***

МОЛЧАНИЕ ГЕЙШИ
Громыхала и изливалась холодящими тело и душу потоками щедрая июньская гроза, искрящая смертельным серебром и бившая в небесные барабаны по всему небу.
Человек в чёрной маске бесшумно вошёл в комнату из открытой на девятиметровый балкон двери и остановился с протянутым пистолетом с длиннющим глушителем перед широким диваном, на котором лежали разгорячённые искренним интимом, горячие как вулкан Исландии Он и Она. Только что закончилась их любовная сцена из потрясающего порнографического фильма с названием «Всё дозволено». Они приходили в себя, успокаивая дыхание, но при виде человека с пистолетом оцепенели, хотя им обоим хотелось кричать, но они боялись разбудить маму, спящую в соседней комнате.
- Ты поторопился, малец, ещё немного и тебя бы перевели на другой, более высокий уровень! – произнесла маска.
С этими словами он достал мобильник и сказал:
- Шеф, я на месте, - и дважды, профессионально, первый выстрел в грудь, второй в лоб, выстрелил. Тум-Тум. Прозвучало маленькое эхо на балконе. Среди раскатов грома они были похожи на хлопки в детские ладошки.
Егор, так звали убиенного, даже не дёрнулся, просто его голова повернулась налево к «девушке» восхитительной красоты, глаза уже остывающего, но ещё не окоченевшего трупа, как бы спрашивали:
«Почему же ты молчишь?»
А девушка действительно молчала, глядя не то на пистолет, не то в глаза киллера. Но видимо, приказа убивать её у него не было, он только глубоко вздохнул, явно с сожалением, что не может остаться.
Маска спокойно удалилась на балкон, что-то заскрипело,  снова засверкало небо и раздались раскаты грома.
Олеся, так звали молчащую, тихо лежала минуты две, потом встала, не торопясь, оделась, стёрла все отпечатки там, где она только помнила, что прикасалась. Потом убрала свою подушку, положив её в корзину с принесённой ранее, но не поглощённой до конца, снедью,  одну из рюмок положила себе в сумочку. Открыла ещё шире дверь на балкон, чтобы потоки озона и воды проникли во все уголки комнаты, и тихо покинула квартиру на третьем этаже сталинского дома на Ленинском проспекте Москвы…
Когда убили доцента кафедры печатных СМИ журфака МГУ, где учился Егор, он поклялся встать на смену убитому, возмущался вместе со всеми студентами первого курса. Коньком доцента, ушедшего в мир иной тоже от двух выстрелов, была проституция, да не простая, а элитная. Его статьи печатались в газетах, которые раскупались мгновенно, две книги стали бестселлерами, он почти написал докторскую на эту тему, но судьба позвала его, не остепенившуюся, трепетную, кричащую душу на небо.
Возмущались убийством все студенты, кроме одной самой красивой девы факультета, да и, может, всего МГУ, которую звали Олеся.  Она была не просто моделью, не только супермоделью, но ещё и умницей, глаза её излучали небесную, неземную, синеву и влекли астральной глубиной, взгляд был проникающим как рентген, а внешность, голос и жесты так и просились на экран. Впрочем, её уже несколько раз приглашали в серьёзные фильмы, но она всегда отказывалась.
Егор никогда даже не помышлял «подбивать под неё клинья», но её теперешнее поведение невольно толкнуло его к ней сначала с вопросом: «Почему же ты молчишь?»
- Моя душа так тонка, что я боюсь, что она порвётся от крика, - был ответ.
Эта фраза глубоко запала в душу Егора. Курсовую работу в виде статьи в молодёжную газету он навал: «Не рвите нам души, господа!» За эту работу он получил пятёрку, даже «Комсомолка» перепечатала эту статью (правда с сокращениями), его заметили в журналистских кругах, а Олеся первая подошла к нему и предложила отметить громкий дебют.
Она привезла его на своём «Порше» в дорогущий загородный ресторан, где сидела «Элита»  новейшего, якобы, интеллигентного общества Москвы:  депутаты, крупные газетчики, академики общественных наук, сливки молодёжного поколения. Многие кланялись Олесе, с любопытством рассматривая Егора. А он, то и дело, задавал глупые вопросы: «А это кто, а кто это с ним или с ней?»
Олеся нехотя, но с гордостью, что многих знает, отвечала.
Пили они французское вино, ели устрицы, на десерт какие-то неизвестные Егору фрукты с мороженым.
По окончании ужина Олеся встала и пошла через зал, слегка покачиваясь, кто-то даже ей зааплодировал. Егор, сидел за столом, но никто не подходил с расчётом, и он тоже пошёл за ней метрах в пятнадцати. Она прошла сквозь казавшиеся автоматичес-кими двери ресторана,  смело села за руль, открыв правую дверцу Егору, тот, высказав опасения, всё-таки сел рядом. Они закурили.
- Поедем ко мне, на Ленинский, - предложил Егор.
- Нет, лучше ко мне на дачу, а то меня могут лишить прав, которых уже давно нет, ха-ха, а отсюда до дачи километра три, да и ГАИшников нет!
Конечно, Егор согласился, да как тут устоять? Слегка пьяная Олеся была как магнит, оба полюса которого притягивали оные, но противоположные, в юноше.
Через пять минут они уже были на даче, на самом деле это был трёхэтажный коттедж. В ворота, автоматически открывшиеся, они въехали на третьей передаче, так что колёса задымились при торможении, а Егор чуть не выбил переднее стекло! По прикидке гостя, коттедж стоимостью миллионов десять зелёных, если судить снаружи, но когда они вошли вовнутрь, Егор понял, что ошибся раз в десять. Оникс на полу, родонит на стенах холла размером с волейбольную площадку, а на втором этаже их ждало…  двухместное джакузи, с жемчужным подпором воды и зеркальными потолком и стенами, в котором они очутились после минутного целования в холле.
С Егором творилось невообразимое волшебство. Он не отпускал Олесю из своих объятий уже целый час, вода бурлила от их извивавшихся тел и выливалась на мраморный пол, тут же исчезая, он как адмирал брал на абордаж неприятельскую субмарину,  она же нисколько не смущаясь, позволяла ему всё, даже блокирование торпедного аппарата… Но, иногда и ему доставалось, он захлебывался, пытаясь пробиться к её кингстонам, продувая их и всплывая вместе с субмариной, она же в ответ полностью и надолго лишала его орудия главного калибра, набрасывая на него восхитительный розовый чехол!
Наконец, они успокоились.
- Олеся, невозможно в тебя не влюбиться! – первая осмысленная фраза, произнесённая Егором после ресторана.
- Спасибо, влюбляйся, на здоровье, - с юмором, и как-то спокойно произнесла она.
Видно было, что к этой фразе Олеся привыкла с малых лет. А что касается секса, то она была просто рекордсменкой по выдумкам и выносливости.
В гостиной, отделанной яшмой и тёмно-зелёным малахитом, они напились свежевыжатого сока из ананасов, апельсинов, грейпфрутов, перемешивая их друг с другом, иногда с джином, наелись форели, почти несолёной.
- Да ты, хозяйка медной горы! – выпалил Егор.
- Две ошибки! Не медной, а золотой, и не хозяйка!
- А кто же?
- «Дочка» совсем неродной «мамы», - делая ударение на слове неродной, загадочно и двусмысленно заключила «бедненькая» красавица.
- А Порше, тоже не твой?
- Фигу, мой, не отнимешь теперь! – яростно выкрикнула она, показывая фигуру из трёх пальцев воображаемому претенденту на роскошный автомобиль.
Наевшись, напившись, но, почти не поговорив по существу, (Егору так и не удалось выяснить ни кто её родители, ни откуда она сама родом) они удалились в спальню, отделанную кроваво-красным мрамором. Будучи уже прирождённым журналистом, он пытался взять у неё интервью, но она, понимая это, профессионально сопротивлялась и одержала в этой дискуссии победу.
- Неужели это мрамор? Как будто пропитанный кровью! – восхищённо и с опаской спросил турист у своей экскурсоводши.
- Да, мрамор, но пропитан не кровью, только откуда его привезли, я не знаю.
На шёлковых простынях повторилось сухопутное сражение, в котором никто не одержал победу, потому что оба, соскользнув на пол, потеряли сознание и заснули на полу от выпитых коктейлей, так и не закончив битву.
Утром Олеся разбудила Егора, правда уже лежавшего на кровати,  длительным поцелуем, он, было, попытался наброситься на неё, но она уже была в макияже, причёсана и одета.
- Одевайся быстрей, а то опоздаем на лекции профессора Ясина-Засурского. Это был всемирно известный апологет советской и российской журналистики.
- Не хочу на лекции, хочу эрекции, не хочу Засурского, хочу «засунского», - скаламбурил Егор.
Шутку, очень даже неплохую, хотя и в стихах, его недавно бывшая партнерша по головокружительному сексу не поняла, точнее не приняла.
Олеся быстро встала с постели, как бы боясь попасть в капкан рук Егора,  которые обвились вокруг неё и сильно дрожали, и молча пошла вниз, завела машину, и ему ничего другого не оставалось, как быстро встать, не умывшись, на голодный желудок, сбежать вниз и плюхнуться на своё место справа от водителя.
- А сам за руль не хочешь, - посмотрев на него, с ехидством спросила хозяйка.
- Поеду, с удовольствием, тем более что права у меня с собой в кармане.
Они пересели (хотя этот переход с места на место длился не меньше минуты), не вылезая из машины  - Егор опять было попытался её тормознуть поднятым, не спадающим  жезлом, но Олеся, рассмеявшись на этот раз от души и, профессионально отбиваясь, всё-таки отстранила его от своего тела.
- Тоже мне, ГАИшник, нашёлся. Нечего им делать внутри моей машины со своим жезлом. Тем более что я ничего не нарушала, а даже, наоборот, всё выполнила по правилам, - многозначительно и опять с подтекстом, произнесла она.
Егор не среагировал на её двусмысленную тираду, увлечённый ходом чудо-машины, ведь у него личной не было, была только папина таратайка – старый двухсотый Мерседес, на котором ездила мама. А папа умер, якобы, от инсульта на работе, года два назад при невыясненных обстоятельствах, хотя никогда до этого не жаловался на здоровье.
Быстрая езда привела Егора в чувство, да и на её Порше медленно ездить оказалось нельзя, все её пропускали, как только она попадала в зеркала заднего обзора других машин.
- Это почему это нас все пропускают? – восхитился Егор.
- Не спеши состариться от любопытства, журналист, ты ненасытный, - ответила явно широко известная владелица Порше.
На журфаке заметили их дуэтное появление, да они и не пытались скрыть его. Егору было лестно, что он был выбран в друзья самой «мисс-университет». А Олесе давно уже хотелось завести местного охранника из студентов, тем более что Егор был не из слабых физически, а теперь стал знаменитостью.
Занятия пролетели как муха мимо их ушей, даже профессор удивился, что ни Егор, ни Олеся не задают ему каверзных вопросов о его когда-то «советской позиции, превратившейся в  антисоветскую оппозицию», они вместе, молча, спустились на стоянку.
- Ну что, поедем к тебе, на Ленинский, мне интересно по-смотреть, как живут будущие профессора, - скорее приказала, чем спросила дама.
- Дома мама!  Я тебя с удовольствием с ней познакомлю! – сначала жалобно, а потом с воодушевлением констатировал желторотый студент.
- Мама, так мама,  вези меня, мой рысак, к кобылице, в конюшню!
За рулём Егор уже с трудом протискивался в пробке, ко-торая началась ещё на «Марксе».
- Да, теперь понятно, что ты ещё не мисс мира!
- Пока, - поправила Олеся.
- Согласен, но где взять мильон долларов на продвиже-ние, это ведь не дешевле!
- Дороже, это продвижение стоит и гораздо, мой, наив-ненький студент!
Егор поперхнулся, но замолк надолго, пока они не въехали в старорежимный дворик около парка Горького.
- Хорошо тут у тебя, как на другой планете.
- А ты, с какой планеты, с альфа Центавра, что ли?
- О, моя планета ещё дальше, - загадочно и грустно изрекла Олеся.
- Не грусти, я долечу. Я теперь летаю в мыслях, быстрее скорости света!
На третьем этаже, в трёхкомнатной квартире их уже ждала мама, интеллигентная вдова генерала, хотя без образования, но очень начитанная.
- А вы читали Виктора Пелевина: «Вода с ананасами», - была её первая фраза, когда они уселись за стол в двадцатитрёхметровой комнате с выцветшими обоями, с дверью, той самой дверью на балкон…
- «Ананасную воду для … - начала Олеся.
- Ой, простите, я перепутала, - вскрикнула старая дама, не дав договорить гостье.
- Я, вообще, после «Жизни насекомых» его читать не хочу, - закончила свою мысль молодая.
- Девочки, бог с ним с Пелевиным, нам всё это надоело на учёбе, анализ произведений,  будь он неладен, - встрял Егор.
- Дай нам поговорить, - вступилась за маму Олеся, - сам пойди, погуляй на балкон.
- У вас фантастический балкон, - оставшись наедине с мамой, перевела тему разговора студентка. Вот бы его застеклить!
- Так не разрешат же, наверное, - обречённо сказала старушка.
- Я вам помогу, если хотите, только нарисуйте приблизительно, как вы хотите, - многозначительно заявила молодая.
- Неужели можно?
- Можно, если осторожно, - пошутила Олеся.
- Хорошо, а Егору говорить об этом?
- Как хотите, денег всё равно я с вас не возьму!
- Это почему же? - удивилась мама.
- Я считаю себя обязанной помогать вдовам фронтовиков! У меня дедушка тоже погиб на фронте.
- Нет, мой муж умер в командировке, на работе, - уточнила мама.
- Наверняка командировка была в Афганистан или в Чечню? – поинтересовалась начинающая журналистка, нащупывая тему для разговора, интересную хозяйке.
- Да, разве кто скажет, привезли в «цинке», и всё тут, по-стреляли на кладбище холостыми, дали пенсию и забыли. Правда, памятник поставили хороший.
- А на каком кладбище могила?
- На Кузьминском, почти рядом с мамой Пугачёвой!
- А Егор ездит туда?
- Да, обязательно, но редко, в день смерти!
- А мне можно с ним как-нибудь съездить?
- Конечно, Олесенька, - ласково, почти по-матерински проворковала мать Егора.
Тут Егор вернулся с балкона, и мать выпалила все новости: и о застеклении, и о кладбище. Егор как-то странно уставился на Олесю, покраснел, но ничего не сказал. А та, спокойно выдержав его взгляд, только улыбнулась.
- Давайте чай пить, - прервала паузу мама.
- А у нас есть кое-что покрепче, - сказала Олеся, - Егор, спустись к машине, вынь и принеси из багажника корзину, пожалуйста, - почти приказала будущая невестка.
Маме даже понравился её тон: « Так его, бездельника, сам мог бы сообразить».
Олеся дала ему ключи, тот быстро удалился и через минут пять вернулся с большой почти грибной корзиной.
- А это я, с дарами леса, - радостно сказал он, хотя сам не купил даже цветочков любимой.
После ужина, они сидели на большом диване (том самом), листали фотоальбомы. Олеся с искренним интересом рассматривала их, то и дело, переспрашивая, кто и где снят. Особенно её интересовали детские «фотки» Егора. Тут уж она посмеялась, увидев его на горшке, в ванной, голенького на руках отца совсем ещё маленького. Мама радовалась вместе с гостьей, видно было по всему, что Олеся ей пришлась не то что по вкусу, а могла стать бы любимой дочкой.
- А вы любите Егора? – спросила она, глядя в её голубые глаза.
Олеся немного смутилась, но посмотрела в глаза будущей свекрови и только кивнула и моргнула, как бы говоря, что это пока тайна. Егор, не долго думая, обнял будущую жёнушку, посмотрел на мать.
- Неужели можно Олесю не любить, мама?
- Я так рада за вас, а то мне хочется успеть внуков понянчить!
На этот раз Олеся глубоко вздохнула, вся вросла в объятья Егора, но ничего не сказав, начала собираться. Мне сегодня надо в студию, на фотосессию для журнала.
- А мне можно с тобой, - заклянчил Егор.
- Увы, нет, конечно, это частная студия, там чужаков не любят.
С этими словами она взяла ключи из рук Егора, поцеловала маму в щёку, та так обрадовалась этому, что даже прослезилась.
- Будь моей дочкой, Олеся! – торжественно попросила она.
- Я согласна, - ответила без тени юмора и несерьёзности красавица.
Когда мать и сын остались вдвоём, они только и говорили о будущей свадьбе, детях. Потом разошлись по небольшим комнатам и оба ещё долго не могли уснуть, хотя мысли  у них были совсем разные.
На следующий день Олеся не пришла на занятия, не было её и на следующий день. Егор начал бить тревогу, тем более что мобильник её был заблокирован. Но узнать в деканате Олесин адрес не удалось, там стоял прочерк.
- Как же так? – удивился жених.
- Теперь всё можно, ведь это персональные данные, - ответила секретарша.
Егор, было, попытался вспомнить адрес дачи, но не смог, ведь тогда он был на седьмом небе, да ещё пьяный. Помнил только, что на двенадцатом километре Новорижского шоссе. С этими данными ничего не найдёшь. На всякий случай, он по-звонил в милицию, назвав её имя и фамилию, но отчества он забыл записать в деканате, да и ещё ему сказали в трубку, что официально займутся поисками только через день.
Расстроенный, он вернулся домой, удивил маму своей чёрствостью, та всполохнулась, но все расспросы оказались напрасными.  Егор заперся в своей комнате и начал сочинять свою очередную статью о проституции. О том, как исчезали девушки заграницей, а потом их трупы находили на свалках. Он мысленно представлял себе, что Олесю похитили.
- Дурак я, отпустил на фотосессию, на ночь глядя, - ругал мысленно себя несчастный влюблённый.
На утро следующего дня он первым ворвался в аудиторию и увидел… Олесю. В новом платье, с новыми украшениями, она первая бросилась к нему, и, не дав опомниться, впилась губами в его рот. Обнимала, целовала в лоб, глаза.
- Рыцарь мой, прости, что не позвонила, видно что-то было с телефоном, ничего не спрашивай, всё хорошо, я жива, здорова и тебя люблю, страшно соскучилась и хочу тебя слопать целиком и с хреном, ха-ха!
Такой напор мог сбить с толку кого угодно, но Егор отстранился.
- Не делай так больше, а то я умру от одиночества!
- Клянусь, буду паинькой!
Но тут начали входить другие студенты, явно любопытствуя, что здесь происходит, ведь они будущие журналисты.
День пролетел как птица счастья, они не расставались ни на минуту, только в туалет. Да и то Егор стоял у дверей женского, смеша других девиц.
Вечером она повезла его на дачу, где всё повторилось, только в ещё более фантастическом варианте. Они спали в саду, в роскошной беседке с кондиционером, фонтаном и маленьким бассейном, под пенье соловья. А перед этим… в бассейне состоялась очередная морская битва, где не было победителей, а только побеждённые.
 Роман Егора с Олесей закрутился как многосерийный фильм, но иногда она опять исчезала на два, три дня, правда всегда его предупреждала и звонила раз в день вечером, признаваясь шёпотом в любви.
Однажды Егор не выдержал и, взяв у матери Мерседес, сел на хвост Порше, еле держась на нужном расстоянии. Слежка привела на дачу. Из окна своей машины он видел выходящую Олесю. А спустя полчаса к коттеджу подъехал Лексус, из него вышли женщина средних лет и пузатый мужчина.
- Наверное, мачеха и отец, - подумал Егор.
Всю ночь он караулил ворота. Рано утром Олеся вышла, было видно, что она была не в себе, нервно дернула ручку своего монстра, упала на сиденье и не трогалась с места. Егор вышел из машины, тихо подкрался сзади… и увидел, что она неподвижна, то ли ей плохо, то ли спит на сиденье. От неожиданности он даже вскрикнул, разбудив Олесю. Та вначале улыбнулась, замахала руками, как бы прогоняя его, как бы явившегося к ней призраком во сне, но потом тоже вскрикнула, открыла дверцу и с гневом проговорила.
- Выследил, всё-таки?
- Мне страшно без тебя и за тебя, Олеся.
- Ладно, слушай.
И она поведала горькую историю своей жизни, как после смерти матери отец бросил их, и она с младшей сестрой еле-еле выкарабкивалась из бедности. Как однажды, в школе городка, где они жили, появилась дама, в поисках девочек для съемок фильма и, конечно выбрала её, отвезла в Москву, якобы на студию. Там её сфотографировали во всех видах, даже голую, потом приодели как модель и повезли на съёмки. Но рассказывать про съёмки она не стала, было видно, что эти воспоминания кромсали её душу. Но  Егор сам понял, о чём речь. Так она стала порнозвездой.  Потом её отдали на содержание тому самому толстяку, который полюбил её, начал воспитывать, обучать журналистике. Ведь он был бывший главный редактор Правды! И вот теперь она студентка, а «папик» женился на даме из общества, чтобы соблюсти приличия. Но та оказалась не простой дамой, а владелицей «клуба», который поставляет состоятельным клиентам интеллигентных «гейш».
- Я гейша, понимаешь ты, наивный ты мой, ненаглядный ты мой! И спасти ты меня не сможешь, я на контракте.
Егор затих на сиденье Порше, обдумывая, что сказать.
- Вот, наконец, замолчал!
- Так вот почему ты не возмущалась после убийства доцента?!
- Дошло? Ну, бросай меня, бей меня за обман, за лицеме-рие, за подлость к твоей матери!  Ведь я теперь не смогу рожать ей и тебе! – закричала и разрыдалась она.
Он обнял её, молча гладил по волосам, но теперь его при-косновения были холодными и чужими. Она ещё больше раз-рыдалась, но даже такие его объятья были ей приятны, ведь он полюбил её до познания истины, такую, какой она была до этого рабства.
Когда Олеся опять «отпросилась» у него, он поздно вечером взял записную книжку отца и начал её листать. Он помнил друзей папы, особенно Павла Сергеевича, Героя России, с которым отец прошёл и огонь и воду. Набрав его номер и, прождав минуту, он услышал бодрый голос: «Полковник Кравцов, слушает!»
- Павел Сергеевич, это Егор…, - замявшись на фамилии, тихо сказал он, - помните меня?
- Привет, Егор, что-нибудь случилось?
- Можно мне к Вам подъехать, нетелефонный разговор есть!
- Конечно, хоть сейчас.
Егор сел в Мерседес, помчался по ночной, не спящей Москве в Беляево, где жил друг отца. Он не заметил, что за ним профессионально увязалась асфальтовая девятка.
- Заходи, Егор,- сказал, пожимая его руку, «полкан».
Они уселись у него в кабинете, восьмиметровой комнатке, спустя пять минут его жена принесла поднос с рюмками, коньяком, сыром и нарезанным лимоном с сахарной пудрой, таявшей, как надежда Егора на счастливую жизнь, на лимонных кружочках.
- Выпьем, за твои успехи, читал, здорово пишешь, но, мне кажется, ты рано взялся за этот орешек.
- Именно по этому поводу я у вас!
- Интересно, докладывай покороче и суть, остальное сам расспрошу.
- Моя любимая, подруга… Гейша! – коротко выпалил, как выстрел Егор.
- Ясно, где, когда, как ты это узнал?
Егор поведал всё или почти всё, кроме любовных сцен на даче, но по его горячности, Павел Сергеевич, будучи профессионалом в разведке, понял интимность происходившего там сам.
- Так, что предлагаешь?
- Я хочу провести журналистское расследование, взяв за основу материалы убитого доцента. Вы, ведь, наверняка, слыхали об этом убийстве.
- Да, даже знаю, кто ведёт расследование. Тюфяк, от которого толка мало. Видно специально его назначили, ты понимаешь, о чём я говорю.
- Не совсем!
- Видимо раскрывать это дело не хотят, многие входят в этот клуб.
- Не может быть!
- Не будь наивным, всё именно так и есть. Есть и другие клубы для голубых, серобурмалиновых, и так далее!
- Но это же Клондайк для журналистики!
- Нет, это Голгофа для журналистов!
- Помогите, - взмолился Егор.
- Так, что ты хочешь?
- Хочу освободить Олесю из рабства!
- Если только её, то можно попробовать, если всех, то помогать не буду, мне ещё служить. Точнее, прислуживаться надо, семья каши с маслом просит.
- Дядя Паша, я явно дурачок, извините, но я же журналист!
- Вот и пиши о светлых сторонах действительности, если жить хочешь. Гейши это ведь хорошо, они умные, красивые, бонзам помогают стрессы снимать, чтобы те придумывали новые законы.
- Даже так?
- А что? Они тоже люди, устают сильно, опять же и Гейшам прибыток. Какая говоришь у твоей подруги сердечной, машина?
- Порше!
- Вот видишь, а у тебя старенький Мерседес, да и то отцовский.
Они ещё выпили по рюмке и долго молчали. Потом Павел Сергеевич спросил: «Ты оглядываешься, когда едешь»?
- Нет, а что уже надо?
- Как только сел к ней в машину!
- Какой же я дурак!
- Не дурак, а непрофессионал ещё. Журналист, прежде всего, должен думать о безопасности своей и тех, с кем беседует, понятно.
Они допили бутылку коньяка, Егор встал и собрался уходить.
- Так, через день тебе позвонит мой ученик, Саша. Встреться и слушайся его во всём, даже в интимных вопросах. Учти, в эту сеть, если попал, то выпутаться, ой как сложно! У «них» финансирование лучше, чем у разведки, а работают там бывшие спецназовцы. Ну, будь здоров, люби с оглядкой!
Егор сел в Мерседес, тут же посмотрел в зеркало заднего обзора и сразу засёк «асфальтовую» девятку, она фыркнула стартёром и зажгла фары.
- Так, здорово! – вслух, бодро произнёс Егор, - погоняем!
Уже подъезжая к дому, он свернул в парк, и по неизвестным никому тропкам, оторвался от слежки. Дома он рухнул на диван в гостиной и отрубился. Утром его разбудила мать, накормила вкусным завтраком.
- Что-то Олеся давно не заходила!? – с грустью, скорее спросила, чем констатировала она.
- Мамуля, всё будет хорошо, только не торопись.
На следующий день позвонил Саша, они встретились, обсудили тему.
- Постарайся ещё раз попасть к ней на дачу, вот тебе коробка с «жучками, раскидай их везде», где можно, даже в туалете, понятно!
Но как назло, любимая опять исчезла. Саша звонил каждый день и очень сердился, что Егор не выполнил его задания, но Олеся его не приглашала на дачу, а самому напрашиваться ему не хотелось, тем более что он знал, что, если было бы можно, она бы его позвала сама.
По-существу он сам теперь стал мужчиной по вызову, но задумываться над своей ролью ему не хотелось, так горяча была его любовь.
Олеся опять отпросилась у Егора, не сказав надолго ли.
Её не было пять дней, она сказала опять шёпотом по телефону, что сопровождает одного депутата в зарубежной командировке. Когда они созвонились, Егор жалобно простонал, как больной: «Твой рысак совсем отвык от скачек!»
- Сегодня я к тебе приеду. Хочешь?
- Ещё спрашиваешь!
- Ура, в десять вечера я у тебя, ничего не покупай, всё будет со мной.
Она приехала ровно в десять, опять со своей корзиной, мама ещё не спала, они устроили пир горой, в одиннадцать мама ушла спать, а они раздвинули диван, открыли балкон, ведь было по-летнему жарко, видно надвигалась гроза, та самая гроза…
Не молчи, Олеся!
      28.06.2011

НАПАРНИК
Он работал с утра до ночи, зарабатывая денежки для своей любимой жены, и всегда перед отъездом с работы звонил ей, сообщая радостную весть о том, что скоро приедет. Когда он подъезжал к дому, из его подъезда выходил молодой парень спортивного вида и вежливо приветствовал его поднятыми вверх и сжатыми руками. Впрочем, не приветствовать крупно-го, пузатого господина, выходящего из роскошного Хаммера стоимостью не меньше пяти миллионов деревянненьких было просто нельзя, и Альберт – так звали хозяина Хаммера, к этому давно привык, любые двери как бы сами открывались, когда он выходил из своей машины.
Бывало, что Альберту удавалось развить предельную скорость, если пробок и гаишников по пути не было, и он встречал спортсмена, выходящего из дверей скоростного бесшумного лифта, который был и является моей мечтой и мечтой моих соседей по стандартному дому. Спортсмен вежливо, суетно кланялся, даже пригибался, но как-то странно пропускал его внутрь лифта, боясь даже коснуться его костюма.
Альберт невольно морщился, говоря: «Ну, что, вы, в самом деле, я не тороплюсь!»
Так бы продолжалось неизвестно, сколько времени, если бы не одна случайность. То ли Альберт забыл позвонить перед выездом, то ли жена неправильно его поняла, услышав в теле-фоне, что он по пути заедет в одно место, но ни у подъезда, ни у лифта он не встретил спортсмена. Он невольно заволновался, может, с ним что-то случилось? Когда он вышел на своём этаже, он услышал, как хлопнула его мощная бронированная дверь, и, войдя в холл, увидел спортсмена. Тот замер, как удав перед кроликом. Вначале Альберт тоже онемел, но потом в его мозгу сверкнула пронзительная, как молния мысль, буквально про-шившая его с головы до ног.
- Здравствуйте, молодой человек! Пора бы нам с вами познакомиться!
- Извините, я очень тороплюсь, - ответил тот дрожащим голосом.
- Ничего, придётся задержаться! 
При этом Альберт загородил выход из холла и полез в карман, доставая оттуда, как вы уже догадались, кое-какое оружие. Уточнять не имеет смысла, так как какое бы оно не было, после выстрела, молодой спортсмен упал на пол и замер.
На шум выстрела открылась дверь его квартиры и  из неё вышла жена, белая как итальянский мрамор на кладбище.
- Что ты наделал, - сдавленным голосом проговорила она.
- Ничего особенного, просто я его усыпил на несколько часов, - ответил равнодушно муж.
- Что он тебе плохого сделал? - спросила жена.
- Через пару часов разберёмся, но хорошего точно ничего не сделал!
С этими словами он поднял почти безжизненное тело и понёс его в квартиру. Там он на всякий случай спеленал спорт-смена как младенца скотчем и усадил в кресло перед видеоустановкой.
- Что ты собираешься с ним делать? – спросила с упором на слове «с ним».
- Сначала напои, накорми, в баньку своди, а потом разговоры говорить будем, - поговоркой ответил Альберт.
Жена фыркнула, но перед тем как идти на кухню ещё раз внимательно осмотрела спеленатого и, убедившись, что тот дышит, пошла готовит снедь. А на ужин у них были устрицы, правда, слегка уже обветренные, икра чёрная, ростбиф с кровью, толщиной в три пальца, как любил муж, обучавший её готовить в начале совместной жизни, длившейся всего-то три года.
Он подобрал её на одной из вечеринок в своем торговом доме.
Она работала секретаршей у вице-президента, он её часто видел, не обращая внимания, но выпитое на банкете сильно преломило её образ в его глазах (правильно говорят, что некрасивых женщин не бывает, бывает мало водки). Тем более что она была почти голая: спина была полностью до … оголена, а таинственная татуировка своими щупальцами уходила на аппетитные ягодицы, а грудь …!!! Явно нашпигованное сили-коном, двухкупольное сооружение воздымалось при танцах с такой амплитудой, будто хотела выпрыгнуть, как у Анны Се-менович во время фигурного катания. И ему, естественно, распалённому её прелестями, захотелось закончить вечер тра-диционно, в постели с красивой женщиной.
Дальше всё закрутилось как в обычном сценарии. Через месяц она сказала, что месячные пропали, через три принесла справки, анализы, снимки из консультации, подтверждающие её  беременность.
-Делать аборт поздно, - заявила она, - да и опасно!
- Э-Э-Э, как же так? - только и произнёс Альберт.
Но она заявила, что ославит его на фирме, пожалуется вице-президенту. Пришлось ставить штампы и прописывать, как оказалось, подмосковную сучку в своей шикарной семикомнатной резиденции на пятом этаже роскошного дома для богатеньких. Но родить она, конечно, не смогла, произошёл, судя по всемогущим справкам выкидыш. Впрочем, Альберт был рад такому ходу событий.
Итак, почти все на столе было съедено, выпито немного коньяка для ликвидации стресса и муж, перейдя в комнату, где очухивался спортсмен, уселся в кресло почти напротив, но чтобы было видно видео, усадил жену рядом с собой и пригото-вился к допросу.
- Альберт, я тебя прошу, отпусти его, он ни в чём не виноват, - просительно проворковала подмосковная красотка.
- Я тебя пока ни о чём не спрашивал, - строго сказал обманутый муж.
Альберт с пульта включил кино о ковбоях, его любимая тема, и уставился в экран.
Через полчаса, спортсмен очнулся, дёрнулся, но силы его железных мышц не хватило, чтобы разорвать заграничную плёнку.
- Освободите меня, это противозаконно! – громко заявил он.
- В моём доме мои законы, - тихо парировал Альберт.
Попивая коктейль, он продолжал увлечённо смотреть на ковбойские страсти.
- Дай досмотреть, молодой бычок, - съязвил Альберт, - а то ещё одну пульку схлопочешь.
- Нет, только не это, голова гудит, тошнит как после дешёвого портвейна, - разоткровенничался арестант.
- Говорю же, помолчи, ну и болтливый у тебя любовничек! – резюмировал Альберт.
- Учти, что после второй пульки тебе захочется и третью и четвёртую, сам понимаешь, что это значит, а пульки ой, доро-гие! – продолжил дрессировщик.
На это  раз спортсмен как рыбу проглотил, чешуёй вперёд, затих. Задумался. По всему было видно, что он понял всю серьёзность ситуации и лихорадочно искал в мозгу, расслабленном наркотиком, выход из ...
- Вот какой понятливый он у тебя, - съехидничал Альберт.
Жена, поняв, что угроза её сердечному другу распространяется и на неё, только застонала, предвкушая серьёзную разборку.
Она завела этого бычка не потому, что муж был импотентом, просто ей было скучно, ибо, выйдя замуж, она тут же бросила работу и предавалась развлечениям: шопингу, фитнесу, но этого оказалось мало, и она в спортзале подобрала себе подхо-дящего партнёра и предавалась утехам, пока муж зарабатывал денежки. Всё было отлажено, как только муж звонил, что выез-жает, они выпрыгивали из постели, приводили себя в порядок, и он (бычок) преспокойно удалялся. Ел, пил он естественно за счёт мужа, так что мог спокойно называться партнёром или, точнее, напарником! Да ещё она давала ему карманные деньги на поддержание сил, расходовавшихся очень интенсивно.
Фильм подходил к концу, и Альберт захлопал в ладоши, когда ковбой пристрелил изменщицу жену, не выслушав её заверений о том, что это больше не повториться!
Жена при этой реакции Альберта чертыхнулась, но больше не сказала ни слова.
- Итак, задаю первый вопрос, учтите, что идёт видеозапись, так что говорить только правду и ничего кроме правды, аминь! - проговорил Альберт тоном заправского судьи.
- Прекрати паясничать, - нервно проговорила ненасытная сучка.
- Штрафую вас за неуважение к суду, мадам!
- Интересно, это, на сколько? – парировала жёнушка.
Спортсмен при этом с интересом смотрел на супругов и только молчал.
- А ты чего молчишь, кобелёк? – спросил Алберт.
- Говорить нечего, и так всё понятно!
- Конкретнее, сколько времени вы уже занимаетесь процессом выращивания мне рогов?
- Полгода, - ответил бычок.
- Ах, негодяй, кто тебя за язык тянет, - вскричала обиженная непонятно на что любовница.
- А, по-твоему, жёнушка, сколько?
- Да всего-то было раза три или четыре, а, в основном, мы занимаемся аэробикой!
Спортсмен только хихикнул, но промолчал.
- Ты ему платишь, как тренеру?
- Конечно, по сто долларов за час, - зло ответила жена.
- А сколько времени до «этого» вы были знакомы?
- Месяца два, - уже спокойно почти шёпотом проговорила изменщица.
- Вы предохранялись?
Возникла долгая пауза, спортсмен и горе-любовница переглядывались, но молчали.
- Штрафую обоих, за неуважение к суду на тысячу долларов каждого!
- Нет, - тихо, опустив голову, прошептала жена.
- Но ведь мы с тобой всегда предохраняемся, не правда ли, жёнушка.
- Да, да, да! Понятно, к чему ты клонишь, - с гадкой ухмылкой выпалила прелюбодейка.
- Это моё дело, куда клонить! Цыц, раскудахталась, стерва! – не выдержав назидательного тона, крикнул Альберт, - знаю все твои способы шантажа.
- Хорошо, - уже спокойнее выговаривала жена, - на развод без раздела имущества я согласна! – Как ты мне надоел со своей юрисдикцией!
Спортсмен при этой фразе как-то странно заёрзал!
- Мне бы в туалет, а то конфуз может быть!
- Ничего, воняй себе на здоровье, это будет наградой твоей любовнице. И, вообще, может, в жёны её возьмёшь, раз вам так хорошо, да ещё в открытом сексе.
- Извините, но семья это дело другое, а аэробика отдельно! – по-деловому сказал бычок.
- Придётся теперь, жёнушка, искать себе другого тренера, подешевле!
- Как ты мерзок, Альберт, но я действительно виновата в том, что тебя обманывала и до, и после женитьбы, каюсь.
- Бог тебе судья!
- Ну, развяжите же меня, это просто пытка, я готов всё подписать, как свидетель, только отпустите меня!
- Альберт, пусть уходит, все вы мерзкие твари, но лучше быть одной, чем с такими!
Альберт встал, распаковал младенца, но тут же получил мощнейший удар в челюсть и упал в нокаут.
- Вынь плёнку, - закричала любовница, -  и беги быстрее.
А сама, обшарив карманы мужа, вытащила пистолет и ДВАЖДЫ выстрелила ему в грудь.
- Ты сошла с ума, - ведь ты можешь его убить или сделать наркоманом.
- Так этой сволочи и надо, если бы ты знал, как он надо мной измывался эти три года, теперь пришла пора ему помучиться.
Спортсмен присел в кресло. Он знал, что теперь можно не торопиться.
- В кино такого не видел, давай, выпьем, что ли!
Убийца принесла бутылку начатого за ужином коньяка, налила в коктейльный бокал и залпом выпила! Потом налила в него до краёв и подала спортсмену.
- Вадик, так ты меня совсем не любишь, неужели это правда?
- Сейчас не о любви надо думать, а о последствиях.
- Как очнётся, я ещё ему одну пульку всажу, - опьянев, в экстазе, пробормотала преступница.
- Ну, тогда я пошёл!
- Не уходи, побудь со мною, - пьяно запела заговорщица.
Вадим обнял её, начал убаюкивать. Скоро она заснула, тогда он взял пистолет из её рук и ДВАЖДЫ выстрелил, но уже в её пышную грудь, которая влекуще колыхнулась.
- Вот теперь будет семья наркоманов, - удовлетворённо хмыкнул он.
А сам полез в карманы брюк полумёртвого мужа, достал ключи от сейфа, быстро прошёл в кабинет. Он уже давно знал, что там много денег, жена доставала оттуда его гонорары за «аэробику»! Открыл, достал всё, что там было,  в том числе всякие бумаги. Тщательно закрыл сейф, стёр отпечатки, поло-жил в портфель мужа и спокойно на цыпочках пошёл к двери, собираясь покинуть отравленных супругов. Но уже у двери остановился, вернулся на место трагико-комедии. Взял писто-лет, выстрелил ещё в каждого по разу, вытер все отпечатки, вложил его в руку мужа и покинул поле битвы.
Он понимал, что дело может кончиться очень плохо, но действие пульки притупляло его разумное начало!
- Пусть думают, что богатенькие супруги так развлекаются, - подумал он.
Утром следующего дня он уже сидел в самолёте, летящем на Маврикий, мечту всей его жизни. В кармане у него были кредитные карты на сумму… Впрочем, уточнять это не имеет смысла, роль напарника он исполнил до конца и заслужил благоденствие до конца своей жизни.
А что же наши Отелло и Дездемона, спросите вы?
Лечатся уже год в самой закрытой клинике, за бешеные деньги, проклиная свою наивность. Следователь отнесся к их россказням с предубеждением, так как наркоманы ненадёжные свидетели.
                22.06.2011               

ПОДУШКА
Жена пилила своего никудышного мужа и утром, когда просыпалась, пресекая его попытки накрыться подушкой, и днём (по мобильному телефону, хотя он днём пропадал всё время в гараже, что-то мастерил), и вечером, когда возвраща-лась с работы. Хорошо хоть по ночам спала калачиком и по-храпывала.
Она хотела, чтобы её муж-неудачник, который считал себя поэтом, наконец-то устроился работать в её министерство. Образование у него  позволяло – он кончил двадцать лет назад МГИМО, но в эпоху Ельцина его сократили из МИДа. Он работал замом в отделе Югославии, а поскольку она распалась, молодые борзые демократы тут же сформировали отделы по распавшимся странам, набрали приятелей, а старикам места не нашлось. Тем более что все они были членами ненавистной партии – КПСС, от которой молодые, рвавшиеся в неё всеми правдами и неправдами, тут же открестились.
А она - жена работала у своей однокашницы в МИНЭКОНОМИКИ, и в соседнем отделе, которым руководил хмырь из современных прихлебателей, давно уже было вакантным место зама.
Не прошло и года пиления, как муж стал желтеть. Правда, желтел он больше от ежедневной манной каши, которую жена варила на воде: «На большее – молоко и масло не хватало её зарплаты», - как она говорила.
  И муж, в конце концов, согласился. Встреча была назначена, дресс-код требовал чёрного костюма, белой рубашки, галстука. И главное, надо было принести обязательно презент, чтобы смягчить начало беседы. Это было куда важнее дресскода! Жена советовала дорогой коньяк, но когда муж съязвил: «На молоко и масло нет денег, а на коньяк, пожалуйста?» - жена махнула рукой.
Когда муж явился в министерство в протёртых естественным путём и замасленных в гараже джинсах, в свитере и с большим пакетом, жена чуть не упала в обморок.
- У тебя же есть финский костюм и дюжина белых рубашек, а в свертке что? Что там?- прошептала истерично и болезненно она.
- Подушка! – гордо ответил муж.
- Что-о-о? - почти запела в голос жена.
- Подушка, тебе говорю!
- Это что, называется презент?
- Да, в мои времена это был самый лучший презент для чиновника! Можно под жопу положить, чтобы не болел геморрой, можно под голову, поспать. Универсальное средство, я тебе скажу!
- Ты в своём уме?
- Ещё, в каком же? Конечно в своём. Не волнуйся, резуль-тат гарантирован.
Но делать было нечего, она провела его по мышиным коридорам, по которым бегала словно мыши, шурша бумажками чиновнички, подвела к двери хмыря – начальника отдела  и сказала:
«Иди сам, без меня, а то меня засмеют потом!»
Муж спокойно, как бы по привычке, толкнул дверь и вошёл внутрь святилища – отдела по перспективным модернизированным нанотехнологиям.
За столом сидел молодой человек лет тридцати пяти, в полном дресс-коде, в золочёных очках, просветлённых на сто двадцать процентов, и что-то тыкал в компьютере.
- Привет, - произнёс МГИМОшник.
Тот даже вздрогнул от такой фамильярности, чертыхнулся, видно что-то сорвалось в компьютере, и уставился на посетителя. Прошла минута, другая, но хмырь молчал, не задавая вопросов, а только пристально осмотрел джинсы, а потом уставился на огромный пакет. Молчал и Эдуард, ехидно взирая на до боли знакомую обстановку кабинета с портретом подвыпившего президента.
- Доложите по форме, кто, что, по какому вопросу, - наконец-то, выдавил с пренебрежением он из своего начальственно-го громкоговорителя.
- Моя фамилия Пушкин, служил я в МИДЕ, потом сократили, сейчас пишу стихи. А это вам презент.
С этими словами Эдуард, так звали мужа, вытащил из пакета подушку и водрузил её на стол алчного монстра. Тот опять замер на пять минут, ощупал подушку и вдруг, громко, почти как сумасшедший, загоготал!
- Поду-ушка! Ура! Моя мечта!  А то мне по рангу ещё не положена комната отдыха с кушеткой и душем. Кто вас надоумил? А вы знаете, я тоже пописываю стишата. Как-нибудь надо собраться и устроить поэтический вечер.
Эдуард понял, что Рубикон перейдён и пошёл в атаку. Тем более, что они были почти ровесники, хотя образование у хмыря было никудышнее – экономический факультет педагогического областного института.
- Когда я тянул лямку в МИДе, это был самый лучший презент. Чинушам попроще, дарили резиновые, надувные, рангом повыше перьевые, начальникам комплексных отделов пуховые, - доложил Эдуард.
- А я и не знал, - ответил, как заправский приятель, начальник.
- Вам я принёс самую современную, из какого-то суперна-носинтетика.
- Да что вы говорите? Супернано! Это ж надо! А где их делают? В США, небось?
- Нет, я сам сделал!
Опять пятиминутное молчание. Чинуша снял очки, протёр глаза и стал внимательно изучать подушку. Тряс её, мял. Нюхал, даже лизнул, но, так ничего не поняв, опять уставился на поэта.
- Шутите?
- Нисколько, видите ли, я уже год не работаю и кроме стихов начал изобретать. Это моя гордость! Самое главное её достоинство – она на 99 процентов уменьшает уровень  внешнего шума.
- А из какого материала подушка-то? – недоверчиво спросил хмырь, встав из-за стола.
- Видите ли, я пока не запатентовал своё ноу-хау, так что держу в секрете.
- А может, я вам помогу с патентованием, у меня есть знакомые в РОСПАТЕНТЕ, - запустил дурочку начальник.
- Вполне возможно!
- Ладно, я вас беру на должность своего зама с трёхмесячным испытательным сроком. Давайте выпьем, что ли, а то в отделе одни бабы, надоели со своей диетой.
Он налил в бокалы дорогого коньяка, видно дарственного, они выпили, закусив шоколадкой, тоже подаренной. Затем начальник предложил выпить на брудершафт, и Эдуард не отказался. Потом бог любит троиться, в общем, через час они стали приятелями -собутыльниками. Странно, но звонков в кабинете за это время не раздалось ни одного.
- А жена у тебя красивая! – мечтательно произнёс начальник.
- Да ещё и заботливая, - добавил его новый зам.
Часа два они болтали о бабах, как водится, ведь были они на работе, так что жена забеспокоилась, заглянула в кабинет, где они уже в полголоса пели песни, модные в их юношеские времена. Тут же закрыла и перекрестилась.
В общем, Эдуарда приняли, и через полгода он полностью вошёл в курс дела, потом стал ездить по разным весям в командировки, согласовывать финансирование и отмывание излишков бюджетных средств.
К нему также стали наезжать с мест просители, как сами понимаете, не с пустыми руками. А начальник нахвалиться не мог на нового зама, часто пропадал на «симпозиумах» (это значит - встречах с симпатичными дамами), а на работе его часто можно было застать спящим на той самой подушке.
Через два года в департаменте только и говорили об Эдуарде. Впрочем, тут и его жена постаралась, расхваливала его в коридорах, кое-что она ему подсказала, а он выдавал подсказки за свои инициативы. Кстати, оформил патент на свою подушку, включив в соавторы начальника департамента, а не своего непосредственного босса. Но он и не обиделся. Подушка заглушала все его обиды.
Тот начал потихоньку спиваться от безделья, что было сразу замечено в министерстве, опять же с помощью жены Эдуарда, и его перевели простым клерком, а начальником отдела сделали Эдуарда.
Но бывший даже не обиделся, так ему осточертела служба, так что он с удовольствием занялся своими хобби. Ходил в разные ЛИТО, общался с поэтессками всеми членами своего тела, даже вступил в союз писателей. Написал книгу, которую издали его знакомые, и которая произвела сенсацию в известных чиновничьих кругах, потому что в ней описывалась неприглядная сущность чиновников и их важной службы. Ну, почти, как у Гоголя.
Начальник департамента вызвал Эдуарда и задал ему вопрос: «А чем у вас занимается теперь ваш бывший шеф?»
- Сопровождает модернизацию в подотрасли нанотехнологий резиновой промышленности, - бодро ответил Эдуард.
- Да? А чем же конкретно?
Эдуард начал перечислять, но через минуту босс зевнул и махнул рукой.
- Хорошо, пусть продолжает нанонизировать свои презервативы, пусть почаще рвутся, ха-ха!
Эдуард подобострастно засмеялся шутке, и пошёл рассказывать её по коридорам власти.
Дома своей жене он почти каждый день подробно рассказывал о передрягах, взятках, махинациях, но она нисколько не удивлялась.
- Раньше за такие штуки расстреливали, - возмущался Эдуард,- а теперь только аплодируют мифическим успехам.
- Да, брось, правдолюбец, не проморгай своё счастье, да и моё тоже.
Вскоре объём «работ» так возрос, что Эдуарду потребовался зам. Он обратился естественно к своей жене, которая знала всё и вся.
- Хорошо, будет тебе зам, только учти свою историю, как бы он тебя не подсидел.
- Да, - задумчиво произнёс муж.
Вскоре в дверь его кабинета постучался молодой человек, в полном дресс-коде и с небольшим свёртком.
- Присаживайтесь, - сказал Эдуард.
- Спасибо, я постою, - и с этими словами, приблизившись к столу, положил свёрток.
- Что это?
- Маленький презент! – ответил претендент.
Эдуард развернул и … загоготал, как будто его щекотали подмышками сразу с двух сторон.
Это была маленькая резиновая подушка, ещё правда не надутая.
- Надуйте её, - приказал Эдуард.
Юноша старался из всех сил, когда подушка достигла метрового размера, раздался взрыв.
В кабинет вбежала жена Эдуарда.
- Что случилось, все живы?
Юноша красный как рак, стоял, опустив голову.
- Тут, вот… Она лопнула.
- А где вы её купили? - спросил Эдуард.
Тот ответил.
- Так это же наш заводик, его курирует, - сказал он, обращаясь к жене, - бывший, поэт-писатель, так его разэтак.
Нажав кнопку, он по ГГС попросил придти поэта-писателя.
Когда тот вошёл, Эдуард встал и подал ему в руки остатки резинового изделия.
- Ты, представляешь, она лопнула, хотя должна выдержи-вать давление две атмосферы.
Тот внимательно изучил клеймо.
- Ну, я им устрою разборку, - вскричал бывший.
Юноша, ничего не понимая, стоял и смотрел на жену Эдуарда, как бы спрашивая: А мне-то, что делать?
Жена молчала и только тихо хихикала. «Вот до чего доводят дело поэты и писатели, находящиеся у власти», - думала она.
- А вы, - это Эдуард обратился к юноше, - приходите через недельку, что ли, там посмотрим, что с вами делать.
Молодой удалился.
- Эдик, да возьми ты его, он хороший. Ничего не знает, не умеет, только что закончил какой-то университет, сам, знаешь, как там теперь учат, так что года два будешь жить спокойно, - скороговоркой произнесла жена.
- Так это новый претендент на должность твоего заместителя приходил с презентом? - наконец, дошло до писателя, с этими словами он схватился за живот и буквально застонал от смеха.
- История повторяется, но виток спирали явно не в твою пользу Эдуард! - произнёс с пафосом писатель, - хорошая тема для саркастического рассказа, - как бы раздумывая про себя, закончил он.
- Это ты ему посоветовала купить подушку, - с явной претензией обратился Эдуард к жене, но она только укоризненно на него посмотрела и отвернулась.
- Шутки, шутками, а мне что-то не по себе, вдруг начнут проверять, куда истратили миллиарда три. Вот тебе и нанонизация народного хозяйства. Если уж подушки не могут сделать, то, что говорить о танках и ракетах, - размышлял, ходя по кабинету, Эдуард.
- Ладно, давайте выпьем, как в старые добрые времена, - сказал он и достал дарёный коньяк, наливая три бокала, - жёнушка, присоединяйся.
Они уселись в кресла, потягивая духовитую жидкость из Франции, и долго молчали.
А в головах у них крутились одни и те же мысли, о своей судьбе, о гротесковой ситуации в министерстве, да и во всей стране!
                24.06.2011               

SECOND LOVE
Маленький эротический роман
Пролог
Седой лысоватый худощавый старик спускался по деревянной крутой лестнице в Голосов овраг в Коломенском заповеднике. Шум улицы потихоньку затихал, и звуки оврага на-полняли воздух. Стучали соловьи, вкрадчиво журчал ручей. Вдруг он услышал английскую речь. Через два пролёта внизу стояла пара: молодая симпатичная блондинка лет двадцати пяти и высокий темноволосый парень. Она что-то быстро говорила на чистейшем, академическом английском языке, разводя руками по сторонам, а он, с трудом подбирая слова, с «нижегородским» акцентом ей отвечал. Его  English не шёл ни в какое сравнение с её произношением. Видно было, что она немного сердилась.
- Павел, ну когда же вы начнёте говорить? – нервно дёргая его за рукав рубашки, проговорила она.
Но в её голосе не чувствовалось злости, скорее она переживала.
Старик невольно замер и начал прислушиваться. Но как назло зазвонили колокола, сначала на колокольне у храма Вознесения, а потом с другой стороны оврага в храме Усекновения.
- Ирочка, пожалей меня, я и так весь потный.
При этих словах у старика ёкнуло сердце, в висках забился пульс.
- Опять давление, - подумал он.
- Fifteen years ago, fantastic, - произнёс он громко.
- O? Very good pronunciation, - сказала блондинка и как-то уважительно посмотрела на старика.
- Who are you? – спросила она.
- I am a writer, - последовал ответ.
Парень только переводил глаза со старика на свою спутницу.
- Учитесь, Павел! – назидательно произнесла она.
Старику стало совсем плохо, он остановился, буквально впился взглядом в женщину, но больше ничего сказать не мог.
Воспоминания нахлынули лавиной. А было это почти пятьдесят лет назад.
- Сюжет! – подумал он про себя.
                Первый семестр
Бабье лето было в самом разгаре,  солнце ещё щедро па-лило в широкие окна аудитории знаменитого вуза. На четвёртом этаже в маленькой комнате на десятерых шло семинарское занятие по иностранному языку.
- Почему вы всё время улыбаетесь, молодой человек, я разве говорю что-нибудь смешное? – спросила молодая миловидная русоволосая голубоглазая преподавательница на первом занятии по английскому языку в институте у студента, сидящего на первой скамье.
- А я всегда улыбаюсь, когда встречаю красивую девушку, ещё с детства, - ответил брюнет, встав во весь свой рост и вытянувшись на цыпочках!
Все вокруг загоготали. Особенно Гена, который был старше всех на два года и смотревший на салаг свысока.
- С детства? С каких это лет? – заинтересовалась училка, - как ваша фамилия?
- Иглов Паша, - представился смеющийся студент первого курса.
- Хорошо, садитесь и слушайте внимательно, что я буду говорить. И запомните, я не девушка… - тут все громко загоготали, а ваш преподаватель, - тут гогот только усилился.
- Давайте, давайте, а мы возьмём, - крикнул Гена.
- А вы знаете, Иглов, что Eagle по-английски орёл? – продолжила училка, не обращая внимания на хамство.
- Спасибо, конечно, знаю, ведь я закончил английскую спецшколу.
- Ого, это здорово, поговорим? – воодушевлённо, как-то по-свойски, произнесла Ирина Викторовна. Так звали препода-вательницу.
Услышав первую фразу, начинавшуюся словами: «you are Pretty women…» - произнесённую Пашей, она покачала головой и назидательно сказала: « Вам надо работать над произношением!»
- А вы мне поможете?
- Okay, - был ответ.
После этих слов Ирина Викторовна отвернулась к доске и начала писать задание на английском языке. Все зашуршали, быстро записывая. Занятия пошли по обычному руслу. Кто-то спрашивал по-русски, а Ирина отвечала по-английски. Это привело к замешательству некоторых студентов, но Паша быстро переводил, а Ирина строго на него смотрела, но ничего не говорила.
Когда семинар кончился, все разбежались, а Ирина остановила Пашу и начала рассказывать ему, как важно знать английский.
- Почти все Нобелевские лауреаты создали свои открытия на английском, вся литература и симпозиумы только на английском, вещала она, - Вам надо всерьёз заняться языком, если Вы хотите стать учёным.
- Конечно, хочу, у меня два брата кандидаты наук, правда, знают язык не очень хорошо. Ирина Викторовна, извините, я побежал, а то следующая лекция в другом корпусе, а туда ходу десять минут.
- Заходите на кафедру иностранных языков, комната №…, когда будет время, я там каждый день до пяти часов, - сказала вдогон училка.
Но Паша уже мчался по коридорам.
- Чего привязалась, - думал он про себя.
Через два дня был опять семинар по языкам. «Англичане» были с молодой Ириной, а «немцам» досталась старушка Полина. Паша опять улыбался, глядя на неё, но Ирина, при-выкнув к этому, почти не обращала на него внимания. Она начала принимать «тыщи» - перевод текста из газеты «Moscow News» у других. До него очередь не дошла. После занятия он задержался  и подошёл к Ирине.
- А меня, почему не спросили, - с обидой выпалил он.
- Я уверена, что у вас всё оккей, - ответила она, - а почему Вы не зашли на кафедру?
- Закрутился. Особенно донимают мастерские: токарю, фрезерую, сверлю, строгаю, долблю, весь в масле, - скороговоркой ляпнул Паша.
- Да, привыкайте, это такой уж у нас ВУЗ. А, получается, долбить? – съехидничала она.
- Все тиски прострогал, выгнали даже. Очень много шума, это точно не моё.
- Знаете, что Паша, она впервые назвала его именем, давайте говорить друг другу ты, ведь на английском нет место-имения «Вы». У нас с вами разница в возрасте всего шесть лет, хорошо?
- Буду стараться Ирина! – удивлённо произнёс студент.
И опять убежал на очередную лекцию. Он никогда их не пропускал, такой уж был характер, тем более что читать учебники и сидеть в читалке, как делали другие, особенно не москвичи, он не любил.
А Ирина, собирая свои бумажки, думала, какие всё-таки эти юноши глупые. Не понимают намёков и не хотят идти на сближение.
Она была замужем за очень взрослым человеком, дипломатом по профессии, который до позднего вечера торчал в своей высотке на Смоленской, приходил уставшим, и, почти, не обращал на неё внимания. А ведь ей было всего двадцать четы-ре года, она была, как говориться, в самом соку. Возвращаясь с кафедры в шесть, она быстро принимала душ, готовила ужин, который муж никогда не ел, кушала, смотрела телевизор, слу-шала музыку, которая её заводила, слонялась по трёхкомнат-ной квартире на Бауманке. Она думала о том, как влюбилась с первого взгляда в преподавателя в ИНЯЗЕ, когда он пришёл читать лекцию о международных отношениях. А в житейских отношениях не понимал ни черта.
Их роман был быстротечным, потому что после его развода с первой женой он стал не выездным, и ему срочно надо было заполнить графу в анкете. Она горела любовью, а он гасил этот костёр, её энергия не находила выхода. Мама сказала ей, что пора рожать, но муж не хотел, он рвался за границу, но это никак не получалось. Всегда находились блатные на долж-ность послов и первых секретарей, а на более низкие должности он не соглашался, ведь он уже был заместителем начальника самого крупного отдела, служил в МИДе уже двадцать лет. Ирина с трудом понимала его проблемы, но её молодой орга-низм требовал вспышек и разрядов, а их не было. А тут на пути молодой, горячий, умный парень с ярко выраженной харизмой самца. Она понимала, что это порочно, но ей явно не хватило в юности ярких впечатлений. Что-то неведомое толкало её к Паше, то ли желание его действительно научить языку, то ли греховная страсть. Ведь секса в СССР тогда ещё не было!
На следующей неделе Ирина пришла на семинар в короткой юбке, в колготках, что по тем временам было сверхмодным, в полупрозрачной кофточке без лифчика, так что её молодая грудь привлекла всеобщее внимание. Правда, сосков не было заметно. Все ахнули, притихли и заворожено смотрели на неё.
- Иглов, коли её, - съязвил Гена довольно громко.
 Ирина услышала и как-то уничтожающе на него взглянула.
- Так тому и быть! Иглов, прошу на сдачу «тыщ», надеюсь, вы приготовились.
- Off course! – громко, по-солдатски, ответил Паша и почти бегом побежал к её столу, как будто боясь, что кто-то его опередит.
Это вызвало всеобщий хохот, громче всех смеялся, конечно, Гена, отпуская при этом похабные шутки, но уже вполголоса.
 Они сидели рядом, она ручкой показывала, где читать и переводить, а он, стараясь изо всех сил,  напрягаясь и потея, довольно сносно читал и переводил. Он даже не заметил вначале, как коленка Ирины, даже не коленка, а уже оголённое бедро, так что виднелись темные полосы на колготках, плотно прижалось к его ноге, а когда почувствовал тепло, увидел рядом её тело, вздрогнул и запнулся. Ирина, почувствовав это, ещё теснее прижалась к нему, так, что он локтём уже чувствовал её молодую упругую не кормившую детей грудь с уже напрягшимися сосками.
Текст был невзрачный, про визит Брежнева. Через пять минут Паша ощутил судорогу внизу живота, вздрогнул сам, Ирина уловила это, и прикоснулась своей рукой к его руке.
Паша как-то странно заикнулся, и что-то горячее разлилось у него в трусах. Ирина тоже вздрогнула, глубоко вдохнула, оторвала руку и на секунду затихла, сжала свои капроновые ноги и…
- Спасибо, отлично, я довольна, вы полностью отчитались за прошедший период - очень громко и с торжествующей улыбкой проговорила она, - вы свободны, Иглов!
Паша встал и на дрожащих ногах еле доплёлся до своей парты.
- Ты, чего? - спросил его Алик, сосед по скамье.
- Отстань, устал. Хочу спать, - громко рявкнул на него Паша.
Ирина, услышала это, только взглянула на него и улыбнулась, вызвав другого.
На перемене Паша сообщил ребятам в курилке, что, кажется, училка клеится к нему.
- Да, брось, ты, - сказал Гена, весьма опытный в любовных делах, но бестолковый в учёбе, - нужен ты ей, салага!
- Боюсь, что это правда, - резюмировал Паша.
Ведь он не был мальчиком, у него уже был один «роман» с одноклассницей на даче у друга Саши в Перхушково на новый год. Они напились наливок, сделанных дедом друга, до чёртиков в глазах, а ночью Зоя позволила ему «это». Впрочем, когда потом, она приглашала его к себе домой, была в одном халатике, а трусики демонстративно висели на стуле,  он никогда не позволял себе больше вольностей, боялся. Ведь она была, впрочем, как и он, несовершеннолетней. А за год до этого его друга детства Коку посадили в колонию за изнасилование несовер-шеннолетней.
После лекций Паша хотел идти домой, но ноги сами принесли его на КИНЯЗ (так они называли кафедру иностранных языков).
Увидев его, Ирина, нисколько не смущаясь, представила его другим, среди которых были уже старенькие седые тётки.
- Это мой лучший студент, Паша Иглов, правда ему ещё долго предстоит совершенствовать своё произношение.
Она сделал ударение на слове долго.
- Yes, - подтвердил Паша, ехидно улыбаясь, - с Вашей помощью, Ирина Викторовна, я и горы сворочу!
- Горы не надо, - сказали хором старушенции, рассматривая его через толстые очки.
- Давайте найдём пустую аудиторию и немного поработаем, - предложила Ирина.
- Я с удовольствием, - расхрабрился студент, - только недолго, а то кушать очень хочется!
- А у меня есть бутербродики! – Ирина встала, взяла сумку и, взяв под руку Пашу, удалилась с кафедры.
Старушки переглянулись.
- Да, что же вы хотите, у неё муж старик! – сказала одна, что была помоложе.
- М-да, - протянули хором другие.
Ирина и Паша пошли по этажам, куда-то вверх, на шестом они нашли маленькую аудиторию, человек на десять, она пропустила его вперёд, а сама закрыла дверь на задвижку. Паша вздрогнул от этого щелчка, обернулся, бросил портфель и бросился к Ирине. Крепко обнял её, точнее схватил в охапку и впился, как вампир в её накрашенные губы. Она со стоном обвила его руками, коленкой забралась ему между ног и замер-ла, чувствуя, как его естество напрягается. Потом отпрянула, секунд десять смотрела в его глаза.
- Наконец-то, мой глупыш, - тихо промолвила она.
- I love you, -прошептал Паша.
- It,s wonderful, - ответила она.
Потом произошло нечто непонятное для юноши Паши.
Она усадила его на скамью, села рядом, опустила голову ему на колени, и…  Он только обнял её голову, втягивая аромат неизвестных духов,  и гладил её уши и затылок. Через минуту Паша охнул, а Ирина, отпрянув и слегка вскрикнув, начала его целовать в лоб, щёки, губы. Рот её был полон пахучей жидкости, жидкости вечности…
Потом она подняла юбку, хотя та уже давно была где-то на поясе, спустила колготки, а трусиков вовсе не было…  Ах, если б видел их Гена.
Слов тоже не было, были только международные междометия, понятные для всех живущих на Земле.
Через полчаса, они, отдышавшись, сидели рядом, как про-винившиеся школьники и молчали, молчали по-английски, как бы уходя друг от друга без слов.
- Спасибо, - сказала она первой.
- Что ты? Ты открыла мне новый мир, мир любви взрослой женщины, прости меня за глупость.
- Мне пора домой, проводи меня, если можешь.  Ах, прости, я совсем забыла, поешь, ты голодный. Она вытащила бутербродики с белой рыбой.
Но Паша не смог есть, он только смотрел и смотрел в её радостные посиневшие сильнее обычного глаза.
Их встречи были не частые, один раз в неделю. Они всё время убегали в ту самую первую их аудиторию, но иногда эта комната была занята, а другую они искать не хотели.
В декабре Паша позвонил его друг детства, с которым они дружили с четвертого класса, сообщил, что его мать уезжает в отпуск на зимние каникулы, квартира освободится, и было бы неплохо организовать встречу, как в прошлом году вместе с Ниной и Зоей. Оказалось, что его роман с Ниной, пухленькой небольшого росточка начитанной блондинкой продолжается, а её подруга Зоя вспоминает о нём, Паше.
- Саша, вообще, я бы не прочь встретится с Зоей, но полно занятий, а у тебя с Ниной что?
- Уже всё, - был короткий ответ.
- Поздравляю, когда свадьба?
- Не разрешают пока родители.
- Саша, знаешь, а у меня тоже роман, расскажу при встрече.
В пятницу он заехал к нему после института, благо всего-то четыре остановки на метро и пять минут пешком. Они посидели, пока не пришла его мать, не любившая Пашу. Ведь Паша был сирота, а она была когда-то замужем за сыном посла и очень гордилась этим. Но сынок посла её бросил с маленьким сыном и женился на черноокой красавице-брюнетке, хотя мать Саши была блондинкой и считала себя русской красавицей.
- Опять пьёте, рановато привыкаете, - сказала она, - вы бы Паша лучше бы помогли Саше с математикой. У него скоро зачёт, а он не сдал ни одной контрольной.
- Нет проблем. Давай хоть сейчас займёмся.
То, что показал Саша, его рассмешило.
- Это разве математика, это почти арифметика!
- Да, конечно, у нас в Горном институте всё попроще, только никак не пойму, что такое интеграл!
Паша с удовольствием на пальцах начал ему рассказывать, да так смешно и наглядно, что даже мать рассмеялась.
- Ну, наконец, понял, - выдохнул Саша.
- Вам надо набрать учеников и зарабатывать деньги, хотите, помогу? - встряла его мать.
- Времени нет, спасибо. Да и куда их девать деньги-то, на водку, что ли тратить?
Уже вечером он ехал к себе домой и думал, что практичные женщины нужны мужикам. Направят на путь истинный. А вот какие мужики нужны женщинам. Самцы, что ли? Раздумы-вая над своей ролью в новом романе, Паша всё чаще испыты-вал отвращение от этих встреч на скамьях института. А где встречаться? Дома у него нельзя, мама. Да и она, Ира, не пой-дёт, у неё нельзя  - муж. На улице уже холодно, снимать кварти-ру дорого, вот если мать друга уедет, будет возможность. А тут Зоя нарисовалась.
- Ба, а что если напроситья к Саше и снять у него квартиру, пока его матери не будет, - подумал Паша.
Набрал его номер, изложил проблему.
- Я не прочь, только мне ведь тоже нужно с Ниной поупражняться.
- Хорошо, давай так, два дня ты, два дня я, - начал торговаться Паша, - а в промежутках я позанимаюсь с тобой математикой.
- Идёт, - резюмировал Саша.
Паша тут же позвонил Ире, рассказал с нескрываемой радостью в голосе, что хата нарисовалась, через неделю можно будет испытать. Помолчав минуту, она сказала, что согласна.
За три дня до нового года вечером, после занятий, они уже были на квартире. Пили шампанское, опуская в бокалы кусочки шоколадки, и наблюдая, как они сновали туда-сюда, вниз, вверх. Ели эклеры и… целовались. Ира чувствовала себя неловко. Но, опьянев, сама предложила погасить свет. Чего она стеснялась? Но что произошло дальше, было для Паши неожи-данностью. Она издавала какие-то непонятные звуки, похожие на трели соловья.
- Что с тобой, ты никогда так не реагировала.
- Так никто же не услышит, а у меня это произвольно получается.
- А в аудитории?
- Приходилось сдерживаться.
Потом они опять сидели на кухне, допивали уже без пузырьков шампанское, шоколадки лежали на дне, как мины.
- Проводи меня домой.
- Как ты не останешься ночевать?
- Ты, что с ума спятил, муж дома.
- А ты позвони, скажи, что ночуешь у мамы.
Она задумалась на минуту, потом взяла телефон, позвонила маме, потом дипломату. Видно было по её напряженному лицу, что он сердился.
- Уф, оказывается, врать тяжело.
- Ничего. Такова участь любовников, - спьяну сморозил Паша.
Она не обиделась, и они пошли спать. Это была их первая совместная ночь. Тело к телу, иногда они без причины потели, отворачивались, но вновь сплетались как вьюны. Час в три ночи Паша проснулся и ощутил прилив мужской силы, начал будить её. Но это никак не получалось. Она сквозь сон что-то пробормотала и впустила его в своё лоно…
- Любовь со спящей женщиной – это восхитительно, прошептал Паша и рухнул на подушку.
- А-о-у, - только и произнесла Ирина.
Утром, когда они проснулись, было темно, Ира встала, и несколько капелек упали из неё прямо на пол.
- Что ты со мной делал ночью?
- Ничего сверх естественного, - самодовольно прошептал Паша.
- Ах  ты, негодник, изнасиловал спящую женщину?
Она артистически набросилась на него с кулаками, но потом об этом пожалела. Паша обхватил её и повалил обратно на диван…
Зима была в самом апогее, но солнце уже повернуло на лето. Они гуляли по Сиреневому бульвару, прижимаясь друг к другу. Было очень холодно.
- Давай новый год встретим здесь! – предложил он.
- Нет, никак не получиться, муж всегда куда-нибудь ведёт меня в гости к своим дипломатикам. Там такая скукота, но не отвертеться. Могут счесть за зазнайство.
- Придётся встречать как в прошлом году, вместе с Сашей, Зоей и Ниной.
- С кем это?
- Мы одноклассники, дали зарок встречать новый год вместе в прошлом году.
- Ладно, я разрешаю, - деланно произнесла Ира.
Они ещё три раза ночевали вместе, пока не приехала мама Саши, так что их любовь, их чувственная любовь приобрела новые оттенки.
Пришла зима,  а с ней сессия, которую Паша сдал неплохо, только физик его завалил, поставил хорошо. Ирина ему сочувствовала, хотела даже помочь, сходить к физику для организации пересдачи, но Паша еле отговорил её.
- Он потребует с тебя выкуп, сама понимаешь чем!
- А он хорошенький? - кокетливо спросила плутовка.
- Маленький и рыжий, а голос скрипит как несмазанный замок.
- Фи, - это не в моём вкусе.
Наступили каникулы. Ирина звонила ему домой по утрам, как только уходил на службу муж. Паша приезжал к ней, и их встречи походили на какой-то сумасшедший порнографиче-ский фильм. Они занимались любовью на супружеской крова-ти, в ванной, даже в коридоре, когда она только закрывала входную дверь. Только на двух местах в просторной квартире лежало табу: на кабинете мужа, куда она запретила даже вхо-дить, и на лоджии – она страшно боялась соседей. Эти запреты ущемляли достоинство Паши, но он пока не придавал им зна-чения.
Однажды, когда её муж был в зарубежной командировке, Паша остался у неё ночевать. Часа в три ночи они обессиленные заснули в самой неожиданной позе. Вдруг ночью Паша почувствовал холод, проснулся и увидел, что Иры рядом нет.  Он вскочил, бросился вначале в ванную. Потом в гостиную, но её там не было. Мокрый пот прошиб юношу. Он на цыпочках подошёл к выходной двери, посмотрел в глазок, никого! Ключи лежали на месте. Потом, крадучись подошёл к кабинету мужа, открыл дверь и не увидел. А скорее почувствовал в темноте движение штор на двери, ведущей на лоджию. Стремглав, с дрожью в ногах он бросился туда, вбежал на лоджию и увидел Иру, полуодетую, в халатике. Она смотрела в небо, по которому плыла пятнистая луна. Он подошёл сзади тихо, так что она не услышала, крепко обнял её, как бы не пуская на небо.
- А ты знаешь, что мы видим свет от звёзд, которые уже погасли, умерли, превратившись в чёрные дыры.
- Что за чёрные дыры?
- Точно никто не знает, известно только, что после взрыва, звёзды сжимаются и перестают излучать. Всасывая энергию вокруг себя, чтобы снова вспыхнуть.
- А меня больше волнует Луна. Особенно вон то, тёмноё большое пятно. Я бы туда полетела.
- Ты, что болеешь лунатизмом? – спросил он шёпотом.
Ира вздрогнула, как бы возвращаясь из космического пу-тешествия, повернулась к нему лицом и… заплакала.
- Завтра ты уедешь, и я останусь одна. Мне страшно быть одной. Когда мне было шесть лет, к нам ночью позвонили в дверь, вошли КГБешники и арестовали маму и папу. Я спряталась под кровать и видела только их сапоги. Они искали и меня, но папа сказал, что я у бабушки, и они ушли, а я осталась одна. Так и лежала до утра под кроватью, замёрзла. Ведь был январь. Потом залезла в родительскую кровать и проспала там до обеда, пока не пришла бабушка.
- За что арестовали? В январе ты говоришь? А я как раз родился в январе.
- Они были врачами в Кремлёвке. – продолжала Ира, не слыша его, - потом от бабушки я узнала, что я приёмная дочь. Их сын погиб в первые месяцы войны, а мама больше не могла иметь детей, ведь ей уже было за сорок. Тогда они и решили взять девочку из детского дома. Меня они взяли потому, что я была тоже из семьи репрессированных.
- А мой отец вернулся с фронта только в сорок шестом. Так это твоя квартира?
- Мамина и папина, точнее бабушкина. С шести лет она меня воспитывала, научила языкам: английскому, французскому и немецкому.
- Ого! – невольно вырвалось у Паши.
- Но меня не хотели брать в институт, тогда ещё не было реабилитации, но всё-таки через год взяли, я поразила всех на приёмном экзамене.
- Так ты решила стать для меня тоже бабушкой и обучить языкам?
- Ты и впрямь считаешь меня бабушкой?
- Извини, шутка дурацкая, теперь я буду твоим пажом.
- А я твоей царицей.
С этими словами она обняла его, и он отнёс её, совсем уже холодную, в супружескую постель. Теперь она властно прика-зывала ему выполнять все её прихоти. Паша повиновался, ведь он впервые понял, почувствовал всю прелесть любовных отношений. Раньше всё происходило как-то мельком, эпизодически, с оглядкой и боязнью быть застуканными. Взрослая женщина охотно делилась с ним опытом, с восторгом воспринимала его придумки, особенно когда он давал волю своим рукам, как бы дирижируя её чувственностью.  Она в ответ забралась мизин-чиком глубоко внутрь его напрягшегося жезла, сжала его  мошонку и так они довели друг друга до экстаза. Жаль только, что она сдерживала свои эмоции, только стонала и целовала его, слегка покусывая.
Встали в десять, светило солнце, был мороз градусов десять, она быстро побежала в ванную, долго плескалась там. Вышла с мокрыми волосами, вся розовая, распаренная и, конечно, Паша вновь набросился на неё и, хотя она отбивалась, снова насладился её телом, её глазами и стонами.
Встав, Паша взял ручку, уселся за её стол и начал писать:
Волна за волной, как молнии в теле,
Но хочется снова искрить и искрить,
Покинуть объятья уставшей постели,
Порвать на клочки любовную нить.
Твой голос услышать, повтор переливов,
В глазах утонуть, забыв о земле,
Вновь вспыхнуть огнём…
Уставшая, она ещё полчаса лежала, но потом, заинтересовавшись подозрительной тишиной, подошла к Паше на цыпочках, и заглянула.
- Что? Ты пишешь стихи? А ты знаешь, я в институте переводила Байрона. Хочешь посмотреть?
- Да, ещё лет с пятнадцати, когда пришла первая любовь.
- А теперь, что вторая, что ли?
- А у тебя наша, какая по счёту?
- А кто тебе говорил, что я тебя люблю? – произнесла она роковую фразу, пронзившую сердце Паши до острой боли.
Повисла долгая тишина. Паша перестал мучительно подыскивать рифму к слову – «переливы», повернулся к ней, встал и начал молча одеваться.
- Ты, куда это собрался, смотри какой день, пойдем гулять.
Но Паша не отвечал, подошёл к двери, обернулся.
- С не любимыми не гуляют, а просто спят! Прощай!
Ирина смотрела на него и молчала, но не подошла, не помешала открыть дверь. Громкий стук двери привёл её в чувство.
- Неужели это конец? - подумала она.
В тот же день, вечером, она позвонила ему домой.
- Ты не дописал стихотворение, приезжай быстрее, а то я выкину его! И мой перевод не посмотрел!
- Не надо угроз, я напишу другое, но уже не тебе! – с пафосом крикнул в трубку Паша и бросил её.
Размолвка длилась два дня, всего два! Паша позвонил ей рано утром, когда она ещё не могла уйти на работу.
- Прости, любимая!
- Приходи быстрее… любимый, - чувствовалось, что последнее слово далось ей с трудом.
Уже через час, Паша с букетом гвоздик был у её дверей.
Как только она открыла, он набросился на неё, впопыхах сбрасывая с себя одежду.
- Ты с ума сошёл, заморозишь, совсем холодный.
- Согрей меня, я чуть не умер от холода.
Два часа они не могли оторваться друг от друга.
- Садись и допиши стихи! – приказала она, достав недописанный листок.
Паша продолжил:
Вновь вспыхнуть огнивом игривым,
Чтоб в сердце любимой оставит свой след.
- Вот, получи, - сказал поэт.
Ирина прочла и, обняв его, уронила несколько капель слёз на его шею. Потом принесла ему свой перевод, и Паша надолго погрузился в чтение. Она сидела рядом и смотрела, как он шевелит губами, чешет голову, что-то черкает. Потом он дал ей отредактированный текст.
- О, так это совсем другие стихи. В те времена так не любили, ты слишком волен в переводе.
Теперь она погрузилась в чтение, только качала головой и иногда всхлипывала.
- Как прекрасна встреча после разлуки. Может, стоит почаще разлучаться?  А ведь он настоящий поэт! Только это никому не нужно, – думала она.
Потом они сидели на кухне, заботливая хозяйка кормила своего скакуна мясом, оливками. Глядя, как он поедает пищу, она улыбалась. Но когда он начал вытирать тарелку кусочком хлеба, так, что она заскрипела, невольно вздрогнула.
- Паша, не возражаешь, если я тебя научу этикету, принятому в дипломатических кругах?
- Учи, а это не больно?
Она засмеялась, начала рассказывать, как надо есть вилками и ножом. Потом показала, как помешивают чай, не стуча ложкой о чашку.
- Ты не думай, что я такой валенок, - сказал Паша, - просто меня так есть научил мой дядя, муж маминой сестры. Он родом из деревни и страшно сердился, когда кто-нибудь не доедал его угощение, тем более что еду, он готовил сам, ведь его жена умерла ещё в сорок пять лет. Когда умер мой отец, мне не было ещё одиннадцати лет, на похороны меня не пустили, дядя Коля взял к себе домой. Там то он меня и научил, как надо потреблять пищу, всю без остатка.
- Прости, ради бога, я не для этого взялась тебя воспитывать, но ныне другие времена, «встречают по одёжке»!
После еды Паша снова потянулся к своей любимой, но она пригласила его в ванную комнату, раздела и, увидев густую растительность у него подмышками, рассмеялась.
- Так, ещё один объект для воспитания, смотри, как должно быть.
С этими словами она скинула халатик и начала поворачиваться перед его глазами, подняв руки вверх. Потом взяла какую-то незнакомую Паше бритву, и быстро, за минуту, довела его пахучие места до блеска. Посмотрев вниз, она увидела во всём великолепии его достоинство, но только взяла его в левую руку, а правой ловко начала снимать волосы вокруг.
- А это ещё зачем? - спросил Паша.
- Увидишь и почувствуешь скоро.
Потом она забралась в ванную, дала ему в руку бритву, облокотилась на стену, выставив свои прелести.
- А теперь ты меня освободи от атавизма, - заговорщически прошептала она.
Паша трудился минут пять, весь вспотел, истекал не только потом, но и… Ира быстро наклонилась, слизнула и высосала избыток жидкости. Потом она включила душ, намы-лилась пахучим заграничным мылом и намылила его, поверну-лась к нему спиной и, не дав ему опомниться, обволокла его член своими ягодицами, и он попал туда, куда частенько впус-кала Екатерина графа Орлова. Паша вскрикнул, ему было больно, но она ловко начала двигаться и он почувствовал досе-ле никогда не испытанное наслаждение. Ира всё убыстряла темп, но вода их охлаждала, а по мере исчезновения мыла, чувства обострялись. Паша обхватил и сжимал её груди, цело-вал спину и затылок, потом опустил пальцы правой руки в её  потаённое место и почувствовал, как внутри содрогались её мышцы при каждом его движении. Это продолжалось, наверно, полчаса, Паша уже  ничего не чувствовал, задыхался, наконец, она повернулась и буквально начала проглатывать его губы, а потом, присела на корточки и …  И при этом тихо смеялась утробным смехом.
- Теперь понял, для чего мы стали с тобой мальчиком и девочкой? – спросила она.
- Ты просто  волшебница!
Они потихоньку отдышались, вытерли друг друга полотенцами и опять пошли на кухню, поедать десерт и пирожные.
Потом они пошли гулять к Яузе в парк, долго бродили, окоченели, вернулись домой. Она быстро приготовила новую гору жареного мяса с аджикой, и с удовольствием смотрела, как он поедал белок, для восстановления истраченного без остатка в бурные часы.
Паша несколько раз предлагал Ире покататься на лыжах, но она всегда отвергала его предложения. Только в кино она соглашалась ходить вместе, и то, они встречались  внутри кинотеатра перед самым сеансом, иногда она опаздывала и не успевала на киножурнал. Всё это злило Пашу, но он терпел. Он понимал, что стал любовником замужней женщины, а о чём-то большем ему не приходилось мечтать. Ира отказалась познако-миться с мамой, даже с братьями, о которых было известно в институте. Зрелая любовь захлестнула Пашу, как девятый вал, он не придавал деталям никакого значения. Главное - он её любил. Они часто говорили о любви, она, не краснея, признава-лась, что романтическая любовь бывает только в сказках. Настоящая любовь должна быть, прежде всего, телесной. После просмотра кино они часто спорили об их содержании, страсти накалялись, но, наконец, Паша с ней соглашался, и она, после этого, была неудержимо ласкова в постели.
Каникулы пролетели как один день.
                Второй семестр
Второй семестр началась неожиданно, встречи стали реже, а на занятиях по языку, они только переглядывались. Ирина предложила ему выступить на вузовской конференции, проводимой на иностранных языках. Паша взялся готовить доклад о полёте американцев на Луну. Месяц ушёл на отработ-ку текста, потом он начал учить его наизусть. Ирина слушала его, поправляла, ругала за гнусное, как она говорила, произношение, но всё-таки рекомендовала на конференцию.
На заседании он выступил хорошо, с умным видом водил указкой по схеме полёта, но сделал грустный вывод о том, что советские технологии не позволяют повторить достижение США.
В зале раздался шум, какой-то профессор встал и на русском, что противоречило задуманной конференции, выругал Пашу.
- Не говорите о том, чего вы не знаете! – гневно произнёс он.
Ирина встала и попросила его высказать своё мнение на английском или немецком языке. Тот смутился и вышел из зала под общий хохот студентов.
- А может он говорит по-французски? – крикнул кто-то в зале.
Хохот ещё больше усилился.
Но Паша воспринял замечание близко к сердцу и тоже покинул конференцию.
На следующем семинаре Ирина отчитала его за уход, обвинив в неуважении к товарищам по сообществу.
Это был вторая размолвка в их отношениях.
Ирина, поняв это значительно позже, пыталась искупить свою вину всяческими излишествами или даже извращениями. Она приглашала его домой, даже когда муж не был в команди-ровках, кормила и развлекала. Особенно ей нравилось слушать различные похабные записи произведений Баркова в исполне-нии Качалова про похождения Луки Мудищева и графа Орлова и Екатерины.  Она ставила кассету в новенький малогабарит-ный магнитофон Сони и хитро смотрела на него, наблюдая за его реакцией.
- Вот, ведь был «поэт», жил одновременно и соревновался с Пушкиным. А ты так можешь писать?
- Наверное, смогу, надо попробовать. Ну, например:
Манящий взгляд, влекущая улыбка,
Прикосновение мятущейся руки:
«Скользи во мне, я голодна как рыбка,
От разума на часик отрекись».
- Хочу быть рыбкой, а ты будешь моим крючком? - зашептала  Ира, накрывая его своим телом.
В эти моменты она позволяла и даже просила повторять с ней проказы царицы, но уже не в ванной, а прямо в постели. Только вместо мыла использовала пахучую, возбуждающую, фантастически скользкую жидкость, которой, незаметно для него, мазалась. В начале Пашу это смущало, но вскоре он при-вык, и сам требовал от неё грубых шалостей. Впрочем, и она требовала от него всего или почти всего. Поцелуи в детском смысле слова, в их отношениях прекратились, но в широком смысле слова были самыми желанными.
Больше всего она боялась, что муж может вернуться неожиданно, и она всегда готовила в своей комнате учебники и тетради, как будто студент приходил брать у неё уроки. Паша смеялся: «О, если б знал он, какие, кто и кому здесь дают уро-ки». Ира на его смех лишь слабо улыбалась, но ценила его за появившийся, наконец, философский подход к их отношениям.
Пришла весна, а с ней воля, природа звала их к себе, они начали ездить в Измайлово, иногда за город. И здесь он впервые услышал, как она кричит. Но не  те трели, что были на квартире Саши зимой. Это были какие-то животные звуки, почти арии. Казалось, что от криков она испытывает ещё больший оргазм.  Она часто спрашивала Пашу, а почему он так сдержан и издаёт лишь кратковременные стоны. Он пожимал плечами и спрашивал: «А, зачем?»
Однажды они поехали за ландышами по рижской дороге в Малиновку. Был конец мая, заканчивалась зачётная сессия, так рано, потому что первый курс отправляли на целину.  Жара уже давала о себе знать, дни были длинные.   Казалось, что белые ночи всё прощают и даже соловьи не смолкали днём в поисках своих невест. 
Ира была в коротких шортах, в той самой полупрозрачной блузке, как всегда на голое тело.
Сойдя с электрички, они пошли по лесополосе, вдоль которой росли трепетные ландыши. Паша рвал их и отдавал Ирине, а та вдыхала и стонала.
- О, как этот запах напоминает запах греха!
- Да, ты грешишь, но это только красит тебя.
- Мой грех не в том, что я с тобой…- она замялась.
- Трахаюсь, - продолжил Паша.
- Нет, это не просто секс, это утоление жажды, ведь я жила в пустыне, без любви, а когда тебя любят, это как животворный источник жизни.
Паша задумался и начал сочинять:
Жажду любви нельзя утолять,
Жажда любви, как соль в этой жизни,
Буквы прочесть от аза до ять,
Выпив сто граммов на собственной тризне!
- Не поняла, о чем это?
- О том, что когда королю Лиру дочь сказала…
- Про то, что любит его, как мясо соль?- наконец, поняла Ирина.
- Мне тяжело с такой умной женщиной.
За разговором они не заметили, как пришли на полянку, с невысокими кустами.
- Давай, отдохнём, - предложил Паша.
Они улеглись на захваченное с собой покрывало. Вдруг в кустах раздались трели соловья.
- Интересно, что он будет петь, когда услышит твои трели, - задумчиво произнёс Паша.
- Сейчас услышим, - ответила певчая столичная птичка.
С этими словами она легла сверху на студента, улыбнулась своей хищной улыбкой, сдёрнула шорты, и через пять секунд они слились.
Через минуту, первая трель Ирины повергла соловья в недоумение. Он замолк. Паша видел, как он подлетел совсем близко и поворачивал голову слева направо. Наконец, он выдал очередную серию нот, горлышко его затрепетало, но трель женщины опять его заглушила. Так продолжалось минут де-сять, Паша с интересом смотрел на соловья, совсем забыв о своих претензиях. Он понял, что, вот-вот, и сам запоёт, а Ирина, заметив его помутневшиё взгляд, вдруг замерла и поцеловала его в губы.
- О-о-о, - только и мог сказать Паша.
Но она снова продолжила свой танец и арию любви до победного конца…   Паша наблюдал, как она замирала, и её веки начинали дёргаться как от разрядов тока. Потом опять начинала двигаться, всё ускоряя темп, вновь замирала, и уже содрогались мышцы не только на глазах, но и внутри её самого пота-ённого места. Именно в эти моменты он понял, что значит для женщины секс.
Солнце нещадно жгло глаза студента, а Ирина вся потная, уставшая лежала на нём и, кажется начала засыпать. Тишина побудила соловья запеть громко и непрерывно. Но ни он, ни она уже не слушали его. Паша перевернул Иру на спину, и опять повторилась её ария…
Ира заснула, а Паша начал снова сочинять.
Поле под взглядами пашется,
Чтобы пробился росток.
Корни ползучи у ландыша,
В них вечной жизни исток.
Грустная доля у ландышей,
Сорваны, ягодок нет,
Просят о милости Пашеньку,
Только не слышен ответ.
Трели любимой рассыпались,
В ветках затих соловей,
Чувства беснуются всхлипами,
Взмахами с палочкой фей.
Росы наполнили чашечки,
Выпиты все до пьяна,
Шепчет любимая: «Пашенька,
Только с тобою вольна!»
Когда солнце клонилось к горизонту, Паша разбудил свою музу и тихо, тихо сказал ей, что через три недели его отправляют на целину.
- А разве всем надо ехать? Я знаю, что некоторые остаются, например, работать на кафедре. Хочешь, я устрою тебе стажировку по-иностранному на своей кафедре?
- Мне хочется проверить себя на целине.
- Там плохо, нет хорошей воды, заставляют много работать.
- Но зато я заработаю много денег и мы покутим.
Грусть на лице Иры немного посветлела.
- На целых два месяца?
- Да, приедем двадцать пятого августа.
Они шли на электричку, каждый думал о своём: Паша, о том, что станет, наконец, мужчиной-добытчиком, а Ирина – о том, куда поехать отдыхать на лето.
Начались экзамены. Паша опять завалил физику, но теперь он не грустил.
- Подумаешь, прибавка к стипендии десять рублей! Заработаю на целине пятьсот.
Они встретились за день до отъезда. Гуляли в парке Горького, кормили уток, лебедей, катались на колесе обозрения.
Паша предложил зайти к нему домой, но Ира отказалась.
Они, на удачу поехали к Саше. Тот был не один, а с Ниной.
Быстро познакомились, сели за стол. Саша вытащил чачу, по комнате разнёсся непередаваемый запах. Все выпили. Через полчаса беседа кружилась и вертелась как лепестки яблонь от сильного ветра. Каждый хотел обратить на себя внимание. Нина своим грудным голосом пересказывала про-чтённые ею рассказы в толстых журналах, Саша сыпал солё-ными анекдотами.
Ира только смотрела и слушала. В такой юношеской компании она была впервые. Ей было очень интересно. Паша, чтобы оживить её, рассказал, как они вместе переводили Бай-рона.
Ира в лицах рассказала, как они ругались, всем было весело.
Спать расположились просто. Саша с Ниной на кухне, а гости на диване. Но на этот раз Ира всё делала молча, и с какой-то грустью.
Утром у всех болела голова. Никто не шутил. Ира была бледна и непривычно тиха. Попрощавшись. Паша и Ира вышли на бульвар. Шли молча. Каждый думал о том, как пройдёт остаток лета, их первого лета, но каждого в отдельности.
 Он проводил её до метро, было уже жарко, они поцеловались и расстались… А Паша вернулся к другу. Нина как всегда восторженно, как будто была на сцене, отозвалась об Ире.
- Да, Зое далеко до этой умницы-красавицы.

                Третий семестр
Прошло долгих два месяца. Паша вернулся с целины сильно окрепшим, на десять килограмм поправился. Он тут же позвонил Ирине домой, но никто не взял трубку.
- Отдыхает на море, - решил Паша, но он ошибался.
Когда ещё не наступило время учёбы, в конце августа, он пошёл на КИНЯЗ и увидел загоревшую Иру. Она взглянула на него и вначале даже не узнала. Потом встала, по-деловому подошла и поздравила с возвращением.
- Как там, на целине, какой язык освоил. Ну, что приступим к совершенствованию произношения, - заговорщически произнесла она.
-  Там казахский, будь он неладен. Да, я соскучился по «твоему» языку, - ответил двусмысленно, с ударением на слове «твоему», Паша.
Они нашли свою любимую аудиторию. И всё повторилось как в первый раз. Когда отдышались, Паша достал пачку ку-пюр и помахал ею в воздухе.
- Гульнём?
- Куда изволите? – по девчачьи спросила она.
Они пошли на улицу Горького в Космос. Там очередь, но они постояли часик, пока Паша рассказывал коротко о превратностях своего пребывания на целине, и начали охлаждать свои внутренности разными вкусностями. Пили сухое Мукузани. К десяти вечера удалось просадить рублей двадцать пять.
- Расскажи подробнее. Как, там, на целине? – попросила Ира.
- Да я ведь был только в одном месте, где жили грязные, вонючие казашки и их дети. Казахов вообще не видел, оказывается, они пасут баранов в далёкой степи, чтобы не мешаться под колёсами тракторов. Однажды, возвращаясь со стройки зернохранилища, мы услышали ужасные звуки, подошли и увидели корову, лежащую на боку в луже битума. Она, видно, прилегла утром погреться, а днём битум растопило, и она увязла. Её глаза, как бы говорили, зачем вы сюда пришли, без вас было спокойно, мычала, писалась от страха. Мы сбегали за досками и кое-как вытащили её из дерьма. Тут пришла хозяйка, начала молиться Аллаху, но нам спасибо не сказала. Потом мы узнали, что корову зарезали. А нас кормили одним салом. Приходила немка из переселенцев, толстая, рыжая, срезала всё мясо на шашлык начальству. А нам сало с кашей и комбижиром! Мы по очереди дежурили на кухне, топили печь, так что видели, что мяса было много, я спросил немку, но командир отряда рявк-нул на меня, мол, не твоё дело. Однажды, после бани, мы выпи-ли «Москваныну», так у них называется водка, и командир, учуяв, хотел нас отправить в Москву. Но бригадир вступился. Он был его одногруппником.  Вообще, командир был родом с Украины, по фамилии Клиппа, жучила тот ещё. Когда работы кончились, он устроил банкет, пили гадкое креплёное красное вино, портвейн, а утром у всех болела голова. Так он подсунул нам ведомости по зарплате, где значились цифры – тысяча пятьсот, две тысячи, а нам в поезде выдал по пятьсот и по авторучке с золотым пером!
- Да, об этих трюках я уже слыхала раньше. Что же ты хочешь, они в Москве должны устраиваться. А как без денег найти жену? Ладно, расскажи о погоде.
- Солнце с утра до вечера, один раз дожди шли три дня подряд, вода по щиколотку. Хорошо палатки были обкопаны. В начале августа начались ночные заморозки, и мы в палатках начали укрываться матрасами. Потом подул страшный ветер, ходили, согнувшись в три погибели, но работа согревала. Таскать приходилось носилки по триста килограммов с раствором.
Потом нас перекинули на строительство домиков для казахов. Долбили каменный грунт, заливали фундаменты, а потом монтировали щитовые домики, одноэтажные. Там я научился класть печки, работая подмастерьем.
- Ну, а природа, какая там?
- К концу июля вся трава стала жёлтой, под ветром носились перекати поле, воды никакой, привозили на машинах какую-то ржавую, которой мы мылись в душе. А в соседнем душе резвились и пищали девчонки, мы проделали дырочку в стенке и любовались, им это нравилось. Но самое запоминаю-щееся – это миражи.
- Миражи? Интересно!
- Идёшь по степи, а на горизонте видны озёра, голубые, огромные, вода в них колеблется от восходящих потоков, как во время бури. Хочется туда быстрей бежать, а они удаляются от тебя. Так и не приближаются. Становится страшно, во рту пересыхает, в голове шум. После первого видения мы уже почти не обращали на них внимания. Миражи опасны для одиноких путников, силы тратятся, а воды как нет, так и не будет.
- Миражи – убийцы! – произнесла задумчиво Ирина, - может, и наша любовь мираж?
- Мираж любви, хорошая тема для стихотворения, - подхватил Паша и тут же выдал:
Любовь мираж. Любовь виденье,
Для путника в степи глоток,
Для счастия нужны лишь деньги,
Они для наслаждений всех исток!
- Пошловато, но близко к сути, - резюмировала дама.
- Как у тебя дела на личном фронте, где провела лето? - спросил Паша.
- Почти без перемен. Ездили в Пицунду в санаторий, скукота: море, еда, солнце. Иногда, правда, приезжали артисты, чуть-чуть веселили. Муж всё время по вечерам играл с друзьями в преферанс, приходил под утро и не трогал меня. Почти. Один, два раза было, но разве можно сравнить с нашими ор-гиями. В общем, грустно и банально. 
- А точнее!? Ты явно не в своей тарелке. Просто тебя подменили за эти два месяца. Колись!
-  Ну, и бандитские термины у тебя, нахватался на целине? Жду ребёнка, вот что!
С этими словами она буквально впилась своими синими глазами в его карие, уже слегка пьяные. Её рентген искал внутри его мозга хоть какую-нибудь искру восторга, но, увы, в глазах было только смятение и удивление.
Последовала минутная тишина. Паша, тоже, раскрыв свои глаза, смотрел в её, тоже слегка пьяные, тускнеющие, уже удалявшиеся в Космос неизвестности.
- Ты этому рада?
- И, да и нет!
- А что?
- Я не знаю наверняка, чей это ребёнок, ведь уже третий месяц пошёл, а врачи говорят с точностью до двух недель.
- А если мой, ты не будешь рада?
- Если честно, мне всё равно чей, я давно хотела ребёнка.
- Так в чём же проблема?
- Муж не хочет, но ничего не подозревает, ведь после твоего отъезда у нас с ним было…
- Так, это уже проще. Чем я тебе могу помочь?
- Ничем, только своей лаской и теплом. Аборт я делать не собираюсь.
- Так это же конфликт с дипломатом.
- Ничего, потерпит.
- Я тебя не узнаю, Ирочка.
- Я и сама себя не узнаю!
- Ирина Викторовна, выходите за меня замуж! - громко, так что слышали за соседними столиками, сказал, точнее, выпалил, как из ружья Паша.
Ира даже не взглянула на него. Только как-то съёжилась от стыда, что это слышали чужие люди.
- Спасибо, но почему так официально?
- Я делаю предложение в первый раз.
- Но ты же сам говорил, что я твоя вторая любовь.
- А ты мне так и не ответила, какая у тебя любовь по счёту со мной. Хотя теперь это не имеет никакого значения.
- Вот, именно. Любовь должна приносить плоды, тогда она настоящая, и тогда главная, номер не имеет значения! – глубокомысленно произнесла беременная.
- Гениальная мысль, почти по Энгельсу. Так ты принимаешь моё предложение?
Повисла долгая пауза, она как будто ушла в себя, копошась в мыслях и переживаниях. Но думала она вовсе не о замужестве. Студент, это смешно. Паша прервал паузу.
- А у меня брат привёл в дом девушку и собирается жениться, просит денег взаймы. Знает, что я много привёз.
- Да, ну так что ж, дай.
- А нам не пригодится?
- А много?
- Почти пятьсот! – с гордостью заявил Паша.
- О, действительно немало, - с лёгкой усмешкой съязвила она.
Саша не понял юмора и не обиделся. Он, в самом деле, гордился своим первым заработком. Ещё бы, годовая стипендия.
- А давай снимем комнату и поживём вместе, - предложил Паша.
- Ты с ума сошёл, тогда муж всё поймёт.
- Зато аборт не посмеет требовать, сроки пройдут.
- Разве это главное? Я и так не буду его делать.
- Но мне хочется быть с тобой вместе, на целине я только о тебе и думал, хотя девчонки клеились. Они там как будто с цепи сорвались. Представляешь, по вечерам, а темнеет там быстро, они заходили к нам в палатку, якобы за куревом и не уходили до ночи, слушали гитару и похабные песни. А потом, кто-нибудь приглашал одну, другую прийтись прогуляться в степь.
- А как там вёл себя этот ваш главный похабщик, Гена, кажется.
- Так он и не ездил с нами, он же блатной, генеральский сынок, якобы дежурил в оперативном отряде. Мы его за это презираем. С ментами спутался.
- Ладно, скажи, а ты кого-нибудь в степь звал?
- Была одна Алла, но она никому не давала. Стишок получился. Но когда я этот стишок прочитал ей, она страшно обиделась, обругала меня, обозвала дураком, и больше со мной в степь не ходила.
Паша замолчал, а Ира смотрела на него с улыбкой.
- Неужели смешно? - спросил Паша.
- Нет, просто я вспомнила, как у нас всё началось.
- С моей улыбки, ты меня ещё обругала!
- Нет, не это было началом!
- А что же?
- Когда ты сдавал «тыщи» и я ощутила запах, твой мужской запах.
- Да, мужчинам женщин не понять!
Тут всех начали выгонять из кафе. Было уже больше одиннадцати. Они встали, пошли по тёмной улице, только фонари слабо освещали их лица. Москва замирала. Было хо-лодно, Паша обнял её за плечи и она, как когда-то тесно прижа-лась к нему.
- Поехали к моему другу на Щёлковскую, - предложил Паша.
- Хорошо, а не поздно?
- На метро успеем.
Через сорок минут, улыбчивый Саша, так звали друга, уже открывал им дверь.
- Заходите, я ещё не спал.
Он побежал на кухню. Загремел кастрюлями, он был очень гостеприимным. А Паша уже целовался с Ирой на диване, его движения сильные и простые, почти крестьянские, сильно удивили Иру, ведь она привыкла к его ласковым и осторожным, доводящим до искр в глазах поглаживаниям. Она не сдерживала себя, издавая крики раненной птицы. Когда Паша успокоился, Ира произнесла.
- Какой ты стал грубый, но ведь друг на кухне.
- Не в этом дело, просто я изнемогаю от нетерпения.
- А как же друг?
Но Саша, заглянув через щёлку двери в комнату, она была единственной, тут же ушёл в коридор, и через минуту дверь хлопнула.
- Вот такой у меня друг детства, - с гордостью заявил Паша.
А потом… Буря, ураган, тайфун, самум и землетрясение, точнее диванотрясение. Уже утром, Ира, придя в себя, погрозила Паше пальцем.
- С беременными так нельзя обращаться.
- Прости, я забыл.
- Негодник, надавал тумаков своему ещё не родившемуся ребёнку. Что же будет, когда он вырастет? Будешь бить ремнём?
Паша понял эту фразу по-своему.
- Так ты что, согласна, выйти за меня замуж?
- Не торопи меня, глупыш.
- Опять глупыш! Как в первый раз? Получай за это!
С этими словами он опять набросился на неё. Но уже нежно и ласково. Так, что ещё до начала она вся дрожала и почти кончила. Теперь Паша осторожно проникал в её плоть, как бы лаская плод их же любви. Он чувствовал ответствен-ность. Ира даже засмеялась.
- Ну, вот теперь только так и делай впредь.
Они даже не заметили и не услышали, как кто-то скрёбся в дверь комнаты. Ира замерла и прижалась к нему.
- Что это, мыши?
- Нет, это Саша вернулся. Саша, минут через пять мы выйдем, - сказал громко Паша.
На кухне опять раздалось звяканье кастрюль. Уже за завтраком, они втроём непринуждённо беседовали. Хотя тема была серьёзная. О Чехословакии.
- Плевать на этих капиталистов, - заявил Паша, - нам бы самим разобраться, а то этот бровастый совсем очумел от звёзд.
- Молчи, об этом нельзя говорить вслух, - одёрнула его Ирина.
- Так об этом все говорят, а диссиденты вообще уже в тюрьмах.
- Саша, а вы что думаете? -  спросила Ира.
- Мне мама говорила, что в этих странах, особенно в Венгрии, СССР ненавидят. У неё друг из Румынии, учится в Горном институте, так он просто шипит, когда видит по телику наших бонз.
- А у вас мама тоже преподаватель?
- Да, русского языка! А вы тоже училка?
- Но я только преподаю английский, Паша мой лучший ученик.
- Да, он в школе тоже был лучший, с медалью кончил.
- А ты мне не говорил, Паша, - удивилась Ира.
- Было б чем хвалиться. Только серебряная - написал в сочинении о том, что «в карете прошлого далеко не уедешь», да такое, что чуть не сдали в КГБ.  Да, что я! Вот судьба нашего физика Льва Николаевича, так это просто фильм. Он пришёл к нам учителем, когда ему уже было за пятьдесят. Где он работал до того, никто не знал. Физику он давал весьма посредственно, так что на олимпиадах по физике я почти ничего не выигрывал, а по химии и математике всегда побеждал. Но зато он ходил летом с нами в походы на байдарках по Мещёрским озёрам и рекам. А байдарки мы сами мастерили на уроках труда весь год.  В походах, у костра он вёл такие беседы, что мы, раскрыв рты поняли, что живём в неправильном обществе. Особенно он напирал на наши выборы депутатов и злобно смеялся! Он наверняка был диссидентом. Так я в выпускном сочинении и написал обо всём, что говорил Лев.
- Ой, ой! Ты с ума сошёл, и что же дальше?- заохала Ира.
- А совсем недавно мы узнали, что он отравился насмерть   сливовым вареньем. Это же синильная кислота! Кто ему подсунул эту банку, большой вопрос!
- Пашенька, прошу тебя, забудь об этом, а то и тебя отравят чем-нибудь, они «там» мастера на выдумки, - взмолилась Ира.
- Фигня всё это, - сказал Саша, - давайте лучше выпьем чачи – грузинской виноградной самогонки.
- С утра, самогон? – гневно воскликнула Ира.
- Да, вы понюхайте, как пахнет!
С этими словами он открыл бутылку и по комнате разнесся восхитительный запах, почти французских духов.
- Я давно не пила крепкого. Но мне нельзя.
Саша как-то странно взглянул на Иру.
- Мне же на работу сейчас идти, это вам, студентам можно «бухать» по утрам, пока занятия не начались.
- А погулять в лес не пойдём, что ли? – спросил Саша, - там такие сосны!
- Ну, если только на часок.
Они вышли из дома и уже через десять минут были в просыпающемся росистом янтарном благоухающем сосновом лесу.
Осень приближалась, вторая осень любви студента и уже беременной преподавательницы. Они шли сзади Саши, взявшись за руки, втягивали воздух, как хищники, вынюхивая добычу. Вдруг они увидели белку, снующую по стволу толстой в слёзах смолы сосне.
- А почему сосны плачут? – спросил Паша, - они, что расстаются с кем-то?
- Может, их просто не любят? – ответила вопросом Ирина.
- В них тыкали ножиком пацаны, - резюмировал сермяж-но Саша, обернувшись.
Ира и Паша переглянулись.
- Нельзя тыкать в любимых, - сказала задумчиво беременная.
Паша молчал, он уже погрузился в поэтическую нирвану, сочиняя:
Вспомни дни жаркие августа,
Поцелуям моим нет конца,
Твои стоны и вдруг, уставшие,
Замирают наши сердца.
Потом продолжил:
Из раны в сосне родится янтарь,
От измены любимой - камень в душе,
Бескрылому никогда не летать,
А взлетевший, любому мишень!
Когда он произнёс вслух четверостишья, Ира остановилась, обняла его.
-  Я согласна, Пашенька, - прошептала она.
- Саша, а мы с Ирой решили пожениться, - схватив друга за рукав, гордо заявил он.
Тот обернулся, сделал большие глаза, но ничего не сказал.
Потом подошёл вплотную к Паше.
- А как же Зоя, - прошептал в ухо, - она через Нину пытается с тобой связаться.
Да, Нина была школьной подругой Зои, и они вместе тогда чудили в Перхушково. Саша с Ниной закрутил серьёзный роман, но родители запретили им жениться так рано.
- Годика, через три, когда кончите институты, - говорили они.
- А я про неё забыл совсем, извини, Саша, но ты же видишь, какая Ира, просто чудо, к тому же она ждёт от меня ребёнка.
- Ух, ты, - выдохнул Саша, - это совсем другое дело. Так и передам.
- О чём шепчемся, нас ведь трое, это неприлично.
- О том, где и как справлять  нашу с тобой свадьбу, - соврал Паша.
- Это будет не скоро, ты же понимаешь, что вначале надо развестись.
- Браки совершаются на небесах, - процитировал Саша.
- Ладно, ребята, проводите меня до метро, а то я сама в лесу потеряюсь, и меня съедят волки, как бабушку красной шапочки.
Через полчаса друзья шли одни по Сиреневому бульвару и вели серьёзную беседу.
- Ты, чего с ума сошёл, со старухой связался.
- Ничего не могу поделать, она в постели, что-то фантастическое.
- Совсем не обязательно жениться, тем более что она замужем. А кто муж то.
- Дипломат. В МИДе.
- Это уж вовсе никуда не годиться. Для них развод это минус в карьере, мне дед рассказывал, он же, был послом в Китае.
- А её дипломат уже один раз развёлся.
- Так ему будет хана. Если второй раз разведётся. Не выездным до конца жизни.
Отрывистые фразы друга били в душу Паши, как удары рапиры. Уж он то понимал в этом вопросе неизмеримо больше Паши.
- Спасибо, друг. Что же делать?
- Скажись больным.
- Да, ты знаешь, я на самом деле после целины хреново себя чувствую, голова болит постоянно, шум в ушах.
- У меня есть врачиха знакомая, давай позвоним, она тебя примет сразу.
Они вернулись в квартиру. После разговора с медичкой, вместе пошли в поликлинику в двух кварталах от дома. Диагноз был неутешительный – гипертония первой степени.
- Вам срочно надо в больницу, две недельки поколют, может, и пройдёт, - посоветовала старушка.
- А направление дадите.
С бумажкой Паша вернулся домой, поел, поговорил с мамой, та сказала, что надо подлечиться. Она сама болела тем же, только уже в третьей стадии. Наследственность страшная штука!
Паша пошёл в первую градскую. Там его осмотрели, и тут же положили.
- В этом возрасте и гипертония – нехорошо, сказал эскулап.
Так он очутился в первый раз в своей жизни на койке. Медсетричка, тут же начала его обхаживать. Особенно она любила садиться к нему на кровать, так чтобы его рука была под её самым интимным местом. Паша, нисколько не смуща-ясь, с удовольствием оказывал ей мануальные услуги, но когда она на дежурстве пыталась затащить его в свою постель, наот-рез отказался.
- Врач строго настрого запретил, - прости.
В начале сентября ему стало лучше, и он решился позвонить Ире.
- Любимая, а я в больнице!
- Где, почему, что с тобой! - услышал он её взволнованный голос.
- Гипертония, лежу в первой Градской в отделении неврологии, палата №6, и схожу с ума без тебя. Как тебе каламбур?
- Я приеду вечером!? - это не был вопрос, это был крик.
Когда она вошла в палату, где лежали пятеро мужиков, раздался шум, как на трибуне. Пока она выкладывала  снедь, трое мужиков, пятясь, вышли покурить. Это в неврологии то!
- Пашенька, - она упала к нему в объятья, - что случилось, почему в твоём возрасте такая болезнь?
- Целина, моя дорогая, солнце. Ведь я там не надевал на голову ничего. Видно кровь загустела.
- Что говорят врачи?
- Успокаивают: бросить курить, пить и ругаться матом одновременно и, вообще, избегать всяческих излишеств. Ха-ха. Тогда всё пройдёт. А ещё учиться поменьше и не забивать голову стихами.
- А лекарства дают?
- Ты моё самое лучшее лекарство!  Я готов хоть сейчас в бой.
- С ума сошёл!
- Кто знает, что лучше: лежать  и слушать анекдоты про «это» или заниматься на самом деле?
- Потерпи, сколько ещё лечиться?
- Да, хоть сейчас уходи, только подписать документ.
- И не вздумай!
- А сколько ты согласна терпеть?
- Это не причина, чтобы умирать.
- От «этого» разве умирают? От воздержания сходят с ума, это уж точно. Ирина есть серьёзный разговор. У Саши дед был послом в Китае, он, оказывается, знает твоего. Так вот Саша готов попросить деда, чтоб он вправил мозги твоему дипломату.
- В каком направлении, вправил?
- Чтобы дал развод, в каком же ещё?
- Ты поправляйся вначале, а потом будем придумывать методы укрощения.
- А, может его послать в какую-нибудь длительную командировку? - закинул удочку Паша.
- Тогда он меня с собой заберёт.
- Нет, куда-нибудь в горячую точку, туда жён не берут.
Ира замолчала. Она видно размышляла над предложением студентика. Но ничего не ответила. Просто наклонилась и начала его целовать залезла рукой под одеяло, и через минуту он облегчился.
- Давление, как рукой сняло, правда? - спросила она.
- Там то, да, а вот в голове надо измерить, ответил больной.
Она сбегала к медсестре за прибором и ловко измерила его показатели. Действительно, было нормальное давление 120 на 80 и пульс 77.
- И чего они тебя здесь держат?
- А ты скажи эскулапу, пусть выпускает, он тебе не откажет.
Знала бы она на самом деле, как, почему и кто уложил его в больницу. Была ли эта ложь на пользу им обоим? Кто знает? Через час она ушла, а соседи по палате накинулись на Пашу: «Что за, красотка?» Паша сказал, что это его невеста, уже беременная, так что слюни утрите и сопите дальше. Те не обиделись и пошли снова курить.
В больницу к Паше приходила, конечно, мама, брат, сестра. Сестра особенно переживала.
- Вот, будешь знать, как шляться и пить горькую.
- Больше шляться не буду, даю обещание.
Жаль, что ему так и не удалось познакомить Иру со своими родственниками. Расписание их приходов не совпадало.
Через день она пришла утром и принесла… учебник английского.
- Пропустил много, навёрстывай.
Мужики в этот раз и не думали уходить, навострили уши.
- А что, вы бросили курить? – спросил Паша.
Те что-то пробурчали и отвернулись. Паша встал, взял за руку Иру и пошёл с ней в ванну. Медицинская больничная процедура не шла ни в какое сравнение с их обычными встречами.
Когда они вернулись, Паша лёг на кровать.
- Как там изучают язык бездари?
- Стараются, особенно, твой хам Гена.
- Вот гад, пользуется моей болезнью.
- Не волнуйся, ему ничего не обломится. Я верная.
- Буду писать оду верной женщине, - сказал с пафосом Паша.
- Смотри не перетрудись.
На следующий день Паша подписал бумагу и пошёл в институт. Что-то в голосе Иры показалось ему фальшивым. Но на кафедре он её не застал. Старушенции, увидев студента, сначала не поняли, что ему надо. Но потом, видно вспомнили.
- А Ирина Викторовна даёт дополнительные занятия.
- Кому, где? - почти закричал Паша.
Старушки вздрогнули, замерли, но ничего не сказали.
- Успокойтесь, молодой человек. Приходите завтра.
Паша почувствовал, что в голове у него что-то закипело, к лицу прилила кровь.
- Давление, - подумал он.
Он плёлся по знакомым коридорам, подошёл к ИХ аудитории, но она была пуста! Сердце билось, почти выпрыгивало.
- Сам виноват, придумал себе болезнь. Бумеранг вернулся!
Он понял, что это начало конца их романа. Поплёлся домой. Мама всполошилась, померила ему давление.
- Ого, зря ты сбежал из больницы.
Паша махнул рукой, лёг спать, но его разбудил звонок телефона. Звонила ОНА.
- Зачем же ты сбежал из больницы, я говорила с врачом, тебе ещё надо было не меньше недели лечиться.
- Ты, моё лекарство! Где и когда встретимся.
Она подумала минуту.
- Давай, завтра утром у меня.
Паша долго не спал, но утром вскочил, как ужаленный, и понёсся на Бауманку. Она встретила его в одном халатике, обняла, и он буквально на руках отнёс её на ложе… Нежность, нежность, сколько оттенков бывает у нежности?
Её ласки были бархатные, баюкающие, он был для неё капризным больным ребёнком. Его же - были  возбуждающие, накатывали волнами в её груди, во всём теле.
- Где ты была вчера, что за дополнительные занятия?
- Сцена ревности? Прелесть! А как ты думаешь, я ходила к тебе в больницу в рабочее время? А разве мама не передала тебе, что я заходила днём?
Паша онемел. Смотрел на неё и не верил.
- Ты была у меня дома?- только и выдавил он из себя.
- Да, познакомились с твоей мамой, вот уж воистину ин-теллигентная женщина. Никаких лишних вопросов. Мягкая, стелющая речь. Почему ты не в неё?
- Но почему она ничего мне не сказала?
- Она тебя оберегает, ведь она поняла, что любовь ко мне берёт у тебя много сил и времени. Учишься не на отлично, для неё это, как удар, ведь ты был самым лучшим в школе. Она же там работала после смерти твоего отца?
- Было дело, и испортила себе здоровье, бегая по этажам.
- Вот бы мне так любить своё дитя!
- Наше! Мы будем его любить так, как никто до нас!
После этих слов Ира заплакала.
- Прекрати говорить громкие фразы. Что будет? Не знаю ни я, ни ты! -  сквозь слёзы прорывались слова.
- Не капризничай. Все женщины капризничают во время беременности? – скорее утвердительно, чем вопросительно прошептал Паша, целуя её в мокрые солёные глаза.
Через час она попросилась у него уехать, боялась раннего прихода мужа.
- Он стал часто приходить после урочного времени, а иногда даже приходит обедать, представляешь?
Паша понёсся в институт, сегодня у него всё получалось.
На семинаре по математике он удивил преподавательницу, сухую, как пристало быть математичкам женщину средних лет.
- Вы сегодня в ударе, Иглов, - резюмировала она,- так держать.
На лекции по физике он задал несколько каверзных вопросов рыжему Эдуарду Петровичу, так звали физика, чем поверг его в замешательство.
- На эти вопросы наука пока не имеет ответов! – выдал он мировую фразу, вызвавшую хохот товарищей в аудитории.
- А мы на экзаменах Вам тоже будем так отвечать, - крикнул вездесущий Гена.
Физик покраснел.
- Но отметки то я вам буду ставить, не забывайте!
Придя домой, Паша первым делом расспросил маму о визите Иры.
- Почему ты не сказала мне об этом? Я чуть не умер, разыскивая её.
- Пашенька, она не для тебя, она тебя не любит как надо!
- У нас будет ребёнок.
- Ой, но ведь она замужем!
- Так бывает, наверное, - неуверенно проговорил Паша.
- Ты ещё молод и многого не понимаешь.
Проговорив это, она поведала свою историю, как появился на свет её второй сын. У Паши волосы встали дыбом. Он буквально стал заикаться.
- А отец знал?
- Да. После войны к нам приходила его полевая жена, и я ничего ему не могла противопоставить. Но, увидев троих, она ушла и больше не появлялась.
- Но у меня совсем другой случай!
- Беда у всех разная, но результат один, она кого-нибудь губит!
После разговора, никакие учения не лезли в голову Паше.
- Этому нигде не учат, как жаль, - думал он.
Тут позвонил Саша и сказал, что дед согласился на операцию по выпроваживанию дипломата за границу. А ещё сказал, что Зоя пришла к нему и просит устроить их встречу у него на дому.
- Никаких встреч не будет, передай ей, что у меня плохое здоровье, я опять ложусь в больницу.
Когда мама услышала про больницу, она всполошилась, запричитала.
- Тебе плохо?
- Хорошего мало!
Утром он, действительно попёрся к эскулапу, и тот его госпитализировал снова. Из больницы он позвонил Ире, та сказала, что он правильно сделал, и обещала придти вечером. Но первой пришла Зоя, это было полной неожиданностью для Паши.
- Кто тебе сказал?
- Твоя мама!
- О, господи! И ты ходила ко мне домой?
Как не пытался выпроводить он Зою, она сидела и смотрела на него, молчала и тихо утирала слёзы. Когда вошла Ирина, возникла немая сцена. Зрелая, красивая женщина, похорошевшая от беременности, смотрелась по сравнению с Зоей, как богиня! Слава богу, девочка поняла, что лишняя и быстро убежала, громко рыдая. Даже не попрощавшись.
- Это твоя первая любовь. Да? – спросила Ира.
- Нет, это моя первая ошибка!
- А я твоя вторая ошибка, не правда ли?
- Всё. Сейчас умру! – театрализовано выдал Паша.
- Поэт это почти артист!
 - Ирочка-а-а! Хватит меня мучить.
- Извини, так ревность-бяка одолевает!
- А был ли романчик? – съязвил Паша.
Ира рассмеялась, опять прислонилась к нему губами. Мужики на этот раз быстро разбежались. О, эти сладостные ласки… Через час она ушла. Паша лежал и всё пытался уло-вить, где была правда и где фальшь.
- Слово то какое, с двумя мягкими знаками!
Обман обволакивает как наркотик, оберегает от правды, которая режет до крови. Как найти ту тонкую грань, чтобы и себя сберечь и другому было спокойно и комфортно? Порой мелочи порождают взрыв, убийство Фердинанда мировую войну, «Искра» революцию. Люди сами виноваты, да они не люди, а лишь научившиеся читать и писать обезьяны, не более того. За лишний банан перегрызают другому глотку.  И только, когда надо наступает время продолжить род, тоже через кровь слабейших, проявляется нежность. С этими мыслями Паша уснул… А во сне…
Он видел, как в  Чехословакии танки утюжили площади, солдатики не понимали, зачем их прислали, давили человечков на своем пути, на их правильном пути, как им говорили бонзы. Чехи плевались, жгли красные флаги, но боялись ответить оружием. Просто оружия им не давали! Чем не обезьянье (опять два мягких знака) общество?
А Паша летал над ними, расправив крылья, и кричал: в карете прошлого далеко не уедешь!
Кончалась оттепель, кончалось бабье лето, уходила  тихо и незаметно second love!
После выписки из больницы их роман вспыхнул с новой силой, на занятиях уже все заметили, что между ними явно существует связь. Девчонки хихикали, особенно одна блондин-ка, предложившая ему ещё на первом собрании студентов дру-жить.
В конце сентября Иру положили на сохранение. Шёл пятый месяц её беременности. Вход к ней был невозможен, так как больница была ведомственная, от МИДа. Это был страшный удар. Паша буквально чах на глазах у матери.
- Что случилось?
- Ира в больнице и надолго.
- Есть бог на этом свете, - сказала она, хотя в бога никогда не верила, - а Зоя как себя чувствует?
- Пропади они все пропадом, эти бабы! – был ответ.
                Эпилог
Дед Саши с трудом выхлопотал командировку мужу Иры в горячую точку, но она всё-таки поехала с ним, нарушив все правила, родила там мальчика, чем очень обрадовала дипломата. Через год они вернулись, она опять пришла работать в институт на КИНЯЗ, где они встретились с Пашей на госэкза-мене по английскому языку.
       Паша бодро говорил на английском языке о своих пу-тешествиях по СССР, смотрел на Иру, как бы спрашивая: «Ну, как моё произношение», моя, «SECOND LOVE»!
 Ира, будучи членом комиссии, произнесла на английском ту самую первую свою фразу: «It,s wonderful».
Старушки не поняли, но поставили дружно отлично!
Когда он ей позвонил, то в трубке уже звучал детский голос, видно малыш, его малыш, стоял рядом. У Паши защемило острой болью сердце. Но разговор продолжался минуты три не более. Ей было явно не до него.
«SECOND LOVE» закончилась окончательно, оставив шумный плод. За ней последовали третья, четвертая,… но ни одна из последующих не была такой радужной и светлой.
     16.12.2011

НЕ ЗЕВАЙ
Два вузовских однокашника: Олег и Саша прибыли в Питер. Начало августа в морском городе выдалось теплым и безветренным. Перекусив в кафе на Невском, они сели на автобус и доехали до академической аспирантской гостиницы. Саша сошёл первым, а когда услышал мат, обернулся и увидел, что Олег лежал на мостовой, держался за ногу и стонал. Саша поднял сотоварища, помог ему дойти до здания, уложил в номе-ре, а сам поехал на фирму, где решался вопрос об оплате его институту заказа одной космической штучки.
На заводе его встретил хитрый начальник отдела Абрам Моисеевич, начал предлагать ему сразу подписать невыгодный протокол, по которому оплата осуществлялась только по окончанию работы в целом, а не по этапам. Саша был молодым инженером, аспирантом, но дураком не был. Улыбаясь, он смотрел на хитроумного еврея и думал: «Встать и уйти, что ли?» Но потом быстро набросал на бумаге свой вариант прото-кола и начал звонить в Москву, в министерство. Абрам перепу-гался, нажал на рычаг.
- Ну, вы прямо в министерство, зачем? Договоримся.
К вечеру протокол был готов и Саша, объяснив, что торопится к больному другу, уехал.
Олег лежал и стонал. Нога у него действительно опухла, стала сиреневой. Лежи и не шевелись, сбегаю за жратвой. Олег только облизнулся, ничего не ел с утра, а его толстое тело требовало больших вливаний.
Саша вышел на улицу. Было светло, на скамеечке рядом с гостиницей сидела молодая пышнотелая блондинка с коляской и качала её.
- Спи, спи, - приговаривала она
Саша подсел рядом и спросил: «Кто? Мальчик, девочка?»
- Пацан, шумит без конца, видно есть хочет.
- Так, покормите, я отвернусь.
- Так это не мой, подружки, у меня нет молока, пока.
Саша невольно отодвинулся.
- Вот если бы была мать, можно без опаски завести ко-мандировочный роман, нет вероятности подхватить… - думал он
Несмотря на эти мысли, он всё-таки продолжил подбивать клинья, уж больно хороша была дева.
- Как вас зовут? – задал он обычный вопрос.
- Нина! Я приехала из Астрахани, волжанка я. Работаю на заводе контролёром, – выдала она избыточную информацию.
- А я Саша из Москвы, аспирант, приехал на завод, - симметрично парировал он.
- О, это хорошо, я люблю москвичей.
- А почему приехали в Питер?
- Тут подружка обосновалась, родила, просила помочь. Вдвоём ведь проще.
- Да, конечно. А где тут поблизости магазин, приятель ногу вывихнул, целый день лежит голодный.
- Хотите, я вам приготовлю?
- Буду признателен, только чем расплачиваться за такой сервис?
- Договоримся потом. Подержите коляску. Покачайте, я сейчас быстро.
С этими словами она убежала в корпус напротив. Где, наверное, жили Питерские лимитчики.
Через двадцать минут она уже несла большую сковородку жареной картошки с луком, запах был такой, что у Саши слюни потекли. Они прошли вместе в номер и все втроём поели, жаль выпивки не было.
- Ничего, вечер только начался, Саша сходит, успокоила она Олега.
- А коляску не украли? – закричал Саша.
- Здесь привыкли к стоящим коляскам, - сказала Нина и  убежала.
Олег изумлённо смотрел на Сашу.
- Когда это ты успел? - процедил он завистливо сквозь зубы.
Но Саша отвечать не стал, он уже бежал спасать ребёнка вслед за Ниной. Как только они вышли и убедились, что всё в порядке, он опять спросил, где тут продают бухаловку. Она объяснила, и Саша почти бегом скрылся за углом общаги.
Через полчаса он уже нёс полный портфель напитков: бутылку водки, бутылку портвейна и пару пива.
Стекляшки радостно позвякивали внутри, обещая весёлый вечерок. Он занёс выпивку в номер, а сам вернулся к деве.
Тут как раз подошла с работы её подруга и уставилась на Сашу.
- Познакомь!
- Саша с Москвы, - по провинциальному сказала Нина, - мы пойдём погуляем, тебе пора его кормить, оборался тут.
Она бесцеремонно взяла Сашу под руку, и они пошли в местный парк. В парке было пустынно, хотя вечерок был просто прелесть. Ни ветерка, влажный воздух ласкал лицо, а птички щебетали почти по-летнему, правда, соловьёв уже не было.
Они нашли скамейку в кустах, сели и начали непринуждённо болтать.
- Как там, в Москве, живётся?
- Кое-как, но колбаса есть, пиво редко, водки полно.
- А что делаете по вечерам?
- Девчонок щупаем, - сморозил Саша.
Но как ни странно это только развеселило Нину.
- Как это щупаем?
- А вот так!
С этими словами он обнял Нину, поцеловал сначала осторожно, а потом, видя, что она не дала ему по морде, а даже слегка его укусила, впился в её губы изо всех сил, всасывая всё содержимое её рта и лёгких.
О-О-О, - застонала она, и когда он прекратил засос, перевела дух, втягивая воздух нервными ноздрями.
- Это называется целоваться, а не тискать, - сказала Нина и сама села к нему на колени, начала его целовать, как-то по взрослому: слева, справа, при этом прижалась к его груди своими большими «сиськами».
Почувствовав такое, Саша осмелел и дал волю рукам, благо все её прелести были близко. Гладил по коленкам. Потом всё выше и выше. Он почувствовал, как её тело вначале напряглось, а потом ослабло и слегка задёргалось.
- Что с тобой? – спросил недоумённо Саша.
- Как будто сам не понимаешь! Кончила, вот что!
Да, такого поворота событий Саша никак не ожидал. Он уже буквально проник в неё пальцами, она заелозила и ещё раз задёргалась.
- Всё, пойдем, больше не могу! – сказала волжанка.
И повела его к общаге. Уже подходя к зданию, Саша залез в задний карман и не обнаружил там портмоне.
- Караул, обокрали! - закричал он.
- Что-о-о?
- Нет бумажника, вот, что, а там деньги, командировочное, паспорт, билеты на поезд.
- Бежим назад, может на скамейку выпал? – быстро закричала Нина.
И они понеслись. Рекорд мира был побит. Первой прибежала она и, схватив бумажник, закричала.
- Ура, ты спасён, что мне за это будет?
- Требуй, что хочешь.
- Пойдём со мной, ладно, - нежно проговорила она.
Они подошли к её общежитию, она приказала стоять около её окна на первом этаже. Через минуту он услышал шум открываемого окна, оттуда вытянулась её рука.
- Давай руку, - тихо попросила она.
Саша протянул и понял, что уже летит в воздухе, через секунду он был на подоконнике, а через две стоял в комнате с тремя койками и ещё двумя девицами.
- Привет, - сказал он.
- Это мой Саша, из Москвы, - заявила Нина.
- Ура, гуляем, - хором сказали Надя и Таня.
- Так я ничего не успел взять, у меня всё в номере.
- У нас всё есть, завтра своё принесёшь, - спокойно разрешила конфликтную ситуацию Надя, видно старшая в комнате.
Напились они быстро, закуска была овощная, помидоры, жареная картошка с луком. Наверное, это была их постоянная еда. Потом девчонки запели: «как бы мне рябине к дубу перебраться, я б тогда не стала гнуться и шататься!» Саша подпевал, ему было хорошо и уютно в этой женской компании простых работяг, а не тех московских стерв, которые попадались на его пути ещё с первого курса.
Когда совсем стемнело по коридору начала ходить какая-то тётка и кричать: «всем посетителям покинуть помещение, сейчас будет проверка».
- У вас как в гостинице?
- Да это так для проформы, - успокоила Нина.
Всё было выпито, съедено, хотелось спать. Саша широко зевнул, на что Таня спросила: «Спать хочешь? Ложись, мы тебя убаюкаем!»
Саше стало не по себе.
- Это что, все трое на меня одного, - подумал он.
- Конечно, хочу просто спать, ведь в поезде почти не спал.
- Нина, мы пошли наверх, - сказали хором Надя и Таня.
Было очевидно, что у них существует договорённость - друг другу не мешать завоёвывать женихов. Тут Саша успоко-ился.
А Нина уже расстилала свою кровать, у окна. У того самого окна, через которое он влетел два часа назад. Он смотрел на её крепкие руки, тело и что-то звериное оживало в нём. Вот так сука, так сука. Только рожай и рожай. Опасность была рядом, но его молодое кобелиное нутро придавило рассудок и осторожность. Она спокойно разделась, не смущаясь его, легла и, посмотрев на него, а он продолжал сидеть у стола, сказала:
- Так и будешь спать сидя? Иди ко мне сейчас же, ты же говорил, что за найденный бумажник, я могу требовать что захочу. Хочу тебя, понял!
Такого в жизни интеллигентного молодого человека ещё не было. Требовать секса! Он привык добиваться его сам, преодолевая мнимую стыдливость дам полусвета, а здесь самка, настоящая самка требовала случки. Он быстро разделся и попал в объятья горячего, пылающего страстью животного. У него даже закружилась голова. Не успел он отдышаться от волнения, как она уже оседлала его и скачка началась. Каждые пять минут она падала на него с громким стоном, целовала в губы и начинала опять. Так повторилось раз семь.
- А ты, что никак? – спросила, отдышавшись, Нина.
- Да, хмель видно мешает, у меня так бывает.
- Это же здорово, давай поспим немного, а потом снова, ладно…
С этими словами она отвернулась к стенке и тихо засопела, а Саша лежал и думал, думал, что он не знает настоящей жизни, всё, что было до того искусственно и призрачно. Вот настоящая правда в отношениях мужчины и женщины. Когда она очнулась, он ещё не спал.
- Не спишь? Давай теперь ты поработай, хорошо.
Через минут пятнадцать она, захлебываясь от избытка страсти, уже кричала в полголоса: «кончай же быстрей, больше не могу. Сейчас сойду с ума». Он сжалился над ней и, выйдя из неё, тоже начал засыпать.
Утром, она потрогала его, убедившись, что он сух как лист, снова набросилась на него и тут, наконец, он вздрогнул и…
- Слава Богу, ну ты и жадный, берёг целую ночь.
Они встали, быстро покушали, ведь ей надо было идти на работу, а Саше к Олегу.
- Выходим по очереди, самое главное, поздоровайся и быстро выходи, на вопросы не отвечай, - проинструктировала она его.
Саша выполнил указания и через две минуты был у Олега.
- Где тебя черти носят, я тут целую ночь воевал вон с тем храпуном, - он указал на третью койку.
Саша побежал к администратору. Там сидела миловидная тридцатилетняя тётка. Саша обрисовал ситуацию.
- Может вам два одноместных дать? Но это вам обойдётся дорого, - хитро улыбаясь, сказала она.
- Спасибо, вам от души, давайте попробуем вначале двухместный, а завтра утром будет видно.
- Завтра утром меня уже не будет, - грустно промолвила она.
Саша взял ключ от номера, перетащил друга и помчался на завод. Два часа они бодались с Абрамом, в конце концов, протокол был согласован наивыгоднейшим для института образом: три этапа, без поставки железок, а только результаты испытаний в Москве. В столовой Абрам сказал: «Вы сегодня агрессивны и непобедимы».
Вернувшись в гостиницу, он накормил Олега, и лёг спать. Олег тихо посмеивался: «кот бешеный, догуляешься, смотри».
Вечером его разбудила Нина. Она пришла в их новый номер опять со сковородкой и накормила голодных москвичей.
- Придёшь?  Обещал вчера, девчонки скучают, ждут, я им всё про тебя рассказала, - многозначительно уточнила она.
- Хорошо, только приведу себя в порядок, я даже не успел побриться.
Она ушла, а Олег совсем разошёлся.
- Смотри, доиграешься! Подхватишь «Венеру».
- Типун тебе на язык.
Через час Саша с портфелем опять стоял у окна. Вначале Нина приняла саквояж, потом опять легко втянула его внутрь.
Девчонки сидели и смотрели на него, как на пришельца.
- Не смущайте меня девы, - нараспев протянул гость.
Через полчаса они вчетвером уже распевали подмосковные вечера. Хитро пересматриваясь, они, то и дело, смотрели на Сашу.
 Надя спросила: «Нам уже уходить или остаться?»
- Я здесь не хозяин.
Нина молчала. Потом подошла к Саше и шёпотом спросила, а можно мы по очереди. Ведь ты мой должник, помнишь.
- Давайте попробуем, - сказал Саша вслух.
Девчонки оживились.
- Как будем разыгрывать очередь, на спичках или на картах?
- Давайте колоду, кто первый вытащит туза, та и будет первой, - предложил Саша.
Первая была Надя. Нина даже обиделась, опять ей не повезло.
Две девчонки вышли, а Надя быстро разделась. Она была брюнетка, Саша, таких не любил. Так что ей пришлось прило-жить немало усилий, прежде чем что-то получилось. Потом они снова собрались, и туза вытянула Нина. О, если б вы видели, как она радовалась. Через полчаса Саша удовлетворил Таню.
Потом они опять вместе сидели, пили вино, весело обсуждая свои впечатления.
- Нет, но вчера было лучше всего, - заявила Нина.
Ночевать Саша не остался. Он зашёл к администратору, начал рассказывать, как плохо его другу. Когда совсем стемнело, она закрыла двери общежития, вернулась к себе и начала поить Сашу чаем, чему он был очень рад. Спиртуозы изрядно надоели, хотелось домашней обстановки. Мила, так её звали, была умненькой рыжеволосой, скорее златоволосой, настолько рыжинка светилась и блестела, болезненной коренной ленин-градкой, с ней было интересно говорить. Саша даже не мог представить, что она тоже «голодная». Но сказать об этом на-прямую она не решалась. Только когда они, напившись чаю, уселись на диванчик и включили телевизор, она, видя происхо-дящее на экране, начала открывать свою душу. Саша с интере-сом слушал её переживания за героев фильма и начал присмат-риваться. Маленький ротик с нетолстыми губами, чуть вздёр-нутый носик, смешно вздрагивающий при разговоре, довольно высокий лобик. Но глаза, чуть блестевшие от тонкой плёнки слёз, вызванных экранной мелодрамой, были какие-то радуж-ные, многоцветные, ядро вокруг зрачка, тёмносинее, дальше голубоватое кольцо, а снаружи тонкое светло зелёное колечко.
- Какие у вас удивительные глаза, - зашептал Саша ей в ухо, приближаясь и обнимая её за плечи.
Она отстранилась, попросив не мешать смотреть. Она была уже героиней фильма, вскрикивала от сильных сцен, когда герой обижал нелюбимую жену, торжественно улыбалась, если героиня давала мужу пощёчину за измену. Саша вспомнил анекдот про публичный дом, в котором цена услуг росла от этажа к этажу: на первом - просто секс, на втором - посмотреть на секс, на третьем - посмотреть на смотрящего. Он был на третьем этаже. Когда шла сцена встречи с любовницей, Саша опять предпринял попытку атаки тела смотрящей. Она, то ли не заметила, то ли вошла в роль. Её тело напрягалось и рас-слаблялось от кадра к кадру: когда герой вошёл в дверь и на-чал целовать деву – она напряглась, когда они пили шампан-ское - расслабилась, когда началась сцена в постели – задрожала.
- Мила, как ты можешь тратить себя на эту муру.
- Ой, не мешай, дай досмотреть.
Наконец, сцена завершилась, она закрыла глаза и повернулась к нему.
- Почему так в жизни бывает, любовь на стороне дороже и сильнее чем в семье? – не надеясь получить ответ, произнесла задумчиво она. Саша обнял её, посмотрел ей в глаза.
Любовь – есть двух душ единенье
В бескрайних просторах миров,
В постели искрящее жженье,
От хлада мирского покров,
Двух атомов скорбных слиянье,
И вспышка межъядерных сил,
Мечты о грядущем сиянье,
Чтоб бог прегрешенья простил.
- Чьи это стихи, - заворожено спросила она.
- Неужели ты не знаешь?
Видно было, как напрягся её лобик, но ничего не находилось в потаённых углах её мозга.
- Ну, скажи, не мучай! – настойчиво произнесла она, тряся его за руку.
Саша минуту молчал.
- Мои!
- Не может быть!
- Увы, написаны ещё на первом курсе, во время моей второй любви.
- Расскажи, пожалуйста, если не жалко, страшно люблю   настоящие истории из жизни. Расскажешь!?
- А что мне за это будет? - игриво спросил Саша.
- Поцелую, вот что!
- Сорок раз, по разу, идёт?
Она промолчала, как бы подсчитывая ущерб своей нравственности. Потом сама обняла его и поцеловала жарко и обильно, пытаясь разжать языком его зубы. Саша ответил на её движение и почувствовал, что она обмякает в его объятьях. Ещё минуту они целовались, а потом она встала и поманила его за собой. Он послушно поднялся, слегка покачнулся, сказывались возлияния и усталость от утех в соседнем корпусе, и пошёл за ней. В самом конце гостинице она отперла номер, одиночку, зажгла свет, он вошёл за ней, она тут же закрыла его на ключ изнутри. Потом полезла в холодильник, видно было, что номер не для аспирантов, а для профессоров. Достала початую бутыл-ку коньяка, поставила её на стол, достала из шкафчика две рюмки и пригласила его к столу. Они выпили на брудершафт, хотя они и раньше, незаметно для себя, перешли на ты. Видимо этому способствовали кинострасти. Опять поцеловались, сле-дуя традиции. Она налила ещё, но Саша пить не стал. Она же тихонько цедила огненную жидкость, глядя на него.
- Рассказывай, - приказала она.
- Может не надо, это портит мне нервную систему.
- Ну, хоть чуть-чуть, - ласково по-детски уговаривала она.
- Ну, ладно, слушай, только первую часть первой серии.
- А сколько всего серий и частей?
- Шесть или семь серий в двух частях каждая.
- Санта-барбара какая-то, - пошутила она.
- Нет, война и мир! – серьёзно ответил он. Будут и слёзы и кровь.
- Про кровь не надо.
Саша встал, подошёл к выключателю, щёлкнул им. В комнате только блуждали блики от фонарей и мечущиеся тени веток деревьев.
- Я немного стесняюсь, ведь я пытаюсь писать роман.
Они уселись рядом на диванчик, мягкий и обволакивающий, как бы провалились в вату. Саша начал рассказывать. Вначале Мила молча слушала, потом на сцене первого горячего поцелуя вздрогнула.
- Это мы так сейчас целовались, да?
- Нет, тогда ведь мне было только семнадцать, я был неопытным Дон Жуаном.
- А теперь опытный?
- Тебе судить.
- Я пока не знаю, поцелуи ни о чём не говорят.
- А что, по-твоему, говорит о донжуанстве?
- Плотская любовь, вот что.
- Да, ты права, только при слиянии тел ощущается истинная любовь.
- Любовь на миг, любовь на час, - произнесла она литературно.
Саша невольно замолчал, задумался.
- Опять стихи начал сочинять?
- Да, ты хорошую строчку выдала.
- А я ведь тоже пишу, немного, правда, и плохо совсем, не так глубоко, как ты.
- Почитай, пожалуйста, - теперь он был просителем, тем более что рассказывать о прошлой любви уже совсем не хотелось.
Он чувствовал, что нашёл родственную, тонкую душу, особенно резко контрастирующую с только что завершённым «общением» организмами с лимитчицами. Мила поразила его мягкостью, какой-то ненавязчивой проникновенностью, что он ценил превыше всего. Животный секс настолько претил ему, что теперь, разговаривая с Милой, он испытывал глубокое чувство, как будто беседовал со своей мамой, но только, при этом их тела, тела молодых людей были рядом, биотоки прони-кали друг в друга. Это был секс, самый настоящий душевный секс, проникновение в чакры душ. О, как много бы отдал он, чтобы эта беседа не кончалась. Одновременно он понимал, что скоро уедет, и поэтому ценил каждое мгновение этого общения.
Мила начала читать:
Мне не найти своей отрады,
Мне не найти своей мечты,
Она, быть может, где-то рядом,
А, может, это только Ты?
После этих слов, Саша впился губами в губы Милы, заставив её замолчать, потому, что она хотела читать дальше.
- Не надо больше слов, Милочка, Людмила. Люблю тебя! Как это вдруг? Я понял, что именно тебя искал всю жизнь.
- Очень громко и напыщенно, - остудила она его, - успокойся, не спеши, вся ночь впереди.
Эти слова не девочки, а опытной, умной женщины ещё больше разожгли его страсть.
- Ночь, какая это ночь, когда я уже горю пламенем, неужели ты не чувствуешь. А ночи в Питере ещё короткие, мы можем опоздать. Ведь только ночью совершаются чудеса!
Мила театрально пощупала его лоб, она улыбалась, в темноте её былые зубы светились, как светлячки в лесу.
- Температура нормальная! А разве поезд нашей любви уходит? Сколько ты ещё пробудешь в Ленинграде?
- Любовь не поезд, она облако, нимб, если хочешь, который гаснет на солнце. До конца недели, точно пробуду в Питере!
- Здорово сказал! Это ты только что придумал?
- Всё, у меня больше нет сил, я хочу тебя, неужели ты не чувствуешь?
Мила встала. Подошла к большой кровати, сняла аккуратно покрывало, откинула одеяло, обернулась. Её силуэт темнел на фоне светлых обоев. Потом зашелестела её одежда, как падающие осенние листья, силуэт стал более чётким, уменьшился в размерах, отчётливо проявился тюльпан её бёдер. Она распустила волосы с затылочного клубка, в лучах фонарей они блеснули, как молнии. На её теле темнел крест от оконного переплёта.
«Святая грешница», - подумал Саша. Потом подошла к онемевшему, судорожно глотающему слюну Саше, прильнула к его губам своей ещё не остывшей грудью, как бы пытаясь напоить его материнской влагой. Он впился, как младенец в её сосок, и, действительно, вскоре ощутил вкус чуть солоноватой жидкости. Она только вздрагивала и ногами сжала его руки. Потом подняла его  и повела к постели, как в храм. Всё это она делала молча, как священнодействие. Сама сняла с него рубашку, поцеловала его в грудь, но не найдя там ничего съедобного скользнула ниже. Ещё ниже… О, как восхитительна была она в постели. Ни одного грубого движения, ни одного призем-ляющего слова. Он отвечал на её ласки так же нежно и о, чудо, если прошлой ночью его удовлетворение наступало  с трудом, теперь он буквально стал источником жидкости бессмертия. Она, чувствуя эти ручьи, становилась ещё только нежней, что вызывало новый прилив. Это была почти пытка, ничего подоб-ного он до сих пор не испытывал.
- Я изнемогаю от жажды, - первым нарушил тишину Саша.
Она поняла его фразу прямолинейно, встала, накинула его рубашку, зажгла свет и включила кипятильник, вставив его в чайник с водой.
- У меня тоже всё кипит внутри, как от электричества.
Саша встал, обнял её, рукой коснулся низа её живота, она даже вздрогнула от его прикосновения.
- Проверяешь температуру?
- Да, охлаждаю.
- Не надо, пусть покипит ещё чуть-чуть.
- Почему чуть-чуть, - настроился на игру Саша, - кипятильник всегда рядом.
Она засмеялась таким радостным детским смехом, что он только крепче сжал её, и понёс обратно в кровать…Утро нарушило их Эдем. Им так не хотелось просыпаться, их тела так и не разомкнулись во время сна.
Мила встал, быстро оделась, как бы пряча свою тайну в клад, подошла и начала ласково тормошить его.
- Вставайте, граф, Вас ждут великие дела!
- Тьфу, на них, на эти дела, когда ещё горят тела, - срифмовал он.
- Ты не исправим, поэзия твой диагноз.
- Но ты тоже больна, зараза к заразе не пристаёт.
Удивительно, насколько банальной становится речь влюблённых по утрам. Казалось бы, Солнце должно только усиливать радость чувств, подчёркивать значимость свершившегося, освещать путь для будущих свершений. Но нет, слова в лучах Солнца блекнут и становятся малозначимыми и незаметными.
- Мила, ты куда пойдёшь?
- Домой!
А меня не пригласишь? Я хочу видеть, как ты живёшь. Может, познакомишь с мамой?
- С мужем хочешь?
Это был удар под дых. Да, ведь он её и не спрашивал ни о том, где и как она живёт, его интересовало поначалу только её тело.
- Так, кольца же нет!?
- Ну, и что, а муж, объевшийся груш, есть.
- Ты шутишь на эту тему?
- А что, надо плакать? Я замужем уже десять лет, любовь давно истощилась и похожа скорей на скелет.
- А дети есть?
- Сын, семь лет. В этом году в школу.
- А я размечтался, что встретил ту единственную, с которой можно прожить всю жизнь.
- Всю жизнь?  Это банально!
Саша вспомнил, какая роль ему отводилась в его предшествующих романах. Особенно во втором. Роль кобеля. О том, что меньше суток назад кувыркался подряд с тремя сучками, удовлетворяя их похоть. Ему стало противно до тошноты. Он надолго замолк, пил чай с сушками, которые ему положила на стол в качестве завтрака Мила, и внутри него оживал какой-то зверь, циклоп, готовый всё крушить и давить.
- Эй, ты где? – помахав перед его лицом рукой, спросила Мила.
- Увы, на грешной земле!
- Да, я грешница, но с тобой можно только грешить, ты такой…
- Договаривай!
- Не тривиальный, вот какой, - подыскала слово она.
- И на том, спасибо! А ты… Ночная кошка, вот кто! Получай.
- Хочешь сказать, что я серая?
- Нет, ты рыжая и хищная, как полосатая тигрица. В тебе полоски теплые и ледяные. Вот сейчас ты прижалась ко мне ледяными.
- Обидно, но близко к правде. Я, действительно разная. Только меня нельзя злить, а то загрызу.
С этими словами она подошла к нему, села на колени и начала кусать его губы. Больно, почти до крови.
- Ты когда в Москву,  обратно?
- В пятницу вечером на красной стреле.
- Плохо, я через двое суток дежурю. Может, и не увидимся больше. Давай попрощаемся.
С этими словами, она опять открыла постель, разделась и позвала его. Прощание получилось долгим, она просила сжалиться над ней, мотала головой,  как бы стряхивая его душевное и физическое давление,  но не могла пошевелиться. Она опять кипела, как вода в чайнике. Наконец, он тоже устал, поднялся во весь рост, она поцеловала его мужское достоинство, с чувством голодного ребёнка и тоже поднялась. Она уже не стеснялась своей наготы, даже наоборот невольно покачивала бёдрами и свисающими грудями  в лучах проникающего в номер Солнца. Её бледная, синеватая кожа, это в конце то авгу-ста, пронизанная ещё пульсирующими жилками, вызвала у него чувство жалости и сострадания. Он вспомнил здоровые розово-молочные тела лимитчиц, их пышные, ещё не нарушен-ные кормлением формы.
- Как всё несправедливо, - задумчиво произнёс он.
- О чём это ты?
- Давай поедем на юг, тебе надо позагорать, бледная совсем!
- Сыну ведь в школу.
- Бери с собой, расхрабрился Саша. Деньги у меня есть. Недельки на две, ничего, не убудет. Он ведь наверняка у тебя умница.
- Да, читает, пишет, считает, складывает! – с гордостью заявила она.
- Я его за три недели научу его вычитать, умножать, делить, да ещё ругаться матом, - в тон ей сострил он.
- Тьфу, на тебя, учитель дворовый.
- Нет, правда, ещё два дня я здесь, обсуди с мужем, подай заявление и, вместе в Москву, а там и на юг. Двадцать седьмого вернёмся в Москву, а через день будешь в Питере. Всё можно успеть.
- Как у тебя всё легко и просто. Волшебник ты, что ли? Взмахнул кошельком и порядок, да?
- Рублей пятьсот хватит с избытком, а у меня на книжке тысяч пять уже.
- Богатенький Буратино, но только я не лиса Алиса, мне твоих денег не надо, - она сделал ударение на слове - твоих.
- А что мешает, твоему сыну будет только польза, да и мы притрёмся окончательно!
- Притрёмся? Кто пробка, а кто бутылка?
- Твой острый ум только ранит, а надо искать  бескровное решение.
- За два дня решение не найдёшь.
- Скажи проще, пошёл вон, чего привязался, это будет понятнее.
- Я этого не хочу говорить, наоборот не уходи, - при этих словах она заплакала, - дура, я дура, влюбилась за один день.
- Наоборот, умница, ты умница, наконец, любовь и на твоей улице!
- Замучил меня стихами! А ведь, если бы ты их не прочёл… Может, всё было бы по-другому! – куда-то в сторону, произнесла Мила.
- Итак, завтра приходи сюда, раз мне к тебе нельзя, сооб-щи мне своё решение, я буду ждать, без дураков.
- Завтра приду часов в семь вечера, без дураков, - согласилась она.
- Дошутишься у меня, - грозно рявкнул Саша, - растерзаю!
- Не-э, ты ласковый, не растерзаешь, - по-детски отпарировала она.
- В этом моя беда, после первой серьёзной «встречи» женщины начинают ко мне липнуть. Как мухи на мёд, - не нашёл ничего более поэтического Саша.
Они быстро собрались и пошли на метро, через остановку она вышла, только махнув ему рукой, не поцеловав, не прижавшись своим тонким телом. Этот взмах напомнил ему, как на озере, когда он полез в гнездо утки, где были маленькие утята, она начала бить крыльями по воде, изображая, что она ранена. Мол, берите лучше меня, оставьте птенцов.
День пролетел быстро, вернувшись с завода, он зашёл к Нине, попросил трёхлитровую банку для разливного пива, он видел бочку у остановки. Сходил, купил полную, до верху. Они с Олегом быстро её уговорили. Так что, когда Нина принесла для Олега фирменную жареную картошку, она была пуста.
- А мне? – с упрёком проговорила астраханка.
- Сейчас сбегаю ещё!
Через полчаса, когда он, довольный, принёс янтарный напиток в общагу к себе, Нины уже не было.
- Ты чего, Олег, её отпустил?
- Фу, начала ко мне приставать. Всё о тебе расспрашивала, кто, чем занимаешься.
- Привыкай к южным женщинам. Огонь. Да и только. Их надо гасить каждый день, а то сгорят.
Они уговорили второй баллон, Саша, захмелев, упал на постель и заснул, так он устал от этих бессонных ночей. Утром поехал на завод, там его ждал неприятный сюрприз. Позвонили из Москвы, требовали привести завтра же протокол, сроки поджимали. Саша побежал на вокзал, купил билеты на сидячий поезд, вернулся в гостиницу, рассказал Олегу, тот застонал, но встал, начал собираться. Саша сбегал в общагу, но Нины не было, и он поставил пустой баллон к её двери. Через час они с Олегом уже были на вокзале.
Вечером в Москве и только дома он вспомнил, что в семь, сегодня, там, в Питере, за семьсот километров, его будет ждать его новая любовь. Он рванулся, было, к телефону, но вспомнил, что она его ему не дала. Сидел, смотрел ящик, там шла очередная серия того фильма, что они смотрели с Милой. Внутри у Саши что-то оборвалось. Его очередная любовь умирала. Едва начавшись.
                Эпилог
Через полгода, зимой, он вместе с математиком Славой и конструктором Валерой приехал в Питер с отчётом, сдал его, и они решили отметить успех в той же гостинице, в которой он был летом. Накупили по дороге водки и всякого разного, при входе в гостиницу их встретила не Мила, а другая администраторша. Саша спросил, когда Мила  дежурит, и узнал, что она ещё осенью уволилась. В номере они напились до чёртиков, и вечером  Сашу потянуло опять на подвиги. Он, шатаясь, пошёл в общагу, вошёл в комнату к Нине. Она посмотрела на него, узнала, но не поднялась с кровати.
- Чего, пришёл?- грубо, даже с ненавистью, спросила она.
- Ну, и-и-и вопросы, - пьяно выдавил он.
- Уходи, я замуж выхожу, ты мне теперь не нужен!!!
Он попытался наброситься на неё, но она взяла его в охапку и выкинула за дверь, как нашкодившего щенка!
 
ПЕРЕВАЛЫ-СПИРАЛИ
Всё живое на земле от зёрнышка до человека стремится к свету, теплу, преодолевая трудности, порой колоссальной силы. Семечко, налившееся живородящей генной структурой, попавшее на камень, под асфальт, пробивается ввысь, разрушая неживую ткань, неприспособленную к воспроизводству себе подобных.
Пауки, готовые ради продолжения рода стать пищей самке!
Крокодил, держа в своей огромной ужасной пасти яйца, бережно переносит их в тёплый песок. Страшные, до крови бои тетеревов, баранов, оленей, обезьян дают возможность появиться здоровому поколению себе подобных.
Дельфины, это высшие морские млекопитающие, вызывающие зависть людей, пытающихся приспособить их к ношению мин для подрыва кораблей. Их спирали вокруг добычи, весьма эффективный способ пропитания. Совершенные, обтекаемые формы, ультразвуковые сонары, такой технике могут позавидо-вать подводные лодки. А как они занимаются любовью!
Сперматозоид, попав в женскую плоть, опережая других более слабых, сливается с огромной по отношению к нему яйцеклеткой, понуждая её развиваться и приносить плод. Младенец в материнском животе, не видя света, но, довольствуясь её кровью, наконец, прорывается в мир через маленькое родовое отверстие, принося боль матери и себе!
Всё это примеры непреодолимой тяги к жизни только подтверждают возможность живого преодолевать барьеры, поднимаясь по ступеням развития.
Причём, этот подъём шёл в обществе через борьбу, кровь себе подобных. Бои как у животных за пространство и хлеб!
Но когда человек, высшее творение, достиг относительной свободы, сумел побороть и подчинить силы природы, он – человек начал придумывать для себя новые и новые препятствия. Спорт во всём его теперешнем многообразии  - это ли не самые искусственные вершины, которые люди пытаются покорить. Альпинизм – прямое испытание человека на прочность. Вверх, там, где холод, нет воздуха, подстерегает смерть, но зато красота и, самое главное, победа над самим собой. Но ему этого мало. Он стремится вглубь, под воду, под землю, взирая и восхищаясь чудесами живой природы. Но и этого ему мало!
Космонавтика! Это уже вершина вершин. Там, вообще, чуждая для человека среда. Отрывая из своего рта огромные ресурсы, мы стремимся в пустоту, где нет живого, а байки о внеземных цивилизациях так и останутся легендами.
Но ведь известно, что за любым подъёмом следует спуск, хорошо, если кто-то пойдёт по серпантину, а другому выпадет крутой спуск, сопряжённый со смертью. Уже сейчас стало ясно, что человек слишком высоко забрался, кое-где кое-что рушится, а ему не хочется этого видеть, ведь высшее творение природы, никто ему не указ!
Так почему же это, происходит? Живой человек, из плоти и крови добровольно лишает себя жирного куска, рискует жизнью. Никто не даст ответа. Это порождение той самой второй сигнальной системы, которая призвана фантазировать, изобретать и реализовывать то, чего нет в природе. При этом человек получает удовольствие, приводя свой мозг в какое-то необычное состояние. Может, это своеобразный наркотик. Ведь есть вероятность погибнуть, но человек забывает об этом, идёт вверх, напролом, когда можно идти по кривой, по спирали, не подвергая себя риску.
Каждый человек решает для себя сам, рисковать или нет. Каждая судьба уникальна, но общее состоит в том, что стремление к новому неистребимо.
Судьба одного, почти ничем не выдающегося человека и стала предметом моего повествования. Многое приведённое ниже, правда  или почти, правда, многое иллюзии, возникшие в процессе написания…
- Дельфины! – истошным голосом закричала Надя, наблю-дающая за морем из специально построенной башенки, прямо над обрывом, как Ласточкино гнездо в Ялте, с удобным креслом внутри. Девушка была крепкой, пышногрудой среднего роста слегка рыжеватой блондинкой, с круглым курносым личиком и светло-голубыми глазами, почти ничего не выражавшими в смысле интеллекта. Она, выбежав на утёс, с удовольствием выставила перед Сашей  свои прелести, наклонившись над ним, и начала его будить.
Саша, молодой человек лет двадцати семи, лежащий на сол- нышке невдалеке, очнулся, увидел перед собой нависавшие дынеобразные плоды, было потянулся к ним, но услышав магическое  слово, «дельфины», вскочил, бросился к фотокиноаппарату, прильнул к окуляру и нажал на кнопку. Внутри быстро защёлкал механизм, настроенный на частую съёмку, пять кадров в секунду, быстро нашёл буруны в море от плавников дельфинов и замер. Замер от восторга! О, как умели загонять добычу эти умные человекоподобные морские млекопитающие. Стая, идя друг за другом, мордочка к хвосту, как истребители во время войны, по кругу, точнее по спирали, сужали петлю вокруг стаи ставриды. Иногда они издавали победные крики. Видно кому-то удавалась проглотить рыбёшку. Саша знал, под поверхностью моря, там, на глубине метров пять, были установлены гидрофоны, передавав-шие на берег симфонию смерти и жизни. Представление длилось минут пять, но оператор не заметил, что плёнка давно кончилась, он смотрел и смотрел, не отрываясь, как бы присоединяясь к своим братьям меньшим. Руки затекли, затылок раскалился от полуденного солнца.
- Вот это удача! – кричала ему Надя из своего гнёздышка, забравшись туда снова, - Белькович будет рад до...
 Она произнесла неприличное слово, но Саша, давно, с начала экспедиции, влюблённый в неё, даже не заметил этого, да и зрелище охоты так заворожило его, что в голове стоял радостный крик дельфина, хотя основной тон они издают на ультразвуке.
- Супер, только жалко плёнка кончилась быстро. Как прекрасно они контролируют своё положение, описывая спирали, поднимаясь и опускаясь.
- Ничего, ему для докторской диссертации хватит и ста кадров, - успокоила его подруга.
- Откуда ты знаешь?
- Да я ведь уже второй раз в экспедиции.
- А ты мне раньше не говорила.
- Ты меня не спрашивал, сразу полез целоваться и, вообще, вел себя как дельфин.
- Но ведь не съел же ещё! – лукаво подытожил Саша. А ты видела, как занимаются любовью дельфины?
- Ничего, ещё успеешь, - в тон ему, обречённо произнесла Надя. А дельфины! Она ложится на спинку, он сверху, обнимаются плавниками, погружаются в воду. Вода вскипает, потом поднимаются снова, что-то пищат и расходятся, описывая круги по воде. Иногда касаются носами.
- А ты когда-нибудь пробовала по-дельфиньи?
- На такие вопросы приличные девушки не отвечают! Тебе не кажется, что ты как-то озабочен «ЭТИМ»?
- Вполне естественно, когда видишь перед собой оголённую, прекрасную девушку!
- Ну, вот, начались комплименты, а вечером опять полезешь целоваться?
- И не только, очень хочется по-дельфиньи!
- Наглец, какой, совсем очумел от жары. Вы все хотите одного… А о любви не говорите, тем более о женитьбе, противный вид «человеков», эти мужчины.
Надя начала развивать, видно, очень больную для неё тему дальше, обвиняя мальчиков во всех смертных грехах, превознося девические ценности до небес, забыв смотреть в окуляр, а дельфины продолжали победно уничтожать ставриду, даже не посолив её.
Саша возился с плёнкой, слушая Надю, дрожащими руками он вытащил кассету и побежал в лабораторию, которая находи-лась в длинном заброшенном татарском доме. В нём когда-то жила видно большая семья. А вокруг остались одни развалины, следы покинутых во время войны  жилищ.
Тарханкут, так назывался полуостров, на котором находилась экспедиция Института океанологии во главе с известным учёным и его несовершеннолетней, но большой, килограмм на семьдесят и ростом сто семьдесят, дочкой. Да-да, она эта дочка считалась негласно второй фигурой в экспедиции.
Все спали в палатках, вначале мальчики отдельно, потом, как-то сами собой образовались совмещённые, благо палаток было полно. А дочка Лена спала с папой в доме. Он охранял её от буйных мужиков, отдохнувших от пыльной, грязной Москвы, отъевшихся на местной баранине, дынях, арбузах и винограде.
Всё бы хорошо, почти санаторий. Купание в чистейшей воде вместе с голыми девчонками, загорание на белом-белом песочке, вечером танцы, на которые приходили студенты и студенточки из соседней экспедиции МГУ.
Одна из них привлекала всеобщее внимание. Стройная, высокая с маленьким прямым носиком блондинка, знающая себе цену, танцевала в обнимку то со студентами, то со взрослыми, под музыку: «Хоп, хей, хоп». Саша начал приударять за ней, но в двенадцатом часу ночи она убегала в свой лагерь и никогда не приходила днём. Этакая ночная бабочка. Звали её Света. Вот такое несоответствие  имени и поведения. Для храбрости, перед танцами Саша пил портвейны, то  розово мицне, то бело мицне со своими, но любые попытки перейти на сближение со Светой кончались неудачей.  Один студент, явно крутивший любовь с ней, пытался выяснить отношения. Началась драка, ребята Бельковича вступились за Сашу, но и студенты тут же присоеди-нились к своему товарищу. Дрались с МГУшниками до крови, конечно, победили, но потом на следующий день замирились, пили вместе креплёное вино и рассказывали о своих перекрёстных победах над девицами в репейниках, в воде и под водой. Девчонки были очень охочи до приключений, особенно институтские, уже взрослые. А тут драка! Событие! Правда, не из-за них. Но всё равно, они липли к победителям просто на раз. Жужжали о любви, пели песни типа: «Поздно мы с тобой поняли, что вдвоём вдвойне веселей, даже проплывать по небу, а не то, что жить на земле». Кое-кому эти песни щекотали души, а кому-то доставалось и облизывание нескромных мест наших горячих, голодных, отзыв-чивых тел. Кому-то удавались обычные способы утоления стра-сти. По утру они устраивали похороны использованных презерва-тивов, на кладбище, ставили крестики из репейников! Тётки, узнав об этом, пытались разыскать место захоронения, следили по утрам, но похоронная команда действовала скрытно. Вообще, загар, свежий воздух действительно прихорашивает женщин лучше всякой косметики. Единственная неприятность, это отсутствие горячей воды. Особенно хороша была местная повари-ха – Мила, казачка, высокая с крутыми бёдрами, правда с не-большой грудью и, самое главное, простая, без комплексов. Саша в первый же день начал с ней заигрывать, но ребята предупредили его, что она вседоступна, опасно! Через три дня Саша забыл о предупреждении, ничего удивительного, свежий воздух, еда от пуза, и вечером в своей палатке быстро и без наслаждения ею овладел. На утро ему подавали одно мясо, без гарнира! «Вот главный результат, а остальное, как повезёт», - решил оператор. Их встречи начались регулярно, что было замечено другими, московскими девами. Они подтрунивали в открытую, а Саша отшучивался: «Хочешь есть, люби казачку!» Надя не на шутку обиделась, пытаясь по вечерам, когда повариха уходила ночевать в свой посёлок Марьино, привлечь Сашино внимание, но сытому аспиранту хотелось танцевать со Светой, шепча ей на ухо свои стишата, потом играть в карты с ребятами до ночи, а потом под громкие выговоры Бельковича им приходилось отправляться спать. 
Ребята один раз сделали из съеденных дынь черепа, вставили туда лампочки и подвесили в женском туалете, так, чтобы их было видно в момент посадки. Вечером они их зажигали, как только видели, что туда направляются по нужде девицы. Визг был первостатейный, а вот каков был результат процессов освобожде-ния, оставалось тайной.
Женская месть была куда изощрённее! Видно днём, они пробрались в их палатки и положили под простыни репейники. Стоны и чертыханья раздавались поочерёдно, то в одной, то в другой палатке, а синхронно со стонами прорывались взрывы хохота из женских опочивален. Война длилась недолго, в конце концов, палатки стали смешанного типа, и из них уже раздавались совсем другие звуки!
Но хуже всего были мухи. Они были везде, на кухне, в палатках, на пляже на гниющих йодистых водорослях. Лезли в нос, подмышки, в трусы. Внутри лаборатории ребята соорудили Освенцим для мух. На большой гетинаксовой пластине натянули оголённые проволочки с шагом два миллиметра, подсоединили как надо, так что между каждыми соседними было двести два-дцать вольт, а под проволочками намазали пластину повидлом. Вот уж это был крематорий. Подлетая на повидло, мухи  кры-лышками замыкали цепь и вспыхивали. Вонь была ужасная. Но процесс кремации шёл весьма успешно. Они часами наблюдали, как сгорали мухи, гоготали, чем сердили шефа и своих ангелоч-ков-дев.
- Сладенького захотелось, - комментировали они процесс, получайте, пожалуйста.
Почему и как оказался Саша, подающий надежды аспирант из «ящика», занимавшегося космическими штучками, требует особого внимания.
Окончив с отличием могучий вуз, где стал довольно тощим, он вначале попал на фирму, где работали Лоры, Доры, Соры и Суки, соответственно: любовницы, дочери, сыновья ответственных работников и случайно уцелевшие квалифицированные исполнители. Там он нахватался современных знаний у послед-них, сдал прилично экзамены в аспирантуру. Но на его место взяли дочку профессора, страшную конопато-носатую кривоногую девочку, которая строила ему глазки, и с которой он поделился сведениями о том, что директор выделил в аспирантуре для него специальное место. Это был первый камешек с верхушки горы, на которую он карабкался, да ещё сброшенный особой женского пола. Это был первый перевал в его жизни, который он не сумел преодолеть. Почему? Он ещё не умел анализировать ситуацию, но самое главное его упущение состояло в том, что он не смог под-няться на «гору» по спирали, по серпантину, поднимаясь и экономя силы, лез напролом, да ещё доверяя людям, с которыми не съел пуда соли. Впрочем, ещё за год до этого его уже обманули, не взяв на заработки на Камчатку. Взрослые мужики во главе с начальником отдела шушукались в коридоре, куря Яву. Он напросился с ними, начальник наобещал, но его «салагу» не взяли. Но при возвращении в самолёте погиб один из них, ходок, кото-рый выпил, провёл ночь перед вылетом с женщиной и получил в полёте инфаркт. Тело его выгрузили в Иркутске. Шерше ля фам! А сам Саша почти в то же время шабашил в Братске, заработал около тысячи.
- Ну, погодите, - решил неудавшийся аспирант, - я вам всем отомщу!
И написал статью по результатам экспериментов и собственных теоретических открытий, не включив туда никого, даже начальника. Статью тут  же опубликовали, разразился скандал, начальник лишил его премии, а Саша молча смотрел на него, как бы говоря: «Будешь обманывать, в ответ получишь в сто крат!»
В конце концов, всё успокоилось, и Саша всерьёз начал за-ниматься наукой, плюнув на требования начальника развивать эксперимент.
Второй камень обрушился, когда ему начали приходить по-вестки из военкомата. Ехидный старший лейтенантик, поговорив с ним о привилегиях военной карьеры, даже не отобрал паспорт, но Саша сделал вид, что проникся предложением служить в Германии, и перестал приходить на всякие там комиссии. Тот стал за ним охотиться, звонил по выходным, отрывая его от тела очередной рыбоньки-жертвы. Но Саша выскальзывал как дельфин из его рук.
Потом он перешёл в другой ящик, начал ездить по команди-ровкам, так что стал вообще недосягаемым для вояки-акулы. Весенний призыв закончился, а когда начался осенний за ним уже пришли, взяли под ручки и на комиссию, где его раздели до нага старые бабки. Те причмокнули, сказав: «Он годен для всего». Но и тут Саша изобразил кульбит и поступил в заочную аспирантуру и с заветной бумажкой явился к потирающему руки, правда,  уже капитану.
- Пожалеете, ещё, - сказал тот с издёвкой.
На радостях, Саша «осчастливил» свою молодую блондинку-соседку по дому, та познакомила его с подругой – красавицей брюнеткой, которая в него влюбилась, хотя и была старше. Тут начался серьёзный роман. Она представила его  своим родителям и напросилась к его маме, потом  к старшему брату, бывшему ему отцом.
- Ой, ё-ё, ёй, - подумал Саша, - так и до загса недалеко.
Новая гора надвигалась на него. Брак! Он не то чтобы испугался, просто не испытывал того щенячьего чувства, когда они буквально ко всем лезут лизаться и играть. Но брюнетка была опытней, она уже развелась с одним негодяем, который заставил сделать её несколько абортов, чем лишил возможности вообще иметь детей. А тут молодой. Свежий, наивный. Да ещё будущий учёный. Тогда это считалось престижным. Вот она и взяла его в крутой оборот.
Саша впервые почувствовал опасность, его хотели лишить свободы. И он решился немного попетлять, пойти на ложь.
А тут как раз один сослуживец предложил в отпуск поехать в дельфинячью экспедицию, да ещё командировочные и дорога оплачивается. К тому времени Саша уже намотался по «шабашкам», хотелось развлечься по-другому. Брюнетке он сказал, что его посылают в длительную, серьёзную, опасную командировку и смылся. Та заплакала, то ли оттого, что он её надолго бросает, то ли оттого, что он может не вернуться, но смирилась…
В лаборатории дежурил Виктор, которому оператор Саша передал плёнку. Белькович строго посмотрел на Витю и сказал: «Смотри, не загуби, такое бывает один раз в сезон!»
- Хорошо, - ответил тот.
Вечером Саша услышал крики из лаборатории.
- Я же тебя предупреждал, мать твою… - кричал шеф.
- Я не виноват, Вы же знаете, что нам привозят почти солёную воду, а проявитель был старый. Химия, чтоб её, - оправдывался Витя.
- Чёрт бы, вас всех побрал, - выругался учёный, но врождённая интеллигентность не позволила ему перейти на мат.
На следующее утро он собрал всех отдыхающих и заявил:
 - Теперь дельфинов не дождёшься, они ушли дальше, а просто так  жить, пить, портить девок я вам не дам. Надо строить новую лабораторию. Ракушечник есть, цемент есть, стекляшки есть, песка навалом. Прорабом будет Саша. Он ведь был шабаш-ником, у меня записано в анкете.
- Но я не командовал, а был рядовым! - пытался отлынивать оператор.
- Ничего, командовать я помогу! Вперёд к бетономешалке, марш.
За неделю бригада из четырёх инженеров соорудила большой, шесть на десять дом с окнами из стеклоблоков, прямо на поверхности, без всякого фундамента. Белькович был доволен, выпустил приказ с благодарностью Саше, устроил  баню в городе Черноморском, потом банкет, ну и, как водится, танцы. Ночью, под луной Саша с Надей ушли в степь, где произошла долгождан-ная с обеих сторон  сцена.
Когда они встала, раздвинув ноги, чтобы пописать, луна оказалась как раз между её ног, казалось, что луна разразилась водопадом.  Лунные пыльные океаны вибрировали, теряя свои очертания, сливаясь друг с другом. Но этот мираж быстро кончился. Саша замер, пожалев, что нет фотоаппарата.
А утром Саша начал упрашивать шефа отпустить его и ещё трёх ребят из бригады путешествовать по Крыму. Тот долго колебался, но под конец разрешил: «Три дня в конце срока командировки, а все расходы на билеты оплачу только в Москве».
Вскоре наступили холода конца сентября. Все перебрались спать в лабораторию, сцены степной подлунной любви закончились. Саша спал рядом с дочкой шефа, в знак особого доверия. Она смешно сопела ночью, а утром пригласила его понырять за ропанами в заливчике.
Они резвились как дельфины, как Ихтиандр с Гутиэрой, но все Сашины попытки сблизиться Леночка отвергла.  Может и к лучшему.
И, вот, они вчетвером уже в Ялте. Игристое вино, виноград, шашлыки и грязное липкое море.
Первым делом Саша позвонил своей брюнетке, и когда та узнала, что он в Ялте, обложила его чисто женскими ругательствами.
- Негодяй, изменщик, сволочь поганая, трепло, про меня за-будь, - был вердикт.
Ребята философски посочувствовали ему и предложили выпить винца и искупаться.
- Фу, как здесь отдыхают? Поехали в Коктебель, - предложил Саша, после того как вылез весь в липкой коже из моря на городском пляже.
- Точно, там заедем на биостанцию, там тоже дельфины, - поддержал Вова, самый старший и уже бывавший в экспедициях.
Сказано, сделано. На троллейбусе до ботанического сада, там они походили, выпили игристого, сели в автобус до Биостанции. Там со знакомыми Володи они наигрались с дельфинами. Один из них заболел воспалением лёгких, его подняли на сетке и сделали укол пенициллина. Шприц был как в «Кавказской пленнице».
Они лазили по горам, купались среди скал, пожирали глазами молодых женщин с малолетками, которым не надо было в школу. Три дня пролетели быстро, опять в путь, теперь через степь, а не по горным дорогам.
Так и закончилась первая встреча Саши с благодатным ис-кусительным Крымом.
Когда он вернулся в Москву, позвонил брюнетке, та опять обложила его, но уже воркующими нотками. Саша побежал в магазин. Накупил всяких снадобий, включая коньяк, любимый ею кофе и помчался к ней домой. Но… Тут на пути такси, которое торопилось куда-то, его ножка хрустнула, как спичка, и он оказался в больнице.
Да, он преодолел новый перевал. Можно сказать, рухнул вниз. Хорошо ещё голова осталась целой. В больницу к нему ходила сослуживица сестры, которая карабкалась в гору ЗАГСА, а он был её тягловой силой… впереди был новый перевал. Избежать на этот раз не удалось. Уж очень хороша была блондинка. Её волосы искрились в осеннем солнце, а когда дело дошло до дружбы организмами, он был в полном восторге. А она просто захлёбывалась от счастья.
Вначале женитьба, рождение сына, защита диссертации, развод. Ох уж эти жизненные горы! Карабкаешься, ползёшь изо всех сил, а впереди перевал, скатываешься кубарем, не используя серпантин, весь израненный, окровавленный пусть хотя бы только и душой. Кто сказал, что «лучше гор могут быть только горы»? Володя ты был не прав! Гораздо лучше ходить на байдар-ках по рекам и озёрам, но без перекатов. Да, в юности они с одношкольниками ходили по Мещёре, Есенинским местам…
Лет через десять, когда Саша уже стал отцом, развёлся, жил с другой своеобразной, с немецкой фамилией, блондинкой-алмаатинкой, ему представилась возможность снова посетить тот самый благословенный край - Тарханкут.
С тридцатикилограммовыми рюкзаками они отправились в путь. Описывать душный поезд, с его поносным вагоном рестораном нет смысла.
Красота началась, когда они высадились в Оленёвке. Путь лежал через поле лаванды, они громко пели известную песню, не ощущая тяжести рюкзаков, вдыхали аромат, уничтожающий всю моль города, проевшую плешь Саше до основания.
Море слева, справа миндалевые сады, вот уже последние дома остались сзади, впереди дом отдыха, но там мест нет.
- Вперёд в степь, - скомандовал Саша.
Дама безропотно подчинилась, уж очень ей хотелось выйти замуж за москвича. Ещё километра три, и вот они увидели большой палаточный лагерь, как потом выяснилось, стоящий на газовой трубе, идущей в Европу. Уже вечерело, когда они, поставив палатку и сварив на примусе гречку, быстро поев, отправились купаться. Море, чистейшее море, с подводными скалами, усыпанными мидиями, восторг, да и только. А рядом с морем родник! Они не поверили своим глазам, а когда попробовали воду, просто ахнули. Вкуснейшая, холодная, слегка минерализованная.
- Этого не может быть! - воскликнул Саша.
- Но это есть, - парировала спутница.
Три дня длился рай. Но на четвёртый раздался шум бульдозеров, экскаваторов. Мужик из газика бегал от палатки к палатке и кричал: «Все немедленно убирайтесь, под вами труба под давлением сто атмосфер!» Пришлось переносить палатку метров на двести в степь, над самым обрывом. На утро сильнейший ветер чуть не сорвал палатки. Море разбушевалось, как бы прогоняя непрошенных, гадящих вокруг москвичей. Саша оказался рядом со взрослым москвичом на двадцать первой волге. Они договорились готовить еду на одном Сашином примусе, но на его бензине, так было экономней. Однажды они с блондинкой наловили много мидий, об которые Саша сильно поранил себе ноги, и устроили пир: развели спирт водой из родника, сварили устрицы, потом их пожарили и, съев по дюжине, завели разговоры о политике.
А поговорить было о чём. Уже в те годы богом меченый «шельма», не зная тропы, вёл огромное, богатое, дружное государство, как ему казалось, к новым вершинам, но без специального снаряжения, то бишь образования. Он возомнил себя генералиссимусом Суворовым, но явно не был им. Не был он и Сталиным, которого все боялись. Уже тогда было видно, что прямой путь вверх опасен, надо идти спирально. Шаг, за шагом, не напрягая силы, учитывая, что страна - стадо баранов, среди которых много волков, рядившихся в шкуры овечек. Они  - эти волки во главе с кудрявым вожаком уже выли, оскалив клыки, глядя на возможную добычу. Они – эти волчата, сыновья коммунистических лидеров, научившись в институте Кеннана, приподняли кудрявого полупьяного на пьедестал. А тот, пользуясь большим ростом, своей беспалой лапой указал ещё более опасную тропу, приведшую, в конце концов, страну в пропасть. Старик и Саша почти во всём соглашались, но женщина в разговоры не вступала.
Перевалы, перевалы! Сколько их было в личной жизни у каждого, но только перевалы государства из одной эпохи в другую касались всех поголовно. Революция, придуманная сифилитиком, индустриализация, провозглашённая шизофреником, убившим миллионы, химизация лысого каблучника с его мечтой о недости-жимом пике коммунизма, застой бровастого – всё это перевалы, которые бросали страну в пропасти, всё ниже и ниже.
Женщина слушала и молчала.
Наконец, блондинка заскучала и пошла купаться, а было уже темно. Они услышали всплеск, звуки наслаждения, издаваемые русалкой. Спор завёл их далеко, они начали вспоминать диссидентов, которые уже частично вернулись во главе с Сахаро-вым, и почти ничего не слышали. Их привёл в чувство её нечле-нораздельный крик: то ли мама, то ли грабят, то ли ура, караул! Они кинулись вниз по тайной тропке к воде. Картина, представ-шая перед ними, была фантастична, хотя в темноте виднелись только силуэты. Видно двое мужиков пытались овладеть женщи-ной. Она была совершенно голая. Один держал сзади за руки, второй спереди сами понимаете, чего пытался добиться. Но блондинка была сильна, не даром в детстве доила корову. Руками она дёргала сзади стоящего, ногами швыряла другого туда-сюда изо всех сил, так что другому приходилось ёрзать ногами по острым мидиям. Раздался мужской крик: «У, стерва! Все ноги исцарапала!» Но, увидев двоих, летящих на них сверху, они тут же смылись, чертыхаясь и матерясь. Блондинка, спокойно нырнула, побултыхалась в воде, и вышла из воды, как русалка или сирена, напевая про себя.
- Вот, гады, вдвоём пытались, нет, чтоб по очереди! - спокойно, с двусмысленным юмором, произнесла она и нырнула ещё раз, нисколько не стесняясь своей наготы.
 Такие слова, отрезвили и успокоили мужчин-спасителей, и они сами нырнули в переливающуюся флюоресцирующую жидкую тёплую ванну. Ночное купание в море! Это одно из самых приятных воспоминаний для каждого.
Потом в палатке блондинка набросилась на Сашу, видно сцена на мидиевой скале её сильно завела. А он укорял её за то, что она пошла одна, да ещё купалась голой.
- Когда женщина рядом, мужики о политике, фу, как скучно. А голой купаться я всегда любила, чувствуешь, как в тебя прони-кает струя воды, просто стеснялась тебя, вдруг ты плохо обо мне подумаешь.
- А вдруг они тебя бы изнасиловали?
- Приключение, да и только! – как-то пошло и легкомыс-ленно произнесла она. Ну, ладно, не дуйся, я же всё равно принад-лежу только тебе!
С этими словами она оседлала его и понеслась галопом!
На утро они ушли далеко от палаточного городка и занялись дельфиньей любовью. Прямо в море, она стонала и кричала, зная, что её никто не услышит. А Саша, озверев, рассердившись за её ночные похождения, работал, как поршень, не давая ей придти в чувства. Море бурлило и пенилось, лицо русалки покраснело, то ли от солнца, бившего ей в глаза, то ли от переизбытка чувств. Когда дельфинья сцена закончилась, они, плавая рядом, смотрели в глаза друг другу.
- Да, такого я ещё никогда не испытывала, где ты научился?
- Я же тебе рассказывал, что десять лет назад я был в этих местах в дельфинячьей экспедиции. Мы наблюдали за их поведе-нием. Это было классно и неподражаемо!
В субботу, едва проснувшись, они увидели кучу машин при-паркованных в десяти метрах от их палаток. По номерам было ясно, что они крымские. Самих людей не было, видно все были на море, но уже вечером началась гульба! Мощные магнитофоны наполнили степную тишину воплями битлов и других волосатых обезьян. Под стать им были и местные. Но когда пляски продолжились ночью, Саша не выдержал, вылез из палатки, несмотря на удерживающие его возгласы блондинки, и пытался уговорить пьянчушек прекратить вакханалию.
- Пошёл, ты на… - сказал ему один хохол, - не мешай отдыхать.
- Мы тоже хотим отдыхать, проехали полторы тысячи, а тут вертеп, - интеллигентно пытался вразумить их москвич.
- «Счас» в рыло, получишь, умник! – был ответ.
Тон разговора поднялся на сорок децибел, до драки оставался буквально один момент, но тут вышла алмаатинка и своим громким фальцетом начала созывать всех москвичей. Местные притихли, но когда увидели, что силы явно не в их пользу, быстро утихомирились, а потом притащили бутылку горилки и предло-жили выпить мировую. Тогда ещё всё решалось выпивкой.
Неделя пролетела как пуля у виска! Водитель волги довёз Сашу и блондинку до Черноморского, высадил на автостанции. А сам двинул в Москву, захватив с собой килограмм десять собранных в саду миндалесодержащих плодов.
В тот же день Саша со спутницей добрались до Бахчисарая, побывали в музее, поднялись по горной тропе на Чуфуткале и там заночевали. Открыв палатку утром, они увидели что-то непонят-ное. Косматое чудовище помахивало своим хвостом прямо перед выходом из палатки. Приглядевшись, они издали громкий смех – это была лошадь, лакомившаяся остатками их вечерней трапезы: гречкой с тушёнкой и какао. Лошадь, услышав человеческое ржанье, бросилась наутёк.
Вперёд, точнее вниз, а ещё, точнее, на перевал, в Ялту!
К середине дня они, срезая асфальтовые пути, поднялись на метров пятьсот, но тут у Саши свело ногу. Кто, когда-нибудь испытывал эту боль, поймёт, что идти с ней невозможно. Он лёг и стонал. Блондинка спокойно, сняв рюкзак, поднялась на дорогу, остановила запорожец, потом перенесла рюкзаки на крышу букашки, вытащила Сашу на руках к машине. За рулём сидел моложавый, усатый хохол, а рядом на переднем сиденье девушка лет двадцати, которую он представил своей «дочкой». Туристы уселись сзади, начался обычный в таких случаях разговор, кто, откуда и куда? Через десять минут (а поднимались пешком туристы уже часа три) они уже были на вершине Ай-петри. Москвич был на вершине первый раз в жизни, он с восторгом смотрел вниз, на море, пытался вспомнить Пушкина: «Стою на вершине, Кавказ подо мной», но хохлушка не обращала внимания. Она только смотрела на часы, куда она торопилась, может в туалет. Сашина блондинка с ней о чём-то болтала, для неё – алмаатинки это были не горы. Видно, что они нашли общий язык, хотя хохлушка была лет на пятнадцать младше. Было ясно, что она никакая не дочка, а торопилась развлечься, ведь был юбилей Ялты -250 лет,  и в койку, со своим папиком. Саша понял это, сел обратно и они доехали по серпантину до Ласточкиного гнезда. Там Саша устроил банкет, заказав игристого по бутылке на всех. Вечером они тепло попрощались, обменявшись адресами. А московские туристы сели на автобус и в Ялту. А там юбилей. 250 лет! Они в ресторан «Украина», который почти на набережной. Швейцару пять рублей и они уже внутри.
Там - там тарарам! С эстрады блатные песни. Сели за столик. Только заказали к ним подсели двое: красавица блондинка, светлая, голубоглазая, какая-то прозрачная, без загара, а с ней коренастый шатен, как потом выяснилось моряк. Познакомились. Выпили. Всё благопристойно, интеллигентно. Танцевали по очереди, меняясь партнёршами. Саша пытался заигрывать с ялтинкой, но она вяло реагировала. Он узнал, что она мать одиночка, а это её любовник, приходящий после плавания. Речь её была довольно связная, хотя кончила она только среднюю школу. Но голос! Он звучал как переливы волн в штиль, она почти ворковала. Вечер был в розовых тонах.
Но тут! Вдруг к их столику подошёл мужлан, начал нагло, не спрашивая согласия, тащить ялтинку на танец. Она сопротивля-лась. А моряк! Даже ни слова, ни одного движения в защиту. А Саша! Встал, схватил наглеца за руки и, по странному стечению обстоятельств, они вдвоём очутились на сцене. Тот пытался вырваться, но руки у туриста были крепкие, да ещё сила удесяте-рялась от сознания, что он защищает женскую «честь», да ещё приглянувшейся ему девы. Прошла минута, зал замер! Ещё бы, бесплатный цирк. Тут бычок попытался ударить Сашу головой. Но он успел подставить лоб. Свой лоб. Крепкий, как сталь. Раздался звук, звонкий, как от столкновения двух баранов с рогами. Наглец получил нокдаун и стал оседать. Саша поддал ему пинка и тот полетел со сцены. В зале зааплодировали. Но Сашина блондинка вскочила и закричала.
- Милиция! Вызовите милицию, - и побежала к администратору.
Сражённый танцор встал, и было бросился к Саше, но на его пути, наконец, встал моряк, обнял его и что-то сказал ему на ухо. Зал опять затих. Как будто пытаясь услышать, что говорит моряк. Но побитый и униженный подошёл к Саше и начал извиняться, пытаясь выяснить, откуда он.
- Из Москвы, Шурик, - представился он.
- А я с Верхнего посёлка, Жора, - последовал ответ.
Подоспевший милиционер взял в охапку Жору и увёл его, видно он был известной здесь личностью.
Сев за столик, Саша смотрел на ялтинку, как на свою Дульцинею, чем сильно рассердил свою блондинку. Назревал скандал, но местного масштаба. Но тут оркестр заиграл прощальную песню и всех начали рассчитывать и выгонять. Да, в те времена рестораны закрывались строго в одиннадцать.
- А вы нам не поможете устроиться на ночлег, - спросила мо-сквичка.
- Легко, - ответил моряк, - пошли за мной.
Они вышли, недолго шли по ночной Ялте, расцвеченной по случаю юбилея, начали подниматься по какой-то лестнице и очутились… на крыше!
- Вот, располагайтесь, - торжественно сказал моряк.
- Как, на крыше? – удивилась москвичка.
- Лучше ничего не придумаешь, - ответил моряк, - смотрите, всё видно: и море, и набережную, а скоро будет салют!
С этими словами он ушёл, видно боялся, что его пассия, стоявшая внизу исчезнет.
Саша достал палатку, вбил топором колья в битумную крышу, поставил палатку, потом достал примус. Разжёг его, но вдруг увидел, что к ним идёт какой-то мужик.
- Вы, что с ума сошли, что вы тут делаете?
- А нас сюда привёл моряк, Саша назвал имя.
- Вот козёл. Говорил ему прекратить сюда лазить, опять привёл. А сколько денег взял?
- Ничего, мы с ними праздновали в ресторане, - ответила мо-сквичка.
Тут закипела вода, и Саша пригласил сторожа. Но перед этим достал фляжку со спиртом и налил в кружки на троих. Выпили. Грохот салюта как раз раздался, когда они опустили посуду.
- Ура, с новым годом, тебя Ялта, крикнул Саша.
Разноцветные ракеты летели в море. Но шипенья не было слышно, его заглушало многоголосое, «ура» с набережной, где вовсю гулял народ.
Через час всё успокоилось. Туристы улеглись внутрь палатки. Сторож ушёл, попросив завтра утром убраться пораньше.
Утро на крыше! Море вдали. Никого на улицах. Они собрались и пошли в горы, снова в горы! А потом в Евпаторию на комете! А там на «СВ» в Москву.
Итак, это был ещё один перевал, который Саша преодолел, пройдя по самой кромке. Ещё немного и он бы загремел в цугун-дер, но судьба и блондинка опять оберегли его от экстремального окончания перехода через Ай-петри!
Но он не заметил, как новый перевал в лице, жаждущей московской прописки его спасительницы, надвигался на него. Причем, если раньше он сам прилагал усилия для подъёма - завоевания женщины, то теперь «гора» сама надвигалась на него, хитро, спиралями, лицемерной лаской, хвалебным словами по поводу его стихотворных проб.
 А впереди были Иссык-куль и другие перевалы, приведшие его во второй раз в ЗАГС. Но это уже совсем другие истории.
31. 01.2012