Нииэфа

Я устроился на работу в НИИЭФА 09 декабря 1976 г после 3-х лет работы в СМУ-171 Всесоюзного треста «Радиострой» по распределению из Бонча.
07 октября 2002 я уволился  из НИИЭФА  г., отработав таким образом на государство без 2-х месяцев 26 лет в НИИЭФА и еще три с лишним года до этого в СМУ-171  - итого 29 лет.

Начав эту главу, я сразу столкнулся с трудностью выбора правильной интонации, т.к. обстановка в НИИЭФА всегда отличалась от окружающей среды, и это необходимо отметить сразу. Эту главу невозможно писать тем же языком, как и про родственников, детство, образование, ССМУ, т.к. обстановка в ГосНИИ неестественная, противоречащая здравому смыслу и нормальным отношениям людей.

Сначала это было незаметно, но со временем все больше стала бросаться в глаза искусственность отношений между начальниками и подчиненными. «Ты начальник - я дурак, я начальник – ты дурак» - основной принцип производственных отношений, царивших за колючей проволокой ограды института. Мысль в принципе правильная, но здесь она была доведена до полного идиотизма.

Перед Глухих директором института был Евгений Григорьевич Комар (ударение на «о»), при котором, со слов Г.В.Трохачева, можно было запросто войти к нему в кабинет, и обсудить любой интересующий вопрос. (КОМАР Е. Г. (1907-1974), крупный инженер и ученый в области электротехники. С 1956 по 1974 - директор Научно-исследовательского института электрофизической аппаратуры (тогда - Ленинград). Руководитель работ по созданию экспериментальных термоядерных установок, а также аппаратуры прикладного назначения. Доктор технических наук. Лауреат Ленинской премии и пять раз - Государственной премии). Так многие и делали, и дверь к директору была всегда на распашку. При  Глухих  такую вольность сразу отменили, а при Филатове туда и заходить стало незачем, т.к. этот человек абсолютно болен гипертрофированным честолюбием, гордыня его была всегда безмерна, и обсуждать там можно было лишь его личные достоинства. Так что, деградация прогрессировала и, как я знаю, этот процесс продолжается.

За забором происходила своя жизнь, там было очень много молодежи, и это по началу радовало, придавало оптимизма, прибавляло гордости за родной институт. Причина же оказалась гораздо прозаичнее, просто институт (а вернее его директор Глухих В.А.) «выбил бронь» от армии для своих сотрудников, и поэтому сюда лезли недоросли со всех концов Союза. Уж какой там профессионализм, когда только через мою лабораторию прошли (см. список ниже) добрый десяток музыкантов, фарцовщиков, общественных работников, просто разгильдяев и бездельников, прячущихся от армии. На поверку оказалось, что присутствие молодежи – это «минус» для института, т.к. для творческих личностей мест не было, все было занято дебилизированными недорослями. 

Вообще, хочу сказать, что мне очень повезло с институтом в гносеологическом смысле. Сам того не ведая, я пришел в один из самых гнусных гадюшников, какой только можно представить. Забор с проволокой, бронь и бюджетное финансирование – эти компоненты создали там условия для самых низких падений нравов, что в последствии и подтвердилось полностью.  В результате, теперь у меня есть информация, достаточная для двух докторских диссертаций на технические темы (вот они лежат, давно написанные) и еще на парочку по психиатрическим дисциплинам. Третья докторская диссертация все-таки готовится к защите в будущем 2012-м году.

Итак, в воспоминаниях попытаюсь лавировать между ненужной мстительностью и жалостью и снисходительностью к падшим….


ПРОЕКТЫ

1. Система измерения температуры обмотки тороидального поля (ОТП) термоядерной установки Т-10М
Задачу нам ставил и в командировку посылал Наум Абрамович Моносзон -  тогда начальник научно-исследовательского расчетно-конструкторского отделения НИРКО «Б», профессор, д.т.н. Шел 1978 год, плюс-минус год…

Ездили и работали мы вдвоем с Валерием Мымриковым. Необходимость такой работы возникла после аварии на установке (пробой изоляции, перегрев обмотки). Жили мы в гостинице ИАЭ (за кинотеатром, на площади Курчатова) вместе с покойным ныне  Львом Казариновым. С Мымриковым мы работали в одном отделе много лет, почти до самого конца, а со Львом мы много лет любезно раскланивались и вспоминали эту поездку, пока тот неожиданно не умер. А потом, много позже, умер и Мымриков…

Суть работы состояла  в разработке измерителя температуры, почему–то 3-х канального, с исполнительным устройством, который бы обнаруживал перегрев обмотки и давал команду на отключение тока из установки (как говорили: «на выведение тока»).

Мы сделали измеритель на основе термопар. Три канала, трансформаторная гальваническая развязка в каждом, селекторы помех (называли это хитро: «детекторы антисовпадений»). В лаборатории включили - работает, и поехали… Привезли на установку. Туда же не пробьешься, допуск, очередь. В то время Т-10М являлась крупнейшей термоядерной установкой в СССР, и работы велись непрерывно. Народу было много, отовсюду, институтская гостиница была переполнена. Нам выделили время на подготовку и на сам эксперимент. И тут я понял, что это не СМУ-171, где за тебя, настройщика, 1000 раз уже подумали и, в принципе, все будет работать, что бы ни было. А здесь, мы все правильно сделали, по книжкам, и … не работает, вернее,  работает наоборот - устройство формирует защитную команду тогда, когда еще оператор только собирается потушить сигарету перед началом эксперимента. Короче, уже на начальном этапе вскрылась абсолютная помехонезащищенность нашего изделия. Оно и понятно, тогда еще я не владел теорией и практикой помехозащищенности, борьбы с помехами общего вида, емкостной связью и многими другими хитростями.

Но здесь более интересно другое. Поставленную задачу было невозможно выполнить даже и с помехозащищенными измерениями, т.к. доступа к обмотке не было. Предполагалось же измерять температуру обмотки, т.е. проводника! Ну, кто бы это позволил двум молодым, неизвестным сотрудникам вскрывать изоляцию, нарушать конструкцию крупнейшей термоядерной установки. Это было невозможно в принципе, и Моносзон это, конечно же, понимал, посылая нас. Он решал свою задачу – послать народ, показать возможность... Но и для меня польза от поездки все-таки была. Я впервые увидел «термояд», понял, что не все так просто, познакомился с новыми людьми, ну, и в Москве впервые побывал….
Стало ясно, что здесь нужно отвечать и за идею, чего в СМУ не было.


2. Разработка устройства обнаружения нормальной фазы (УОНФ) для Т-15
Эта тема была случайно инициирована мной по мотивам работ в ССМУ-171. Я сразу же предложил ввести горячее резервирование в данное, разрабатываемое устройство, периодическую проверку специальным импульсом, подаваемым на вход, и прочую стандартную ерунду из техники систем связи. Имея атрофированную за высоким забором собственную фантазию, сотрудники лаборатории сверхпроводящих магнитных систем с восторгом приняли это тривиальное предложение из другой области, и загорелись…

Затем на этом предложении  была построена многолетняя работа лаборатории, отдела, опубликована масса «научных» статей, подано несколько заявок на изобретения (и, что удивительно, получены положительные решения). Потрачено море бюджетных денег.  Дубасов В.Г. даже диссертацию написал, но не защитил, вернее не защищал, т.к. защищать там было нечего.

Я не виноват, я всегда в душе улыбался такой активности на пустом месте, но теперь мне просто смешно и  грустно, т.к. все это говорит об уровне разработок в НИИЭФА того времени. История закончилась соответствующим образом…

В результате многолетней работы (10 лет минимум) команды под руководством Дубасова, были изготовлены несколько стоек с аппаратурой. Чуть ли не комплекс радиорелейной аппаратуры Р-600, с которым я работал в СМУ-171. При попытке включения этого УОНФ'а на установке Т-15 выяснилась ее полная неработоспособность. Все выбросили, а вместо этой груды сделали маленькую коробочку, которая с успехом все заменила.

Тем временем, 2-го июня 1981 года мне исполнилось 30 лет. Отмечали во Мге, в офицерском общежитии, где мы тогда жили с женой. Приехало довольно много народу – Володя Тищенко, Саша Мархель, Саша Лебедев, Саша Соколов, Саша и Галя Якубовские, Андрей Дедюрин, еще кто-то.

А я в этот день сдавал в ЛПИ кандидатский минимум по философии. Картезианское учение… Принимал профессор Рогов, заведующий кафедрой. Экзамен начали с утра, а во Мге гостей пригласили к обеду. Я сижу, волнуюсь, тороплюсь. Приготовился, стал отвечать. Профессор отвлекается, то к одному, то к другому, время идет. Я к нему: «Понимаете, у меня сегодня день рождения. Отпустили бы вы меня побыстрее». Он: «Да, пожалуйста, идите хоть сейчас, ставлю вам «два балла» за торопливость».  Я плюнул, и поехал праздновать день рождения. Потом пересдал.


3. Экспериментальное обоснование выбора проводника для сверхпроводящей обмотки тороидального поля (СОТП) токамака Т-15
Для сверхпроводящей обмотки главное – проводник, его прочность, стабильность, запас по критического току. Рассматривалось два типа проводника:  один гальванический, предложенный ИАЭ вместе с ВНИИНМ (тогда еще академик А.А.Бочвар был жив, и Александров А.П. тоже), а другой, альтернативный паяный, предложенный в НИИЭФА  - в пику московскому. Параллельно французы проектировали свой “TORЕ-SUPRA”, где был гальванический проводник, так что судьба проводника для Т-15 была решена заранее. Но, для видимости, рассматривалось два варианта.

Первым в СССР токамаком со сверхпроводящей магнитной системой был Т-7, который курчатовцы разработали и изготовили  сами «на коленке». Поэтому отношения между ИАЭ и НИИЭФА были своеобразными. Я помню, как курчатовцы начинали любой разговор фразой: «Уважаемый Наум Абрамович, или другой…», а затем фраза завершалась обратным диалектическим выбросом, утверждающим полнейшую некомпетентность любого нииэфовца в любом вопросе. И натренировались москвичи достаточно хорошо, так что любой м.н.с., приезжая в НИИЭФА, ходил гоголем.

Эксперименты начались  на завершающем этапе, когда конструкция, технология и параметры проводника были уже определены. Тут то и начались сюрпризы…

До переезда в криогенный корпус эксперименты проводились в главном здании, «в пролете». Эксперимент включал подготовительный этап, ожижение необходимого количества жидкого гелия, а затем «захолаживание» установки до криогенных температур для получения сверхпроводимости и проведение измерений с силовым током в опорной магнитной системе и испытуемом образце проводника. Как правило, это затягивалось на сутки и более, и поэтому каждый эксперимент рассматривался как отдельная кампания.
Особенностью являлась невозможность прервать и отложить эксперимент на завтра, т.к. накопленный жидкий гелий непрерывно понемногу испарялся, что требовало проведения работ без пауз.

Я даже сейчас не могу сформулировать – зачем все это было нужно? Интересно, да! Но, подавляющее большинство народа, кто был повзрослее, а начальство все поголовно, лукаво понимали всю никчемность этих работ, знали, понимали и молчали.

Практического смысла в последствии не оказалось никакого. Те эффекты, которые были обнаружены на Т-15, никак не рассматривались в данных экспериментах (о них просто никто не догадывался), а то, что наблюдалось, оказалось никому не нужным. Помню, сколько сил и  средств было потрачено на «имитацию срыва тока плазмы», мол, как он (срыв) повлияет на стабильность проводника. Ну и что? На установке решающими оказались совсем другие механизмы, о которых тогда и не думали. Характерно, что начальники периодически отбегали на время, чтобы заглянуть в зарубежные журналы, хранимые тайно от народа – что там сказано по данному вопросу? И возвращались, надувшись важностью, не смотря ни на кого: «Наука уже ушла вперед, вы все неправы…». Немного утрирую, но, в общем, так и было.
Уже на этом этапе у меня стало формироваться мнение, которое легло в последствии в основу кандидатской диссертации: «с измерениями тут у них  хреновато, хотя все и кричат, что они главные экспериментаторы Советского Союза». И все версии моей докторской диссертации, написанные в НИИЭФА,  стоят на этом же утверждении, и авиационные проекты тоже.

И стал я развивать  любимые методы и средства диагностики сверхпроводящих магнитных систем, как электрические, так и акустические. И это очень хорошо, т.к. это дело, измерения и в Африке измерения, и жизнь показала правильность такого подхода. Куда теперь, например, деваться человеку, который всю жизнь считал устойчивость плазмы в токамаке. Только ждать когда начнется их серийный выпуск, чего не произойдет никогда. А на измерениях жить можно. Сначала с Глазовским испытательную строку в ТВ сигнале измерял, а теперь стабильность сверхпроводников к тепловым возмущениям. Ну и что?

Другая мысль, которая все более конкретно вырисовывалась со временем, начиная с первого знакомства с «термоядом», состояла в том, что в действительности никому ничего не было нужно. Уж, по крайней мере, результаты каких бы то ни было исследований,  никого не интересовали. Просто под эти работы в министерстве давали деньги, и удовлетворялись аннотационными отчетами. Все! Больше никого ничего не интересовало. Аннотационный отчет – это гениальное изобретение бюрократии. Суть не волнует, да никто ее и не проверяет. Написал бумажку, и гуляй на бюджетные денежки.

Эта мысль нашла во мне плодотворную почву и прогрессировала. Я без труда находил этому все новые и новые подтверждения. Все технические решения брались из зарубежных журналов.  Международное сотрудничество имело смысл только для командируемых начальников.

Совсем другое дело за рубежом, где мне удалось все-таки побывать. Там тоже «термояд», но другой. Можно спорить о научном вкладе, ценности результатов, но порядка там гораздо, существенно больше. Годовые отчеты имеют серьезный вид, все доводится до конца. Результаты обсуждаются, публикуются.

Мнимая активность по выбору проводника продолжалась и после запуска Т-15. Каких только вариантов не придумывал Георгий Васильевич: плоские, квадратные, круглые, с трубочками, с лентами, в оболочке. В результате басурмане устали все это наблюдать и выбрали для ИТЭР'а свой проводник, так называемый “cable in conduit - CICC”. Никто даже не пикнул.

Где-то на этот период приходится очередной, и последний всплеск моей публичной музыкальной активности. В лаборатории сверхпроводимости, где я тогда работал, паразитировала рок-группа «Земляне», которой тогда же руководил Саша Супрунов, а продюсером был Андрей Большев. Название «Земляне» действительно было оригинальным, оно появилось в НИИЭФА еще до Супрунова. В самый первый состав «Землян» входили Леня Стрункин и Серега Загребельный, и поныне работающие в институте. Потом, гораздо позже, Большев продал это название тому самому Романову, который сделал его известным на весь мир. «И слышим мы не рокот космодрома….». Это те самые земляне, которые начинались в НИИЭФА. Группа Супрунова после продажного переименования стала называться «Атлас». Так вот…

На каком-то этапе я притащил в НИИЭФА Сашу Якубовского («пачку») – своего бывшего гитариста по «Пятаку», разобранному ныне. Естественно, мы поддерживали отношения с Супруновым, Большевым и со всеми остальными музыкантами. Гена Квочкин, Валера Перикалов, Женя Яржин и другие. Все они мечтали из штата лаборатории перейти официально в «Клуб ученых НИИЭФА», и прилагали к этому максимум усилий, воздействуя на Александру Павловну, заведующую клубом.  И когда это произошло, то музыканты сказали: «Наконец-то мы на своем месте», после чего начали жутко, не переставая, пить водку…

По великим праздникам группа «Атлас» давала концерты в клубе ученых. Гром стоял на всю округу. Основная музыкально-техническая композиция Супрунова называлась «Душа, кричи громче». Кстати, нужно сказать, что к чести  лаборатории сверхпроводящих магнитных систем Александром Супруновым в рабочее время и из государственных деталей создал первый в Питере музыкальный синтезатор, который долго пугал публику как внешним видом, так и создаваемыми звуками.

Как-то раз, на сцене клуба ученых оказались и мы с Пачкой. Велась подготовка к некому конкурсу самодеятельности отделений, и мы использовали это для ностальгических наигрышей. Несколько импровизационных блюзов нам явно удались.

Тот конкурс мы выиграли и были награждены за это поездкой в Таллин. Есть фотография нашей команды. Там, на фоне отеля «Виру» - два Якубовских, Большев, Стрункин, Васильев – мой будущий «коллега» по проекту НСЦИ, Лорина Филатова и другие.

Супрунов вскоре закончил свою музыкальную карьеру. Появился другой состав группы – Мясников (Мясо), Третьяков, Шестаков… Они играли в кабаке «Тройка», и в клубе ученых. «Мясо» был очень хорошим «клавишником» и рано умер, думаю от водки. Андрей Большев ушел из института, как говорили, выгодно женившись на дочке Колпинского Предисполкома. Наука его никогда не интересовала. Саша Якубовский какое-то время ездил по Союзу с теперешними «Землянами» в качестве не то осветителя, не то рабочего сцены. Затем, решив сменить профессию, он выбрал карьеру боцмана некой «шхуны», где служит по сей день.
Судьба остальных мне неизвестна, но теперь в клубе своей группы нет.

4. Акустический расходомер
Чего меня потянуло в акустику, сам не знаю. Может быть музыкальный багаж. А может быть, начитался Исаковича, Бреховских, даже был в акустическом институте имени Андреева в Москве и, позже, в Морфизприборе, что в Питере на Чапаева. В общем, добрая треть моей научной деятельности в НИИЭФА была посвящена акустическим измерениям. И первый проект был –  акустический измеритель расхода для жидкого гелия. Затем были еще акустические измерения механических констант материалов при криогенных температурах и акустическая эмиссия в сверхпроводящих магнитных системах, где я достиг наибольших результатов. Но первым был акустический расходомер.

Помогали Виктор Мохов в монтаже установки и Андрей Константинов в проведении измерений и в трактовке результатов. Устройство работало, результаты, полученные на жидком азоте,  опубликованы. Никто, кроме нас  не измерял расход криогенных жидкостей акустическими методами.

Интересный случай произошел как-то позже в гостинице ИАЭ на Народного Ополчения. Жил я опять же с Валерой Мымриковым, и еще какого-то третьего подселили. Сидим в выходной день, завтракаем, выпиваем немного. Я рассказываю о своих достижениях: «Вот, акустику в криогенном диапазоне  осваиваем, с людьми знакомы, со многими. В Ростове, например, институт есть, который занимается аналогичными методиками, но только для нефтепроводов. Я там знаком и многократно разговаривал по телефону с заместителем директора». Третий жилец посидел, помолчал, и говорит: «А это я и есть заместитель…». 

Эта работа стала известна как в НИИЭФА, так и за его пределами, и послужила началом моей популярности в ИАЭ, как будет сказано ниже. Позже мы с Андреем опубликовали в PDO (Plasma Devices and Operation) обзор по измерителям расхода криогенных жидкостей. Хороший обзор получился. 

5. Испытания макетных катушек из проводника СОТП Т-15 на установке «Максихин» в ИАЭ им. И.В.Курчатова
Институт Атомной Энергии им. И.В.Курчатова был «научным руководителем» проекта Т-15, а НИИЭФА – «главным конструктором». Выбор проводника был возложен на ИАЭ, и конкретно этим делом занимался Евгений Юрьевич Клименко (потом его тоже затравили), начальник лаборатории, д.-ф.м.н. У Клименко были стенды, установка КС-250, за которую Б.В.Рождественский государственную премию получил, масса мелких испытательных установок, и «Максихин» - сверхпроводящий магнит  на 9 тесла с достаточно большой «дыркой».
Сделали в НИИЭФА две макетных катушки из разного проводника и поехали мы их испытывать к Клименко. А уже сооружался комплекс СИМС, и люди оттуда «паслись» у Евгения Юрьевича, тоже в преддверии собственных крупных испытаний.

Я привез на эти испытания груду своего оборудования, включая различные акустические преобразователи, и толпу народа. Позже я понял, что моя активность была выгодна руководству НИИЭФА, т.к. она единственная тогда придавала практическую значимость и завершенность проводимым там работам по Т-15, повышала статус института. В результате я имел полную поддержку.

Испытания длились довольно долго вместе с подготовкой. Это была первая относительно крупная  испытательная кампания в ИАЭ по сверхпроводимости, которая послужила увертюрой к циклу работ на СИМС (стенд испытаний магнитных систем). К тому времени мы уже прочно обосновались в ИАЭ. Меня знали все – «а, это тот измеритель из НИИЭФА». 

Есть еще одна особенность экспериментов со сверхпроводниками. Они норовят перейти в «нормальное состояние», что нежелательно. Так вот, смысл состоит в том, чтобы определить - перешел, или не перешел при заданном токе, температуре и внешнем магнитном поле. Не перешел – хорошо, и больше ничего не волнует. Перешел – плохо, и тоже больше ничего не нужно. Поэтому, все время работы в сверхпроводимости мне приходилось преодолевать сопротивление окружения в постановке измерений. «Зачем?» - кричали все, и были правы в чем-то, но….. а чего делать-то?

6. СИМС
Но когда полномасштабные опытные блоки СОТП Т-15 стали при испытаниях переходить в нормальное состояние, все вокруг завопили: «Почему-у-у?». И здесь я понадобился точно, без сомнений.

Все экспериментальные работы по СОТП Т-15 проводились в ОФТТ ИАЭ (отдел физики твердого тела), которым руководил Николай Алексеевич Черноплеков, о котором у меня самые теплые воспоминания. Он тоже был функционер, даже секретарем парткома института был, но людей, которые на него работали, Николай Алексеевич не обижал, и в обиду не давал.
Если испытания «коротких» образцов проводил Клименко Е.Ю., то испытания блоков (крупных катушек) обмотки тороидального поля, по законам бюрократического жанра Николай Алексеевич поручил уже другому человеку, которым был Геннадий Ираклиевич Кикнадзе.

Излишне говорить, что это отец нынешнего популярного спортивного обозревателя (нет, нет, не отец, смотри об этом ниже, я позже выяснял). Я был с ним в теплых отношениях, бывал у него дома, и вроде видел этого обозревателя еще маленьким (похож, но не он). Наша совместная работа длилась много лет, до самого запуска Т-15 в 1989 г. Я признателен Геннадию Ираклиевичу за максимально открытую позицию по основным вопросам проекта и  взаимоотношений.

К своим основным достижениям данного периода я отношу экспериментальное обнаружение резистивности сверхпроводящих обмоток СОТП Т-15. Именно моя аппаратура показала, что сверхпроводящие обмотки таковыми не являются. Измерения проходили под злорадное хихиканье Г.В.Трохачева, пока еще уверенного в своих предыдущих «результатах», говорящих, что, как и у французов, здесь тоже должна быть сверхпроводимость, и что 15 лет и 80 млн. рублей, потраченных на НИОКР, не пропали даром. В конечном итоге, чтобы рассеять сомнения и убедить меня в некомпетентности, в аппаратную пришло все руководство проекта. Меня жестко спросили: «Ну, что показывает аппаратура?». И мне пришлось взять ответственность на себя и сказать, выдерживая испепеляющие взгляды окружающих: «Аппаратура показывает, что сверхпроводимости нет».

Последствия данного результата трудно переоценить. В конечном итоге это привело к тому, что крупнейшая в СССР экспериментальная термоядерная установка Т-15, определяющая приоритет страны в мировой термоядерной программе,  так и не вышла даже на номинальный режим работы, не говоря уже о форсированном. Приоритет в мире по разработке собственных сильноточных сверхпроводящих кабелей был утрачен навсегда.

Другим достойным результатом было первое в СССР устойчивое обнаружение акустической эмиссии в обмотках крупных сверхпроводящих магнитов. Высокочувствительные акустические измерения, проводимые при криогенных температурах и в сильных магнитных полях, придавали данному вопросу уникальность в глазах специалистов и отчетную важность в глазах начальников. Информация с датчиков кроме прочего выводилась и на громкоговорители, что создавало в аппаратной фантастическую картину близости к испытуемому объекту.

Данные результаты вместе со многими другими, полученными в данном проекте, легли в основу моей кандидатской диссертации и далее, после доработки в последующих проектах, в основу первой докторской, которую в Минатоме мне так и не суждено было защитить.

Как-то в аппаратную привели делегацию из Евратома, среди членов которой находился Gregory Vecsey (Вечей), с которым судьба еще сведет нас позже. Но тогда мы об этом еще не подозревали.

Испытания проходили в коллективно-творческой обстановке, не взирая на время суток, года и продолжительность работ. Под моим руководством на испытаниях перебывало пол-института. С теплотой вспоминаю своих наиболее активных коллег А.Лебедева, А.Ланцетова, А.Климченко, В.Мымрикова, С.Гулевича, А.Константинова, С.Лелехова, И.Посадского, П.Ненарочкина, Е.Шатного,  В.Волобуева, Н.Горбачука, Н.Матвеева, П.Майсурадзе и многих, многих  других. Благодарен руководству проекта в ИАЭ в лице Н.А.Черноплекова, Г.И.Кикнадзе, А.Н.Сафронова, А.Г.Плеща, Е.Ю. Клименко, Д.П.Иванова, В.А.Стрелкова и другим, а также Н.С.Чевереву от Минатом. Помню «наших» руководителей в лице Н.А.Моносзона, Г.Ф.Чуракова, Г.В.Трохачева. Именно в этот период Николай Алексеевич Черноплеков приглашал меня в себе домой, где предлагал переезжать в Москву, обещая квартиру, а я отказался. На данный период пришелся 50-ти летний юбилей Геннадия Ираклиевича, куда я был любезно приглашен, и о котором у меня до сих пор остаются одни из самых ярких застольных и гастрономических воспоминаний.

Результаты опубликованы во многих работах, включая книгу «Сверхпроводящие магнитные системы Такамаков», выпущенную под редакцией Н.А.Черноплекова, где я имею честь быть в числе упомянутых соавторов.

Мы были живые люди, и краткие часы досуга активно проводили на базе институтской гостиницы на ул. Народного Ополчения, персонал которой также тепло вспоминается. Соседи по гостинице из Саратова, Горького, Киева, питерские специалисты из НПО «Спецавтоматика, «Буревестник» и другие, активно поддерживали нас как в трудной и напряженной работе, так и в часы досуга.

Помню, на комплекс СИМС привели Б.Н.Ельцина, тогда находившегося в роли 1-го Заместителя Председателя Госстроя СССР. Заходили и живо интересовались  текущими результатами А.П.Александров – Президент АН СССР и директор ИАЭ, Е.П.Велихов – тогда заместитель Александрова, Б.Б.Кадомцев – директор ОФП (отдела физики плазмы), Ю.Б.Кикоин – соратник Сахарова и многие другие. Там я познакомился с Е.О.Адамовым – будущим министром РФ по атомной промышленности, а также с Е.А.Румянцевым – его сменщиков на данном посту. Сменивший их обоих «киндер-сюрприз» Кириенко тогда еще под стол ходил. Адамов был Главным инженером ИАЭ и  очень энергичным человеком. Румянцев же обладал более спокойным характером, был улыбчив, работал в ОФТТ у Черноплекова, занимаясь также сверхпроводимостью (СКВИД'ами).

После Чернобыльской трагедии институт атомной энергии «штормило», широко обсуждалось самоубийство академика Легасова. Даже из коллектива СИМС набирали команды для отправки в Чернобыль. Во время участившихся учений по гражданской обороне Николай Алексеевич с юмором отвечал на наши звонки из аппаратной стенда: «Начальник штаба гражданской обороны, профессор Черноплеков слушает…».

Череда смертей руководителей СССР, завершившаяся перестройкой, также наложилась на данные работы. А ранее, в начале работ, мы видели Московскую олимпиаду, когда буквально на каждом углу стоял милиционер. Тогда же умер мой отец. На этом фоне я буквально завоевывал квартиру в Ленинграде для своей семьи, которую получил 09 декабря 1986 г. ровно, день в день, через 10 лет после прихода в НИИЭФА. Тут я должен благодарить Наума Абрамовича Моносзона, который ходил к Глухих ходатайствовать за меня со словами: «Всем известно, какую работу он там выполняет».

Я утверждаю, что ни один человек из нынешнего руководства НИИЭФА, центров, отделов и лабораторий участия в данных, многолетних, наиболее важных и показательных испытаниях того периода, да и в истории отечественной науки вообще -  не принимал, а все активные участники в конце концов «плохо кончили» в рамках МинАтом'а стараниями нынешней администрации, на тот период не представлявшей из себя НИЧЕГО в научном плане. Да и сейчас – НИЧЕГО…

Много позже, в 2003 году, уже из «Транзаса», я увидел сайт КИАЭ, из которого следовало следующее:
1. Н.А.Черноплеков получил Государственную премию за 1986 год. Видимо за СИМС, за что же еще?
2. Г.И.Кикнадзе нет в штате института (а это институт сверхпроводимости и …).
3. Начальник отдела сверхпроводящих магнитных систем – Кейлин Виктор Ефимович, мало занятый в проекте СИМС, но всегда нацеленный на коммерческие проекты (с Кореей, Индией и т.д.). 
4. Клименко Е.Ю. – начальник лаборатории в отделе Кейлина, не имеет даже собственного электронного адреса. Позже он совсем ушел из института, говорили – в МФТИ. Победившие уходят….

7. Т-15
После обнаруженной резистивности сверхпроводящих обмоток тороидальной магнитной системы при испытаниях на комплексе СИМС, встал вопрос о контроле этих величин непосредственно в установке. Было принято  предложение о создании т.н. «дополнительной диагностики», которую я предлагал строить на основе пяти разностных измерений на каждый квадрант магнитной системы, дополненных измерением суммарного сигнала на шести блоках. Кроме того, из арсенала, работающего на СИМС, на установке было решено применить также удачно работающую систему измерения акустической эмиссии. Сооружение обеих систем велось параллельно с продолжающимися испытаниями на СИМС, и монтажом Т-15. Акустическую систему реализовывал Стариков Владимир Игоревич, дополнительную диагностику – Лебедев Александр Александрович. Существенный вклад в создание обеих систем внес Алексей Леонидович Климченко.

В это время работы на установке начали приобретать все более политическую окраску, «наверх» уже  отрапортовали об «удачном осуществлении физического запуска установки», физическая актуальность работ стала спадать. Никто не говорил, но все знали, что в сверхпроводящей магнитной системе тороидального поля находится явный, серьезный дефект. Теплопритоки (как внешние, так и внутренние) оказались существенно выше расчетных величин, что не позволяло получить даже заданную температуру проводника, не говоря уже о достижении величины индукции магнитного поля на проводнике обмотки, соответствующей номинальному режиму.

Так завершились многолетние схоластические споры – что лучше «намотка-отжиг», либо «отжиг-намотка», и каким гелием охлаждать «двухфазным или закритическим», какой должен быть «температурный запас», и какова стабильность к «срыву плазмы». На деле же сработала простая недостаточность обоснования технологии изготовления проводника, недостаточная экспериментальная проверка, в  результате чего не был обнаружен технологический дефект, приведший к браку всего изготовленного проводника. Что и требовалось доказать! Не я ли даже у Моносзона в кабинете неоднократно вставал и предлагал усилить экспериментальное обоснование проекта?

В это время произошло любопытное, но типичное явление – вместо выяснения причин неудачи объявили о начале нового крупнейшего термоядерного проекта в СССР – «ИТЭР» - Интернациональный Термоядерный Экспериментальный Реактор, который является вечным и продолжается до сих пор. Начались разворачиваться работы по ИТЭР, сооружаемые системы Т-15 стали передавать эксплуатирующим службам, интерес падал…

Позже я видел действующую дополнительную диагностику, идея оказалась верной и работа даже была опубликована в виде тезисов на каком-то ИПТР. Акустическая система, к сожалению, не заработала на Т-15, и для меня это до сих пор является тяжелым воспоминанием. Видимо, не удалось получить надежного механического контакта пьезокерамики с корпусами блоков. Я подозреваю эбонит, который я согласился применить в качестве промежуточного материала. Но, возможно, дело обстояло и не так. Не было достаточно времени для проведения полноценных измерений. До «токовых» испытаний тогда было еще далеко, а темп захолаживания на Т-15 был гораздо меньше, чем на СИМС. Поэтому, теоретически я не исключаю, что система работала, но просто не хватило сил и времени для получения результата.

Обслуживающий персонал токамака Т-15 продолжал попытки «прорваться» к рабочей температуре. Это продолжалось несколько лет. Мы перестали ездить, началась перестройка, финансирование резко сократилось, и уже в начале 90-ых работы на Т-15 прекратились вообще. А с 2001 года начал обсуждаться проект Т-15М, подразумевающий разборку сверхпроводящей системы и замену ее на «теплую». К этому времени ведущих специалистов там уже не было. Аликаев умер, Посадский ушел, Стависский уже давно получил свои два инфаркта…

Где-то на границе 90-х академик И. Глебов организовал конференцию в своем, тогда еще процветающем институте ВНИИ Машиностроения. На конференции собрались все мы, наиболее активные участники проектов СИМС и Т-15. В один из вечеров мы собрались в ресторане «Висла», что на Гороховой, рядом с Бончем. Были Лелехов, Лебедев, Якубовский, Климченко и многие другие. Мы пытались обсуждать дальнейшие перспективы токамакостроения, в частности – участие в проекте ИТЕР. Не удивительно, что сразу после завершения двух крупных практических программ мы, основные экспериментаторы, были полны наивных надежд и энергии, и не подозревали о действительных перспективах, касающихся как всех нас, так и проектов…

Полученных на СИМС результатов с лихвой хватило мне на кандидатскую диссертацию по методам и средствам диагностики крупных сверхпроводящих магнитных систем, которую я и защитил 23 мая 1991 года в ученом совете НИИЭФА. Записи об этом имеются в семейном архиве.

Писал диссертацию я в течение зимы, а затем начался период предзащитной подготовки. Это – проведение семинаров, оформление диссертации, поиск оппонентов, подготовка отзывов и т.д.

Я писал и защищал «по честному». Я мог бы защититься гораздо раньше, но счел необходимым дождаться завершения работ на СИМС и общественного признания результатов. Никаких возражений против моей защиты не было ни от ОФТТ, ни от ОФП, где я проводил положенные семинары. Моим научным руководителем был Наум Абрамович Моносзон, оппонентами – Игорь Васильевич Мозин и Евгений Юрьевич Клименко.

Банкет состоялся где-то на Ленинском проспекте, рядом с домом Лебедева Саши, он и организовывал. Там были все - и текущие, и будущие….

2-го июня того же года, мне, как известно, исполнилось 40 лет. Отмечали в ресторане «Метрополь», в отдельном кабинете – я с женой, сестра Лариса - Дига, Эфендиевы Альберт и Надежда, Лебедевы Саша и Света, Якубовский Виктор и Олег Филатов с Лориной. Клянусь памятью собачки Тиночки, я не имел никаких карьерных мыслей, когда приглашал Филатова, только что ставшего начальником отделения вместо Моносзона, отправленного на пенсию после запуска Т-15. Но окружающая научная общественность оценила это по-другому, тем более что вскоре я был назначен начальником лаборатории в отделе сверхпроводимости.
 
В лабораторию вошли:
Александр Александрович Лебедев - электрические измерения,
Алексей Леонидович Климченко  – намотка, сборка, координация,
Андрей Анатольевич Ланцетов – автоматизация эксперимента,
Владимир Игоревич Стариков – акустические измерения,
Игорь Юрьевич Родин – калориметрические измерения,
Татьяна Ивановна Бондаренко – оформление документации,
Галина Юрьевна Кардонова - секретарь.
«…Пришло махом, ушло прахом…».

8. «Трал»
Этот закрытый проект выполнялся для ФИАН, руководил проектом Владимир Романович Карасик. НИИЭФА всего лишь изготавливал какие-то образцы, но надувались все очень сильно. Суть проекта состояла в создании сверхпроводящей магнитной системы с максимальным магнитным моментом, и, соответственно – полем рассеяния. Морской тральщик таскал эту систему «на веревке» по акватории, тем самым, приводя в действие все затаившиеся в акватории магнитные мины.

Изготавливались образцы магнитной системы, проводились испытания, в которых я принимал самое активное участие. Говорили, что где-то на Черном море проводились натурные, морские  испытания системы, но нас туда не приглашали.

Позже, в 1995 году, будучи в Америке в MIT (Massachusetts Institute of Technology) я встретил там Виталия Высоцкого, бывшего сотрудника лаборатории Карасика из ФИАН. Оказалось, что он писал мне отзыв на диссертацию от своего института, на чем мы и вспомнили друг друга. Виталий рассказал, что лабораторию разгромили (подозреваю, что в связи с успешными результатами испытаний), они с Карасиком (и еще несколько человек) эмигрировали в Америку, работали в разных фирмах, но перезванивались. Виталий по телефону называл Карасика «товарищ начальник».

Позже Виталий был вынужден покинуть MIT, но нашел новую работу в университете Киуши (Kiushi) в Японии. Запомнилась фраза Виталия: «все стоит денег». Виталий Высоцкий был одним из создателей «электронной лавины» - оригинального метода защиты секционированных сверхпроводящих магнитов.

В конце 90-х, от американской фирмы, Карасик организовал в НИИЭФА проект по разработке высоковольтных токовводов для индуктивного накопителя энергии. В.Р. несколько раз приезжал в НИИЭФА на совещания по проекту.

В начале нового века Владимир Романович умер, говорили, что выпал из окна. Или погиб…

Виталий работает у Кейлина.

9. «Эвкалипт»
Этот, тоже морской, проект выполнялся в ЦНИИСЭТ (судовой электротехники). Фамилия руководителя проекта была Блохин, а его заместителем была женщина Евгения Константиновна. От НИИЭФА проект вел Слава Борисов от отдела Кучинского.

Создавалась сверхпроводящая магнитная система для размагничивания судов. Система работала в импульсном режиме – трапецеидальные импульсы поля чередующейся полярности и затухающей амплитуды. Все, как у Курчатова во время войны.  У ЦНИИСЭТ'а были широкие планы по дальнейшему разворачиванию проекта, но не было денег.

Делали магнит (ведущим был Владимир Тищенко), я взялся за детектор перехода обмотки в нормальное состояние. В данном проекте удалось предложить схему детектора, работающего при 100%-ых пульсациях источника питания магнита, что тогда было внове. Обычно защита магнита требовала включения дополнительных фильтров в систему питания, т.к. детектировать в условиях пульсаций не умели.  Да и сейчас не умеют.

Испытания проводились на Благодатной. Все получилось. Помню, как хорошо работалось – ночь, лето. Метод, названный мной как «двойная компенсация», был запатентован и опубликован. Вроде, позже даже был акт внедрения.

После испытаний проект дальше не пошел, Блохин вскоре умер, все остановилось. Мой метод использовался еще несколько раз в различных испытаниях, но никто не стал выбрасывать фильтров из систем питания, хотя экономия была явной. По данному вопросу есть публикации.

10. «Пробкотрон»
Пробкотроны – один из видов магнитных ловушек, применяемых в термоядерных установках для удержания плазмы. Это – длинный однородный соленоид, а на его конце установлен другой, короткий соленоид с большей величиной поля. 

Работа выполнялась для ЛИЯФ (Гатчина). На дворе был разгар временных творческих коллективов. От Гатчины выступал некто Руднев, от нас – Андрей Дедюрин. Тут же оказался Евгений Кошурников из ВНИИЭМ (академика Глебова), в качестве подрядчика под изготовление короткого соленоида - пробки.

Мы с коллегами взялись за защиту и диагностику всей магнитной системы.

Установку сделали, испытали по частям и увезли в ЛИЯФ. Все получили живых денег, я делил между своими. Результаты опубликованы в трудах конференции МТ-12.

Хорошо помню Андрея Дедюрина. Мы были близки, нас объединял энтузиазм и склонность к романтическим приключениям.

Как-то раз решили пивка попить у 13-го магазина, что в Металлострое. Стоим, подходит какой-то. Здра-а-сьте. Как дела? Познакомились. А где бы отдохнуть хорошо? А вот во Мге, на природе. Поехали, у него машина. Начало 80-ых. Я еще квартиру не получил, мы жили в общаге.  А жена куда-то уезжала.

Едем, в Павлово передо Мгой в магазин зашли, приехали, пошли за речку, костер развели. Там Пачка (Саша Якубовский) с женой Галиной подвернулись. Стемнело, сидим у костра отдыхаем. Андрей говорит: «Нет, Серега (третьему), ну их всех, поехали домой». А в магазин мы не даром заходили. И Серега такой же. Мы – останавливать: «Куда вы, дураки пьяные». Ни в какую. Уехали. Мы посидели еще, разошлись по домам. На другой день узнаю, эти двое врезались в кого-то, их поймала милиция, Андрей убежал, Серегу захватили, машину они бросили открытой на берегу Невы.  Больше мы Сергея не видели. Да и странный он какой-то…

Андрей был сыном большого начальника с Ижорского завода, давно похороненного в Колпино. При высокой квалификации и работоспособности Андрей тоже производил впечатление (это я сейчас говорю) человека, не имеющего стратегического плана жизни. Он метался. И это при отце – большом начальнике. Видно, что не всегда влияет…

Я хорошо помню его квартиру в доме, рядом с 13-м магазином, его первую жену Аллу, дочку, затем вторую жену Ольгу. Алла была учителем музыки, Ольга – бухгалтером. Мы, с моей женой, ходили к ним в гости.

Авантюрный склад характера не дал Андрею усидеть в тиши научных кабинетов. На волне перестройки он ушел из НИИЭФА, занялся бизнесом, пытался продавать лес. В середине 90-х (или даже раньше) Андрей умер, как говорили, от сердечного приступа. 

Где-то в 2004-м меня черти занесли в тот дом. Открыла Ольга, рядом был какой-то мужчина. «А, Андрей, да,  в 87-м умер…»

11. ЛИС-12
Лабораторный испытательный стенд (ЛИС) на 12 тесла, именно столько требовалось для моделирования условий ИТЭР при испытании коротких образцов проводника. До начала работ Трохачев считал эту установку своим личным вкладом будущим поколениям. После завершения изготовления все старались меньше говорить о ней.

Получился монстр, включающий в себя все недостатки, взращенные на безответственном бюджетном финансировании тогдашней «науки». Тяжелый, неразборный, с огромными теплопритоками магнит держался на уровне сверхпроводимости всего несколько часов, потребляя на захолаживание около кубометра жидкого гелия (при цене около 9 долларов за литр).

Трохачев проектировал эту установку принципиально без меня. Чертил Якубовский, собирали Мымриков с Бурсиковым. Нужных 12-т тесла не получали, но говорили об этом. Пока позволяло финансирование, эксперименты носили чисто амбициозный, политический характер (мол - работы ведутся), не давая никаких вразумительных результатов. На протяжении нескольких лет происходила абсолютно бессмысленная трата денег без малейшего результата. Нет ни одной опубликованной работы с результатами, полученными на ЛИС-12. Есть работы, посвященные составу установки, но их можно было публиковать и не создавая ничего.

Только в самом конце, где-то в 94-м, за год до смерти Трохачева, мне дали наконец подойти к установке. Сразу был запланирован конкретный эксперимент в рамках проекта «межслойные соединения», по которому я был назначен руководителем. И на первом же захолаживании мной была обнаружена зависимость теплопроводности проводника от магнитного поля, что окончательно выбило Трохачева из седла, т.к. не укладывалось ни в одну из опубликованных зарубежных статей, которыми он пользовался.

Уже считали деньги, бессмысленно ими старались не разбрасываться, поэтому данным результатом судьба установки ЛИС-12 и завершилась. Больше к ней никто не подходил.

ЛИС-12 олицетворяет бездумный, безответственный подход, царивший повсеместно в НИИЭФА, и воспитанный на безотчетном бюджетном финансировании, не требующем результатов. На деньги, потраченные на ЛИС-12, можно было построить мост над переездом через железную дорогу в Металлострое.

12. Намотка
На начало 90-х приходится наибольшая активность в области изготовления сверхпроводящих магнитных систем. Изготавливалась серия магнитов для гиротронов, в том числе для чехов, которые взялись за контракт. Магниты были не простые, много витков и малый ток питания. В таких магнитах действительно все определялось технологией изготовления – регулярностью укладки, натяжением проводника при намотке и т.д. Мне эта задача понравилась, я почувствовал научный интерес.

Намотку магнитов на производстве НИИЭФА выполнял Матвеев Владимир Игнатьевич, намотчик 7-го цеха, хороший мужик, который позже пропал куда-то вообще, так никто и не знает – куда.

Несколько раз мы ездили с Якубовским в Горький, в ИПФ АН СССР, в институт проблем физики Гапонова-Грекова, так называемый «ипфан», который разрабатывал те самые гиротроны, для которых требовались слаботочные магниты. Заместитель директора Флягин возглавлял это направление, а основными разработчиками были Усов Валерий Геннадиевич и Орлов (имени не помню, Виктор, вроде).  С их подачи мы с Якубовским подписали там «левый» договор на изготовление системы, включающей криостат, магнит на 12 тесла и вставку для смены испытуемых образцов. От «ипфана» ведущим был некто Шастин, мы все сделали, поставили, но 12-ти тесла не получили из-за авантюризма Якубовского, самовольно и несогласованно  изменившего конструкция магнита уже прямо на намотке. Зато деньги от Шастина мы получили все, предварительно разделив всю сумму на две части – в институт, и «налево». Все были довольны, может быть кроме Шастина.

Горьковчане были людьми квалифицированными и гостеприимными. С ними было приятно работать, т.к. они были немногими в нашем окружении, кто выражал свои мысли быстро и конкретно. А гостеприимство приводило к тому, что Витю Якубовского каждый раз буквально приносили на вокзал, и затаскивали в вагон на верхнюю полку под укоризненными взглядами проводников. Делегацию всякий раз возглавлял внушительный Усов, который, как и я держался на ногах до конца. Витя же позволял себе расслабляться, в результате чего каждый раз просыпался уже в дороге и, я думаю, не запомнил ни одного отправления.

Витя давно был знаком с городом, и бывал там прежде. А меня, впервые прибывшего, он потащил куда-то на окраину Горького, в тихую, любимую гостиницу, где останавливался совсем недавно. Женщина-администратор вспоминающе посмотрела на Витю, и строго спросила, глядя на его портфель: «Опять булькает?»

Один, или два раза мы брали с собой Сашу Лебедева, и теперь нам с Усовым приходилось «грузить» в вагон уже двоих членов рабочей группы. Однажды проводники серьезно собирались высадить нас всех троих в Поварово, где Горьковский поезд выходит на октябрьскую железную дорогу. Только мне одному с большим трудом удалось их разубедить.  Саша Лебедев, ночью, в движущемся все-таки вагоне, вдруг проснувшись, дрожащим шепотом спрашивал с верхней полки меня, пробирающегося с проверкой по проходу: «Михал Васильич, где-то у нас там Ессентучки были…»….

Да, так вот… Данная ситуация подвигла меня на серьезное разбирательство с намоткой, я решил довести это дело до разумной «чистой» технологии, какие есть на всех серьезных зарубежных фирмах, и являются основой производства магнитных систем. Данная технология являлась бы  основной для НИИЭФА, здесь нельзя говорить о моих личных фантазиях, это было профильное предложение, находящееся в прямом русле интересов института. Но и здесь я не получил поддержки администрации, что является одним из наиболее убедительных аргументов того, что все-таки результат в НИИЭФА никому не нужен, каким бы он ни был.

Природная настойчивость привела меня в УКС – управление капитального строительства НПО «Электрофизика». Это был как раз тот короткий период, когда существовало научно-производственное объединение, присоединившее на время завод «ЛОЭЗ» к НИИЭФА. Начальник УКС (фамилию вспомню, это был брат заместителя Малахова по производству) на удивление конструктивно отнесся к моему предложения о создании в институте участка по намотке прецизионных магнитов, и дал мне денег в количестве 100 тысяч рублей. По тем временам это были большие деньги.

Подрядчиком я нашел Евгения Евгеньевича Головкина, начальника 4-го (или 6-го) отдела ВНИИЭМ, что на Московском, 100. С уважаемым Е.Е. мы сразу, и на многие годы вперед, конструктивно договорились о проценте, который тот брал себе, а на остальные деньги мы с А.Л.Климченко развернули производство намоточного оборудования своими силами. В результате действительно получилась хорошая вещь – намоточная установка со всеми видимыми качествами – регулируемое натяжение, реверс, ускоренная перемотка, стопор и т.д., которая и теперь еще, говорят,  стоит в криогенном корпусе, но уже давно без меня и без Климченко.

Много позже, в 2004 г. я узнал, что Е.Е.Головкин скоропостижно скончался в 2002 г. за рулем автомобиля, где-то в районе дачи во Мшинской.

13. Котлонадзор
Бурин Борис Федорович был (а может и сейчас есть) уполномоченным от котлонадзора в НИИЭФА. И решив взять быка за рога, он предложил организовать собственный бизнес на этом деле. Меня долго уговаривать не пришлось.

Боря договорился с каким-то городским руководством котлонадзорной организации. Те с радостью согласились войти в состав учредителей закрытого акционерного общества, которое предлагал создать Б.Ф. Это ЗАО должно было взять на себя всю диагностику и аттестацию котлов (вернее – сосудов высокого давления) во всем северо-западном регионе. Дело было за малым – нужно было достать оборудование, и подготовить персонал.

Оборудование я нашел в Обнинске, договорился и поехал туда смотреть. Тогда заместителем Филатова был некий Игорь Николаевич (фамилию вспомню - Архангельский), который вскоре, разобравшись в нииэфовском болоте, ушел на кирпичный завод в Колпино. Это было еще до Некрылова.

Там вот, он был в курсе затеи Бурина, и меня посылал в Обнинск со словами: «Считай, что у тебя этот прибор уже есть». А речь шла об измерителе акустической эмиссии, который предлагала частная фирма при обнинском филиале НИКИЭТ'а. Заведовала этой фирмой некая Колоколова Наталья Николаевна, очень милая и сексапильная дама, до такой степени милая, что чуть было меня там черт не попутал. Но Господь уберег, к сожалению. Мы были в Обнинске с Андреем Ланцетовым, он может подтвердить.

Вообще, хороший городок, тихий и чистый, приятные воспоминания. Прибор мы сторговали, понятно не без выгоды для себя. Позже получили и начали думать, как это все приспособить к котлам, в смысле – к сосудам.

Кроме прибора требовался персонал. Тут я опять же проявил активность и устроил Лебедева на курсы по дефектоскопии при Ижорском заводе. Саша успешно окончил курсы и получил удостоверение.

Теперь вроде все было, но как-то оно не складывалось… Где-то Бурин темнил, где-то Трохачев «цыкал зубом», где-то Филатов (он тоже был в курсе) косо поглядывал. Не нравилась мне обстановка. Возникали необоснованные, на мой взгляд, паузы. Заказы то возникали, то пропадали. То тут, то там. Дело не двигалось. Так оно и сошло на тормозах…

Прибор, наверное, и сейчас валяется на шкафу в комнате N 213.

14. Магнитный сепаратор для обогащения железосодержащих руд криворожского бассейна
Эта тема откуда-то взялась и ни шатко, ни валко существовала в КБ у Бондарчука без особых успехов. Чураков уже умер. Т-15 мы уже запустили. Занимался сепаратором Саша Петров от БК-2. Позже, кстати поднятый не без моих усилий как раз на волне достижений по сепаратору, он был направлен представителем НИИЭФА в Германию в DESY, где, по-моему, находится и сейчас. Тогда он уехал с семьей, с детьми.

В ОФТТ ИАЭ, у Черноплекова,  также была также группа энтузиастов, во главе с неким доктором наук, которого я уже не помню, … Федорович, или Федор Михайлович, или как-то так. Вспомню.

Москвичи уже быстро «склепали» какую-то установку в Кривом Роге, но она жутко «парила» и была непригодна для практического применения. В НИИЭФА начал появляться Сидоренко Владимир Дмитриевич из Механобрчермет (Кривой Рог), который говорил важные слова о перспективности направления, об объемах «отвалов» руды, которые содержат умопомрачительные количества железа, если их переработать на специальном сепараторе со сверхпроводящей магнитной системой.

Мы начали ездить в Кривой Рог. Сначала я с Сашей Петровым, затем взяли с собой Игнатова Владимира Георгиевича, как специалиста по нормативным документам. Позже ездили Муратов Виталий Павлович – главный конструктор центра и Дойников Николай Иванович – начальник расчетной лаборатории.

Моей инициативы хватало, чтобы уверенно держаться в роли неформального лидера. В результате был разработан весьма серьезный эскизный проект сепаратора, и было создано технологическое оборудование для изготовления магнитной системы на базе уже существовавшего в моей лаборатории намоточного оборудования. Активность А.Л.Климченко привела к изготовлению полномасштабного макета рейстрека – основы магнитной системы. В эскизном проекте я записан руководителем работ, а изготовление оборудования велось по «левому» договору, где я был и руководителем коллектива. Это был тот случай, когда я приносил Филатову пачки наличных денег, и он их брал.

Закончилось все типичным образом. Муратов с Бондарчуком организовали у Филатова при мне разговор на тему: «А кто главный конструктор проекта»? Выяснилось, что Муратов, хотя фактически данную роль на протяжении нескольких лет выполнял я. Этого было достаточно, чтобы остановить работы. Коллектив распался. Петрова отправили в DESY, представителем от НИИЭФА. Сидоренко «выканючил» себе макет рейстрека из магнитной системы сепаратора, что ему оказалось достаточно для защиты своей кандидатской диссертации.

Позже оказалось, что он просто подсиживал своего начальника, не помню его фамилии – заместителя директора института Механобрчермет по науке. Фамилия директора – Щербина. Мы у него были, он задавал мне много вопросов, и, как заметил потом Н.И.Дойников, ни одного не отвеченного вопроса не осталось. Кстати, основным докладчиком на защите эскизного проекта в Механобрчермете был тоже я. Запомнились шахты, на которые меня возил Сидоренко. Шахтное начальство показывало оборудование, рассказывали. Выбирали место для установки сепаратора. Еще ездили к неким высоким начальникам в городе, где я объяснял суть проекта, каждый раз вызывая интерес. Все прахом….

Впрочем, воспоминания об этом проекте самые приятные. Помню огромный крытый рынок в Кривом Роге, где я впервые увидел такое великое разнообразие видов соленого сала – тонкое, толстое, слабой соли, сильной, копченое и т.д. и т.п. Это было вкусно. Помню банкет в один из первых приездов где-то за городом, на  природе, куда нас повезли прямо из института. Тиха украинская ночь… Луна – на полнеба. А закуски… А горилка! Пели песни на всю округу на украинский манер: «По переду, по переду Сагайдачный, а по заду, а по заду СидорЭнко…». Встречались на территории института с какими-то махновцами – «Рух». Те говорили энергичные слова, но получалось, что всегда и во всем виноваты русские. Несерьезно…
Как-то раз, вечером, находясь с Петровым в веселом настроении, мы в кафе при гостинице познакомились и  затеяли разговор про бизнес с местными мафиози. А утром с легким содроганием вспоминали, что только Господь милостивый уберег нас от заключения сделки о поставке (или покупке, скорее второе) нескольких железнодорожных составов металла. Люди там серьезные, и, наверное, мы бы до сих пор поставляли этот металл с того света...

Часть денег от Сидоренко проходила через Колю Горбачука, и как-то раз мы с женой приехали в Киев отдохнуть немного, и, в том числе, получить очередную партию денег. Жили в Ирпене под Киевом, у Горбачука, купались в Киеве в Днепре на станции «Гидропарк». За час до отхода поезда нам нужно было истратить еще несколько миллионов украинских денег, и мы бегали втроем по привокзальной площади и покупали все подряд – кофемолки, дорогие приправы, одежду. А туда мы ехали в одном купе с хорошей парой из Питера, которые днем вышли в Нежине, а до этого мы с ними всю ночь пили водку и очень хорошо, по-доброму, разговаривали. В Киев приехали поздно вечером, Коля встречал нас с машиной.

Несколько романтических воспоминаний…
Как-то раз, из-за отсутствия прямых билетов, мы с Муратовым, Бондарчуком и Петровым прилетели в Одессу, а оттуда автобусом добирались до Кривого Рога. Как раз тогда разгорались первые события в Приднестровье, и все говорили об этом. Молодая отдыхающая женщина с ребенком откуда-то из Воркуты, с которой мы оказались соседями в автобусе, очень хотела ближе со мной познакомиться, но нам, к сожалению, оказалось не по пути.

Как-то еще, уже ожидая с Сашей Петровым на вокзале в Кривом Роге поезда домой,  мы мимолетно познакомились с прекрасной местной девушкой – видимо проституткой, которая проводила нас словами: «Приезжайте ребята, мы любим русские рубли. Стол накроем…» и легонько поцеловала нас на прощание. Я долго вспоминал ее потом, но это была уже последняя поездка….

В одну из поездок я один возвращался из Киева поездом. Проснувшись утром, я обнаружил, что в купе нахожусь только я и молодая, привлекательная женщина. Я встал, побрился и предложил ей позавтракать вместе в вагоне-ресторане, на что сразу получил согласие. Я поил ее шампанским, энергично и успешно развлекал интеллектуальными разговорами. Вернувшись с ней в пустое купе, я разделся и лег продолжать спать, видя ее удивленные и оскорбленные глаза, величиной с чайные блюдца…. Господи, простишь ли ты  меня грешного когда-нибудь?  Мазохизм мне всегда был присущ! Это воспитывается. Это один из методов диагностики, путем внешнего воздействия. Как она меня не удавила спящего?

Ну, и еще…

Именно в этом проекте я познакомился с Валентином Николаевичем Шахтариным и Евгением Константиновичем Кошурниковым из ВНИИЭМ, откуда была организована продажа в Механобрачермет криогенной установки “Linde”.  В общем-то неплохие люди, только близость к академику Глебову немного развратила их. Но время внесло свои коррективы – ВНИИЭМ исчез.

По проекту опубликовано несколько статей, в том числе на конференции МТ-11 в Финляндии. Позже Сидоренко подсидел таки своего начальника (вспомнил фамилию – Ломовцев) и сам стал заместителем директора по науке. Этим все и кончилось. Похоже, серьезно он никогда и не собирался сооружать сепаратор, а делал карьеру. Правда, осталось несколько совместных опубликованных работ.

Я был у него дома, а он у меня. Мы много перезванивались. Надо бы еще позвонить, спросить как дела...

15. Quantum Design
Какой-то немец, фамилию вспомню, в начале 90-х осуществлял промышленный шпионаж по Российским институтам, и как-то вышел на друзей Перегуда с Бондарчуком. Они – на меня, видимо через Трохачева. Втроем мы поехали в НИИ аналитического приборостроения (НИИ АП) на первые переговоры с немцем.

Немец был хорош – галстук-бабочка, худой, кайзеровкие усы. Он откровенно выяснял – кто и что может. Я естественно сказал, что могу все, вызвав кислые мины у присутствующих друзей. Кстати, все присутствующие говорили то же самое, что, впрочем, позже не везде подтвердилось.

Короче, мне достался заказ на слаботочный сверхпроводящий магнит с «замороженным потоком». Нужно было получить около 7 тесла при токе 25 ампер, на проводнике, диаметром 0.3 мм. Это весьма непросто. Пошло…

Проводник заказали у Никулина в ВНИИНМ. Наматывали у Шахтарина (Андреев), испытывали в НИИЭФА. Оснастку делал Ю.А. Соколов, сверхпроводящий ключ – Валера Мымриков. Ведущим был Алексей Климченко.

Все понимали, что проект уникален, в России такого не делал никто. И поэтому, до поры - до времени, молчали, ожидая результата.

Мы с Климченко «уперлись рогом» сильно. Проблемы росли на глазах. Намотка длилась уже больше месяца – по несколько витков в день, по слою. Наконец намотали, стали «запекать», и… сделали. Сборка – прецизионная, почти часовая промышленность. Стали испытывать – работает. Конечно, на первом образце всего не предусмотреть, но, в общем, все получилось, собрали и отправили заказчику. Помню, получили около  $2500, из которых Филатов не заплатил нам ни копейки!

А заказчиком, как выяснилось, был не тот немец, а американская фирма Quantum Design, с которой у немца было конфиденциальное соглашение. Президент фирмы Barry Lindgren приперся из Америки посмотреть на наше «…производство магнитов». Наивный человек, он не знал, что в России все делается на грани подвига и ничего систематического здесь нет. Я ему, конечно, показал свое намоточное оборудование, от чего у Барри глаза вылезли на лоб, т.к. это было совершенно не то, что он ожидал увидеть. Для намотки слаботочных магнитов это оборудование явно не годилось.

Вечером Линдгрена потащили в кабак, который выбрали где-то на Петроградской, с грузинской кухней. Были я, Климченко, Филатов, Некрылов, Лингрен, немец и некто Хомич из Москвы – представитель немца в России.  Хомич, подвыпив, признавался нам в кабаке: «Да, ребята, ведь я профессор...». Врал. Но мы с Климченко были у него дома в Москве, квартирка большая, в центре.

Стол в кабаке был завален черемшой, маринованным чесноком, травой, аджикой, маринованным мясом. Я говорил Барри: “Nutritious”, на что тот ехидно кивал головой, но ничего не ел. Филатов долго объяснял президенту свои проблемы: «Вот зарубежные лидеры домашних команд – миллионеры, а я…?», на что тот больше удивленно молчал. 

Как потом выяснилось (Хомич рассказывал), я был единственным в РФ, кто справился с обещанием, данным немцу. Остальные, включая друзей Перегуда/Бондарчука, которые тоже ему много наобещали, не выполнили вообще ничего. Желающие могут спросить Barry Lindgren хоть сейчас, он знает меня и помнит этот проект.

Еще Хомич рассказывал, что данная поездка навсегда отбила у Барри охоту приезжать в Россию. В основном, как тот говорил, повлияла гостиница «Советская» на Измайловском – без горячей воды и с жуткими для американца завтраками.

После отправки магнита в Америку для меня стало ясно, что такое производство не по зубам НИИЭФА. Интриги загубят все дело, бессмысленно и начинать. Хотя было и интересно, и я с удовольствием посвятил бы этому проекту все силы, и Линдгрен был готов к серийным поставкам, но… бесперспективность в условиях НИИЭФА была очевидной.  Филатов, никогда не понимая особенностей,  спрашивал меня: «Так кто же тебе мешал сделать как надо?». Я отвечал: «Все мешали».
Сохранились фотографии магнита, отправленного Линдгрену. Там видна ладонь Климченко, для масштаба. Американцы испытали магнит, получили некоторые результаты, не идеальные, но их вполне можно было «довести до ума», если бы я увидел добрую волю Филатова. Ее не было. Кошурников потом долго бросался на эти фотографии, оспаривая мой приоритет, но был не прав – такого изделия в совокупности в России не делал никто. Некоторые части – да, но не по совокупности.

Появляясь еще несколько раз в НИИ АП, я встретил человека с редкой фамилией  Типисев. «А нет ли в вас сестры?» - с легким трепетом спросил я его, вспоминая Наташеньку Типисеву, «доктора» из студенческого строительного отряда, и быстротечный роман с ней. «Да, вроде была какая-то, дальняя» - отвечал тот, но что теперь с того….

16. НИОКР по проводнику ИТЭР
Первая половина 90-х. Моносзона нет. Трохачеву уже ничего не нужно. Отечественные фантазии на счет собственного Российского  сильноточного сверхпроводящего токонесущего кабеля закончились крахом – американцы протолкнули свой тип CICC (cable-in-conduit conductor). Наша команда, возглавляемая Трохачевым Г.В., Сытниковым В.Е из ВНИИКП, Шиковым А.К. из ВНИИНМ осталась не у дел по выбору конструкции проводника, что было совершенно заслуженно, и справедливо закончило длинную череду бездарных предложений, сопровождаемых тратами бюджетных средств.

Центральная команда в Наке (Япония) в лице тогдашнего директора Huguet (Юге по-русски) объявила международную программу по подготовке производства сверхпроводящей проволоки в количестве, необходимом для изготовления магнитной системы ИТЭР. Программа затрагивала всех мировых производителей сверхпроводящей проволоки, включая наш ВНИИНМ, и включала обязательные многочисленные процедуры контроля качества (quality assurance), о которых никто в РФ, да и в мире, тогда не имел понятия. Нужно было выработать единые методики контроля, и провести перекрестные измерения (benchmark test procedures) для выяснения совпадения результатов, получаемых в разных лабораториях.

Снова все оказались в деле, т.к. и на Россию басурмане возлагали надежду как на производителя проволоки. Хоть шерсти клок…

Шиков стал тратить деньги на развитие производства проволоки, Сытников – на изготовление самого кабеля из проволоки. Трохачев, как обычно, от всего отказался, и никаких самостоятельных проектов от центральной команды не получил, а соответственно и финансирования. Как-то мне на глаза попалось «Положение о лаборатории БЛ-3», которой до меня руководил Г.В.Трохачев. Там было написано: «Цель лаборатории – выдавать исходные данные на сверхпроводник в конструкторское бюро БК-2». Стыдно и смешно….

Я тогда еще не до конца, но уже стал понимать основную комбинацию работы в ИТЭР'е – нужно добиться официальной задачи от центральной команты (т.н. Task Agreement), что дает право на финансирование работ в России по этой задаче, найти контрагента на эту работу, и организовать с ним kick-back, безусловно отчитываясь (я не говорю «выполняя») за  задачу перед центральной командой.

Так вот, Трохачев от всего отказался, проектов у отдела не было, и денег на контрагентов – тоже.

С трудом договорились об участии отдела в Benchmark по проволоке, и, позже, по проводнику. Денег еще не было, но хоть какие-то осмысленные работы начали появляться. Завязалась первая дискуссия по электронной почте с иностранными партнерами, что было еще в диковинку. Появились какие-то обязательства по срокам, по объемам работ. Речь шла о согласовании методик контроля качества. Трохачев мог бы взять себе весь объем измерительных работ, чем бы обеспечил отделу безбедное положение на много лет вперед. Но, из более чем десятка позиций, удалось «оторвать» одну – измерение потерь энергии в образцах проволоки, а затем и проводника.  Да и то, только благодаря заделу, сделанному мной ранее в данном направлении. 

При всей своей ненависти к измерениям, крича: «все можно посчитать», Г.В. был вынужден смириться с разворачиванием все-таки экспериментальных работ в отделе. Излишне говорить, кто эти работы инициировал и проводил. Лабораторией БЛ-3 уже руководил я, а по сути – и всем отделом, интенсивно, как вскоре оказалось,  накапливая лютых недоброжелателей.

Мы получали образцы от Шикова, проводили измерения, результаты отправляли обратно, а также в центральную команду вместе с описаниями методик и оборудования, получая оттуда комментарии. Было интересно. 

Эксперименты проходили так – Мымриков с Бурсиковым регулярно напивались до полуобморочного состояния. Я бегал за ними, а они кричали: «Мы завтра увольняемся, больше работать не будем». Пока я к полуночи загонял их в аппаратную, Саша Лебедев тоже приходил в кондицию, и измерения, наконец, начинались. Требовалось время, чтобы я успокоился, а там глядишь, и жидкий гелий заканчивался. И так каждый раз.

Как-то Трохачев привел на эксперимент Филатова, предварительно уговорив всех не пить спирт до его ухода. Тот посидел час-полтора идиотом, и ушел, так ничего и не сказав.

Тем не менее, начали получаться какие-то осмысленные результаты, возникла воспроизводимость. Появились постоянные партнеры за рубежом: Neil Mitchell, Pierluigi Bruzzone, Luca Bottura в Европейской команде, Yoshikazu Takahashi в Японии, американцев вспомню.

Первый benchmark был организован по измерению потерь в проволоке. Американцы сделали для всех одинаковые образцы, из разослали, согласовали методики и собрали со всех результаты. Все это подробно описано в первой версии моей докторской диссертации, имеющейся в приложениях к данным воспоминаниям. Моя лаборатория выполнила все обязательства, мы подготовили к отправке обширные результаты, в которых до последней секунды не хватало некоего калибровочного коэффициента, определявшего общий масштаб измеряемых величин. И за секунду до отправки я вставил величину этого коэффициента, полученную в результате мучительных сравнений и колебаний. Как вскоре выяснилось, попадание было «в десятку».

Второй benchmark был также по измерениям потерь энергии, но уже в образцах проводника, что тоже описано в моей докторской диссертации. Здесь был получен лучший результат среди участвовавших мировых лабораторий, о чем также есть соответствующий документ в приложениях. Лабораторию теперь знали во всех ведущих мировых центрах, занимающихся прикладной сверхпроводимостью.

По результатам данных работ членом координационной международной группы по аттестации проволоки и проводников по потерям энергии был назначен С.А.Егоров, не имевший к данным работам ни малейшего отношения. Решение готовили Костенко с Трохачевым, а утверждал – Филатов.   

17. Межслоевое контактное соединение ЭМС ИТЭР
До сих пор не понимаю, почему меня назначили на роль Project Leader по данному проекту? Нужно было спроектировать, изготовить и испытать прототипы контактных соединений на базе полномасштабных проводников, в руку толщиной и по 3.5 метра длиной. Это - бюджет всей Российской команды по ИТЭР. Однако в начале 95-го года такой проект возник.

В этом году начались мои поездки за рубеж.  Первая – на 9-ое мая 1995 года в PSI (Швейцария), вторая в конце июня – в Японию (Нака) с Сашей Алексеевым как раз на митинг по контактным соединениям, в августе – с Сергеем Бендером в MIT (США) тоже в том числе по контактам, и в октябре – опять в PSI уже на подготовку проекта QUELL  - об этом ниже.

Так вот, Нака. Самолетом из Шереметьево 10 часов полета. А-310. Прилетели в аэропорт Нарита (Токио). При отправлении из Шереметьево Алексеев попал под выборочный контроль таможни, и его буквально раздели догола на виду у всего честного народа. Это запомнилось.

В Нарите нас встречали с плакатами “ITER”.  Посадили вдвоем в такси и сказали, чтобы мы денег не платили. И повез нас таксист по побережью Тихого океана из Нариты в город Мито, рядом с которым находилась деревня Нака, а в ней JAERY – Японский институт атомной энергии, при котором существовала центральная команда ИТЭР по магнитному направлению. На утро уже были назначены наши выступления на разных митингах, мое  - по контактам.

В Мито нас поселили в отеле “Season” и мы вышли прогуляться. В прудах и придорожных канавах плавали ручные рыбы, которых можно было погладить и покормить. Вся японцы ездили на велосипедах, особенно школьники. Чтобы избавиться от пустой консервной банки мне пришлось пройти три квартала в поисках урны. Запомнились магазины “Seven – eleven”.

На завтрак предлагали невообразимое множество национальных блюд, которые я осторожно обходил стороной, пока не увидел в дальнем углу ресторана self-service европейские сосиски, не пахнущие Японией. Мало сказать «своеобразная кухня», ее нужно увидеть. В основном коричневый цвет, булькает, жидкое и ужасно для европейского носа пахнет. Тогда даже вяленых кальмаров в России еще не появилось, так что это были очень острые впечатления.

С утра сначала все посетили пленарное заседание, а затем разошлись по секциям. Какую-то часть пленарного вел Костенко, в качестве, как он любил говорить – Chair-man. Работа началась. К этому времени я уже был за границей в Швейцарии, и поэтому первый шок от общения на английском языке уже был позади. Но все равно, раздвоение личности было налицо – думать по-русски, а говорить по-английски очень трудно, тем более, находясь целые сутки в английском окружении. Но, ничего, все друг друга поняли, выступления прошли успешно. Вечером всех потащили в кабак.

Одна стена стеклянная, за ней пруд с огромными карпами. Зал, столы с закусками и огромными бутылками с пивом. Тишина, никого нет кроме нас, привезенных и голодных. Мы все набросились на закуски, и русские и нерусские. Пошла беседа про все на свете. Приглядевшись в полумраке видим, что кругом еще какие-то женщины. «Ну» - думаем – «началось, гейши», и так медленно отжимаем их к стене, ведя светскую беседу на английском языке. И вдруг – открываются двери, включается свет, входит группа местных руководителей разных рангов, женщины бросаются к ним, и…. оказываются их секретаршами, гордо и иронично поглядывая на нас – неудавшихся кавалеров.

Дальше было все как обычно – тосты, разговоры, горячее, затем коньяк напоследок, и развезли по домам, вернее в отель. Злые языки говорили, что Витя Якубовский, будучи на таком же ужине, на виду у всего мирового термоядерного сообщества унес с собой в кармане недопитую бутылку коньяка…

Японские секретарши вообще произвели сильное впечатление. Я видел много разных секретарш и в Швейцарии, Франции, Америке, да и в России, но только в Японии секретарша появлялась перед своим начальником поперек двери на уровне пояса, проявляя тем самым высшую степень уважения. Это повторялось каждый раз, и было очень эффектно.  Нам объясняли, что это связано с женской безработицей в Японии.

На другой день после работы нас пригласил в гости директор данной центральной команды Huguet (Юге), по-моему  - Michele. Он жил где-то недалеко, но обратно мы возвращались на пригородном поезде. Поезд стоял у платформы и ждал, пока мы спокойным шагом подойдем к вагонам, а выбежавшие из каждого вагона проводники в касках ласковыми движениями заманивали нас к себе в вагоны. Пока мы не сели, поезд не тронулся. По дороге от вокзала до отеля увидели японского нищего. Аккуратно постриженный и гладко причесанный, в чистой одежде он молча лежал на идеально блестевшем полированном полу, и, видимо, что-то демонстрировал. Люди аккуратно его обходили, стараясь не задеть. Странный субъект!

В гостях пили саке, ели суши, разговаривали ни о чем.

Еще один вечер мы с Алексеевым потратили на прогулку по Мито, где я в знак протеста против мирового империализма украл зажигалку в каком-то маленьком шалманчике, чем вызвал ужас у Саши.

Утром мы уезжали. Еще с вечера договорились с Костенко, что с нами в машине поедет его жена, которая уезжала из Японии, не подозревая, что Александр Иванович умрет через сутки.

Утром receptionist в отеле понимающе выписал нам common bill, что означало включение стоимости напитков, взятых из буфета в номере в общий счет без расшифровки. Этот ход используют все русские командированные за рубежом, во всех странах.

Микроавтобус с водителем и тремя пассажирами выехал на японскую автомагистраль, не уступающую бильярдному столу. На мою просьбу остановиться где-нибудь, чтобы купить хотя бы пива, водитель только ехидно поулыбался. Но через два часа мы уже покупали напитки и сувениры на оставшиеся йены в duty free аэропорта Нарита. Покупали до грозного окрика по радиотрансляции: «Immediately…”.

В обратном самолете я сидел рядом с русской девушкой из Питера, родители которой где-то на Загородном держали бизнес по продаже бытовой техники, видимо и японской. Пообедав с вином, мы обсуждали вопрос – будет ли общипанная колли похожа на добермана, и проходили к утвердительному выводу.

Еще ночь в одном СВ купе в Лилией Костенко, и … наконец я дома. А наутро в НИИЭФА уже висел некролог на Костенко А.И.

Нельзя завершить Японскую тему, не вспомнив про Сережу Лелехова. Со смертью Костенко в Наке открылась вакансия, на которую долго не могли найти претендента, пока не вспомнили про Сергея Андреевича. Он согласился, поехал, и по началу удачно справлялся с обязанностями координатора мировой деятельности по сверхпроводимости в ИТЭР'е. Но, вскоре Сереже стало там скучно….  Будучи активным человеком, Сергей познакомился с местной японской дивой, разведенной, богатой, независимой. Она поила Серегу, кормила, короче – содержала. Хорошо зная Лелехова, думаю, что было за что! Местной якудзе такой расклад не понравился, и Сережу спровоцировали на драку в местном кабаке, он попал в полицию и был быстро и со скандалом депортирован в Россию.  Потом Черноплеков оценил его действия так: «Сережа, как мужчина я тебя понимаю, но вообще-то ты большой мудак». Сам Сергей всем говорил: «Я ни о чем не жалею». Молодец!

Так вот, контактные соединения…

Следующим раундом проекта была поездка в MIT (Massachusetts Institute of Technology – Бостон, США) с Сергеем Бендером по соглашению о научном взаимообмене (Exchange Agreement).

Летели на Ил-96 из Шереметьево в JFK, а там местным авиарейсом Delta из Нью-Йорка в Бостон. Поздно ночью в Бостоне нас встретил Виталий Высоцкий и отвез в apartments – на квартиру. Лету до JFK 10 часов, за это время чуть не со всем самолетом успели перезнакомиться.  Запомнились какие-то автомобильные жиды, летевшие смотреть на show в Нью-Йорке по продаже подержанных машин.   

У меня уже был один друг в MIT – Shahin Pourahimi – иранец, вывезенный родителями в США после переворота. Мы с ним познакомились в мае того же года Швейцарии, во время моей первой поездки за границу. Еще один Stiven Smith – американец, коллега Шахина, с обоими мне вскоре довелось работать в Швейцарии – они также занимались диагностикой сверхпроводящих магнитных систем, и мы нашли общий язык.

Бостон – красивый город, находится на побережье Атлантического океана в устье реки Чарльз. По центру ездили мусорные машины, пахнущие хорошим одеколоном, в элитном районе Кембридж выступали русские кукловоды. В городе практически отсутствовали общественные туалеты, что создавало некие неудобства и заставляло передвигаться быстро и целенаправленно. Главная улица города – Commonwealth – народное достояние. По реке плавали лебеди, но купаться мы и не пытались, не было прецедента. Однажды поехали на берег океана, но вода была холодная, и было как-то жутко от обилия воды.

Впервые увидел «Молл» - огромный супермаркет, в котором есть все. «Как там, в России?» - спрашивает меня по-русски продавец напитков внутри молла. «Как вы узнали?». «Эх, милай! Поживешь тут…, да и на лице написано».

В институте нас окончательно приняли, когда лишь на третий день мы додумались сменить официальные костюмы с галстуками на джинсы: «Вот, наконец-то оделись как люди».

Тогда в MIT находилась Биттеровская магнитная лаборатория, которую позже перевели во Флориду (Talahassi). Там же сооружали PTF (Pulse Test Facility) для испытаний тех самых контактных соединений. Об этом была детальная беседа с местными специалистами, из которой я почерпнул много полезного, если бы это было кому-то нужно в НИИЭФА. Позже оказалось, что никому.

Также провел семинар по измерительным технологиям, включая измерения потерь энергии. Познакомился с китайцем Chen-Yu-Gung и японцем Makodo Takayasu, работавшими в PFC MIT (Plasma Fusion Center) и еще со многими.

Вечерами ходили гулять по городу. В субботу решили разговеться – накупили местного пива “Budwaizer”. Выпив совсем немного, мы пошли прогуляться по городу. Только вышли из дома, как мгновенно к нам с Бендером подъехал полицейский Chevrolet и стал нас медленно сопровождать. А все люди, находящиеся в прямой видимости, замерли и уставились на нас. Почувствовав неладное, я принял решение: «Сергей, назад! Провались они пропадом». Остаток вечера сидели дома, допивали пиво и смотрели в окно. Это невозможно…

Познакомились с Николаем Дьяченко – конструктором из PFC. Украинец, которого родители маленьким вывезли во время войны в Германию, да так и остались там. Затем он переехал в Америку, служил в ВМФ Соединенных Штатов в штате, как он говорил, Мишиган, через «ш» и с ударением на первом «и». Он повел нас с Бендером в Кембридж, угощал пивом “Tuker” и говорил, что все люди на Земле – братья. В общем – был космополитом. Ему было явно приятно разговаривать с нами по-русски, временами переходя на английский. Позже я узнал, что Николай вскоре ушел на пенсию, или его ушли…

Видел американских попрошаек. Шикарно постриженный молодой негр быстро тараторил что-то, подскочив ко мне на улице в центре города, и  озираясь по сторонам. Через слово мелькало “quarter, quarter..”, т.е. он просил четвертак  - четверть доллара – 25 центов. Я не дал.

Накупив по совету Шахина всевозможного джинсового тряпья родным и близким, как лучший подарок из Америки, мы начали собираться домой. Рейс до JFК из Бостона был ранним утром, а там пересадка на международный рейс до Москвы. Стоим, ждем посадки, пройдя регистрацию и поглядывая на всемирно известный механизм «Вечное движение», сооруженный в аэропорту Бостона и включающий огромное количество различных шаров, падающих, поднимающихся, скатывающихся и действующих друг на друга и на другие элементы этого огромного трехмерного безостановочного, удивительного механизма.

Начинаем наблюдать некоторое волнение у окружающих пассажиров, также ждущих посадки. Хоть мы и владеем классическим английским языком, но разговорный язык на улице понять абсолютно невозможно. Напрягшись, мы совместными усилиями выделили из скороговорки диктора слово “Cancellation” и номер нашего рейса. Понятно – отмена рейса. Ну, началось, опаздываем на Московский из Нью-Йорка. Побежали. Сначала к стойке регистрации, там очередь – “waiting in the line” – кричит тетка на кассе: «ждите в очереди». Мы к ней – «опаздываем», а она свое: “waiting in the line”. Нам говорят: «бегите в другой зал отправления, там нет очереди». Мы туда – то же самой. Обратно – очередь. А, провались все пропадом, закурили, ждем. Подходит очередь –«ну, чего?», мы – «так и так», «ага, сейчас сделаем, и всего-то?». И пишет на бумажке маляву от руки: «такие-то двое опоздают на Московский, т.к. cancellation в Бостоне”. «Передадите супервайзору в Нью-Йорке и вас отправят в Россию другим рейсом, а сейчас идите, я договорилась, вас довезут до JFK». Все дело заняло три минуты.  Ну, б…

Не без любопытства поболтавшись немного дольше запланированного по аэропорту “John Fitzgerald Kennedy” в Нью-Йорке, мы с Сергеем полетели на Ту-154 прямо в Питер с посадкой в Шенноне вместе с командой какого-то нашего сейнера, или траулера, возвращавшейся домой после путины. Рыбаки сразу выкупили весь бар у стюардесс, и полет проходил весело. В Шенноне в промежутках между кружками черного пива я позвонил жене и предупредил об изменении рейса прибытия. Вот такие контактные соединения...

Еще один митинг по контактам был в PSI, уже после выполнения проекта QUELL, о котором будет сказано ниже. Там я выступал уже с результатами. Дело в том, что один маленький контрагентский договор по данной теме все-таки был заключен. Николай Серафимович Грязнов – сын высокого начальника от ВВС, занимался в ВНИИНМ как раз соединением различных материалов, и я был знаком с ним по прежним работам. Мы быстро договорились, и на взаимовыгодных условиях заключили договор по всем правилам переходного периода от социализма к капитализму – с «откатом», с контрагентами внутри договора и т.д. Под моим влиянием Коля сделал несколько образцов, красивые фотографии которых я и показывал коллегам в Швейцарии.

Но этим все и закончилось. Никаких полномасштабных проводников никто в РФ конечно делать не стал, и ни в каких испытаниях не участвовал. К этому времени меня уже травили изо всех сил, о чем будет сказано ниже, и я, предчувствуя дальнейшую перспективу, постепенно сворачивал свое участие во всех проектах, и в этом, в частности. Когда понадобилось делать контакты для вставки КВПТО, Коля просто «заплющил» все концы проводников в сплошную болванку, благо, что испытания проводились стационарные, и все….

Вот такие контактные соединения…. Было еще несколько промежуточных обсуждений с приезжающими басурманами в НИИЭФА, но, в общем, весь проект имел характер мыльного пузыря, который несколько лет раздувался, а затем лопнул без следа. Ничего удивительного, так и было задумано.

18. QUELL
QUench Experiment on Long Length. Эксперимент, предложенный для реализации на установке СУЛТАН – крупнейшей испытательной установки середины 90-х, имеющей поле 12 тесла в отверстии около 500 мм (если память не изменяет). Наверняка, проект был придуман европейской сверхроводящей мафией – Нил Митчел, Пьерлуиджи Брюззони, Грегори Вечей, Марио Риччи, Тюрк и др. Да, да – тот самый Gregory Vecsey, который приезжал на СИМС в период испытательной компании блоков Т-15. Он был руководителем испытательной группы, базирующейся на установке СУЛТАН, а до этого был руководителем швейцарской программы в международном проекте LCT (Large Coils Task). Вечей – венгр, эмигрировавший (вернее – вывезенный родителями) в Швейцарию во время войны. Т.е. славянские корни у него были. Он говорил, что хочет совершенствовать свой русский язык, общаясь с нами, и даже вспоминал одно славянское слово – «удвор», видимо венгерская версия слова «двор».

В НИИЭФА первые сообщения о данном проекте появились весной 1995 г – Вечей собирал предложения домашних команд по методам диагностирования перехода сверхпроводящей обмотки в нормальное состояние. Я сразу же  послал ему 4 пункта: акустическую эмиссию, СВЧ диагностика, ВЧ датчики Саши Гречко и регистрация изменения намагниченности проводника. Предложения вызвали бурю восторга у швейцарцев, Вечей сразу стал звонить Филатову, и вскоре, как раз на 9-ое мая, я поехал в первую заграничную командировку.

Самолет до Цюриха, далее поездом до местечка Бругг (Brugg), а затем автобусом до «деревни» Виллиген (Villigen), где и находится PSI (Paul Scherrer Institute), а в нем установка СУЛТАН.

Первую поездку я совершал в одиночестве. Первые контакты на английском языке, первое самостоятельное поселение в отель, первые выступления перед зарубежной научной аудиторией… Вечей сообразил спросить меня: «Если ты первый раз за рубежом, то откуда такой хороший английский?», и был удивлен моим ответом: «Теоретическая подготовка».

Туда же приехали будущие коллеги по эксперименту Shahin Pourrahimi из MIT, Yoshikazu Takahashi из JAERI. Местные – Bruno Heer, Martin Fogel, Claudio Marinucci и другие – были любезны. Вечером все были приглашены домой к Вечей, где тот познакомил с женой, рассказал про детей, показал дом в Бругге, недалеко от вокзала, на который я приезжал. Сидели допоздна, вкусно ужинали, с красным вином, беседовали, я играл на гитаре и пел романсы. Все европейцы сразу же накинулись на Шахина как на американца, и «на примере» разобрали все недостатки имперской политики США. Поздно вечером, гурьбой, обсуждая увиденное,  мы возвращались в отель, а местные нас провожали.

Мои предложения в программу эксперимента были официально приняты, я получил Task Agreement, и финансирование в России. Вернувшись, я стал формировать команду и распределять задачи. Появился Субботин Игорь Юрьевич из фирмы «Феррат», что при ЦНИИРТИ. Гречко из МГТУ взялся за очередную версию ВЧ датчиков плотности. Акустическая аппаратура и измеритель намагниченности делались в НИИЭФА с помощью Алексея Климченко.

Было еще два промежуточных митинга в PSI, посвященных согласованию программы эксперимента, куда я тоже ездил один. Помню, однажды Пьерлуиджи вызвался отвезти нас в Цюрих на своем автомобиле «Ланча». Он накормил нас ужином в пивном ресторане, затем угостил портвейном в винном зале и вернул всех в Бругг. Были Лука Боттура, который остался в Цюрихе и Иошиказу Такахаши. Гуляя по вечернему городу, я видел, что и там жизнь имеет те же формы, что и везде – там целовались, танцевали, и даже дрались красиво причесанные швейцарцы. Брюззони показывал некое здание на берегу реки Ааре (может быть - храм), которое расписывал наш Марк Шагал.

Наконец, в октябре 1995 г. назначили начало эксперимента.  Это означало, что мы  должны были привести свое оборудование и начать его монтаж. Организация работ в России была как обычно плохой. Деньги задерживали, а исполнители все еще корректировали технические требования. В конце октября все-таки удалось собрать все оборудование в одну кучу, и начать подготовку к отправке. В результате получилось так, что впервые я увидел свое оборудование только в Швейцарии. Ни о какой предварительно настройке не могло быть и речи, местные требовали включать и работать, т.е. выдавать научные результаты.  Эксперимент уже шел полным ходом – проводилось захолаживание опорной  магнитной системы.

В этот раз в приехал не один. Кроме жены были Гречко, Климченко и Ланцетов, но помогло это мало. ВЧ датчики, разработанные в МГТУ, сразу же «потекли», и швейцарцы не решались ставить их в установку. СВЧ оборудование Субботина вообще было непонятно как ставить, да еще выяснилась ошибка в миллион раз в расчетах затухания СВЧ волны в охлаждающем канале проводника. Таким образом, октябрь прошел очень трудно. Подбегая временами к зеркалу, я видел темные круги у себя под глазами, но обратно дороги не было – приходилось «по месту» фантазировать, изобретая подходящие измерительные схемы из имеющихся кусков оборудования и измерительные алгоритмы, дорабатывая вместе с Андреем Ланцетовым программное обеспечение.

Энтузиазм был замечен швейцарцами, и Martin Fogel, подойдя ко мне как-то, сказал: “I see you are very flexible person”. Получив некий промежуточный финиш в виде действующих все-таки всех четырех систем, мы всей командой вместе со швейцарцами поехали в Германию смотреть Rainfall – водопад на Рейне.

Вообще, мы жили на Рейне в городке Zurzach (Цурцах), у хозяйки фрау Буркард (Fr. Burkhard). На втором этаже дома нам выделили кухню, три комнаты и некий холл. Утром мы уезжали электричкой до станции Деттинген (Dottingen), где пересаживались на автобус до PSI. Жена  оставалась дома, на русско-немецком языке общалась с хозяйкой, ходила гулять в город. В парке был водоем, где жила стая красивых рыб. Мы все с удовольствием ходили их смотреть.

Завершив все-таки подготовку своего оборудования, мы вернулись в Россию, где стали ждать завершения захолаживания установки до рабочей температуры -269;С. Это произошло только к середине февраля. Трохачев уже умер, и в институте напряжение вокруг меня уже начало возрастать. Но и в этот раз, кроме жены,  поехали  Климченко, Гречко, Субботин и Ланцетов. Завершив очередной раунд подготовки и проверки нашего оборудования, первые трое вернулись в Россию. Остался только Андрей. Ну и жена. Эксперимента длился до конца апреля. Люба уехала несколько раньше по собственному желанию, не выдержав разлуки с близкими.

Научные результаты эксперимента подробно описаны в финальном отчете, имеющемся в семейном архиве, и здесь не приводятся. Запомнилось другое, например…

23-го февраля мы втроем (Люба, Андрей и я ) решили посетить Германию, которая находилась совсем рядом. Нужно было пересесть на другую электричку на промежуточной станции Koblenz, и проехать еще одну остановку до уже немецкого городка (название вспомню). Там уже нужны были визы, которых у нас, естественно не было. Шенгенское соглашение тогда еще не действовало. Но, где наша не пропадала… Прикинувшись «шлангами», мы бодро показали германским контролерам в электричке свои швейцарские билеты, на что те громко хмыкнули, но ничего не сказали. На таможне, находившейся прямо на платформе прибытия в германском городке, мы повели себя также, и проникли в город. Только на обратном пути таможенники обратили на нас внимание и заставили поставить какие-то штемпсели в наши паспорта.

Городок был чистый, уютный. Дешевое немецкое пиво мы пило прямо на улице, на что местные жители, проходя мимо, незлобиво говорили: “Zum Wohl, zum Wohl” – На здоровье… Германия была завоевана, и мы гордые, с трофеями в виде немецкого сыра и пива, вернулись домой в Швейцарию.

Другой фрагмент, достойный внимания, произошел, когда Вечей решил организовать пикник, видимо утомившись наблюдать черные круги у меня вокруг глаз. Повезли в лес, где из привезенных с собой дров швейцарцы соорудили костер в мангале, и стали жарить всевозможные шашлыки из привезенных продуктов – красная рыба в фольге, немецкие колбаски и т.д. – кто во что горазд, запивая это пивом. Потом закуски убрали, и все получили возможность пить водку. И тут Вечей совершил непростительную для него, славянина, ошибку – он решил соревноваться с нами в количестве выпитого алкоголя на виду у своих коллег, и выбрал меня в качестве визави для этого соревнования. Я видел, как все швейцарцы с интересом наблюдают за нашей дуэлью (да и наши тоже), а Вечей подливал рюмку за рюмкой, причем, без закуски.  Ему ассистировала секретарша Vera Lohle, через раз также поднимая свою маленькую рюмочку вместе с нами.
Ребята проиграли – Вечей через несколько минут пропал неизвестно куда, и на другой день не появился на работе. Вера через короткое время собралась было домой, и стала выезжать на своем внедорожнике с полянки на дорогу, но дальше ближайшего дерева отъехать не смогла. Разочарованный Martin Fogel, сокрушенно пошел в ближайшую деревню за трактором, после чего они с позором потащили Веру на ее машине (вроде, помню, Toyota – RAV-4)  домой. А мы с веселым хохотом еще долго обсуждали эти происшествия дома, подливая друг другу то те, то иные напитки…

Через некое время, уже на другом митинге в Марселе, я напомнил Вечей про этот случай, на что тот с ужасом и удивлением воскликнул: «А, ты все помнишь?! Ах, это было так стыдно…». А по-моему – нормально.

Уже в середине апреля, незадолго до завершения эксперимента, едем мы уставшие и злые с Андреем Ланцетовым в электричке. Настроение отвратительное, хочется домой и пива. Напротив, через проход садится молодая швейцарка. Я говорю: «Андрюха, посмотри, ну что у них за бабы -  ручки тоненькие, ножки тоненькие, тьфу…». А она: «Ой, ребята, вы разговаривается по-русски! Это такая редкость здесь». Оказалось – киевская проститутка вышла замуж за швейцарца, и теперь ездит куда-то далеко каждый день на курсы немецкого языка потому, что без этого не получить вид на жительство и социальную страховку.

Другой раз,  повезли нас прямо из института на ужин в лесной ресторан. А работали мы допоздна, иногда чуть не до утра. Кстати, это интересное воспоминание – выходим глухой ночью из института, оборачиваюсь, а свет горит во всем институте – люди работают. В России такого тогда еще не было.
Так вот, ужин как ужин, я им спел пару тоскливых русских песен, но потом Martin решил нас с Андреем, и еще  Стивена Смита (Stiven Smith) из MIT угостить пивом. Посидели еще, и в результате уже за полночь Стивен повез всех нас на арендованном автомобиле к Мартину домой. Первые полчаса все было нормально – Мартин хвастался кофейной машиной и собирался открыть еще пива. Но здесь с верхнего этажа раздался голос его жены, после чего Мартин смущенно спустился к нам: «Все ребята, нужно расходиться, завтра рабочий день…». Все как у нас.

Мы с Андреем были «нарасхват», и в очередной раз Александр Ангел пригласил нас к себе на ужин. Они румыны, эмигрировавшие в Германию во время разгара режима Чаушеску. «Теперь бы» - говорят, «и рады вернуться, эх, если бы знать, что Чау так быстро свергнут…». Первый раз мы не встретились, и Александр на утро обижался: «Где вы были, румынский суп пропал?». А мы просто недостаточно четко определили место встречи и, в результате, не нашли друг друга. На следующий раз все получилось. Румынский суп оказался жидким куриным бульоном из «кубиков» и с целым яйцом у каждого в тарелке. Посидели, потрепались ни о чем,  с женой познакомились. Дом, гараж, дочка. Хорошие люди.

Из профессиональных достижений любопытно вспомнить процедуру Quench Detectors Competition - соревнование аппаратных средств, разработанных разными сторонами. Японцы отказались сразу, а американцы согласились соревноваться с нами, т.к. это входило в их планы, намеченные и согласованные ранее. Процедура была такова – Александр Ангел возбуждал переход образца в нормальное состояние, причем времени возбуждения мы не знали. А далее просто – чей детектор обнаружит переход раньше, тот и победил. Все были абсолютно убеждены, что у нас ничего не заработает вообще. И каково же было всеобщее удивление, когда оказалось, что все наши четыре системы работают, а американские не работают ни одна. Сначала народ встал у нас с Андреем за спинами, и наблюдали -  не «мухлюем» ли мы. Затем был использован последний шанс, нам сказали: «Уберите руки от компьютеров» - результат тот же.  Полная победа! Мы долго запрягаем, но быстро едем. К тому времени все уже было настроено и работало «по-честному».

22-го апреля мы с Андреем вылетали из Цюриха в Россию. В Шереметьеве нас встречал на машине Субботин. Начиналась обработка полученных результатов.

Следующий визит в Швейцарию был летом. В PSI проводилось предварительное обсуждение результатов эксперимента. Я был с женой, и мы жили в отеле “Zurzaherhoff» в Цурцахе.  В один из вечеров всю команду возили в Германию, в некий древний замок. Этому событию посвящена целая видеокассета, снятая мной в ту поездку.

И, наконец, последняя встреча команды QUELL состоялась в Лозанне, где обсуждался финальный отчет, и проводилось чествование основных исполнителей. Тогда я прилетел в Цюрих, и приехал в Лозанну на поезде через всю Швейцарию. Купался в Женевском озере, вызвав тем самым озабоченность столпившихся на берегу местных жителей – у них так не принято, все купаются только в бассейнах на берегу озера. Видел здание Олимпийского комитета. Жил в отеле “Continental”, что на центральной площади. Обратно возвращался через Женеву.

Торжество проходило в прекрасном ресторане, находящемся на склоне побережья Женевского озера. Вдали виднелся Монтре, где Фредди Меркюри писал свои последние альбомы. Нас посадили за перекладину столов, расставленных в зале в форме буквы «П». Ангел, Такахаши, Шахин, Стивен, я. Каждому дали слово для поздравления. Вечей говорил о планах проведение 2-го раунда эксперимента. Надо бы спросить Александра, не сохранились ли у него фотографии того вечера.

Последняя встреча с Грегори Вечей состоялась в Марселе в сентябре 1998 г., где проходил 20th SOFT. Этому событию также посвящена видеокассета.

В 1999 г. Вечей вышел в отставку. Группу возглавил Брюззони. В новогодних поздравлениях на 2004 г Клаудио Маринуччи и Александр Ангел писали мне, что Вера работает в институте, но не на СУЛТАН'е, Бруно ушел из группы, и вообще, группу СУЛТАН собираются расформировать к концу 2004 года. Всему свое время…

Кстати – to quell – английский глагол, означающий «преодолевать страх». Все страхи позади!

Участники первого российского, крупного эксперимента, проведенного за рубежом с положительным результатом – А.Л.Климченко, А.А.Ланцетов, А.Г.Гречко, И.Ю.Субботин. Мы были первыми!!!

19. Написание первой докторской диссертации 
Весь 1996 год я писал финальный отчет по QUELL. К концу года он был написан и оформлен вместе с материалами японских, американских и европейских коллег. На базе отчета совершенно четко просматривалась докторская диссертация. Материала было более чем достаточно.
Параллельно разворачивались (или не разворачивались) работы по вставке. КВПТО – аббревиатура, придуманная еще Трохачевым – катушка, вставка из проводника тороидального поля. Это все, на что претендовала Российская домашняя команда во всех проектах ИТЭР, связанных со сверхпроводимостью. Тут нужно отметить, что практически все идеи по любой системе ИТЭР приходили из-за рубежа. Свой, национальный творческий вклад стремительно опускался к нулю, особенно с приходом Филатова. И достиг нулевого уровня еще при мне. Вспоминая и цитируя Г.В.Трохачева, спрошу всех оставшихся: «Ну, хорошо, а в чем же состоит ваш личный творческий вклад?». Народ безмолвствует…
В этом смысле мне очень дороги два момента: во-первых, Е.Ю.Клименко, мой оппонент от ИАЭ в заключении на мою кандидатскую диссертацию написал: «…весьма изобретателен…»; и второе, я уже упоминал фразу Мартина Фогеля из PSI: “You are very flexible person…”.  А ну-ка, попробуйте!
Тем временем Дорвард Гургенович Акопян уже начал собирать против меня компромат. Пользуясь административным ресурсом, он ходил и отбирал у народа заявления, направленные против меня – «не хотим работать под руководством и т.д.» Егоров уже был назначен Филатовым начальников отдела сверхпроводимости после смерти Трохачева, хотя траурную процедуру на похоронах вел я. Такое назначение противоречит советским порядкам. Плевать! Уже обсуждался вопрос о ликвидации моей лаборатории. Приказ был где-то в марте 1998-го: «Лабораторию ликвидировать, штаты передать на проект КВПТО». Порядочный А.Л.Климченко сам и первым ушел из института. Затем ушел В.И.Стариков. В.В.Мымриков и А.А.Лебедев уже встали на роковой, смертельный для обоих путь. И.Ю.Родин осмысленно и с видимым удовольствием примкнул к оппозиции. А.А.Ланцетов остался, никуда не ушел и никуда не встал…
Из начальников лаборатории меня «выбрали» по конкурсу на научную должность ведущего научного сотрудника. В.А.Беляков делал вид, что ничего не знает, но он и был непосредственным руководителем травли. Безусловно, существовало одобрение Филатова. Некрылов также был в курсе, и думал  - какую выгоду он может получить от этого. В общем, надо признать, что решение все они нашли разумное – в институте уже несколько лет бродил проект нашлемной системы, который никто не мог решить, т.к. это была тонкая измерительная технология необычного свойства.  А тут у всех на устах были результаты QUELL – авторство не вызывало сомнения.  Почему бы не попробовать…
Я помню, что под действием  оказываемого давления я сам предложил Сычевскому  рассмотреть возможность моего перехода в вычислительный отдел. И как обычно, не смотря по сторонам, я с головой погрузился в новый  проект.
А посмотреть стоило бы. Тогда бы я мог увидеть всеобщий сговор, включающий Филатова, Некрылова, Белякова, Сычевского, Егорова, Васильева… Не исключено, что я перечисляю не всех заговорщиков. Домащенко, Соколов могли быть в курсе, Родин, Ламзин очень подозрительно молчал, Шатиль, да и другие. Использование административного ресурса (читай – превышение служебных полномочий) в предварительном сговоре с группой лиц…. Неискренность, тайные козни, интриганство, злой умысел – это ли не грехи? Они решили моими руками решить задачу нашлемной системы, а затем … избавиться от меня, перехватив инициативу на финальной стадии. Но жизнь распорядилась иначе, не все так просто.
Однако, первая докторская диссертация по результатам QUELL и R&D по выбору проводника (потери, benchmark и т.д.) была написана, оставалось ее оформить. Я, естественно, открыто обсуждал все тонкости с окружением, а они обсуждали эти же тонкости в тайне от меня.

20. НСЦИ
Нашлемная система целеуказания и индикации – другими словами - прицел, совмещенный со шлемом. Актуальнейшая задача для авиации – не нужно «заходить в хвост», голову повернул на цель и пали.
До меня в НИИЭФА этим занимались 5-7 лет, абсолютно без результата. Я начал в 1998, а в 2002-м уже состоялась первая демонстрация действующего макета системы в Рязани, на приборном заводе, работающем на авиацию.

В чем состояло найденное мной решение?
• Были сделаны измерительные преобразователи с требуемыми параметрами.
• Был определён начальный состав системы (до меня они рассматривали маленькие диполи, соленоиды, которые никогда не обеспечили бы работоспособной системы).
• Был предложен начальный алгоритм работы системы.
• Были проведены измерения в Торжке на вертолётах.
• Был осуществлён запуск и демонстрация системы в Рязани.

Этот проект я с успехом продолжаю в коммерческой компании, куда перешел из НИИЭФА. Поэтому, не вдаваясь в подробности, я просто вспомню и перечислю без комментариев основные события, имевшие место за данный период (сентябрь 1998 – март 2002 гг., т.е. за 43 месяца):
• Анализ особенностей измерения магнитного поля на основе генераторов Холла, изучение литературы – завершилось выводами про необходимость проведения детального НИР с привлечением Н.Т.Горбачука. Организация экспериментальной базы в к. 215 из остатков «былой роскоши» - старый вольтметр, осциллограф, паяльник, швейцарская «ковырялка» (кстати, до сих пор храню)…
• Изготовление первого прецизионного измерителя на базе серийного генератора Холла (ГХ), который чувствовал  постоянный магнит, удаленный на 3 метра, что действительно соответствовало нескольким миллигауссам. Но стабильности еще не было никакой, и влияло все на свете.
• Проведение первого раунда НИР на ГХ Горбачука. Изготовление нескольких серий генераторов – диапазон толщин,  AsGa, переход на InSb, тепловые измерения, измерения шумов.
• Возникли основные мысли про необходимость термостабилизации ГХ, про шумы, про АС-алгоритм, про AD624 и т.д.
• Изготовление первого 3D ГХ. Использовалась вторая партия ГХ от Горбачука. Начало изготовления УИП1 (устройство измерительное подвижное, т.е. нашлемное) – в первой версии.
• Начало организации серьезной экспериментальной базы. Заказ и приобретение первой очереди оборудования – лабораторный магнит, измерительная аппаратура, инструмент. В 2000-ом году сгорела дача. Но, первый же бонус, полученный от компании «Диполь» за приобретение там оборудования, позволил заказать сруб новой дачи в Опочке, и установить его на старом месте. И не жалею!
• Смерть любимой собачки колли Тины в том же году – 07 августа.
• Появление основных мыслей по структуре системы. Разработка ЧТЗ на блок управления, источник рабочего поля. Организация стенда в «аквариуме».
• Поездка в Пушкин с Соколовым. Первое знакомство с Су-30. Формулирование задач по электромагнитной совместимости системы на борту. Поездка в ОКБ ЭА. Знакомство с Виноградовым.
• Знакомство с Домащенко. Цикл измерений в Торжке. Разработка отчета о НИР. Выводы по ЭМС.
• Запуск макета системы в «аквариуме» (происходил после Торжка). Демонстрация Рубину Г.С.
• Поездка в ОКБ Сухого. Семинар по ДФВ (датчики физических величин). Знакомство с Геофизикой-НВ. Солдатенков, Грузевич, Беликова. 
• Цикл работ по датчикам физических величин дал 28 проектов (Чебоксары, Прокопенко через Кокоткова, Кублановский из Ленинца, Лагуткин из ОКБ Антонова, НИКИЭТ, ДПР для Кучинского и т.д. и т.п.). Ну, конечно, можно понять окружающих ребят… Ха-ха-ха!!! Конечно, мне их жалко. Ну, кто такое может пережить спокойно? Там 5 отделов и ни одного проекта, а здесь 1 человек, и 28 проектов. Да,…..бедные, бедные люди.
• Измерение сталей для ОИЯИ. Если кто не знает, то именно я в 2001 г. организовал в НИИЭФА первые измерения магнитных свойств сталей по сертифицированным методикам. Магнит, на котором это сейчас делается, покупал я для нашлемной системы. Думаю (знаю), что сейчас на этом проекте кормится не один отдел.
• Контракты по ГХ с ENEA (это Италия; захотелось им датчиков; получили). Калибровка ГХ. Контракты выполнены, но Филатов и здесь ни копейки не заплатил!
• Вторая докторская диссертация готова. Это уже по датчикам и по нашлемной системе, да еще по измерениям сталей.
• 50-ти летний юбилей – поездка в Сочи на автомобиле.
• МАКС-2001. Визит Филатова. Стыдно и противно вспоминать. И смешно.
• Поездка на Ласино с Сычевским, Васильевым и Аллой Николаевной Филатовой из Москвы, это родственница первого поименованного.
• Знакомство с МНТК «Авионика». Приезд Абдулина в НИИЭФА (Главный конструктор).
• Непрерывное совершенствование макета нашлемной системы.
• Знакомство с Мызиным М.В. (ОКБ Камов), Костяшкиным Л.Н. (ГРПЗ)
• Переход Соколова в НИИЭФА из ОКБ ЭА. Ряд приказов о назначениях (меня ведущим по ДФВ и НСЦИ, Соколова)
• Декабрь 2001 года – демонстрация НСЦИ в Рязани ( ГРПЗ)
• Новогоднее заседание секции НТС. Филатов лично, громогласно, в присутствии научно-технического совета поздравил меня с результатами по Рязани. И сразу начал травлю! 
• Таким образом, после получения уверенного результата, достигнутого мной и в проекте нашлемной системы (после QUELL), администрацией НТЦ «Синтез»  с января по май 2002 г была организована полномасштабная травля моей скромной персоны (в силу возможностей и фантазии оппонентов):
o Начали с классики – зарплату резко снизили до 3000 р.  (при увольнении расчет за 9 неиспользованных отпусков составил ~20000 р. !!!)
o Инициирована попытка передачи всех моих дел по макету системы Максимову Б.П., а по датчикам физических величин – Фирсову А.
o Состоялось первое выступление Ламзина – «Все дело в ошибках измерений, которые очень большие и не позволяют двигаться дальше».
o Все двери закрылись, все разговоры стали вестись за закрытыми дверями, личные контакты исчезли.
o Организованы постоянные «совещания» с отчетами за каждый день.
o Организованы ежедневные «задания» мне от Максимова (это наиболее смешно).
o Проведено назначение В.Н.Васильева координатором работ по нашлемной системе (тоже смешно).
o Выпущено распоряжения по отделу – список лиц, допущенных к работам на стенде, естественно без меня.
o Состоялся устрашающий разговор у Пехотного в присутствии подполковника ФСБ Трофимова.
o Произведено изъятие моего пропуска на проходной по команде Пехотного с одобрения Филатова.
o На меня организованы засады у проходной утром и вечером.
o Ведется прямое, вызывающее, провокационное  хамство в присутствии свидетелей.
o Состоялся устрашающий разговор у Белякова с Сычевским и Васильевым (потом они остались втроем).
o Мой кабинет и телефон с одобрения Белякова срочно оказались нужны для разворачивания работ. 
o И т.д. и т.п. многое уже забывается…
• Все события имели целью заставить меня продолжать работы, но отдать все результаты другим людям. И на что эти люди рассчитывали?
• Молчащий, опущенный Ламзин все знал, т.к. и над ним в свое время проводили подобную процедуру, но он сдался сразу, мгновенно, хотя и был зачислен когда-то студентом в ЛПИ как специалист по спортивной борьбе. Еще перед Новым годом 2001-2002 я был с ним в рюмочной в продолжение гуляния в отделе, но он не сказал ни слова, хотя мог предупредить.
• В ответ я остановил работы по всем 28-ми направлением до выяснения причин происходящего и перспектив дальнейших действий. Оппоненты же всеми силами пытались заставить меня продолжать работы, оказывая все возможные методы психологического воздействия. Я видел, что зачинщиков буквально «трясло», могли бы – разорвали бы на куски, но, видимо, чего-то боялись. Интересно – чего?
• Смерть Лебедева А.А.
• Выяснение позиции, определение перспектив. Все события последних семи лет (с 96-го) выстроились в одну линию. Стала понятна стратегия администрации: «все отдай, и пошел вон».
• Последнее совещание происходило 04 июня 2002 г. Тогда действительно со мной произошел сердечный приступ, первый в жизни. Где-то зашумело, что-то замелькало. Но, скорее, это был сигнал. Я взял больничный лист, и уже до конца не появился в отделе. Не потому, что был болен, противно было видеть эти лица…
• Июнь 05-ое – принятие решения об уходе из института в связи с бесперспективностью дальнейшего пребывания.
• От меня стали шарахаться – например, Боря Люблин бледнел и прятался. А Костя Шарков, наоборот, помог списать огромную груду приборов, записанных за мной за многие годы. В.Г.Кучинский уважительно раскланивался в коридоре, но близко не подходил. 
• Под удивленные взгляды ВСЕГО ИНСТИТУТА (“Ведь вас никто не выгоняет!») я ушел 07 октября 2002 г.   Конечно, все свои разработки я забрал с собой.
• С 07-го октября 2002 года я работал в ЗАО «Транзас», а это уже другая история….

Тут только одна ремарка – на протяжении 2-3 лет после ухода, из редакций разных научно-технических журналов, с которыми я работаю уже по тематике авиационного  приборостроения, ко мне присылали различные акты, протоколы заседаний и прочие «документы», подписанные Филатовым, в которых меня клеймили самыми жуткими словами – «не имел никакого отношения, исполнял мелкие поручения и т.д.». Я публиковал статьи в новых журналах, а НИИЭФА вслед рассылал злобные письма в редакции. А редакторы, понятно - ко мне, как нормальные люди.  Я храню эти бумажки, они мне дороги, как память. Ах, как все это дополнительно подняло мой рейтинг в глазах уважаемых авиаторов…

ВЫВОДЫ:
1. Не понимая того, администрация НТЦ дополнительно подтолкнула меня к единственно правильному пути дальнейшего развития, хотя я и сам уже догадывался, что пора отказываться как можно скорее от пустого администрирования, чтобы продолжать совершенствовать знания и возможности. Начальник в НИИЭФА ничего не умеет сделать сам. Я это вовремя понял, и с 1998-го года с удовольствием занимаюсь индивидуальной наукой, ни на кого больше не полагаясь.
Поэтому, к сегодняшнему дню (март 2006) я в совершенстве владею  современными средствами разработки, среди которых – MATLAB, все средства MSOFFICE, ACAD, SOLID WORKS, C++ both BUILDER  and MVS, DELPHI и др. Мои программы считают 3D пространственное распределение магнитного, электрического, электромагнитного полей, решают системы нелинейных уравнений в реальном времени. Сегодня я владею методами спектрального оценивания, построенными на технологии FFT, теорией и практикой цифровой обработки сигналов. Совершенные знания теоретической радиотехники, электротехники, электродинамики, теории антенн  и распространения радиоволн используются мной в уникальных проектах, имеющих прямые коммерческие перспективы. Результаты моих разработок по магнитной технологии используются компанией в создании конкурентоспособной продукции. И, наконец, последние достижения в математике и аналитической геометрии позволяют говорить о создании нового научного направления, объединяющего все сказанные достижения.   Моя третья докторская диссертация пишется, и будет не менее существенна, чем кандидатская. И я не буду ни от кого ее прятать. Я счастлив, что занимаюсь любимым делом,  я стремился к этому всю жизнь. У меня есть результаты, и они опять значительны, и опять недостижимы для многих. Я признан и востребован!
Это то, чего администрация НТЦ лишила-таки себя своими же руками.
 
2. Я действительно всю жизнь всем верил. И продолжаю верить. Всех люблю и уважаю. За то, что живут со мной на одной земле, дышат одним воздухом. Только работать вместе больше не буду ни с кем. Этому моему качеству очень удивлялись поначалу на новом месте, но потом привыкли,  вспомнили - откуда пришел. Говорят: «Тяжело ранен, но выздоравливает…»

3. Все 26 лет проведенные в НИИЭФА, а был искренне уверен, что признание вот-вот наступит. Ну, еще один результат, еще…  И результаты были, достойные результаты. И я до сих пор считаю, что так и должно было быть. Т.к. это естественно. И не моя вина, что мои результаты достаются теперь другим людям.

4. Но, честно сказать, при Моносзоне признание все-таки было. Я получил квартиру, защитил диссертацию. Это потом, уже без Наума Абрамовича, новые администраторы субъективно, из зависти, развернули многолетнюю травлю. Кто виноват – Филатов, или время? Думаю, что Филатов. Да, время было такое, но зачем же было так стараться? 

5. Так в чем же состояли цели моей многолетней работы в государственной организации на пределе возможностей и энтузиазма. Ради карьеры? Нет, ни в коем случае! Мне было интересно, я получал знания, я занимался творчеством. Основные знания были получены до прихода Филатова и с его существованием не связаны. Мне не стыдно за мои результаты, которые не утаить. Это – факт!

6. Паровоз гораздо экономичнее, чем НИИЭФА. Я могу об этом судить. Сотни людей, десятки направлений, море денег, вложенных хотя бы только в Т-15, и все в пустую. Где результат? В чем он состоит? ЛИС-12? КВПТО? Не смешите меня. Никакого практического значения работы не возымели потому, что творческим авторам нет жизни в институте. И этому есть все новые, всем известные примеры… 

7. Администрация действительно активно мешала работать. Ничего особенного ведь и не требовались. Не мешай! Так нет, именно мешали!!! Если реанимировать все проекты,  организованные мной и проваленные администрацией НИИЭФА, можно было бы организовать тысячи и тысячи рабочих мест. 

8. Все ненастоящее - должности, награды, достижения, степени, звания, знания… Достоверность  расчетных моделей – «на нуле». «Удивительный результат» - сказал Трохачев Г.В. после обнаружения на комплексе СИМС резистивности сверхпроводящих обмоток системы тороидального поля термоядерной установки Т-15. Расчетные работы перед этим проводились в течение 15-ти лет, и все впустую, и это типично. Позже, уже в коммерческой компании я сам, один, без труда овладел всеми методами расчетов, которыми так гордятся в НИИЭФА. Все, что я знал там, я и теперь знаю, не еще теперь я знаю и все то, что там так сильно скрывали! Там, во всех расчетах, используется одна, от силы две простых формулы, остальное - туман.

9. Нормальные, порядочные люди приходят в научные институты для занятий наукой, и сначала защищают диссертацию, а затем принимают (или не принимают) решение о руководстве коллективом помощников – ассистентов. Здесь все извращено – не делая науки, люди становятся начальниками, а затем, пользуясь административным ресурсом,  защищают диссертации. Не признаю! Ни Белякова, ни Родина! Это не наука, это использование административного ресурса и чужих результатов в личных целях. Даже не обсуждая – как они становятся начальниками! Многие еще помнят, как «уходили» Литуновского. Много аналогий…

10. Все настоящие профессионалы плохо кончили, по любому проекту. Наиболее активных – преследовали, травили. Некоторых – до смерти. Непрофессионалы, «экономисты» внешне благополучны, но ничего из себя не представляют. Это уверенно говорит о психиатрических диагнозах в большинстве случаев. Паранойя. Нет, действительно! Ведь ничто не угрожало благополучию руководства. Даже речи об этом не велось. Мне это и в голову не приходило. Утверждаю – я никогда не претендовал на власть! Зачем? Мне хватало науки. И сейчас хватает. Но все равно, разрушено было все, что можно. Больные люди, безусловно больные!

11. Если о коллегах по ССМУ-171 мне приятно вспоминать, то, как я отношусь к бывшим коллегам по НИИЭФА?
• мне было интересно работать и здесь, как, впрочем, и везде, т.к. я человек творчески независимый и самодостаточный;
• некоторых я вспоминаю с теплым чувством - Сергей Лелехов, Саша Лебедев, Алексей Климченко, иногда Трохачев, Денис Иванов, может быть Моносзон (хотя, о нем мне трудно судить…),
• но в основном – подавляющее большинство людей, окружавших меня в этот период жизни, это были – спекулянты и алкоголики (кстати, о них самые лучшие воспоминания по сравнению с остальными), карьеристы, бездарные организаторы, недобросовестные заимствователи, творческие импотенты, интриганы и непорядочные оппоненты, психически нездоровые люди; что, впрочем,  совершенно нормально, так и должно быть – «пивной закон», значит нормальные люди находились в это время в другом месте!


Вы спросите: «А что же делать»? Знаю, но это уже другая история…

Все, что здесь описано - совершенно нормальная и типичная история для данного этапа развития России, с типичными людьми в главных ролях. Говорят, что М.В.Келдыш повторял фразу: «95% окружающих людей – дураки и подлецы». Так чему удивляться?

Оглянись вокруг и всюду увидишь сюжет не хуже описанного. Я  просто зафиксировал здесь то, что происходило в данном месте и в данное время.  Так будет еще какое-то время, а затем жизнь приобретет другие оттенки, но сущность человеческая останется неизменной, как это идет с сотворения мира.   

…Что было, то и будет, и ничего нового нет под солнцем, суета сует и томленье духа…

Кому все это нравилось – тот остался, кому не нравилось – тот ушел, иные далеко. Каждый выбирает себе дорогу сам. Ни о чем не жалею, повторил бы все с начала так же! Пытаться стоит! Было интересно даже в этом «славном коллективе», постоянно убеждаясь в собственных преимуществах над окружающей бездарностью всех рангов. 
Во всех перечисленных проектах я был и остаюсь первым в своей роли,  творческим и самодостаточным человеком!
Честь имею! Рад, что все произошло именно так. По пустому дереву палками не стучат.

Назидательность потомкам? Да, проинформировать – мой долг. Видите - бывает и так! Ведь все это было, я ничего не придумал, и это факт! Ну, не следует особо стараться лезть по головам окружающих людей, иначе некоторые могут не поверить достигнутому…

Можно спросить -  а почему я терпел это изощренное хамство? Надо было, ну, скажем, в суд подать, на дуэль вызвать…
Потому, что я сразу увидел больных людей, нормальные люди себя так не ведут. С больными не воюю, мне их жалко. 
Можно спросить еще -  может быть сейчас, для очищения нации, не поздно еще разобраться?  Отвечаю –  времени жалко, нужно сначала постараться выполнить задуманное. Кроме того, эта контора жива в нынешнем виде до тех пор, пока ИТЭР (или другой проект)  не покажет своей коммерческой привлекательности внешним людям. Затем сразу найдутся желающие, которые проведут с нынешним руководством НИИЭФА точно такую же комбинацию, какую те проводят со своими разработчиками – «все отдай, и пошел вон». Так что, я еще побуду акционером этого предприятия. А пока пусть работают.

И еще… Не в силе Бог, но в правде! А уж как ее понимать – каждый разбирается сам!

ПРИЛОЖЕНИЕ: «Основные люди, с которыми довелось взаимодействовать за время работы в НИИЭФА»

Период работы с ИАЭ им. И.В.Курчатова (КС-250, Максихин, СИМС, Т-15):
1. Плещ Александр Георгиевич – зам. Г.И.Кикнадзе
2. Кикнадзе Геннадий Ираклиевич – зам. Н.И.Черноплекова
3. Сафронов Анатолий Петрович – начальник стенда СИМС, умер до 2002 г.
4. Краснов Юрий Васильевич - зам. Кикнадзе  -  умер.
5. Краснов Юрий Александрович (из Грузии) – судьба мне неизвестна
6. Гачечиладзе Иван Александрович  - не знаю, тогда работал в ОФТТ
7. Чеверев Николай Семенович – начальник главка Минатома
8. Александров Анатолий Петрович (директор ИАЭ, президент АН СССР)
9. Кадомцев Борис Борисович – академик, директор ОФП (отдел физики плазмы, умер от рака)
10. Стрелков Вячеслав Сергеевич – начальник отдела в ОФП
11. Стависский Борис Андрианович – был очень энергичен, получил 2 инфаркта подряд
12. Иванов Денис Петрович – начальник лаборатории ОФП (затем - Индия, Китай, Корея)
13. Лелехов Сергей Андреевич  - Серега!
14. Посадский Игорь Алексеевич – был сначала на СИМС, затем на Т-15, потом ушел, затем вернулся
15. Анашкин Игорь Олегович – младший, есть еще старший - отец
16. Альхимович Виктор – это уже на Т-15, после драки…
17. Румянцев Юрий ? (бывший министр по атомной промышленности) - работал у Черноплекова в ОФТТ, заходил к нам на СИМС
18. Адамов Евгений Олегович (предыдущий министр по атомной промышленности) – во время Т-15 был главным инженером ИАЭ, забегал
19. Черноплеков Николай Алексеевич –  умер в 2009-м
20. Клименко Евгений Юрьевич  - нач. лаборатории, ушел из ИАЭ в конце концов, затравили
2. Мартовецкий Николай Александрович – в LLNL, много лет, переписываемся
21. Кейлин Виктор Ефимович (говорили - ученик Миллионщикова)
22. Новиков Станислав Иосифович – зам. Клименко, последнее время  - враги.
23. Волобуев ? ? – криогенщик с СИМС
24. Матвеев Николай ?  - начальник, а потом ушел автомобили ремонтировать
25. Ненарочкин Павел Владимирович – мой ровесник, работал в ОФТТ, подавал надежды. Наложил на себя руки в разгар подготовительного периода испытаний на СИМС. Буквально перед этим мы встречались на дне рождения Жени Шатного. На Пашу очень сильно подействовали мои слова про «одни уравнения, которые мы все решаем по жизни, но с разными начальными условиями». Не это ли было последней каплей при принятии рокового решения….
26. Шатный Евгений  - тоже ровесник, тоже прошел всю кампанию СИМС. Сподвижник Майсурадзе, Гречко.  ВЧ измерители сплошности выходного потока охлаждающего жидкого гелия. Где все это сейчас? Кому это все было нужно?
27. Кикоин Юлий Борисович – соратник Сахарова, Тамма, соучастник ядерного проекта. У него был кабинет в ОФТТ, и нас знакомили.
28. Потом уже появились всякие Вертипорох и др.
29. По сепаратору…?? Федор, или Федорович??
30. Велихов Евгений Павлович – тогда мы часто встречались в центральной аппаратной Т-15
31. Бритоусов ? ?  - из ОФП, по электропитанию
32. Гречко Александр Георгиевич – сначала работал на СИМС вместе с тем же Майсурадзе и Пчельниковым из МИЭМ над ВЧ измерителями сплошности, затем перешел в МГТУ, затем я дважды возил его в Швейцарию, и наконец Саша защитил докторскую диссертацию с использованием материалов, полученных в PSI. Теперь ушел из МГТУ и работает в Газпроме
33. Майсурадзе Павел ? (МИЭМ) – родоначальник сплошномеров
34. Пчельников ?(Юрий) ? (зав. кафедрой МИЭМ) – его начальник
35. Горбачук Николай Тихонович (тогда – ИПП АН УССР) – Коля!
36. Кошелев Сергей Николаевич - из НПО «Буревестник». Работали вместе, жили в гостинице.  Женился на москвичке и очень скоро умер. Подозрительно скоро. Москвичка имела детей от прежних браков.
37. «Спецавтоматика» - помню, бригада была, Марина при ней, …целовался на кухне с обоими…
38. Саратов – только Жора Ларионов остался в памяти…


Прошедшие (в смысле – уволившиеся, или умершие до ликвидации лаборатории в 1996 г.) через лабораторию БЛ-3:
1. Тищенко Владимир Анатольевич
2. Андреев Владимир ?
3. Трещалова Ольга ?
4. Мархель Александр Алексеевич (дата смерти 17 апреля что-нибудь 1999 г. Его жена Вера умерла от рака в октябре 2003 г.)
5. Лебедев Александр Александрович (дата смерти 12 марта 2002 г.)
6. Киреев Николай Викторович
7. Якубовский Александр Федорович – «пачка», лидер-гитарист в моем ансамбле, затем – коллега по НИИЭФА на протяжении нескольких лет (вроде - 10-ти) – умер от сердечного приступа где-то в 2007-м
8. Супрунов Александр ? – душа, кричи громче!
9. Квочкин Геннадий – «неужели можно только 3000 раз за всю жизнь?»
10. Соколов Александр – жив, и работает в НИИЭФА на электроэрозионном станке
11. Афанасьев Сергей Николаевич?.  Был нормальный расчетчик у Егорова, считал магнитные поля по диаграмме Элеоноры Шварц, потери энергии в сверхпроводниках. Пока не выпала возможность поехать на стажировку в университет Твенте, в Голландию. Там работал профессор Ван-дер Клюндерт, специалист по потерям энергии, который как раз и умер к приезду Афанасьева, и его место быстренько занял другой голландец Герман тен-Кате. Естественно, расчеты Сергея там никому не оказались нужны, но востребованной оказались способность все делать своими руками: работать на токарном станке, паять, собирать и т.д. Сергей пробыл в Голландии год, и вернулся оттуда другим человеком – цивилизованным, свободным… Немного отдохнув, он сразу начал переписку по интернету с зарубежными институтами, и довольно быстро нашел вакансию в Гренобле. Уехал, тут-то его Филатов и уволил. Потом я встречал Сергея несколько раз, он распространял пакет программного обеспечения «Бухгалтерия». Мораль – не спеши!
12. Храпонов Александр - «На Марата, к Храпону» - кричал веселый Саша Мархель, садясь в такси в Москве. Шофер понимающе улыбался…
13. Костенко Александр Иванович (дата смерти 05 июля 1995 г.). Умер в Японии. Там кремирован, прах привезен в РФ и захоронен в Колпино. На церемонии прощания были басурмане, как раз приехавшие сюда зачем-то. Они говорили: “Last time….”. Я последним из нииэфовцев видел Костенко живым в Японии. Мы возвращались оттуда с его женой. А выйдя на работу, увидели некролог «скоропостижно скончался..». Самое удивительное для меня состояло в том, что после похорон никто ни разу не вспомнил про А.И.Костенко.
14. Трохачев Георгий Васильевич (дата смерти 23 ноября 1995 г.). Так они оба умерли в один год?  Только сейчас заметил…
15. Васильев Владимир Леонидович – об этом еще расскажу, интересно. Володю «выперли» из института со страшной силой. А он всю жизнь старался.  Но потом его позвали обратно, и, говорили, к Сычевскому… Чудны дела твои!!!
16. Коренюк Валентин Викторович – тоже выперли, вслед за Васильевым. Умер от рака легкого, не смог бросить курить.
17. Гулевич Сергей Владимирович. Пришел ко мне в лабораторию, но как-то не сложились у нас отношения, и Сергей перешел в группу Дубасова. Нормально работал, пьянствовал в меру. Запомнилась поездка на Ласино на его машине, когда мы привезли брату электрическую плиту, а затем немного «оттянулись» на природе. Утром Сергей сокрушался: «Я же вчера пьяным по Киевскому шоссе ездил…». Мы с братом сочувствовали: «Да, Сергей, ездил, но недалеко». Другой случай запомнился в Москве, в кампанию СИМС. Сергей, причислявший себя к городской элите, чтобы не тратить «зря» время в Москве, взял с собой фирменный биллиардный кий, в чехле, полированный, классный. Пошли они вечером с Ланцетовым в биллиардную куда-то в Сокольники или в Измайлово, и вернулись поздно и пьяными. Сергей не выиграл, и поэтому выпил. На другой день из того же биллиарда Сергей вернулся уже и без кия – проиграл не только деньги, но и сам кий.
18. Климченко Алексей Леонидович – первым ушел из НИИЭФА в начале разгрома моей лаборатории
19. Стариков Владимир Игоревич – пошел ставить двери
20. Вайкунов Владимир Петрович – каждый год на 23 февраля терял шапку
21. Дедюрин Андрей Николаевич
22. Большев Андрей Михайлович
23. Кобяков Федор Яковлевич
24. Орлов Василий ?
25. Касьянова Светлана Анатольевна – жена Саши Лебедева. Долго терпела Сашино пьянство, а затем произнесла: «Отпускаю проблему…». Скоро Саша умер.
26. Мымриков Валерий Викторович – о смерти Валерия Викторовича мне сообщил А.Б.Константинов 17-го декабря 2003 года. По имеющимся сведениям В.В. умер 8-го декабря – в годовщину смерти Леннона. Диагноз – непонятен. Говорят –воспаление легких, или иное… Еще раз – говорят: Валентина Гавриловна – вдова, Кардонова Галя, Лариса Егоровна.  Виновник смерти – Филатов!
27. Кравченко Михаил Юрьевич
28. ? Галина Валентиновна
29. Яковлев Виктор ? – тоже жертва, еще при Трохачеве перевели на производство, и… пропал человек
30. Попков Леонид Викторович
31. Мохов Виктор Анатольевич
32. Солнцев Сергей Евгеньевич (стал «альфонсом»)
33. Дьяконова Елена Владимировна
34. Фадеева Наталья Николаевна
35. Хоружий Виктор Николаевич
36. Волков Георгий Дмитриевич – уже там, далеко, где многие…
37. Пименова Лидия ?
38. Батаков Юрий Павлович
39. Опарин Александр
40. Маршев Владимир – конструктор, сначала работал вроде у Бондарчука, затем как-то появился в БИ-2, еще при мне. Чертил чего-то. Как-то я у него брал рассаду клубники на дачу, а у него дача на 45-м, туда, налево от горы. Хороший мужик был, простой. Помер в 2006-м. Сначала говорили – чего-то нашли у него и вырезали, потом еще раз вырезали. А сегодня (28.08.06) я был в МСЧ-122 и там увидел Бориса Ивановича, другого конструктора оттуда же. «Этот умер» - сказал он, когда я перечислял всех оставшихся там.

Оставшиеся после ликвидации БЛ-3 (Акопян, Байкин, Бурсиков, Ланцетов, Родин, Корсунский, Демидов, Корецкий, Кардонова, Егорова, Егоров, Бондаренко, Киселев) для истории интереса не представляют. Личный творческий вклад каждого, а, следовательно, и суммарный, равен нулю.


Другие, работавшие и умиравшие совсем рядом:
1. Моносзон Наум Абрамович – д.т.н., профессор, мой научный руководитель, начальник НИРКО-Б. После ухода из института уехал к дочери в Америку, там и умер. Он говорил: «Дружочек, ну кто же вам поможет кроме меня». Это когда я квартиру получал. Или: «не нужно спорить с тем, кто не спорит». Или: «не будьте наивны, никто вам ничего не сделает». Теперь мне ясно, что Глухих отправил Моносзона на пенсию сразу после запуска Т-15. И Чуракова (главный конструктор установки от НИИЭФА) – тоже, от чего тот и умер.
2. Столов Анатолий Михайлович – д.т.н. начальник отдела систем электропитания. Там была какая-то темная история с молодой женой и со смертью А.М. в автомобиле. После его смерти начальником отдела назначили никому не известного Кучинского В.Г., оказавшегося сыном профессора из ЛПИ.
3. Явно Абрам Ефимович
4. Спевакова Римма Эммануиловна (Фрума Менделевна) – уехала и умерла в Америке. Уехала гораздо раньше Моносзона. Она спрашивала меня: «Миша, Вы действительно гордитесь тем, что не вступали в партию? Да-а-а?»
5. Рождественский Борис Васильевич – кандидат наук, не имевший высшего образования. Разработчик КС-250. Умер в 2001 г.
6. Динабург Лев Борисович – умер где-то в нулевых.
7. Хрущев Виктор Николаевич – давно умер, еще в 80-е годы, сердце слабое было да и курил как паровоз. Кремирован и захоронен в колумбарии, вспоминали на кремации Якубовского
8. Чураков Гелий Федорович – главный конструктор Т-15 от НИИЭФА. Образование – Сельскохозяйственная академия. Умер от рака через год после запуска Т-15.
9. Титов Владимир Андреевич – д.т.н., первый и последний начальник НИРКО-Е. Умер, вроде от рака, где-то в конце 80-х. Мы с Константиновым его ходили хоронить, в результате чего я документы потерял вместе с пропуском в институт, но потом все нашлось. Говорили, что Титов любил отдыхать на Вуоксе, и вновь приезжающие могли довольно просто установить факт его присутствия на одном из островов. Если закупоренные, но пустые бутылки проплывали периодически мимо наблюдающего, это означало, что Владимир Андреевич отдыхает где-то выше по течению.
10. Шелгунов Григорий Яковлевич.  Его фраза: «Не расстраивайся, все это - маленький фрагмент в большой жизни».
11. Савиковская Елена Васильевна
12. Кузнецова Ирина Владимировна – встречаемся иногда
13. Калинин Владимир Васильевич – пробился и уехал в JAERI, т.е. в Японию, в центральную команду. Уехал в 1994 г. и вот, до сих пор нет. Молодец, сообразил вовремя. Вернулся в 2010-м, никому не нужный.
14. Волков Александр Федорович
15. Фокеев Валерий Федорович
16. Константинов Андрей Борисович – умер в 2009-м
17. Чвартацкий Роберт Викторович – умер в 2002 г.
18. Малышев Иван Федорович – главный конструктор НИИЭФА, умер от жизни
19. Мозалевский Игорь Анатольевич – начальник отдела сверхпроводимости; после выхода на пенсию ни дня не отработал более; умер по старости совсем недавно
20. Литуновский Ростислав Николаевич и его брат Владимир Николаевич («бедствуем» - говорил он в 2003 г.)

Итого, примерно 100 человек в списке. Еще столько же не упомянуто из близко знакомых (например, Витя Якубовский, Миша Михайлов и т.д.). Еще столько же не близко знакомых (Булгаков Сергей и др.). Сотни три – четыре.  Немного….

Кстати, Витя Якубовский умер под Новый Год 2012-го.