Бумеранг

Частный детектив, № 11 1995 г., декабрь
Бумеранг
Валерий Тарасов

Счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему Эта ставшая афоризмом фраза, открывающая великий роман великого классика, требует дополнения. Если докопаться до причин семейной «несчастливости», сопоставить, проанализировать и обобщить самые разные факты, на каждом шагу встречающиеся а нашей жизни, — можно констатировать банальную истину, которую выразил в конце прошлого века тот же классик в том же романе: развал семьи начинается с неуважения между двоими, в основе которого лежит подмена моральных ценностей. Далее маховик раскручивается с необратимой быстротой и изощренной безжалостностью — и вот уже в оборот гибельных отношений вовлечены дети. Не то чтобы 'яблочко от яблоньки...'. Но дети вначале беззащитные жертвы и свидетели, потом они судьи и, в конце концов, — виновники. Дети, словно бумеранг, возвращаются к нам, в конечном счете, с тем, что мы сами вложили в них, — любовь ли, ненависть, безразличие или предательство...

С детских лет Ольга привыкла к грубым отношениям между родителями. Вначале это были редкие вспышки молний в относительно благополучной атмосфере обычной городской семьи. Но по мере того, как девочка подрастала, она все чаще становилась невольной свидетельницей все более оскорбительных выпадов матери в разборках с отцом.
-- С пустым кошельком ты не мужчина, а кобель с двумя специальными образованиями! – несся из соседней комнаты искаженный от приступа злобы и презрения голос матери.
Девочка зажимала уши руками, но материнские слова, полные пугающей ненависти и брезгливости, путались в детском мозгу с заучиваемым наизусть «день Седьмого ноября – красный день календаря. Погляди в свое окно…»
-- Козел вонючий! – голос из другой комнаты разрушал убаюкивающую гармонию стихотворения Маршака.
Спустя годы отдельные некогда вспышки молний на семейном небосводе сменились сплошной беспросветной мглой, усугубляемой финансовым состоянием семьи. Погрязшим в выяснении отношений взрослым не было дела до дочери, которой больше всего теперь хотелось исчезнуть куда-нибудь из родительского дома, от самих стен которого, казалось, веяло холодом и враждебностью. Ольга привыкла к слабости оца, который всегда шел на попятную, лишь бы избежать притязаний и оскорблений матери. Он чаще отмалчивался, из личного опыта усвоив одну вещь: женщина помнит не то, что сказала она, а то, что ответили ей. Иногда в минуты прилива отеческих чувств, подсев к дочери говорил:
-- Учись , дочка, тяни на медаль, дорога к жизни будет открыта. Состояние делают труд, мозги и удача.
-- Ты-то зачем учился столько, если пашешь по-черному, а все равно ничего не имеешь, и мать называет тебя козлом вонючим?
Опустив глаза родитель умолкал…
Когда подул рыночный ветер, отец под давлением матери оставил прежнюю безнадежную канцелярскую работу и удачно ввинтился в оборот крутого бизнеса. Пахнуло деньгами и новыми возможностями. Взгляд и голос матери потеплели, а веселый хруст новеньких долларовых купюр, наспех пересчитываемых в перерывах между волнующими походами по магазинам, внушал твердость, уверенность, стабильность. Жизнь обретала четкие, законченные формы.
Четкие, законченные формы обрели и желания дочери. Это была уже не та Оленька, с которой отец когда-то, держа дочь на коленях, мастерил игрушку-подарок – палку-бумеранг, а потом они вместе испытывали ее на пустыре за дворами. Миловидная девушка-подросток в свои пятнадцать лет была уже насмерть поражена вирусом вещизма, успешно взращенным в ее же семье, вирусом, который, увы, в наших новых условиях общественного прорыва к высотам демократии носят в себе миллионы молодых людей. Лаковые туфельки, шубка, игровой компьютер – это был верх мечтаний юного создания.
…День рождения отца был шумным, застолье – обильным, гости – довольными… Уходили парами. Отец был пьян, весел и услужлив. Подругу матери в соседний дом провожали вдвоем – мать и дочь. Задержались выпить по грамульке, потом – по чашке кофе… Взрослые прилегли на диван и уснули. Не добудившись матери, дочь ушла, захлопнув дверь на защелку.
Всю дорогу домой в мозгу стучала навязчивая мысль: у отца есть деньги, много денег. А ей из них перепадают крохи Все — матери. А были бы у нее деньги, тогда... Запахивая На ветру кофту, в сырой ночной темноте Ольга представляла себя в шикарной шубе, такой, как у Клаудии Шиффер на обложке журнала: легкий скользящий пушистый мех обнимает фигуру, ласкает щеки. Хороша!.. В такой шубке она однажды придет к своему коммерсанту, который в последнее время . 'что-то зачастил к нам', как говорит мать. Только они вдвоем знали — почему, всякий раз запираясь на ключ в ее комнате 'пить чай'.
Дальше все разворачивалось быстро, с точной расчетливой последовательностью.
Пьяная фигура отца, распрямляющая позвоночник:
- Как вечер, Олюша? Включи, буду говорить. — Рядом, на столе — видеокамера, взятая недавно напрокат к видеомагнитофону, который появился в квартире после удачно сработанного дела.
Рука отца тянется к граненой бутылке с красочной этикеткой, будто выскочившей из телевизионного рекламного ролика. Помятое лицо смотрит в объектив, а тяжелый язык с трудом выговаривает слова о замечательных нужных людях, почтивших его дом присутствием; о женщинах-инопланетянках, разрушающих планету мужчин: они знают, чего хотят, и своими желаниями пишут сценарии преступлений; о любви, которая придумана мужчинами...
- Дочура, ты меня любишь? Тогда пей за любовь!
Ольга взяла рюмку, обмакнув губы, с презрением скривилась: одутловатое отцовское лицо со щелками глаз внушало отвращение. Отец раскачивался на стуле:
- Подпой.
Неверный голос, срываясь, выводил песню про крейсер 'Аврору'... Стены комнаты качались перед глазами 'исполнителя1, кружились, плыли...
...Утром Ольга положила перед отцом кассету:
- Ночью ты снимал по 'видику' секс. Вот...
Он долго не мог понять, о чем говорит дочь, а когда понял — внутри похолодело... Судорожно ждал момента, когда сможет без свидетелей прокрутить злополучную кассету, которая притягивала и отталкивала его магическим ужасом.
...Смотреть не было сил: дочь, обнаженная, лежала на диване и стонала:
- Н-не н-надо.
Халат небрежно отброшен в сторону, как ненужная вещь, и жалко свисает на пол рукавами вниз. Пьяная слеза струится по шее.
Потом увидел себя. Омерзительное пьяное лицо. Слюнявые губы, что-то бормочут про крейсер, брошенный командой в океане...
Сердце бешено колотилось в груди, не хватало воздуха. И это он!.. Прокрутил видеокассету дальше, и опять — обнаженное девичье тело, пьяный голос с экрана:
- Хочу, давай еще...
...Ольга обещала молчать. Но... не за так. На расходы в девичью ладонь легла толстая пачка казначейских билетов... Потом стопки долларовых купюр еще несколько раз переходили из рук в руки: то на сапожки, как у подруги, то на шубку — правда, не такую, как у Клаудии Шиффер, но все же натуральную, как у дочери соседа-бизнесмена, то на тайный визит к врачу. На каникулах Ольга побывала на экскурсии в далекой Франции. Девичьи щеки порозовели, а поступь обрела какую-то уверенную вызывающую твердость. Жизнь была прекрасна!
Зато у отца дела в офисе, где он засиживался теперь допоздна, шли значительно хуже. Все чаще, возвращаясь поздними вечерами домой, он предавался беседам с пустеющей на глазах бутылкой. Обреченность, безысходность холодной змеей все сильнее обвивали ноющую душу.
Внешняя обстановка благополучия в семье была сохранена. Но ценой потери главного — смысла, ради чего нужна была эта самая обстановка благополучия. Блистал неверным блеском жалкий остов того, что уже навсегда умерло, уступив место лжи.
...Ольги не было дома, когда он взялся за ремонт кровати — отвалилась ножка. ...Видеокассета и девичий дневник, бесхитростно засу-нутые между деревянным щитком и матрацем, открылись сразу.
...И снова тот же интерьер. Вот дочь пригубляет коньяк. Вот — он. Пьяно и дико орет про крейсер 'Аврору'. Повернув голову, удивленно вопрошает: почему раздета? Дочь с отвращением в глазах резко запахивает халат.
'А был ли мальчик?..' — предательски запоздалый вопрос кривой усмешкой повис в озадаченном сознании. В самом деле! В том варианте,. что он видел и в ужасе уничтожил, не было ни точности, ни определенности, не хватало деталей. Разрозненные, словно наспех соединенные куски не давали общей картины.
Как мог он не проверить, не распознать перезаписи, монтажа?! Как мог позволить втоптать себя в такую грязь!.. И это его дочь, его Олюша! Где он был все эти годы, если дочь оказалась способной на такое?.. Но са¬мое страшное и постыдное — как мог сам так легко дать убедить себя в том, что натворил?! Это была роковая, непростительная слабость. Он не выдержал испытаний в той области бытия, где нет ни публичных свидетелей, ни победителей, ни побежденных. Но именно в этих закутках сознания ты один на один со своим поражением, как судья, свидетель и жертва.
Внезапно открывшаяся правда теперь не имела никакого значения, так как приговор всей его жизни — настоящей и будущей — подписан им самим и оплачен пачками долларовых купюр, которыми куплено молчание его собственной дочери о том, чего никогда не было.
Горлышко бутылки ударилось о звонкий хрусталь. 'А все-таки я не сволочь!'-- пронеслось в мозгу и, точно отраженное от зеркальных стен замкнутого пространства и оттого многократно усиленное и весомое, вспыхнуло в пьянеющем сознании последней надеждой: 'Я не сволочь!'
Сумасшедшая свинцовая усталость камнем упала на сломленную душу, а эта душа глазами приговоренного продолжала смотреть на светящийся экран: вот дочь вышла на балкон и резким размашистым жестом навсегда выпустила из рук палку — подарок, когда-то по сложному чертежу выструганный отцом. Палка взметнулась и улетела навсегда. А вместе с ней — память о чем-то хорошем, чистом и уже недосягаемом в этой жизни...
P.S. История, о которой мы рассказали, произошла полтора года назад. Олин отец сейчас уже далек от бизнеса. Он хронический алкоголик, один из постоянных пациентов психдиспансера. Ольга ? Говорят, вышла замуж за коммерсанта. Но точно никто не знает. Известно лишь, что с родителями она не живет...
Валерий Тарасов,
г.п. Ждановичи Минского района.