Семёныч

Семёныч был, как всегда, в своей униформе. То есть – в старой фуфайке и с вековой небритостью на впалых щеках. Впрочем, и другие атрибуты Семёныча – неистребимое амбрэ перегара и хмельная весёлость в узких, то ли монголоидных, то ли  опухших от водки  щёлках глаз, - присутствовали.
Жил Семёныч в угольной котельной, работал в ЖЭКе алкоголиком. Зимой кидал уголь в жерло печи, а летом просто сидел на солнышке и врастал корнями в землю. Его существование напоминало жизнь шагающего растения, гелиотропа,  двигался он медленно и верно в те места, где были солнце и водка. Добросердечная начальница ЖЭКа, Нина Викторовна, приютила Семёныча лет десять назад, так как Семеныч обладал профессионально нужными качествами  работника ЖЭКа – был он покорным  и пьющим.
Семёныч сидел за накрытым столом. Стол был накрыт скатертью с шахматным рисунком. На скатерти, как ферзи на шахматной доске, возвышались две бутылки водки: одна пустая, другая початая. Там же лежали две шашечные фигурки консервов - бычки в томате и морская капуста. Семёныч праздновал окончание отопительного сезона. Школа, которую он топил, (или отапливал?) больше не нуждалась в его услугах. Теперь пришла пора предлагать свои услуги местным бабушкам  - поколоть дров, прополоть грядки и т.д., чтобы получить баночку мутной жижицы самогона или денег на водку. Про еду Семёныч не беспокоился. Летом пойдут грибы и ягоды, -  в лесу, ничейные;  пойдут морковка, капуста,  картошка и свёкла - чейные. У людей Семёныч не воровал. Воровал у колхоза. Иногда ездил в город на рынок продавать наворованное в овощных рядах. На водку хватало еле-еле.

Семёныч как-то услыхал, что существует некая царская водка.  Наверное, эта та водка, которую пьют цари - подумал он. Значит, она была какая-то особенная. Так у Семёныча появилась мечта. Когда Гриша сказал Семёнычу, что царская водка - это смесь соляной кислоты и азотной, Семёныч просто ему не поверил. Гриша работал грузчиком в магазине. Пил немного, так как пьяного его била жена. Гриша не верил в царскую водку. В общем, Гриша для Семёныча  после  того разговора  стал ещё более никем. Семёныч  даже здороваться с ним перестал.
Ночью к Семёнычу явились ангелы. Дверь отворилась и в неё даже не вошли, а вплыли, два светящихся мужика. Комары, опешив от такой картины замерли на потолке, красные от крови Семёныча.  Кровь у Семёныча была хмельная и весёлая. Настроение у комаров было хорошее. А теперь испортилось.  Семёныч поднял голову от стола, увидал ангелов и от неожиданности выругался почему то так: "Свиноматерь Божья...". Ангелы недовольно поморщились.
- Ну вот, видишь, куда его в рай, Миша? Он богохульник. Будет бузить.
Другой мужик вынул из-за светящейся пазухи листочек, посмотрел в него, а потом на Семёныча и сказал: - Не... Гаврила, точно он это, - Семёныч. Монах тайный, мученник язвенный.
- Эээ... мужики, вы кто? - замычал Семёныч.
- Мы - провожатые твои, вставай, брат, отмучился, сейчас в рай пойдём.
- В рай? А там водка царская есть?- спросонья опять про своё заладил Семёныч.
- Нет. Водки нет. И ничего нет. И всё есть.
- Ну, вот видишь, - опять недовольно наморщился ангел Гаврила, - он только про водку и думает.
- Водка - это крест его. Он  всю жизнь его на себе тащил. И язву в себе носил. У кого они на руках, а у кого - в желудке. Мученник он. Да и что ж мы будем  с начальством спорить? Ибо сказано Вам...
- Всё, хватит, Миша,  не могу больше слушать, язык этот твой партикулярно- чиновничий. Ибо-Шмибо. Воровал он. Картошку. Что, мало?
- Так ведь он не у людей воровал, у колхоза.
Семёныч, привыкший к тому, что судьбу его вечно вершат какие-нибудь должностные лица - то воспитатели в детском доме, то миллиционеры, то конвоиры, то проверяющие ЖЭКа, считающие кубометры угля, - слушал препинания ангельских мужиков смиренно.
- К тому же, его завтра из ЖЭКа попрут, котельную снесут через месяц, - переходит школа на центральное отопление. Куда ему деваться? Замёрзнет зимой, испортит статистику. Сказано прибрать.
- Вы, это, мужики, присаживайтесь, чем богаты, так сказать. - Семёныч сделал приглашающий к шахматному столу жест.
- Некогда нам, Семёныч. - ответил ангельский мужик Михаил. - Собирайся. В дорогу.
- В дорогу? Закроют, говорите, котельную?  Эээ... побриться бы надо, того-сего, умыться.
- Хорошо, ждём.
Семёныч подошёл к ржавой раковине, вынул помазок, опасную бритву, намылил щёки посмотрел в зеркало и удивился. Над его головой светился золотой обруч. Такие штуки были у святых в церкви, куда ходил он редко -  выпить чуть-чуть кагорчику и помолчать о своих грехах на исповеди. Отец Николай называл золотой обруч нимбом. Говорил, что им Бог праведников метит. И вот теперь нимб на нём, на Семёныче.
- А это зачем? -  спросил он у ангелов, показывая пальцем на нимб.
- Сейчас сам всё узнаешь, раб Божий. Добривайся.
Семёныч выскоблил щёки до серебристого блеска - был Семёныч сед, но волос был его густ и жёсток.
- Ну, мужики, я готов. - сказал он ангелам.
Гаврила подошёл к Семёнычу, вдруг вырос, возвысился над ним, чуть не ударившись головой о потолок котельной, взялся двумя своими золотыми жилистыми руками за нимб и с усилием натянул светящийся обруч на шею Семёнычу. Семёнычу стало совершенно нечем дышать. Он как-то весь обмяк и обвалился в своё кресло - ещё одно мебельное достояние  котельной кроме шахматного стола, служащее одновременно и стулом  и кроватью. Михаил снял свой светящийся пояс, привязал его к нимбу Семеныча, сдёрнул Семёныча с кресла, а затем потащил обмякшего кочегара, как поломанную игрушку. Ангельские мужики вышли из котельной и побрели  на небо,  волоча Семёныча за собой
***
Утром Семёныч был в своей обычной униформе: в фуфайке и  с перегаром, но в щёлках его  монголоидно-алкоголических глаз застыли слёзы, и был он чисто выбрит. Это больше всего удивило Нину Викторовну, которая пришла увольнять Семёныча в виду грядущего закрытия котельной. Сначала удивило это, а потом то, что висел Семёныч в петле, прицепленной за крюк, торчащий из потолка. Весь он был прямой и растянутый, не в пример себе обычному - съёженному и сутулому,  и весь он был, совершенно мёртвый. Ноги его болтались так,  будто был он не Семёнычем, а поломанной куклой.


***