сестра

Девять дней назад у меня была сестра.
Ей было 34 года.
Она была красивая, умная, живая, энергичная. Здоровая…
У нее была семья – любящий муж и двое маленьких деток, хорошая работа, родственники, друзья, два кота и собака.
С детства она занималась спортом – плаванием, затем многие годы велоспортом. Не пила и не курила. И почти никогда не болела…

В начале апреля ей сделали прививку от гепатита, положенную при работе с детьми. А через месяц она умерла… «от неустановленного гепатита с комой» – так написано в заключении о смерти. Врачи связи между двумя этими фактами не увидели. Вот так вышло: здоровый человек, регулярно проходивший медобследования, ведущий правильный образ жизни, неожиданно почувствовал себя плохо, его положили в больницу, через несколько дней перевели в реанимацию, дальше последовали четырехдневная кома и конец.
Версия для нас – аутоиммунный гепатит. «Редкое заболевание, – рассказывают нам доктора, – один случай на миллион…» Вот так мгновенно развившееся? За 10 дней?! Месяц назад, полгода назад не было даже признаков столь грозного заболевания. В выданных документах и анализах стоят сплошные вопросы – диагноза по сути нет, даже тип гепатита не определен.

Дни, которые сестра провела в коме, мы, близкие и друзья, провели в агонии. Печень разрушалась стремительно словно атомный реактор. Предпринимаются отчаянные попытки сделать хоть что-то: найти специализированный медицинский центр, а уже все отказывают – нетранспортабельна. Несемся к народным целителям и бабкам: «скажите, что с ней?» Церкви, соборы, сорокоусты о здравии по всем городам и весям. Тройные, семерные… Мы мечемся в совершеннейшем безумии, не выпуская телефона из рук.
Два последних дня отстаиваю очередь к мощам Матроны, пишу ей записки, молю, ползаю на коленях в храме Покровского монастыря… И мечтаю, что когда Ленка придет в себя, скажу ей: «Сестра, ради тебя я первый раз в жизни поцеловала икону». И она, зная мою брезгливость, рассмеется. Мы вместе посмеемся…
Ленка не дала нам ни малейшего шанса успеть помочь себе – словами, делами, деньгами… Все произошло молниеносно. Нашу бабушку точно заклинило, и она потерянно повторяет: «Хлопнула дверью и ушла – мол, живите теперь как хотите».

Для прощания гроб был выставлен во дворе дома. Лена лежала в нем абсолютно живая. Казалось, вот сейчас она задышит: просто прекрасную принцессу опоили зельем, она уснула и скоро очнется. На лицо ей падало солнышко и подходившие проститься невольно пытались заслонить ее от лучей, как будто она могла чувствовать неудобство от жары. Хоронили в черном платье, надетом один раз на Новый год, – Ленке оно очень нравилось, только теперь в глубокий вырез вместо бижутерии заложили белую простынь.

На похороны пришло огромное количество людей: одноклассники, учителя, однокурсники, коллеги, спортсмены. Могилу до небес завалили цветами. Сказать, что все знавшие ее были в шоке, – это не сказать ничего.
Лена с ее энергией, всегда несущаяся вперед, и смерть – несовместимые понятия. Никаким боком нестыкуемые.
Лена, постоянно нас «пинавшая», мобилизуя всю семью на действия.
Она была такая… Как же поточнее ее описать… Ну, если знать меня, то это моя абсолютная противоположность. Мой безукоризненный антипод.
Она всегда была занята, всегда имела четкие цели и планы, все успевала. «Ленка, ты конь», – шутливо отбивалась я от нее. Она была центром, стержнем. Вокруг нее кипела жизнь, накручивались люди и события. Она умела по-настоящему дружить. Не просто приятельствовать, хотя добрых знакомых у нее была тьма, но именно дружить. Поэтому несколько закадычных друзей – это действительно настоящие друзья, которые зловещему ночному звонку кричали в истерике: «нет! это не правда!», а сейчас также тихо умирают как и мы.
Любимый человек, с которым они вместе с университета, вел себя крайне достойно. Если бы я была мужчиной, я бы хотела держаться именно так – сохранять мужество, делать все четко, организовывать, успокаивать. Но как он с ней прощался… не плакал, а так по-хозяйски осмотрел ее всю, гладил руки, лицо. И только на следующий день, смотря на их дочку, уже не сдерживался…

На поминках мы пропихиваем в горло кутью и, не сговариваясь, одновременно с мамой роняем ложку: «Невозможно есть эту кашу, потому что умерла Лена». Так НЕ БЫВАЕТ.
Одна из подруг, произнося за столом речь, волнуясь, говорит: «Я хочу, чтобы вы запомнили Лену молодой». А какой еще мы сможем ее запомнить? Нам не дана возможность запомнить ее другой: гордой мамой первоклассников, свекровью, тещей, бабушкой.

В голове бушует вакханалия воспоминаний. И по большей части всплывает какая-то сущая ерунда. Вот я веду ее на елку: «А я не верю в Деда Мороза», –  заявляет она. Я старше на 6 лет, но в тот момент еще свято верю в сказки, и мы затеваем спор прямо на представлении… А вот мы до изнеможения играем в бадминтон… А за неделю до смерти она еще собирается на день рождения бабушки и заказывает рыбку на пару…

Держат за горло, душат разнородные чувства. Неверие. Отказ принять. Ярость. За что? Почему именно ее нужно было выдернуть из жизни – первой среди сверстников?
Батюшка журит нас: «Вы убиваетесь так из-за своего эгоизма, потому что именно вы больше никогда ее не увидите, а ей там хорошо и спокойно».
Да, я убиваюсь, ибо не могу представить, что больше никогда не услышу обращение с присущей только ей интонацией: «Юльк…»  (В нашей семье вообще не признавали нежностей.) Но если иметь уверенность, что ей там действительно комфортно, то мы смогли бы взять себя в руки…

«Это у нее кармическое», – говорит мне врач, человек с экстрасенсорными способностями, которого я давно знаю и уважаю. «Какая такая в жопу карма?» – по-звериному рычу я изнутри. И что это за карма такая для трехлетней дочери и шестилетнего сына, остающихся без любящей мамы?
Следом за злостью накатывает отчаяние: как они будут расти без нее?
Как же она всегда переживала за них, как заботилась, оздоравливала, таскала на всяческие кружки, бассейны, сама вязали детские вещи! Как гордилась ими. С пеленок занималась по какому-то хитрому методу развития вундеркиндов, развешивая картинки и расклеивая карточки по всему дому, а мы подшучивали над ней… Что теперь будет с ее вундеркиндами?
Как можно представить наши дни, наши семейные встречи без нее?
И кого теперь, в конце концов, будут приводить мне в пример родители?

И над всеми ощущениями парит невыразимая несказанная печаль.
И боль.
Больно очень.
А Тася, меж тем, просит у всех телефон, чтобы позвонить маме, доводя нас до слез. Или упрямо твердит: «У меня есть мама Лена».
«Есть», –  повторяем за ней хором как мантру.