Надышался я пылью заморских дорог. Часть2. Окончан

 начало:  http://www.proza.ru/2012/05/14/965               

                «Надышался я пылью заморских дорог…»

                /Окончание/

                4

     К тому времени я уже прослужил в  разведроте в мотострелковой бригаде под Джелалабадом  несколько месяцев.  Разрабатывалась отцами-командирами операция по захвату крупного вооружённого отряда, в котором якобы находился иностранный советник.  Разведданные принёс человек по имени Джавид  из уезда Сурхруд – худощавый, измождённый афганец в светло-кремовой пуштунской одежде.  По его словам, в кишлаке Балабаг устроен склад оружия, а по ночам там останавливается группа численностью до ста человек.  Командир роты старший лейтенант со звучной и соответствующей его внешнему облику фамилией Могучий, конечно, сразу загорелся: будем брать.

    Точного плана операции я не знал, но в общих чертах он был таков. Ночью разведрота, усиленная двумя танками, а также группой афганских партактивистов (человек пятнадцать), выдвигается по руслу полувысохшей реки на рубеж близ Балабага. Там надо было быть не позднее 5 часов 30 минут.  В это время с аэродрома поднимается пара боевых вертолётов, группа выходит с ней на связь и наводит её на кишлак.  «Вертушки» блокируют Балабаг, не позволяя никому покинуть его, а наша разведрота в это время форсированным маршем,  уже  не скрываясь, выходит к кишлакам, окружает его и … Вот и всё.

   Часов около трёх ночи, стремительно промчавшись через город, наша колонна свернула с шоссе прямо в реку. Не только из-за соображений скрытности, но ещё и потому, что эта дорога – так называемая старая кабульская – была сплошь заминированной. По этой же причине ехали мы не под бронёй, а на броне: больше шансов уцелеть при подрыве.

   Шли с некоторым опережением графика: танк с тралом впереди, затем второй танк, а далее, след в след, три боевые машины пехоты (БМП). Я сидел на первой рядом с ротным. Как и все, был одет в маскировочную куртку, обут в кеды. С первых дней службы я знал, что кеды для таких поездок самая лучшая обувь.

  Быстро светало. Вода в реке давно кончилась, ехали по широкому сухому руслу, усеянному крупными камнями. Было очень пыльно и дымно. Из-за гор нереально быстро, точно в кино, выплывал малиновый диск солнца.

  Около пяти часов утра мы были на исходном рубеже. Встали. Через некоторое время услышали гул приближающихся «вертушек», и командир роты вышел с ними на связь.

  Вот когда началась настоящая езда! Боевые машины, обогнав танки, рванулись по направлению к Балабагу – сначала мчались по реке, потом по каким-то канавистым пустырям, заброшенным полям, с ходу перепрыгивали через арыки, подминали под себя кусты.  Мы ехали быстро, но надо было ещё быстрее: они могли уйти, увидев в небе вертолёты, услышав издалека рёв наших моторов.

-Джавид, куда ехать? – кричал Виктор Могучий.

  Проводник неопределённо и неуверенно махал рукой: туда…

-Джавид, а теперь куда?

   Опять тот же беспомощный жест.

  На одном отчаянии мы проскочили несколько широких рвов, проткнули глиняный забор, покрутились на месте, сунулись через глубокую канаву и…  «разулись». Слетела гусеница.

  Скажу тебе, Александр, я обрадовался такому  исходу. Бешеная езда на броне казалась невыносимой, избитое тело ныло, глаза резало от пыли, лицо исхлёстано ветками.

  Подтянулись остальные машины. Люди спешились. Оставив механиков ремонтировать трак, а с ними – прикрытие, дальше мы отправились бегом – по полям, по тропкам. Где-то в стороне прозвучали робкие выстрелы, но кто стрелял и в кого – ясно не было. Влетев в кишлак, мы опять напоролись на выстрелы, однако очень быстро всё смолкло. Разделившись на две группы, ведомые Джавидом и ещё одним афганцем из местных, вошли в лабиринты глиняных улиц.

  Была джума, пятница, выходной день. Крестьяне праздно сидели семействами на крышах домов, пили чай. По улицам носились оравы детей. На сельской площади на корточках примостились в тенёчке старики.

   Наверное, не только я почувствовал, что мы здесь лишние. Если бы в кишлаке действительно находились вооружённые люди, крестьян с улиц при нашем появлении вымело бы мгновенно. «Духи», если они тут были, наверняка ушли. Переночевали, а с восходом солнца подались в горы.

  Побродив некоторое время по пыльным и нищим улицам под настороженными взглядами крестьян, мы стали отходить к машинам. Я не чувствовал особой досады.

  Без приключений мы сели на броню и тем же путём отправились назад. Однако теперь командир роты выглядел куда более озабоченным, чем утром.

-Плохо дело,- громко сказал он.- Думаю, караулят нас на обратном пути.

  Спустя полчаса я получил возможность убедиться в том, что старший лейтенант  был прав. Сначала за рёвом моторов я услышал какой-то несерьёзный, еле уловимый треск. А командир роты встрепенулся и вроде бы даже обрадовался.

-Я же говорил, - азартно закричал он.- Ну, теперь повоюем. Все  под броню!

  Мы нырнули внутрь.   Помчались прямо на выстрелы и вскоре на полном ходу влетели на открытую поляну между невысоким лысым холмом, двумя глиняными крепостями и посадками кукурузы.

  Что происходило дальше, я, честно сказать, толком не понял: в сознании осталась какая-то чудовищная каша из беспорядочной стрельбы, дикого метания по полю, ошалелых криков, разрывов гранат, запаха гари и пороха.

  Высунувшись по пояс из своего люка, я увидел бегущего перед машиной человека в чалме с автоматом в руках.  По нему дали очередь, и человек упал. Пули ударялись о броню и проносились над головами подобно свинцовому  граду.  Я опять провалился внутрь, машина резко дернулась вперёд, и снова заработал башенный пулемёт – методичный твёрдый стук и звяканье стреляных гильз.

   Человек, упавший рядом с нашей машиной, был ранен и уполз в сторону.  Мы остановились.  Командир роты  Могучий приказал мне спрыгнуть вниз и поискать раненого в нагромождении камней.  Сознаюсь честно, мне стало страшно, но я, хоть и с неохотой, но отправился исполнять приказание.

   Раненый, оказалось, лежал в трёх метрах от нас.  Я едва не наступил на него, сильно испугался, увидев, что он жив, и от испуга всадил в  упор весь рожок. Забрал автомат Калашникова с трёхгранным штыком, документы и вернулся на броню. Я чувствовал, что на мне «лица нет» - впервые так близко видел смерть человека от моей руки.

   Больше, как ни старались, мы никого обнаружить не могли, хотя с разных сторон нас поливали из автоматов и гранатомётов. В глинобитную крепость пошли афганские партактивисты, оттуда послышались  взрывы гранат, но очень скоро активисты вернулись: там никого нет.  Это напоминало чертовщину. Было такое ощущение, что нас заманивают, что где-то рядом приготовлена главная ловушка.

   И тогда старший лейтенант Могучий  отдал приказ отходить. Колонна снова мчалась руслом высохшей реки, слева нас продолжали густо обстреливать, и с металлическим стуком огрызался наш пулемёт. Внутри было очень тесно, я всё время бился головой и плечами о разные выступы и поэтому порывался выкарабкаться наверх, на броню, но там шёл настоящий дождь из пуль.   Пот ручейками тёк по лицу и рукам, оставляя на грязной коже русла-следы. Вдруг слева прогремели три взрыва, запахло порохом и горелым железом.

   Когда засада осталась позади, мы остановились. К нашей машине сбежалась вся рота. Один каток у нас был пробит насквозь – сталь рваными краями топорщилась в разные стороны. В борту виднелась глубокая вмятина. Оказывается, по нашей машине был произведён залп из гранатомётов: одна граната разнесла каток, другая ударила вскользь, рикошетом, её кумулятивный заряд отчего-то не сработал, третья разорвалась в метре от машины. Не хотелось думать, что случилось бы, попади хотя бы одна из них точно в корпус БМП…

   В том рейде наша рота потеряла двух человек, один из них был мой друг ещё с учебки Женька Борода.  В палатке наши кровати стояли рядом.  Вечером того же дня я лежал и старался не смотреть на опустевшую койку, и мне было тревожно и страшно от осознания хрупкости человеческой жизни, её   незащищённости и скоротечности.  Людям не следует забывать об этом, тогда они станут добрее друг к другу и жить будет легче.

   Марат снова включил свет, разлил остатки водки по стаканам. Молча, выпили.  Сходили покурить в тамбур.

-Ну, а теперь я перехожу к заключительной части своего повествования. А, может, Саша, ты хочешь спать?

-Нет, гаси свет и рассказывай дальше.


       
                5

     Ручей был не глубок, и сквозь прозрачную воду было видно его каменистое дно. Склонившись, Рахимбаев торопливо сделал несколько жадных глотков. Потом, отстегнув с ремня флягу, стал наполнять её, следя за тем, как вода, пузырясь, стремительно вливалась в её узкое отверстие. Не беда, думал он, что отстал. Уйти далеко они не смогли, их догонит в один миг.

   Наполнив флягу, он ещё раз на прощание окунул лицо в бурлящий поток. Опершись на руки, стал подниматься – и не смог. Сильный удар по голове снова бросил его вниз к воде. Очнулся только,  когда какие-то люди торопливо волокли его, обезоруженного,  куда-то через реку, к видневшимся на берегу камышам. В голове пронеслось: пленён. И как глупо.

   К боли, разбуженной внезапным ударом, теперь прибавилась злость на себя – зачем отстал, неужто не мог потерпеть или попросить флягу у кого-нибудь из ребят…

   Когда перешли речку и скрылись в густых зарослях камыша, оттуда, с той стороны, где он ещё несколько минут назад так безмятежно пил воду, послышался какой-то шум. Было очевидно: его ищут свои. Закричать бы, подать сигнал, но рот забит кляпом – заткнули какой-то вонючей тряпкой. Мучительно застонал.

   И всё-таки малое, но утешение принесло ему минутное замешательство похитивших его людей. Их было четверо. И по одежде, небритым, покрытым щетиной или бородой  лицам ему было ясно, кто они.  Он смотрел на них – они с нескрываемым любопытством разглядывали его. Вот один ящерицей прошмыгнул меж кустов камыша, да так, что ни одна камышинка не шелохнулась. И исчез. Вскоре он показался и поманил к себе остальных.

   «Ну что же они там! – пронеслось в голове Марата  Рахимбаева.- Неужели ушли, так и не догадавшись, что он здесь?»

   Ему предложили подняться. Он не подчинился. Стал сопротивляться. Подогнав лошадь, его взвалили на неё. По узкой извилистой тропе стали подниматься в горы. Теперь он видел только каменистую тропку. Глядя на россыпь камней, подумал: всё кончено. С ним произошло непоправимое.

  Второй год пошёл, как служит в Афганистане. Приходилось бывать во многих переделках, когда вели с товарищами  неравный бой с душманами, сталкивались  в рукопашной, выслеживали засады, уходили горными тропами от преследований.

   Ещё вчера, 5 декабря, нет, даже час назад, когда их группа, возглавляемая лейтенантом Дибровым  высадилась с вертолёта с задачей разведать место базирования особо яростной банды, объявившейся в районе афганского селения и терроризировавшей его, сама мысль о слове «плен» не вмещалась в его сознание. И вот теперь эти злые бородатые лица, вонючая тряпка во рту. Конечно, десантникам не раз напоминали: вы должны быть готовы ко всему. Может, и к самому худшему. И вот это худшее случилось с ним…

    Пришли. Его  заставили переодеться в поношенную афганскую одежду.  На ломаном русском  Марату объяснили, что будет работником, рабом – мол, мужчины воюют, а тяжёлый труд делать некому.  Уйти из кишлака, затерянного в горах, невозможно, да и без пригляда солдат не останется. На прощание один из бородачей протянул Рахимбаеву сигарету, криво улыбаясь. Тот взял, затянулся. После нескольких затяжек подумал: сегодня – это первый камушек, обрушившейся на него лавины. А что его ждёт завтра?

   Однако бежать Марат  мечтал с первого дня. Изучал окрестности, приглядывался. В удобный момент оторвался от бородатого соглядатая… Поймали его через час. На несколько недель сковали ноги цепью. Потом вновь расковали, убедившись в действенности «урока».

   Спустя полтора месяца явилась в кишлак одна из банд. В междоусобной стычке убили «хозяина» Рахимбаева, его самого выкрали. Новые знакомые намерений не скрывали: отвезут в Пакистан, обменяют на оружие, недостающее банде. Вот только шурави надо сказать, что пленён в бою – тогда награда будет больше. Впрочем, другого выбора не было.
 
   И вот – Пакистан. Старая гостиница в маленьком городке. В комнате ещё один советский солдат.  Сидели около двух месяцев. Попробовали бежать – безуспешно. Тут же из гостиницы их перевели в мрачное тюремное подземелье. Холодно. Вши. Нет туалета. Тухлая вода, объедки, от которых кровавый понос. Тяжёлая работа с утра до позднего вечера – таскали камни, рыли ямы.

   Чуть ли не каждый месяц пленных водили на показ западным корреспондентам. Приезжали из США, ФРГ, Великобритании, Японии, Италии – фото-, теле-, газетные и журнальные репортёры.  Одаривали мятежников сувенирами; будто манекенов, переставляли перед камерами около десятка советских пленных.  В один из дней Марат взбунтовался: хватит! Никаких интервью! И – перерезал вены на руке.

   Умереть не дали. Вылечили.  Отправили в наказание в глухой учебно-тренировочный лагерь мятежников. На десятки километров вокруг ни души. Тюрьма – похуже предыдущей: восьмиметровой глубины яма на две земляные норы. Несколько узников – русских, казахов, туркмен, таджиков, афганцев.  Единственное развлечение охранников – стравливание пленных друг с другом. Марату тоже доставалось, хоть он и был не из «хлюпиков». Из месяца в месяц.  И так – целый год.   Трудно представить все тяготы, испытания. А как пережить их? Не сойти с ума? Не одичать?

  Однажды Марата  и ещё одного советского пленного, истощённых и ослабленных менее остальных, погрузили в закрытую машину, долго везли по гористой местности.  Привезли к высокому дому. Их помыли, переодели в чистую и удобную одежду, хорошо покормили  перед сном.

  На следующее утро к пленным явился статный пуштун. Через переводчика представился: Устад Саяф, командующий отрядом моджахедов. Позднее они познакомятся ближе, станет известно – Саяф, получивший неплохое образование сначала в США, а потом во Франции, - известен среди непримиримых, пользуется авторитетом.  Во время первого визита он больше спрашивал: кто они, откуда родом, где расположена часть, сколько офицеров и солдат? Рассказал, что находятся они в Пешаваре. Бежать бессмысленно.

  «Мы сделаем из вас истинных мусульман, - внушали им ежедневно. – Вы научитесь говорить на фарси, познаете исламские законы, глубоко изучите Коран. Вы будете молиться Аллаху и забудете всё, чему вас учили раньше».

  Им объясняли, что ислам сделает их переход на сторону моджахедов добровольным. Они смогут потом вернуться к себе на родину, но уже другими.  Объяснят своим землякам, что будущее те должны связывать с Пакистаном и другими исламскими государствами.

 …Пронзительный крик поднимает всех на утреннюю молитву-намаз. Четыре утра. А надо подниматься. Два советских человека, одетые, как и местные жители, в белые одежды, берут свои молельные коврики и приступают к намазу.

     Так начинается каждый день. Потом завтрак – чай с лепёшкой, учёба. Утомительная зубрёжка исламских религиозных постулатов. Кстати, Андрей, русский по национальности, оказался более способным учеником, хотя ему в отличие от Рахимбаева, внове в этих премудростях было всё.

   История пленения Андрея была тоже нелепа.  Родился в 1963-м в  городе Всеволожске Ленинградской области. Вскоре семья переехала в Ломоносов. Учился в школе. В 1981-м поступал в военное училище – неудачно. Весной 1982 года, как и Рахимбаева, его призвали в армию. 

    «Учебка» в Омске.  Через полгода, в ноябре в звании  младшего сержанта Андрей был направлен в Афганистан.  Его строительная часть возводила дома, «латала» покорёженные минами дороги. Взысканий, равно как и высоких наград он не имел. Обычный солдат.

   В середине мая 1983 года заступил Андрей на очередное дежурство по столовой. Мыл посуду, котлы, пол… И вдруг перед обедом выясняется: исчезли с кухни ложки. То ли подшутил кто-то, то ли украл с умыслом, но замполит части, недолго думая, приказал: пока не найдёшь пропажу, дежурства не приму!

   Искал Андрей день, два, на третьи сутки ребята посоветовали заглянуть в мусорник, который стоит за пределами части. И он пошел – один, без оружия.


   В качестве отступления следует отметить, что в правилах, обязательных для воинов Ограниченного контингента советских войск в Афганистане, категорически запрещается покидать пределы части без разрешения командира.  Андрей нарушил их. Но разве его вина в том, что он добросовестно выполнял нелепый приказ офицера. Это тоже, увы, реалии афганской войны, где  сплелись мужество и героизм, верность долгу и … безалаберность, многие армейские пороки, к которым в мирной жизни притерпелись.  Ведь многие наши солдаты, оказавшиеся в плену, попали туда по недоразумению – один залюбовался древней мечетью, другой отправился по богатым товарами дуканам, третьему захотелось абрикосов из «бросового» сада…

   За забором части к Андрею подошли шестеро, с автоматами. Удар сзади прикладом – он падает на землю. Привели в незнакомый дом за высоким дувалом. Большая многодетная семья вокруг.   Около полугода  находился у них на положении раба.  Позднее его перепродали другому хозяину, а тот переправил парня в Пакистан…





                6


    С Андреем Марат сдружился. Доверяли друг другу свои тайны и мечты. Конечно, мысль о побеге не оставляла их. Но как это осуществить?  Они постоянно находились под пристальным наблюдением, да и распорядок дня был очень плотным. 

   Учитель – мулла. Ежедневное чтение Корана. На это уходило полтора-два часа. Пять раз в день – намаз. Потом вновь зубрёжка, чтение религиозных книг, повторение пройденного…  Без выходных, без каникул. В течение трёх лет.

   Все эти годы Тамара Викторовна Рахимбаева, оставив работу (муж теперь содержал семью), обивала пороги различных инстанций в надежде отыскать след сына. Несколько раз ездила в Москву. Принимали её в Главной военной прокуратуре. Добилась аудиенции даже у Д.Ф. Устинова.  Успокаивали женщину тем, что имени её сына нет ни в списках погибших, ни  в списках осуждённых. А раз так, говорили её, значит, жив.
               
… Марата  Рахимбаева с Андреем  перевезли на какую-то военную базу.  Им было позволено гулять на небольшой площадке меж двух домов, обнесённых высоким дувалом.

     Между тем мир жил своими проблемами. В 1985 году  узнали – в Союзе сменилось руководство. Всё чаще можно было услышать имя Горбачёва. Что принесут перемены? Непримиримые связывали с новым советским лидером надежды на возможные перемены в политике северного соседа. Поговаривали о скором выводе советских войск из Афганистана.

    Пленные тоже ждали перемен. Рассчитывали на снисхождение, если удастся вырваться из плена. А о возвращении каждый из двоих не переставал думать. Но…

-На родине вас ожидает тюрьма, - говорили им заезжие западные журналисты.

   Их снова перевели – на этот раз в полевой лагерь под названием Бадр.  Жили в палатке. И хотя продолжали охранять, появилась относительная свобода: обедали и ужинали теперь вместе с охранниками, гуляли. Мулла продолжал обучение, Саяф обещал отпускать в город, потому что они были прилежными учениками.

    Минул четвёртый год. Внешне их теперь трудно было отличить от местных: чалма на голове, белые одежды… Андрей отрастил бороду, загорел, как и Марат. К тому же Рахимбаев говорил практически без акцента. Но мысли о побеге их не покидали.

    Однажды блеснула надежда. В лагере появился незнакомец, которого звали Мегербек. Судя по всему – человек не маленький. Он был выходцем из Казахстана и хотел  забрать Рахимбаева к себе.  Но Саяф наотрез отказался продать пленника, хотя Мегербек и предлагал немалые деньги.

    Наступил день, когда, по мнению непримиримых, пленные созрели для серьёзных дел. Видимо, предполагалось, что участие в боях против соотечественников окончательно отрубит все пути назад.

   Андрея  забрали первым. Четыре месяца Рахимбаев жил один. Вернулся Андрюха другим – замкнутым, молчаливым. Те, с кем он ходил, рассказывали, как шурави достойно вёл себя в боях. Тот ничего не опровергал и не подтверждал. Молчал. Молчал и, когда они оставались наедине.

   Наступила очередь Рахимбаева.

…Неделю торчали в горах, наблюдали. Но Марата  держали в безопасном месте. Видимо, не зря, внезапно их атаковали советские солдаты.

    Было ещё несколько вылазок в горы: участвующим в боевых действиях доставляли боеприпасы, продовольствие. Складывалось ощущение, что Рахимбаева придерживают для каких-то иных целей. Для каких? Ответ так и остался тайной.

   Однажды, зайдя в комнату, где жил вместе с другими, он никого не застал. Такое случалось довольно редко. Записка на столе сообщала, что соседей не будет в течение суток. Огляделся. Все вещи оставлены на местах. Тут же документы  и деньги обитателей комнаты. Случай, которого может больше не быть.  И Рахимбаев решился.

   До Равалпинди, затем до Лахора добрался на такси. Потом поездом до Карачи.  Стремился к иранской границе – почему-то пришла уверенность, что спасение только в Иране. Из Карачи до небольшого приграничного городка Кветта снова поездом – раньше приходилось слышать, будто в Кветте можно договориться с контрабандистами о переходе границы. Заплатив четыре тысячи риалов, наконец, оказался в Иране. Добрался до Тегерана. Нашёл советское посольство. Попасть в него оказалось непросто. Несколько дней кружил у ворот. Выследил русскую женщину – работницу посольства, подошёл:

-Я советский военнопленный, бежал из Пакистана, помогите.

  Та, молча, осмотрела его, ничем не отличающегося от местных бородатых мужчин, повернулась и пошла прочь.

  Но Аллах любит терпеливых. И Рахимбаев, много лет зубривший святое писание, об этом хорошо помнил.  В который раз умение ждать помогло ему.  Он приходил к посольству снова и снова.

   Оказалось, что за ним самим несколько дней наблюдали другие глаза.  Однажды его окликнули из автомобиля, предложили помощь. Он уже потерял всякую надежду связаться с советским посольством, поэтому сел в машину. Так он оказался в посольстве Франции.  Ещё  несколько месяцев миновало, прежде чем Марата  перевезли в Европу.  Это время понадобилось в Иране для получения разрешения на отправку парня в Швейцарию. По иранским законам (впрочем, как и по законам многих других стран) нарушителя границы полагалось отдать под суд.

    Но в итоге с помощью Международного Красного Креста Рахимбаев в конце мая 1988 года  оказался в Швейцарии.

… В 1980-м в СССР поступили первые сведения о советских солдатах, попавших в плен в Афганистане. Необъявленная война тогда тщательно скрывалась, на надгробиях писали короткое «умер» или «погиб при исполнении воинской службы». Существовал запрет даже называть солдат военнопленными. Обычно говорили «попавшие в руки бандитов…»

   Как бы то ни было, МИД СССР, Министерство обороны и Советский Комитет Красного Креста обратились за помощью к различным международным организациям. Через два года достигли договорённости с Международным Комитетом Красного Креста. Его представители обещали содействие в вызволении наших солдат из плена и переброске их в Швейцарию, в лагерь «Цугерберг». Главным условием поставили одно: срок нахождения в лагере – два года. А потом – право выбора: хочешь – возвращайся в СССР, хочешь – оставайся на Западе. Последнее-то и не пришлось по душе некоторым ответственным товарищам в Москве.

  Лагерь открыли неподалёку от местного штрафбата. Обнесли колючей проволокой, выставили вооружённую охрану. Условия – тяжёлые: полная изоляция, постоянная антисоветская пропаганда…

   Марат  невесело рассмеялся, вспоминая это время:

-Мы были примерно в том же положении, что и швейцарские штрафники. Ухаживали за коровами, кормили кур, траву косили. Мне подлечили открывшиеся  раны на ногах и поставили, где полегче, мыть посуду. Никто нас не подгонял, как могли, так и работали. Получали 240 франков в месяц. В выходные экскурсии в город. Короче говоря, за эти полгода ко мне впервые отнеслись как к человеку.  Домой уже боялся возвращаться. Сработала пропаганда, которой нас подвергали ежедневно.  От них узнал, как поступили с пленными в сорок пятом. А коли не домой, зачем тянуть два года?

   В середине ноября  1988–го прибыл в лагерь очередной визитёр. При встрече с Маратом Рахимбаевым  представился функционером частной благотворительной организации из США. Обещал без всяких условий увезти в Америку. Вначале не верилось. Но вскоре его переправили из Швейцарии в США.   Рахимбаев и ещё трое советских пленников оказались на далекой американской земле.  А организацией, занявшейся их судьбами, оказалась американская «Фридом Хауз».

   Два месяца Марат  лечил желудок в госпитале под Нью-Йорком.  Затем подрабатывал разнорабочим, по случаю устроился посудомойщиком в фешенебельный отель «Хилтон». Впрочем, активная обработка парня из СССР продолжалась. Ему сняли жильё, выделили небольшую сумму для существования.  Марат часто ловил на себе пристальные взгляды  незнакомцев – за ним следили.

   Однажды, некий Тарас Лупирыба, член организации украинских националистов (ОУН), предложил Марату экскурсию по городу.  Знакомство он начал с показа злачных мест Нью-Йорка,  затем повёл своего нового знакомого в так называемый «украинский клуб».  Позднее он же предложил хорошо оплачиваемую работёнку в Канаде: распространять в портах среди советских моряков литературу и листовки антисоветского характера. 

      Марат как-то неосторожно спросил: «А где находится советское посольство?» Ответ последовал незамедлительно:

- В СССР тебя считают дезертиром. Поверь, стоит тебе перешагнуть порог посольства, тебя тут же схватят агенты КГБ, отвезут в Союз. А там – расстрел перед строем твоих однополчан. Выбор у тебя один: остаться и служить новым друзьям и нашему общему делу.

   Думал ли Марат всё же  остаться в Америке? Сначала колебался. Но потом затосковал по родине.  Не выходила из памяти Инна.  А  дома ждут мать, отец, да и, по его словам, - «система наша человечнее капитализма». Из  своих небольших заработков копил деньги на авиабилет: отказался от всех развлечений, даже курить бросил.

   К тому времени в США был образован Международный комитет «За спасение советских военнопленных в Афганистане». Возглавил его художник Михаил Шемякин. Входил одно время в состав  комитета и советский журналист Андронов.

   Один из американских знакомых Марата, узнав о  его желании вернуться на Родину, свёл Марата Рахимбаева с корреспондентом «Литературной газеты» в США Ионой Андроновым. Тут же были оповещены советское посольство, советский Красный Крест, недавно созданный координационный комитет по освобождению советских военнослужащих, оказавшихся в плену у афганской оппозиции. С оформлением документов, выездом в СССР вопросы решили за несколько суток.

   И вот  Марат – на Родине.  Из аэропорта Шереметьево-2 Рахимбаева сразу привезли на пресс-конференцию, организованную исполкомом Союза советских обществ Красного Креста и Красного Полумесяца.

   Один из корреспондентов задал ему, например, такой вопрос:

-Какие самые первые впечатления?

-Впервые за долгие годы я ощутил доброту. Я ведь давно перестал верить людям…

   Потом, после краткого пребывания в госпитале, Марата отправили на поезде в родной Красноярск, где его ждала мама в небольшом поселке Козулька. А ещё, хотел он верить, его ждала Инна…

    Марат надолго замолчал. Потом тяжело вздохнул и проговорил срывающимся голосом:

-Первые дни в родном доме не мог успокоиться.  Ночами плохо спал.  Когда тебе  долго-долго не спится, а в комнате стоит удушливая меркло-серая тишина, подсвеченная в окно уличным фонарём, в это время хорошо – точно и беспощадно – думается о многом: прошедшем и настоящем, реальном и выдуманном, дозволенном и запретном, и всё это, в конце концов, сводится к одному большому – большому вопросу – как жить дальше?

    Однако нельзя постоянно жить под высоким напряжением.  Постепенно душа его успокоилась. Друзья-«афганцы» помогли  устроиться на работу в Красноярске, через полгода перебрался в дочернюю фирму в Подмосковный Серпухов. А ещё через год женился на сотруднице их фирмы. Родился сын. Жизнь приобрела яркий смысл.  Что еще надо человеку для счастья…

    … На следующий день  поезд прибыл на станцию Свердловск,  где Невскому предстояло выходить. На прощание  они крепко обнялись с Маратом.



Послесловие от автора

     15 февраля 1989 года. На первых полосах газет – сообщения о выводе наших войск из Афганистана. «Последним пересёк границу командующий – генерал-лейтенант Б. Громов. За его спиной не осталось ни одного советского солдата…»  Это была неправда. Во всяком случае, не вся правда.

   По официальным данным, за время войны в Афганистане без вести пропало 330 советских солдат и офицеров.  Но это по официальным данным.

    За девять лет войны из плена удалось освободить около 50 человек. Из них 31 вернулся в СССР,  остальные остались на Западе. По оценкам Международного комитета «За спасение советских военнопленных» на начало 90-х годов, в Афганистане и Пакистане в живых оставалось около 70 человек.  Именно они остались за спиной у генерала Громова.

    «Были ли вы или ваши ближайшие родственники в плену или интернированы в период Отечественной войны, где, когда и при каких обстоятельствах освобождены» - этот вопрос долгое время содержался в иных анкетах.  В нём – отношение наших официальных органов к военнопленным: настороженное, недоверчивое, заведомо предполагающее некую вину человека перед страной.  И стоит ли удивляться, что и в афганской войне проблема военнопленных была на заднем плане? Разумеется, при желании этому можно найти достаточно убедительные объяснения.   Даже строчкой не упомянули о них в женевских соглашениях? Но надо было решать крупные, стратегические вопросы. Не вспомнили во время вывода войск? Так стояла задача вернуть домой десятки тысяч, а тут какая-то капля – и сотни не наберётся. Вызволили мало? Так оппозиция несговорчивая, сами бы попробовали!

   Возможно, всё так и есть. Но одна из активисток за девять лет  буквально за руку вытащила из Пакистана 15 человек – почти треть всех освобождённых! Одна. Сама ездила к руководителям «семерки», сама обошла лагеря муджахеддинов, рискуя своей жизнью.    Настоящий человеческий подвиг!


                *

Использованные материалы:

-Таранов С. «Возвращение», газета «Известия», ноябрь 1988г.;
-Снегирев В. «Про войну», газета «Комсомольская правда», февраль 1989г.;
-Черняк  И. «Заложники войны», газета «Комсомольская правда», октябрь 1989г.;
-Морозов И. «Буду жив – вернусь», газета «Собеседник»,  декабрь 1989г.;
-Мятиева Е. «Побег», газета «Комсомольская правда», июль 1990г.


  ***
               
На фото -   дорогами Афганистана.