Слово. Ч. 2. Живём

Саша стал жить с бабушкой. Та продолжала изредка навещать Наталку, на некоторое время, казалось, взявшуюся за ум и бросившую пить. Подбрасывала немного денег на супы "Харчо" и макароны... Но к себе и на порог не пускала.
Внутри Людмилы Борисовны словно что-то оборвалось тогда, при разлучении дочери с внуком. Она и сама стала неразговорчивой, как он. То ли у старушки-веселушки стали нестерпимо болеть ноги, то ли легшая на плечи ноша радости была тяжкой...
Но, несмотря ни на что, она вкладывала в Сашу всю душу.

Мальчик всю затянувшуюся осень грустил, ел неохотно и, как следствие, почти не поправлялся. Людмила Борисовна очень переживала из-за черной меланхолии внука, из-за безуспешных усилий разговорить его. Не представляя себе до конца причин Сашиной напасти, винила себя, дочь-алкоголичку, её мужа-диабетика... Гадала, почему он запропастился и бросил свою распавшуюся семью. Но обратиться за помощью было более не к кому, сама Людмила Борисовна лечила ноющие ноги (и вообще всё) спиртовым настоем прополиса и вонючей мазью Вишневского. А вновь приглашать ушлого медбрата из ПТУ она зареклась.

Саша не любил оставаться один и всюду увязывался за "бабой". Любил глазеть на частые в их микрорайоне строительные и ремонтные работы. Обожал "кур", но по-настоящему оживал лишь в магазинах.
У Людмилы Борисовны стало сдавать зрение, при покупках она подолгу пересчитывала мелочь и сдачу. Саша, ёрзая у прилавков, тянулся заглянуть в бабушкины ладони, словно желая ей помочь.
А однажды, когда продавщица-хабалка сорвала на пожилой покупательнице зло с бодуна - ибо хуле? - мальчик поразил весь полутемный хозмаг "Торжок". Весь, вплоть до невозмутимых банок с краской.
Топнув ножкой, он схватил бабушку за руку и пересыпал 20- и 50-рублёвики в свою маленькую ладонь. Затем выхватил оттуда несколько монет, а оставшиеся бросил на облупившийся стол.
Грымза в халате раскрыла рот. На столешнице вращалась, стрекоча, пара шальных монет...
- Ду-ра! - тоненько выпалил Саша в брыластое лицо продавщицы.
- Саша!.. -ахнула обомлевшая Людмила Борисовна, но внук уже тащил её за руку к выходу и свету. Продавщица, словно подавившись очередной грубостью, уже сама замешкалась с пересчетом денег. "Ну, пацан..." - восхитился чей-то бас из усатого полумрака магазина.
На пороге силуэт ребёнка развернулся и швырнул последний оставшийся червонец на фекального цвета стол.
- Покрась...
Покупатели грохнули хохотом и овациями.

Первый снег, наконец, приободрил мальчика. Бабушка справила ему пальто, связала так полюбившиеся Саше варежки. Целыми днями он лепил во дворе снеговиков, нагуливал румянец и, вопреки опасениям, Людмилы Борисовны, не простужался.
Огорчался Саша, лишь находя поутру свои творения разбитыми проходившей двором алкотой или соседскими мальчишками. Они сторонились новосёла, издали обзывали его "сифаком"... А однажды Людмила Борисовна встретила внука с улицы едва не плачущим, в мокром и грязном пальто. Оказалось, дворовая компания его одногодок пообещала прокатить Сашу на санках, а затем вывалила в глубокую лужу с карбидом.
- Долбоёб? - ошарашил внук бабушку, стукнув себя кулачком по груди.
Людмила Борисовна схватилась за сердце и, сколь грозно могла, потребовала сказать, ГДЕ ОН СЛЫШАЛ ЭТО СЛОВО?!
- Там... - мотнул Саша головой на дверь и всхлипы на румяных щеках сменились злой ухмылкой.
- Горе луковое! Это нехорошое слово, ты его забудь!!! И... ты не... - замялась всегда находчивая старушка - В общем, забудь ты его, Христа ради!
- Не-е-е-ет, - протянул мальчик, потирая нос мокрым рукавом. Он был бы рад пообещать, что сам-то забудет, а вот обидчики... Но не мог.
Через пару часов всё объяснила встревоженная мама одного из них, приволокшая в скромную квартиру Людмилы Борисовны своё чадо с разбитым носом. Та не зря была "Хо-хооо!", даже сдав с возрастом - испорченное пальто Саши сняло все претензии. Но на кухне до ночи резко пахло валокордином...


В канун Нового года Саша с бабушкой угощались тортом. Добрая душа Сусанна Христофоровна Мурадян подарила мальчику бокал с лепной головой Деда-Мороза, юрист приюта Александр Борисович - мечту всех тогдашних мальчишек, игровую приставку "Денди". Счастливая Людмила Борисовна подливала внуку чай... а сама, не удержавшись, сняла с полки заветную бутылку "Сливянки". Нажурчала в стопку, крякнула и поймала сверлящий Сашин взгляд.
- Нет.
Покраснев и потупившись, старушка поставила наливку на стол.
- Прости, Сашенька... Ты прав, деточка. Не надо нам этого... Матки твоей довольно, лярвы, ****ь, простиХоссподи...
Взгляд обратился в заточенное шило и заблестел...
- Баба...
Обняв задрожавшего ребёнка, старушка сама не удержалась и беззвучно всплакнула. С черно-белого телеэкрана из-под седого кока волос загудело опухшее мурло с дежурными поздравлениями "рассиян".
Людмила Борисовна вздохнула и, не сглотнув слёз, неожиданно для себя самой усмехнулась.
- Поди, Сашенька, выключи телевизырь... Там тоже лярва, хех. Ну их!
Внук попутно выплеснул наливку в кувшин для поливки столетника, заглянул в выцветающие старческие глаза уже хитро и довольно. Протянул кусочек торта.
- Живём...
Они жили впервые за долгое время.

Зима, не в пример осени, оказалась поспешной, словно замызганные "Жигули" на тротуаре. А к Пасхе Саша преподнёс бабушке лакированную шкатулку с "Жар-птицей" на крышке. "Украшения" - было пояснено ей. А сам сиял в модном джинсовом костюмчике с иностранными надписями и вышитой кроссовкой на коленке.

О том, как радовался давешний соседский обидчик купленной "Денди", Саша не мог бы рассказать бабушке при всём желании. Да и не пытался - купив на остаток денег сборник сказок у доброго дедушки-ветерана на базаре, он по складам одолевал её, страницу за страницей. А затем пересчитывал на каждой из них одинаковые буквы.

Осенью он собирался идти в школу.