Последняя жертва Мери Цховребова

Новелла вошла в книгу
Цховребова М.
Лома. Пять новелл. Пять эскизов Цхинвальской войны / Мэри Цховребова; пер. с осет. и груз. яз. М. Г. Тедеевой. – Харьков: Золотые страницы, 2009. – 64с.
ISBN 978-966-400-147-9
Издание храниться в Фонде Президента Украины


Двор дома был переполнен людьми. На улице тоже стояли люди небольшими кучками. Как в воду опущенные, стояли они печальные молча. Она же, худая, чуть выше среднего роста, красивая девушка, стояла в самом конце улицы, возле переулка, и грустно смотрела, как заходили люди, вытирая слезы, в тот дом через открытую нараспашку калитку, а потом выходили также с заплаканными глазами.
Стояла она и слушала стук собственного сердца, а оно, сменив свое привычное место, теперь стучало в горле. Без подруги, одной, ей было тяжелее войти в ту распахнутую калитку, но ждать подругу больше не могла, и она медленно, считая шаги, двинулась к дому, в котором недавно поселились огромное несчастье и безмерное горе. Они так сильно ранили девушку, что теперь, кажется, рана та уже не заживет никогда.
Сейчас, совсем свежая, она у девушки не просто болела, кровоточила.
 Солнце стояло высоко, и так как ее преследовала собственная тень во весь рост, на мгновенье ей показалось, будто шла она не одна, а с кем-то вдвоем и вроде полегчало. Но на такого «спутника» надежды было мало, и ноги не слушались, посему приходилось ступать очень осторожно. Девушка чувствовала, что у нее дрожали колени, но теперь, глядя на свою тень, еще и видела, насколько. Внезапно она даже испугалась, что не сможет дойти до дома, который любила, как свой отчий, и, быть может, и больше. Из окон того дома каждое утро провожали ее, шедшую в институт, глаза самого любимого человека на свете, того, единственного, как она думала... Было совсем необязательно смотреться в них, чтобы видеть, как они восхищаются ею. Она смущенно улыбалась и ускоряла шаг. На мгновенье мысли молнией пронесли перед глазами эту картину так ясно, четко, что девушка непроизвольно вздрогнула. Легко пошатнулась, но выстояла, даже прибавила шаг.
Когда она приблизилась к толпе, та широко расступилась, освободила ей дорогу, словно эта худенькая девчонка не поместилась бы.
Вот она вошла во двор дома, вот переступила порог, здесь тоже люди, в основном женщины. Поодаль стояли ее ровесники и его одноклассники, друзья и подруги. Скорбь, всюду скорбь и слезы. Море слез. Только она не плакала: от безумного горя обезводились глаза, высохли слезы…
«Надо подняться на лестницу!» - подумала она и сделала неимоверное усилие над собой. Сердце забилось так часто, что, казалось, выскачет наружу. Ей стало тяжело дышать.
«Только бы не упасть, нельзя!» - ругала она себя и медленно поднималась наверх. В зале обе двери были сняты с петель, и народ толпами двигался к гробу, который покоился прямо посередине залы. Основная масса народу были женщины, кто стоял, а кто сидел возле покойника. Расстояние от порога до гроба составляло всего метров пять-шесть, но девушке показалось оно бесконечно длинной дорогой. Словно пригвожденная, она еле отрывала ноги от паркета. Вдруг сердце ее словно оборвалось и провалилось куда-то вниз, в глубину. То, что она увидела, не хотел воспринимать человеческий разум. «Что это?.. Покойник обычно лежит в гробу ровно, со скрещенными на груди руками… А здесь, под белым саваном торчат согнутые колени. О, Боже! А где ж лицо?» - ее охватил ужас. Вместо головы лежал забинтованный белый клубок. Ни носа, ни уха, ни глаз. Ничего нет. Совсем ничего…
Бледная, белая, как стена, стояла она у гроба и не верила собственным глазам. Потом осторожно положила руку на останки своего возлюбленного…
О, как ей хотелось кричать, плакать, рыдать…
Но не могла.
Комок застрял в горле и закрывал ей дыхание.
Ни единого слова не могла проронить она. Ни единой слезинки не могла выдавить из себя.
Она словно окаменела.
Скорбящая возле гроба мать, убитая горем, сидела отрешенная, смотрела на забинтованного покойного сына и тихим шепотом о чем-то с ним говорила. То, что вокруг столько народу, она и не замечала. Охрипшим голосом отчитывала сына, говорила с ним, как с живым, словно он мог ее слышать. Только потом, через некоторое время, она заметила худые белоснежные пальчики девочки, нежно лежавшие на груди у сына и, не поднимая головы, посмотрела на нее исподлобья. Она узнала девочку, и усилившаяся боль в груди исказила ее лицо. Болело сердце так, словно этот мышечный мешок кто-то выжимал в кулак. Женщина безмолвно покачала головой, а потом взвыла:
- Мадиночка, нет у меня, больше сына, нету! Только кости, обугленные кости моего дитя принесли мне…
До этого момента у всех присутствующих безмолвно падали слезы. То ли они стеснялись матери, то ли глядя на такого странного покойника, словно пораженные молнией, не могли произнести ни слова. Сейчас же частица выплеснувшегося наружу того огромное горя, что лежало в душе матери, взорвало народ плачем. Снесло крышу море скорби. Плакали сидящие в зале. Плакали стоящие внутри дома, плакали люди во дворе и на улице. Скорбь царила в воздухе.
У девушки закружилась голова, и, наверное, упала бы, если бы чьи-то сильные руки не подхватили ее и не оторвали от гроба. Они же и посадили ее поодаль, на кресло. Это скорбящий отец покойного возлюбленного девушки, сам разбитый горем, пытался облегчить горе девушки. Он нежно гладил ее по голове и шептал:
- Спокойно, детка, спокойно, ничего уже исправить нельзя. Постарайся, детка, смириться с бедой. Мой сын – случайная, невинная жертва войны… Но пусть она станет последней, последней жертвой кошмара, нависшего на наш город, последней жертвой!.. Слышь?.. Последней!..
«Последняя жертва», «последняя жертва» - только эти два слова шумели теперь в ушах девушки.
«Последняя жертва» - послышалось пока тихо, почти шепотом, затем так громко и звонко, словно в комнате, где покоился покойник, забили колокола. Звон наполнил весь дом и стремительно вывалился из окон наружу. Потом издалека, совсем издалека эхом отозвалось: «По-сле-дня-я жер- тва-а –а!»
Девушка подняла голову наверх и смущенно посмотрела на своего спасителя. На пожелтевшем лице отца покойного возлюбленного борода была взъерошена, а глаза были так глубоко запавшими, что цвет различить их было уже невозможно.
Весть, весть всегда – то светлое счастье, то горькая беда человеческая.
Горы содрогнулись от вести той, что пришла в город в тот злосчастный день и принесла несчастье в дом тот. Весть о глумлении неформалов над единственным сыном небезызвестной в городе семьи Букуловых стала трагедией всего Цхинвали.