Новое Житие - покой нам только снится. Глава треть

Глава третья. Самая короткая жизнь.

Руку Виктора перехватили, прежде чем он сумел нажать на пуск ракетницы.

-Дя-я-я-я-денька… - только смог выдавить из себя Сашка.

   Потрясённый, он только молчал.

-   Спокойно, спокойно, товарищ капитан! – твёрдо произнес чей-то голос под ухом. – Не надо дёргаться. Свои. Как говорится, лучше поздно, чем…

    Виктор, наконец, смог повернуть одеревеневшую шею. За спиной высился рослый парень с загоревшим лицом. Под зелёным шлемом весело искрились серые, повзрослевшие рано глаза. Это как раз не потрясало. Однако всё остальное… Облачён он был в маскировочный комбинезон, поверх которого, скреплённые меж собой ремешками, виднелись округлые стальные пластины. Что-то вроде кирасы, каковую носили кирасиры времён Бородинской битвы. Точно также были обмундированы трое бойцов. Они медленно, соблюдая все меры предосторожности, сползли за ним в воронку. У всех, включая командира (это ощущалось без знаков различия) были невиданными пистолет-пулемётами с  рожковыми магазинами.  За ними ползла, низко пригнув голову и сложив уши, немецкая овчарка тёмной масти. На спине у неё высилось странное седло с закреплённым брезентовым чехлом. Собака-подрывник? В 1941-м таких применяли без особого успеха под Москвой и на других участках фронта. Натасканная поводырем на получение еды, она заползала под днище танка или автомобиля и, жертвуя собой взрывала его.

-   Так, говоришь, не психованный, парень? – старший странной команды потрепав Сашкины вихры, наконец, соизволил представиться: - Старший лейтенант Неустроев.

-   С вами психами станешь, - начал, было, Виктор, которому хотелось затеять перебранку. – Столько времени ждать, а теперь – на тебе! Заявились, вашу… - вспомнив женщину с иконой и суровые лики святых, он вынужденно замолчал: - Видели, что делается? Ребят выручать надо.

    В глазах Неустроева светилась такая уверенность, что говорить больше не хотелось. Тем более что, дождавшись всех своих подчинённых, он неожиданно сказал:

-   Тебе тут один человек привет передал. Привет отдельно. Отдельно – не пороть горячку. Слушать и делать, что мы решим. Расстановка сил понятна?

-   Понятно, - Виктор в точности, как Сашка, пролепетал одними губами.

- Всё! Значит действуй. Только так – ракетницу мне живо. А то… Знаю я вас – героев очаковских и поколенья Крыма.

    Оказалось, дождался он не всех. Вслед за собакой через бровку воронки перекатился щупленький на вид малый в точно таких же латах, но со снайперской винтовкой. Он тут же, подмигнув Виктору (последнему это пришлось как нельзя кстати), вынул из винтовки затвор. Тщательно продул затворную раму, вытер её ветошью. Только после этого изрёк почище Цицерона с Сократом:

-   Ну что, действуем, товарищи? Обстановку я срисовал такую…

***

…Залышав сигнал с улицы, Васька соскочил с кровати. Пройдясь босиком до окна, он отогнул краешек занавески. На улице, сверкая лаком, стоял иссиня-чёрный «майбах» под номером WH 44-26. Невдалеке, как всегда прогуливались двое неприметных типов. Скрёб метлой новый дворник в фартуке со старинной бляхой, что, на этот раз, держался ближе к воротам. Васька отошёл за стену. Затем пошевелил занавеской, давая понять (как условились заранее), что он скоро выйдет. Затем пробежался босиком к платяному шкафу. Извлёк оттуда с металлических раскладных плечиков мундир майора вермахта с сиреневыми «катушками» интенданта. Уже облачившись в тесные хромовые, с высоким голенищем сапоги и повязав ремень с «вальтером» (без обоймы), он неприязненно вспомнил о главном. На тумбочке возле кровати с сияющими шариками над изголовьем лежала скомканная повязка из замши. Он одел её через левый глаз. Бросил не себя насмешливый взгляд в зеркало. Ни дать ни взять – «дас ист фантастишь, герр официр!». Вид был что надо – свои перепугаются. Не хватало только Железного креста, хотя бы второй степени. Или знака «За танковый бой» на левой груди. А повязка здорово изменяла внешность, почти до неузнаваемости. Лучше всякого грима и усов.

   С такими радужными мыслями он нахлобучил фуражку и вышел. Дом был четырёхэтажный, с лепными потолками. До революции наверняка принадлежал какому-нибудь купчине.

-    Герр майор прикажет сначала в казино? – учтиво осведомился кадыкастый молодой ефрейтор-водитель, на этот раз новый.

-   Нет, сразу на объект, - сказал Цвигун, стараясь смягчить акцент. Этого можно было не делать, так как шофёра наверняка (как и прежнего) предупредили: чин из восточного батальона, плохо владеет германским.

   Машина плавно тронулась с места, проехала тех двух и дворника, что стремительно отставил метлу и махнул шляпой. Неприметные типы разом отвернулись, что б ни попасть в облако пыли и газов.

    Через час с небольшим он уже прогуливался с Фоммелем по лесной дорожке, посыпанной в лучших традициях фатерлянда речной галькой. В ярких лучах золотисто-оранжевого солнца, с ветки на ветку сновали пичуги, кое-где в тени сверкали на листьях и траве капли росы. Невдалеке плескалась речка – там было оборудовано пулемётное гнездо. Вообще этот лес был нашпигован постами и патрулями, что неслышно перемещались в своих длиннополых плащ-накидках с камуфляжными разводами. Выростали как из-под земли, плотным кольцом смыкаясь вокруг людей. Цвигун (согласно документам, майор 30-го Восточного батальона Верховенский Павел Георгиевич) после долгих размышлений руководства СД, был утверждён в должности консультанта при подготовке группы.

   За высоким забором из колючей проволоки с сигнализацией, что вырос перед ними, расстилалась широкая, почти правильной формы поляна. Над ней колыхалась маскировочная сетка, что была укреплена на крышах караульных вышек четыре метра в высоту. На поляне был расположен сборный домик для прибывших инструкторов и преподавателей, а также специальный ангар. В центре поля располагались полоса препятствий со щитами и канавами, а также натянутой низко колючей проволокой, набитые соломой чучела из эрзац-кожи, на которых отрабатывались приёмы рукопашного боя, щит для метания ножей. Кроме того высился огромный щит-пулеуловитель для разрядки оружия, который в случае необходимости можно было использовать для стрельбы.  С воздуха такой объект можно было рассмореть только на бреющем полёте, и то, если задержать глаз.

    На объекте упражнялась группа курсантов численностью  до   отделения. Они вяло ползали под натянутой проволокой, а так же,  как следует не размявшись, отрабатывали бросок через плечо, блоки и удары по точкам. Время от времени преподаватели (квадратный немец в пилотке, в одной майке с молниями в круге, а также русский, что был облачён в синее трико МГУ) неожиданно нападали на зазевавшихся курсантов, нанося им боксёрские удары (это делал русский), или забирая в удушающий захват.  Скоро немцу это надоело. Он скомандовал всем построиться, а затем разбиться на пары. Первые номера взяли вторых за ноги. Вторые стали на скорость отжиматься. Айн, цвай, драй… Затем всё изменилось. После этого немец, по совету русского, приказал повернуться спинами друг к другу. Плотно прижавшись таким образом, курсанты сплелись руками. Стали на скорость приседать. Айн, цвай, драй… Затем немец, решив, что достаточно наслушался советов русского, приказал всем  вновь построиться. Он  стал выполнять комплекс упражнений на координацию. Ничего хитрого в них не было (немец, словно пританцовывая, совершал движения руками, ногами, а также корпусом), но надо было успевать повторить за ним. Тех, кто нарушал этот порядок, русский отсортировывал в отдельную группу. Вскоре в ней насчитывалось до половины курсантов.

-   А серьёзный у вас спец, этот Вася, - усмехнулся Цвигун, намекая на русского. – Ганц на предмет того жучка будет.

-   Что есть Жучка? – утомлённо поднял светлые брови герр Фоммель. – Что такой Васья я уже знайт.

-   Да не берите в голову. Хотел сказать, что отбор поставлен грамотно. Группа должна в поле сработаться. А негодный материал надо отсеивать.

-   О, вы рассуждайт как немец! Браво-браво… Интернационал разве не учит равенству и братству?

-   От каждого по способностям, каждому по труду, герр хороший.

-   О, понимайт-понимайт. Вы хотеть сказайт, что каждому из них можно найти применений? Не так ли?

-   Ну, во-первых, «применений» можно  даже барану найти, если постараться. Во-вторых, бросьте говорить, по-русски, будто вчера родились.

-   О, Русс Ивановитч! Вы видете, я тоже умею хорошо шутить.
 
   Услышав звуки клаксона, они обернулись в сторону ворот, оплетённых проволокой. Солдат в шлеме открыл их. Въехал «кюбельваген» с открытым верхом. На заднем сидении угадывалась голова в знакомой пилотке с красным кантом. Карие глаза на остром лице пробежались по всем маломальским значимым предметам.

-   Мой сюрприз, кажется, сработал, - усмехнулся Фоммель. – Сейчас убедитесь, герр майор.
 
-   Заранее благодарю, - с искренним уважением заметил Васька. – Этот тип как раз здесь не лишним будет.

   Ставински, легко выпорхнув из синевато-зелёного гоффрированного корпуса, заметил сразу же Фоммеля. Отдал честь ему и Ваське, приложив к орлу на пилотке два пальца:

-   Герр оберштурбанфюрер! Рад вас приветствовать. Пока курсанты разминаются, представьте мне герр майора.
 
   Он, очевидно не признав Ваську, выжидающе ждал.

-   О, с великим удовольствием. Правнук князя фон Бисмарка-Шенхаузена, наследник болгарской короны и претендент на румынский престол Корнелиус Парацельс.

-   В переводе на русский – Ванька-встанька, - подъитожил Цвигун.

   Ставинский обалдело посмотрел ему в единственный глаз. Затем затрясся, давя тихий смех.

-  Замечательно, герр майор. Эта шутка просто блеск! Вы отлично подняли мне настроение.

-  Я иначе не могу, герр Ставински.

   Они стали неспеша прохаживаться вдоль упражняющихся курсантов. Дошли до группы «отсева». Вскоре квадратный немец издал трель свистком, что висел у него на груди. Курсанты моментально бросили свои упраждения и выровнялись.

-    Ви будет смотреть, что есть я делайт. Альзо, верштейн? Смотреть…

    Он поманил к себе  пятёрку «отсеянных». Те, неловко ступая, подошли. Было очевидно, что готовится отработка новых приёмов. Вскоре по его команде они выстроились полукругом.

-   Можно я, герр инструктор? – поднял руку здоровенный рыжий курсант, что стоял среди других «отсеяных».

-   Семельченко, оставить! – налился краской русский инструктор. – Живо, кому говорят!
-   О, ти тоже хотеть? Тогда можно встать, - на квадратной красной ряжке немца выступила улыбка.– Итак,   ахтунг! Только вниманий…

    Он, как бы раздумывая, стащил свисток на цепочке и, покрутив его в руке, кинул в сторону одного из стоявших перед ним.  Тот решил поймать, но тут же рухнул, сбитый ударом ноги. Немец, изгибаясь и ныряя всем корпусом, бросился на остальных. Он проскальзывал между ними. Делал неловкие движения руками, хватая их за ноги и плечи. Все они валились с ног. Один рыжий Семельченко не оплошал. Схватил, видя такое бесстыдство, горсть земли и плеснул немцу в лицо. Тот, изрыгая всякие «шайзе» и «фердампт», стал выделывать руками и ногами совсем невообразимое. Словно крылья мельницы закружились. С зажмуренным, яростно оскаленным лицом, он, то стоя, то в полуприседе, закружил на одной ноге. Другую он выбрасывал вперёд. Руки при этом отталкивались от предплечий. Как будто он плыл . Но Семельченко и тут не оплошал. Рухнув на землю и подобравшись с перекатом, он поймал немца за подошву ботинка. Крутанул против оси. Заматерившись уже по русский, немец завалился на землю.
 
   Курсанты заржали. Кое-кто зааплодировал с вышек за пулемётами.

-  Рты прикрыли! – гаркнул русский инструктор, тем не менее, одобрительно скосив глаз на Семельченко.  - Помогите герр Шульцу встать.

    Но герр Шульц сам себе помог. Сбив ударом ладони одного из помощников на землю, он размашисто бросился к домику. Видимо позор был настолько велик, что не хотелось признавать.

-   Гоношистый больно ваш Шульц, - бросил Васька неодобрительно.

-   Да, это есть, - вынужденно согласился Фоммель. – Но это полезный профессионал. Он немного жить  Азия. Учить много приёмов. Вы видеть, как он мог положить срузу пять человек.

   Все обступили здоровенного Семельченко. Тот, щуря конопатую физиономию, старался выглядеть как можно скромней.

-   Ну вот, а ваши его отбраковали, - усмехнулся Васька.

-   Что поделайт, наш недоработка, - похоже усмехнулся Фоммель. – Хотеть с ним поработать?

-   Хотеть, хотеть… Можно нас обоих переместить в этот ангар? Что б никого из посторонних и всё такое.

-   Ну, конечно, герр майор. Я всё сделаю, - снова оживил свой русский Фоммель. Он подозвал роттенфюрера, что был старшим караула и отдал ему распоряжение.

-    Вы уже начинаете работать с кандидатурами, - одобрительно заметил Ставински. – Это отлично. Но наш потенциал гораздо богаче. Абвер более старая организация, чем СД и СС. Тем более что часть этих людей – наши кадры. Но, если вы познакомитесь поближе с нашим стилем, уверяю вас – выбор будет богат.

-    Вообще-то я на это не рассчитывал, - улыбнулся Васька. – Думал, что кандидатуры будете отбирать исключительно вы и ваше руководство. А меня чуть ли не на ручках носят и всё показывают. Интересно… Похоже на западню, вы не находите?

-   Не нахожу, - возник справа Фоммель. – Вы напрасно   утомляете себя подозрениями, Русс Ивановитч. Они совершенно беспочвенны. Какая западня? Мы предоставили вам возможность отобрать кандидатов в группу. Во-первых, мы можем согласиться, а можем, нет. Во-вторых,   вы бы точно также поступили на нашем месте. Каков купец, таков товар. Так говорят русские?

-   Так говорят русские. Но я сомневаюсь, что смысл тот же. Я не купец. Я предложил, а вы распорядились. Это не мои кадры, - Васька обвёл единственным глазом курсантов, которых вновь стали гонять по полигону.
 
-    Идеи порой важней кадров. Вы не находите? У нас масса идей, но нет твёрдой почвы. Вы гарантируете, что ваш план пройдёт. Мы принимаем ваши гарантии. Вдобавок мы укрепляем ваш план вашим выбором – кого из кандидатов вы предложили. Тем более, - Фоммель пытливо сощурился из-под козырька, над которым хищно сверкнули орёл и адамова голова, - средь этих кандидатов есть спасённые вами…

   Внутри Васьки всё собралось, готовое выплеснуться наружу. Но он расслабил тугой узел, что скрутил ему внутренности.

-   Не боитесь, что они вас запомнят?

-    Боюсь ли я? – Фоммель счастливо захохотал: - Страх это химера.

-   Вы как Геракл не боитесь химер, - вздохнул Ставински. – Они окружают вас, а вы не боитесь.

    Они в раздумьях и молчании проделали путь до ангара, у которого высились двое солдат СС в плащ-накидках, с пистолет-пулемётами. Когда вошли вовнутрь, рыжий уже был там. Он стоял поодаль от ряда камуфлированных грузовиков «опель-блиц» и «хеншель», внедорожников «кюбель», мотоциклов «цундапп» и БМВ, а также двух лакированных «опель-лейтенантов» и «даймлер-бенца». Рядом топтался русский преподаватель в трико, что, морща в неопределённой гримасе красивое русое лицо, что-то шёпотом выговаривал ему.

-   Волков, вы свободны, - бросил ему Фоммель. Проводив его взглядом, сказал Семельченко: - Господин майор также из русских. Но он долгое время жил в рейхе, хотя и не забыл родной язык. Он считает, что мы ошиблись, когда отсеяли твою кандидатуру из активного состава. Я не разделяю его мнения, но прислушаюсь к нему. Он в вашем распоряжении, - палец Фоммеля совершил дугу в сторону Семельченко.

-   Благодарствуйте, благодарствуйте… - Васька снял фуражку и, не найдя ничего лучше, протянул её Фоммелю. – Зовут-то как?

-  Степаном, - прогудел парень.

-   А родом откуда?

-   А харьковские мы.

-   А поточней… - Васька сделал выпад ногой, стремясь достать его левую ключицу.

   Семельченко не оплошал. Он удивительно быстро присел и попытался перехватить ногу. Но Васька, совершив разворот, не дал ему такой возможности. Зато другой ногой попытался подсечь его голень. Здесь усилия оправдались. Семельченко осел на спину. Но тут же, перенеся центр тяжести на икроножные мышцы, рывком поднялся. Принял тревожную боевую стойку: кулак левой  руки – перед носом, кулак правой – возле подбородка. Прижатые локти защищают от ударов нижнюю часть. Танцующие ноги готовы коленями отразить те же удары в пах, подбрюшье и почки, а также нанести ответные сокрушительные удары.

-   Я же казав  – с пид Харькова, - шумно задышал парень.

-   А, так ты казав… Я понял. Молодец, хорошо держишь удар.

-   Упасть не значит проиграть, - кивнул Ставински.

   Фоммель махнул лишь фуражкой, что держал в руках. И представил себя на месте Семельченко.

-   Только не надо так долго держать руки, - Васька намекал, что  можно «снять блок». – Я ж не нападаю.
 
-   А кто вас знает, - нервно усмехнулся Семельченко. – Не нападаете сейчас – так нападёте. Вы ж не предупреждаете?

-   Это точно. И не подумаю. Всё происходит неожиданно. Это в красивых книжках и шпионских фильмах вызывают на поединок. Или позволяют командовать взводом своего расстрела, - не удержался и мрачно пошутил Васька. – В жизни всё иначе. Хочешь, покажу как?

-   Н-н-ну, хочу, - неуверенно согласился парень, не убирая блоки.

    Немцы тихо рассмеялись. А Васька танцующей походкой, точно по Крещатику или Дерибасовской, двинулся чуть правей него. Семельченко это сбило с толку. Он не знал, что делать, тем более взгляд «герр майора» шёл как бы сквозь него. Он лишь стал, танцуя ещё напряжённей, разворачиваться к нему корпусом. Но Васька в вполуприседе мгновенно срезал его ногой. Семельченко на ушибленных икрах точно сложило пополам.

-   А зачем было так дёргаться? – врадчиво поинтересовался Васька. – Зачем было поворачиваться? Ты не почувствовал, что я всего этого хочу?

-   Не поч-ч-чувствовал, - отрешённо произнёс парень с земли. Ещё мгновение, и он неловко встал, готовый к бою.

-   Опять молодец. Опять хвалю. За выносливость. А ругаю… Понял за что?

-   За то, что… Короче, сделал так, как вы внушали.

-    О! – Васька, пронзённый сверху невидимой силой, остановился. Оглянулся на своих спутников: - Слышали, господа? Его отсеяли… А он всё понимает. Материал не разработанный, только и всего. Никуда не годный отбор. Если так отбирают…

-   Я подумаю, что можно сделать, - Фоммель снова тряхнул фуражкой с сиреневым кантом.

    Он рассчитывал, что отобранный «материал» в массе своей быстро провалится, явится в НКВД или СМЕРШ. Ему было так выгодно: в случае поражения, о котором он задумывался всё чаще, ему будет, в чём выгораживаться перед русскими.

-   Блоки зря держишь, - удовлетворённо махнул головой Васька в сторону Семельченко. – Да расслабся ты, я приказываю, - он легонько ткнул его плечо, от чего парень мгновенно обмяк. – Вот так. Молодец, будет из тебя толк. Если научишься расслабляться, конечно.
 
    Какого чёрта ему нужен этот кретин, подумал Фоммель. Неужели он рассчитывает использовать его в акции? Надо будет затребовать личное дело. И когда он, наконец, возьмёт эту поганую фуражку? Ну, придёт время…

   А Ставински думал иначе. Он просматривал в Васькиных действиях высокий уровень отбора. Конечно, русский диверсант из Разведуправления, выдающий себя за майора СМЕРШ, не достаточно разбирался в «материале». Потому что подготовлен не так давно, да и профиль у него иной. Но подобный стиль подготовки Ставински видел в Цоссене начала 20-х, где стажировались русские военные разведчики. Кроме этого, он на неделю прибыл в 1927-м в общевойсковую Академию им. Фрунзе, где также прорабатывались тактика разведки и диверсий. В число предметов входил и рукопашный бой, который русские называли «самбо Хромова». Приёмы были заимствованы из бокса, дзюдо, джиу-джицу и других видов единоборств. В сумме насчитывали до 50. Но маленький, с виду щуплый преподаватель с бородкой убеждал их: для начала стоит в совершенстве овладеть «музыкой тела». Научиться чувствовать каждое его движение. Затем выучить в совершенство хотя бы десять приёмов и на основе импровизации создать десять своих. Только после продвигаться дальше.
 
-   Я забираю товарища майора, - решительно, с любезной улыбкой, заявил Ставински, когда они отошли на значительное расстояние.

-   Вы уверены, что я его вам позволю забрать? – Фоммель любезно оскалился, хотя не скрывал своих истинных чувств. – Всё же вы гость, герр капитан.

-    На правах гостя я забираю его у вас. Через час, - Ставински показал ему большой цыферблат на запястье, - он вернётся обратно.

-  Дорогой ему могут помешать партизаны.

-   Накануне операции «Цитадель» была проведена акция устрашения в Орле, - поморщился Ставински.- Кого-то повесили на главной улице. Трупы качаются до сил пор. Кроме того вермахт и наши доблестные СС устроили прочёсывание лесов. Партизаны не должны проявлять себя так нагло. Если это, конечно, не обычные партизаны.

-   Вы на что-то намекаете?- грозно нахмурился Фоммель.

   С минуту они постояли молча. Оберштурбанфюрер учащённо дышал. Ему, как всегда, хотелось свернуть кому-то шею.

-   Что за шум, а драки… - пошутил Васька на подходе. – Весь сыр-бор из-за меня?
-   Вы догадливы как никогда, - проскрипел Фоммель. – Именно из-за вас. В интересах операции я не могу вас предоставить герр капитану. Даже на минуту.

-   Эка вы хватили! На минуту… Прям! Ничего с нами не станется. Проедусь и вернусь. В конце-концов, можете выделить ваш эскорт. Партизан бояться - в лес не ходить.
 
-   Я не могу, - уже раздражённо огрызнулся Фоммель. Поймав Ваську за руку, он отступил с ним: - Сегодня приезжает мой шеф из Берлина. Он генерал СД. Хочет с вами говорить о предстоящей операции. Хочет вам кое-что рассказать. Если с вами кое-что произойдёт… - он страшно понизил голос: - Вы понимаете… это может стоить мне…

-   Головы что ли? Понял… Не боись, где наша, как говориться… - Васька тихо рассмеялся. – А мне, вы думаете, ничего не может стоить? Скажем, моё участие в расстреле? – сузил он единственный глаз. – А? Или у вас не проходят такие штучки с фотографом и фотолабораторией, где монтируют снимки? А свидетельские показания выживших из числа переметнувшихся диверсантов? Тоже не проходят? А высказывания против товарища Сталина? Что у вас там в карманчике? Диктафончик, говорите?

-   Вы что – с ума сошли? Какой…  - чуть не задохнулся от такой наглости оберштурбанфюрер. – Впрочем, оставим это на потом.  Вы правы, кое-что в этом есть. А как же – мы хотим подстраховать себя. Вдруг вы ведёте двойную игру? Или тройную? Или ваше руководство.

-   Ладно, проехали, - Васька взял его, играюче, за лацканы френча с кубиками в петлицах. Нежно их потеребил, будто оправляя: - Так вот, любезный, я сейчас проедусь с герр Ставински куда надо. Всего на час-два. С конвоем или без конвоя, вам решать. После чего встречусь с вашим генералом. Это два. А вы, - он окинул взглядом одиноко стоящую здоровенную фигуру Семельченко в потной майке, - дайте ему отоспаться. Покормите его как следует. И по первому же звонку – в мои апартаменты. Я буду с ним усиленно работать. Всё ясно, герр хороший?

-   Вполне, - сглотнул слюну эсэсманн. Ну, подожди у меня, русская свинья, тут же подумал он. Это тебе так не пройдёт.

    Через час Васька трясся  по плохим дорогам на «кюбеле».   За рулём сидел Ставински. Конвоя Фоммель так и не выделил. Было видно, что ему этого хотелось, хотя он понимал: будет выглядеть глупо. Абверу незачем было организовывать мнимое похищение, мнимое или реальное убийство «гостя». Нападение партизан также исключалось ввиду большого количества войск, которыми были усилены охранные дивизии.

-   Ловко вы обращаетесь с СС, товарищ большевик, - крикнул Ставински в шуме мотора. Он вырулил, чтобы не попасть на ухабину, и продолжил: - С этими господами можно именно так. Выбран правильный курс.

- Ну да! Мы мирные люди, но наш бронепоезд… Вы это хотели сказать?

   Так как шофёр промолчал, они медленно въехали на территорию, огороженную тремя рядами колючей проволоки. По углам высились четыре караульные вышки с MG34. Но, как и по периметру, так и на воротах охрану несли солдаты и офицеры вермахта. На специальных щитах, покрытых светоотражающей оранжевой краской, чёрным было означено: «Внимание! Огнеопасно! Горючие материалы. Курить и пользоваться огнём строжайше запрещено». Вся местность за рядами колючей изгороди представляла голый ландшафт с многочисленными пнями и опилками. Наверняка эти площади были заминированы.

-   Прошу вас! – Ставински легко выпорхнул из внедорожника, захватив плащ. Адамс! – сказал он подбежавшему обер-лейтенанту со знаками отличия артиллериста. – Мне будет нужна ваша помощь. Приведите в блок «В»…

    Тут он прошептал этому ладному обер-лейтенанту что-то своё, не предназаначенное для Васькиных ушей. Тот лишь поправил повязку через глаз. И уставился на группу курсантов, что, высоко поднимая ноги, совершала пробежку по периметру. На всех было вполне сносное обмундирование РККА. Причём, гимнастёрки были именно «косоворотки», как до революции носили,  образца 1943 года - со стоящим воротником (на гимнастёрках образца 1941-го он был отложенный). Мало того, добрая треть гимнастёрок были украшены зелёными пластмассовыми пуговицами, что поступали в СССР по ленд-лиз.

-   Ну-с, пройдёмте, дорогой товарищ, - с наигранной суровостью (наверняка подражая кому-то из русских) предложил Ставински. – Нам есть что обсудить и о чём потолковать. Так тоже говорят по-русски.

-   Я надеюсь – не только ваши познания в русском?

-   О, нет, что вы! Они так скромны… У меня есть свои кандидаты. Вы хотели бы на них взглянуть?

-  Что ж, не откажусь. Тем более, если предлагают… Показывайте.

-   Нет, сначала вы посмотрите на их личные дела, выслушаете преподавателей. Они нам расскажут много интересного.

-   Ну, вы-то наверняка уже наслушались их доносов. Мне, конечно, будет очень интересно.

-   Ну… Не надо так, герр майор. Мы, как и вы, заинтересованы собирать на человека очень подробное агентурное досье. Как его собрать, если не будет немного… стук-стук, как говорят по-русски?

-    А, вы и это знаете! Ну, тогда я спокоен за исход операции.
 
    Ставински изобразил на лице улыбку. Они ровным, строевым шагом последовали мимо часовых в шлемах, что сделали винтовками с плоскими штыками «на караул». Взошли на крыльцо, под которым трепетал красный нацистский стяг со свастикой в белом круге, а также чёрно-красный флаг кайзера. Прошлись по коридору мимо вытянувшегося дежурного, что был также в стальном шлеме. За обтянутыми дерматином дверями с номерами, а II, a III стрекотали машинки. Внезапно заорало нечеловеческим голосом радио: это вещал с трибуну «Спортпалласа» министр пропаганды Геббельс. «…Господи, даруй народу Германии победу! Я призываю Тебя…»  В конце коридора высился в фуражке, туго затянутый ремнём по корсету, уже знакомый обер-лейтенант. Он напряжённо водил глазами по закрытым дверям. Наверняка об этом его попросил Ставински. Над его головой угадывалась картина фюрера, писаная маслом. Тонкий нос со щепоткой усиков оказался надёжно прикрыт широкими полями и выгнутой тульёй. Зато неистово-смеющиеся глаза метали молнии, которые проходили аккурат по обе стороны тульи цвета «морская волна». Серебряный одноглавый орёл со свастикой, казалось, готов был выклевать оба этих глаза, но никак не мог определиться, с какого из них начать.

  Когда они вошли в кабинет, Ставински по внутреннему телефону предложил кому-то выключить радио. Говорил он спокойно, но этот кто-то (судя по голосу, фрау) сделал это моментально. Затем по другому телефону с коммутатором Ставински затеял довольно продолжительный разговор на немецком. Причём, на пониженных тонах. Васька и не старался прислушиваться. Он окинул комнату глазом. Кроме фотократочки старца с белой сединой во флотской форме над столом ничего не висело. На подоконнике стояли горшки с розами. Ставински был либо сентиментален, либо пытался нравиться «материалу», с которым работал. (Надо полагать, что «материал» сразу же обалдевал, видя цветы на окнах, оклеенных полосками бумаги. И охотно шёл на вербовку.)

-   Ничего обстановочка, - поощрил его Васька.

-   Мы стараемся, чтобы гостям было как дома и ещё лучше, - неумело пошутил Ставински.

* * *

…Боец  сделал два выстрела из винтовки с оптическим прицелом. Пули разорвали проволоку, которой прикрутили к гусеничным тракам «Барефзес» и Сергиенко. Их тела обмякшими мешками рухнули перед днищем СУ-122. Затем Сергиенко, будто ничего не соображая, принялся осторожно сталкивать Армена в ближайшую воронку и вскоре скатился туда сам. Судя по запавшим от боли глазам (это видел Неустроев в бинокль) это ему удалось нелегко, так как руки, охваченные проволочными тисками, занемели и плохо слушались. Тут же их заметили. Со всех сторон мигнули вспышки запоздалых выстрелов.  Потянулись трассы MG-43 с одного из «ганомагов». Светящиеся пунктиры вздыбили землю подле воронки. Крутясь и визжа, они сыпали вокруг мелкими искрами. С левого фланга ударила StugIII. Снаряды, однако, проносились над головой. Германский наводчик никак не мог выбрать нужный угол прицеливания.

 -  Вася, бери бронетранспортёр… - отдал распоряжение Неустроев. Он выложил перед собой из сумки четыре РПГ-40. – Готовность номер один! Товарищ капитан, - он обратился к Виктору, кинув прежде ободряющий взгляд: - Возьмите автомат. Над воронкой особо не демонстрировать свои фрагменты личности, - и, совсем пониженным голосом: - Привет вам от сорок восьмого. Догадались?

   Почувствовав невероятное облегчение и пробормотав «Не маленький, поди», Виктор даже не помнил, как ощутил прохладный затвор ППШ. Щипнув Сашку за нос с крохотными конопушками, он тут же поймал себя на мысли: беспокоться не о чем.  Эти «пятнистые» с рыцарскими или богатырскими панцырями надёжно ограждали его и малыша от всякой напасти. Отобъют они и его подчинённых. Прежде всего, конечно, они друзья, но… Виктор ощутил лёгкую досаду, что не смог это сделать сам, как всякий командир думает, что отвечает прежде он, а не вышестоящее начальство, пусть и виновное.

   Как бы в подтверждение тому , услышав шум мотора СУ-122, сопровождаемый сопеньем выхлопных труб и лязгом траков, Неустроев извлёк из вещмешка палочку с зеркальцем. Вставив в канал своего пистолет-пулемёта, он приподнял её над бровкой воронки.

-   Оп-п-паньки! – сказал он, будто ни о чём не беспокоясь. – К нам самоходочка чешет. Фрицам «винт» хочется сделать. Сивцов, теперь «зелёную» - живо!

   Тут же взвилась зелёная ракета. Огонёк сигнального патрона, казалось, навечно завис в небесах. Затем, стремительно сорвавшись, скатился на землю. Указав цели артиллеристам и лётчикам, он, подобно прожитой человеческой жизни, угас навеки. Хотя, угасает ли жизнь так? Мало вероятно…

   В следующий момент над воронкой взвизгнуло. Зеркальце дёрнулось в канале ствола. Из него вылетел крохотный осколок, разбрасывающий солнечные зайчики.

-   Всем команда – не высовываться! Работает снайпер! – рявкнул на этот раз  лейтенант. Как само собой разумеющееся, он окинул взглядом тело Иванова:  - Рассредоточиться!  По кругу.

  На левом фланге гулко вздрогнула земля. Раздался запоздалый клёкот – эхом дошло, что приземлились гаубичные снаряды. А боец с рацией, пощёлкав тумблерами, заговорил в наушники:

-  «Ласточка», «Ласточка», говорит «Молния». Метров сто от цели налево – три «коробочки», две «суки» и пяток «тарахтунов». «Гробов», вообщем. Требуется ваш визит. Вылетайте – небо чистое…. Есть, приём… Слушай меня, «Вулкан». Как слышишь меня, приём? Хорошо значит. Накрывайте цель большими «огурцами».

  Бойцы сгруппировались, изготовив оружие. Кто-то распустил тесёмки капюшона, кто-то вытирал горячий лоб, по которому струился пот.

    Громадина СУ-122 подползла к воронке. Гитлеровцы впрямь стремились заехать на неё. Затем покрутиться «винтом», чтобы раздавить всех. Неустроев, извернувшись, ловко швырнул ей под гусеницу РПГ-40. Воздух гулко потряс взрыв. Комья дымящейся земли разлетелись во все стороны. А «сука» обиженно завертелась на голых катках, пока лейтенант второй гранатой не «разул» ей вторую гусеницу.
 
   Обломок сияющего добела трака вонзился рядом с вихрастой головой Сашки.

-  Во здорово-о-о! Все мальчишки обзавидуются… - испуганно-зачарованно протянул он и смущённо добавил: - И девчонки тоже.

   Виктор тут же отвесил ему лёгкий шлепок по макушке:

-   Лёг и затих! Что б я тебя не видел и не слышал!
 
-  Ага! Мне страшно рядом с этим дяденькой… - Сашка, шмыгнув носом, показал на убитого Иванова.

-   Ляг, кому говорят! – прикрикнул боец с пышными русыми усами, которому, если присмотреться, стукнуло едва за двадцать. 

   Он с первой же минуты, как только оказался в воронке, придвинулся к Виктору. Не сводил с него глаза и ловил его каждое движение. Как будто они были заочно знакомы, хотя Виктор видел его первый раз. Чувствовалось, что это было кому-то нужно . Этот кто-то явно имел отношение к «сорок восьмому». Не фотокарточку ли мою  показали ему в СМЕРШЕ, подумалось Виктору.
 
    Земля вздрогнула, будто и впрямь проснулся вулкан. Теперь уже справа. Неустроев, издав при этом горлом непонятный, но пронзительный звук, скомандовал:

-   Капустин! Завесу ставь, быстро!

-   Есть! – белобрысый молодой боец вынул из бокового кармана зелёный цилиндрик. Запалив короткий бикфордов шнур, швырнул через гребень. В следующий момент там зафырчало. Густо повалили клубы чёрно-серого, едкого (если залетал в глаза) дыма.

 -   Под «суку», живо! – скомандовал Неустроев, согласовав свой приказ взглядом со всем личным составом.

  Он пополз, переваливаясь на локтях, первый. За ним все остальные, включая радиста и собаку, что ползла, поджав хвост и расставив уши. Замыкающим полз усатый, перед которым полз, чихая и фыркая, Виктор. Собачья шерсть от хвоста, что волочился по земле перед ним, залетала ему в нос. «Тише кашляй, капитан!» - неожиданно предупредил его «тельник», повернув своё скуластое лицо с раскосыми азиатскими глазами.   Виктор едва не поперхнулся от такого нахальства, но промолчал. Саша был  тут же, под рукой. Виктор сгрёб его за шкирку и волок за собой.

   Оказавшись под днищем пышущего жаром и соляркой (внутри гремели и шумели громко крича и ругаясь, будто бы на русском), можно было рассмотреть происходящее окрест. Кое-где источала клубы поверженная техника с крестом на бортах.  Взлетали султаны дыма и пламени. Оставляя за собой багровые протуберанцы, устремлялись к земле продолговатые тела «эрэсов». Они сжигали всё живое в радиусе  сотни метров. Вокруг подожженного «ганномага»  ещё катались дымящиеся тела. Сквозь отдушины в катках было видно, как короткими перебежками и ползком отходили группы вражеских пехотинцев в камуфляжных куртках и касках. Офицеры издавали трели в свистки, заслышав над головой клёкот или завидев несущиеся огненные хвосты реактивных снарядов.
 
-   Хо-о-орошая со-о-бачка, - Сашка нерешительно протянул руку к мокрому носу овчарки что лежала рядом, вызывающе демонстрируя розовый язык: - Дяденька боец, как зовут собачку?

-   Собачку зовут Джульбарс, - усмехнулся тот. – А для непослушных мальков – «откушу руку». Понял, почему?

   Джульбарс, уловив что он него нужно, издал пастью неприятный звук. Сашкина рука мигом отстранилась. На мальчишеских глазах и на конопатый нос навернулись скупые слёзы.

-   После боя погладишь, - смилостивился боец-вожатый. – Да, Джульбарс? Подай голос!

-   Ав-ав! – не заставил себя долго ждать пёс.

   Снайпер тем временем приноровился стрелять вражеских офицеров и пулемётчиков,  вторых и третьих номеров, что тащили на спинах круглые оцинкованные коробки с лентами. Тем временем, небо наполнилось пением авиационных моторов. Звенья «илов» и «пешек», появившись из-за перистых облаков пикировали на боевые порядки врага.

   В воронку, которую они только что покинули,  угодило несколько мин от ротного 50-мм миномёта. Видимо немцы пристреливались, но из-за дыма и гула крупных калибров это не было заметно.

-  Товарищ лейтенант, сорок восьмой, - радист протянул Неустроеву наушники.

- «Молния» слушает приём!  - крикнул тот в мембраны и тут же понизил голос, чувствуя, что его слышно внутри самоходки. – Что? Плохо слышно… приём… Да, всё в порядке. Имеется труп. Тот самый, о котором шла речь. Мы вытащим. Слушаюсь… Будет сделано… Мы под сукой» 122. Только что кидали в воронку «огурцы» 50-мм. Думаю, стараются пеленговать. Пока на месте. Обзор хороший. Место хорошо расчистили, так что можно бить здесь смело. Есть…

  Последнее не заставило себя долго ждать. Многоголосый рёв «ура-а-а» возник с востока. Он врезался сквозь грохот канонады. Помимо всего доносился лязг гусениц, в который вплетался методичный гул «тридцатьчетвёрок», мелодичное позвякивание «тэ-семидесятых» и прочие шумы, принадлежащие, очевидно, большим и малым «сукам», а также британским «Матильдам» с «Черчиллями». Оставляя за собой шлейфы мучнисто-золотой пыли, выбрасывая из хоботов пушек язычки пламени, боевые машины устремились в атаку с трёх направлений, чтобы взять врага в клещи. Вскоре ударная десятка, состоящая из семи Т-34 и трёх Т-70, достигла уничтоженной давеча противотанковой батареи. В этот момент СУ-122 попыталась накрыть их огнём. Пусть и обездвиженные,  но запертые в ней враги намеревались взять реванш за позор и поражение. Одну «тридцатьчетвёрку» тут же разорвало пополам. Другие танки, проскочив сектор обстрела, оказались в «мёртвой зоне». Их башни стали тут же разворачиваться в сторону замершей «суки». Это сулило большие неприятности.

 -   Эй, быстро все скатываемся обратно в воронку! – живо скомандовал Неустроев. 

   Он первый кубарем скатился в воронку. За ним  - весь личный состав. Усатый неожиданно обхватил  Виктора, словно хотел задавить в объятиях. Они слились воедино и скатились в воронку как два связанных полена.  Точно также, прикрыв своим телом Сашку, последовал за ними «тельник». Собака стремительно, размахивая хвостом, сползла вниз, При этом, изменяя выучке, она дважды гавкнула.
 
-   Цыц у меня, Джульбарс! – прикрикнул поводырь. – А то всё мясо съем.

   Грянули первые выстрелы. Сначала хлопнули «сорокапятки» из Т-70. К ним подключились 76-мм. Снаряды рикошетили от покатой брони СУ-122 . Один из них, врезавшись в бензобак, заставил его задымиться. Вскоре над трансмиссией всколыхнулись первые сгустки оранжевого пламени. Соляра разгоралась медленно, но грозила вскинуться до небес.

-   Машину… ить… жалко… - простонал Виктор.

   Он тут же с ужасом ощутил, что «Барефзес» и Сергиенко где-то рядом. Измученные, они ждут помощи. Кроме всего, ему всё равно, что станется с этой самоходкой, хоть и затрачен на неё труд сотен людей и вложены немалые народные средства, которые язык не поворачивается назвать государственными. Люди были дороже железа.

   Он уже готов был перемахнуть через бровку воронки, как лязгнул верхний люк СУ-122. Над рубкой возникла рука с  белым платом. В порывах ветра он неожиданно затрепетал, как огромный стяг.

***

   Обергруппефюрер СС Герхард Лоренс  прибыл из Варшавы с личными указаниями рейхсфюрера СС Гиммлера. Он должен был прозондировать почву для контактов с русским перебежчиком и его начальством. «Либо объект «тёмная лошадка» и они нас держат за дураков, - заметил в беседе с ним Гиммлер, протирая овальные стекла пенсне, – либо русские заговорщики  и впрямь намерены заключить с нами союз. А там, возможно, при благоприятном исходе… Скорее всего они готовы  пойти на сепаратные соглашения. Сталин должен исчезнуть, это, несомненно. Поэтому, Лоренс,  на вас вся надежда. Выясните истинные намерения этого троцкиста и его хозяев. Меня интересует помимо всего прочего, почему они ввели нас в заблуждение в самом начале восточной компании. Якобы с первых же выстрелов на границе в России начнётся троцкистская революция, и режим Сталина рухнет сам собой. Это же утверждал в начале кампании «бабельбергский бычок», - сладострастно подчеркнул он прозвище он Геббельса. – Как видим, он ошибался… Они намерены и дальше так преувеличивать?» «Будет исполнено, рейхсфюрер. Хайль!» - поторопился Лоренс, вскинув левую руку. Но тут, же был наказан за свою торопливость стоящим подле Вальтером Шелленбергом. «Погодите, - поморщился молодой бригаденфюрер, что был шефом Лоренса по СД. – Вас никто не прогоняет раньше времени. Не надо никаких непродуманных выводов! Прошу вас вникнуть в суть задания. Дают ли нам русские гарантии? Я имею в виду радикальное решение вопроса в отношении одного... ну, ну… известного нам всем лица. Если дают, то это нас устраивает, - он провёл ладонью по бриллиантиновой приглаженной голове. – Убедите перебежчика в таком раскладе событий. Только в этом случае пусть рассчитывает на взаимодействие». «В целом картина ясна. Но есть частности, которые мы  исправим…» - не к месту вставил Гиммлер. «Лоренс! Знайте, что на месте вас будут опережать ищейки из Абвера, - поправил шефа Шелленберг. – Они будут убеждать русского своими возможностями. Якобы их фирма старее, а поэтому надёжнее. Агентурные источники более разветвлённые, а наша агентура – досталась нам от кадров, забракованных ещё Николаи и Бредовым, - сквозь холодную ярость  он тут же продолжил:  - Они будут убеждать русского делать ставку на вермахт.  Ни на СС. Тем более – на СД. Укажите русскому – именно на Центральном участке Курского выступа достигнут успех! Именно танковые дивизии СС достигли… как есть… о, Прохоровка! В то время как на участке Воронежского фронта «Великая Германия» в составе 9-й армии Моделя топчется на месте, не расширяя прорыв. Думаю, что на хозяев вашего русского это быстро подействует. Действуйте!»

-   Где сейчас русский? – Лоренс поинтересовался сразу же, как только спустился с трапа «Do-17».

-   Русский проводит занятия со своими кадидатами.

-   Вот как! – кустистые брови обергруппефюрера всколыхнулись. – Он уже отобрал кандидатов?

-   Да, обергруппефюрер. Мы показали ему школу «Валли». Он на занятиях отобрал себе единственного курсанта. Причём из числа отсеянных.

-   Ошибка при отборе? – Лоренс удивился снова, задержав колено и придержав фуражку (он приготовился устроиться в «мерседесе»). – Такое возможно?

-  Ошибки случаются, обергруппефюрер. Но в данном случае она исключена. Русский… этот проходимец, - не сдержал себя Фоммель, - сошёлся со Ставински, эмиссаром Канариса. Вдвоём они прижимают меня с боков. А тут ещё ваши инструкции и директивы штабов «Валли» о боевом братстве Абвера и СД.

-   Я понимаю вас, - решительно заявил Лоренс уже в машине. – Однако будьте спокойны, мой мальчик, - он потрепал Фоммеля за коленку.  – Мне даны чёткие указания непосредственно от Гиммлера и Шелленберга, - он опустил стекло, разделяющее их с водителем и адъютантом: -  Предписано делать ставку на части 2-го танкового корпуса СС. Это наш козырной туз  в предстоящей игре. Можешь забыть о субординации, - усмехнулся он по-отечески, давая понять, что на время поездки становится для него «партайгеноссе». – Кстати, что ты думаешь о нашем ударе в направлении этой… Прохоровки? Последние сводки звучат очень оптимистично. Если бы их не озвучивал этот брехливый мерзавец… - он явно намекал на Геббельса.

-   Говоря по правде, партайгеноссе, я не столь оптимистичен в прогнозах. 4-й армии и 2-му танковому корпусу удалось пробить внушительную брешь в обороне противника. Но русский фронт от этого прогнулся, только и всего. Никакого охватывающего удара не вышло. Хауссер, заботясь о безопасности своих флангов, попусту рассеивает свои силы. Темп продвижения войск снизился. Русским это только на руку, - они, я знаю, подтянули свои танковые части под Прохоровку. Если они думают, как вначале кампании, ограничиться встречным, лобовым контрударом, то это радует. Если…

-   Кругом одна измена, мой мальчик, - едко усмехнулся Лоренс. Его бритое, с редкими морщинами лицо под сенью огромной фуражки оставалось невозмутимым. – Эти прусские свиньи в штабах готовы за грош продать рейх поганым англосаксам и большевикам. Первые наметили уже в этом году высадку в Сицилии, - он заметно снизил голос, хотя этого можно было не делать. – Это свежие данные – шведский Красный Крест…  Этому источнику можно полностью доверять. Не ясно по срокам, но вряд ли это произойдёт осенью или  зимой. Тогда… - он скорчил болезненную гримасу, - что нам противопоставить этому вторжению? Разложившиеся итальянские войска? Берсальеров с их петушиными перьями на касках? Или фанатично храбрую фашистскую милицию? Демагога дуче?.. Карта Муссолини бита. Над ним смеются даже дети.

   Он выдержал паузу. В шуме двигателя она показалась бесконечной.

-   Партайгеноссе, следует ли понимать так, что уже в этом году мы один на один  будем противостоять русским, имея за спиной… - с полуоткрытым ртом пробормотал оберштурбанфюрер.

-   Но вернёмся к теме, - словно стряхнув пыль, продолжил Лоренс. -  Почему ты отозвался об этом русском так уничижительно?  А, я забыл! Абвер тому причина. Этот Ставински… Что ж, дай мне последнее материалы по этому эмиссару. Твои люди висят на его хвосте?
-  Нет, партайгеноссе. Ставински хороший профессионал. Мы используем для этих целей агентуру в «Цеппелине». Кроме того объект «Птица»  не позволяет нам работать в полную силу.

-   Вы ищете объект «Птица»? – живо поинтересовался Лоренс. – Правда, это не тема моего визита, но…
 
   На месте он, не снимая перчаток, просмотрел снимки, где Краснопольский запечатлен на улицах Орла, на объектах СС и Абвера. С любопытством обергруппефюрер изучил, как русский демонстрировал приёмы рукопашного боя со здоровенным парнем-курсантом по фамилии Семельченко, которого и выбрал в качестве кандидата. Немного задержался на фотографиях, где Краснопольский ходил по «толчку», заходил в те или иные дворы, пропадал и появлялся в подъездах домов. Он записал в блокнот, что носил во внутреннем кармане френча, номера этих домов. Затем выстроил на полированном столе группу снимков, где русский заходил в те или иные дома в порядке очерёдности.

-  За русским вы всё же пустили наблюдение. Зачем? Вы не считаете его профессионалом?

-  Мы не могли оставить без внимания его контакты в городе. Это, во-первых, партайгеноссе. Во-вторых… Он заранее оговорил с нами этот момент. По легенде СМЕРШ, он отправлен к нам в тыл, чтобы проверить городское подполье.  У русских появилась информация, что некоторые его члены, особенно в руководстве… Русские говорят об этом так – стали «дятлами». Просто и со вкусом. Спокойно, это не наши люди, - Фоммель предупредил эмоции шефа. – Речь идёт, насколько меня информировал мой агент, об источниках тайной полевой полиции.

-   Вы хотите сказать, что… - Лоренс рукой в перчатке прочертил круг у себя над головой, - русский уже встретился с руководителями подполья?

-   Нет, партайгеноссе. Мы тщательно следим за его маршрутами. Он дважды обходил городскую управу, но так и не вошёл туда. На рынке он не подходил к тем людям, с которыми мы работаем.

-   Почему вы сделали акцент на управе? Вы ждёте, что он там с кем-то связан?

-   Там служит один из сотрудников штаба подполья, - скривил свои плотные губы Фоммель. -  Мы предполагаем, что руководство русского предусмотрело его в качестве выхода на контакт. На рынке, видимо, есть кто-то в качестве дополнительного варианта. На случай провала. Что же до домов… Хотите откровенно?

-   Хочу, мой мальчик. Говори.

-   Это подстава русского. Он разыгрывает нас. У первой группы визитов, - рука Фоммеля молниеносно разбросала фотографии на две группы, смешав стройную схему, - есть двойка вначале. Все они происходили на Адольфгитлерштрассе. У второй группы  - другая закономерность. Это два дома на окраинах в так называемом рабочем посёлке. Он шёл по улице, где такие дома из кирпича довольно большая редкость.

   Лоренс, шеф отдела К1 Amt III SD (отдел контроля внутренней разведки при службе безопасности) был заинтересован в скором прекращении этой кампании. Он поддерживал тайные отношения с шефом тайной государственной полиции Генрихом Мюллером. (Контакты происходили при посредничестве  другого шефа – Артура Нёбе, что возглавлял директорат криминальной полиции при полиции безопасности.) Не опасаясь микрофонов (Amt III шпионил за другими директоратами, включая войска СС), они подвергали остракизму нелепые с их точки зрения действия фюрера на Востоке. Особенно не устраивало обоих несоблюдение Женевской конвенции в отношении военнопленных. Нёбе, генерал-лейтенант полиции и группефюрер СС, что имел непосредственное отношение к уничтожению берлинских цыган, а также был назначен ещё Гейдрихом руководителем «группы действий «В», которая творила в России те же злодеяния, с  почти стоическим упорством отстаивал свою точку зрения. «Что бы мы не думали, но большевикам наши зверства пойдут как нельзя кстати, дружище, - сказал он в одной из первых бесед тет-на-тет. – В России у нас нет агентуры влияния. Сталин уничтожил   этих парней ещё в 1937-м. Кое-какая мелочь осталась, но она не в счёт. Как говорят музыканты – это не главная партитура в оркестре! Ну, да мы не о музыке сейчас говорим. Франция рухнула за три недели, но французы и прочие бельгийцы знали, что мы пришли не уничтожать. Первую ошибку фюрер допустил в Польше, что издавна недолюбливает русских и готова за Литву и Украину с Белоруссией воевать с ними до второго пришествия. Простите за явное богохульство, но это факт! Там ваш покорный слуга, исполняя директиву плана «Ост» уничтожил несколько тысяч этих грязных ублюдков, а затем совместно с энзацгруппами расстреливал сопливых очкариков и напыщенную шляхту. В результате поляки больше ненавидят теперь нас, чем большевиков, и тем более русских. А в России всё летит к чёрту! Так определил фюрер, когда предписал уничтожить славянские народы как неполноценную расу. Геббельс вопил о троцкистской революции, а фюрер… « «Геббельс ещё в 20-х симпатизировал коммунистам в Баварии и у себя Рейдте. Его первая пассия была немного того… - живо подхватил тему Лоренс. – У неё русские корни и имя русское. О подозрительных контактах «бычка» с выходцами из России и эмигрантами не стоит говорить. Все они как на ладони». «Дружище, что вы говорите! Мой шеф, - Нёбе понизил голос и потеребил ус, – в тех же 20-х якшался с коммунистами и проклятыми социал-демократами, избивая наши мюнхенские ячейки.  А все его грехи списал Борман. Да, великий Мартин! Из верных источников мне известно – он был в плену у русских…  - тут следовал явный намёк на контакт Нёбе с Канарисом. – Так что… Очевидно, что для победы над Россией надо немедленно прекращать карательную политику в России. Но очевидно также другое. Для победы… для нашей  с вами победы в этой уже проигранной войне, - Нёбе наклонился к нему вплотную, тяжело дыша: - нам как нельзя кстати эта политика, провозглашённая нашим фюрером и, может быть… - он ужаснулся своей догадке, и тут же продолжил как ни в чём не бывало: - Они и надоумили его вредить рейху. Они…» «C вами трудно не согласиться, - вдумчиво ответил Лоренс. – Фюрер крепко завязан с Готфридом Федером ещё с 1918-го, когда агенты Троцкого сформировали в рейхе неплохую агентурную сеть. Если вы помните, в рядах «Стального шлема» появилось немало национал-большевиков. А сам фюрер в 1920-м имел неосторожность разразиться в «Фолькише беобахтер» статьёй «Марксизм как средство борьбы с мещанством». С тех пор на Шикльгрубера давят те соглашения, что он заключил, скорее всего, с Вальдемаром Салнынем, что возглавлял агентуру Коминтерн с 1918-го. Может быть, это был Карл Радек, может быть Тухачевский…» «Дело принимает серьезный оборот, если мы думаем об этом вместе, - едко пошутил Нёбе, понимая намёк: фюрера считали завербованным советской военной или политической разведкой ещё на заре движения. – Но Сталин  убрал всех хозяев фюрера. Последних, как участников военного заговора, расстреляли в 1937-м. А фюрер убрал в ходе ночи длинных ножей» всего двоих: фон Бредова и фон Шлейхера. Оба – друзьями Тухачевского, приятельствовали с Якиром, Гамарником и прочими из числа расстрелянных. Наш Шикльгрубер вообще оригинальный тип. Он или притворяется или действительно не видит нашу деятельность у себя под носом, - он рассмеялся со зловещей простотой. – Что ж, судя по общей тенденции, Адольф Гитлер хочет уступить генералам и фельдмаршалам из группы фон Секта. А это значит, что с Россией мы воевать не будем, если она не позарится на всю Польшу, на Балканы и будет для нас поставщиком ресурсов. Если только…»    « …если только сектовцы вроде Лакейтела не нашёптывают фюреру на ухо, что в России действует крупное троцкистское подполье, готовое всё подмять под себя, - подытожил Лоренс, отчего у Нёбе похолодели кончики пальцев. – Такой сценарий выгоден этому мерзавцу, как и мерзавцам, что руководят им из России. Сталин вряд ли решится на вторую чистку в канун второй Великой войны. Стало быть, её не миновать. А наша задача, мой друг, подыграть той из сторон, что начнёт брать верх. Если троцкисты в России окажутся сильней наших национал-большевиков в СС и НСДАП, то это будут они, если сильней окажутся их русские хозяева и коллеги, что действуют за спиной Сталина, то это будут они. Важно сыграть нужную партитуру… вы не находите?»

   Лоренс был давно и прочно завязан с группой военных, близких к адмиралу Канарису. Их интересы разделяли гражданские лица, среди которых были чиновники ряда министерств, представители таких крупных компаний, как «Мен», «Рейнметалл-Борзинг», «Симменс», «Мерседес-Бенц», Хеншель»  и другие. Их мнения сходились в одном: войну на два фронта необходимо кончать и как можно скорей. Предпочтительней держаться курса на сближение с Соединёнными штатами Америки, на худой конец Британии, ну уж на самый худой – с Россией. Группа именовала себя «кружок Крейцау». Верховодил в нём Курт фон Шуленбург, брат бывшего посла в России и кадрового военного разведчика что, по приказу фюрера и Риббентропа, объявил войну Советам. Они намечали действовать самыми решительными мерами, чтобы повлиять на обстановку. Фюрера образумить не удаётся, значит, фюрер должен уйти, рассуждали они. Уйти, причём навсегда. Либо это произойдёт во время одной из его поездок на фронт, либо по пути в Оберзальц можно устроить «камнепад» или «снежную лавину», заложив на подходящем альпийском склоне мощный фугас, либо можно устроить взрыв в полевой ставке. До последнего времени Гитлеру чертовски везло. Он уходил из пивных раньше, чем срабатывал взрывной механизм, не пробовал отравленную пищу. В феврале 1942-го, фон Трескову была поручена задача – передать с лётчиком «Ю-58», на котором фюрер полетит в Берлин из Смоленска, коробку из-под конфет, перехваченную жёлтыми шёлковыми ленточками. В ней тикала с установкой на час (ровно столько занимало время перелёта!) сверхнадёжная английская мина. Но самолёт пробаррожировал до конечной цели и приземлился целёхонек. Оказалось, что часовой механизм таинственным образом не сработал. Теперь такие ошибки невозможны. Необходимо было действовать решительно и заставить «свинью» как можно быстрее «сыграть в ящик».

   В обязанности Лоренса входило собирать необходимую информацию о тайной государственной полиции (Amt  IV) , что следили за всеми подозрительными лицами и группами. Шеф этого директората РСХА, обергруппефюрер СС Иоганн Мюллер, был не то, что Нёбе, его подчинённый – твердолобый нацист. К нему лучше было не подходить с вопросами о переустройстве Германии. Пару раз он, правда, потревожил Вальтера Шелленберга после Сталинградской катастрофы. В этих странных разговорах он подверг критике карательную политику на востоке, назвав её непродуманной. «Что до меня, дружище, то я, прежде всего полицейский, а не цепной пёс, - мрачно пошутил он. – Быть палачом трудно и противно, даже по приказу. Иные из нас, войнов рейхсфюрера и СС, говорят так: «Что мне приказали…»  Но имеет смысл уже сейчас подумать о будущем. Лично я не собираюсь отвечать за причуды своих шефов. Так и подмывает иногда сообщить русским о наших агентах в подполье и партизанских группах. Долг платежом красен – это их поговорка. Может нам это когда-то всем зачтётся. Если мы, конечно,  прежде проявим хорошую прыть. Вы уловили мою мысль, старина?» Кроме всего он клялся Шелленбергу в вечной дружбе, которой никогда не было (оба ведомства увлечённо конфликтовали ещё со дня зарождения под одной крышей). Он уверял, что в КПГ у него – до сих пор друзья, так как ещё с 1918-го он «миловался» с мюнхенскими коммунистами и даже подумывал вступить в их ряды. Примерно в таких же симпатиях, по данным Лоренса и военных из «группы Крейцау», был замечен будущий фюрер, а тогда ещё ефрейтор 9-го полка Баварской дивизии Адольф Гитлер. Сбор данных упрощался одной немаловажной деталью. В этот же период «свинья» выполнял задание капитана Майера, начальника отдела печати и информации дивизии и 2-го военного округа, что также являлся сотрудником военной разведки. По совместительству Гитлер охранял вместе со своим приятелем лагерь русских военнопленных под Мюнхеном.
 
-   Так вот, дружище, давайте немного ущипнём нашего русского, - хитро усмехнулся Лоренс. – Это только для начала. Он ведь готовит своего кандидата для предстоящей заброски в тыл?

-   Да, партайгеноссе.

-  Вот и отлично. А мы подготовим ему, этому Краснопольскому, небольшой сюрприз. Кунштюк, говоря на нашем языке. Если он что-то прячет от нас - это что-то должно показать себя незамедлительно. Пока вы его гладили по шерсти. Теперь мы погладим против неё. Увидите, что будет…

   Он выразительно взглянул на Фоммеля, словно предупреждая будущие вопросы. На таковых не последовало. В дверь тут же постучали. Оберштурбаннфюрер сдержано прокашлялся. Тут же к ним вошёл секретарь – розовощекий и широкоплечий зондерфюрер. Вскинув левую руку в приветствии по направлению  к обоим, но больше адресуясь к Лоренсу с его серебристыми кленовыми листиками в петлицах, он рявкнул:

-   Обергруппефюрер, разрешите обратиться…

-   Обращайтесь, мой мальчик, - Лоренс был, как нельзя благодушен и не склонен оттирать кого-то в тень даже по уставу.

-   Прибыл русский, которого вы вызывали. Разрешите ввести?

-   Да, конечно, - смешался Фоммель, зардел как невинная девушка. Он припас сюрприз для начальства, но не решался его выложить до сих пор: - Этот человек важен, очень важен в той игре, которая намечается, - и когда, по его знаку зондерфюрер вышел, добавил:  - Это агент, которого я внедрил в подполье. Я уже говорил про него. Наш русский ходит вокруг него кругами. По его же заверениям, он получил из своего Центра задание – проверить подполье на предмет наших источников. Выйдет ли он на весь штаб? Вряд ли…

-  Я так тоже думаю, - Лоренс  был полон неподдельного восхищения, но и виду не подавал. – Зачем ему так светить себя? У его шефов наверняка есть доверенной лицо среди руководства подпольщиков. На него они и будут выходить. Вам это лицо конечно не известно. Хорошо, вот мы и узнаем. А пока распорядитесь, чтобы ваш малыш заварил нам кофе. Я люблю венское, с мороженным, приготовленное по рецепту Марии Терезии. Хотя можно ограничиться взбитыми сливками.

-   Обергруппефюрер, я сожалею…

***

…Через час этот бой для Виктора и его товарищей бой закончился. Он перекрестился, что совершенно не удивило «латников». Почти одновременно с ним перекрестился Сашка, которому позволили потрогать Джульбарса за чёрный влажный нос. Собака лишь быстро облизнула его. Затем приветливо махнула лохматым хвостом.

   Местность вокруг изменилась. Проходил второй эшелон 5-й гвардейской армии, что была направлена по приказу Ставки на ликвидацию прорыва. Вслед за Т-34, КВ и Т-70, в построения которых с лязгом вплетались всевозможные «суки» калибра 76-мм и 85-мм, что были хорошо знакомы Виктору. Характеристики СУ-122 с короткими гаубичными стволами  из наклонных рубок он также неплохо знал . Но за ними следовали СУ-152 с длинными гаубицами соответствующего калибра, с решётчатыми пламегасителями на стволах. Тягачи и грузовики волокли пушки 57-мм и 76-мм, старательно объезжая разбитую технику и разной величины воронки с вывороченной землёй.   Скорым шагом за ними колыхались коричневато-бурые, неровные массы пехоты. Навстречу группами и поодиночке вели захваченных в плен врагов. Среди солдат и офицеров в мундирах «морской волны», камуфляжных куртках с откинутыми капюшонами или чёрной танкистской униформе с черепами и молниями в петлицах попадались люди в красноармейских гимнастёрках и пилотках. Они испуганно озирались, их лица были сплошным мелово-бледным пятном, а глаза либо просили о пощаде, либо источали такую ненависть, что становилось прямо не по себе. Это были так называемые «добровольные помощники» или «хиви», что вербовались из числа пленных в вермахте и СС в качестве обслуживающего персонала при дивизиях. Чаще всего их задействовали на вспомогательных работах, но нередко «хиви» служили подносчиками снарядов при орудийных расчётах, были вторыми или третьими номерами пулемётчиков. Обычно таких в плен не брали – шлёпали прямо на месте. Это Виктор хорошо знал по Сталинграду, на развалинах которого с ними в составе почти 300-тысячной 6-й армии Паулюса сражалось около 60-тысяч таких предателей и малодушных. Но те «хиви» в плен не сдавались. Зная, что их ждёт, они расстреливали последние патроны из  вонючих, замёрзших  подвалов, блиндажей и дотов. Последний патрон обычно приберегали для того, чтобы свести счёты с жизнью. Нередко красноармейцы их так и находили – с кровавой, ещё дымящейся дырой в голове или громадным выходным отверстием на затылке. В сердце редко кто стрелялся – сердца у них не было, а у кого было, они его потеряли и не нашли. Так горько и остро шутили фронтовики.

    Виктор помнил, как сдавшуюся СУ-122 окружили танкисты, когда рассмотрели своих, пусть и в непривычных глазу латах поверх маскировки. Но вскинулось из её корпуса вверх пламя – всё-таки пробили бензобак. Все принялись забрасывать очаг возгорания землей, черпая её, вывороченную, тёплую с жаром и запахом взрывчатки в ревущий, чёрно-рыжий куст на трансмиссии. Из недр самоходки тем временем застучали чем-то металлическим, а затем протяжно закричали: «Эй, земляки! Мы сдаёмся и вам живого эсэса сдаём. Только не убивайте, того…  ладно? Ну, оступились мы по жизни, ну… с кем не бывает, братцы? Мы в особый отдел сами того, хотим. Вы нас только доведите – мы такое там…»

   Как там происходило дальше, Виктор не видал. Только слыхал да и то такое… Причём сплошь в матерных выражениях. Более - менее культурно выражался лишь старшина-грузин с чёрными как смоль усами:  «Какой я тэтэ  зэмляк!?! Я тэбэ мамой клянусь, что нэ зэмляк.  Гомо мамо…» Неустроев тем временем вступил в контакт с командиром танкового батальона, что отбил их у фрицев. По его требованию тот сперва нехотя, потом спешно связался по рации со штабом полка, откуда надо полагать, связь как бы нехотя покатила до дивизии. Может, ему показалось…

-   Товарищ капитан, это ваши орлы? Оно конечно ясно, что орлы – на небе, а тут…. – неуверенно прозвучал сзади голос.

   Виктор, точно подброшенный ударом из-под земли, увидел:  группа пехотинцев буквально волочит на двух поразительно знакомых и близких ему людей в синих, покрытых ржаво-бурыми и тёмными пятнами комбинезонах. У обоих почерневшие окровавленные лица, запёкшаяся кровь в волосах. Руки вздулись и посинели на запястьях – стали как резиновые. Не помня себя от счастья, он кинулся к ним. Барефзес тем временем бормотал как исступлённый: «Товарищ капитан… Виктор, Витя, ты нас нашёл, ты нас спас… А я такое видел! Армяне на улицах Сочи – все рынки захватили. Ходят одетые во всё заграничное, разъезжают все на машинах, длинных таких, не сегодняшних… Не может такого быть! Там и русские такие, где я видел. Там почти все такие. Не может такого быть. И не будет…»

***

…Виктор и Сашка в окружении «пятнистых» бодро ехали на восток. Сдавшуюся  СУ-122 – так уж и быть! – отдали танкистам и пехоте. Первые едва не зажгли самоходке бензобак, когда сноровисто стали палить из пушек. Но затем, разобравшись что к чему, стали забрасывать огонь землёй. Из «суки» тем временем неслось: «Эй, братцы! Славяне! Сдаёмся мы! Тока вы нас не стреляйте, ладно? Мы это… знаем, про вину, которую кровью искупить надо. Ага… С кем не бывает –ну, ладно? Мы это… в особый отдел хотим. Вы нас туда того… не отведёте? А то мы мигом и с удовольствием сами…»

    Как происходила «почётная сдача» никто из ребят не видел. Неустроев, переговорив с командиром отдельной танковой роты, что отбила их у фрицев, связался со штабом полка. Оттуда, надо полагать, связались с кем повыше. Затем комроте что-то приказали. Он без промедления выделил «тридцатьчетвёрку». Но по тем сумрачным «да ладно» и по играющим на его скулах желвакам Виктор сразу смекнул: парня душит земляная жаба. Противная, вся в пупырышках, с заутробным, выворачивающим души «ква-а-а-а». Бывают такие, знаете…  По одному взгляду комроты, молоденького лейтенанта, это было видать. Мол, не извозчик тебе, экипаж подчинённого мне танка. Он мне на «передке» во как надобен, пока вы тут со своими доспехами средневековыми не объявились. Гремите на мою душу, гремите…

   Стало неловко, даже стыдно. Виктор и в самом деле не знал, что делать. Хотя опыт у него был, и в звании он ходил выше. Хотелось прикрикнуть и приструнить, но он нарочно давил в себе это. И ловил одобряющий взгляд Неустроева. К тому же всё внимание его было приковано к Барефзес» и Сергиенко, на которых было страшно смотреть. Их со всех сторон поддерживали пехотинцы. Пожилой, усатый старшина в застиранной добела гимнастёрке старого образца с отложенным воротником, забросив ППШ к вещмешку, дал Армену приложиться из фляжки. Наркомовские «сто» живо ударили ему в голову. Тевосяна, в котором едва теплилась жизнь, мигом подбросило. На какой-то момент его потускневшие, нечеловеческие глаза посреди кроваво-синих подтёков стали осмысленными. Он обнял воздух в направлении Виктора, что не решался приблизиться к нему. Лишь шевелил своими спёкшимися, сухими губами: «Простите меня, ребята, простите. Виноват. Перед совестью своей, перед Богом молю вас. Простите, не доглядел».

-   Комбат, не вини… Ты ни в чём не виноват. Совесть всё простит, если душа чистая, светлая. Какие там горы, комбат, где я был! Какое там Солнце! Как на Красной поляне… в Сочи… После войны поедем туда… Я тебя на лыжах…

-   Поедешь, поедешь, - потрепал его по плечу старшина. – Только сейчас пока уймись. Не береди душу. Мы вас сейчас в санбат. Носилочки только соорудим. Эй! – кликнул он своих бойцов с винтовками: - Скидывая плащ-палатки – растягивай их и вяжи по винтарям своим! Как я вас учил, олухов Царя Небесного. Доставите в тыл обоих в наилучшем достоинстве. Да не растрясите по пути – у них рёбра да кишки отбиты. Понимать надобно…

-   Фу, а я думал уже – второй танк затребуется, - на беду свою изрекла «комрота» и тут же затикнулась.

    На него вперился глазами старшина-грузин. Чёрные как смоль усы, словно проснувшись, зашевелились. Мохнатый кулак прочертил по воздуху замысловатую фигуру:
-   Эх-х-х! Мададой, маладой… Зачэм так гаваришь, таварыш лейтэнант? Слышишь, зачэм, а? Нэ нада так, дарагой. А то я таварышу Сталину пряма напишу. Эсть у нас такой нэсоснательный лэйтенат, таварыщ Сэлэзнёв Игорь…

    Лейтенант, живо смекнув все возможные последствия, стал совершенно белым с лица:
- С собой мы того… взять конечно можем. Я хоть два танка на каждого выделю. Только, поймите: не выдержат они транспортировки на броне. Так что лучше им того, на носилочках, как товарищ другой старшина…

   Не обращая на него внимание, Неустроев задумчиво чертил глазами воздух. Было ощущение, что он обводит огненным контуром всё происходящее. Затем к нему подошёл боец со снайперской винтовкой в надвинутом капюшоне. Оба они пошептались, и боец ни сказав ни «есть» ни старорежимное «так точно», что понемногу входило в жизнь, побежал к старой вороночке, где ранее схоронились Виктор и Сашка.

-  Боец! – подал голос комрота. – Почему не отвечаете по уставу своему командиру? В шрафную захотели? У меня бы мигом нужную путёвку отхватил, - и сокрушённо заметил для своих: - Ну, распустили разведчики своих, мать их… Ох, скоро они по головам друг-дружке начнут ходить. А своему командиру – на шею…

-   Нэ нада так, дарагой. Савсэм нэ нада… - начал было снова сокрушаться грузин. – Мамой калянусь, что нэ нада!

-   Оставить разговоры, - изрёк Неустроев нарочито спокойно. – У нас свои законы. И не вам их судить да рядить. Кру-у-угом, марш! – скомандовал он своим, и те (вслед за ними Виктор и Сашка, что не отлипал от Джульбарса) рванули к Т-34.

-   Да ты кто такой здесь будешь? – начал было Селезнёв Игорь, хватаясь за кобуру.
 
   Но тут же он обмяк и нерешительно ссутулился. До него, наконец, дошло, что эта специальная команда, одетая в пятнистые комбинезоны с железными пластинами на спине и на груди, стянутыми ремешками, либо НКВД, либо СМЕРШ. Тем паче, что Джульбарс не подвёл – глухо зарычал, ощетинившись шерстью как колючками ёж. Весь его вид говорил: не уберёшь руку с «машинки» - откушу! Не побрезгую, что не мытая, в масле машинном да в соляре. Правда, многое было понятно. Погоны ввели не так давно – в феврале 1942-го. С тех пор началось возрождение традиций царской армии, что не мог не заметить даже самый ненаблюдательный и недалёкий. Впервые «красные офицеры» вместо «красные командиры» употребил незадолго до войны товарищ Сталин, что произвело эффект неразорвавшейся, но пробившей потолок бомбы. Сейчас  этим не удивишь – так требовали называть себя все командиры. Старшие по всей Красной армии требовали «так точно» вместо «есть». Эти тенденции подогревал и усиленно запускал в обиход начальник Управления политпропоганды Лев Мехлис, что в открытую говорил своим политрукам, а также армейским начальникам: «А что вы всё ёрничаете, царская армия, царская армия! Вот я всю империалистическую фейерверкером, а затем унтер-офицером прослужил на батарее. Скажу вам – далеко не всё было плохо в царской армии. Многому надо поучиться, многое надо позаимствовать!» Бывшие твердокаменные троцкисты (из числа тайных да и явных) молча скрежетали зубами, но вынуждены были тянуться во фрунт и говорить «так точно» вместо «есть». Правда, начиная с февраля 1942-го, в армии вспыхнула мода на офицерские поединки. Искусственно кем-то подогреваемая, она унесла десятки жизней. Но усилиями органов СМЕРШ, а также политотдельцев волну эту удалось погасить.

   Итак, танк ехал на Михайловку. Сашка не унимался – продолжал теребить Джульбарса по взъерошенной морде. С разрешения вожатого он легонечко трепал пса за ушами и за сами уши, отчего тот, сладко повизгивал. В голове Виктора тем временем продолжало вертеться: «Дяденька, вы не думайте – я на наших, ни на немцев, работаю…»  Мальчик форсил или так было на самом деле? Он порывался спросить, но всякий раз ощущал железный ком.
   Внезапно он встрепенулся – вспомнил о главном:

-   Товарищ лейтенант! А насчёт убитого вы того… отдали распоряжения? Или нет? У-e-e… Тогда меня сорок восьмой…

   Он хотел сказать, что им остануться очень недовольны, но вовремя ощутил железный ком. А Неустроев тем временем добродушно тронул его за плечо:

-   Догада, капитан. Сообразительный, как моя тёща, я погляжу. Не твоя забота, однако. Всё, что нам приказано – всё исполнено. Успокойся и расслабься. Фрицев дело теперь – полный швах, я погляжу. Растрепали их танки под Понырями и здесь, под Прохоровкой. Это направление, пожалуй, главным у них было. Прошляпили они его. Никого, не таясь, скажу: дан приказ к общему наступлению. Во как! Войска Центрально и Воронежского фронтов скоро та-а-к вдарят, что Манштейну с Клюге мало не покажется. А вместе с ними - ихнему фюреру. Так что рвут и мечут они друг на друга.

-   Понятно… Куда я такой? – Виктор явно намекнул на свой безобразный вид. – Если сразу по начальству, то лучше где-нибудь ополоснуться, и обнову какую…
-   Понимаю. Думаю, случай тебе представиться. Ополоснёшься. И умоют тебя… - хитро прищурился Неустроев

   Уже вечерело. Воздух наливался молочно-серым. Становился влажным и сухим одновременно . Первое, что бросилось в глаза при подъезде к Михайловке была батарея 76-мм пушек. Орудийные расчёты, сплошь киргизы, узбеки или туркмены, в нательном белье или без оного, сверкая мускулами на  загоревших телах, рыли капониры. С востока по бездорожью ползла колонна СУ-152, которые совсем недавно стали поступать на вооружение. Сбоку от них пылило на «виллисе» какое-то высокое начальство с толстыми щеками под фуражкой с чёрным околышем да с  широкими золотыми погонами, где угадывались два чёрных просвета. Сбоку, кокетливо подмигивая и звонко журча голоском, сидела судя по всему, военфельдшерица в сдвинутом синем беретике. На её габардиновой, комсоставского покроя гимнастёрке сиял солдатский орден «Славы», а также гвардейский значок.

  Завидев одиноко пылящий в тыл танк с военными, у которых на груди тускло сияли железные пластины, как у кирасир времён Отечественной войны 1812 года, девица так и замерла. Несколько секунд она тряслась и подпрыгивала с начальством на мягком сидении. Затем послала ребятам воздушный поцелуй. Ребята, не будь дураки, отреагировали моментально – ответили раскатистыми аплодисментами.

-   Знатная особа, - с видом знатока изрёк чернявый радист, что расположился на пышушей жаром трансмиссии. – Надо бы запомнить их номерок. Может судьба чего подарит, может я плод с ветки…

-   Не, девочка разработанная, - порывисто сказал «тельник». – Куда ты её цеплять? Она кого хошь сама зацепит. А потом прицепит, а потом отцепит. Направление у неё такое оперативно-важное. Стратегическое…

-    Эй, тишина на камбузе! – нарочно тихо сказал Неустроев, расположившийся с Виктором возле башни. – А то он сейчас воротится и расскажет вам, какое  направление оперативное, а какое…

   Он как в воду глядел. Через несколько минут сзади сработал клаксон. Юркий зелёный «виллис-форд» тут же вынырнул из клубов пыли слева и загородил дорогу. При этом едва не угодил под левую же гусеницу, что привело танк к незапланированной остановке. Ребята попадали друг на друга с весёлым матом. Собака взвизгнув, даже полаяла: Сашка едва не открутил ей нос, когда падал на колени радиста. Но главный сюрприз тут же появился на дороге. Из клубов пыли, что понемногу рассеялись, выкатил пузатый, низенького роста полковник. По его лицу, круглому и довольному, с маленькими неопределённого цвета глазками струился пот. Оно стало ярко-красным от ярости, когда он услышал хохот ребят. Было заметно – до смерти оскорблён знаками внимания к своей «пэпэжэ»…

-  Куда, сволочи!?! – начал он орать, даже не отдышавшись. – Проститутки, дезертиры, предатели! В тыл драпаете с фронта, мать вашу так?!? Когда вся Красная армия, мать вашу разъедак… А ну, строиться всем в три шеренги, трам-тарарам! А то я вам ни тут, а здесь! Я вам здесь речью говорю по-русски, вашу мать, что принять положение по стойке смирно…

   Ребята продолжали смотреть на него как на вредное насекомое. Тогда полковник, сообразив, что эдак он совсем опустит свою репутацию ниже плинтуса, потянул  маузер. Это оружие, что встречалось лишь в кавалерии (у немцев – в войсках СС), он носил в деревянной кобуре через левое плечо вместо планшетки.

   Тут же лязгнул передний люк. Из него показалась голова командира танка, что был смертельно напуган. Виктор сам чуть было не подался на землю, чтобы мячиком покатиться к разбушевавшемуся начальству. Но ситуацию упредил Неустроев:

-  Товарищ полковник, так что разрешите доложить… Почему не по форме одеты? Вас приветствует взвод особого назначения Главного управления особых отделов контрразведки СМЕРШ. Моя фамилия засекречена и должность тоже. За малейшую задержку будете отвечать перед моим ведомством и товарищем Абакумовым лично. Лично я вас держу на прицеле, а мои ребята на мушке. Любое неосторожное движение и ваше имя – решето…  Прошу немедленно освободить дорогу для служебного транспорта. Командир, трогай!

   Голова испуганно закивала и медленно осела в люк. Заревел двигатель, зашумели выхлопные трубы. Полковник стал мучнисто-белым. Беззвучно шевеля толстыми губами, он наводил маузер то в землю, то в сторону проходящих самоходных гаубиц, из которых высунулись головы в чёрных шлемах. Глухой хохот повис в воздухе.

-  Мальчики, с победой! – внезапно разрядила обстановку девица. Невинно состроив глазки, он махнула белой узенькой ладошкой. – Ой, это ж надо – какие доспехи у вас! Это что, сейчас для всей армии такие введут? А как же женщинам их таскать? Ума не приложу… Гавриил Артамонович, давайте, что ли поедем уже! - переключилась она на  начальство, которое, заслышав её голосок, стало несказанно радоваться.- Забирайтесь снова на сиденье, что ли…

    Глядя вслед подпрыгивающему в пыли «мячику» с золотыми полосками, Виктор, когда отъехали на приличное расстояние, восхищённо сказал:

-   Ловко. У всех бы так…

-   Если у вас так – бардак, а не армия будет, - усмехнулся Неустроев. – У нас особая статья и особая ведомство. Но дуристики меньше. Можно сказать, почти совсем нет, потому что там, - он взметнул палец к небу, - всё проверят и резолюцию свою наложат. А тут на словах – сарынь на кичку, а на деле – тягомотина да тянись во фрунт. Без последнего, конечно, армия ни армия. Но когда это над делом довлеет и не даёт развернуться - такая байда начинается! Как в 41-м! Все друг-дружку глаза едят, боятся начальству не угодить. Инициатива, причём, в самый нужный, критический момент – полный нуль. Ну, и сговор с врагом, ну, и потворство у иных и прочих, - он явно кого-то вспомнил, потому что на лицо его, открытое и широкое, с ровными скулами, набежала пелена, а серые глаза стали тёмными как ночь, - налицо, как говорится… И на лице, тоже. Ты думаешь, почему нас били и в хвост и в гриву вначале?

-   Поначалу все думали, что танков у них больше с самолётами, - в свою очередь погасил свои мрачные воспоминания Виктор. – Но я этому слабо верил. Тогда и тем более сейчас. До войны наша экономика столько всего произвела…  Достаточно было на парадах нашего военного округа быть, чтобы видеть – танков столько, что не счесть. Когда они шли колоннами через полигон, то пыль стояла до небес. Ну, а самолётов… Про то я уже не говорю! Наши лётчики в Испании себя здорово не показали. Если бы не предательство их Кассадо…

-  Ну, ни тяни резину, комбат. Отвечай прямо на заданный вопрос.

-  За первое, что ты говорил с последним.

-  Вот то-то. Молоток. Снова соображаешь. Только соображать надо тоже осторожно. Ребята вот мои ещё не все доспели. Вишь, какого барбоса к себе притянули. То-то…

  Они проехали, оставляя за собой шлейф пыли, мимо обугленных, исклёванных «илами» германских цистерн, вокруг которых валялось множество неубранных трупов в камуфляжных куртках и коротких, подбитых четырёхугольными гвоздями сапогах. Тут же стояли в разных положениях повреждённые и вполне целые полугусеничные транспортёры «бюссинг». На окраине, возле яблоневых и вишнёвых садов с золотыми головами подсолнухов, среди воронок и распаханной гусеницами земли стояли догорающие и вполне сносные Pz III с тонкими хоботами 50-мм пушек. Валялись сорванные катки, фрагменты траков, дощатых коробок, которые гитлеровцы устанавливали на трансмиссии и использовали для перевозки личных вещей,  и обрывки камуфляжных чехлов. Рядом с одним из них притормозила вынырнувшая из-за бахчи «эмка» с помятыми крыльями. Из неё неторопливо вышла, жестом приказав кому-то остаться в кабине возле шофёра, серьёзная женщина в летах с погонами майора. Вскинув «лейку», она старательно  стала снимать на плёнку ближайший уделанный панцер. Она вертелась со всех сторон, стараясь зайти с фронта и с тыла, будто вела свой персональный бой. Один раз даже опустилась на колено, что-то выискивая объективом под гусеничными траками. Затем у неё что-то не заладилось с двумя кассетами, торчащими поверх корпуса как верблюжий горб. Морщась, она стала бить по ним и трясти камеру. Та вняла усилиям: застрекотала сама по себе, что женщина-корреспондент не сразу заметила. Так что некоторое время бесценные кадры тратились на общие планы, включая разбитые бензоцистерны, воронки, валяющиеся трупы и просто землю, на которой она стояла. Но это, быть может, были самые ценные кадры в её жизни.

   Эта мамзель хоть не боится по местам свежих боёв прошвырнуться, с невольным уважением подумал Виктор. А то иные и прочие корреспондентики нос из штаба не кажут. Что им начальство набрешет, то и напишут. Потом, правда, боятся на фронт выезжать – что морду начистят, понятное дело. Он вспомнил как одного из таких, щупленького и кудрявого (похожего чем-то на Фрайберга, если б не круглые железные очки), военкора «Красной звезды» нарочно разыграли в отбитом  у фрицев Воронеже. Когда «боец пера» спал без задних ног (угостили спиртом штабные), они переодели одного из бойцов в немецкую каску и пятнистую плащ-накидку. «Хенде хох, руссиш швайн!» - заорал тот, подкравшись внезапно, и ткнул спящего в бок трофейным пистолет-пулемётом. Корреспондент, не продрав зенки, дал откровенного петуха. Он, не соображая, спросонья рухнул на колени и стал молить о пощаде. После чего, прейдя в чувство среди хохочущих танкистов и мотопехотинцев, немедленно смылся.

   В Михайловке между тем был развёрнут полевой санбат. На грузовиках свозили десятки раненых промокших повязках. Напротив церкви высились зелёные палатки.  В них были оборудованы операционная и перевязочная. Оттуда доносились крики и матерщина. Время от времени, шатаясь от усталости, на пороге одной из них появлялся военврач с прилипшей к губе папиросой. Сорвав с одной руки розовую от крови резиновую перчатку, он жадно курил, пуская дым витиеватыми кольцами. На санитарных автобусах ЗИС увозили в тыл тяжелораненых, что с головы до пят были покрыты слоями бинтов и марли с буровато-малиновыми выступами крови. Их вносили в распахнутые задние дверки на носилках. Тут же, по обеим сторонам площади возвышались две зенитки 85-мм, которые обслуживали девушки-зенитчицы. В гущах смятого подсолнуха высился  PzIII Ausf J, что уже подцепили на трос ремонтники, а по соседству – зелёный фургон РАФ. Из его распахнутой дверцы  доносилась порывистая морзянка, что свидетельствовало о преступной халатности связистов. Часовой, то ли так искусно замаскировался, то ли просто-напросто соснул, не казал виду. Из пяти СУ-85 из батальона Виктора на площади осталась только одна, принадлежавшая 6-й батареи героически погибшего Давыдова. (Виктор почему-то взял да и перекрестился.) Возле неё топтался пожилой, обросший щетиной на подбородке ефрейтор с ППШ, грудь которого украшал орден Красной Звезды и георгиевская нашивка за ранение. Рядом с зелёным плоским корпусом с поникшей пушкой смотрелся довольно странно PzIII Ausf A с белым номером 125 на приплюснутой квадратной башенке с боковыми люками.  Это была одна из многочисленных трофейных машин, захваченных в ходе зимних наступлений 1941-го и 1942-го, которую использовали как командирский танк. Прислонившись к её зубчатым гусеничным каткам с двойной передачей, стояли незнакомые Виктору танкисты в количестве четырёх, у которых был нарочито-неряшливый вид. Комбинезоны были расстёгнуты до пупа, шлемы заткнуты у кого за пояс, у кого – за голенище сапога. Удручало, что самым неряшливым был самый старший – майор. «Не, зверь, а не машина! – хвалил он трофей, хлопая по «бронеюбке» чумазым кулаком. – Ни тебе проблем с передачами, ни тебе с фрикционом, как у «бэтух». Гоняет по колдозагрёбинам, точно конь лихой скачет. Жалко пушку пришлось убрать, что б нашу радиостанцию втиснуть. А то б…»»Да ну, нашёл о чём сокрушаться! – успокоил его нескладный белобрысый лейтенант, который почему-то время от времени смеялся безо всякого повода, что могло свидетельствовать о послебоевом стрессе. – Сейчас из 37-мм ничего не возьмёшь. Даже «семидесятку». Она юркая, точно блоха…»

-   Пошёл я к мамке, дяденька! – вдруг оглушил его своим тихим возгласом Сашка.

   Мальчик, невинно тараща глазёнки, погладил пса по влажному чёрному носу, отчего тот жалобно заскулил. «Дай ему лапу, Джульбарс! Хороший мальчик!» - призвал поводырь, непонятно к кому обращаясь в последнем случае. Пёс, заскулив ещё жалобней, простёр бурую в тёмных подпалинах сильную, прямую лапу. Сашка тут же пожал её. «Хо-о-рошая собака-бабака! Ну, прощай, Джульбарсик. Бей фашистов, как я. Свидимся…» Бойцы группы Неустроева заметно повеселели, а у Виктора стала медленно съезжать нижняя челюсть. Он только проводил взглядом чёрные, мелькающие в пыли пятки остановившимся взглядом и издал горлом странный звук, похожий на опустевшую раковину.

-   Что ты делал на поле боя? – внезапно спросил он мальчика, состроив протокольную рожу.

-   …Привет передавай от меня мамке. Скажи, один дядя велел кланяться и не наказывать, - предупредил его реакцию Неустроев, легонечко толкнув Виктора плечом.

   Возразить было трудно – почти невозможно. Да и не нужно. Однако многие тайны становились явными. И роль Сашки была в их числе.

-   Серьёзный малец, - философически изрёк Неустроев.  Видя, что Виктор закручинился, хлопнул его по левому плечу. – Да, поколение…  Здравствуй племя молодое, незнакомое. Ты вот что, капитан, побудь пока здесь, но никуда не отходи. Ладно? Вот и ладушки. Не тужи. Всё путём идёт.

   Он соскочил с брони и направился к вездеходу «додж», что поставлялся англичанами по ленд-лизу. Вездеход оказался надёжно укрыт за PzIII. Потому как Неустроев ловко и уверенно шёл, танкисты до сих пор беззаботно болтавшие, стали кидать на него вопросительные взгляды. Но вскоре изумлённо потупись, заговорили с новой силой. Неустроев одним махом пересёк площадь и вскоре о чём-то говорил с солидного типа майором, что смотрел на него из кабины. Затем дверца вездехода плавно раскрылась, и майор вынес своё широкое, почти квадратное тело наружу, опираясь рукой о подлокотник кожаного сидения. Оправив гимнастёрку с орденом Славы, он трусцой направился к группе, что не сходила с Т-34. Изобразив на лице недоумение, майор порывисто махнул рукой. Тогда  всех дружным горохом ссыпало вниз – неведомая сила приказала… Собака застыла у ног вожатого, обернув вокруг себя хвост. Расставив уши и вывалив розовый язык, она взирала на мир своими умными, карими глазами, готовая на всё ради своего хозяина, ради своих друзей.   А группа особого назначения контрразведки ГУКР ОО СМЕРШ казался в своих бело-зелёных пятнистых комбинезонах со стальными панцирями существами из былинных сказок. То ли богатырями, призванными сокрушить древнего змия с перепончатыми чёрными крыльями, то ли марсиан на треножниках из романа Герберта Уэллса «Нашествие марсиан». И девушки-зенитчицы, и раненые с санитарами бросали на них самые удивлённые, порой нелепые взгляды. И на Виктора с Джульбарсом тоже. Одна медсестра в окровавленном белом халате было помчалась к нему, держа на полусогнутых руках бинт и пузырёк йода. Но, встретившись с невидимой преградой, прошептала что-то себе под нос и повернула обратно.
 
-   Ребята, всех благодарю за службу. От хозяина отдельное спасибо. Всем передавал самые искренние, самые лучшие пожелания, - сказал майор со знаками различия артиллериста. У него было широкое курносое лицо и большие, навыкате глаза, что делало его похожим на артиста Симонова, сыгравшим роль Петра Первого. – Персонально благодарят вас, товарищ капитан.

   Он кивком указал на Виктора, от чего приятно захолостнуло душу.

-   Служим трудовому народу! – только и смог сказать Виктор со всеми, потому что всё вокруг осветилось новым, фантастическим светом…

***

…Сталин медленно сощурился. Заученным, автоматическим движением он принялся крошить папиросы «Герцеговина Флор». Когда он набил табаком трубку, его рябое с седыми усами лицо приняло успокоенное, домашнее выражение. Поскрёбышев, его секретарь и глава одной из засекреченных разведслужб, стоял перед ним навытяжку.  Скрывшаяся под вывеской Секретариат ЦК,  она помимо деятельности советских и зарубежных коммунистов, контролировала всех из живущих, что когда-то и где-то вступил в сношение с Коминтерн и работал на «мировую революцию» по Троцкому (иные, из национал-большевиков осели в НСДАП, стали сотрудниками СД и гестапо). Поскрёбышев только что доложил о результатах контрудара 5-й гвардейской армии генерала Ротмистрова, что состоялся под Прохоровкой. Из 5оо панцеров и штурмгещюц, что насчитывал 2-й танковый корпус СС, нашим силам противостояло до 400 боевых машин. В ходе боестолкновения из них было выбито триста. Около сотни не подлежали восстановлению и были брошены на поле боя. Но до двухсот единиц бронетехники противник уволок с собой и, надо полагать, вскоре поставит их в строй. Кроме того, по данным наземной и авиаразведки а также докладу маршала авиации Голованова, что поддерживал прямой контакт с ведомством Джуры, в результате эффективного применения ПТАБов, огня артиллерии и танков, а также пехотинцам с сапёрами, что установили километры минных полей, около половины гитлеровских танков и штурмовых орудий не считая прочей техники, требовали ремонта. Так называемое, «возгорание двигателя» стало обычным явлением. Кроме того больше половины танков «Пантера» вышли из строя прямо на поле боя из-за неполадок в коробке передач. (Сталин усмехнулся. Он вспомнил, как при личной встрече предлагал Фердинанду Поршу, их создателю, место наркома тяжёлой промышленности. Не зря отказал…)

   У Ротмистрова и, следовательно, его армии дело обстояло похуже, чем в корпусе Хауссера. Из 800 танков  было потеряно 400. Правда, всего 100 с небольшим не подлежали восстановлению (преимущественно лёгких Т-70, которых было 200 к началу боёв). Но более чем 300 повреждённых «тридцатьчетвёрок», около половины САУ и КВ подлежали среднему и капитальному ремонту. Давала себе знать возросшая броня гитлеровских танков. Так, 88-мм пушка «тигра» в 60 калибров позволяла вести огонь на дистанции 3-х км, а прицельный – с  2-х км. Такую роскошь могли себе позволить лишь расчёты СУ-85 и СУ-152, коих в 5-й гвардейской армии Ротмистрова насчитывалось 49 единиц. Кроме того, командующий, обладая почти 2-х кратным перевесом в авиации всех типов, умудрился не обеспечить  с ней взаимодействие в ходе боя. Штурмовики и пикировщики отбомбились  и отстрелялись за час до атаки. Тем самым они позволили гитлеровцам привести в порядок расстроенные части и даже частично отремонтировать повреждённую технику и оружие. Во время сражения Пе-2 и Илы пару раз прилетали. Интенсивно нанеся удары по наступающему врагу, они тут же улетали. Принцип «карусели» был нарушен. В результате вражеская авиация буквально висела над нашими боевыми порядками. Модернизированные «штуки» и «хеншели» с 37-мм пушками наловчились заходить со стороны двигателя. Оттуда они атаковали наши танки и САУ, не опасаясь угодить под огонь ДШК.

-   Расстрелял бы этого Ротмистрова, - в сердцах сказал Верховный, смахнув рыжую табачную соринку  с рукава белоснежного кителя. – Потерять 400 машин из 800! Чем думал этот унтер Пришибеев!?! Головой или одним местом, как говорят русские люди! Как вы считаете, товарищ Поскрёбышев?

   Поскрёбышев высоко держал свою обритую, сверкавшую как биллиардный шар голову. Он чувствовал, что Хозяин не на шутку рассвирепел, хотя и держит себя в руках. Поддаваться гневу и идти на поводу у своих чувств было бы глупо.

-   Вот и я также думаю, - усмехнулся Сталин, пробормотав что-то по-грузински. – Но что за человек, что за полководец этот Ротмистров? Как он мог выйти из боя с такими потерями? Ему что, наплевать на своих солдат? Значит он никчёмный полководец. Значит, его не заботит любовь к своим подчинённым. Зачем нам такие нужны? Он не проходил по делу военных 37-го года? Вы запрашивали…

-   Таких данных нет, товарищ Сталин, - мотнул головой лысый секретарь. – Всеми характеризуется как толковый полководец, дельный офицер. Всеми, то есть в генштабе, товарищ Сталин, - тут же поправился он, зная, что Хозяин не любит неопределённостей.

-   Говорите в генштабе… Так, так, - Сталин покрутил в руках трубку, положил её на край пепельницы, что знаменовало дурное расположение духа. – Не следует верить всем характеристикам из генштаба. Мне отрекомендовали Жукова, - тяжело вздохнул он, - как дельного и толкового командующего. Как раз накануне войны. Он прекрасно показал себя на Халхин-Голе. И я обязан был верить Георгию Валентиновичу, - тактично назвал он Шапошникова, которого единственного в своём ближнем круге называл по имени и отчеству. - Но что потом? Позор первых дней… Не следует верить характеристикам до конца, пока не убедитесь в них сами. Не проверите лично, каков человек. Много у нас ещё, очень много военноначальников, которые не ценят жизни солдат. Им наплевать на простого человека. Лишь бы дослужиться до очередного звания, получить звёздочку на погоны и крест на грудь, как при царе-батюшке. Один царский генерал во время империалистической, когда ему доложили, что «снарядный голод» уносит многие тысячи жизней, ответил: «Бабы других народят. На всё воля Божья». Мне говорили, что это был Брусилов. Но дело,  ни в этом. Так мыслили современную стратегию Тухачевский с Уборевичем, за что наше правосудие подвергло их суровому наказанию. К сожалению, и такие невиновные, действительно талантливые генералы как товарищ Рокоссовский пострадали от «ежовых рукавиц», - Сталин неуловимо скривился: вспомнил маленького услужливого наркома НКВД, что уже канул в Лету. По вине этого коротышки было расстреляно вместе со шпионами, диверсантами, уголовниками  и вредителями немало случайных людей, а вместе с верхушкой военного заговора едва не начали сажать в лагеря достойную, подготовленную Георгием Валентиновичем Шапошниковым смену. – Товарищи Василевский,  Антонов вместе с товарищами Рокоссовским и Баграмяном заботятся о наших солдатах и офицерах. Они умело создают стратегию войны, планируют боевые операции на основе передовых тактических приёмов. Доказательство тому – настоящая битва! – Сталин вознёс руку с дымящейся трубкой к лампе в стеклянном плафоне: -  Но, ни все так мыслят как товарищи Антонов с  Василевским и товарищи Баграмян с Рокоссовским. Не все…  А потом удивляются, отчего солдаты неохотно шли в бой и кое-где идут до сих пор, как это было в 1941-м и 1942-м. Почему лётчики истребительной авиации неохотно сражались на максимальных скоростях и даже не атаковали немецкую авиацию! Очень странные вещи творились вначале, товарищ Поскрёбышев. Вы не находите? Я нахожу.

    Поскрёбышев улыбнулся своими узкими, монгольского выреза глазами.

-   Отправить бы таких генералов, не думающих о простом человеке, в один большой штрафбат, - откровенно сощурился Сталин, - да некем пока заменить. Не вырастили ещё кадры. А ускоренными темпами подготовки ничего путного не добьешься. В армии шутят про таких  - «инкубаторские». Правильно шутят – метко. Да, много потеряла Россия достойных людей. Многие должны родиться и прейти им на смену. Но нужно время.

-   Так точно, товарищ Сталин. Согласен с вами. Но, думаю, списывать всё на время… не совсем так. Во-первых, время сейчас работает на нас. Этим необходимо воспользоваться. Поднимать с народных глубин новые, свежие кадры. Народ нас в этом поймёт и поддержит. Как делал это в своё время Иван Грозный и Петр Первый, - здесь Поскрёбышев не льстил, хотя и знал, что Хозяин не равнодушен к этим двум царям, считая их выдающимися историческими деятелями. – Во-вторых…

-   Во-вторых, товарищ Поскрёбышев, проверьте по своим каналам все детали по Ротмистрову, его армии и самой битве под Прохоровкой. Мне нужно знать всё, потому что толковый и дельный Ротмистров оказался не на высоте. И сколько офицеров он рекомендовал на повышение. Они могут занять высокие посты и сослужить нам плохую службу. Кроме того, пускай ваши сотрудники в Разведуправления Красной армии проверят, какую информацию поставляла о противнике накануне разведка 5-й гвардейской армии. Не говоря уже об оперативных разработках Разведуправления Воронежского фронта. Ведь им руководит товарищ Ватутин, не так ли? Товарищ Ватутин этой зимой под Харьковым также оказался не на высоте. Это нужно учесть с тем, чтобы ошибок не повторять. Вам ясно, товарищ Поскрёбышев?
-   Ясно, товарищ Сталин.

   В довершении секретарь передал Верховному и Хозяину, которого командующие фронтами знали как «товарища Иванова» и «товарища Васильева», конверт с уже известными ему фотографиями «юлы». Всё может свестись к тому, что это новое оружие или «оружие возмездия», к которому немцы ещё только подступают, испугало наших бойцов и командиров под Курском. Заметив хоть раз этот странный, парящий или проносящийся на страшной скорости диск, они почувствовали себя либо сумасшедшими, либо возможными жертвами, что и явилось причиной паники на Воронежском фронте.  Но диск видели, по данным Рокоссовского, и на Центральном фронте, где немцы имели лишь небольшой тактический успех. И никакой паники там не наблюдалось. Многие даже поверили, что это наше новое оружие. И у немцев, как докладывают наши агентурные источники, появилось то же допущение. Мол, русские Иваны запустили свою «шляпу». Капут…  Не должно быть так! Красная армия, пусть и на одном участке фронта, взяла да и наложила в портки. Пусть при виде нового и неизвестного. Пусть даже от  нового, страшного оружия.  Страх  это великое оружие всех времён и народов. А нам ещё с 20-х навязывалась жизнь по законам страха.

***

-   Так… Огромное спасибо, - начал было Виктор, чувствуя, как подсохшая кровь на бинтах больно оттягивает ему кожу. – Мне надо связаться со штабом полка. А потом…

    Он хотел заикнуться про «сорок восьмого», но понял, что им всё известно.

-   Вас прекрасно доставили по назначению, - мягко оборвал его здоровенный майор-артиллерист. – Но с этого момента вы поступаете в моё распоряжение. Так приказано.

-   Приказано… Кем приказано? – нахмурился Виктор.

   Через несколько мгновений он распрямился от вспышки света, что сработала во лбу. И окончательно всё понял. Вскоре вместе со своими новыми знакомыми он трясся на заднем сидении «доджа». Рядом сидел капитан с голубой каймой на погонах. Он улыбался двум затылкам, что маячили на передних сидениях. Первый принадлежал суровому на вид майору с внешностью артиста Симонова. Без фуражки, которую он держал на коленях, его крупная голова оказалась стрижена под бобрик с артиллерийскими полубаками, что, впрочем, были заметны и прежде. Второй затылок в пилотке набекрень имел отношение к водителю с сержантскими красными лычками, что время от времени извергал «о, ё!», когда машину встряхивало на колдобинах. Майору следовало бы вставить ему за это «фитиля», но он проявлял поразительную беспечность.

   Зато один раз не выдержал улыбчивый молодой капитан со знаками различия авиации:

-   Замолкни, слышишь?  Ничего другого окромя своего «ё» не знаешь?

-    Виноват, товарищ капитан. С языка сорвалось, - оправдался водитель скороговоркой, но тут же что-то прошептал на развороте, пропуская разогнавшийся мотоцикл.

-   И немножко прикорнул… - виновато заметил Виктор, сжимая в руках танковый шлем. Он сложил его вдвое и сунул за пазуху, где саднило под засохшей повязкой у левого бока. – Виноват, а куда мы едем, товарищи командиры?

-   Виноват… Так при царе Горохе низшие чины говорили, - укоризненно заметил капитан, молодой и франтоватый человек с родинкой на щеке, а также смеющимися синими глазами. – Советскому офицеру так говорить не позволительно, товарищ майор.

-   Капитан, а не майор, - выпрямился на сидении Виктор. Потянул в стороны ноги, а потом с хрустом развёл руки. – Да здорово я это… Чуть было совсем не отрубился, товарищи.

-   Это ничего, - проговорил почти нараспев майор, оглянувшись. – Это даже полезно, если своевременно. Во всяком случае, для майора, а не для капитана. Понятно?

-   Что-то не очень, - насупился Виктор, посчитав, что над ним смеются. – Потрудитесь объяснить.

-   Вот, опять старорежимные замашки, - встрял капитан. – Что-то вас тянет на них. А из какой семьи будете?

-   Из самой что ни на есть, - буркнул Виктор. – Вы, наконец, объясните, товарищи офицеры, куда…

   Внезапно рука капитана (лицом тот улыбнулся ещё шире) залепила ему лицо куском влажной марли с едким, сладковатым запахом. Что там было, Виктор не понял. Махнув руками и взбрыкнув стопами, он тут же отключился. Успел поймать глазами лишь колонну армейских «зисов» и «студдеров» справа от кромки леса, где высился массивный шест с дощатыми табличками-указателями «хозяйство Петрова», «хозяйство Иванова», «хозяйство Сидорова» и т.д. До уха долетел задорный голос майора: «Несговорчивый, видать? Молчать будет?» «Ничего, они все поначалу несговорчивые. Хранят военную тайну и тому подобное. Пока не попадут в перекатку, герр…» - начал было капитан или тот, кто выдавал себя за капитана ВВС Красной армии, и всё сразу же потонуло в стремительном вихре.

  Во тьме с белыми и цветными всполохами пронеслась битва под Михайловкой, где все САУ батальона почему-то стояли по периметру площади. По его команде они мгновенно перестраивались в форме креста, когда с окраин донеслось рычание вражеских моторов. Он кинул взгляд на купол церкви, который сверкал новой позолотой. «Огонь! Именем Христа, Господа нашего, товарищи славяне! – скомандовал он в мембраны наушников и осенил себя крестом: - И не славяне тоже», - тут же добавил он, вспомнив про Тевосяна: - За товарища Сталина и Великую Советскую Родину! Не посрамим Отечества!» Последнее он уже хрипел, подражая не то Петру Первому из одноимённого фильма, не то Александру Васильевичу Суворову из фильма «Суворов», не то Михаилу Илларионовичу Кутузову из фильма «Кутузов», которые успел пересмотреть в компании и с девушками до войны. Самоходки тут же принялись палить, но делали это необычайно быстро. С вражеских танков слетали квадратные башни с готическими крестами. Их бронированные корпуса разносило в клочья, но из них почему-то целыми и невредимыми спасались вражеские танкисты с эмблемой  черепа и кости на пилотках. Некоторые из них становились на колени или совершали земные поклоны. Облако пламени покрывало этих кающихся фашистов – рвался боекомплект и горючее в баках. Они горели, но даже в таком состоянии продолжали совершать подобие покаянной молитвы.

    Хотелось разрушить этот дурацкий сон, но Виктор не мог. Он стал орать «Смерть немецко-фашистским захватчикам!» и почему-то душить в объятиях Хохленко, называя его Попандопуло (по аналогии с забавным бандитом из пьесы «Свадьба в Малиновке»). Но тот очумело отпихивался от него и виновато улыбался. Затем в блестящей лаком машине с орлом и свастикой на капоте подъехал некий человек в сером кителе и фуражке с выгнутой тульёй. Вскинув левую руку, он без посторонней помощи распахнул дверцу и выскочил наружу. На левой стороне груди у него висел чёрно-серебряный крест и какой-то значок, а сквозь пуговицу была продета чёрно-серебряная ленточка. Лицо с усиками и неистово-смеющимися глазами казалось страшно знакомым.  Гитлер, мама родная… Хотелось скомандовать Хохленко «газ!», чтобы раздавить этого поганца, но язык прилип к нёбу. Хлопнув свою левую коленку,  «бесноватый фюрер» критически осмотрел свои пылающие боевые машины. «Пфруй, ферфлюхт! – заявил он брезгливо, пнув лакированным штиблетом одного из обгоревших, мёртвых танкистов СС. – Шайз! Я стал невысокий мнений об арийский раса. Они не мочь воевать, когда фюрер не выступапайт перед ним с речам и не приезжайт на фронт., - оборотившись к СУ-85, крикнул Виктору: - Пусть храбрый русски командир выходить ко мне! Я будет награждать его орден Железный Крест! Это есть корошо, когда враг такой храбрый».  В его маленькой руке мановением волшебства появилась коробочка чёрного бархата. Но Виктор, что не мог оторваться от Хохленко, поразился другому. Вместо немецкого водителя за рулём «даймлер-бенц» сидел майор Груздев. Из-под мешковатого, распахнутого на груди комбинезона на гимнастёрке чётко вырисовывался уже прилаженный Железный крест. Широкая физиономия майора довольно ухмылялась. «Слышь, капитан! Вылазь, кому говорят, из своей бандуры!  - заорал он, призывно махнув ручищей. – А то все награды профигачишь. Фюреру ты понравился, сукой буду. Он так мне и говорит…» Тут он что-то присоветовал фюреру. Тот, улыбаясь своим неприятным лицом, пошёл прямо на Виктора. На вытянутой руке он держал коробочку с наградой. Виктору внезапно захотелось пойти ему навстречу . Отдирая от себя Хохленко, который что-то вещал про солдатский долг, штрафную и товарища Сталина, он достал руками верхний люк. Оторвал его со скрежетом и болтами, выбросил наружу. Высунулся по грудь.

    Лучше бы он этого не делал. Через площадь от яблоневых деревьев, высоко поднимая ноги в начищенных сапогах, маршировал Иванов. Его синевато-зелёные глаза весело светились, а усики подпрыгивали в такт шагам. За ним семенила босыми, потрескавшимися ногами красавица-молодка по имени Настасья. В руках её, крепких и загорелых, был ухват. Глаза, обведённые усталостью, лучились то ли ненавистью, то ли презрением. «Я ведь полюбила тебя, командир! – внезапно крикнула он Виктору. – А ты… Каким гадом оказался! А ну, марш в особый отдел! – внезапно приказала она детям. Сашка и Оксанка, что шли следом с иконами, в чистых белоснежных рубахах, стелющихся по земле, и не думали идти к особистам. «Не хватало, чтобы тоже изменниками стали! Вот придёт отец из плена – мигом ухи вам…» А с противоположной стороны шла старуха в синем домотканом платье, повязанная платочком. Она крестила пространство над головой Виктора и одобрительно улыбалась ему своим коричневым, морщинистым лицом. «Крепись, соколик! Праматерь Всего Сущего, Пресвятая Дева София, послала меня оберегать тебя, - проговорила она необычайно громко. – И Архистратига  Михаила…» Он тут же увидал над собой юношу в доспехах, с золотисто-синим сиянием  вокруг головы, что называлось по-православному нимбом.  Из руки его било пламя  в форме меча.

   Внезапно по площади скользнула овальная тень. Фюрер присел и выронил коробочку. При этом почему-то стал креститься не по-нашему, с лева – направо. Старуха произнесла «свят-свят» и «изыйди, сатана». После этого Гитлер стремглав бросился к своей лакированной машине с Груздевым. Юноша с огненным мечом стал замахиваться на круглую серебристую «юлу», которая на поверку оказалась довольно большой. Быстро снизившись, она повисла над церковным куполом. Затем рванула дальше, на запад – с бешеной скоростью…

   …Виктор разомкнул непослушные веки. Землянка, в которой он себя обнаружил, освещалась германской карбидной лампой на столе, что стоял в дальнем углу. Выход и по совместительству вход был завешан пятнистой плащ-палаткой. В правом углу на аккуратной вешалке, выполненной из берёзового дерева, висели офицерские плащи с прелинами, с одной или двумя звёздочками на серебристых погонах. В специальных нишах, прорубленных в брёвнах, виднелись бутылки с увеселительным, пачки галет, сыр и ветчина, нарезанные дольками, в прозрачных полиэтиленовых упаковках, плоские банки из-под сардин. В отдельной нише вытянулась канистра с синевато-жёлтой этикеткой, заполненная прованским маслом.

   Лампа на столе светила слишком ярко. Виктор со сна не мог рассмотреть расположившегося на стуле человека. Лишь смутный силуэт в голубовато-сером, с серебристыми бликами на плечах подсказывал, что это «Федот да не тот».  Мысль, что он угодил к немцам, как громом поразила его. Ошарашенный (он лежал на полу, прислонённый к бревенчатой стене, с туго перетянутыми руками и ногами), он тут же ощутил на животе пустую, распахнутую кобуру.
 
-  Вот сволочи, - процедил он. – Похитили, значит.

-  Не надо так драматизировать, товарищ капитан… как есть… о, товарищ Померанцев Виктор Павлович, - заговорил противный, но излишне любезный мужчина. – Вы действительно оказаться в германский плен. Ви это прекрасно понимайт. Это отшень важно. От ваш поведений будет зависеть ваш дальнейший судьба. Ви это понимайт, товарищ Померанцев? Ферштейн?

-   Гитлер тебе ферштейн, а не советский офицер! – рявкнул Виктор так, что в голове помутилось.

-  О, не надо так есть грубо! Зачем ви так говорить, товарищ Померанцев? Так ни есть надо. Ми должен стать ваш короший друг.

-   Обсеришься! Какой я тебе друг, падла? Можешь меня пытать, можешь расстреливать…

-   Зачем мне вас расстреливайт? О, ви думайт о нас с позиций красный пропаганда. Она показывайт через жидовски комиссарен всех немцев как дурак. Это совсем не так. Ми уважайт сильный и мужественный враг. Ви скоро убедиться в этом. А пока ви должен успокоиться и разговаривайт с приятный собеседник. Как будто ви есть мой приэтель. Альзо?

-   С тобой что ли, гнида? Ты мне в приятели навязываешься? Ты башкой своей допри – из тебя такой же приятель как из говна… ну, это… О чём нам с тобой говорить, фриц? Ну, твари…

-   О, ви опять ругаться напрасно. Это совсем не надо делайт, товарищ. Я тоже когда-то биль товарищ, Померанцев. Я бывши дойче коммунист, спартаковец. Рот фронт! – силуэт поднял над головой кулак. – Рот фронт, камрад! Ви это понимайт, товарищ?

-   Зараза-а-а… - Виктор плюнул, но не попал. – Знаю, конечно. Как не знать! Психологический контакт вот как это называется. Тоже грамотные, так что… Научили тебя, так думаешь разжалобить? Слушай, б…, если ты действительно был коммунистом – знаешь ты кто!?! Тебя на огне медленном надо теперь изжарить, понятно? Я вот не коммунист и то – жалею…

   Он с ужасом поймал себя на том, что начал откровенничать. Либо фрицев контакт сработал, либо его характер дал слабину. А это в условиях военного времени, знаете ли… Он хотел сказать, что отца арестовали ещё в 1934-м и он до сих пор не знает о нём ничего, но вовремя сдержался. Другая мысль поразила его: если те ребята из СМЕРШа, что сдали его тем двум мерзавцам на «додже», предатели или агенты, то… Кому тогда верить, товарищи? Есть ли вера вообще? В Бога, в совесть? Господи, помоги! Образумь и защити раба своего, Виктора. Не раба конечно – ученика…

- О, ви, кажется, хотеть мне что-то сказать товарищ Померанцев. Что-то про кипящий масло и медленный огонь, - вкрадчиво заметил голос, который начинал порядком надоедать.  – Ви думайт так обидеть меня? О, найн! Я есть привыкать к такой обращений. Да, я есть бивши коммунист. С начала война на Восток я изменить свой убеждений. Могу объяснять. Национал-социализм оказаться близок мой разум. Это есть социализмус, что оказывайт близки мой разум. Это социализмус доказывайт величий арийский раса и германский наций в Европа, а также весь мир. Если другой народ будет следовать за германский, он также обрести этот величий. Ви понимайт, о чём я говорить?

-  Не понимайт! – с наслаждением передразнил его Виктор. – Ну и ишак ты! Социализм ещё приплёл, ни к селу, ни к городу. Что ты знаешь о социализме? За него людей в паровозных топках сжигали, как Сергея Лазо. За него расстреливали из пулемёта, как в фильме «Чапаев». За него с раненых шашками кожу лоскутами сдирали, как у Серафимовича в «Железном потоке» и у Шолохова…

-   Что ви знает о социализм кроме красный пропаганда? – встрял гитлеровец с возрастающим зловещим интересом. – Только фильм и книг не может дать вам знайт вся правда. Ви ошибаться, товарищ Померанцев. Ви ошибаться то, что правда так доступен ваш ум. Ви не думайт, что красный пропаганда может убедить вас не знать правда? Что красный пропаганда убеждайт вас поверит ложь…

-   Какая ложь, сука!?! – Виктор, наконец, приподнялся и слегка подогнул ноги. Приятное тепло разлилось по отёкшим членам. – Что  ты знаешь обо мне? Что ты знаешь о нас!?! Ни хрена вы не знаете, убийцы. Только жечь и разрушать можете. Насиловать женщин и мучать пленных. Живыми бы вас и всю вашу Германию…

- О, ви совсем национал-социалист! – тихо засмеялся гитлеровец. Его рука легла на стол, где покоилось нечто тусклое и железно, что заставило Виктора поостыть. – Совсем как  фюрер, что есть требовать освобождать жизненный пространств от неполноценный раса. Жестокость и ещё жестокость, хотя надо оставаться добрый человек. Так сказать Адольф Гитлер и Генрих Гиммлер. Но я есть Абвер. Я не имейт отношений к полиций, СС и СД. Это есть подлый организаций. Это есть животный, но не есть человек. Ми так думайт в Абвер и Вермахт. Ви верит нам?

-   Верит, не верит… По-русски выучись как следует, а потом вопросики свои хитрые задавай. Ферштейн? То-то… Конечно не верю. Тебе, фашисту, как можно верить? Хрень какую-то поносишь из себя, как сивая кобыла. Башку б тебе отшиб…  Ишь, какие добренькие выискались! Мол, мы тут ни при чем, нас заставили. А кто воюет – только СС? Или ваш вермахт? Вы и воюете. Советских людей убивает и мучает только СС? Вы сперва убиваете, а потом они. Потому что вы первые идёте по нашей земле, а они – следом за вами. Понял ты, пучок дерьма? То-то… Если вы такие хорошие и благородные, на кой вы вторглись на нашу землю? Что вам тут, сметаной помазали?  Что ж вы своему фюреру поганому башку не открутите!?! А!?!  Ага… Язык-то проглотил, гуманист хренов?!?

-   Тише, не надо так орать, - сухо заметил немец, махнув другой рукой. – Ви совсем оглушать меня. Я думайт вот о чём. Ви есть наверняка немного голоден. Я распорядился дать вам есть. Эссен, бите ком! Я правильно сейчас сказал, товарищ Померанцев? – удивительно чётко спросил он. – Вижу, что правильно. Вы хорошо держитесь, и это нам нравится. Мужественный русский нам ближе, чем трусливый немец. Если бы выбор пал между вами и таким немцем, я бы не колеблясь, отдал предпочтение вам. Что такое высшая раса, когда речь идёт о настоящем человеке? Это не метафора, не игра слов. Это жизнь, товарищ Померанцев. И вы сейчас выигрываете, потому что у вас настоящих людей больше, чем у нас.

-   Ох, сейчас меня стошнит! Знаем мы и эти приёмчики. Только не ждите – ничего рассказывать не буду. И шпионом вашим не стану. Я советский офицер и советский человек. Это ясно? Или тупоумием страдаем?
 
-   О, конечно! Но спешу вас разочаровать. Нам не нужны ваши данные. Мы и так много знаем о вас и вашей дивизии. Даже про ваш полк самоходно-артиллерийских установок СУ-85 под командованием майора Беспечного Павла Анатольевича. Члена партии… ВКП (б) с 1931 года, женатого, имеющего двоих дочерей, которые вместе с женой проживают в Астрахани. Проходившего свидетелем по делу о военно-троцкистской группе при Особом Краснознамённом Дальневосточном округе, по месту службы. Он отказался дать свидетельские показания против двух командиров, сославшись на то, что недостаточно знал их как новичков. Поэтому с августа 1937-го по ноябрь 1938-го он был задержан органами НКВД по обвинению в участии в военном заговоре наряду с остальными заговорщиками, мнимыми и реальными. Но ему повезло – военные действия против армии Японии, арест Блюхера и бегство Люшкова, главы дальневосточного НКВД, помогли ему и другим выйти на свободу. Его даже не били – совсем отрадно! Ну, мы отвлеклись, товарищ. Да-да, не надо злиться. Майор Беспечный, вам это будет приятно слышать, написал с десяток заявлений в партком дивизии с просьбой открыть для вас кандидатский стаж. Он рекомендует вас в партию, понимаете? Таким командиром надо гордиться. Он вас считает настоящим офицером и настоящим советским человеком.

   Выдержав паузу, пока Виктор, потрясённый, молчал и шевелил губами, он что-то коротко бросил за плащ-палатку. Молодой голос по-немецки чётко ответил ему. Тогда сидящий встал, удовлетворённо размял пальцы и вышел из-за стола. Затем он сделал несколько шагов влево, где, скрытый светом, стоял на березовой столешнице массивный радиоприёмник в коже. Немец совершил щелчки. Вскоре из ворсистой ткани, что покрывала динамики, понеслась нежная, обволакивающая всё и вся музыка.

-  Вы хотите – я могу поймать московское радио? – участливо предложил он. – Послушаете русские песни. Сегодня транслируют второй акт – пьеса «Фронт» театра Красной армии. Автор, если не ошибаюсь, Константин Симонов. Желаете?

-   Слушай, рот закрой, - нехотя процедил Виктор, удерживаясь, чтобы плюнуть. – Театрал херов… А то сейчас блевать начну от твоих речей.
-  Давайте знакомиться, товарищ Померанцев, - продолжил немец, как ни в чём не бывало. – Обер-лейтенант Ригель. Соответствует званию старший лейтенант Красной армии.

   Он, наконец, выступил из света. Виктор с удивлением отметил, что перед ним стоит совершенный юнец. Голову с русым пробором, что был нерушим как каменный, этот «ариец» уверенно  держал на длинной шее, которую поддерживал чёрного бархата отложенный воротник с серебристо-красными «катушками». Грудь под идеально сшитым френчем была украшена лишь красно-белой косой ленточкой какого-то ордена. Крылья галифе, что были подшиты замшей для верховой езды, белоснежные края манжет и полоска шейного платка лишь подчёркивали в Ригеле заядлого аккуратиста. (У Виктора это, впрочем, не вызвало ничего, кроме желания плюнуть, которое он тут же подавил.) В этом был, пожалуй, его недостаток. Это внушало к нему лишь отвращение. Участливые серые глаза на румяном лице, правда, внушали невольную симпатию. Но она существовала отдельно от его тела и от его мундира. Руки с тонкими, как у пианиста, пальцами, время от времени совершали плавные движения. Как будто их хозяин и впрямь тщился найти невидимые взору клавиши и как следует нажать на них.

   Вскоре ладный германский солдат с массивной кобурой на поясе поставил на березовый стол эмалированную кастрюлю в соломенной оплётке. Из-под крышки струился аппетитный пар. Несло чем-то мясным или колбасным – чёрт их разберёшь. У Виктора набежала в рот предательская слюна. Стала выливаться наружу. Но он усилием воли заглотил её обратно. Не дождетесь, выродки. Солдат тем временем на мгновение замер. Затем, не дожидаясь разрешения, щёлкнул каблуками подкованных сапог (из бревен полетели щепы). Он остался было стоять с прижатыми к бёдрам локтями, но Ригель жестом отправил его наружу.

-  Угощайтесь, товарищ Померанцев, - он сделал радушный жест, приоткрыв крышку.

-  Ложку сначала положи, - хмыкнул Виктор, ощутив тошнотворный прилив голода. – А потом уже «угощайтесь». Или ты думал я руками из твой кострюльки жрать буду? А потом из мисочки водичку хлебать? На четвереньки встану и хлебать, понимаешь…

-  Слушайте, бросьте! Еда это первый человеческий инстинкт. Первый инстинкт, после инстинкта самосохранения, разумеется, - Ригель так приветливо улыбнулся, что Виктору непременно захотелось испортить ему нос. – Еда, желание обладать женщиной или мужчиной, продолжение потомства, преумножение имущества и жажда власти. И, конечно, любовь, как пишут об этом писатели. Такие, как Шиллер и Гёте, Толстой и Достоевский. Но это лишь примитивное, хотя и замаскированное стремление человека подняться над самим собой. Победить страх перед жизнью. Скрасить своё одиночество в этом мире. Таком опасном и непредсказуемом. Вы согласны со мной, товарищ Померанцев? Ведь я процитировал вам то, что заложено в марксистской диалектике. Борьба и единство противоположностей – вот суть…

-  Слушай, Ригель-шмигель, не буду я жрать. Понял или не понял? – презрительно сощурился Виктор и тут же пожалел, что назвал немца по фамилии.

-   Браво! – хлопнул тот в ладоши. – Вы молодец! Хотел сказать, совсем молодец. Но так по-русски не говорят. Вы отказываетесь есть с завязанными руками. Это похвально! Вы не животное, товарищ Померанцев. Вы настоящий советский человек. Вы мне ещё больше нравитесь.

-   Щас язык порву, если не закроешься! – Виктор почти дословно воспроизвёл одного уголовника из детства, которого конвоировали по улице двое милиционеров с наганами.

   Он всё сильнее чувствовал к этому немцу странную симпатию, что настораживала и пугала его.

-  Грубость украшает солдата. Но я не объект для вашей грубости. Я вам не враг, - сказал Ригель так будто и впрямь хотел подружиться. – Я хочу вам помочь. Ещё раз повторяю, мне не нужны ваши данные о Красной армии. Мне не нужно сделать из вас шпиона. Во-первых, шпионом так не становятся, - ещё участливей улыбнулся он. – Стать шпионом, значит прожить ни одну жизнь. А вы только вступили на этот путь. Кроме того, вы симпатичны мне. Я бы хотел стать вашим другом. Если вы позволите мне, конечно. Я могу надеяться на вас, товарищ? Я могу вас так называть?

-   Называй сколько влезет, если из тебя прёт, - вынужденно сломался Виктор. -  Тебя ж не переубедить, что я, советский офицер…

   Он хотел заметить, что «конь свинье не товарищ», но решил не ронять офицерскую честь.

   Внезапно пятнистый полог отогнулся. В землянку стремительно вошёл человек в кожаном плаще и высокой фуражке. В красных петлицах блеснули золотистые ветви. Скрытые под сенью козырька глаза были не видны. Этот высокий чин даже не посмотрел на него. Он стал отрывисто и жёстко говорить с Ригелем. Тому вскоре ничего не осталось сделать, как принять положение «смирно», оттопырив локти, и отдать через полог какое-то распоряжение, не требующее отлагательств.  Тут же двое солдат подошли к Виктору и одним рывком вскинули его на ноги. Как и следовало ожидать, они потащили его к выходу.

-   Я сожалею, но я вынужден. Это приказ, - только и смог вымолвить обер-лейтенант, но тут же замолчал. Надо полагать, под взглядом своего начальника.

   Чувствуя нехорошее, Виктор сделал попытку сопротивляться, но ему тут же загнули руки к лопаткам. Его вывели по бревенчатым ступенькам, посыпанным опилками, наверх. На поляне, огороженной колючей проволокой, стояло нес колько машин, среди которых он заметил ВАЗ АА, ЗИС-5, «студебеккер» и германский трёхтонный «опель-блитц». Всё пространство было покрыто соснами и усыпано рыжими хвойными иглами. Ни слова ни говоря, Виктора толкнули к одному из деревьев. Его поставили лицом к стволу. Один из солдат вытянул его руки  вперёд и завязал их ремешком. Второй из них, довольно рослый парень с белёсым пушком на лице, посмотрел ему прямо в глаза с холодной решимостью. «Рот фронт», - внезапно прошептал он, когда первый забухал сапогами от дерева. Лучше б он этого не делал. Потому что тут же, без всяких изменений, этот фриц достал из кобуры на животе «Люгер». Отошёл вслед за своим товарищем назад, где шумно оттянул на себя затворную раму.

-   Ах ты, гад! Совестливый, значит… Ты себя пожалей, а не меня! – выкрикнул Виктор, но тут же подумал: «Господи, если Ты есть! Помоги…»

    Выстрел блеснул и грохнул так, что на мгновение он перестал видеть и слышать. Сверху на волосы посыпалась сбитая пулей кора. Ему даже показалось, что пуля шевельнула волосы. Но ничего – стерпел. Раздался ещё выстрел и ещё. Но голова уже ничего не соображало. Уши и заполнило ватой, будто при нём никогда не стреляли вовсе. Но эта была другая вата. Она была серая и тяжёлая; вязкая, как глина. Она прорывалась через уши, но главным образом через лоб и заползала в мозг, делая  из него ручное, послушное им существо.

-   Господин генерал хочет вам сказать, что следующий выстрел будет точно в цель, - раздался, казалось, над самым ухом голос Ригеля. – Советую подумать и сделать правильные выводы. Если, конечно…

-   Всё! Я сказал достаточно, - внезапно раздался другой, незнакомый ему голос. – Развяжите…


***
…Семельченко, как и было условлено, вышагивал впереди. Он словно с любопытством озирался на покосившиеся, уцелевшие за две оккупационные зимы, сараи и заборчики с германскими приказами и цветными плакатами, вроде «ГИТЛЕР ОСВОБОДИТЕЛЬ!». Патрули от комендатуры и полевые жандармы нисколько его не пугали. Он даже нарочито вызывающе шёл им навстречу, а они обходили его (очевидно, принимали за агента хипо-полиции или ГФП). Пару раз он сочувственно покивал в сторону двух мужчин, которых гнал перед собой жандарм на лошади. А на площади, где покачивались тронутые разложением трупы повешенных с табличками «Я НАРУШИЛ ПРИКАЗ ГЕРМАНСКОГО КОМАНДОВАНИЯ», даже сплюнул. И, что самое главное, перекрестился на видневшийся вдали купол собора. На бабулек и дедулек, что развернули тут же бойкую торговлю (война войною, а жратва жратвою), это произвело должное впечатление. Им время от времени подбрасывали листовки в корзины по указанию штаба городского подполья, но это их проняло лучше всяких «бей немецко-фашистских захватчиков!». В довершении ко всему Семельченко громко (что было уже чересчур!) сказал: «Хоть по-русски грамотно писать научились». К вящему облегчению Цвигуна, он тут же стал  сматываться в нужном направлении.

   Васька следовал за ним по пятам, хотя и на почтительной дистанции. Облачённый в тёмно-синий шевиотовый костюм и галстук, в низко надвинутой фетровой шляпе, он был похож на коммерсанта из Берлина или, по крайней мере, из солнечной Одессы. Его тоже обходили патрули. Правда, в одном случае он дал небольшую промашку. Отпустил ситуацию, засмотревшись на ехавшего германского офицера с яркой дамой на неизвестно откуда взявшейся пролётке со старорежимным кучером в козлах. И тут же услышал: «Дяденька, а вы огонька не дадите?» Молодой рябой полицейский в ещё необмятой униформе возник рядом, как будто прятался в сточной канаве. К губам у него прилипла самокрутка. Глаза смотрели заискивающе, но одновременно с хитрецой. «Das du fortkomst! Shneller! » - гаркнул Васька оглушительно. Полицай испарился с поклоном, будто вместо него кипел чайник. Однако Васька тут же отчитал себя за небдительность и занёс выговор в незримую «книгу поступков», как учили его в СМЕРШЕ. «…Держите перед собой в трудные часы эту книгу открытой, представляйте строчки уже исполненных дел, а также записывайте воображаемым карандашом новые дела и свои планы. Разбейте каждую страницу на два столбца: ваши успехи и ваши провалы. Так изо дня в день вы научитесь соотносить свои дела с делами других сотрудников, ведущих точно такие же книги. Таким образом создаётся одна Единая Книга, которую рано или поздно учатся читать все», - так учили их на курсах.

   С Фоммелем у него была договорённость, что СД не будет его «плотно водить» во время маршрутов по городу. В любом случае подпольщиков, с которыми он будет выходить на контакт (в основном, подставных или тех, что под подозрением у Центра) они арестовать не смогут. Хлопотно это хотя бы потому, что надо запрашивать санкцию у ГФП. Так можно и все нити оборвать, потому как гестаповцы как раз большие охотники на подобную информацию. Сами норовят кого-нибудь арестовать и отчитаться по «рус бандит». Кроме того, пока резидентура СД подготовит запрос, пока группа тайной полевой полиции  его, может быть, утвердит, памятуя о том, что некий русский убил одного их сотрудника и покалечил другого…  Фоммель, правда, пустил слух, что этого русского, которого он взял под опеку, вскоре за несговорчивость застрелили «при допросе на местности». Но разве ему не желают отомстить? Рассчитывать приходилось наудачу и удачу большую.

   Цвигун вовремя обратил внимание: рослый офицер с шевроном танкогренадёрской дивизии «Великая Германия» увязался за Семельченко. Это было совсем некстати. Часы на запястье показывали без 10 минут 12. Ровно через 20 минут Ваське следовало найти на рынке торговца сахарином, что носил чёрный картуз и чёрную визитку. Торговца звали Иван Ипполитович. Так было обозначено в ЦУ СМЕРШ. Он был местный  и имел разрешение на торговлю от городской управы. Помимо этого он, выполняя указание резидента 4-го управления НКВД, которому был подчинён до февраля 1942 года, инициативно пошёл на контакт с отделом III-a полевой командатуры. Контакт, как и следовало ожидать, быстро закончился предложением о доверительном сотрудничестве со штабом местной Абвергруппы. Иван Ипполитович, используя германскую зафронтовую агентуру, о которой имел самое отдалённое представление, успешно прошёл проверку. Суть её заключалось в следующем: тайно списаться со своим родственником, который служил начальником  учётного стола офицеров запаса крайвоенкомата, у которого в свою очередь брат работал в сборном цеху «Уралмаша», а деверь – в комиссии по приёмке Т-34.  Родственники по достоверным данным, получившим подтвержение в Абвершталле, были скрытые, но закоренелые троцкисты. Получив письмо с оказией, родственник-военный повёл себя правильно, с точки зрения местной абверовской агентуры. А именно: в НКВД не побежал. Даже в 3-й отдел по месту службы не обратился. Напротив, по указанному через оказию адресу отписался, что «вареники дошли в наилучшем виде, в коробке за время следования не укатались». Это был условный сигнал о согласии на взаимный контакт. Вскоре через доверенное лицо германская резидентура стала получать данные о мобилизационных мероприятиях, графиках движения эшелонов с пополнением и техникой, а также многое другое.

   …Капитан из «Великой Германии» с зелёным кантом поверх белых «катушек» и ускоренным шагом догнал Семельченко. Но тот уже давно ощутил к себе интерес. Однако он шёл к собору, не оборачиваясь. Даже не сбавил шаг, чтобы не спровоцировать интересующуюся сторону.

   Как бы раздумывая, приближаться к нему или нет, капитан гаркнул на плохом русском:

-   Эй ты, Иван! Хальт! Бистро, шнеллер! Слюшайт моя команда, бистро!

   Семельченко замер в полуобороте. Потёр грудь, затянутую в кургузый пиджачок, застиранный в подмышках и спине.

-   Это вы мне? – его лицо изобразило искреннее недоумение.

-   Ти есть презирать германский империй? Альзо, ферштейн? – немец предупредительно положил руку на кобуру и надавил пальцем на клапан.

-   Ой, граждане… господа-товарищи! – деланно завопил парень, расплывшись по рыжей широкой физиономии. – Что это деется? Иду себе, иду, а тут… Ни за что, ни про что! Вот тебе и новая власть! Вот вам и новый порядок! А думали, что такое только при усатом Сталине! Жить, значит, стало лучше, жить, значит, стало… На тебе, повеселились, едит их мать!

   Это он, орёлик, зря, с досадой подумал Васька. Вот за это я ему башку оторву, но уже потом. Не после войны, конечно.

-   Shvaigen, Verfluht! Ausvaise, Shneller! – повысил голос немец, побелев от напряжения и подступающей ярости. – Документ, живо показайт!

   Руку он всё ещё держал на клапане, будто кого-то и чего-то опасаясь.

   У Семельченко не было никаких документов. В этом и состоял смысл мероприятия: пройти по городу и не быть задержанным. Если мужчина крепкой наружности или юноша призывного возраста попадались на глаза патрулю, их немедленно останавливали и проверяли документы. Если документы были не в порядке или просто вызывали подозрение, равно как  внешность и поведение, то их обладателя немедленно арестовывали и допрашивали в хипо-полиции или ГФП. Если «материал» был никчёмный, то есть не представлял никакого оперативного или «активного» интереса», задержанного ждала незавидная участь. Его или её обычно расстреливали за городом, приказав предварительно вырыть для себя и других бедолаг могилу. Могли отправить в концентрационный лагерь, что был неподалёку от всех крупных населённых пунктов  областного или краевого значения. Там «объект» или «материал» подвергался «фильтровке» со стороны двух разведорганов третьего рейха: СД и Абвера.
Вариантов решения такой судьбы становилось больше, но все они являлись неутешительными.

   …Семельченко быстро отыскал выход. Он медленно, чтобы не спровоцировать немца, вынул из внутреннего кармана какой-то листок и развернул его перед лицом офицера. Тот на мгновение опешил. Он простоял несколько минут без движения, лишь шевеля губами. Семельченко учтиво кивнул и спрятал листик снова в карман. Затем он, не торопясь, нырнул в толпу, что шумела вокруг торговых рядов, и был таков. Даже Васька потерял его из виду.

   Немец тут же пришёл в себя. Он мгновенно вынул из кобуры «Вальтер ПП». Оттянув назад затвор этого маленького удобного пистолета, он стал озираться, как затравленный. (Как будто его со всех сторон обступили «руссиш партизанен», готовые растерзать, или сварить живьём.) Затем, справившись с собой,  он позвал двух полицаев, что проходили мимо в патруле. Те мгновенно, согнув спины, оказались рядом. Затаив дыхание, они слушали приказы немца. Но Васька их не слыхал. Он уже был к тому времени в условленном месте перед лотком, где в специальных секциях из фанеры гнездились мешочки с сахарином. (Сахарин обменивали у немцев и, чтобы не было вопросов у полиции, продавец расфасовывал их, таким образом, отсыпав из полиэтиленовых упаковок.) У лотка сидел высокий и крепкий старик, одетый, как и было условлено. Его скуластое, почти без морщин лицо украшала седая бородка-эспаньолка с редкими усами. Старорежимные, белого металла очки с дужками в виде скачущих жеребцов торчали из верхнего кармана, откуда змеилась цепочка, звенья которой представляли собой знаки Зодиака. Старик время от времени зазывал прохожих. Но делал это не просящее и слёзно, а будто одалживал кому-то под солидный процент. Это привлекало даже самых отчаявшихся покупателей без советского гроша в кармане, не говоря уже о синих сотенных или коричневато-бурых оккупационных марок. Они наперебой, отталкивая друг-друга, предлагали ему заместо денег какие-то вещи, как-то старый утюг, спираль или змеевик от самогонного аппарата. Поторговавшись, старик иногда уступал наиболее настырным и нуждающимся, зная наверняка: товар пойдёт по кругу и достанется ему. Сахарин зачастую сбывали за продукты питания, а никто кроме него, прикрывшись разрешением на торговлю, не промышлял на рынке этим товаром.

   В указании Центра значилось по объекту, что кроме пароля-отзыва, а также установленных приёмов бесконтактного или контактного обмена информацией, существует условленный сигнал тревоги – канцелярские нарукавники чёрного шёлка. Если таковые окажутся у Ивана Ипполитовича, к нему лучше не соваться.

-   …Сахарин есть первейшее средство от скуки и нужды, - нарочито-вежливо, глядя перед собой и кругом живыми, но выцветшими синими глазами, вещал старик. – Главное, что не дорого – по карману не ударит.  Состоятельным господам – как выкурить папироску «Месаксуди»…

   Услыхав последнее, Цвигун, не медля, подался к нему. Тут же, отпустив своё напряжение, кинул через плечо:

-  У вас, милейший, действительно есть хорошие сорта табака? Из дореволюционных запасов?

   Глаза старика ещё больше оживились, но он спрятал этот волнующийся блеск за седыми кустистыми бровями:

-  Если поскрести по сусекам, сударь мой, то непременно найдётся.

-  Когда мне к вам зайти, милейший?

-  А завтра поутру, часам к девяти. Как раз начинаю в это время свой промысел, сударь мой.

   Цвигун почтительно приподнял шляпу. Затем повернувшись на каблуках через левый бок, он отправился к собору. Это означало следующее: контакт прошёл чисто, наружное наблюдение за собой он не привёл. При этом Васька знал наверняка: пока он задействован в операции, которую будто бы санкционировал сам Шелленберг и сам рейхсфюрер СС Гиммлер, его не тронут. Но это – до первого же провала. До первой неудачи или смены настроения у этих шефов, что вообще его любят менять. С их молчаливого согласия его могут подстеречь и ликвидировать, списав на него, как разоблачённого агента «огэпэу» свои промахи. К этому на всякий случай он всегда себя готовил и старался заранее отработать «уход».

   Теперь, когда первая часть контактов с подпольем оказалась выполнена, ему предстояло отработать дублирующую явку. Завтра старик должен будет передать ему устную информацию о месте и времени встречи с представителями штаба. Возможно или скорее всего эти данные окажутся ложными. А как же – тут обижаться нечему. Ибо подполье да и сам Центр так отрабатывает варианты борьбы с «кротами» и «подставами». Но о его прибытии сегодня же поступит информация в штаб городского подполья. Вернее, представителям подпольного горкома ВКП (б). Оттуда же – в УКР СМЕРШ Центрального фронта,  а оттуда – в ГУКР СМЕРШ в Москву. Как говорят в конторе – дойдёт по инстанции, не боись.

   Побродив от лотка к лотку, он умело изображал  то заинтересованного, то скучающего покупателя. Выпив кружку коровьего молока за тридцать советских рублей, он, наконец, зашёл в собор. Попутно задержался на паперти, разговорил одну богомольную старушку. В разговоре с ней он долго и уважительно отзывался о приходском батюшке, которого в глаза не видывал и слыхом об ём не слыхивал. Воображение в нём разыгралось – он взялся изображать вернувшегося белоэмигранта, забывшего о своих корнях: «Матушка-сударыня, ить… Отшень прошу вас мне помотчь отному потьерявшемуся косподину – то есть я…»

   Вокруг них всё время вертелся какой-то оборванный шкет.  Он закатывал глаза к небу и подозрительно-настойчиво тянул жалостливое: «Дяденьки и тётеньки, подайте сыну расстрелянного большевиками епископа копеечку! Ну, подайте, Христа ради…» Цвигун, не глядючи, сунул ему в грязную ладонь смятую рейхсмарку и вежливо посоветовал «выпасть в осадок». Нехорошее чувство, что его водят, хотя и не плотно,  поселилось в нём с этого момента и…

***

   Лоренс молча изучал сводку наружников о поведении и контактах Краснопольского за последний час. На карте города и карте района, где были очерчены траектории его меняющихся маршрутов, получилась некая «ломанная кривая». На рынке и того интереснее – «объект» шесть раз полукругом обошёл площадь по периметру. При этом всякий раз под прямым углом выходил к главным улицам. Это было похоже на условный знак, но вряд ли это было знаком. Слишком замысловато, подумал Лоренс с лёгким сарказмом. Господин чекист или… как есть?.. резидент этого загадочного СМЕРША, очевидно, пускает нам пыль в глаза. Либо контакт уже состоялся, либо он чувствует неусыпное внимание. Желает, таким образом, от него отделаться.

   Шеф отдела наружного наблюдения был тут же. К нему и адресовал свой вопрос партайгеноссе Лоренс:

-   Ходрик, как вы думаете – этот «прыщ» нас пытается дурачить или в этой абракадабре всё-таки есть логический смысл?

-   Обергруппефюрер, смысл есть во всём. Однако в этом случае я сам теряюсь в догадках. Русский явно чего-то боится. Правда, в одном месте, он явно оплошал. Как явствует из сводки – он работает в паре со своим агентом, кандидатом на заброску в русский тыл. Он взят из школы «Валли». Его фамилия Семельченко. Так вот, кандидата остановил капитан танковых егерей «Великой Германии». Между ними произошёл странный разговор. Капитан обвинил его в нелояльности к Германской империи. Приказал показать документы. Этот Семельченко показал ему какой-то лист бумаги с синей печатью  в левом нижнем  углу и…

-   Простите, Ходрик, что значит это и?.. – Лоренс, предвкушая результат, откинулся на мягкой кожаной спинке кресла. В затылок вонзилась сотня невидимых игл, приятно занозив его мозг.

-   Я сомневаюсь, что всё так просто. Но, тем не менее, обергруппефюрер: это похоже на состоявшийся контакт. Капитан сыграл расстройство в чувствах. После того, как Семельченко ушёл, он вызвал патруль полиции. Стал приказывать провести в районе облаву, так как им  чуть не был задержан русский партизан, провоцирующий население на неповиновение имперской власти. Те для виду изъявили готовность исполнить любой приказ. На самом деле, они постарались как можно быстрее убежать. Русские говорят в таких случаях – «дали дёру»…

-   Вы убеждены, что на листе бумаги… - сам с собой заговорил Лоренс, массируя виски указательными пальцами. – Что, Ходрик, отлично! Похоже на правду. Что же… он, этот офицер хотел облавы в этом районе? Он её получит, – рука Лоренса крепко уцепилась за чёрный телефонный аппарат коммутатора, что соединял СД, ГФП и Абвергруппу.- Так, но что вы успели выяснить…

 -   По капитану пока ничего. Наружники ведут его и будут докладывать ровно через час. Если это «краплёный туз», мы что-нибудь придумаем. Подождём у явки, где он приляжет на ночлег. До утра времени хватит.

-   Да, да… - довольно хмыкнув, Лоренс показал этому высокому Судетскому чеху, чтобы тот на время замолк. Его палец уже нажал кнопку микрофона: - Оператор! Код «Бруммель-Бах». Соедините с группой тайной полевой полиции. …Дежурный! Вас беспокоят, резидентура СД. Мне нужен срочный разговор с вашим шефом. Да, ваши коллеги, партайгеноссе. Хайль…  Так вот, дружище, в центре, в районе городской площади, обнаружен некий подозрительный субъект, - он словно бы нехотя изучил взглядом машинописные строчки с приметами Семельченко:  -  Роста выше среднего, одет в серый, залатанный на локтях пиджак, рыжие ботинки… кепи… О, нет, дружище! Брюки на нём тоже есть – тоже серые…

***

…Проехало четыре мотоцикла с колясками, где сидели полевые жандармы в клеёнчатых пыльниках с начищенными бляхами. Они расположились по периметру площади, перекрывая все входы-выходы со стороны главных улиц. По тому, как заволновалась толпа, Васька прочувствовал: начинается облава. Надо улепётывать и как можно быстрей. А Семельченко, этого  грёбаного хохла всё не было. Мгновенно оказавшись за фрагментом рухнувшей стены, он согнулся в три погибели за почерневшей кровельной балкой.

-   Где этот тип в шляпе, что только что здесь светился? – прозвучал угрожающе голос по-немецки, что не смог заглушить даже рокот мотора.

-   Ты ничего не путаешь, Херберг?

-   Нет, герр штабс-фельдфебель. Тут стоял тип в  синем, хорошо сшитом костюме и фетровой шляпе. Я оглянулся на вас. Когда повернулся – его уже нет. Подозрительный факт, герр…

-   Himmeldonnerwetter! Наверняка, этот бандит прибыл сюда для связи. А мы его упустим… Пауль, живо посмотри в развалинах. Херберг, будь наготове. Но не лезьте туда. У нас и так мало сил – незачем распыляться.

   Он и вправду говорит, довольно ёкнуло внутри Васьки, начиная от спинного хребта. Всёх полевых жандармов с опытом, да и резидентов СД и «тайными гестаповцами», не считая абверовцев, согнали на фронт.

   По мостовой прошлого века лязгнули кованые сапоги. Подковки на каблуках, а также четырёхугольные гвозди на подошвах, казалось, зазвенели под самым ухом. Цвигун инстенктивно прижмурил глаза. Затем он силой воли собрал свой напряжение на уровне копчика, а затем также, усилием воли, стал медленно выпускать его через голову. Концентрируясь на внутреннем тепле, что разрасталось в гигантский шар, он представил себя единым со стеной, к которой прижался. Сквозь щёлку глаз со стрелками ресниц он различил силуэт молодого жандарма в зелёно-сером плаще, на груди которого в такт шагам покачивалась на цепочке овальная металлическая бляха с орлом и номером. Голова под каской водила из стороны в сторону, будто на шарнирах. Но в сторону Цвигуна этот молодой и рослый парень с нордическим подбородком и поджатыми губами почему-то не смотрел.
Потоптавшись на месте, он резко повернулся и пошёл обратно.

-  Герр штабс-фельдфебель! Там никого нет.

-  Ты явно перетрудился, парень! И зачем привозят по будням креплёное баварское…

  Молодец, что вовремя утёк. А то пришлось бы задушить тебя твоей бляхой на цепочке, расслаблено подумал Цвигун. Кстати хорошее выражение «утёк». Как будто не о человеке, а о ручье или роднике. Недаром в конторе говорят о сотрудниках или секретных сотрудниках как об «источниках». Утёк, стёк…

   В следующее мгновение он обнаружил рыжую взлохмаченную голову Семельченко, мелькнувшую за грудой обломков. Вот, стервец! Или всё это время прятался здесь, или только сейчас обосновался. Тогда любопытно другое: где он всё это время ошивался? И облава, прямо-таки странно…

   Они вскоре встретились взглядами. Цвигун почесал себе правое запястье. Затем он прочертил пальцем по левому виску невидимую линию. Сначала состроил на лице ужасную гримасу, означавшую, по-видимому, смертный приговор Семельченко. Рыжая физиономия за обломками заметно побелела. Но Васька тут же сменил гнев на милость. Дождавшись, пока парень успокоится и вернёт частицу уверенности, он сделал условный знак: по завершению облавы – ждать в условленном месте.

   После того, как перегруженные задержанными «опель-блитцы» расползлись, Васька осторожно перевёл дух. Минут 30 он ещё оставался на своём месте, обдумывая дальнейшее. Теперь предстояла самая ответственная фаза операции «Паутина», ради которой его и отправили за фронт, чтобы навязать противнику как перебежчика и предателя. Но для исполнения этой части ответственного задания он отправился прямёхонько в городскую управу.

   Возле входа под фронтоном с колоннами, из которых проступила дранка, стояли люди с узлами и авоськами, образуя очередь. Дежурный полицай их отчитывал: «Дурики вы, дурики! Как при Советах – всем гуртом! По записи надо, по записи… А так он никогошеньки не примет».  Зыркнув на Ваську, он мгновенно подобрался и отворил тяжёлую дверь.

   По длинной, вытертой до блеска лестнице Васька проскользнул на второй этаж. Ещё перед заданием он досконально изучил схему помещений и теперь ориентировался на ощупь. Вскоре он отыскал обшитую войлоком дверь  с аккуратной белой табличкой, где тушью каллиграфическим почерком было выписано «Управление торговли. П.Барышников».

-  Ой, простите, сударь. Я кажется того… ошибся номером. Вернее отделом, - начал он как бы невпопад, открыв дверь на всю ширину. – Сейчас, сейчас, я уже ушёл…

-   Нет, нет, нет! Ну, зачем же так, а! У нас чай не советская власть, - начал подниматься из-за стола невысокий, ладно скроенный молодой человек. Был он в видавшей виды, но аккуратной чесучовой паре, с цепочкой карманных часов, что змеилась по жилету. Он подскочил в следующее мгновение с протянутой холёной рукой:   - Имею честь представиться, Барышников Павел Сергеевич. Как-же-с, ожидали-с, ожидали-с… - он подмигнул еле заметно, увлекая его за собой в кабинет: - Чайку-с не желаете-с, с сахаром?

-   Нет, мне, пожалуйста, с сахаринчиком, - с барской небрежностью выдавил из себя Васька отзыв.  – Не люблю, знаете,  менять  свои привычки.

   Говорлив он слишком, проанализировал он мгновенно поведение связника-дублёра. И суетлив к тому же. Делает слишком много движений, дополнил он, наблюдая за  Барышниковым. Тот  носился по кабинету, задевая углы и рассыпая папки, что громоздились помимо полок на двух столах с бирками «текущие» и «в архив». Зажатый  он какой-то, но не в меру. Интересно, кто его так зажал? Не иначе как хозяева, с которыми он состоит в агентурной связи. И держат его так хватко и так крепко, что никуда ты от этого не улизнёшь. Духу не хватит. Да и не хочется тебе улизнуть. Свыклось, стерпелось. Понемногу стало твоей родной жизнью.

***

- Всё впорядке, - прогудел незнакомый голос. – Развяжите ему руки. И поверните…

   Когда верёвки спали с онемевших запястий и Виктор обернулся, он обмер. Перед ним стояли плечом к плечу невысокий, ладно скроенный полковник с сапёрными эмблемами на мягких, полевых погонах и его недавний допросчик Ригель в форме вермахта. Последний виновато улыбался и норовил смотреть мимо глаз.

- Товарищ Мюллер, немецкий антифашист, - заблаговременно, но всё ж с опозданием отрекомендовал Виктору своего соседа полковник. – Вы уж простите ему излишнюю прыть, которую он проявил не так давно. У нас, правда, такое не возбраняется – даже поощряется. А вам, как говорится, с непривычки… Но, ничего: вы держались молодцом. Всё прошли. Даже «тысячу смертей». Такое даже бывалым, матёрым волкам не под силу.

- Что? – не понял Виктор; ему показалось, что субъект в зелёно-синей форме, который освободил его запястья, недоборо ухмыляется возле дерева.

- Ни что, а кто, - полковник слегка прикоснулся ко лбу, вернув его к миру ощущений. – Товарища Мюллера уже вам представил. Теперь самое время представиться самому. Товарищ Иванов. Командир подразделения госбезопасности. Ваш начальник, с данного конкретного момента.

   Виктор помялся. Я что теперь чекистом буду, неопределённо подумалось ему. Во влип, прости Господи.

- Товарищ Иванов… - хмуро, с плохо скрытой иронией проговорил он. – Вот так, без звания, товарищ полковник? Виноват, прошу…

   Он так «вырулил» от того, что колени сами собой приняли стойку «смирно», а руки сложились по швам.

- Да, именно. Без звания, - улыбнулся полковник приятным чернявым лицом. – Даже без имени и без отчества на первых порах. Разумеется, дальше мы это поправим.

   Виктор вздрогнул: у Мюллера обнаружился в руке пистолет системы «Вальтер». Небольшой такой, с тупоносым стволом. Но на губах у немецкого антифашиста блуждала теперь непринуждённая улыбка. Он прямо смотрел ему в глаза, и Виктору это понравилось. Желание заехать немцу по уху как-то само собой улеглось и больше не тревожило.

- Товарищ Иванов всё правильно сказал, - внезапно заметил Мюллер. – Разрешите предложить вам свою руку. Так это по русский, говорить правильно?

   Он не вкладывая пистолет в кобуру, подошёл к Виктору на почтительное расстояние. Затем, сохраняя улыбку, протянул ему навстречу небольшую, но сильную руку с пальцами пианиста.

- Если вы, конечно, не против, дорогой товарищ. Я вас понимаю. К нам у вас могут быть только отрицательные чувства. Я всё это понимаю. Но поверьте, я испытываю те же чувства к германскому фашизму, хотя это есть национал-социализм. Германский народ обманут Гитлером. Он скоро поймёт это и обратится к разуму. Вот…

   Пряча улыбку, Виктор дослушал всё это. Вплоть до русского «вот». Немец решительно нравился ему, хотя, судя по острому, резкому запаху из вороненого ствола, только что стрелял поверх его головы. Надо же, не промазал…
 
-   Ладно, Мюллер, спаси Бог, - неожиданно для себя он сказал это. Вложил ладонь в пятерню Мюллера и почти дружески встряхнул: - Я не обижаюсь. У вас своя работа. Чтобы судить, нужно понять. А я ещё многого не понимаю. Вот, когда пойму…
 
   Он мечтательно улыбнулся, заставив немца покраснеть.

-  О, я знаю! – заторопился тот, стремительно одёргивая руку. – Русские говорят: долг платежом красен. Но я умею платить по счетам. Так есть…

   Предупредительный чох тут же заставил их обоих унять чувства.

-   Так или не так, время покажет, товарищи, - поскрёб затылок чернявый. – А пока вновь пожмите друг-другу руки. Вот так, правильно. Тому, кто старое помянет, глаз, как говорится… Пойдёмте со мной, товарищ Померанцев, - он взял его за рукав и увлёк за собой: - Вы догадываетесь, куда попали?

- Ну, в другое время решил бы, что в полковую разведку, - попытался сострить Виктор. – Но вы же сказали… Понятно, что к чекистам. Только вот… - он хмуро осмотрелся: - По правде говоря, у меня ещё сомнения имеются. В смысле, где я и у кого. Не у немцев ли я, понимаете?
 
- То есть? – удивлённо поднял густые чёрные брови Иванов: - Вы сомневаетесь, что у своих?

   Они некоторое время шли молча, вслушиваясь в звуки леса, обступившего их со всех сторон.

- Нет, теперь не сомневаюсь. Что у своих, не сомневаюсь, - вскоре смущённо добавил Виктор. – Теперь чувствую, что у своих. Духом и сердцем.

- Это хорошо, что так чувствуешь, - Иванов незаметно снова взял его за локоть и потрепал для верности. – Значит, то главное у тебя развито как надо. «Глаз-алмаз» у тебя есть и не замутился. Это то, что нам нужно. Остальному тебя научить – раз плюнуть. Согласен с этим?

  Виктор кивнул и ощутил необыкновенное спокойствие. Как будто все птицы и жуки, что наполнили минуту назад воздух своим щебетанием и жужжанием, вмиг замерли. Воздух стал на его глазах необычайно синий и прозрачный.

- Молодец, что это заметил, - прозвучал голос Иванова под ухом. – Правильно, что заметил. Тебе это в дальнейшем не раз будет помогать.
 
   Они прошли ещё некоторое время в полном молчании. Когда на них обрушилось с зелёных лиственных вершин золотисто-оранжевое сияние Солнца, полковник будто ожил:

- …А то тут такое бывает, ты не поверишь! Одни кричат перед смертью «Долой Сталина» или того почище – «Хайль Гитлер». И такое бывает, да уж – чего ж там… За последние вещи кое-кому на местах и по шапке дают и головы иногда сымают, если проглядели врага. Всякое случается. Но когда вот так, активный общественник, член партии или ВЛКСМ свои истинные убеждения так долго скрывал, так это не просто недосмотр, но пособничество врагу.

-Ого, значит, так бывает? – Виктор приостановился, но затем пошёл дальше, как ни в чём не бывало. – Да, скрытых врагов хватает. Ещё как скрыты… - он почему-то вспомнил командира дивизии и мрачно закусил губу. Сон, где он видел его с Гитлером, не давал ему с этой минуты покоя: - А «тысяча смертей» это - то самое?..

- Да, это мнимая казнь. Мнимый расстрел, мнимое повешенье… Японская проверка на вшивость. Они по многу раз ставят испытуемого к стенке, кладут на скамью и рубят перед носом самурайским мечом. Или вешают на подпиленной верёвке. Вообще, голь на выдумки хитра. Зато обнаруживается, чем дышит тот или иной подопечный. Человек он или нет.

- Даже так? – вновь притормозил Виктор.

- Именно так.

- Ах, вот оно что. Сволочи…

- Ну, ну… Врагов надо уважать, хотя бы чуточку. Что б ни расслабляться и не подставлять им спину. К тому же метод действенный. Вы его прошли с честью, так и не дуйтесь. А не то испорчу о вас первое впечатление. А затем второе. Гляди у меня…

   У Виктора от этих слов морозец по коже пробежал. Он тут же собрался и снова зашагал, как ни в чём не бывало. С минуту они шли спокойно (полковник что-то рассказывал о себе и положении на фронтах), когда из-за густого соснового бора по истоптанной до земли тропинке показалась группа из четырёх бегущих в маскировочных бушлатах. Капюшоны были надвинуты на лица. Виктор в общем благостном состоянии опять ощутил подозрительный холодок. Как только «пятнистые» сблизились, он резко отстегнул ремень с портупеей. Махнул перед собой так, будто в руках было лассо (смотрел фильм «Зорро» перед войной прямо в училище).

   «Пятнистые» ошарашено рассыпались в стороны. Полковник Иванов густо захохотал и хлопнул в ладони. Они у него были широкие и крепкие.

- Вот так! На упреждение значит действуем. Это тоже хорошо, если без лишних нервов.

-Не люблю, товарищ Иванов, когда могут напасть, но скрывают, - стараясь быть веселым и непринуждённым, отреагировал Виктор, покручивая ремнем перед собой. – А то ребята ещё обидятся. Скажут – вот пентюх. Идёт себе, развесив ушки…

   Ребята пританцовывали по сторонам, шумно сопели и подавляли смешки. Капюшоны не давали рассмотреть их глаза. Но по губам ощущалось, что им также весело, как ему с Ивановым.

- Молодец, ещё раз хвалю, - Иванов окинул его одобрительным взглядом. – Всё верно, теперь предстоит учиться действовать на упреждение. Но не так явно. Ведь может быть провокация, а не само нападение.  Ты напал первый и обнаружил себя. Разве это дело? Не дело. Разведчик и контрразведчик так не работает. Ну-ка, попытайся работать  с закрытыми глазами. Закрой глаза и прислушайся…

  Виктор машинально захлопнул веки и погрузился в успокаивающую темноту. Слева скользнуло что-то – какое-то движение. (Слух и реакция обострились необыкновенно.) Он инстинктивно отстранился всем корпусом в левый бок. Справа и слева тоже зашуршало. Он будто наяву узрел сквозь тьму, его обступившую, как «пятнистые» пытаются достать его. Один – махом руки, другой – махом ноги обутой в короткий кирзач-«гавнодав». Последний лишь слегка зацепил голень. Виктор в вполуприседе увернулся от чего-то крутящегося (над головой только мелькнула стремительная тень). Неожиданно для себя он быстрым движением  он достал кого-то ладонью в подбрюшье. Кто-то ойкнул, а кто-то хмыкнул. Но его тут же хлопнули по спине подошвой. Не так, чтобы больно, но обидно это вышло. Обиду он не без труда подавил и принялся уворачиваться дальше. Но полковник Иванов снова хлопнул в ладони теперь уже три раза. Движения по сторонам мгновенно стихли, а глаза Виктора распахнулись сами собой.

- На первый раз достаточно. Очень неплохо, - с неподдельным интересом он окинул взором разгорячённого Виктора, с которого ручьями стекал пот, и ухмыльнулся на группу своих подчиненных, что также приглушённо сопели:  - Теперь понаблюдай. Всем на исходные!

   Он легко снял фуражку и водрузил её на мох. Затем, пританцовывая, вошёл в круг. Закрыл глаза или прикрыл их. Пригибаясь и извиваясь всем телом, стал лавировать между ударами. Лицо его освещалось улыбкой, и было на удивление расслаблено. (Виктор тут же вспомнил своё напряжение, что сковало его перед тем как получить по спине…) Затем резко принялся совершать круговые движения, как пловец, руками. Иногда выше головы, иногда на уровне груди, даже ниже. «Подопечные» стали валиться один за другим на землю. Вскоре их осталось двое. Иванов сделал привлекающее движение рукой – они на него разом напали. Но не тут-то было. Полковник тут же оказался между ними. Лёгкими, но стремительными движениями он поймал обоих за плечи. Резко и одновременно крутанул обоих навстречу друг другу. Оба сорвались в штопор, будто выполняли поначалу фигуру высшего пилотажа. Затем, как по команде, рухнули на землю.

- Вот так, - Иванов отёр лицо, что стало вмиг буро-малиновым. – Это называется «досанка –крышень». Славянская древняя боевая игра. У каждого человека есть внутренняя опора, за счёт которой он не просто ходит – сохраняет равновесие. У каждого такая – вдоль плеч, то есть плечевой сустав. Ну и спинной хребет, конечно. Вместе образуют крест, который каждого из нас держит.  Если знать эти две перекладины и место пересечения, можно запросто уложить противника, в принципе, любого. Даже группу. Если, конечно, выбрать ведущего. Ведущий и есть точка пересечения в коллективе. По нему и надо бить или, как  в нашем случае, по-товарищески работать и грамотно руководить.

- Понял, - едва махнул головой Виктор.

- Ты пока ещё только начинаешь понимать. Впрочем, делаешь это очень даже неплохо, - полковник махнул рукой группе: - Продолжим работать! Собрались по-новому и в расслабленном… пошли-пошли как калики-переходные…

   Ребята, как ни в чём не бывало, отряхнув пятнистую амуницию, припустили по тропке. Затем стремительно сорвались и растворились среди кустов и деревьев, смешавшись с зеленью.

- Как тебе наше ничего? – с юношеским задором огорошил его полковник.

- Разве такое… ничего? Ничего себе… - едва не задохнулся от удивления Виктор. – Это ни ничего, товарищ Иванов. Это даже очень ни ничего, а чего! Это здорово, по-моему.

- Молодец, снова молодец. Спасибо тебе огромное. Значит, и этому желаешь научиться? Ась, не слышу?

-  Ага, конечно. Только я уже, по-моему, начал учиться.

- Да, ты уже начал. Всё верно. Продолжай в том же духе и выйдет из тебя хороший толк. Только учёба у нас не совсем обычная. Нет ни классов, ни парт. Нет распорядка дня, с уходом на покой и приёмом пищи. Нет у нас по сути свободных часов. Учёба наша – вся жизнь. Ты готов так учиться, товарищ Померанцев?

- Конечно желал… То есть, я готов конечно, - мгновенно поправился и подтянулся Виктор. – Когда приступим?

- Вы, верно, не поняли, - с мягкой досадой произнёс полковник. – Вы уже в работе. Приглядитесь, прислушайтесь. Работа окружает вас. Работа это вы сами. Поняли теперь? – и подступив к нему ближе: - Вы шли к этому через всю жизнь. Через многие жизни, о которых прежде не догадывались. Всё! Теперь пелена неведения с вас спала.  Теперь, - он сделал плавный мах рукой, - посмотри туда. Что ты там видишь? Или кого?

   Виктор бросил взгляд на тропинку и в который раз обомлел. Освещённая со всех сторон дневным, ярким светом шла высокая, тоненькая девушка в простеньком ситцевом платье. Светло-русые волосы были заплетены в тяжёлую косу и уложены вокруг головы. Аня, сестрёнка… Он не видел её со дня ареста отца: с 1934 года. Посчитай целая Вечность за спиной.

   Аня тем временем неслышно подошла к нему. Взяла его за руку чуть прохладными, но такими же чуткими пальцами:

- Виктор, братик мой! Вот и свиделись. С прибытием…

- Я думал:  где ты, где мы? – словно очнулся он от глубокого сна. – А ты, оказывается, шла ко мне. А я к тебе.
 
   Он обнял её, а она его. Они так некоторое время и простояли, прижавшись друг к другу. Вопросы о матери, вопросы об отце сплелись воедино. Полковник знал на них ответы, но держал их в себе. Мать, Настасью Филлиповну Померанцеву, расстреляли ещё в 1941-м по обвинению в шпионаже. Сделано это было на скорую руку, в предместьях Даугавпилса, усилиями начальника 3-го отдела НКО одной из частей, выходивших из окружения. Отец в октябре 1941-го был освобождён из лагеря и полностью реабилитирован. Ныне он работал от 4-го зафронтового управления НКВД во вражеском тылу. Сотрудником «четвёрки» была и Аня. Не так давно она вернулась с последнего задания. Начальство хотело забросить её во вражеский тыл снова и снова…

***

-...В самом деле, в самом деле,  - улыбнулся ещё шире Барышников своим круглым румяным личиком и хлопнул его по простецки по плечу. – Очень рад-с! Ну, очень, сударь мой. Наконец-то вы к нам прибыли! Давно, знаете ли, ожидаем. Заждались уже…

   Он не договорил (Васька облегчённо вздохнул, так как ему послышалось «…весточки с Большой Земли»), когда дверь распахнулась. Расфуфыренная, хорошо сохранившаяся дама не первой молодости, с высокой причёской по европейской моде, стремительно ворвалась в кабинет:

-    Господин Барышников… Павлик, ну кто же так работает с населением  свободной Европы? У тебя три просителя на лавочке, а ты тут прохлаждаться вздумал! Ой, я… - она, заметив Ваську в импозантном, заграничного покроя костюме, предупредительно закашляла: - Простите, сударь, но вы отрываете от службы…

-    Итак, герр Барышников, я уполномочен  компанией «Крейцау и сыновья» предложить городской управе в вашем… гм, гм, так сказать, лице, выгодную сделку. Да-да, не удивляйтесь, мы склонны видеть вас в качестве посредника! – не обращая на неё ни малейшего внимания, затарахтел Васька как заправской коммерсант.

   Глаза Барышникова сразу же стали ошарашенными. А дверь тут же захлопнулась. Очевидно, дама замерла по ту сторону от замочной скважины в форме вопроса. Затем, особенно не таясь, прощёлкала каблуками по коридору.

-   Вот видите… - затаив дыхание, промямлил в конце-концов Барышников. – Как у них всё тут поставлено! Ну,  это – наблюдение… - произнёс он уже шепотом. – А вы прямо при ней о коммерции…  Я в том смысле, что… -  он одними губами сказал «Центр»: - …что там думают? Лучше нам встретиться на улице. Нет, в парке. Скажем, после 16-00. Меня могут задержать по службе. Вы там постойте до половины пятого, на центральной аллее. Я вас там найду. Если я не приду, то – завтра, в то же время на том же месте. Понятно? Вам ясно?

-   Понятно, что ясно, - с улыбкой кивнул Цвигун, ощущая нешуточное беспокойство.

-   Вот и славненько! Рад, что вы такой, - потёр руки молодой человек. – Я постараюсь быть сегодня ровно в шестнадцать. Вот ещё что… Давайте условимся – правая третья по счёту лавочка на центральной аллее. Жду…  Всё, я рад! Ждите, ждите… - он затряс его ладонь в своей руке, что заметно увлажнилась.

-  Ой, пардон! – Васька нарочно замер в полуобороте, изучая реакцию Барышникова: - Вы не сказали, откуда вести счёт.

-  К-какой именно с-счёт? – неожиданно-срывающимся фальцетом переспросил его молодой человек.

-  Как какой? Лавочек, конечно. С начала аллеи или с конца?

   Барышников рассеянно махнул рукой на выход. Он тут же углубился в свои канцелярские дела, будто его не существовало вовсе, а подпольная работа и борьба с оккупантами были досадной необходимостью.

   Это всё больше не понравилось Цвигуну.  Выходя из управы, он покружил по площади, опустевшей после облавы. Ничего подозрительного он не заметил и как будто не почуял. Хотя тревога его росла. Она готова была поглотить весь мир. Но рядом с ним скрипнула тормозами легковая «опель-капитан», что вернуло его к действительности.

   Из отворившейся дверки высунулась знакомая голоса в фуражке СС:

-   Герр Краснопольский! Прошу, сядьте в эту машину.

-  Если просите, можно, конечно, - размял Васька затёкшие от общения руки.

   Поправив шляпу, он неловко, будто протискиваясь сквозь невидимые углы, залез в салон машины.

-   А вот и я, господа хорошие! Здоровеньки булы, как говорят на Украине.

   Машина мгновенно тронулась с места, загудев форсированным двигателем. Рессоры приятно раскачивали салон на выбоинах и углублениях, которыми была богата здешняя поверхность. Тем временем Васька успел осмотреться. Рядом с ним сидел пожилой чин с шевроном СД на рукаве. На груди его отлично сшитого «филдграу» была чёрно-серебристая ленточка Железного креста 2-го класса  времён «империалистической», медаль «За боевые заслуги», а также Бронзовый крест с мечами. Судя по погонам и кленовым листикам в петличках, это был обергруппефюрер. Скорее всего, тот чёрт, о котором брехал этот Фоммель намедни. Когда не хотел отпускать с этим Ставински. Изучая моложавое, тронутое сетью морщин и коричневатым загаром лицо, он предположил, что генерал-лейтенант Службы безопасности загорал под палящим Солнцем. Конечно, так он мог загореть и здесь, на юге России. Или в Крыму. Насупленные брови генерала, что были медно-красные, только усиливали эту версию. Вряд ли так загоришь в тех места, о которых я подумал. Уж не из Африки ли приехал этот гусь?

   А генерал СД Герхард Лоренц с интересом и потаённой брезгливостью (второе он усиленно маскировал под радушной улыбкой) изучал этого самоуверенного русского. Или он выдаёт себя за перебежчика, либо таковым и является. Однако решение он принял, оказавшись по ту сторону фронта. Скорее всего, циник и трус. За всей его бравадой скрыто, во-первых, неуёмное желание власти, а, во-вторых, желание вкусить все удовольствия жизни.  Но смотрит он в глаза и слишком уверенно. Встречного взгляда ничуть не боится, но и не давит своим на собеседника. Значит, профи, хоть и начинающий. Держится в целом уверенно, но слишком дерзко. Провоцирует на эмоции, а значит привык повелевать в своём СМЕРШе. Во всяком случае, считает свою «крышу»  вполне надёжной. Но, чья эта крыша? Врёт этот Краснодольский, выдающий себя за Краснопольского, или говорит правду – о троцкистском подполье? Заманчиво, если такая организация как «4-й Интернационал» действительно существует. Если на самом деле у неё руководители – в высших эшелонах Красной армии и большевистской партии? Всё необходимо выяснить в ближайшие часы. Вот для этого он и приготовил для всех кое-что. Так, один фокус… Болван Фоммель, что осенью и зимой 1941-го отличился в карательных акциях под Смоленском, так и не смог толково выведать у русского, кто за ним стоит. Что ж, «ПОТРОШИТЬ ОБЪЕКТ» это целое искусство. Ничего, придётся самому поправить ситуацию.

-   Вы наверняка поняли, герр Краснопольский, что я приехал… как это говорится в России, по ваша душа, - благожелательно усмехнулся Лоренц. Чтобы показать своё расположение, он протянул Ваське свою  крепкую, костистую лапу, с которой снял перчатку: - Обергруппефюрер Лоренц Служба Безопасности. К вашим услугам…

-   Очень приятно, - ответил на рукопожатие Васька, у которого губы заученно сложились в любезную гримасу. – Как говорят у нас в Россия – наслышаны…

   Он посмотрел генерал-лейтенанту СД прямо в глаза. Они время от времени светились, но затем разом потускнели.
 
   Фоммель кивком головы указал водителю на поворот. Тот чуть было не задел фонарный столб левым крылом. Стайка воробьёв взметнулась во все стороны. Поднялось облако мучнисто-золотой пыли. Русские мальчишки (оборванные и измождённые дети войны) сбежались поглазеть на лакированное авто с причудливыми молниями на белых номерных табличках.
 
-   Рад, что вы находите меня приятным собеседником, - решил подыграть ему Лоренц. – Я правильно понял вас, герр Краснопольский? Хорошо… Вижу, что мы начинаем находить общий интерес с первых минут общения. Скажу откровенно, что вы представляете огромный интерес для имперской службы безопасности и нашего реферата. Особенно в свете вашего недавнего предложения. Так вот…

   Тут Лоренц как будто нарочно заложил в фундамент начинающегося общения нарочито-длинную паузу.  Они сидели бок о бок, рассматривая друг друга боковым зрением. Но одновременно делали вид, что думают о чём-то своём. Это продолжалось до тех пор, пока молчание для обоих не стало невыносимым.

   Первым сдался Фоммель, чтобы вовремя подыграть своему шефу. Он оглушительно прокашлялся в сторону Васьки. Затем  поёрзал на своём сидении так, что водитель судорожно вильнул, едва не задев мотоциклиста-фельдкурьера в развевающемся клеёнчатом плаще с прелиной.  Дурак, подавил при этом в себе желание, сказать Лоренц.

-   Будете здоровы, господин оберштурбанфюрер, - учтиво заметил Васька, чувствуя, что становится не по себе. – Я хотел сказать, что лёгкие свои берегите.

   Фоммель вспыхнул до мочек ушей, но тут же подавил свою ярость. Он вовремя ощутил перемену в настроениях  шефа. Тому русский «Иванович» явно нравился. Этого нельзя было сбрасывать со счетов.

-  Мы прервали наш разговор, чтобы побыть «тет-а-тет», - ещё более учтиво произнёс Лоренц (в уме он уже представил, как накажет Фоммеля).  – Мне жаль, что я приехал так поздно. Случись это раньше, работа с вами велась бы более продуктивно.

-  Куда мы направляемся? – как бы невзначай осведомился Васька, поправляя шляпу двумя пальцами.

-  На одну из конспиративных квартир нашего реферата. Думаю, что уединиться там не помешает. Нам предстоит долгий и интересный разговор.

   Он сказал это, совершенно не опасаясь, что внутреннее стекло-перегородка, отделявшее салон пассажиров от водителя, было опущено. На Фоммеля он мог положиться, но вот шофёр? Хотя тот был ведомства СД, но всё же состоял, как и все его чины, в СС. Его в любой момент могли «перебросить на другой участок». Полагалось ли ему знать такие подробности? У нас, во всяком случае, такое строго возбранялось и называлось «утечкой информации».

- То есть на явке, - подыграл генералу Васька.

- Не поняло вас? Что есть явка?

- На явке… Так говорят в России.

- В огэпэу?

- Ну, зачем же так сразу – в ОГПУ. Что всегда ОГПУ было в России? Явочная квартира – это название места для встреч ещё в охранке при царе. Или в сыскном. Явочная квартира  - это там, где проявляют человека.

-   Что означает «проявлять человека»? – Лоренц делал вид, что не понимал. На самом деле ему так удобно было «потрошить», ибо объект, по его разумению, начинал чувствовать своё мнимое превосходство над ним.

-   Ну это… Это как… ну, как фотокарточку, то есть плёнку, прежде чем напечатать. Сначала проявляют плёнку, чтобы разобрать, что на ней. Потом шлёпают с негатива фотокарточку, чтобы, как говорится, рот был не кривой и нос не косой. Как с фотокарточкой, так и с человеком.

-   Очень интересно, - для убедительности Лоренц поцокал языком и даже взял себе за подбородок. – Очень… У русских очень необычно называются те вещи и явления, которым  в Европе не придают особого значения. Думаю, что в этом состоит загадка русской души. А именно: вы видите природу вещей, а мы не видим. Потаённый смысл вашей прозорливости в том, что Россия много воевала и голодала. Германия тоже воевала и тоже голодала. Но так часто, как Россия… И всё же мы близки по духу. Не правда ли, герр Краснопольский?

   Хитро стелет гад, подумал Васька. Но, тем не менее, склонил шляпу, давая понять, что ответом доволен.

-   У нас на конспиративных квартирах проводят секретные встречи агентов с кураторами. У вас проявляют объект. То есть заставляют его показать свою сущность, - продолжал Лоренц более вкрадчиво, будто перед ним сидел ребёнок. – Это значит, работать так, что бы стало ясно – друг он или враг, ваш агент?

- Да, поняли вы всё правильно, - кивнул Васька, чувствуя лёгкое удушье.

- Отлично, - хлопнул его по плечу Лоренц. – Мы найдём скоро общий язык.
 
- Я не спрашиваю, как долго это продолжится. Я только хочу предупредить – у меня занятия в поле… Герр Фоммель подтвердит. Надо бы предупредить моего парня. Он, поди, отпер дверь и завалился спать на моём диване. И в грязных ботинках…

   Фоммель развязано засмеялся, представив себе, как пострадает обивка дивана.

-   Да, вы правы. Агентов надо держать в постоянной готовности, - Лоренц поскрёб свою промытую и выбритую щёку: - Оберштурбанфюрер! Сойдите на этом повороте. Отдайте нужные распоряжения через дежурного, чтобы проверили этого кадета. Пусть особенно не церемонятся, но и не перестараются. Идите…

   Когда Фоммель, едва не потеряв фуражку, выполз наружу, Васька ощутил, как ему стало легче и просторнее. Этот белобрысый  гад явно пытается ему нагадить. Да, если б ему представился случай, он давно бы переломал мне косточку за косточкой, подумал Васька. Трусоват, конечно, как и все садисты. Но трусость обычно компенсируется злобой и мстительностью, как говаривал один преподаватель на курсах.  А злить таких глупо, если не опасно. Но у меня ничего не выходит. Мы явно не терпим друг-друга. Нам не разойтись на этой земле. Ничего, как-нибудь…

   Они совершили два круга по периметру гостиницы «Националь», верхние этажи которой пострадали от бомбёжек нынешних, а также начала кампании на Востоке, а на нижних расположились офицерское казино и «золодатише унд кинотеатриум». Говорить о чём-то важном не хотелось, да и не было нужды. Васька осторожно размышлял о своём курсанте, предполагая, как именно его будут проверять. Если «жёстко», то он уже сидит где-нибудь в подвале ГФП, где ему светят лампой в зрачки и время от времени бьют (надо полагать, щадяще) по почкам.  «Материал» он для них ценный – как-никак, кандидат на такую акцию. Стало быть, если его волтузят, то ничего лишнего не отобьют. Хорошо бы меня вместо него. Я бы наверняка выдержал, подумал было Васька, но уловил мгновенное изменение обстановки в салоне. Глаза Лоренса под фуражкой зажглись странным огнём, уголок любезного рта сдвинулся и исказился. Ой, лучше осадить, ребята! Каюсь, я увлёкся – задний, задний…

  Вечерело… Воздух наливался тёмно-фиолетовым и становился влажным. В следующий момент тело, которое будто жалили в течение двух часов сряду сотни кровососущих тварей, ощутило приятную прохладу.  Как будто приоткрылась некая невидимая форточка и впустила её. Лоренс, которому было, судя по виду не легче (всё это время он маскировал под любезным оскалом дикое напряжение и удалил Фоммеля, чтобы избавиться от помехи), тоже ощутил перемену.

-   Вот мы и приехали, герр Краснопольский…о, Русс Ивановитч! – рука немца хлопнула его по плечу, когда лакированное авто, проехав под кирпичную арку, оказалось среди груд битого камня и вывороченных наружу стропил. – Выходить пока не надо. Здесь есть условный знак. Один я знаю, как его понимать. О, нужно помнить… - он легонько стукнул в стеклянную перегородку.

   Водитель, рыжеватый эсэсманн, в основании поперёк чёрных погон с белым кантом была пришита серебристая галунная полоска, мгновенно вышел из салона. Отойдя к ближайшей куче, он вопреки ожиданиям не стал курить, но принялся приседать, разводить руки, а затем вовсе – боксировать «с тенью». Со стороны это выглядело по-идиотски, но Васька промолчал. Его внимание было сосредоточено на уцелевшем крыле дома, где на тёмном окне висела  хорошо сохранившаяся тюлевая занавеска. Неужто это и есть знак, бросилось ему в голову? Примитивно, конечно. Или напротив, её должны одёрнуть или вовсе убрать.

   Он с улыбкой обратил свой взор к Лоренсу, чтобы вновь засвидетельствовать своё почтение. Но с тем происходило что-то непонятное. Нижняя челюсть обрегруппефюрера поползла ещё ниже, глаза посерели, а хорошо выбритые щёки стали цвета старой штукатурки. Он остановившимся взглядом смотрел впереди себя и шевелил губами. По ним вскоре скользнула неловкая улыбка. Со словами: «Герр Краснопольский, вы опять шутить свой русский шутка…», генерал-лейтенант СД стал медленно расстёгивать клапан замшевой кобуры. Спиной, чувствуя холод и давление, Васька понимал, что надо сидеть не оборачиваясь. Так он и делал, сквозь остеклённый, прикрытый салон водителя. Задним зрением Васька уловил какие-то тёмные конусы, наползающие на них. Но то были лишь ощущения, к которым грех было не прислушаться. Сквозь заднее стекло он ясно различил движение. Рослые фигуры в тёмных балахонах, на которых угадывались ветки и пучки травы, возникли из развалин. Они окружали плотным кольцом легковую машину. В руках у «фигур» что-то тускло поблёскивало, напоминая своими очертаниями автоматическое оружие. Как будто вместо круглых дисков как на ППД и ППШ, имели место плоские и узкие магазины. Причём, один раз Ваське мельком показалось, что обойма торчало не прямо из казённика, а косо. Что за хрень, в самом деле!?! Проверяет этот хер в фуражке, или действительно…

-  Ahtung! Не нужно сопротивления! Выходите с поднятыми руками. Только тогда вам гарантирована жизнь. На счёт три, - сказал хорошо поставленный тембр. Так как в салоне никто не сдвинулся, он продолжил: - Если вы думаете, что на шум стрельбы сбегутся патрули, то вам будет интересно. Не пугайтесь…

   Раздалось лёгкое шипение со спины, будто из автомобильной камеры вышел воздух или начали качать насос. В перегородке появилось звездообразное отверстие. Такое же, но поменьше – в заднем стекле.

- Убедились? – вкрадчиво спросил тембр. – Лучше вам всё-таки выйти, господа. На тот свет отправиться всегда успеете.
 
   Лоренс немного совладал с собой. Он держал «Вальтер» образца 1956-го  на коленях, не взведя предохранитель. Один глаз он вопросительно скосил в сторону Васьки.
-   Вы предпочитаете смерть или сдачу в плен? – прошептал он.

-   А вы? – по-еврейски ответил Васька, не делая лишних движений.

  В следующий момент дверца распахнулась, и его выволокли из салона. В окружении трёх субъектов в маскировочных балахонах, со скрытыми лицами, на коленях стоял водитель. Лица его было не рассмотреть (стоял почему-то спиной), а руки были сложены на затылке. Тьфу, сегодня не встретился с Барышниковым и не успел продумать на этот счёт, ужалило его в подбрюшье взявшееся некстати сожаление. Больше он ничего не сумел увидеть – ребром ладони, приёмом из джиу-джитсу его ткнули ниже затылочной кости. Он мгновенно потерял сознание и когда очнулся…

***

…Ставински наблюдал в бинокль, как «опель-капитан» с номерами резидентуры СД притормозил рядом с Краснопольским. Его небольшая фигура в тёмно-синем костюме и фетровой шляпе хорошо просматривалась среди опустевшей, чисто выметенной площади. У машины тут же распахнулась лакированная иссиня-чёрная дверца со сверкнувшей никелированной ручкой. Голова в фуражке, принадлежавшая безо всякого сомнения оберштурбаннфюреру Фоммелю, вылезла наружу. Лощёная свинья… Видимо внутри сидит ещё кто-то – поважней. Из штаба СД вчера прилетел некто Лоренс, обергруппефюрер из AMT III. Неужели он сам решился на встречу с этим загадочным русским? Получается, что ведомство Шелленберга заинтересовано в том, чтобы скорее устранить Азиата. На карту поставлено всё. В первую очередь, само существование 3-го рейха, да и просто Германии. Кроме того, Сталин (он же Азиат) выпадает из колоды. Он изначально был не целью, а лишь средством к её достижению. Британия, владычица морей и колоний, что раскинулись в Африке и даже в Индокитае, заинтересована удержаться на плаву. Но у неё появился опасный соперник в лице Соединённых штатов Америки. Россия и Германия изначально были принесены в жертву. Их использовали как оружие и пушечное мясо. В результате рейх стал неугодным и той, и другой стороне. (Фюрер вконец испортил ситуацию, когда отдал в ноябре 1942-го приказ рейхсфюреру СС Гиммлеру приступить к ликвидации еврейского населения на Востоке ив Европе.)

   Когда Васька сел в машину и та тронулась, Ставински подмигнул унтер-офицеру. Тот спешно отдал команду через ларингофон. «Хеншель», плавно раскачивая на трёх осях, двинулся на почтительном расстоянии за «опель-капитаном». Кузов грузовика был укрыт маскировочным тентом, под которым располагался второй – из плотного прессованного картона с вентиляционными отдушинами. На нём был замаскирована радиоантенна, через которую осуществлялась связь с группами наружного наблюдения. Их было всего три, одну из которых представлял легковой «майбах» с военным капитаном и водителем,  вторую  мотоцикл фельдсвязи, а третью Ставински распорядился посадить на купол собора. Он очень быстро выяснил, что СД решила не рисковать. «Хвост» за русским пустили, но использовали для этого агентов, завербованных из русских мальчишек. Они были сформированы в группы по четыре. Через каждые полчаса один из них отправлялся на доклад «по объекту». Кроме того, самому смышленому из группы, что и был старшим агентом, выдавался портативный фотоаппарат «сименс», которым он ловко делал нужные снимки. Как-то, где русский остановился, где изучал какой-либо предмет, где какой-либо предмет сдвинул или что-либо написал (на заборе или приклеенной к нему  листовке). Не говоря уже о случайных встречах. За каждым из тех, кого русский останавливал или кто останавливал самого русского, беседовал с ним, тут же пускался отдельный «хвост». Так поступили с капитаном танковых егерей «Великой Германии», что неадекватно среагировал на «сопутствующий объект» или «объект В». Тем паче, что работающий в паре, показал офицеру какой-то листик бумаги с печатью, о котором Ставински очень хотелось узнать. Но он лишь журился себя за столь неуёмное любопытство.

    Пока «Хеншель», который официально значился как автобус-пеленгатор и предназначался для перехвата «неучтённых передатчиков», передвигался за объектами наблюдения, Ставински получил с коротковолнового передатчика новую информацию. Слежка, отправленная за капитаном егерей, довела его до «берлоги», где тот вознамерился «залечь».  (Сообщил об этом «наружник», что был переодет в фельдъегеря.)  Капитан, очевидно в расстроенных чувствах, кинулся было в офицерское казино, но вскоре оттуда вышел. Затем его подхватил в свой «хорьх» с номерами танкогренадёрской дивизии «Великая Германия». У наружников-мальчишек из СД не было (понятное дело!) ни возможности, ни желания за ним угнаться. Они ограничились тем, что запомнили и доложили порядок цифр и латинских букв на номерной таблички. О такой возможности ухода от слежки  Ставинский как-то не подумал, но проверка дала потрясающие результаты. «Хорьх» принадлежал капитану оперативного отдела дивизии Эриху-Эрнесту Ремеру, протеже которого был в прошлом начальник военного отдела веймарского рейхсвера Курт фон Хаммерштайн-Экворд.  Дочери генерал-лейтенанта, Анна и Луиза, ещё с начала 20-х симпатизировали Советам и вступили в КПГ. Причём, просоветские взгляды это прусско-юнкерской семьи были настолько очевидны, что удивляло – отчего фюрер смотрел на это сквозь пальцы? Но смотрел всё же… Это наводило на определённые и грустные размышления, которые Ставински давно от себя гнал, как мешающие работе. Но оставлять их без присмотра, подобно мусорной куче у входа или куче драгоценностей, сваленной в беспорядке, он не решался. И дело было не только в германской педантичности и аккуратности. Он давно уже заподозрил двойную игру ряда деятелей НСДАП и чинов рейхсвера, а затем и вермахта.
 
-  Герр капитан, вас по аппарату, - фанен-юнкер-офицер, что стажировался при службе радиоперехвата, прежде крутивший тумблеры настроечной таблицы, протянул ему громоздкий радиотелефон.

   Это пока ещё опытную модель Ставински осторожно принял.  Она больше напоминала сине-зелёную вытянутую коробку с короткой антенной. На нижней, утолщённой части располагались батареи питания и электрическая «вилка», для подзарядки от аккумулятора. Цветных металлов для производства диодов для тех же зарядных устройств в рейхе, как и всего прочего, катастрофически не хватало. Поэтому первый радиотелефон «Сименс А» предлагалось использовать в экстренных случаях. Непрерывно он мог работать лишь в течении 15-20 минут.

-   Ставински слушает, - сказал он открытым текстом, зная, что без клеппера (устройства защиты переговоров, что располагалось в специальной машине-станции), никто эту линию не прослушает. – Докладывайте скорее, время не терпит.

-  Герр капитан, это один из офицеров-операторов «долговязых парней», -  в меру остроумно пошутил докладчик, зная, что начальство только приветствует такую разрядку. Всё, что нам удалось узнать пока. Я пришлю вам точный словесный портрет и фотографии.
 
- Да, разумеется, - спохватился Ставински, прислушиваясь к щелчкам и попискиванию в эфире. – Обязательно приколите к фотографиям описание его внешности… повадки, манеры и тому подобное. Впрочем, не мне вас учить, дружище. Заранее благодарю вас за примерную службу.

-   Рад служить вам, герр капитан.

  Докладывал один из недавно взятых на службу строевых офицеров, обер-лейтенант Клаус Ригель. Участник московской битвы, кавалер ордена «мороженое мясо», а прежде – Железного креста 2-го класса за бои на границе. В августе 1942-го он недолгое время пробыл у русских в плену под Изюмом, откуда бежал по счастливой случайности. (Грузовую машину, в которой его перевозили двое красноармейцев, обстреляла «штука», после чего в общей суматохе ему удалось скрыться и даже прейти линию фронта, которую во многих местах прорвали танковые дивизии Гота и Паулюса.) До поступления на службу Ригель успел проучиться до третьего курса на юридическом факультета Кенигсбергского университета, что дало ему дополнительную возможность к ускорению. Он был сразу же зачислен в учебный полк на должность командира отделения, без подготовки в качестве фенриха и обер-фенриха, что соответствовало буквально в переводе с германского «кандидату на должность». Проверка, проведенная силами 2-го управления Абвершталле, показала, что в ходе обучения на 1-м курсе университета он познакомился юной с графиней Либертас и вскоре увлёкся ей. Эта очаровательная молодая дама приехала в Кенигсберг вначале 1937-го, но очень скоро бурный и красивый роман был прерван. Помехой выступила досадная неожиданность, которую раскопали прусское гестапо и прусская же криминальная полиция, подчинённая AMT IV. Графиню задержали с какими-то документами секретного порядка, что было косвенным свидетельством о её возможном сотрудничестве с разведкой иностранных государств. Она так ни в чём и не призналась и по суду была оправдана. Ведомство Мюллера упорно ставило ей палки в колёса, пытаясь воспрепятствовать карьере. Но и с этим ничего не вышло. Графиня вскоре устроилась на работу в рейхсминестерство пропаганды и стала референтом при студии хрониально-документальных фильмов. Известный сердцеед доктор Геббельс, которому не мешала даже укороченная нога, не смел подступиться к ней. И было от чего: мужем красавицы стал подполковник люфтваффе и офицер 5-го реферата Харо Шульце-Бользен. Мало того, что он был потомком адмирала фон Тирпица, основателя германского военного флота. Мало того, что он был офицером Абвера. Ему на заре его карьеры лично протежировал рейхсмаршал авиации Герман Геринг. Кроме этого ситуация усугублялась тем, что прусская полиция и гестапо с самого начала подчинялись только рейхсмаршалу и следовали всем его распоряжениям.
 
    Именно это свидетельство, а также полная непричастность (по документам судебных инстанций, а также через архивы полиции) подтолкнула начальника Абверкоманды-102 утвердить Клауса Ригеля в настоящей должности. Кроме всего делу способствовали его награды, хороший послужной список (противотанковый взвод, которым он командовал, с начала компании уничтожил в общей сложности 20 русских танков) и хорошие отзывы с места учёбы. Кроме того, один из преподавателей кафедры романо-германских диалектов, лестно отозвавшийся о прошлом студиозусе, был членом НСДАП. Он был призван в СС и до середины 1942-го состоял в штабе одной из зондеркоманд в Белоруссии, откуда его возвратили  за кафедру, как не выполнившего приказ «несоответствовавший», по его словам, «моим моральным соображениям». Суть приказа состояла в уничтожении еврейского гетто в Бобруйске.

    Льстило ещё то, что согласно последней записи в личной карточке Ригеля значилось, что тот в качестве стажёра забрасывался до начала операции «Цитадель» в тыл Центрального фронта русских. Там ему в течение недели с напарником поручалось разведать русские коммуникации на предмет движения войск. С заданием он справился отменно. Напарнику, правда, не повезло. При посадке с парашютом он сломал ногу и был ликвидирован. Место захоронения трупа Ригель точно указал на карте, что было поручено проверить зафронтовой и фронтовой агентуре Абвера. Результаты получили подтверждение.
 
      Ставински вспоминал, как в своём кабинете он познакомил Краснопольского с кандидатами на акцию -  курсантами, которых два дня назад с величайшими мерами осторожности забросили в Смоленскую область. Это были мужчина и женщина почти одного  с ним возраста. Женщину склонил лично он и Крумме, преподаватель огневой подготовки, симулировать беременность. Для этого она украдкой глотала тошнотворные пилюли, хотя по большому счёту надобность в них была небольшой. Оба прошли подготовку и добились хороших результатов в стрельбе, рукопашном бое, военной топографии и ориентированию, радиоделу и по другим предметам. Но не это было главным. Ставински в ходе «потрошения» кандидатов быстро понял, что мужчина, несмотря на свою представительную внешность и умный вид далеко не таков. Он хороший исполнитель и только. Женщина успокоила его сразу же. Она с первого взгляда оправдала все его ожидания. Говоря по-русски, стерва она была ещё та и эта. Озлобленная в глубине души на весь мужской род, брошенная с матерью своим отцом, которого ни разу не видела, она всю свою жизнь мечтала о реванше. В беседах с «господином капитаном» она спокойно и холодно доказывала свою готовность выполнить любое задание, возложенное на её хрупкие плечи Великой Германией. Это последнее сыграло решающую роль, ибо всех кандидатов, что говорили о фюрере и  о своей готовности отдать за него жизнь в скором времени переводили в разряд «добровольных помощников» или «хиви» при маршеровых батальонах. Или давали заведомо невыполнимые задания.

    С Машей Ставински  работал в течение трёх суток. Он показывал ей фотографии своего родового поместья в Нижней Саксонии, обещал по возвращении свозить туда на экскурсию. Кроме того он задел самое больное – принёс журнал последней германской моды для женщин. В конце-концов, сыграв великодушие, он подарил его. О её напарнике при этом ни одной из сторон не говорилось, будто он уже был списанным материалом. Так оно и было. «…Человек он не глупый, капитан, но очевидно он слаб, - дал исчерпывающую характеристику Грише майор Крумме. – Я бы оставил его вторым номером при Маше. В случае необходимости пусть ликвидирует своего напарника. Вы не против, герр капитан?» Ставински лишь коротко кивнул в суженные глаза этого офицера, которого за глаза кое-кто прозывал «семитским коленом». Лишь по выезду из разведшколы неприятно кольнуло, а что если б он оказался на места этого бедного (как говорят эти русские), затюрканного Гриши? Впрочем, этот русский вряд ли был человеком. Животное начало через явные  генетические отклонения давало о себе знать. Он, как рассказывали, был одним из многих, кто, давясь, принялся под конец «фильтрационного мероприятия» поедать всю снедь на столе, после чего его с силой оторвали от стола. Таких изначально рассматривали и заносили в списки «унтершеншей». Им полагалась лишь грязная непрестижная работа. Хотя стоит ли верить аттестационным карточкам из отделов a-III, что при концлагерях и полевых комендатурах? Там тоже сидят люди порой, не заслужившие этого высокого (как говорят и пишут те же русские) звания Человек. Не все германцы оказались на поверку таковыми, далеко не все. Многих даже забавляли те страдания, что обрушились на пленных в начале Восточной компании. Они даже не исполнили приказ Канариса о недопустимости жестокого обращения с русскими за колючей проволокой. Иными словами, сама германская нация нуждалась в основательном кровопускании. Как и всё человечество…

    При той памятной встрече с обоими Краснопольский присутствовал как-то отстранённо. Он с самого начала понял, что этих кандидатов ему навязали и противу всех ожиданий проконтролирововать их действия он не сможет. Лишь Гришу ему довелось видеть со стороны на стрельбищах. Но что такое наблюдать пару раз или готовить человека? Как говорят те же русские, съесть с ним не один пуд соли? Или говорят баварцы, хлебать с ним суп из одной тарелки? Краснопольскому лишь представили обоих кандидатов. Затем оба показали своё умение стрелять, когда увезли на практические занятия в лес. Стреляли оба отменно, причём, Маша сразу из обоих рук. (С левой, правда, с некоторой задержкой.) После чего Краснопольский, он же Краснодольский, назвал как бы невзначай несколько адресов в Московской области, куда при необходимости можно было «прилечь». Кроме того он заявил, что его «хозяин» располагает своими источниками в окружении Сталина. После того, как кандидаты «залягут» у него, он, само собой разумеется, изучит их на пригодность к исполнению акции. Тот, кого он забракует, скорее всего, может уйти. Причём, навсегда – так, что и следа не останется. А вот баба… «Она мне больше по душе, - добродушно заявил «Русс Ивановитч». – Чувствуется в ней стерженёк вот такущий вот! – он развёл руки по сторонам и показал «какой-такущий» он имел в виду.  Вы имейте в виду, что хозяин может её пристроить, скажем, в обслугу Большого театра или, со временем, конечно, в кремлёвский буфет. Кроме того, не забывайте, что шеф охраны вождя народов – большой ходок, скажу я вам. Ему подставить интересную женщину – раз плюнуть! Любит это дело. Болтает много, что не попадя. Так что нашу Машеньку надобно прямо к нему. А этого… ум, гм, хмыря, если доживёт, конечно, используем как последний вариант. Сунем на один из секторов Садового кольца с этим вашим… тьфу ты, язык сломаешь… Главное, что б не промазал – с первого выстрела… Потом… Я не знаю как он потом будет выбираться, но думаю, если его привязать к бабе, то да… Шанс есть». «Не знаю как вы, но мы делаем так, - усмехнулся Ставински: - Пусть девушка курсант беременеет, а потом… Догадались, поди уже, наверное». «А, сажаете на крючок? Ясное дело… Нет, мы так не работаем. У нас другие методы: отправляем бабу на первом месяце вместе с отцом в одной группе. Так надёжнее. А то он башку забъёт мыслями о ней и провалит задание. Ферштейн? Ну, то-то…» «Есть риск, что они оба… как это по-русски… смыться… Или прийти в огэпэу. Вы просчитали этот вариант, герр майор?» «Тот, кто работает по убеждениям, а не за страх, никогда не сбежит и не прейдёт к чекистам с повинной головой. Надобны именно такие люди. Если ваши  - не таковы, о чём тогда разговор травить? Сплюнем и разбежимся…»

   Краснопольский-Краснодольский вскоре утомил их основательно. Он даже потребовал выезда на стрельбища, где Маша и Гриша продемонстрировали в обстановке полнейшей секретности (вся охрана была удалена на дальний периметр) свою стрельбу из ручного противотанкового гранатомёта под названием «панцеркнаппе». Он небольшого толчка при  выстреле вздрагивала рука.  Из сопла с оглушительным грохотом вылетала струйка пламени. Гранатка тёмной точкой, оставляя дымную полоску, устремлялась к движущейся на транспортёрах цели, изображающей макет легкового авто. Каждый кандидат брал прицел с упреждением на движение – взрывом сносило пол мишени из кровельного железа. Вскоре на полигон выкатили русский трофейный легкий танк сопровождения пехоты – Т-70. Выстрелом с 300 метров кумулятивный заряд прожёг без труда 30 мм лобовой лист. Внутри кумулятивная струя расплавила затвор пушки и сиденье стрелка-наводчика. Всё это давало заманчивые перспективы. Всё дело было лишь в связях или агентурных источниках, поставляющих эти связи. Именно с их помощью можно было плюсовать многие «почему» и «если», преобразить их в целостную систему, где каждый или почти каждый вопрос соответствовал своему ответу. Но пока до желанной схемы было ещё далеко. Ибо, по данным Ставински русского в СД «запрягли» готовить кандидата для какой-то параллельной акции. СС явно готовили какую-то гнусность или намеревались сами выступить в роли ликвидаторов. Но это нужно было сорвать, во что бы то ни стало. Нужно позарез, как говорят…

***

…Это самое, - окончательно разлепил веки Василий, - вы, чьи такие будете? Кто из вас главный, я не понял?

   Руки у него были связаны в два узла. Они были закручены за спину. Сам он расположился на табуретке спиной к холодной бетонной стене. Свет огромным палящим кругом бил по глазам, что было не совсем приятно. Но его учили переносить яркий, режущий свет на курсах «четвёрки» под Воронежем. Рефлекторная память делала понемногу своё нужное, полезное дело. Глаза начинали вспоминать вспышки света, передаваемые оператором (улыбчивой, надо сказать, приятной во всех отношениях женщиной) в условленном режиме под звуки сигналов и без звуков. Это позволяло сетчатке зрачков быстро усвоить болевой порог и выработать необходимую защиту от болевого же шока. (Иными словами, нервы глазного яблока передали мозгу загодя нужную информацию о подобной ситуации, а мозг научился заблаговременно посылать рефлекторный сигнал о сокращении глазных мышц, на случае «световой атаки».) Понемногу глазные нервы свыклись, и стали спокойно реагировать на сильное облучение. По сути, таким людям, как он, была не опасна «светотерапия». Кроме как утомление глазных нервов и самопроизвольное сокращение глазных мышц через час-два она не вызывала.

-    Нyтe-с, нуте-с… - услышал он тут же знакомый гнусавый голос: - Мы где-то с вами встречались?

-    Что-то не припомню, - уверенно соглаг Васька. – Голос какой-то незнакомый.

   Он узнал Барятинского и хотел ответить вопросом на вопрос, но вовремя не стал этого делать. Это было б всё равно, что дразнить племенного бычка красным флагом.
-  Хорошая у вас память, я погляжу, - процедил собеседник весьма недоброжелательно. – Такое ощущение, батенька, что на память прежде не жаловались. А вот теперь… Так меня не припоминаете?

-   Не припоминаю, - снова солгал Васька ещё уверенней, чем прежде.

-   Ах, какая жалость… Не припоминаете, значит. А зачем комедию разыгрываете? Ась?

-   Какую-таку комедию? – Васька то расслаблял, то напрягал зрачки, фиксируя внимание на отдельных фокусах света.

-   О, как мы не любим, когда нам лезут в голову, - Барятинский наконец встал и прошлёпал вокруг стола, почти невидимый в световом круге. – Не догадываетесь, зачем вы здесь?

-   Не-а… Шёл себе по улице и вот тебе – оказался. Не такое бывает. Война, как говорится! Что с ней станется, со стервой проклятой? Житиё нынче такое, сами знаете. Хреновое…

-   Да время, время… Так вот – этого времени у вас почти не осталось. Если, конечно, будете продолжать в том же духе. Понятно или ещё пояснить?

-   Ай, ай, ай, как страшно,- съязвил Васька, нарочно спокойно. Он знал, что угрожают, когда боятся и хотят узнать как можно больше. Так, что о смерти да ещё преждевременной лучше б тебе не заикаться, подумал он.

   Кто-то из сидящих засопел и шумно задвигал стулом. Световое пятно померкло и немного сместилось. Яркий конус упал на одиноко сидящего в правом дальнем углу человека. Его руки были, очевидно,  прикручены к спинке стула. Мундир «филдграу» с рунами СС был измят и в пятназх коричневато-бурого цвета. Знакомые полуседые волосы были спутаны и частью прикрывали опущенное лицо. Из полуоткрытого рта на цементный серый пол капала кровь. Если бы не короткие, вырывающиеся из груди вздохи, могло показаться, что эсэсманн помер. Лоренц… Как он здесь? Хотя, ясней ясного. Их же захватили вместе. Как он мог профукать такой момент? Эх, горе-разведчик, диверсант ты хренов. Или херов?.. Он так уверенно привёз меня на свою явку. Стоял комендантский час – ни одна живая душа без пропуска не могла без опаски и носа казать на улицу. А вот же, целая группа вооружённых людей, да ещё с автоматами. И не побоялась нас похитить и привезти сюда. Что это за место? Катакомбы? Заброшенный дот, бомбоубежище? Чёрт его дери… Не будем разбрасываться! Всё, собрался с мыслями, снова успокоился. Ага, вот! Фоммель накануне вышел и как-то нездорово ухмыльнулся. А речь шла о явочной квартире, о «проявке». Может, это оно и есть? Ну, правильно, разыграли при мне дуриков, а сейчас проявляют. Этого нужно было ожидать прежде, а они потянули время лишь бы усыпить бдительность. Немного усыпили, еди их…

   Эти мысли ворвались слепящим вихрем в ещё гудящую от удара голову. Барятинский это почувствовал и отреагировал мгновенно:

-   Ну, что, сволочь фашистская? Будешь признаваться или нет? Говори, сука!

-   А вы у этого кренделя без пальто спросите, - Васька кивнул в сторону Лоренса нарочно небрежно, хотя его внутри то и дело мелко трясло. – Вот он вам лучше всех пояснит и всё скажет.

-  Ого! Я вижу, наметился прогресс – Барятинский удовлетворённо шмыгнул носом. – Значит, признаёшь, что виделся?.. Где, когда, цель встречи? Живо отвечать, мразь!

-   Что-то я не припомню, паря, что б мы перешли с тобой на ты. Ну, и хрен с тобой. Перешли, так перешли…

-   Слышь меня! Хайло своё побереги – зубов не досчитаешься…

-   Ну, вы прям как в гестапо, милейший мой батенька! Или того, у товарищей чекистов. Говорят так при товарище Ежове следователь подследственного… того… обрабатывал перед тем как, значит…

   Васька нарочно тянул время, подбирая самые нелепые, порой отстранённые формулировки. Его голову снова обожгла догадка: как Фоммель будет отчитываться о похищении обергруппефюрера СД, с которым выезжал на мероприятие? Вот, кретины…

-   Ты, гнида! Так вот…

    Барятинский в два прыжка достиг его и махнул ладонью.
 
-  Так вот, я тебя серьёзно предупреждаю! Заткнись и отвечай, когда спрашивают. Только по существу. Ну?!?

-   Я бы с удовольствием. Но ты же говоришь, заткнись. Как же мне отвечать? Нелогично как-то получается.

   Плоская боль обожгла его губы. Они онемели и стали чуть солоноватыми. Удар между тем пришёлся в пол силы, что было совсем неплохо.

-   Знаете, - как можно более снисходительно заметил он, - а вы это напрасно затеяли.

   Он подавил в себе желание облизаться, чтобы не выдать своё напряжение.

-   Что именно?

-   Этот допрос с пристрастием. Лучше уж сразу, как говорили в Гражданскую – в штаб Духонина. Я ведь всё равно больше положенного не знаю. И вам сверх того не скажу. Ведь ни слова больше не поймёте. Ну, слова-то, может, и уловите, даже запишите, а сам смысл… То, что мне известно, имеет такой смысл, что может вам повредить. Не говоря уже о том, что в процессе изложения эта информация начнёт сопротивляться мне, - Васька инстенктивно поморщился, - и я её начну вам излагать чёрт те как… Оно вам надо?

-   Да что ты говоришь!?!

-   Да то и говорю… Уж вы мне поверьте. Придётся разворошить массу всего сопутствующего. А вам это весьма и весьма не понравится. Сами должны допетрить… Лучше будет, если сами скажите – ради чего всё это затеяно?

-   Ага, чтобы вы подогнали свою легенду к нашим вопросам? – глухо спросил кто-то из сидящих. – Что, за идиотов нас держишь? Ну-ка, врежь ему для профилактики, дорогой товарищ!

-   Тише-тише! – Цвигун опустил подбородок и, убедившись, что его не бьют, продолжил: - Хорошо, хорошо. Со всеми условиями согласен. Спрашивайте же, наконец.

-   Был задан вопрос… - почти захрипел Барятинский над головой. – Напомнить или сам вспомнишь?

-   Ага, да-да… Конечно, был задан… Цели моего общения с этим, прости Господи, субъектом, что сидит понуро на вашем стульчике? Да какие могут быть у меня с ним общие цели? Познакомились намедни. Предлагал стать его агентом. Я вежливо отказался. Он ещё раз предлагал. Даже предложил подвезти с площади, где я, кстати, прятался во время облавы. Обратили внимание? Ну, то-то. Несоответствие, так сказать… Я опять, то есть снова ему отказал. Тут он меня куда-то повёз. Сказал, что б я сидел, не рыпался. Потом налетели вы… Дальше совсем неинтересно.

-   Ты ничего не забыл? – угрожающе встрял Барятинский.

-   Что именно? Напомните, пожалуйста…

   Цвигун начал довольно развязано, за что тут же был наказан: его со всего маху звезданули ногой по голени.
 
-   Эй, может, хватит, а? – из глаз Васьки нечаянно выкатились слёзы боли. – Силён ты, однако, бить связанных. Чай не один я у тебя такой в руках побывал. Угадал, поди?

-   Уймись…  Да, всякие побывали. Разговорчивые такие же и молчуны. До поры, до времени.
 
   С минуту установилось гулкое молчание. Угрожающая тишина вскоре стала рассасываться, как утренний туман. В ней зарядились прорехи, сквозь которые Цвигун уловил искры доверия и проблески интереса. Значит, сразу не прикончат. Есть среди этой кодлы кто-то из наших – внедрёнников-нелегалов. Неужели чуток подержат здесь, пока страсти наверху улягутся? Если только это не затея герр Лоренса и герр Фоммелем. А на лице у обергуппефюрера сейчас – не сложный театральный грим, избражающий кровоподтёки? Ась, не слышу?.. Он, кажется, стал шевелить губами, выйдя из себя, и тут же вновь собрался и живо успокоился. Нет, надо следить за собой. Так ещё ненароком выдам то, что внутри. Как говорится, на тарелочке с голубой каёмочкой.

-  Как я понял, приговор мне либо давно вынесли, либо только выносят, - разрядил он  обстановку скорбным голосом. -  Что ж, не сказать, что б радости было много, но всё-таки… Приятно помирать среди своих. (Кто-то из сидящих за столом сочувственно хмыкнул, но на него тут же зашикали.) Вот, вот… Я о том же, дорогие товарищи. Надеюсь, что дадут хоть прикурить перед тем, как «дырка в голова». Или петлю на шею. И от ста грамм не откажуся. То же приятно – для жития в загробном мире. Там, старики говорят, многое вспоминается. То, что при жизни делалось. И хорошего, как говорится, и не очень. А у кого, значит, одно или другое перевешивает, тот идёт по распределению. Либо на сковородки с маслом кипящим, либо в райские кущи. Кто куда… Так вот, товарищи дорогие. Если не желаете выслушать, поразмыслите вот над чем. Я вам нужней живой, чем калеченный. Не говоря уже про башку со свистом. Или с петлёй на шее. У кого какая фантазия, конечно…

-   А он прав, - густым басом прокомментировал кто-то в центре светового круга. – Мы уже наметили его, а зря… Если гражданин, хм-гм… желает что-то сказать, облегчить душу, то надо выслушать.

-   Ага, как на парткоме, - хмыкнул отчего-то «сочувствующий». – Этот холуй фашистский издевается над нами! Сто грамм ему, видите ли…

-   Издевается, говорите? Ну и пусть… - прогудел бас. – Перед смертью не нахохочешься. Нам от этого ни тепло, ни жарко. Согласись, а? Пускай говорит, как хочет. А ты, Сиз…

   Барятинский оглушительно закашлял, что заглушить кличку. Между тем было странно, что «бас» решился озвучить её в присутствии посторонних. Или они решили их всё-таки прикокнуть? А с мертвецов, какой спрос?

-  А зачем мы ему… это самое… - начал было Барятинский, но решил этим ограничиться.

-   А тебе не интересно полюбопытствовать? – голосом под «бас»  поинтересовался Василий.

-   Или ты только по мордасам шлёпать можешь, гражданин следователь?

   Барятинский с ненавидящим «y-e-e…» занёс было руку. Но тут же убрал её за спину. Из-за стола донёсся тихий, свистящий шорох. Затем всё стихло.

-   Вот так, - произнёс бас. – Отойди в сторону или сядь с нами. Не маячь… Что ж, гражданин, трясите языком. Внимательно слушем до поры до времени.

   Василий специально затянул паузу. Это не заставило себя долго ждать.

-  Э, так что ты нам хотел сказать, господин хороший? – подал голос «сочувствующий».

   Чувствовалось, что он заметно нервничал, за что Василий немедленно ухватился.

-   А вы собственно кто будете? – весьма уверенно начал он. Моя личность вами давно установлена. Я её особенно не скрывал, когда имел счастья пообщаться кое с кем из вас. Теперь не имеет смысла молчать и отнекиваться, раз уж меня хотят выслушать. Коли со мной всё ясно, кто вы такие будете? Мне, как говориться, дюже интересно.

-   Вот что, - тоже уверенно заявил бас. – Не надо нам ставить свои условия. Время идёт. Вы достаточно умный человек, чтобы понять, кто мы. Предположим, что перед вами – ячейка подпольного райкома. А один из нас его секретарь. Но только предположим…

-   Этого как раз достаточно. Ладно, я на собрании подпольного райкома. Вернее, его ячейки. Здорово, что вы присутствуете в таком составе – даже с первым секретарём. Тогда я начну…

-   Сделайте одолжение, наконец.

-   Так вот, хрена этого, - Василий кивнул в сторону Лоренса, - я знаю столько же, сколько вы. Катался с ним по городу, не отрицаю. Болтали кое о чём, не отрицаю тоже. Что не бежал, когда позвали в его авто? Глупо отрицать. А зачем было бежать? От облавы сховался, так мне тут под пули подставляться? Ну, подумайте, рассудите, товарищи дорогие? А… Он хотел меня привезти на свою явку, чтобы продолжить вербовку. Что мне было делать? У него рука на пистолете, а у меня, как говорится… Даже при условии, что тот первый, что позвал в машину, вышел, шансов вырваться было никаких. Ну, дальше появились некие товарищи в плащ-накидках. То ли от вас, то ли… Вот, собственно, и всё.

-   Нет, не всё, - прогудел бас, не давая ему замолчать. – Слишком складно у вас получается. Зашёл к одному нашему товарищу, вышел с ним на контакт. Аусвайс, что найден при вас, на имя Тацинского Александра Евгеньевича, капитана 35-го охранного Восточного батальона. Документ явно настоящий. Подделки мы сами умеем делать, так что отличить можем. Кто вам его выписал? Откуда вы знаете нашу явку… ум-гм… на рынке? Что вам известно о нас? И наконец, почему после контакта вы подсели в машину к этому эсэсовскому субъекту? Лучше говорите сразу – не тяните…

-   Я вам ещё раз намекаю, что этого субъекта я знаю также,  как и вас. Не бежать же мне от него? Верно?.. Документы откуда? Они меня в авто обыскали, вытряхнули всё из карманов, пиджак велели сбросить. Тот, другой, на меня выставил пистолет. Дуло смотрело прямо в глаз. Так что я запросто мог просмотреть, что мне в мой пиджачок-то подкинули, когда возвернули. Логично? То-то… Я рад, что у нас такое взаимопонимание. Ещё вопросы?

-   Во, гоношистый… - начал было «сочувствующей» недоброжелательно, но тут же заткнулся.

-   Не надо показывать свой гонор, - слегка повысил голос бас. – Вопросы, говорите… Так зачем вы потревожили нашего товарища? Это первый и главный вопрос. Второй вопрос, откуда вам известен пароль и отзыв? Третий вопрос, почему вы не были задержаны в ходе облавы, как говорите сами? И наконец, последний вопрос, почему машина резидентуры СД притормозила рядом с вами, а вы послушно в неё сели? Достаточно или повторить?
- Ну, я не вредный, - закусил губу Васька, чувствуя, что «бас» самый рассудительный и вовсе не жестокий человек. – Зачем же так-то – повторить… Вашего товарища?.. А кто он, этот ваш товарищ? Этот что ли? – он осторожно кивнул в направлении отошедшего Барятинского. – Дак мне его порекомендовали знакомые коммерсанты. По части сахарина. Дескать, есть такой Барятинский, заведующий торгом в горуправе. Может устроить… Не верите? – Васька обвёл глазами сидящих, что, как показалось, сдвинулись и мрачно засопели. – И правильно делаете. Дело в том, что у нас общие знакомые за линией фронта.

-   Так, а вот с этого места поподробнее, - заметил «бас» более спокойно.

-   Простите, не уполномочен отвечать. Знать бы надо. Наверняка и знаете…
 
-   Ладно. Почему вы  говорите неправду, что знаете этого фашиста совсем-совсем?.. Судя по всему, это не так.

-   Я не знаю, кого и за что надо судить, но я сказал правду. Знаю, как вас. Вашего товарища, правда, больше чуть-чуть.

-   Так, а другого эсесовца тоже недавно знаете? – неожиданно встрял «сочувствующий».

   Сказал он, прямо сказать,   не по делу и совсем некстати. На него оглушительно зашикали.

-   Сформулируем вопрос иначе, - продолжил «бас» как ни в чём не бывало: - Почему вы пошли на контакт, зная или догадываясь, что за вами «хвост»?

-   Отвечаю на ваш вопрос. Врагу, похоже, всё о вас давным-давно известно, - уверенно произнёс Васька. Чувствуя и слушая молчание, он, наконец, решился на последний шаг: - Герр Фоммель! Ау! Где вы заховались, вашу мать? Хоть покажитесь – без вас уже заскучали…

    Мёртвенно-гнетущая тишина как установилась, так и  продолжалась.
 
-   Кто такой герр Фоммель? – протянул «сочувствующий».

-   А это тот, кто срежесировал этот спектакль. Стоит у вас за спиной и хихикает, падла такая.
 
   В тишину вплелись шёпот и сопение.

-  Я не знаю, что за Фоммеля вы имели в виду, - угрожающе начал голос Барятинского. – Никого третьего в машине кроме вас, этого эсэсовца и его шофёра не было. Мы  проследили за вами по выходу из управы. Некто в форме СД вышел из машины по ходу следования и пешком, а затем на извозчике проследовал туда, куда ему надо.
 
- Ого! – хохотнул Васька. – Вы, оказывается, так плотно вели меня? Интересно, кто вам помог организовать такую слежку? Откуда вы взяли авто, что бы угнаться за машиной этого господина? Честно говоря, у меня глаз намётанный. Кроме грузовика «Хеншель», пары грузовых «опелей», одного мотоцикла я ничего не срисовал. Так что, дорогие товарищи, на кого кто работаете? Колитесь, не стесняйтесь?!?

-   Ну, вот что, - начал «бас» с нотками юмора, - вы помните, что мы вас в любой момент…

-   Что, порешить можете? Ха-ха, хо-хо! Что ж, с вами всё ясно. Причём, давно. Приговор здесь же будете зачитывать? Это у вас – расстрельный подвал? Стены, правда, цементные. Рикошет будет, ого-го… Лишних потерь не боитесь?

-  Ладно, финита ля комедия, - сказал Барятинский, шумно расшаркиваясь в лучах света. – Кончайте его наверху. Керосинку я возьму, а ты… - он заглушил голос, - … эту сволочь. Не в обиду будет – меня от него тошнит. Вот-вот блевану…

-   Ой, только не под ноги. А то здесь итак дышать нечем – всё запукано… И плесенью тянет.
 
   Васька качнулся – его ударили в грудь ногой. Скорее всего, Барятинский. Затем его отвязали от спинки стула. Затем кто-то большой рывком поднял и поставил его на ноги.
 
-   А этого здесь собираетесь оставить? – прогудел «бас», очевидно, намекая на Лоренса. – Он так ничего и не сказал.

-  Ничего, у меня заговорит. Не в молчанку играли…

  Василию затянули глаза пропахшей бензином ветошью. Затем его повели по  каким-то извилистым проходам. Это были либо катакомбы, либо подземный бункер, каковые настроили по всему СССР с середины 30-х. В этих убежищах, что имели по два, три, а то и больше подземных этажей, располагались помимо жилых помещений узлы связи, а также долговременные огневые точки (ДОТы), что простреливали  фронтальным и фланкирующим огнём  окрестности. Строились эти убежища местными партаппаратчиками с использованием отпущенных «внеплановых» Наркомата обороны. Все они, как на подбор, были троцкистами. Как законченные прагматики, они не верили до конца в успех мировой революции и создание «земшарной республики». Опасаясь на случай поражения народного гнева, они задумывали отсидеться в этих крепостях под земной твердью до лучших времён. (Было от чего: политика военного коммунизма довела народ до полного обнищания. А грядущее поражение в ходе вторжения армий Тухачевского в Европу грозило просто взорвать общество изнутри.) После частичного разгрома оппозиции, в 1937-38-ом, Сталин приказал эти сооружения частью превратить в склады военно-стратегических материалов, а частью – в пункты оперативного управления военных округов. Там же, где они были близки к Старой границе, к «линии Молотова» - в дополнительные ДОТы укрепрайнов. Но, как вскоре выяснилось, оппозиция в значительной степени уцелела в подпольях. Там она на лаврах потчивать не собиралась – довольно энергично оттуда тормозила мероприятия сталинского Центра. Притормозило и эти, хотя не до конца. Раз ведущие его на мнимый или – вот ужас-то! – явный расстрел так называемые подпольщики знают о бункере, то о нём же наверняка знают в СД. Получается так…

   Хотя то, что расстрел будет мнимый, он не сомневался. Слишком всё выглядит театрально. Кроме того, он не сомневался, что за всем этим действом стоит Фоммель. Возможно и сам Лоренс. Вот-вот как возникнут в самый неподходящий момент со своим «Русс Ивановитч», что б и, конечно, пусто было… Твари, ну, твари…
 
-   Всё, аллес. Пришли. Вот здесь, пожалуй, самое место, - прогудел «бас», когда они, совершив восхождение по ступенькам (Василий насчитал их до тридцати) вышли наружу через лязгнувшую стальную дверь. – Зер гуд, как говорят фрицы.

-   Повязочку-то снимите, - жалостливо потянул Васька, вдыхая свежий воздух. – А то неба хочется увидать. Небось не жалко, а ?

-   Обойдёшься. Неба ему… Шибко много захотел, господин холуй. Прочие пожелания и всё такое?

-   Идите-ка вы… ну, сами знаете.

   «Бас», густо рассмеявшись, щёлкнул затворной пружиной (судя по звуку, это был ТТ). Васька тут же ощутил прикосновение металлического «зрачка смерти». Причём ко лбу. «Бас» тут же хохотнул, чтобы нагнать жути. И плавно, надо полагать, отпустил  спусковой крючок. Грянул оглушительный выстрел. Но вместо провала в небытие, Василий ощутил, как его ещё раз ткнули в лоб тупым металлом. Голова уже ничего не понимала, а уши ничего не слышали, будто наполненные ватой. Он собрал напряжение у копчика, чтобы перенести стресс. Напряжение тут же соскользнуло вниз и комом ушло сначала в желудок, а потом в землю, чтобы раствориться в её недрах. Сколько там его… А внутренний голос подсказал, что стрелять ещё будут.

-   Надо же, живой, - сказал неожиданно голос Барятинского.  – Может, нам оружием стоит поменяться?

-   Иди ты… - сказал «бас». А потом добавил: - Хотя давай. Держи вот!

   В следующий момент воздух снова гулко разорвало над головой. Горящие пары ударили в лицо. Верх правой макушки колко обожгло. Вскоре на одежду капнула первая струйка крови. Она горячо скатывалась по щеке и по изгибу шеи.
 
-   Костюм совсем испортили, - с трудом произнёс Василий, чувствуя тошноту и отвращение. – К чему всё это? Мне ведь ещё за линию фронта топать и топать. А с перевязанной башкой…

   Ему не дали договорить. Очевидно, Барятинский заехал ему точным ударом в подбрюшье. После этого Васькины ноги сами по себе сложились. Он рухнул сначала на колени, а затем клюнул носом в тёплую, щёкотную травку. (С ушей моментально слетела ватная пушистая тяжесть.) Стало необычайно тихо. Судя по всему, дело происходило ночью. Доносились голоса каких-то редких птиц. В голове снова мелькнула мысль, что за германские КПП да ещё во время комендантского часа они вряд ли могли выехать за город. А Лоренс просто обязан был в табеле оперативных мероприятий отчитаться о своей с Фоммелем поездке. Или оставить дежурному по СД запечатанный конверт с подробной записью, куда и с кем он выезжает и когда вернётся. С указанием точного времени, когда этот конверт надлежит вскрыть. Ох, башка ты моя, башка! Всё б тебе принять, всё б переработать…

-   Довольно! Развяжите его, - сказал спокойным голосом Ставински. – Русс Ивановитч! Я вижу, что вы уже успели по мне соскучиться, как говорят у вас в России. Но вы ошиблись, что это герр Фоммель организовал ваше и герр Лоренса похищение. Ничего, это бывает. Привыкайте…