Три шага назад

               
    
Высшим было бы для меня созерцать жизнь без вожделения, а не как собака – с высунутым языком. Быть счастливым в созерцании, без приступов алчности и себялюбия. Лучшей долей было бы для меня любить землю так, как любит ее месяц, и одним лишь взглядом прикасаться к красоте ее.

Ф. Ницше
                I
«Я всего лишь маленькая, беспомощная и бесконечно одинокая девочка, стоящая посреди этой  сцены. Я одета в какие-то напыщенные, неудобные одежды, что уже тянут меня к земле и не дают мне двигаться, а губы мои плотно сомкнуты в дугу. Впереди меня – толпа, пестрый скоп одетых так же нелепо зрителей, чьих лиц я совершенно не могу разглядеть. Позади меня – декорации, множество несравнимо со мной огромных картонных домов и силуэтов людей, нависших над моей белокурой головкой. До этого момента я знала, что удерживало все эти декорации от полного краха, но теперь, когда тонкие веревочки всех их взаимосвязей с треском лопнули, уже ничто не помешает им рухнуть прямо на меня.
Я боюсь, я очень боюсь их. Я боюсь, что тело мое, маленькое и незначительное будет раздавлено и стерто ими в порошок еще до того, как я сумею разглядеть в зале напротив фигуры таких близких для каждого ребенка людей. Но больше всего меня пугает лишь то, что я так и не сумею им ничего сказать, что забуду в самый ответственный момент все слова, и губы мои останутся зажатыми до самого конца.
 Я – бледная пародия на человека. Скомканный и очень ограниченный актер, застывший в своей последней попытке докричаться до зрителя. И главная моя проблема состоит в том, что я не вижу ни одного такого зрителя, способного услышать мой немой стон.
Платьице намокает от пота и начинает налипать на мою худощавую спину и руки. Глуповатая бумажная корона уже проваливается внутрь моего растопленного черепа и затягивает за собой все волосы. Ноги мои дрожат, но не двигаются, а глаза мои делают ставку на первое из окон в зале, которому суждено вскоре разбиться.
Но вот проходит две, три минуты надорванной паники, и это, наконец, происходит.  Первые осколки вышибленных ветром стекол уже летят в толпу обезумевших пижонов, декорации надо мной раскачиваются, иногда касаясь меня, а я сама только продолжаю стоять, не шевелясь. Стальные перекрытия сцены и занавес сворачиваются вокруг меня словно кровь в маленькой ранке, и мне остается только ждать, когда и меня затянет и засушит внутри нее.
В последний миг я остаюсь немногословной. Я поднимаю голову наверх, пропускаю опустевший зал и вижу мой лишенной всякой опоры мир таким, каким он есть. Я принимаю его сминающим и крошащим последние из моих пережатых платьем костей, и с тех пор все вокруг меня гаснет, и я пропадаю. Пропадаю навсегда».
В то утро Кира в последний раз проснулась в таком добром здравии и полной уверенности, что между ее кошмарами и осознанной, комфортной и полностью упорядоченной жизнью есть четкая грань. Будучи натурой суеверной, но притом прагматичной, она всегда доверяла знамению этого сна, терзавшего ее уже на протяжении многих лет, однако никогда не пыталась разобраться в  его значении. Основанный, вероятно, на каких-то детских страхах, подобный выкидыш сознания тогда очень насторожил девушку, ведь его появление, как правило, всегда сопровождало какое-то особенное событие в ее жизни.
Вот и в тот злосчастный день 29 февраля 20.. года это событие уже сутра стояло на пороге ее вычурной квартиры и только ждало своего часа. Но сама Кира, разумеется, этого еще не осознавала. Она беззаботно пролежала в постели еще около десяти минут, борясь с плохим предчувствием, оставшимся ото сна, после чего встала и пошла принимать утренний туалет.
 Эта девушка, которую знакомые могли описать как стройную, длинноволосую блондинку с тонким носом, округлым лицом и немного выпученными глазами, тогда вела себя вполне естественно. Доживая свои, пожалуй, последние в жизни минуты спокойствия и определенности она готовила завтрак и собирала вещи в своей обыкновенной, всюду неаккуратной и даже небрежной манере.   
  Да, молодая студентка экономического университета отличалась легким пренебрежением в делах. Но, впрочем, в ее случае это было вполне оправданно. Ведь по жизни, за исключением некоторых моментов, она шла легко и непринужденно, а ее судьба упакованной и так точно отвечающей всем критериям успешности горожанки всегда складывалась таким образом, что ей вовсе не приходилось марать об нее руки. С ранних лет девушка была полностью защищена ото всех бед внешнего мира своим любящим и состоятельным отцом, а позже – своими многочисленными и не менее состоятельными пассиями. По большому счету, большинство ее привычек выдавало в ней человека, ничего не знающего о действительности и однажды просто откупившегося от нее. У Киры был заранее купленный диплом по специальности, нагретое место, любящий жених,  и больше всего на свете она ценила уверенность и стабильность. 
В то утро мало что, за исключением сна, могло внушить ей тревогу и хотя бы натолкнуть на мысль о грядущей катастрофе, что должна была вот-вот произойти в мире безо всякой на то предпосылки. К восьми часам она уже как обычно  надела на себя свою легкую шубу, сапоги на высоких каблуках и стала готовиться к выходу, о чем-то воркуя со своим избранником.
Извиваясь от его щекочущих вдохов и осыпаемая поцелуями, она  безуспешно пыталась собрать свою сумочку в коридоре. Ее ключи, паспорт и деньги все время выпадали у нее из рук, и ей потребовалось достаточно много времени, чтобы совладать с ними. А перед самым выходом, уже стоя на пороге, Кире отчего-то захотелось посмотреть на себя в зеркало, и она, конечно же, сделала это, улыбнувшись своему миловидному отражению. Осознание собственной привлекательности тогда сильно подняло ей настроение и, как казалось, обеспечило его на весь грядущий день.
Потом девушка неспешно спустилась вниз на лифте, прошла к стоянке и села в свой автомобиль. Она тронулась и направилась в университет, но так и не доехала до него. На первом же светофоре она выяснила, что забыла свой телефон дома и сразу же, не раздумывая, поехала за ним обратно.
Спустя несколько минут Кира уже снова стояла в лифте и нервно теребила в руках один из своих кулонов. Сумочку свою она  оставила в машине, и теперь ей был просто необходим хоть какой-то предмет, чтобы сосредоточиться на нем. Недавняя оплошность опять подпортила ей настроение и внушила некоторое внутреннее беспокойство, знакомое обычно тем людям, чьи планы редко совпадают с действительностью.  Это беспокойство в ней все время нарастало и по необъяснимым причинам достигло своего апогея тогда, когда она ступила на лестничную клетку. 
Именно там и произошла ее первая и, пожалуй, самая резкая и неожиданная встреча с провалившейся в какую-то пропасть реальностью. Кира уже достала ключи и как обычно прошла к своей квартире, но остановилась как вкопанная и замерла в нескольких метрах от нее. С первых секунд она еще не смогла полностью осознать случившегося, но просто громко и глубоко вздохнула и искривила такую гримасу, как будто внезапно оказалась в выгребной яме.
Девушка так и не двинулась с места  и спустя пять, и спустя десять минут. Во рту у нее отчего-то пересохло, а ноги подкосились так, будто по ним чем-то сильно ударили. То, что почувствовала она в те минуты, еще нельзя было назвать страхом – это было что-то нечеткое и  пока несозревшее, но очень неприятное. Борясь с порывами этого чувства, которые подобно  сырым блевотным массам поднимались прямо к ее горлу, она постоянно протирала глаза, чтобы проверить, не мерещится ли ей все это.
Прямо перед ней была дверь далеко нее квартиры.
Постепенно выйдя из ступора, Кира все же перепроверила номер этажа и номерок самой железной двери, совсем не похожей на ее деревянную и лакированную дверь. Все сходилось. И осознание этого болезненно укололо ее.
Повинуясь одним лишь инстинктам и отбросив всякий здравый смысл, девушка просунула  ключ в замочную скважину, но, конечно же, не смогла открыть дверь. Ошарашенная и недоумевающая, она дрожащей рукой позвонила три раза в звонок и стала ждать. В это время ей даже захотелось помолиться за то, чтобы сейчас ей открыл ее жених и сказал, что это была просто плохая шутка.
Однако этого не произошло.
Вскоре после трех звонков дверь открылась и навстречу Кире вышла какая-то одутловатая женщина в халате, с морщинистым лицом и  грудным ребенком на руках. Следом за ней появилось еще двое детей постарше и ее муж, низкий и полный мужчина с небольшой бородой, одетый в потрепанную рубашку и штаны. 
Женщина вежливо поинтересовалась, что ей, Кире, от нее нужно, но не получила никакого вразумительного ответа. Девушка только продолжала стоять и буравить ее своим выражающим  полную апатию взглядом.
Тактичная мать семейства не стала ждать заторможенной реакции своей гостьи и через некоторое время,  попрощавшись c ней, загнала всех своих домой и закрыла дверь прямо перед ее носом. Еще около пятнадцати минут окаменевшая Кира продолжала, практически, не моргая, смотреть на закрытую дверь, прежде чем во второй раз выйти из состояния полного оцепенения.
Она неуклюже доковыляла до ближайших ступенек и  с размаху села на них, опустив голову себе на колени. Девушка в первый раз в жизни оказалась в таком щекотливом положении и чувствовала себя абсолютно беспомощной. Бездумно она стала пускать редкие слезы и скрести накладными ногтями свое лицо. Сначала она делала это молча, но потом начала приглушенно скулить и издавать какой-то задавленный вой.
Кира совершенно забыла о своих прошлых планах  и мыслях. Какое-то время она, не смотря на все очевидные обстоятельства, еще продолжала думать, что все это ей только кажется или сниться, но ноющая боль от впивающихся в кожу ногтей заставила ее увериться в обратном. В очередной раз, повинуясь своим инстинктам, от безысходности она  опять подошла к своей двери и принялась истерически бить по звонку, прежде чем та женщина снова не вышла к ней навстречу.
Теперь уже, перестав молчать, Кира собрала остаток своих сил и деликатно попросила ее позвонить. Просьба несчастной по каким-то неведомым причинам была тут же выполнена безо всяких вопросов, и вскоре ей уже дали другой телефон.
 Кира принялась набирать по памяти номера родителей, своего жениха и вообще всех друзей. Но, как выяснилось, ни один из их номеров никогда не существовал. Пытаясь скрыть свой уже совершенно четкий  и предметный, обволакивающий ее с ног до головы страх, она вежливо поблагодарила новую хозяйку своей квартиры и даже дала ей немного денег.
Когда злосчастная дверь захлопнулась перед Кирой во второй раз, краски ее мира окончательно померкли и смешались в какое-то несуразное и бесформенное месиво. Еще совсем недавно такая уверенная в себе и счастливая девушка теперь ощущала себя изнасилованной ротой солдат и выброшенной на помойку. Она была готова вот-вот рухнуть вниз и передвигалась так, словно никогда в жизни не ходила на каблуках. Произошедшая с ней перемена была настолько молниеносна и ужасающа, что ее можно было сравнить лишь с выстрелом из крупнокалиберного оружия ей прямо в висок.
Кира, с трудом преодолевая ступеньки и держась обеими руками за поручни, спускалась вниз по лестнице. Она плакала навзрыд, смазывая всю тушь и ругая всех своих родственников и знакомых. Ей казалось, будто это они все подстроили ей, а сейчас сидят где-нибудь в тепле и смеются с нее. Весь мир показался ей тогда чем-то невероятно гадким и враждебным, и ей непременно захотелось куда-то убежать от него. Она намеревалась сесть обратно в машину и поехать в дом своего отца, находящийся за три квартала отсюда, но и тогда ей и в голову не могло прийти, как наивны были ее планы.
Кира вышла на улицу, и свежий морозный воздух слегка взбодрил ее и умерил ее желание плакать. Очень медленно и неуклюже, постоянно теряя равновесие, пошла она на своих  теперь крайне неудобных ей каблуках к  стоянке. Стоянка находилась за углом противоположного дома, но показалась ей запредельно далекой.
Девушка пошла прямо поперек двора, минуя всякие тропинки и не гнушаясь высоких сугробов. Если добавить к этому ее хромающую походку и растрепанный вид, то можно было понять, что выглядела она весьма странно, и  что она тут же привлекла к себе внимание всех находящихся во дворе зевак.
Но сама Кира даже не посмотрела в их сторону. Раздраженная, злая и напуганная она опустила голову вниз и стала следить за своими шагами. Никто из прохожих не собирался ей помогать и даже не поинтересовался,  что с ней случилось. Все они только молча за ней наблюдали, лишь иногда перешептываясь между собой, и тем самым вызывая у нее приступы дикой агрессии.
Ее невысокие сапоги быстро промокли, но и сугробы вместе с толпой безучастных людей вскоре остались позади,  и это не могло ее не обрадовать. Начавшийся снегопад немного утешил ее и даже заставил снова вспомнить о своем внешнем виде. Кира отерла тушь со своих щек и поправила прическу. В последний раз она попробовала себя успокоить уже на входе в стоянку.
Там девушка начала проходить сквозь плотные ряды машин, ища место, где она оставила полчаса назад свой автомобиль. Сначала ничто не показалось ей странным, но когда она не нашла своей серой иномарки в полагающемся ей месте, новый приступ страха и ненависти взбудоражил ее хрупкое тело.
В первые минуты, Кира, естественно, подумала, что ее машину угнали - ведь иначе и быть не могло. Издав надорванный вопль досады и отчаяния, бедная девушка хотела было уже пойти к местному сторожу, но тут в глаза ей бросилась одна немаловажная деталь. Ограда вокруг всей стоянки стала выглядеть иначе, чем всего каких-то тридцать минут назад. До этого она представляла собой обычный стальной забор с прямыми и длинными  перекладинами, а теперь на этом заборе появилось множество кованых узоров, рельефов и завиток. Также этот забор стал значительно ниже.
Кира не понимала, как можно было перековать или демонтировать старое ограждение и заменить его новым в такой короткий срок. Факты противоречивые, но, между тем, совершенно наглядные никак не взялись в ее голове и ставили под сомнение все ее представления о жизни. Тогда она по-прежнему не осознавала всей чудовищности грядущих событий, но уже подсознательно начинала готовиться ко встрече с чем-то невероятным.
Окончательно выбитая из колеи пропажей машины девушка в третий раз бездумно застыла на месте. Однако ее промедление не было особенно долгим. Холод и страх пробуждали в ней желание действовать, и она не могла ему не повиноваться. Выйдя с территории стоянки медленным  шагом, словно чем-то сильно ушибленная Кира без слов перешла дорогу и пошла пешком в тот район, где жили ее родители.
Идя по расчищенному от снега тротуару мимо домов и разных супермаркетов, девушка изо всех сил старалась ни о чем не думать. Мысли о том, что по каким-то неведомым причинам она в один день за несколько минут сошла с ума,  иногда все же доходили до нее, но не принимались ею. Они были так же нелогичны и совершенно необоснованны, как, впрочем, и все, что происходило с ней этим утром.
Кира прошла  по направлению к дому родителей три или максимум четыре квартала, при этом постоянно поскальзываясь и падая через каждые несколько метров. Боль от ушибов и смятение в те минуты, буквально, разрывали ее душу и только усугубляли панику. А со временем эта паника полностью победила остатки здравого ума негодующей девушки и тогда она, уже полностью исчерпав свое терпение, развернулась  и просто пошла обратно к своему дому, не дойдя до места назначения еще около километра.
Этот шаг с ее стороны стал всего лишь ответом нелогичности на нелогичность. Кира как будто решила забыть все утренние  происшествия и убедить себя в том, что все ее неудачи - вымысел, а причин, по которым ей пришлось идти тогда по тротуару, вместо того, чтобы сидеть в теплой аудитории просто не было. Подобный вывод был совершенно ничем не обоснован, но я полагаю, каждый из нас рано или поздно пришел бы к нему в такой ситуации.
И вот она стала возвращаться обратно уже второй раз за день. И как раз в тот момент навсегда изменившаяся действительность раскрыла перед ней себя наиболее явно. Когда девушка зашла за угол одного из только что пройденных ею домов, то она, к своему величайшему изумлению, увидела там совсем не ту картину, которую ожидала увидеть.
Вместо двух новостроек, одного внушительного торгово-развлекательного центра, бара, пары киосков, поворота дороги налево и ограничителя скорости, которые были за спиной Киры всего несколько секунд назад, за углом этого дома на ее глазах  расстелился абсолютно другой пейзаж. Большинство домов там стало значительно ниже, никаких магазинов и супермаркетов не было вовсе, дорога поворачивала явно направо и… вела к некому мосту через  реку, которая также никогда здесь не протекала.
Замешательству Киры не было предела. Она пошла вперед по улице, трогая руками с довольно глупым видом стены домов и даже собирая с земли снег. Она никак не могла поверить в случившееся и только разводила руками от непонимания. Ее даже не смутил тот факт, что все люди вокруг не обращали на ее странности внимания и сами вели себя необычно.
Это выглядело весьма комично. Нет, среди окружавших Киру толп не воцарилось никакой паники и даже смятения. Их перемена была менее наглядной и более интересной, ее можно было заметить лишь со временем. Все прохожие вокруг Киры выглядели так, будто споткнулись сегодня утром на чем-то абсолютно гладком или подавились воздухом, а теперь боялись в этом признаться. Каждый из них явно понимал, что происходит, но никак этого не выказывал, боясь быть высмеянным или непонятым.
Подобным диковинным, замешанным на общественных стереотипах ощущением наполнилась в те минуты вся улица и все дворы, мимо которых шла девушка. Но тогда это лишь развеселило ее. Она еще не осознала, что эти стереотипы и являлись последним рубежом здравомыслящих людей от сумасшествия. Рубежом, который мог рухнуть в любой момент.
Единственным, что действительно настораживало Киру, были дети. Дети не знали никаких норм и напрямую выражали свой страх  перед решившей покончить с собой реальностью. Они плакали, жаловались своим родителям и создавали крайне напряженную обстановку, сильно давившую на всех вокруг.
Немного отвлеченная видом людей Кира словно ходила по грязи и старалась не пачкаться. Необъятная темнота и первобытный, режущий ее пополам ужас подкрадывались к ней каждый раз, когда она начина хоть немного задумываться о происходящем. Девушка старалась не замечать этой темноты, наивно играя с нею и не желая в нее окунаться. Она бежала по улицам и продолжала постоянно падать, проклиная каждый раз свои каблуки. Она разбивала себе в кровь колени, рвала колготки, пачкала шубу и все время смеялась с холодных лиц, пытающихся не видеть в упор того чудовища, которое уже пришло за их душами.
Немногим позже Кира решила сама выйти ему навстречу. В тот момент темнота уже начала окутывать ее снизу вверх, и она начала понимать, что больше никогда не увидит ни друзей, ни отца, ни даже своего избранника. Такая мысль пришла к ней довольно спонтанно и уже не вызвала никаких негативных эмоций. Она восприняла ее как данность, и это было для нее самым худшим.      
Кира резко встала и, даже не вытирая кровь с изодранных колен, пошла обратно, за тот угол, из-за которого ей и открылся ее новый мир. Сердце ее сжалось, ведь она не могла даже предположить, что ожидает ей там. Она подошла к повороту дороги, прижалась  к стене дома и аккуратно, затаив дыхание,  выглянула  из-за нее.
Девушка взвизгнула и тут же притихла. Она широко раскрыла рот от изумления и  опять замерла. Перед ней снова предстали пейзажи, совсем непохожие на пейзажи ее города. Там были другие дома, другие магазины, другая дорога и, вообще, все другое до малейших вывесок и мусорных баков. Снег там еще не выпал, а деревья только начали сбрасывать листву к  последнему дню зимы! Но все это меркло по сравнению с тем, что за углом того дома даже само небо было другим. За спиной девушки его затянуло тяжелыми и серыми тучами, а прямо перед ней оно было  чистым, ясным и лишь слегка усеянным рваными облаками.   
Пытаясь унять свою дрожь, Кира, не спеша, ступила в очередную, поставленную с ног на голову действительность. Она пошла по незнакомым улицам и снова начала заглядывать в лица прохожих, которые также были дико напуганы, однако продолжали это скрывать. Предчувствие Армагеддона, необратимого конца уже накрепко засело в их сознания, но весь их жизненный опыт и здравый смысл полностью его отвергали. Иногда они сами начинали смотреть недоумевающими и растерянными глазами на Киру и все так же молчали, из последних сил сдерживая себя, чтобы не сказать чего-то лишнего.
Девушка тогда выглядела жалкой. Волосы ее были растрепаны, колготы порваны, а шуба неряшливо расстегнута. Со стороны она напоминала лишь какую-то пьяную, избитую проститутку. Однако вид ее не вызвал совсем никакого интереса у окружающих. Все люди, которых ей доводилось встречать на улицах, были так заняты сохранением своей наглядной тайны, что не обратили на нее ни малейшего внимания.
«Им просто нужно время» - подумала она в ответ на это. «Их же никто не предупреждал, никто этим не угрожал… Еще несколько часов, чтобы все осознать – и вот тогда начнется настоящий кошмар».
Кира шла все дальше и дальше, морщась от неприятного чувства. В ее сапожки уже натекла кровь с колен, и теперь она противно хлюпала и создавала ощущения чего-то липкого в области ступней. Но ей самой не было до этого никакого дела. Бездумно  и бессмысленно она проходила около сорока минут  вперед-назад по этой новой улице и так и не решила, что ей делать дальше.
Нужно признать, что за это время сам факт того, что вся ее прошлая жизнь, идеи, достижения, любовь и пристрастия уже ничего не значили не смог достичь ее сознания в полной мере. Находясь в шоковом состоянии, Кира так и не сумела принять его и сделать хоть какие-то выводы. Ведь для нее,  дамы рациональной и до сих пор уверенной в завтрашнем дне, все события этого утра были просто  неприемлемыми. Они воспринимались ею как дерево, выросшее  за считанные секунды прямо посреди асфальтированной дороги, и  вызывали у нее соответствующие эмоции.
Однако вскоре новое происшествие вывело Киру из замешательства и заставило ее очень сильно взбодриться. Она услышала в небе какой-то странный шум, подняла голову наверх и увидела над собой множество  птиц, налетавших со всех сторон горизонта. Все эти птицы были разбиты на стаи, летели, в зависимости от вида, на разных высотах и создавали в небе настоящий живой хаос. Сначала их было совсем немного, и их перелет показался Кире даже красивым зрелищем, но когда они начали заслонять собой  солнечный свет, плохое предчувствие сдавило ей грудь. 
Через несколько минут все стало ясно. Ужасающая правда и причина, по которой эти птицы вели себя так странно, прояснилась весьма быстро и посеяла первую открытую панику среди людей. Многие чайки, вороны и ласточки тогда начали синхронно, как по команде складывать свои крылья и лететь на землю вперед головой. А когда их тела уже стали падать живым дождем на дороги и тротуары, первые крики прохожих известили мир о начале конца.   
Брызги крови, силуэты обезумевших женщин и до смерти напуганных мужчин мелькали в то время перед глазами девушки. Она видела, как особенно большие птичьи туши, сбивали и убивали некоторых из них и как застилали они собой всю улицу. Она видела толпы беснующихся, до хрипоты орущих людей, которые метались вокруг нее в поисках укрытия и спасали своих близких. Она сама бежала за ними неизвестно куда и, повинуясь стадному чувству, постоянно кричала и расталкивала всех на пути к своему спасению.
 Но Кире все же повезло, и ее инстинкт самосохранения не дал сбоя. Всего за каких-то несколько секунд, чудом балансируя на хрустящих каблуках, она сумела добраться до навеса над ближайшей бакалейной лавкой и даже ни разу не упасть.
Оказавшись, наконец, в безопасности, она немного перевела дух. Кира осмотрелась вокруг себя и подумала, что самым страшным для нее и других людей теперь может стать только обвал перекрытий, если живой дождь скоро не прекратится. Птичьи тела барабанили хлипкую конструкцию навеса, словно град и вот-вот могли где-нибудь ее обрушить. Раззадоренная и предельно сосредоточенная  девушка поняла это очень быстро и уже через пару минут решила покинуть этот тонущий корабль, пока он не утянул ее за собою на дно.
Она заметила  вдалеке безлюдный и огражденный аркой переулок, до которого никто, видимо, не сумел добежать, и стала незаметно к нему подходить. Еще через минуту, не замеченная в суматохе почти никем, она зашла в него и смогла в первый раз за все последние два часа вздохнуть действительно с облегчением.
Отрешенная Кира попыталась поразмышлять там над поведением птиц. Ведь их массовые падения вовсе не выглядели так, будто  причиной им являлись люди. Они было похожи скорее на всеобщий, межвидовой и, наверное, осознанный суицид, и именно это насторожило ее больше всего. Она перебрала в своей голове множество разных вариантов, но в итоге остановилась на одном из самых, по ее мнению, обоснованных. Она решила, что птицы, ориентирующиеся в пространстве по магнитному полю земли, просто утратили в новом, не имеющем никаких закономерностей мире, эти ориентиры и сами подвели себя под вымирание.   
Хотя Кира недолго забивала себе этим голову. Она тяжело сглотнула и стала отрешенно смотреть на месиво, как из человеческих,  так и из птичьих тел. Ей уже не было страшно. Последние два часа ее жизни, видимо, совершили  какие-то необратимые изменения в ее мозгу, и она, до истерии чистоплотная и боящаяся вида малейшей капли крови девушка, смотрела на весь этот ужас уже без содроганий.
Она оперлась о холодную стену и принялась даже с неким цинизмом вытирать вонючую кровь со своей одежды.  Лицо ее оставалось каменным. Кира будто уже действительно сошла с ума, и ее пустой, выгоревший голубоглазый взгляд выражал это как нельзя более явно. Когда с одеждой было покончено, она еще посмотрела какое-то время вперед, а потом резко и демонстративно повернулась и пошла в переулок.
Нельзя было понять, что двигало ее ей тогда. Может, на самом деле, первые стадии нервного расстройства, а может ее перестрадавшая душа уже была просто  не способна на любое чувство, сложнее праздного любопытства. Во всяком случае, потерявшая к тому моменту абсолютно все и уже ни на что не надеявшаяся Кира  выходила из своего переулка довольно уверенно. Она была готова принять теперь любую картину, любое обстоятельство и любую правду об изменившемся мире и, казалось, уже ничто не могло ее удивить.
Однако судьба, как всегда, оказалась гораздо хитрее. И как только девушка вышла из темноты, очередная реальность  тут же захлестнула ее и поглотила собой в считанные мгновения.
То было набережная. И я надеюсь, уже не нужно объяснять, что взяться ей на улице со стаями мертвых птиц было просто неоткуда. На  набережной была теплая и приятная погода и быстро осмелевшая Кира сразу же вышла ей навстречу из переулка. Она увидела над собой яркое закатное солнце, вывеску, написанную на испанском языке, и сразу поняла, что оказалась где-то в южном полушарии.
То, каким образом ей удалось преодолеть тысячи километров, пройдя всего десять метров, осталось для нее загадкой. Но ей и не хотелось думать над этим. Слишком неподъемной и необъятной казалась ей глыба той тайны, которая каждый раз падала ей на голову при мысли о происходящем. Тогда, отпустив свое окончательно вывернутое восприятие, Кира просто продолжала осваиваться в новом мире.
     Она отошла еще дальше от переулка и вышла в незнакомый город. Там вдалеке от нее тянулись линии пустующих пляжей, а прямо над ней предстали две полосы дороги, разделенные рядами посаженных пальм. На дороге этой стояло множество брошенных и открытых машин, и по ней никто не ездил. Вокруг Киры, будто в каком-то сне, поодиночке или парами разгуливали местные жители. Все они, исключая только редких детей, ходили, молча и явно не понимая,  куда и зачем им следует идти. 
Девушка посчитала, что в этом городе до сих пор еще не произошло никакого события, ставшего посылом к началу всеобщего сумасшествия. Она застала здешних людей еще внешне спокойными, угнетенными и уже готовыми взорваться порывами истерии и паники. Чтобы зажечься, им нужна была только искра,  и вскоре эта искра вспыхнула как раз за ее спиной.
Тогда ее сильно отвлек звук бьющегося стекла. Она обернулась и увидела сзади себя двух неблаговидных мужчин, пробивающих битой витрину ювелирного магазинчика. Девушка отпрянула от них и инстинктивно прикрыла лицо руками, а когда опасность миновала, то присмотрелась к ним внимательнее.
Те мужчины были высокими и, как водится здесь, загорелыми латиноамериканцами среднего возраста. Одеты они были в какие-то убогие обноски; оба небритые, грубо сложенные и издающие много шума, они показались Кире очень нелепыми и противными. Судя по их многочисленным татуировкам и озлобленным, выражающим звериное удовлетворение лицам, можно было понять, что они либо недавно отсидели в тюрьме либо еще числились как заключенные.
С радостными криками они выносили прямо в руках целые горсти разных блестящих украшений на улицу. Сопровождавший их вой сигнализации лишь немного заглушал их самих и привлекал внимание прохожих и полиции даже не как само действие, но только как громкий звук. Хотя этот звук никого и не напугал, он стал чем-то вроде разрядки, накопившегося в воздухе напряжения, и поэтому на него много кто сбежался.
Но подоспевшие люди тут же замерли в бездействии, а обнаглевшие воры за неимением мешка или другой тары разделись по пояс и стали складывать свою добычу прямо на разорванные майки. Они смеялись и чуть ли не плевали в собравшуюся вокруг них толпу. Ими овладевало пьянящее ощущение вседозволенности и эйфории, и для них было грехом не насладиться им в полной мере. Они оба осознавали уникальность момента, и  набирали столько, сколько могли унести. Они совсем не понимали, что подобные моменты никогда не возникают сами собой, и что за них в любом случае придется платить, а в данном случае, даже более серьезно, чем просто судом и тюрьмой.
Однако грабеж продолжался и почувствовавшие вкус анархии мародеры со временем начали смотреть на толпу уже не просто как на наблюдателей, но как на средство. В частности, мужчины обратили внимание на Киру. Удивившись ее странному и неуместному для этих теплых краев наряду, они лукаво переглянулись и стали медленно к ней приближаться. Прохожие, почувствовав неладное, не только не попыталась защитить девушку, но тут же молча расступилась и даже подтолкнули ее вперед.
У Киры вновь пересохло в горле, и подкосились разбитые ноги. Ужасающее безразличие людей вокруг и перемена, произошедшая с ними всего за два с лишним часа,  тронула ее до глубины души и вызвала в ней отвращение. Она смотрела на раздетых по пояс грабителей, слегка кивала головой по сторонам  и все еще не могла осознать, что ей угрожало. Беглая и науськивающая испанская речь становилась для нее все громче и словно обволакивала и гипнотизировала ее. Кира захотела бежать, но сразу же поняв, что далеко уйти ей не удастся, осталась недвижимой.
И вот преступники уже протянули к ней свои длинные, исчерченные шрамами и диковинными татуировками руки. Их неразборчивая речь стала принимать ласкательные и в то же время приказные тона, а их глаза начали, буквально, сверлить девушку, будоража ее разыгравшееся воображение. Вдруг один из них провел рукой по ее шубе и громко, фальшиво рассмеялся. Этот смешок нашел явное одобрение в толпе тех приличного вида мужчин, женщин и даже детей и был воспринят ими как нечто вполне адекватное. Он только усилился и стал каким-то дребезжащим, когда руки другого мародера, имитируя нежность и деликатность, коснулись волос Киры.
 С каждой секундой его прикосновения приобретали все более навязчивый характер и начали причинять ей боль. Чем ближе приближался этот латиноамериканец к лицу девушки, тем отчетливее она чувствовала исходящий от него гниловатый запах пота. Окруженная со всех сторон Кира сначала не сопротивлялась и позволила снять с себя свою шубу, но когда она почувствовала грубые ладони одного из мужчин ниже своего бедра, что-то в ней  явно взбесилось.
Это стало для нее той самой искрой и выходом всего накопленного за утро страха и отчаяния. Не издавая даже никаких криков, резко вырвавшись из сильных рук державшего ее сзади мужчины, она с размаху пробила каблуком хлипкий башмак и ногу того, кто был спереди. Девушка оттолкнула его от себя и, не обращая внимания на его стоны, изо всех сил ударила его в пах и выскользнула, таким образом, правой ногой из сапожка.
Другой мародер обхватил руками теперь уже талию Киры, но она, невероятным образом вывернув свое тело, впилась своими длинными и еще не переломанными ногтями ему в лицо. Извиваясь с какой-то дикой,  экзорцистской частотой, девушка  царапала его глаза, лоб и рот  и словно бьющаяся в агонии змея освобождала свое тело. Грабитель сзади нее лежал обездвиженный, и она смогла сосредоточить всю свою злость и негодование на обнявшем ее человеке.
Рывок за рывком Кира все же вырвалась и отскочила от мощного удара, который был направлен ей прямо в голову. Не удержав равновесие на одном каблуке, она с грохотом упала  на спину и перебила себе дыхание. Она попыталась встать, но смогла лишь только приподнять голову и посмотреть на стоящего над ней мучителя.  Девушка была приятно удивлена:  его разодранное лицо уже не растягивалось в лукавой и похотливой улыбке и выглядело растерянным. Кира поняла, что он больше озабочен своим раненым в ногу другом, чем ей самой и, поэтому, не теряя ни секунды,  встала на четвереньки и принялась уползать от него прочь.
С жадностью глотая плохо проходивший воздух и борясь со своим удушьем, девушка постоянно оборачивалась назад. Сквозь завесу черных  и поглотивших ее зрение пятен, она видела, как толпа в считанные секунды потеряла интерес к израненным грабителям и отошла ближе к лежащим на майках драгоценностям. С криками и улюлюканьем те люди принялись нагребать их себе в карманы, и, не страшась никаких острых осколков, толкать друг друга подальше от блестящих камней.
Кира еще долго смотрела им вслед, уползая от них с поразительной скоростью между открытых машин. Она старалась не опускать голову вниз,  чтобы не замечать своих до мяса разодранных колен и ногтей, под которыми уже начала сворачиваться чужая кровь. Сквозь собственную слюну, слезы и тушь девушка продвинулась  приблизительно на триста метров от места происшествия и только тогда догадалась выбросить и второй сапожок. Она с презрением отшвырнула его от себя и продолжила свой путь уже в одних теплых и похожих теперь на решето колготах.
Иногда Кира падала и продолжала лежать так несколько минут, прежде чем снова поползти или пойти вперед. Она уже совсем не боялась тех вырвавшихся из тюрем зверей и даже толп, потерявших подобно птицам всякие моральные ориентиры. Ее уже не интересовали бегущие по набережной в поисках своих детей женщины или беснующиеся в припадках гнева мужчины. Ее совсем не удивляли подростки, которые, как и ее недавние знакомые пытались пролезть в пустующие магазины. Ее удивляло только то, с какой поразительной скоростью выплыла на поверхность  вся эта так тщательно скрывавшаяся дрянь, а также то, как быстро приняли ее люди. Даже в своем плачевном и замкнутом положении она уже начинала понимать, что общество, со всеми его устоями, кризисами,  войнами и храмами доживало свои последние часы и что ей в этом обществе уже не было места.
Еще через несколько сотен метров Кира увидела на своем пути женскую фигуру в деловом костюме с телефоном. Подойдя чуть поближе, она разглядела в ней молодую и испуганную латиноамериканку, которая только что вышла из своей машины. Эта девушка стояла прямо посреди дороги и пыталась набрать  какие-то номера. Она  проговаривала свои беглые испанские ругательства и с озадаченным лицом смотрела на экран  уже бесполезного телефона. С ее губ все время срывалось слово, примерно похожее по звучанию на слово «полиция», и именно этот факт вызвал у Киры сильное сочувствие. Ей вдруг захотелось чем-то помочь несчастной, стоящей у самого начала дороги сумасшествия, на которую она сама ступила сегодня утром.
Хромая и растрепанная Кира подошла к ней без лишних слов и приветствий. Она бросила на нее косой, встревоженный взгляд и выхватила ее телефон у нее из рук. Не обращая внимания на ее непонятные возгласы, она кинула его как можно дальше от себя и сделала успокаивающий жест правой рукой. Сначала незнакомка чуть не набросилась на нее за такую неслыханную дерзость, однако потом резко успокоилась. Кира не понимала, что конкретно она хотела ей сказать, но чувствовала, как с каждым ее все более тихим и неуверенным словом ощущение реальности неизбежных перемен подступало к ней все ближе.
Со временем загорелая девушка вообще осеклась и замолчала. В ее глазах явно проявилась фигура того невероятного монстра, которому Кира ранее приписала все свои беды.  Она рассеянно развела руками и на несколько секунд закатила глаза к небу. Постоянно оступаясь, широкими, напряженными шагами незнакомка стала отходить от своей красной машины и стоящей рядом с ней оборванки. Она пошла спиной вперед, стараясь держать под контролем каждое ее непонятное слово, движение и даже вздох.  Вид у нее был такой, будто она врезалась в темноте в какое-то препятствие и теперь отступала от него с предельной осторожностью.    
 Через минуту или две эта странная девушка уже скрылась за углом ближайшего дома и больше никогда не появлялась ни в этом городе, ни на этой набережной. Кира проводила ее взглядом до самого последнего момента, и пошла дальше мимо ее раскрытой машины и места, где лежал ее разбитый телефон. Ей было искренне жаль ее, как и было искренне жаль всех подобных ей людей и себя саму. К ней вновь вернулись воспоминания о столь близкой ей всего пару часов назад жизни, и она грустно вздохнула.   
Последним, о чем еще подумала  девушка, идя по озаренной закатом набережной, было само обилие брошенных автомобилей. То, что здешний народ за какие-то два часа смог отвергнуть те материальные ценности, к которым он прикипал десятилетиями, было для нее поразительным. И то ли здешние люди действительно боялись случайно заехать на другой конец света, то ли просто бросились пешком на поиски своих близких, но машинами они не дорожил вовсе. Большинство из них, видимо, в надежде еще хоть какое-то время продержаться на своем размытом пространстве, не хотело менять его слишком часто. Хотя, конечно, попадались и отщепенцы, и редкие, едущие по встречным полосам и тротуарам автомобилисты еще могли встретиться Кире.
Со временем, отбросив идею о машинах, девушка сосредоточилась на своем теле. Вызванный перенапряжением голод, жажда  и ноющая боль в ногах не давали ей спокойно идти. В поисках хоть какого-то крова, она обратила внимание на открытое кафе со стеклянными дверьми и стенами в нескольких десятках метров от нее. Кира аккуратно, стараясь не смотреть в глаза впадающим в психоз местным жителям, пошла к нему. Она собиралась только украсть оттуда что-нибудь съестное, и никак не рассчитывала увидеть там официанта или повара.
Однако тот толстый человек в шапке, теплой куртке, штанах и тяжелых ботинках, которого Кира встретила в самом кафе, точно не был ни поваром, ни официантом, ни даже обезумевшим хозяином заведения. Притаившись в самом углу залы  со своим ружьем наперевес, он все время смотрел по сторонам и отнесся к приходу Киры весьма неоднозначно. Мужчина вскинул ружье в ее сторону и на чистом английском приказал ей стоять смирно и не двигаться.
С трудом вспоминая школьный курс языка, девушка спросила его, что он здесь делает, но не удостоила себя ответом. Грозный белый человек встал, снял с себя шапку и, не опуская ружья, подошел к ней почти в упор. Через минуту напряженного ожидания, он задал Кире тот же самый вопрос, что задала она ему раньше, и демонстративно дернул затвор. Снова напрягшись, девушка  объяснила ему, что она лишь прохожая, которая зашла в это кафе, и совсем не желает ему зла. Но на этом  ее неожиданный допрос совсем не закончился.
Подставив ствол ружья к животу Киры, он спросил ее, где они находились.  Девушка сама не знала ни названия этого города, ни даже страны и не придумала ничего лучше, чем сказать: «где-то в Южной Америке».  Такая ее реакция еще сильнее взбесила человека с ружьем и заставила его подумать, что над ним просто издеваются. В порыве гнева, он замахнулся на нее прикладом, но тут же опустил его и, словно сдувшись, опять сел на один из стульев.
«Что происходит?» - заговорил он с ней уже значительно уважительней и спокойней.
Не зная, что сказать и как описать все то, что творилось на улице, Кира промолчала. Она немного отстранилась от стола со странным мужчиной и подошла спиной к дверям.
Однако сам мужчина продолжал говорить, будто не заметив этого. Утратив былые суровые нотки в голосе, он бегло и неразборчиво начал жаловаться на то, что сегодня утром куда-то исчезла вся его семья, и что дом его каким-то образом превратился в кухню этого ресторанчика. Он рассказывал, как этим утром, около восьми часов перестал показывать телевизор, отключился телефон и интернет, и как в его поселке стали без причин пропадать люди. Он был сильно растерян и вызвал у Киры, ровно, как и встреченная ею накануне девушка, лишь холодное сочувствие.
 Она поняла, что этот человек не опасен, и решила все-таки решила пока не покидать его. Она поинтересовалась у него, есть ли здесь что-нибудь съедобное и была очень разочарована, узнав, что из еды на кухне остались только замороженные овощи, мясо и специи. Не имея не желания, ни времени и, говоря откровенно, ни умения, чтобы что-то приготовить, Кира прошла только к барной стойке, чтобы выпить.
В это время ее новый знакомый предложил ей осмотреть ее многочисленные ссадины и раны, и представился врачом. Но девушка вежливо отказала ему. Выпив сначала вдоволь газированной воды и с наслаждением утолив свою жажду, она принялась за спиртные напитки, чем вызвала его легкую ухмылку.
Немного расслабившись, она сняла теплую кофту и осталась в одной блузке. Со временем, раны начали припекать ее, и ей не осталось ничего, кроме как промыть их в здешнем, находящемся в углу зала туалете. Кира зашла туда и привела себя в порядок так, как только это было возможно.   
Девушка провела в пустующей уборной около двадцати минут, наслаждаясь теплой водой и ощущением внешней защищенности. Но спустя эти двадцать минут, новый удар от изменившейся действительности не заставил себя ждать. 
Когда Кира начала выходить по внутреннему коридору из туалета, то резко почувствовала в своем теле холод. А когда она, наконец, вышла из коридора, то тут же остановилась. Девушка заметила, что ее знакомый человек с ружьем куда-то пропал, а сам свет в зале стал более ярким и белым, утратив свои красные закатные оттенки. С ужасом она медленно повернула голову к застекленным дверям ресторанчика и увидела там бескрайнюю, иногда прерывающуюся ледяной кромкой заснеженную пустыню.
Кира со скоростью пули метнулась к барной стойке, схватила свою кофту, надела ее на себя и снова зашла во внутренний коридорчик, показавшийся ей отчего-то очень теплым. Она высунула из него только голову и принялась наблюдать за тем, как порывы бушующей непогоды  уже начали заносить через щели первый снег на пол кафе. Кира почувствовала, как стремительно стала падать температура вокруг нее и как постепенно ее кожа стала продевать через себя тонкие острия колющего дискомфорта.  Ей вновь стало страшно.
Отвратительная перспектива получить обморожение показалась ей даже худшей, чем перспектива быть изнасилованной или пришибленной телами птиц. От безысходности, прямо как у дверей своей квартиры, девушка стала звать того человека с ружьем, но, разумеется, тщетно. Он исчез внезапно и безвозвратно, оставив ее саму, полуголую и неприспособленную один на один с морозной стихией.
Через пять минут, войдя полностью во внутренний коридор, Кира захлопнула за собой двери на щеколду, много раз перекрестилась и даже прочла какое-то подобие молитвы. Не желая принимать уже  студенящие ее порывы воздуха, она подумала, что если откроет дверь еще раз, то уже не увидит там этих снежных пейзажей. Зажмурившись, она открыла дверь чуть позже и была крайне подавлена тем, что уже обложившие окна ресторана узоры и снег никуда не делись.
Кира так и не стала снова закрывать двери, поняв, что они ее не спасут. Она оставила себе небольшую щель и лишь наблюдала через нее за тем, как лопались одна за одной бутылки с водой в баре от перепада температуры и как вздувались обмокшие от снега картины на стенах.
Прикосновения холода становились все более ощутимыми. Сначала они дошли до пальцев рук и ног Киры и принялись неспешно загонять ей иголки под ногти, а потом уже укутали грубыми объятиями и все ее плохо укрытое, босое тело. Девушка стала дрожать и стучать зубами, пытаясь согреться. Она чувствовала, что температура в зале ресторана продолжала стремительно падать, все сильнее затягивая свои колючие цепи вокруг ее скукоженных плеч и бедер.
А когда стало уже совсем невыносимо, она опять вернулась в туалет и открыла кран с горячей водой. Девушка решила обогреть себя таким образом, но тут же отпрянула от умывальника, причинив своим рукам сильную боль. Подсознательно убегая от холода, она зашла в самый конец помещения, включила автоматический аппарат для сушки рук и притаилась, в надежде, что морозный ветер не достанет ее там. 
Однако не все было так просто для Киры, и все ее попытки хоть как-то противостоять свихнувшемуся миру уже очень скоро потерпели фиаско. Вскоре девушка прислушалась и услышала через завывания ветра, хлюпанье воды и шум согревающего аппарата чьи-то далекие крики. Крики эти, по-видимому, издавал человек, находившийся вне ее спасительного ресторанчика, и это удивило ее больше всего. Кира была уверена в том, что это кричал ее заблудившийся товарищ с ружьем, и поэтому она  без лишних колебаний, предварительно сильно согрев руки и ноги,  снова вышла к дверям из уборной.
Девушку поразило то, с какой скоростью заснеженная пустыня сумела поглотить ее убежище. Занесенные уже приличным слоем снега столики, стойки и поваленные стулья совсем не внушили ей доверия и только усилили страх перед стихией. Но внимание ее все же было обращено не к ним, а к затихающим воплям, доносившимся недалеко от ее кафе. Сквозь пелену узоров, охвативших здешние стеклянные стены и двери, девушка попыталась увидеть, кто же их издавал. Она прыгала, приседала, всячески изгибалась и, в конце концов,  разглядела человека, а точнее сразу двух людей, которым не посчастливилось оказаться в том белоснежном и леденящем хаосе.
То были мать и ребенок. И судя по их одежде и цвету кожи, они были весьма неухоженными цыганами. Растрепанные фигуры женщины лет тридцати и ее малолетнего сына медленно приближались к ресторанчику Киры и постоянно падали в глубокий и рыхлый снег. Девушка сразу поняла, что одеты они были совсем не по погоде, и что их жалкие тряпки ветер продувал ничуть не хуже, чем ее тонкую блузку.    
Осторожно ступая по обледеневшему полу, Кира немного приблизилась к  дверям и помахала рукой приближающимся людям. Она понимала, что они в любом случае зайдут в кафе,  и поэтому ей необходимо было заявить о себе как можно раньше. Но ни мать, ни ребенок не увидели ее. Оба сгорбленные, укутанные в пестрое и распанаханное ветром тряпье, они только медленно шли ей на встречу, все время оступаясь и окунаясь в снег.
Девушка глянула на примерзшие двери и сильно, на расстоянии вытянутой руки приоткрыла их. Вырвавшийся в помещение порыв ветра тут же чуть не сбил ее с ног и впился в ее неприкрытую кожу подобно картечи, выдавив из нее глухой окрик.  Этот окрик быстро донесся до цыган и впервые обратил их внимание на Киру. На секунды они оба подняли свои головы и сразу же сгорбились вновь, чтобы не обжечься ветром.
 Между ними и спасительным кафе оставалось всего метров двадцать, и девушка искренне надеялась, что им все-таки удастся дойти до него уже в течение нескольких секунд. Но ее надежды не оправдались. В очередной раз, упав в снег и вдоволь опалившись раскаленной белизной, та женщина и ее ребенок  ясно дали понять, что уже не могут идти. После своего падения они поднялись и, прижавшись друг к другу, остались стоять, уповая только на чудо или на  Киру.
И так как на первое рассчитывать не приходилось, девушке было необходимо принимать какое-то решение, причем в кратчайшие сроки. И она приняла это решение. Совершенно не задумываясь о том, что ждет ее уже остывшие ноги без обуви на снегу, она бросилась вперед из ресторанчика.
И сразу же чья-то невидимая рука резким, точным и болезненным ударом перебила ее дыхание. Как только Кира наступила на снег в колготах, ей показалось, что она вступила в  жерло настоящего вулкана, горящего белым пламенем. Невероятная гамма ощущений, выворачивающих весь ее стан и цепенящих ее мозг, тут же захлестнула ее и не позволила ей осознать ничего, кроме своих шагов.
Эти двадцать метров для Киры показались самой длинной дорогой, которой ей когда-либо приходилось проходить. Она прошла их в полном забытье, и только когда ее ноги оказались уже по колено в снегу, а  раскрасневшиеся руки  коснулись чей-то обмерзшей одежды, память вновь вернулась  к ней. Она дошла до тех цыган и всем телом прижалась к груди женщины, чтобы согреть собой ее малолетнего сына. Она, буквально, вдавила его в единственный здесь источник тепла и сама начала трястись от острой как бритва боли, уже надколовшей ее череп прямо изнутри.
Слившиеся в одну тугую и пережатую дугу губы Кира прошлись по голове дрожащего мальчика и поцеловали его. В следующую секунду шея ее громко хрустнула, и она резко обернулась назад, чтобы начать вести его и его мать к спасению. Однако не успела она сделать и первого шага, как неожиданно заметила, что ее ресторанчика уже не было перед ней. И даже сам снег в двадцати метрах от нее оказался не примят, будто, и не стояло там  никогда подобного здания. За ним тянулась все та же бескрайняя ледяная пустыня, и ее вид  для Киры был равносилен смерти.
Бедная «спасительница» широко открыла рот и пустила много густого, тяжелого пара вокруг себя. Ее конечности уже начали понемногу неметь и обволакивать ее пустым мертвенным безразличием. И если раньше Кира чувствовала себя так, как если бы на ее дороге вдруг выросло дерево, то теперь - как  если бы врезалась в это дерево на полной скорости.
Новый порыв ветра застыл в ушах девушки, словно далекий колокольный звон.  Этот звон со временем  только усиливался, и, казалось, даже цыгане дрожали ему в унисон. Но уже через две или три минуты он быстро утих, а вместе с ним утих и стук их сердец. Одно за другим, тела матери и ее ребенка, стали глухо падать в хрустящий снег прямо перед Кирой, вырвав из-под нее всякую опору.
Девушка только чудом удержалась на ногах после этого. И ей не хотелось даже плакать. Она понимала,   что осталась жива не потому, что была лучше одета, а только потому, что провела на холоде меньше времени. Она наклонилась, еще раз пустила пара и укрыла лицо руками в порыве полного отчаяния.
Ноги ее слушались все хуже. Шея ее будто встала железным стержнем вдоль ее спины и не давала голове двигаться. Никогда раньше она не находилась в таком сильном исступлении и никогда раньше ей не приходилось испытывать такой резкой и выворачивающей наизнанку боли как сейчас.  Для нее уже перестали иметь значение воспоминания о ее сладком утре, милом любовнике, о каких-то переживаниях, желаниях, стрессах, модах,  и даже о тех мертвых птицах, в конце концов. В ней была только боль. Боль, боль, боль и еще раз боль наводняла ее всю и уже хлестала через край ее опущенной на колени души.   
Кира падала молча, отчаянно борясь со стихией и холодом за каждую секунду своей сознательности. Беспомощная, она водила по воздуху руками и ловила своими посиневшими губами раскаленные снежинки. Она продолжала дрожать до последней секунды и только усиливала свои страдания. Шок и холод уже окончательно выбили ей мозги, а теперь онемение просто заканчивало свою черную работу и вымещало в ней все то, что до этого называлось жизнью…
В последний момент Кира вспомнила  чьи-то далекие и расплывчатые слова о том, что человеку во сне видятся узоры невиданной красоты, когда он замерзает насмерть. Она не знала, кому принадлежали эти слова и были ли они правдивы. И меньше всего ей хотелось это проверять. Она только помнила, как упала самим лицом в холодную пропасть и как ее больше не стало. Сгинуло ли в той пропасти ее тело или  растаявшие где-то представления о реальности  - не известно. Для нее ясно было только то, что возврата к старой жизни со всеми ее законами, тождествами и авторитетами уже не было, и что с этим так или иначе нужно было мириться.






                II

С того злосчастного дня, когда Кира разом потеряла все и чуть не погибла в ледяной пустыне прошло уже около двух лет. За это время в мире произошло очень много вполне закономерных изменений, которые, буквально, перевернули все человеческое общество, природу и культуру с ног на голову.
Население Земли к тому моменту сократилось уже, примерно, на девяносто процентов, а та малая доля выживших уже почти перестала напоминать прежних людей. И было тому, действительно, много причин, как социально-психологических, так  и чисто физиологических.  В основном, проблема состояла в самом первом и наиболее стойком принципе новой действительности – принципе невозможности накопления или сбережения чего бы то ни было. В таких условиях обесценивались не только любые материальные блага, заработок которых разом утратил всякий смысл, но нечто гораздо большее.  Такие вечные ценности как семья, мораль и религия отныне стали пустым звуком. Общность любых сословий или народностей перестала переставлять собой силу и постоянство, а значит,  и каждый человек в итоге остался одинок наедине с объявшим  его хаосом.
Лишь единицы смогли отпустить этот хаос и все то, ради чего они жили или еще могли жить. Эти люди были самыми нежелательными личностями старого общества или теми, кто в последствие стал таковыми. Сумасшедшими параноиками, каждый из которых считал своим долгом построить десяток теорий по поводу произошедших перемен и добровольно опуститься чуть ли не на животный уровень существования. Их сумасшествие стало альтернативой добровольной или навязанной смерти, и сумасшествие же осталось последним укладом жизни, строем и идеологией нового общества. 
Ведь все здравомыслящие люди тогда как никогда глубоко осознали, на чем же действительно основывалась их эволюция и прогресс. Все они как никогда остро осознали потребность в нахождении хоть каких-то законов и равенств между их опытом и реальностью, и они же, как никогда сильно ужаснулись при мысли, что само понятие об этом равенстве стало полной бессмыслицей…
За те два года изменилась сама суть существования не только человека, но и, вообще, какого бы то ни было существа. Изменился сам принцип оценки мира всем живым и неживым, само понятие о норме и правильности всяческого действия… Другими словами из системы удалился тот самый наблюдатель, что единственно был способен осудить в ней всякое событие и дать последнюю оценку всякому явлению. Мораль и цивилизация пали, а значит, в мире не осталось больше ничего, что продолжало бы иметь свои четкие свойства и описания.
Теперь, чтобы выжить, человеку нужно было выбросить за борт все то, что он вынес из своих прошлых лет. Теперь основой адекватности стало полное безразличие и  способность признать свою несостоятельность, даже не как части чего-то целого, но как отдельного вида. Аморальность и жестокость, открытое желание единственно использовать любую живую тварь стали главными принципами того, кто еще продолжал цепляться за жизнь. Все связи между выжившими стали носить только одноразовый, мимолетный  характер и всё, что  осталось им, лишенным всех сакральных ценностей людям, – это только потреблять, потреблять и еще раз потреблять все подряд без разбора, дабы утолить образовавшуюся в них пустоту… 
Одним словом, изменившаяся жизнь стала очень веселой, а главное – непредсказуемой. Никто не мог знать, где он проснется на утро, засыпая где-нибудь на лавочке разрушенного города или прямо на земле в чистом поле. Никто не мог быть уверен, что он дойдет до угла ближайшего дома и не окажется на его крыше в ту же минуту. Ни один человек не мог говорить ни о каком предмете или явлении с уверенностью, а значит все, кому твердая опора под ногами была жизненной необходимостью, просто вымерли.
Но те же, кто остался, называли себя не иначе как странниками или путешественниками. Они были изрядно побитыми новым миром людьми, которые воспринимали себя нищими посреди свалки, где им принадлежало абсолютно все и в любых количествах. Иначе говоря, они были мародерами, никогда не производившими хоть что-то своими руками. В первые месяцы катастрофы  их рационом была, в основном, мясная диета, навязанная  им обилием трупов попавших в капканы цивилизации животных, а позже, все они без исключения превратились в вегетарианцев, питающихся только сезонными овощами и фруктами или запасами награбленных из магазинов консервов.
В основном, странниками становились молодые, но уже постаревшие на глазах парни и девушки. Именно им было гораздо проще принять смерть старого мира и попробовать прижиться в новом. Старшее же поколение на проверку оказалось совершенно нежизнеспособным, так как потратило слишком много  времени  на бесполезное и опасное нахождение логики в том, что не могло иметь ее по определению.
Всем выжившим обязательно нужно было носить с собой большие походные рюкзаки и много теплой одежды на случай, если за углом соседнего дома их накроет арктический ветер. Каждый из них по-своему учился жить совершенно без страха, ведь никто не мог гарантировать им и элементарной безопасности. Ни один мужчина, женщина или ребенок не был застрахован от возможности оказаться в следующую секунду на дне Марианской впадины или от возможности быть сброшенным в многокилометровую пропасть с высоты невысокого забора.  Однако подобные случаи происходили с ними довольно редко. В большинстве своем, они либо сами рано или поздно сводили счеты с жизнью, либо  становились  жертвами обстоятельств.
Но естественный отбор в конечном итоге сделал свое дело и тех двух лет с лихвой хватило, чтобы отсеять среди странников всех слабых или  превратить их в скопища грязных и пускающих слюну фигур с рюкзаками за спиной.  Фигур, способных без причин убивать, насиловать и иногда даже есть друг друга. Хотя, чем больше времени проходило с момента катастрофы, тем миролюбивее и спокойнее они становились. Странники коротали подобия своих дней и ночей в вечном и бесцельном пути по меняющимся у них под ногами дорогам и находили этот процесс весьма захватывающим.
На этих дорогах для них  стали вполне нормальными явления огромных транспортных судов прямо в пустынях  или зданий, внезапно возникающих на горных вершинах. Никто из них уже не удивлялся, увидев посреди очередного хвойного леса стаю мертвых дельфинов и барахтающихся в грязи водоплавающих черепах. Ни для кого не было шоком, когда целые квадратные километры тропических джунглей за секунды вырастали перед ними в полярных льдах и почти так же быстро там увядали…
Каждый из них тогда, впрочем, как и вся планета,  погрузился  в явную и безрассудную игру в поддавки с самим собой. Все пути расстояния, к которым они привыкли, в те времена стали носить глубоко условный, абстрактный характер  и любые направления их движения перестали быть отрезками  пространства, имеющими начало и конец, но формами выражения, состояниями и условиями жизни. Географические и небесные объекты, утратив свои четко фиксированные месторасположения, начали просто заплетаться в структуру их развороченной реальности произвольным образом и создавать для них самые непредсказуемые картины.
О, эти картины были очень красивы, я знаю. Их великолепие выходило за рамки любых представлений даже самых изощренных умов прошлого. В них все блистало такой полнотой и трепетом сочетания всех возможных палитр, оттенков, запахов, звуков и образов, что всякий, кто их видел, слушал, чувствовал и занимался с ними любовью, уже не мог представлять себе никакую красоту, кроме красоты их остроугольного и полностью разнузданного беспорядка…
Но вернемся к нашей истории. Ведь где-то среди этих наложенных одна на другую картин, в месте вне пространства  все это время жила, а точнее выживала и сама Кира. И сегодня, в годовщину судного дня, она провела уже много часов к ряду, беззаботно лежа на краю какого-то обрыва и играя красками очередного универсума.
 Тогда она свесила свои руки в пропасть и с отсутствующим лицом наблюдала, как постепенно на них вздувались вены и краснели пальцы. От безделья она лениво водила головой из стороны в сторону и гладила своими твердыми от грязи локонами свои же разгоряченные плечи. Девушка ни о чем не думала и ничего не ждала в те минуты. Кровоточащее солнце перед ней  ласково расчесывало пески неведомых пустынь, а ее почти оголенную грудь и торс приятно обдували прохладные и неспешные ветра умеренных широт. Она лежала на стыке двух реальностей, не опускаясь ни в одну из них до конца и искренне наслаждаясь этим.
Кира была дико рада, что смогла победить на сегодня свой рецидивный приступ головной боли и апатии. Подобные приступы у нее, как и у многих выживших, начались уже через месяц после катастрофы, и не закончились по сей день. Они возникали из-за сбоя ее приспособленного к определенному типу климата и часовому пояса организма в новых условиях и иногда  приводили к ужасным мукам. Во время них девушке никак нельзя было помочь;  ее телу просто нужно было время, чтобы сполна заплатить за возможность жить среди хаоса и привыкнуть к отсутствию привыкания как такового.
И вот, в тот день,  уже отдав ренту болью новой реальности, она наслаждалась своей благостью и просто богоподобной свободой.  Кира ворочалась на земле, щекоча себя пушистыми травами и улыбаясь от вида косяка мелкой и еще влажной рыбы, упавшей с неба в песчаный бархан. Она медленно приподнимала свою раскрасневшуюся правую руку, чтобы нащупать свой старый рюкзак и вскоре уже коснулась его.
Девушка вспомнила все неспокойные моменты, пережитые бок о бок с ним и заулыбалась еще сильнее. Для нее он был уже и не вещью, но всей культурой, а его содержимое - ее религией. Его пустота была единственной знакомой ей пустотой, наполненной чем-то определенным, а поэтому и настолько ей дорогой. Там лежали все ее пожитки и главное ее напоминание обо всей прошлой жизни – целых полтора килограмма завернутых в отдельные упаковки жвачек.  Разумеется, они были для нее не средством для чистки зубов,  но сакральным и даже культовым предметом, которым она причащалась в самые важные или сложные моменты. Они были для нее даже значительней алкоголя и наркотиков, разрывающих набухшую действительность еще сильнее. Они были для нее как чаша Грааля и копье Лонгина для христианской церкви, как идолы для язычников; они были ее символами старой жизни, и их она чтила как ничто другое.
Внезапно Кира перепроверила и пересчитала их количество и осталась довольна расчетами. Она поймала себя на мысли, что достигла состояния абсолютного блаженства в сложившейся ситуации и поэтому продолжила беспечно лежать на солнце. Она никуда не спешила и не о чем не тревожилась. У нее был целый океан времени, чтобы прочитать те пару украденных ею из библиотеки книг и  вдоволь насладиться местными пейзажами.
Кира находилась в состоянии явного транса и глубокого, медитативного спокойствия. Она чувствовала себя царицей посреди окружавшего ее бардака, царицей с большой буквы, женщиной. Говоря откровенно, она уже так приросла душой к этому бардаку, что слабо представляла себя отдельно от него. Хаос был ее морем и во всем, что могло выйти за его берега,  она чувствовала удушье...
Но в те минуты девушка дышала размеренно и спокойно, не боясь порвать окружающие черты своими глубокими вздохами как еще два года назад. Незаметно для себя она пролежала еще несколько часов, а может и целых столетий, и, в конце концов, устав загорать на границе миров, встала.
Кира отряхнула себя и, совсем не желая прикрывать свою наготу, накинула на плечи только тяжелый драный тулуп и рюкзак. Она пошла назад от обрыва, пиная  ботинками маленькие камешки в молодой весенней траве. Над ее головой склонилось сразу две горных, усыпанных снегом и облаками вершины, а под ней заструился один маленький ручеек, в котором плавали странные мутировавшие жабы и пестрые рыбы.
Кира шла, улыбаясь и перепрыгивая с одного скользкого валуна на другой. Природа Анд или Альп… или, в общем, неизвестно каких гор, была ей очень по душе. Поросшие мхами многолетние дубы вокруг нее и вывороченные в кореньях балюстрады холмов казались ей сказочными. Пышность и гротеск форм, выросших и вываленных по всему пути ее движения, воспринимались ею как декорации театра новой реальности и заставляли ее чувствовать себя актрисой на сцене во время пьесы абсурда. Однако девушка по-настоящему ценила эту роль и не хотела ее менять. Ее окрепшие мышцы и легкие тогда были уже почти нечувствительны  к вечному грузу на спине и помогали ей  вливаться в царство горного леса в удивительно игривом и необременённом ничем состоянии.
Она прошла или, вернее сказать, пролетела по ущелью между огромными скалами и пейзажами умопомрачительной свежести около километра. После чего ей захотелось опять устроить привал и понаблюдать за ними без движения, и, видимо, это желание стало ее ошибкой.
Кира остановилась у небольшой дельты ручейка. Она села в траву, достала немного цельного зерна и лука, и хотела было приняться за еду, как услышала вдалеке шум бурлящего моря. Она посмотрела в сторону, откуда этот шум доносился, и увидела там толщу воды высотой в несколько метров, стремительно несущуюся прямо на нее. 
Сразу бросив еду и сообразив, что на реакцию у нее есть максимум секунд сорок, девушка снова взвалила все на себя и принялась лезть вверх по одному из довольно пологих, но богатых на выступы и неровности склону скал. Ее цепкие, привычные к перегрузкам руки и ноги подняли ее уже гораздо выше уровня воды, когда огромная волна с грохотом врезалась в гору и начала убывать.
Кира добралась до небольшой пещерки, теперь больше напоминающей грот и во второй раз свалила с себя все пожитки. Явления таких волн были настолько обыденны для нее, что даже не успели испугать ее. С невозмутимым видом она продолжила свою более чем скудную трапезу и отвлеклась от нее только тогда, когда водные брызги долетели и до ее укрытия. 
Тогда она высунулась из него, посмотрела вниз и громко рассмеялась от вида ободранного и переломанного пополам самолета, торчащего одним крылом из-под воды. Его обшивка была омерзительна, а все иллюминаторы выбиты. Нельзя было разобрать, какой авиакомпании он когда-то принадлежал, и как давно он оказался выброшенным в море. Этот лайнер был всего лишь непригодной побрякушкой старого общества, насмешливо приплывшей под ноги девушке и не более того.
Кира понаблюдала за ним еще минуту, а потом доела свой вегетарианский обед. Она не стала надолго задерживаться в пещере, так как неожиданный прилив сильно нарушил ее покой и придал ей нового задора для продолжения пути. За считанные секунды странница в третий раз за сегодня собрала свои вещи и начала выбираться из узкого и неуютного грота.
Девушка совсем не удивилась тому, что все горы и леса вокруг нее перестали существовать, как только она выползла оттуда. Сам грот уже не находился на возвышении в скалах, а располагался в небольшом поросшем цветущими травами холме. Этот  холм вместе с несколькими подобными ему стоял посреди какой-то степи, прерываемой с одной стороны горизонта тонкой полоской моря или реки. 
В этой степи  занимался рассвет. Небо там было затянуто обрывками стремительно черных туч, а холодный ветерок  с моря сулил собою скорый дождь. Поля впереди Киры перетекали желто-серыми, унылыми тонами и сильно портили ей настроение своим видом.
Путешественница  разочарованно вздохнула, ведь она явно рассчитывала на что-нибудь более красочное, и пошла прямо в поле, в сторону от холмов. Девушка снова продолжила свой бесцельный и бесконечный путь, опустив голову и углубившись в нахлынувшие на нее воспоминания.
На этот раз она шла без перерыва гораздо дольше – около двух часов в одной и той же реальности. Однако когда ей захотелось пить, и она остановилась у ближайшего ручейка, то тут же стала свидетелем одного удивительного, хотя и нередкого в ее время события.
Приблизительно в ста метрах от нее за мгновение, пока она закрыла глаза и умывалась в ручье, разом возник целый город. Нет, конечно, городом те три ряда разваленных и поросших плющом коттеджей можно было назвать с большой натяжкой, это было скорее маленькое поселение, но факт оставался фактом, и неожиданное появление домов посреди поля тут же привлекло к себе внимание девушки.
Вытерев с лица капли пота и воды, она осторожно пошла к нему. Не особенно удивляясь, движимая в большей мере своим любопытством и практическими проблемами, Кира решила обследовать весь поселок и при возможности украсть из него что-нибудь полезное. Меньше чем через минуту, она  уже вошла во внутренний дворик одного из коттеджей и принялась его обыскивать.
Кира вела себя аккуратно и старалась создавать как можно меньше шума. Ведь для нее всегда существовал риск того, что в каждой новой ее действительности могли оказаться другие, более агрессивные и напрочь отбитые странники, не желающие делиться своим добром. Сбросив с себя рюкзак, она достала оттуда свой маленький и давно небоеспособный от влаги пистолет без патронов и показательно подняла его над собой.
Однако тогда коттеджи, как ей показалось, были абсолютно безлюдны. Кира убедилась в этом после нескольких минут гробовой тишины на улицах и продолжила перерывать их сверху донизу. В первых трех особняках ее не ждало ничего интересного, кроме нескольких пачек чудом не отсыревших спичек и одной алюминиевой кружки; единственное, что девушка сумела выяснить об их обладателях, так это то, что они были либо немцами, либо жили в немецкоязычной стране. 
Но вот еще через четыре похожих друг на друга дома, Киру все-таки настигла  занимательная находка, а точнее встреча. Она произошла в самом непредставительном, покосившемся одноэтажном коттедже с высокой пристройкой и плоской крышей, стоящем в самом конце улицы. Сначала это  хлипкое и дышащее на ладан строение не показалось девушке местом, где могли храниться уцелевшие вещи, и она не  хотела туда идти, но потом, словно ведомая наитием,  все же решилась его обыскать.
Сад того домика, который бросился ей в глаза первым, пребывал в запустении, а все его деревья были будто свалены сильным ураганом. Стены этой некогда окрашенной в серый цвет кирпичной лачуги поросли мхами вплоть до уровня забитых досками окон, а ступени на подъеме у ее входной двери провалились. Сама дверь, хоть и была выбита с петель, но еще держалась в проеме и ужасающе скрипела на ветру.
Кира подумала,  что там никто не жил уже много лет и до катастрофы, не говоря уже о том, чтобы хранить там что-либо после нее, но отступать было не в ее правилах. Девушка прошла через сад по каменной тропинке от обвалившейся ограды, и толчком окончательно высадила расшатанную дверь. Она заглянула внутрь дома и поразилась тому, что увидела уже в первой же его комнате. Интерьер этой комнаты выглядел так, будто в ней жили люди, хотя и с весьма странными наклонностями. Все предметы скромной и пыльной мебели там были на месте и вокруг них, почти за каждую ручку, за каждую ножку и лампу было перевязано множество веревок и канатов. Эти канаты не были старыми и не создавали впечатление вещей, лежащих здесь  более двух лет и более того, все они в итоге заплетались в один пучок, который вел из гостиной в следующую комнату.
 Кира пожала плечами. С момента катастрофы она видела всего пару человек, державшихся за свои дома, и то  последнего через неделю от ее начала. Но чтобы кто-нибудь додумался до такого через два года после краха цивилизации? Для нее это было так необыкновенно и невозможно, что она до последнего не могла в это поверить.
 Но рано или поздно ей все же пришлось  принять суровую реальность и пройти в гостиную, чтобы осмотреть все перевязи веревок. Она понимала, зачем они были здесь. Ей и самой когда-то приходило в голову поэкспериментировать с ними, но она не решалась этого сделать, откровенно испугавшись игры с новым миром. Кира начала бродить по комнате и заметила, что там не было ни одного предмета, не соединенного веревками с общим пучком. В конце концов, она пошла по направлению этого пучка и вышла в коридор  странного дома.
Куча веревок лежала там на полу и вела по ступеням наверх, в пристройку. Но прежде чем подняться по ним, девушка заглянула за вполне пристойные  двери здешнего туалета и только убедилась в своих предположениях – уборная тоже выглядела так, словно ей недавно пользовались, и тоже грешила веревочными узлами, везде, где только можно было их завязать. Кира не стала долго задерживаться на ней и вот уже поднялась на второй этаж в большую и совершенно пустую комнату с очередной смежной дверью, в которую входили концы всех веревок через специально выдолбленное в ней отверстие.
Любопытная гостья уже было подошла к той белой двери, чтобы нажать на ее ручку, как вдруг услышала из комнаты посторонний шум. Она прислушалась и разобрала в нем чьи-то тяжелые шаги, а чуть позже и скрип досок, как будто кто-то лез по деревянной лестнице. Через несколько секунд все эти звуки умолкли где-то на крыше, и Кира, не выдержав своего щекочущего страха перед неизвестностью, наконец, открыла двери.
То, что она увидела за ними, превзошло все ее ожидания. Комната перед ней представляла собой небольшую и аскетичную спальню с маленькой кроватью, письменным столом  и целыми горами разнообразной аппаратуры. Среди них были приемники, передатчики, сломанные измерители напряжения, разобранные системные блоки и сотни, если не тысячи заполонивших все помещение проводов. Единственное окно в этой комнате было также очень необычным. Оно состояло из двух утепленных пухом и материей ставен, и прямо к нему была снаружи приставлена лестница, отчего-то не замеченная Кирой при осмотре дома раньше. Вторая, хлипкая и  узкая стремянка стояла в самом углу комнаты и вела, конечно же, на крышу. Сбоку от нее лежал пучок тех самых, тянущихся с первого этажа канатов, который также уходил наверх через приоткрытую ляду.
Кира раскрыла рот от удивления. Она прошла боком по узкому, еще не заваленному проводами проходу в центре этой комнаты и заметила на письменном столе помимо бумаг с расчетами какие-то объедки. То были огрызки брызжущих соком экзотических фруктов, и оголодавшая девушка мгновенно засунула их себе в рот, даже не удосужившись позвать хозяина.
Но уже очень скоро, немного пресытившись, она все-таки захотела пойти с ним на контакт. Недолго думая по поводу того, где этот мужчина или женщина могла находиться, она сняла рюкзак, положила его рядом с канатами и полезла на крышу.
 Кира все время путалась в тонких веревках и потому поднялась туда не так быстро, как ей этого хотелось. Она встала там в полный рост и тут же, вспомнив о своей наготе, быстро застегнула шубу. Перед ней, на другом конце  крыши предстало какое-то чудовищное, перевязанное с ног до головы веревками существо, назвать которое человеком было весьма сложно. 
Это существо, одетое в оборванное подобие серой куртки, такие же штаны и башмаки было очень старо. Его огромная, свисающая почти до самых колен седая борода делала его исковерканное солнцем и морщинами лицо округлым и очень маленьким. Иссохшие руки этого существа крепко держали какие-то проводки, соединяющие надетые на нем наушники с  переносной  станцией, и постоянно тряслись.
Сама  станция стояла на небольшом табурете, а рядом с ней, в соответствующих креплениях красовалась маленькая спутниковая тарелка. Бородатый старик в наушниках сидел позади нее и был настолько увлечен прослушиванием своих сигналов, что  не заметил прихода гостьи. Он ничего не записывал из услышанного и хранил абсолютное молчание; по виду его можно было сравнить лишь с радиолюбителем, недавно поймавшим какую-то особенную волну и сейчас наслаждавшимся этим. С первых же секунд встречи он показался Кире совершенно безопасным, и она без промедления подошла к нему почти в упор.
Однако этот сумасшедший еще долго не замечал ее, словно издеваясь над ней. Девушка тщетно махала руками перед его нахмуренным лицом, касалась его плеч и головы и всячески пыталась вывести его из оцепенения. 
- Оставь меня ненадолго, - сказал он после длительного промедления своим басовитым голосом. - Кем бы ты ни была. Скоро начнется дождь, мне нужно будет уходить, а я не хочу тратить зря своих драгоценных минут.
Кира попыталась произнести что-то в ответ, но в последнюю секунду так и не смогла ничего сформулировать.
- Что вы тут делаете? – задала она  встречный вопрос еще позже и снова услышала вокруг себя лишь шум полевых трав вдалеке.
- Вы не хотите говорить? А может вам чем-то помочь? – с должной учтивостью продолжала она, - Не каждый же день я встречаю на наших дорогах человека, который бы знал мой язык.
Но и на эти слова загадочный старик ничего не ответил. В его наушниках раздавался нечеткий треск, к которому он внимал с непреклонным усердием и, видимо, не хотел слушать ничего, кроме него. Девушка почти сразу уяснила, что легкого разговора у нее с ним не получится, и поэтому отошла на противоположный край крыши, села там на небольшой парапет и приготовилась ждать. Она четко знала, что не уйдет отсюда, пока не выведает всех тайн этого чудака, а для этого ей нужно было набраться терпения.
Но, к счастью, треск в его наушниках стих уже через  пару минут, и он сразу же поднял на Киру свою бородатую голову.
- Кто ты? –  спросил старик, прокашлявшись.
Девушка вежливо представилась и в первый раз за долгие месяцы пожалела, что не надела ничего под своей шубой. Она была немного смущена этим, однако быстро привыкла. Первым, что ее интересовало, были веревки, перетянутые по дому, и хотя она догадывалась об их назначении,  все равно спросила об этом.
- Ну, ты же понимаешь, – протяжно и не спеша ответил ей их хозяин. – Они здесь для того, чтобы удерживать все в целостности. Для того, чтобы помогать мне работать с моим оборудованием.
Кира в недоумении развела руками.
- И что, это действительно помогает? – поинтересовалась она.
- Я сначала сам сомневался в их эффективности, - старик сильно поперхнулся, - но когда я проверил свою Теорию на практике, у меня уже не осталось выбора.
- Что за теорию? – задала Кира очередной, вполне логичный вопрос и вызвала этим у своего собеседника бурю хрипящего и противного хохота. Он смеялся довольно долго, а когда закончил, то резко встал с табурета, положил на него наушники и обратился к небу, будто решая, быть сегодня дождю или нет.
- Знаешь, а ведь еще три года назад я был известным академиком, настоящим авторитетом в области квантовой физики, – начал он издалека, мгновенно став серьезным. - И когда два года назад случилась известная тебе катастрофа, я почти сразу раскусил все ее причины. Более того, я сумел их систематизировать и сделать на их основе множество… открытий. Совокупность этих открытий, собственно, и есть моя Теория.
На этом месте старик прервался и оценивающе посмотрел на Киру. Он, видимо, хотел выяснить, слушает ли она его с должным любопытством  и стоит ли ей что-либо открывать. Но через минуту, убедившись в ее серьезности, он все же продолжил.
Суть  этой теории, которую я выстроил почти сразу после происшествия, заключалась в том, что в известный тебе день наша реальность резко коллапсировала и, перестав состоять из атомов и молекул, приняла форму волн.
- Волн? – плохо понимая своего собеседника, переспросила Кира.
- Да, волн, причем волн с очень специфическими свойствами. Эти свойства до сих пор позволяют им приобретать природу частицы только тогда, когда у них есть косвенный, - и тут ученый дернул за одну из своих веревок, - или непосредственный наблюдатель. Другими словами, наша действительность, является таковой только до тех пор, пока мы ее осязаем, слышим, чувствуем или видим. В противном случае, она начинает существовать отдельно от нас и упорядочиваться каждый раз в совершенно произвольном порядке… Это почти как со светом.   
   У Киры отвисла челюсть.
- И более того, - не умолкал сумасбродный старик, - вся соль данного процесса заключается в субъективности присутствия наблюдателя. Это значит, что отдельная форма волны всего прочего мира правильна только для отдельно взятого человека. К примеру, пока ты не встретила меня, я был для тебя волной и наоборот. А, таким образом, все, что находится или могло находиться вне пределов твоего восприятия, может оборачиваться для тебя чем угодно. И бесконечное число этих вариаций не имеет никакой определенности – оно может меняться ровно столько раз, сколько есть во всем мире людей или животных, способных выступать в роли наблюдателей.
Девушка чуть не упала с крыши от такого шквала нахлынувшей на нее информации. В сердцах она хотела задать множество вопросов, но каждый раз ее прерывал старик, видимо, испытывающий несказанное удовольствие от своих слов.
- И главная проблема современности, - продолжал он, - согласно все той же моей Теории, заключается в том, что  утром 29 февраля 20.. года мир утратил своего единственно объективного наблюдателя, который только и мог удерживать его в порядке законов. Может, это звучит дико, но я вообще считаю, что в тот день отошел от дел или умер не больше, не меньше, но сам Господь Бог…
На этом неожиданно развернутый ответ бородатого отшельника ненадолго оборвался. Раскаты грома прервали его и заставили задуматься о том, стоит ли ему заносить оборудование в дом. Он простоял несколько минут в ступоре, почесывая свою бороду и решая, как поступить дальше, но вскоре первые лучи утреннего солнца, пробившиеся сквозь пелену тяжелых облаков, сами все за него решили.
Чудной старик с кряхтением присел на свою прежнюю табуретку, достал из кармана пригоршню фиников и вернулся к своей речи, уже с трудом пережевывая их мякоть своими гниловатыми зубами.
- Но, конечно, эта версия про Бога является недоказанной частью моего труда, - говорил он, - Впрочем, как остаются в ней белыми пятнами и все вопросы о природе возникновения этих волн. За все время мой практики я даже не научился никак их использовать; я выяснил только, что они бывают звуковыми и что…
- Так вот, чем вы здесь занимаетесь! – увлеченно воскликнула Кира, перебив его. - Вы ловите их и слушаете… мир?
На последних словах девушка, сама поняв, что сказала несуразицу, прикрыла рот руками и вновь сконфузилась, но теперь это чувство угасло в ней еще быстрее, чем раньше.
- Да, дорогая, - подтвердил ее догадку старик, - я слушаю мир. Он выходит со мной на связь на разных частотах и диапазонах; иногда, чтобы их уловить, мне хватает и обычного приемника, а иногда, нельзя обойтись без спутниковой тарелки. Именно поэтому, я и держу все эти горы аппаратуры здесь. Я ухаживаю за ними, настраиваю, приспосабливаю, а потом пользуюсь.
И как ты уже заметила, мое увлечение было бы невозможно, если бы не наличие статичного и никуда не уплывающего дома. Как я уже говорил, я обмотал в нем каждую вещь веревками, чтобы всегда иметь с ним связь, а в моменты, когда мне что-нибудь нужно, я просто привязываю несколько из них к себе и спокойно ухожу. Я всегда возвращаюсь на прежнее место и пытаюсь так  контролировать окружающий меня бедлам. Это тяжело, но я справляюсь. Уже два года справляюсь.
- Ну, хорошо, - снова перебила его Кира, - с этим все понятно. Но что же вы слышите в своих наушниках? Что такое для вас целые города, деревни, горы и океаны, когда все они – только звук?
- Это тяжело описать, - став еще более серьезным и даже грозным, ответил старик. - И ты не сможешь сейчас просто взять и прослушать их, ведь ты услышишь только шумы. Особенность этих волн в том, что каждый человек может слышать их только на определенной для него частоте, которая сама меняется также относительно него одного. И то, что слышу, например, я – никогда не услышишь ты.
Недоверчивая девушка сошла с парапета, немного оттолкнула своего собеседника и подошла к табурету с наушниками. Словив на себе его ухмыляющийся, саркастический взгляд, она прислонилась сначала к настроенной станции, потом к самим наушникам, но не услышала там ничего кроме треска, ни смотря на все свои попытки напрячь слух.
- А все-таки? Что вам говорят эти голоса или мелодии, когда вы их слышите? – спросила она.
- Это - не голоса и не мелодии. И мои звуки - это не просто звуки в привычном твоем понимании. Я воспринимаю их не слухом, - перевязанный старик опять поперхнулся, - но всем своим телом и душой. Те сущности или события не говорят со мной, они только позволяют мне почувствовать их общество и иногда интуитивно указывают, что делать. Я живу по их советам, и они, дочка,  и есть все то, что я называю своей культурой.
Пораженная Кира опустила голову и смирилась. Она приняла правду и покорно отошла от станции и антенны.
- А как вы поняли это? То, что волны сами выбирают, как и кому себя вещать?
- У меня был один случай год или около того назад, - старик достал из кармана свои механические часы и с гордостью показал их Кире, - я еще помню. Я тогда долго не мог выбраться из арктических широт, и чуть было не умер от переохлаждения.  Как раз в то время, я встретил одного моего земляка, молоденького странника, который при старой жизни был, как и я, русским эмигрантом в Германии. Он очень заинтересовался идеей моих волн, и я пообещал ему, во что бы то ни стало уловить его собственную. У нас ничего не получалось довольно долгое время; парень был норовит и нетерпелив, а в один из дней он напился, поднял на меня руку -  и я  пристрелил его… С тех пор, - голос старика стал по-настоящему отвратительным и булькающим, - я понял, что эти волны – только моя судьба и ничья больше. 
На этих словах, закинув в рот еще пару фиников, он снова умостился на своем табурете с проводами в руках. Солнце над ним уже окончательно победило все склоки дождевых туч, оттеснив их далеко к морю,  и он смог опять спокойно наслаждаться обществом своих сущностей в наушниках.  Кира почувствовала себя лишней рядом с ним. Она вдруг осознала, что выпытала у него о том, как и чем он жил все эти годы, и даже не удосужилась спросить о его имени и возрасте. Однако исправить эту свою ошибку девушке уже не удалось. Она не сказала старику больше ничего, заметив, как его лицо через секунду снова сделалось каменным, стоило ему надеть наушники. Кира перестала существовать для него в ту же секунду, как  перестала существовать и эта крыша, и это поле – он настолько погрузился в прослушивание своих частот, что больше не мог видеть их и с открытыми глазами, но лишь осязать посредством веревок. 
Раздосадованная странница очень быстро покинула его дом, не смотря на обилие всех преград. Она знала, что больше никогда не встретит подобного чудака, а потому держала на него обиду за то, что он рассказал ей так мало. Мысль о волнах, которые пронизывали все вокруг, и в которых в буквальном смысле содержалась вся планета, тоже заинтересовали ее. Они не покинули ее голову, и когда она вышла из этого поселка, и когда он уже перестал существовать за ее спиной. У Киры теперь тоже зародилась странная идея хотя бы раз послушать их или хотя бы понять, что они из себя представляли.
Девушка думала только об этом все последующие пять или шесть дней. Ее засасывали зыбучие пески городских тротуаров, выкидывали на берег всех возможных океанов пустынные ветра, засыпали снегом в далеких лагунах гималайские оползни, но она не теряла в этом хаосе слов, встреченного ею человека. Временами ей казалось, что они были просто бредом сошедшего с ума фанатика, который не захотел утрачивать своей опоры в жизни и придумал для этого весьма оригинальный способ, но почему-то она всегда уверялась в обратном. «Неужели это было реально?» - спрашивала себя Кира. «Неужели реально найти закон в полной анархии? Неужели реально научиться слушать эту анархию в чистом виде?». Все эти вопросы приелись к ней еще в день встречи со стариком и никак не хотели отпускать.
Навязчивое и безудержное состояние девушки прошло только через две недели после происшествия и то не потому, что время остудило ее пыл, но потому, что тогда она повстречала еще одного человека, занявшего ее сердце и душу ничуть не меньше.
А началось все с небольшого апельсинового дерева. Вечером того дня, когда Киру уже клонило ко сну, она, к своему несчастью, оказалась где-то посреди промокшего леса и очень обрадовалась, увидев в нем, помимо сосен, этот маленький, созревший островок витаминов и тепла. Это аккуратненькое деревце, широкое и невысокое, с кислыми, но приемлемыми плодами, росло в необычном для него месте, посреди расселины между двумя скалами и было очень заметно.
Кира подошла к нему, с умилением потрогала его гладкие, немного завернутые листья и с облегчением почувствовала, что рядом с ним температура была на много градусов выше, чем в остальной чаще.  Девушка сразу поняла, что ей представилась уникальная возможность спокойно выспаться в таком уютном месте, и она не могла ею побрезговать.
Путешественница решила сделать свой привал там. Она скинула свой рюкзак, развела костер, испекла себе немного картошки и перекусила. А когда сон подступил к ней уже слишком близко, она, бросив свою  бурую шубу себе под ноги, улеглась прямо на нее.
Однако, как только девушка закрыла глаза и приготовилась к долгожданному отдыху, чувство усталости в ней немного угасло. Тогда она, чтобы убаюкать себя сначала недолго пожевала успокаивающую жвачку, потом вытащила из рюкзака какую-то книгу и, совершенно не вникая в текст, стала ее читать. Она бездумно водила глазами по строчкам, забывая через секунды прочитанное, и очень скоро это, наконец, погрузило ее в кисло-сладкую, апельсиновую дрему.
Проснулась Кира через восемь или девять часов от ощущения душащей жары. Она протерла глаза и как всегда, без удивления обнаружила себя посреди залитой солнцем, цветущей и благоухающей равнины, на горизонте которой, помимо брошенных деревень виднелась березовая роща. Апельсиновое дерево, ее рюкзак и шуба остались при ней, как, впрочем, и осталась та зона повышенной температуры  вокруг нее.
Потянувшись, девушка села на свою теплую подстилку и поняла, что пролежала всю ночь в руках ни с чем-нибудь, но с потрепанным экземпляром библии, когда-то тоже украденным ею. Она не стала раскрывать его и только ухмыльнулась от такого совпадения. А когда руки ее потянулись за рюкзаком, чтобы положить в него книгу, то коснулись чьей-то незнакомой одежды и шершавой кожи.
Насторожившись, Кира обернулась и увидела сзади себя мужчину лет сорока, который  также сидел к ней и стволу дерева спиной. Этот мужчина был довольно уродлив, с бледным, будто вмятым от сильного удара лицом, неопрятной бородкой, выпученными глазами и множеством шрамов на руках и шее. Одет он был не подходящим для странника образом – в белую, расстегнутую и пожелтевшую рубашку, темные штаны и ботинки. Его внешний вид выдавал в нем безответственную натуру совершенного разгильдяя, и даже его непозволительно маленький рюкзак подтверждал это.
Он заметил Киру почти сразу,  тоже обернулся к ней и посмотрел на нее так, словно она была и не человеком, но лежащим при дороге камнем, и через секунду вновь вернулся в прежнее положение. Он был, равно как и старик с наушниками, сначала до крайности молчалив, но, судя по всему, не из-за своей застенчивости, а в силу откровенного безразличия. Поняв, что он теперь не один, этот странный мужчина продолжил смотреть на далекую березовую рощу своим отсутствующим взглядом, как бы советуя оставить себя в покое.
Но Кира, уже давно научившаяся общению с подобного рода людьми, не стала  тревожить его сначала. Она была уверена, что обычным приветствием с ним заговорить не получится  и поэтому потратила весь последующий час, подбирая нужные слова. Девушка стала делать это не потому, что ей особенно свербели ее потребности или не из-за недостатка общения, но только ради того самого любопытства, что до сих пор было ее маяком в море меняющегося мира.
Однако время шло, а Кира так и не решалась ничего сказать. С иронией для себя она понимала, что не имя того человека напротив, ни то, чем он когда-либо занимался, не имело для нее ровным счетом никакого значения. Помимо своих полезных свойств, он действительно мало чем отличался от камня, встреченного ею на дороге, и, вообще, едва ли существовал еще пару часов назад. Девушка не чувствовала смятения рядом  с ним – напротив, ей казалось, что они были знакомы десятки лет, но уже давно выговорили, выблевали, сэрегировали всем своим больным потенциалом друг на друга и теперь были напрочь пусты.
Но разговора под апельсиновым деревом все же нельзя было не начинать, и когда лукавое солнце над головой Киры уже начало подбираться к своему зениту, она все же отважилась сделать это.
- Что есть твоя культура? – спросила вдруг она у своего незнакомца, вытирая с лица первые капли пота. Оборванная странница не придумала ничего более емкого, чем эта фраза, и, нужно отдать ей должное, попала ею прямо в цель.
- Камни, – ответил ей  тут же мужчина в белой рубашке. Он мигом уловил игру, которую с ним затеяли, и с нескрываемым энтузиазмом вступил в нее.
- Камни? – томно повторила Кира его ответ, будто не расслышав. - Но что это значит?
- Я собираю гладкие камни на берегу моря, каждый раз как там оказываюсь, и складываю их в свой рюкзак, - пояснил он.
- А моя культура – это жвачки, – сказала девушка, азартно подыгрывая ему. - Я наворовала целых три килограмма моих любимых мятных жвачек из супермаркета еще полгода назад и теперь жую их почти каждую неделю. Ведь это… круто. Это напоминает мне о цивилизации.
- Цивилизации? -  насмешливым тоном перебил ее незнакомец – цивилизации – нет, это все ложь. Я собираю камни, только потому, что вырос у моря и любил это занятие в детстве, а не потому, что хочу сохранить в себе гнилые останки какой бы то ни было цивилизации. Ты видишь, в моем рюкзаке даже нет никаких вещей, кроме камней – они не нужны мне. Я беру только то, что дает мне природа и не стараюсь ничего сохранять. Возможно, это глупо, но, знаешь, я ведь никогда не пытался плевать в нашу бездну – я всегда знал, что у меня просто не получится ее заполнить.
На этих словах Кира громко рассмеялась и подсела поближе к своему собеседнику, снова подстелив под себя шубу. Она посмотрела в его карие, полные игривого запала глаза и провела рукой по его твердым и дурно пахнущим волосам. Девушка с усмешкой положила свои усталые ноги ему на колени, собрала побольше слюны и с силой плюнула ему прямо в лицо.
- Не получится? – издевательски спросила она в ту же секунду, уже лежа на лопатках под весом его худощавого тела. Пьянящее желание тогда резко проникло в ее тело с низу живота и начало подобно сжигающей кислоте поглощать ее без остатка от пальцев ног до кончиков встрепанных волос. Уже совсем скоро оно позволило ей перейти к кульминации той самой игры, которую она только что затеяла, и в озверелом, смеющемся ритме сбросить все напряжение последних дней.
- Я трахала волны? – с сарказмом промямлила Кира, лежа и  уже не помня себя на своей шубе чуть позже. Полуголый урод сидел неподалеку от нее и жевал кислый, но сочный апельсин, только что сорванный им с дерева. Он не понял, что имела в виду его новая подруга, и только слегка улыбнулся ей в ответ. Весь перекошенный, облитый соком и неуклюжий, тогда он напоминал ей лишь какого-то маленького ребенка, совершенно не осознающего, что ему делать дальше. Девушка решила не рассказывать ему о теории бородатого старика, но пока просто расслабиться и начать наслаждаться  его непринужденной кампанией. Все с той же неугасимой и лукавой улыбкой, встав со своей шубы, она подлезла к нему и стала тереться о его тело подобно животному, заведомо вымазывая свои волосы, служившие ей некогда высшим объектом ухода,  апельсиновым соком.
Кире нравилось тогда пренебрегать всеми своими ценностями под этим деревом. И в этом ее желании не было никакого максималистского отвержения. Тогда она лишь доказывала хаосу свое право называться его царицей. Она хотела показать, на что были способны голодные и сорвавшиеся с цепи псы ее воображения, когда они видели кусок разгоряченной плоти. Девушке хотелось только немного пожить, выживая вот уже два года к ряду, и в этом желании ей сложно было отказать…
Но не успела она хоть немного к этому привыкнуть, как уже осознала себя летящей через новые плато, снега и долины рядом с тем уродливым мужчиной и его неизменным деревом. Хаос, однажды прикоснувшись к ней своим сладким и липким телом, вскоре опять затянул ее и начал незаметно протаскивать через себя, но уже не как умирающее от жары, холода или голода животное, но как признанную свою королеву. Правление ее продлилось  немногим больше двух дней, и осталось, пожалуй, самым чудесным периодом в ее жизни.
- Знаешь, - говорила она своему безымянному мужу в это время, когда ей хотелось чего-то нового, - что возбуждает меня больше всего? Больше всего меня возбуждает только возможность продать свою душу. Возможность обменять ее жвачками на гальку и чем дешевле – тем лучше.
В ответ на это урод всегда смеялся, поедая тошнотворные апельсины и отсыпая с вожделенным взглядом в рюкзак своей дамы пестрые камешки. Каждый раз все меньше и меньше. Он видел в этом большой смысл и значимость, он видел в этом само предназначение жизни и испытывал, наверное, большее наслаждение от процесса, чем от принятия купленного товара.
Но толк в товаре он, кстати, тоже знал. Через день он уже превратил его в искусную и клокочущую марионетку в своих руках, которой больше всего в жизни нравилось танцевать от движений  его пальцев. Чахлый, неопрятный, грязный и всюду вонючий человек, он был воистину гениальным любовником. Однако таковым его делали не его прямые способности, но умение каждый раз открывать поражающий по своим масштабам театр богов перед своей женщиной.
- Мы здесь для того, - шептал он ей каждый раз, опустившись над ее головой, - чтобы научиться видеть вещи такими, какими они есть. Мне - двадцать один год, и я выгляжу на сорок, а тебе где-то двадцать восемь и ты выглядишь на пятьдесят – мы уроды, и должны принять это. Но в том то и вся соль, что мы не представляем никакой ценности друг другу, и в стороне от нас нет никакого общества, перспективы и быта, а значит, только мы одни и можем любить так, как это еще никто не успел опошлить или обгадить…      
Нужно признать, что незнакомец видел в Кире какое-то совершенно непонятное, неведомое даже ему самому совершенство линий и пропорций, иссушенных голодом и нагрузками тел. Он находил в ней свой единственный  храм для атеиста и последнее пристанище сбившего свои ноги путника. Мужчина не знал и даже не пытался врать ей о том, что будет завтра или через несколько секунд, но только наслаждался тем, что дала ему она и его природа и действительно не старался ничего сохранять. Жизнь уже ударила его достаточно сильно, чтобы он больше не считал ни эту девушку, ни это дерево своими по праву, но лишь существующими в отдельном беспределе мирами.  Он больше не был мужчиной и собственником и его любовь к ним была чиста ровно на столько, на сколько до омерзения развратна с точки зрения обожаемой им цивилизации…
В те дни он очень мало спал и всегда казался Кире слишком бодрым. Он ценил свои цветущие мгновения и был к ним очень жаден. Ему нравилось видеть среди них свою постаревшую девушку спящей, и наблюдать, как полярные ветра никак не могли преодолеть тепла ее апельсинового дерева. Ему нравилось, когда она брала тогда в руки его камни,  рассматривала их под палящим солнцем прерий, кидала их подальше от себя и говорила, что когда-нибудь обязательно их найдет. Легкая, щекочущая грусть посещала его в такие моменты. Ведь умом-то он понимал, что апельсины на дереве рано или поздно закончатся, они сами опротивят друг другу,  разойдутся и больше никогда не встретятся, но камни… камни давали ему надежду. Только они и были его спасением и тем самым плевком в бездну, который он все же осмелился сделать...
Но пока, до третьего дня его золотого века, эта бездна была  еще заполнена. Тем утром Кира еще лежала прямо посреди нее и смотрела на последние три кислых апельсина, растущих на самой верхушке дерева. С безразличной ухмылкой она все время водила пальцем в их направлении и иногда отвлекалась на вихри снежинок, парящих вокруг вершины ее горы. Само апельсиновое дерево с его вечной лужайкой находилось где-то над этой вершиной и словно насмехалось над  бахвальством ее тонких шпилей.
- А что будет, когда апельсины закончатся? – внезапно спросила Кира своего постоянного собеседника, резко разбудив его от столь нечастого и беспокойного сна.   
- Наверное, холод просочится сюда, и мы либо умрем, либо больше уже никогда не увидимся. – сонно и неразборчиво пробормотал он.
- И что же? Тебя слишком раздражает смерть? – не унималась девушка.
- Не больше чем ты, когда не даешь мне спать, - на этих словах он обхватил ее старческий, вечно оголенный стан и снова попробовал уснуть.
- Значит, не раздражает. Тогда послушай… - Кира задумалась, -  Сорви все эти три апельсина, пожалуйста. Вот прямо сейчас.
- Зачем? – взволнованно спросил ее мужчина, открыв глаза и отсев от нее. – Ты хочешь есть?
- Да мне уже тошнит от них, - презрительно ответила  она ему, - я хочу, чтобы ты  просто сорвал их, понимаешь?
- То есть, тебе уже надоело здесь? Тебе надоел наш рай?
- Нет, нет, что ты такое говоришь, - сконфузившись и отведя взгляд в сторону, сказала Кира, - Я только хочу попробовать что-то еще. Тебе должно быть это понятно. Ведь твой рюкзак полон жвачками, мой – галькой, и не то чтобы мне это не нравилось,  но за эти два года меня начало стеснять все то, что… может быть постоянным. И особенно если это приносит мне удовольствие. Это все чертовая холера старого мира, которая только у меня от него по-настоящему и осталась. Я так боюсь потерять то, что мне нужно больше всего, что не могу думать больше ни о чем, кроме этой боязни. Я не могу наслаждаться нашим раем до конца, думая, что он вот-вот треснет по швам, что ты или я скажем не то слово, что, - Кира усмехнулась, - ветер сбросит последние апельсины с дерева. Я боюсь этого так сильно, что начинаю… хотеть. Чтобы страх отпустил меня. И чем больше мне нравиться здесь, тем меньше я хочу это продолжать.
Названный муж Киры сглотнул подступивший к горлу ком, снова подсел к ней и повалил ее на теплую и примятую траву. Не говоря ни слова, он начал теребить в руках ее немного поседевшие волосы и с жадностью вдыхать их отталкивающий запах. Он лежал на спине и смотрел на те самые, три последних апельсина, покачивающихся на ветру и думал обо всем происходящем вокруг.
Его бездействие длилось около часа, и девушка не смела прерывать его. А когда у него уже затекли конечности и ему самому надоели рассуждения, он встал, надел свои ботинки и почти полностью голый вышел за пределы лужайки в очередной хвойный лес. Незнакомец выпил там воды из одного маленького ручейка, умылся и подошел прямо к апельсиновому дереву, подняв голову наверх.
Было очевидно, что он  собирается выполнить идиотскую просьбу своей девушки прямо сейчас. Недолго думая, как это сделать, мужчина уже схватился за одну из нижних веток дерева руками, но даже не смог на ней подтянуться – на его теле повис тяжелый груз, который тут же потянул его вниз. И, конечно же, этим грузом была Кира, не сумевшая разобраться в своих желаниях.
Незнакомец с недоумением посмотрел на нее и сразу же понял, что обрывать свой рай она боялась еще сильнее, чем жить в нем. Он медленно опустил свои руки с веток, чтобы не покачнуть кроны и обнял ее, снова храня полное молчание.
Кира заплакала. Она была знакома со стоящим напротив нее человеком лишь два дня, и не знала о нем ровным счетом ничего, но уже могла настолько ему довериться. Ведь у нее были его камни,  у него - ее жвачки, и это, возможно, было самым большим, что они могли дать друг другу, всей душой, культурой и платой за то, чтобы называться родными людьми. В те минуты девушка не могла сказать, чего хотела от него, в конце концов, и зачем вела с ним себя так и только самозабвенно рыдала, вымещая на нем всю свою злость за то, что заведомо решила проиграть в начатой ею раньше игре.
Она стонала в плечо уроду целых десять минут, все время пытаясь повалить его обратно на траву, но позже притихла и, смирившись, осталась неподвижной. Еще чуть позже с ней произошла какая-то невероятная и действительно женская перемена: она вдруг перестала тяжело вздыхать, немного отошла от своего избранника и разразилась таким взрывом хохота, что даже он сам невольно заулыбался. 
Ее чистый, преодолевающий все и абсолютно беспричинный смех стал последней гранью ее тронувшегося ума. Только он и остался надо всеми ее бедами и нерешительностью. Это был единственный язык, на котором Кире еще можно было разговаривать с объявшим ее скользким хаосом на равных, и теперь она уже не могла не вступить с ним в беседу. Девушка вспомнила, что ни разу от души не смеялась уже долгие годы, и этим только раззадорила себя. Ее, будто пьяную, смешило все, что она видела: и апельсиновое дерево перед ней, и ее любовник, и все смешавшиеся пейзажи за воротами ее рая. Она словно поднялась на такой уровень сознания, с которого все высокомерие нынешнего, вставшего с ног на голову мира, показалось ей сущей нелепицей, не заслуживающей никакого серьезного отношения.
Кира заливалась новыми, радостными слезами, присев у самого ствола дерева и поставив свои ноги на какой-то небольшой валун. Она чувствовала в себе огромную силу очищения от всего, что ей доводилось переживать за последние годы, и эта сила вскоре распространилась и на ее названного мужа. Постепенно заражаясь ее прерывистым хохотом, он сел рядом с ней и уткнулся в нее лицом. Вздрагивая в своем веселом, конвульсивном напряжении, он начал мотать головой из стороны в сторону рядом с девушкой и крепко обнимать ее.
Бессмысленная эйфория влюбленных, казалось, не могла закончиться, и чем дольше она длилась, тем более изощренные формы она принимала. Вскоре Кира и ее незнакомец зачем-то сорвали  по небольшой апельсиновой ветке и принялись ими хлестать себя, словно отмахиваясь друг от друга. С остервенелыми криками, не прекращая смеяться, они стали бегать вокруг раскидистой кроны их вечного дерева и играть в прятки прямо там, на пустом месте.  А в какой-то момент девушка вообще увлеклась этим настолько, что начала бегать за спиной своего мужчины и хвататься за его плечи.
- Послушай, - сказал он ей тогда сквозь слезы, постоянно оборачиваясь, - у меня есть идея, как решить все наши проблемы!
 От этих слов Кира быстро остановилась, перестала смеяться и снова села на траву.
 - А что ты предлагаешь? – спросила она и наивно посмотрела на него снизу вверх.
Незнакомец ничего не ответил ей на это и только занес над ней апельсиновую ветку.
- Что? – растерянно, но в то же время весело спросила Кира опять.
Однако урод по-прежнему оставался немногословен. С явным нежеланием и даже отвращением он со всей силы размахнулся и ударил девушку по лицу своей веткой, оставив на ее щеках несколько ссадин. От неожиданного удара она взвизгнула, поднялась и непонимающе  посмотрела на него, держась рукой за кровоточащие раны. Кира даже не успела ничего произнести в ответ, когда второй, еще более сильный удар обрушился на нее плечи через несколько секунд после первого.
Отпрянув от резкой, будоражащей ее ум боли, девушка схватилась обеими руками за ствол  дерева и снова бросила на своего избранника растерянный взгляд. Кира доверяла ему как никому другому  и не  могла поверить, что он был способен на столь дерзкий поступок.  Она даже не стала прикрываться руками и после третьего, и после пятого его удара и, кончено же, уже совсем скоро оказалась лежащей на земле в позе зародыша, с трудом выдерживая все новые и новые волны агрессии любимого ею человека.
Все тело Киры тогда будто загорелось. Ее руки, живот и спина начали пульсировать жгучей болью и снова выдавливать из нее последние слезы. Девушка ни то чтобы не  понимала, зачем ее бьют, но даже не могла выделить и мгновения из своего шока, чтобы задуматься над этим. Краем уха она могла слышать, как протяжно скулит или тихо воет ее незнакомец, но при этом еще наносит ей эти бессмысленные и жестокие удары. Ей было абсолютно ясно, что эти удары не были просто выкидышами его однажды растекшегося по граням нового мира ума, но чем-то осознанным и заранее спланированным, частью какого-то плана, все еще остававшегося для самой Киры загадкой.   
Но как бы там ни было, ее избиение все еще набирало оборотов и уже не могло закончиться для нее ничем хорошим. В  суматохе на секунду открыв глаза, она увидела в метре от себя тот самый маленький валун, на который еще совсем недавно ставила ноги и стала тянуться к нему. Словно искра сознания пронеслась по ее сосредоточенному на страданиях телу в тот момент и подсказала ей, что этот вполне подъемный камень – ее последнее спасение.
Кира потянулась к нему и вцепилась в него обеими руками. Незнакомец явно заметил это, но почему-то не стал никак ей препятствовать. Он только продолжил наносить ей свои отрешенные  и хлесткие удары по спине и с пустым взглядом наблюдать, как она поднимается, оперевшись на валун. Прогибаясь под царапающей ее кожу палкой, сломанная и доведенная до отчаяния девушка чуть позже уже  пыталась поднять этот вросший в землю кусок скалы.
И вот, это, наконец, свершилось. Вся красная, уже не чувствующая никакой боли Кира на одном дыхании подняла камень и словно уколотая в самую кость своей вспыхнувшей ненавистью ударила им наотмашь незнакомца. Этот гораздо более сильный, возможно, даже смертельный удар пришелся ему одновременно и в живот, и в пах и сразу же повалил его на землю.  Издав душераздирающий крик, мужчина Киры почти сразу же притих и перестал сопротивляться.
А сама Кира, между тем, уже встала над ним и осмотрела его жалкое, ворочающееся тело. Избитая, практически, до потери сознания она слегка улыбнулась ему, лаская свою стучащую в виски злобу. Снова напрягшись и покраснев, хрупкая странница во второй раз подняла  тянущий ее руки камень и махнула им прямо у его угловатого лица, оросив траву вокруг него кровью.
Девушка поняла, что сделала, приблизительно через пять минут после того, как нос, лоб и глаза ее любимого превратились в однородное кровавое месиво. Простояв все это время неподвижно, она присела на траву рядом с ним чуть позже. Находясь в состоянии крайнего аффекта, она не смогла никак отреагировать на случившееся.  Ей не хотелось ни плакать, ни радоваться своей победе в  неравной борьбе, но только хранить рядом со своим названным мужем какую-то загробную и  даже сакральную тишину, так необходимую ей после большой бури.
 Все мысли из головы несчастной путешественницы тогда словно выбили палкой. Она не думала, почему ее последняя надежда на счастье в меняющемся мире начала себя так вести  и почему ей пришлось ударить ее. Девушка только продолжала сидеть над ее едва дышащим телом и с ненавистью смотреть на три последних апельсина, все еще висящих на ветке дерева.
 Она была больна, подавлена и ей уже ничего не хотелось от жизни. Всем, что еще хоть как-то занимало ее голову, было одно-единственное желание поскорее покинуть это дерево, уйти подальше от него, забыть все свои надежды как страшный сон. Киру тянуло прочь от ворот ее рая,  словно степной ветер, что уже прорвался сквозь окружавшее ее тепло, выгонял ее оттуда и подобно той самой палке с сучками сдирал с нее обвисшую кожу.   
Вытирая все еще льющиеся из ее глаз ручьем слезы, Кира снова встала над своим избранником и, хромая, направилась к тому месту, где лежали ее шуба и их рюкзаки. Она без разбора схватила один из них и, не обращая внимания на его неестественную тяжесть, быстро оделась и вышла за пределы своей поляны. Девушка пошла, не глядя, прямо в травы очередной степи  и уже через считанные минуты осознала, что ее апельсиновый рай просто исчез куда-то за ее спиной.
Без чувств и, практически, без эмоций она убедилась в этом, обернувшись и увидев позади себя лишь захламленный тучами горизонт и какой-то невзрачный лес. Хромая путешественница не стала надолго задерживаться на этой опустелой и обреченной картине и уже скоро опять продолжила свой путь, постоянно вздрагивая от растекающейся по ее ногам боли. Она вернулась в свой привычный ритм постоянной и бесцельной ходьбы и даже немного обрадовалась этой возможности дать отдых своему утомленному и разодранному в клочья сердцу.
Кира стала идти по степи. И шла она по ней настолько долго, что через время уже даже не смогла вспомнить, чем закончился ее скоротечный роман. Солнце летело над ней словно подбитое, брошенное кем-то через весь небосвод, оно, как померещилось девушке, начало в тот день падать на западе еще быстрее, чем когда-либо, отчего-то так спеша оборвать первый из дней остатка ее жизни. Но упорная путешественница, продолжила идти и ночь, и весь следующий день. И вполне возможно, что тогда ей было просто необходимо извести свое полуживое тело грузом рюкзака и рационом состоящим из одной лишь воды, чтобы потом просто ничего не помнить. 
Хотя, как бы там ни было, она кончилась  лишь на третьи сутки, раздавленная и растертая в порошок  навалившим на нее пространством. Кира упала без чувств и почти без дыхания на песчаном берегу какого-то грязного, видимо, промышленного моря, оставив позади себя множество рыбацких поселений и доков. Похожая на умирающую старуху девушка, которой не было и тридцати лет, уткнулась там  головой в песок и начала таять в шуме прибоя, лишенного даже плача давно вымерших чаек.
Впереди нее была только пустота.





                III
            
Кира уже перестала осязать на себе колючие прикосновения высохших и разбросанных здесь повсюду камышей и, что было еще более удивительно, перестала чувствовать тот гниловатый запах, как правило, присущий всем болотам. Она шла по тонкому слою плавней и сама удивлялась, как ей, пусть легкой и высохшей, еще удалось не провалиться там под воду. В лицо ей дул промозглый осенний ветер, и ветер этот словно проходил сквозь нее, не принося ей собой никакого холода или даже освежения. Он и еще падающие прямо в нее снежинки словно насмехались  над ней тогда и с каждой минутой все сильнее разжигали ее чувство страха перед некой оторванностью и изолированностью от жизни.
Взволнованная девушка поначалу ступала очень осторожно, чтобы не наступить на высокие колючки вокруг себя, однако когда она все же наступала на них и к своему ужасу проходила сквозь них ногами, то отчаянно не хотела признавать этого. Чувство собственной бесплотности тогда сильно пугало и раздражало ее. И в попытках противостоять этому чувству, она усердно раздвигала камыши перед собой, что-то беззвучно кричала в пустоту, безуспешно поднимала, будто прибавившие по сто килограмм веса сухие паростки с плавней, и как бы дразнила этим сама себя. До слуха ее еще доносился целебный звук шумящего в зарослях ветра, и, возможно, только он один и продолжал оставаться тем последним узелком серебряной нити ее души, за которую она еще могла держаться.
Обескураженная странница двигалась вперед по этой нити, уповая лишь на то, чтобы поменять за очередным скопищем камыша свой мир. Однако у нее ничего не выходило: болото перед ней все никак  не хотело исчезать и еще больше давило на нее своей бескрайностью. С каждой секундой девушка только набирала скорость, а со временем она уже начала лететь сквозь него, пытаясь успокоить свою, словно оказавшуюся в клетке душу.
Каждая новая сотня метров, проносившаяся под ногами Киры, порождала в ней целые шквалы эмоций, воспоминаний и оценок. Однообразие и замкнутость окружавшего ее пространства было для нее сродни зеркалу, способному отражать всю ее прошлую и настоящую жизнь. И всякий раз, когда бесплотная путница заглядывала за очередной скоп камышей, ей казалось, что она смотрит как бы внутрь себя. Многообразие звуков и образов, воцарившееся вокруг нее, было лишь отражением ее самой, и девушке не потребовалось много времени, чтобы понять, что на этом болоте вообще не могло  существовать ничего, кроме подобных отражений.
Кира бежала под и над ними, совершенно не осознавая, где заканчивались одни из них и начинались другие. Все картины ее шальных молодых лет, детства и даже какого-то нечеткого и трудноописуемого периода, когда она не осознавала ничего, кроме стука чьего-то сердца и теплоты, проносились перед ней в камышах и пасмурном небе. Страх отрешенности, достигнув в какой-то момент своего апогея, начал угасать в ней, восприняв эту пожизненную галерею как нечто вполне естественное. Девушка начала уже даже получать удовольствие от возможности двигаться с такой невероятной скоростью и самой вымещать части своей же личности.      
Но в какой-то момент, среди отражений Кира увидела одно очень необычное, непохожее на то, что она могла переживать ранее.  Странница присмотрелась в него, и вскоре почувствовала, что оно было гораздо реальнее, чем все остальные. Она попробовала приблизиться к нему – и у нее это вышло, очертания появившихся перед ней в камышах предметов стали  больше и четче, а через минуту девушка уже смогла разглядеть их.
Она подошла к ним совсем близко и немного поразилась тому, как эта деревянная постройка, напоминающая собой небольшой сарай, смогла удерживаться здесь на плаву. Она состояла из трухлявых и местами поваленных досок с торчащими наружу гвоздями и имела некое подобие прогнившей двери прямо по центру. Крыша ее представляла собой допотопный, облипший кусками засохшей грязи и пыли настил, а окон не было вовсе. Кира сразу заинтересовалась этим домиком, а когда оттуда послышались какие-то странные шумы и хруст, она  тут же подскочила к нему.
Но не успела девушка просочиться своим сознанием и на несколько сантиметров вглубь его старых досок, как внезапно из-за них раздался звук приглушенного выстрела. Ошарашенная им, странница тут же остановилась, замерла и вся превратилась в слух, инстинктивно пытаясь разобраться в происходящем.
Однако никакого нового шума или хотя бы слова из лачуги не последовало и спустя несколько минут. Тогда девушка, не желая больше слушать тот монотонный хруст, который все еще продолжал из нее раздаваться, быстро проникла туда и на миг оцепенела от поразившего ее шока. Перед ней открылась комната еще более удивительная, чем комната бородатого отшельника: она вся была завалена золотом, различными украшениями, горами денежных банкнот и драгоценными камнями, а прямо посреди нее  стоял круглый стол, на котором сидело восемь странного вида людей с опущенными головами. Кира аккуратно, как будто бы она еще могла создавать шум, подобралась к ним в упор и обомлела: все эти люди, одетые в старые и просмоленные костюмы разных фасонов были всего лишь скелетами, на которых давно высохло все их человеческое обличие. Эти скелеты были явно осознаны и даже живы, - видимо, они то и хрустели своими чудом не распавшимися челюстями, пытаясь что-то сказать без языков. И самым страшным в их облике Кире показались лишь их пустые и чем-то обугленные по краям глазницы, которые они тут же  обратили к ее бесплотному духу.
Испугавшаяся странница отпрянула назад от этих студенящих взглядов, но в последний момент остановилась, немного успокоив себя внешним миролюбием и размеренностью действий своих новых знакомых. Девушка заметила, что они были заняты совсем не ей на тот момент и что она лишь ненадолго отвлекла их от куда более важного и значительного дела, не вызвав почти никакого интереса.
Немногим позже, когда Кира немного привыкла к их обществу, она уже смогла описать поподробнее их занятие, а точнее игру. А играли эти грозные скелеты в пиджаках ни во что-нибудь, но в причудливо организованную ими русскую рулетку. В ней участвовали все без исключения, и проходила эта немного измененная ими игра по следующей схеме. В центре стола лежала гора свинцовых пуль для зарядки  револьвера, сам револьвер ходил среди играющих по часовой стрелке и каждый, кому он передавался, должен был выстрелить из него, предварительно просунув его дуло через свою носоглотку и глазницу к потолку. Но вот, что примечательно - победителем в этом соревновании оказывался вовсе не тот, чья очередь приходилась на холостой щелчок, но тот, кому удавалось проделать еще одну дырочку в крыше сарая и опалить свои кости очередным выстрелом. Наградой же за удачное нажатие курка у скелетов было золото, банкноты и украшения, которые они в равной степени брали со своих куч и перекладывали через стол своим оппонентам. Кира, конечно же, не застала конца одной из их партий и начала другой, но, немного домыслив, она поняла, что все заканчивалось и начиналось заново у них лишь тогда, когда одна из куч иссякала. Девушку также заинтересовало, как долго эти мертвые чудаки могли играть здесь с ограниченным количеством пуль, но чуть позже взгляд ее случайно наткнулся на целую гору пустых и еще закрытых ящиков в углу комнаты, и ей сразу все стало ясно.
 Заблудившаяся странница пробыла в их странной компании некоторое время, с поразительным вниманием наблюдая за особой манерой зарядки и раскручивания барабана каждого из скелетов. Она была поражена тем, насколько сакральной и возвышенной была игра в их понимании. Ей было удивительно смотреть на то, как эти трупы с, воистину, редкой щепетильностью отсчитывали купюры и украшения на общий стол и с каким упоением они  принимали их в случае своего выигрыша. В них Кира видела что-то вечное, что-то незыблемое, и хотя она сама немного потешалась над ними, но все никак не могла оторвать своего взгляда от того как они раскручивали, пусть и таким необычным образом,  свое собственное колесо жизни.
«Что же… Ведь мы играем не из денег, - осмелилась вдруг произнести девушка, чуть позже вспомнив эти слова классика, - или я что-то путаю?»
Этим своим высказыванием она во второй раз остановила игру скелетов и снова словила на себе их пронзительные взгляды. Она не знала, зачем обратилась к ним и богохульно нарушила их спокойствие, но отступать было уже поздно. И то ли в бесплотной путешественнице действительно проснулось желание рискнуть собой и сыграть с ним в игру, то ли сама природа человека, не терпящая исключающие его циклы, взыграла в ней и не позволила тогда бездействовать.
Однако мертвецы очень быстро уловили это настроение своей новой гостьи и решили им воспользоваться. В частности, их пистолет, находящийся за одного игрока в очереди до места, где она стояла, тут же был передан по эстафете. И только когда Кира оказалась всего в нескольких сантиметрах от того, кто им пользовался, она по-настоящему ощутила на себе тот страх, который он по каким-то причинам испытывал. Девушка даже сама сжалась при виде груды дрожащих костей, пытавшихся нажать на курок. Скелет перед ней будто не хотел принимать себя мертвым; ему, наверное, казалось, что он в реальности стреляет себе в глотку, а иллюзия отсутствия его языка ничем не обоснована. Этот некогда маленький, субтильный человек в аккуратном, синеватого оттенка костюме, будто бы вспотел от волнения, искренне веря в свой обман. Но, впрочем, через секунду этот обман уже утратил всякий смысл. Ведь курок его все же был спущен, и спуск этот не привел скелета ни к чему, кроме еще одного щелчка, который так сильно разочаровал его, уже вернувшегося в свое нормальное состояние. 
И тут очередь стрелять дошла и до Киры, негласно согласившейся принять участие в этой причудливой игре.  А как только она получила в свои едва плотные руки револьвер, с ней начали происходить какие-то совершенно непонятные ей перемены, снова вызвавшие в ней страх. Начались эти перемены с того, что девушка сама начала чувствовать свое тело и опешила от этого. Пистолет как некая опасность тогда словно вырезал из ее сознания уверенность в своей полной свободе и начал отягощать его, с каждым мгновением все сильнее проявляя из пустоты ее обычные и тянущие ее вниз руки и ноги.
Кира точно знала, на что было похоже это вновь нахлынувшее на нее и такое паршивое чувство собственной незначительности и смертности. В тот миг она вспомнила свои давнишние и непоследовательные практики медитации и вспомнила также, как отвратительна была в их абсолютной чистоте разума какая-нибудь бытовая и приевшаяся мысль, которая подобно некой вонючей и склизкой твари могла прилипнуть к ней и обременить ее. Эта абсолютно любая, предельно простая мысль могла нарушить и опошлить  все, заставить, наверное, даже богов, почувствовать себя разобщенными и уязвимыми. И этой мыслью для Киры тогда стал вес пистолета, что  уже расплывался по ней и иронично наливал тяжестью всё ее вполне осязаемые части тела. Странница тогда подумала, что она оказалась в настоящей клетке, заставив испугаться такую бессмертную сущность уже не своего собственного величия, но банальной боли.
Кира представила себе, как ее мозг будет мерно растекаться по стенке сарая, и ей стало от этого не по себе. А между тем,  револьвер продолжал все сильнее отдавливать ей руки и угнетать ее… У забитой девушки опять не оставалось выбора, и она была просто вынуждена, в конце концов, положить этот холодный и кислый кусок металла себе на язык.
И как только это произошло, ее вновь обретенное тело начало ходить ходуном. Глаза Киры тогда самопроизвольно зажмурились, а рот ее широко открылся, как бы пытаясь всячески отстранить ее от нависшей угрозы. Она слегка придавила курок и застыла. Неимоверная тяжесть навалилась на нее в тот решающий момент и стала выворачивать ее указательный палец на месте, не давая ему пошевелиться еще целую минуту. Но когда оковы этой тяжести немного спали, путница все же набралась смелости и,  испустив какой-то противный, рычащий вопль, отвела курок немного назад.
Хотя, как и следовало ожидать, никакого облегчающего щелчка за этим не последовало. После нажатия курка девушка лишь на какую-то долю секунды услышала напрочь оглушивший ее выстрел и даже не успела понять, что она натворила. Огромная и несоизмеримая с ней пылающая геенна зародилась внутри нее в тот неуловимый миг и со свистом пронеслась рядом с ней, безжалостно стирая все ее воспоминания и сожаления.  Эта мощная волна смерти тогда словно вышвырнула ее за двери собственного тела и превратила ее в раздавленную кем-то лепешку или просто в пятно на полотне собственного восприятия.
Однако Кира еще продолжала какое-то время бороться со своим нарастающим параличом и чувством резкого провала внутрь себя самой. Она словно начала цепляться за какие-то  невидимые ей предметы, пытаясь остановить свое необратимое падение. Но, вопреки всем ее ожиданиям, это падение просто прервалось само по себе чуть позже, явившись как бы последней гранью ее предсмертных мук. И когда грань эта была уже преодолена, новая вспышка, словно обжигающее легкие дыхание жизни прошила ее с дикой болью опять и во второй раз вселила в нее новое, разгоряченное и восторженное сознание.
Тогда она проснулась.
 Девушка протерла глаза, немного приподнялась на своей красной, выцветшей шубе и глубоко вздохнула. Тот самый тусклый и аморфный мир, что стал в последнее время меняться перед ее взглядом чуть ли не каждые несколько минут, снова напомнил ей о своем плачевном положении. Он быстро исчерпал в ней весь ее сонный восторг и ощущение мнимой пули где-то в области затылка и вновь вернул к привычной роли вечно одинокой и умирающей странницы.
Но вот эта странница с сильным хрустом в костях потянулась  и принялась нащупывать свои пожитки, как и на протяжении всех этих четырех лет, до сих пор опасаясь не обнаружить их на своем привычном месте. Ее иссохшая и загорелая ладонь провела по своему истлевшему рюкзаку и проникла в него. Там, на дне она наткнулась на остатки культуры некогда любимого ею человека, но уже не нашла никаких пожитков. Откровенно говоря, у Киры не осталось даже и бутылочки воды, чтобы промочить горло сутра, и тем более не было никаких запасов еды или одежды. Она была уже на грани и полностью это понимала.
Но жизнь ее пока еще продолжалась, и чуть позже рука ее уже отодвинула от себя рюкзак и впилась в чью-то свернувшуюся клочьями и жесткую шерсть. Шерсть эта принадлежала какой-то собаке, которая, прибившись к девушке несколько дней назад, путешествовала следом за ней по реальностям. Кира никак не называла этого старого и лишенного края правого уха и левого глаза кобеля. Она просто грелась его теплом, когда ее шуба оставалась бессильна, и даже говорила с ним, просто для того, чтобы не забыть человеческую речь. Странница уже успела полюбить своего податливого и отчасти реликтового питомца и теперь больше не представляла себя без него.
Однако сейчас ее мысли были заняты совершенно другим. Немного приободрившись и погладив по голове пса, она стала вновь обдумывать свой план, что зародился в ее голове еще неделю назад. А был этот план предельно прост, совсем не нов и заключался он в том, чтобы, наконец, повторить опыт старика с наушниками и, привязав пару веревок к чему-нибудь статичному, научиться, наконец, контролировать действительность или сгинуть в ней навсегда.
Киру сильно терзала ее трусость на протяжении всех этих лет, как и терзала ее и сама мысль о том, чтобы начать упорядочивать царящий вокруг нее хаос.  «Ведь те самые ниточки мироздания, что держали все на своих местах, порвались так давно, что пытаться возобновить их – это все равно, что оживлять уже давно сгнившего покойника» - думала она. Но, с другой стороны, пейзажи, пролетающие перед ней по двадцать раз за час, уже почти свели ее с ума, и  с ними все же нужно было как-то бороться.
Хотя и для этого у Киры было почти все готово. Тихо встав на колени, чтобы не разбудить собаку, она принялась опасливо осматривать одну недавно найденную ею бухту веревки. Со стороны это было, конечно, сложно понять, но девушка очень опасалась предстоящей ей процедуры и сильно завидовала бесстрашному старику, так легко решившемуся на нее. 
Но перед путешествием ей требовалось хоть что-то съестное, чтобы просто не потерять сознание на полпути.  И поэтому она, отойдя всего на пару метров от своего лагеря, стала искать пищу. Благо место, где путешественница очнулась, было подходящим и представляло собой обочину некой проселочной дороги, вдоль которой росло много плодовых деревьев и пестрящих ягодами  кустарников.
Поедая все, что дала ей сумасшедшая природа, Кира покормила и собаку. Собака эта, кстати, движимая  своей воистину животной тягой к жизни, уже давно привыкла есть одни фрукты и коренья вместо мяса и теперь относилась к ним как к норме. Сразу увидев перед собой обед, она тут же накинулась на него, а после принялась ласково облизывать свою  кормилицу и тиснуться к ней в надежде на ласку.
Но, не смотря ни на что, это  небольшое отступление Киры подняло ей настроение лишь ненадолго, и уже очень скоро она вновь отдалась своему взбудораженному и напряженному состоянию. Омытая светом и пылью проселочная дорога перед ней также пропала весьма быстро, а на смену ей пришла другая, гораздо более суровая картина широкого шоссе прямо посреди арктических снегов.
Оказавшись в плену сильного и режущего ветра, путница быстро укуталась в свою шубу, прижала к себе собаку и невольно вспомнила тот запредельно далекий для нее день, когда она чуть не умерла при подобных обстоятельствах.  Немного освоившись, Кира осмотрела ряды совершенно неуместных здесь фонарей, расположенных у отбойников, и сама для себя неожиданно решила, что тянуть дальше уже не имеет никакого смысла – ее время действительно пришло.
Дрожащей и неуверенной поступью, стараясь как можно чаще касаться своим телом собачьей шерсти, путешественница подошла к одному из этих фонарей уже без бесполезного рюкзака и стала разматывать бухту веревки. А, покончив с этим, она крепко обвязала один из ее концов вокруг столба, а второй – вокруг своей левой руки. Сначала девушка затянула узел слишком туго и даже немного взвизгнула от резкой боли, тем самым невольно напомнив себе о недавнем выстреле в голову, но потом значительно ослабила его и проверила на прочность. Через несколько минут все приготовления были закончены, и ей оставалось только начать осуществлять задуманное.
И вот Кира сделала свой первый шаг. Он дался ей нелегко и был очень маленьким. Однако спустя еще пару минут, она уже медленно пошла поперек дороги, шаркая о ее полотно своими тяжелыми ботинками. Ей было более или менее просто сохранять внешнее спокойствие до тех пор, пока реальность за ее спиной еще не поменялась, но при этом она все же понимала, что долго так не продержится.
Впрочем, эта грядущая перемена была вполне закономерна, и случилась она примерно через минуту после того, как Кира отошла от столба. В тот момент спину ее обдал теплый, согревающий ветерок, а глаза ее, однажды моргнув, уже обнаружили перед собой какие-то длинные, тянущиеся до самого горизонта оливковые плантации и скрытый за холмами берег моря. Путница сглотнула, с трудом подавляя свой невыразимый страх и желание обернуться назад, и продолжила идти. Нет, ей было, конечно же, очень интересно, куда уходила веревка за ее спиной, но что-то все время не давало ей обернуться назад. Девушке казалось, что если она сделает это, то замахнется на тот самый огромный и неподвластный ей храм мироздания, который тут же ее раздавит. Храбрость и мужество бородатого старика, снова вызвали в ней  искреннее уважение, но при этом никак не повлияли на ее действия.
Как уже было сказано, она продолжила свой путь по прибрежным холмам и расположенным на них оливковым плантациям. И чтобы хоть как-то отвлечься от ощущения своей ничтожности перед окружающей ее тайной, странница начала пробовать там некоторые маслины на вкус. Маслины эти, кстати, оказались весьма противными и горькими, но Кира не обратила на это никакого  внимания. Пытаясь заесть свой страх, она с жадностью поедала их прямо с косточками и даже пару раз пыталась покормить ими своего пса.
А что касается самого пса то он, еще с самого начала путешествия прижался к своей хозяйке  и  перестал даже пятиться в сторону разверзнувшейся за ним пропасти. Он не рычал, не скулил и не гавкал, вел себя тихо и покорно, показательно давая ей держаться за себя как за последний островок жизни. Казалось, он был готов пойти за ней куда угодно и даже отдать за нее свою жизнь, и Кира, очень четко это осознавая, чувствовала себя рядом с ним увереннее.
Но коварная реальность, словно противопоставляя себя собачьей преданности, вскоре уже опять взвилась вокруг нее и вновь подменила себя, стоило ей лишь моргнуть. Пустынная, вулканическая земля оказалась тогда перед идущей девушкой, словно окончательно показав ей, что пути назад уже нет. Однако она по-прежнему не собиралась сдаваться. Став постоянно спотыкаться и проваливаться своими ботинками в тамошнюю неустойчивую гальку, бедная странница  так и не ускорила своего шага, равно как и не остановилась.
Тесные, ознобные пейзажи далеких джунглей и выжженных камней окружали ее в те нелегкие минуты.  Одетой в тяжелую шубу Кире было там очень неуютно, но она, понимая, что верхнюю одежду лучше не снимать, вынуждена была терпеть эту жару. Путешественница старалась  почти не осматриваться на своем пути, чтобы ненароком не обернуться чуть дальше, и потому ей приходилось идти в сильном физическом напряжении. А если добавить к этому и ее резко вспыхнувшую головную боль от перепада температур, то можно было легко понять, что положение девушки было даже худшим, чем обычно.   
Впрочем, она сама понимала, на что покушалась, и не жаловалась даже сама себе на сложившуюся ситуацию. Кира продолжила идти по вулканической пустыне без происшествий еще довольно долгое время, прежде чем первое из значительных событий ее путешествия не застало ее врасплох.
А событием этим стала, как не трудно догадаться, одна очень интересная и в то же время символическая находка, которая тут же заставила странницу сильно усомниться в своей правоте. Тогда у подножия какого-то потухшего вулкана она нашла разлагающийся труп с огромной бородой и множеством веревок на поясе. Кира мгновенно догадалась, кому принадлежал этот труп, и в ужасе закрыла лицо руками. Больше всего смутил ее даже не отвратительный запах, раздававшийся от него на многие метры вокруг, а тот факт, что веревки позади старика были будто перерезаны, перегрызены и даже обожжены. Девушка сразу же потерялась в догадках о том, кто или что могло сотворить с ними нечто подобное, и испугалась еще больше, примерив на себя их роль.
Ведь сам их носитель умер совсем недавно, и именно эта аналогия показалась путнице наиболее пугающей и существенной. В сердцах ей было жаль этого чудного ученого, однажды поведавшего ей о пронзающих все в мире волнах, но она не могла позволить себе задержаться над его телом, так как собака ее, не видевшая мяса уже долго время, подозрительно оживилась. Пробыв возле него всего несколько секунд, Кира сразу же прикрыла нос своей шубой и отошла от трупа далеко в сторону, изменив, таким образом, свой маршрут еще ближе к джунглям.
С тех пор, относительно спокойное настроение девушки с крахом осыпалось, сильно пошатнув ее и без того неустойчивую психику. А когда она отошла от старика достаточно далеко, то начала терзаться вновь проявившейся в ней паранойей, почти такой же, какую она могла испытывать в первый день катастрофы. Ей опять, как и тогда в своем родном городе, показалось, что за всеми ее бедами стояло какое-то невообразимо отвратительное существо, уже готовое накинуться на нее, перегрызть ее веревки и убить ее саму, стоит ей только обернуться.
Сначала остатки сознательности Киры и успокаивающее тепло ее собаки не хотели принимать всерьез эту версию, но когда действительность снова поменялась прямо под ее ногами, оставив ей лишь горстку темных камней, она все-таки сдалась. В ту минуту оказавшись прямо  на крыше какого-то заброшенного и поросшего плющом здания, странница окончательно утратила контроль над собой и начала до хрипов выкрикивать какие-то ругательства, прижав при этом к себе собаку изо всех сил. Она до судорог боялась того, что ждало или могло ждать ее прямо за ее спиной, и не могла с этим ничего поделать. Осознав, наконец, свое мерзостное и такое опасное положение в полной мере, девушка, в конце концов, бросилась бежать вперед без оглядки.
Ни на секунду не переставая кричать, она стала проноситься мимо расставленных вокруг нее сгнивших антенн и осунувшихся будок. Продвигаясь словно по лезвию острого ножа, путница выбрала своей дорогой лишь тонкую, условно обозначенную ею линию на крыше, отклониться от которой ее не заставило бы тогда ничто в мире. Девушка явно находилась на последней стадии своего духовного и эмоционального разложения, и, наверное, даже ее собака могла это почувствовать.
Но вот и крыша вскоре испарилась под ногами бешено орущей Киры, и она почувствовала себя уже утопающей в высокой зелени цветущих холмов, что еще до катастрофы могли быть частью какого-то пригородного парка. Даже не поняв до конца, что с ней случилась, сумасшедшая странница просто продолжила бежать вниз по склону одного из этих холмов, по пути стараясь скинуть с себя свою шубу. Ей стало мерещиться, что демон,  будто сотканный изо всех ее страхов и неудач, мог ухватиться за края этой шубы и начать тащить ее назад, в то самое свое царство, от которого она так настырно убегала. Однако Кире все же удалось раздеться и не запутаться в своей веревке весьма быстро, а когда она оказалась почти голой, то только усилила свои хрипящие крики и ускорила свой бег наперегонки с собакой.
Хотя, и это было вполне естественно, ее неожиданный приступ паранойи не мог быть особенно долгим сам по себе, а посему прекратился он почти сразу же, как только девушка добежала до подножия благоухающего холма. И, дело там было даже не в том, что у остервенелой бестии кончились силы или она споткнулась, упала и не могла больше бежать. Просто остановившись в какой-то момент возле узенького ручейка и скопища неухоженных кустарников розмарина на самом дне небольшой впадины, Кира вдруг начала осознавать, что с ней произошло то, чего она больше всего боялась – ее веревка растянулась до конца.
Поняв это только через две или три минуты, которые путница провела в полнейшем, практически безжизненном ступоре, она сглотнула подступивший к ее горлу ком. Девушка посмотрела на своего преданно стоящего возле нее пса, на растертую до красных пятен веревочным узлом кисть своей руки и закрыла глаза. Демон, который все это время еще не мог настигнуть ее, теперь подобрался к ней  в упор и, как ей показалось, уже начал обнюхивать ее старческое, трепещущее тело.   
В ответ на это Кира стала тихо брыкаться, говорить ему что-то шепотом через свое плечо и импульсивно дрожать. Достаточно много времени потребовалось ей, чтобы еще одна вполне простая истина начала доходить до ее больного ума. А истина эта, как подумала сама девушка, заключалась в том, что победить уже поедающую ее темноту и хаос можно было лишь в какой-то мере поддавшись ему, обернувшись к нему навстречу и начав все-таки его упорядочивать.      
В конце концов, не в этом ли была суть всего ее эксперимента? Но странница, даже окончательно  расставив все приоритеты и решив, что ей стоит делать, так и не смогла повернуть свою голову. Она стояла как истукан, поглощаемая своими страхами и пороками, которые со временем приобретали в ней какого-то вселенского и даже общечеловеческого размаха и, как и прежде, ничего не могла с собой поделать. Единственным ее спасением тогда была лишь шерсть собаки, которую она сдавливала с каждой секундой все сильнее.
Но Кира была бы не Кирой, если бы так и продолжила стоять на месте до конца времен. В какой-то незаметный для нее самой миг, она, полностью отключив свое сознание, все-таки сделала один деликатный и до неприличия крошечный шажок назад. И с ней, на удивление, ничего плохого от этого не произошло, напротив – ощущение присутствия демона за ее спиной немного угасло и мир вокруг нее снова начал приобретать свои яркие краски.
Успех придал девушке невиданной уверенности и значительно погасил ее воспаленное расстройство тела и сознания. Для того, чтобы посмотреть назад этого было, конечно, недостаточно, но, чтобы сделать еще один, уже более значительный шаг к порядку – вполне. Помедлив еще несколько секунд и сказав что-то напутствующее своей обеспокоенной собаке, странница уже хотела было поставить свою правую ногу позади себя, однако тут же оступилась и начала падать.
Да, этот второй шаг вышел у Киры гораздо менее удачно, чем первый. Сделав его, девушка тут же попалась в очередную ловушку изменчивой реальности и уже оказалась опрокинутой ею в какой-то пологий каменный карьер. Там она сразу же покатилась кубарем вниз, попутно раздирая об острые камни свои руки и спину, и мгновенно забыла обо всех своих страхах и демонах.
Путница с грохотом упала на дно новоявленного карьера лишь через пару долгих минут, уже почти потеряв от монотонных ударов сознание и  ощущение собственных конечностей. Как выяснилось потом, веревка за все это время не только не спала с нее, но затянулась до посинения туго, а правая ее рука стала сильно кровоточить. На ней оказалась просто вспорота одна жизненно важная артерия, находящаяся чуть выше локтя, и Киру, все еще знакомую с элементарной биологией, это не могло особенно обрадовать.
Еще чуть позже девушка уже ощутила себя лежащей посреди огромной кровавой лужи, в которой она не могла даже пошевелиться от боли. Столкнувшись там лицом к лицу со смертью как никогда за все эти четыре года близко, она стала приглушенно стонать и едва заметно брыкаться, чтобы хоть немного развернуть свое, вывернутое веревкой через руку тело. Головокружение и слабость тогда полностью  овладели ею и начали затягивать вокруг нее свои удушающие путы тем сильнее, чем больше она пыталась пошевелиться.
Однако воля путницы еще не была окончательно сломлена, а значит и надежда на чудесное спасение по-прежнему не покидала ее. Собрав еще немного сил, она вернула себе удобное положение и слегка приподняла голову, чтобы осмотреть себя и последнее преданное ей в этом мире существо – свою собаку. Девушка провела в таком напряженном положении целых три последующих минуты, но и их ей с лихвой хватило, чтобы как нельзя более четко осознать  безвыходность своей ситуации.
А худшим во всем увиденном для нее стал даже не вид ее чахлого, переломанного и измазанного кровью тела, а тот факт, что та непреложная верность ее пса вдруг резко пошатнулось, как только животное почуяло запах свежей крови. Нет, сначала  изнеможенная падением в карьер собака лежала почти недвижимая, лишь иногда подавая сомнительные признаки жизни, но когда она увидела свою хозяйку в столь ужасном состоянии, то оживилась точно так же как и возле трупа старика. Едва ли способная передвигаться, она с трудом встала и тут же заскулила, видимо, наступив на сломанную лапу, однако глаза ее уже тогда вспыхнули нездоровым хищническим огоньком, и это не могло не насторожить Киру.
Коварная псина стала медленно подбираться к девушке и той кровавой луже, в которой она продолжала барахтаться. Изо рта ее начали струиться потоки склизкой, текучей слюны, а уши ее предательски поднялись. Глядя на все это, путница сразу же поняла, как глупо было в те минуты ожидать от животного какого-то по-настоящему человеческого поступка, но, с другой стороны, она все же продолжала на него надеяться. Между девушкой и ее собакой тогда образовалась некая  связь, более похожая на глубокий и даже интимный контакт голодного охотника со своей жертвой, и Кира, бездумно повинуясь этой связи, продолжала спокойно наблюдать за приближением пса, ничего при этом не предпринимая.
Боль ее к тому моменту уже немного поутихла, а глаза ее начали слипаться, вероятно, от серьезной кровопотери. Киру все время бросало то в озноб, то в невероятную по своей глубине ледяную яму, на дне которой ее начинало трясти от холода. Казалось, каждая ее клеточка уже вовсю вопила о своей дикой агонии и близости неотвратимого конца, и только теплое и зловонное дыхание  собаки продолжало напоминать ей о том, что она еще жива.
Вскоре это настороженное и сбитое дыхание путница уже смогла ощутить на своих плечах, шее и даже у самого лица. Кира старалась не поворачиваться к нему, боясь встретиться с его обладателем слишком близко. В своем разыгравшемся воображении, она начала четко представлять себе его звериный оскал и также то, как он набросится на нее в следующую секунду. Странница была сильно подавлена и, разумеется, напугана этой мыслью, но никак не выдавала своей паники, так как не имела совсем никаких сил, чтобы хоть как-то сопротивляться и реагировать на подавляющую ее реальность. С каждой секундой, проведенной ею на камнях, и каждой каплей крови, вытекавшей из ее руки, жизнь покидала ее, и ничто кроме этого не могло занимать ее больше в те нелегкие минуты.
Однако уже очень скоро собака вывела ее из предсмертной дремы своим  укусом в область шеи. И как только Кира почувствовала на себе его острое и влажное прикосновение, то тут же рывком отпрянула от него, чуть было не потеряв сознание. В ответ на это собака яростно огрызнулась, подскочила к девушке еще ближе и впилась челюстями прямо в ее кровоточащую руку. Одичавшая псина до хруста сдавила ей кость и принялась водить пастью из стороны в сторону, таская ее за собой как податливую тряпичную куклу, еще сознательную, но уже едва дышащую.
Весь этот кромешный ад, обильно политый голодной слюной и целыми реками плещущейся крови, продлился для Киры немногим более тридцати или сорока секунд, но показался ей целой вечностью. А как только собака все-таки выдохлась и разжала свои зубы, путница  сама навалилась на нее на последнем издыхании  и попробовала задушить. Животное, явно не ожидавшее настолько дерзкого выпада со стороны своей жертвы, тут же позволило ей повалить себя на спину и передавить себе горло еще на двадцать или тридцать последующих секунд. За это время голова его стала бешено вздрагивать и выкручиваться, а грязные и окровавленные лапы с неумолимой частотой стали бить умирающую девушку по посиневшей груди и животу.
Но в итоге и этому бешенству также настал конец, и прилив энергии все же покинул скелетоподобное тело странницы. Отпустив свои окончательно обвисшие руки, она просто упала рядом со своим затихшим, хоть и продолжавшим сопеть проводником и многозначительно закатила глаза. Ни холод, ни тепло, ни боль, ни усталость были больше не властны над ней,  и лишь одна тонкая струя рефлекторного дыхания еще могла оставаться какое-то время последним объектом средоточия ее улетающей души.
Потеряв уже всякое восприятие, Кира откинула перевязанную веревкой кисть на едва вздымающуюся грудь собаки и начала трясти ею в попытках освободиться. Вздох за вздохом, она бессознательно отмеряла себе секунды жизни, но при этом еще испытывала некое сродное радости чувство протеста и борьбы со своим телом. Полуголая грудь ее вздымалась тяжело и опускалась всегда с дрожью, а конечности ее уже начали пропадать  в бесконечности, постепенно сводя всю ее личность к одному лишь слуху, дыханию и осязанию собачьей шерсти.
 И вот когда последний лучик инстинктивной надежды уже погас, и грудь Киры уже мертвенно замерла перед очередным вдохом, произошло настоящее чудо. Это чудо, будто стало наградой за все страдания, которые девушка перенесла, умирая уже третий раз за последние четыре года, и поразило ее настолько, что сразу же вселило в нее еще немного сил для продолжения борьбы с неизбежностью.  Кира так и не поняла, что конкретно тогда произошло, но, не смотря на это, все же смогла ощутить значимость тех в высшей степени странных звуков, резко донесшихся до ее слуха в тот миг.
Среди этих едва уловимых, растворенных в пространстве и одновременно продевающих его тонкими нитями шумов девушка сначала еще не могла различить ничего предметного. В слышимых ею возгласах, монотонных разговорах, смехе, плаче, скрежете, бульканье, улюлюканье и криках, в общем-то, и не было никакой связи, но только удивительная и неописуемая гармония, способная заставить прислушаться к ним кого угодно. Нити этих на удивление приятных звуков не достигали души девушки только посредством ее слуха, как она думала, но делали это с помощью всего ее тела, заставляя каждую его ткань и орган напрямую участвовать в данном процессе. Эти возбужденные стоны вывернутого наизнанку мира словно начали делать ей искусственное дыхание и заливать обратно вытекшую из нее кровь, спасая тем самым ей жизнь.
А она, в свою очередь, стала глотать эту жизнь с жадностью и явным вожделением. Далекое копошение больших городов, предельно сосредоточенное молчание гор и томная пульсация вулканов начали обволакивать девушку и заставлять ее дышать все чаще и глубже. Мир стал вливаться в нее через эти звуки большими, несоразмерными с ней самой порциями и скоро уже принялся растворять в себе ее саму. На какую-то долю секунды Кира успела даже испугаться этого, в последний раз вцепившись в свою индивидуальность, но очень быстро отпустила ее и сразу же превратила биение своего сердца в один из общих звуков.
И как раз тогда, когда удовольствие от единения всего со всем и осознание единства форм и образов достигло в ней своего апогея, в этой чудодейственной какофонии начал проявляться первый смысл. И смысл этот состоял в том, что какой-то очень необычный голос стал отделяться от потока и говорить весьма логичные вещи самой путнице.
Голос этот как бы обособился в собаке Киры, и стоило ему только там проявиться, как само животное тут же вскочило на лапы, как ни в чем не бывало. Подобный тембр не мужского, но и не женского голоса, начавший доноситься из пса, показался девушке очень знакомым, однако она так и не сумела вспомнить, где могла его слышать. Путнице, без сомнений он сразу понравился, в особенности ей понравилась его  непреклонная уверенность в каждом слове и умение обращаться не к какой-либо из ее масок, но к ней самой.
- Почему ты еще здесь? Почему рука твоя по-прежнему в этой истлевшей веревке? – громогласно спросил он, прорываясь через череду остальных звуков.
Кира осеклась и тихо захрипела, услышав подобный вопрос. В следующую секунду девушка попыталась немного привстать, чтобы придать своей речи внятности, и опять замерла в удивлении, когда первая же из мыслей, пришедших ей в голову, тут же разнеслась эхом по всему карьеру.
- Откуда же мне знать, - честно отвечала она собаке своим внутренним голосом. – Но вот кто ты такой и зачем же ты пришел ко мне – вот это настоящий вопрос.
- Я есть причина всего сущего, - не умолкал голос животного. – Я пришел, чтобы лечить  людей от надменности и теперь настал  твой черед.
- Что? – испуганно  и надрывно спросила вновь Кира, - Но что все это значит? От какой такой надменности…  И почему именно я? К чему ты ведешь? Что тебе от меня нужно?
- Слишком много слов, - перебил ее пес, - и это будет твоим первым уроком – научиться принимать всю мою правду со смирением, без причитаний, жалоб, просьб  и молитв. Я спросил тебя, почему ты до сих пор  не развязала эту веревку и ты должна мне ответить. Сейчас.
- Я… я не могла, я не пыталась. Я же так ничего с ней и не сделала, мне было очень страшно.
- Ну, – продолжил голос в своей бесполой и ничего не выражающей манере, - тебе до сих пор страшно?
И после этих слов Кира резко почувствовала, что демон ее, все время  так нежно ласкавший ей спину, тогда просто исчез.  Он будто  испарился за считанные мгновения и превратил тайну мира, раскрывшегося позади путницы во что-то предельно простое, понятное и даже само собой разумеющееся. Ей вдруг стало совершенно неинтересно контролировать царящий вокруг нее хаос, но действительно смириться с ним, и тогда она, заикаясь, сказала:
-  Нет, я чувствую, что уже могу развязать себя. Мне, вообще, кажется, что я больше ничего не боюсь.
- На твоем месте я бы не спешил с такими заявлениями. Но все же давай поспешим, - на этих словах собака подошла к Кире и, ухватившись своими передними зубами за веревочный узел, помогла его развязать.
Девушка поблагодарила ее за помощь и, приняв уже более удобную, сидячую позу, приготовилась говорить с ней.
- Теперь будет лучше, - прогремела она снова, - так ты сможешь проследовать за мной туда, куда я тебя сегодня поведу.
- Поведешь? – недоуменно переспросила Кира, - Но я же не могу ходить - ноги мои, наверное, сломаны,  и спина моя очень болит.
- Нет, - осадил ее странный голос, - и это станет вторым твоим уроком. Теперь ты встанешь и пойдешь за мной, и я поведу тебя в самый великий храм, который люди только и могли построить в мою честь.
И сразу после этого девушка снова, словно повинуясь некому наитию, встала и, не обращая совершенно никакого внимания на хруст в собственных костях, подошла к собаке.
- Чудо, - восхищенно подумала она, - Чудо - все, что ты делаешь. Но даже если и так, и ты и есть мой спаситель, то я все равно хочу спросить тебя кое о чем. Я хочу спросить тебя, как ты дошел до всего этого? Я хочу знать, что ты сделал с нашим миром?  Ведь это ты, я уверена, только ты стоишь за всем этим, разве не так?
- Да, ты поняла все верно,  однажды мне захотелось перевернуть  его с ног на голову – и я сделал это. Тогда, ровно четыре года назад кое-что произошло, но что конкретно я расскажу тебе чуть позже, лишь когда мы придем к нашему месту назначения. Итак, - голос сделал небольшую паузу, - ты готова идти?
Кира, в свою очередь, еще немного помедлила, взглянула на лужу уже присохшей на камнях крови, обрывок своей веревки и лежащие повсюду клоки собачьей шерсти и ответила согласием. Она слегка потянулась и аккуратно пошла за собакой вперед по дну карьера.
- Следуй за мной, не отставая, – и это станет третьим твоим уроком, - сказал ей пес. Но не успела девушка пройти за ним и двадцати метров по острому щебню, как тут же, моргнув,  провалилась в пустоту, в общем, как и  все вокруг нее.
Однако пустота эта, по мнению самой Киры,  уже не была чем-то гнетущим и навязчивым. В ней она продолжала слышать те убаюкивающие звуки Земли  и каким-то образом ощущать присутствие ведущей ее сущности. Путница покорно шла за нею, то проваливаясь, то поднимаясь высоко вверх между потоками какой-то темной, вибрирующей энергии; она чувствовала себя бегущей с бешеной скоростью по бесконечному и удивительно упорядоченному лабиринту, структуру которого нельзя было ни понять, ни представить или как-либо описать. Кира проносилась в миллиметрах от его не то стен, не то условно обозначенных границ и все время поражалась тому, что границы эти возникали лишь тогда, когда она сама их для себя создавала.
Девушка провела в их сноподобном и неумолимом плену еще довольно долгое время и вышла из их странной и до ужаса похожей на ее путешествие в плавнях игры  лишь с явным на то разрешением от собаки. Она словно перешагнула черту того черного, вымышленного космоса и вновь почувствовала холодное прикосновение теперь уже круглых и более влажных камней на своих ступнях. Волосы странницы тогда слегка заколыхались от теплого морского бриза, а глаза ее тут же открылись в предвкушении вида своего последнего пейзажа. Впившись с поразительной остротой в появившиеся над ней очертания, они тут же обозначили ее стоящей посреди небольшого галечного пляжа в тихой бухте между двух  отвесных скал.   
Кира сделала всего один или два шага вперед по этой очередной реальности и, по привычке не оборачиваясь, остановилась, чтобы снова осмотреть свою, вероятно, еще кровоточащую рану. Но вот опять чудо: девушка приподняла руку и увидела, что там больше не было ни то чтобы пореза, но даже шрама от недавней травмы, а кожа ее стала выглядеть молодой и подтянутой, совсем как до катастрофы. Она ощупала также свое лицо и только подтвердила свои предположения – встреча с голосом не только излечила ее, но и каким-то образом действительно смыла с нее все следы тяжелой жизни.
Странница продолжила трогать себя еще на протяжении нескольких минут, пока полностью не свыклась со случившемся. Разрываемая противоречиями по поводу произошедших с ней перемен, она посмотрела сначала на пасмурное небо над своей головой, а потом все же обернулась и вмиг затаила дыхание. То, что Кира увидела в трехстах метрах позади себя, превзошло все ее ожидания и напрочь выбило из ее головы любые посторонние мысли. Там, прямо в кучах серой и разноцветной гальки, которую некогда так любил собирать ее возлюбленный, всего в паре метров от воды росло оно самое, до боли дорогое и любимое ею апельсиновое дерево.
Ни секунды не думая о том, как и зачем этот островок тепла оказался здесь, взбалмошная путешественница сразу же ринулась к нему со всех ног. Она побежала по самому краю берега, иногда окуная свои ботинки в воду и разбивая ими множество подозрительно хрупких и полых валунов. Но тогда девушка совсем не задумалась над подобной мелочью – море слева от нее было мутным и неспокойным, в нем нельзя было разглядеть, что из себя эти валуны представляли; да и в те минуты совсем не они занимали ее разгоряченную и как никогда живую душу. Силуэты сидящей на большом камне собаки и лежащего рядом с ней на гальке человека с бородкой – вот что по-настоящему волновало Киру,  вот к чему ей так хотелось побыстрее прибежать.
- Ты… ты, - закричала она, задыхаясь и уже выкидывая в море свою обувь, - я молилась за тебя. Ровно десять дней от нашей встречи до первой луны я просила у Бога ребенка от тебя, но он не дал мне его!
- Дура! – закричал ей в ответ ее названый муж с усмешкой. – И куда бы ты его родила? Сюда? Оставила бы его подыхать на дороге?
Услышав подобное от любимого человека, Кира оступилась и упала на берег, не добежав всего десять или двадцать метров до дерева. Однако это никак не остановило ее, и уже в считанные мгновения она снова поднялась на ноги и все-таки добралась до заветного места.
Переводя дух и осматривая пса, что молчаливо сидел на валуне головой к морю  и своего поразительно здорового, бодрого и почти оголенного мужа, Кира уселась на гальку чуть поодаль от него и кинула также мимолетный взгляд на крону дерева. Девушку совсем не удивило, что те самые три апельсина, висящие на тех же ветках, что и два года назад, никуда не делись. Она только усмехнулась, увидев, как они по-прежнему мерно раскачивались на ветру, и опять мысленно обратилась к недвижимой собаке.
- Так что же? Значит вы заодно? Ты и он, а еще может быть тот старик с веревками, те мертвые цыгане, парни у ювелирного магазина и та девушка, у которой я отняла телефон… Вы все сговорились, чтобы окончательно меня достать?
И в ответ на эту дерзость звуки, которые девушка до сих пор еще могла отдаленно слышать, наконец, стихли, вокруг нее на какое-то время наступила почти полная тишина, а затем собачий голос вновь прорезал ее своими надрывными мыслями. 
- Нет, конечно же, нет, - сказал он, не отводя взгляда от моря, - Очень высокомерно с твоей стороны полагать, что весь мой театр был создан для тебя одной. Но, впрочем, не ты одна могла так подумать; хотя и сейчас это уже не имеет почти никакого значения.
- Ну, хорошо, хорошо, - немного присмирев, беззвучно проговорила Кира, - но зачем же ты притащил меня сюда? Ты обещал мне…
- Я проложил тебе дорогу к моему святилищу,- перебил ее голос, - для того, чтобы сообщить одну очень важную новость. Для того, чтобы сказать тебе, что ты стала последней из выживших людей, а значит и последней из выживших наблюдателей.
- Но как же… - вновь вклинилась в его речь Кира и сразу же умолкла, как всегда покорившись одноглазому взгляду пса.
- А никак! Твой старик, если тебе будет угодно его так называть, был действительно гением, и вся его теория о волнах и субъективности – это тоже чистая правда. До недавнего момента мир представлял собой лишь тошнотворную кашу, которую постоянно размешивали остатки вашего общества, отдельные люди вроде тебя и даже животные. Его размешивали ваши точки зрения, ваша правда, а еще чуть раньше ваши войны и цивилизация. До известного тебе дня только я один и мог держать его в своих руках, чтобы он не растворился под натиском подобной ереси, но потом, как ты знаешь, я просто отпустил свои вожжи и пустил все на самотек.
Однако теперь ситуация изменилась. Ибо пока все остальные наблюдатели продолжали жить, в системе не было и не могло быть никакого четкого порядка. Но как только все они за исключением тебя вымерли, что произошло, кстати, совсем недавно, ты сама автоматически стала последней мерой всего вокруг, нулем, точкой отсчета и тем самым объективным наблюдателем.
- А.. , - запнулась Кира даже в собственных мыслях, тщетно пытаясь переварить все, что ей сказали, - Откуда же ты знаешь о моем старике? И с чего это ты взял, что я – последняя. Что насчет него, например, - девушка указала на своего горделиво лежащего мужа, - или тебя самого, ведь ты сейчас здесь, в системе, никуда не бежишь и не умираешь…
И тут, даже не дав ей закончить мысль, мужчина на камнях вдруг резко и надрывно захохотал так, как будто он и сам услышал внутренний голос Киры. Полуголая странница ошарашено посмотрела на него, попробовала сказать ему что-то вслух, чтобы остановить, но уже очень скоро была сама остановлена новой речью собаки.   
- Нет, - заговорила она опять, - ты ошибаешься. Я стою над миром, и меня в нем нет, равно как и нет моего самого главного помощника, - на этом месте мужчина с бородкой прекратил смеяться и демонстративно поднял правую руку вверх. - Мы только играем с ним, и сейчас мы пытаемся  направить тебя в этой игре. И не нужно задавать нам идиотских вопросов вроде «почему именно я» или «кому это может быть выгодно» - тебе все равно на них не ответят.
- Ладно, - покорно подумала Кира, все еще чудом сдерживая себя от истерики, - и даже если вы все не существуете, то что же до меня – что мне нужно делать?
- А вот это, пожалуй, - твой первый по-настоящему хороший вопрос, - сказала собака, обернувшись мордой к девушке и скрестив в лежачем положении свои лапы у носа. - Для начала тебе придется пройти последнее наше испытание и доказать, что ты действительно достойна получить в свои руки будущее всего человечества. А что же касается твоей дальнейшей жизни – то она будет даже еще интереснее, чем ты вообще можешь себе предположить.
- И почему это? – опять спросила Кира, вызвав тем самым недовольство пса.
- Да потому что ты, - ответил он ей, - являясь тем самым объективным наблюдателем, теперь имеешь право на что угодно, и никто не обязывает тебя начинать заново ход истории и становится матерью-прародительницей кого бы то ни было. Ибо все, что будет или может быть после тебя, так или иначе, станет лишь актом твоей доброй воли и ничем больше. Отныне Земля станет вращаться вокруг тебя одной, и только ты и будешь определять, чему на ней быть красивым, а чему - уродливым. Только ты сможешь подумать, что твое дряблое и высохшее тело – это эталон женственности или, например, что человек является неполноценным без разрыва вены на правой руке – и так и будет. Отныне вопрос «стоит ли тебе давать жизнь новым Каину и Авелю?» станет вопросом того же порядка, что и вопрос о том, что лучше сегодня съесть на завтрак.  С тех пор, как последний человек после тебя упал в пропасть или умер от истощения, только ты одна и осталась  именем и целью всех существующих явлений. Целью с абсолютным правом выбора и нулевой степенью ответственности лишь потому, что она и есть сама ответственность.
На этом собака ненадолго оборвала свою речь, подняла уши к шуму прибоя и еще раз оценивающе оглядела маленькую фигуру сидящей под деревом девушки. Еще через минуту она глубоко вздохнула, перевела взгляд на ухмыляющееся лицо ее мужа и продолжила.
- И то необходимое мне, маковое зерно веры, как я вижу, в тебе уже посажено. Я не знаю, будет ли твой народ, а он непременно будет, ведь соблазн создать его в любом случае победит тебя, злой и ненавистной массой или набожным стадом. Я знаю только, что пока в твоем несовершенном языке не будет слов «добро» и «зло» или «черное» и «белое» из него еще сможет получиться что-нибудь дельное.
Далее собака, видимо, устав лежать, снова приняла сидячее положение, а муж Киры в эту же секунду подсел к ней поближе. Он увидел, как сильно она растерялась и испугалась всего сказанного, а потому тут же обнял ее и попытался успокоить своим мягким и таким человеческим шепотом.
- Бойся, - нарушила через мгновение их идиллию собака, - это правильно, сейчас бояться нужно как никогда, потому что именно в очищение от всякого страха и будет заключаться то самое испытание, о котором я говорил.
- Ты… - уже вися на волоске от нервного срыва и совершенно не осознавая, с кем она говорит, сказала внутри себя девушка, - ты же несешь какой-то бред. В словах твоих нет ни капли логики, как и в том, что делал со мной твой «помощник». Вы просто сумасшедшие уроды! - На этих словах путница с силой вырвалась из объятий мужчины, поднялась на ноги и демонстративно пошла по пляжу вдаль от дерева
- Ну, разумеется! – немного изменив свой тон на более игривый и снисходительный, остановила ее собака. – Мы не можем быть другими. Вот ты сама, к примеру, когда-нибудь задумывалась, что случилось бы, если бы ваш мир до катастрофы действительно стал таким, каким его описывали ваши же помешанные на будущем писатели или режиссеры? Что бы начало твориться среди людей, когда все тайны природы уже оказались бы низвергнутыми, поставленными на колени, маленькими плачущими детьми? А я отвечу тебе – суициды, суициды и еще раз суициды, или, может, глобальные войны, это кому как угодно. И все потому, что любой, даже самый стабильный и возведенный в ранг культа уровень порядка просто не может существовать без еще более высокого уровня хаоса. Так уж устроен человек, и, не смотря на все отрицания, ему всегда как воздух будет необходимо нечто такое, перед чем колени его рано или поздно задрожат, а во рту пересохнет от патологической невозможности приручить и отыметь это. Нечто, способное сдержать его от полного самоуничтожения. И кому же, как ни мне, причине всего, самому беспринципному изо всех Богов, нужно становиться чем-то подобным, чтобы хотя бы раз в десять тысяч лет не давать ему до конца превратить собственную культуру в помойку?
Слушая все это, Кира продолжала стоять на твердой гальке и пытаться понять, чего же на самом деле хотел от нее настырный голос. Она уловила очередную нелогичность и в этих его словах, и уже подумала было об очередном упреке, но вовремя осеклась.
Идти девушке теперь все равно было некуда, а значит, как она сама подумала, и судьба ее обрывалась прямо здесь. В конце концов, в ней в который раз проснулось ее нетленное любопытство, и именно оно опять сыграло решающую роль, окончательно выбив из нее последние силы для сопротивления чарам пса. Ведь он предлагал ей какую-то совершено новую, беспрецедентную игру, и Кира, купившись на это и немного переборов свой страх, все-таки вернулась к нему.
- Хорошо, что ты начинаешь меня понимать, - сказала он ей. - Это значит, что уже скоро ты будешь готова пройти наше испытание и полностью вступить в свои законные права.
- Да делай со мной что хочешь, - безнадежно и уныло подумала путница, - я в любом случае ни черта не понимаю в том, что ты говоришь, но может так и надо. Вот только ты обещал мне рассказать, что конкретно произошло с нашим миром, и ничего так и не рассказал. Что ты вообще за Бог то такой, если ты бросил нас на произвол судьбы, а главное… как ты это сделал?
- О…  - голос собаки замер в своем мертвенном величии, - я в тебе не ошибся, ведь ты опять задала мне очень хороший вопрос, ответ на который, между прочим, напрямую связан с твоим испытанием.
- Итак! – самонадеянно смерила его Кира. – Что же случилось?
- Ничего особенного, - ответил ей в такт пес, - просто тогда, четыре года назад я уснул и, кстати, продолжаю спать до сих пор. Знаю, каждому из погибших во время катастрофы в какой-то период обязательно начинало казаться, что все происходящее - лишь его сон, но это было не так. Это все они были моим сном.
Отпрянув от неожиданности, девушка опять подсела к своему мужчине, доверие к которому отчего-то  стало расти в ней с каждой минутой, и вжалась в его плечо.
- Но… почему в твоем сне в мире наступил такой кавардак? - с трудом выдавила из себя она. - И не значит ли это, что когда ты проснешься – все вновь станет на свои места?
- Нет, не значит. - Гордо и в то же время ласково заметил пес, - И это не в моем сне наступил какой-то особенный беспорядок. В нем все по-прежнему подчиняется обыкновенным законам сна, просто в более глобальном масштабе.
- И что же это за законы такие? – переспросила опять Кира и тряхнула головой, все так же ничего не понимая. 
- Как же. Ты ведь не могла не замечать, что когда мозг твой засыпает, твои мысли и идеи перемешиваются в нем довольно странным образом. Все события, места, люди и воспоминания, к которым ты могла быть хоть как-то причастна, тогда разом перестают покоиться на своих строго отведенных им логическим мышлением местах, но освобождаются ото всякой иерархии и начинают переплетаться друг с другом в самых необычных формах. Среди них теряется и любая причинно-следственная связь, и ты уже можешь прийти в знакомый тебе с детства дом или приехать в родной город и не обнаружить там ну совсем ничего похожего на его реальные черты. Любой предмет или действие на этой территории просто теряет свои свойства и обозначения, и ты становишься Богом, способным превращать что угодно во что угодно и бесконечно играть с плодами своих трудов, однако никак не способным этого осознать.   
А теперь же представь себе все, о чем я сейчас сказал, но только не в каких-то абстрактных плоскостях или снах в твоем привычном их понимании, но непосредственно здесь, сейчас, с нами. Оглянись – ты же сама выдумала эту бухту, тут каждый камешек и каждый откос скалы уже является частью твоего прошлого опыта и даже я, и он, - собака повела носом в сторону мужчины с бородкой. - Наши лица и морды никогда не существовали как единое целое, но были собирательным образом из всех когда-либо видимых тобою лиц и морд. Мой сон стал лишь подспорьем, но настоящим творцом всего есть ты, так же как и были ими остальные люди с момента катастрофы. И ваше вечно меняющееся детище на протяжении этих четырех лет потому и выглядело настолько убогим, что никто из вас так и не смог до конца понять своей роли в его создании.
Однако мое испытание решит эту проблему. Оно излечит тебя от высокомерной возможности видеть себя жертвой и избавит от страха принять свою божественную сущность. Сейчас я научу тебя осознавать сны. И только так ты сможешь дать жизнь народу, на деле способному привести себя в настоящую страну «мяса и молока». Хотя, как я тоже говорил, ты можешь его и не зачинать, моя задача как всегда – лишь дать тебе возможность…
- Хватит, - подумала уже значительно осмелевшая, но по-прежнему растерянная Кира, - что ты хочешь со мной сделать?
- Мне все больше и больше нравиться твой настрой. - Приободрила ее собака. – И все же, я не буду с тобой ничего делать – ты сама все сделаешь. На этих мыслях она сошла с камня, медленно подошла к Кире и с нажимом лизнула ее правую, слегка сжатую ладонь. После чего девушка раскрыла ее и увидела на ней кое-что блестящее и так давно ею забытое.
- Это, - не умолкал ободранный пес, - тот самый ключ, который ты чудом не оставила в своей сумочке, возвращаясь домой четыре года назад. Тот ключ, которым ты не смогла открыть двери собственной квартиры и с которого началась вся наша игра. Теперь же возьми его и сделай с ним что-нибудь, но помни, что в моем сне – этот кусок металла всего лишь оболочка, плевок в сторону твоей памяти, и что он может стать, в сущности, чем угодно – от семени дерева, до слона и целой планеты.   
Когда собака, наконец, закончила, Кира посмотрела сначала на нее, затем на ключ, потом опять на нее и опять на ключ и в смятении почесала свой висок. В голове ее просто не укладывались все слова чудного голоса, и уж тем более сама суть ее испытания. Она могла лишь сидеть и подобно недоразвитому ребенку вертеть в руках свою блестящую побрякушку, в надежде сломать или  взять ее в рот. Иногда девушка в изумлении поглядывала на своего любовника, чтобы получить от него хоть какой-то ответ, но при этом она всегда упиралась только в холодное молчание с его стороны.
Однако, в конце концов, поняв, что никто кроме нее самой ей уже не поможет, путница все же решилась встать на ноги и попробовать пройти это испытание. Тогда она взяла ключ так же, как если бы открывала им какую-то дверь и, замерев, вытянула его перед собой на расстояние руки. Кира  хотела использовать его по прямому назначению, но действительно не могла и представить себе, как это делается.
 Хотя, как оказалось, представлять ей было особо ничего и не нужно, ибо в какой-то момент она и в правду повернула его в воздухе, словно он находился в неком невидимом замке, и затаила дыхание от восторга. То, что произошло сразу же после этого странного поворота, превзошло все ожидания девушки и заставило ее почти физически ощутить все, о чем так усердно говорила ей собака.
Мир в ту секунду, буквально, раскрылся под ее ногами, и все склоны гор, волны на море и даже само апельсиновое дерево предстали перед ней как части одного громадного и очень точно сконструированного замка. Замок этот начал щелкать во всех местах вокруг нее и будто освобождать из природы что-то не непосредственно сжатое в какой-то точке ее пространства, но саму растворенную в ней суть. Как выяснилось еще позже, этой сутью стали сильные и внезапно начавшиеся подземные толчки, а также ветер, что тут же налетел в бухту Киры с моря.
Со временем звук щелчков стал постепенно утихать, а девушка так и осталась стоять у самой кромки воды, с трудом балансируя на прыгающих под ее ступнями камнях. Ключ, уже, видимо, выполнив свою функцию природного катаклизма, теперь вывалился у нее из рук, и в прямом смысле этого слова растаял, как только упал на землю. Обескураженная странница подумала, что это ей всего лишь показалось, она хотела было начать копаться в  трясущейся гальке, чтобы  его отыскать, но почти сразу же позабыла о нем. Потому что тогда ее ум отвлекло уже другое, гораздо более грандиозное зрелище, ради которого, собственно, и была затеяна вся эта игра с собакой и ее испытанием.
А случилось вот что: вода в море начала постепенно убывать, и Кира с отвращением смогла увидеть то, что она совсем недавно приняла за необычные камни. Как оказалось, ими были тысячи, десятки тысяч или даже миллионов мужских, женских, больших и совсем маленьких скелетов, которые шельфом стелились под толщу воды. Эти скелеты сами образовывали собой целые рифы и впадины, все кости их были белыми и до блеска отполированными течениями, а одежды на них не было и вовсе. 
 - Что… что это такое? – теперь даже не с испуганной, но какой-то извращенной интонацией спросила девушка у собаки.
- А как же ты хотела? – ответила она ей. - Ведь будучи обремененным  тем, что ты называешь совестью, невозможно по-настоящему помогать людям. И к тому же, без жертвы каждого из этих новорожденных детей, будущих и уже выгоревших гениев науки, техники или искусства была бы  просто невозможна наша встреча с тобой. Если бы не они, по сути, не было бы и меня.
Дорогая, пойми же, проблемы смерти нет, все подобные проблемы появляются лишь при появлении человека и его спесивого сознания; вселенная существует, и будет существовать еще миллиарды лет без каждого из них или тебя, все остальное есть только точка зрения. И именно поэтому вода сейчас продолжит убывать и вскоре уже соберется в несоизмеримо огромную по сравнению с тобой волну, которая не оставит здесь камня на камне через несколько минут. И именно эта волна станет последним моим уроком для тебя и всей твоей цивилизации. Уроком, который научит тебя стоять ровно перед лицом этой громады. Ибо только так и никак иначе можно излечить ваш самый главный порок – надменность, о которой я говорил.
С этими мыслями дыхание Киры участилось, а глаза ее наполнились тяжелыми и горькими слезами. Ноги путницы стали ватными, и даже кровь ее, как она решила, вспенилась в ней.
- Ну чем же я так перед тобой провинилась, - подумала она, уже почти падая на колени перед видом того темного вала воды, что с каждой секундой рос вдалеке от нее и с каждой секундой все больше напоминал ей о собственной ничтожности. 
- Ничем, - продолжал говорить с ней пес. – Возможно, ты – лучшая из дочерей моих, самая чистая, непорочная, и поэтому как раз тебе я предоставляю шанс стоять здесь, передо мной. То, что ты сейчас переживешь, станет для тебя всего лишь процедурой очищения, необходимым чистилищем, перед тем как мы наречем тебя святой…
Девочка моя, подумай, подумай же опять обо всей вашей вскормленной веками неумолимой жажде потребления, религиозном и расовом терроре, тоталитаризме, дискриминации и о своих собственных снах, наконец, и скажи мне, в чем же причина всего этого? Неужели она настолько глупа и банальна, как вам привыкли ее описывать? Неужели борьба за нефть, женщин и жизненное пространство стоит того, чтобы я приходил к вам время от времени? Или, в самом деле, причина есть лишь отпор, защитная реакция каждого из вас на один из самых глубоких страхов человечества? Страх признать себя всего лишь маленькой и смертной сошкой в этом хаосе. Признать свою незначительность перед временем, стихией, самим собой и перестать думать, что вы здесь хоть чем-нибудь управляете. Перестать надеяться, что в самом конце вас будет ждать какая-нибудь недоеденная в детстве награда или похвала. Смириться с мыслью о том, что, не смотря ни на какие усилия, в вашей жизни обязательно наступит момент, когда вы окажетесь безучастными, полностью поглощенными мною вместе со своим честолюбием кусками мяса. О том, что вы все, как бы банально это не звучало, все равно умрете. И единственным выходом в этой ситуации может стать лишь принятие этой правды, принятие ее с честью. Только не оступившись и не начав убегать от нее к очередным тысячелетиям индульгенций и фастфуда, ты сможешь дать волю своему страху и победить его, чтобы избавить от этой болезни всех своих детей. Вот зачем ты здесь. Чтобы я избавил тебя от того комплекса бога, который вы с молоком передавали своим детям из поколения в поколения, и сделал Богом настоящим. Чтобы я дал тебе тот опыт, без которого народ твой снова замкнет свой порочный круг и снова заставит меня через две, три или пятнадцать тысяч лет выжимать в это море слезы всех матерей, потерявших когда-то своих сыновей.
- Мне… - постоянно прерываясь, задумалась Кира, - нужно просто стоять и не двигаться перед этой волной, чтобы меня смыло? Но как же я тогда выполню то, чего ты хочешь от меня, если сейчас же умру?
Однако пес промолчал ей в ответ. Оглушенная далеким и величественным шумом вод и ослепленная промозглым ветром странница попробовала в первый раз за всю свою беседу сказать ему что-то вслух, но не смогла. Язык перестал слушаться ее, и единственным звуком, который у нее получилось тогда издать, стало лишь утробное мычание. Киру сильно удивило это, и она опять с вопросом посмотрела на стоящего по левую руку от нее мужа, хотя и в этот раз уже удостоившись его ответа.
- Тебе интересно, почему ты не можешь говорить? – сказал он ей никак не внутренним, но своим настоящим, басовитым голосом. – Раньше мы просто обманывали тебя, делая вид, что слышим, но теперь же, как видишь, настало время открывать карты. Согласись же, ведь было бы очень наивно с твоей стороны по-прежнему полагать, что это не тебя задавило трупами птиц тогда, четыре года назад. Что это не тебя изнасиловали и избили до смерти на глазах у зевающей толпы в Южной Америке, что это не ты замерзала в Арктической пустыне и высыхала от горя, после того как я решил облегчить наше расставание, или что это не ты, кто угодно, но только не ты выстрелила себе в рот в той хибаре со скелетами…
- Откуда ты знаешь и про них? – все так же дрожа, мысленно спросила его Кира, в ответ на что, он обнял ее и поцеловал.
- Я знаю про тебя даже больше чем ты сама. Знаю, как ты боишься, но больше всего не смерти своей, а того, что три наших апельсина вообще-то успели сгнить за то время, пока мы не виделись. Или, скажем, того, что культуру твою я уже до конца пережевал или что еще хуже – так и не притронулся к ней. Но больше всего ты боишься лишь той мысли, что мы с тобой вообще никогда с не встречались. Что апельсиновых деревьев в мире существует ровно столько, сколько и людей в целом и что объективным наблюдателем ты стала уже давно и совсем не потому, что осталась последней из выживших…
Негласно согласившись с этим, Кира монотонно закивала головой и сама еще раз посмотрела в сторону растущей и уже несущейся к берегу волны. На плечах своих она почувствовала первые капли дождя, которые уже очень скоро переросли в бушующий ливень, но совсем не смутилась их. Она продолжила стоять и недвижимо смотреть в глаза страху, в отличие от своего мужа, который  уже через минуту бросил ее объятия, подошел к самому краю шельфа из скелетов и игриво махнул ей рукой сквозь дождевую завесу в сторону волны.   
 - Ты хоть сама знаешь, что это такое? – иронично поинтересовался он. - Знаешь, что значит быть песчинкой? Что значит быть раздавленным и смытым, стертым в порошок под давлением  этих двухсот или трехсот метров воды, что уже несутся на тебя, и от которых нет совершенно никакого спасения? Ты хоть представляешь себе, что это будет за боль, когда масса опрокинет тебя и протащит в сознании еще пару метров, сдирая при этом кожу с твоей спины об камни? И что останется от тебя потом – ты уже подумала над этим? Сейчас же подумай, ведь времени у тебя остается все меньше и меньше.
 Кира невольно разрыдалась от такой ободряющей речи. Девушка захотела было снова уткнуться головой в чье-нибудь плечо, но тут же осеклась, поняв, что сделать этого уже не выйдет. «Я все еще маленькая и совершенно беспомощная девочка, - подумала она, в припадке внезапно пробившегося сквозь ее страх одиночества. – И декорации моего театра вот-вот рухнут на меня, и мама больше никогда не узнает, где ее дочь. Ведь дочь ее – шлюха,  та самая заплаканная сошка, последний воздух из легких умирающей культуры. И что же ей теперь делать, а главное - куда девать все то, что от нее еще осталось?»
Странница закрыла лицо руками, опустила голову вниз и осталась стоять  так по-прежнему неподвижно. «Я такая же маленькая девочка, – повторила она опять, - и никто больше мне не поможет». В следующий миг, увидев вдалеке волну, девушка зажмурилась, изо всех сил сдавила свои уши ладонями, однако все же не смогла оградить себя от того громоподобного шума мириадов лопающихся костей, когда она уже подошла достаточно близко к берегу.
Из-за дождя Кира не могла ощутить в полной мере того, как мертвенная влага, разносящаяся от нее на многие метры, уже окутала ее саму как свою первую жертву. Она могла только представлять себе, каким непостижимо мощным и бескомпромиссным мог быть ее гнев, и предполагать то, как скоро он ее настигнет. Бурлящая волна с каждым мгновением подбиралась к девушке все ближе и ближе, и только подогревала в ней тем самым необоримое желание развернуться и начать убегать от нее изо всех ног.
Однако она еще держалась. Мышцы и душа ее переплелись в нечто очень тугое и уже трещащее по швам. Глаза странницы оставались по-прежнему плотно закрытыми, а дыхание окончательно сбилось. Сказать, что тогда Кира боялась будущего, значило сказать ничего: никакой страх перед плавнями, пистолетом или арктическим холодом не мог сравниться с тем вселенским ужасом, который она испытывала перед растущей волной. Пространство в те роковые минуты перестало существовать для нее как определение бытия, но слилось в единую точку, дрожащую на промозглом ветру и вечно норовящую сбросить с себя гнет отекшего времени. И  мужчина ее, и собака, и даже апельсиновое дерево разом исчезли из реальности Киры в ту секунду, оставив ее один на один с солеными брызгами и той самой неудобной и такой тяжелой на вес и вкус правдой, что уже приближалась к берегу, все время набирая скорость.
Но вот еще один ее сакральный вдох сменил другой, и так случилось два раза, прежде чем шум уходящих под воду костей и шум самой воды окончательно не оглушил девушку. С режущим звоном в ушах она как скала продолжила стоять на уходящей из под ног гальке и ждать своей участи. Еще чуть позже, когда даже дыхание ее оборвалось, и в мире наступила полная, всепоглощающая тишина, она машинально, но широко и с вызовом открыла глаза навстречу волне и мгновенно исчезла в ее падающей толще вместе со своими тремя последними и, наверное, никогда не выраставшими апельсинами.
Кира так и не сделала своего третьего шага назад, как от нее того и хотели. И вопреки всем словам ее мужа, умерла она быстро. Волна смыла и размозжила ее холодное тельце, буквально, в доли секунды, тем самым выдавив из него все остатки страха и ненависти. Старая Кира погибла, забрав с собой все столетние наработки комплексов и пороков даже не какого-то отдельного народа, но всего рода человеческого. Погибла в последний раз и теперь уже окончательно. А бухта между двух ее горных склонов вместе с самой волной также перестала существовать в ту же секунду, впрочем, как и все, о чем она еще могла поведать.









         Эпилог


Девушка проснулась в каком-то удивительном месте, преисполненном гармонии и весьма странного ощущения полной внутренней свободы. С треском она подняла из ила свои руки и голову из ила и радостно осознала, что кожа на них давно истлела.
- Наконец-то, - подумала она, - Я снова жива.
Кира привстала на рыхлом морском дне и тут же задрала то, что она когда-то называла своей головой, наверх и совсем не увидела там света. Миллионы и миллионы килотонн уже не воды, но всей, обернувшейся вспять истории Земли покоились над ней. И, конечно же, их отправная точка  просто не могла быть особенно светлым и приветливым местом. Однако и сам свет был уже не нужен богине, чтобы ощущать предметы. У нее, давно лишенной зрачка, сетчатки и хрусталика, открылась удивительная способность видеть вещи действительно такими, какими они были, одинаково с любого ракурса и не зависимо от того, как  выглядели они в тот конкретный промежуток времени.
Девушка, окрыленная своим новым умением, опустила голову вниз и осмотрелась вокруг. Множество цветущих и при этом горящих холодным пламенем апельсиновых деревьев росло всюду вокруг нее среди поваленных зданий, откосы которых уже давно облюбовали водоросли и рыбы. А между всего этого невероятного хаоса бродило, плыло или горело такое же множество богов и богинь, чьи кости иногда отделялись друг от друга и начинали складывать совершенно новые формы жизни, что тут же обретали сознание и принимались играть со своими создателями. Все эти формы пели необычные, заокеанские мелодии, состоящие из девяти или десяти нот, иногда излучали тонкие лучи такого же странного, выходящего за всякие барьеры существующего спектра свечения и постоянно рисовали на морском дне этими лучами картины.
Глядя на них, Кира застыла ненадолго в удивлении, но потом все же пошла навстречу смеющимся и танцующим людям. Довольно занятные изменения странница почувствовала в себе, как только влилась в поток их вечно играющего запределья.
Она вдруг с иронией для себя поняла, что же на самом деле сделала с ней вся эта волна и меняющийся мир. Она в полной мере ощутила, как это испытание словно выжгло каленым железом из нее всякую алчность, причем алчность на том самом уровне, на котором человек, лишенный ее, и вовсе перестает быть человеком. Например, Кира отныне могла смотреть на сотни деревьев повсюду и совершенно не интересоваться, как им удавалось гореть на такой глубине и при этом не сгорать. Она могла ощупывать свое тело и почти не задумываться о том, как оно еще продолжало жить безо всяких внутренних органов. Девушка видела картины неописуемой красоты и в ней не рождалось никакой зависти к их создателями и никакого желания их присвоить. Другими словами, все происходящие вокруг нее события и явления перестали восприниматься ею как вызов ее эго, но как нечто происходящее в ней самой и в прямом смысле не нуждающееся в приручении и понимании. Теперь, когда единственное, что ей нужно было по-настоящему покорить, ее страх, был повержен, у Киры отпала всякая надобность требовать у природы истину, но лишь наслаждаться ее вечным присутствием.
И словно огромный пакет с яркой краской взорвался тогда в ее ничем не обремененной голове и породил собой мириады, если не целую бесконечность идей и смыслов, научив ее, наконец, осознавать сны. Девушка вдруг ощутила себя цельной и неразрывной частью громадного и в буквальном смысле дышащего организма, которым она могла вертеть так, как ей захочется. Отныне богиня уже не могла причинить этому организму боль, но даже не потому, что чья-то мораль, скользкие понятия о любви и норме могли сдержать ее, а потому, что она достигла той ступени развития, когда сама стала этой моралью и понятием.
Кира обрела себя, и зарождение жизни и в правду стало для нее лишь игрой, в которую ей очень хотелось сыграть помимо вечных танцев и песен под горящими цветами. Но прошло еще много тысяч лет, прежде чем она снова нашла своего одиноко сидящего мужа с рюкзаком, набитым разбросанной повсюду галькой и взяла его за руку. Она потащила его через новые века, цивилизации и воду наверх, к свету, и у него не оставалось выбора, кроме как слепо последовать за ней туда.
- Ну, - гордо и все так же ласково сказал он ей в одно из мгновений. -  А что же теперь есть твоя культура?