Единорог. Часть 2. гл. 2

начало: http://www.proza.ru/2011/07/13/883

Утром меня разбудило негромкое покашливание. Я открыл глаза и увидел, что мама ещё спит. Старого индейца в пещере не было. Снаружи доносились тихие голоса. Я прислушался, но не смог разобрать ни слова. Уже много позже я узнал, что это - древний язык Чибча-муисков, и его используют только жрецы самого высокого ранга. Впрочем, на тот момент я не слишком хорошо понимал даже тот диалект, на котором говорили наши друзья-индейцы.

Между тем, в пещеру вошли два человека. В узком проёме входа, на фоне ослепительного солнечного света, я мог рассмотреть лишь их силуэты. В одном из них, маленьком, худом, с ниспадающими до плеч волосами, схваченными через лоб на затылке узкой ленточкой, легко было узнать нашего вчерашнего старика-проводника. Другой, судя по очертаниям стройной фигуры, довольно молодой человек, держался на некоторой дистанции от нашего знакомого шеке.

Старик подошёл к нашей лежанке и, увидев, что я смотрю на него, почтительно поклонился. Затем, он легонько коснулся рукой маминого плеча. Этого оказалось достаточно, чтобы она вскочила, заслонив меня собой.

Немного придя в себя от резкого пробуждения, мама наклонилась, взяла меня на руки и вышла из пещеры. Незнакомец посторонился, пропуская её. Я заметил прядь чёрных прямых волос, перечеркнувшую покатый лоб с массивными надбровными дугами, чуть раскосые чёрные глаза на красновато-смуглом лице с выражением какой-то детской сопричастности ко всему происходящему.

Выйдя на свет, я лучше рассмотрел этого высокого индейского красавца, оказавшегося тайронским жрецом. Ему было лет тридцать. Обнажённую грудь почти сплошь покрывали замысловатые татуировки, в ушах виднелись проколы, прямые чёрные волосы были схвачены на затылке тонким кожаным ремешком. Узкое лицо, широкий нос, высокие скулы, тонкий серп рта. И при этом он действительно был очень красив — то ли загадочное выражение лица, то ли некие душевные качества, отражавшиеся на нём, делали его неповторимо привлекательным.

Они встретились с мамой глазами, и я почувствовал, как от него к ней или наоборот, через меня прошел мощный заряд чего-то такого, что невозможно остановить, заглушить, или превозмочь. Некоторое время молодой жрец и женщина с ребёнком на руках удивлённо смотрели друг на друга, потом у обоих одновременно дрогнули мышцы лица, будто они мысленно прогоняли некое наваждение, и мы все повернулись к старому индейцу, стоящему с отсутствующим видом, как будто земная жизнь его больше не касается.

 - Прощай, дедушка! - тихо проговорила мама, держа меня лицом к старику. - Спасибо тебе за всё!  - Она немного подумала и добавила: - Мир тебе и твоему народу!

Старый шеке, не сводивший со своего божества, то есть с меня глаз, и не обращающий до сих пор на женщину при мне никакого внимания, вдруг взглянул на неё, покачал головой и пробормотал неразборчиво:

 - Пусть сбудется всё, что должно сбыться! - с этими словами он снова посмотрел на меня, поклонился и, медленно повернувшись, скрылся в одной из пещер.

А мы пошли в другую сторону. Друг с другом два жреца при нас не произнесли ни слова. Должно быть, они сказали всё, что было нужно, пока мы с мамой спали.    

Наш новый спутник назвался вполне обычным для южноамериканских индейцев именем Альваро. В отличие от Немекене, он был чрезвычайно молчалив. Мама, понявшая за время наших скитаний, что для нашей безопасности надёжнее помалкивать, тоже держала язык за зубами. Хотя, может быть, она и раньше не была болтлива, я не знаю. А вполне возможно, причина молчаливости их обоих была в той искре, что проскочила между ними, и которую почувствовал даже я.

Они размерено шагали, погрузившись каждый в свои мысли и почти не смотрели по сторонам. Сегодня мы спускались с горы, на которую вчера карабкались. Спускались с другой её стороны, без тропы, без признаков какой-либо жизни. Растительности на этом склоне совсем не было. Солнце, поднимаясь всё выше и выше, немилосердно поджаривало нас на этой каменной сковородке. Наконец мама в изнеможении опустилась на большой плоский валун:

 - Прости, Альваро, я больше не могу! - виновато сказала она. - Давай немного отдохнём? Да и Калки покормить надо!

 - Это Вы простите меня, Миссис Мария! - почти с отчаянием воскликнул наш проводник. - Я совсем не подумал о том, что Вы не привыкли к таким путешествиям, да ещё и ребёнка несёте!

Он вдруг осёкся на полуслове, покраснел и отвернулся. Мама в это время расстегивала пуговки на кофточке, чтобы покормить меня. Поняв, в чём дело, она смутилась и тоже отвернулась от него. И опять я почувствовал, как неровно забилось её сердце!

Немного отдохнув, мы двинулись дальше. Дорога предстояла дальняя и трудная. Засветло нужно было спуститься с горы в ущелье, где была вода и тень от деревьев. Так сказал Альваро. Здесь, в горах, по его словам, укрыться на ночь было негде, а перепады дневных и ночных температур в горах просто чудовищны. Внизу же, где вдоль русла одной из многочисленных горных речек, растительности было в изобилии, можно было соорудить навес и развести костёр. Он сразу после привала предложил маме нести меня, но она наотрез отказалась. Она боялась доверить меня даже жрецу, призванному охранять меня — меня, а не её! Альваро не настаивал, но шли мы намного медленнее, чем могли бы, если бы меня нёс он. Однако судьба скоро всё расставила по своим местам. И, конечно, совсем не так, как нам всем хотелось бы.

Отойдя от привала совсем немного, мама вдруг споткнулась, ойкнула и, побледнев, прислонилась плечом к горячей, почти отвесной поверхности горы, изо всех сил стараясь не придавить меня. Альваро в один миг подскочил к ней и помог присесть на один из ближайших камней.
 - Я, кажется, вывихнула ногу! - со слезами отчаяния на глазах проговорила она. - Как же я пойду дальше?

Молодой жрец некоторое время стоял в нерешительности, потом нагнулся к ней, что-то поколдовал и коротким рывком вправил стопу на место. Мама громко вскрикнула от боли, но, через мгновение вдруг поняла, что нога её слушается. Она с благодарностью посмотрела на Альваро, и они оба покраснели. Вернее лицо мамы, обычно цвета молочного шоколада, приобрело цвет шоколада горького.  А красновато-смуглое лицо индейца стало медным. 

После этого, ей пришлось всё же уступить и отдать меня Альваро. Мне трудно передать всю гамму чувств, что я испытал - ведь это были чувства Альваро! Ужас перед совершаемым преступлением и невозможность поступить иначе, трепет благоговения жреца, прикоснувшегося к богу и почти невыносимая человеческая нежность – эти слова, наверное, лучше всего подойдут к описанию его состояния, и вместе с ним – моего! Немного позже я узнал причину этих переживаний, а пока, пытаясь разобраться, что же это такое, я притих и прижался к его сильной жёсткой груди.

Уже вечерело, когда мы спустились на дно ущелья. Пока мама кормила меня, Альваро набрал сухих веток и травы и развёл костёр. Они молча поужинали. Я чувствовал, как между этими красивыми и несвободными мужчиной и женщиной назревает напряжение, как будто воздух сгущается перед грозой. Наконец, может быть, чтобы снять это напряжение, которое, безусловно, чувствовал не только я, мама не выдержала и заговорила:

 - Альваро, расскажи мне, пожалуйста, о себе и о своём народе. Кое-что я уже слышала от нашего первого проводника, но как я поняла, вы из разных племён, не так ли? Я преклоняюсь перед вашим народом, перед тем, сколько вам пришлось вынести и с каким трудом выжить!
            
Некоторое время Альваро молчал, собираясь с мыслями. Потом негромко произнёс:

 - И Муиски и Тайроны относятся к племени Чибча. В незапамятные времена наше племя разделилось на две части. Муиски остались на плато, где сейчас находится столица Колумбии, а тайроны частично ушли к Карибскому морю, частично осели у северного подножия нынешней Сьерра-Невада-де-Санта-Марта. - Он сделал глубокий вдох и вдруг, без всякой связи с только что сказанным, заговорил совсем о другом:

 - Когда-то мой предшественник настоял на том, чтобы меня учили не только старейшие жрецы, как всех будущих жрецов, но и белый человек. Мой предшественник сказал, что меня ждёт особая миссия. И особое испытание. И я был готов к любому испытанию, но только не к такому! Миссис Мария, я должен сказать Вам…

 - Нет, Альваро, прошу тебя, не надо! – прошептала мама пересохшими губами, сразу поняв, о чём он хочет сказать. – Мне ужасно думать о том, что прошло всего полтора года, как я рассталась с отцом Калка, самым лучшим человеком на свете, и вдруг моё сердце опять зашевелилось в груди! Я чувствую себя ужасно виноватой, я так презираю себя!

 - Нет, Миссис Мария, вы не должны так думать о себе! - покачал головой Альваро, - Вы....
               
Но мама перебила:

 - Говори мне «ты», Альваро. Ты, как минимум, мне друг, какие между нами могут быть условности! И ещё! На самом деле, меня зовут Селия. Я назвалась Марией, чтобы уйти от преследования врагов Калки!

 - Хорошо, Миссис Мария, то есть Селия. Только ты, в отличие от меня, не должна винить себя, если твоё сердце вновь забилось неровно. Ведь отцом Калки был Сугамукси! -     горячо возразил Альваро, - Пришло время, когда он встретил Вас, то есть, тебя, Селия! И появился ваш сын - тот, кто очистит этот мир, спасёт всех людей от пороков и от безумных страстей. А теперь отец Калки САМ покинул твоё сердце, освободив его для нового чувства. Ты должна жить дальше, как любая нормальная женщина. Твоё главное предназначение – спасти его сына, и ты это делаешь, и я уверен - сделаешь! ТЫ ни в чём, ни перед кем не виновата!

 - Почему, Альваро, ты говоришь так, как будто ты в чём-то виноват? Как будто ты самый отъявленный преступник на свете!

 - Я как раз об этом и хотел сказать тебе, Селия! - Он запнулся и, опустив голову, тихо проговорил: - У тебя самое прекрасное имя на свете!

Потом поднял голову и, в упор глядя на маму, продолжил, с трудом подбирая слова:

 - Я хотел сказать тебе, что должен любить только бога! Что я не имею права прикасаться к другому человеку, а тем более к женщине! Я нарушил всё, что только мог! Я сегодня дотрагивался до тебя, когда вправлял твою ногу, я нес на руках ребёнка! А самое страшное моё преступление - меня переполняет не любовь к богу, а любовь к тебе, Селия и к твоему сыну! Да-да, любовь к нему, как к человеку, как к ребёнку, а не как к богу! И я ничего не могу с собой поделать!
 
 - Но почему, Альваро? Что в этом плохого? Неужели в вашем народе любить – это преступление? Я не могу в это поверить! Я всегда считала индейцев самым гармоничным народом на свете, живущим в согласии с собой и окружающим миром!

- Наверное, так оно и есть. Но, только не для жрецов. Верховный жрец, а меня готовили именно к этому сану, должен быть святым и непорочным. Высшие жрецы молятся за целые племена и народы. Каждая община выделяет лучшие земли, чтобы кормить жреца, его прислугу и всех его помощников.

Меня, как и других будущих жрецов, к моей миссии готовили особо. С детства я жил при храме, в строгом уединении, вдали от людей, не зная мирских забот. Старые жрецы наставляли меня, обучая проведению обрядов и церемоний, толковали о верованиях, учили времяисчислению, врачеванию, беседам с богами и многому другому. Достигнув 16 лет, я подвергся церемонии прокалывания носа и ушей для золотых украшений. Эти украшения такие массивные и тяжёлые, что одевают их лишь для совершения священных обрядов. Затем сам правитель посвятил меня в жрецы. Я обречён на безбрачие, иначе лишусь своего высокого сана, не оправдав вложенных в моё обучение надежд и средств. Святой человек, служитель бога, не должен предаваться чувственной любви! До сих пор я, как и все жрецы, говорил мало и редко, часто постился, подвергал себя и своё тело истязаниям. Сон мой был краток, так как большую часть ночи я проводил за жеванием листьев коки - она благоприятствует беседам с богами. Единственное, что стало исключением в моём случае – у меня был ещё и учитель, который научил меня вашему языку и ознакомил с основами культуры белого человека. Но он был стар и так давно жил среди нашего народа, что стал почти своим! В меня было вложено больше, чем в других, на меня возлагались самые сокровенные надежды, а я всё испортил!  Я полюбил женщину, как самый обычный крестьянин или охотник, и теперь чувствую себя предателем! Я знаю, что буду за это наказан, но я счастлив своим преступлением! Понимаешь, Селия, счастлив! Меня это сбивает с толку! – он почти без звука выдохнул последние слова и умолк.

Мама потрясённо молчала. Так, в молчании, они и улеглись спать – она со мной в шалаше, сделанном Альваро для нас, он – снаружи у костра. Вернее, улеглась мама, а индейский жрец так и просидел всю ночь, поддерживая огонь и молясь на непонятном мне языке. Не знаю, спала ли мама, но я, перед тем, как заснуть, долго слышал его монотонное бормотание.

Утром, едва рассвело, мы отправились дальше. Мама и Альваро шли молча, будто сказали друг другу всё, что должны были сказать, и после этого можно было как-то дальше существовать вместе. Жрец нёс меня с молчаливого маминого согласия, а она шла позади нас, всё ещё немного прихрамывая.         

Мы двигались вперёд, пересекая бурные мелкие горные речушки, с порогами и водопадами, лесные массивы, густо заселённые разнообразной живностью — мир дикой природы, многообразный, прекрасный и неповторимый разворачивался перед моими глазами, и моя душа трепетала от благоговения перед совершенством этого мира!

Через неделю пути Альваро сказал, что мы пересекли границу Бразилии. Из-за труднодоступности этих мест ничто не указывало на то, что закончились владения одного государства и начались земли другого. Природе было всё равно, что люди нарисовали на своих картах. Здесь она была полноправной хозяйкой, и здесь действовали только её законы.

Мы спустились с гор, и теперь наш путь лежал через равнину, пересекаемую множеством рек и ручьёв. Жара и высокая влажность были невыносимыми, и мы передвигались очень медленно, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Высокие, плотно растущие деревья почти не пропускали солнечный свет. Я чувствовал, как пружинит толстый слой палой листвы под ногами несущего меня Альваро. Да и сам я подрос настолько, что меня время от времени ставили на землю. Я ещё не уверенно, но понемногу начинал ходить, не знаю уж, упрощая этим жизнь своим спутникам или, наоборот, прибавляя им хлопот.

Альваро вывел нас к берегу Амазонки. Это не облегчило нам путь, но опасность заблудиться миновала. Правда, наш проводник попросил нас быть особенно осторожными и не шуметь. Он сказал, что в этих труднодоступных местах могут прятаться вооружённые бандиты, скрывающиеся от властей.

Как-то раз мы выбрались на расчищенную от леса большую поляну, густо заросшую высокой красивой травой. Альваро, шедший впереди, внезапно побледнев, знаками велел быстро уйти маме со мной на руках обратно в лес, но было уже поздно. С разных сторон поляны тишину разорвали громкие хлопки. Я увидел частые яркие вспышки и людей в пятнисто-зелёной одежде, в руках которых и находились источники грома и огня. Громкие отрывочные фразы неслись нам вслед, угрожающе приказывая остановиться. Но Альваро, выхватив меня из рук мамы, помчался в непроходимые дебри, не разбирая дороги. Мама устремилась за ним. Листья и ветви хлестали по нашим полуобнажённым телам. Как Альваро ни старался уберечь меня от этой невольной порки, принимая большинство ударов на себя, я чувствовал себя, словно половичок, выбиваемый палкой – такое я видел в одной из моих прошлых жизней, но никак не ожидал, что сам испытаю нечто подобное. Голоса давно стихли, а мы всё бежали, и я слышал, как колотится сердце в груди Альваро – он так крепко прижимал меня к себе, что мне казалось, что я уже стал частью его. Я чувствовал его страх за меня и свой собственный страх от предчувствия того, что вот-вот случится что-то ещё более непредвиденное, чем встреча с лесными бандитами.

Так и произошло. Внезапно я почувствовал, что мы оторвались от земли и стремительно летим в пропасть. Несмотря на то, что почва ушла из-под ног Альваро, он не выпустил меня из своих объятий. Я лишь видел проносящуюся мимо нас отвесную каменную стену и слышал глубоко внизу шум воды, а сверху – истошный крик мамы, очевидно сорвавшейся с обрыва вслед за нами.

Потом был удар о воду, резкое глубокое погружение. Не знаю, какая сила оберегала меня, но я успел глубоко вдохнуть и закрыть глаза перед тем, как вонзиться в холодное тело реки. Уже когда мы устремились к поверхности, я открыл глаза и увидел сквозь множество мелких воздушных пузырьков руку Альваро, словно крыло плавно машущую в воде. Другой рукой он по-прежнему сжимал меня. Совсем рядом, чуть ниже нас с Альваро, взлетал наверх, окружённый облаком таких же пузырьков, тёмный силуэт ещё одной человеческой фигуры.
 – «Мама!» – успокаиваясь, понял я. 

Вынырнув почти одновременно в несущемся водном потоке, мама и Альваро со мной смогли доплыть до берега и выбраться на траву. Некоторое время они лежали неподвижно, прикрыв глаза и тяжело дыша. Я чувствовал подрагивание руки Альваро, всё еще прижимавшего меня к груди, слышал его тяжёлое дыхание. В отличие от них я не был так обессилен. Всё происходило так неожиданно и стремительно, что я и напугаться-то толком не успел. Выбравшись из-под руки жреца, я подполз к маме. Она лежала навзничь, лицом ко мне и не шевелилась. Я тронул её за руку, и она открыла глаза. Я увидел в её взгляде такое облегчение, будто она вдруг взлетела под небеса от счастья, а не лежала, едва дыша, на пологом берегу неизвестной нам реки, чудом избежав бандитских пуль, а потом выжив после внезапного падения с высокого обрыва.
- Калки! – выдохнула мама. – Живой!

И она опять закрыла глаза, уже не страшась того, что со мной случилось страшное. Я переполз через неё и решил вскарабкаться на большое зеленовато-коричневое бревно, лежащее в полушаге от мамы. Почти одновременно с моим прикосновением к ребристой влажной и мокрой коре в бревне открылся большой жёлтый круглый глаз, перечёркнутый чёрной вертикальной полосой, и раздался испуганный вскрик Альваро: - Нет! 

Откуда только взялись у них новые силы – оба они разом вскочили на ноги, чтобы в очередной раз кинуться спасать меня, рискуя собой. Но крокодил, которого я принял за бревно, уже скрылся в воде, одним движением бросив назад своё могучее тело.

Несколько мгновений мы все трое в недоумении смотрели друг на друга, пытаясь собрать картину случившегося воедино. Наконец до мамы дошло, что она только что лежала бок о бок с огромным крокодилом, до Альваро – что я спас их от кровожадного чудовища, а до меня – что я смертельно перепугал их обоих. Они упали на траву и истерический хохот сотрясал несколько минут их тела, то-ли лишая последних сил, то-ли вселяя новые. Я ещё не умел смеяться так, как они, поэтому сидел, притихнув, и смотрел на их молодые белозубые лица, с которых как-то вдруг улетучились все сомнения и тревоги.

Потом мы долго лениво грелись на солнце. Мама и Альваро беззаботно обмениваясь впечатлениями.

- Скажи, Альваро, а почему дикие животные не трогают Калки? – поинтересовалась мама, всё ещё находясь под впечатлением только что пережитого приключения. – Они что, чувствуют, что он не еда для них?
- Они чувствуют то же, что и мы - люди, посвятившие себя служению высшим силам. Вернее, это мы чувствуем так же, как и животные. Для них ведь не существует ограничений во времени, они слышат и понимают язык земли! Калки пришёл, чтобы спасти нас всех – и людей и животных.  Только вот, Селия, не все звери являются животными. Есть те, для которых живот, то есть голод – не главное в жизни! Но они – не исконные жители земли. Вот их и надо сейчас бояться Калки больше всего! Это их он пришёл изгнать в будущем!
- А как они выглядят? Как узнать их? – испугалась мама. – Как от них защититься?

- Я не знаю. Думаю, твой сын знает. Но он ещё слишком мал. Надеюсь, эти существа не найдут нас! – Альваро вздохнул и улыбнулся. – Не бойся, Селия, всему своё время. Пока нам следует думать о том, что ждёт нас сейчас. Кстати, где это ты так научилась плавать?

Впервые за всё время нашего совместного путешествия он улыбался и выглядел как самый обычный парень – задорный, чуть лукавый мальчишеский взгляд, ровный ряд белых зубов, беззащитно-доверчивое выражение глаз. Улыбка невероятно преобразила его – будто солнечный луч пробился из-за тёмных туч – так осветилось его лицо.

- Я была чемпионкой школы по плаванию! – с нескрываемой гордостью проговорила мама. – Вот уж не думала, что мне это когда-нибудь пригодится!

- В жизни человека никогда и ничего не происходит без надобности. Просто большинство людей никогда не задумываются об этом. Некоторые просто не умеют связать отдельные события в единую цепь. Но, уж поверь мне, Селия – всё в этой жизни взаимосвязано. Более того, если ты спросишь своего сына, он тебе скажет, что и все наши жизни связаны между собой, и вся цепь этих жизней ведёт к единой цели!

Я не вмешивался в их разговоры, напротив, с удовольствием слушал Альваро и многое узнавал для себя о настоящем человеке, сознание которого не было замусорено многоэтажными противоречиями обычной жизни. Всё, что я знал о людях до сих пор, основывалось на предрассудках и условностях. Даже матушка Аглая была частью своего окружения, хотя изо всех сил противостояла ему.

Время бежало незаметно, и Альваро с моей мамой торопились не отставать от него, а заодно и не сбиться с выбранного ими ритма собственных сердец. Не в силах заглушить вспыхнувшее нежданно чувство, оба они направили свою любовь на то, чтобы трепетно заботиться друг о друге. Я поражался тому, насколько мама чувствовала настроение Альваро, а он – её. Мы шли, нигде не задерживаясь, но меня не покидало ощущение, что они втайне мечтают о том, чтобы это путешествие никогда не закончилось!

За время нашего совместного с Альваро путешествия, после взаимного признания ими своей любви, они относились друг к другу столь бережно и целомудренно, будто несли в своих сердцах некий священный огонь и боялись даже случайным прикосновением поколебать его пламя. Они больше ни разу не говорили на эту тему, просто наслаждаясь отпущенным им временем пути. Они оба знали, что как только жрец доставит меня до места, они расстанутся навсегда. У каждого будет своя жизнь, со своими целями и задачами, и ничто не должно омрачить сомнениями и даже кажущимся грехопадением эту будущую жизнь, которую каждый из них посвятил не себе.

Но вот непроходимые дебри стали понемногу расступаться, и, по пути нам начали попадаться небольшие индейские деревушки. Каждый раз их населяли люди разных племён, говорящие на разных диалектах. Но Альваро понимал их, а они – его.

Местные жители гостеприимно приглашали нас переночевать, кормили и давали одежду, благо, в жарком климате Бразилии её нужно было совсем немного. Мама умела, каким-то совершенно непостижимым для меня образом располагать людей к себе. Документы у нас не спрашивали — индейцы не были испорчены недоверием к чужакам и выказывали нам искреннее радушие. То, что мама была темнокожей, ещё более располагало их к доверию. А то, что я белый и светловолосый, вызывало к ней трогательное сочувствие, позволяя строить догадки, что какой-то бледнолицый мачо обманул бедную девочку, и она вынуждена теперь скитаться с маленьким ребёнком по труднопроходимым тропическим лесам в поисках доброй бабушки.

К тому же, в Альваро сразу узнавали жреца и отдавали ему особые почести. Часто в этих деревнях нам приходилось подолгу пережидать ливневые тропические дожди, и Альваро в эти дни совершал ритуальные обряды, которые годами не проводились из-за отсутствия у них жреца его ранга. Местные шаманы помогали ему и учились у него, а благодарные жители снабжали нас потом в дорогу нехитрым провиантом.
            
Моя мама и индейский жрец скрашивали дальний путь долгими беседами о моём предназначении, о прошлом и будущем, о жизни и о смерти. Мама, как большинство людей, боялась смерти, а индейский жрец был абсолютно уверен, что только смерть, которую все так боятся, несёт в себе мир и покой. Что душевный мир и гармония, которые моя мама ищет в жизни, именно в жизни и невозможны. Что жизнь — это постоянная борьба со средой обитания за выживание, с самим собой за право уважать себя. Причём, это уважение зависит от системы ценностей каждого человека. Святой будет уважать себя за то, что он мухи не обидел, зря травинку не примял, а злодей - за свою способность убивать. Что надо быть благодарными богам за дарованную жизнь, но что и смерть — не меньший дар богов!
       
При этом, они не спорили, прислушиваясь к мнению друг друга, и находя во многом справедливыми доводы собеседника.

Мама всё ещё кормила меня грудным молоком, поэтому проблем с моим питанием у нас долгое время не было. Сами же они с Альваро питались бананами, кокосами и другими плодами, в изобилии растущими в этих благодатных местах.

После случая с крокодилом мама больше не боялась, что меня растерзают хищники или укусит ядовитая змея. Она поняла, что дикие животные относятся ко мне, если можно так сказать, с симпатией и перестала бояться встреч со змеями и кайманами, в изобилии обитающими в этих малонаселённых болотистых местах. Её уже не пугали ни рыже-чёрно-пятнистый бок ягуара, ни застывший неподвижно невдалеке шипастый дракон - большая зеленоватая игуана. И когда, я, наконец, сам пошёл, она уже не вглядывалась с таким ужасом в траву, пытаясь разглядеть там змею, не скользила с тревогой взглядом по кустам, чтобы в случае чего загородить меня собой от леопарда или какого другого хищника, поджидающего лёгкую добычу.

Должен отметить, что я очень долго не говорил. Я вёл себя тише, чем рыба - с самого рождения я почти не проронил ни звука, если не считать кряхтений и сопений, которыми я иногда пытался показать, что нам угрожает опасность. У меня просто не было причин кричать, для того чтобы выжить, не было поводов плакать, чтобы меня накормили и вымыли — мне и так уделяла всё своё внимание прекраснейшая и самая любящая из всех матерей на свете!

Бедная мама даже начала думать, что я нем, когда я, наконец, заговорил. Заговорил сразу, без младенческих агуканий, нечленораздельных, но таких умилительный дяб-дяб-дяб и годя-годя-годя. Мне было больше года, я мог топать сам, конечно, исходя из возможностей своих маленьких неокрепших ножек. Время от времени меня опускали с рук на землю, и я сосредоточенно шагал за Альваро, который прокладывал перед нами путь своим длинным, широким ножом-мачете. Мама не спеша шла следом за мной, заботливо наблюдая, как бы я не споткнулся, не наступил на колючку, спящую змейку или ядовитое насекомое.

В тот день мы, как обычно, шли по влажной траве, а вокруг нас возвышались мохнатые стволы пальм и других деревьев, густо оплетённые лианами. Неба над нами совсем не было видно. Листва, смыкаясь высоко наверху, словно дырявая крыша, едва пропускала солнечные лучи, прыгающие по гигантским листьям вместе с птицами и насекомыми.

Внезапно мне стало не по себе. Ощущение комфорта, которое я испытывал благодаря маме почти год своей новой жизни, мгновенно улетучилось. На смену ему пришло сознание, что нечто подобное со мной уже было когда-то — чуть слышный скрип натягиваемого невдалеке лука, звон тетивы, свист воздуха, рассекаемого стрелой.

 - Мама! - закричал я что было сил.

В следующее мгновение перед моими глазами мелькнула знакомая картина – человеческая фигура, похожая на крест, пронзается стрелой, и вторая стрела, летящая в мою сторону.

Первую стрелу принял на себя Альваро. Он, как и я, почувствовал опасность за несколько мгновений до рокового выстрела. Как и матушка Аглая когда-то, индейский жрец сделал всё, что мог в сложившихся обстоятельствах — закрыл нас собой, зачем-то раскинув руки в стороны. Мимо него стрела пролететь никак не могла. Мама без промедления склонившаяся ко мне на крик, даже не увидела этого. Вторая стрела успела вырвать лишь прядь её волос, взметнувшихся от резкого движения.

Ещё не понимая, в чём дело, она схватилась одной рукой за голову от нежданной острой боли, второй рукой прижала меня к себе и испуганно оглянулась на тупой звук стрелы, впившейся в пушистый ствол одной из стоящих позади нас пальм.
 - Они там! - я указал рукой в сторону густых зарослей впереди нас. Теперь и она услышала лёгкий шелест раздвигаемых листьев и удаляющийся топот босых ног.

Но мама даже не посмотрела в том направлении, куда я показывал. Она кинулась к Альваро. Жрец лежал на спине, и из его груди торчала небольшая тонкая стрела. Губы Альваро были серого цвета, и тонкая струйка крови, вытекающая из уголка его рта, ещё больше подчёркивала эту серость. 

 - Альваро! – мама схватила его обмягшую руку. Едва сдерживаемые рыдания сотрясали её тело, - Альваро, ты же умеешь лечить, скажи, что я должна сделать?

 - Нет, Селия, нет… - он с трудом шевелил губами. - Мне уже ничем не поможешь… кураре… яд кураре… индейцы Амазонии... мажут им... наконечники своих стрел… не важно… Селия… послушай меня… я ошибался… я – не предатель! Боги послали мне любовь к тебе для того, чтобы я смог отдать за тебя свою жизнь... нет, не перебивай...

Он с трудом качнул головой, видя, что мама хочет что-то сказать.

- У меня совсем не осталось времени... не бойся за сына… ни одно индейское племя не обидит его… наши жрецы знают о нём и ждут его... о нём знают все жрецы, но ваши – белые – пытаются помешать ему, а наши – помочь... мы знаем, что неизбежное обязательно случится... это воля богов – мы не должны им мешать...

Он закрыл глаза и замолчал. Мама зажмурилась, из глаз её просто хлынули слёзы. Они горячим дождём залили пепельное лицо Альваро. Индеец едва заметно шевельнул губами, пытаясь улыбнуться.

- Не плачь, Селия, не надо… я думал, что я преступник… я ждал от богов подобного наказания... но, сейчас я понимаю… что ты встретилась мне… чтобы я понял… что значит та жертва… которую мы приносим... ради своего племени… я понял… что это самая большая жертва… которую может принести человек… любовь к женщине…

Он опять сделал большую паузу и выдохнул из последних сил:

- Себя… береги себя… его не обидят, а ты для них – никто… Се…
          
Он не смог договорить окончание её имени. А она сидела над ним, раскачиваясь и забыв обо всём на свете. Я понял, что пора вмешаться, чтобы вернуть её к действительности:

 - Мама! – я обнял её за шею.

 - Калк! – Она вздрогнула, будто вернулась откуда-то из дальнего далека, и быстро вытерла слёзы. – Прости меня, мой мальчик! Я чуть не забыла про тебя! Прости!
          
Мама всхлипнула ещё раз, быстро вытерла слёзы и поднялась на ноги:
 - Надо его похоронить! Посиди, Калк, пожалуйста, я быстро! – она вскочила, потом опять села и замерла в нерешительности.

 - Прости меня, Альваро, но я не собиралась никого хоронить в ближайшее время! - воскликнула мама в отчаянии. - Я даже не расспросила тебя, как у вас это принято! И по нашему обычаю я не смогу похоронить тебя! Я просто не сумею вырыть здесь могилу!

И она опять заплакала.
            
 - Заверни его в одеяло и подвесь к ветвям! Кажется, у некоторых племён так делается! - проговорил я, стоя у неё за спиной. Мама вздрогнула и, обернувшись, посмотрела на меня, как на привидение:

 - Ты говоришь, Калк! - прошептала она, только сейчас осознав это. - Ты говоришь!

Она подхватила меня на руки и закружила, повторяя снова и снова:
 - Калк, ты говоришь! Ты заговорил! Теперь.... - но тут она очнулась от вспыхнувшей было радости, и вернулась к невесёлой нашей действительности:

- Подвесить на дереве? Ты думаешь, это будет правильно?

Я, если честно, не знал, правильно или нет, хоронить индейца племени Чибча на дереве. Припомнив слова Немекене, когда он рассказывал об обычаях своего народа, я понял, что правильно — это забальзамировать и поместить в саркофаг. Или завернуть в одеяло и тоже поместить в саркофаг. Или... У нас не было вариантов! Всё, что мы могли сделать для Альваро — это только то, что я уже сказал. Что-то такое я слышал, не помню даже от кого. Кажется, так делают некоторые индейцы Северной Америки. И это был единственный способ в нашем случае достойно похоронить нашего друга.

Я сидел рядом с ним, провожая его душу в иной мир, пока мама сооружала что-то вроде гамака из лиан. Тепло Альваро уходило в землю, а его душа, расправив крылья, взлетела ввысь, и, посмотрев на своё тело с высоты, умчалась к предкам, где его ждали все его предшественники.

Закончив, мама присела на несколько мгновений и решительно поднялась:
 - Пошли, милый, нам надо спешить, они могут вернуться!
 - Они уже вернулись! – проговорил я шёпотом. Мама в недоумении посмотрела на меня, пытаясь осознать мои слова. Она ещё не привыкла к тому, что я ГОВОРЮ, и к тому, ЧТО я говорю.
 - Как? - наконец сумела выдохнуть она. - Где?

Я смотрел на неё и понимал, что моё младенчество в этой жизни закончилось.

продолжение: http://www.proza.ru/2012/05/15/812