Ссму-171

     Устраивались в ССМУ-171 мы втроем (Левин, Цибульский и я) после окончания института по распределению, в начале октября 1973 г. Паша Голле приехал позже, т.к. его распределили в родной Курск к «любимой» молодой жене, от которой он и сбежал к нам очень быстро. Но приехал уже с другой фамилией – Федоренко, видимо это было все, что осталось от  жены. Смысл перемены фамилии мне недоступен, но, наверное, он был серьезным для 73-го года.

Как оказалось, мы попали в контору, где штат находился в перманентных командировках. Были бригады монтажников, и элита – настройщики. Из старых настройщиков осталось двое – Федотов и Хапаев, а мы все составили новую бригаду во главе с подоспевшим вскоре Владимиром Владимировичем Глазовским.

Было только четыре официальных повода в году приехать домой – Новый Год, 1-ое Мая, День строителя 9-го августа и 7-ое ноября. У монтажников были непрерывные командировки на пуско-наладочные работы, а у настройщиков все-таки месячные.

1. Концевая станция и ТВ передатчик в Кингисеппе
     Первым делом, сразу же, Левин, я и Цибульский были посланы в Кингиссеп, где уже поставили передающую вышку, а релейка шла дальше в Эстонию (или не шла). Тогда там строился комбинат «Фосфорит», в Нарву еще пускали свободно.
Гриша Левин быстро прирос к какой-то Клаве из гостиничных горничных, и она возила нас троих в Нарву, которую я помню очень смутно.

Еще запомнилась небольшая драка в гостинице (невероятно, но дрался я) с каким-то подвыпившим бурлаком. Уж не помню, в чем там было дело, но этот человек счел возможным схватить меня «за грудки». Но, как учил меня иногда Коля Сиваков в общаге Бонча на Кантемировской,  сделал он это неправильно – двумя руками, и мне удалось эффектно забросить его в угол помещения приемом «рычаг», приложенным относительно одной из его рук. Народ одобрил такое поведение, и бурлака увели в дальние комнаты.   

2. Линия «Минск – Брест» (станции Минск, Дзержинск, Ракитница, Высокое) Брест, Жабинка, Кобрин, Береза-Картузская, Радошковичи)
Первый наш бригадный приезд был в Дзержинск, что под Минском. Там уже был и Паша Федоренко, но Глазовского еще не было. Мы поселились в гостинице. Как сейчас помню – на горе, и стали ездить на релейную станцию. Я начал разбираться что к чему там у них, а Циба сразу стал искать баб. И нашел себе какую-то принцессу-студентку. У нее были пластинки Чеслава Немана и мы ходили к ней слушать. А потом поперлись все вместе с ней в мотель, который находился на Брестской автомобильной трассе и от нас за горизонтом, и туда надо было ехать на электричке. Я отказывался, но все настояли и мы поехали. Поехали ради посещения ресторана, где, по словам Цибы,  могли оказаться иностранцы. Там нам дали салат, немного вина и мы сразу поехали обратно, боясь опоздать на последнюю электричку. Может, кому и было весело, но не мне. Потом мы с Гришей и Пашей за все над Цибой отыгрались в гостинице, где, помнится, даже какие-то вещи выбрасывали в окно. Но утром все собрали. Это была зима 1973-74 гг. Мы уже побывали в Кингиссепе, и теперь начали осваивать Белоруссию.

Далее мы жили в Березе-Картузской, названной так во времена Бонапарта, когда какой-то наш воин закинул картуз на березу и сказал: «Ну, все! Прогнали супостата». Много позже оказалось, что Николай Тихонович Горбачук, с которым судьба свела меня в проекте Т-15, и других,  родом из этой картузской Березы.

Затем был Кобрин – место ссылки Суворова. Это все было зимой, и у меня нет абсолютно никаких профессиональных воспоминаний об этих трех станциях. Видимо еще интерес не проснулся. Не было еще и Глазовского.

Потом, уже летом, мы снова очутились в Бресте. Рядом были станции Ракитница и Высокое. В первой был ТВ передатчик, вещающий на Брест и окрестности, а  вторая была последней станцией на территории СССР. Далее канал интервидения проходил уже по территории Польши.
Жили мы в Бресте в кемпинге, что буквально в двух шагах от Брестской крепости. Сначала нас с Глазовским забрали пограничники, когда мы ночью откуда-то возвращались и заблудившись, попали в пограничную зону. А потом В.В. привел к нам в домик каких-то жутких громил, которые к нему где-то пристали. Мы, помню, с трудом от них отделались как-то. Есть фотография нашей бригады на ступеньках того самого кемпинга.
Тогда я первый и, как оказалось, последний на много лет раз видел Брестскую крепость. Еще свежи были в памяти рассказы военного писателя Смирнова о защитниках крепости. Это незабываемо. Помню, также, с какой-то станции мы ездили в Хатынь. Тоже впечатление сильнейшее, особенно дорожка из неровно уложенных плиток, заставляющая смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Издали это выглядит как склоненные головы у всех пришедших. Ниши с фамилиями павших также сделаны низко, что тоже заставляет наклоняться. Наверное, архитектор сомневался, что люди по настоящему прочувствуют трагедию Хатыни. По-моему, напрасно.

На станции в Ракитнице я получил первое серьезное профессиональное крещение.  Я вызвался как обычно сам, и буквально разгромил стойку телевизионных модуляторов-демодуляторов. Ее нужно было настроить, но я наоборот расстроил, и так, что никак не мог даже вернуться в исходное состояние. Это продолжалось несколько дней, все безрезультатно. Я перепробовал все, что мог, все впустую. Так ничего и не сделав, я впервые признал поражение. С этих пор, прежде чем браться за дело, я стал хоть как-то оценивать его сложность. Но, впрочем, таких провалов больше не было никогда, не смотря на чрезвычайную сложность некоторых проектов. Видно, тогда должен был прозвучать сигнал. Он и прозвучал. Ту злополучную стойку потом долго настраивал специалист из обслуживающего персонала с украинской фамилией – не то Тищенко, или Зощенко, нет Юрченко, точно. Веселый такой был, худощавый, лет 40 наверное. Он просто был опытнее нас.

Вышка на станции Высокое – действительно одна из самых высоких. Туда к Цибульскому приехала жена Лариса. Она училась вместе с нами, и может быть я со временем вспомню ее институтскую фамилию. Так вот я зачем-то полез на эту вышку, а спускался не по лестнице, как все люди, а скользил по боковому ребру.  Это было полнейшим безумием, сейчас мне даже вспомнить страшно, но тогда казалось естественным. Никто особого значения не придал, или не показали вида…

Там в Бресте жила одна наша однокурсница, фамилии не помню, звали по-моему Люда, а с Ларисой приехала и еще одна, которая теперь работала в Бонче в приемной комиссии. Все кричали: «Люську будем отсюда забирать…».

3. Линия «Ушачи – Нарочь» (станции Ушачи, Прозороки, Шарковщина, Браслав, ?, Нарочь)
В Нарочи, как говорили, находились какие-то министерские дачи. Вообще, это правительственная зона, и действительно природа там прекрасная, только транспорта очень мало, видимо все было рассчитано на Машеровские лимузины. Нарочь – это название озера, в котором откуда-то водились угри. Тамошний рыболовецкий колхоз выпускал консервированного угря. Населенный пункт назывался Мядель. Навряд ли релейную линию туда проводили в правительственных интересах, но говорили именно так. А Ушачи – это под Витебском. Ну, и несколько промежуточных станций. Там еще Поставы недалеко, где находилось  крупнейшее соединение ВВС.

Мы долго жили прямо на станции «Нарочь», и туда приезжала Лидия Ивановна Глазовская. Там, где-то, как говаривал В.В. «на бугорке», и состоялся главный разговор: «Брось ты все это, иди в аспирантуру, ведь наука – одна из сильнейших страстей в этой жизни, а ты талантлив, мы видим, и т.д., и т.п…..». Заразили.

Где-то от этой линии у меня на всю жизнь остались воспоминания «о холоде». В февральскую метель на высоте более 100 метров я юстировал антенну по сигналу с соседней станции, когда с земли кричали «больше – меньше». Тогда уже у нас начали появляться первые милицейские радиостанции, и поэтому иногда можно было не надрываться в крике, а пользоваться достижениями цивилизации. Но тогда еще кричали. Было очень холодно. Потом я при каждом удобном случае говорил: «Эх, не знаете вы, что такое холод. Вот я помню…».   

Именно там судьба свела с Вениамином Кольцовым. А было это так…
Услышали мы, что в нашу бригаду назначили нового настройщика. Интересно, кто, откуда? Ждем. На линии. Ездили мы по станциям на машине, то там одно, то здесь другое, а его нет и нет. Потом, вдруг, по служебной связи выходит с одной из промежуточных станций: «Да, я, здесь. Все в порядке, работаю». Я радостный, лидер, еду туда на машине знакомиться. 3-х часов не прошло.  Проезжаю…

Тогда я такого еще не видел. Жилой дом при аппаратной уже был забит нетрезвыми местными жителями, бутылок - «море». «Лучистое», или что-то такое. Праздник был в разгаре. Веня оказался сморщенным мужчиной гораздо старше меня. «А что?» - сказал он. Я говорю: «Ведь вредно с дороги, да и работать как-то нужно». Тогда он ответил фразой, которую я помню и использую до сих пор. Он сказал: «Самое вредное, это жить, потому, что с каждым днем приближаешься к смерти».  Потом он куда-то исчез, и я его больше не видел. Но стоит отметить его незаурядные организаторские способности – за несколько часов совратить все молодое население деревни не каждому под силу. Да и философ был, видно…

Одно время мы с Пашекой жили в Шарковщине, в гостинице. Одна из станций этой линии находилась непосредственно в данном населенном пункте. Федотов с Хапаевым ужинали в ресторане, закусывая водку салатом из свежей капусты, т.к. капустный сок, оказывается, является наиболее эффективным средством против язвы желудка, являющейся профессиональной болезнью настройщиков. А я писал жене телеграмму: «Денег нет, всем привет, живу в глуши, скорей пиши».

4. Линия «Орша – Борисов» (станции Орша, Озерки, Крупки, Борисов, Жодино)
Там мы работали практически вдвоем с Гришутой, а по сути – я один, а Гриша помогал, и с изумлением сам знакомился с предметом. Возил нас другой Гриша по фамилии Апуник на УАЗ-469. Хороший был период. Мы вдвоем спокойно настроили систему автоматики минимум на 3-х станциях, чем привели обслуживающий персонал в изумление. Никто такого не делал до нас. Но это было несложно. Были хорошие описания на систему автоматики. Я в них разобрался. И мы с удовольствием дистанционно запускали дизели, переводили станции на работу от агрегатов гарантированного питания, сигнализировали состояние, переключали стволы и т.д.

Потом мы с Гришутой где-то подслушали разговор по служебной связи между руководителем участка РРЛ  «Орша-Минск» и начальником какой-то станции, где мы еще не были. Руководитель говорил: «Да ты не бойся. Они тебе такую автоматику сделают, что о-го-го. Ведь у меня же сделали, и работает…». Такая похвала от эксплуатантов дорогого стоит. Нужно отметить, что в те времена порядки были строгие. За качеством транслируемых каналов следили очень серьезно. Была специальная, независимая служба – техконтроль, представители которого сидели на узловых станциях и смотрели все передачи. А перед ними был журнал, куда они записывали «брак». А это означало лишение премий и т.д. А некоторые передачи объявлялись правительственными. Тогда весь персонал «стоял на ушах». По служебной связи велись интенсивнейшие переговоры, направленные на обеспечение бесперебойной трансляции. Чуть где мелькнула картинка или затрещал звук – «брак». Так что, эти люди зря не похвалят.

Именно оттуда мы возвращались на машине домой, и заехали в Чернецово к Матрене Михайловне.

Еще помню, что ездили на машине в выходной куда-то в сторону Могилева, на озеро Круглое.
Именно там меня отловил Тосненский военкомат. Срочно, по служебной связи,  вызвали для призыва в армию, а персонал на станции (по-моему, в Крупках) ласково провожал меня и без иронии напутствовал: «Вот, теперь хоть мир посмотришь, в армии - то…».

Тогда удалось отбиться. Помню, выслушав прямое хамство военкома, я, не долго думая, пошел в Тосненскую прокуратуру, и пожаловался прокурору на то, что военком обвиняет меня в фальсификации документов, уж не помню каких. Прокурор несколько удивился такому энтузиазму призывника, но при мне пожурил военкома по телефону, после чего тот сменил гнев на милость и направил меня на врачебно-медицинскую комиссию по поводу заикания.

Конечно, я симулировал, как мог, но и вроде убедил врачей – как говорится «закосил в натуре». Отец «болел» за меня в коридоре. А происходила комиссия в областной поликлинике, но Комсомола что-ли? По крайней мере, никто никому никаких денег не платил. Это факт. Если отец и платил, то, тщательно скрывая от меня. Мне только в 2003 г. пришла мысль о такой теоретической возможности. Нет, не платил! За столько лет уж кто-нибудь обязательно проговорился бы, или намекнул. Надо будет спросить маму.  Нет, не платил!

Потом была жизнь в Борисове. В Кобрине мы работали до этого, и там Паша себе вторую жену не выбрал, хотя и мог, была там какая-то дама из Жабинки, уж не помню, как ее звали, но помню, что ее было много. Звали как-то непросто – Жанна, Евгения, Виолетта…

В Борисове эта история получила продолжение. Там мы жили в гостинице, ходили гулять на реку Березину, где Бонапарта били, а Паша вскоре нашел свою Музу – Музу Михайловну, а при ней была подруга Ванда Степанова. У Музы был ребенок, но Паша все равно на ней женился чуть позже. Ванда уже не один раз была замужем и теперь собиралась уезжать навсегда в Норильск, но все ее отговаривали. Мы присоединились и пошли все вместе ночью гулять на Березину. Жгли костер, и пили вино, а затем полезли купаться в реку голышом, но поодиночке. Цибульский тоже лазил, т.к. со своей женой он уже к этому времени развелся и делал стойки перед Вандой, которая действительно была красивой женщиной. А потом мы в гостинице познакомились с двумя какими-то чумичками, которые сразу сперли у меня книгу Томаса Манна «Записки авантюриста Томаса Круля».

5. Линия «Гродно – Друскининкай» (станции Слоним, Друскининкай)
Там мы жили с Глазовским. А Пашеко с Цибой сидели на другом конце, в Слониме. После сдачи линии мы к ним приехали и закатили банкет в ресторане «Радуга». Циба был неутешен после развода с Ларисой, и  поэтому приволок из кабака на станцию (а жили мы на станции, в гостинице мест не было) какую то …

А в Друскининкае когда-то жил композитор Чюрленис. Мы ходили в музей. Водка называлась «Криссталине». Население по-русски не говорит и русских не любит, но язык наш понимает. Но нас они как-то выделяли, видимо знали, что мы работаем на их территории – городок то маленький. Не могу сказать, что нас обижали.

Аппаратура РРЛ была непривычно новая, не Р-600, в «Восток».

На станции работал местный житель – не помню имени и фамилии, который как раз получил квартиру, и пригласил нас с Глазовским на новоселье. Ели «цепеллины» – национальное блюдо – снаружи картошка, а внутри мясо. Слушали натуральную музыку, сидя на полу на ковре в пустой квартире. Кларнет, барабан и геликон. Жену его звали – «Она» с ударением на первой букве.
Вспомнил – Томас Мешкерис Йоно. Имя, фамилия, отчество.

Из Друскининкая в Питер я возвращался на поезде. Помню, какие-то две женщины в вагоне все спрашивали: «А скоро ли будет Вильно»? И посматривали на меня, понимая, что я русский, и не привык к старому названию Вильнюса.

6. Тотьма – Великий Устюг (станции Тотьма, Леваш, Нюксенница, Околодок, Стрелка,  Юрцево?)
Это уникальная линия среди всех перечисленных.
Во-первых, на станции нас забрасывали вертолетом, т.к. транспорта нет. Только по воде, или зимой – по льду. Но это долго, поэтому туда нас завозили на Ми-8, а обратно уж кто как мог… Вертолет вылетал из Вологды, из района аэропорта. Летели на сравнительно большой высоте. Грохот страшный! Перед посадкой вертолет зависал над землей, бортинженер выпрыгивал на землю и ломом проверял плотность грунта в месте предполагаемой посадки. Только после этого экипаж сажал вертолет на землю.

Во-вторых, кругом натуральная тайга. И еще много особенностей…

Много жили в Великом Устюге. Гостиница, по-моему, так и называлась – «Устюг», или «Сухона», по названию реки. Воспоминания про город - самые теплые. Люди спокойные. Тишина. Развлекались мы в местном ресторане, на берегу Сухоны недалеко от гостиницы. Старые настройщики дальше Устюга не вылезали. Глухие станции настраивали мы. Первой была «Стрелка»…

     Привезли на вертолете. Станция расположена у деревни, в которой три дома, но один из них – магазин. Водка была исправно. На другом же берегу Сухоны находилась другая деревня Копылово, где, по словам Гришуты, сходившего туда развлечься по льду реки -  уже пять домов, и «в магазине все есть -  тушенка, пряники, даже масло».

В одном из домов Стрелки по совместительству еще был клуб, где иногда «крутили кино», а как-то раз от большой тоски мы с Гришутой организовали для местных жителей концерт современной рок-музыки, благо гитара у нас была с собой. Пели из “Moody Blue”, “White shade of pale”, “Abby Road”, всего Нино Рота из «Ромео и Джульеты» Дзефирелли и многое другое.

Белые улицы и мосты, В белых шапках дома,
      В маленькой беленькой шубке ты, Как маленькая зима
Как поступить, как растопить, Глаз твоих синих лед
Смелым ли быть, робость забыть, Или наоборот

Или:
У Геркулесовых столбов лежит моя дорога
У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей
Меня забыть ты не спеши, то подоги немного
И черных платьев не носи, и частых слез не лей.
Еще под парусом тугим……и т.д., это Городницкий, как известно.

По утрам я поднимался на вышку и наблюдал оттуда, как В.В. Глазовский  плелся в деревенский магазин за водкой для опохмеливания. Просыпался он рано, он был блокадником и жутко ругал нас за разбазаривание продуктов. А вредный Гриша говорил цивилизованно: «я заплатил, значит я хозяин». Глазовский злился, запрещал нам выливать воду от вареной картошки – «бульончик», и объяснял разницу между шпротами, понятными для нас и шротами, которые он ел в блокаду.

…Потом я спускался, будил Гришуту и мы шли в аппаратную заниматься настройкой оборудования. Это было интересно. Поправивший здоровье В.В. заходил к нам, и делал несколько ценных указаний, после чего удалялся на заслуженный  отдых. Скоро мы запустили служебную связь и стали общаться с Цибой и Пашекой, которые сидели на следующей в сторону Тотьмы станции в деревне Околодок, что рядом с районным центром Нюксенница.
На каком-то этапе к нашей компании присоединился некий местный житель из Устюга, которого тамошние власти направили к нам в Стрелку на стажировку.

Глазовский интенсивно и с удовольствием взялся за это привычное для него дело, в результате чего они подружились и даже вроде спали в одной комнате. Жили мы в блочном домике на станции, который будучи с вечера натопленный до уровня бани, к утру промерзал насквозь так, что вода в ведре замерзала.

Мы с Гришей тоже спуску не давали и поддерживали растущий профессионализм местного коллеги как могли. Беседы с пением песен под гитару по очереди, и выбеганием во двор для обтирания снегом, затягивались далеко за полночь. В результате у нас очень скоро закончились все продукты и деньги. Наш местный коллега вызвался доставить провиант из своего дома, от родителей, и пошел пешком по лесу в Великий Устюг. Это, если посмотреть по карте Вологодской области, где-то около 100 км. На дворе – февраль. Я думаю, что он просто захотел наконец-то протрезветь, и это ему видно удалось. Дней через десять он вдруг опять появился откуда-то с трехлитровой банкой соленых грибов. Мы только этого и ждали…

Еще помню, что В.В. в промежутке, вдруг сорвавшись, срочно отправил домой в Ленинград поздравительную телеграмму, вспомнив о дне рождения одной из дочерей. Ошибка в определении даты составила около трех месяцев, что вызвало ропот семьи и, по слухам, жена Лидия Ивановна даже серьезно грозила ему по телефону «приехать посмотреть».

Как-то по служебной связи предупредили: «К вам едет дед!». Дедом был старый монтажник, вроде по фамилии Александров, который работал 1000 лет, знал всех и все, построил все релейные станции в СССР, и теперь объезжал людей перед выходом на пенсию. Мы принимали его по высшему разряду. Выделили лучшее место, топили печку по очереди, готовили горячую пищу, подливали ему водку и пели песни.

Запомнились две автомобильных прогулки по Вологодской области. В первую мы напросились с Гришей к водителю ЗИЛ-157, который вез из Устюга в Тотьму волноводы для сооружаемой там станции, которую мы позже и настраивали. Напрямую это четыре релейных пролета – километров 200-300 максимум. Но дорог то нет. И поэтому мы поехали в объезд через Никольск, где заночевали. Но дорог и там нет. ЗИЛ-157 мощная машина, но мы ехали по середине грунтовой дороги, боясь съехать на обочину, откуда уже было бы не выехать.
Поездка заняла трое суток, нас все потеряли и мы возвращались из Тотьмы в Устюг на великолепной «Ракете» с подводными крыльями, сверкающей на фоне жутко захламленных берегов Сухоны.

Тогда мы обнаружили странные звездочки на домах в проезжаемых деревнях, и позже выяснили, что это означает – из этого дома есть погибшие на войне по количеству звездочек.

А в Тотьме мы сразу по приезду пошли в райком партии, где нас приняли и помогли найти станцию, устроиться на ночевку и разгрузить машину. Было лето.

Вторая поездка состоялась зимой из Стрелки в Нюксенницу. Поехал я с новым водителем-татарином на ГАЗ-66. Водитель, помню, был из подмосковного города Электроугли (есть такой город?). Февраль, морозы, а меня еще одолела болезнь от командировочных неудобств. Под мышкой огромный фурункул вскочил, и больно же было…..

Поехали. Лес – тайга. На 100 км вокруг никого. Мороз. Ночь. И вот, как раз на середине дороги, машина перестает ехать. Водитель к мотору – все в порядке. Заводит, 10 метров едем, и машина глохнет. В этой машине двигатель находится внутри кабины. Водитель после долгих мучений, сопровождаемых криками: «О, конструктор, наконструировал…», что-то усмотрел в системе подачи топлива и поступил так: дал мне ведро с бензином, из которого я мало-помалу капал прямо в открытый карбюратор. Поехали, едем, едем, вдруг тряхнуло, ведро сорвалось, бензин выливается в двигатель и загорается. Пожар!!! Водитель кричит: «Прыгай»! А у меня фурункул!!! О-о-о-о… До сих пор помню как было больно. Сиганули, машина заглохла, мы забросали кабину снегом. Все. Ночь. Мороз. Тишина. Звезды.

Короче, только к утру мы такими короткими переездами вышли на прямую видимость Нюксенницы. Как сейчас помню – далеко-о-о впереди показались малюсенькие огоньки. Я оставил водителя с машиной и пошел вперед. Раннее утро, все спят. В общем, опять через райком партии я нашел трактор и мы приехали к замерзающему водиле… Поставив на видном месте машину мы рухнули спать в какой-то котельной на тюфяки, брошенные прямо на кучу угля. Но там было хоть тепло.

С обеда, на районной МТС по команде райкома местные механики начали ремонт автомобиля «ленинградцев, попавших в беду». Оказалось – заборник бензина в бензобаке засорился. К вечеру следующего дня,  к всеобщему удовольствию, мы невредимыми вернулись в Стрелку…
Еще запомнилось, как в Околодке (рядом с Нюксенницей) мы ели «винегрет с макаронами». Сварили макароны, и открыли купленную банку тушенки. Там оказался винегрет. Что делать, пришлось есть.

Еще жили в Игмасе, это станция перед Тотьмой. Там я выиграл ковер за 180 рублей в лотерею. Он и теперь висит у нас в квартире. Это оттуда Гришута произнес свою знаменитую фразу, которую потом долго все повторяли, обыгрывая, кто как мог: «Ну все, п…ц». «Что, сломал?». «Нет, работает!». Его посылали туда что-то восстановить, особо не надеясь на положительный исход. Но результат превзошел все ожидания.

У Гриши был с собой маленький радиоприемник, и он по служебной связи транслировал нам по всей линии модную  “My love”, приводя  всех в умиление.  Святые были времена…

Рядом с Устюгом есть некое Красавино. Так вот, железную дорогу Красавино-Устюг, или, возможно Красавино-Котлас, когда-то строил мой отец. Однажды мы с Глазовским возвращались из Устюга поездом. Прямого нет, но через Красавино идут Котласский, Архангельский и вроде даже Магаданский поезда. До Красавино мы как-то добрались цивилизованно, а дальше – билетов нет, какой-то праздник надвигался. В общем, эта поездка запомнилась. Мы штурмом ворвались в тамбур вагона проходящего поезда и ехали в тамбуре до Череповца, отбивая периодические набеги проводников, желающих нас высадить, а то и выбросить. Поезд был переполнен. Наконец нас пустили в вагон на третьи полки. Сошел я почему-то в Пелле.

7. Линия «Великие Луки – Велиж» (станции Великие Луки, Усмынь, еще какая-то промежуточная станция была, Велиж)
     Помню поезд Ленинград-Великие Луки, отправлявшийся с Витебского вокзала ранним вечером. В Луки приезжали рано утром. Тогда еще мое историческое сознание не проснулось и до меня не доходило, что я нахожусь рядом со своей родиной. Жили, как помню, прямо на телецентре, на окраине, в город ходили редко. Там же с нами были прораб Павлов, бригадир Якушев.

Глазовский не вылезал из Лук, а я поехал в Велиж. Там же был Паша, но временно, постоянно же там жил только я. Есть фотография – мы с Пашей и псковский водитель на вышке в Велиже. Промежуточных станций я не помню вообще, Усмынь как-то еще держится в памяти, но была еще одна.

Велиж – жуткая дыра в Смоленской области, вдали от магистралей, но районный центр. Через много лет, на мои 50 лет мы с бывшей женой поехали на автомобиле в Сочи, разумеется через Ласино. Так я специально выбрал маршрут так, чтобы заехать в Велиж. Такая же дыра, так же вдали от магистралей. На станцию не заезжал, посмотрел издали….
Тогда, в 76-м, там работали молодые люди, а помню двух юношей – один начальник, другой – сменный дежурный,  и некую девушку.  Начальник с этой девушкой (а она была замужем, или он женат, скорее второе) занимались на станции любовью, заявляя, что скоро поженятся, и мое присутствие с гитарой, модными песнями и умными разговорами они воспринимали как великий праздник, свалившийся на них с неба.

Там было хорошо. Была ранняя весна. Глазовский утром будил по служебной связи, и мы начинали настройку. Мы уже достаточно сработались и понимали друг друга на расстоянии с полслова. Больше нам никто не был нужен, и слаженная работа доставляла удовольствие. Помню, на этой линии мы впервые проводили достаточно уникальные измерения – неравномерность характеристики группового времени запаздывания, которые до нас никто не проводил, в нашем СМУ уж во всяком случае.

А потом подходили местные, время шло к обеду, люди мы были молодые, Глазовский тоже не был свят, ну а там глядишь и вечер….

Любопытна аномалия, заключающаяся в том, что Велиж в ту пору был почему-то завален цейлонским чаем, за который в Ленинграде дрались и выкладывались, чтобы достать хоть пачку. Я привозил домой целые упаковки…

8. Линия «Солигорск – Минск» (станции Дубеи, Шищицы, Дричин, Минск)
Зима. Жена ко мне приезжала в Солигорск. Тогда этот город снабжался по высшей категории, и в магазинах было такое, чего мы нигде не видели. Мы жили в гостинице, в самом городе. Какая-то местная стерва всю ночь звонила нам в номер по телефону… Проводив жену, я опять вернулся в Дубеи.

Там я жил  на самой станции, вместе с Глазовским. Еще там жили монтажники Толкачев и Якушев. Помню, там же проживал некий Василевский Василий Васильевич с женой – обслуживающий персонал примерно нашего возраста. Они вдвоем работали на станции, и мы приходили вечерами в аппаратную смотреть телевизор. Помню емкое определение Софии Ротару, данное Василием – «костка».

Потом, много позже,  кто-то мне рассказывал, что в Солигорске чуть ли не все под землю провалилось. Там же добывали из-под земли какие-то минералы, ну и …

В Шищицах пришлось встречать 23-е февраля (или октябрьские праздники, т.к. дело было уже перед увольнением). Наверное, 76-го года. Был один, без денег. Холодно, еще и болел. Пришел «хозяин» станции, обслуживающий персонал, с женой. Фамилия у него была Жданович.  Поздравили меня, принесли бутылку вина. Я им за это автоматику настроил.

Но уже было неинтересно. Уже я «все постиг» в радиорелейных линиях связи прямой видимости, и мне хотелось других впечатлений. Уже мне хотелось в науку. Уже Глазовские (в основном Лидия Ивановна) сбили меня «с понтолыку»,  открыли во мне стремление к творчеству. Где-то в это время во Мге подвернулся бывший одноклассник (по другой школе) Володя Пугачев и произнес роковую фразу: «А НИИЭФА вот рядом». Хана… Еще я рассматривал ЛО НИИР, но только в 2003 году мне представилась возможность и повод наконец-то выяснить, где он точно находится - около «Елизаровской», на Большом Смоленском. Там бы я квартиру не получил. С какой стати? Диссертацию наверняка защитил бы тоже, но квартиру – нет. Если бы было жилье, то я бы пошел в ЛО НИИР (ленинградское отделение научно-исследовательского института радио), и это было бы совершенно другое дело. По прямой специальности! Но жилья не было, а жена наступала: «Я тебе детей родила, а ты….». Теперь видно, что другого пути не было, кроме НИИЭФА.

Кстати, все три года я маялся длительными командировками. Мне страшно не хотелось сидеть на этих станциях, хотя и было интересно, и при любой возможности я стремился домой.

«Дричин, Дричин! Ответьте Минску». В Дричине я, похоже, не был.

В Минске, в центральной аппаратной, на площади Победы (Перамоги), было организовано новое помещение для аппаратуры данной линии. Там я был, и интенсивно работал.  Я даже был на вышке, стоящей на площади Перамоги (Победы). Мы «крутили» антенну в сторону Солигорска. Поднимались не как обычно по лестнице, а в люльке с проволочным дном, которую поднимали с земли лебедкой. Ветер «болтал» люльку над Минском. Очень впечатлительно. Помню, трудно и страшно было переступить из люльки на верхнюю площадку вышки. А потом обратно.

Интересно, что там же, на телецентре Минска я был и в 1972 году, на практике, еще студентом Бонча. Жили мы тогда на улице Гамарника. Кажется в районе, который назывался «Зеленый Дол». Как говорил однокурсник Сергей Нечаев: «наша Гамариха». Он был из Кудымкара Пермской области. Пермяк, солены уши.

14-го ноября 1976 года я вылетел самолетом из Минска прямо в науку, и уже 9-го декабря был принят на работу в НИИЭФА им. Д.В.Ефремова, но это уже другая история…

Люди по СМУ-171:
1. Глазовский Владимир Владимирович (его жена Лидия Ивановна говорила афоризмами: «мне Глаз подарил унитаз»). В.В  пришел в СМУ-171 из Бонча. На момент перехода ему было около 40 лет. В ЛЭИС'е  он много лет работал на первой в СССР системе тропосферной связи. Одна станция была прямо в институте, другая – в Карелии, некая «Вилая Гора». Сидел он там много лет, получал результаты, обрабатывал  и отправлял их в институт. Там люди получали, защищали диссертации. Когда В.В спохватился и приехал, диссертации были уже защищены, квартиры получены. Так Глазовский оказался в СМУ-171. Сразу назначили бригадиром. А бригада – это мы, выпускники Бонча. В.В. был недоволен своим внешним видом, он имел обширную лысину и излишки веса, особенно спереди. Видимо в  свое оправдание он часто говорил нам, молодым: «Я таким как ты был, а ты таким как я будешь». Я не был согласен с такой безысходной постановкой вопроса, и повторял эту фразу всегда на свой лад: «… а каким ты будешь, мы еще посмотрим».
2. Левин (Львин) Григорий (Гирш) Александрович. Жил в Сестрорецке. Еще в институте мы сошлись на почве музыки, а в СМУ это очень сблизило нас. После моего перехода в НИИЭФА я несколько раз встречался с Гришей в Питере. Без меня его перевели из настройщиков в мастера (это всегда считалось дурным тоном), направили в Калининградскую область на какие-то КГБ–шные передающие центры (Балтийск, Советск), и было видно, что Гриша страдал. Еще я помню Гришину девушку – ее звали Юля Ключ, и работала она в ВНИИ Метрологии им. Д.И.Менделеева на Технологической. Помню, что они встречались, а затем по какой-то причине расстались.
3. Цибульский Александр Иосифович? Тоже учились в одной группе, но в институте как-то не общались, принадлежали к разным, как сейчас говорят,  группировкам. Первая жена Цибульского Лариса тоже училась с нами. Мы все учились на одном факультете, даже вроде в одной группе – Р-84. Они развелись где-то в 75-ом из-за командировок, или еще из-за чего...
4. Федоренко (Голле) Павел Федорович (Пашеко) – тогда был модным польский кинофильм «Рукопись, найденная в Сарагосе» с Франтишеком Печкой в главной роли. Это тот длинный танкист из «4 танкиста и собака».  И звали его в «Рукописи…» - Пашеко. «Пашеко, именем Господа Бога, создателя  нашего, я тебя заклинаю – рассказывай». Все эти цитаты доставались Павлу Федоровичу, и звали мы его, конечно же – Пашеко, но не со зла, а с теплым чувством.
5. Павлов Борис Павлович – прораб, командовал монтажниками. Говорил: «Спорим, что подряд 35 раз пёрну не переставая, с каждым шагом».
6. Каплун Владимир Ильич – старший прораб, командовал настройщиками. В.И. обо мне заботился, и направил к своему знакомому адвокату на улицу Алтайскую, что рядом с Московским универмагом, чтобы тот помог мне организоваться с жильем. Но что мог тот адвокат, когда у меня не было ничего – ни городской прописки, ни денег….
7. Калистратов ?. ?.  – начальник отдела кадров
8. Якушев ?. ?. – бригадир монтажников
9. Толкачев ?. ?. – еще один бригадир монтажников
10. Гайсин Николай?. ?. – монтажник, татарин. Однажды он так обратился к поварихе где-то на Псковщине в деревенской столовой: «Это азу? Тебя за такое азу в Казани убили бы».
11. Апуник Григорий ? – шофер
12. Стриха Эрик – еще один шофер, но не из СМУ, а белорусский
13. Федотов ?. ?.  (жил где-то в Пушкине, однажды я к нему за чем-то ездил)
14. Хапаев Владимир ?.

     Много лет спустя, летом 2003 г., я заехал на новой, первой Шевролетке в Поповку. На проходной склада СМУ-171 оказался человек, помнивший те времена и тех людей. Он был мне знаком тоже, но я так и не сумел вспомнить, где я с ним пересекался. Где-то на трассах РРЛ. Он рассказал следующее…
Глазовский Владимир Владимировач, в начале 90-х годов повесился где-то на вологодской линии. Говорят, что в предчувствии онкологического заболевания. Повесился в туалете какой-то из станций. Мы с ним долго жили в Стрелке. Не там ли? (Грязовец на вологодчине. Паша рассказывал позже)
Левин с Цибульским уехали в Израиль. Тоже в начале 90-х. (Я его нашел «в контакте» и переписывался, но затем он перестал отвечать)
Пашеко развелся со своей Музой Михайловной и работает в Колпино на каких-то мобильных телефонах. Живет в Поповке, но не в той квартире, которую получал от СМУ для Музы.
Каплун уехал с семьей в Германию.
Толкачев умер после производственной травмы (или он упал, или на него что-то упало).
Федотов с Хапаевым живы-здоровы.
Павлов умер.
Калистратов давно умер по старости.
Судьба остальных неизвестна.

СМУ-171 в том виде, куда мы приходили, давно не существует. Да и трест «Радиострой» не существует. Я вижу его в Москве, это где-то рядом со Швейцарским посольством, в котором я бывал, в районе Чистых прудов, бывшая Кировская – главпочтамт. Все приватизировано. Никаких РРЛ не строят. Все в частных руках. Единственно, что осталось – мобильная сеть – в основном вышки. Но это несравнимо ни по объемам, ни по романтике.

Выводы:
1. Первые же практические действия проявили во мне врожденную крестьянскую сметку, целеустремленность, настойчивость. В институте я не ходил в передовиках по учебе (в других областях я был передовым, но не в стандартной учебе), т.к. там правил не результат, а умение вывернуться. Я тоже выворачивался, и временами довольно успешно, но на передовых позициях там были другие люди – те, кто умел еще и приспособиться. Практика сразу же показала, что знаний у тех отличников не было.
2. Я с удивлением обнаружил, что коллег по СМУ-171 я вспоминаю очень положительно, как друзей. Мне приятно об этом думать. Это удивительно, т.к. я думал, что события последних лет совсем отравили во мне веру в людей.
3. Люди, мои первые коллеги и друзья, такие разные, тонкие и возвышенные, отработали в строительно-монтажном управлении, просидели в тайге и тундре практически по 20 лет и более. Я – три года, и сбежал от невыносимой рутины. Как же так? Время показало, что я поступил правильно, коллеги ничего там не «высидели».
4. Невооруженным глазом видно, что творчество проявляется во всем. Мы с Гришей музыканты, и мы же, все-таки, и в техническом плане, чтобы не говорили, были выше остальных (исключая Глазовского, естественно). Чудно!