Туалетная бумага

Примерно раз в три дня я приношу рулон туалетной бумаги на алтарь добрососедских отношений. Соседи пользуются им благодарно и втихомолку. Видимо, считая при этом, меня кормильцем. Или нет… Слово «кормилец» скорее относится к человеку, который обеспечивает окружающим процесс, обратный тому, который «обеспечиваю» я. Значит, я - кормилец наоборот. Мне приятно осознавать свою небольшую власть над ними.

Раньше туалетная бумага была камнем претк... нет… была яблоком раз… чёрт…. Как бумага может стать камнем или яблоком? … Такие штуки прокатывают только у японских оригамщиков (оригамеров? оригамистов?). Скажем так - она была Балканами для коалиций соседей, готовых начать открытое противостояние. В вопросе об использовании бумаги все шероховатости и недопонимания в соседских отношениях становились более крупными и заметными - словно пропущенными через увеличительное стекло.

Как-то утром я услыхал победные вопли. Вопли разносились из уборной. Случилось следующее – тётя Оля, моя соседка лет шестидесяти, застала Ваню – сожителя Нади из третьей комнаты, за постыдным занятием отматывания бумаги из тётиОлиного розового благоухающего рулона. Факт воровства был налицо. Ваня оконфуженный скрылся за бруствером Надиных бровей. Надя, проводница поездов дальнего следования, обладающая недюжинными способностями к матерщине и площадной брани, прибыла на место сражения весьма оперативно. Она обрушила ответную картечь обвинений на тётю Олю. Основным тезисом и тяжёлой артиллерией её контрвыступления было то, что тётиОлина собака Лара постоянно гадит в общем коридоре.

И это правда. Чуть ли не каждый вечер, мы становимся свидетелями вот такой картины: тётя Оля, большая и тучная, как дирижабль (сложно, видимо, быть другой, работая поваром в столовой), вплывает вечером в коммуналку и открывает дверь в свою комнату. Оттуда с радостным воем выбегает благородная дворняга Лара (смесь лабрадора и овчарки, кажется), уже не в силах сдержать свои природные импульсы, она кидается на тётю Олю, подлетает в приветствии ко всем остальным обитателям коммуналки, оказывающихся в этот момент в корридоре и на лету … гадит: словно в качестве праздничного салюта из неё … льётся… вываливается. Бедное животное вынуждено терпеть всё время, пока тётя Оля находится на работе. Справлять свои нужды в комнате Лара, почему-то, отказывается, - видимо, из-за благородства корней.

Помимо Лары и туалетной бумаги существует ещё много пунктов в договоре о соседском примирении, который все никак не может быть подписан в силу тяжёлой выполнимости этих пунктов. А именно – ремонт в коридоре, замена унитаза, починка сломавшейся духовки, регулирование утренней очереди в ванную и т.д. и т.д.

В общем, единственным возможным видом сосуществования этих людей на одной жил. площади является вооруженный нейтралитет.

Перепалка тёти Оли с Надей и Ваней (Ваня - лимитчик из Вологодской области, проживает у Нади, пока не пьёт; в иные же времена, он отправляется на лечение в родное становище) закончилась тем, что с той поры все соседи хранили свои рулоны в комнатах. И брали с собой бумагу в туалет лишь тогда, когда в этом была необходимость.

Таким образом, встречая направляющегося в туалет, можно было всякий раз понять, с малой или великой целью он туда следует. Такая предельная прозрачность намерений для окружающих мне показалось кощунственной по отношению к человеческой стыдливости.

Я помучался пару дней, а потом плюнул и оставил свой рулон на сливном бачке.

Тётя Оля, обнаружив чей-то рулон в туалете, не закрытый на замок и не поставленный на сигнализацию, произвела небольшой соц. опрос среди жильцов с целью выяснения принадлежности бесхозного предмета гигиены. Все персты указали на меня.

Вечером тётя Оля встретила меня на выходе из ванной и громко прошептала (так, чтобы все обитающие за тонкими стенами услышали): «Забери рулон. ОНИ от него отматывают». Я сконфузился и не стал объяснять тёте Оле истинную причину того, почему я оставил рулон в туалете. Решив сыграть красиво, я ответил ей: «Он стоит рублей десять. Пускай отматывают. Не те деньги, чтобы жалеть». Не знаю, было это ошибкой или нет, но мне в один момент даже показалось, что за тонкими стенами раздались приглушённые одобрительные возгласы и аплодисменты моих соседей. К тому же, честно сказать, чувство собственной значимости от проявленного великодушия значительно превышало стоимость рулона туалетной бумаги.

Тётя Оля посмотрела на меня, как на безумного, покрутила пальцем у виска, развернулась и поплыла в свою комнату. Лара, присутствовавшая при диалоге, взглянула на меня тётиОлиными глазами, облизнулась, зевнула и нырнула тётиОлиным хвостом в комнату.

В общем, с той поры, я живу в коммуналке эдаким меценатом и примерно раз в три дня кладу рулон туалетной бумаги в уборную. Соседи пользуются бумагой бесперебойно и молча. Я не слышал от них ни слова благодарности. Озвученная благодарность, как я понимаю, была бы официальным признанием того, что они согласны получать мои подарки и участвовать в изначально нессиметричном договоре. Я ни на кого не злюсь и ни от кого ничего не требую. Злиться на соседей в этой ситуации было бы также глупо, как если бы индийский поданный разозлился на священную корову, которая навалила кучу на его соломенные босоножки. Я упражняюсь в смирении и любви к ближним своим. Иногда это возвращается мне ещё земными плодами - с утра соседи пропускают меня умыться первым. Хотя, я не исключаю возможности, что они делают это для того, чтобы я успел подложить очередной рулон.

Однако в моей голове иногда возникает фантазия, как в одно прекрасное утро я тайно изымаю всю свою туалетную бумагу из уборной … и вся коммуналка остаётся, как бы это сказать… с непоттертым задом. Меня очень смешит эта ситуация. Никто не уходит на работу, все в панике.

Вскоре соседи оправляются от первого шока и у них рождается план. Они посылают гонца в магазин за предметом первой надобности, поминая при этом меня недобрым словом. А гонец, например - Ваня (пьющий редко, но запойно), приходит в магазин и по пути в отдел бытовой химии нечаянно цепляет плечом бутылку пива. Бутылка падает с полки и Ваня в последний момент спасает её. Он глядит на пузатенькую непоседу с вожделением и мукой и оказывается абсолютно не способным выпустить её из рук - как невозможно выпустить из объятий любимую женщину. Ваня выпивает пиво рядом с магазином. А потом цепляет своих забулдыжных приятелей, от знакомства с которыми он обычно отказывается в период алкогольного воздержания.

Они уходят вдаль быстрой походкой людей, точно знающих цель и смысл, походкой, в которой чувствуется решимость осуществить смысл и достичь цель прямо сейчас, ибо промедление может вызвать сомнения в правильности задуманного – так идут на убийство тирана, так идут на площадь перед Сенатом: плечом к плечу, смотря только вперёд, избегая взглядов в глаза друг к другу. Так идут они за самогоном.

Их силуэты уменьшаются на фоне позднего зимнего рассвета, пока не исчезают окончательно, ныряя за край дома № 56 – длинного, как пассажирский поезд. С ними удаляется вдаль полиэтиленовый пакет со стратегическим запасом туалетной бумаги.

Проклятия соседей и моя довольная улыбка летят им вслед. Вот такая фантазия. Я смеюсь оттого, что соседи с гневом вырывают страницы из книжек и комкают их, чтобы сделать помягче. Хотя… они не любят чтение. Может случиться и такое, что они не обнаружат во всей коммуналке ни книги, ни газеты. И тогда, в приступе отчаяния, они станут использовать в гигиенических целях, к примеру, бумажные деньги или последние страницы паспорта. Бредовость происходящего в моей фантазии усиливается, дальнейшее развитие событий в утренней коммуналке скрывается от меня в силу неразработанности сюжета. Но и этого достаточно, чтобы я согнулся пополам от смеха.

Я улыбаюсь и смеюсь. В 3 часа ночи во мне 4 бутылки пива и какое-то странное счастье. Я сегодня подобен мидии, приросшей к большому кораблю и плывущей вместе с ним в известном только ему направлении. И я - не капитан, и даже не матрос. Я просто мидия. Зачем мне знать, куда плывёт корабль? Корабль - это мой город, моё время, моя прекрасная коммуналка, корабль – это моя фантазия, за которой я следую.

Я танцую на балконе с бокалом пива в руках, с сигаретой в зубах и с Гораном Бреговичем в наушниках. Я танцую самозабвенно, как танцуют под Сердючку трактористы на дне рождения главного бухгалтера в совхозной столовой.
Я танцую, как хасиды, которые в танце и смехе творят свою молитву. Кришна танцует вместе со мной, и от его радостной пляски дёргаются электроны в ионных решётках, молекулы приходят в броуновское движение, соки движутся по деревьям вверх, птицы слетают с его плеч, кружатся над землёй, вьют гнёзда, снова взлетают, чтобы перебраться на юг, падают замертво, так никуда и не долетев, снова поднимаются и садятся ему на плечи. Кришна танцует и топчется по Змее Небытия, которая, издыхая, целится ему в пятку.

Кришна танцует, смеясь. Он ничего не хочет знать об антидепрессантах, об анонимных группах лечения созависимости, о неврастенически-поэтических реакциях на смену погоды, об осеннем половодье и зимней смерти, о сидении на табурете, как на столпе праведников - в течение двух суток, двух недель, двух бесполезных жизней: до её «не люблю» и после её «не люблю», о переездах в другие регионы и климатические пояса с целью смены обстановки и лечения глупого сердца, о ночных звонках по меж. городу и молчании в трубку.

Кришна танцует босиком на снегу в меховой хасидской шапке на голове. Так будем танцевать и мы.

***

Я просыпаюсь около 7 утра. Коммуналка видит последние сладкие сны. Я быстро завтракаю, умываюсь и чищу зубы. Накидываю куртку, надеваю ботинки, захожу в уборную, беру рулон, прячу его в рукав (на случай, если при выходе мне кто-нибудь встретится) и выбегаю на утреннюю прогулку по зимнему городу. До работы – целый час и всего лишь две станции метро. Полупустые улицы, освещённые жёлтыми фонарями, ссутулившиеся сосны Удельного парка, горсть снега в лицо, чтобы окончательно проснуться - что может быть чудесней?