Слово. Ч. 1. Люблю

Саша рос молчаливым мальчиком.
В целом не хилее других ребятишек. Наверное, весёлым. Но неразговорчивым.
Вернее, он молчал лет примерно до четырёх... или пяти. Никто точно не знал, поскольку Сашина мама пила, папа шабашил, но не пил, поскольку еще до рождения сына носил кликуху "Герыч".
И они как-то нечаянно забывали о днях рождения любимого сыночки, а он - не обижался и не напоминал.

Ещё у Саши была бабушка - пожилая, очень добрая женщина, даже после выхода на пенсию работавшая техничкой в ПТУ. Когда иные воспитанные ученики пытались помочь "тёте Люде" донести ведро до мастерской, та добродушно шпыняла юнца узловатым пальцем под ребро и ловила выроненное им от испуга ведро на лету. Подмигивала: "Я ж ещё в войну в шахте работала, полицая лампою по темени убила! Я еще - хо-хооо!", затирала выплеснувшуюся на пол воду и семенила на поломойку.
Ноги её болели, сломанные в бёдрах уже после войны...

Людмила Борисовна была "хо-хооо", но не могла взять в толк, почему её дочь не просыхает, а зятю и дела нет... радовалась, правда, что он работящий. Хотя и диабетик - все разы, кои виделись, инсулином спасался.
Внука Сашу же она очень любила и, стараясь пореже бывать в медленно зарастающих сопливыми черными грибами четырех стенах детей, с ним завсегда гуляла в соседнем скверике. И покупала леденцы.
Ей Саша и доверил своё первое слово.
Долго и хмуро изучал он стайку деловито кружащих вокруг канализационного люка голубей, затем ткнул пальчиком и буркнул:
- Куры...
Баба ахнула от радости и подбросила залившегося смехом Сашу в воздух.

- А соседка, п****а, талдычила - мол, больной сопляк родился у Бобровых... дурак. Ха! *** ей... Мой сюсюсюнечка еще в люди выйдет! - басила бухая Сашина мама Наталья Петровна, растирая ладонью слезы умиления по щекам, а локтями - сигаретный пепел и клочья мокрой газеты по кухонному столу. - С-с... С-серёёёжка мой...
- Не-е-е... - канючил недоумевающий мальчик с бабушкиных колен.
- Его зовут Саша, что ж ты!.. - сердито вскрикивала тёща, придерживая внука на больных ногах.
- Знааю! - отрубала Наталка (для всех окрестных колдырей). - Всёоо! Шла бы ты, матка... мы сами с С-с-с... йк, бля...
- Лярва! - всплескивала руками Людмила Борисовна, надевала свой вязаный берет, целовала Сашу на прощание и брела домой.
- Грязь - выносил вердикт смышленый Саша, крутя носом в прокуренной кухне...

Лишь через полгода... или год Наталья Петровна и эпизодический папа Герыч подметили, что любимый сыночка не стал сильно разговорчивее. Он с удовольствием слушал пьяные, либо похмельные разглагольствования мамы. Реже - её собутыльников-хахалей, обожавших Сашу, норовивших угостить его водкой и доверявших считать сдачу.
Считать Саша научился сам. Но в речи ограничивался одним словом.
И не мог больше ничего произнести. Говорил - и беспомощно двигал худенькими челюстями... таращил глазки, порой даже вспотевал. И не мог.
И произносил еще одно, следующее слово лишь после реплики собеседника, будь то хоть бабушка, хоть обосравшийся прямо за столом сосед.

Наталка как-то привыкла... что ли. Герыч появлялся дома всё реже - поскольку мазаться ему приходилось всё чаще, а зарабатывать больше не выходило.
Людмила Борисовна отдавала непутёвой дочери получку и половину пенсии, горевала и настаивала, что Сашу необходимо показать врачу! Однако его мама еще при советской власти поклялась в вечной ненависти к Минздраву. Ведь когда Герыча еще звали Ваней, его приняли при попытке разжиться эфедрином в поликлинике. Он лишился работы и еще сильнее занедужил диабетом. Мстительная Наталка торжественно зашвырнула подожжённую медицинскую карту в кабинет главврача и честно отсидела 15 суток.

Наконец, баба Люда зазвала к себе на тощий чай медбрата из родного ПТУ, заодно забрав из дома Сашу. "Хорошо" - радовался тот, шагая прохладными сентябрьскими улочками после вонючей квартиры. - "Конечно, хорошооо, милый! Хо-хооо!" - отзывалась нервно улыбающаяся баба Люда. "И" - кивал внук, тщась повторить за соседом залихватское "Ине гвори, кхе!..". Кивал и поникал головкой.

Медбрат не шибко разбирался в детских невропатологиях, но пирог уписывал с удовольствием. Халява же. Подмигивал Саше и неумело трепал его русые волосики.
- Ешь - выкручивался мальчуган, покалывая незнакомого дядьку взглядом.
- До эм еа, эм! Гмгмгм - смущенно и сердито отзывался медбрат набитым ртом.
- Жуй.
Втянув, подобно поросёнку, очередной глоток чая, тот поперхнулся-таки и воззвал к своей совести, ровно на минуту.
- Эээ... Видите ли, Людмила Борисовна... э. Случай уникальный. Дислалия, крайне нетипичная. Ведь других речевых дефектов у Саши нет? Вот. Даже не знаю...
Вы говорили, он с рождения... ээээ... не... говорил? Ну, то есть да! Понятно, что с рождения и так никто... В общем, боюсь, что это врождённое.
Бабушка привычно всплеснула руками и заплакала. Она очень надеялась на этого образованного медика и его всесилие.
- Нет! - набыченно протянул Саша.
- ...Помолчи. Эээ... Но раз он считать выучился... Сам?! Ну и ну. Так вот, раз сам - то... Мальчику так и так надо будет в школу - через год, через два. Специализированных у нас в районе нету... придется в обычный класс. Знаю, непросто. Ну, а как? Как еще? Я не знаю, как еще?!..

Повторив этот риторический вопрос еще пару раз, попутно разводя руками и с****ив со стола еще несколько карамелек, медбрат попрощался кивком головы и удалился на смену. Людмила Борисовна обняла Сашу и беззвучно зарыдала.
- Баба... - напуганно шептал тот.
- Что, деточка моя? Эх... горе луковоеее!
- Смогу! - столь уверенно, сколь мог, лепетал молчун. И после реплики бабушки, неразборчивой из-за слёз, отчеканил - "Школа!"

Но в следующем году пойти в школу Саше не довелось. Наталку лишили родительских прав и наряд милиции сажал её, рыгающую именем "С-с-серёЫжки" в "козлик". Сашу из запомоенного семейного гнезда выводили добрая милиционерша Сусанна Христофоровна и юрист детского реабилитационного центра Александр Борисович. Мальчик плакал навзрыд и хватался за копчёные дверные косяки.
- Не-е-е-е-е!
- Что, не, Сашенька? А? - в терцию ворковали провожатые, разлепляя детские пальчики.
- Хочу-у-у-у! - выл ребёнок, упрямо держась на пороге.
- Вот, хочешь! Пойдём! Пошли к бабушке, мм? Пойдём-пойдём!

На поросшем сорняком крыльце подъезда Саша уже не сопротивлялся. Он глядел на высунувшегося из окна соседа пьяницу, крывшего ментов матом и шептал одно лишь слово в ответ. "Люблю..."
- Мусора ебучие, что ж вы творите, бляяя? Сссал я на вас. Пустити Наталку!
- Люблю...
- Чо ты мене пукалкой своей пугаешь, ***плёт? Да я таких как ты, в Прибалтике-е-е-е...
- Люблю...
- Идёте ко мне? Да-а-а? Ну, идите, встречу... Суки! Наталка-а-а-а...
- Люблю...

Откликнувшись на зов верного дружка, Наталья Петровна рванулась из "козлика" и грохнулась на асфальт. Саша, жалобно вскрикнув, заметался в руках провожатых, потянулся к маме... "Люблююю!"
Но той всего-то дела было, что тигрицей броситься на ментов за усаживаемого рядком милого. "Его за что винтите, шалавы?!"

Саша долго, молча смотрел на них, едва не сломя голову из-за плеча. И лишь когда "козлик" тронулся с места, отвернулся.
- Ненавижу...

Шёл октябрь 1996 года.