Творожок

Занятная штука — вагонные разговоры. Маршрут сводит совершенно незнакомых людей на несколько часов, от силы — дней, чтобы потом они никогда больше не увиделись. И тут уж возможно всякое. Обычно дело ограничивается ленивой болтовней о погоде, да прочих пустяках, лишь бы чем-нибудь занять измотанную дорожной скукой душу. Иногда вспыхивают горячие, чуть не до драк, споры по таким же, в сущности, пустякам. А бывает…  бывает, когда защищенный случайностью встречи попутчик, выкладывает всю душу, без оглядки, до донышка: почему бы и нет? Ведь завтра утром вы оба, наскоро распрощавшись, растворитесь в перронной толпе, и никогда — помните, никогда — больше друг о друге не услышите.

Я ценю такие моменты. В этот раз судьба свела меня с немолодой женщиной, крепкой, плотно сбитой, точно попадающей под уличное определение «тетка», или, подальше от городов — «баба». Лица у таких женщин загрубелые, глаза-бойницы — жизнь их не балует. Но там, в глазах, в глубине, таится немыслимая боль и страдание, которых хватило бы на тысячу лириков-романтиков. И только дай им прорваться наружу — захлестнет, сшибет с ног, увлечет в море мировой скорби…

*     *     *

— Славный ты паренек, я гляжу, — сказала она. — Хорошего человека сразу видно. Интеллигентный. Учишься, наверное? Это хорошо, и родителям радость, когда ребенок при деле. Родители ведь, они детям только лучшего хотят. В молодости, конечно, не понимаешь этого, а вот как свои детишки нарождаются — уже совсем иначе на вещи смотришь. И не спорь, уж я-то знаю: сама намаялась.

Жизнь у меня, сынок, нелегкая выдалась. Попрыгушкой-то я никогда не была, даже по юности. Замуж рано вышла, а как стали с мужем думать, кого рожать — к делу серьезно подошли. Сегодня девчонки что — им чего полегче, да поприятней подавай: одна браслетик золотой родит, вторая собачку модную, третья вообще айфон какой-нибудь… Это разве дело? Молодежь! Я им всегда говорю: ты, дуреха, ведь матерью стать готовишься, ребенок — не игрушка! Тебе ж его воспитывать, растить… Ну, да ум с годами приходит… Я в их годы подумала-подумала, да и говорю мужу, покойнику: жилье нам нужно, жить негде; буду дом рожать! Он, помню, смеялся: куда, мол, тебе, малявке? (А я худенькая была тогда, не то, что сейчас…) Но вот уперлась: дом хочу! — и всё тут. Хотя, конечно, сам понимаешь: дом сразу родить — дело непосильное. Ну, так решили: рожу скворечник, а потом из него дом вырастим — сначала будку, потом сарайчик, а уж там как дело пойдет… Мечтали, помню: а вдруг целый дворец вырастет, или небоскреб…

Ну, что — выносила, родила. Нелегко пришлось, доски все же, дерево… ну да, не буду о женских проблемах рассказывать — семью заведешь, сам узнаешь. Зато радость какая! У мужа в семье традиция была: как ребенок родится — бегут к холодильнику, и что первое увидят — так ребенка и назовут. Мужа моего, покойника, звали Пирогом, а у меня в холодильнике творог стоял, так вот сынишку Творогом назвали: Творог Пирогович, получается, домик-то наш… Творожок… Смотрели, как он растет — всё, как с отцом мечтали: сперва скворечник-кроха, потом будочка выросла, славная такая, потом больше, больше — уж мы-то души в нем не чаяли, на цыпочках вокруг ходили…

А потом, как он в школе отучился — уже крепкий домишко был, хоть и невысокий, один этаж — сама не знаю, как вышло, не уследила, видать, вовремя — связался Творожок мой с дурной компанией… Поначалу-то всё пустяки, думали, шалости — то дымом табачным попахивает, то бутылка пивная в углу… Муж еще говорил: мужик растет, не трогай… вот и договорился: сперва в Творожке пацаны после уроков собирались сигаретку выкурить, да поболтать без родительских глаз, потом дело хуже пошло — захожу как-то, а там дымок такой знаешь, сладенький, противный — говорят, марихуана так пахнет. В общем, покатился сыночек мой под откос… А через пару лет и не узнать было: стекла в нем повыбиты, двери нараспашку, внутри вонь, по углам насрано, прости господи, на стенах картинки, надписи похабные — глаза не гляди. А ведь родной сынок, не чужой: сердце кровью обливается, до чего себя довел. Уже и милиция к нему ходила, да всё без толку! Стал мой Творог наркоманским притоном… Отец, Пирог Макароныч, не выдержал, помер от горя. А я вот живу. И уж сколько сынок нам крови попортил, сколько я его проклинала — а всё не могу одного бросить: бывает, зайду, приберусь в нем, шприцы да прочую дрянь вынесу вон — вроде, и на душе полегче. Да и ему на пользу, надеюсь. Ведь правда? Правда?

*     *     *

— Вот же дура старая, — сказала она, утирая глаза и улыбаясь собственной глупости, — сама себя до слез довела. Ничего, ничего… Вот, говорят, у деверя соседка тоже дом рожала — так вырос здоровенный домина, тюрьмой стал. Тюрьмой! По мне, так уж лучше бы… чем в неволе людей держать, чтоб ненавидели тебя. Ничего. Ты-то, небось, паренек, родителей не расстраиваешь? Нет?..

Я промолчал. Да и что было ответить: меня родил старый троллейбус, который питал надежду, что я стану автослесарем. Но я обманул его ожидания — и стал профессиональным вагонным собеседником.