Новое Житие - покой нам только снится. Глава втора

ГЛАВА ВТОРАЯ. ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫЙ РЕВЕРАНС.
…Да, - заметил фюрер, прижав руки к груди. – Вынужден согласиться с вами, адмирал. Акция, связанная с Азиатом, сыграла бы на руку в операции  «Цитадель».  Увы, но рейх уже не имеет преимущества перед Советами. Противник опережает нас по мобилизации резерва почти в два раза! По артиллерии и миномётам у него почти трёхкратное превосходство!
 
   Распаляясь, он хлопал ладонью по коленке.  Стряхивал головой с налипшей чёлкой. Усики его нервно подрагивали, а голубые глаза метали искры:

-   …Почти двукратное – в авиации! Про танки и штурмовые орудия я уже молчу. Это согласно вашей же информационной сводке, Канарис! Мы накануне краха. Промышленность рейха на- кануне операции «Цитадель» не в состоянии была обеспечить вермахт всем необходимым. Позор, измена! Это заговор генералов и фельдмаршалов, что пьянствовали с русскими краскомами на манёврах, пока действовал этот поганый пакт! Радек-Сект… кажется, так его называют? Мерзость… Этот мерзавец Кейтель подначивал меня наступать. Это с его руки я развязал эту проклятую войну! Когда меня не станет, он утрётся своими соплями, а затем спишет на меня миллионы тех жизней, что унёсёт эта бойня. Но что я могу с ним поделать? Именно он, как никто другой, знает все тактические приёмы русских. Он стажировался у них в 20-х и 30-х, при танковых и пехотных училищах. Как я могу избавиться от него и этого Йоделя, который фактически всем управляет в ОКВ? Нет, я не могу избавиться от них. Как только я сделаю это, вы, милейший Канарис, будете настаивать на своих кандидатурах. На пост главы вермахта и сухопутных сил. Что у меня тогда останется? Вернее, кто? Только вы и ваш Гальдер, который мне провалил компанию 1941-го под Москвой.

   Гитлер, негодующе потирая костяшки потных рук, приблизился к карте, расстеленной на широком дубовом столе для заседаний. Выпуклой дугой красного цвета, похожей на жирную змею, был обозначен Курский выступ. Синие стрелы, выйдя за синюю штриховку линии фронта, в расположении группы армий «Юг» довольно сильно углубились в русскую оборону. Они почти выдвинулись к Курску. Но и русских красных стрел им навстречу прибавилось. Казалось, что фаланга войнов Эллады выставила перед ними красные щиты и направила опущенные на дистанцию боя красные копья. Сил у 2-го панцерного корпуса явно не хватало. Обергруппенфюрер Хауссер, герой февральских боёв за Харьков 1942 года, где ему удалось основательно потрепать две русские дивизии и отбить город, на этот раз не имел никаких шансов. Тогда, зимой, фюрер сам настаивал на немедленном выходе из Харькова, опасаясь, что после Сталинградской катастрофы,  панцердивизия «Рейх» сама угодит в котёл. Хауссер этот приказ проигнорировал и организовал концентрический удар по всем правилам. Используя новые танки «Тигр» и модифицированные САУ «Штуг» и «Мардер» с 42-калибровыми 75-мм и 88-мм пушками, он нанёс Ватутину  чувствительное поражение. Правда, из двадцати «тигров» было потеряно восемь машин, которые русские без труда поразили из 76,2-мм «рахат-бум». Гитлер тогда, рассвирепел. Он  приказал Шахту довести новые танки до совершенства. Тот своё слово, кажется, сдержал. Хотя вести с Курского выступа через мерзавца «Лакейтеля» доходят неутешительные. Половина «пантер» оказалась с непригодными к технической эксплуатации двигателями, что с момента ввода в строй не наработали и двадцати часов. У Pz.Kpwf.VI оказался медленный поворотный механизм башен, что снижало боевые свойства их дальнобойных 60-калибровых 88-мм пушек перед верткими скоростными «тридцатьчетвёрками». Те, используя огромную начальную скорость снаряда своих 76-мм пушек Ф-34, со 100 метров пробивали 100 мм лобовую броню суперпанцеров, а также 80-мм броню их башен. Русская самоходная артиллерия имела на вооружении пушки от 76-мм и 85-мм до гаубиц 122-мм. Они не всегда использовались по назначению. Но потери от них были также чувствительны. Русские оснастили свои штурмовики ИЛ-2 и ИЛ-4, прозванные вермахтом «чёрной смертью», кумулятивными авиабомбами. Только за сутки 4-я панцерная армия Германа Гота, в составе которой действовал 2-й корпус Хауссера, потеряла от них 20 панцеров, считая другой техники . Только за сутки…

-   …Половина новых танков класса «пантера» вышла из строя прямо на поле битвы, - глаза фюрера вновь вспыхнули, как наэлектризованные. – Это похоже на ситуацию с  русскими механизированными корпусами в начале Восточной компании. Более половины русских танков тогда вышли из строя по техническим причинам. Многие из них, правда, ни разу не ставились на капитальный ремонт, - усмехнулся он. – Но это не меняет дела.  Вы что-то знаете, Канарис. Не темните, чёрт возьми, - внезапно он заорал: - Почему этот мерзавец Клюге не собирается наносить концентрический удар по этой…?!? - он ткнул пальцем в название «Прохоровка».

   Адмирал Канарис осторожно кашлянул в платочек, что поднёс к румяному моложавому лицу с хорошо промытыми морщинами.

-  Мой фюрер не стоит недооценивать возможности русских. У них немало наших агентов, как в армейских штабах, так и на самом верху. В своё время те троцкисты-военные из группы Радек-Сект, что уцелели от «ежовых руковиц», предложили нам свои услуги, - Канариса словно увидел перед собой маленького нескладного наркома внутренних дел Ежова, что был агентом Абвера до разоблачения и расстрела. И ощутил некоторую жалость.  Представил, как замы Фриновский и Дагин, которых впоследствии тоже расстреляют (они также в разное время были завербованы польской и германской военной разведками), охаживали Ежова резиновым дубьём и кулаками пока следствие по делу не взял на себя новый нарком Берия, не терпевший физического насилия. - Их привлекает союз Германии, России и Британии. Вот, кстати, довольно любопытное сообщение… - он деловито раскрыл тяжёлую красную папку с золотым имперским орлом, откуда вынул листик лощёной белой бумаги: - Мой представитель при штабе группы армий «Юг» докладывает о перебежчике, что накануне операции «Цитадель» сдался сапёрному взводу, что делал проходы в русском минном ограждении. Он выступает посредником от военно-троцкистской группы «4-й Интернационал» в организации покушения на  Азиата.

-  Провокация самого Азиата вами не исключается? – фюрер немедленно заходил по ковру в кабинете рейхсканцелярии, что напоминал помпезный зал, отделанный мрамором и порфиром.
 
-  О, нет, мой фюрер. Слишком часто у нас бывали перебежчики, мой фюрер. Ни один из них ещё не подводил. Вспомните генерал-майора Трухина, что занимает сейчас должность начальника штаба в Русской освободительной армии. Недавнего перебежчика – генерала Бессонова что в прошлом состоял в главном управлении лагерей НКВД.  Самого Власова, наконец.

   Улыбка скользнула по хорошо промытому, румяному лицу адмирала. Его ясные голубые глаза под белыми седыми бровями, окружённые сеточкой морщин, лукаво блеснули. Как у карточного игрока, который увидел колоду противника и верно рассчитал каждый свой ход. Это не укрылось от внимания фюрера.

-   Я бы не стал говорить столь оптимистично о предателях, - негодующе съязвил он, воздев кулаки к бронзовым подсвечникам. – Это подонки рода человеческого. Помните, Канарис, как относились к подобному древние германцы? Помните?.. – он плотоядно заулыбался и продолжил: - Топили их в трясине наряду с содомитами, умалишёнными  и хилыми детьми. Да, да, этого нам не хватает в рейхе! Мы ещё слишком гуманны к вырожденцам, чёрт вас побери! К вырожденцам и к предателям, - сказал он на этот раз спокойно, понизив голос. – А мне кое-что известно о предателях, Канарис. Но я целиком полагаюсь на провидение, которое убережёт меня и покарает их. Хотя мог бы прихлопнуть их как муху или комара.

   Канарис сделал вид, что тактично промолчал. На самом деле он кипел внутри как огненный вулкан. Вот-вот вулкан готов был вырвать расплавленные породы из своих недр.

-   Вы, адмирал, сетуете на жестокое обращение с русскими пленными.   Мне прекрасно известно, что вы являетесь противником расовой политики в том виде,  как она проводится на Востоке. Прикажете рукоплескать вам? Путём голода, изнурительного труда и болезней, что выращивает в вирусных лабораториях доктор Менге, мы выполняем сверхзадачу. Мы очистим род человеческий род от вырожденцев. Над этой задачей бились все великие империи, Канарис! Но у них не было средств уничтожения, таких как «Циклон-Б», бациллы брюшного тифа, оспы и холеры! На свете скопилось слишком много человеческих отбросов, - фюрер брезгливо поморщился и крутанул огромный глобус, что стоял напротив массивного дубового стола. – Эта зараза не даёт жить нормальным представителям европейской расы. Это великое переселение народов, смешение рас… Это вызывает мировые войны. Это – естественный отбор по Чарлзу Дарвину, который великая мать природа доверила провести нам. Мы получили в свои руки «кладезь от бездны», - фюрер многозначительно прищурился, - из которой в мир будут выпущены язвы и болезни.  Если помните, Канарис, что в Апокалипсисе это - скачущие на колесницах войны с женскими волосами. Вот ещё один важный вопрос, который предстоит нам решить. После нашей победы, разумеется. А именно - главенство мужчин или  женщин в этом мире.

    Молчание адмирала становилось невыносимым. Поэтому фюрер закончил громогласно, как артист или оратор на форуме:

-   Мы вошли в эру космического огня! Он сожжёт всё лишнее в этом дряхлом мире, что погряз в еврейской плутократии. Всё лишнее будет уничтожено, всё нужное останется.
-  Мой фюрер, неразумно обрекать на смерть тысячи и миллионы русских, которых можно привлечь к войне с Азиатом. Обрекая их на смерть этих людей в лагерях военнопленных, мы лишь усиливаем сопротивление Советов. На оккупированных территориях множится число бандитских групп. Русские называют их партизанскими соединениями. Многие из них помимо стрелкового оружия вооружены артиллерией и миномётами. Они поддерживают связь со штабом партизанского движения в Москве, исполняя его директивы. Абвер предпринял попытку создать подставные отряды, но их число ничтожно, - виновато усмехнулся Канарис, - по сравнению с большевистскими силами сопротивления. Этот же штаб разработал тактику и стратегию так называемой рельсовой войны. Её цель – парализовать железнодорожные коммуникации. Русским это удалось зимой 1942-го, когда мы своевременно не смогли перебросить крупные силы на помощь 6-й армии. Это очень печально…  Я понимаю, как дорога вам правда, мой фюрер. Поэтому, скажу откровенно: проводя карательную политику на востоке и называя русских неполноценной расой,  мы копаем себе могилу. Многие из тех генералов что…

  Он на мгновение замер. Он хотел сказать, что сектовец Рейхенау, что был до Паулюса командующим 6-й армией, нарочно издал приказ об отношении вермахта к населению оккупированных земель чтобы усилить сопротивления русских. Ему вторил Вальтер Модель, бывший начальник 7-й панцердивизии в составе 2-й панцергруппы Хайнца Гудериана. Впрочем, лично он предпочитал не участвовать в жестокостях по отношению к пленным и гражданскому населению. Хотя не и  препятствовал  этому. Теперь Вальтер Модель назывался «львом обороны». Тоже приверженец пакта Радек-Сект. Тоже убеждённый противник войны с Россией. Они думали, что издавая нечеловеческие приказы о расстрелах заложников, пошатнут, во-первых, моральное состояние солдат и офицеров вермахта, а, во-вторых, усилят антигерманские настроения на захваченных территориях. Они подмахивают фюреру, а фюрер всё подписывает. А сам в свою очередь, боится как смерти командующего РОА Власова.  Считает  его специально засланным для организации совместного мятежа и его, фюрера устранения.  Кому такое выгодно? Да тем же «мальчикам» уже покойного генерала фон Секта, что в 1923-м не поддержал Баварский путч, в котором участвовал фюрер. К слову, в 1935-м, фон Сект был военным советником у Чан Кайши. Затем им стал Власов под псевдонимом «Волков». Все ниточки сплетались…

    Даже считая Францию «единственным врагом» Германской империи, Гитлер не причислил французов к «унтерменшам». Даже их не приказывал сокращать путём расстрелов, и газовых камер, не говоря уже про голод и специально запущенные инфекции. И Франция почти не сопротивлялась оккупационному порядку. И Бельгия, и Нидерланды. Даже Чехословакия… Пыжились поляки, но их можно было понять. Британия, пожалуй, сделала на них главную ставку среди всех прочих лимитрофов для давления на Россию.  А Германия свела всё это на нет. Она предложила России и Сталину пакт 1939 года, согласно которому устранялась буферная зона, созданная Антантой вокруг России и Германии.

   Здесь фюрер проявил себя как мастер политического реверанса. Причём, высочайшего класса. Он выступил ярым приверженцем доктрины покойного «социального генерала», которого ещё называли «красным». А именно – не воевать с Великороссией (по определению самого фон Секта) ни при каких обстоятельствах. Всегда быть в союзе с ней. Исключение можно сделать лишь в том случае, если русские позарятся на всю Польшу. Не говоря уже о Европе. Но было ясно, что такое могло случиться лишь в том случае, если бы в высшем военном и политическом руководстве Советов, возле самого Сталина, появился бы британский агент. А он, этот агент, там действительно проявился. Работает для виду на Абвер, но, сам не осознавая того…

-  Вы напрасно пренебрегаете карательными акциями, Канарис! – фюрер больше не намерен был сдерживаться. – Из этого выходит то, о чём вы сейчас говорили. А именно:  не подчинение и бунт! Вы этого желаете вместе с этими лизоблюдами и подонками в штабах? Я вас спрашиваю, Канарис!?! – он вовремя справился с собой.  Продолжил, как ни в чём не бывало: - Однако, довольно об этом. На Курском направлении всё проходит как нельзя лучше. По сводкам Главного командования вермахта позиции Воронежского и Центральных фронтов прорваны на 8-11 километров. 4-я танковая армия Гота ведёт бои с русскими под Прохоровкой. Эти русские названия… Дивизия «Мёртвая голова», правда, попала под удар 5-й гвардейской армии. Что-то не торопится с ответным фланговым ударом фельдмаршал Клюге, - с мрачноватой задумчивостью произнёс фюрер. Он обвёл фигуру адмирала в чёрном с золотыми позументами флотском кителе, с кортиком, таким же нехорошим взглядом: - Вы случайно не знаете, Канарис, мотивы этой нерасторопности? Ведь Клюге допущен к оперативному руководству штаба главного командования вермахта, а, следовательно…

   Он не договорил, так как знал очевидное. Клюге состоял в оперативном руководстве и имел непосредственное отношение к операциям Абвера. Именно он и Гальдер планировали ещё в 1935-м заговор с целью захвата власти группой Гофмана. Фюрера планировалось устранить двумя способами: расстрелять из личного оружия при подходящих обстоятельствах (генералы и фельдмаршалы даже намеривались это сделать на докладе в рейхсканцелярии!), либо организовать нападение силами полка специального назначения «Бранденбург». Но всякий раз тот же Клюге проявлял нерешительность и не давал соответствующей команды. А Гальдер  не желал ничего брать на себя, рассчитывая всецело на Клюге.

-   Мой фюрер, это неудивительно, - тонкие губы адмирала дрогнули в вынужденной усмешке. – Командование группы «Центр» выжидает к какому знаменателю приведёт обстановка под Прохоровкой.

-   Я не ослышался!?! Клюге выжидает… - Гитлер подался вперёд, точно подрубленный, но устоял на слишком длинных, непропорциональных с коротким туловищем ногах. – Что он себе возомнил, этот Клюге? Прусское дерьмо… Дерьмо! – произнёс он с лютым наслаждением.  – Я не позволю ставить на весы амбиций исход великого сражения! Исход всей компании! Вы слышите – никогда! Это попахивает заговором, адмирал. Заговором, о котором мне говорил Гиммлер ещё до начала Французской компании. В апреле 1940-го он принёс мне распечатанные телефонные переговоры между штабами. Этот мерзавец Гальдер, этот подлец Клюге – они не верили в победу! Они умышленно тянули время начала операции. У французов и бельгийцев, по их мнению, было больше «роликов» и авиации. То, что свои танки они распределили по пехотным дивизиям и не создали ни одного механизированного или танкового подразделения класса корпус или бригада, - фюрер любил щегольнуть знанием военных терминов стратегии, а также тактики, - этих прусских ублюдков совершенно не интересовало. Насмотрелся я на таких свиней в 1914-м и 1916-м, Канарис! Они тысячами посылали германских солдат на проволочные заграждения и пулемёты! Им совершенно наплевать на человеческие жизни. Я бы вряд ли остался в живых во Фландрии если б не отравился в ходе газовой атаки. От дивизий тогда за сутки оставались объедки…

   Он хотел сказать, что старопрусский корпус едва терпит, так как старичьё в витых сутажных погонах до сих пор не приняло доктрины массированных танковых ударов по сходящимся (концентрическим) направлениям. Эти фоны вроде Лееба, Рундштеда, Бока и Гальдера были за частичную моторизацию. Пехотные дивизии благодаря ним с 1936-го получили минимум грузовиков «опель-блитц», «круп протце», не говоря уже о тягачах «бюссинг». Артиллерию, включая противотанковые пушки 37-мм, всю компанию в Европе перевозили конскими упряжками.  Чуть лучше обстояло дело в панцердивизиях  и моторизованных корпусах. Но и там транспорта катастрофически не хватало, потому мерзавцы цинично написали в уставе вермахта за 1935 год, что суточный темп продвижения всех частей не должен превышать 20-25 км в час. Это они называли блицкригом! Расчёт был верен: отрыв танков  и немногочисленной, сопровождающей их пехоты неминуемо приводил бы к остановкам целых дивизий из-за нехватки горючего, запчастей, боеприпасов и т.д. Учитывая же горячий нрав таких панцергенералов как Хайнца Гудериана и Эрвина Роммеля (относились к группе фон Секта), темп их продвижения должен оказаться выше, чем по уставу. Это привело бы к котлам или каннам механизированные корпуса. К разгрому вермахта. К его Адольфа Гитлера, личному поражению в этой «странной войне», последствия которой немедленно свалили бы на него. И расстреляли во дворе штаба верховного командования или сухопутных сил. А мерзавец, что стоит сейчас перед ним, сияя галунами и промытыми морщинами, лишь сочувственно улыбнулся бы на прощание. Когда фюрера с вырванным с мясом Железным крестом толкнули бы прикладом к стенке, перед которой уже выстроился пехотный взвод в стальных стянутых ремешками шлемах. Взметнулись бы по команде стволы карабинов К89 «Маузер». Ударил залп…

   Они лишь горазды разрабатывать новые уставные нашивки из алюминиевой нити или колор «морская волна»  для новых воротников, подумал он с отвращением. За 1935-й амуниция сменила десять составных частей. В результате с 1941-го вышел специальный приказ, разрешающий донашивать до окончания компании старую форму. Вот чем они заняты! Да ещё их увлекали совместные пьянки после манёвров с русскими краскомами, вроде Якира, Уборевича и Тухачевского. Уборевич, которому Тухачевский, будучи начальником Генштаба РККА поручил создать новый общевойсковой устав к 1936-му, по сути, списал его с германского. Танковым корпусам, что были сформированы Тухачевским в количестве девяти, предлагалось привязывать свои действия к кавалерии и пехоте. С тем же темпом – 20 км в сутки! А дивизии были понижены до 7 тыс. человек, что не на шутку рассердило Сталина. «…Что это за дивизия в семь тысяч человек? – сказал он Тухачевскому. – Если у неё триста танков и хотя бы двести пушек! Тогда надо убрать из дивизии всю пехоту и оставить лишь обслуживающий технику персонал…» А фюрер в 1935-м набросился в ходе Нюренбергского съезда на свой генералитет. Все совместные заводы и полигоны пакта Радек-Сект с 1933-го уже были закрыты в России. Однако совместное участие в манёврах рейхсвера советских «наблюдателей» продолжалось. Это были Тухачевский и Уборевич, комкор Эдельман и комбриг Примаков.  Службами Мюллера и Гейдриха перехватывались материалы о подготовке совместно военного переворота в России и Германии. Всё это совершенно открыто обсуждалось генералами и фельдмаршалами рейхсвера, а затем и вермахта на застольях с их советскими товарищами.

- Группа «красного генерала»… - продолжил Гитлер, теребя щетинку усов. – Они не могут поладить с гофмановцами. Вы не находите, Канарис? – он подошёл совсем близко и посмотрел в упор: - Первые не могут простить мне и Сталину 1937 год. Они сговорились с Жуковым, Тимошенко  и Ерёменко, не так ли? Вы подтверждаете или мне уличить вас в  некомпетентности? Или во лжи?

   Канарис вынужденно развёл плечами. Для верности он напряжённо улыбнулся.

-   Вот как! Вы не хотите быть со мной откровенны, адмирал? Я солью вашу службу с СД. Поставлю над вами руководить этого баварца или венца… чёрт, проклятая Вена! Кальтенбруннер, будьте уверены, наведёт порядок в вашем бардаке.   Я приказал ещё в весной расформировать Русскую освободительную армию, а личный состав отправить в каменоломни Рура. Где его исполнение? Где!?!

   Фюрер, сжимая потные кулаки, со слипшейся на лбу прядью, прыгал вокруг сухощавого, но подтянутого шефа Абвер. Он был жалок и смешон, но только для виду. На самом деле Адольф Гитлер пытался заставить его сглотнуть наживку. Спровоцировать на неадекватные действия. Пока это не удавалось. В марте 1942-го ныне покойный шеф СД обергруппенфюрер СС Рейхард Гейдрих предложил Канарису в гостях у последнего (под Москвой русские чехвостили группу армий «Центр») соединить службы. Канарис обещал подумать и устроил пышное застолье. Вскоре Гейдриха, бывшего по совместительству имперским наместником Чехии и Моравии, разнесло на куски, когда он перемещался по улицам Праги в открытом автомобиле. Сделала это группа молодёжи с помощью мины британского производства. А у мерзавца Канариса более чем прозрачные отношения с  Форин  Офис. И с Интеллидженс Сервис. Знак был зловещий! Но спровоцировать Канариса всё же удалось. Однако вермахт был всё ещё достаточно силён, а созданные  панцердивизии СС так малочисленны, чтобы начинать игру! Не доставало лишь сокрушительного поражения этих  прусских болванов на востоке, чтобы…

-   …Вы, адмирал, тогда оказали Сталину неоценимую услугу, - продолжил фюрер с наслаждением порку Канариса. – Через покойного Гейдриха, вашего ученика и протеже, сдали ему группу заговорщиков в штабах Красной армии. Этого Тухачевского, Убревича… - он почти задумался, но тут стремительно продолжил: - Этого Корка, что был военным атташе в Берлине. Общался с вами… Тухачевский, помнится, добивался встречи со мной в 1935-м после похорон короля Георга V в Лондоне. Каков мерзавец! Обсуждать прямо в ходе похоронной процессии с Рундштедтом, вторым мерзавцом, как устранить меня и продать рейх поганым лягушатникам и томии! Да, наглости обоим не занимать. Одного, правда, уже нет в живых. Он вскормил многие поколения червей. Другой пока ещё живёт. Но долго ли, Канарис, продлится его удовольствие? Долго ли?

  Он проследил реакцию адмирала и остался доволен. Поэтому поставил заключительный аккорд:

-   Как я жалею, что   провёл чистку армии на примере Сталина! У них это называлось «ежовыми рукавицами» в честь… По-моему, так звали их рейхсминистра внутренних дел. Главу русской тайной полиции, - он с наслаждением произнёс «руссиш гехайм». Адмирал при этом заметно дёрнулся: - Что-то вроде Мюллера… Да, так мы отвлеклись. Я давно уже продумываю этот вопрос. Эту акцию, Канарис. Что, если отбросить, наконец, это чистоплюйство и покончить раз и навсегда с засильем этих прусских свиней! От них проходу нет в армии и рейхе. Они всё под себя подомнут и проиграют войну. Если, конечно…

   А Канарис был действительно потрясён. Такого ещё «богемский ефрейтор» не говорил. Неужели, он снюхался со Сталиным и на этот раз? Собирается с его помощью устранить прусский генералитет и меня в том числе, думал он. Многих усилий потребовалось, чтобы скрыть свои мысли под маской напряжённой любезности. Значит их общая задача – подставить вермахт на Курском выступе. Значит, эта свинья жаждет поражения группы армий «Юг», где командующий мой человек. А затем… Всемилостивый Бог, не снюхался ли он заодно с представителями из группы покойного фон Секта? Не их ли силами он собирается расправиться с нами?

-  Адмирал, вы собираетесь провести акцию в отношении Сталина? – донёсся словно из-под земли вкрадчивый голос фюрера. – Но всё не так просто, как хотелось бы. Шеф охраны Власик предан своему хозяину. Они знакомы ещё с Гражданской войны. Вы его пробовали купить?

-  Это невозможно, - заторопился Канарис. – Да и не нужно, мой фюрер.

-   Говорите… - фюрер не сводил с него своих неистово-голубых глаз.

-   Ну… В окружении Азиата, в ближнем круге, как называют его в 1-м управлении НКВД, у нас есть свои агенты, - Канарис едва совладал чтобы не назвать имён.- Им известен график маршрутов Сталина, система охраны. Трудности могут быть лишь с посадкой в авто. Он так осторожен, что в последний момент перед выездом может сменить свой бронированный «паккард» на простую машину охраны. Но мой человек и это учёл. У него есть источники в охране, что в последний момент просигнализируют исполнителя, куда надо сосредоточить огонь. Увы, но предыдущие акции зимой 1941-го, как известно… Выброшенное на парашютах подразделение из полка «Бранденбург» почему-то не вышло на контакт с нашим агентом. Они решили сами добираться до трассы на кунцевские дачи в результате чего были перехвачены и уничтожены. Ну, а акция со стрельбой по спецмашине у Спасских ворот…

-   Да, я весь во внимании, Канарис. Что вы замолчали?

-   Эта акция была провалена, так как наш агент использовал «в тёмную» завербованного им сотрудника милиции из раскулаченных. На этом и было сыграно при вербовке. Во-первых, он не дождался пока машина с Азиатом подойдёт на дистанцию 100 метров. Только на этом расстоянии винтовка системы Мосина 7,62 в состоянии пробить бронированное ветровое стекло «паккарда». Во-вторых, он был неправильно осведомлён. Открыл огонь по машине с наркомом иностранных дел… этим Молотовым.
 
-   Что ж, у фанатичного сопляка сдали нервы, - хладнокровно подытожил фюрер. – У фанатиков всегда так.  Я надеюсь, вы на этот раз не привлечёте к акции фанатиков? Не следующих инструкциям, пренебрегающих своему долгу? И как следует проинформируете исполнителя. Он должен знать наверняка в какой из машин поедет Сталин. Промаха не должно быть. Вы слышите меня, Канарис?

-   Да, мой фюрер. Всё будет исполнено.

   Развернувшись на каблуках, он вышел из кабинета рейхсканцелярии как фендрих по плацу. Было от чего! Впервые фюрер зловеще пригрозил устроить в вермахте «великую чистку» по-советски. Раньше он лишь орал начёт заговора и отправлял тех или иных генералов и фельдмаршалов в отставку. Исключение составил лишь мартовский расстрел в 1934-м бывшего канцлера и генерала фон Шлейхера (сектовца) и бывшего шефа Абвера фон Бредова (тоже сектовца) вместе с руководством СА. Тогда это позволило Канарису выдвинуться. Теперь необходимо было действовать. Действовать как можно быстрей.

   Вернувшись в Абвершталле на набережной Тирпицуффер, он тут же распорядился телеграфировать в штаб Абверкаманды-103 для Ставински. Среди всего прочего в указании значилось загадочное: «Свинья всё знает. Ускорить события». Ставински всё понял верно. События должно было ускорить в следующем направлении: избежать каких бы то ни было активных действий группы армий «Центр» в направлении Курска.
 
   После его торопливого ухода, спустя час, фюрер принял на доклад рейхсфюрера СС и полиции, министра внутренних дел и специального уполномоченного по политике германизации рейхсфюрера Гиммлера. Отсвечивая стёклами своего пенсне, тот выглядел как всегда спокойно и блуждал загадочно-умиротворённой улыбкой. Как будто не санкционировал исполнение  «биологического» или «окончательного» решения еврейского вопроса с ноября 1942 года. Будто по его приказам в России не применялись в отношении населения оккупированных территорий «газенмашинен», что отравляли запертых в кузовах людей выхлопными газами, через заведённый вовнутрь шланг. Будто в концентрационных лагерях и лагерях смерти не отдавали Богу души тысячи заключённых, которых ежедневно замещали новыми «поступлениями». Будто зловещие доктора СС из 7-го директората РСХА, вроде Менге, не проводили на заключённых опыты по замораживанию в ледяной воде, не прививали им оспу, чуму и холеру, не делали операции без наркоза…

   Его сопровождал шеф политической разведки РСХА (6-й директорат при СД) бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг. Этот был лощёный молодой человек с красивым смазливым лицом, что при необходимости становилось жёстким и непроницаемым. Он ходил на службу время от времени с томиком Шекспира, которого увлечённо почитывал в редкие свободные минуты. На пост главы разведки его рекомендовала одна из любовниц фюрера, из аристократок, что спонсировали НСДАП. Шелленберг всем понравился Гитлеру. Особенно импонировало фюреру его высшее образование и гибкий ум, сочетавший в себе непреклонность к врагам и уступчивость к сильному противнику, с которым можно заключить временное перемирие. Гитлер был сам таким. Он с восторгом принял тогда, в 1934-м, идею союза с Британией, что носила группа Гофмана. Шелленберг в личной беседе так же упирал на это. Кроме всего, по университету он был знаком со многими англичанами-студентами и педагогами, что посещали Веймарскую республику. Кое-кто из них попал в разведку, кое-кто оказался в МИДе. О неком Киме Филби Шелленберг говорил фюреру восторженно, но взвешивал каждое слово. Талантливый журналист. По сведениям, полученным через университетских товарищей и из личной переписки, он используется военным хроникёром. Стало быть, не за горами время, когда Филби могут призвать в МИ-6. Чем не источник информации? Ещё какой…

   Чутьё не подвело тридцатитрехлетнего Шелленберга. Филби действительно попал в разведку. В 1937-м его направили корреспондентом «Дейли Телеграф» в Испанию, в штаб генерала Франко. Там он контактировал с германскими военными советниками из легиона «Кондор». Ему, по данным Шелленберга, удалось внедриться в Кливлендскую группу леди Эстер и герцога Гамильтона. Они планировали совершить в Британии военный переворот. Миссия Гесса была продиктована именно этим намерением. Но тогда всё обрушилось. А фюрер даже не пожурил Шелленберга и его прежнего шефа Гейдриха. Последнему он был обязан избиением штаба СА во главе с Эрнестом Рёмом. А Вальтера фюрер просто обожал, так как нашёл в нём единомышленника в борьбе против генеральской касты. А кливлендский переворот был на руку именно этим господам, что стремились установить в стране диктатуру с фюрером или без него.

-  …Что у вас – по русскому перебежчику и планам устранения Азиата? Насколько это осуществимо, да и необходимо? – фюрер лениво махнул рукой на бравое приветствие обоих представителей Чёрного ордена.

-   У русских по нашим данным в штабах и даже близко от Азиата обнаружилась целая законспирированная организация, - улыбнулся Гиммлер. – 4-й Интернационал, если я верно…

   Он покосился близорукими глазами в сторону «золотого мальчика» (так называли Шелленберга).

-  Она влиятельна эта организация? И насколько… - фюрера перекосило, когда он произносил «она».

   Гиммлер нерешительно осмотрелся и сделал плавное движение рукой. Шелленберг плавно выступил вперёд. Он сдвинул ноги в лакированных сапогах и прижал руки к бёдрам, оттопырив чёрную, затянутую в корсет грудь с «листиками» в петлицах.

-   Несомненно, она влиятельна, мой фюрер. В расположение группы армий «Центр» накануне операции «Цитадель» перебежал майор контрразведки СМЕРШ. Мы отследили и идентифицировали его личность. Удалось установить, что он заброшен в наш тыл управлением СМЕРШ Центрального фронта для установления с резидентурами в Воронеже и Орле. В их число входит часть городских подпольных организаций, а также партизанские отряды, что подчинены главному управлению СМЕРШ. Его миссия это своего рода несанкционированная проверка, - нараспев произносил слово за словом бригаденфюрера, сияя бриллиантиновой головой. – Этот майор является у них «ревизором» от 2-го отдела или агентурной разведки. В его задачи входит фильтрация и отсев неблагонадёжных руководителей городского подполья. Возможно, преобразования подпольных групп в партизанские отряды для диверсионных акций. Совместно с реальными партизанами, разумеется, - он вопросительно посмотрел на рейхсфюрера, но тот был со всем согласен. – В случае ненадлежащего исполнения директив СМЕРШа, ему позволено ликвидировать всех виновных, сбросив о них информацию гестапо или СД. Служба Абвер русских в данном случае решительно не устраивает.  (Гиммлер сладко улыбнулся. Лицо фюрера становилось всё более непроницаемым.) Их шеф Абакумов  не жалует и наше ведомство, однако, своему представителю СМЕРШ Центрального фронта категорически приказал не завязывать никаких контактов с Абвером.

-  Как Давид поразил Голиафа пращёй в лоб, так и мы поразим Абакумова и его СМЕРШ, - произнёс фюрер. – У них есть уязвимое место – Сталин лично курирует эту службу. Не так ли, Гиммлер?

   Рейхсфюрер загадочно улыбнулся, но промолчал. Он был профан в этих вопросах. Шелленберг чётко кивнул сияющей головой с безукоризненным пробором. Фюрер тут же оказался возле него. Он возложил свою правую ладонь на левое плечо бригаденфюрера. Так они простояли некоторое время без движения, исполняя некий таинственный тибетский ритуал «бон-по» по обмену внутренними энергиями. Ритуалами Гитлера снабжал ещё в 20-х Альфред Розенберг, шеф расового бюро НСДАП и заместитель фюрера по партии. Кроме того до возникновения Главного управления имперской безопасности он руководил политическим отделом СА. (Помимо всего прочего он родился на территории российской империи и был наполовину русским.) Розенберг принял активное участие в гималайских экспедициях, организованных обществом «Туле» или «Наследием предков». Он навёз в Берлин и лично фюреру кучу амулетов, раскрашенных клыкастых масок «богов», что руководили «верхним» и «нижним» мирами. Кроме того  магических знамён, что почему-то назывались «танками».  С ним пребывали первые группы монахов секты «бон-по», что носили красные мантии и считали себя «истинными буддистами». Из них впоследствии организуют «Корпус зелёных людей», что своими мантрами и предсказаниями будут «работать на победу». Они выходили в астральном или ментальном теле в соответствующие «тонкие миры», где воздействовали на чувства или ум тех или иных политиков и даже целые народы.

   С советской стороны в экспедициях участвовал уполномоченный иностранного отдела ОГПУ Яков Блюмкин, что был личным представителем уже высланного из СССР Троцкого. Его деятельность курировал другой видный чекист и троцкист Глеб Бокий. Это был ещё тот тип! Он коллекционировал привозимые Блюмкиным из монастырей «бон-по» засушенные экскременты и половые члены, устраивал «субботники» на своей даче, где доверенные сотрудники с жёнами ходили голые и занимались групповым сексом. Всё это называлось «приобщением к природе». Приблизительно тем же увлекалось руководство штурмовых отрядов СА, снимая свои гомосексуальные оргии в казармах и на природе на плёнку.

-  Как вы полагаете, мой мальчик, - фюрер потрепал Шелленберга по витому серебряному жгуту на левом плече, что означал в СС не звание, а должность, - будет ли достаточно для успеха предстоящей акции залегендировать исполнителей как… ну, офицеров этого…

-   Контрразведки СМЕРШ, мой фюрер, - влюблено произнёс Вальтер. Он посмотрел на Гитлера глазами греческого философа, чему тот остался несказанно рад: - Думаю, что достаточно будет подготовить следующую легенду. Акция разработана и проводится Абвер III. C санкции «старого лиса», - он подразумевал адмирала Канариса. – Полагаю, что, если Сталину об этом слить соответствующую информацию по каналам СД, он будет доволен. Это подтвердит его подозрения  о зреющем военном заговоре из числа уцелевших троцкистов и сторонников пакта Радек-Сект. Это заставит его…

-   …провести чистку СМЕРШ и Красной армии! – встрял фюрер. Довольный, он вскинул левую коленку. Хлопнул по ней левой, свободной, рукой. – Представляете, милый Вальтер, если мы скинем Сталину информацию, что к акции помимо Абвера причастны высшие чины этого СМЕРШа? Ведь формально эта военная контрразведка подчинена Генеральному штабу Красной армии! Разразиться буря! Лес валят – щепки летят! Так, говорил сам Сталин в ходе этой… о, «великой чистки»?

-   Так, мой фюрер, - снова тряхнул бриллиантиновой головой Шелленберг. Он знал, что СМЕРШ подчиняется НКВД, но виду не подал.

-   Отлично! – фюрер нежно потрепал его ещё раз и наконец отпустил. -   Интересно будут смотреться передовицы «Фолькишер  беобахтер» и «Ангриф», несомненно, перепечатанные международной прессой. Скажем, «Сталин пал от руки убийц из СМЕРШ!» Красиво, эффектно, чёрт возьми! – он снова прихлопнул свою коленку, не помня какую. - Именно так надлежит описать свершившуюся или… - он загадочно усмехнулся под своими жёсткими усиками, - запланированную акцию. Если её назвать – операция «Валькирия»? Мне кажется вы, Шелленберг, упомянули, что по вашим данным у Канариса есть источник в «ближнем круге» - очаровательная молодая фройлен?

-   О, да, мой фюрер. Только не фройлен, но фрау. Одна из сотрудниц личной охраны, лейтенант НКВД. Тайная троцкистка. Она и является тем загадочным источником, что обязана предупреждать заброшенные группы дивизии «Бранденбург» о таких нюансах, как авто, в котором…

***

 Транспортный «Кондор» с четырьмя двигателями на крыльях, что ещё вращались по инерции, проехался на рядах каучуковых шасси по влажной земле. Лётчик и штурман на рассвете, ровно в 6-00, достигли указанного на карте полётов квадрата высадки, которую, приземлившись, были обязаны уничтожить. Они бы сделали всё по инструкции, но при посадке случилось непредвиденное. Самолёт едва не зарылся носом в грунт. Два из четырёх двигателей были повреждены, лопасти у них были деформированы. Их следовало срочно заменить, чтобы взлететь с этой зелёной, мрачновато-красивой поляны, отмеченной четырьмя тлеющими кострами. Возле них уже никого не было – так было по инструкции.

  Из грузового, открывшегося отсека тонной машины тут же выдвинулся металлический трап. Раздался рокот и из днища «Кондора» на влажную росистую землю выкатил мотоцикл «Цюндап» (ВМW R75). Выпустив прозрачно-голубой клуб отработанного синтетического бензина, он сделал по поляне контрольный круг. Остановился…  Сидевший за рулём человек в желтоватом хромовом плаще с золотыми погонами капитана артиллерии, в сдвинутой выходной фуражке с чёрным околышем, сделал рукой движение. Он указал на восток. Такое же движение сделал в плексигласовом «фонаре» кабины штурман, что курировал операцию от 5-го реферата Люфтваффе.

    Сидевшая в люльке рядом с «капитаном»  женщина была облачена в плащ-макинтош заграничного покроя. Она  никак не прореагировала. Если не считать быстрого взгляда в сторону кабины. Её круглое красивое  лицо с ясными, карими глазами  было и беспокойным, и уверенным. Незадолго до высадки, когда закреплённый к днищу «цюндап» тряхнуло,  и раздался скрежет гнущихся винтов, она мелко перекрестила себя. То же самое сделал её напарник, что был старшим в группе.

   Мотоцикл, наконец, рванул. Через сосновый лес смоленской области он, по неприметным тропинкам, вылетел на узкую дорогу среди подлеска. На коричневатой, влажной после дождя земле отпечатались борозды прошедшего обоза.

   В притороченном к люльке деревянному «сундуку Роммеля», помимо пистолет-пулемёта Шпагина (ППШ-41) и четырёх дисков к нему (вместо положенных двух) и пистолета «Вальтер ПП» (к нему прилагался документ с подписью замначальника СМЕРШа Центрального фронта, на право ношения и обладания «Гришей»), две обоймы к пистолету ТТ и радиостанция «Телефункен» с двумя  батареями питания  и   зарядными аккамулятарами. Отдельно была уложена, обёрнутая в газету «Красная звезда», книга  Н.Островского «Как закалялась сталь», которая служила шифровальным блокнотом. К ней имела доступ только «Маша», что и была радисткой. Кроме того в сундуке имелась  пара мужского (бязевого) и женского (щёлкового) белья, комплект хозяйственного мыла с советской маркировкой «ГОСТ», мешок кускового сахара, отдельный мешок с сорока коробками спичек, сухарями, американской консервированной тушенкой (“Porkmeat”),  комплект  талонов с прямоугольными штампами управления снабжения Центрального фронта на выдачу пищевого и вещевого довольствия. Кроме этого в нагрудном кармане кителя у «капитана» имелось удостоверение офицера контрразведки СМЕРШ Центрального фронта. Это обеспечивало ему и его спутнице почти беспрепятственный проезд через систему КПП и проверку со стороны патрулей этапно-заградительных комендатур. Настороже следовало держаться лишь с сотрудниками СМЕРШа Центрального фронта, что впрочем, было уже немало для того, чтобы завалить предстоящую операцию.  Или успешно её выполнить.

   Под рукавом желтоватого хромового плаща, сшитого  на размер больше, чем того требовалось, у «капитана» была спрятано странное устройство. Оно напоминало короткую массивную трубку из железа, что крепилась к кисти широкими кожаными ремнями. Устройство называлось «панцеркнаппе» и было калибра 20 мм. Оно стреляло бронебойно-зажигательными или кумулятивными патронами. Со 60 метров оно пробивало 10-30 мм броню.

-   Гриша, прошу тебя – не гони, - тихо сказала женщина сквозь треск двигателя. Мотоцикл подкидывало на ухабах: - Успеется ещё.

-   Не успеется, Маша, - упрямо сжал губы этот невысокий чернявый человек, с красивым лицом и маленькими чёрными глазами. – На карте всё  выглядит ровно да гладко. Но, то на карте. На деле оно, знаешь, как может обернуться? На учениях по радиоделу и ориентировки такое было.

-   А, помню, - говорила она как сама с собой. – В трёх соснах плутали, а квадрат сбора не могли сыскать. Гауптманн Ставински тогда ваше отделение наказал и наше. Танцев не было с  этим…«фуршетом». А ночью нас взводная подняла по приказу фрау Эльзы. И заставила по двору двадцать кругов в снаряжении с полной выкладкой. Фу, я намаялась…

-   Это что! Нас тогда на неделю этот мудон Ставински сигарет лишил. Вот это да! Мы у нашего взводного, ну… «Варвары», рябого такого, с носом-картошкой, их за марки доставали. Весь месячный оклад за неделю, представляешь? Во оно как бывает, Маш. А ты, танцы да танцы.

-  Кто бы о чём, а он об ём, - усмехнулась Маша.

  Он вспомнил как в ходе другого занятия по предмету «Ориентирование на местности» в диверсионной школе в течение получаса не мог найти нужный ориентир, каковым был холм. После трёх попыток (приходилось уводить группу назад в лес и вновь возвращаться) холм вдруг «обозначился» позади. Там, где они проходили, выйдя из леса, целых три раза. Они не могли его «промухать». Он вспомнил ещё, как, выйдя из лесу в первый раз, завороженный отметками на карте, был уверен, что попадёт сразу на холм. Его взгляд был устремлён строго вперёд. Тумана не наблюдалось. Лишь была звенящая усталость. Стрелка компаса, подвешенного на груди, заметно дрожала, но указывала по синему лучу – на север. Сбиться они не могли. Но всякий раз проходили мимо. 

   Инструктор-немец решил проблему просто. Пригрозился тут же, по-русски, что разлучит его с напарницей Машей раз и навсегда. Причём, «…руссиш фрау будет определён в зольдатишен-бардель, потому, что ти есть забивать свой голова русский дурь!»  Теперь цель задания стала предельно ясна. «Дурь» мгновенно улетучилась. Алексей Григорьевич Воробьёв (по агентурному псевдониму в разработке Абвер III «Гриша») мгновенно сориентировался на местности. Группа в составе трёх, не считая инструктора, обер-фельдфебеля Гинца, у которого сбоку маскировочной куртки имелась замшевая кобура с «Вальтером» Р-9, узрела холм, что находился в 20-30 метрах от маршрута. То ли, зачарованный мыслями о Маше, он подсознательно настроил себя, что надо смотреть только прямо, то ли ему надоели эти бесконечные занятия на местности, что уже перевалили на тридцать часов в течение двух месяцев, но «метод шоковой атаки» (по определению куратора разведшколы гауптманна Ставински)  сработал мгновенно. Испугавшись не на шутку за судьбу близкого человека, почувствовав свою вину за ещё не случившуюся с ней беду, он сработал автоматически.

   Значит, всё правда, подумал он сейчас, сжимая руками в перчатках руль мотоцикла. Есть только здоровые природные инстинкты, что вложила в нас природа. Так говорили по предмету «идеологическое просвещение», где преподавал некто из народно-трудового союза с русским выговором. Он рассказывал о «жизненном пространстве», принципе арийской принадлежности «по почве» и «по крови». Первое не исключало даже занятия славянами после специальной психофизической подготовки важных постов в администрациях оккупированных земель, что стали, по определению преподавателя, частью единой Европы. Естественно, что «жидам» и «цыганам» на этой «освобождённой» земле места не предоставлялось. Все, прошедшие специальный отбор славяне, будут причислены к высшей расе «по почве». В их обязанности будет входить надзирать за порядком, заниматься хозяйственными вопросами. Имеющих высшее образование в области экономики, математике, физике и химии, даже пригласят на работу в Европу. Там  они будут проживать в коттеджах, и получать единый с германскими специалистами паёк.  (О специалистах в области литературы и живописи преподаватель как-то умолчал.) Детям от «почвенников», особенно через семь поколений, будет позволено вступать в браки с арийцами «по крови», что уже великая честь. «…Так что не верьте, что вам пропагандировали жиды-политруки да коммунистические пропагандисты в тылу! Великая Германия не притесняет русское население. Фюрер германского народа и его великий сын Адольф Гитлер, - лектор возвёл своё сытое, круглое лицо с купеческим пробором к фотопортрету фюрера в форме СА, - дал указание стрелять и вешать только коммунистов, жидов и цыган. Не считая масон, что те же жиды и злейшие противники единой Европы. Ну, и этих, педерастов, прости, Господи. Те же, кстати, жиды и масоны, если на то пошло. И среди коммуняк их хоть пруд пруди. Заинтересованы в том, чтобы все в России стали педерастами и бабы детей не рожали. Вот так они наш великий народ сокращают, ребята! Ну, а теперь, курсант Гриша, встать! За то, что спал… не оправдываться!.. Упал и отжался от пола двадцать разов. Ага, вот так…  А взводному лично от меня передашь, что наказан на двое суток. То-то, я смотрю, по кухне соскучился…»

   Слава Богу, что преподаватель с фамилией Гульд-Иванов, что сам был «фольксдойтч», не наказал целый взвод. Не заставил его отжиматься от пола, приседать или шагать на месте, размахивая вперёд выставленными ладонями и высоко вскидывая колени, орать «Катюшу». Тогда виновного  ночью в казарме ожидала бы расправа от сокурсников. Либо «велосипед», что представлял собой обрывки газет,  вставляемые между пальцами спящего, что поджигались  (спящий, понятное дело, орал и «крутил педали»). Или просто устроили «тёмную». Отходили бы, завернув в матрац, кулаками, ногами или рукоятками от швабры. Неделю ходил бы побитый, в синяках.

   Правда, насчёт жидов… Сокурсник Андрюшка Шварц по псевдониму «Слесарь» как-то на занятиях «огневая подготовка» довольно громко шепнул ему, вынув возвратную пружину из пулемёта Дегтярёва: «А фюрер-то ихний явный жидёнок! И партия у них с коммунячьим уклоном. Такая же рабочая и социалистическая. На фотке видно, что ушки у фюрера сросшиеся. Только у жидков…» Он тогда остолбенел, так как слышал взводный, что неслышно подкрался со спины. В итоге «Слесарь» болтал ногами на петле виселицы, что была сколочена на плацу, а весь состав школы в красноармейском «хэбэ» без знаков различия лишь взирал на экзекуцию. Немцы-преподаватели в своих фуражках и плащах с прелинами «гавкали», кто понимающе, а кто осуждающе. Гульд-Иванов со всеми русскими преподавателями смотрел в платц. Происходящего он явно не одобрял. Наутро от него пахло спиртом.

   Но особенно поразил  Алексея преподаватель по огневому делу  немец Крумме в чине майора. У него кроме значка «За атаку» была к пуговице френча приколота чёрно-серебряная ленточка Железного креста 2-й степени за прошлую войну.  Высокий, с идеальной выправкой, он отлично знал русский. Его тонкий нос с ноздрями в типичном ракурсе выдавали в его жилах семитскую кровь. Уши тоже были немного того. Его никто не трогал из своих. От него наутро тоже несло шнапсом. «Я тоже должен болтаться в петле, -  неожиданно возвестил он курсантам перед началом занятия. – Как нелегко быть юден в рейхе». Затем он начал рассказывать курсантам удивительные вещи. Оказывается, согласно расовым законам 1935-го года всякий еврей, имеющий боевые награды за прошлую войну, приравнен к арийцам. Остальные евреи делятся на две группы: «по духу» и «по крови». Кого расовое бюро отнесло ко второй группе, может  служить в вермахте на офицерских должностях и заниматься научной работой. Если же к первой, то «кацет» и верная смерть.  «Фюрер получил свой Железный крест от полковника Листа, тоже еврея, - особо заметил Крумме. – При кайзере не было таких различий, как сейчас. Евреи тогда воевали за германскую империю. Если бы не предатели возле фюрера, этих глупостей не произошло, - он печально кивнул в окно, где покачивался в петле «Слесарь».

   А через неделю не стало взводного, грузина Гоберидзе. Он повесился на ремне в уборной, вырезав перочинным ножиком (поощрение гауптманна Странски) на дощатой стене: «ненавижу», «жиды». Два слова. Крупно, без знаков препинания. Специальное расследование установило самоубийство на почве нервного истощения. Но уровень стукачества на определённую тему заметно снизился. Курсанты стали живо шептаться о том, что среди фрицев есть недовыявленные коммунисты-евреи, и неизвестно,  кого больше опасаться: агентов НКВД или этих. Потому как, если победят немцы, то, выходит, могут победить евреи.

   …Скоро 59-й километр, думал он, подставляя лицо в фуражке, стянутое на подбородке ремешком, порывам прохладного воздуха.  В треске двигателя думалось весело и легко, несмотря на то, что напряжённо было в груди  и время от времени наливались тяжестью виски, лоб да и вся голова. Мотоцикл кидал в стороны  вихри земли, что оседали ровным шлейфом. Всё равно, что люди на этой проклятой войне, в этом проклятом мире, вновь ненароком подумалось ему. И он неожиданно понял, что ощущает себя букашкой на этой планете. Она тоже была букашкой, это могучее шарообразное тело, покрытое земной корой, толщами пресных и солёных вод, усеянная зубьями гор со снежными шапками, населённая разными живыми тварями, число которых для человека не поддавалось учёту. Оно было таким огромным, это земное тело, но оно потерялось в пространстве космоса средь других планет и звёзд. Была ли судьба этой планеты уникальна? Были или есть жизни на других планетах? И какова эта жизнь? Если такая же, то стоит ли жить вообще? Вот говорили старики  и говорят, что Бог рассудит. Бог есть и Бог справедлив. Но нет на этом свете справедливость, хотя и есть случай. Счастливый и несчастливый. Знать бы только наперёд, какой из них тебе выпал. Но знать эти случаи, значит знать свою жизнь наперёд. А будет ли тогда охота жить? То-то…

   Расстояние он замерял компасом и секундомером (оттянул на локте пальто).  Мысли лезли временами самые дурацкие. Это, то веселило, то смущало. Как учил на курсах «Цеппелин» сам Ставински, он принялся считать попеременно, то медленно, то быстро. Сначала до десяти, потом до двадцати. Постепенно, увеличивая счёт, он дошёл до ста. Считая, «Гриша» дышал в такт своим мыслям и ощущениям. При этом отставало напряжение от головы, наливались крепостью и здоровьем другие члены.

      Скоро «мёртвое место», снова думал он. Двадцать метров пройти от остановки строго на север. Упереться в дуб, под корнями которого, что с северной стороны выдаются над землёй, высверлено отверстие размером в пятак. Там, если поддеть и вытащить ножиком «пробку», закрытую мхом, обнаружится металлический или пластмассовый цилиндрик с герметичной, вывинчивающейся крышкой. На листике папиросной бумаги, заложенной кем-то из «кротов» Абвера, содержится информация, которую надлежит, согласно указанной там инструкции, принять к исполнению. От неё и только от неё, но, в первую очередь, от лиц, коим надлежит запустить её в действие, зависит исход предстоявшей операции. 

      Он был назначен старшим группы и знал, что за акция им предстоит. Предстояло убить Иосифа Сталина, ни больше, ни меньше. Его охраняют как зеницу ока, зримо и не зримо, десятки, если не сотни сотрудников 1-го и 2-го управлений НКВД. Маршруты, по которым ему предстоит передвигаться в машине с  бронированным корпусом и стёклами, с эскортом охраны, за неделю и накануне обследуются вдоль и поперёк плечистыми, внимательными ребятами. Они в совершенстве натренированны, выявлять заблаговременно и устранять заблаговременно  тех, кто представляет хоть малейшую угрозу для «тела».

   Он набрал в лёгкие больше воздуха и шумно выдохнул его. Мысли подступали и впрямь невесёлые. Теоретически это даже невозможно, а уж практически… Занять позицию на пути правительственного эскорта (на Кутузовском проспекте или Садовом кольце), прогуливаться на «огневой позиции» или коротать время в каком-нибудь магазине напротив трассы; затем, выйти на тротуар, согнуть в локте руку с «панцеркнаппе», будь оно не ладно… Он физически ощутил тяжесть этой 50-ти граммовой трубы на запястье. Всё больше хотелось отстегнуть её и спрятать в сундук на коляске, а самому разоблачиться. Но это было строго запрещено по инструкции, что разрабатывал и составлял для операции «Валькирия» сам гауптманн Ставински. Так его перетак… Ага! Расставленные по ходу следования наряды НКВД, конечно же, будут ждать, пока он займёт «огневую позицию» и выстрелит. Сейчас… Они сразу же обратят внимание на человека в мешковатой, не по сезону, одежде, что либо притулился, либо снуёт туда-сюда. Подойдут к нему двое или трое сотрудников в неприметных костюмах и кепочках. Зададут пару вопросиков. Спросят документы. Начнут обыскивать. Один из них пройдётся руками вдоль тела и по рукавам. Он тут же обратит внимание на тяжёлый предмет на правом запястье. И всё пропало. Погибнуть ни за что – ни за хрен…
 
    Если даже предположить совсем уж невозможно  - на него никто не обратит внимание, примут за своего или даже будут так проинформированы через «крота», что в охране 1-го управления, то… Даже при таком раскладе, кто даст ему согнуть руку в локте в направлении правительственного эскорта? Не говоря уже о том, чтобы произвести выстрел из гранатомёта. Десятки выстрелов пройдут на опережение. Они превратят его в решето. Кроме того, как он узнает наверняка, в какой из следующих по трассе авто будет Сталин? Осторожности ради, охрана в любой момент может пересадить его из «Паккарда» в обычную «эмку». Таким образом, выстрел, даже если он произойдёт, что уже немыслимо, может пройти в ложную цель. А погибнуть от чекистской пули зря вещь для него – до боли обидная.

   Правда, есть одно немаловажное, ободряющее обстоятельство. В нише «мёртвого места» (он же тайник) может быть спрятана информация, что поможет решить все эти неопределенности и устранить опасности. В ней может быть указана явочная квартира, или иной канал для контакта. С тем или иным объектом, что может быть «информированным лицом» или «доверенным агентом» Абвер. Через соответствующий пароль он выйдет с ним на контакт. Ему «сольют» нужную информацию. Ему создадут нужную «легенду», согласно которой он получит документы прикрытия – 2-го или 1-го управления НКВД. Это позволит ему уверенней чувствовать себя на трассе. К нему могут также вовсе не подойти, так как по легенде, всем нарядам будет «сброшено» такое указание. С его приметами, разумеется. Кроме всего, может так статься,  что «сказочник» так постарается, что с участка, где будет его «огневая», вообще будут сняты все наряды. Он останется там один. Может быть, будут милиционеры. Один или два. Постовой и регулировщик. При личном инструктаже герр Ставински говорил, что милиция это одно из управлений НКВД. Они во всём подчиняются сотрудникам органов госбезопасности. Красная книжечка с указанием 1-го (охрана) или 2-го управлений (контрразведка) производит на любого из этих сотрудников прямо-таки магическое воздействие. Они даже не станут препятствовать ему, когда он подымет на эскорт согнутую в локте левую руку, а правой отожмёт спусковой шнур, продетый сквозь пластмассовую трубку, что вдета через отверстие в правый карман плаща.
   
   Кроме того, существует другой важный  момент. Исполнитель должен наверняка знать, в какой из машин поедет «тело». Машина либо должна быть отмечена, либо он должен ждать на трассе возле телефона. Значит, явка должна находиться в каком-то помещении, где он есть. Неужто, у Абвер кто-то завербован из директоров московских булочных? Или аптек?  Кто их знает… Либо сама машина должна быть отмечена. Что, конечно, вряд ли. Или, что вполне вероятно, кто-нибудь к нему подойдёт, мужчина, женщина или ребёнок. Произнесёт то, что нужно, и будет таков.

   Итак, первые два этапа мысленно пройдены. Остался третий, самый трудный. Уход с места или «растворение». Нужно будет на ходу избавиться от тлеющего на локте плаща (костюм и сорочка под ним будут с обрезанным левым рукавом). О нырянии в подворотню или подъезд не может идти речи. Через минут 10-15 всё будет оцеплено. Весь город будет нашпигован оперативниками НКВД и СМЕРШа. Кроме того на облавы в людные места бросят помимо частей НКВД по охране тыла и регулярные части Красной армии. На всех площадях, улицах, рынках, станциях метро проходу не будет от плечистых людей с колючими взглядами. Они не будут церемониться ни с кем. Хватать за руки, обыскивать, валить на землю ударами и подсечками, если потребуется. Забирать на Лубянку всех подозрительных и с ними там работать. А как они работают, ему приблизительно известно. Долго у них не помолчишь. А самый стойкий к побоям индивид будет просить и умолять, что б его избили до смерти. Потому что без кулаков и резинового дубья они так достанут правду психологически, что мало не покажешься. Страх останется до самой смерти и после неё.

   Здесь, на третьем этапе, «уход» возможен также по легенде. Это может быть «затеряние среди своих», то есть надо будет «влиться в среду» и, используя либо те, либо другие документы прикрытия, делать вид, что он «шерстит». Но для этого не помешает сменить внешность, переодеться, наклеить усы. Но сможет ли он долго «играть легенду» в этом возбуждённом муравейнике, каковым станет Москва после убийства Сталина? Его, этого грузина с трубкой, в мягких сапогах и полувоенном френче, любят или боятся  миллионы советских людей. Он и сам себя иногда в тайне возвращал к таковым, но тут же одёргивал. Для них само допущение его смерти это – обвал целого мира.  С одной стороны, при таком «обвале» все будут потрясены и даже напуганы, включая самих чекистов и смершевцев. Но иные могут быть озлоблены и гореть жаждой мщения. Вот этих фанатиков он опасается более всего. Не дай Бог, как говорится, не дай…

   Он мысленно, чтобы изменить пейзаж дороги с ельником по краям, с золотисто-алыми бликами лучей, что вышли из посеревшего от рассвета неба, представил облако грязно-оранжевого дыма из развороченного «паккарда» или «эмки». Люди с оружие и чекистскими книжками 1-го управления, что мчались в других авто, наверное, будут в шоке. Значит, на две-три минуты без выстрелов он может рассчитывать. Но бежать будет по всем правилам. Полусогнутое положение, зигзагом…
 
    Накануне Ставински, сняв свою высокую фуражку с красным кантом, показывал ему фотографии некоторых чинов из ближнего круга Сталина.  Происходило это по-домашнему, в кабинете. На столе, в подносе, стоял французский коньяк с лимоном, аккуратно порезанным на дольки, посыпанные сахаром, тонко нарезанная копчёная колбаса, сыр. Текли слюнки, но надо было запоминать на скорость быстро сменяющиеся фото, что потом показывались в обратном порядке. Необходимо было правильно называть фамилию, имя и отчество этих объектов. Среди всех прочих были Николай Николаевич Власик, начальник личной охраны Сталина и Валентина Ивановна Измайлова, его подчинённая, что была в должности лейтенанта 1-го управления НКВД. Она прислуживала Сталину на «ближней даче», как называлась правительственная дача в Кунцево (Объект №  2).  И у него тогда мелькнула догадка, что кто-то из них  работает на Абвер. С кем-то из них нужно будет выйти на контакт. Но с кем?..

   У Валентины было удивительно красивое лицо. Пышные светлые волосы густыми прядями спадали на хрупкие плечи. Глаза были правильной формы, как у артистки Любовь Орловой, но немного с поволокой. Улыбалась она с неприкрытой иронией, словно шутила или подшучивала всю жизнь. Ставински, указав на неё глазами, отметил: «Она заменила Сталину убитую Надежду Аллилуеву. Он без неё и дня прожить не может. Любовь и сердечная привязанность – слабое место вождя всех народов». Так неужто она? Но как?

   …Каждого можно купить или запугать. Не обязательно деньгами, женщинами (мужчинами)  или спиртным. Или изощрёнными пытками или мучительной смертью. Не обязательно личной, но что горше – родных и близких. Чтобы нёс потом крест через всю оставшуюся жизнь. Не жил, а мучился.  Хотя профессионалов запугивать бесполезно. Они скорее отключат все эмоции,  уйдут в преодоление духовных и физических мук, чем начнут страдать и каяться. Но, как сказал Ставински и этот русский, что был с ним на стрельбищах под Орлом, в душе у каждого есть невидимые глазу «крючочки». За них, если обнаружишь, можно зацепить любого. Надо только знать три составляющие: время, место и цель. Когда все три сойдутся, тогда с человеком, о котором получил информацию по всем трём, можно делать всё, что заблагорассудится. Он будет ощущать, что его читают как книгу, что он не живёт своей жизнью. Иными словами, он почувствует, что из его жизни создают легенду. Если же он уже живёт по легенде, то обе легенды придут в противоречие. Отсюда либо добровольная сдача в плен, вербовка или перевербовка, либо самоубийство, что напрягает всю агентурную сеть. А это и есть «момент истины». Ниточка, что оборвалась, распутывает целый клубочек. Так тоже его учили.

-   Подъезжаем уже, - «Маша», она же Катя Стрельцова (по документам, сработанным в канцелярии Абвер III и подкорректированных в штабе «Цеппелин» Мария Игнатьевна Брусникина, его жена), выразительно пробежала глазами по его напряжённому лицу. – Что, сокол, заматерел? Сбавь-ка обороты, не то опрокинемся. Несёшься ты как угорелый. Подозрительно это – со стороны…


***

…Танк с крестом на борту быстро разгорался. На броне с кронштейнами для экранов пробегали языки синевато-рыжего пламени. Боковые люки на башне вскоре распахнулись – полезли наружу люди в пятнистых комбинезонах и чёрных пилотках. Кое у кого тлела спина и горели плечи. Они соскакивали ниц, топая коваными ботинками по дымящейся броне, на изрытую воронками  и распаханную гусеницами курскую землю. СУ-85, по команде Виктора, сделало задний ход. Укрыв свой зелёный прямоугольный корпус за тушами двух подбитых танков (исклёванного снарядами «Тигра» и «тридцатьчетвёрки» без башни, сорванной взрывом БК). Они пылали. Чёрно-огненные клубы покрывали всё вокруг. Ветром их стелило в разные стороны, с наклоном к земле. Это отлично маскировало самоходку.

   В низине, над которой возвышались холмы, всё ещё продолжалось танковое сражение, когда Виктор отдал распоряжение:

-     Борзилов, хватай «папашу». Две осколочных и одну противотанковую.

-     Я!..

-     Да знаю, что ты. Живо наружу!

   Они вылезли и плюхнулись в воронку от «пятисотки» с родными запахами. Час назад на вторую волну панцерваффе пикировали Пе-2, они же «пешки». Двухмоторные бомберы подожгли с десяток панцеров, а затем отбыли, чтобы пополнить боезапас. Положив на гребень воронки ППШ, Виктор осмотрелся в бинокль. Пороховой чад и удушливый дым горевших машин ел глаза. Ко всему примешивался запах сладковатого, жаренного человеческого мяса, от которого кишки выворачивались. Рядом с «тридцатьчетвёркой» и её сорванной башней, что лежала перевёрнутая, как диковенный гриб, дымился чёрной обугленной куклой чей-то труп. По уцелевшим подмёткам «кирзачей», Виктор понял, что кто-то из наших. От него сильней всего шибало сладковато-страшными ароматами. Кто-то выл и причитал по-германски возле «Тигра». Клацало что-то металлическое. По обрывкам германской речи, Виктор понял кто именно. Он унял свой праведный гнев. На минуту он представил, что у этого фрица-танкиста есть мать. Некая благообразная фрау что, наверное, ждёт его-не дождётся. Наверняка усердно молится за него в кирхе с готическими окнами и цветными стёклами. Он на мгновение испытал чувство жалости и с трудом его подавил. Вот тебе раз! Ещё минута – и полез бы к «тигру», под пули и осколки. Ещё бы другая, он бы разодрал зубами индивидуальный пакет. Истратил бы на этого обгоревшего ганца или франца йод да бинты. Но не ради него, поганца – ради матери его, которую хочешь-не хочешь, но жаль.

   Среди скопища сгоревших и застывших машин с брешами от снарядов, с сорванными катками и гусеницами, с вывернутыми пушками и перекошенными башнями обтекаемой или угловато-коробчатой формы, на коих угадывались готические кресты или красные звёзды с белыми номерами, возникло движение. Две пятнистые фигурки волокли на плечах пятнистый тюк. В следующий момент Борзилов, бормоча матерные слова, полоснул из ППШ короткой очередью. Фигурки одномоментно сравняло с землёй. Вскоре их совсем не стало видно. Вытекавшее из пробитых баков горючее воспламенилось, очевидно, от искры из горящего танка. Образовалось  сплошная  стена дыма и огня.

-   Прекрати… - одёрнул его Виктор. Он прислонился к окулярам бинокля: - Это не наши цели. Главное, чтобы близко не подпускать.

-   Да я это, так… со злости. Что б ни бегали по нашей земле.

-   Ясно. Понял я тебя. Но внимание к себе привлечь…

   В следующий момент по наклонной  лобовой броне  СУ-85 что-то оглушительно щёлкнуло. Полетели искры, с визгом пронеслась окалина. Болванка, пронеслось у него в голове. Болванкой стреляют, сволочи. Скорее всего, из устаревшего панцера. Метит в маску, чтобы заклинить гидравлику или повредить канал ствола. В следующий момент по земле скользнула овальная тень. Он зажмурился. Его сильно дёрнуло вниз, как при команде «воздух». На мгновение стало стыдно перед Борзиловым. Но в следующий момент он расширенными глазами на чёрном под шлемом лице смотрел вслед удаляющегося в небесной выси странного объекта. Это был диск, похожий издалека на детскую игрушку-юлу. На круглых  бортах были заметны какие-то не то чёрточки, не то щели, вроде триплексов.

-   Чё это было? – одними губами спросил Борзилов. Его белое, похожее на гипсовую маску лицо заметно тряслось. – Самолёт какой-то новый фрицы придумали? Или наши?

-   Молчи, самому любопытно, – прошептал Виктор, наблюдая вслед за серебристой, удаляющейся в прозрачную синеву точкой. Выписывая крутые непривычные виражи, она скользнула за облака. Щас как засадят из этой стервы летающей в двигатель или по бакам, вот тут будет всем весело до крайности, подумал он:  - Видать, ты прав. Новую гадость фрицы придумали. Старишина! Понял или нет?

-   Понял-то, понял. Надо бы к пулемёту, - Борзилов трясущимися губами показал на ДШК.
-   Так лезь! Ты ещё здесь Борзилов?

-   Дак боязно, комбат. Видал сам, как эта стерва круглая носится. Интересно, какая у неё скорость?

-   Ну, не знаю я, не знаю! Со своими умными вопросами ко мне не лезь. Самому интересно, а спросить не у кого. Да и не вовремя спрашивать. Давай-ка лучше на задний гребень и посматривай.

-  Есть, комбат! Не сомневайся – не пропущу…

   «…Передать или не передать «пятидесятому» об увиденном? – пронеслось в голове у Виктора. – Всё-таки из диска этого по нам из чего-то пульнули. Хотя судя по царапинам, калибра не больше 37-мм. Глупо пульнули – могли по жалюзи. Вскинулось сейчас бы пламя до небес. Тушили бы его дружно под пулями. Хотя, ладно. Ничего себе разворот у этой машинки! Да, «Аэлита» Алексея Николаевича Толстого отдыхала. Треножники «улы-улы» Уэллса тоже. Вместе с ней, в обнимку, как говорится».
 
-   Ну, чё там? Видать-слыхать, комбат? – из нижнего люка показалась голова механика-радиста Иванова Славки, гвардии сержанта и авалера ордена Славы. – Наших видно?

-  Нет, наших как раз-таки не видно, - клацнул зубами Борзилов, что непослушными руками волочил за ремень пэпэша. Он карабкался по заднему скату воронки. Под его ногами осыпалась земля. – Бъёмся в гордом одиночестве. Пока что…

-   Иванов, слушай мою команду. Живо иди вниз. Захвати автомат и гранаты. Рация молчит?
-   Наших позывных не слыхать. Орут в эфир многие. Фрицы засирают по-своему. Своими «шайзами» и другой матерщиной. Ругаются о потерях. Что-то брешут про наши новые снаряды и эти… руссиш бомбен. Видно, попало им на орехи.
 
-   Ты откуда так немецкий здорово знаешь? – неожиданно для себя спросил его Виктор таким голосом, что даже Борзилов вздрогнул.

    Но Иванов не ответил ему. Не услышал или сделал вид, что не слышит. Шумно топая сапогами по рубке, с заткнутыми за пояс «лимонками» (Ф-1) и противотанковыми РПГД-41, он кинулся в воронку. По катку САУ тут же щёлкнуло разок-другой. На этот раз явно пулей. Это вызвало и облегчение, и радость. Но было досадно. Виктор стремился в рубку во что бы то ни стало. На место у рации, что освободил Иванов. Сделано было нарочно. Во-первых, стало подозрительно, отчего это «пятидесятый», он же Беспечный так долго не выходит на связь? Не скрывает ли что этот одессит? Не завербован ли там, на своём одесском лимане, кем-то из германских колонистов? Ох, проклятая бдительность. Личное дело бы посмотреть в канцелярии полка, с особистом да политруком поговорить о нём. Интересно, указал ли там Славка, что знает немецкий? Причём не разговорный, не со словарём…

-   Глядеть всем в оба, в душу… - он рявкнул нарочито грубо, хотя о матери говорить ничего плохого не стал. – Борзилов! Диск подыми и вставь в автомат. Чем стрелять будешь? То-то…

   Трясущимися руками старшина слез обратно на дно воронки. Захватил выпавший из казённика патронный диск, он долго не мог попать им в спиральную пружину ячейки.

-   Серёга, чего это с тобой? – натурально удивился Сашка. – Никак смерть на крыльях увидал? Трусишься как листик на берёзке. Слышишь меня, герой сталинского метрополитена?

-   Да уж… смерть. Ну, её в гробину. Точно, смерть… - начал было по инерции «сбрехать так сбрехать» Борзилов, но глядучи на Виктора, тут же забыл как это делать.

   Губы того неслышно прошептали что-то смачное, не для женских и детских ушей, коих правда поблизости не наблюдалось.

   По наклонной броне рубки снова щёлкнули пули. Стреляли пару раз, судя по звуку выстрела из «Вальтера». Скорее всего «хулиганили» панцерманн  с  подбитых панцеров, так как им пистолет-пулемёты не полагались даже в самых ограниченных количествах. Виктор инстенктивно дал очередь по мелькнувшей метрах в пятидесяти голове в чёрной пилотке, что показалась за изуродованной и сорванной гусеничной лентой. В неё дульным тормозом почти что упиралась накренившаяся башня Pz.Kpfw.IV Ausf H. Голова снова показалась. Мелькнули оранжевые острые вспышки. Щёлк, щёлк… Теперь земляные фонтанчики присыпали его глаза. На этот раз Виктор задержал палец на спусковом крючке – ППШ сухо клацнул. Когда он очистил глаза от земляной крошки, перед ним лежали латунные россыпи стреляных гильз. Солнечные зайчики так  и слепили его.
 
-  Может гранаткой этого мудахлёста? – подал бас Борзилов, что понемногу обрёл уверенность.

-   Далековато что-то… - стиснул зубы Виктор. – Лучше так: я с перекатом пойду назад. Они не успеют меня достать. Как только начнёт пулять – прижмите очередями. К тому же, если у него в обойме всего три выстрела. Приказ ясен?

-   Но, товарищ комбат? А если всё же успеет?

-   Выполнять!

-   Есть…

***

   Сквозь треск мотора её тихий, даже беззаботный голосок донёсся до него совершенно ясно. Будто говорилось в слуховую трубу или по телефону. По разъезженной дороге с зеленеющей стеной леса двигался так называемый «красный обоз»: десяток подвод с сеном. На головной, запряжённой гнедым и пегой лошадками, высился на шестах красный стяг. На ветру хлопая, он всё же демонстрировал тщательно выписанный масяной краской лозунг: «Выполним задание партии и советского народа – урожай в срок! Урожай для победы – ещё один удар по врагу!»

   Бегло осмотрев круглое стёклышко стартёра, он удивлённо присвистнул. Да, разогнался! Позади, колометрах в семидесяти оказалась сгоревшая деревенька с церквушкой, дорога с правым выходом на грейдер. Скоро приедем. Машка права, надо бы сбавить обороты. Мчимся как угарелые. Будто гонится за нами кто.

-  Ничего страшного, Машуля, - перекрикнул он грохот двигателя. Повёл плечами в погонах на хрустящем хроме плаща: - Тормазнём где надо.  Не промахнёмся. С понтом что-то не ладится в моторе.   Или резина подвела, - он замялся, но тут же как ни в чём не бывало, продолжил: - Ну, Машуня, не дрефь!  Сниму сейчас сменное колесо, начну прилаживать. Сам, опосля – в лесок. Ферштейн, майн либер фрау? Вопросы?..

-  Дурак он и есть! – процедила Маша сквозь накрашенные губки. – Поменьше здесь балакай по-ихнему. Понятно, товарищ капитан? Уполномоченный СМЕРШа Центрального фронта ещё называешься. Тьфу…

-  А что в моём брёхе такого? Над битым врагом потешаемся, вот что это. Поняла ты – ферштейн? Или что… немецко-фашистский брёх у большевиком под запретом? Нет такого!
-  Нет такого, нет такого…  За речами своими следи. Не то – на первом же КПП проколешься. Навязал же на мою голову, Господи, женишка.

   Она сердито подтянуда кожаный чехол на колени, что был собран в «гармошку». Сверкнула глазами… Он не видел, а если б увидал, то стало бы не по себе. Да что она мнит о себе, эта баба? Да, мордочка у неё подходящая. Если накрасится да причешется – вообще ничего из себя. Если серьги в ушки – ещё лучше. Ну, а если ножку на ножку в телесных чулках забросит, в крепдешин или шёлк оденется, коготочки  отполирует и лаком вскроет – совсем заглядение! Но, в сущности, кто она и что она? До войны, говорит, была посудомойщицей, а затем разносчицей в столовой при строительном тресте. Как оказалась на курсах «Цеппелин»? Мотивы объяснила просто: ненавидет большевиков и советскую власть. А немцы разобрались  и поверили. (Числилась, по её словам, посудамойщицей, при командирской столовке 3-го мехкорпуса на Северо-западном фронте. Там и попала в плен в первый месяц войны. Он про себя живо сбрехал, что при первой удобной возможности сдался в плен под Киевом.  Прибавил к этому, что также советскую власть недолюбливает.) «А чего ты так не любишь, власть советскую? – спросила проникновенно, теребя волосы   на его груди в постеле, где они развалились после любовных утех. – Посадила кого или расстреляла из твоих? Или сам в лагерь загудел по 58-й?» «Да нет, милая, Бог миловал. Ни то, не другое, и не третье. Просто развернуться при этой власти мне никак не удавалось, - вполне откровенно отвечал он. – Ну как мне развернуться, если я не партийный, даже не комсомолец? Выше слесаря и шофёра не поднимешься. И у чекистов вечно будешь на приколе. Общественность будет донимать. Капать на темечко: почему не в комсомоле? Почему рожа такая кислая, когда на заём подписывался? Почему, когда осуждали на собрании врагов народа Бухарина с Каменевым, Томским  и   Радеком, взял да заснул? Сам случаем, не скрытый ли враг? Ась?» «А ты что, точно заснул? – не унималась она, целуя его в губы. – И не взяли тебя той же ночкой ахархары энкавэдэшные? Ах, где бы я была…»

   «Стучала» девочка или нет, сие для него оставалось неведомым. Однако залетела она от него этой же ночкой. Случилось это за месяц до спецзадания. Всем женщинам-курсантам медотдел Абвера выдавал противозачаточные пилюли. Все ими пользовались, и беременных не наблюдалось. На этот раз вышло иначе. Их накануне задания свели в кабинете оберста Шредера (Ставински отбыл в командировку, что с ним случалось прежде), начальника разведшколы. В его присутствии незнакомый лощёный капитан вермахта с лимонно-золотистыми просветами в «катушках» и ленточкой Железного креста 2-й степени заявил то ли торжественно, то ли угрожающе: «Курсант Маша есть беремен. Но мы не будет делайт аборт и убивайт дитя. Это будет несправедлив. Для хороший исполнений заданий ви будет стараться, как можно. Только тогда ваш дитя родиться крепкий и здоровий. Ви поняль?..»

-   Остановись, ещё проедем! – Маша ткнула левое плечо так, что «цундапп» едва не занесло на обочину.

-   Тиши толкайся, мать твою… - он и сам понял, что приехали. – Сам знаю. Пихаться так больше не нужно. Ладно, Машуль? Ты тут посидишь, а если какие…

-   А если какие краснопогонные или с повязками приставать начнут… - начала, было, Маша. Но тут же, облизнув накрашенные губы, нагло потребовала: - Документы мне свои оставь?

-   Это ещё зачем? – он вырулил «цундапп» к обочине и заглушил двигатель. – Свои документы любой уважающий себя красный офицер хранит при себе. А ты бы на месте патрульных… - и, глядя в её поникшие глаза, сурово прибавил: - Сиди! Автомат только возьми под чехол. Могу «вальтер» дать или тэтэшник. Спустишь с предохранителя…

-   Да не надо, - она отмахнулась хоть и лениво, но, как показалось ему, чего-то выжидала.

-   Как так – не надо? - удивлённо-зловеще поднял он цыганские брови. – А если дезертиры какие? А бандиты? А немцы-окруженцы?..

-   Ага, немцы… - натурально хмыкнула она. – По своим, значит, стрелять меня агитируешь?
 
   Они с минуту смотрели друг на другу расширяющимися от удивления глазами.

-   Ладно, уж… - наконец промямлил он в нерешительности, ощущая холодок под лопатками. Руку с «панцеркнаппе» тяжело оттянуло, а наплечные ремни неприятно врезались в кожу. – Сиди уже, героиня труда и обороны. Может чего и высидешь. Премию, какую… сталинскую…

   Но вовремя осёкся. Послав ей ободряющий мах правой рукой, похрустывая плащом, он двинулся в лес. Когда его невысокая, с чуть приподнятыми плечами фигура утонула в лапниках низкорослых елей, она уже не смотрела в его сторону. А он, притаившись за ними, некоторое время наблюдал одинокий силуэт мотоцикла на влажной от дождя обочине. Затем, нерешительно посопев, двинулся вперёд, сверяясь со стрелками компаса. Ещё двадцать… десять…
 
   Вспоминая полтора года в плену под Таллином, он содрогался вновь и вновь при мысли, что снова попадёт туда.  За колючую проволоку в три ряда. Под открытое небо с палящим солнцем, или промозглое, с льющим ледяным дождём. Или белыми, погребальными хлопьями, что покрывали уже мёртвых и ещё живых скелетов в остатках красноармейского обмундирования. Утром шеститонный «Стеур» на гусеницах успевал увозить в кузове трупы, что где-то «утилизировались». Пленных с признаками инфекционных заболеваний, то ли по приказу коменданта «шталаг» Крегеля, то ли с его молчаливого, ободряющего согласия, стали расстреливать. Поначалу, когда ожидался приезд миссии Международного Красного креста из Женевы их загналив «санитарный блок» что представлял собой наскоро сколоченный барак с дырявой крышей. Из всех медикоментов там имелся один лишь йод да перекись водорода. На бинты рвались остатки бязевого белья, что кипятились в ржавой железной бочке.  «…Тот русский, что будет не слюшайт германски командований и не исполняйт дисциплин, будет кацет, - предупредил комендант, скорчив под высокой фуражкой такую зловещую мину, что пленным стало не по себе. – Это есть немедленный смерть! Доннер ветер! Здесь ви имейт возможность жить. Если будет слюшайт я отправить вас работать в фольварк к бауэр. Там есть перспектив выжить…»  Затем, подобрев, он стал распинаться, что в условиях содержания, не соответствующих нормам Гаагской конвенции он, майор Крегель, вообщем-то не повинен. Так как «…есть старый зольдат и выполняйт приказ». Слово он сдержал и ряд пленных, не собенно измученных, после того как их помыли из шланга и прожарили их лохмотья от паразитов, были отвезены сначала на работу к литовским бауэрам, затем на маленький колбасный завод. На фольварке было здорово. Даже удавалось стянуть с поля картофелину или тыкву. Но если таковую находили при обыске, сами бауэры мутузили палками от мотыг. Или охрана шталага на пропускной несщадно избивала резиновыми палками. Затем их куда-то убрали и «зольдатики» стали бить прикладами винтовок. А то и просто – вынимать из них шомпола с цепочками. Пороли прямо ими – по живому…

   Миссия Красного Креста так и не приехала. Но, зато зачастили эмиссары из Абвера, что отбирали советских пленных, кто по-здоровее, для работы в советском же тылу или прифронтовой полосе. Кто-то (а таких было немало!) потянулся на этот призыв в надежде оказаться за линией фронта, а там – как повезёт! Другие (а таких было тоже немало!) сломались при виде той снеди, что была на столе у вербовщиков. Там действительно кормили от пуза и шоколадом, и колбасой с сыром, давая рюмочку шнапса или здоровенную кружку пива тем, кто подписал согласие на сотрудничество. (Объедавшихся, правда, вовремя выталкивала из комендантской охрана, чтобы те не испустили дух.) Приличной была и та категория бедолаг, что стала ненавидеть советскую власть. Случилось это не вдруг, но толчком оказалось поражение Красной армии на границе и ужасы пережитого в лагере для военнопленных. Самыми же малочисленными были те, кто действительно её ненавидел, в число которых входили идейные, недовыбитые или отпущенные до войны, по двум амнистиям, враги-троцкисты, да кое-кто из бывших, кому она крепко насолила.

    С двумя последними группами (исключая «бывших») он общался помногу и подолгу, когда животы сводило от голода, а тонкая кожа, обтягивающая костяк, зудела от облепивших её паразитов, въевшейся грязи и холода. Особенно с теми, кто отмотал срок в лагерях, раскулаченными и сосланными да РВН, с вытекающим поражением в правах сроком на пять лет. (Несмотря на то, что треть из них, если не больше была со снятыми судимостями или освобождена связи  с пересмотром дел или амнистией, озлобление давало о себе знать.)  Разговоры сводились к одному: «…Как этого усатого гада одолеть?» - «Которого? Тот тоже усатый…» - «Помолчи, придурак! Всю страну в страхе держит. Сука…» - « Вот и я говорю, товарищи! Только на службе у товарища Гитлера, фюрера германской нации и вождя единой Европы, можно одолеть сталинскую тиранию. Как иначе? Он убеждённый революционер-троцкист, скажу я вам. Я вам даже больше скажу: национал-социалистическую рабочую партию создавал в 20-х председатель Коминтерна товарищ Карл Радек. Там и сейчас осталось много наших кадров. Главное до них достучаться и мы вырвемся из этого ада. А Сталин, усатый, как вы изволите… Ему выгодно, чтобы мы здесь гнили от голода, холода с болезнями. Почему? Да по качану! Он дал такие указания своим резидентам в СС, СД и Абвер, включая даже окружение товарища Гитлера. Чтобы сеять страх и ненависть к освободительной германской армии. Дескать, фюрер и вермахт хотят угробить Россию! Нет, не выйдет! Хрен тебе, усатый! Сами выйдем и угробим кое-кого…»

   С ним работал в комендантской оберст-лейтенант (подполковник) Алистус фон Рёне. Высокий, ладно скроенный, в летах, явно российского происхождения, что выдавала привычка сидеть, подбоченясь, встряхивать поминутно головой и делать живые замечания по ходу сказанного. Кроме того он шумно тянул чай или кофе из чашки, и звонко лупасил ложечкой по краешку. Ну, а манера говорить и произношение… «Рейх хочет вам добра, Алексей, - хлопая по плечу, прошёлся он мимо него, чтобы одёрнуть занавеску на окне с геранью. – То, что вы и ваши товарищи оказались в этой помойной яме – не вина германского народа и, в определённой мере, не вина таких, как я. Мы не рассчитывали, что сдастся столько пленных. Почти пять миллионов, в первые же дни.  («Так много?!?» - с невольным сомнением подумал он.) Представляете? Почти вся группировка Красной армии на границе. Потеряно почти 17 000 танков, 20 000 самолётов. Не верите? – Алистус, стремительно вернувшись, выложил перед ним пахнувший типографской краской июньский номер газеты «Клич». – Погибло почти 22 миллиона ваших красноармейцев и командиров. Какая печаль, какая утрата для России! Они могли служить великому делу единой Европы! Хотете ему послужить?» Он утвердительно кивнул, окончательно уверовав, что перед ним русский, так как Рёне злоупотребил этим «почти». Правда, про «ваших» применительно к погибшим лучше бы не говорил. «…Честно говоря, я и сам с трудом верю в такие потери. Но источник заслуживает доверия! Ведь это – не орган главного штаба вермахта, но эмигрантская пресса. Это печатаются ваши соотечественники, Алексей. Кстати, работая на нашу службу, вы сможете общаться с ними. Даже писать в эту газету и публиковаться в ней. Представляете, ваши статьи и заметки будут читать за границей! Вот именно… Кроме того, вы сможете приезжать в Европу, общаться с представителями различных наций, что мирно благоденствуют под опекой великой Германии. Вы будете преобщаться к великой европейской культуре, от которой вас оторвали большевики. Соглашайтесь!»

   И он дал своё согласие. На него завели карточку, на которой по окончанию развед-диверсионных курсов «Цеппелин» появился фиолетовый  штамп  - вознесённая кверху ладонь. Сейчас он думал время от времени и терзался при мысли о том, что стало с товарищами по шталагу. Потому как в тот день, когда специально отобраную группу грузили в «опель-блитц» на крыльце «лагеркомменданте» в окружении холуёв возникла новая фигура. Дородный, краснощёкий, огромного роста бугай в комсоставского покроя длинной шинели без знаков различия, да в широкополой германской фуражке с малюсенькой кокардочкой без дубовых листьев, каковую (он узнал после) носили до 1935-го в рейхсвере.  «Ну, чё, сволочи краснопёрые, сталинисты? Есть среди вас такие? Выходи… - ручища бугая скользнула к кобуре из-под пистолета ТТ. Немцы, обер-лейтенант Функе, обер-фельдфебель Блох и куча ефрейторов в момент притихли. – Ага, правильно, что не выходите! Я таких самолично стрелять буду. Позвольте представиться: ваш новый герр легаркомендант Дёмин Александр Филлипович. Бывший генерал-лейтенант  Красной армии. Доблестной Красной армии, пока её строил и возглавлял товарищ Тухачевский, Уборевич с Якиром и Блюхером! Не забыли ещё, ребята? Вот то-то… Видали, как я вырос? Перешёл добровольно на сторону великого вермахта. Как я вырос, вашу мать? Не слышу?..» «Ага, вырос ты… Из генералов – в вертухаи фрицевские…» - хохотнул болезненно покрытый лишаями пленный в дырявом танковом шлеме, за что Дёминым был тут же застрелен. Сбившихся в кучу пленных тут же «выровняли» из двух пулемётов, что были установлены на вышках, а также тяжёлого MG34, что на станке возвышался у крыльца. Трупы, понятное дело, никто не считал. А при выезде за ворота, оплетённые колючей проволокой, он и прочие отобранные с ужасом заметили выстроенных в две шеренги литовцев, что, ухмыляясь, сжимали в руках лопаты. Потом рассказывали – ими лупасили тех пленных, кто не мог быстро идти. Конвою были лень тратить боеприпасы и колоть штыками. К тому же адмирал Канарис, в чьём ведении находились данные лагеря,  запретил проявлять жестокость, но не отменил «определённую жёсткость» в отношении к русским пленным. И назначенный комендантом бывший генерал-лейтенант Дёмин решил обойти этот запрет. По его мнению, охотников служить Абверу прибавится, если «подключить местное население». И оно не заставило себя ждать…

   Правда, через неделю после его отъезда лагерь посетил православный священник Ридигер со своим сыном-диаконом. Внутренне содрогаясь от тех лишений и страданий, которые узрели, они молились за здравие и за упокой души крещёных. Крестили тех пленных, кто пожелал это сделать. Дёмин этому не препятствовал. Но и не поощрял эти послабления, что были допущены фон Рёне возглавлявшим некую Группу II при отделе «Иностранные армии» Абвер III. Но это уже была другая история.

***

…Изловчившись (пистолет-пулемёт и гранаты он оставил на гребне), Виктор кувыркнулся вперёд через голову под хобот орудия. Раздались ещё два выстрела, что тут же перекрыла очередь из ППШ. Заползая под оборванную гусеницу, Виктор услышал взрыв «лимонки». Полоснула короткая очередь, и всё стихло. Лишь ухала канонада танкового боя на равнине, да натужно ревели перегретые двигатели.

   Едва забравшись в самоходку через нижний люк (мог запросто получить пулю пониже спины), он принялся орать в наушники радиостанции:

-  Пятидесятый, пятидесятый! Слышишь меня, приём? Как слышишь… - он вращал тумблер в поисках нужой волны, и всё больше задавался вопросом зачем Сашка Иванов шарил в ходе боя по «вражеским» волнам: - Как слышите меня, приём!?

-   Слышу хорошо, приём… - раздался отчётливо голос помощника командира полка капитана Стрегунова. – Кто говорит?

-   Сороковой на связи.
 
-   Доложить обстановку, сороковой.

-   Докладываю, пятидесятый. Обстановка где-то между хреновой просто и совсем. Связи с экипажами нет. Нахожусь… короче, ориентир – напротив правого холма по ходу движения первого эшелона. Не доезжая метров пятидесяти. Дополнения к ориентиру – подбитый Т-IV . Позади меня горящая «тридцатьчетвёрка», затем два таких же горящих Т-70. За ними, в ста метрах примерно – уничтоженная вражеская батарея ПТО. Там будет уничтоженная танкистами самоходка «мардер». Верней то, что осталось от неё, родимой…  Мною подбиты три танка. Из них один Т-III , один Т-IV и один «Тигр». Ну, и по мелочам…

-   Отставить, сороковой. Про мелочи отставить. Обстановку понял. Доложить, почему потеряна связь с экипажами? Какие потери в личном составе и технике?

-   Докладываю, - Виктор помялся, но продолжи: - Честно, пятидесятый? Если честно, то их всех под трибунал отдавать надо. Поэтому я лучше промолчу. Каждый норовит по своему воевать, а командира - через плечо… Как только во второй фрицевской волне образовалась брешь, три моих САУ туда устремились. Я орал как мог им, что б вернулись, а они ни в какую. Отбрехались, что не слышно. Если живы, то воюют как я – в гордом одиночестве. Пару раз из-за холма стрельнула 102-мм. А там, кто его…

-   Понятно… Доложу по начальству, а там будем решать. Накажем, но как-нибудь келейно. Сам понимаешь, герои всё-таки. Ну а про себя, забыл?

-   А что про себя… Два или три попадания в лобовик. Одно калибра 50-мм. С расстояния 400 метров. Срикошетило… Другое калибра… чёрт его знает.. Гусеницу правую порвало. Починить нет возможности, окружены расчётом с подбитого Т-IV . Не дают головы поднять, твари.  Так что пехотки бы нам подбросить, да…

-   …да прикрытия с воздуха! Понял. Подкрепление вышлем. «Стручки» тоже будут. «Огурцы» подбросить?

-  Не мешало бы. Спасибо, пятидесятый. Ещё вот что, - понизив голос, он, так, чтобы не расслышал Хохленко, приникший к орудийной панораме, протянул: - По Иванову, моему радисту, просьба – проверить личное дело. Знает ли немецкий. И как знает. А то больно много… - он хотел было сказать о блужданиях Иванова в эфире, но что-то больно кольнуло его грудь, и он замолк. – И ещё. Ты это… не подумай, что я контуженный или выпивший.
- Пятидесятый, ну-ка доложить по существу!

- Есть… Докладываю, что были атакованы пятнадцать минут назад с воздуха. Это… Самолёт был какой-то странный, без крыльев. Совершенно круглый, как тарелка. Или игрушка, юлой называется. Из него, скорее всего, получили попадание калибра 37-мм, в лобобой бронелист. Присутствует отметена.  Всё…

   На той стороне вместо упрёков или угроз о наложении взысканий связь неожиданно умолкла. Как ни запрашивал «приём!», так и не включилась. Хорошо, если Груздев не узнает, с опаской подумал Виктор. А то…

-   Командир, прямо по курсу – самоходка! – заорал у панорамы прицела Хохленко. – В пятидесяти метрах. Влупить ей, стерве, снарядик?

   Виктор, оттолкнув наводчика плечом, тут же прижался к резиновому наглазнику прицела. Так и есть: за источающими клубы подбитыми машинами, нашими и германскими, появилось плоское тело на двухрядных катках с 75-мм длинноствольной пушкой. Stug III Ausf D по бортам была уставлена бронеэкранами. Вдобавок по корпусу густо жались люди в котлообразных шлемах, в пятнистых куртках с засученными рукавами. Руки Виктора бешенно скользнули к колесу гидравлического механизма. Хобот 85-мм  Д-5С грузно опустился в основании 60 мм бронемаски. Вместе с ней – опускались и совмещались с целью чёрные «волоски» панорамы прицела с чёрными же делениями. Ещё, ещё немного, родимый… родимая… Виктор, до крови закусил губу. Пот солёной горячей волной нахлынул на глаза. Так её! Расстояние – 45 метров. Так,  УБР-453СП, последний в БК. Где он, б… прости, Господи…

-   Бронебойный сплошной – живо!  Убъю, заразу! – заорал он дико непонятно  кому.
 
   Хохленко торопливо сунул ему в руки унитарный патрон с чёрно-красным ободком на взрывателе. Виктор непослушными руками вырвал его и запихнул в открытый затвор. Хлопнула крышка. Вцепившись в пусковой шнур, он сам себе заорал:

-   Второй выстрел не понадобится! С Богом! Огонь…

   Выстрел огненно потряс бронерубку. Дунуло пороховыми газами. Вычертив трассу, сплошной бронебойный снаряд врезался в покатый пятнистый борт Stug III. Сорвав фрагмент экрана, он свечкой ушёл в небо. Уцелевшие с правого борта панцергренадирс моментально осыпались на землю. Хотя если погибшие были, то в основном от осколков с бронеэкрана, так как бронебойные снаряды их давали мало. Застучали ППШ Иванова и Борзилова. Правда, с опозданием, что также показалось Виктору странным. Вот бдительность – тоже зараза! Как паутиной опутала. Всё от Сашки этого нахватался. Как он…

-   Два выстрела, беглым! Чего стоишь, мудон?!? – заорал он, не оборачиваясь. Заорал с новой силой:  – Давай остроголовые, б… какие есть…

   Он опустил пушку на два деления ниже, так, что прицел совместился с первым рядом катков самоходки. После первого выстрела она осела на правый бок. После второго ничего нового в панораму он не разглядел. Было ощущение, что остроголовый бронебойный снаряд УБР-354А срикошетил, хотя на такой дистанции этого в принципе не могло быть. Но всякое бывает. Главное, что Stug III зияла рваной дырой ниже верхнего катка, вблизи трансмиссии. Двигаться она не могла. Двигатель он каким-то чудом (для фрицев!) не задел. Теперь два выстрела немного правей – заденет наверняка! Уж полыхнёт, так полыхнёт тогда. Но головы в котлообразных шлемах стали всё больше охватывать их со всех сторон. И он переключился на осколочно-фугасные. Поворачиваясь на одной гусенице, САУ принялась посыласть эти снаряды,  переустановленные на осколочный взрыв, в перебегающих и ползающих вражеских пехотинцев.

***

   - Ты чё, паря? Я не понял, - рыжий нависал над «Гришей» всё больше и больше. – Чё здесь посеял? Предъяву какую имеешь?

   Расстояние было метра полтора, когда он подошёл к дубу, а детина вышел навстречу. Бросил свою котомку и стал «бурить». Главное, осмотрел прежде место – никого не было… Из под земли он что ли взялся? На нём неловко топорщилась помятая гимнастёрка. Командирские галифе странно сочетались с пожелтевшими обмотками с кирзовыми «гавнодавами». Головного убора не было совсем. Сбоку от корней дуба валялся тощий «сидор», в котором если что было – так две блохи. Видок был ещё тот. Но если, то был дезертир или беглый зэка… Странно, такие боятся людей в форме. Да ещё с золотыми офицерскими погонами на кожаном плаще. С кобурой ТТ. Такой отчаянный? Решил завладеть оружием, амуницией и документами? Тут же «Гриша» отметил, что пуговицы на гимнастёрке  рыжего были застёгнуты как попало. Он их торопился застегнуть, что говорило о том, что эта форма одета была недавно. Он заметил ещё одно обстоятельство. Сами пуговицы были не металлические, с выбитой звёздочкой, но зелёные пластмассовые. Им преподавался курс по обмундированию и знакам отличия Красной армии. Эти пуговицы стали поставляться по ленд-лизу из США с 1942 года. Гимнастёрочка ношенная, а пуговицы, вишь ты, совсем новые.
 
-  Ну что, начальник, - рисуясь под блатаря, оскалился рыжий детина, - причапал на свою беду? Ох, моя Маруся…

  Он сделал выпад левой рукой, держа на отмашке правую. Не долго думая, «Гриша» совершил прыжок. При этом, накренившись вперёд, он прикрыл левой рукой лицо и грудь, а правой – живот и подбрюшье.  Так, что хромовый плащ  скрипнул. Вскинув правую ногу и вложив в неё силу прыжка, он свалил блатаря ударом в грудь. Тот, неожиданно беззвучно запрокинулся в ноздреватый, цвета мундиров «филдграу» мох. В следующий момент «Гриша» уже примостился на его спине. Коленом правой ноги он давил «блатарю» хребет. Левой «в замок» он зажал его шею. Завернув до хруста правую руку поверженного, «Гриша» мгновенно придавил её коленом правой ноги. Затем так же мгновенно он стянул её крепенькой верёвкой, моток которой носил в кармане плаща, а дополнительный узел повязал вокруг толстой шеи «блатаря», поросшей неопряным рыжим волосом. По ней, кажется, что-то ползало, но «Грише» сейчас было не до этого.

-  Спокойно, друг – произнёс он ледяным, но приветливым тоном (так учили в школе!), чтобы дознаться до истины. Правой он выхватил из кобуры ТТ, кракнул предохранителем: - На фига ты забрёл сюда, да ещё такой неодетый? А, не слышу? – он больно ткнул рукоятью пистолета «блатаря». Тот зарычал: - Что мычишь, корова дойная? На каком складе обмундировку выдали? Кто навёл, говорить будешь? Сейчас яйца отстрелю, гнида!

-  Слышь, начальник, маленько в меня не тычь, а?.. Я пуганый маленько. Может, договоримся? Я здесь не светился, ты тоже. Харе? Разбежались…

   От следующего удара меж лопаток он глухо вскрикнул.

-   Ладно ладно… понял я. Со мной всё умрёт.
 
   На запястьях у «рыжего» не наблюдалось татуировок. Не было их на кистях рук и фалангах пальцев. Никаких «Маш», Сонь» или «Варь». Под дуриков работают, мелькнула обидная мысль. На что они рассчитывали? Что я «обтрушусь», что этот верзила меня уложит? Но что затем? Не ему же перепоручат задание? Если не ему, то кому?

-   Вот что, друг, - голосом помягче заметил «Гриша», убрав всё-таки ствол от виска «рыжего»: - Если кто из своих тебя навёл, то ты это… смело признавайся. Да не бойся, слышишь? Что ты меня ждал, это факт. Даже не отпирайся. Не то…

-   Всё, всё, начальник! Не буду!

-   Вот и славненько! Вот и умный мальчик! Ату-ату… Так вот, давай знакомиться. Как тебя у нас кличут? Кличка твоя!?!

   Он вложил в последний вопрос столько плохо скрытой угрозы, что лежавший сразу же вздрогнул:

-   Это самое… Василием! Василием меня звать. А фамилия моя это… Не могу сказать фамилию и баста. Кличка моя «Цвигун».

-   Опаньки! Приехали… - довольный и, чувствуя, что рыжий «запел», он потрепал его по неопрятной макушке рукой в перчатке. – Молодец! Совсем молодец! Жить хочешь и жить будешь. Кто тебе попугать меня приказал? Непосредственный или наш главный?

-   В смысле?

-   Ой, я сейчас снова рассержусь!

-   Всё, всё! Ну, этот… Меня проинструктировал Крумме.

-   Это который? С бородавкой на шее?

-  Да не, вы что! Какая у него бородавка! У него шея гладкая. Даже без морщин.
-  А как его ребята прозвали? «Лесовиком»?

- Не а! Не «Лесовиком». «Лосём» его на курсах зовут. Походняк у него больно важный. Ну, а ещё «жидом». Но это так…

-   Мда-а-а… - протянул «Гриша» со зловещей задумчивостью. – Не думал я так про него, не думал. Что на подлянку такую…

-   Да ни, ни! – испуганно зашептал рыжий. – Да вы что! Какая подлянка? Вы что… Во-первых, он приказ выполнял. Во-вторых, это он меня проинструктировал насчёт формы.
-   Не понял?

-   Ну… Чтобы я оделся так, чтобы вы меня сразу срисовали. Будто я сразу с паращюта и  - переоделся.

-   А… Ладно, с этим всё ясно. Скажи-ка ты мне теперь, голуба, вот что. Неужели тебе, такому…

-   Я понял…  Мне было передано так: попугать и всё. Дескать, он поймёт.

-   Ну а если б я тебя… ну, немного того?

-   Нет, не стали бы! Во-первых, мне вас как дюже любопытного обрисовали. Во-вторых, сама ситуация. Что здесь кого-то встретите… В третьих, я вам сейчас кое-что скажу, а вы внимательно послушайте. Хорошо? – и, не дожидаясь, рыжий немедленно продолжил неузнаваемым голосом: - Вы это… того – жить хотите? Так вот, бросайте всё это задание к едрене фене. Вам ясно, «Гриша»? Вот то-то! Видите, я даже псевдоним ваш знаю. Ага…

-   Я вот сейчас… - рука с ТТ вновь прислонила вороненый тупой ствол к рыжему, коротко стриженному затылку.

-   Да бросьте! Вы же всё давно просчитали! Вас убъют. Никто вас даже не спросится. Да кому вы такой нужны, «Гриша»? Подставили вас, вот что! Немцы свою, другую операцию готовят. Им нужно дезинформацию большевикам сбросить. Они вас и выбрали. Через сердечную привязанность к вашей… ну, «Машке», зацепили. Вы думаете, - заторопился рыжий, чувствуя как учащённо забился пульс у сидящего на его спине: - …что ей ребёнка оставили просто так? Ага, cщас! Запросто так эти гады ничего не делают. Они вас повязали таким образом. Наживку вам обоим забросили, а вы её сглотнули.  Уверен, что её отдельно обработали. Чтобы она в вас подозревала скрытого врага, большевицкого агента, труса и саботажника. Ну, и всё такое-растакое…

-   Как?!? Гонишь или борзеешь?!? – у «Гриши» кровь отлила от тела и заледенели кончики пальцев.

-   Да не… Ствол-то ты убери, начальник. Договорились? Так вот, слушай. Шестёрка в блатном мире – уважаемый человек. Не опущенный. Сам я до войны в шестёрках у Васи Тёмного ходил. Вор смоленский. В здешних краях в сильной чести. Просекаешь? Харе? – начал рыжий прежний голосом.

-   Харе, харе… - «Гриша» хотел сломать ему шейные позвонки, но вовремя одумался. Надо было ещё убедиться, что в тайнике. Сердце моментально покрыла корка льда. Стало не по себе при мысли, что «рыжего» навели именно на это место. Хотя, впрочем, что тут странного? Куда ещё, прикажите, наводить?  Кроме всего… Наверняка он заброшен за линию фронта уже давно. Не стал бы Крумме жертвовать «первачком» ради столь серьёздной акции. Правда, будет весело, если сейчас за ними кто-то наблюдает из-за кустов или деревьев. У «рыжего» наверняка» такой наглый тон ввиду этого. Интересно, он и впрямь думал, что я его даже не попытаюсь убить? Были такие мысли, ой, каюсь были…

-   Лежать неподвижно, - он резко привстал и прыжком оказался по правую сторону от лежавшего. Ухватив его захватом за шею, резко повернул лицом на запад. – Назад не глядеть. Понял? Зыркнешь, пуля промеж глаз. Усёк?

-  Усёк…

    То, что он обнаружил в тайнике, превратило его в сплошной кусок льда. В контейнере был, как и следовало ожидать свёрнутый листик папиросной бумаги. На нём колонкой цифр был закодирован следующий текст: «ЦЕППЕЛИН-ГРИША. ПО ПРОЧТЕНИИ СЖЕЧЬ. ПОСЛЕ ТОГО, КАК ЭТО ПРОИЗОЙДЁТ, СОВЕРШИТЬ БРОСОК  В ТРИДЦАТЬ КИЛОМЕТРОВ В ОБРАТНОМ НАПРАВЛЕНИИ.  СОЙТИ В ЛЕС. ПЕРЕСЛАТЬ В ЦЕНТР РАДИОГРАММУ УСЛОВЛЕННОГО СОДЕРЖАНИЯ. ЖДАТЬ СООТВЕТСТВУЮЩИХ РАСПОРЯЖЕНИЙ. ОБЪЕКТ НЕ ЛИКВИДИРОВАТЬ. В СЛУЧАЕ ЕГО ЛИКВИДАЦИИ СДАТЬ РУКОВОДСТВО ОПЕРАЦИИ МАШЕ. ПАУЛЬ».

   С минуту он сидел возле корней. Разинув рот и ловя им спасительный свежий воздух. Пока солнце не проникло за густую завесу тёмно-зелёной листвы, теплей ему не стало. Вот суки… Арийцы, мать их… Такие же гавнюки, как и все остальные. Тридцать километров назад! Кто такое делает? Где такое прописано в учебных пособиях по агентурно-диверсионной и разведовательной деятельности? Да им нарочно с первого же курса вдалбливали: после высадки – отойти как можно дальше от места выброски. Да не по прямой, но – петляя. В любом случае по дорогам могут быть кордоны. Они, проверив документы, могут передать данные по цепочке. И тогда – пиши-пропало! – группа примелькается и «засветиться». А это – без пяти минут от провала!  А этого, значит…

   Он с непонятным чувством осмотрел лежавшего на земле рыжего. Он достал из нагрудного кармана гимнастёрки зажигалку из гильзы. Запалил листик с шифром. Затем спрятал и замаскировал контейнер. Получается, что парень изначально ему подыгрывал. Долг платежом, как говорится, красен.

-   Сейчас я тебе ослаблю узлы, - сказал он спокойно, садясь коленом на его спину. – Сосчитаешь до ста, только потом освободишься и уйдёшь. Ферштейн?

-   Вы подумайте о том, что слышали, - раздался ему в ответ другой голос рыжего.

   «Гриша», ни слова ни говоря, ослабил узел. Теперь лежащий мог дотянуться до него пальцами и развязать. Внутри было ещё холодно. Но мысль о том, что «Маше» было поручено его ликвидировать, если он ликвидировал бы «рыжего», обожгла его с ног до головы. Ага, после условленной радиограммы. А потом самостоятельным ходом добраться до какого-нибудь явочного «ящика». И «осесть» там, пока её не переправят за линию фронта. Или ещё чего…

   Он не торопясь шёл сквозь сучья и ветки, отстраняя тяжёлые еловые лапники. Сапоги хрустели по сосновым иглам. Он пренебрегал многим писанным и не писанным правилам конспирации. Зачем ему они были нужны? Зачем? Его послали на верную смерть. Им затребовалась «подстава». Вот и нашли дураков. Эту красивую и брюхатую, беременную от него дуру. На что она рассчитывала? Дура… Он видел перед собой эти холёные и рассудительные лица Крумме, Ставински и прочих немцев-преподавателей. Гады…
 
    Он пару раз оглянулся. Чаща, прорезанная сквозь кроны тёмной листвы бледно-золотистыми потоками света, была величественна и пуста. Суетливо перебегала с ветки на ветку и, петляя, спускалась по мшисто-серому стволу, белка с пушистым чёрнобурым хвостом. Её глазки-бусинки замерли на его полусогнутой фигуре. Казалось, проникли в самую глубину и вывернули её наизнанку. Многое было неприятно вспоминать. Многое хотелось забыть.

   Он вспомнил, как пришли за отцом в 1937-м. Хрустя кожаным пальто, вторгся ранним утром в комнатку  общежития старший лейтенант НКВД в малиновой фуражке с синим верхом. Он вручил оторопевшей семье ордер на арест, украшенный сиреневой круглой печатью и подписью городского прокурора. «Воронов Григорий Алексеевич здесь проживает? Предъявите ваши документы! Ознакомьтесь. Собирайтесь…» Следом шагнули двое бойцов в шинелях с малиновыми петлицами, в таких же фуражках, при винтовках и патронных сумках. Сиротливо жался к стене дворник, поднятые соседи-понятые, а также участковый милиционер, что шмыгал носом и казался уверенным в себе. Комнату тут же обшарили основательно (понятые сидели и старались никуда не смотреть). Были изъяты деньги, которые боец НКВД обнаружил под подушкой отца, несколько книг и брощюр, одна из которых, тоненькая, изданная в Мехико, называлась «Бюллетень оппозиции»  за авторством Льва Давидовича Троцкого. (Изъятые книги, впрочем, тоже принадлежали бывшим оппозиционерам и его сторонникам, что уже были расстреляны.) Пролистнув одну за другой, останавливаясь на выделенных местах и занося их в протокол (опись изъятого велась отдельно), старший лейтенант даже причмокнул: «Какая контрреволюция! Развели тут, понимаешь…» «Не смей, слышишь ты… жандармская морда!» - вспылил было отец, едва не сорвавшись с места. Но на плечо его тут же легла рука конвоира. «Я те голос-то подниму! – криво усмехнулся старший наряда, занося что-то в протокол. Изъятые брошюры он спешно упаковал в свой планшет: - Кончилось ваше времечко, троцкисты-оппортунисты. Настало время ответ держать перед советским народом. Твари…» Последнее прозвучало грозно, но по-мальчишески. Алексей, которому тогда было восемнадцать, прыснул смехом. Мать лишь сильнее прижала его к себе. «Ты у меня ещё посмейся! – повысил старший лейтенант голос. – Тоже к нам хочешь? Знаешь, чем отец твой занимался? Ничего, узнаешь. А будешь идти тем же путём, окажешься у нас. Вы, мамаша, ему об этом чаще напоминайте». И разразился под конец обыска пышной тирадой о процессах троцкистской оппозицией, их связями с социал-фашистами и мировой буржуазией. Во всю эту чепуху не хотелось верить. И не верилось до тех пор, пока не попал в плен и не наслышался от троцкистской оппозиции, что действительно всё это время плела всевозможные заговоры и стремилась организовать убийство Сталина.
 
   Он предусмотрительно вскинул пистолет, когда деревья стали заметно редеть и показалась жёлто-серая лента дороги. Вот он, силуэт зеленовато-синего мотоцикла с деревянным, притороченным к люльке ящиком. Стоп… Внутри всё отмерло. Непослушными (в который раз!) стали ноги, деревянными внутренности. В люльке никого не было. Подле мотоцикла также никого. Играет с ним, девка? Или устроилась где-нибудь поблизости, с автоматом наизготовку? В шифровке ясно сказано: в случае ликвидации объекта передать командование… Вот оно как, Алёша. Те ни в грош людей ни ставят, и эти тоже. Одним миром все мазаны, сволочи. А он и прочие людишки суть муравейник. Копошиться в дерьме призваны, от самого что ни на есть, от рождения.

   В конце-концов он, осмелев от чувства собственной обречённости, решился выйти на обочину. Пистолет (как учили) держал за ствол, утопленный в рукав плаща. А Машки всё не было. Когда на дороге, подсохшей от солнца, запылило. Показался зелёный, вытянутой посадки грузовик «студебеккер». Он, не доезжая до «цундаппа», резко, но уверенно тормознул. Из окошка вылезла вихрастая голова молодого парня в лихо сдвинутой пилотке:

-   Товарищ капитан, помощь не нужна?

Он круто мотнул головой.

-  Парень, где тут ближайшая комендатура?

   Он знал, что не ранее, чем через час, если выехать на грейдер и ехать по прямой, то будет Смоленск. Там тебе и этапно-заградительная комендатура и военный комендант, и НКВД. Кому хошь, как говорится, тому и сдавайся на милость победителя.

-   Дак это… В городе и есть, - вылупил на него серые глаза водитель. – Может я того… на прицеп вас возьму? Ага?..

-   Да нет, мотоцикл впорядке, - устало, от нахлынувшей апатии, процедил «Гриша». – Ты это…

   Водитель с улыбкой изготовился было что-то ответить, но улыбка застыла как приклеенная на его молодом, вытянутом и скуластом лице. Вращая оловянными от ужаса глазами, он дико взвизгнул:

-   Немцы! Ложитесь, товарищ капитан!

  Забыв про всё, «Гриша» тут же слился с землёй. А водитель вытянув из-за сиденья карабин, лязгая затвором, спрыгнул с ребристой подножки грузовика. «Гриша» инстенктивно обернулся в сторону, куда был направлен ствол карабина. Он обмер – из-за лапника в распахнутом демисезонном плаще, из-под которого виднелось синее крепдешиновое платье, шла Машка. Её красивое круглое лицо светилось зловещей уверенностью.

-   Так, руки вверх! – гаркнул водитель. – Кому сказано?!? – и, не дожидаясь «китайских церемоний»: - Кто такая? Чего здесь бродишь? Документы!

   Машка криво повела губой. Но и виду не подала, что презирает его. Говорил он так много и сбивчиво ясное дело – от страху. Руки его с положенным наизготовку карабином тряслись. Скорее всего, недавнего призыва. Молодняк ещё, восемнадцати нет. Водил полуторку до войны, окончил техникум. Девку ни разу не целовал, или целовал, но испугался. Забыл, как это делается, супчик-голубчик. В партизанах, быть может, воевал. Хотя не похоже. Тот, кто срелял и убивал, так не трусится. Нет, не убил ты ещё никого, сосуночек. А вот тебя…

-   Юноша, да прям! Женщину что ли убивать будешь?

   Она давила на нерв. И достигла своего. Этот юнош в необмятой цвета хаки гимнастёрке опустил своё оружие. Он в нерещительности перемялся с ноги на ногу. Затем, шмыгнув носом, заявил:

-   А у нас строжайший приказ – всякого, кто из лесу выйдет, подозрительного – на мушку.  И к коменданту или в управление НКВД.

-   Зачем в НКВД? Тю… - она скривила густо намазанные губы. – В СМЕРШ, наверное. Ты не забыл, мальчик?

-   Не-а… - округлил он глаза. – Но нам так сказали.

-  А, плюнь на тех, кто сказали. В Красной армии есть своя контрразведка СМЕРШ. Она всеми шпионами и диверсантами занимается. Понял? – Машка приветливо качнула головой в сторону «Гриши», всё ещё распростёртого по дороге. – Вот, товарищ капитан тоже из СМЕРШа. Вы, пожалуйста, не стесняйтесь, - она кивнула «Грише» так, что он немедленно поднялся. – Да, да, именно это. Покажите товарищу бойцу свои документы. И продолжим движение. Ясно?

   Он, одёргивая запыленный плащ, угрюмо мотнул головой. Затем, достав из нагрудного кармана красную книжицу с маленькими буковками «Контрразведка СМЕРШ» по корешку, показал её водителю.

-   Всё ясно, - тот неуверенно запихнул карабин за сиденье. Оглядываясь, полез туда же: - Счастливого пути, товарищ капитан. И вам также.

-   Да… Пожалуйста, ваши документы, - она, ласково улыбаясь, приблизилась к нему.

-   А, это самое… да пожалуйста…

***

   «Тигр» медленно поворачивал свою округлую пятнистую башню, округлённую с боков и украшенную трубками дымоиспускателей. Он появился вскоре после того, как Виктор вторым снарядом уложил-таки вражескую самоходку. Появилась двойка «илов» в сопровождении одного МИГа. Они принялись утюжить местность, где расположились вражеские пехотинцы, реактивными и авиационными снарядами. Всё покрылось султанами земли и пламени. Виктор, было, вздохнул спокойно вместе с другими членами экипажа, ощущая лишь недолеченную внутреннюю тревогу (подозрение насчёт Иванова). Но вскоре сквозь броню донёсся слабый крик Борзилова: «Командир! «Тигр» справа…» В окуляры командирской башенки Виктор живо рассмотрел петляющий меж подбитыми танками силуэт Pz.Kpfw.V. Грохоча восемью парами с каждого борта катков, наслаивающихся друг на друга, новейший гитлеровский танк двигался весьма осторожно. Делая короткие остановки, его командир поворачивал командирскую башенку. И понятно: помимо дымившихся то там, то тут зелёных обгоревших Т-34, Т-70, Су-76 и прочей русской техники он повидал немало такого же разгорающегося железного хлама с чёрно-белым крестом. Русские хоть и попадали в артиллерийские засады, как в 1941-м, атакуя по старинке фронтально, но все ж овладевали германской тактикой. Они уже научились наносить массированные удары. Кроме того парализованная с начала боёв за курский выступ русская авиация начинала захватывать преимущество над люфтваффе. Теперь уже не «фоке-вульфы» и «Ю-87», но «чёрная смерть» наносила удары по германским коммуникациям. В сутки панцердивизии из-за её работы теряли по двадцать боевых машин, не считая бронетранспортёров, тягачей и прочей техники.

   Виктор мрачно прикинул свои возможности. Расстояние до цели – 400 с небольшим. На таком расстоянии «остоголовые» давали рикошет. Кроме того, на высокую начальную скорость полёта снаряда не приходилось надеяться. А броня у «Тигра» лобовая – 100 мм. Бортовые листы в 80 мм. Рассчитывать приходилось только на сближение с этой грузной махиной. Либо на удачный выстрел в башню, что с боков имела толщину по 50 мм. Если повезёт – заклиним 88-мм пушку. Поубиваем или подраним осколками экипаж. Вот такие вот перспективы невесёлые, прямо скажем.

   А тут ещё стало «веселей». В мемюранах наушников, где шумели чужие частоты и раздавался германский многоголосый лай или русский трёхэтажный мат, раздались знакомые позывные:

-   Сороковой! Приём! Пятидесятый… Как слышно?

-   Есть, пятидесятый! Сороковой слышит вас хорошо. До…

-   Ну-ну, докладывай. Только быстро.

-   Я как раз и хочу быстро. Тут у меня цель в 400-х метрах – «Тигр». Остановился, гад, и высматривает. Видно, они по рации получили сообщение, что здесь артзасада или огневая точка. Высылают головную машину для разведки. А самоходка, которую мы раскурочили, была охотником. Танковым снайпером. Только я думаю, что надо ждать гостей с флангов. Так что помощь, пятидесятый, помощи жду! Не дайте сгореть в адском пламени!

-   А что, ещё… Ах, засранцы… - голос Беспечного стал зловещим. – Точно в штрафную захотели. Ладно, не хотим по-хорошему, будет по-плохому. Сейчас снова свяжусь со шта… тьфу ты, бестолочь! С «муравейником», пусть вышлют «фасоли» и хотя бы пару «сучек». «Соколов» постараюсь нарячь. Но это не главное, комбат. Как ты запрашивал насчёт твоего Иванова, помнишь?

-  Как же! – у Виктора неприятно заледенело. – А что там… что-нибудь обнаружилось?

-   Ты это… напраслину пока не гони. Успокойся, главное. Он сейчас где?

-  А, это… - у Виктора всё внутри превратилось осклизлый ком и провалилось ниже пупа. – Там, снаружи.

-   Вот и хорошо! – ворвался в эфир незнакомый жёсткий голос. – Слушайте меня внимательно, сороковой. Говорит сорок восьмой. Как слышно, приём?

   Виктор почувствовал невероятное облегчение, хотя внутренности его полоскались ещё ниже уровня живота. «Сорок восьмой» это были позывные контрразведки «СМЕРШ». Он как бы случайно услышал в разговоре Беспечного накануне об этом. При нём майор связался по рации через эти позывные с уполномоченным контрразведки при штабе дивизии, которой они были приданы. Надо было доложить о поведении трёх бойцов и одного командира батареи, что были ему чем-то интересны. Беспечный жестом попросил Виктора покинуть палатку.

-   Ага, я понял, сорок восьмой. Приём!

-   Отлично! Значит так, сороковой. Во-первых, благодарю за бдительность и жму лапу. Во-вторых, сохраняй спокойствие. Что там видешь перед собой – плюнь… Всё у тебя получится, все цели поразишь. Сейчас главное одно – своего Иванова не упускай из виду. Как ни в чём не бывало, с ним держись, понял?

-  Так точно, понял, товарищ сорок восьмой.

-  Спасибо, за товарища. Часы при тебе? Не стали?

-  Да, не стали. При мне.

-  Раз не стали, значит уже при тебе. Слушай внимательно. Сейчас на моих без пятнадцати двенадцать. На твоих?

-   Двенадцать ровно, това…

-   Переведи стрелки, как у меня, -  требовательно перебил его уполномоченный. – Ровно в 13-00 чтобы вышел со мной на связь. Что б кровь из носу, как говорится. Понятно?

-   Есть, понятно. Разрешите исполнять? – глупо осведомился Виктор.

-   Есть, разрешаю. Ещё раз молодец. Ещё раз жму пять. Действуй.

-  Я… это… сорок восьмой! – «вдогонку» заорал Виктор, но тут же спасительно сбился в шепот: -  Докладываю, что на поле боя замечен был мальчик, что проживает в деревне. Имени не помню. Более точные данные у лейтенанта Ахромеева из моего батальона, что остался…

    Но в эфире оглушительно затрещало. В этом треске потонули все радиосигналы. А тут ещё Хохленко заорал как резаный:

-  Комбат, «Тигр» накрылся! Глядите!

-  Да ну! Ить, едрит их…

   С «Тигром» и впрямь творилось что-то неладное. Что-то с оглушительным треском лопнуло позади или сбоку от пятнистой продолговатой башни с мощным хоботом пушки. Вскоре панцер потонул в клубах дыма. В грохоте боя было не разобрать, из чего стреляли. Но, судя по всему, «засадили» в двигатель. Хотя непонятно было, отчего пламя так нехотя разгоралось! Высокоактановый бензин, на котором работали все фрицевские танки и прочая техника вспыхивал мгновенно кустом яркого пламени, что превращался в ослепительно горячий сноп. Отчего так не произошло?

-   Комбат, что делать будем? – раздался под ухом голос Хохленко.

-   Иди ты! Сам не знаю.

   Скорее всего, ловушка, пронеслось в голове. Дым пустили. Либо шашку на броне запалили, либо пиропатрон рванули. Выманивают… Дальнейшее, правда, притно удивило его. Позади, умело лавируя меж подбитых и горящих машин, выпозла СУ-122. Сергиенко живой! Получается, он подбил «тигр»?

-   Сергиенко, ты живой!?! – заорал Виктор в мембраны наушников, презрев всякую кодировку. – Отзовись, чертяка!

   В ответ из наушников донеслось шипение. Вроде бы по-русски гаркнул кто-то, но затем притих. С СУ-122 тем временем происходило вот что. Она совершила разворот. Подобно бору, прочертив круг, самоходка задом попятилась в их направлении. «Правильно, - подумал Виктор, - поумнел парень. Не подставляет задницу под прицел. Но почему не слышно ответа? Рацию повредило?» Он  в перископы командирской башенки внимательно, с замирающим сердцем, изучил продолговатый, скошенный зелёный корпус СУ-122 с короткой, выдвинутой вперёд гаубицой. Позади него отчётливо вырисовывались топливные баки и выхлопные трубы, изрыгающие искры вперемешку с клубами сизо-голубого дыма. «…Ага, дюже странно – противник так взял и пропустил её сквозь боевые порядки! – продолжал думать Виктор с наростающим возбуждением. Пальцы лихорадочно, почти не чувствуя самоконтроля, зашарили по затвору и спусковой скобе ППШ. – Ага, немае дурних! Так мы и купились на ваши пряники, господа фашисты. Видать, ребят наших… вечная им память… того – в расход, а сами, на их место. То-то было сообщение от Беспечного накануне, что под Андреевкой при захвате райцентра немцы использовали трофейные тридцатьчетвёрки. Сволочи, мать их… Так что…» Он был почти уверен в свое правоте. Но вдарить через трансмиссию по СУ-122 как-то не хотелось. Мало ли что! Да и жаль боевую машину, пусть и отбитую, но всё-таки сделанную руками советских людей на Уралмаше. Зачем её портить? Надоть, как говорится, повторно отбить. Теперь уже в собственные, законные руки.

   С Богом, сказал он себе. И крикнул в триплекс:

-  Братцы славяне! Внимание, подходит самоходка. Быть всем начеку. Особенно тебя прошу, Иванов.

    Он почти не думая сказал последнее. Но сказал это быстро и уверенно. Почему? Сам он по прошествии времени обозначил это для себя так: Иванову будет одновременно странно и приятно, что его выделил командир. Выделил, но не пожурил. Если это враг, то враг. Либо излишне напряжётся, либо вовсе расслабится. Комбат просит подчинённого! Ха…
 
   Следя в триплекс за грохочущим в их сторону стальным прямоугольником с белым номером «30» на скошенных низких бортах, он думал о следующих вражеских шагах, будя там враг. Зайдут назад, а затем возьмут под прицел. Но что им это даст? И вообще, не свихнулся ли он со своей подозрительностью? Фрицам проще было послать две–три машины с флангов. Взять их в клещи и… Зачем, действительно, этот номер с трофейной самоходкой? Им что – понадобился ещё трофей, СУ-85? Обнищали?..

   Но мысли его были сбиты внезапным, потрясшим его открытием. В ответ на его приказ-пожелание тем, кто остался снаружи, прозвучала тишина. Никто ему ни ответил. Ни Борзилов, ни Иванов. Неужто, Иванов...

   Его резали без ножа. Отрезали ему все пути к отступлению. Заставляли действовать по навязанному. Он не мог этому сопротивляться, но и не мог поддаваться. Поэтому, кинув Хохленко (тот разинул рот) малопонятное, но выразительное: «Держи на прицеле!», Виктор распахнул в днище САУ крышку эвакуационного люка. Схватив пистолет-пулемёт, он скользнул на комья рыхлой земли. Зная, что снаружи этот лязгающий звук за шумом ревущего, перегретого двигателя вряд ли слышим, он, особенно не волновался. Горячая волна обожгла его прятно. Эта волна толкала его вперёд.

   За гребнем воронки ни маячили, как и следовало ожидать, чёрные танкистские шлемы. Иванов и Борзилов куда-то делись. Зато увиденное им впереди сразу всё расставило по своим местам. Как только СУ-122 въехала, пятясь задом, в «мёртвую зону», по бурой земле из-под массивного канала 122-мм юркнул перекатом силуэт в пятнистом маскировочном одеянии. Один, второй…

   Виктор поймал в прорезь ППШ это место, где мелькнули диверсанты. Но в следующий момент ощутил на шее железный обхват чей-то сильной руки. Уперев в его спину колено, его профессионально давили к земле. Второй рукой кто-то выворачивал его правую руку. Не найдя ничего лучшего, Виктор изо всех сил, рискуя изувечить себе лицо, вдарил эту вражескую руку кованым прикладом ППШ. Получилось! Сзади вырвался  раздирающий душу вопль. Человек, сидящий на его спине, оторвал  свою руку, как будто её ужалили. Этого момента было достаточно, чтобы Виктор, изогнувшись в противоестественной позе (ему продолжали заламывать правую), держа оружие пальцами левой, изо всех сил вдарил сидящего на своей спине прикладом. Конечно, сказать, что изо всех сил – означало покривить душой. Удар был не очень силён. К тому же ППШ выпал из разжавшихся пальцев. Но удар произвёл на врага ошеломляющее впечатление. Он судорожно выпустил левую руку Виктора, который, не теряя ни мгновения, довольно сильно тряхнул всем телом. Тряхнул так, что сидящий запрокинулся и окончательно выпустил его из своих цепких захватов.

   Ещё через минуту они, вцепившись друг в друга, кубарем катились по изрытой, пахнущей своим и немецким толом земле. Почти в обнимку рухнули в воронку, где, уперев дуло пушки в дно, валялась сорванная взрывом башня Т-34. Голова Виктора звонко приложилось о что-то выпуклое и железное. Но думать было некогда – над собой он увидел занесённое хищно сверкнувшее, голубоватое лезвие. Удар пришёлся рядом с лицом. Нож засел по рукоять в землю. Виктор вцепился в запястье чужой руки зубами. Подмявший его под себя снова взвыл. Он инстенктивно нанёс Виктору два удара левой в область сонной артерии. Но тот успел выставить подбородок. Чувствуя, что теряет силы (кто-то будто отсасывал их), комбат снова призвал в помощь Всевышнего. В тот момент, когда знакомая тугая струя Божественного сияния вошла ему в мозг, словно очистив его от комьев грязи, он ударом в челюсть, казало бы совсем слабым, отбросил врага далеко от себя. Выхватив из кобуры ТТ, наставил его на поверженное тело:

-   А ну, хенде хох! Я не шучу.

-   Я тоже, комбат. Сука…

   Это был Иванов, во что верилось с трудом. Левая его рука была в крови и покрывалась багрово-синим отёком. Он держал её, прижавши к себе и баюкая как младенца. Правой он совершал замысловатые, быстрые движения финкой. Добродушное некогда его лицо с красивыми усиками и полубачками стало осунувшимся и бледным. Его покрывала копоть. Но глаза оставались прежними, не лишёнными лукавого задора. Правда, на мгновение в них проскальзывало незнакомое холодно-расчётливое выражение, что наряду с прежним взглядом откровенно пугало и даже обезоруживало противника.

-   Ну, что, комбат… товарищ Померанцев Виктор, по отчеству не помню как, это всё-таки произошло! Не желаете это признать? А я желаю. И признаю. И вам советую. Лучше сдавайтесь. Там действуют настоящие спецы, ни чета мне. Хохленко уже уделали, а Борзилова я уделал. Он-то жив, зараза. Был бы я там, может, упросил бы оставить его в живых, - на этот раз Иванов врал бесстыдно, что не могло не укрыться. – Мыслишь, комбат, виновником какого преступления являешься? Человека из-за тебя там убивают? Эх ты… Сдавайся!

-   Пошёл ты на х…

-   Ах, так…

   Сияющее лезвие, совершив замысловатый круг, оказалось под носом у Виктора. Он успел присесть. На какое-то мгновение Виктор забыл о своём оружии. Вспомнив детство, ухватил с горсть земли и бросил россыпью перед собой. Иванов, шепча что-то матерное, отскочил. В следующий момент пальцы Виктора уже напомнили ему про ребристую рукоять пистолета. Сняв с предохранителя и передёрнув ствол, он выпустил в заметавшийся перед ним знакомый силуэт всю обойму.

   …Иванова мотало из стороны в сторону. Последним движением, сделав выпад, он угодил по касательной в правое ребро комбата. Но тупой вытянутый вороненый ствол ТТ изрыгнул последний выстрел прямо в живот. Иванов, беззвучно шевеля тонкими губами, с остекленившим взглядом, медленно осел на Виктора. Лезвие финки больно царапнуло кожу, что под сукном и брезентом амуниции стала набухать мокрыми пятнами.
 
-   Иванов… Славка, зачем? – Виктора рвало на своего бывшего бойца и боевого товарища. – Что я тебе… Как ты мог, на командира… руку?.. Я ж тебя сейчас…

-  Знаешь, комбат, - шептал поверженный им бывший боевой товарищ, - заткнись ты! Когда твое место среди них, а моё среди вас, то лучше помолчать. Скажи спасибо, что не убил. Тебе в мозг вселился, но подчинить не сумел. Сильный ты, чёрт, сильный… Все вы сильные, если под Богом ходите. Он вас любит, а нас нет.
 
-   Слушай, зачем… ты, сволочь? Добъю…

-   Дурак ты… Сдохну я сейчас. Слушай… - на губах у Иванова появились розовые пузыри, - я здесь по заданию давно. Что теперь… Раз такое на мою долю выпало, обещай, что пацана моего в Одессе найдёшь. После войны, если жив останешься. На Дерибасовской шестнадцать все знают – Анна Иванова… Анна Николаевна, мама моя. Понял? Повтори… то-то! И ещё: в Сочи это… на Цветном бульваре, в управлении НКВД сидит наш агент. Сидит долго, ещё с двадцатых. Не знаю, как на него выйти, но знаю, что до войны он служил в Краснодаре. За два-три дня его туда перевели. Хотели на границу, а перевели…

   Он окончательно замолк, когда изо рта вырвался хрип. Вот, поди ж ты, подумал Виктор, гад, а всё-таки – человек. Своего выдал, если не соврал. Хотя, зачем ему врать? Недаром говорят, перед смертью человеку ничего не утаить. Если что сказал, значит, так оно и есть.

    Он пришёл в себя от шлепков. Кто-то шлёпал его маленькими, но сильными ручонками по щекам. Затем на лицо обрушился тёплый водопад.

-   Дядя командир, дядя командир! Да очнитесь!  - раздался срывающийся в плач знакомый детский голосок.

   То был Сашка из деревни. Отвинтив колпачок фляги, что висела на боку Виктора, он полили его водой, которую набрал в рот по самые уши.

-  А… что… Фу, спасибо тебе, мальчик… - Виктор, придавленный телом Иванова, едва ворочал губами.

    Во рту неприятно давили комья рвоты. Правое ребро саднило порезом. Кровь, что пропитала комбинезон, редкими струйками проникла в брюки и за голенище сапога. От этого хотелось рвать ещё сильней. Как на именинах в училище, вернее после опохмелки, пронеслось у него в голове запоздалое воспоминание.

-   Ты как здесь? – не найдя ничего лучше, спросил он, глядя мальчишке прямо в глаза.

-   Вы-то как, ходить можете?

-   Так, ты это… Вопросы старшему по званию мал ещё задавать. Тьфу, что это я… - Виктор как бы нехотя пихнул мёртвого Иванова. Тот сполз обмякшим тюком на землю, под ноги. – Вот, дружка потерял. Гнида оказалась редкосная… такая вот… - Виктора несло, и он ничего с собой не мог поделать. – За-а-араза, проститутка, б..! Убил бы такого, два раза бы убил!  Ты как здесь, гадёныш!?! – он внезапным рывком схватил мальчика за лямку и рванул к себе. Раздался треск: - Шпионишь, докладываешь своему Абверу? Родине изменяешь, сучонок? Придушу…

-   Ай, дяденька, пустите!

   Чувствуя слабые шлепки по лицу, что наносил мальчуган обоими руками, Виктор, наконец, выпустил его. Понимая, что перегнул, виновато опустил голову.

-   Прости, - задавленно произнёс он. – Нашло что-то. А вообще, шёл бы домой, к мамке. Нечего здесь шастать под огнём. Не ровен час убъют тебя. Многих уже убили. Я вон своего боевого товарища тоже кончил. Не товарища… так – гадом оказался этот товарищ. А ты иди, Сашка. Давай…

   Испуганно тараща глазёнки, Сашка ловил перепачкаными ручонами оборванную лямку. Наконец он её поймал и стянул тугим узлом.

-   Вы это… дяденька, не подумайте ничего. Я на наших работаю. Не на фрицев.

-   А я ничего и не думаю, парень, - Виктор неловко полез на гребень воронки, слушая непривычную тишину, что повисла над полем боя. – Только хочу, чтобы одним трупом стало на свете  меньше. Понятно? Вот и мамка твоя, поди, волнуется. И сестрёнка…

-   Это не мамка, - быстрым шёпотом отвечал мальчуган. – Мамку в Германию ихнюю угнали. Это сестра её. Нас к себе взяла.

-   А сестре что – повезло? – нахально осведомился Виктор, подползая к гребню. – Ростом не вышла?

-  А у тёти Клавы муж был староста. Его немцы назначили. Вот её почему не угнали. Вам понятно?

-  Ага… жаль не попался он мне, - процедил Виктор неласково. - Уж я бы… Или он тоже – на наших?

- Ни! Дядя Витя вообще ни за кого не был. Так, сам по себе. Так он и говорил: «Всяк сам по себе».
 
- А сейчас где? В подполе прячется?

- Да нет. С немцами сбежал. Хотел и нас с собой, да тётя Клава не позволила. Говорит ему: «Раз ты сам по себе, то и мы тоже сами по себе». Он хотел её прибить, а она его ухватом. Немцы как заржут! Он голову обмотал моей рубашкой и с ними в машину. Вот так…

   Виктор посмотрел наружу и обомлел. «Тигр» стоял, направив дуло с массивным тормозом, прямо возле его самоходки. СУ-122 в развёрнутом состоянии тоже уставила ствол в наше расположение. Время от времени, обе машины шумели внутри голосами. По характеру их звучания было ясно, что ведутся радиопереговоры. Но самое главное произошло минутой позже. Над головой и по земле скользнула овальная тень. Юла…

-   Дядя, опять! – зашептал мальчишка. – Вы только не смейтесь и не ругайтесь. Я её уже видел.

-   И я тоже, - нехотя признался Виктор, теперь уже шепотом. – Сашка, слышишь меня? Не ори как на пожаре. Понял? Лежи тихо. От, блин…

   За островами подбитых машин сзади он увидал движение германских танков и бронетранспортёров, что шли ромбом. Среди боевых машин были как привычные глазу модернизированные и не очень PzIII и PzIV, так и отбитые Т-34 с мальтийскими крестами на броне. У этих «меченных» башни были увенчаны командирскими башенками, а вместо привычных глазу 20-калибровых Ф-34 были установлены 75-мм пушки с коническим тормозом. Вскоре, гусеничные машины с уложенными сверху дополнительными траками, вышли из общего строя. Хлопнули металлические дверки на гробовидных кузовах и по обеим сторонам вытянутых кабин. Фигурки в пятнистых куртках понесли троса c крючьями к застывшим, искарёженным панцерам. Десяток машин тут же оказались взяты на буксир. Тягачи заурчали и принялись выволакивать их с поля боя.

   Виктор с ненавистью следил за их работой. Запасливые, нечего сказать! Мы-то так быстро ещё не научились эвакуировать свои подбитые танки. Понятное дело – Родина новые даст! Он с негодованием следил за корпусом своей СУ-85. Жалко… А командирская башенка на «Тигре» с номером «335» пришла в движение. Тускло поблёскивая зеленоватыми перископными стёклышками, она поворачивалась на турели то вправо, то влево. Но взгляд Виктора будто прирос с СУ-122. Поначалу он не рассмотрел продолговатые тёмные предметы, распростёртые возле передних гусеничных скатов. Но затем, присмотревшись, обомлел. Он рассмотрел, выхватив из футляра бинокль, прикрученных проволокой двух советских танкистов в тёмно-синих, замасленных и запыленных комбинезонах с чёрными, мягкими полевыми погонами, на которых можно было различить красный просвет и блескучие звёздочки. Их связали по рукам мотками проволок, прикрутив её к тракам. Сволочи, гады – мать их… Не танкисты наши, конечно, но те, кто эти сделали. Выродки в человечьем обличии, эти немцы, облачённые в пятнистые зеленовато-коричневые куртки, в касках с молниями; в коротких, с расходящимися голенищами сапогах, покрытых по всей подошве квадратными шляпками гвоздей, что чеканят неприятную, нервную дробь по камням.

   Тут черноволосая голова крайнего, правого к нему танкиста дрогнула и склонилась на бок. В окуляры бинокля, подкрутив колёсико «резкости», он увидел горбатый, окровавленный нос, расплывшийся по загоревшей скуле тёмно-фиолетовый подтёк. Сощуренный миндалевидный глаз, казалось, весело (что было страшно!) подмигнул ему. Тевосян Армен… Барефзес, дорогой мой командир! Что они с тобой сделали, сочинец… советский, настоящий советский офицер!

    Тут один из ремонтных транспортёров приблизился  к его родной самоходке, которую не хотелось называть сейчас «сукой». Лязгая гусеницами, вражеская машина зашла со стороны её трансмиссии. Из металлического продолговатого кузова спрыгнули, опасливо пригнувшись, две фигуры в оливково-зелёных комбинезонах и пилотках с чёрным кантом. Они принялись раскручивать тяжёлый трос с крюком, что бы подцепить им СУ-85. Уволочь его «боевую подругу» в свой тыл.

   Решение пришло быстро. Рука Виктора, опережая мозг, поползла к ракетнице, что висела у него на боку в брезентовой кобуре. Наблюдать, как фрицы утягивают с поля боя свои и советские машины, он спокойно не мог.

***

… «Гриша» одним движением прихватил ТТ, утопленный в плащ. Он молниеносно вскинул руку и выстрелил в неё. Пуля разорвала болонь на правом Машином плече. Неловко хватая прострел левой, она сперва с удивлением воззрилась на него. Словно говоря: «Ты что – очумел совсем? Я же ношу твоё дитя, ирод!» Затем она медленно осела на дорогу. Плащ вздулся вокруг неё пузырём.

   У бойца-водителя лицо вмиг стало мелово-бледным. Шевеля ртом, словно силясь поймать крупицы воздуха, он принялся поднимать ствол карабина.

-  Боец, отставить!

   Это крикнул слабым, но настойчивым голосом «Гриша».

-  Отставить, кому говорят! – повторил он уже сурово, сводя узкие чёрные брови на переносице: - Слушай меня внимательно и не бойся. Мы… я и она – диверсанты. Понял? Кивни! Ага… Слышал про Абвер? Нас забросили сюда. Мы на него… на Абвер этот гребаный работаем. Меня ты можешь не бояться. Вези меня сдаваться в комендатуру, в НКВД, к чёрту лысому… В СМЕРШ. Понятно?

   Он говорил это всё больше, понимая, что по какой-то мощной, но невидимой, необъяснимой причине не может даже с места сдвинуться. Одной из составляющих этой таинственной причины была та, что сидела сейчас на дорое и носила в чреве его будущего дитя.

-   Ты это… пистолетик-то брось! – деревянным голосом проскрипел водитель. – Кому говорят, положи!

    Он сделал неловкое движение карабином. «Гриша» усмехнулся как можно добродушно. Убить этого молокососа в необмятой гимнастёрке и пилотке ему было всё равно, что чихнуть. Одним чёхом, как говорится. Однако он решительно выронил ТТ перед собой.

-  Отойди от него, кому говорят! – боец уже передёрнул затвор. Он держал вороненое дуло на уровне «Гришиной» груди, где поблёскивал эмалью орден Славы. – Слышишь меня!?!

-   Ты, дурило, успокойся… - Алексей начал было, но остолбенел.

   Дыхание застряло в перехваченном горле. Он заметил краем глаза, как Машка, облизывая губы, умелым движением вынула «Вальтер» ПП. Удобный маленький пистолет,  снабжённый пружиной для сброса обоймы. Крак-к-к… Этот звук, такой привычный, резанул по сердцу. Предохранитель был взведён. Пистолет был готов к стрельбе, если передёрнуть затвор и загнать пулю в ствол. Но он недооценил её «рыбью кровь». Щёлк, щёлк! Два выстрела слились в один. Бойца словно переломило. Запрокинувшись на спину, он пошёл на подгибающихся ногах к «студебеккеру». Выронил карабин. Затем протянул обе руки, чтобы ухватиться за зелёное крыло кабины с забранной в решётку фарой. Но произнёс «мама», а затем тихо сполз на бурую землю.

-   Сука-а-а… - выдохнул из себя Алексей, так, чтобы полегчало.

-   Кому сука, а кому и жена законна, - процедила Машка, держа «вальтер» наизготовку. – Ну, вот что, голубь сизокрылый. Ты что же, краснопёрым сдаваться собрался? Прошла любовь завяли помидоры?  Вот так, значит. А страшные клятвы, которые ты давал,  прикажешь… - он как можно спокойнее, но игриво указала глазами на живот. – А наш ребёночек?!? Его чекисты вынянчают? Ты про него подумал своей башкой… тупоголовой?!? То-то…

-   Ты зачем… зачем этого паренька… Что он тебе сделал…

-   Вот это?  Брось сопли распускать, кому говорю! Ну-ка мне! – она надменно, кривя губы, стала подниматься. Будто забыв о ранении: - Я вас, соколиков задрипанных, хорошо узнала. Тогда, в 41-м. До войны вы все – «броня крепка и танки наши быстры»! А как петух жареный куда следует клюнул, так кинулись кто куда. Кто в плен, кто к бабе на завалинку. Небойсь, пригреет, спрячет от тех и от других. Как же… Баба она всё потянет, всё вытерпет! Кобели…

   Она, наконец, поднялась и встала перед ним в полный рост, слегка пошатываясь. По пальцам левой руки на землю скатывались багровые струйки, что срывались каплями и сворачивались коричневыми звёздочками в пыли. Она широко улыбалась, но глаза её сделались тёмные.

-   Кобели вы все! – сказала она с улыбкой, но жёстким, чужим голосом. – Все вы, мужики. Только на словах в любовь играете, а так… Всё норовите своё получить да что б девочка сама ножки расставила. И с улыбкой всё хотите, с улыбочкой. Так? Я-то… - она, переселив выливающийся гнев, вновь упрятала его, - …думала, что настоящего мужика-то нашла! Когда тебя, соколика, встретила! Как же! Настоящий…

-   Дура, идиотка! – истерическим фальцентом заорал он. – Да нас же подставили! Нас забросили сюда как подсадную утку! Для операции прикрытия – ты понимаешь?!? Им же на нас наплевать! И на тебя, и на ребёнка нашего тоже! На хрена он им…

-   Ага, прорвало! – нагло оскалилась она как заправская мегера. И подбоченясь, насколько позволяла боль в плече:  - А меня сам герр Крумме проинструктировал – держать тебя на мушке. Тебя, соколика. Чтобы когда ты проявишься, тебя, значит…
-   Вот падла!

-   Падла… Ещё какая падла! А ты думал! Добреньких на свете нет, - она на мгновение потупила взор, но затем скомандовала, как ни в чём не бывало: - Сунь этого дурака в его машину и отгони в лес. Живо! Я пока здесь собой займусь. Да, пистолетик свой отфутболь вот туда, - она игриво зыркнула туда, где стояла. – Так оно спокойней будет.

   Через пятнадцать минут она, облачённая в промасленный для виду ватник поверх того же платья, туго стянутая по плечу марлевой повязкой, тряслась вместе с ним по кочкам и ухабинам в обратном направлении. «Панцеркнаппе»  вновь привычно оттягивал его левое запястье. Тогда, на дороге, увидев перед собой мегеру в обличии любимой женщины и будущей матери своего дитя, он чуть было не пошёл на неё с этой «колотушкой». Хотелось поднять левую руку и по башке её, по башке этой железякой стреляющей. Но не дал Бог, отвёл беду. А то б убила. Ей это…

   Мотоцикл шёл уверенно, но по душе скребло будто наждаком. Временами он чувствовал себя совсем погано. Его кобура была пуста. В специальном замшевом чехле на икре правой ноги был, правда, десантный кинжал, но об его использовании и думать не хотелось. Да и Машка о нём знала. Помимо Вальтера» она теперь была вооружена его ТТ. Кроме всего он заметил под чехлом очертания приклада. Скорее всего  «родимая» вынула из сундука ППШ. Не доверяет, не доверяет…  Внезапно сердце кольнуло. Стало будто окончательно ясно. Она его действительно пожалела! В подкладке окровавленного теперь плаща (скатали и уложили в «сундук Роммеля») у неё наверняка были зашиты другие документы. Прикончив его, она обязана была работать по другой «легенде». Идиоты они все, и этот Крумме. Хотя и думал он о нём лучше. На что они рассчитывали, сволочи! Или история с беременностью их придумка?  Неужели они так водили его за нос, вместе с ней заодно? Ну, твари…

-   Слушай, я тебя не больно? – неловке поинтересовался он, выруливая на опасной ухабине.

-   Не бойся, кость не задета, - наигранно улыбнулась она. – Пожалел, видно.

-   А… - глупо протянул он, едва не выпустив из рук руль. Хотел было прибавить, что беспокоится за ребёнка, но сам себе стал противен.

   То, что представилось ему впереди дороги, тотчас напрягло. По спине загулял озноб. По обочинам, закрыв собой синеватый ельник, устроились веером два мотоцикла. На сидениях на рулём, позади и в люльках виднелись военные седоки. Один из них  с автоматом на груди, в стальном шлеме  и  с красной повязкой на рукаве заученно махнул красным маленьким  флажком на палочке.

-   Так… Собрался и что б спокойно, - прошелестела Машка. Она сделала неуловимый шрих левой рукой по лицу, которое было припудрено. -  Это этапно-заградительная комендатура. Проверят документы, и дальше поедем.

-  Спокойно так спокойно, - ответил он, газуя.

    Под ватником и тонким крепдешином вздрогнули её плечи. Даже не поморщилась… карие глаза смотрели то остро и пронизывающе, то нежно-обволакивающе. Вот змеюка! И «вальтер» у неё, наверное, со снятым предохранителем. Господь Бог мой, Ангел-Хранитель мой, надежда моя и опора – защити и сохрани… Вот такая змея якобы зачала от него дитя. Привязала его этим к себе. Ей всё нипочём, живой он или жмурик. Наверное едет и проговаривает про себя: «Жаль тебя, дурака. Красивый ты мужик, но тряпка и размазня.  Ведь против приказа пошла – Абвер теперь мне это припомнит. Если какая осечка будет – вообще в порошок сотрёт. Вот так, жалеешь вас, кобелей, жалеешь, а потом боком выходит. Головой из-за вас…»

-   Здравия желаю, товарищ капитан. Попрошу ваши документики, - твёрдо произнёс усатый молодой старшина с ППШ, который просигналил флажком.
 
     C мотоциклов на них смотрели пистолет-пулемёты. Кроме того ПД на турелях. Лица бойцов и командиров казались нарочито серьезными. Хотя и готовыми рассмеяться в любой момент. Этого он и боялся, как пальца на спусковом крючке.

- Да, пожалуйста, - чувствуя взгляд Маши у себя на затылке и озноб по всему телу, он словно бы нехотя сунул руку за отворот пальто. Вытянул из нагрудного кармана кителя коверкотовую книжечку и показал её патрульному.

   А перед глазами мелькали точно кадры из плохо склеенной плёнки: он волочит за подмышки намокшее кровью тело молодого бойца-водителя, впихивает его в продолговатую кабину «студебеккера», включает зажигание, снимает с ручника… Тело погибшего при рывках заваливается на него. Осунувшееся, с заострёнными чертами, бледное мальчишеское лицо. Остекленевшие глаза кажутся ему самым страшным из того, что он видел. Один раз мёртвое лицо коснулось его руки. Он рванул руль и повредил правое крыло машины о ствол молодой сосенки.  Выпрыгнув из кабины, он побежал что есть духу назад. Спотыкаясь и падая, он пробежал эти двадцать метров. В этот момент ему очень захотелось, чтобы на дороге появилась ещё какая-нибудь военная машина. И чтобы в ней было много вооружённых бойцов и командиров. Тогда… Его возможно тут же порешила бы эта стерва, якобы носящая в чреве своём дитя от него. Правда, в наказание за то, что он совершил против страны, где родился и вырос которая доверила ему защищать себя.

  Старшина, изучив все печати и росписи на «легенде», вернул его Грише. (Тот, стараясь быть как можно спокойней, так же небрежно сунул его за отворот пальто.) Затем повернулся к сидящему на ближайшем мотоцикле. И как только сапог Гриши коснулся педали «газ», его оглушил голос:

-   Ага, контрразведка СМЕРШ! Центральный фронт! То-то я смотрю, номера знакомые. Что ж, свои ребята – из одной конторы. Работаем тут. Можно вас кое о чём попросить, товарищ капитан?

   Газовать дальше было дико. Не выключая двигатель, он поднял голову. Из-под козырька фуражки, что теперь давила лоб (стало отекать от ноши и левое запястье) он бросил как можно приветливый и беззаботный вгляд на пехотного капитана и лейтенанта артиллерии. Они сидели на BMW R-75. Один в люльке, а другой – на заднем сидении. Оба приняли его взгляд как должное. Заулыбались ещё шире. Капитан, широколицый и румяный парень (сразу видно добряк, но – в рот не клади), потянул из гимнастёрочки точно такую же книжечку, разве что вытертую на краях. Молниеносно показал её в развороте:

- Ясно, товарищ капитан?

- Ясней некуда. Спасибо огромное. Своих издали видно и слышно, - пошутил он как можно непринуждённее.

-   А надо, чтобы не было и не видно, и не слышно, - сострил в ответ лейтенант с пушком на щеках и над верхней губой.

-   Да, служба у нас такая, - шумно выдохнул он и тут же ощутил, что этот невольный обвальный выдох насторожил и заставил замереть всё вокруг.

   Маша скрипнула кожаным чехлом и осторожно закашляла. Лица сидящих в мотоциклах приняли совсем уж беззаботное выражение.  Это заметно разрядило обстановку. А капитан-пехотинец из СМЕРШа Центрального фронта легко соскочил на землю.

-   Не желаете ли пройтись, товарищ капитан? Есть профессиональный разговор тет на тет.

   Сказал он это будто нарочно, чтобы успокоить подчинённых Все как будто совершенно расслабились, забыв о дурацком Машкином чёхе. Газовать сейчас было ещё глупей. В миг изрешетят из своих «папаш» с семьюдестью выстрелами в каждом диске, да ещё напоследок из «дегтярей»… Ничего не спасёт. Никакая скорость. Никакой манёвр. Придётся положиться на Господа Бога да на всевидящее око Абвера.

   Оставив за собой сияющую, как масленый блин, Машку, он углубился с капитаном в сосновый бор. Мягко переливалась в лучах солнца трава. Кроны деревьев шелестели, будто кто-то незримый перебирал их как струны, наигрывая затаённый мотив.

-   Долго ещё идти, капитан? – мягко, но требовательно поинтересовался он, чувствуя наростающее напряжение. Расставив ноги в сапогах и заложив руки за спину он встал прямо напротив смершевца. -  Ей Богу, как девку на выданьи выгуливаешь.

-   Да нет, дружище. А впрочем… - он внезапно протянул свою широкую ладонь с оттопыренными пальцами: - Можно представиться?  Владимир!

-   Можно просто Григорий, - Алексей приятно оживился, но сохраняя предельное внимание, протянул в ответе свою руку.

  Рукопожатие всё понемногу расставило на свои места. (Рука у капитана Владимира оказалась удивительно крепкая и шершавая.)  Капитану Владимиру, что согласно документам был «заместитель начальника отдела» и полностью прозывался Владимиром Иосифовичем Овсянниковым (не родственник «отца народов»?) было нужно вот что. Согласно утренней оперативной сводке в пятидесяти двух километрах по прямой был обнаружен германский транспортник «Кондор». Из четырёх двигателей у него в нерабочем состоянии были два по причине погнутия лопостей винтов. Скорее всего, клюнул носом при посадке фриц. Никого возле самолёта задержать не удалось. Все документы, полётные карты были изъяты, часы с доски приборов сняты, а сама приборная доска разбита. Транспортный отсек обнаружен в открытом состоянии. От него в направлении просёлочной дороги вели следы мотоцикла. Какой именно марки – пока установить наверняка не удалось. Скорее всего, «цундапп»… Кроме всего, на поляне, где была совершена посадка, обнаружены остатки пепелища четырёх костров, что наверняка служили сигнальными маячками. Короче, чтобы не доставать и не тратить время понапрасну, видел ли, товарищ капитан… я извиняюсь, дружище, дорогой чего-нибудь подозрительное? Или кого-нибудь? Людей в военном или гражданском? Пешком или на транспорте? Нет?... А по ходу следования выходил ли кто-нибудь из лесу? Голосовал, что б взяли?

-   Друг, я здесь при исполнении особого задания штаба контрразведки Центрального фронта, - с чувством ответственности, какое только имелось у него в распоряжении, заметил Алексей. – Рад бы, но… ей-ей, ни с какого боку! Ферштейн, понимаешь? Оно, конечно, мы по сторонам поглядываем. Но никого и ничего, как говорится. Поди все уже попрятались в леса. Ищи их там. Или пристроились к какому-нибудь обозу или автоколонне. Кто ж будет в одиночку двигаться, привлекать к себе внимание? Там тоже проффи, ещё какие…

-  Да, точно там проффи, - печально сник Владимир, став похожим на обиженного мальчика.

–  Так это… с супругой едете? – он, мгновенно переменившись в лице, вытащил из кармана гимнастёрки с чёрно оранжевой «гергиевской» нашивкой за ранение массивный портсигар из оргстекла. Предложил одну «пушку» Алексею, когда тот вежливо отказался, вложилил её снова на место: - Да, женщина красивая. Завидую тебе по-хрошему. Работаете вместе?

-   Да как сказать, - чувствуя подвох, «Гриша» внутреннее подобрался, - Чтобы не выдать военную тайну, взял с собой. На сносях она у меня. Везу в Смоленск, в окружной госпиталь. Пусть отлежится, пока я в разъездах буду.

-   Правильно! – вновь заулыбался Владимир, что снова открыл портсигар и на этот раз прикурил от трофейной зажигалки «зиппо». – Вот это заботливый супруг, я понимаю! Не то что… - он полез в другой карман и извлёк оттуда, завёрнутую в чистый платок с цветастой вышивкой фотокарточку три на четыре, с которой смотрело миловидное женское лицо, обрамлённое светлыми локонами: - Моя Иринка! От-т-т такая женщина, когда любит и не злится. А так как танк. Лучше не подставляйся.

-   Понимаю, – весело (насколько это возможно) тряхнул головой Алексей, изобразив заученную улыбку. – Друг, ну, при всём уважении… мне давно уже пора. Держим путь на запад! – он игриво тряхнул вновь, так, что фуражка едва не наехала козырьком на глаза.

-   Да, дан приказ ему на запад… Ты это, если что – заглядывай. Когда поедешь обратно или вообще будешь в наших краях. Меня в комендатуре можно спросить, если что. У помощника военного коменданта, майора Лисицина… -  тут он назвал с десяток фамилий и отчеств, приплюсовав ещё военврачиху 3-го ранга в окружном госпитале,  которой следовало обратиться насчёт Машкиной беременности. -   Если что надо, обязательно поможем.

-   Ладно, ладно… - успокоено пробурчал Алексей,  поворачиваясь в обратный путь. – Извини, капитан,  нам торопиться надо. Начальство, сам понимаешь, требует. Если что, такого пендаля вставит…

   Чёрт, подумалось ему, а если он, этот Владимир, агент Абвера? Если всё это, как и «рыжий» (он же « Цвигун») продуманно заранее? Если это тоже – контроль, проверка? Что если он должен мне что-то передать «по линии», а я в свою очередь – передать ему? А эта информация должна стать решающей в моих дальнейших действиях по уходу из игры или всё-таки в предстоящей операции? Что если…

   Он не узнал прежний голос, которым говорил Владимир Овсянников. Это был новый, жёсткий и требовательный голос. Ещё не обернувшись, он уловил знакомый «крак-к-к» и понял запоздало: зря подставил спину. Зря так глупо успокоился. Зря так глупо успокоился, поддавшись столь дурацкому заискиванию.

   Когда он повернулся в пол оборота, на него уставился тонкий ствол «Люгера». Глаза Овсянникова, большие и карие, смотрели насмешливо, с запрятанным в глубину презрением. На губах играла небрежная усмешка.

-   Что ж ты, диверсант гитлеровский… профи хренов, такую липовую медальку позволил на себя одеть? Вместо золотой эмали – серебро?.. Мелочь, а в глаза бросается. Руки взять на затылок! Шагом!

-   Что за чушь мелите товарищ… - начал, было, Алексей, в котором вновь чувствительно заворочался «Гриша». Но тут же замолк. Ком в горле снова перехватил его речь и даже закупорил дыхание. Он провален. Его провалил «Центр». Во-первых, эта дурацкая высадка, во-вторых, этот «Кондор» с его восемью каучуковыми шасси, считавшимися сверхнадёжными.Всё было не так. Всё было против него изначально. Против них.

-  Ты, это самое… - Алексей-Гриша спиной чуял, как потрясён Овсянников: рукав на левой руке собрался комом, - У меня там новое оружие Абвера. Называется ручной противотанковый гранатомёт – панцеркнаппе значит по-ихнему…

-   Я тебе щас такой панцеркнаппе!.. Ну-ка никаких немецких слов! – гаркнул было Овсянников, но тут же зашипел: - И смотри мне, гад, чтобы этой твоей… никаких знаков не подавал. Дёрнется ещё, а ребята вмиг её уделают.
-   Ладно, ясно, - он хотел было сказать «она у меня баба смирная, работящая», но вовремя прикусил язык.

    Перед глазами вновь возникло лицо парня-водителя…

-   Только это… Тут километрах в тридцати отсюда тайник. Там у меня был контакт с другим агентом. Один он или нет, не знаю. Но амуниция у него наспех одета. Так что, или после высадки, или…

-    Ладно, разговорился. Там куда веду, будут спрашивать. Советую отвечать всё, как на духу. Понял? Чистосердечное признание смягчает участь. Ты это… Подходим. Руки плавненько опустил Вот так… Смотри, держу тебя на мушке. Трогай…

***

…Значит, товарища Сталина хотят убить. В который раз… - Сталин, попыхивая трубочкой, мягко прошёлся по зелёному ковру, под которым скрылся навощённый паркет. – А если товарища Сталина хотят убить, то значит, моя голова кем-то ценится. Не совсем пустая, наверное, - глядя в упор на Власика и Берия, он спросил сквозь дым: - Что, всего двое?

   Берия усмехнулся, бросив едва заметный взгляд на приземистого широколицего генерала, стоящего навытяжку подле него. На каменном лице последнего не пробежала даже тень улыбки.

-   Товарищ Сталин, это всего лишь ядро группы. Боевой или активный состав. Известно, что после высадки на «мёртвом месте» их ждал связной. То есть ещё один человек – в группе обеспечения. Кроме всего им где-то надо было остановиться в Москве. Значит, как минимум, в группе прикрытия три активных агента, не считая хозяина «ящика». Или хозяйки…

-   Оставь хозяек в покое, Лаврентий. Итак, вся Москва слухами полнится. Боятся тебя…

-   Вот, видимо, оттуда у слухов и ноги растут.

-   Согласен. Есть смысл, - Сталин, поводив жёлтыми зрачками, снова воззрился на черенок своей трубки. – Слухи опасная вещь. Тоже оружие, товарищи. Ещё какое… Недаром великий русский писатель Николай Гоголь написал про «заплатанной». Если помните, в «Мёртвых душах». Как приклеится какая кличка, какой слух к человеку, как пойдёт гулять среди народа… Недаром про товарища Сталина был пущен слух, что он злодейски убил товарища Кирова. Недаром… Но война всё расставила на свои места. Ничего, как она кончится, всем воздадим по заслугам.

   Он, переживая сказанное внутри, неспеша, нарочно замедляя шаги, прошёлся по ковру. В своей новой маршальской форме, с золотыми галунами и широкими погонами, он, несмотря на свой маленький рост, выглядел поистине гигантским. Звезда Героя соцтруда сиротливо виднелась на левой груди.

-   Ну, и что говорят на допросах двое диверсантов? Как планировали они убить товарища Сталина. Авторучкой с одним выстрелом?

   Берия, едва не задев плечом массивного Власика, словно крадучись подошёл к столу. Вынул из папки кипу фотографий. Разложил их по синему сукну. На Сталина глянули хорошо отпечатанные, свежие снимки. На одном на поляне, в лучах солнца во всех видах был запечетлён транспортник с готическими чёрно-белыми крестами, с четырьмя лопостями по оба крыла. Некоторые из них были деформированы. Другая группа снимков запечатлела мотоцикл явно немецкого образца, но с четырёхзначными номерами Центрального фронта. (Сталин трижды побывал на фронте, первый раз осенью 1941-го под Смоленском, второй раз в 1942-м в освобождённом и разрушенном Ржеве, третий раз на руинах Сталинграда в 1943-м.) На широко расстеленной в стеблях травы плащ-палатке были разложены такие аксессуары как рация «Телефункен», что отличалась от наших продолговатым и вытянутым корпусом, ППШ с дисками пистолет «Вальтер ПП», пистолет ТТ, деньги, документы. Следующая группа фотографий удивляла, если не сказать больше. На ней одиноко лежала странное массивное утолщение на кожаной подкладке с ремешками, а также сумочка из брезента с замшевыми или кожаными вставками. Рядом с ней рядком, с интервалом лежали пузатые пульки, похожие на снарядики.

-  На последнем снимке, товарищ нарком, то, чем эти авантюристы намерены были меня убить?

    Сталин уже видел подобные снимки. Их час назад принёс ему на доклад начальник ГУКР СМЕРШ Абакумов, чьи сотрудники и взяли диверсантов. Сталин, зная о неприязненных отношениях Берия и Абакумова, старался не сводить их вместе. Но информация одного и другого ведомства местами разнилась, что было, несомненно, интересно и позволяло составить наиболее целостную картину. Кроме того смершевцы вели следствие по делу. Протокол первого допроса Сталин также читал. Из него выходило, что у диверсантов был кто-то на связи в Москве. Причём в ближнем круге, если не при 1-м управлении НКВД. На него они и рассчитывали. Этот кто-то должен был сообщить графики движения правительственных эскортов и многое другое. «Пел» на допросе, причём с момента ареста, лишь мужчина-диверсант. Второй, женщина, отказалась давать показания. В резкой и категорической форме. Судя по всему, она ничего не боялась и ни в чём не раскаивалась.
 
-   Да, товарищ Сталин. Это, конечно, глупо, но Канарис именно на такое оружие рассчитывал. Способное пробить 20-мм броню, зажечь двигатель бронированной машины. Они рассчитывали, что им дадут произвести выстрел по эскорту, что будут данные, в какой из машин… извините, товарищ Сталин, будет «тело»…

-   Устройство стреляет кумулятивными патронами… - начал было Власик, но тут же затих.
 
-   Да, они наверняка рассчитывали, - весело метнул искры из глаз Сталин, - что товарищ Сталин выбежит вон из авто при виде руки с этим… Как угорелый бес сорвётся с места и, обгоняя сотрудников охраны, побежит по Москве. Оглашая её криками паникёра. «Товарища Сталина убивают. Помогите!»

-   Не могу поручиться, что так всё у них было оговорено, но… Тогда эта кампания хотела бы вас не убить, а только напугать.

-   А что если так и было? – Сталин звучно стукнул люлькой трубки по хрусталю пепельницы. – Нельзя исключать такую возможность.

-   Разрешите, товарищ Сталин? – Власик подался вперёд, едва не опрокинув Берия. – Практически всё безграмотно организовано. Практически… Стоять на улице по ходу следования, в мешковатой и длинной верхней одежде. Если солнце на небе и погода ясная, это тут же привлекает внимание моих ахархаров. Какие б документы ему не отпечатали… А после выстрела… я извиняюсь, конечно… куда б он делся? Ерунда какая-то, бабам насмех. Ей Богу, профессионализма у них поубавилось, в Абвере этом. Аккурат после того, как им под Сталинградом башку продуло. Да и, я извиняюсь, как определить, в каком из авто вы, товарищ Сталин, поедете? Это надо иметь своего человека на объектах, что б видел и тут же просигналил в «ящик». А если вы дорогой пересядете, а если… Короче говоря, правы вы, товарищ Сталин. Дымоиспускание это, а не диверсия. Подставился противник, а смысла никакого полезного нету.

-   Во-первых, нет, - нахмурился Сталин, - как правильно говорят русские, товарищ Власик. Это, во-первых. Надо быть примером для своих подчинённых и лицом, и одежной и речью. Культура речи сейчас не та, что до революции. Ниже стала культура в целом, хотя верные нам специалисты из числа старых стараются её укреплять. Сколько их пересажал этот мерзавец Ягода с Ежовым. Последний много расстрелял, но мы всё же многих смогли уберечь. Так вот, зря вы так согласны со мной. Я недаром задался вопросом, на что они рассчитывали. И назвал их авантюристами. На серьёзное дело авантюристов не пошлют. Когда грабили Тифлисский банк до революции, чему я был свидетель, там тоже не авантюристы были. Камо, хоть и любил ходить на волос от смерти, но всё продумывал, всё просчитывал. Только раз в жизни сорвался – когда под грузовик угодил. Тоже думают на товарища Сталина. Только стиль с Бухаринским схож. Когда товарища Кирова убили, там тоже грузовик был, если помните. Бухарин с Ягодой, а там и Зиновьев с Радеком… Весь фашистский блок, что привёл Гитлера. И товарища Кирова тоже убили в одиночку, хотя охрана состояла из восьми чекистов незадолго. Но охрану сократили, нам известно – по приказу Ягоды. И Николаев, этот щупленький выродок не постеснялся до этого обращаться в германское консульство. А затем не испугался стрелять в одиночку. Думал, сойдёт с рук, успеет скрыться? Думаю, да. Слишком хорошо был прикрыт с тыла и с флангов. Думаю, даже не помышлял он, что не хватятся его. Если б не рабочий, что оказался поблизости и метнул в него молоток, ушёл бы этот Николаев от советского правосудия. Так плохо у нас тогда было поставлено с охраной.

   Он закашлял от попавшей табачной крошки, а затем, сосредоточенно подышав, спросил:
-  А сейчас хорошо? Сейчас у нас хорошо с охраной, товарищ Власик?

   Власик, став белым, шумно всхлипнул:

-  Товарищ Сталин! Если какие-то грехи имеем, сейчас же побежим устранять. Всё устраним. Сам я думаю, что определённый просчёт в разгадывании замыслов врага налицо. Не учли мы до конца, то есть я, в первую… самую… что враг может иметь глубоко законспирированную агентуру в ближнем окружении. Успокоились. Всё потому, что излишняя подозрительно, сами знаете… Травмируется коллектив, несрабатывается. Кроме того, все многократно проверены и проверки не прекращаются. Вот и товарищ Берия подтвердит. Нередко устраивает нам такие выволочки…

   Берия осторожно скосил лицо, чтобы не расхохотаться. Недавно наружники, которые в целях перекрёстной проверки водили лично Власика (тем же занималось специальное подразделение 1-го управления в отношении Берия) засекли того на загородном пикнике с женщинами. После шашлыков с красной и чёрной икрой, да портвейна, они, скинув купальники, стали бросаться в пруд, в чём мать родила. Власик ринулся за ними в семейных трусах. Всё это происходило в Серебряном бору. Было сделано много фотографий, что запечетлели последующие развлечение в кустах. Кроме того прослушка зафиксировала с трёхсот метров разговоры захмелевшего генерала, где он трепался о маршруте и охране вождя. Якобы на дорогу как-то выскочила баба с поленом, после чего машины охраны разошлись ввером, а передние, прикрыв собой бронированный «паккард»… Естественно, Власик во всех подробностях описал своих спутницам, каковы толщиной были дверцы и стёкла машины вождя. 

-  Это хорошо, что вы друг-друга проверяете, - вздохнул Сталин. – Только учтите, что враг не дремлет и враг рядом. Совсем рядом. Ходит по одним коридорам, дышит одним воздухом. Все мы у него на прицеле. То, что убьют товарища Сталина, не беда. То, что убьют имя Сталина, - Сталин посуровел и с минуту посерел лицом, что стало как пергамент, - это будет беда. Как начало войны.

-   Уж лучше б Будённый усы свои сбрил… - сострил Берия, пытаясь разрядить обстановку.

   Сталин погрозил ему пальцем:

-  Вечно наш Лаврентий вставит… Хотя, молодец. За шутку хвалю. Вот и займись с товарищем Власиком  этим вражеским агентом. Один он или двое, рядом с нами. Выясни его сущность и связи. Сидит он давно. Скорее, это Авель, - Сталин презрительно сощурился, вспомнив Енукидзе с его развратными похождениями, - его к нам внедрил. Этот патаскун… Но мы вычислили да ни всех. Ничего, всех вычислим. Джура здесь?

-   Так точно, товарищ Сталин, - отрапортовал Власик. – Полковник Джура прибыл со мной. Ожидает вас в приёмной.

-   Оба свободны. Жду результатов и с обоими на связи, - Сталин кивнул им обоим, показывая, что не вполне доволен работой. – Пускай войдёт.
 
    Джура был командиром особого подразделения в структуре 1-го управления, что называлось группой активных мероприятий. Ей было поручено проводить диверсии в отношении глав враждебных государств, а также сотрудников аналогичных спецподразделений. Кроме этого, Джура разрабатывал, собирая соответствующую информацию об этих службах, контрдиверсионные мероприятия. Именно благодаря ему и его людям удалось избежать двух покушений на Сталина зимой 1941-го, когда враг стоял у ворот Москвы, а в Серебрянный бор проникла группа полка «Бранденбург». Невысокий, ладно скроенный, похожий на цыгана, в отлично сшитой форме с серебряно-синими погонами, он производил впечатление парадное, а не будничное. Грудь украшал орден Красной звезды.

  Первое, что сделал Джура, так это – показал уже известные Сталину фотографии. Но были и другие. На них сотрудники ГАМ, внедрённые в органы СМЕРШ Центрального и Воронежского фронтов (в том числе, в контрразведку истребительных авиаполков) запечетлели странный объект. С виду он напоминал детскую юлу. Сверкающий корпус был покрыт какими-то точками и продолговатыми оконцами. На закруглённой крыше угадывалась овальная антенна. В днище были сокрыты ниши. Вероятно, для устройств, что позволяли садиться.
 
-   Что ж, у него там шасси спрятаны? – промедлив, изучая реакцию полковника, спросил Сталин.

-   Своего рода, товарищ Сталин. Есть другой снимок, - Джура выложил фотографию, где тот же объект стоял на плоском бетонном покрытии. На его бортах ясно просматривались чёрно-белые мальтийские кресты. Из днища виднелись, упёртые в бетон, металлические лапы. На его фоне стояла группа офицеров вермахта и СС. – Это их кратковременное пребывание в Пенемюнде. Но с началом активных действий под Курском база, по нашим данным, перебралась на юг. Где-то в Крыму.

-   Пока нет точных данных?

-   Товарищ Сталин, берегут как зеницу ока. Да и мы не хотим раскрывать своего сотрудника. И так близко подобрался.

-   Ваш сотрудник… - Сталин с затаённым восхищением задержал дыхание.

-   Он не совсем наш. Но на момент начала операции прикрытия от ГУКР СМЕРШ, поступил в наше распоряжение. Операция пошла не совсем по сценарию. Его непосредственное начальство предполагало, что на него поведётся представитель СД. Но повёлся как раз-таки наш клиент. Кроме того, те снимки, которые вы прежде изучили, поступили к нам с Центрального фронта. Они сделаны вчера, в ходе битвы за Прохоровку. Свидетелем, кстати, оказался один офицер, командир батальона самоходной артиллерии. Не побоялся, молодец, вовремя доложил. Мои ребята тоже вовремя скоординировались.

-   Данные на этого офицера и вашего…  то есть, теперь уже вашего сотрудника приготовьте немедленно, - мягко оборвал его Сталин. – Вплоть до малейших деталей. За сотрудником… как его по батюшке?

-   Василий Иванович. Цвигун, его фамилия. Этой зимой, в феврале, окончил специальные курсы под Воронежем. Присвоено звание…

-   Понятно, товарищ Джура. Хороших сотрудников ростите, хвалю.  Храните его там как зеницу ока. Считаете, это мой приказ. Это золотые кадры. Их беречь нужно.

-   Слушаюсь, товарищ Сталин.

   Сталин прошёлся по ковру. Словно изучая реакцию собеседника на свой вид, смахнул невидимую пылинку с красных лампас. Затем, неловко повернув голову с седеющими рыжеватыми усами, с иронией бросил взгляд на широкий золотой погон с маршальскими звёздами.

-   Ну, и вырядили меня.   Как павлин, извините, товарищ Джура. Не находите?
-   Не нахожу, товарищ Сталин. По-моему, вполне сносно.
 
-   Зря не находите, - Сталин, взяв лист вощёной бумаги из папки, что-то черкнул по нему синим, отточенным карандашом. Затем, положив его с краю стола, как бы нехотя повернулся и сказал: - Будьте добры, посмотрите ближе – как там шов на спине, не расходится?

   Джура, затаив дыхание, так, чтобы не скрипнули сапоги, сделал несколько шагов вперёд. На синем сукне, что покрывало стол, он увидел записку следующего содержания: «Проверьте Измайлову. Вдоль и поперёк. Жду».

-   Нет, товарищ Сталин. По-моему, всё впорядке, - сказал полковник, немного отступив от небольшой фигуры вождя в ослепительно-белом кителе. – Но я бы на вашем месте поработал с портным. Немного не приталено. Чувствуется, нет женской руки.

-   Вы это точно? – Сталин, развернувшись в пол оборота, сощурил глаз.

-   Точнее быть не может. Там где женщина приложила руку, жди счастья. Если специалист, конечно, хороший. Но проверить специалиста не мешает.

   Сталин, затаив дыхание, изучил небольшую, крепкую фигуру полковника.

-   Вот и я такого же мнения, товарищ Джура. Будем изучать вместе. Вы свободы…


Рецензии