северном Казахстане. Я ещё более подробно рассказал о засухе, о том, как я всё лето работал на жаре в 40°С с ветром. Оставшиеся деньги я отдал тёте Фране (20 руб. 53 коп.). У них было шестеро детей: Маня на год старше меня, Нина на год меня моложе, Броня ещё моложе, младшая из девочек – Елена, и два мальчика-близнеца по 4 года. Тётя велела мне ложиться спать – утро вечера мудренее.
          Утром я встал вместе с девочками. Они ушли в школу, я остался с тётей. Она мне говорит:
         – Мы пока не можем найти правильное решение в отношении твоего приезда. Дядя Бронек должен сегодня переговорить со своим другом на счёт тебя. Ты не волнуйся, всё будет хорошо.
          Мне стало грустно. Я думал, буду ходить в школу, учиться. Теперь не знаю, что дальше будет со мной. Дядя пришёл на обед, пообедали. Он подошёл ко мне и сказал:
         – Мы рады видеть тебя, но ты должен знать, что мы не можем открыто держать тебя. Если власти узнают, что ты приехал из Казахстана, то нас за укрывательство спецпереселенца могут выслать куда-нибудь в Сибирь или Казахстан. Но ты не волнуйся, обратно мы тебя не отправим. Днём ты будешь жить у нас на чердаке, чтобы тебя никто не видел, а ночью в доме спать. Я через своих людей найду тебе хорошее место. В обиду мы тебя не дадим.         
          Я сразу заплакал, куда мне теперь деваться. Мама продала последний отцовский полушубок, чтобы дать мне денег на дорогу. После обеда тётя повела меня на чердак.
         – Здесь будешь кушать. Я, или девочки Маня и Стася, будем носить тебе еду. Дядя найдёт тебе хорошее место.         
          Тётя спустилась в дом, скоро вернулась, принесла мне подушку, простынь, одеяло. Она постелила мне на сене. Свежее сено ещё пахло травой и цветами. Тётя обняла меня и заплакала:
         – Ты моя сирота. Успокойся, всё будет хорошо.       
          У меня тоже появились слёзы на глазах. Тётя ушла, а я ещё долго плакал, но успокоился, когда мне пришла в голову мысль, что здесь моя родина, я здесь родился, учился, вырос.               
          Самая красивая моя родина, Украина, вся в садах, лесах и озёрах. Когда я слез с поезда в   Ляховцах и пошёл по дороге, то самое первое, что мне бросилось в глаза – это сады. На яблонях висели спелые красно-жёлтые яблоки, на грушах – крупные желто-зелёные груши. У первого дома с большим садом я остановился и не мог оторвать глаз от обилия плодов на деревьях. У меня изо рта потекла слюна, так мне хотелось их укусить. Полтора года прошло в ссылке, где я ни разу не попробовал ни яблок, ни груш, ни других свежих фруктов. Когда я шёл 27км через 4 деревни, я невольно останавливался у больших садов и любовался этими фруктами, которые блестели от солнечных лучей. Мне так хотелось их попробовать, но я стеснялся подойти и попросить. Мне бы обязательно дали. Нужно было быстрее идти к тётке Фране – там я поем, попрошу в первую очередь красно-желтое яблоко и большую грушу…    
          На чердаке было тепло, крыша покрыта соломой, но света не было – ни одного окна,   только входная дверь. Поплакав, помечтав о прекрасных спелых плодах, я уснул. Покушал груш и яблок только вечером. Маня пришла ко мне на чердак: «Иди, скоро отец придёт, будем ужинать». Я попросил Маню: «Пойдём в сад, пока на ужин не позвали». В саду я сам сорвал красное яблоко, подержав в руке, как что-то самое дорогое, потом начал кушать. Я сказал Мане, что полтора года я не видел этот прекрасный фрукт, забыл его вкус. Яблоко было превосходным. Я сорвал большую грушу. Маня мне говорит:
        – Ты не будешь её кушать, она очень кислая. Это зимний сорт. Эти груши хранят на сене, на чердаке до Нового года, до Рождества, тогда только их можно есть.         
          Но я сразу начал есть грушу, и мне она не показалась слишком кислой, только твёрдая очень. Я её съел с большим аппетитом, после неё съел ещё три яблока, возможно, сорвал бы и грушу, но в этот момент нас позвали ужинать. Мы с Маней вошли в дом, вся семья уже сидела за столом. Дядя встал, подошёл ко мне и сказал:
         – Ты чего плачешь. Никогда ты больше в Казахстан не поедешь. Я тебя устрою, найду тебе хорошее место, и ты будешь видеться со своими сёстрами и братьями здесь в Теофиполе, это я тебе говорю. Я занимаюсь твоим вопросом. Ты наш старший сын, и это ты должен помнить. Всё со временем уладится, и мы будем вместе жить, а пока это страшное время надо пережить тебе и нам. Садись и кушай и ни о чем плохом не думай. Тебя я в обиду не дам.         
          После ужина тётя предложила остаться на ночь в доме, но я сказал, что мне нравится на чердаке, пахнет летом, цветами и я с удовольствием буду жить на чердаке, сколько нужно. Маня проводила меня на чердак. Я попросил разрешения нарвать себе яблок. Маня ответила, что я могу есть их, сколько захочу, а она будет приносить  мне обед, и, обязательно, яблок. Я уселся на своей постели на чердаке и начал есть яблоки, но осилив только пару, наелся ими. В моей памяти всплыли картины сёл, утопающих в садах. Когда подходишь к селу, видишь крыши домов, покрытые почерневшей соломой, как бугры среди этих зелёных садов. Отойдешь от села, оглянешься – та же прекрасная картина. Между сёлами вдоль дороги растут большие старые деревья. Их широкие кроны с жёлтыми и багровыми осенними листьями светятся на заходящем солнце, и будто приветливо приглашают отдохнуть в их тени. Я долго не мог уснуть, сравнивая природу Урала, которую я наблюдал из окна поезда, и моей родной Украины. Меня заворожил Урал, вот где красотища: с одной стороны река, а с другой стороны горы, покрытые лесом. Кажется, что лес растёт до самого неба, а где-то из-за вершин горы пробиваются солнечные лучи. Эта красота Урала поразила моё сердце, самая величественная красота, которая осталась в моей памяти до сегодняшнего дня и уёдёт со мной в другой мир. Вспоминал я и Киев, где мы с пожилым человеком в ожидании поезда на Шепетовку, гуляли почти целый день. Крещатик, архитектура старинных зданий, каштаны с висящими коричневыми плодами, блестевшими на солнце – всё врезалось в мою память яркими картинами потрясшей меня красоты. Мой проводник объяснял мне, рассказывал о местах, где мы проходили, как хороший экскурсовод. Мне его Господь Бог послал, ибо я впервые в жизни увидел большой город с его магазинами, большими церквями, зданиями театров. Самое большое впечатление на меня произвела набережная Днепра. Эту красоту нельзя описать пером, так красиво это зрелище, созданное природой и людьми.
          Мне вспомнился рассказ моего киевского спутника о том, что беспризорных детей и подростков, бродящих по Киеву, милиция забирает и отправляет к родителям или помещает в детский дом. Тех, кто старше 16 лет, устраивают в ФЗО, где их обучают мастерству. Мальчиков учат на токарей, слесарей, каменщиков, девочек – шить на машинках и другим женским профессиям, какие нужны государству. Если дядя не найдёт мне место, то я уеду в Киев, скажу, что я сирота, не знаю, где родился, в школе не учился, сам научился читать. Фамилию возьму другую, договорюсь с тётей и дядей, чтобы они не признали меня, если мой снимок напечатают в газете… Так я размечтался, а тут вдруг Маня принесла обед и яблок много, и 2 большие груши, а я ещё вчерашние яблоки не съел. Мы посидели, поговорили. Я начал рассказывать ей об Урале, о Киеве, но мама позвала её, и мы договорились, что вечером я расскажу всем, что видел по дороге из Казахстана на Украину. Перед ужином, когда все собрались за столом, я стал рассказывать про Казахстан, про его сухую суровую степь, про то, как я видел верблюда и даже трогал его руками, про казахов, на ишаках пасущих овец, про их быт. Меня внимательно слушали. Это меня вдохновляло, и я рассказывал с жаром.
          В Казахстане в каждом ауле, небольшом селении, по 10-15 юрт, сделанных из шерстяной кошмы. Каждая казахская семья держит 6-20 лошадей, в основном кобылиц, их доят и делают очень хороший лечебный напиток – кумыс. Кроме лошадей, казахская семья держит по 4-10 коров, и до 100 голов овец и коз. Казахи всей семьей кочуют по степи со своей юртой, пасут скот, тем и живут. Овец режут на мясо, из коровьего молока делают айран (кислое молоко), а из айрана – сухой сыр в виде круглых, как сливы шариков, очень кислых. Чай пьют с козьим молоком и солью, к чаю подают сыр и лепешки. Чай основная пища после мяса, и так его пьют 3-5 раз в день с козьим молоком.
          Когда режут барана, собираются 3-4 семьи на угощение, сидят в юрте за столиком, целый вечер. Юрта круглая, диаметром 3-5м. По середине юрты ставят овальный низенький столик, размером 1х0,5м, и высотой сантиметров 30, только чтоб под него входили ноги, скрещенные по-турецки. Барана варят целиком в большом котле. Когда мясо вынимают, в котле остаётся жирный бульон (20-40 л), по-казахски называется шурпа, туда закладывают раскатанное в лепёшки тесто. После мяса пьют шурпу и кушают лепёшки или нарезанную лапшу. Сначала пируют мужчины; наевшись и напившись, они ложатся у стола на бок. Мужчины съедают всё мягкое мясо. Женщины обгрызают кости с остатками мяса и отдают догрызать их своим детям. В той же очерёдности женщины и дети допивают шурпу и доедают лепёшки. Баран имеет примерно 30 кг чистого веса. За столом собираются человек 6-8, и пиршество продолжается почти до утра. Потом днём спят до обеда, а старшие дети пасут скот.
          Первыми пробуждаются женщины, готовят чай и пьют его почти до вечера. Если вам рассказать об их образе жизни, это долго, и ничего интересного в нём нет. Казахи – кочевники. Они кочуют от границ Омской области до озера Балхаш, это до 1000км. В середине сентября они направляются на юг, к озеру Балхаш, где не бывает зимы, а ранней весной, со своими стадами двигаются обратно, на север. Кормов для скота они не заготавливают. Если снег покрыл степь в долинах на 10-15см, вперёд пускают лошадей. Они копытами разгребают снег и съедают верхнюю часть травы-ковыля. За лошадьми идут коровы, поедают траву наполовину, а сзади следуют овцы, которые объедают траву почти до земли. До нашего приезда в Казахстан у казахов не было колхозов. Каждая семья вела своё собственное хозяйство. Жизнь богатых семей сильно отличалась от жизненного уклада бедных семей.
             Мои родственники слушали рассказ с большим интересом. Маня спросила, что делают девочки. Я ответил, что казахские девочки наравне с мальчишками и взрослыми пасут на лошадях скот. В юртах очень грязно. Когда холодно, посреди юрты горит кизяк, на котором кипятят чай. Пьют чай обязательно с молоком, козьим или овечьим. Хлеба казахи не употребляют, варят шарики, с грецкий орех, из теста на овечьем жире. Нижнего белья у казахов нет. Старшие девочки и женщины носят длинные платья почти до пят. В таких платьях они ездят на лошадях. Зимнюю одежду шьют из кожи молодых животных, вместо ниток используют сухожилия животных. Женщины надевают кожаные брюки, а поверх платья длинную безрукавку из козьей шкуры. Мужчины носят рубашки и брюки из двух слоев лошадиной кожи. Верхняя зимняя одежда – шуба из овчины. Жених должен заплатить за невесту калым деньгами или скотом. Сначала девушку крадут, а потом договариваются о свадьбе. Обмана не бывает, так как обманщика найдут и убьют. Многие казахи, и взрослые, и дети, болеют стригущим лишаём, поэтому часто половина головы у казахов, особенно у мужчин, без волос.
          Дядя встал, поблагодарил за рассказ, назвав меня «дипломатом», а затем сообщил:
         – Я тебе скажу хорошую новость. Я нашёл тебе место у моего друга, печника Петровича. Завтра я отведу тебя к нему, ты будешь их сыном, у них нет детей. Петрович научит тебя класть печки. Печи всегда людям нужны.       
          Я обнял дядю, поцеловал и несколько раз сказал ему «спасибо». Тётя обратилась ко мне:
          – Уже поздно. Мы заслушались твоих рассказов, пора нам всем спать. Ложись, Янек, здесь.            
          Но я отказался, сказав, что мне нравится на чердаке. Я больше недели жил на чердаке и привык к нему. Я забрался наверх, встал на колени и помолился Богу и Божией Матери, поблагодарил всех святых за помощь мне. Сообщение дяди не давало мне уснуть. Я всё думал, как я буду жить у чужих людей, что меня ожидает. Главное, я не вернусь в Казахстан, а хуже, чем в Казахстане, нигде не будет. С этим я уснул, и приснился мне сон: я стою на высоком обрыве над речкой, а вдали небо покрыто чёрными тучами. Во сне мне стало так страшно, и я услышал, что откуда-то сзади мама зовёт меня: «Уходи, будет ливень с градом». Я проснулся весь мокрый от пота, лицо, голова, шея, руки. Мне было жутко, который час я не знал, так как на чердаке ничего не видно. Скоро тётя принесла мне завтрак, спросила, как я спал. Я рассказал ей свой сон. Тётя на это сказала:
         – Это ты переживаешь, и мама твоя за тебя переживает. Она ничего не знает о тебе, где ты, что с тобой. Не волнуйся, всё слава Богу. Дядя нашёл тебе хорошее место у хороших людей. Мы напишем твоей маме письмо, не от нас, а от наших знакомых в Харькове, которые пошлют его твоей маме. Наш друг едет в Харьков что-то получать на заводе, он опустит письмо в Харькове, и обратный адрес на конверте будет Харьковский. Мама твоя и тётя Елена всё поймут. Мы напишем, что наш сын Виктор пошёл уже работать, пока у него получается всё неплохо. Мама поймёт, что речь о тебе. Ты мой мученик, но скоро твои мучения кончатся. Мы с дядей после обеда поведём тебя к Петровичу.            
          Тётя обняла меня, спросила, почему я больше не ем яблоки. Я ответил, что всё время их ем и уже набил оскомину. Дядя пришёл на обед, и Маня пришла из школы и позвала меня:
         – Слазь, кончилась твоя тюрьма, бери свои вещи, сейчас пойдешь с родителями.         
          Я пришёл в дом. Дядя позвал меня кушать. Я сказал, что уже пообедал. Дядя говорит:
          – Ну, Янек, ты станешь мастером, ещё нам печь сложишь. Мы тебя будем навещать, не волнуйся, мы тебя в обиду не дадим. Иди, Янек, попрощайся с девочками, мальчиками.         
          Девочки сами подошли ко мне. Я с ними поцеловался. Потом подошли мальчики. Я их тоже поцеловал и сказал им: «Молодцы ребята». Мы с дядей и тётей вышли из дома. На душе у меня было грустно, сердце щемило. Я так долго и трудно добирался до родных и приходится с ними расставаться. Мы пересекли две улицы, подошли к дому печника Петровича. Хозяин и хозяйка были дома. Дядя и тётя поздоровались с печником и его женой. Дядя представил меня Петровичу:
         – Петрович, я привёл Вам сына, чтобы вам не было скучно. Звать его Янеком.            
          Хозяйка говорит:
          – Нам Янеков не нужно.         
          У меня всё внутри похолодело, не возьмут, а хозяйка продолжает.
          – Мы его будем звать Иванком, это по-нашему. Иванку, подойди ко мне. Я тебя благословлю и перекрещу по-православному.         
          Тётя Франя взяла меня за руку и подвела к тёте Оксане. Я её говорю: 
         – Я крещённый в своей вере, католической. Мама и бабушка, когда учили меня молитве, говорили, что я должен жить с этой верой до конца своей жизни.      
          Тётя Франя успокоила меня, что это одна и та же вера, христианская, и пусть тётя Оксана перекрестит тебя по православному. Тётя Оксана перекрестила меня и показала, как я должен креститься. Я согласился делать то, что мне скажут. Дядя Петрович подошел ко мне, взял за руку, посадил возле себя:
          – Ты будешь со мной работать. Я тебя научу мастерству кладки печки, будешь во всём мне помогать. Будешь жить у нас, спать в нашем доме, вместе с нами кушать то, что тётя Оксана приготовит.       
          У меня на душе немного полегчало. Дядя Бронек попрощался с семьёй Петровича, обнял меня и велел мне слушаться моих новых родителей. Тётя Франя, обняв меня, заплакала:
          – Ты наш мученик, не волнуйся, всё будет хорошо.       
          У меня слёзы потекли сами. Дядя и тётя ушли, а я стоял у окна и вытирал слёзы. Тётя Оксана подошла, погладила меня по голове ласково, стала уговаривать:
          – Не плачь, мы тебя не обидим, будем жалеть, как родного сына.      
          Петрович проводил моих родных до калитки, вернулся в дом, увёл меня от окна, посадил за стол и попросил жену принести молока. Тётя Оксана принесла молока в крынке, поставила нам две кружки и предложила мне помолиться:
         – Иванку, перед едой и после еды мы должны креститься.         
          Она показала мне, я повторил, тётя меня похвалила. После ужина мы втроём помолились Богу и легли спать. Я долго не мог уснуть, волновался, что меня ждёт впереди, а пока всё было слава Богу. Утром помолились, позавтракали, и мы с Петровичем пошли трудиться. Петрович нёс ведро с инструментами для кладки печей. Хозяин встретил нас, показал, где возле дома лежали: кирпич, песок, глина. Петрович подозвал меня, и, выкладывая инструменты, дал мне первый урок:
          – Запоминай, Иванку, названия инструментов: молоток и зубило для обрубки кирпича, мастерок для выкладывания раствора на кирпич, уровень и отвес для контроля кирпичной стенки по горизонтали и вертикали. Без этих инструментов правильно и ровно печь не построишь.         
          Мы приступили к работе. Петрович показал мне, как готовить раствор, сколько песка, глины и воды нужно на ведро раствора, как перемешивать раствор.
          – Иванку, ты в одном ведре будешь готовить раствор, и готовый раствор по полведра носить мне к печке. Кирпич будешь носить по 4 штуки. Всё понял? Если не запомнил, спрашивай.          
          Я начал делать раствор и носить его к печке. Потом носил кирпичи и складывал их в столбик. Я очень устал, руки болели в пальцах и суставах. Петрович клал печку, я всё носил и носил раствор и кирпич. Наконец мы сели обедать. Петрович достал из сумки хлеб,                4 картофелины в мундире, два солёных огурца, разделил всё поровну. Хозяйка принесла нам две кружки молока. После обеда работали до вечера без перекура.
          Пришли домой. Тётя Оксана уже приготовила ужин: суп пшённый, молоко, хлеб ржаной. Все вместе помолились и приступили к ужину. После ужина снова помолились перед сном. Мне постелили на земляном полу на соломе, накрытой домотканной простыней, под голову положили старую телогрейку и укрыли самодельным одеялом. Я очень устал, была сильная боль в руках, в голове, в сердце. Я не мог от боли уснуть и тихо стонал, чтобы хозяев не потревожить. Слёзы сами текли из глаз. Я поворачивался с боку на бок, тихонько плакал и просил Господа Бога и Матерь Божию успокоить мою боль. Телогрейка под головой промокла от моих слёз. Я перевернул её и не заметил, как уснул.
          Утром тётя Оксана разбудила меня и сразу спросила, почему у меня глаза красные. Я вынужден был сказать неправду, что глаза запорошил песком. Тётя велела мне промыть глаза мылом, и всё пройдёт. После завтрака и молитвы мы с Петровичем пошли продолжать сооружение вчерашней печки, которую Петрович сложил за 4 дня. Боли не прекращались в суставах рук, голова кружилась. Я боялся сказать Петровичу об этом. Когда хозяева расплачивались с ним за работу, Петрович отправил меня домой отдыхать, велев отнести ведро с инструментами и предупредить тётю Оксану, что он задержится. Я пошел домой, с большим трудом умылся, сел, а встать не могу, в голове шумит, а руки  и ноги как неживые. В ходе работы я зубы стиснул, терпел и просил Божию Матерь помочь мне выдержать эту кару, облегчить боль и помочь в работе. Следующий день был воскресенье. Петрович с женой, как обычно, пошли в церковь. Мне велели подмести двор, выполнить другие посильные работы по дому.
          За октябрь, до 7-го ноября Петрович, с моим участием, покуда я жил у них, построил      6 печек. Он разрешил мне под его руководством класть кирпичи в нижних рядах печи. Когда он курил или беседовал с хозяином, я немного отдыхал. Мне трудно было с утра до ночи работать. В отсутствии в доме хозяев я должен был чистить навоз под коровой и свиньей, выносить его во двор на навозную кучу, заниматься другими хозяйственными делами. Правда, меня не обижали.
          По воскресеньям ко мне приходила тётя Франя с дочерьми Маней и Стасей. Это всегда была радостная встреча с родными, и грустное расставание. Они приносили мне домашние подарки: печенье, пирожки с яблоками и сыром. Уходя, тётя меня обнимала, целовала и плакала, я тоже начинал плакать. Прощаясь с девочками, я грустил ещё больше, ведь они учились в школе, а я не мог учиться, жил в людях. Я не знал, что там с моей мамой, сёстрами и братиком Феликсом. Я не мог им написать, и тётя Франя тоже не писала, чтобы комендатура не перехватила письмо и не узнала мой адрес. Я жил Божией надеждой на лучшее будущее. Каждый день я ложился спать и думал о моих родных с грустью и болью – там, у них, был голод из-за страшной летней засухи 1937 года. У меня не выходили из головы последние слова мамы: «Уезжай, там ты останешься живой, а мы здесь, возможно, умрём с голода». Однажды мне приснился жуткий сон, будто я стою на краю высокого обрыва, внизу ползают змеи, а сзади на меня идёт тигр с раскрытой пастью. Я начал кричать, звать на помощь. Тётя Оксана подошла, разбудила меня и перекрестила: «Помолись Богу, всё пройдёт». Я успокоился, но не уснул до утра.
          Восьмого ноября дядя Бронек пришёл к Петровичу, чтобы забрать меня. Дядя сказал:
        – Я забираю хлопца. Из Проскурова приехал хороший друг его отца Левинский Петр, он берёт парня на воспитание. Янеку нужно учиться в школе. От чистого сердца благодарю вас за вашу повседневную заботу и уход за моим племянником. Вы здорово выручили меня в трудную минуту. Господь Бог воздаст вам за Вашу человеческую доброту и уважение к нам. Иванку, подойди и поблагодари тётю и дядю за твоё содержание.
          Я подошёл к тёте Оксане, встал на колени, поцеловал золотые руки тёти Оксаны. Она обняла меня, поцеловала, и сказала:
           – Да помогут тебе в твоей жизни Господь Бог и Пресвятая Богородица. Я буду молиться, просить Господа Бога за тебя, раба Божия.
            Я расплакался. В слезах подошёл к Петровичу, встал на колени. Петрович поднял меня,  и сказал:
          – Парень способный, любит труд, жаль, что не придётся сделать из него отличного печника.   
            Я сквозь слёзы поблагодарил его за то, что он учил меня мастерству. Петрович и тётя Оксана сожалели, что я ухожу, говорили, что я – славный малый. Они проводили нас с дядей Бронеком до калитки. Дядя Бронек поклонился им, я тоже поклонился, и мы пошли. В душе моей появилась радость. Я буду учиться в школе, это моя мечта.
           Пётр Левинский уже ждал нас. Он крепко обнял меня, поцеловал и сказал:
          – Янек, ты будешь моим сыном. Мы с твоим отцом 10 лет возили торговцев-евреев по большим городам. Твой отец много помогал мне в моих делах и в жизни, у него было доброе сердце. Ты поедешь со мной на большую стройку, на железной дороге Константинов–  Проскуров. Я  тебя буду учить труду и никому не дам в обиду.         
          Я с грустью подумал, что учиться в школе я не буду, а я так хочу учиться. Мы попрощались с семьей тёти Франи и дяди Бронека. Когда я стал прощаться с сёстрами и братьями, я так расплакался, что долго не мог остановиться. Дядя Пётр взял меня, как маленького, на руки и понёс к повозке.  Тётя Франя отдала дяде Петру 25 рублей, ещё раз обняла меня на подводе, где мы, обнявшись, плакали. Дядя и тётя проводили нас немного, пожелали всего самого доброго, велели мне писать, как я устроюсь. Мы поехали на станцию «Ляховцы».
          Пётр Левинский родился, и до 47-ми лет прожил в нашем  родном селе Коровье. В 1929 году он вынужден был бежать из села, а его стариков-родителей раскулачили, но по старости не сослали в Сибирь. Они лежат в родной земле. Когда мы проезжали Коровье, по главной трассе, что ведёт на станцию «Ляховцы», проезжали мост через реку. С этого моста хорошо видно наш дом, где я родился, и вырос до 14 лет. Я попросил дядю Петра остановиться, съехав с моста. Я слез с телеги, стоял на мосту, и долго-долго смотрел на свой дом. Я заплакал – так сердце защемило от воспоминаний: предстало в голове всё детство, как я рос в этом доме, 6-ти лет от роду гонял на этот луг, через этот мост гусей; летом купался в этой речке, грелся на солнце на мосту, а с 7-ми до 10-ти лет выгонял на  луг свиноматку с поросятами, и пас их на этом лугу целый день до обеда, и после обеда. Много раз с отцом (возможно сотни раз) ездил на конной повозке в  местечко Теофиполь. Отец всегда брал меня покатать: довезёт меня до местечка, я слезаю и бегу домой через кладку речки, а это совсем близко – напрямую через луг к нашему дому примерно 1км. Всё это вспомнилось, и я не мог сдержаться от слёз. В голове крутилась мысль, что я больше никогда, никогда не увижу этих мест, своего родного села и этой красоты вокруг.
         Две речки стекаются вместе за лугами. Мы остановились в конце села, встали на колени и попрощались с родными местами. Оба плакали. Я хотел побывать у своего дома, но дядя Пётр сказал, что не нужно, чтобы меня здесь видели. В груди была большая боль и сильное сердцебиение. Дядя Пётр держал меня за голову, просил успокоиться, а у самого слёзы текли из глаз. Мы подъехали к кладбищу попрощаться с нашими родными. Дядя Пётр привёл меня к могилам моих дедушки и бабушки, оставил меня, и пошёл на могилы своих родных. Я подошёл к могилам дедушки и бабушки, встал на колени и снова расплакался. Я вспомнил, как бабушка кормила меня всем вкусненьким, как дедушка катал меня на лошади. Я любил вцепиться двумя руками деду в бороду, и дед качал меня из стороны в сторону. От слёз я не мог сразу сосредоточиться на молитве, в голову лезли воспоминания. Дедушка и бабушка были главными моими воспоминаниями, их доброта и ласка остались в моей душе. Я лбом припал к могиле бабушки и стал читать молитву. Пришёл дядя Пётр, тоже встал на колени, перекрестился. Мы поклонились могилам моих и его родственников и вернулись к подводе.
          Тучи закрыли солнце, начал накрапывать дождик. Мы проехали 3км до села Туривка, дождь перестал, снова выглянуло солнце. Я любовался багряно-желтой красотой осенних садов, светло-голубым небом, радовавшим глаза, и на душе полегчало. Я прощался с родными местами навсегда. Душа чувствовала, что я сюда никогда не вернусь. Так и случилось. Через 10 лет, возвращаясь из армии в 1947 году, я спешил встретиться в Казахстане со своими родными, а, главное, с невестой, и не заехал в Коровье. Я думал, мы с моей любимой, съездим на родину, в её село Новоставцы, и в моё село, расстояние между которыми было всего 3км. Но жизнь вносит в наши планы свои коррективы. Послевоенные годы были очень трудными, а потом пошли дети. Так и не довелось нам с Манечкой побывать в местах нашего детства.
          В Ляховцах мы с дядей Петром сели в поезд на Шепетовку, а оттуда на Константинов, где прошли почти два года моей жизни, с середины ноября 1937 года до середины августа 1939 года. Дядя показал мне общежитие, где я буду жить, стройку, где я буду работать. Мы сидели с дядей в столовой, кушали, и дядя рассказывал мне о моём ближайшем будущем.
          – Я хочу устроить тебя рабочим, чтобы ты помаленьку трудился. Позже выпишу тебе трудовую книжку, а потом тебе будет нужен паспорт. Я должен достать тебе метрику, чтобы получить паспорт. Я работаю прорабом здесь на стройке, часто езжу в командировки. С комендантом общежития я обо всём договорился, тебя здесь никто не тронет. Будут тебя спрашивать, говори, что ты мой сын, никому не рассказывай ничего о маме, о Казахстане.
          Дядя ушёл по делам, а я отправился, не спеша, посмотреть стройку. Вечером дядя пришёл в общежитие, мы поужинали. Он сказал, что живёт на квартире, меня взять к себе не может, но мне здесь в общежитии будет хорошо. Утром дядя Пётр принёс мне рукавицы и после завтрака повёл меня на стройку, где женщины складывали кирпич в столбики по 200 штук. Я стал работать. Ростом я был маленький, и приходилось делать ступеньку из кирпичей, чтобы уложить верхние ряды столба. Работа мне понравилась, а главное, я  мог заработать деньги.
          Дядя оставил мне 50 рублей на питание в столовой, и уехал в командировку, наказав мне не усердствовать сильно в работе, и кушать то, что мне хочется. Дядя предложил мне ещё денег, но я отказался: в столовой за 50 копеек я наедался досыта, и тех денег, что он мне дал, хватит надолго.
          Рукавицы были мне очень велики, и в них я работать не мог. Работая без рукавиц, я до крови стёр руки. Завязал пальцы тряпками, они присохли к коже, и пальцы стали болеть и опухать. К счастью дядя приехал, посмотрел на мои руки и повёл меня в медпункт. Там мне отмочили пальцы в лекарственном растворе, сняли тряпки, наложили мазь и забинтовали. Врач велел завтра придти на перевязку. Мы с дядей поужинали в столовой. Он проводил меня в общежитие, сказал уборщице, что я буду днём лежать в кровати несколько дней, пока пальцы не заживут. Сильные боли в руках не давали мне уснуть. Я вышел на улицу, ходил взад-вперёд, стонал, молил Господа Бога и Божию Матерь о помощи, но боль не прекращалась. Вернулся в общежитие, все уже спали, стонать нельзя. Я лёг на бок, вытянул руки вперёд, сжал зубы. Слёзы сами текли от боли, так в слезах я и уснул. Утром проснулся, в общежитии никого уже не было, все ушли на работу. Уборщица убирала комнату, подошла ко мне:
         – Ты  на завтрак опоздал, долго спал.            
          Я пошёл в медпункт. Врач посмотрела мои руки, мне сделали ванночку для рук, потом положили мазь на пальцы и завязали. Боль уменьшилась. В обед пришёл дядя, сказал, что утром заходил, но не стал меня будить. Он спросил, как мои пальцы. Я ответил, что нормально, хотя они ещё болели. Мы пошли обедать. После обеда я долго наблюдал, как строится здание. На этой стройке дядя Пётр был прорабом. Через неделю повязку с пальцев сняли, я ещё неделю отдыхал, пока пальцы окончательно не зажили. Дядя сказал мне:      
         – Ты больше не будешь складывать кирпичи. Я договорился с заведующим столовой,  будешь работать там, топить печки, помогать повару.
          Я поблагодарил дядю Петра за заботу обо мне. На следующее утро дядя повёл меня на кухню столовой. Здесь был заведующий, дядя сразу обратился к нему:      
          – Я привёл своего сына учиться на повара. Он вам будет помогать во всём. Пусть учится трудиться.            
          Дядя ушёл с заведующим столовой в его кабинет, а ко мне подошел повар, спросил, как меня зовут. Дядя предупредил меня, чтобы я всегда называл себя Иваном, забыл, что я Янек, так как поляков здесь не любят. Я назвался повару Иваном. Он дал мне первое задание:
          – Будешь дрова носить, и в печку подкладывать, золу выбирать и выносить, чтобы около печки было чисто.         
          Так я начал трудиться в столовой с утра до позднего вечера. Домой приходил в 10-11 часов ночи. Моей главной работой была работа кочегара – топить две печки, на которых готовили обед и грели воду для мытья посуды, и во время выгребать из печей золу и выносить её во двор. На ночь я клал дрова в печку и на печку, чтобы они просохли. Повар благодарил меня за это, так как варить утром из сухих дров быстрее. После обеда я помогал посудомойке сгребать остатки пищи в бачок и мыть посуду, подметал зал столовой. Я делал всё, что меня просили, приносил из погреба картошку, капусту, морковь, свеклу, выносил помои, не забывая при этом всё время подкладывать дрова в печки. Меня не обижали в столовой, я мог есть, что хочу и сколько хочу. За зиму я привык к своей новой работе, дядя Пётр часто навещал меня. Но весной 1938 года дядю Петра перевели на новое место работы, и я загрустил, когда он мне сказал об этом. Дядя обещал забрать меня, когда устроится на новом месте, а пока передал меня на попечение заведующего столовой, с которым мы провожали дядю до вагона на станции. Заведующий столовой успокоил меня:
          – Ты, Ванюша, не волнуйся, я к тебе буду относиться как к родному сыну, всё сделаю, чтобы тебе было хорошо.         
          В июле заведующий столовой позвал меня в свой кабинет и сообщил, что переводит меня на другую работу:
          – Ты будешь возить меня на лошади, всегда будешь при мне. Иди на конюшню. Там старший конюх тебе всё покажет и поможет. Я с ним договорился.            
          Я пошёл на конюшню. Конюх Василий показал мне здоровенного коня. Я едва доставал головой до его груди. Этого коня выбраковали из армии, так как у него были покалечены ноги. Василий показал мне повозку, хомут, дугу, седелько, чересседельник. Такой сбруей на Украине и в Казахстане никто не пользовался, а я её только в кино видел. Василий ушёл, а я встал возле коня и заплакал, не знаю, как и с чего начинать. Василий вернулся, подошёл ко мне, спросил, что случилось.
         – Я не знаю, как запрягать лошадь.          
         – Из-за этого не стоит плакать. Я научу тебя такому простому делу.            
          Конюх показал, как хомут надевать, подвёл лошадь к телеге, поставил её между оглоблей, надел сиделку, подтянул обе оглобли. Он сказал, что самое сложное, это стянуть хомут и дугу. Нужно коленом упираться в нижнюю часть хомута, стянуть супонь  и закрепить. Потом надеть вожжи, и всё готово. Я очень внимательно слушал и запоминал. Василий три раза учил меня запрягать коня, и я сам стал делать это: хомут, седелку кладу на ясли, сам встаю на ясли, надеваю хомут на голову лошади, она поднимает голову вверх, хомут протягиваю до груди лошади, кладу сиделку на спину, а дугу на шею лошади и веду её к повозке. Поднимаю одну оглоблю и соединяю с дугой, также с другой стороны. Самое трудное мне было стянуть хомут и дугу с супонью. Не хватало мне роста, чтобы ногой упереться в хомут. Василий мне помог, принёс большой плоский камень, см 30 высотой. Я на него вставал и завязывал хомут.
          После первой моей поездки в город Константинов за продуктами, заведующий столовой дал мне пачку махорки для Василия. Разгрузили продукты, я отвёл лошадь в конюшню, распряг её сам, и завёл на место. Василий пришёл посмотреть, похвалил меня: «Молодец, будешь хорошим извозчиком». Я отдал ему махорку. Василий поблагодарил за махорку, сказал, что у него как раз она кончилась. С того времени у меня сложились с ним хорошие отношения. Позже, на 1 мая я дал ему 3 рубля. Он был очень рад подарку. Моей лошади давал больше овса. Конь был очень смирный и послушный, он заслуживал лишней порции овса.
          Когда мы не ездили за продуктами, я не уходил в общежитие, а помогал в столовой тому, кто попросит: повару, посудомойке, уборщице. Все относились ко мне с уважением. За овощами мы ездили в деревню, покупали картошку, свеклу, огурцы, капусту. На другой год, 1939-й, заведующий столовой меня одного посылал закупать картошку, доверял мне. Заведующий, по договорённости с дядей Петром, старался достать мне метрическую выписку. Дядя Пётр постоянно поддерживал связь с ним, и часто справлялся в отношении меня. По рассказам дяди Петра, заведующий столовой был прежде хорошим, богатым хозяином. В 1929 году его раскулачили. Ночью он сбежал, бросив семью, и теперь живёт под чужой фамилией. Семья живёт в другой области. Он помогает семье через надёжных людей, через родственников, но не ездит к ним. Раз в год к нему приезжает сын, встречаются они не здесь, а в другом месте, чтобы НКВД не засекло. Вот такая жизнь хороших людей земли  русской.
          В 1939 году мне исполнилось 17 лет, мне давно нужно было получить паспорт, а я жил здесь без прописки, по договорённости дяди Петра с комендантом. Мама мне писала, просила вернуться к ним. У меня душа болела за нашу бедную семью, но в Казахстан я ехать не хотел, думал, если достанут метрическую выписку, я получу паспорт и останусь на Украине. Зав. столовой  старался, но достать мне метрики не мог. Дядя Пётр тоже не сумел договориться и достать метрическую выписку, в любом сельсовете боялись дать фиктивную метрическую выписку даже за деньги. Я решил ехать обратно в Казахстан. Я обратился за советом по этому поводу к зав. столовой. Он одобрил моё решение, позвонил дяде Петру. Другого выхода не было. Зав. столовой сказал, что поможет мне собраться. Деньги, которые мне платили, по 15 руб. в месяц, хранились у него. Он решил, что мне нужно купить одежду: костюм, зимнее пальто, ботинки, шапку, рубашку и бельё. Чтобы ехать во всём новом. Старая одежда будет для работы дома. Маме и сестрам – хорошие платки, а брату недорогой трикотажный костюм купить. Мы поехали на лошади в Константинов, выбрали и купили все вещи, и оставили их на складе в столовой. Зав. столовой купил мне на свои деньги билет до станции «Тайнча» с выездом на Шепетовку 16-го августа. Нашли чемодан, в который положили мою старую одежду, подарки и продукты мне на дорогу: белый хлеб, пирожки с мясом, колбасу, ветчину. В кабинете заведующего столовой на мои проводы собрался весь персонал: повар, две буфетчицы, официантка, посудомойщица, уборщица и сам заведующий, который поставил бутылку шампанского. Разлили вино, выпили за мой счастливый путь. Все благодарили меня за помощь и послушание, просили писать, желали мне счастья, здоровья и всего самого наилучшего. Повар обнял меня, поцеловал и сказал, что я был его правой рукой.
          Заведующий столовой провожал меня на станцию, посадил в вагон, поцеловал на прощание, и сказал:
         – В добрый путь, сынок, пиши, не забывай, - а на ухо, тихонько, чтобы никто не слышал, добавил:  – с Господом Богом, в добрый путь. Пусть тебя сопровождает Матерь Божия.          
          Я несколько раз сказал «спасибо», пожелал ему всего наилучшего в жизни, поцеловал и не удержался, заплакал. Зав. столовой вышел из вагона и, когда поезд тронулся, шёл рядом с моим вагоном и махал рукой. Я тоже махал ему руками и плакал. Соседи по вагону спрашивали меня, чего я плачу, жалко с отцом расставаться? Я вытер слёзы, посмотрел на соседей по общему вагону, рядом со мной сидели двое мужчин и 3 женщины, одна из них пожилая, она и спрашивала. Я рассказал им, что меня провожал заведующий столовой, с которым я работал 2 года, а теперь я еду домой, к родным в Казахстан.
               
 
ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАЗАХСТАН
         
            Четверо суток ехал я до станции «Тайнча», приехал 20-го августа в половине седьмого вечера. Светло в Казахстане в августе до 12-ти ночи. Не стал заходить к тётке Елене, пошёл пешком домой, в Краснокиевку, 55км от станции. Вышел за районный центр Красноармейск, нашел палку, повесил чемодан на палку через плечо. Жара спала, идти легко. Дошёл до посёлка Подольское, «Точка 4», отдохнул, и пошёл потихоньку дальше. Ночью идти хорошо, прохладно. Вышел за посёлок Донецкое, «Точка 2», передохнул. Когда я взошёл на бугорок и увидел в низине наш посёлок Краснокиевка, небо на востоке уже начало краснеть и первые солнечные лучи пробивались из-за горизонта.
              Через полчаса подошёл к посёлку, никаких изменений ни к лучшему, ни к худшему не заметил, всё, как два года назад. На душе стало легко и грустно. На улице никого не было. Наконец я, у нашего дома, посмотрел в окно, мама уже ходит по дому. Подошёл к двери – закрыта, вернулся к окну, постучал. Мама вышла в коридор, спросила: «– Кто там?». Я ответил: «– Мама, это я». Мама открыла дверь и упала мне на шею с громким плачем: «– Сын мой любимый, мы давно тебя ждём». Я тоже заплакал от радости. Мы вошли в дом. Первой встала Екатерина, бросилась со слезами мне на шею: «– Братик милый, любимый». Встала Юля, за ней Феликс подбежал. Я только и слышал сквозь их плач: «– Янек, ты наш спаситель, ты наш защитник, ты наш отец (это братик так назвал меня), нас некому, кроме тебя, пожалеть и защитить».
          Я разделся, отдал скромные подарки. Все опять плакали, благодарили, целовали, радовались не подаркам, а моему прибытию. Это была бурная радость всей нашей семьи. Мама ушла на ферму к своим коровам, сёстры начали готовить завтрак. Феликс надел трико, оно было велико ему, но он был доволен: «– Вот, Янек, как ты знал? Я пойду в нём в школу». Сёстры подробно рассказали мне о своей жизни. Екатерина ходит на ферму помогать маме, ей 12 лет. Юля первый класс закончила, а во втором училась только до Нового года. У неё болят глаза, слёзы её заливают при любом напряжении при чтении и письме. Мама вернулась, мы сели завтракать. Я похвалил Екатерину за хороший молочный суп, и творог со сметаной она вкусно сделала. Мама велела мне отдыхать после тяжёлой дороги, сказала, что вечером обо всём поговорим. Ей нужно было идти на дойку. Я послушался маму, лёг спать и спал до вечера. Меня разбудили, когда мама пришла домой после вечерней дойки: «– Вставай, покушай, а то дома с голоду умрешь». Мы все вместе поужинали. Мама мне говорит:
          – Янек, ты должен пойти учиться. У нас в посёлке теперь 7-летняя школа есть.       
          – Мама, как я пойду учиться. Мне уже 17 лет.         
          – Сынок, ты должен учиться. Я тебя прошу. Я хочу, чтобы ты учился, это моё решение. Поговори с дядей Вициком и тётей Марией на счёт учёбы, права я или нет. Скажешь мне их мнение. Учиться никогда не поздно.      
          После ужина я решил пойти к дяде Вицику, вечером его можно было застать дома. Встретили меня с любовью. Тётя Анна заметила, что я подрос, а Янина, их дочь, обратила внимание на одежду:
         – Ты красиво одетый, во всё новое, где-то неплохо ты жил.       
          Я им рассказал о своём двухлетнем путешествии по Украине. Их всё интересовало, что со мной было. В конце беседы я их спросил, как они считают, нужно ли мне идти учиться. Они все дружно сказали, что мама моя права, она желает мне счастья, добра и что я обязательно должен учиться, не такой уж я взрослый, пожилые учатся. Дядя обнял меня и сказал:
          – Я благословляю тебя на учёбу. Я завтра пойду к директору школы и договорюсь, чтобы тебя зачислили в 6-й класс. Мы вместе будем молиться Господу Богу, чтобы он помогал тебе в твоей учёбе.          
          Мы долго сидели, разговаривали. Я вернулся домой поздно, но мама не спала, ждала меня. Я подробно рассказал ей обо всём. Тётя хотела меня угостить, но я отказался, сказав, что только что от стола, и что дядя благословил меня на учёбу, обещал завтра поговорить с директором школы. Мама обрадовалась:      
          – Видишь, я во всём права. Ложись и спи спокойно. Утром сходи к Юлиану Поплавскому, он, мне кажется, идёт в 6-й класс.       
          Юлиан был на 3 года моложе меня. Он мне здорово помогал в учёбе, в школе, а позже, в 1943 году, я учил его составлять бухгалтерские отчёты. Мы подружились, а потом стали родственниками, когда я женился на его сестре Марии. Но об этом позже.
          На третий день после моего возвращения меня вызвал комендант, стал угрожать, что отправит меня в Чкалов,  в районную комендатуру. Он грубо кричал на меня:
          – Ты больше не убежишь, а за свой побег получишь по заслугам. Пиши объяснения, где был, чем занимался.          
          Я написал, как мне советовал Владимир Николаевич, зав. столовой, что жил у тётки, летом пас коров, а зимой в школе учился, закончил 5-й класс, теперь хочу здесь учиться в 6-м классе. Комендант не пустил меня домой, запер в комендатуре. Утром пришла мама с сёстрами и братом. Все в слезах. Комендант сказал им про меня:
         – За то, что убегал, получит по заслугам, чтобы другим неповадно было убегать из посёлка. Я посажу его в тюрьму.         
          Собрался народ у комендатуры. Люди наблюдали, как меня обвязали верёвкой поперёк груди, и стрелок на коне взял конец верёвки и погнал меня, как государственного преступника, в районную комендатуру. Мама, сёстры, брат Феликс провожали меня до речки. Я сказал им: «– Не плачьте, я вернусь». А у самого слёзы лились ручьём: вот приехал, и попал в тюрьму. До Чкалова 25км. Мы добрались после обеда. Меня развязали и втолкнули в камеру, где было уже 2 человека. Они рассказали мне, что их посадили на 15 суток за неподчинение. «– Тебя за что посадили?» - Я рассказал им.
          На следующее утро меня вызвал начальник комендатуры, полковник. Он спросил меня, почему я убежал. Я ответил, что хотел учиться, а школы в нашем посёлке не было. В другой посёлок в школу мама не могла послать меня, так как на это не было денег. А тётка писала, что будет меня учить, и я поехал к ней. Сейчас в нашем посёлке есть школа, я хочу учиться в 6-м классе. Пока я рассказывал, полковник что-то писал. Потом поднял голову, посмотрел на меня и сказал:
         – Иди и учись. Иди домой, вот эту бумагу отдашь коменданту.      
          Я всё стоял, не веря своему освобождению. Начальник повторил:
          – Я тебя отпускаю домой. Иди и хорошо учись.             
          Тут уж я сказал «спасибо» и выбежал из кабинета. Милиционер вернул мне ремень от штанов, сказал: «– Беги домой». Я вышел на улицу, поднял руки к небу и поблагодарил Господа Бога. Быстро пошёл домой, ноги сами несли меня. По дороге, за посёлком Новоберёзовка, «Точка 9», это в 10км от Краснокиевки, я встретил маму. Она шла в район, несла мне еду. Эту неожиданную встречу я никогда не забуду. У меня ноги подкосились, а мама обняла меня так крепко, будто боялась, что я исчезну. Мы долго стояли, обнявшись, и плакали. Потом мы сели. Я взял лепёшку, стал её кушать и запивать молоком, но в горло ничего не лезло, оно пересохло от волнения. Мы встали, и уже не спеша пошли по степной дороге к дому, обсуждая нашу будущую жизнь. Я сказал маме, что пойду в 6-й класс, пусть надо мной смеются. А пока буду работать в колхозе, чтобы заготовить корма для коровы на зиму.
        – Сынок, это хорошее решение. Я говорила с директором школы, чтобы он записал тебя в 6-й класс. Он сказал мне, что старшие классы начнут учиться 1-го октября, когда закончится уборка. А пока будут работать в колхозе.       
          Мы пришли в наш посёлок. Я сразу пошёл в комендатуру. Комендант встретил меня с удивлением. Я отдал ему письмо от полковника, и стоял, глядя, как он читает.
          Комендант прочитал и строго мне заявил:
         – Будешь каждую неделю являться на отметку. Скажи спасибо полковнику, что он тебя отпустил.
           Я про себя подумал, что не все такие негодяи, как ты.         
          Дома была семейная радость, что я вернулся, устроили праздник. Сёстры приготовили наше фирменное блюдо – вареники. Я два года не пробовал вареников. Мы всей семьей помолились Господу Богу за нашего отца в вечной тюрьме. Поблагодарили Бога и Божью Матерь за моё счастливое освобождение от тюрьмы. Слава Богу, что у нас есть, что кушать, это главное, что есть корова – основная кормилица нашей семьи, да и хлеб пока есть. В 1938 году в северном Казахстане был небывалый урожай пшеницы. Старожилы говорили, что 100 лет не было такого урожая. На отдельных полях получили по 40 центнеров с 1 га и даже больше. Но вот одеться моим родным было не во что, денег на одежду и обувь не хватало. Я в первый же день отдал маме оставшиеся у меня 25 рублей, чтобы она сама распорядилась ими, что нужно купить в первую очередь. Свои майки я отдал сёстрам, одну свою рубашку – маме вместо кофточки, а трусы – братишке вместо брюк до колен. Чем ещё я мог помочь семье?         
          Через два дня я пошёл работать в колхоз. Бригадир дал мне быков и арбу возить сено с поля в посёлок, в скирду. В бригаде я встретился со своим другом детства Прилуцким Юлианом. Мы с ним с одного года, с 1922-го, вместе учились в школе на Украине, окончили 5-й класс. Юлиан тоже собирается идти в 6-й класс. Вот нас уже будет двое переростков. До середины сентября мы вместе с Юлианом возили на быках сено, потом перевозили зерно с токов на склад. Мы начинали работу с восходом солнца и только к полуночи заканчивали её. Быки так уставали, когда их из ярма отпустишь – сразу ложатся, а под утро пасутся.
          Первого октября я пошёл в школу, в 6-й класс. Переростков в классе оказалась целая группа, 4 мальчика: Юлиан Прилуцкий, Павел Павлюк, Станислав Коржинский и я; и 3 девочки: Людмила Вишневская и Броня Виховская. Некоторые ребята были из посёлка Белоярки. Нам было по 16-17 лет и ростом мы были с наших учителей, а по знаниям самые отстающие. Нам было очень трудно, а учителям с нами ещё труднее. Выйдем отвечать, и весь класс, а в классе было 26 учеников, начинает смеяться. После уроков мы все вместе, семеро переростков, оставались на дополнительные занятия по русскому языку и математике, которые организовал для нас директор школы Ткаченко. Смех класса так действовал нам на психику, да ещё учителя стыдили нас, «морально воздействовали», что хотелось бросить школу, но наша группа упорно занималась, мы поддерживали друг друга и успешно закончили 6-й класс на «3» и «4», а отдельные гуманитарные предметы даже на «5». Всю зиму я усиленно восстанавливал давно забытое, учил текущие уроки, вставая в 6 утра вместе с мамой и ложась спать в полночь. В воскресенье отсыпался. После обеда шёл к Юлиану Поплавскому, и он занимался со мной. Упорный повседневный труд привёл к успеху – я перешёл в 7-й класс, и у меня появилось настроение учиться дальше, окончить семилетку.
          В летние каникулы я работал прицепщиком в тракторной бригаде, жил всю неделю на полевом стане, только раз в неделю приходил домой переодеться. В тракторной бригаде кормили и начисляли больше трудодней, но что на них получишь, зависело от урожая. Если урожай будет хороший, то государство большую часть заберёт на госпоставки, но что-то останется колхозникам на трудодни. Если урожай плохой, то дадут 300 г зерна на трудодень, чтобы не умереть с голода. В 1940 г. на трудодень дали по 1,2 кг зерна и по 72 копейки. За каникулы я заработал 147 трудодней (это много) и получил 167 кг пшеницы и 72 рубля. Мама и сестра Екатерина заработали за год 381 трудодень, получили 436 кг зерна и 273 рубля, причём с мамы удержали за резиновые сапоги 32 рубля и за халат 19 рублей, осталось 222 рубля, из которых нужно было заплатить налог в поссовет – 38 рублей и страховку – 15 рублей. На жизнь семьи из 5-ти человек в общей сложности приходился 261 рубль на год. Других источников дохода не было. Корова служила для питания семьи, да тоже должна была платить «налог» – 4 кг топленого масла, на которое надо было переработать 30 л молока. После расчёта с государством почти ничего не оставалось, хочешь – живи, хочешь – умирай, никому до тебя дела нет. Главная задача руководства колхоза – заставить всех работать.
          1 октября 1940 года я пошёл в 7-й класс. Наша группа сохранилась. Настроение у всех было приподнятое. Появились новые предметы, учиться стало ещё трудней. Наша дружная семёрка обсуждала на переменах неусвоенный материал, просила учителей объяснить нам после уроков новую тему, и так выходила из трудных положений. Особенно нравился нам преподаватель алгебры, новый учитель с высшим образованием, который хорошо и просто объяснял нам задачи. А в учительницу русского языка Колотьеву О.А., очень красивую лицом и телосложением, все мальчики нашей семёрки были влюблены. У неё речь была нежная, приятная, понятная. Если кто-то не выучил урок или отвечал не так, она спокойно говорила, что надо уделять внимание данному правилу и что она надеется, к следующему уроку ученик справится с заданием. С нами, переростками, она всегда оставалась на дополнительные занятия, и это очень помогало нам в учёбе.
          Мы, с другом моим, Юлианом Прилуцким обратились к директору школы за разрешением посещать вечерние курсы трактористов. В нашем классе готовили собственные кадры механизаторов. Теорию преподавал главный инженер колхоза, а практику бригадир тракторной бригады. Занятия по теории проводились 3 раза в неделю, по вторникам, четвергам и субботам с 8 до 10 ч. вечера. Практические занятия были два раза в неделю: в среду в мастерской, а по воскресеньям, когда трактор не был занят на колхозной работе, проводилось практическое вождение.
          Директор нам разрешил, только чтобы в школьной учёбе не отставали. Мы с Юлианом были прицепщиками и хорошо изучили устройство трактора, когда его ремонтировали, и водить трактор научились, работая в бригаде. В марте мы хорошо закончили учёбу на курсах трактористов и получили в МТС права на управление колесными и гусеничными тракторами. Директор школы поздравил нас и пожелал успехов в учёбе и в будущей работе по полученной специальности. Учителя тоже обратили на нас внимание, как на старательных учеников и всячески помогали нам в учёбе.
          В марте произошло ещё одно событие в моей жизни. Школьники давали концерт колхозникам в честь 8-го марта. После концерта мы возвращались домой очень поздно. Я провожал свою одноклассницу Люсю, сестру нашей классной руководительницы Ядвиги Брониславовны, преподавательницы биологии. Люся была моложе меня на 4 года. Она ещё в 6-м классе писала мне любовные записки, но я не обращал на это внимания. Нужно было учиться, а я боялся, что меня могут исключить из школы. Сестра Люси и муж сестры работали в нашей школе, и я не хотел вызывать лишние разговоры. Люся была шустрая девочка, она всегда увязывалась за мной из школы – домой нам было идти по одной дороге. На 23–е февраля, в честь праздника Советской Армии Люся подарила мне коробку шоколадных конфет и носовой платок, который она сама вышивала. В первый раз в жизни я получил такой сладкий подарок. Я спросил Люсю, почему она решила подарить конфеты и где она взяла деньги на подарок. Она ответила:
         – Янек, ты мне нравишься. Мне моя мама приготовила коробку конфет и просила подарить тебе. Она сказала, что ты хороший мальчик. Ты всегда во время бурана провожал меня до дома. Мама говорит, что это большое уважение и человеческое благородство.
          Я об этом подарке никому не говорил, стеснялся и боялся, что могут исключить из школы.         
          Наша дружба и юношеская любовь с Люсей начались в конце 6-го класса. Когда я провожал Люсю, она просила меня поцеловать её и подставила свои губки. Я был рад целовать её. В 7-м классе Люся часто приглашала меня к себе домой, но я не ходил. Мне было стыдно, что я взрослый парень, дружу со школьницей, но мне было приятно разговаривать с такой девочкой, когда мы вместе возвращались из школы домой.
          Так вот, 8-го марта, после концерта мы с Люсей прощались, целовались в коридоре её дома и не слышали, как вернулась домой Люсина сестра. Ядвига Брониславовна застала нас за поцелуем, взяла меня за голову. Я сразу убежал, а шапка осталась в её руках. На другой день я пошёл в школу в фуражке. Люся после школы принесла мне шапку домой. Она рассказала, как они смеялись, что я убежал, как заяц. Люся передала мне приглашение её мамы придти к ним в гости:
         – Не стесняйся. Мама говорит, хорошая дружба, хорошие отношения учащихся помогают в учёбе.      
          Выпускной вечер семиклассников состоялся 15 июня 1941 года. Девочки постарались, под руководством Ядвиги Брониславовны украсили помещение класса самодельными бумажными гирляндами, флажками, цветами. На выпускной вечер были приглашены родители, руководство посёлка и колхоза. Много хороших речей было сказано в адрес учителей и выпускников школы. Директор Ткаченко особо отметил нашу «семёрку». Он сказал:
         – Эта группа имеет цель в жизни. Они серьёзно, упорно занимались, на переменах не шалили, готовились к уроку. Их примерное поведение влияло на весь класс. У ребят был большой перерыв в учёбе, но они оставались после уроков на дополнительные занятия, чтобы догнать класс, и сумели успешно закончить семилетку.       
          В посёлке не было фотографа, а приглашать фотографа из района, ни в школе, ни у родителей денег не было, так что обошлось без фотографии выпускников. Но вечер прошёл весело с песнями, стихами, танцами под гармонь. После концерта весь класс прошёл по посёлку под музыку с песнями и частушками. Вернулись в школу, прощались, договаривались поддерживать связь друг с другом письмами, так как некоторые жили в других посёлках.
          Люся все время держалась около меня. Я привёл её к дому, уже начало светать Я уж собрался уходить, Люся попросила меня подождать минутку. Она пошла в дом и вернулась с подарком, завернутым в газету. Я поблагодарил, ещё раз поцеловал её и пошёл домой. Мама собиралась на ферму. Мы с ней развернули подарок – это была книга, адресованная мне со многими хорошими пожеланиями. В конце было написано: «Где бы ты ни был, куда бы судьба тебя ни забросила, ты помни обо мне. Я всегда с тобой. 7 кл. 1941 г.». Кроме книги, в подарке был небольшой торт, декоративно украшенный цветами из яиц с сахаром. Посередине торта было написано: «Любимому Яну». Вечером мы встретились с Люсей, погуляли около речки, говорили о многом. Люся пойдёт в 8-й класс, будет заканчивать десятилетку, хочет быть учительницей. Я ей сказал, что тоже хотел бы продолжить учёбу, но возможности нет, пойду работать, а там, что Бог пошлёт. Мы не знали, что через 5 дней начнётся война.
          Утром 19-го июня к нам пришёл дядя Вицик, забрал меня в бригаду, сказал: «Будешь учётчиком тракторной бригады». Он договорился с бригадиром Горбуньковым в отношении меня, обещал мне помочь освоить новую работу. В бригаде было 17 трактористов и 14 прицепщиков, которые обслуживали 7 тракторов. Кроме них, в бригаде работали бригадир, два помощника бригадира, 2 заправщика, 2 возчика горючего, сторож, в общем, большой коллектив, и нужно было вести лицевые счета, учёт каждого работника, а также учёт расхода горючего, смазочных материалов за смену, за 10 дней, за месяц. Всё это мне рассказал бывший учётчик, больной старик. Я взялся за голову, это очень сложная бухгалтерия. Дядя подбадривал меня:
          – Ты грамотный, окончил 7 классов, смело берись за дело, у тебя всё получится. Бригадир отвезёт тебя в МТС, там научат, как нужно вести учёт в бригаде.      
          В субботу мы поехали с бригадиром в МТС. Бригадир представил меня главному механику МТС, потом главному бухгалтеру, который вызвал из бухгалтерии молодую девушку и поручил ей сделать «из этого молодого парня», то есть из меня, учётчика тракторной бригады. Я пришёл с Эммой в бухгалтерию и сел возле её стола. Она стала рассказывать мне, писать на бумаге. Я смотрел на это, что-то понимал, но многое было непонятно. Эмма предложила мне в воскресенье,  в выходной, придти к ней домой, она будет учить меня. Я поблагодарил её за такое уважение ко мне и сказал, что приду обязательно. Эмма дала мне задание на дом: выполнить по нормам расчёт одного дня работы тракторной бригады. Я приехал с бригадиром домой, сказал ему, что завтра пойду к Эмме учиться бухгалтерскому учёту. Бригадир похвалил меня и сказал, что договорился с главным бухгалтером о помощи мне и обещал дать тележку доехать до посёлка Донецкое, где жила Эмма.
          Я почти всю ночь сидел над заданием Эммы. Утром пришёл к бригадиру домой. Он дал мне лошадь с тачанкой. Донецкое находилось в 13-ти км от нашего посёлка, и в 2-х км, не доезжая до МТС. Примерно в 11 часов, в воскресенье 22-го июня, я был дома у Эммы, привязал лошадь, дал ей овса, не спеша вошёл в дом. Эмма и её мама приветливо встретили меня. Отец Эммы был на работе в колхозе. Эмма проверила задание, исправила ошибки, похвалила меня, сказав, что я буду прекрасно работать. Её слова вселили в меня уверенность в своих силах. Эмма дала мне новое задание, которое я должен был после выполнения передать ей на проверку с возчиком горючего. Я был в хорошем настроении, поблагодарил Эмму за помощь и собрался ехать домой. В этот момент пришёл их сосед, у которого было радио-«тарелка». Он принёс страшную весть: началась война, Гитлер напал на нашу страну, в 4 часа утра фашисты бомбили Киев. Я застыл на месте. О Боже! Всё, конец жизни! Эмма заплакала. Я с большой болью в груди и грустью попрощался с Эммой и её мамой и медленно поехал домой. Лошадь еле переставляла ноги, как будто старалась не мешать, не отвлекать, помочь мне в моих тяжких раздумьях осознать случившееся горе. Тысячи тревожных мыслей лезли в голову: что будет завтра, что ждёт нас впереди.
          Приехал домой, все уже знали о войне. Бригадир велел мне отвести лошадь на конюшню, покормить её. Весь посёлок гудел о войне. Дома я покушал и лег спать. Рано утром мама разбудила меня. Я немного поработал над заданием Эммы, и в 8 часов ушёл на конюшню. Там уже был бригадир. Мы с ним поехали в бригаду. Работали на сенокосе только 2 трактора, остальные 5 тракторов были в ремонте, их готовили к уборке зерновых и вспашке зяби. Я выполни расчёты плановой выработки и расходов по этим двум тракторам, а также задание Эммы, и в среду передал все бумаги в МТС через возчика горючего, как мы и договорились с Эммой. На следующий день возчик привёз мне ответ, в котором Эмма писала, что почти всё в моих расчётах правильно, что я молодец и пожелала мне успехов. Дядя Вицик, которому я рассказывал о своих делах, тоже подбадривал меня – лиха беда начало.   
          С 10-го сентября начали уборку зерновых. В колхоз прибыли вместе с пятью комбайнами 5 комбайнеров, 5 помощников, 5 соломоскидальщиков. Количество рабочих в бригаде возросло, и у меня работы прибавилось. Подумать о Люсе не было времени, хотя она дважды приезжала ко мне в бригаду, привозила самодельные конфеты из сахара. Я так ушёл в работу, что только раз в 10 дней бывал дома, чтобы сменить белье, рубашку, и то по пути в МТС с отчётами. Рано утром я замерял работу трактористов по пахоте, выполненную за ночь, вечером замерял, что сделано за день. Ночью я часов до 4-х утра вел расчёты, чтобы утром на бригадной доске объявлений мелом написать данные о выработке каждого тракториста за смену, о перерасходе или экономии горючего (правда, экономии горючего не случалось). Всё время перерасход горючего из-за перегрева моторов, при работе во время жары и большой нагрузке на трактора.
          Эмма помогала мне справиться с моей бухгалтерией. Она приглашала меня к себе домой на выходные, но мне некогда было разъезжать по гостям. Часть трактористов, в основном русских и украинцев забрали в армию, на их место поставили наиболее опытных прицепщиков. Трактора работали с перебоями, часто ломались из-за слабой подготовки новых трактористов. Бригадир, механики, помощники бригадиров днём и ночью проводили ремонт техники.
          Из района прибыл уполномоченный, самый настоящий «мозоль», который не давал никому покоя. Он, как попугай повторял: «Война! Всё для фронта, всё для победы!». И грозился отправить в тюрьму «саботажников», тех, кто по какой-нибудь причине не выходил на работу. У этого уполномоченного и у коменданта были большие права. Они могли посадить человека на 15 суток ни за что. Один тракторист, работая вторую смену, так как не было сменщика, задремал, и трактор пошел в сторону на посев, запахал посев пшеницы. Бригадир объяснял уполномоченному, что тракторист не виноват, он не может работать бессменно день и ночь. Но уполномоченный вызвал коменданта, и бедного тракториста под конвоем повели в район на 15 суток ареста. На следующий день бригадир посадил на этот трактор своего помощника, а сам вместе с председателем колхоза поехал в райком партии, где они всё подробно рассказали. Тракториста привезли обратно, а этого уполномоченного районного представителя убрали из посёлка. Прислали другого, который больше разбирался в сельском хозяйстве, и в людях тоже.
          С большим трудом закончили уборку урожая до Нового года. Комбайны не справились с уборкой, хотя урожай был небольшой – 10-12 центнеров с 1 га. Комбайны продолжали молотить хлеб сложенный в скирды. Трактора отправили на ремонт, в МТС оставили один гусеничный трактор для подвозки соломы к фермам. Я повёз 20-го января годовой отчёт в МТС. Сначала я отчитывался главному механику, какие ремонты проводились в полевых условиях, какая была выработка по каждому трактору отдельно. Потом пошёл в бухгалтерию к Эмме. Я закончил сдавать отчёт в 6 часов, в самом конце рабочего дня. Эмма спросила, как я буду добираться до дома. Я ответил, что заночую в общежитии. Эмма встала из-за стола, подошла ко мне и тихо сказала: «Пойдешь к нам, я тебя приглашаю».
          Я не был готов к такому повороту событий, сказал, спасибо и вышел ждать её в коридоре. В конторе было много народа, люди приехали с годовым отчётом. Ждать пришлось недолго. Эмма закончила работу, и мы пошли к ней домой. Мне было неудобно идти к ним, но отказаться от приглашения ещё хуже. Эмма помогла мне стать хорошим бухгалтером, и я не хотел обижать её отказом. Мне было стыдно, что я очень плохо одет. Телогрейка была новая, а под ней старый дырявый мамин свитер, на голом теле. Меня это мучило, но надо идти, в чём был одет.
          Нас встретила Эммина мама, отец сторожил колхозную ферму. Мама поставила на стол картошку, солёные огурцы, хлеб и самодельный чёрный кофе без сахара. Мы с Эммой поужинали  и сели в другой комнате, повели разговор о нашей молодой жизни. Эмма была старше меня всего на 1 год. Она рассказала, что у неё был парень, с которым она дружила 3 года, ещё со школы, а сейчас он встречается с другой. Эмма любила его, верила, но всё кончилось, а теперь война и вовсе всё отняла у нас. Я тоже рассказал про себя: вся моя жизнь проходила в бригаде, кроме работы ничего не вижу, дома бываю три раза в месяц. Вот так прошло лето и часть зимы. Жизнь и так очень тяжёлая, зима длинная, суровая, а война ещё больше исковеркала нашу жизнь, и один Бог знает, что нас ждёт. Мы проговорили до часа ночи. Эмма постелила мне на отцовской кровати. Я разделся догола, на мне не было больше ничего, слава Богу, темно, не видно.
          Эмма пришла ко мне босая, в одной рубашке, что-то продолжала мне рассказывать, потом начала меня целовать, легла рядом со мной. Мы проговорили почти всю ночь. Она мне призналась, что я ей очень нравлюсь, она давно хотела пригласить меня, но не решалась. Сегодня решилась, сердце подсказало, пригласить. Я сказал Эмме, что очень благодарен за ту помощь, которую она оказала мне, сделав меня бухгалтером. Она ответила, что самая лучшая благодарность – это моё уважение к ней, и она рада всегда встречать меня в своём доме, затем добавила:
           – Я люблю тебя. Возможно, тебе смешно это слышать, но я говорю от чистого сердца и всей души. Ты самый бесценный подарок мне. Я всегда буду ждать тебя.
          Утром мы позавтракали. Я поблагодарил маму Эммы за гостеприимство, и мы вместе с Эммой вышли из дома. Эмме ещё рано было идти на работу, а мне предстояло идти13 км домой. Эмма проводила меня за посёлок. Мы попрощались, долго целовались и, наконец, расстались. Эмма сказала:
        – Я  жду тебя, и всегда буду ждать. Ты мой желанный. Приходи.