Шатлыгин

  Зачем я публикую этот рассказ, а точнее кусок из романа "Такая долгая жизнь"?
В моей семье были арестованы в 1937 году отец, его брат Максим, моя мать и дядя Ваня.Отец погиб.Реабилитрирован  полностью Верховным судом СССР в 1956 году.Максим, моя мать, дядя Ваня были осовобождены.Я  читал в 1991 году дело отца.Он ничего не подписал и НИКОГО НЕ НАЗВАЛ.Он признал только то, что назначал, как секретарь горкома, на отвественные должности людей,которые  "признали" себя троцкистами.Да,это было старшное время,но оно было не таким, каким его изображают псевдоисторик Юрий Пивоваров и Николай Сванидзе.Эти люди,а сегодня их много, те, кто "купается, как сыр в масле", чего бы никогда не было раньше, "заражены зоологическим антисоветизмом".Правда им не нужна.
Вот почему я решил опубликовать, по сути, документ,он-подлинный.
К этому хочу добавить.Бесспорно, государственной идеологией у нынешнего правящего класса и жирующего возле него-это антисоветизм, а точнее-антисоциализм.В это "идеологическое течение"  впысываются большие уже массы людей.От успешных писателей типа Акунина и Донцовой,до Галкиных и Петросянов.От футболистов-миллионеров до, несоменно, уже без всяких шуточек, наших новоявяленных миллиардеров,от  журналистов типа Алексея Пивоварова до какого-нибудь "управляющего СТЖ", у чиновников от мэра и его замов и  выше до....,сами можете продолжить список...ПОЧЕМУ?ПОТОМУ,ЧТО ВСЕ ОНИ СЕГОДНЯ ПОЛУЧАЮТ НЕ ПО ТРУДУ, а потому, сколько КТО СУМЕЛ УХВАТИТЬ...,ПО ПОНЯТИЯМ.
  Противоречия и разногласия между Путиным и Акуниным( я беру эти фамилии как знаковые, а не как конкретные  фамилии людей)-МНИМЫЕ. ВСЕ ВЫШЕПЕПРЕЧМСЛЕННЫЕ сидят в одной лодке.
Точнее,это мы с вами сидим ( сто тридацть миллионов) в "лодке" и находимся  среди "бушующего океана", а все эти ЗНАКОВЫЕ фигури "сидят на круизном лайнере" и их "противоречия" сводяться только: в "КАКОЙ КАЮТЕ"  сидеть, на верхней палубе или чуть ниже.
   Смотрел на нового президента Франции социалиста Олланда...Кортеж его останавливался перед ПЕШЕХОДНЫМИ ДОРОЖКАМИ и ПРОПУСКАЛ ПЕШЕХОДОВ.Урезает на ТРЕТЬ зарплаты себе и всем чиновникам. ПОПУЛИЗМ? ВОЗМОЖНО. Но НАМ СЕГОДНЯ ТАКОГО ПОПУЛИЗМА ОЧЕНЬ НЕ ХВАТАЕТ.
А теперь "кусок"ШАТЛЫГИН.
   "Никогда прежде за всю жизнь у Шатлыгина не было столько свободного времени, как теперь..
  Следуя совету Павла Петровича,врача он старался предаваться приятным воспоминаниям. Но не всегда получалось так. Воспоминания о пережитом приходили разные, как сны: легкие и тяжелые, отрывочные и долгие, последовательные, размытые временем и четкие, контрастные. Это были звенья одной цепи -- его жизни, но они не были связаны воедино хронологической последовательностью. Воспоминания текли, как течет весенний ручей из-под тающего снега -- свободно и неприхотливо, сам выбирая себе русло.
Он отчетливо помнил себя с четырехлетнего возраста -- тогда умерла мать. Как и всякий ребенок, он не мог до конца постичь страшный смысл случившегося. Отчетливо помнил только страх, который преследовал его, особенно ночью. Ложась в постель, маленький Валерий тотчас же укрывался с головой и, боясь шевельнуться, лежал с таким чувством, будто ему рассказывали долгую страшную сказку.
   Вскоре в их доме появилась мачеха. Никакого заметного следа в его жизни она, женщина тихая и бесцветная, не оставила.
  Отец был целиком занят работой на шахте: выбился в штейгеры -- горные мастера -- и очень гордился этим. Хотел, чтобы сын пошел дальше, и с нетерпением ждал, когда Валерий окончит гимназию, а потом институт. Но сын не оправдал надежд -- с четвертого курса его исключили за распространение среди студентов революционных прокламаций... С этого начался его путь в революцию.
* * *
В этот день, как обычно, Шатлыгин пошел в горы. Он медленно поднимался натоптанной тропинкой, вьющейся меж сухого колючего кустарника.
  Добравшись до «Чертова зева», он сел на камень передохнуть. Отсюда открывалась удивительная картина. Он живо представлял себе, как миллионы лет назад здесь вздыбился мировой океан. Клубы обжигающе-горячего пара взвились в небо, заволокли все серо-пепельным, непроницаемым.
   Вырвавшаяся из недр, внизу бушевала грозная огненная лава. И не было ни неба, ни земли, а были только две стихии -- огонь и вода.
Дыбилась, лопалась непрочная кора, и из разверзнутых кратеров, как из огромных ран, текла густая темно-красная «кровь» Земли. Рождался новый материк.
   Эта застывшая лава, в формах причудливых и неповторимых, представлялась Шатлыгину вечным памятником борьбе двух стихий, схлестнувшихся здесь в незапамятные времена.
Время близилось к обеду. Пора было возвращаться.
Перед обедом в санаторий приходила почта.
Писем Шатлыгин ни от кого не ждал, а привычка к газетам была у него давняя.
Войдя в холл, он увидел, что стол пуст. Все газеты уже разобрали, чего раньше никогда не было.
В углу под развесистым фикусом в кресле Валерий Валентинович заметил старого большевика Потапова с газетой в руках. Шатлыгин подошел к нему:
-- Здравствуйте, Василий Аксенович!
Но тот, видно, не расслышал. (Потапов был глуховат.) Тогда Валерий Валентинович повторил громче:
-- Здравствуйте, Василий Аксенович! Что там новенького?
Потапов поднял большие роговые очки, узнал Шатлыгина.
-- Вы не читали еще постановления Пленума?
-- Нет.
-- Ну что же вы?.. Присаживайтесь. Я, правда, уже на третьей странице...
Шатлыгин присел рядом. Стал читать:
«Во многих районах Харьковской области под видом бдительности имеют место многочисленные факты незаконного увольнения с работы и отказа в предоставлении работы исключенным из партии и беспартийным работникам. В Змиевском районе в октябре и ноябре 1937 года беспричинно сняты с работы 36 учителей и намечены к увольнению еще 42. В результате, в школах сел Тарановка, Замостяжного, Скрыпаевка и других не преподают историю, Конституцию СССР, русский и иностранные языки.
В городе Харькове по делу одной арестованной троцкистки Горской органами НКВД была допрошена в качестве свидетельницы работница завкома фабрики им. Тинякова Эйгорн. О своем вызове она поделилась с начальником спецчасти Семенковым, который немедленно после этого поставил на парткоме завода вопрос о связях Эйгорн с троцкисткой Горской. В результате этого Эйгорн была снята с работы в завкоме и уволена. Муж сестры Эйгорн, работавший в редакции местной газеты, уволен за то, что не сообщил о связях сестры его жены с троцкистами».
Чем дальше Шатлыгин читал, тем большее волнение охватывало его.
Он слышал историю с Эйгорн. На их заводе тоже, по его мнению, без всяких на то оснований исключили несколько человек из партии. Он поссорился с секретарем парткома и написал в ЦК партии. Наверное, писал он не один...
 «Надо достать эту газету!»
-- Куда вы, голубчик? -- спросил Потапов.
-- Я сейчас...
У газетного киоска стояла очередь отдыхающих.
-- Товарищи, разрешите! Мне очень нужно... У меня без сдачи...
-- Всем нужно, -- подал реплику сзади мужчина в полушубке.
-- Пусть возьмет, раз нужно, -- сказала пожилая женщина в платке.
-- У вас есть «Правда» за девятнадцатое января?
-- Вы из санатория старых большевиков? -- спросила киоскерша. Она узнала его: он нередко сам брал у нее газеты. -- Возьмите, пожалуйста.
-- Спасибо.
Шатлыгин стал читать на ходу. Но было неудобно. Остановился.
«Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков».
«Пленум ЦК ВКП(б) считает необходимым обратить внимание партийных организаций и их руководителей на то, что они, проводя большую работу по очищению своих рядов от троцкистско-правых агентов фашизма, допускают в процессе этой работы серьезные ошибки и извращения, мешающие делу очищения партии от двурушников, шпионов, вредителей. Вопреки неоднократным указаниям и предупреждениям ЦК ВКП(б) партийные организации во многих случаях подходят совершенно неправильно и преступно-легкомысленно к исключению коммунистов из партии...»
Кто-то толкнул Шатлыгина.
-- Извините...
Валерий Валентинович стоял посредине тротуара. Неподалеку была скамейка. Он подошел к ней. Присел.
«ЦК ВКП(б) не раз требовал от партийных организаций и их руководителей внимательного, индивидуального подхода к членам партии при решении вопросов исключений из партии или восстановления неправильно исключенных.
В Письме от 24 июня 1936 года «Об ошибках при рассмотрении апелляций исключенных из партии во время проверки и обмена партийных документов» ЦК ВКП(б) указывал на несерьезное, а в ряде случаев бездушно-чиновническое отношение партийных органов к разбору апелляций исключенных из партии...
В ряде районных партийных организаций был допущен совершенно нетерпимый произвол по отношению к исключенным из партии. Исключенных из партии за сокрытие своего социального происхождения и за пассивность, а не по мотивам их враждебной деятельности против партии и Советской власти, автоматически снимали с работы, лишали квартир и т.п.
Таким образом, партийные руководители этих парторганизаций, не усвоив по-настоящему указаний партии о большевистской бдительности, своим формально-бюрократическим отношением к рассмотрению апелляций исключенных при проверке партийных документов играли на руку врагам партии...
Как видно, предупреждающие указания местным партийным организациям были. И все же, несмотря на это, многие парторганизации и их руководители продолжают формально и бездушно-бюрократически относиться к судьбам отдельных членов партии.
Известно немало фактов, когда партийные организации без всякой проверки и, следовательно, необоснованно исключают коммунистов из партии, лишают их работы, нередко даже объявляют, без всяких к тому оснований, врагами народа, чинят беззакония и произвол над членами партии.
Так, например, ЦК ВКП(б) Азербайджана на одном заседании механически подтвердил исключение из партии 279 человек, Сталинградский обком 26 ноября утвердил исключение 69 человек, Новосибирский обком 28 ноября механически подтвердил решения райкомов ВКП(б) об исключении из партии 72 человек; в Орджоникидзевской краевой партийной организации партколлегия КПК при ЦК ВКП(б) отменила, как неправильные и совершенно необоснованные, решения об исключении из партии 101 из 160 подавших апелляции, по Новосибирской партийной организации таким же образом пришлось отменить 51 решение из 80; по Ростовской парторганизации отменили 43 решения из 66...»
Шатлыгин вспомнил Забелина. Тогда Михаилу Путивцеву он не стал ничего говорить. Да и не мог. Исключения из партии в крае приняли массовый характер. В одном только пединституте было сразу исключено тридцать коммунистов.
Шатлыгин пошел к Забелину, потребовал самого тщательного разбирательства по каждому персональному делу. Они были в кабинете вдвоем.
-- Мы с тобой не сработаемся, -- прямо сказал Забелин.
«Что бы он теперь сказал ему?»
«Пленум ЦК ВКП(б) считает, что все-эти и подобные им факты имеют распространение в парторганизациях прежде всего потому, что среди коммунистов существуют еще не вскрытые и не разоблаченные отдельные карьеристы-коммунисты, старающиеся отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях против членов партии, старающиеся застраховать себя от возможных обвинений в недостатке бдительности путем применения огульных репрессий против членов партии...
...Партийные организации и их руководители, вместо того чтобы сорвать маску фальшивой бдительности с таких «коммунистов» и вывести их на чистую воду, сами нередко создают им ореол бдительных борцов за чистоту рядов партии...
Пора покончить с чуждым для большевиков формальным и бездушно-бюрократическим отношением к людям, к членам партии.
Пора понять, что:
«Партия стала для члена партии очень большим и серьезным делом, и членство в партии или исключение из партии -- это большой перелом в жизни человека».
Пора понять, что:
«Для рядовых членов партии пребывание в партии или исключение из партии -- это вопрос жизни и смерти...»
Шатлыгин сложил газету. Встал. Пошел. Он почти бежал. Шаг его был легок. Вдруг он остановился. «Неужели я выздоровел?» Он слышал от кого-то, что от шока так и бывает: вдруг все проходит. Голова его была ясная.
«Павел Петрович, конечно же человек не машина! Он в тысячи, в миллионы раз сложнее. С машиной такого никогда быть не может!..» Он хотел обо всем этом сказать Терехову. К сожалению, Павла Петровича в санатории уже не было. Он уехал раньше обычного (Терехов жил в Феодосии).
В палате Шатлыгин прилег и стал перечитывать постановление. Вспомнил Михаила Путивцева. Отложил газету. Кузьма Хоменко написал ему, что Путивцева освободили от обязанностей первого секретаря горкома, перевели на другую работу. На какую? Шатлыгин намеревался обязательно написать, спросить. Но на другой день заболел...
* * *
Ночью Шатлыгина разбудила дежурная:
-- Вас вызывает Москва!
Шатлыгин оделся, поспешил вниз, взял трубку и услышал знакомый голос секретаря ЦК партии:
-- Как здоровье?
-- Здоровье?.. Сегодня прочитал постановление Пленума и выздоровел...
-- Одобряешь, значит? -- Чувствовалось, что секретарь ЦК у себя в кабинете, там, в Москве, чуть хитровато улыбнулся (Шатлыгин хорошо помнил эту улыбку).
-- Одобряю? Не то слово. Этот документ был нужен партии как воздух!
-- Ну а ты не считаешь себя обиженным? -- неожиданно спросил секретарь ЦК.
Что сказать? Врать не мог. Отвечать не хотел. Секретарь ЦК тоже молчал. Наконец он заговорил:
-- Мы тут разобрались. Забелин перестраховался. Он будет наказан. -- И, помедлив, добавил: -- Как ты смотришь, если мы возьмем тебя в Москву?
-- Приму с радостью любое назначение!
-- Не спрашиваешь, чем будешь заниматься?
-- Наверное, придет время -- скажете.
-- Скажу сейчас: будешь заниматься самоварами.
-- Самоварами?
-- Когда у тебя кончается путевка? -- будто не расслышав вопроса, спросил секретарь ЦК.
-- Могу выехать хоть завтра... Точнее, сегодня.
-- Сегодня не надо. Отдыхай пока, набирайся сил. Политбюро не приняло еще решения. Я тебе тогда сообщу... Спокойной ночи!
Шатлыгин все еще держал трубку в руке, хотя в микрофоне отчетливо слышались короткие гудки: на том конце провода трубка уже лежала на аппарате.
«Самовары!» Еще в гражданскую войну так они называли пушки. Значит, он будет заниматься оборонной промышленностью. Где? В ЦК? В наркомате?.. Если решает Политбюро -- это высокое назначение...
Он занимался прежде оборонной промышленностью. Но теперь, конечно, масштабы будут не те. Сможет ли он, потянет? Надо!
Шатлыгин был горд, что его посылают именно на этот участок. Шатлыгин чувствовал, понимал, знал, что надвигается близкая, страшная, не на жизнь, а на смерть война!

Конец первой книги