Демон

Сюда никто не стремился, сюда попадали по чьей-то воле или тогда, когда поведение человека становилось не адекватным и общество изолировало таких индивидов в это отделение для буйных. Ничего особенного и особенно ничего лишнего. Две палаты без дверей и небольшой коридор. Даже кресло в углу рядом с дверью для входа и выхода санитаров, казалось роскошью. Удивительно, но в отделении никто не буянил... Как обычно, поступившему пациенту вкалывали сульфазин.... это такая жидкость в зад на основе серы... сера как бы прошивала всё тело, оно разгоралось до сорока градусов, человек мучался в агонии, потом остывал и не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Обычно, поступающих ещё и привязывали к кровати... так-что движение было просто роскошью...Потом пациента переводили на галлоперидол... мягкое успокаивающее... Он делал всех слишком активных мягкими, послушными и очень спокойными... Люди менялись, переходя в другие отделения, полностью ознакомившись с правилами пребывания....И только одного человека никуда не переводили...он жил здесь... Жил, пока его дядя был министром здравоохранения Советского Союза...лучших условий и ухода за Лёшенькой, как его звали санитары никто предложить не мог... У него была своя кровать в углу комнаты и то самое единственное в коридоре кресло, куда его выводили как на прогулку. На вид ему было лет сорок, пижамные брюки и куртка с большими пустыми карманами тёмно-фиолетового цвета и белая майка, выглядывающая между бортами куртки, были его одеждой. Он был как-бы святым отделения. Когда санитары выводили его из палаты, это напоминало проход первого лица страны мимо народа с телохранителями. Лёша садился, затем стряхивал с ног тапочки и поднимал ноги на кресло. Голова почти всё время была повёрнута влево к стене. В таком положении, с заложенными крест на крест руками, он мог находиться часами... Острый, правильный нос, утончённые губы и острый взгляд, полностью сохранившиеся волосы на голове, делали его притягательной личностью...если бы не фантастическая напряжённость всех мышц лица....Покрашенная масляной краской стена, видимо не была каким бы то ни было препиатствием для его взгляда... Он смотрел через неё и о чём-то мечтал...Что и кто виделся ему в это время не знала даже мать, приходящая к нему вечерами, чтобы покормить...он не говорил, а только что-то мычал, ито когда его тревожили... а тревожить Лёшиньку было нельзя... Ходили легенды о его нечеловеческой силе. Санитары говорили, а пациенты, заключённые с ним, тут же передавали новичкам, как он однажды ударил кого-то по позвоночнику и перебил его бедняге напрочь....как бы там ни было, но всем показывали для полной убедительности вмятину в стене диаметром в торцевую часть сжатого кулака Лёшеньки, поэтому, к нему никто и не подходил близко. И только вечером, когда наступало время ужина, его посещала мама. Она была уже пожилой женщиной, её седые волосы были просто и изящно уложены на голове... глаза выдавали смирившегося со страданиями человека, одежда была неброской, но и не дешёвой. Она кормила Лёшу из ложечки, доставая из банки какие-то, приготовленные ею салаты...И в эти мгновения Лёшенька напоминал ангела, ангела, который был наказан за что-то Всевышним и понимал это...понимал, что живёт в аду, и будет тут жить вечно...Потом мама уходила, на следующий день санитары опять выводили Лёшу, чтобы он мог сидя в своём кресле, скрюченный в три погибели, с повёрнутой до плеча головой к стенке, помечтать о несбыточном....
Это было лишь начало семидесятых...Не далеко от аппартаментов Лёшеньки с очень ласковым названием Соловьёвка, находился Донской монастырь, в котором хранилась большая статуя Христа с распростёртыми руками, говорящая: "Идите ко мне, я Вас всех обогрею." Находилась недостижимо далеко от него...До распада Союза было почти двадцать лет, дядя был на месте и Лёша ещё долго жил в самых лучших условиях....

P.S. всё описанное выше вымысел автора, даже слово Соловьёвка плод фантазии автора